Глава 1

Случилось так, что во времена его величества Аменхотепа III, чье тронное имя — Неб-Маат-Ра и чья власть простирается от холмов Нахарины в Стране Рек — Миттани[1], , до высот Хуа[2], откуда уже и до Пунта, земли богов и предков, подать рукой, жил в городе Элефантина[3], молодой человек по имени Хормени.

Но надобно рассказать сначала о его родителях. Отец его, Деди-Себек, или для близких людей — Деди, был родом из Сумену[4] — почти из Фив[5], но всё ж не Фивы… Хозяином Сумену, его верховным богом, чтимым во всей стране, был Себек[6], воплощённый в могучем и древнем носителе нильского ужаса — крокодиле, острого зубами, любящего разорения, Себек, зеленый перьями, грозный обликом, широкогрудый, блистательный, выходящий от ног и хвоста Великой, которая есть сияние, владыка семени, кто ест, совокупляясь и приносит беременность. Почитал его и Деди, хоть давно уж он служил в Абу[7], вдали от родного города, писцом сокровищницы, считающим золото, в приказе обоих домов серебра и золота. Это почтенное ведомство совмещало в себе сокровищницу, казначейство, собирало подати и недоимки. Так себе, казалось бы, титул, ничего значимого для Двух Земель[8], как говорится, на камне Бен-Бен (всем известно, первым поднявшимся из изначальных пучин) не рожден и птицу Бену[9]за хвост не держал. Но все же для крайнего Юга страны, совсем рядом с диким Кушем[10]пост заметный. Элефантина ведь самый южный из городов собственно Египта, первый от порогов, и пограничным он стал в незапамятные времена. Правда, где она теперь, та граница?

Издавна Две земли неустанно и незаметно, когда силой, а когда — пользуясь восторгом и завистью местных владык, да и простых людей, очаровывая, торгуясь и торгуя, продавая, покупая и обкладывая данью, опутывая, обаивая и побеждая во всех смыслах, потихоньку проглатывала Куш и Вават. Правда, совсем недавно, в неупоминаемые в приличном обществе времена чужеземного владычества, времена многоцарствия и владык-гиксосов[11], всё казалось потерянным и погибшим. И нубийское царство возвысилось и возвеличилось в то время так, что писцы из народа Та-Кем выполняли приказания презренных негров, а не наоборот. Но всё это в прошлом, и истинно великий государь, Тутмос III, сильно и уверенно впечатал в память всех — кто кому служит и служить должен. Это знание он втоптал поступью солдат и вдавил каменными блоками великих храмов. Пожалуй, это два самых сильных (после золота) государственных амулета, которые побеждают даже таких великих колдунов, за которых почитали нубийцев… И вновь всё расцвело и ожило на юге, и торговля, и ремёсла — и в уснувшей было Элефантине многократно вырос порт, ибо нужно было быстро и вовремя обеспечить поставки всего неисчислимого и пересчитанного, что устремилось вниз и вверх по реке по воле владыки и нуждам стран. И вновь — неизмеримо возросла роль людей знающих и организующих всё правильным и верным образом, писцов всех рангов и статей.

Всем ведь известно: писец и сопровождающий — это два чина, которые требую большого понимания их сути и значения и внимания к мелочам. А то вот ведь у верховного чати[12] Великого, идущего вслед за царём — писец, который служит своему господину секретарём. Но ведь и в деревне Малое баранье подхвостье — тоже писец, который этих самых баранов считает во время великой переписи скотов[13]. И как же их можно сравнить? Как можно сравнивать сопровождающего Его Величества, и сопровождающего домоправителя захолустного поместья? Так что поясним: от Деди зависело побольше, чем от некоторых придворных, семеров[14]где-нибудь в Фивах, Южном Городе[15] или в древней столице, Мемфисе, Белых Стенах[16]/ И часто от его поступков и решений изменялось, пусть и немногое, в судьбах Куша и Вавата[17], а то и всей страны.

