Не будите Гаурдака

Часть шестая ОТЕЦ МАСДАЯ

В чистом небе Шатт-аль-Шейха, выбеленном обжигающим полуденным солнцем как прошлогодние кости в Перечной пустыне — ни облачка, ни дымки, ни тени. Слабый чахоточный ветерок, апатично вздохнув пару раз утром, пропал, словно его и не было в благословенном калифате от веку веков, и с восходом над городом разлилась и заняла свое привычное место ее величество жара, щедро покрывшая дрожащей марью улицы, переулки, дома, фонтаны, колодцы, лавки, мастерские, караван-сараи, чайханы и базары — вечные и шумные, как водопады, хоть и не видимые отсюда, с северной сигнальной башни дворца — одним словом, весь древний славный город на берегу реки Шейх.

Селим Охотник, грузный старый стражник, утер пот большим носовым платком с коричневого лба, изрезанного арыками глубоких морщин, и потянулся к притулившейся в углу навеса фляжке. Вода в ней, несомненно, за долгие часы караула успела согреться и разве что не вскипеть, но другой у него всё равно не было, а если философски подойти к этому вопросу, то вода горячая и безвкусная на полуденном зное гораздо лучше, чем воды никакой.

Конечно, можно было рискнуть и сбегать вниз — набрать искрящейся в лучах живительной влаги из крайнего фонтана у подножия башни — воду туда подавали непосредственно из подземного резервуара, питаемого родниками — но в свете последних событий во дворце ветеран предпочел бы остаться вовсе без воды, чем быть замеченным внизу во время своего дежурства на башне.

Хотя, конечно, какое там дежурство — сплошная дань традициям (Или, учитывая состояние караульных на пятачке в несколько квадратных метров под символическим матерчатым навесом, скорее, жертвоприношение): кто в своем уме и среди бела дня станет подавать какие-нибудь сигналы, бунтовать или нападать в самое жесточайшее пекло, да еще в преддверии сезона песчаных бурь? А сотнику нашему Хабибулле всё едино, что халва, что гуталин, лишь бы караул-баши отрапортовать: за подотчетный период прошедшего времени входящих сообщений не поступало, исходящих не исходило, актов гражданского неповиновения совершено в количестве ноль мероприятий…

Жарко… какое тут неповиновение… в тень забраться и вздремнуть — вот и весь предел народных чаяний… пока сотник не видит… и шлем можно снять… на колени положить… покуда мозги окончательно под ним не запеклись… а как шаги его по лестнице услышу… так сразу… так сразу… и…

— Добрый день! Извините, вы не подскажете, как найти калифа?

Шлем, пика, сабля, фляжка со звонким грохотом брызнули в разные стороны, Селим вскочил, панически моргая невидящими, залитыми сном глазами, сыпля междометиями и размахивая руками в поисках нарушителя его сиесты, и тут в разговор вступил второй голос, донесшийся не снизу, с лестницы, а откуда-то сверху, как и первый, если спокойно вспомнить:

— Я ж тебе говорила, сначала по плечу надо было похлопать, а ты — «испугается, испугается…»

«Если бы меня среди тишины и чистого неба кто-то похлопал бы по плечу, я бы тогда точно не испугался», — уверенно подумал стражник, напяливая трясущимися руками медный с потисканным фазаньим пером шлем задом наперед. — «Я бы тогда просто не проснулся».

А вслух спросил, напуская вид на себя суровый и грозный, насколько оставшихся сил душевных и опыта небоевого хватало:

— А вы кто такие, а? По какому такому делу к его сиятельному величеству без разрешения заявляетесь?

— По государственному, — не менее сурово и грозно проговорил с ковра-самолета огромный рыжий детина в рогатом шлеме, увешанный топорами как новогодняя пальма шоколадными тушканчиками.

Селим понял, что его грозность по сравнению с этой грозностью — радостный детский смех, погрустнел заметно, но мужественно предпринял последнюю попытку:

— Если дело ваше недостаточно государственное — берегитесь! С его сиятельным величеством шутки плохи!

— У него нет чувства юмора? — ангельский голосок такой же ангельской внешности северной девы из-за плеча рогатого монстра заставил Охотника, не в последнюю очередь получившего свое прозвище из-за слабости к женскому полу, на миг позабыть обо всем и захлопать глазами.

— Э-э-э… нет?.. Есть?.. Не знаю?.. — сулейманин пал под ударным воздействием голубых, как озера Гвента, глаз прекрасной девы, и расплылся в умильной улыбке. — Лик твой, подобный луне, о младая гурия, затмевает своей красотой полуденное солнце!

— И вовсе у меня лицо не круглое, — обиделась неожиданно для Селима младая гурия и капризно спрятала луноликую физиономию за спину упитанного светловолосого человека в чалме из полотенца набекрень и с арфой наперевес.

— Короче, дозорный-кругозорный, где нам вашего калифа сейчас лучше искать? — вместо этого из-за плеча другого северянина — худощавого и сероглазого, в широкополой соломенной шляпе, выглянул с вопросом по существу не то отрок, не то девица.

— Раньше в это время его сиятельное величество калиф Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, да продлит Всевышний его годы, искал тихого уединения в Восточном Саду Роз в обществе придворных мудрецов и звездочетов…

Голос Селима нерешительно замер.

— А сейчас? — поинтересовался молчаливо лежавший до сих пор в обнимку с длинной палкой человек в песочного цвета балахоне и такого же цвета шляпе с широкими, загнутыми по бокам полями.

— Сейчас… кто его знает?.. — неуютно оглянулся по сторонам и нервно посмотрел в лестничный проем старый стражник. — В последние несколько дней… его привычки… несколько… поменялись… да останется неизменной его удача и благоденствие!

— А что случилось? — заинтересованно спросил рогатый.

— Он заболел? — озабоченно нахмурился сероглазый.

— Сменил хобби? — предположил лежачий.

— Влюбился? — выглянула из-за музыканта как из-за тучки не сердитая больше луна.

— Э-э-э, не-е-е-ет. Тут дела позапутанней были…

— Какие? — с нетерпеливым интересом воззрилась на него Эссельте.

Старый стражник оглянулся по сторонам, как будто летающие на коврах-самолетах люди посреди сулейманской столицы были делом обыденным, словно песчаная буря в июне, прислушался, не скрипит ли лестница внизу под ногами сотника, откашлялся, и заговорщицки понизив голос, спросил:

— Вы по пути сюда голову у главных ворот дворца видали?

— Чью? — полюбопытствовал Кириан.

— Злого колдуна! — с гордостью и торжеством, словно отделение головы злого колдуна от всего остального злого колдуна было исключительно его персональной заслугой, выпалил Охотник.

— Д-да? — скептически процедил сквозь зубы Агафон. — Знаю я ваших злых колдунов… Поймают какого-нибудь полоумного шептуна, который якобы порчу на соседских кур наводил, и вот вам — злой колдун готов! Оторвем ему голову, и будем герои!

— А вот и нет! — ревностно выпятил покрытую стальными пластинами грудь Селим. — Этот был самый настоящий! Даром, что молодой — говорят, едва за двадцать перевалило!

— Веков? — знакомый со сроками жизни волшебников лишь по сагам, преданиям и Адалету, уточнил Олаф.

— Лет! — истово взмахнул руками, словно отгоняя дух почившего несладким сном колдуна, и воскликнул стражник. — Ему, дурню, по девкам надо было еще бегать — стихи сочинять, под их окнами на дутаре бренчать по ночам, ленты дарить да халву, а он туда же…

— И что — прямо в двадцать, и прямо злой? — всё еще недоверчиво, не слишком убежденная страстной речью сулейманина, проговорила Серафима.

— Да еще какой!!! — вытаращил для наглядности глаза и встопорщил седые усы Селим. — Караул-баши позавчера на политинформации рассказывал, что этот самый колдун наводил черные чары на нашего пресветлого калифа, да продлят боги его годы — и на весь дворец!

— Врет, — решительно фыркнул Агафон.

— Чистая истина!!! — грохнул себя кулаком в грудь старый стражник. — Самолично подтверждаю!!! Вы-то не видели и не знаете, а у нас ребята, которые повпечатлительней, ночью в караул ходить отказывались!!! Тут у нас с заходом солнца такое творилось… такое… такое!..

— Какое?.. — завороженно выдохнула Эссельте в сладком ожидании дивной и страшной истории.

И не ошиблась.

— Вещи, люди летали вверх тормашками! Вода из бассейнов и фонтанов выплескивалась! — взахлеб принялся перечислять Охотник, старательно, загибая пальцы левой руки при помощи правой. — Земля под ногами дрожала! На кухне — что не ночь, то пожар!..

Впечатленные путешественники переглянулись и поджали губы в дружном согласии.

Летающие вверх тормашками люди, выплескивающаяся вода вкупе с землетрясением и пожаром попахивали черным магом вполне определенно.

— …А потом это дитя гиены и шакала еще и пришло требовать, чтобы его взяли на службу придворным волшебником, а взамен, дескать, так и быть, он перестанет на нас колдовать! Милость окажет!

— И ему отрубили за это голову, — подытожила Эссельте.

— Ага! — довольный, что его мысль, наконец-то, была понята, радостно закивал стражник, умильно взирая на луноликую гурию.

— И все безобразия тут же прекратились? — спросила Сенька.

— Как отрезало! — уверенно проговорил Селим, и чиркнул большим пальцем себе по шее.

— А вот не надо было его казнить, — запоздало подал строгий голос словно задумавшийся о чем-то ранее, Агафон.

— Это почему еще?.. — ошарашено заморгал сулейманин и, на всякий случай, попятился, нащупывая у стены алебарду.

— Взяли бы его на работу, оклад положили хороший, глядишь, от других бы колдунов защищать вас стал, — то ли из упрямства, то ли из профессиональной солидарности предложил свой вариант разрешения трудового спора его премудрие.

— А-а, вы про это!.. — с некоторым облегчением перевел дух Охотник. — Так на кой такыр его сиятельному величеству при дворе два чародея?

— Так у него один уже был? — удивленный таким поворотом сюжета, поднял брови волшебник.

— Ну, да!

— И какая с него польза, если он не мог с тем колдуном справиться?

Селим внезапно посуровел.

— Какая от кого тут польза — не мне решать! Вот предстанете пред ликом его сиятельного величества, у него и спросите, если уж вас это так волнует! И вообще — разговорились вы тут что-то, я смотрю! Лицо при исполнении отвлекаете! Вместо того чтобы по инстанциям перемещаться!

— Что у тебя тут, Селим, за собрание? — вслед за скрипом рассохшихся ступенек донесся снизу, из лестничного проема, слегка подозрительный и более чем слегка недовольный хриплый голос.

— Воздушные путешественники по важному делу к его сиятельному величеству калифу Ахмету Гийядину Амн-аль-Хассу, господин сотник! — рьяно отрапортовал стражник, вытягиваясь во фрунт.

— Воздушные?.. — из квадратного проема люка показалась сначала кольчужная чалма начальника Селима, потом грозно насупленные брови, почти закрывающие мечущие громы и молнии глаза, затем — крючковатый мясистый нос над искривившимися в высочайшей степени неодобрения толстыми губами. — А почему ты до сих пор ко мне их не направил? А, подлец? Сказки им тут рассказываешь? Сплетни распускаешь? Слухи мусолишь?

— Никак нет, господин сотник! Описывал им место вашего нахождения, господин сотник! Только что подлетели, господин сотник! — во все пересохшее от страха горло отрапортовал Охотник и испуганно замер, как кролик перед удавом.

— Зна-аю я тебя, Охотник… — ничуть не умиротворенный, протянул начальник караула, ухватился за перила и тяжелым рывком полностью извлек себя на смотровую площадку. — Соврешь — недорого возьмешь… Всё тебе неймется, блоха ты верблюжья… Стихоплётец… Все вы такие… трепачи безмозглые… распустились… языки распустили… бездельники… дармоеды…

— Кстати, о бездельниках. Мы как раз собирались отправляться на твои поиски, — поспешно вклинился в обвинительную речь командира конунг, дипломатично выгораживая попавшего в немилость разговорчивого, но невезучего охранника дворцового порядка.

— Он так замечательно объяснил, где вас можно найти, что и ночью безлунной, наверное, отыскали бы, — елейно хлопая глазками и усердно кивая, поддержала его Серафима.

— И ни слова лишнего — речь чеканная, как шаг на параде! Левой-правой! Равняйсь-смирно! Руби-коли!.. — старательно вплел в общий хор спасателей и свой убежденный голос Кириан.

— Он — настоящий воин! — хвалебным мажорным аккордом завершила речь защиты Эссельте.

— Угу… настоящий… — перекосило брюзгливо сотника, всем своим видом дающего понять, кто у них тут настоящий воин, а кто — верблюжья колючка прошлогодняя.

Но, оглянув сладким глазом кокетливо обмахивающуюся пучком пальмовых листьев северную принцессу, Хабибулла лишь продемонстрировал исподтишка застывшему подобно деревянному истукану Селиму волосатый кулак, и дискуссию на этом закрыл.

— А вообще-то, — заносчиво скрестил руки на груди и проговорил чародей, — мы прибыли сюда с другого конца Белого Света для того, чтобы встретиться с калифом Ахметом Гийядином по очень срочному и важному делу!

— Срочному? Важному?

Позабыв на время про притихшего, как мышь под веником, Селима, сотник окинул путешественников оценивающим взором, задумчиво пожевал длинный напомаженный ус, неспешно потер кулаком подбородок, потом шею, и, наконец, кивнул.

— Ну, хорошо. Я провожу вас.

— К калифу? — доверчиво спросила Эссельте.

— К его превосходительству визирю правой руки, — многозначительно и напыщенно выговорил название высокого чудесного титула сулейманин. — В это время они обычно изволят разбирать счетные книги на ковре у фонтана во внутреннем дворике центрального дворца. Они и решат, важное ваше дело, или лепешки коровьей не стоит. Летите за мной!

— Полетели?

— А-а-а!!!..

Начальник караула вдруг с ужасом почувствовал, что действительно взлетает, но не успел он как следует включить звук, как оказался усаженным на ковер, а могучая рука, оторвавшая его от пола башни, уже отпустила ворот его халата и успокаивающе, словно гвозди заколачивала, захлопала по спине, выбивая пыль и спесь.

— Закрой рот и показывай дорогу, настоящий воин.

Сосредоточенные стражники у дверей покоев калифа при виде визиря вытянулись по стойке «смирно», вскинув головы и ревностно прижав к плечам устрашающего вида алебарды.

— На данный момент его сиятельное величество пребывают во внутренних покоях, — легким наклоном головы визирь правой руки указал на изукрашенную инкрустацией из драгоценных пород дерева и слоновой кости дверь. — Подождите здесь, в Октагональном зале, пока я о вас доложу.

— Конечно, подождем, не беспокойтесь, — дружелюбно улыбнулся Иванушка, и чиновник, одарив его странным взглядом, приоткрыл одну створку и юркнул внутрь.

— Мог бы и присесть предложить усталым путникам, — оглядываясь по сторонам в поисках скамеек или диванов, и находя лишь усыпанные подушками ковры на полу и возвышениях вдоль стен, да резной бортик изящного фонтана посреди зала, брюзгливо прокомментировал Кириан. — Специально все стулья повыносили, что ли?

— Еще не насиделся? — фыркнул Агафон.

— Во народ… как спали вповалку, так бросили всё и уперлись куда-то… — осуждающе покачал головой отряг при виде живописного беспорядка. — Перед гостями бы постыдились…

— А лучше бы остались и попить чего-нибудь предложили. И побольше, — обмахиваясь шляпой и интенсивно потея, пробурчал волшебник. — Я уже седьмую фляжку выдул — и всё равно как с Нового года ни капли во рту не было…

— От излишней выпитой жидкости потоотделение в такую жару только увеличивается, — поучительно сообщил Иван, утирая покрасневшее под южными лучами лицо закатанным до локтя рукавом рубахи.

— Где бы ее еще взять — излишнюю… — скроил кислую мину маг.

— В фонтане великому магу на раз попить хватит? — с ехидной заботой предложил бард.

— Ах, в фонтане… В фонтане — хватит.

Чародей задумчивым взором уставился, словно что-то подсчитывая (Интересно, здесь больше трехсот литров, или меньше?), на круглую мраморную чашу фонтана, посредине которой отплясывала танец живота толстая, веселая и не менее мраморная рыба, потом закусил губу, прикрыл сверкнувшие хулиганскими искорками глаза и быстро зашевелил пальцами, лежащими на посохе.

