Небесные ключи

Глава II. Луна

Первая ссора случилась в Аэрне. По старой привычке они остановились в доме близ монастыря, что в паре миль от лепрозория. Гостевая хижина по понятной причине пустовала большую часть времени. Обычно тут ночевали приходящие лекари и хирурги, но сегодня путникам повезло — уединение было необходимо, и они получили его.

Дом давно не топился и в нем было ужасно холодно, но малефика плевать хотела на неудобства. Спать. Надо поспать. Путь измучил Чонсу — когда заканчивался снег, начинался дождь. У неё болела голова, по-женски ныл живот, а от качки в седле тошнило. Компанию им составили умалишенные и Гектор, ставший тенью потерявшего рассудок господина. Лика-не-Лика вызвала у Брока достаточно подозрений, чтобы не сдать её в руки первых встреченных миссионеров или же в лепрозорий, а оставить её подле себя до самого малефикорума.

— Это бред, — выразила Чонса свое мнение, хоть никто его и не спрашивал. Ситуация в Лиме была достаточно страшной, чтобы маленькое дитя согрешило, обезумев от голода больше, чем от воздействия ренегата, но Брок не слушал доводы малефики. Девушка подумала отчего-то, что он слишком часто обжигался и теперь перестраховывается.

В гостевом доме близ Аэрна Чонса уснула еще до того, как скинула влажную одежду, и проспала не больше получаса. Её разбудил крик. Она подорвалась с места, не понимая, где находится и, путаясь в спущенных штанах, выскочила на лестницу из своей комнаты. Кричал Джолант — длинный тёмный силуэт на фоне пляшущего в очаге огня — и прятал за своей спиной сжавшуюся в комочек девочку.

— Ты спятил?!

— Джо, — Брок говорил мягко, но лицо у него было мрачным и злым, — Не глупи, малец.

— Ты спятил, — повторил Джо, делая пол-шажка назад, — Боги, Брок! Девочка итак пережила слишком многое!

— Слишком многое? Она убила чертову девку за то, что та не дала ей варенье! — Брок зарычал, — Или это исчадие ада, или Ищейка ошиблась. Нам надо проверить. Это наша обязанность!

— Брок, девочка была в шоке. За всю дорогу она ни слова не сказала, ни ложки не съела, а ты хочешь её обследовать?! Ты совсем больной?

Чонса почувствовала щелчок. Он напоминал треск дерева под её слишком сильно сжавшимися руками, свист выпущенного из арбалета болта, но больше всего — когда у закипающего чайника паром откидывает крышку.

Брок разозлился. Он подался вперед удивительно резво и схватил Джоланта за грудки, как щенка за загривок.

— Это ты не в себе, если перечишь мне, ты, мелкий ублюдок!

Джо гордо вскинул подбородок и свел челюсти. Чонса решила, что если не спуститься сейчас, в эту неловкую и тягучую паузу, то быть беде. Брок закипал редко, но серьезно, а кровь Колючки всегда была слишком горячей. Перескакивая ступеньки, малефика думала, что если что и погубит этот мир, то не безумие подобных ей, а мужская гордость.

— И что здесь происходит?

Брок опустил руки так резво, словно Чонса застала его за чем-то более неприличным. Девушка слабо улыбнулась малышке за спиной Джо, но та никак не отреагировала. Лима действительно травмировала её. Чонса не чувствовала острый, напоминающий ушного клеща, запах слабоумия, скорее это было похоже на отупение. Шок. Девочка не говорила, не назвала свое имя, и даже моргала, кажется, только осознав, что это нужно делать, иначе щиплет глаза.

По какой-то загадочной причине Джо едва ли не сдувал с ребенка пылинки. В дороге девочка ехала у него на руках, закутанная в его шерстяной плащ, пока ключник шмыгал породистым красным носом. Оборачиваясь на них, Чонса чувствовала удары сердца в своей груди, гулкие и сильные.

«Ей могло быть столько же, — думала она, — Или ему. Это мог быть мой ребенок».

— Ничего не происходит, — буркнул старик, возвращаясь в кресло. Он вытянул ногу и стал разминать ноющее колено. Джо наябедничал:

— Он хочет сдать девочку в малефикорум. Но до этого раздеть и повтыкать в неё иглы.