Не зря ведь Нубия и нуб (золото) — родственные слова. Многое из богатства державы, из того, что вводит в зависть и трепет жалких царьков чужедальних стран, шло отсюда. Очень многое, и не только золото. Дерево, каменные блоки для памятников, храмов и прочих важных строек, шкуры диковинных зверей, что нужны для обрядов богам, яйца огромных нелетающих птиц, умеющих бегать быстрее царской колесницы, множество изделий из дерева и камня… Невольники и невольницы — ах, какие бывают девушки в Вавате и Ирчеме! Губы сочны и сладки, как виноград, груди остры и упруги, глаза лукавы и руки ловки! Маджаи-наёмники, лучники в войске или стражи законности и покоя городов и границ, щиты и оружие для них. Много, очень много всякого добра и богатств. И чтоб было ясно — писец посланника Элефантины должен был в год сдать в сокровищницу восемь дебен золота. Это писец посланника, не сам посланник а тем более — не правитель или комендант в те времена, когда в Абу власть по мудрости Его Величества отдавалась военным, в силу угроз и опасностей. Правитель должен был вносить намного, намного больше — сорок дебен. А сколько это «намного»? Действительно много это или не очень? Дебен, как знают все, равен десяти кедетам. По-нашему дебен — это девяносто один грамм, ну, а восемь — это почти два фунта золота.

Золото сдавали и другие чиновники. Но — только на Юге. На севере в казну золотом платили лишь большие города. Город Эдфу, побольше, чем Элефантина, например, платил в год восемь дебен золота… Столько же, сколько писец посланника в Элефантине — Абу…

Это ведь только говорится — «любимый царский сын Куша»[18] — так звался этот князь во время придворного именования — собрал дань с девяти луков[19] и повелел чего-то такого прекрасного». На деле этот всевластный хозяин юга большую часть времени проводил в столице, пред лицом благого бога[20], а то ведь, знаете, задержавшись в глуши, можно с удивлением узнать о том, что возвращаться-то и некуда… Поэтому настоящим «царским сыном Куша» были его главные помощники и их приближенные, люди энергичные и решительные. Эти качества, несомненно, важны, но многие из этих энергичных и решительных не всегда должным образом почитали Маат — богиню порядка и справедливости. Мы, наверное, сказали бы про них, что они не имели ни чести, ни совести, но имели много желаний. Другие редко приживались за порогами. А эти прижились, еще как прижились! Бывало, они могли вспомнить двух-трех блистательных царских сыновей Куша, при которых они делали всё то же дело — качали богатства Юга в казну. И, собирая дань Юга живому богу, они всегда помнили, что до этого дань должна пройти через руки их хозяина, но еще лучше понимали — что проходит она и через их собственные, жадные. И не ленились собирать ее даже в храмовых землях, а при возможности запускали руку и за пороги, в земли Абу, которые уже, строго говоря, не входили в подвластные князю Юга земли.

Правителю Абу всегда надо было решать сложную задачу. С одной стороны, им, этим энергичным и решительным, воистину эффективным руководителям, нельзя было дозволять подобных шалостей. Ибо и у храмовых владений, и у земель старой южной знати были свои управители (хозяин был только бог — живой из царского дворца либо — из храма), а у управителей было много доброхотов неподалеку от царских ушей. Но с другой стороны — надо было сделать это так, чтоб не разгневать великого вельможу, чьи люди, а, главное, чьи доходы от этого пострадали бы…

Вот этими щепетильными делами и занимался Деди в первую очередь, и был в них ловок и хорош. Правитель нома знал его, отмечал и награждал, а это о многом говорит. Главным Правителем нома, а не князем, как встарь, иногда бывал и Опора Юга — царский сын Куша, хоть Куш и начинался за порогами. Но со времен не столь уж давних, по воле царя это был уже не он сам, и даже — назначенный не им, а из столицы «заместитель». Мах, присланный снизу, из столицы, вот кто носил титул Правитель Абу и земли Та-Сети. Та-Сети — так звали этот ном, самое южное собственно египетское княжество, чьей столицей и была Элефантина. А уж почему так звался этот ном — только боги упомнят. То ли земля лука, то ли земля Сета, то ли — Сатис, то ли изогнутая — кто ж его знает… Заместитель был родом с севера, энергичен, сметлив. Быстро освоившись, он изо всех сил показывал Владыке Юга, что верен ему, наместнику Ментумесу (пока тот был в силе и славе, по крайней мере). Кроме того, невзирая на надменный вид, тонкий профиль, высокий рост, благовония и драгоценные юбки он был худороден, что только сильнее злило старую знать, еще помнившую, как при прадедах все решал свой собственный князь. Еще больше их выводили из себя высокомерие и чрезмерная роскошь, быстро прилипшие к новому правителю, и нежелание считаться с ними. Вот между волей благого бога, властью князя и недовольством вельмож из старых местных родов ему и приходилось крутиться, как капле воды между тремя раскаленными камнями. Ну а находить выходы из всех запутанных, как клубок, положений, доводилось чаще всего Деди-Себеку.