Сейчас я тебе устрою попить из фонтана, мучитель дудок…

Журчание воды резко прекратилось.

Друзья и стража ахнули.

Агафон насторожился слишком поздно.

И поэтому могучий толчок Олафа отбросил его в дальний угол на подушки абсолютно ошалелого, ничего не подозревающего, с закрытыми глазами и приоткрытым в произнесении незаконченного заклинания ртом.

В то же мгновение сверху на него приземлились очумелые стражники и Сенька с Эссельте.

А на то место, где только что стоял маленький отряд, куда распахнулись вычурные двери — мечта любого дворца, и куда собирался поставить ногу визирь правой руки, с грохотом низверглась розовая чаша фонтана вместе с рыбой, ее постаментом и двенадцатью сотнями литров ледяной воды.

Ударная волна цунами из воды и осколков мрамора накрыла рассыпавшихся вокруг путешественников, сбила с ног визиря и стремительным наводнением растеклась по мозаичному полу зала, смывая в импровизированные запруды подушки, ковры и оставленные придворными безделушки.

— Я так п-поняла… его калифство… нас ж-ждет?.. — высунула голову из-под мокрого платья гвентянки царевна и встретилась слегка расфокусированным взглядом с изумленно-укоризненным взором осевшего на порог визиря.

— Ж-ждет, — слабо кивнул тот, и с чувством выполненного долга обрушился без чувств на мокрый ковер покоев своего повелителя.

— Ему надо воды! — озабоченно отодвинул Кириана и вскочил Иванушка.

— Во дворе я видел еще один фонтан… — любезно сообщил, шатко приподнимаясь на карачки, менестрель.

Чем честно заработал полный кипящего яда взгляд его премудрия.

Его калифство и вправду их ждало.

Приподнявшись на локте на подушках, вытянув шею и напряженно сузив глаза, будто кроме прибывших с шумом и помпой гостей никого во всех палатах и духу не было (В то время как вокруг него было духу дюжины танцовщиц, семерых музыкантов, шести опахальщиков, пяти придворных льстецов правой руки, пяти придворных подхалимов левой руки, пяти придворных заспинных подпевал, четырех девушек, ответственных за очистку и вкладывание в монарший рот охлажденных фруктов, и три визиря — по одному на каждую руку и один просто великий), Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс производил впечатление человека то ли чем-то удивленного, то ли испуганного.

«С чего бы это?..» — рассеянно подумал Агафон.

— З-здравствуйте, — первым слегка поклонился — или просто втянул пристыженно голову в плечи при мысли об оставленном позади разгроме и потопе — Иванушка.

— Счастлив приветствовать пришельцев из столь дальних стран в нашем скромном жилище, — не гася настороженных огоньков в черных, как угольки, глазах проговорил калиф.

— «Которое после вашего отъезда, без сомнения, станет еще намного скромнее», — Сенька не удержалась и пробормотала себе под нос окончание фразы Ахмета, потерянное, по ее мнению, под пластами гостеприимства и просто хорошего воспитания любезного правителя Сулеймании.

Эссельте хихикнула.

— Мы рады, что наши непритязательные слова вызвали столь веселый смех со стороны девы, чья красота затмевает блеск всех бриллиантов Белого Света, а бездонные глаза способны посрамить и иссушить черной завистью даже полуденные волны Сулейманского моря, — галантно растянул в улыбке губы Ахмет, и взвод льстецов, подобно прибою упомянутого водоема, нестройно загомонил, наперебой восхваляя несомненный поэтический дар их повелителя.

— Ахмет из рода Амн-аль-Хассов, как последний маг-хранитель, я тебя с полной ответственностью спрашиваю: когда ты будешь готов к отлету? — не стал церемониться и взял быка за рога раздраженный конфузом Агафон. — У тебя есть три часа на сборы.

— Три часа?!.. Три часа?! Но это невероятно, неслыханно, невообразимо, подобно цветочному горшку с крышкой, о суровый и воинственный чудесник!!! Помилосердуйте, какой может быть отлет через три часа, когда такие знатные путешественники — и великий и могучий чародей среди них — только что осчастливили своим присутствием нашу славную державу! Вы всенепременнейше должны отдохнуть с дороги под сенью фиговых пальм, под вкрадчивое журчание фонтанов, под сладкие звуки музыки и пения наших наилучших искусников и искусниц развлечений!..

— Видели мы ваши пальмы, — отмахнулся презрительно краснокожий, как абориген Диснеланда, Олаф. — Точно фиговые: тени от них ни шиша. И мешкать нам некогда, Агафон прав. Время-то идет. Атланик-сити — не ближний свет. И чем скорее мы отсюда улетим — тем лучше. Хел горячий, а не страна…

— Атланик-сити?.. — растерянно захлопал густыми пушистыми ресницами Гийядин. — Атланик-сити, вы сказали?.. Но что нам, калифу благословенной Сулеймании, делать в этих варварских местах?!

— Тебе ничего делать не надо — всё будет сделано за тебя, — в жесте того, что в его понимании считалось успокоением и примирением, рыжий конунг вскинул огромные, как лопаты, ладони.

Иван исподтишка ткнул локтем в бронированный бок жестоко обгорелого под безжалостным сулейманским солнцем, и поэтому не склонного к учтивому маневрированию и придворному политесу отряга (В смысле, склонного еще меньше, чем всегда. Простой график текущей склонности Олафа изображал бы прямую линию, резко уходящую в полностью отрицательную четверть координатной плоскости всемирной дипломатии), и снова перехватил нить разговора:

— Я полагаю, господин визирь правой руки доложил вам о цели нашего путешествия?

— Д-да, — уклончиво ответил Ахмет, завозился на своем ковре и грузно присел, поджав под себя ноги. — Он это сделал.

— Тогда вы, без сомнения, понимаете, что дело наше и вправду чрезвычайно срочное, и не терпит отлагательств? — вежливо продолжил Иванушка.

— Дело?.. Ваше дело? Какое?.. Ах, вы об этом… деле!.. — Амн-аль-Хасс натянуто улыбнулся и закрутил пухлой кистью руки, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Премудрый Сулейман! Какие могут быть дела, когда вы едва успели ступить на землю нашего города! По закону гостеприимства Сулеймании в первый день прибытия гостей никакие разговоры о делах даже вестись не могут! Гость обязан отдохнуть, совершить омовение от дорожной пыли, вкусить с хозяином плодов его земли, испить молока белых верблюдиц, преклонить голову на мягких подушках лебяжьего пуха, отдавшись освежающему сну, и только на следующий день…

— Хороший обычай, — нетерпеливо кивнул Олаф. — Но мы не можем…

Эссельте, с ужасом увидев, как из-под ее пережаренного на солнце носика уходят и плоды земли, и отдых на самых настоящих постелях, и даже молоко белых верблюдиц, которое вряд ли могло быть хуже молока серых ослиц и черных буйволиц, которое предлагали им сплошь да рядом по пути сюда сулейманские трактирщики, срочно ухватила юного конунга за рукав и торопливо зашептала:

— Олаф, ты ничего не понимаешь в международном придворном этикете!..

— Это точно! — раздулся от гордости отряг.

— А Сулеймания — дело тонкое! — округляя многозначительно глаза и поджимая губки, убежденно заговорила принцесса. — Калиф Ахмет Гийядин может обидеться на наше пренебрежение местными обычаями! А нам с ним еще Гаурдака загонять обратно! Зачем расстраивать будущего боевого товарища из-за такого пустяка, как день-другой пребывания у него в гостях?

— Боевого? — скривился в невольной усмешке отряг. — Да я ему ничего острее обеденного ножа сроду бы не доверил!

— Кроме умения владеть ножами у человека может быть много других достоинств! — гордо выпятила грудь гвентянка.

— Д-да, — сдался с первого взгляда без боя конунг.

— Но время… — начал было возражать Иван.

— Один день — это ведь такая мелочь, Айвен, миленький! У нас же есть время!.. У нас ведь есть время? — оставив попытку уговорить лукоморца, она снова требовательно воззрилась на Олафа и Агафона.

— Н-ну… есть… — признал отряг.

— Крайне немного, — сурово подчеркнул маг.

— То есть, достаточно для того, чтобы на день-другой спрятаться под крышей за шторами, нырнуть в фонтан и забыть, что такое солнце? — неожиданно пришла на помощь гвентянке Серафима. — Неужели никто из вас не клялся себе, что по возвращении домой год не будет выходить из тени, а питаться станет исключительно мороженым?

— Не клялся, — не задумываясь, покачал головой северянин.

И тут же признался:

— В голову не приходило…

— Но идея хорошая… — не так уж нехотя, как хотел изобразить, проговорил волшебник, и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к покрасневшим и пылающим щекам и носу.

— Один день под вашей гостеприимной крышей, о благородный калиф Сулеймании, стоит десятка под вашим открытым небом, — склонился в галантном поклоне и комплименте Кириан.

— Сказано настоящим поэтом, — учтиво склонил набок голову в тяжелой чалме Ахмет.

— Оценено настоящим поэтом, — куртуазно вернул похвалу бард.

— Значит, мы остаемся? — радостно сверкнули глаза принцессы.

Остальные члены антигаурдаковской коалиции переглянулись и кивнули.

— Уговорила. Остаемся.

Гостеприимство калифа оправдало, и даже с огромным запасом превзошло все самые нахальные ожидания перегретых и пересушенных путников: омовения, роскошные чистые одежды, пышный пир за полночь — с музыкой, пением, танцами и с взводом персональных опахальщиц, что самое главное, единодушно признали мужчины.

А впечатлительную принцессу и бывалую царевну — одинаково, на этот раз — больше всего поразили ванны с разноцветной ароматной водой — произведение старшего коллеги Агафона, молодого придворного мага, закончившего год назад с отличием ВыШиМыШи (а, значит, автоматически вызвали настолько активное неприятие его премудрия, что тот едва не отказался от умывания вовсе, заявив выспренно, что подобное применение магического искусства недостойно настоящего волшебника, позорит доброе имя и умственные способности того, если они у него вообще когда-нибудь были, и что использовать магию для порчи хорошей чистой воды в угоду пошлым вкусам профанов и обывателей все равно, что забивать гвозди шкафом). Вне зависимости от того, какие телодвижения совершались купальщиком, в районе головы вода и пена всегда была янтарная с изысканным ароматом ананаса и дыни, у груди — розовая — вишня, малина и земляника, а в ногах — желтовато-зеленая — яблоко и банан.

Уставшая от развлечений, назойливого внимания армии придворных и прислуги и бесплодных попыток завязать разговор про предстоящее путешествие больше, чем от самого долгого пути по сулейманскому небу в самый длинный день в году, с наступлением глубокой темноты группа нейтрализации Гаурдака была препровождена в гостевые покои в Малом Круглом гостевом дворце в самом центре старого сада, да там, наконец, и оставлена (В покое).

Эссельте, как одинокая девица, получила отдельные апартаменты в первой трети разделенного на секторы дворца. Иван и Серафима — семейная пара — рядом. Оставшиеся апартаменты были отданы в безраздельное пользование холостякам.

Погасив прикроватные лампы, лукоморцы с блаженным удовольствием вытянулись на воздушной — без преувеличений — перине (Еще одном творении сулейманского отличника шантоньского ВУЗа), натянули покрывало и, не успев обменяться и парой слов, незаметно погрузились в блаженный сон.

Глубокий, но недолгий.

— Кттамходит?.. — рука Сеньки только метнулась к мечу, а заволоченные дремой глаза уже шарили по комнате в поисках цели.

— Это я…

— Ты? — меч вернулся в ножны, а рука с кольцом-кошкой вместо этого потянулась к огниву и лампе.

— Угу… — жалко кивнула Эссельте. — Я…

— Что случилось? — приподнялся на локтях Иванушка.

— Ничего… — расстроенно и сконфуженно проговорила принцесса. — Извините, я вас разбудила, да?..

— Извиняем, — вздохнула в ответ только на первую часть предложения Серафима. — Так что, ты говоришь, там у тебя случилось?

— Да ничего не случилось! — словно защищаясь, вскинула голубые глаза на царевну Эссельте. — Просто… я заснуть не могу…

— Нам бы твои проблемы… — зевнула во весь рот Сенька и потерла шершавой ладонью порозовевшие ото сна щеки. — Может, тебе книжку дать какую-нибудь почитать? Вань, поройся в своем багаже…

— Да нет, вы меня неправильно поняли! — поспешно воскликнула гвентянка. — Спать я хочу, очень, но… мне страшно.

— Страшно? — снова подскочил Иван, готовый по одному слову жалобы бежать и сражаться.

— Да нет, даже не страшно… я неверно выразилась… — неуверенно пожала обтянутыми голубым шелковым халатом плечиками принцесса. — Но как-то… не по себе. Мне постоянно кажется, будто по крыше надо мной кто-то ходит…

— По крыше? — тупо переспросила Сенька. — Но у нас ведь крыша куполом, я специально обратила внимание, когда сюда шли. Кто по ней может ходить? Летучие мыши? Совы?

— Не знаю… — на этот раз голос Эссельте прозвучал тихо и виновато. — Наверное, никто… это глупо, я понимаю… я сама эту крышу видела… Она круглая, как мячик… Но… Извините, я пойду…

— Ну, уж нет, — решительно вздохнув, встала с постели Сенька. — Вань, ты как одну ночь без меня поспать? Не забоишься?

— А ты куда?.. — не понял спросонья лукоморец.

— А я к Эссельте перебираюсь — вдвоем бояться веселее! — подмигнула ему царевна, подхватила с полу меч и коллекцию метательных ножей, сунула ноги в курносые парчовые тапки и направилась к опешившей гвентянке. — Пошли, Селя. Если у тебя там такая же кровать, как у нас, то мы на ней все вшестером поместились бы, а уж вдвоем-то как-нибудь до утра перекантуемся.

— Спасибо, Сима! — озарилось счастливой улыбкой лицо принцессы. — Я тебе очень благодарна! А то спать хочется — даже голова не соображает, а одной… жутковато…

— Ничего, бывает вдали от дома, — утешающее похлопала ее по руке царевна. — Это нервное. Ну, вот сама подумай: чего нам тут, посреди калифского дворца, при такой толпе охраны и маге с красным дипломом, бояться?

— Нечего? — нерешительно предположила Эссельте.

— Правильно! — довольная понятливостью принцессы, воскликнула Серафима. — Поэтому пойдем досыпать и ни о чем не думать. А ты, Вань, дверь за нами закрой и сундуком подопри. И меч рядом с рукой положи. А лучше на себя ремень нацепи. И народ предупреди.

— О чем?

— Не знаю. Чтобы просто начеку были.

— Это еще зачем? — вытаращил глаза царевич.

— На всякий случай, — резко отбросила смешки и шуточки и очень серьезно проговорила Сенька. — Потому что самые большие пакости случаются именно тогда, когда их не ждешь.

Большая пакость подкралась, как это водится, незаметно.

Сначала пол под постелями трех холостяков, упившихся на пиру коварно-сладким тарабарским вином подобно трем поросятам, еле слышно завибрировал.

Иванушка, после отбытия супруги добросовестно пошедший предупреждать друзей непонятно о чем, да так с ними и оставшийся, в полусне приподнял голову и чуть приоткрыл глаза.

Что это?

Где-то невдалеке скачет конница?

Идет тяжелогруженый караван?

Ремонтные работы?

Или приснилось?..

Он замер, затаив дыхание, положил руку на рукоять меча и чутко прислушался.

Всё было спокойно.

Шелестел за окнами листвой залитый луной сад, томно высвистывала шлягер этого лета романтично настроенная птичка, наперебой, но монотонно скворчали цикады…

Пол…

Пол был на месте, и вел свою тихую половую жизнь, оставаясь исполнительно на месте, выбранном для него однажды архитектором — внизу, под коврами, ровный, мраморный, надежный и неподвижный.

Почудилось?..

Скорее всего…

Умеет всё-таки Сеня напугать, тень на плетень навести… Иди туда, не знаю куда, бойся того, не знаю чего… Хорошо еще, что хоть ребят не разбудил — а то объясняй им как дурак, что, да почему, да по какому случаю… Что мы — правителя Сулеймании первый день знаем? Чего его бояться?.. Странный он какой-то, конечно, но так кто из нас не странный? «Норма — это аномалия, поразившая большинство», сказал однажды Бруно Багинотский… если ничего не путаю… Кстати, хорошо, что калиф Ахмет нас не узнал… А то неловко бы было… как-то… перед ним… мне, по крайней мере… за прошлое лето… Ну, да ладно… прошло и прошло…

Иван вздохнул сонно, перевернулся на другой бок, подсунув под голову пару ускользнувших было от исполнения прямых обязанностей пухлых подушечек, в изобилии водившихся на устланном коврами полу, недовольно поправил ткнувшийся под ребра рукоятью меч и снова заснул — быстро и без сновидений.