Чонса глянула на старика. Из всех ключников он был, кажется, самым подозрительным и самым суровым. Не оттого ли он дожил до своих лет?

— Или так, или тюрьма.

— Боже, Брок! — кажется, именно этот вопль разбудил Чонсу, — Она ведь всего лишь ребенок!

— Она — убийца. И здесь два варианта: либо она сделала это сознательно, и тогда она опасна для общества, либо она скрывает свои способности, и тогда…

— Я проверила её, старик, — прервала его Чонса. Она прошла к огню и подкинула в очаг полено, — Она не безумна и она не одна из нас.

— Значит — тюрьма.

— Она ребенок. И она убила убийцу. Возможно, под влиянием самой несчастной. Ты не задумывался об этом? Мы ещё не до конца изучили чёрное безумие, — Чонсе было тяжело это говорить, — Возможно, у несчастных случаются прозрения.

— И что ты хочешь этим сказать? — процедил Брок.

Чонса дернулась и оглянулась через плечо:

— То, что если бы я сделала все это… Я бы хотела сдохнуть.

Брок помолчал. Было слышно, как скользит его шершавая рука вверх-вниз по сукну штанов на колене. Завывала метель в дымовой трубе, или это где-то там, за монастырем, стенали прокаженные и безумные? Чонса почему-то вспомнила короткое прощание с Гектором — евнух выглядел поникшим, округлые яблочки его щек обвисли, как у бладхаунда. Он издал этот странный звук, что-то среднее между стоном и «угу», когда Джо пожелал ему удачи в пути, и вспомнила Чонса, с каким ужасом он вздрогнул, стоило ей шевельнуться или взглянуть на него.

А ведь он ей нравился. Забавный малый. Даже грустно — кажется, он правда был верным слугой Петеру Лиму. Такая преданность нравилась ей. Бывает же, что люди верны друг другу от светлого теплого чувства, а не из-за нужды и страха?

— Значит, хоть в этом мы похожи, — процедил наконец Брок и отправился в свою комнату. Только после этого Джо выдохнул, повернулся к ребенку и провел рукой по светлым волосам. Девочка не отреагировала.

Чонса ни разу не слышала, чтобы ключники спорили, и тем более кричали друг на друга. Она с интересом скользнула взглядом по Джо. Он был молод и заносчив, и ей всегда казалось, что Колючка, во-первых, не выносит детей, а во-вторых, боготворит Брока. Выходит, она ошиблась дважды.

— Ты как? — спросила она, чтобы прервать неловкое молчание.

— Устал, — неожиданно честно ответил Колючка спустя паузу, — Она ведь тоже вымоталась, да? Надо уложить её спать.

— Я заберу её наверх с собой.

— Не думаю, что это хорошая идея… Вдруг Брок окажется прав. Ты так не думаешь? Мне не по себе от её взгляда.

Чонса усмехнулась, но не могла не согласиться. Лика-не-Лика смотрела серьезно, как взрослая, но только это отличало её от обыкновенного ребенка. Вряд ли у неё был малефеций. Никаких мутаций, а на них она нагляделась во времена обучения: были у малефиков заячьи губы, острые зубы, разноцветные глаза, горбы, хвосты, острые уши, лишние органы, были среди них карлики, великаны и те, кто в десять лет выглядел стариком. Среди многих из них Чонса выглядела красоткой.

Она встряхнула грязными волосами и посмотрела на Джо сквозь упавшие на глаза прядки.

— Ты что же, хочешь делить постель с малолеткой? Ах ты негодник, — Чонса щелкнула языком и неприятно хихикнула. Колючка тут же поднял иголки и стал прежним, заносчивым и злым. Сразу задышалось как-то легче.

— Ведьма, — процедил он.

— Коротышка, — встав на цыпочки рядом с Джо, Чонса, забавляясь, щелкнула зубами у его носа.

— Мы одного роста, — кисло ответил Джолант, но этот привычный аргумент встретил только еще один смешок Чонсы. Она положила свои шестипалые ладони на плечи девочки и слабенько их помяла. Дитя качнулось, как кукла. Глянув на них, Джо внезапно спросил, — А у тебя есть сестры или братья?