Деди всех знал, и всех умел к себе расположить. Это был рослый мужчина в самом своем расцвете. Он был крупен и широк в кости, немного полноватый, но живой и подвижный. Видно было, что полнота его скрывает сильные мышцы. Лицо его было чуть грубоватым, но в ту меру, которая только нравится женщинам и располагает к себе мужчин. Каре-зелёные глаза так часто улыбались, что уже в молодые годы птичьи лапки незагорелых морщинок протянулись от их уголков, и даже аккуратная и достойная такого чиновника раскраска не всегда могла их спрятать. Лоб был чист и высок, с чуть крупноватыми львиными надбровными дугами, сами брови — густы и красивы, рот твердо очерчен, хоть губы были и пухловаты и вызывали в памяти почему-то обиженного мальчика. Наверное, потому, что нижняя губа под своей тяжестью совсем немного оттопыривалась, приоткрывая ровные и не испорченные сластями зубы (хоть чуть и желтоватые), и из-за этого иногда казалось, что он вот-вот заплачет, искренне и горько, как ребёнок, которому посулили и не дали что-то желанное… Или, наоборот, рассмеётся. В любом случае обижать его не хотелось — он вызывал у большинства людей приязнь и желание помочь, таков уж был его дар. Одевался он просто, удобно и добротно. Ходил, по большей части, без парика, голову тщательно брил, в жару надевал лёгкую папирусную шляпу, как в Дельте, что для этих мест было необычно и забавно. Ходил он чаще всего босиком, но крепкие и красивые кожаные сандалии, такие, в каких ходят в пустыне знатные воины и обеспеченные путники, носил всегда с собой.

Понятно, что он знал всех великих юга и вообще всех важных людей, не говоря уж о начальниках обоих домов серебра и золота и в Южных землях, и в Та-Сети. Он знал и их ближайших слуг, помощников и спутников, и их жен, и любимых наложниц… Нет-нет, не подумайте плохого и недостойного! Ибо тот, кто спознаётся с чужой женщиной, неминуемо хлебнет лиха больше, чем услад! Просто он был таков — стоило ему раз появиться где-то — и его все знали и любили, словно он вырос в этом доме и с младенчества всем был близок и приятен. Кухарки и служанки норовили его угостить, словно он был им своим и понятным, когда хозяев не было поблизости, но кланялись с почестями, когда хозяева были рядом. Хозяева же, даже весьма сиятельные, считали его почти ровней. Таков уж был его другой дар.

Знал Деди-Себек и тех, кто мог бы доставить хлопоты ему самому, его друзьям и начальству. Знал, но, не прилагая особых усилий, мог одним видом своим удержать от необдуманного и напрасного. Таков уж был его третий дар.

Но даже дары богов не спасают всегда и во всём от шай — судьбы, а обдуманное врагом может стать ненапрасным и угрожающим. Он, конечно, не был столь глуп, чтобы полагаться на то, что внушительный его вид удержит глупых завистников от козней, и знал, что продуманный план разумных врагов может навредить намного сильней. Это знание мало чем бы помогло ему, если бы Деди не внушил правителю Элефантины мысль, что сможет намного больше, если станет ко всему прочему и наставником городского отряда. Это нечто вроде национальной гвардии и народного ополчения, не совсем новобранцы — джаму, а более опытные воины, но совсем не элитные вояки. Хотя им служить и отбывать повинности приходилось так часто, что иногда их боеспособность была и повыше придворных полков. Правда, скорее этому помогла вовремя подсказанная правителю мысль о том, что городской отряд подчиняется не военному коменданту, а только ему, правителю. И конечно, сильный отряд сделает сильнее и его самого, подчеркнет величие, особенно в руках опытного и правильного человека. Да и вообще, сила, особенно вооруженная, лишней не бывает. Она должна быть сыта и верна, эта сила. Возможно, она и не пригодится, но лишней не будет…

Отряд был несовершенен, как элегантно выразился, беря его под свою руку и описывая «это воинство» управителю, Деди. Или попросту — убог и тощ во всех смыслах. А взгляд на живот прежнего Наставника городского отряда сразу объяснял — почему.