И так и не услышал, как через несколько минут на него одновременно с новым подземным толчком упала часть потолка.

— …что это, что это, что это, что?!..

— Хель и преисподняя!!!..

— Землетрясение!!!..

— Агафон?.. Агафон, ты где?!..

— Масдай, где Масдай?!..

— Ай!!!..

— Здесь, под колонной!!!..

— Берегись!!!..

Очередной кусок потолка, повисший было опасно на арматуре, под новый толчок с грохотом и пылью обрушился вниз, с треском и грохотом дробя деревянные помосты и обдавая бестолково мечущихся под градом осыпающихся камней и лепнины в поисках друга и ковра Олафа и Кириана.

— Масдай, я ид… Гайново седалище!!! — растянулся бард на полу, усыпанном разными по размеру, но одинаковыми по наносимым телесным повреждениям фрагментами старинной сулейманской архитектуры, и вдруг ощутил под щекой что-то мягкое и теплое.

— Агафон? — испуганно и быстро зашарил он руками по находке. — Живой?..

— Живой?..

— Не знаю!.. Сюда, скорее!!!..

Отряг поднатужился, яростно крякнув, с силой выдернул из-под резной капители Масдая и с проклятьем повалился на спину: земля снова вздыбилась у него под ногами, словно загорбок раненого кита, и часть стены, отделявшей их апартаменты от сада, хрустнула, надломилась посредине, будто плитка шоколада, и с оглушительным грохотом обрушилась внутрь, поднимая плотные клубы пыли.

— Олаф, помоги!!!.. — откуда-то из непроглядной мглы пронзительный вопль менестреля взвился стрелой к ночному сулейманскому небу. — Помоги мне!!!..

— Х-хел горячий… — скрипя зубами от боли в пересчитавшей все осколки и обломки спине, взревел конунг, вскочил и, прикрываясь рукой и Масдаем от камнепада с умирающего потолка, бросился на голос.

— Ты где? Ты где? Ты где?..

— Мне плечо зашибло… — неожиданно простонал Кириан прямо у него под ногами, и отряг едва не свалился, изгибаясь и балансируя, чтобы не наступить на товарища. — Положи его сам… Вот он…

Олаф бросил Масдая на усеянный битым камнем пол и подхватил на руки неподвижное безмолвное тело, полузасыпанное грудой кирпича и штукатурки.

— Давай, малый, давай, кабуча, держись…

Лунный свет сквозь остатки изуродованной крыши упал на лицо раненого, и Олаф ахнул.

— Иван?!.. Откуда… А где Серафима? И Эссельте?..

Очередная судорога земли бросила его на обсыпанного камнями Масдая, отшвырнула поэта кубарем в сторону, в груду строительного мусора, и низвергла рядом с ним с ужасающим грохотом стену, разделявшую покои.

— Олаф, здесь еще… — донесся справа, почти сливаясь с рокотом следующего подземного толчка, звенящий на грани истерики голос гвентянина, но грохот оставшегося без опоры потолка, беспорядочной лавиной камня устремившегося к земле, напрочь заглушил его слова.

— Масдай, ищи его!!! — проревел северянин, и ковер, словно очнувшись от шока, взвился вверх и стрелой метнулся туда, где несколько мгновений назад оборвался отчаянный крик.

— Здесь!!! — остановился он так резко, что конунг свалился на бок и едва не перелетел через край вверх тормашками.

Ухватить и бросить на ковер поочередно скулящего от ужаса Кириана и обнаруженного им человека было для мощного воина делом пары секунд.

— Масдай, к Серафиме и Эссельте!!! — давясь и задыхаясь от вездесущей каменной пыли, пропитавшей, казалось, самый воздух, выкрикнул и, хрипя, закашлялся отряг…

Но было поздно.

Новый толчок, пришедший, казалось, из самых недр земли, потряс смертельно раненый дворец, и остатки стен его и потолка, доселе мужественно сражавшихся против неистовой стихии, не выдержали.

Стремительно расширяющиеся молнии-трещины змеями пробежали по стенам, вгрызлись и раскололи располовиненный потолок и надтреснутый купол, и печальные останки прекрасного и гордого некогда дворца с потрясающим сами устои подлунные грохотом рухнули наземь в туче пыли и обломков.

— Серафима!!!.. Эссельте!!!.. Люди!!!.. — бессильно сжимая кулаки, Олаф взвыл раненым зверем на равнодушно взирающее на апокалипсис серебристое око луны и осекся.

В саду, у фонтана, метрах в двадцати от безмолвных и неподвижных теперь руин, безжалостно похоронивших под собой двух спящих девушек, в свете надменной холодной луны он увидел знакомую фигуру.

— Калиф?..

Масдай, не дожидаясь команды, рванул к нему.

— Калиф, Ахмет, — умоляюще выкрикнул и махнул за спину рукой потрясенный и оглушенный внезапностью ночного ужаса конунг, — скорее, срочно, поднимай людей, там оста…

Добродушно-мечтательное лицо правителя Сулеймании исказила лукавая усмешка. Не говоря ни слова, он поднял руку, погрозил игриво ошарашенному отрягу пухлым, усаженным перстнями пальцем и шутливо дунул в его сторону.

Подобно безмолвному взрыву вырвался внезапный шквал из покойного, напоенного головокружительным ароматом цветов ночного воздуха, и стальным кулаком ударил Масдая в брюхо.

Застигнутые врасплох конунг и менестрель повалились беспорядочно на шершавую спину Масдая, покатились к краю, хватаясь рефлекторно друг за друга и за раненых, тщетно стремясь прервать падение, и только головоломный маневр ковра спас всех четверых от слишком скорой встречи с гостеприимной сулейманской землей.

Ахмет тихо засмеялся, и через секунду новый порыв штормового ветра подбросил еле успевшего выровняться Масдая и его пассажиров словно на батуте, и еще раз, и еще…

— Хелово отродье, варгов выкидыш!!!..

Олаф вцепился одной рукой в передний край ковра, другой — в плечо бесчувственного Ивана. В иванову ногу впился сведенными в судороге пальцами что было небогатых поэтических сил Кириан, зажимая отчаянно в кольце другой руки талию обмякшего и неподвижного Агафона.

Ноги самого барда при этом почти целиком панически дрыгались в воздухе в бесплодных поисках точки опоры.

Новый ураганный порыв отшвырнул Масдая словно сухой листок к притихшему испуганно саду, и только спружинившие верхушки старых персиковых деревьев спасли на это раз всех пятерых от верного крушения.

— Я так долго не выдержу!!!.. — отчаянно выкрикнул бард и прикусил язык, с ужасом почувствовав, как медленно, словно признав вырвавшиеся в страхе слова за официальную капитуляцию, разжимаются удерживающие иванову лодыжку пальцы, и как неспешно, миллиметр за миллиметром, сам он начинает сползать вниз.

Хищный ветер тем временем снова набух в переливающийся ночью черный бутон над головой калифа и злобно накинулся на растерянно зависший над садом ковер.

— Ай-й-й-й-й-й!.. — вскрикнул менестрель, с ужасом ощущая, что из всей ивановой ноги в его пальцах осталась только штанина.

— Держись!.. — не столько сердито, сколько испуганно рявкнул отряг.

— Не могу!.. — истерично пискнул гвентянин.

Штанина треснула.

— Держись, слабак!!!..

— А-а-а-а-а!!!..

— Если ты свалишься, я тебя…

— Я улетаю! — решительно выкрикнул Масдай, с трудом увернулся от просвистевшего на расстоянии вытянутой кириановой ноги свежего сгустка разъяренного воздуха, и рванул вперед.

— Вернись!!! Там остались Эссельте и Серафима!!! — позабыв про висящего между небом и землей барда, негодующе выкрикнул Олаф, и только остатки здравого смысла не позволили ему разжать пальцы, чтобы от души стукнуть по ковру кулаком.

— Если я вернусь, то там останемся еще и мы! — возмущенно прошипел Масдай и неожиданно заложил замысловатый вираж, едва не стряхнувший окончательно Кириана со своим грузом и ивановой штаниной прямо на алебарду застывшего внизу одинокого стражника, но оставивший не у дел еще один порыв убийственного ветра.

— Масдай, вернись! Вернись!!!.. — угрожающе проревел конунг, но воздействие его вопль возымел прямо противоположное.

— А идите вы все к ковровой бабушке!!!..

И ковер изо всей мочи, преследуемый по пятам голодными, неистово завывающими ветрами, устремился прочь — не куда, но откуда, подальше от этого проклятого места, от этого распавшегося на свирепые куски шторма и весело хохочущего за их спинами жуткого человека.

Последний порыв ветра, перед тем как стихнуть — уже над городом — донес до них его прощальные слова:

— …если вы осмелитесь еще раз показаться у меня во дворце, ваши головы присоединятся у главных ворот дворца к немытой башке этого болвана, возомнившего, что может мне указывать!..

— Это б-было… «п-прощайте»?.. — дрожащими губами выговорил гвентянин.

— Это было «до скорого свидания», — яростно скрипнув зубами, прорычал Олаф, исступленно стискивая огромные, покрытые ссадинами и синяками кулаки. — Клянусь Рагнароком, Мьёлниром и Аос, что сдохну, но не уйду из этой страны, пока не отомщу за смерть Серафимы и Эссельте! На куски изрублю, руками разорву, зубами загрызу — дай только приблизиться к нему!!! И плевать мне, что он колдун! Хоть сто колдунов! Хоть тысяча! Хоть сам Гаурдак!!!.. Землетрясение было его рук делом, веслу теперь понятно! Эх, как мы его раньше не раскусили!.. Растяпы доверчивые… Лопухи… Олухи… Болваны лопоухие… Песни-пляски-аплесины… Гости-дружба-пироги… Мерзкий, приторный, двуличный, лживый слизняк с душонкой черной, как ногти Хель!..

— А, может, они живы? — скорее для полемики, чем из хоть какой-нибудь надежды неуверенно вопросил менестрель, прервав пылкий, но несвязный поток сознания безутешного отряга.

— Живы? — прекратив поиск подходящих для такого случая и такого человека проклятий, понурил рыжую голову и подавленно усмехнулся тот. — Живы… В этом Хеле горячем их спасти разве чудо могло… Ты веришь в чудеса, Кириан?

Менестрель прикусил вертящийся на языке ехидный ответ, задумался и медленно, будто нехотя, кивнул.

— Д-да. Верю. В добрые чудеса, Олаф. И иногда они даже происходят с теми, кто нам действительно дорог. Только редко…

— Тогда им самая пора произойти сейчас, — мрачно подытожил конунг и торопливо перенес внимание на двух всё еще не подающих признаки жизни друзей.

— Ну, так что, люди-человеки? — ворчливо и устало вклинился в незаметно сходящий на нет разговор Масдай. — Куда теперь прикажете?

— А ты нуждаешься в наших приказаниях? — угрюмо хмыкнул конунг.

— Нет, конечно, — язвительно ответил пыльный шершавый голос, — но я получил хорошее воспитание, и оно мне диктует перед тем, как лететь, куда я хочу, сначала поинтересоваться, куда вам надо. Может, нам по пути.

— И куда тебе сейчас по пути? — уныло спросил гвентянин.

— Знаю я тут одно тихое славное местечко…

И ковер, не вдаваясь в подробности — не в последнюю очередь потому, что понимал, что пока его пассажирам не до них и даже не до него, направился туда, куда обещал.

Олаф же опустился на колени и тревожно склонился над неподвижными товарищами, при свете кособокой апатичной луны то ощупывая одного, то осматривая другого, то растерянно кусая губы, кряхтя и пожимая плечами, потому что курс молодого бойца Отрягии никакой скорой помощи на поле боя, кроме умения быстро отрубить укушенную ядовитым морским выползнем конечность, не включал отродясь.

А в это время над крышами, переулками, площадями и двориками безмятежно спящего Шатт-аль-Шейха вместе со стремительным, одобрительно похмыкивающим в такт Масдаем неслась гневная Кирианова декламация:

Когда по полу гостевого дворца пошла первая дрожь, девушки еще не спали.

Навалившись спинами на высоко взбитые подушки, лежали они, укрывшись одним покрывалом, и разговаривали.

Говорили недавние соперницы, а теперь боевые подруги, про многое: про любимых мужчин, про родителей и друзей, про детство и юность, про свои страны, далекие, невообразимые и экзотические в глазах друг друга, про путешествия, приключения, про придворный этикет и его нелепые ограничения, про стихи, поэтов, и про то, как славно было бы, если бы принцессам позволялось изучать медицину…

Как и Иванушка, Сенька и Эссельте поначалу подумали, что колебание земли им почудилось, или кто-то где-то невдалеке разгружал с возов или верблюдов каравана что-то очень тяжелое…

И, как и Иванушку, второй толчок — неожиданно мощный и резкий — застал их врасплох.

С хрупнувшего опорами потолка посыпались на их головы и подпрыгнувшую нервной лошадью кровать куски штукатурки и лепнины, и обе особы царской крови после секундного замешательства соскочили на пол и бросились к двери — спасаться самим и спасать других.

Дверь была заперта снаружи.

Несколько раз сыплющая отборными проклятьями царевна наскакивала с разбегу плечом на оказавшуюся неожиданно такой несговорчивой дверь, но без толку.

Четвертый ее разгон был прерван в самом начале удачной мыслью вернуться к их ложу, ухватить павший под люстрой прикроватный столик и использовать его в роли тарана. Но пока Серафима, поминая своим более чем активным вокабуляром все природные катаклизмы на Белом Свете, примеривалась, куда бы эффективнее приложить вектор силы инкрустированной столешницы, новый толчок потряс комнату…

И поперек дверного проема, туда, где царевна с шедевром сулейманского краснодеревщика в обнимку предстала бы через пару мгновений, с невыносимым грохотом обрушились две колонны и бОльшая часть потолка.

Так оказалась спасенной сенькина жизнь, но намертво заблокирована единственная дверь.

Что, по здравому рассуждению, делало теперешнее спасение сенькиной жизни явлением крайне временным и еще более крайне бессмысленным.

Из состояния огорошенного ступора Серафиму вывела трясущаяся от ужаса Эссельте: оба окна забраны частыми коваными решетками, ни снять, ни выдернуть которые она не смогла, да еще это землетрясение, да камни на голову и плечи, да руки трясутся не хуже любой земли…

— Не волнуйся. Сейчас потолок и стены обвалятся окончательно, — с истеричной жизнерадостностью предположила в ответ царевна, — и мы сможем спокойно через них перешагнуть и выбраться наружу.

Удариться в такой же истеричный смех сквозь исступленные рыдания принцессе не позволил лишь новый толчок, расколовший пол у нее под ногами, и вместо нервного хихиканья у ней успел вырваться лишь короткий взвизг.

Белые тонкие пальцы ее чудом вцепились в рваный край повисшего над расселиной ковра и крик резко оборвался, перейдя в неровные всхлипы и умоляющие междометия.

Спасая подругу перед лицом неизвестной опасности, чтобы вернуть ее в опасность известную, Сенька отшвырнула стол, бросилась на живот, схватила Эссельте за руку, дернула что было сил…

И сама загремела вниз головой в разверзшийся проем, подтолкнутая очередной конвульсией взбеленившейся земли.

В следующий момент поглотившая их трещина была намертво закрыта сверху огромным фрагментом купола, с грохотом обрушившегося на усеянный осколками и обломками былой роскоши пол.

А летящие куда-то под откос чего-то девушки прокатились кубарем еще несколько десятков метров, пересчитывая по пути руками, ногами, ребрами и головами все ступеньки, зазевавшихся крыс и провалившиеся сверху фрагменты покойных покоев и остановились в полной темноте и тотальной дезориентации, только налетев на резко изменившую направление стену.

К этому времени толчки прекратились так же внезапно, как и начались, земля утихомирилась, и можно было с чувством, с толком и с расстановкой сесть, разобрать, где чьи конечности, синяки и шишки, и начать по-настоящему беспокоиться о своих спутниках и себе.

— Как ты думаешь, они успели спастись?.. — с замиранием сердца и дрожью в голосе тихо спросила царевну Эссельте.

