Диалектический парадокс, как авторитетно разъяснил Адалет.
Вместо одной затекшей и почти сведенной судорогой ноги поджали под себя другую, тоже затекшую и сведенную, но в иных местах.
Ночь — разговор отдельный, но все горожане соглашались, что три из четырех — не такой уж и плохой результат.
Не забывая при этом поминать добрым тихим словом длинно, замысловато и изобретательно всех двуногих нелетающих, которые полагают, что буря для ковра-самолета — самая летная погода.
Или чересчур нервных.
Каждому свое.
В каких далеких странах купцы были, про те рассказывали были. В каких не были…
Мимо.
Чтобы не потерять.
Вместе с отрягами — на дно каррака.
При помощи той же самой лопаты, имела она в виду.
К глубочайшей обиде чародея.
Правда, помпу потом пришлось оставить — в последний момент Масдая удалось убедить, что затопление ему не грозит.
Если, конечно, это было возможно, как, ворчливо покашливая, заметила Серафима, дрожа и кутаясь во все одеяла, покрытые сверху Ивановым кожухом, разукрашенным эффектно, но, увы, не по ста процентам поверхности, теплым мехом, и долго дыша — без особого согревающего эффекта — на подмороженные пальцы.
Которых так и не изыскали.
Не исключено, что сие расположение предназначалось для каких-то иных целей, но при первом, втором и даже третьем взгляде на вещи на ум приходила отчего-то только эта версия.
Хотя точную направленность его высказываний из-за выстукиваемой зубами «Лукоморской плясовой» определить не удалось.
Хотя, если бы Хлодвиг действительно полагал, что существует такой шанс, то закрыть глаза, скорее всего, его не заставили бы никакой силой. А Рагнароку пришлось бы осуществить свой акт возмездия на бис как минимум раз пятнадцать.
А, может, просто чтобы не наброситься на своего родственника с кулаками или чем-нибудь более увесистым, острым и практичным.
В серебряном подсвечнике с лукоморскими узорами. И какое-то из чувств подсказывало ей, что денег за него завхозом отряжского конунга уплачено не было.
Или начавших новую.
Назвать их «улицами» не повернулся бы язык и у самого авангардно настроенного архитектора. С таким же правом можно было именовать этим гордым словом отрезки лабиринта между поворотами.
Мужской род от «старой перечницы».
Ничего личного. Просто, как подавляющее большинство отрягов, она не одобряла иноземные формы жизни как таковые.
Хотя по лицу его было видно, что хотел он проделать эту операцию со лбом Ивана. И желательно чем-нибудь большим и увесистым.
Позже царевна спросила Иванушку, Адалета и Масдая, подтвердили ли бы они, что слышали своими ушами разговор Хлодвига с неизвестным Ульгом, и те без колебаний (в случае Ивана — почти без колебаний, не больше получаса) ответили, что она настолько живо и подробно всё им пересказала, что они словно бы поприсутствовали при этом лично. А личное присутствие, без сомнения, и есть то, что отличает свидетеля от человека — и ковра — таковым не являющегося.
Нация с более развитой промышленностью и торговлей назвала бы аналогичный водоем Хрустальным.
Насколько пробитый и порубленный в бою щит пригоден к использованию в качестве защиты от дождя и снега — второй вопрос.
Некоторые — в виде раковин морских.
Присмотревшись, лукоморцы обнаружили, что это и вправду были щиты — круглые, выпуклые, медные — чтобы сок не протекал.
Подгорело и местами обуглилось.
Что не помешало ему несколькими секундами позже высказать всё, в мельчайших подробностях и деталях, что он думает про внезапно сваливающихся на головы честным богам обнаглевших смертных.
Сенька впервые поняла, что означает выражение «кровь с молоком».
Это не меры противопожарной безопасности, как снисходительно объяснил озадаченному Иванушке Олаф, это то, вместо чего отсталые народности юга применяют мыло.
Причем не вставая из-за стола.
Если по краю блюда со сладкими шаньгами ударить медным чайником, эффект может получиться весьма занятным.