— Не знаю, — она пропустила волосы малышки сквозь пальцы и рассеянно начала плести косицу. Она скучала по длинным волосам. В дороге и в бою от них мало прока, но красиво же: расчесывать щеткой, украшать цветами и гребнями, укладывать, как настоящая девушка, — Брок не говорил? Я была младенцем, когда оказалась в малефикоруме.

Высокие стены, нудные мантры, старики и воины, молитвы, медитации — и общество таких же «одаренных», как она. Ничего общего с пансионом для девиц или приютом, если честно.

Малефикорум — не место для детей. Это пристанище сломанных душ, уродцев и маленьких человеков с глазами битых зверят.

В голосе у неё не прозвучало ноток, которые могли бы вызвать жалость, но Джо — глупый чувствительный мальчик — коснулся её руки. Чонса вздрогнула от неожиданности.

— Мне жаль.

— А мне нет, — она ответила слишком быстро, — Ведь чем меньше тварей вроде меня, тем лучше. Разве нет?

Джо хотел сказать что-то ещё, но малефика не дала ему закончить.

— Мы спать.

Она поднялась по лестнице, ведя за собой девочку, и оглянулась только на самом верху. Джолант присел возле очага, обнял колени и смотрел в огонь. Чонса залюбовалась правильным профилем, хоть на монетах чекань, и грустью во всем его ссутуленном облике.

Кажется, Колючка-Джо скучал по своей семье.

Оставшийся путь они проделали медленнее, чем ожидалось, хотя шли по утоптанному тракту, пуская коней бодрой рысью. Заболел Джо — в седле держался, но был зелен, к вечеру следующего дня начал кашлять и получил от Чонсы большую порцию крепко заваренных трав, таких приторных от меда, что несчастный занемог вовсе и блевал всю ночь. Так и плелся теперь в самом хвосте, а Лика-не-Лика перекочевала на руки Брока к его неудовольствию.

Стража встретила их на подступах к Дормсмуту, где нетронутость лиственных лесов сменилась мельницами и закрытыми на зиму коровниками и свинарниками. Чуть дальше, на возвышении, уже можно было рассмотреть одинокую башню-часовню малефикорума, за которой и пряталось «золотое сердце Бринмора» — Дормсмут. Пока её закрывали высокие шпили редких старых сосен.

Стражи оказались хмурыми, как полагается тем, кто живет под боком у колдунов. Чонса криво ухмыльнулась со своего седла, поприветствовав доблестных блюстителей закона жестом от виска.

— Мастер Брок, мастер Джолант. Мы получили доклады и ждали вашего возвращения. Гонец прибыл уже два дня тому назад.

И ни слова про Чонсу. Лишенная внимания, она принялась насвистывать песенку себе под нос.

— Да, возникли… Сложности.

«Сложность» продолжала хранить молчание. Не плакала и не жаловалась на жизнь, глядела как будто сквозь, но хотя бы снова начала есть, отоспавшись в неуютном, но теплом жилище близ Аэрна в объятьях Чонсы.

Стражи взяли их под охрану, Брок выехал вперед, оставив Чонсу с Джо позади. Девушка заметила, что лед между ключниками так и не тронулся, но Колючка не стал спорить, когда Брок все же настоял на том, чтобы показать ребенка жрецам малефикорума.

— Тебе не кажется, что старик мог ошибиться? — решила завязать разговор с парнем Чонса.

— Тебе не кажется, что это не твое дело? — он говорил в нос, — В любом случае, её пговегят.

— А ты знаешь, как проверяют таких, как мы?

Он молча чуть повернулся к ней. Обратил свое лицо, слишком симпатичное для ключника, холеное даже с красными глазами и носом. Чонса усмехнулась, наклонившись к нему, и понизила голос до заговорщического шепота. Ей не понравилось, что у Джо поменялся запах: к сухоцветам лаванды и можжевельнику из дорогой подушечки добавился острый гвоздичный запах мази против простуды.

— Значит, не знаешь.