Войско Египта всегда состояло из двух частей. Личной гвардии повелителя, собранной тщательно и взлелееноой кропотливо, не могло хватить на обеспечение мира и покоя всей страны. В редких случаях позволялось иметь небольшую личную гвардию вельможам, но уж больно в давние времена последний раз это было… Поэтому была еще и призывная часть войска, каждый год обновлявшаяся, общие, городские и местные отряды. Их не только учили как-то владеть оружием, но и использовали в общественных (ну, должны были использовать только в общественных) стройках и работах, в полицейских и городских целях, при ремонте дамб и каналов после времени разлива Реки.

Но на Юге с незапамятных времен молодцы городского отряда обязаны были еще и патрулировать, следить за нерушимостью границ, докладывать о попытках их перехода и по возможности — пресекать эти попытки. Правда, в старинных установлениях имелись в виду жалкие негры, направившиеся в набег или пытающиеся контрабандно протащить свой товар в обход установленных и дозволенных для них мест… Ну да ведь можно и сместить акценты в понимании древних записей, сделанных божественным письмом.[21]

И незаметно молодцы из городского отряда стали весомой гирькой на чаше решения многих пограничных и межевых споров просто самим фактом своего существования. В немалой степени и по той причине, что Деди-Себек решительно поменял многих из них, тех, кто был ленив или вороват сверх меры и непонятлив, на джаму — новобранцев. В немалой — потому что они теперь не работали на хозяйственных работах во время призыва, как всегда работали раньше и как продолжали все остальные солдаты, кроме гвардейских полков Его Величества, а учились патрульной службе и боевым повадкам под началом двух ветеранов, помощников Деди. Правда, легче им от этого не было, так как ветераны нещадно гоняли их, изнуряя борьбой, бегом и беспрестанными занятиями с оружием.

Хитрыми уловками Деди-Себек добился того, что все они были вооружены, экипированы, обучены и накормлены не хуже иных столичных гвардейцев, и уважение к нему в Абу возросло неимоверно — в отличие от правителя, все остальные считали молодцев городского отряда людьми Деди. Самое главное, что так считали и сами молодцы, ибо Деди никогда их не забывал, не чванился и часто сам становился в их ряды на занятиях. Тем, что их быт и достаток исправно улучшался, они тоже были обязаны Деди, и знали это. Правда, панибратства он не допускал никогда…

С каждым днем его отряд становился всё лучше и лучше, словно клинок, который под долгой проковкой теряет шлак и набирает добрых свойств. К ним сначала в шутку, а потом всерьёз прилипло прозвище «нубийских гончих» — уж больно часто их видели бегущими куда-то целым отрядом. Но сами себя они стали называть «гончие Деди».