А Сенька — еще и прикарманить образовавшийся алмаз интересной продолговатой цилиндрической формы.
Увести тайком дальше ворот конюшни практически слепого коня размером с полслона, ноги которого торчат во все стороны под углом в девяносто градусов к туловищу — задача для неродившегося еще любителя чужих скакунов. К тому же проблема со сбытом краденого заставлял уже рожденных подумать дважды перед началом такого рискованного предприятия.
Который в пятидесяти случаях из ста оказывался еще и самым простым и эффективным.
Всего на долю секунды, надо отдать им обоим должное. И беспокоился он, естественно, о единственном представителе рода конунгов.
Два других любимых конька Адалета, оставшиеся дома, в конюшне, под присмотром старого слуги — Удар молнии и Ледяной шар.
Или безбожным?
По-крайней мере, царевна надеялась, что это был человек.
Если бы не вездесущие украшения и растительность.
«Разодетый», вообще-то, было бы более подходящим словом.
Если бы во всей суматохе кто-нибудь проявил достаточно любопытства, чтобы разглядеть лицо этого лица по прибытию в апартаменты Фреев, то назвать его лицо не представляющим интереса у него язык бы не повернулся.
Проговорила, но тактично не договорила: «Ну, после нашего, конечно».
Необходимости в котором, как в таковом, не было, потому что у богини плодородия пионы и лимоны цвели и плодоносили и среди сугробов.
Весьма разумная предосторожность, если учесть, что художественные способности лукоморца остановились в развитии лет пятнадцать назад.
Узнав о выдумке Ивана, Фригг сначала рассердилась, потом расстроилась, но, в конце концов, пришла к выводу, что не такая уж и плохая это идея, и в обязанности заморских зодчих теперь вошла еще и доставка приглашений днем на ими же спонтанно придуманный пир. Фреев о точной дате и времени уведомила день спустя супруга Рагнарока лично.
После того, как трюк с ночным зрением подвел команду снова, разнервничавшийся чародей переналожил это заклятье на съежившихся в тревожных предчувствиях юношей еще пять раз. Сдался он только после того, как наградил подопытных витязей сначала дальтонизмом, потом — косоглазием, затем — по очереди — близорукостью, пучеглазием и видением мира в сугубо розовых тонах со всеми вытекающими последствиями (дальтонизмом, косоглазием, близорукостью и пучеглазием). В конце концов, потратив четыре часа, чтобы вернуть обескураженным витязям визуальный статус-кво, маг-хранитель зашвырнул посох под кровать и заявил, что это не он ошибается, а это Хеймдалл со своими богами — сплошная ошибка, и нормальному волшебнику тут делать нечего. И вообще — он вам не какая-нибудь бабка-окулистка, он — боевой маг.
Причем эта операция заняла у него ровно столько же времени, сколько все предыдущие.
Болотно-зеленую тональность Адалетова заклятья еще никто не отменял.
Ночное зрение, продержавшись ровно столько же, сколько и в поместье Фреев, рассосалось без следа.
Хвала Рагнароку, что «сидит розовая лягушка между двух холмов, а прыгнуть не может» относилось не к поэзии, а к загадкам.
На мотивчик модной когда-то в Лукоморье песенки уже к утру второй ночи поисков вся команда, включая Масдая, непроизвольно напевала себе под нос, а остальным — под ухо: «Гра-упнер… Гра-упнер… Светлого мая приве-ет… Гра-упнер… Гра-упнер… И зде-есь… е-го нет…».
Расческа и ее зубья — отдельно друг от друга — всё еще торчали из разных мест его обширной и строптивой шевелюры.
Никто не может быть более жестоким к падшему кумиру, чем его недавний обожатель. Надо ли добавлять, что волосы угрюмого отряга были сейчас девственно спутаны по всем сторонам лица.
Никто не спорит, что на голодный тоже размышляется неплохо, но, главным образом, лишь в одном направлении.
Различия заключались лишь в порядке осуществления действий и напоминали больше выписку из кулинарной книги — инструкцию по разделке и обработке тушки.