— Д-должны… — угрюмо выдавила та, хотела сказать еще что-то, но на этом голос сорвался, и она до крови прикусила губу.

«Ваня, Ваня, Ваня, Ваня, Ваня…» — дернулась и запульсировала болью рана, и ледяная пелена, откуда ни возьмись, предательски развернулась из области желудка, липким саваном опутала все внутренности, сковала могильным холодом руки и ноги и хмельным поминальным вином бросилась в голову.

— Ваня, Ваня, Ваня, Ваня, Ваня… — как в бреду, в такт боли — не в прокушенной губе, в душе — зашептала Сенька, жестоко давя зарождающиеся в горле спазмы рыданий и стискивая кулаки так, что ногти впивались в покрытые грязью и мраморной пылью ладони. — Ваня…

— Симочка, милая… ты только не расстраивайся… — прикоснулись бережно к ее боку исцарапанные теплые руки принцессы, наощупь нашли плечи, и ободряюще обняли подругу, горячо прижимая к груди. — Я, конечно, всё понимаю! Если бы там был мой Друстан, я бы уже с ума сошла, наверное!.. Но… ты только не плачь, миленькая… только не плачь!.. Они обязательно все выбрались!.. Обязательно-преобязательно!.. Я в этом, ну, на сто процентов, вот, уверена!.. У них же был Масдай, ты подумай, Сима! Масдай — это ведь такая лапушка! Такая умничка! Такое чудо! И когда вся эта свистопляска началась, они просто все сели на него, и улетели!.. Ну, конечно! Как я раньше не догадалась!.. Погрузили Олафа и Кириана, и р-р-раз!.. — взмыли в чистое небо!.. И пусть там хоть всё перевернется вверх ногами в этом Шатт-аль-Шейхе!..

— Был… да… — подавленно и послушно кивнула царевна, не понимая в действительности и половины из того, что говорила ей подруга. — Они обязательно… все выбрались… да…

— …и теперь наверняка ищут нас… — додумала вслух свою мысль до конца и неожиданно понурилась гвентянка, словно огонек под ветром. — Думают, наверное, что мы… что нас… что это не они, а мы… Представляешь? Мы тут думаем про них, что они… а они — то же самое — про нас… И Айвен твой тоже… вот точно так же… представляешь?.. Как странно… как обидно… как нелепо… правда, Сим?..

— К-кабуча… — сквозь зубы выругалась Сенька, встрепенулась, подобно боксеру, приходящему в себя после нокдауна, и расправила плечи, снова готовая к труду и обороне, а больше всего, к нападению и снятию скальпов. — Кабуча габата апача дрендец!!!..

— О чем это ты? — неуверенно заглянула ей в лицо Эссельте (А, вернее, в ту сторону, где, судя по звукам голоса, лицо лукоморской царевны находилось — полную и абсолютную тьму потайного коридора дворца не нарушал ни единый лучик света).

— О том уроде, который закрыл нашу дверь снаружи, вот о чем! — гневно прорычала Серафима и яростно зыркнула по сторонам, словно пресловутый урод только и поджидал за углом, чтобы быть застуканным на месте преступления и подвергнутым заслуженному остракизму слева в челюсть десять раз.

— Но кто это был?

— Узнаю — убью, — от всей души пообещала Сенька, с чувством выполненного долга поднялась на ноги, проверила так предусмотрительно и надежно закрепленные на предплечьях метательные ножи — единственное оставшееся у нее оружие, покрутила на пальце, стирая пыль и грязь, кольцо-кошку, позволяющее видеть ей в любой темноте, взяла за руки принцессу и осторожно поставила на ноги. — Пошли, Селя.

— Куда?

— Придем — узнаем, — резонно проговорила царевна и положила руку принцессы себе на плечо. — Держись за меня. Не пропадешь.

Первые метров тридцать-сорок царевна шла осторожно, внимательно глядя то под ноги, то на стены, то на потолок, через каждый шаг останавливаясь и ощупывая казавшиеся ей подозрительными фрагменты кладки или исследуя пальцами щели в холодном каменном полу.

— Ты что-то ищешь? — не выдержала бесконечных таинственных остановок и полюбопытствовала Эссельте. — Что? Может, я могу помочь?

— Это вряд ли… — хмуро и недоуменно, скорее, для себя, чем отвечая на вопрос подруги, протянула Сенька. — Я ищу следы землетрясения.

— Ну, это-то как раз просто! — с облегчением, что загадочное поведение Серафимы объяснились так банально, довольно проговорила принцесса. — Я полагаю, после землетрясения в подземных ходах должны остаться завалы, расселины… ну, еще там завалы… всякие…

— Угу, должны, — согласно кивнула царевна и перевела невидимый в темноте взгляд на спутницу. — Только почему-то не остались.

— Да?..

— Да. Судя по тому, как нас трясло, в руинах должна лежать половина города, если не половина страны. Так?

— Н-ну, так… — неуверенно согласилась Эссельте.

— Ну, так вот, — сурово подытожила Сенька. — Камня с камня не сдвинулось в этом ходу даже там, где мы на стену налетели. А здесь и подавно — не то, что камни — пыль не пошевелилась!

— Д-да?.. — только и смогла выговорить на это гвентянка.

— Да, — отозвалась хмурым эхом царевна.

— И… что это значит? Что землетрясение было не таким сильным, как мы думали? Или… поверхностным?.. если такие бывают?.. Ну, когда покрывало встряхивают, кровать ведь не трясется?.. — с сомнением проговорила, поясняя примером свежепридуманную теорию принцесса.

— Боюсь, что это значит только то, что кроме как под нашим дворцом, его больше вообще нигде не было, — кисло хмыкнула Серафима.

— Что?.. — изумленно захлопала глазами Эссельте. — Как это?.. Разве так бывает?..

— Наверное, нет… — по здравому размышлению признала ее подруга, но тут же нашла лазейку в собственном решении: — Если только, наверное, оно не было вызвано магией.

— Агафон?!..

Сенька подавилась собственным смехом.

— С него, конечно, станется, но он же спал…

— Во сне? Может, ему приснилось что-то? У него ведь посох?..

— Спаси-упаси… — почти серьезно передернула плечами царевна. — Он и без посоха-то был со своей магией не подарок, а если теперь еще и… Нет. Давай оставим это на самый худой конец и будем думать дальше.

— У калифа есть еще один волшебник, — быстро вспомнила Эссельте.

— Есть, — согласилась Сенька. — Но зачем ему было нужно…

Голос ее сошел на нет, а стиснутый кулак яростно врезался в ладонь другой руки.

— Ахмет! Это он приказал! И этот драный чернокнижник…

— Но зачем? — растерянно прервала страстную речь подруги принцесса. — Зачем ему-то это?..

— Мстил? Боялся чего-то? Боялся нас? Не хотел лететь? Продался ренегатам? Гаурдаку?.. — посыпала вариантами как сеятель зернами, царевна.

Эссельте вдруг подумала о том, что, может, именно сейчас жуткий безжалостный Ахмет, или не менее жуткий и безжалостный его маг обнаруживает, что под руинами нет их тел, и решает начать поиски, и зябко поёжилась.

— Сима… пойдем отсюда… пожалуйста?.. Давай скорее найдем дорогу наверх? Мне что-то страшно стало… А тебе разве не страшно?

— Мне не страшно, — решительно ответила Сенька. — Мне злостно. И — насчет «пойдем и найдем» — пойдем и найдем. Потому что чем скорее я наложу на них обоих руки, тем лучше.

— Для кого? — робко уточнила гвентянка.

— Для них же, — много, но ничего из него хорошего не обещающе произнесла Серафима, снова положила руку принцессы себе на плечо и, поигрывая ножом и едва сдерживаясь, чтобы не ускорить шаг до бега, решительно двинулась по подземному коридору вперед.

Сначала петляющий как пьяная змея тоннель представлял собой единый безликий скучный путь, не имеющий не только боковых ходов, но и ловушек, западней и провалов, проектируемых обычно заботливыми архитекторами чтобы хоть как-то разнообразить неизвестному путнику томительно тянущиеся под землей минуты.

Но минут через сорок однообразного перемещения то вправо, то влево, то вверх, то вниз Серафима остановилась вдруг без предупреждения, и застигнутая врасплох Эссельте, налетев на нее, едва не сбила с ног.

— Что там? — нервным шепотом спросила принцесса у уткнувшегося в ее нос затылка Сеньки.

— Развилка, — так же тихо отозвалась Серафима.

— И куда нам идти?

— Давай направо.

— А почему направо?

— А почему нет?

Гвентянка задумалась над вопросом, и честно призналась:

— Не знаю… Давай направо. А что там видно?

— Пока ничего… Пол ровный, коридор прямой… пока… В конце концов, не понравится направо — вернемся налево, да и дело с концом.

На том и порешили.

И через полсотни метров уткнулись в тупик.

— И это всё?.. — разочарованно протянула принцесса, когда Сенька ей сообщила о первой неудаче.

— Н-не знаю… — неуверенно промычала царевна. — С виду всё. Но если подойти к вопросу с точки зрения здравого смысла… Зачем тратить столько сил и камня, рыть под землей такой длинный сравнительно ход, только для того, чтобы на пять минут увести с главной аллеи какого-нибудь заблудшего раззяву вроде нас?

— А, может, это ловушка?.. — вздрогнула и попятилась прижаться спиной к стене Эссельте.

— А, может, это потайной ход? — задумчиво пробормотала Серафима. — И надо только нажать правильно какие-нибудь два камня… или три… и пнуть в нужное место нужным коленом… или пяткой…

— Ай!..

— Что?!.. — вихрем повернулась на вскрик Сенька, нож наготове, и тут за ее спиной раздался тягучий низкий скрежет, от которого засвербели и зачесались зубы, и та часть стены, которая секунду назад старательно изображала тупик, так же старательно теперь повернулась вокруг своей оси, встала перпендикулярно и застыла.

В затхлый пыльный и холодный воздух коридора тут же ворвались приглушенные ароматы кухни, прогоркшего масла, копченостей, старой гари и специй.

— Я… я л-локтем уперлась в-во ч-что-то… — выбивая зубами «Камаринскую», сбивчиво и взволнованно заговорила принцесса, — и оно п-поддалось… и я п-подумала… что п-проваливаюсь… а т-тут еще… з-звуки эти…

— Тс-с-с-с… — бережно, но непреклонно зажала ей рот царевна твердой чумазой ладонью и уткнулась губами в самое ухо. — Кажется, мы наткнулись на продуктовый склад… в подвале…

— Отсюда можно… выбраться наружу? — поняла намек, убрала руку подруги и еле слышным шепотом продолжила гвентянка.

— За пределы дворца — вряд ли.

Девушки замерли, напряженно прислушиваясь, не привлекли ли ржавые фанфары, возвестившие о их новом появлении в подлунном мире, чьего-нибудь нежелательного внимания, но всё было тихо.

— Я… не хочу выходить здесь… — спустя минуту проговорила принцесса. — Может… пойдем лучше поищем дальше?..

— Пойдем, — согласилась Серафима. — Только надо теперь эти ворота закрыть. А то набегут тут всякие… вопросы будут дурацкие задавать… На что, ты говоришь, нажимала?

— Н-не знаю… — недоуменно пожала плечами Эссельте, встала и снова прислонилась спиной к стене, как стояла пару минут назад. — Я вот сюда навалилась… И вроде вот этим локтем… вот сюда… куда-то… ткнула… вот так… Или так?..

— Угу, вижу… — сосредоточенно заглядывая подмышку гвентянке, пробормотала царевна. — Камень утоплен. А как его теперь обратно вытащить, чтобы закрылось всё?

— Может, чтобы закрылось, надо надавить на что-нибудь другое? — резонно предположила Эссельте.

Сказано — сделано.

Через пять минут, когда в пределах досягаемости двух особ королевской крови не оставалось не нажатым ни одного камня, выступа и трещины, они сдались.

— Уф-ф-ф-ф… — опустилась на пол перед вызывающе распахнутой стеной Сенька и вытерла рваным грязным рукавом пот со лба. — Я сдаюсь… Если только для того, чтобы закрыть эту треклятую дверь, не надо бежать за поворот, откуда мы только что пришли…

— А, может, закрывающий механизм сломался? — в изнеможении присела рядом принцесса.

— И это радует, — загробным голосом сообщила Серафима.

— Или его можно закрыть только с другой стороны двери?

— Идиотизм, — изрекла приговор подобному конструкторскому решению проблемы Сенька. — Хотя… по идее, снаружи всё равно должна быть такая точка…

— С-снаружи?..

— Ну да. На самОм складе. Где-нибудь на стене. Рядом, надеюсь.

— П-пойдем… т-тогда… п-поищем?.. — срывающимся от страха голосом прошептала Эссельте.

— Ты можешь остаться здесь, — великодушно предложила Серафима.

— Здесь?..

Эссельте представила, как сидит в полном одиночестве в абсолютной тьме в подземном коридоре без входа и выхода, перед захлопнувшейся вдруг дверью, гадая, кто первый ее отыщет — калиф, колдун или крысы, и энергично вскочила на ноги.

— Нет, я с тобой!

— Ладно, только держись за меня, и тихо! — повелительно шепнула Сенька, положила руку принцессы на свое плечо, и мягко ступая, беззвучно двинулась вперед, в подземное царство круп и окороков.

Если в глубине души принцесса и рассчитывала, что стоит им выйти из тоннеля, как тут же вокруг станет чуточку светлее, то надежды ее не оправдались самым жестоким образом. И тихо и печально вздохнув, она отпустила воротник халата подруги и позволила усадить себя на кучу сваленных у стены пустых корзин.

Постоянно оглядываясь по сторонам в ожидании неприятностей и неприятелей, Серафима затащила в приоткрытый проход мешок с мукой — во избежание сюрпризов в виде внезапных и быстрых срабатываний закрывающего механизма — и принялась методично ощупывать в различных комбинациях прилегающие к проему камни.

Оказывается, сидеть на перевернутой на бок корзине было не так удобно, как Эссельте всегда считала. Более того, она не предполагала, что крышки и бока корзин в Шатт-аль-Шейхе из каких-то извращенных соображений делаются исключительно из очень коротких, острых, плохо закрепленных лозинок, торчащих во все стороны, очевидно, вынюхивая жертву, а отыскав, тут же принимаются царапаться и цепляться за всё, что только ни попадется в их радиус поражения.

А так как попадались им в данный конкретный промежуток времени попеременно и синхронно то ноги, то руки, то и без того немногочисленная и видавшая виды одежда принцессы, терпение Эссельте кончилось очень скоро.

А с ним и сказка «Принцесса на корзине».

Желая переменить положение многострадальных икр и всего, что находилось выше них, гвентянка приподнялась слегка, повернулась, нечаянно зацепилась рваным подолом за выставляющуюся острую ветку…

Сухой упругий шершавый стук десятков падающих, ряд за рядом, корзин заставил Сеньку подскочить, развернуться… и молниеносно прикрыть глаза от яркого, резанувшего их света левой рукой.

Правая в это время не менее молниеносно метнула как по волшебству оказавшийся между пальцами нож в источник света.

Если бы светящийся шар висел у распростертого на полу человека не над головой, а у лица, одним выпускником ВыШиМыШи в следующий миг стало бы на Белом Свете меньше.

А так, пролетев сквозь комок желтоватого сияния, нож смачно воткнулся по рукоятку в копченый бараний бок в нескольких метрах от испуганно вытаращившего глаза волшебника, а внезапное освещение мигнуло и погасло…

Но не прежде, чем Серафима, подобно стеллийской богине мщения Грампии, обрушилась на невесть откуда взявшегося подозреваемого во всех смертных и бессмертных грехах сулейманина.

Только быстрая реакция не позволила ему тут же превратиться в осужденного, приговоренного, а, заодно, и в приконченного.

— Не выдавайте меня!!!.. — успел сиплым шепотом выкрикнуть он, и второй нож царевны в последнюю секунду завис в сантиметре от его горла.

— Кому не выдавать? — убедившись, что поверженный в прах и муку оппонент не обнаруживает ни малейшего желания оказать сопротивление — ни физическое, ни метафизическое — практично уточнила Сенька. — И сколько за тебя дадут?

— Не знаю… — жалко вздрогнул под ее рукой чародей. — Но если меня схватят… мне отрубят голову… как Казиму…

— Кому? — строго переспросила царевна.

— Тому парню… который хотел занять мое место… злой колдун, его назвали… а он не злой был… просто дурак… и в ВыШиМыШи поступить не смог… тут учился… в училище техники профессиональной магии… и всегда мне завидовал… и злился… что не его на эту вакансию приняли… а меня…

— Которого казнили за то, что он наводил темные чары на калифа и его дворец? — раздался из темноты настороженный голос Эссельте.