Деди стал более заметен на городском горизонте, и часто его стали приглашать на празденства и встречи туда, где ещё недавно двери для него раскрывались лишь по делам, и не сказать, чтобы всегда эти двери были парадными. Оценив выросшие доходы казны, Правитель недолго думал, как его наградить. Его решение вызвало бы уважительные кивки и у матерых львов из столичных палат и приказов, а то и у самого чати. Ибо одним и тем же поступком Мах, не потратив ничего из своего сундука, возвысил и вознаградил Деди, ослабил своих недоброжелателей из старой знати и в то же время не оскорбил их этим решением. Кроме того, было еще одно превосходное обстоятельство. Будучи правителем, независимым по назначению от Князя Юга, Мах должен был сдавать ежегодный сбор от Та-Сети в Дом серебра и золота Юга, а вот тот как раз полностью был в ведении Царского сына Куша. И выросшие благодаря отряду Гончих Молодцев доходы, сдаваемые казначеям князя, вызвали удовольствие этого владыки, Ментумеса, и самим Махом, и его работой. Это благорасположение выразилось в приятном титуле «Первый приближённый Царского сына Юга», радующем тщеславие, и в синекуре «Получающий тысячу долей с жертвенного стола», растящей достаток. Однако самым главным, конечно, стало важное повышение и вхождение в состав «Великой тридцатки юга» — полуформальный кружок самых важных чиновников и самых влиятельных господ и жрецов. Это был переход на совсем другой уровень власти, и впереди заманчиво мерцало, пока ещё не очень уверенно, как пустынный мираж, присвоение титула «Заместитель царского сына Куша». Всё это сильно увеличивало Маху размах рук. Он оставался правителем Абу, но… Недурно было бы позаботиться и о том, чтобы, если Мах вырастет до переезда в резиденцию князя Ментумеса в качестве одного из заместителей, в городе сохранялось его влияние. И люди, это влияние воплощающие в себе и обязанные ему, Маху.

Итак, Мах наградил Деди, проведя его в судебную палату — кенбет, и не только города, а всего нома. Поскольку Деди-Себек имел хорошие отношения практически со всеми заметными и большими людьми Та-Сети, это не встретило их противодействия. Больше того, Деди почти сразу возглавил несколько важных комиссий, что дало ему еще больше влияния и дохода. И вполне достижимой стала для него должность в Шести Великих Домах — верховном, Царском суде. Пока, конечно, при князе Юга — писцом Шести великих домов. Если сумеет себя проявить и понравиться. Такие дали и высоты окрыляли, но многие ведь погибли или пали низко, возомнив себя великими, но не будучи ими. Однако новоявленный судья (впрочем, он сохранил и все свои прочие титулы, должности и обязанности) не стал спесив, как многие, пробившиеся наверх, ибо добился всего в первую очередь своим трудом, а не улыбкой богов и милостью сильных. Скорее, он даже был излишне прост с подчиненным (да и вообще с людьми), в силу природного добродушия крупного, сильного и веселого человека, у которого сытость и достаток помогают семейному счастью закрывать глаза на многие беды мира и искренне считать всех такими же счастливцами. Самое удивительное — он не стал богат на этом посту, ибо был честен и чтил богов, особенно Сета, Сутеха, Хнума и Маат. А Боги Бес[22], золотая владычица сикоморы[23]. (да и вообще все те боги, кто в той или иной степени за семью отвечают) обильно наделили его величайшим счастьем, даровав ему добрую жену и детей.

В отличии от Деди, Мерит-Хатор, жена его, спину всегда держала ровно, и, не смотря на ее малый рост и хрупкое сложение, казалось, что она глядит на любого собеседника сверху, а не наоборот. Но это не выглядело (да и не было) высокомерием и не казалось обидным никому и никогда. Ибо, во-первых, она была всегда спокойно-доброжелательна и внимательна к людям. На ее прекрасном лице, с тщательно подведенными всегда, в любое время, глазами и бровями, цвела на чудесных, почти незаметно накрашенных лучшей помадой губах ласковая полуулыбка, и каждый, говорящий с ней, считал, что эта улыбка предназначена только и именно ему. И ещё она никогда не забывала имен людей и каких-то подробностей их жизни, ставших ей известными. Во-вторых — хотя никто толком не знал, кто она и из какой семьи, что не мудрено, ибо она приехала, как и надлежит доброй супруге, с мужем, с севера, но поговаривали… Да нет, все ибыли уверены, что она происходила из весьма уважаемого семейства и даже была в отдалённом родстве с самим великим пророком бога Тота, который, как известно, по материнской линии был потомком Хапусенеба, чати[24] царя… ээ, впрочем, имя этого царя-женщины лучше не называть ныне вовсе… Ну, хорошо, он, Хапусенеб, был внуком Имхотепа, не того богоравного чати, мудреца и кудесника взошедшего на свой горизонт еще в глубокой древности благого бога Джосера, а того, что тоже был чати, но при его величестве Тутмосе, чье тронное имя Аа-хепер-ка-Ра[25]и вообще, говорят, происходил от спутников Гора, то есть от старой крови, самых знатных и возвышенных людей, чьи пращуры шли за Богом. Они видели других богов, а с некоторыми и сражались, не убоявшись (впрочем, кто из вельмож после двух смутных времен не постарался подправить историю своей семьи)! Еще говорят, что это именно он подал его величеству мысль соорудить гробницу в новом месте, Долине Царей, и отвечал за ее строительство и тайну.