Поскольку это была всё-таки роса, а не слёзы Аос, и не кровь богов, то вес алмазов не превышал семи-восьми карат, да и огранка была незамысловатая, хоть и вода, надо отдать должное, являлась довольно чистой.
Громоподобно, сказала бы Серафима, если бы уже не спала.
В простонародье известный как кулак.
Учитывая настроение Мьёлнира и выражение собственной физиономии.
«Может, в Отрягии в Хел после смерти попадают не только люди, цверги и великаны, но и то, чем они дышат?» — родилась гипотеза у мага-хранителя.
По мере скромных возможностей.
Но, не исключено, что и цикл лекций.
Позавчера утром? Три дня назад днем? За пять лет до этого момента ночью? В Хеле время было равносильно четвертому измерению для жителей Белого Света — концепция известная, но непостижимая.
Не исключено, что из страха перед встречей и необходимостью объяснений с настоящей, а не нарисованной бабой-ягой.
Какие в Лукоморье зимы, и какая у костей теплоизоляция!
Такие уж ноги попались…
Он не читал «Преступление и наказание», и не знал, что для этих целей во всем цивилизованном мире уже применяются топоры.
В пяти метрах.
Или губы к чашам — у кого как получилось.
А, заодно, штукатурка, лак, олифа и глазурь — всё, чем были когда-то покрыты сверкающие полы, стены и украшения серебряного дворца Разума.
В кои-то веки царевич не стал пытаться обратить на путь истинный противника перед поединком.
А Серафима еще успела подумать, что при таком напоре варгов великанам через пять минут тут вряд ли что-то останется.
Именно так, с маленькой буквы: восвояси. Не путать с двумя новыми государствами, образовавшимися недавно после гражданской войны в Вамаяси: Вотвояси и Восвояси.
Кроме, естественно, хронически свежего и бодрого Иванушки.
Или просто спасалась от голодной трески.
Врун или Вруно — гвентское произношение имени Бруно
И поэтому очень часто Сеньке приходилось это делать за двоих.
После шатт-аль-шейхской жары прохладные майские утра предгорья Красной Горной страны даже Олафу казались холодными, а что уж говорить об остальных…
А так как они и до этого у него находились в полуприкрытом состоянии, то вирши свои он прочел с глазами полностью закрытыми, а с последним аккордом погрузился в тревожный, но чуткий сон.
И первым в списке этих хронически удивленных неизменно стоял сам Агафон.
А посему представить монарха, вскакивающего с постели раньше кухарки, не способный по определению.
Хоть и не уверенному до конца, так ли следует обращаться с имуществом и подданными их без пяти минут союзника.
Первая — в адрес своей внешности, вторая — на ажурную кольчугу цвета морской волны, тонкую и легкую, как паутинка, и прочную как молибденовая сталь — персональный подарок отца Масдая. Конечно, Олаф, Иван, Агафон и Ахмет получили точно такие же подарки, только серебристых тонов, но скромно носили их под одеждой, где им и было, по их мнению, место. Серафима же была убеждена, что прятать такую красоту от людских очей — все равно, что носить ожерелья под платьем, а кольца — под перчатками. И Эссельте, получившая от старого волшебника именно такие дары, была единственной, кто искренне с ней соглашался.
Для усугубления ли комфорта или для уменьшения его, так как много комфорта — тоже зло, за спинами их, всего в паре метров, выстроились все три десятка гвардейцев из приемной.
«Наконец хоть что-то золотое», — с сострадательным облегчением подумал Ахмет.
Каким-то непостижимым образом под покрытие королевского кивка не попал лишь усевшийся в самую середину Кириан.
А также, что вторых встреч с ними, равно как и третьих, четвертых и последующих — ни приятных, ни неприятных — до конца своей жизни он не планирует.
Особенно при подобных обстоятельствах.
Хоть и привык, как и многие другие государи, что это другие народы, предусмотрительно оставляя диковинные обычаи дома, приезжали в Шатт-аль-Шейх вместе со своей культурой, а заодно и товарами, не требуя от его правителя ни малейших усилий по перемещению в пространстве.