Его терпения хватило на пару минут. Тишину разбивал только скрип снега под копытами коней, приглушенный бубнеж впереди и шмыганье носом с соседнего коня.

— И каг же?

Чонса торжествующе рассмеялась. Смех у неё был неприятный, лающий и хрипловатый.

— Ты же в курсе, что в малефикорумах нет Камней Мира? Иначе бы наше обучение было невозможно. Не получится контролировать силы, которые не чувствуешь. Так вот, Колючка, это обман.

— Обман? Что именно?

— Есть одна великая тайна, Колючка. В проклятом подвале каждого малефикорума есть белая-белая комната, — она заговорила напевно, так детям рассказывают страшилки, — Стены там из извести, которая не пропускает нашу силу, малефеций, и в этой комнате есть бассейн из кости. Вода там ледяная. Обычный ребенок будет стучать зубами, а малефик не сможет двигаться и начнет тонуть.

— Это же… Макание ведьм из Тёмных веков, вегно?

Чонса с интересом глянула на Джо. Он выглядел пораженным, но быстро вернул себе лицо. Глупое и смешное с этим красным опухшим носом.

— Пытки Инквизиции, они самые, любимые. Пережитки тех времен, но они оказались действенными. «Святая вода» нас не принимает. Это всё равно, что погрузиться в кипяток. Каждая клеточка кричит от боли.

— Звучит жестоко.

— Да, даже очень. Из трех утопленников-малефикаров двое умирают.

— Тонут?

— Нет. Просто это слишком больно. У детей останавливается сердце.

Они молчали весь оставшийся путь до ворот. Забавно: Чонса не помнила, как оказалась тут, но каждый раз, проезжая мимо тяжелых створок, испытывала тот же страх, что и в первый. Словно младенец, каким была Чонса двадцать шесть лет назад, мог знать, что предвещают висящие на дверях гербы: жёлтый фон, шесть замков, один ключ, чья бороздка походила на сколотые клыки.

Их разделили в Дорсмутском малефикоруме: Чонсу и девочку увели в дормитории, Брока и Джоланта — в казармы при храме. Они не попрощались, просто разошлись в разные стороны, пусть и зная, что эта встреча может оказаться для них последней.

Что ж, если у Чонсы и были какие-то иллюзии, они остались за стенами этого места.

Интересно, у них получится улизнуть в Дормсмут до следующего задания? Близился праздник конца года, и было бы неплохо отметить его в городе, а не в седле.

Они прошли мимо мастерских и сада с лекарственными травами. Оказались в холле. Здесь девочка впервые проявила осознанность, с любопытством оглянулась, замечая других детей разных возрастов. Убранство внутри было небогатым: белизну глинобитных стен оживляли своды арок, единственной мебелью были темные от влажности каменные лавки у внешней стены со слишком большими для северных широт окнами. Это была память о древних временах, в которые был построен малефикорум. Зимы тогда были мягче. Завидев стражников, с лавки соскочила девочка с ужасной мутацией — на её широкой шее были две одинаковые головы. Двигалась она неловко. Чонса подала ей упавший костыль. Стражи повели их в коридоры, где чадящие маслом лампы озаряли фрески со сценами из жизни святого Малакия и Мэлруда, предка одного из Великих домов и родоначальника королевской династии. У некоторых Лика-не-Лика хотела задержаться — конечно, тех, что с собакоголовыми монстрами. Малефику с девочкой подтолкнули в спины, заставляя восстановить ширину шага.

— Пятый выродок за месяц. Топай давай, — вполголоса прохрипел один из их провожатых. Чонса нахмурилась, но как могла ободряюще потрясла девочку за плечо.

— У тебя еще будет время насмотреться на все это.

Они так и не дали ей имя. Будь воля Чонсы, она бы взяла этого ребенка на руки и бежала бы в Шор. Говорят, там дышится свободнее, но последний раз Чонса была там в разгар войны и все, что запомнила — это головную боль, кровь во рту и синее-синее море.

И вот, годы спустя, она шла по тёмному коридору — пахло ладаном — с ребенком, который в другой жизни мог бы быть её дочерью, и продолжала думать об этом, даже когда вошла в кабинет викария. Когда сказала:

— Ваша Святость, — и когда согнула спину в поклоне.