Древняя кровь есть древняя кровь, и часто было заметно, что матери не по нраву излишняя простота Деди, которую она почитала за простоватость, да и некоторые манеры его вызывали легкий вздох укоризны. Не раз говорила она, что каждый сам назначает себе пределы, и не только своим мечтанием, решимостью и умениями, но и манерами и поступками — тоже, ибо, совершив чем-то умаляющий достоинство и гордость поступок, ты навсегда закроешь себе самые важные двери. Отец только смеялся. Подобный их семейный союз выглядел немного загадочно, но Хормени как-то не задумывался об этом, ибо родители его воистину любили друг друга, не жарким, быстро отгорающим пламенем телесной страсти, а крепко, уважительно и прочно.

Деди всегда был хорошим мужем и отцом (как говорится в древнем писании, покрывал жене спину одеждой и наполнял ее сундуки), а Мерит-Хатор — женой.

У Деди и Мерит-Хатор было трое детей: два сына, самый старший и самый младший из детей, и дочь, средняя. Девочка была любимицей отца, что он старательно, но неуклюже скрывал, не желая обидеть сыновей. Поэтому он иногда бывал с ней даже излишне строг. Так ему казалось, когда он после наказания начинал её задаривать и баловать… Никто из детей не умер во младенчестве, что явно всем говорило о милости Беса к этой семье, о чём, впрочем, я повторяюсь. Хормени был старшим сыном, первенцем, которому, как уж часто это бывает в мире, доставалось много любви и ласки и мало работы по дому.

Хотя отец и был старше матери почти на десять лет, но именно в ее маленьких ручках собирались все те малоприметные нити, что и составляют основу любой семьи. И, если уж сравнивать жизнь дома с тканью, то те же маленькие руки неутомимо и незаметно направляли их всех, как челнок, вплетая утком их повседневные дела в тот радостный узор, который и был их домом. Похоже, отца иногда это сердило, и порой, вернувшись из очередной поездки, он пытался порулить семейной ладьей. Но это всегда заканчивалось одинаково, и в итоге рулевое весло снова оказывалось у прежнего кормщика. Мать всегда ухитрялась сделать это так, что корабль счастливо проходил сквозь пороги, мели обходились благополучно, и, самое главное, капитан почитался командой (вполне искренне и заслуженно, между прочим) наилучшим из всех, да и сам он, капитан-отец, удаляясь в надстройку по своим важным делам, был преисполнен радости и осознания хорошо выполненного дела. Все понимали, что дорогу определяет капитан, а уж проложить курс — дело кормщика.

Но как-то само получалось, что дом, вся его ежедневная суета и тысяча мелких и крупных дел — все держалось на матери. За указаниями, за решением споров — все обращались к ней. Что делать, кому делать и когда — как-то так само по себе всегда выходило, что решала она. То отец был в поездке в Семне[26] или и вовсе в Керме[27], то находился во дворце владыки… Добродушный, громогласный и шумный, отец возникал дома, и все вставало вверх дном — дети, домашние, слуги — все вовлекалось в этот вихрь, распространяя вокруг себя шум, веселье и беспорядок. Одна лишь мать была безмятежна и спокойна (хотя слуги и стали замечать, что сильная их любовь из-за долгих отлучек Деди несколько ослабела, по крайней мере, у хозяйки). Она выслушивала новости и события, приключившиеся с отцом или возле него, его идеи, предложения и прожекты… И как-то очень ловко продвигала разумные, иногда сильно их меняя, и тихо хоронила ненужные. Все знали, что отец решил переехать в новый, больший дом в лучшем районе (правда, никто, включая его самого, и не догадывался, что к этой мысли его плавно и осторожно подвела мать). Но дальше за указаниями все домашние уже шли к матери, ибо отца было либо не застать, либо не отвлечь от того, чем он был занят в данную минуту. Планировку нового дома и сада (кхм, ну, ладно, садика… ), его убранство, включая материалы (нет, дорогой, тут не стоит экономить, пусть основание колонны в центральной зале будет из красного гранита, а не из известняка, и оклад двери тоже.)… Цвет росписи стен и потолков и сам узор, размер кладовых (и их содержимое). Да ладно бы это, само собой получалось так, что песенки, которые она напевала («моя певчая птичка», — называл ее иногда отец), так же сами собой приставали ко всем, их слышавшим, а прозвища, данные ею, прилипали намертво, ее же улыбка и похвала стоили не меньше, чем княжеские. Вольно или невольно, но она, высказав свое мнение, уже определяла, что кому носить, куда ходить и что делать. И уж, конечно, такие вещи, как на ком женить старшего сына или как, когда и за кого выдать замуж дочь, и решено ей это было чуть не от их пятилетия, а как же иначе?