Результаты заставили магов за спиной короля снова схватиться за свою сеть.
Да, Олаф до сих пор считал, что боги Эзира дали человеку руки, а не вилки потому, что руками есть удобнее.
Не менее своего седока в этот момент пожалевшего, что принц по природе своей был так ехиден.
И — в случае кучеров — беззлобными ругательствами по адресу «этого слепого болвана, который прет поперек дороги на своем рыдване и не видит, что тут люди едут».
А Кириан почувствовал себя обманутым вдвойне, только не понял, кем больше: Олеандром или лиственским владельцем лесопилки — ведь его голем был совсем не таким!..
Философская истина о том, что камень, обтесанный в виде подушки и обтянутый бархатом, все равно остается камнем, всегда познается именно с таким выражением на лице.
И там, куда падали заинтересованные взоры големов, громкость и раздражение как-то сами по себе сходили на нет.
Плюс неразлучная коллекция топоров, участвующих и не участвующих в сражении.
Потому что какой же зритель, достойный своего билета, останется в дальнем конце зала, когда с ближнего видно всё гораздо лучше, и все букмекеры уже там?
«…в принципе, Аос может использовать ее как плафон для ночника… или вешать на нее шляпки… или двери подпирать, когда уходит…»
«Я так и знала, что не может быть абсолютно бесполезной такая уйма ткани!»
Да, естественно, в первую очередь потому, что не умел играть, но ведь была и очередь вторая!..
Много времени на то, чтобы добраться до адресата, у него просто не было.
Хотя Сенька краем мозга и взялась прикидывать, какой процент с прибыли букмекеров им причитается.
В сторону, противоположную арене, естественно.
Или успешно делал вид, что хотел поспеть.
Что искал он, было понятно: любой фрагмент, по которому было бы понятно, от чего он был оторван, сгодился бы на сувенир для Аос.
Левый — вторично.
Гораздо более заинтересованно.
И был абсолютно прав: в понятии Сеньки словосочетание «двойное дно» относилось лишь к чайникам улучшенной планировки.
То же самое, что пограничный столб, но гораздо эффективнее по части предотвращения контрабанды и незваных входов-выходов из пределов страны.
Во имя справедливости будет сказано, что скорее из чувства противоречия и глубокого недовольства прошедшим днем, нежели врожденной верности данному слову.
Или пьяный лунатик.
Впрочем, так оно и было.
Восвояси на карте Белого Света располагались рядом с Вотвоясями на территории бывшей Вамаяси. Да, гражданская война — штука нехорошая…
Если бы даже трактир носил название, выигравшее гран-при Всесветного конкурса на самое дурацкое, или был бы безымянным, энтузиазма уставшего, оголодавшего и почти засохшего барда это бы не убавило.
Хотя главной версией все-таки было, не нашел ли он там запас продуктов и, самое важное, пива или вина.
«Две порции!» — успел выкрикнуть ей вслед Кириан. — «И соланского красного бутылку! Две!»
И кусочками этой свеклы за воротником.
Стопроцентное содержание идиотов даже в хмельной толпе отрицается теорией вероятности.
Но благоразумно при этом не трогаясь с места.
Первый был применен без особого успеха парой часов раньше.
Отважный трактирщик покинул компанию сразу после того, как Вяз согласился отвести его гостей к Демону, и на лице его при этом было написано такое буйное облегчение и восторг, что если бы утром он продал «Скелет» и до конца своих дней занимался исключительно разведением аквариумных рыбок, Сенька не удивилась бы.
Ставшим еще более гулким после того, как Кириан лютней сорвал со стены медный таз, Фикус перевернул корыто с водой, а Олаф налетел на дворец из чугунных кубиков.
Хотя, все понимали, что при существующей степени освещенности глубина колодца могла достигать и двадцати сантиметров.
Самое умное, что может сделать любой, рядом с впавшим в неистовство человеком с двумя большими топорами.
Хотя, поскольку в парадах отряды хранителей городского покоя отродясь не участвовали, а посему и муштры соответственной не получали, то их торжественные проходы внушали, скорее, мысли о пьяной сороконожке, нежели об элитном подразделении… Но ведь главное не победа, а себя показать, как говорил в таких случаях Шарлемань Семнадцатый.