Она едва заметила двух стражей на входе, их здесь как диких собак после войны. К их рычанию быстро привыкаешь.

Её наставник, Феликс, поднял прозрачные глаза и перевел их на ребенка. Взгляд его не смягчился, как бывает, когда смотришь на маленьких детей, скорее выразил какое-то подобие сожаления.

С грустью Чонса подумала, что она вернулась во владения дряхлых святош, несчастных детей и злых юнцов.

— Уведите её, — он кивнул стражникам. Крошка удержалась за рукав малефики и неожиданно замычала, когда ее коснулись чужие. Чонса извинилась и присела рядом с ней, приобняв за узенькую спинку.

— Всё будет хорошо. Мы обязательно увидимся.

Она посмотрела на малефику так, как будто та еще один взрослый, что лжет ей. Да уж, Джолант был прав. Не по себе было от взгляда её синих-синих глаз.

Как только за стражами и девочкой скрипнули двери, Чонса повернулась к Феликсу.

— Присаживайся.

Викарий какое-то время писал, перо скрипело по пергаменту. Чонса заметила, что когда он присыпал сырые чернила, его руки дрожали как никогда. Старческая корча зимой проявлялась сильнее всего — особенно с каждой новой, что гнула Феликса все ниже к земле.

— Ещё один, хах…

— Стражник сказал, что это пятый за месяц, но я не уверена, что девочка малефик. Вы же разбирали наши доклады?

— Да. Если Брок не ошибся, то она — пятая в черте только нашего малефикорума, — Феликс откинулся на спинку кресла и сплел перед собой пальцы, — Ты правда считаешь, что девочка чиста?

Чонса склонила голову к плечу, по её лицу прошла рябь отвращения. Даже её мэтр — фактически отец — считает её «грязной». Конечно, после случившегося в Лиме для этого были основания, но все равно обидно.

Викарий повторил её жест, его отвисшие от тяжелых серег мочки качнулись. Кость в них блестела, как зеркало. Он действительно ждал ответа.

— У меня нет оснований считать иначе, — «пятый в нашей черте» — это много, даже слишком. Чонса черство хмыкнула, — И сколько ждать до того, как мы будем бросать каждого второго в костер?

Феликс усмехнулся. Он отличался от других наставников малефиков — скорее всего, потому что в его подопечные в свое время попала Чонса, когда была еще неразумным свертком вонючих пеленок. Возможно, он всегда был хорошим где-то в глубине души. А может, попросту страшно стар. Чонса заметила, как велико ему стало кресло, а алые одеяния не скрывали печеночных пятен на коже его рук. Он был стариком сколько она себя помнила. Но главное — он был добр к ней. Даже помог избежать смертной казни во время заключения в монастыре Святого Миколата после войны с Шором.

— Охота верить, что мы отбросили Тёмные Времена, — сказал он, потирая трепещущей рукой серебряный висок, — Но скажи, девочка моя, ты ничего об этом не знаешь?

Пламя свечей на массивном столе красного дерева отражалось в её глазах, сощуренных и внимательных.

— Нет.

— И ты ничего не чувствуешь?

— Нет, — подтвердила Чонса с толикой раздражения, — Если нечто и изменилось, мне это неизвестно.

— Это бесконечно странно. Обычно в год приводят столько детей, сколько за последний месяц. В малефикоруме делается тесно.

— Так постройте ещё одно крыло.

— Дело не только в этом. С востока ползут слухи. Странные слухи. О всякой нежити, что пробудилась, дурных знамениях, хворях и прочей ереси. Все это нехорошо выглядит, Чонса.

Кажется, она слишком сильно стиснула пальцы на своем колене.

— Не бойся, мы не будем кидать детей в огонь, Шестипалая.

Сухой смешок скрипом прошел сквозь сжатое горло. Феликс вздохнул.

— Кажется, ты утомилась. Ступай, отдохни. Твоя келья не занята. А утром поговорим.

Тяжело скрыть облегчение, но ей удалось — в низком поклоне и опущенном лице. Стыдно было признаться, однако её обрадовала такая мелочь, как собственная комната. Она была готова к дорматориям и дурным воспоминаниям, что они несли: затекшие от соломы на ледяном полу бока, запах пота, кашель и храп.