Как говорится, «Работа матери не заканчивается никогда», а Мерит-Хатор считала своими детьми в той или иной степени всех домашних, и своих детей, и родню, ближнюю и дальнюю, и слуг, и рабов. Но, чем больше она решала домашних дел и проблем, тем больше решений все старались на неё свалить и тем меньше любили… Во истину — странно это — сбросив все трудные решения на человека, еще и обижаться на него, что он эти решения принимает…

Брат Хормени, Себек-Эре, был младше на пять лет, а сестра, Нефер-Маат — на три. Впрочем, сестру почти все, включая домочадцев, звали «Средняя», а отец — Митшереу[28]. Брат для Хори всегда был назолой и сопливой обузой, он лишь вызывал раздражение и нос Хори морщился, будто он хотел чихнуть, как только Себек-Эре оказывался рядом. Что до сестры, то с ней он ладил хорошо, хоть и считал, что отец её совершенно непозволительно балует. Брата же баловала мать. Что же до самого Хори, то он считал, что уж с ним-то как раз мать слишком сурова. На самом деле с ним она, скорее, была непоследовательна. То излишне строжила его, то, наоборот, портила вседозволенностью. Позже, немного подросши и повзрослев, Хори понял, что его мать имела одну особенность, которая иногда бывала смешной, иногда — очень неприятной. Людям, вещам и явлениям не дозволялось быть не такими, какими она их себе представила. Она никогда не могла простить человеку, если он оказывался отличным от того, каким она себе его вообразила. Причем, если с разочароввшими ее посторонними людьми она могла держать себя с безмятежным спокойствием и улыбкой, близким и домочадцам доставалось преизрядно. Хори она, очевидно, предписала судьбу эрпата и не могла никак смириться с тем, что он — обычный нормальный мальчик. Сердясь, она ругала его за лень, что было для нее самым страшным обвинением. Фраза «ленивый мальчик никогда не сможет добиться ничего в жизни!» преследовала Хори и раздражала.

До некоторого времени его не удивляло то, что, в отличие от других сверстников, у него нет ни одного деда или бабки. Хотя, как известно, именно дедушка — главный друг внука. Он дарит ему подарки лучшие, чем все остальные, а, когда внук подрастает, чаще всего он наследует именно дело или должность дедушки. И эта тема всегда обходилась молчанием, а вопросы Хори о дедушках и бабушках пропускались мимо ушей. И это было странно. Лишь раз он видел важного чиновника с севера, прибывшего с посланием к Князю, которого представили как его дядю, но запретили говорить об этом кому бы то ни было. Дядя был невероятно важен, немногословен и явно презрительно относился к племянникам и племяннице, их дому и их отцу, которого, впрочем, не было — он был в одной из своих бесконечных поездок по Та-Сети, уехав буквально за день до внезапного появления родственника. Хори даже не мог понять — то ли дядя так подгадал, чтобы не встретиться с отцом, то ли сам отец не горел желанием увидеться с важной родней. Мать была единственной, с кем дядя общался уважительно и любезно. Впрочем, большая часть их общения прошла за закрытыми дверями, и о чем они говорили, осталось тайной, а вскоре после этого, лишь слегка притронувшись к поданным блюдам, дядя исчез навсегда, оставив запах дорогих духов и притираний, а также раздражение и обиду у всех домочадцев.

Загрузка...