Комментарий его премудрия по этому поводу был заглушен вскриками Эссельте, Ахмета и Олафа, свалившимися сверху. «Зато нашему ведуну теперь стало совсем тепло», — не преминул злопамятно заметить Кириан.
Или испытал приступ нервного тика.
Впрочем, и особого желания вести разговор на единственную беспокоящую их тему — «как найти последнего Наследника и можно ли это сделать за пять дней» — тоже не было ни у кого.
Лицом к сферической поверхности, если быть документально точным, то отряга в тот момент занимали иные вопросы, нежели документальная стилистика.
В основном, к одному, конкретному лицу, распластавшемуся сейчас своим конкретным лицом вниз.
Как очень часто бывает, если бы ренегатам пообещали чего-нибудь хорошего и много, если они хотя бы за полчаса и хотя бы один раз попадут именно в тетиву, за целость своего оружия царевна могла бы быть спокойна несколько дней.
А про себя добавил: «…к-когда им в спину могут засадить зажигалкой…»
С этого момента, чтобы приподнять его голову, нужно было поднимать всего остального Кириана.
Предварительно выковыряв его из донных отложений канавы.
В зависимости от того, каких результатов ожидали колдуны.
То есть, имеющему достаточные размеры, чтобы разбить руку в кровь.
Отчего-то принятой издалека за хищный оскал бешеного маньяка.
Главные силы которого удовлетворили свои наступательные амбиции занятием стратегически важной высоты — крыши приземистого амбара метрах в двадцати от провала.
«Если тебе не хватило места на крыше, в канаве или за углом, сделай вид, что не очень-то и хотелось, и двигайся прогулочным шагом в сторону противника, не забывая издавать громкие, но не слишком воинственные звуки — может, он поймет намек и уберется сам. Если же не поймет и не уберется, то внимательно оглядись вокруг — нет ли поблизости еще одного такого же надежного и удаленного от него места и, не задерживаясь, выдвигайся туда для перегруппировки и наблюдения за развитием ситуации» — первое и самое главное правило народного ополчения Красной Стены.
Со все еще зажатым в кулаке топором номер двенадцать.
Более того, хозяев и прислугу пришлось искать и вылавливать по конюшням, погребам и чердаку минут десять всем отрядом, и столько же времени ушло на то, чтобы убедить их, что поджечь, разбить или провалить сквозь землю достопочтенное заведение не входит сегодня в планы великого мага. Если, конечно, ему и его товарищам немедленно подадут жаркое, рагу и каравай.
А трактирный люд, выскочив через черный ход, вышел на соединение с подходящими силами народной милиции, и сообща устроили за самой дальней конюшней штаб операции и пункт наблюдения.
Отличными от всех производных красной.
Хоть и несколько по иному поводу. Своя Атланда ближе к сердцу.
Если бы ласточки летали вперед спиной, раскинув не только крылья, но и ноги.
Маг очень надеялся, что это был конунг.
Честность — тяжелая болезнь.
«Кто хочет оранжевое, пусть несет хворост», — в ответ на робкий протест калифа брюзгливо заявил его премудрие. — «А я вам не истопник, вообще-то, а боевой маг. У которого болит башка».
В битве за Белый Свет цель оправдывает любые, даже самые жестокие средства.
Ничем не хуже предложенного магом корабля, Тиса с наследником или даже карты звездного неба, хоть и, естественно, проигрывавшего большой сковородке жареной картошки с грибами, думать про которую вызвалась его супруга.
Правило, выдуманное многострадальными преподавателями ВыШиМыШи специально для него, и несущее, кроме практической, еще и гуманистическую нагрузку: не вылезай со своими убогими навыками в присутствии более опытных чародеев, а еще лучше всячески отрицай свою причастность к нашей Школе — и будет тебе спокойный сон и душевное здоровье. Ну и наша неумирающая благодарность в нагрузку. А то вдруг кто-то подумает, что это мы тебя так выучили…
Если бы какому-нибудь психически неуравновешенному архитектору пришло в голову крыть галереи разнокалиберными трубками, трубочками и трубами.