— Доброго вечера, Ваша Святость.

— Спокойной ночи, Чонса.

Уже в спину он сказал ей.

— Не волнуйся. Я пригляжу за ней. Честное слово.

Чонса вспомнила о море, потому что у неё стало горько в горле. Будто наглоталась воды в прилив.

Но сон не шел. Виной тому были старые каменные стены, изученные ей до последней шероховатости побелки еще в подростковом возрасте и мысли о будущем. Она крутилась, но любые намеки на усталость пропали, когда Чонса осознала, что вместо одеяла у неё — мешковина, как у Дебби.

Как там Лика? Она же могла называть малышку так? Интересно, утром он скажет ей о том, что Брок ошибся, ведь правда?

Чонса скинула мешковину с себя ударом ноги и с раздраженным стоном потянулась к сундуку за чистой одеждой. Все тело ныло от долгого путешествия, но, видимо, этого было недостаточно, чтобы уснуть быстро, как в Аэрне. Одевшись в тунику и штаны под робу послушницы, она решила скоротать время за прогулкой в саду.

— Благодать, — выдохнула она, шумно втянув воздух. Тихо и темно, только в паре мест окруженные металлической сеткой факелы немного топили снег. Стражники проводили её блестящими глазами, Чонса с непривычки кивнула им и прошла в глубину зимнего сада по памяти. Ярко-жёлтый плащ увидела издалека. Как и блеск меча.

— Не знала, что они разбили здесь тренировочную площадку, — сказала она, когда Джо опустил меч, переводя дыхание. На соломенное чучело без слез не взглянуть, но Чонса кивнула на него с ухмылкой, — Дай угадаю. Представляешь меня на его месте?

Джо фыркнул, откидывая кудрявые пряди с лица. Его волосы были убраны в пучок на затылке, уже изрядно истрепавшийся. Плащ, замеченный Чонсой, сидел на соседнем чучеле, и ей очень хотелось его поколотить.

— Слишком много чести.

— Да ладно. Я же знаю, ты без ума от меня.

Он снова зло, по-кошачьи фыркнул и нанес по чучелу кромсающий удар. Кажется, ему было гораздо лучше, выглядел он здоровым и удары были сильными. Болезнь выдавал только нездоровый румянец и периодическое шмыганье носом.

В морозный ночной воздух взлетела солома. Чонса засмеялась.

— Может, тебе нужен нормальный противник? Много ли прока от избиения несчастного чучела.

— Именно поэтому я и не собигаюсь с тобой тгениговаться.

— Ауч.

Учебные мечи тупые, но увесистые и сбалансированы неплохо. В шестипалой ладони рукоять показалась ей слишком короткой, и она прокрутила оружие с неприятной гримаской, неумело, но с достоинством.

— Что, лишние пальцы мешают?

— Обычно мужчины не жалуются на это. Держать удобнее.

До него дошло не сразу, он вспыхнул с короткой отсрочкой, и тут же перетек в защитную стойку, подняв меч перед собой обеими руками. Смущаясь, Джо выглядел ещё злее, но это нравилось малефике.

— Нападай.

Малефиков не учат сражаться. Их всегда учили двум совершенно противоположным вещам: убивать неверных и смирять себя. Но Чонса прошла Шорскую войну, видела своими глазами, как перерезали горло генералу Лобо в битве на Девяти Холмах, и ей приходилось обнажать оружие. Иногда сил не оставалось, а иногда противники были защищены проклятыми костями святых. Несколько шагов, скольжение в сторону, укол в бок Джо, блок, короткий замах в ноги, его скачок назад и тут же — контратака, быстро, четко, серией ударов, которые Чонса прервала не сразу, но поймала ритм и шажком вперед свела в сцепку клинки, прижимая лезвия у самых рукоятей.

— Неплохо, — Чонса сбилась с дыхания, — Для бальных танцев.

Он тихо зарычал, отталкивая девушку, и малефика отпрыгнула в сторону, скользя по снегу подошвами.

— Почему тебе так нгавится бесить меня?