— Да, да, тот самый!.. — обрадовался пониманию вопроса сулейманин.

— А тебя за что Ахмет ищет?

— Он… меня… — моментально снова сжался в комок страха и нервов чародей. — Он обвиняет меня, что это я устроил землетрясение, под которым погибли его иноземные гости…

— А это не так? — вернулась к реальности из волшебных сказок сомнительной достоверности и процедила сквозь зубы царевна.

— Н-но… вы же живы?.. — растерянно пробормотал юноша.

— Сама знаю, — любезно сообщила Сенька, снова вспомнила об Иване — словно кислотой в открытую рану плеснула — и холодная сталь короткого, но очень острого лезвия плотно прижалась к шее злосчастного волшебника. — Это ведь ты по его приказу устроил…

— Нет!!! Сулейманом премудрым клянусь — нет!!! Не я, не я, не я!!!.. — испуганно заверещал тот.

— А кто еще-то, кроме тебя, отличник драный? — истекая ядовитым сарказмом, ласково проговорила царевна, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закончить эту нелепую беседу скоро и бесповоротно.

— Не знаю!.. — всхлипнул отчаянно опальный волшебник. — Но я не виноват, честное слово, не виноват! Я это землетрясение даже не почувствовал, и даже не знал о нем! Я вообще готовил световое шоу на завтрашний вечер у себя в лаборатории, когда под окнами случайно услышал, как сотник Хабибулла приказывал стражникам найти меня и арестовать, потому что я… я… Но ведь я этого не делал!!!.. Честное слово!!! И не смог бы, даже если бы и захотел!!!..

— Почему? Ты же маг, с красным дипломом…

— Я по направлению учился! От старого придворного чародея, премудрого Сейфутдина ибн Сафира, который три месяца назад умер! И с первого курса у меня специализация была на кафедре изысканных удовольствий, шесть пар в день, плюс практические, плюс самостоятельные, плюс лабораторные и факультативы — я их все посещал!.. А еще контрольные, проверочные, корректировочные, курсовые, рефераты, диплом, госы!.. Зато сам господин ректор Уллокрафт сказал, что любому монарху Белого Света иметь среди своих придворных такого мага, как я, будет сплошное изысканное удовольствие!..

Серафима задумалась.

То, что произошло в гостевом дворце сегодняшней ночью, к изысканным удовольствиям не смог бы отнести даже самый извращенный ум.

— А почему ты именно здесь спрятался? — воспользовавшись продолжительной паузой, мягко спросила принцесса.

— Никуда больше не смог пробраться… — удрученно вытянулась круглая физиономия чародея. — Везде была стража, искали меня… Только на кухню дорога была еще свободна… А подвалы эти огромные… и навалено тут столько всего… и я подумал, что, может, я тут отсижусь… а когда всё уляжется… и если меня не найдут… может… я смогу незаметно… как-нибудь…

Давление ножа, неожиданно для понурого мага, сначала ослабло, а через секунду исчезло совсем. Локоть Сеньки убрался с его груди, а вместо этого за руку его схватила ее рука.

— Вставай, отличник…

— В-вы… больше не думаете, что я?.. — изумился юноша.

— Если бы ты действительно мог превратить за несколько минут целый дворец в груду развалин так, что никто вокруг этого не почувствовал, ты не стал бы прятаться от какой-то стражи под корзинами в подвале, как нашкодивший кот, — неохотно признала его непричастность к происшедшему царевна.

Не зная, то ли радоваться ему, получив такое суждение, то ли обижаться, специалист по изысканным удовольствиям послушно сжал протянутую ему руку и неуклюже поднялся.

— Как тебя зовут? — спросила из темноты принцесса.

— Абуджалиль, госпожа, — с галантным поклоном в сторону голоса ответил сулейманин. — А вас…

— Абуджалиль!!!..

Беглецы замерли.

— Абуджалиль, отзовись!!! Тебе не спрятаться от нас!!! Мы всё равно тебя найдем!!! Выходи лучше подобру-поздорову!!!

Грубый сиплый голос доносился довольно издалека, приглушенный многочисленными столкновениями с сотнями колбас, окороков, мешков, тюков и ящиков, и царевна в который раз подивилась, насколько велик может быть продуктовый склад такого огромного дворцового комплекса, как этот.

Реакция молодого волшебника на вызов была несколько иной.

— Они узнали, что я здесь!.. Я пропал!.. Я погиб!.. Я покойник!.. — осев на колени и исступленно ломая руки, жалобно зашептал он. — Премудрый Сулейман, помоги мне, помоги!..

— Они — это кто? — тихо, но строго прервала поток самооплакивания Сенька.

— Это сотник Хабибулла со стражниками… Они обыскали все, и пришли сюда… я погиб…

Вдалеке, за редутами из расфасованных по коробам припасов, вспыхнул большой огонь, тут же рассыпавшийся на несколько маленьких, не больше светлячков, неспешно расползшихся в разные стороны, — это с десяток стражников с факелами разбрелись по огромному хранилищу в поисках забившейся в какой-то темный угол загнанной, но упрямо не сдающейся жертвы.

— Якорный бабай… — обреченно прошептала Серафима. — Сейчас они сюда заявятся, а у нас ход нарастапашку…

— Какой ход? — с надеждой встрепенулся маг.

— Подземный, кабуча ты сулейманская! — огрызнулась Сенька. — А ты думал, мы сквозь землю сюда просочились, как привидения?

— Но тогда мы спасены!!!

— Спасены, — угрюмо подтвердила царевна. — Если сумеем его закрыть за собой. А иначе полдворца через десять минут будет за нами охотиться.

— За вами? — опешил сулейманин. — Зачем?

— Чтобы добить, наверное, — коротко хмыкнула она.

— Добить?.. Вас?.. — изумленно вытаращил глаза юноша. — Но зачем?! Кто посмел?!.. Если кто-то вас обидел, вы можете пожаловаться его сиятельному величеству!..

— Сима, а и вправду?.. — взяла ее за плечо принцесса. — Почему бы нам не пойти к калифу Ахмету и всё не рассказать? И заодно скажем, что Абуджалиль не виноват!

— Пожалуйста?.. — устремил умоляющий взор на голос волшебник.

— Нет, — решительно и одним словом отвергла обе идеи Серафима. — Хотите верьте, хотите нет, но копчиком чую — не надо этого делать.

— Почему?..

— Не знаю. Всё. Переговоры окончены. Пойдем. Раз дверь всё равно не закрывается, не будем время терять.

— Но погодите… Я же как раз недавно читал в записях предшественников премудрого Сейфутдина ибн Сафира, как открываются и закрываются секретные двери дворца! — радостно затрепетал голос Абуджалиля. — Только в разных местах по-разному… и, откровенно говоря, я не запомнил, где и как, потому что даже сам премудрый Сейфутдин ибн Сафир не знал, где хотя бы одна такая дверь расположена, а забивать голову бесполезной информацией, когда…

— Вон там она расположена, вон там!!! — яростно прошипела Серафима в ухо пристыженно прикусившего язык чародея, схватила его за шкирку и потащила к зияющему тьмой проему. — Ищи!!!

— Но я не вижу…

— Держи.

На палец сулейманина было нахлобучено странное маленькое колечко, и сразу темнота перед его глазами как будто побледнела и потеряла цвет.

— Трудись, чернокнижник… Да быстрей!

— Угу…

Чернокнижника не надо было уговаривать: из угла в угол по всему хранилищу беспорядочно перемещались огни факелов и доносилась оживленная перекличка усердно перерывающих (А иногда и пережевывающих — когда еще доведется отведать, что подают на стол его сиятельному величеству, высокородным придворным и гарему?) элитные калифские припасы стражников.

И один из них, хоть неспешно, и непрямо, но перемещался сюда.

Серафима подтолкнула принцессу в ту сторону, где, по ее мнению, должна была находиться заклинившая дверь, а сама, взяв наизготовку предусмотрительно извлеченный из туши нож, заняла оборонительную позицию за углом стены из тугих и длинных мешков с мукой.

Бредущий в их сторону свет задержался на полминуты на одном месте, потом на другом, затем пропал из виду ненадолго — похоже, факелоносец то ли искал Абуджалиля в щели пола, то ли присел втихаря за ящиками схарчить чего-нибудь эксклюзивного…

— Скоро ты там? — нетерпеливым шепотом бросила через плечо Сенька.

— Н-не знаю… н-наверное… с-скоро… н-не поддается… п-почему-то… — донеслось приглушенно с той стороны, где незадачливый чародей пытался расколоть секретный код династии Амн-аль-Хассов.

— Давай быстрей!..

— Ага… Я с-стараюсь…

Никак не комментируя его старания чтобы не нарушать концентрации объекта, но, главным образом, чтобы не культивировать в нем стратегический межконтинентальный комплекс неполноценности (Хоть и очень хотелось), царевна закусила губу и тревожно устремила взгляд на вынырнувший из-за своего временного укрытия и снова поплывший медленно в их сторону факел.

«Сверни куда-нибудь, сверни, сверни, вернись, уйди, передумай, проваливай отсюда к бабаю якорному, проваливай, проваливай, проваливай…» — умоляла про себя Сенька не видимого из ее засады хранителя дворцового покоя, но без толку.

Свет, снова задержавшись ненадолго над желтыми коробками слева, через минуту стронулся с места и поплыл к ним.

— Быстрее, ты, чудодей, быстрее!!!.. — прошипела она снова, но лишь исступленное пошлепывание камней было ей в этот раз ответом.

А факел в это время обогнул остров из бочонков с соленьями, преодолел бруствер из сеток с луком, быстрым шагом прошел вдоль мучной крепостной стены, и шагнул за угол.

— Ах, вот ты… — только и успел сказать он, как из темноты прыгнуло ему на грудь нечто разъяренное, повалило на пол, выбив факел из рук, приставило к голу нож… и замерло.

— К-кабуча… — скривившись болезненно, словно поранившись о собственное оружие, простонала Сенька. — Обязательно это должен был быть ты…

Желто-оранжевый неровный свет озарил ее страдальчески исказившееся лицо…

— О прекрасная пэри, острота чьих слов может соперничать лишь с остротой ее кинжалов… — расплылся в умильной улыбке Селим Охотник.

— Если пикнешь громко — прирежу, — скроив зверскую мину, пообещала царевна, с тоской душевной сознавая, что убить этого болтливого, добродушного служаку, приветствовавшего их первым на сторожевой башне, а теперь еще и назвавшего ее прекрасной кем-то там, не сможет никогда.

— Молчу, молчу, о чудесная волшебница очей и стали, что искусно пришла на помощь старому солдату в миг нужды!.. — пылко поспешил ее заверить Селим, мечтательно завел глаза под лоб, и страстно прошептал:

Щеки Сеньки, впервые в своей богатой на сюрпризы и новые впечатления жизни получившей сходу такой замысловатый, да еще и поэтический комплимент, зарделись, но полностью отдаться блаженству заслуженной благодарности мешал один нудящий и зудящий на грани понимания момент.

— А причем тут… этот?.. Набит? Напит? Карбид? — одолело любопытство, и царевна нехотя признала свое культурологическое бескультурье.

— Набид, наш любимый напиток, — охотно пустился в пояснения стражник, — Вообще-то, он делается из фиников и изюма. Но я люблю, когда моя жена добавляет туда еще и инжир и курагу…

— Компот! — обрадовалась пониманию Серафима.

— Для взрослых, — со сладкой улыбкой согласился и подмигнул лукаво Селим.

— А, брага! — довольно ухмыльнулась Сенька. — Так бы сразу и говорил!

— «Брага» здесь не в рифму, о возвышенная пэри моих очей, — виновато заморгал сулейманин, и тут же физиономия его приобрела вид грустный и огорченный. — Но если тебе не пришелся по вкусу незрелый плод моих тщетных усилий…

— Нет, что ты, он очень… — Сенька смущенно поискала подходящее слово, и нашла: —…вкусный!

— О, слова твои — шербет для моей жажды! — отлегло от сердца Охотника, и он снова заулыбался. — И как же я безгранично рад, что после того, что случилось ночью, ты жива и здорова! А подруга твоя, небесная гурия с лицом, лишающим мужчину разума, покоя и сна?..

— Там, где-то рядом с Абуджалилем, — мотнула в сторону головой царевна, и тут же замерла. — А… остальные наши? Ты что-нибудь знаешь про…

— О, да, конечно, дивная пэри! Все они спаслись благополучно на ковре-самолете, равного которому не знала еще не только просвещенная Сулеймания, но и весь Белый Свет!

— Все четверо? — напряженно подалась вперед Сенька, боясь поверить желанной новости.

Селим наморщил лоб, словно припоминая полузабытые мелкие подробности, и уверенно кивнул, чуть не покончив жизнь самоубийством (Хорошо, что Сенька успела вовремя отдернуть нож):

— Да, все. Двое были без сознания, а двое — живы и здоровы, и боролись до последнего. Один, который утром был с рогами, здоровый, как ифрит, все время кричал, чтобы ковер… его ведь зовут Масдай, да?.. вернулся за вами, но…

— Боролись? — едва успокоившись, Серафима снова встревоженно свела брови. — С кем?

К ее удивлению, такой простой вопрос вызвал у старого Селима тяжелый ступор.

— Я… я… я… не знаю… не могу сказать… — сбивчиво забормотал он и отвел неловко глаза. — Я… не понял…

— Что? — яростно вцепилась царевна в обшитую стальными пластинами кожаную рубаху стражника. — Что ты не понял? Что не знаешь?

— Я… не могу сказать…

Лицо Охотника стало потерянным и несчастным.

— Не скажу… не могу… Не могу, о дивная пэри, даже рискуя навлечь на свою бессчастную голову громы и молнии твоего справедливого гнева — не могу!

— Но почему? Почему?!..

С того конца подземелья, где оставался стоять, подобно языческому истуканчику, сотник Хабибулла, внезапно раздался топот подкованных сапог, спускающихся сверху по лестнице, звон алебард и кольчуг, голоса — негромко, но быстро что-то выговаривающие, и почти сразу же за этим — протяжный крик знакомого противного голоса:

— Сели-и-и-им!!!

Стражник застыл.

— Селим, сюда иди срочно! Его превосходительство караул-баши желает тебя видеть незамедлительно, старый болван!

— Молчи! — прошипела ему на ухо Серафима, нож снова наготове, но Охотника не надо было ни уговаривать, ни даже дополнительно запугивать.

Даже при скудном рваном свете коптящего на полу факела царевна заметила, как налилось смертельной бледностью смуглое до черноты лицо сулейманина и расширились испуганно и жалобно карие глаза.

— Что с тобой? — встревожилась Эссельте.

— Я пропал… я погиб… я покойник… — обреченно выдавил Селим вместо пояснения.

— А еще что? — поборола чувство дежа-вю и терпеливо уточнила Сенька.

— Он… видел… что я видел… — словно не слыша адресованного ему вопроса, продолжал шептать стражник. — Я так и думал… так и думал… что он заметил… О, премудрый Сулейман, насколько ты был всеобъемлющ и разумен, настолько раб твой Селим скудоумен и туп… И зачем только я поперся в этот проклятый сад в эту треклятую ночь…

— Сели-и-и-и-и-им!!! Отзовись!!! Ты что, оглох, олух?! Зовите его, зовите все!!! Колдуна найдете потом! Ищите Селима!

И бескрайние, погруженные во мрак и какофонию запахов просторы склада огласились нестройным хором голосов, выкликающих наперебой имя сокрушенного одному ему понятным горем Охотника.

— Это конец пришел моему земному пути… — убито промолвил старый стражник, обмяк под жесткой хваткой Серафимы как полупустой мешок с мукой, и в тоске и унынии зашептал нараспев, будто читал некролог над собственной могилкой:

— Слушай, Селим, ты можешь хоть теперь внятно сказать, что случилось? — сердито тряхнула его за грудки царевна. — Какой дворец? Каких сердец? У меня с тобой скоро у самой сердечный приступ наступит! Какой конец? Отчего?

В ту же секунду из-за спины ее раздалось ликующее шипение специалиста по удовольствиям:

— Ура, заработало!!! Почтенные девы, скорее сюда!!! Я нашел! Я смог! Я закрыл! То есть, не закрыл, потому что тут мешок мешается, но иначе бы закрыл!..