«На кой пень лабораторному умнику боевой маг», — имел в виду его премудрие.
Хотя еще полчаса назад лукоморцы могли бы торжественно поклясться чем угодно, что это невозможно.
На тот случай, если оно все же собралось сегодня добраться до его премудрия.
Предыдущие три, когда лукоморцы выбирать пробовали, получились болотно-зеленым, мерцающим красным и ядовито-оранжевым.
И иного применения Агафон не смог бы ему придумать и под страхом пожизненного заключения в башне Кипариса.
Иван думал часах о пяти как минимум, его жена — о завтрашнем вечере. Судя по выражению лица Агафона в этот момент, сам он больше склонялся к паре-другой недель.
Встретить не только вырвавшуюся из-под контроля магию, но и ее отсутствие, означавшее поражение Агафона и конец их планов.
Почти.
Или опасливо глянуть на собственные ноги, не наступили ли они на что-нибудь важное, магическое и, самое главное, спонтанно самоликвидирующееся.
Оказавшимися совершенно случайно ли, или по прозорливости Кипариса небьющимися.
Предусмотрительно расположившихся вдоль южной стены, но вдалеке от предметов горячих, холодных и просто выглядящих неуютно для сколь-нибудь длительного соседства.
Хотя, если судить по выражению каменного лица, в глубине души он полагал, что проще было уговорить их разбить деревянными молотами самих себя.
Хотя улыбка теперь больше была похожа на последствия нервного тика.
Вернее, его дальняя от отряга половина.
Некоторые — по два раза.
Выбрав предварительно в качестве посадочной площадки канапе помягче.
Тридцать золотых за трехлитровый бочонок, множество чудесных и интересных свойств.
И первым — в гораздо большей степени, чем вторым: даже втоптанное в дар-эс-салямский ковер достоинство не рвало так душу поэта, как мысль о вылитых ги…гиене под хвост литрах драгоценного вина.
Не знакомые с ним и впрямь могли подумать, что Тис согласился и смирился. Знакомые же побежали бы делать ставки на то, с какой скоростью и какими силами будут обшарены все заброшенные шахты в округе, и какой способ выберет его величество, чтобы избавиться от гостей, превратившихся в ненужных свидетелей.
И потому чувствовавшего себя особенно уязвимым для интриг и дворцовых переворотов.
Который в радиусе нескольких метров перестал быть паркетом несколько заклинаний назад, и зажил своей странной небелковой жизнью, мерно подрагивая от каждого удара то ли ребрами, то ли пластинами, то ли чешуей.
Или, скорее, надеясь.
Но в первую очередь — отвагой, потому что после гибели предыдущей династии, побоища в городе и битвы за стеной этого зала надо было обладать немалой силой духа — или стимулом — чтобы подойти к месту сражения всего через полчаса.
Недостаточно — не то слово!
Они на сто процентов безо всяких сомнений будут уверены, что у нас тут заговор!
Только где их, нормальных, в этой стране взять?
Про всё остальное и так козе понятно!
И может, оно и к лучшему.
Срочно проверить, не обошли ли их ренегаты с тыла, естественно.
Или, учитывая, что в малом зале приемов старому тряпью было взяться неоткуда — за новые, но безнадежно испорченные гобелены и портьеры.
«Если окна еще хоть где-то остались», — угрюмо подумала Сенька.
Чтобы всё и в самом деле закончилось хорошо, такие важные вопросы, как заточка топоров, на самотек пускать было нельзя.
Анчар, заметив только зубы и не разглядев улыбку, рефлекторно вздрогнул и попытался провалиться сквозь ковер.
В смысле, еще больше. Ночная встреча с кулаком Олафа не прошла для него бесследно.
По-крайней мере, так думали все окружающие и надеялся сам Агафон.
Уже в прямом смысле слова.
Если спать головой в правильном направлении. Хуо-ди, однако.