— Бесить? Я думала, мы флиртуем.

Удар, удар. Звон блока, вибрацией отдающийся в руку. Чонса устала: отвлекла Джоланта взмахом руки, сделала подножку и уронила в сугроб.

— Это нечестно! — сказал он, игнорируя протянутую ладонь, и выбрался сам.

— Это бой. Тут нет правил.

Колючка посмотрел на неё какое-то время и вытер мокрое от пота лицо. Чонса поддела самым кончиком меча снег и подкинула вверх. Здесь он был более рыхлый, чем на болотистом западе, и поднялся сонмом снежинок, и красиво закружился в иссиня-черном воздухе.

— Давно ты тренируешься? Выглядишь уставшим.

Юноша немного помялся с ответом, но не нашел тот, что поострее, и в итоге просто вздохнул:

— Пагу часов? Не знаю. Бгок отпгавился на встгечу с Его Святейшеством, так что мне нечем заняться.

— Прелатом? Тито прибыл? — Чонса сжала зубы и продолжила ковыряться в сугробе, не поднимая голову. Не хватало, чтобы он увидел в её глазах то, что ему знать не следует. — Вот так новость. Путь от Канноне неблизкий.

Джо спрятал меч в стойку и набросил свой плащ.

— Он гедко покидает Канноне, да? — задумчиво протянул он. Джо свел к переносице брови и прикусил губу. Чтобы не спугнуть настрой ключника, Чонса подобралась к нему осторожно, как к дикому зверю.

— О чем думаешь, Колючка?

— Не нгавится мне это. Нас бгосают с места на место, синод явно тгевожится, а Шогское пегемигие подходит к концу. Чёгное безумие, из-за котогого тепегь мы потегяли запад, ведь единственного гебенка ландгафа спятившая мамаша скинула с башни, а пока пгидет наместник…

Чонсу как-то резко перестал забавлять гундосый прононс ключника. Он говорил мрачные вещи, которые малефика уже слышала из уст наставника: какая-то дрянь на востоке, странные знамения… Тогда она не обратила на это внимание, но сейчас почувствовала, как в животе холодеет.

— Думаешь, будет война?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Но что-то будет. Я чувствую это.

— Странно. Я ничего не чувствую, — имея в виду свои способности, попыталась успокоить ключника девушка, но он только бросил на неё колючий взгляд, не веря мягкости в её скрипучем голосе.

— Будет хогошо, если я ошибаюсь, Ищейка. Мне бы очень этого хотелось.

Они какое-то время тихо стояли, после чего парень молча развернулся и побрел прочь.

Чонса была бы не Чонсой, если бы не крикнула ему в спину:

— А поцелуй на ночь?

В ответ он вскинул руку, показывая ей средний палец.

Лучше бы она не засыпала. Нужно было бродить в саду и теплицах, перетирая в руках благоухающие травы, а не пробираться обратно в келью, укрываться мешковиной и устраивать руку под головой.

Она была Дебби. Бежала, падала и боялась. Волочила за маленькую ручку свою дочь, спасала её от ужасной участи. Бежала так быстро, что зимний воздух резал её грудь пригоршней проглоченных иголок. Споткнулась, подняла голову и увидела перед собой истекающую голодной пеной пасть белой волчицы. Рядом с ней крутился старый вожак стаи, это он загнал свою добычу и ему предстояло сделать победный прыжок, но волчица поймала его в полете, впилась в свалявшуюся шерсть на горле, рванула в сторону. Животный визг был так похож на человеческий, что Дебби попятилась, упала в мокрый снег и поползла назад. Бежать! Ей нужно бежать, но она не могла двинуться с места.

Волчица запела, и это было самым прекрасным, что мог породить наш мир. В вое звучало обещание перемен, волчьего закона, силы, способной сокрушить миры до основания, обещание построить на руинах новое будущее, прекрасный будущее, и оно так близко, стоит только протянуть руку.

И Дебби делает это. Щелчок острых зубов перемалывает кости и разрезает небо пополам — вой превращается в земельный гул, сокрушающий основы Вселенной. Многозубая бездна за спиной волчицы смеется шакальими голосами, вскидывает острые морды и лакает кровавый дождь.