— Молодец, только мешок убирать не надо, сейчас идем! — быстро бросила через плечо Сенька и нетерпеливо воззрилась на окончательно поникшего бритой головой стражника.

— Кончай страдать, батыр. Пошли.

— Ты выдашь меня моим палачам, о пресветлая пэри?.. Да, соверши это славное дело, обрушь все кары Белого Света на почти седую голову… если бы она не была почти лысой… ибо старый Селим заслужил всё это, и даже больше, своей непроходимой глупостью… О, сколько раз твердили Селиму…

— Интересно, когда в этой дурацкой стране громко и в самое ухо людям говорят, что за спиной у них открытый подземный ход, по которому можно сбежать, хоть один человек здесь может среагировать адекватно?! — не выдержав второго подряд испытания, яростно прорычала Сенька, вскочила на ноги и бесцеремонно ухватила за рукав потерянного и жалкого сулейманина.

— Вставай, кабуча ты сулейманская!!! Оторви от пола свои штаны и двигай ногами, пока тебя не повязали!!! Подземный ход закрывается через десять секунд! Считаю до трех! Отсчет пошел!!! Раз… два… два с половиной… два с четвертью… два с хвостиком… два на краешке… два на ниточке…

— Подземный ход?.. Подземный ход?! — словно очнулся вдруг ото сна стражник.

— Да, да, да! Два на волосиночке…

— Так что же ты раньше молчала, о дивная пэри моей мечты?!..

История, стыдливо рассказанная Селимом, подтвердила как самые худшие опасения Серафимы, так и едва зарождающуюся среди северных дам репутацию старого стражника.

Сменившись с караула когда уже изрядно стемнело, Селим, воровато оглядываясь, тихонько пробрался в сад, окружающий Малый Круглый гостевой дворец, нарубил саблей с десятка клумб огромную охапку роз, и стал уже прокрадываться ко входу, чтобы, разделив пополам, совершить возложение цветов, так предусмотрительно выращенных тут трудолюбивыми садовниками, в два адреса, как вдруг случайно заметил в открытой арке входа движение. И из темного, как городская аллея, холла вышел, оглядываясь не менее воровато, чем сто Селимов, сам калиф.

В панике выронив букет, стражник юркнул за ближайшее дерево, габаритами своими позволяющее скрыться его далеко уже не юношеской фигуре, и притаился.

Отойдя на несколько метров от дворца, Амн-аль-Хасс повернулся к нему лицом и слегка притопнул.

Тому, что происходило дальше, заслуживающие до сих пор всяческого доверия глаза Охотника верить отказывались даже после того, как он их несколько раз протер кулаками, промыл из фонтана и просушил рукавом. Ибо увидел он, как в такт каждому притопу правителя благословенной Сулеймании неподвижный доселе, как и все его порядочные собратья дворец стал сотрясаться и рушиться, пока, наконец, не обвалился совсем. Почти одновременно с этим из руин вылетел ковер-самолет гостей, покружил, борясь с невесть откуда взявшимся самонаводящимся оперативно-тактическим ураганом, и улетел в сторону города.

— …едва они пропали из виду, я развернулся и побежал из этого сада так, будто сам правитель нашей страны гнался за мной с ветрами и землетрясениями в зажатых в гневе кулаках… Старый Селим, может, и выжил из ума, но сообразить, что если калиф узнает, что кто-то его видел, когда он колдовал… Или, если быть совсем точным, что я его видел, когда он колдовал… На это мозгов у меня еще хватило. По-правде, я думал, что, если даже он найдет цветы, то всё равно не узнает, кто их тут уронил…

Сумбурный рассказ сулейманина на этом месте уныло сошел на нет.

— Не расстраивайся, Селим, — утешающее похлопала его по плечу Серафима. — Мы тут тоже много чего думали… даже еще час назад… не ты один…

— А розы… какого они были цвета? — смущенно поинтересовалась принцесса из-за спины Охотника.

— Алые как летний закат… янтарные точно финиковый мед… — с готовностью принялся перечислять сулейманин, полуприкрыв блаженно глаза, — были бежевые словно топленое молоко… белые, подобно крыльям гордого лебедя… бордовые, будто терпкое вино Тарабарской страны… розовые, что твои ланиты, о волшебная гурия северных садов рая…

— Как красиво… — мечтательно вздохнула Эссельте. — А как они, наверное, пахли… аж голова кругом пошла… Я так люблю розы!.. Спасибо…

— Был рад осветить ваш пасмурный день скромным теплом моего сердца… — галантно взмахнул факелом и потупился Селим.

— И калифского цветника, — с присущей ей любовью к истине в самые неподходящие для того моменты, автоматически добавила царевна.

Пройдя еще несколько метров, беглецы остановились перед новой развилкой.

Одна ветка коридора шла прямо и вперед, другая — налево и вверх.

— Куда идем? — спросила зачем-то у товарищей по несчастью Серафима, словно те без нее ходили этими кротовыми тропами каждый день по три раза.

Селим и Абуджалиль озадачились вопросом всерьез.

Один — скрестив руки на груди, другой — зажав в щепоти подбородок, принялись они тщательно и подробно обсуждать, куда бы могли привести оба этих коридора.

— Мы вышли со склада, прошли сначала так, потом так, затем свернули сюда и сюда, значит, этот идет в сторону овального бассейна, а правый — к зимнему дворцу, — изображая руками план дворцового комплекса Амн-аль-Хассов, горячо убеждал собеседника стражник.

— Нет, мы там повернули не сюда, а слегка туда, значит, этот ход должен вести к беседке Успокоения, а правый — в гарем… — не уступал юный волшебник.

— В гарем?.. — вспыхнули неземным огнем очи Охотника.

— …а, значит, нам там делать нечего, — с тайным вздохом томной грусти подытожил выпускник кафедры удовольствий.

— Ты, Абуджалиль, за себя говори, — сурово проворчал Селим, но настаивать не стал, а вместо этого передал с поклоном факел Серафиме, пристроился бок о бок с молодым специалистом, поставил в воздухе высвободившуюся ладонь стеночкой у своей груди, и снова начал:

— Смотри, о неразумный вьюноша. Склад у нас здесь. Когда мы вышли из того ответвления, главный тоннель шел вот так…

В конце концов старому служаке удалось убедить всех, включая себя, что если пойти по правому коридору, то пройдут они сначала мимо зимнего дворца, потом — под площадью ста фонтанов — и, в конце концов, выйдут прямиком за территорию обширного как город дворцового комплекса.

— …и окажемся в какой-нибудь лавке, караван-сарае или доме — да какая разница, где!.. Нам лишь бы выбраться отсюда, а там — ищи песчинку в пустыне! — закончил на оптимистической ноте речь в защиту своей версии их дальнейшего маршрута старый стражник, и Абуджалиль сдался.

— Хорошо, хорошо, Селим-ага, — покорно вскинул он ладони и замотал головой в знак капитуляции. — Вы служите тут раз в сорок дольше меня. Наверное, вам виднее.

— Естественно, мне виднее, — самодовольно усмехнулся служитель порядка, забрал догорающий и неистово чадящий факел из рук Сеньки и важно, будто выиграл не спор, а битву, возглавил нестройную процессию.

К несчастью, очень скоро выяснилось, что победа Охотника была пиррова — коридор, на который возлагалось столько надежд, обрывался пыльным тупиком метров через триста.

Даже по самым оптимистичным предположениям Селима для того, чтобы хотя бы добраться до дворцовой стены, нужно было пройти расстояние раза в три большее.

— Возвращаемся и идем к тому коридору? — царевна вопросительно обвела глазами разочарованные лица туземных советников.

Селим выглядел так, словно его радужные теории побега провалил не какой-то безликий подземный ход, а его самый лучший друг.

— Возвращаемся… — подавленно выдавил он, протягивая дотлевающий черно-оранжевым факел волшебнику.

— Погодите, а, может, это не тупик, а еще одна потайная дверь? — пришла в голову Эссельте не слишком оригинальная, но весьма своевременная мысль. — И стоит ее открыть?

— Зачем, о прелестная гурия? — недоуменно уставился на нее стражник. — Чтобы нас увидели?

— Селим, сейчас ночь, все спят, кто там нас увидит! А мы заодно убедимся, что идем… то есть, шли… в правильном направлении!

— Д-да?..

Сулеймане переглянулись, посмотрели на Серафиму и, получив одобрение этого плана действий за неимением лучшего, взялись за дело.

Факел, как символ мужского лидерства их маленького отряда, снова поменял руки, а освободившиеся пальцы юного чародея взялись за ставшее уже привычным дело постукивания и пошлепывания камней в поисках «ключа».

На этот раз притворяющаяся каменной стеной секретная дверь поддалась уговорам адепта магии быстро. И не успели девушки соскучиться и начать жалеть, что вообще подали эту идею, как панель скользнула и полностью ушла вбок, оставив вместо себя узкий прямоугольный проем, заполненный густым мраком, присыпанным сверху, как шоколадный кекс — сахарной пудрой, далекими звездами.

Честно выполнивший свой долг факел мигнул в последний раз и погас, оставив после себя на сетчатках избалованных светом глаз разноцветные блики, и окружающий мир, так и не успевший заметить их нежданное присутствие, снова погрузился в темноту.

— Где это мы?.. — нервно прошептал Абуджалиль, то исступленно моргая отказывающимися привыкать ко тьме очами, то яростно протирая их кулаками.

— В зимнем дворце? — неуверенно предположил Селим, старательно проделывая те же операции, что и его соотечественник.

— Народу тут ночью много бывает? — настороженно прошептала Сенька, так же бестолково мигая и жмурясь.

— Никого, — тихо проговорил Охотник. — Сейчас не сезон. На весну, лето и осень его закрывают — слишком много окон на юг, слишком жарко…

— А еще тут какое-то тряпье в углу понавалено… вроде…

— Ремонт идет, — коротко сообщил стражник.

— Крышу уже своротили? Вон какая дыра…

— Крыша на месте, — снисходительно усмехнулся иностранному архитектурному невежеству сулейманин. — И это не дыра, о загадочная северная пэри. Это называется «окно в небо»…

— А как же дождь?

— Так ведь для того и делаются они, о удивительная пэри холодных краев! Представляете, как приятно промокнуть раз в семь-десять лет хоть на пять минут!.. Я слышал, они были придуманы специально для тех, кто боялся пропустить это восхитительное водяное явление, — любезно сообщил старый стражник. — Вдруг, пока ты выбегаешь из дома, он уже закончится?

— У нас такие бы делались для тех, кто боится пропустить солнце, — со вздохом прошептала принцесса.

— Окно в небо?.. — словно очнувшись, переспросил вдруг юный выпускник ВыШиМыШи.

— Ну да, — удивленный вопросом оттуда, откуда его было быть не должно, вежливо прошептал в его сторону Охотник. — Окно в небо.

— Окно в небо?.. — словно непонятливый, снова недоуменно повторил он себе под нос. — Окно в небо?..

Тем временем принцесса нетерпеливо ткнулась Сеньке губами в ухо.

— Что ты еще видишь?

— Да ничего пока не вижу… д-дура старая… потаращилась на огонь… молодец… ума хватило… — раздраженно прошипела сквозь зубы Серафима, и вдруг замерла.

Фразы Абдуджалиля «А разве в зимнем дворце есть окно в небо?» и Сенькина «Тс-с-с-с!!! Ложись!!! Кто-то идет!!!» прозвучали одна за другой, и все четверо тут же бухнулись — кто на пол, самые удачливые — сверху импровизированной кучи-малы — и застыли, трое исподтишка кося на усеянное звездами небо в центре потолка.

Дальше события происходили почти синхронно.

Куча тряпок в дальнем углу неожиданно приподнялась и испуганным женским голоском вопросила: «Кто здесь?».

Просочившаяся из коридора крадущаяся тень рывком отделилась от стены и метнулась на голос.

При свете далеких звезд в руке ее блеснул огромный, жуткого вида кинжал.

Сенька, не терявшая ни на миг из виду театр боевых действий, почти рефлекторно выбросила вперед руку, и метательный нож маленькой молнией устремился к антиобщественно настроенной тени.

Далее последовал короткий тихий всхрип, глухой стук падающего тела и, после секундного замешательства — душе- и ушераздирающий, как сирена воздушной тревоги, визг — сначала одиночный, но уже через пару мгновений подхваченный несколькими десятками женских голосов.

— Премудрый Сулейман… — не веря себе, словно кот, которого намереваются утопить в сметане, мученически простонал откуда-то из-под Серафиминого локтя Селим. — Прости нас, грешных… Мы не в зимнем дворце…

— А где? — тупо поинтересовалась слева Эссельте.

— Мы в гареме…

— Проводники, прабабушку вашу сулейманскую за ногу!!!.. — взрыкнула яростно царевна, вскочила, хватая за шкирку гвентянку, чтобы бежать в спасительное укрытие потайного хода…

И остановилась.

Стена за их спинами под портьерой с цветочным узором была девственно ровна и чиста, без единого намека не то, что на сдвижную панель или секретный коридор за ним, но и на банальные трещины, царапины или неровности.

Ход пропал.

— Кабуча… — вырвалось у ней потрясенное, и хотя остальные в полной почти тьме не видели подробностей, по тону ее голоса и без них было понятно, что на сей раз забавница-судьба припасла им не простую гадость, но нечто на редкость выдающееся и монументальное.

А вокруг уже поднялся не просто беспорядочный ор, но полноценный переполох.

Снаружи забегали-замелькали грузные фигуры евнухов в струящихся балахонах и с зажженными наспех лампами. Перестав для разнообразия вопить, жены и наложницы калифа высыпали наружу и заметались, сталкиваясь, спотыкаясь и перепуганно гомоня наперебой и на поражение. Зазвенела переворачиваемая в панике посуда и мебель, беспорядочно зашлепали туфли и босые ноги по мрамору и коврам…

— Кто кричал?..

— Где кричали?..

— Кто слышал?..

— Где началось?..

— Все в порядке?..

— Все живы?..

— Так кричали, так кричали!..

— Будто режут!..

— Кого режут, кого режут?..

— Кто кричал?..

— Где кричали?..

— Я не смогу ничего открыть, я всё забыл!.. У меня руки трясутся!.. — жалко пискнул обладатель красного диплома в ответ на попытку царевны подтащить его к пропавшей двери.

— А голова не отваливается? — угрожающе напомнила Сенька.

И напрасно.

Юный маг схватился за голову, будто она и в самом деле устремилась поучаствовать во всеобщей суматохе в роли футбольного мяча, опустился на пол и тихонько заскулил.

— Трус!!!..

— Я пропал…

— Абуджалиль, сынок, не позорь…

— …я погиб…

— Юноша, ты смелый, ты отважный, ты спокойный…

— …я покойник…

К этому времени, поняв всю непродуктивность своей суеты, евнухи остановились посреди огромного общего зала, разгороженного не доходящими до потолка стенами на отдельные комнатки с занавешанными полупрозрачными портьерами входами, и самый сообразительный из них провозгласил властным фальцетом:

— Внимание, перекличка!!! Все выходят из будуаров сюда!!! Услышав свое имя, каждая женщина должна громко и четко воскликнуть «Здесь!» Всё понятно?

— Всё!!! — грянул дружный женский хор.

— Все вышли?

— Все!!!

— Помощник старшего евнуха… меня… Наргиз Гололобый… список у тебя?

— Да, господин старший евнух!

— Читай!

— Кхм-км-кхм… Абир!

— Я тут, со мной всё в порядке!

— Анбар!

— А я думаю, это Абла кричала!

— Абла!

— Нет, это не я! А по голосу — Варда!

— Не кричала я, не кричала!

— Варда, это ты?

— Я, голубь, я!

— Кричала ты?

— Нет, кричала не я! Это, вроде, Анбар голосила!

— Сама ты голосила!!! Вафа это была, Вафа!

— Да тихо вы!..

— Что-о-о-о?!

— Да как ты смеешь?!..

— Да что ты сказал нам?!..

— Да кто тебе…

— Да тихо вы говорите слишком, слышно плохо, вот что!.. Прости, Сулейман…

— А-а-а…

— Наргиз, отставить разговорчики! Дальше читай список!

— Да, господин старший евнух… Слушаюсь, господин старший евнух… Вафа!..

— Я тут, Наргиз-ага!

— Видад!

— А меня пропустили!..

— И меня!

— И меня!..

— А я здесь!

— И я! Только меня не кричали!

— Ну и что, меня тоже!

— До тебя еще очередь не дошла, Зайна!

— А до тебя так дошла!

— Премудрый Сулейман…

— Отсутствует!