Может, Адалету стало бы если не вкуснее, то легче, знай он, что через несколько минут у канальи-трактирщика и впрямь перевернулся противень с очередной партией пирожков и стукнул ему по голове. Правда, не без помощи некоего герцога, остановившегося перекусить и нарвавшегося на блюдо фирменной выпечки. Надкусив то ли из любопытства, то ли из принципа все, он отправился к хозяину заведения засвидетельствовать свое почтение и восторг его кухней.
Или подходящий, кому как.
Иногда больше напоминающих кротовины, на которые наступил медведь. Такие, плюнув и пробормотав что-то вроде: «Я вам не архитектор, а боевой маг, если это вообще кому-нибудь интересно…» Адалет реставрировал руками.
Как им только что казалось.
Еще не погребенному под кучей камней, не залегшему носом в землю и не убежавшему на безопасное расстояние в несколько сотен метров. Как несложно догадаться, таких в округе не нашлось.
По счастливому стечению обстоятельств, кровать оказалась рядом с хозяином.
Уже далеко не так по-хозяйски, как раньше.
И выслушать от Сеньки несколько комментариев по поводу необъяснимой эпидемии дальтонизма и близорукости, внезапно вспыхнувшей в границах одного отдельно взятого ковра.
Мол, мое дело углядеть, а ваше — угадать, должно же быть какое-то разделение труда.
Которую в первый раз пришлось долго убеждать, что горное плато — это не модель пальто, скомбинированного с платком для прогулок по горам.
Осложненный разрезанной курткой и рубахой.
Оставшиеся полторы буханки, палка засохшей колбасы, кило помидоров, превратившихся в томатную пасту, и бурдюк с водой давление на душу тоже не облегчали.
Ну или свалиться вместе, чтобы не так одиноко было лететь до земли.
Причем последние до цели долетали пока гораздо эффективнее первых, в чем была заслуга исключительно Масдая.
А, между тем, бояться было нечего: и шатт-аль-шейхец, и гвентянка держались вполне надежно и крепко. За его премудрие Агафоника Великолепного.
Не в последнюю очередь потому, что мысли в таком положении, иные нежели «А-а-а-а-а-а-а!!!..», в голову отказывались приходить даже самым упорным исследователям.
«Деревянная, целое состояние!» — автоматически подметил ковер.
И каждое такое столкновение давало его спутникам лишний повод для радости и оптимизма: вот если бы рогатый шлем не был потерян несколько километров и десятков виражей назад…
Тому, кто не поверил в подобную игру света и тьмы, можно посоветовать представить себе злого как сто тысяч Гаурдаков Олафа, после очередного спотыкания о каменный выступ в полу с синхронным ударением головой о его коллегу на потолке разъяренно выхватившего топор номер двенадцать и с диким ревом приложившего ненавистную стену. Как несколько раньше описал этот процесс Шарлемань Семнадцатый, «Где тонко, там руки делают»: от молодецкого удара кусок стены обрушился, и беглецы с изумлением и досадой увидели, что последние десять минут они шли в трех сантиметрах от свободы.
Не исключено, что на этот раз Гаурдак и преуспел бы в соблазнении, не упомяни он среди изысканных услад музыку, пение и поэзию. Пожиратель Душ не мог и догадываться, что у людей, послушавших творения Кириана в авторском исполнении, возникал стойкий иммунитет и отвращение и к тому, и к другому и к третьему. Ну и к тем, кто их расхваливает, конечно, тоже.
По крайней мере, хотелось думать, что именно «несмотря», а не «по причине».
Анчар до сих пор считал величайшим достижением его премудрия то, что тот сумел лягушачью лапу, покрытую вороньими перьями вперемешку с радужной чешуей, превратить обратно в человеческую руку. И даже болеть она в тот вечер стала меньше, будто испугавшись возможных последствий. Впрочем, ремиссия продолжалась лишь до утра.
За неимением возможности приглядываться.
Если оно у него было.
Даже успев извиниться.
И обеде. И завтраке. И прошлом ужине, состоявшем из куска черного хлеба и трех кружков колбасы, таких тонких, что через них можно было разглядеть голодных и злых спутников.