Дебби проснулась с воплем, и только холодная рука на лице вернула ей память о Чонсе.

— Дурной сон? — спросил Феликс, перебирая пальцами по её татуированному лбу.

Нет. Ей не было страшно.

Всё её существо сотрясалось в благоговении, и щеки оказались влажными от слез счастья.

— Я пришел сюда сказать, что девочка справилась.

Чонса тут же вскинула голову, села и резко провела руками по лицу, стирая следы сна.

— Справилась? Что это значит?

Феликс потеснил её ноги, садясь на кровать. Она заметила, что его длинное одеяние мокрое до пояса, и испытала странное чувство между волнением за его здоровье и страхом перед произошедшим. Её девочку пытались утопить в той белой купели, где пахнет мелом и ракушечником, а кости на дне янтарные от старости.

— Она прошла испытание.

— Невозможно, — шепнула Чонса, вскидываясь на руках, — В ней не было…

— Было. И есть. Вы увидитесь завтра, — старый викарий тяжело вздохнул, опуская дрожащие руки меж разведенных коленей. С его робы накапало. — Ты же знаешь, это я разыскал тебя в лесу?

Чонса знала. Феликс любил эту историю, рассказывал её каждый раз, когда у него была возможность. Раньше Шестипалая думала, что это из-за сентиментальности, но сейчас, глядя на то, как его седая лысеющая голова непроизвольно покачивалась, подумала о том, что, может, он каждый раз делится этим рассказом впервые. Феликс стал похож на старую больную птицу.

— Ты кричала, громко кричала. Был холодный ноябрь, шел снег, но ты была крепкой, и выросла такой красавицей. Я назвал тебя Чонсой, потому что у племени Чернозубых это означало «Волчица». Ты была моим диким ребенком, Волчишкой. Я так тебе рассказывал, да? — он внезапно рассудительно и усмехнулся, кинув на неё взгляд — и из старой курицы-наседки превратился в седого хитрого лиса, — На самом деле это слово заорал наш проводник в лесах, когда ты тяпнула его за палец.

Чонса изумленно хлопнула ресницами и тихо засмеялась. Это было на неё похоже! Феликс тоже захихикал, его кости бряцали от движений плеч и лопаток вверх-вниз, в конце концов он зашелся кашлем.

— Вам бы горячего вина, — взволнованно проговорила она.

— Уложу тебя спать и пойду на кухню. Знаешь, она тоже цапнула меня за руку! Вот, посмотри, — он протянул ей узловатую ладонь, обтянутую желтым пергаментом кожи. На ней были четко различимы красные следы зубов, и Чонса улыбнулась, проведя по ним пальцем. Феликс надул щеки, — Беда, конечно. Второй Чонсы Бринмор не выдержит.

— Назовите её Кэйлин.

На старом брине, древнем языке, что сохранился только в ветхих текстах о святых и чудовищах, это слово означало «котёнок».

— Подходит, — хмыкнул он, — Ложись спать. Я посторожу твой сон. Хочешь, расскажу сказку?

Шестипалая улыбнулась, но удобнее легла на бок и прикрыла глаза.

— Давным-давно не было ночи, только милосердное солнце, дарующее тепло и урожай. Но случилась между братьями битва…

Эту историю она тоже слышала.

— Марвид грозил поглотить весь мир, так неутолим был его голод. Но Малакий знал, что нужно делать. Простер он руки, и осыпались они ключами, и перед ним разверзлись небеса. Там, где раньше сияло только солнце, появилась пелена. Взял Малакий Марвида за шею и откинул за нее, и стала ночь. В небе засияли тысячи тысяч звезд, каждая из которых была замком, в ту ночь запертым на ключ.

Старая легенда действовала лучше мятного отвара и дыма мандрагоры. Глаза у Чонсы слипались, начало фраз расплывалось, терялось в тумане.

Она так и не поняла наутро, услышала ли новую строчку, додумала её, или же она ей приснилась. Даже не сразу вспомнила, только потом, неделей позже, глядя в ночное небо.

— Когда услышишь поворот ключа в замочной скважине — беги, Волчишка.