— Абла, опять твои шуточки?

— А почему чуть что — сразу Абла?!

— А почему это ее два раза выкрикнули, а меня опять пропустили?!

— Ну, почему, почему в юности я не стал искать легких путей, и не пошел в укротители львов, или в заклинатели змей, или в глотатели мечей, о премудрый Сулейман?!..

— Пикнешь громко — убью…

Последняя фраза принадлежала грозно оскалившейся Серафиме, и не была услышана никем, кроме той, кому она была адресована.

— Кто… вы?.. — срывающийся от страха шепот был еле слышен на фоне гомона и выкриков в центре зала гарема.

— Мимо проходили, — правдиво ответила на вопрос Сенька. — А ты кто?

— Я… наложница его сиятельного величества… калифа Сулеймании… Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса… И меня… зовут… Яфья…

— Значит, перекличка до тебя не скоро дойдет.

— А… откуда… ты знаешь?

— Шаман, однако, — усмехнулась царевна и повернулась к Селиму.

Тот за ее спиной при просачивающемся через газовую портьеру скудном свете немногочисленных тусклых ламп придирчиво ощупывал и осматривал одетого во всё черное ассасина, пытаясь определить, кто же возжаждал на ночь глядя крови скромной наложницы правителя Сулеймании.

У закрывшейся двери потайного хода Эссельте старалась привести в чувство молодого отличника.

У Селима дела шли успешней.

По тому, как вытянулось лицо, встопорщились усы, и округлились его глаза, было видно, что даже слишком успешно.

— Ну, что?.. — вопросительно мотнула головой Сенька.

— Это сам тайный палач его сиятельного величества, о всеведущая пэри, — бледнее на несколько тонов и нервнее на несколько делений, чем до изысканий, тихо проговорил Охотник. — Для особых поручений. Ассасин. Из ордена убийц. Видите, у него кинжал из двуцветной дар-эс-салямской стали… с клеймом…

И, благоговейно сжимая изысканный клинок в узловатых пальцах, стражник по мере сил и освещения старательно продемонстрировал царевне и красно-черную сталь, и выгравированное клеймо — крылатого верблюда, прижимающего маленькими кривыми ручками к груди устрашающего вида кинжал.

— Для лиц, особо не угодивших? — догадливо уточнила царевна.

Он кивнул.

Яфья лишилась чувств.

— Еще тебя не хватало, вдобавок к этому кудеснику недоделанному… Интересно, что она такого могла увидеть? Или натворить?.. — досадливо прикусила губу Серафима и раздраженно покосилась на сцену у пропавшей двери, зашедшую, похоже, как и группа беглецов несколькими минутами ранее, в полнейший тупик.

А тем временем перекличка в общем зале гарема вошла в колею и, хоть со скрипом и визгом, но приближалась к логическому завершению.

— Рафа!

— Рафа здесь, Наргиз-ага!

— Сабира!

— Тута я, тутечки!

— Самиха!

— Здесь, здесь, здесь, вон я, за Аблой стою, в синем платье с золотым шитьем, рукой тебе машу! Зайна, перестань махать, это я машу, а не ты!

— Я не тебе машу!

— И я не тебе, но ты можешь минутку не помахать?

— И я так уже целую минуту не машу — с тобой препираюсь!

— Да отметил я уже тебя, Самиха, отметил, успокойся…

— А ты не Зайну второй раз отметил? Она тоже в синем платье, только у нее шитье дешевое, простая нитка, под золото крашенная! А она думает, что про это не знает никто!

— Выскочка!

— Деревенщина!

— Мотовка!

— Крохоборка!

— Язва!

— Геморрой!..

— ЦЫЫЫЫЫЫЫЫЦ!!! Сулейман премудрый… и за что мне это всё… Самия?

— Рядом! Сзади! Сбоку!..

— К-кабуча… — прошипела Сенька. — «С» уже скоро кончится… м-м-м-м-м… Ну, чего он там, Селя?!

— Такой… малодушный… мужчина… — с трудом подбирая дипломатические выражения, тактично произнесла Эссельте, едва ли не брезгливо отряхивая руки после прикосновения к трясущемуся как овечий хвост плечу адепта магических наук, — был бы несмываемым пятном позора на репутации любой семьи Гвента.

— Всё бесполезно… мы погибли… я погиб… — как заведенное, тоскливо бубнило невыводимое пятно, отрешенно глядя себе под ноги.

— Послушай, ты, вундеркинд! — схватила его за грудки царевна. — Ты же прежде всего чародей! Тобой школа твоя гордится! Кафедра! Факультет! Написать нам ректору, что выпустили они не волшебника настоящего, а фокусника базарного, шута балаганного, да? Написать?

— Нет! — испуганно вскинулся юноша.

— Тогда чародействуй!!!

— Но я… я же не помню больше ни одного кода!.. Я все перезабыл!.. А тот, подвальный, не подходит!..

— Ты должен вспомнить!!!

— У меня не получается!.. Я слишком волнуюсь!.. Я… не могу работать в таких условиях!..

— Но ты же дипломированный специалист!!!

— Я дипломированный специалист по утонченным удовольствиям, а не по вскрытию потайных ходов!!!.. — едва не подвывая от растерянности и ужаса, взмолился Абуджалиль. — Разбудите меня среди ночи, попросите ароматизировать воду, построить воздушный замок, перекрасить розы в синий цвет, превратить мешковину в шелк…

— Ах, так… — хищно прищурилась, прожигая взглядом сжавшегося в комок молодого специалиста Сенька. — По удовольствиям… Розы в мешковину… Воздушный замок в синий цвет… Ну, что ж… Никто тебя за язык не тянул… с-студент…

— …Шадия?

— Здесь Шадия!

— Шарифа?

— Тут, тут, тут!

— Ясира?

— Я с Шарифой рядом!

— Ясмин?

— Я на месте, со мной всё в порядке, только когда суматоха началась и выбегать все стали, мы с Хабибой столкнулись, и у меня туфля потерялась, новая совсем, парчовая, с жемчугом!

— Найдется твоя туфля, Ясмин.

— Конечно, найдется! Когда по ней уже полсотни с лишком человек потопчутся, тогда и найдется!

— Успокойся, новые купишь.

— А это и были новые, я не хочу новые, я хочу эти!

— Ясмин, успокойся…

— А я не хочу успокоиться, я хочу знать, кто знает, где моя…

— Ясмин, помолчи!!! Сейчас последнее имя назову, и ищи свои башмаки сколько твоей душе угодно! Яфь…

Голос помощника старшего евнуха оборвался на полуслове, и вместо имени опальной наложницы зал огласил его изумленный вдох, подхваченный, впрочем, уже через долю секунды всем списочным составом гарема.

Ибо сверху, сквозь окно в небо, блистающее еще минуту назад прозрачными, как бриллианты, звездами, пошел дождь.

Крупные теплые капли, сначала осторожно и неуверенно, но с каждой секундой все быстрее и веселее, посыпались на задранные головы, встрепанные прически и разгоряченные лица собравшихся, и всеобщий вздох восхищения и блаженства мягкой волной прокатился под высокими сводами гарема. Под ласковыми прикосновениями волшебного дождя (Гораздо более волшебного, чем кто-нибудь из них предполагал, если быть точным.) зажмуривались глаза, раскрывались рты, протягивались ладони и подставлялись плечи, и неприятности ночи словно уходили, растворяясь, из сердец радующихся, будто дети, людей.

Но не успели женщины и их пастыри как следует насладиться чувством первого восторга, как их уже поджидало новое чудо.

Первое, что пришло им в голову — начался град.

Но когда то, что они принимали за комочки льда, упало на пол с легким звонким стуком и запрыгало по мрамору, рассыпая в тусклом свете ламп евнухов снопы ослепительных искр, свою ошибку поняли даже самые несообразительные и подслеповатые.

Ибо так сверкать и играть могли только бриллианты.

Через секунду в центральном зале гарема не осталось ни одного прямо стоящего и по сторонам смотрящего человека.

— …А они точно не настоящие?.. — Селим в последний раз с грустным видом обернулся на усыпанный драгоценностями и лихорадочно ползающими по ним людьми пол и осторожно стал прикрывать за собой тяжелую дверь.

За спиной его остался сказочный мир, знакомый до сих пор только понаслышке и, похоже, впредь собирающийся остаться точно таким же — далеким, дивным, недосягаемым, полным чудесных домыслов, сладких ароматов и запретных фантазий.

Абуджалиль, ведомый бережно под локоть Серафимой, открыл на миг один глаз, повернул голову, словно в трансе, но поздно — дверь в иномирье уже закрылась, отсекая их от восхитительного, волнующего юную кровь общества, и вокруг них снова оказалась только утыканная звездами темнота, да пропитанная дыханием южной ночи тишина.

Волшебник украдкой вздохнул и снова прикрыл глаза.

— Не настоящие, Селим-ага, — несколько запоздало ответил он на вопрос Охотника. — Оптико-аудио-тактильная иллюзия первой категории. Период полураспада — семь часов.

— А как живые… — Охотник отреагировал только на первую часть, и пропустил мимо ушей все остальное во имя сохранения ментального здоровья.

— А сколько мне времени потребовалось, чтобы совершенствоваться в этом заклинании до такой степени! — не вникая в подробности усвоения материала слушателем, горделиво прошептал чародей. — Целый семестр и одна неделя!

— А мне бассейн больше понравился, — заговорщицким шепотом сообщила принцесса. — Все эти руины стеллийских храмов на дне, затонувшие корабли, пиратские сокровища, вывалившиеся из сундуков, разноцветные рыбки, камушки, кораллы… Это ведь тоже все не настоящее, Абу?

— Это моя курсовая на втором курсе… — самодовольно пробормотал маг, сделал округлый жест рукой в воздухе, выдохнул с облегчением и открыл глаза. — Всё, теперь полный порядок. Точка твердости алмазов зафиксирована.

— То есть, в ближайшие семь часов люди в гареме найдут себе занятие поинтереснее поиска пропавшей наложницы? — уточнила Серафима.

— Совершенно верно, уважаемая госпожа, — галантно склонил голову маг и, воспользовавшись случаем, будто бы невзначай обернулся и глянул с плохо скрываемым любопытством на обвисшую мешком на плече Селима погруженную в беспамятство Яфью.

Уважаемая госпожа тем временем, сжимая нож, лихорадочно зыркала по сторонам в ожидании продолжения сюрпризов.

Направо и налево от остановившихся в нерешительности у крыльца людей простирались шикарные клумбы. Впереди — открытое пространство: дорога, ведущая к странному подобию площади — вытянутой и прямоугольной, на площади — фонтаны, перемежающиеся скамейками без спинок и редкими тощими деревьями, за которыми не спрятаться — не скрыться…

Строений рядом других, вроде, видно не было.

Вдалеке маячило нечто похожее на стену.

Или нет?..

На таком расстоянии даже для обладателя волшебного кольца предметы сливались в почти сплошное, хоть и многоцветное, пятно, и различить что-то конкретное в этом полуночном тесте Роршаха было практически невозможно.

Где-то вдалеке раздался печальный выкрик ночного стражника со смотровой вышки:

— Послу-у-у-у-у-ушивай!..

И тут же — отзыв с соседней, доказывающий, что напарник его не спит:

— Погля-а-а-а-а-адывай!..

Протяжная перекличка неспешной ночной птицей полетела вокруг дворцовой стены.

Невдалеке зазвенела алебарда, уроненная на камень.

— Все сюда, — решительно скомандовала Сенька, проворно свернула с дорожки, ведущей к только что покинутому ими заднему крыльцу калифского женщинохранилища, нырнула в узкое, выложенное длинными плитами пространство между роскошной клумбой и стеной, и распласталась на земле.

Маленький отряд незамедлительно последовал примеру лидера и замер.

И вовремя.

Мимо них, мимо черного хода гарема, мимо невообразимо пышных, как на картине художника, никогда не видевшего розовые кусты, клумб, неспешно прошагали пятеро стражников, возглавляемые толстым, крайне недовольного вида человеком в чалме из кольчуги — уже знакомым им сотником Хабибуллой.

— Уф-ф-ф-ф… пронесло… — с дрожью в голосе выдохнул Селим, когда коллеги его, на прощанье окинув суровыми взглядами погруженные во мрак и сон окрестности, завернули за угол.

— Они не вернутся? — взволнованно, не громче мышиного писка, шепнула Эссельте.

— Не думаю, о восхитительная гурия дальних земель, — уверенно отозвался Охотник. — Они пошли дальше. Это люди героические, в глазах их светится подвиг, и сей скучный своей обыденностью клочок стены и клумбы им неинтересен. Я бы — не вернулся.

На всякий случай беглецы посидели в своем убежище, прислушиваясь к ночным звукам, еще минут пять, но охрана и впрямь, похоже, нашла себе занятие поинтереснее и попроще, нежели обшаривание колючих кустов, число которых по всей вверенной им территории если и было не миллион, то вплотную к этой цифре приближалось.

Убедившись, что непосредственная опасность миновала, они немного успокоились, приняли сидячее положение, прижимаясь спинами к теплому еще от дневной жары камню гарема под узкими, забранными затейливой кованой решеткой окнами, и настороженно закрутили головами.

Как любил говаривать Граненыч, в таких случаях лучше перебдить, чем недобдить.

— Ближайшая калитка — там, — сориентировавшись на местности, уверенно ткнул пальцем старый стражник точно вперед. — В конце аллеи Ста фонтанов. На ночь она закрывается на замок, и караул снимают.

— Замок простой, амбарный? — деловито уточнила Сенька.

— Амбарный, о быстрая и догадливая пэри, — не без удивления подтвердил Селим. — Но дерево, из которого сделана калитка, очень прочное, железные полосы, пересекающие ее, надежны, как твердь земная, а ключ от замка всегда находится на поясе у сотника — командира ночного караула.

— Не возражаю, — пренебрежительно хмыкнула царевна, ловким движением руки вытянула из остатков прически Эссельте шпильку, воткнула себе в волосы и подмигнула опешившей гвентянке. — Вас это беспокоить не должно.

— Но почему? — уперся в непонимании юный чародей, никогда в своей короткой, образцово-показательной жизни образцово-показательного ученика и трудящегося сферы магического обслуживания населения еще не встречавший царских дочек, вскрывающих чужими шпильками амбарные замки и тырящих мелочь по карманам.

— Потому что это моя проблема, — таким скучным голосом ответила Серафима, что теперь даже Абуджалиль прозорливо понял, что дальнейшие расспросы дадут информации не больше, чем сейчас, и примолк.

— А там точно ночью нет караула, Селим? — нервно поежилась в ночной прохладе принцесса, напряженно прислушиваясь к отдаленным и смутным звукам дворца — не то удары топора рано вставшего кухонного работника, не то усилия строителей по ремонту так и не увиденного ими зимнего дворца, не то дружный марш подкованных сапог по выложенным мрамором плитам дорожек. — Даже… сегодня?

— Не должно быть, о прелестная гурия, — всё так же упрямо мотнул головой Охотник, но чуткое ухо Серафимы уловило легкую тень сомнения, черной тучей набежавшего на его доселе неприступное и непоколебимое «нет».

— Я погляжу сбегаю, — остановила она жестом готовых подняться и идти напролом товарищей по несчастью. — Заодно и замок открою, чтобы нам там всем обозом не возиться на виду. Оставайтесь здесь, сидите тихо, никого не привлекайте, никого не подбирайте. Понятно?

— А если?.. — испуганно потянулась к ее рукаву Эссельте, но Сеньки уже и след простыл — только островки розовых кустов перед ними колыхнулись коротко, как от набежавшего ветерка, и снова всё замерло.

Ждать царевниного возвращения пришлось недолго. Уже минут через десять зеленые насаждения калифа зашевелились, заставив Селима схватиться за трофейный кинжал, Эссельте — за Селима, а придворного мага — за сердце, и из неистово благоухающих цветов показалась растрепанная Сенькина голова.

Голова осмотрелась, не изменилось ли чего в их диспозиции или количестве за время отсутствия, и удовлетворенно кивнула:

— Все в порядке. Поскакали за мной. Только потихонечку.

Старый стражник послушно поднялся, снова бережно и аккуратно, как античную вамаяссьскую вазу, взвалил на плечо свою ношу и приготовился потихонечку скакать, как и было приказано, но тут Серафиму осенила какая-то мысль, и она остановилась на грани исчезновения в розах, вернулась и, рассеянно поигрывая ножом, испытующе уставилась на наложницу.

— Кстати, как она?..