Бракованной. Причем все — на одну ногу.
В случае Сеньки — стоит ли метнуть нож или сначала проверить, настоящие ли у них крылья.
И скрывалось, она была готова поставить последние ножи против арфы Кириана.
Или, скорее, нечаянно залетела и не смогла вылететь.
Точнее, смерть в сопровождении личного телохранителя, музыканта и группы поддержки.
По мере возможности — потому что крылатые на своем опыте убедились, что при такой скученности в лучшем случае вытащить меч из ножен просто не удавалось.
Карманная арфа массового поражения не считается.
Второе вероятнее.
И показывая, что на этой войне есть еще одно оружие массового уничтожения с площадью поражения равной двенадцати квадратным метрам.
Вечного.
А теперь еще и синяк на пол-лица.
А точнее, того и другого одновременно.
Или инверсионному следу?
Те, кто успел.
«Хотя, имея дело с Гаурдаком», — осторожно поправила себя Сенька, — «в таких вещах никогда нельзя быть уверенным».
«Бежать» не поворачивался сказать даже мысленный язык.
Хотя «потащились» описывало бы процесс передвижения людей более точно.
Или несколько десятков — существ, уже на расстоянии нескольких шагов сливавшихся в перекатывающиеся волны мрака, сосчитать и в лучшие времена было непросто.
Кроме тех, кто к этому моменту уже не был ни то, ни другое.
Инстинктивно понимая, что при разногласиях с магами как в вопросах риторических, так и в экзистенциальных, самый убедительный аргумент не-мага — булыжник по затылку.
Одним, но каким!
«Сгруппировалась в плотную формацию», — сказал бы Граненыч, но суть от этого не изменилась бы.
Или, точнее, тем, что нос у них заменяло.
Или, для пущей надежности, континент.
Иван не был уверен, есть ли у шептал рот, но свободой своей готов был поклясться в этот момент, что тот улыбался. И именно по-ханжески.
Или не совсем.
На всякий пожарный — в другие, отличные от направления экстренной эвакуации ренегатов.
Или филиал Старкада, с точки зрения Олафа.
Или, если быть точным, полубого-хульство.
Почти все предпочли бы судьбу.
На Олафа.
Она очень надеялась, что все-таки второе.
А минут через десять подняться, и есть, есть, есть…
Вообще-то, недоумение было не только глубокое, но и широкое, высокое, протяженное и неподъемное — но как студент со стажем его премудрие сумел это успешно скрыть.
В том, что ужас должен был быть громким, чтобы пленники кокона могли заранее попытаться освободиться самостоятельно — или пройти сквозь камень, не дожидаясь, пока его премудрие приступит к освободительной операции, атлану еще предстояло убедиться.
Или знаки препинания.
Как будто они могли хоть в коей-то мере заменить потерявшие доверие уши.
А так как товарищей по борьбе набралось с полусотни, и все они отчего-то желали обниматься и целоваться именно с принцессой, а не друг с другом и даже не с Наследниками, и если учесть, что некоторые подворачивались под эссельтину руку по второму и даже третьему заходу, то пик ликования не спадал очень и очень долго.
Товарищи по борьбе, попробовавшие проделать то же самое со второй девушкой на плато, от одного взгляда ее супруга быстро пришли к выводу, что лучше попытать счастья в объятьях девушки третьей.
И еще минуты две лететь вертикально вниз.
Или слушатели — смотря в каком ряду от арены действия достались места.
Впрочем, как раз против этого Кириан бы не возражал, особенно против второго варианта.
«Поздравляю! Гаурдака больше нет! Прошу всех к столу!»
Недолго и невысоко. После многочасовой ночной битвы руки для махания не поднимались выше груди даже у Олафа.
Адалет возражать против такого самоуправства не стал, ибо, во-первых, сам думал точно так же, а во-вторых, потому что хорошая метла после многомесячного отсутствия ему дома не помешала бы.
«Не хочет давать подробности — не надо. Сам придумаю. Ему же хуже будет».
Хоть и догадываясь.