— Как убитая, — коротко доложил Охотник.

— Может, ей рот завязать? Пока не покончим… с этим делом? — заботливо заглянула в лицо неподвижной девушке царевна.

И неожиданно встретилась с медленно расширяющимися от страха глазами Яфьи.

Медленно увеличивающийся в громкости вопль ужаса зазвучал над сонным калифским садом мгновением позже.

— Молчи, дура!!! — сильная, пахнущая землей, травой и ржавым железом ладонь почти сразу же захлопнула ей рот, но непоправимый урон скрытности и маскировке был уже нанесен.

Где-то далеко и не очень залаяли собаки, закричали люди, зазвенело оружие, затопали сапоги…

— К калитке, бегом!!! — яростно выкрикнула царевна, схватила за руку Эссельте, и понеслась прямиком по клумбе, не пригибаясь и не разбирая дороги.

Вслед за ней ломанулся напуганным лосем Селим со своей впавшей в ступор поклажей.

Замыкал марш-бросок шагах в десяти, и всё время отставая от ударной силы, ошарашенный и оглушенный маг.

— Быстрей, быстрей, быстрей, быстрей!!! — с каждым шагом исступленно выкрикивала Серафима, торопя арьергард, но привело это лишь к тому, что арьергард, постоянно путавшийся в длинных полах помпезной многослойной униформы придворного мага и наступавший себе же на пятки, стал спотыкаться теперь с утроенной частотой.

Слева, из-за подстриженных под башенки с куполами кипарисов за углом гарема, с той стороны, куда ушла пятерка караульных с сотником, послышался стремительно приближающийся громоподобный топот подкованных сапог и звон выхватываемых из ножен сабель.

До заветной калитки оставалось не больше двадцати метров, когда сзади вдруг донесся стук коленок и локтей, нежданно встретившихся с мрамором, и острый вскрик боли.

— К-кабуча… — неистово взвыла царевна, метнулась назад, подхватила распластавшегося на гладких плитах площади чародея за шкирку и дернула из всех сил. — Вставай, идиот!!!

— Сима?.. — оглянулась от калитки Эссельте.

— Бегите, мы вас догоним!!!

Из-за угла гарема, топоча как стадо подкованных гиперпотамов, вылетели с саблями наголо пятеро сослуживцев Селима под руководством сотника Хабибуллы.

Руководство предусмотрительно держалось в середине, дабы в зависимости от боевой ситуации либо вырваться вперед и оказаться самым главным победителем, либо окончательно слинять в тыл на перегруппировку, а лучше за подмогой в казарму на противоположном конце города.

Для наметанного глаза Хабибуллы открывшаяся картина «Серафима Лесогорская еле сдерживается, чтобы не убить Абуджалиля» выглядела как стопроцентный вариант первого случая. И, радостно гыгыкнув по такому поводу, резко взалкавший славы и почестей сотник оттолкнул локтями преграждавших ему путь к величию подчиненных, выхватил именную саблю и, грозно возопив: «Сдавайтесь, кто может!» ринулся на беззащитную иностранку и отчаянно барахтающегося среди слишком длинных и слишком широких пол казенного бурнуса главного специалиста Шатт-аль-Шейха по головокружительным удовольствиям.

Гвардия его неслась с отставанием всего на шаг.

Отчетливо и с выражением проговаривая такие слова, что уши выпускника ВыШиМыШи не просто покраснели, но засветились в темноте, Сенька несколькими хлесткими ударами ножа выкроила из балахона волшебника то, что некая плагиатствующая дамочка в другое время и в другом мире назовет «маленьким черным платьем», рванула мага за руку, поднимая…

И перестаралась.

Чародей, сумбурно сверкнув в воздухе голыми ногами в парчовых тапочках, боднул головой царевну в грудь, и та, не ожидая такого подвоха, повалилась спиной на выстилающие площадь Ста фонтанов плиты.

Из ее глаз полетели искры, мир закружился, закуролесил, закаруселился колесом…

Сверху, коротко охнув, приземлился Абуджалиль.

Рядом через мгновение остановился сотник.

За ним — охранники.

Конец забега.

— Руки вверх! Не шевелиться! Висельник! — грозно проревел Хабибулла.

Абуджалиль жалко сморщился, закрыл голову руками и втянул ее в плечи.

— Я… с-сдаюсь…

Конец — так конец…

Что уж он, совсем бестолковый, не понимает, что ли?..

От судьбы и сотника Хабибуллы не уйдешь…

Прославленный полководец победно усмехнулся, поставил ногу в курносом сапоге на грудь глубоко потрясенному и низко поверженному злому колдуну, и картинно взмахнул саблей.

— Простись со своей головой, проклятый чернокнижник!

— С г-головой?.. С г-головой?.. С г-головой?..

Если бы сей доблестный муж пообещал колесовать его, четвертовать, утопить в лохани с крокодилами или замуровать в осином гнезде, покорный, мирный и покладистый паренек согласился бы и смирился со своей участью безропотно, даже не сомневаясь, что дела в его печальном положении не могут обстоять как-то по-иному…

Но сотник сказал волшебное слово.

«Голова».

Это и решило участь отряда на сегодняшнюю ночь.

Потому что, кроме смирения и безответности, Абуджалиль обладал еще парочкой полезных качеств, жизненно необходимых для любого преуспевающего волшебника всех стран и народов Белого Света.

Впечатлительностью и фантазией.

И они дружно, споро и наперебой сообщили убитому неудачей вчерашнему студенту, как именно его голова будет смотреться на главных воротах дворца рядом с Казимовой, и какие еще интересные локации дворцового комплекса Амн-аль-Хассов могут быть украшены его единственной и неповторимой в своем роде частью тела.

— …с г-головой?.. — в последний раз жалко пискнул и клацнул зубами юноша. — С моей головой?!.. А-А-А-А-А-А-А-А!!!..

В следующую секунду плотный вихрь приторного розово-желтого цвета вырвался из ладоней придворного чудодея и поглотил склонившихся над ними стражей калифского покоя.

А когда улегся и растаял через несколько секунд, то приподнявшаяся было на локте и приготовившаяся к смертельной схватке Серафима снова обрушилась на остывающие плиты площади, согнулась в три погибели и забилась в конвульсиях.

Пять усатых одалисок в прозрачных шароварах и с розами наголо в руках, под предводительством лысого шароподобного евнуха в куцей набедренной повязке из кольчуги и короткой леопардовой жилетке, занесшего над головой ухваченную за хвост пушистую кошку, иной реакции у нее вызвать не могли бы даже на Лобном месте в момент исполнения приговора.

Ошарашенные стражники раскрыли рты, выронили розы, горестно стеная и панически хватаясь за новые детали своей анатомии, напрочь компрометирующие долгие годы непорочной службы для настоящих мужчин. В это же время надежно зажатая в сведенной нервной судорогой мясистой пятерне кошатина с гнусным воем опустилась всеми двадцатью когтями на лысый череп потрясенного до самой глубины, длины, ширины и толщины своей души сотника, и его пронзительный фальцет, от которого витражи полопались в окнах, изысканным контрапунктом слился с ее хрипучим вокализом…

А дальше разразился пандемониум, как писалось в таких случаях в любимой книжке ее мужа.

Только, несмотря на все своё восторженное любопытство, ни досматривать, ни требовать его повтора на «бис» Сенька не стала, а, проворно вывернувшись из-под потрясенного результатом своего испуга чародея, схватила его за руку и потащила к выходу.

Надо ли упоминать, что их отбытие на этот раз осталось абсолютно незамеченным.

— Так ты его превратил… превратил… его…ты… и кошка… вместо сабли… на голову…

Обширное чрево Селима снова всколыхнулось, и он вынужден был остановиться, чтобы в приступе неконтролируемого ржания, сопровождающегося икотой, слезами и попыткой отбить себе ляжки, не споткнуться или не налететь на забор.

Долгие годы страха, угнетения и унижения одной из самых всемогущих персон в маленьком тесном мирке старого стражника бесследно проходить никак не хотели.

Далеко позади осталась высокая, как окружающие его дома, дворцовая стена вместе с обступившими ее апартаментами знати, дорогими лавками самых богатых купцов и менял страны и изысканными чайханами и кофейнями.

Стих, запутавшись в постоянно сужающихся и переплетающихся, как влюбленные змеи, улочках испуганный рев шести луженых глоток его бывших товарищей по оружию.

Откраснел и отсмущался обрушившимся на его уцелевшую голову похвалам и на его голые ноги — взглядам голенастый герой ночи.

Отсмеялись и успокоились три девицы.

И только Селим Охотник, женолюб, сибарит и поэт, а, значит, любимый объект придирок, нападок и солдафонских шуток сотника Хабибуллы и его приближенных, сдаваться так легко и просто не желал.

Просто не мог.

Снова и снова переживая и смакуя каждое мгновение так и не увиденного им момента отмщения за его многолетние муки — именно так он расценил чудесное преображение своего начальника — Селим то и дело весело крутил головой, радостно гыгыкал и довольно хлопал по спине каждый раз заново конфузливо заливавшегося краской чародея.

— Да они часа через три всё равно примут свои исходный облик… надеюсь… — пожимал плечами Абуджалиль, смущенно опустив очи долу. — Конечно, повышенный стресс-фактор накладывающего заклинание усиливает коэффициент его стойкости раза в четыре минимум, но всё равно, больше восемнадцати часов продержаться оно не должно…

— Восемнадцать часов — то, что надо, — наконец, удовлетворенно кивнул Охотник и пригладил усы. — По часу за год. И, будем полагать, что счеты между нами сведены, о всемогущий сотник Хабибулла.

— Ты его так не любишь? — участливо вопросила принцесса.

— Нет, это он меня так не любит, о милосердная гурия северных холмов, — умиротворенно хмыкнул старый стражник. — А я его просто терплю. Вернее, терпел. Пустой, склочный и пакостный человек наш командир, да прочистит премудрый Сулейман ему мозги. Ну, да не будем про него больше думать — он свое получил по заслугам!

— Вот-вот, — неохотно вернувшись из комедии в драму, невесело подтвердила Серафима. — Давайте лучше подумаем, куда нам всем теперь податься…

— Как — куда?.. — изумленно остановился Охотник. — Мы же ко мне шли?!.. Моя Зейнаб обрадуется — слов нет! Дочка с мужем и внуками, разумеется, уже спят давно, но мы через их комнату осторожно пройдем, чтобы не разбудить, а дальняя каморочка, хоть и небольшая совсем, но трех прекрасных пэри вместить сможет всегда. А наш премудрый чародей и на крыше поспит, с сыновьями… Когда переоденется, конечно. Дабы не вносить в неокрепшие умы смущенье и разлад.

Премудрый чародей заалел как надвигающаяся заря, судорожно дернул неровный подол своего мини-балахона к коленкам, и пристыженно уставился в землю.

— Извини, Абу… перестаралась я… — со вздохом развела руками Сенька, безуспешно пряча улыбку. — Но ты не тушуйся, парень — мы тут все, кроме Селима, в чем попало рассекаем, так что рассматривай это так, что ты присоединился к большинству.

Яфья хихикнула, искоса стрельнув глазами цвета темного шоколада на тощие ноги чародея, и прикрыла изогнувшиеся в лукавом смешке губы ладошкой.

Абуджалиль под ее взглядом вспыхнул, как береста на костре, яростно рванул полу так, что та затрещала… и изрядная часть ее осталась у него в кулаке.

— Какое небо… голубое… — тактично поспешила задрать голову Сенька.

Обе девушки быстро последовали ее примеру.

— Абу, я бы могла отдать тебе свой пеньюар, — сочувственно проговорила Эссельте, вдумчиво изучая сулейманские созвездия, — но он, во-первых, розовый, во-вторых, совсем рваный, а в-третьих…

— С-спасибо… н-не надо «во-первых»… и «в-в-третьих» не надо… д-достаточно одного названия… — закусив губу, сконфуженно прозаикался волшебник, и впервые за несколько дней подумал, что, наверное, быть обезглавленным, но полностью одетым совсем не так уж плохо, как казалось раньше.

Спас положение Селим, находчиво предложив соорудить из своей кольчуги и пояса подобие юбки в стиле «милитари».

При слове «юбка» багряный как заря востока выпускник ВыШиМыШи хотел было снова решительно отказаться, но тут в мужской разговор вклинилась Сенька, авторитетно сообщив, что самые свирепые отряжские воины сплошь да рядом в бой надевают только кольчугу до колен (Благоразумно не уточняя, что кроме кольчуги при этом на них в ста случаях из ста бывают еще и штаны).

После этого юбка в качестве авангарда отряжской военной моды была принята быстро и с благодарностью.

— Так о чем мы с тобой говорили, Селим?.. — убедившись, что теперь без опаски можно смотреть не только на крыши и котов на них, но и под ноги и по сторонам, продолжила Серафима. — Ах, да. О том, что нам к тебе сейчас нельзя. Потому что тебя твои же коллеги в первую очередь будут искать именно дома.

Добродушно-мечтательная физиономия отставного стражника вытянулась, и он сбился с шага.

— Об этом я не подумал…

— И я поначалу тоже, — не скрывая сожаления, попыталась успокоить то ли его, то ли себя царевна.

— А куда же мы теперь?.. — растерянно остановилась Эссельте.

— Надо найти какой-нибудь постоялый двор… или караван-сарай… подальше от центра, поспокойнее… где можно будет приодеться, запереться, и со всех сторон обдумать, во что мы вляпались и почему… ну и, заодно, Яфья всем поведает, чем можно так насолить своему благоверному, что он стал подсылать к ней чужих мужиков с ножиками. Нам с Эссельте будет наука, — и Серафима дружелюбно подмигнула наложнице Ахмета.

Та, к ее удивлению, вздрогнула, сжалась, метнула на Сеньку затравленный взгляд, шагнула было вправо, будто собираясь бежать, но тут же остановилась, покорно опустив плечи и голову.

— Мне… некуда тут идти… — то краснея, то бледнея, прошептала она. — И дома меня не примут… теперь особенно… Можно… я с вами останусь?.. Пока, хотя бы?..

— Оставайся, — великодушно махнула рукой царевна. — Где четверо, там и пятеро. Прорвемся.

— Пэри?.. — устремил вопросительный взор на царевну Охотник. — К слову о постоялых дворах… Я знаю тут поблизости несколько подходящих заведений, хозяева все, как на подбор — мои старинные знакомые…

— Погоди!.. — внезапно оборвала его царевна, осененная нежданной мыслью. — А не известен ли тебе часом караван-сарай некоего Маджида?

— Маджида Толстопузого? Маджида аль-Ашрафа? Маджида Наджефца? Маджида Погорельца? Маджида в тюбетейке? Маджида — хозяина полосатого верблюда? Маджида брата Назима? Маджида…

Похоже, гениальная с виду идея попробовать поискать улетевших мужчин в единственном знакомом им с Иваном месте в Шатт-аль-Шейхе обернулась большим пшиком.

— Хорошо, поставим вопрос по-другому, — кисло промямлила Сенька. — Известен ли тебе какой-нибудь постоялый двор, хозяина которого звали бы не Маджид?

— Да, безусловно, о загадочная пэри, — недоуменно наморщил лоб Селим. — А чем тебе пришлось не по нраву это уважаемое имя, разреши искренне полюбопытствовать смиренному рабу, подобно медлительной черепахе взирающему на твои юркие, как ласточки, мысли?

— Тем, что… Стой! — померкнувшая было физиономия царевны снова озарилась азартом и надеждой. — Этот Маджид!.. Он любит выражаться точно как ты — кучеряво и заковыристо! «Уведи караван своих верблюдов в сарай моего долготерпения», и тому подобное!.. А еще у него во дворе есть фонтан!

— Фонтан? — недоверчиво вытаращил глаза Охотник. — Фонтан?!.. Ты имеешь в виду Маджида с фонтаном?! Так что ж ты сразу не сказала, о рассеянейшая из рассеянных, что тебе нужен караван-сарай именно того Маджида, у которого в дальнем углу двора имеется фонтан?! Как же мне его не знать? Конечно, я его знаю! Ведь это же моя родная кровь, ближайший круг, любимая семья! Маджид с фонтаном — двоюродный брат деверя племянницы моей жены! Почитаемый всеми человек!

— Где? — радостно вскинулась царевна.

— Э-э-э… во всем Шатт-аль-Шейхе?

— Да нет, караван-сарай его где!!!

— А-а, это!.. Совсем рядом, о непредсказуемая пэри! Минут сорок ходьбы — и мы на месте! Надо же, как тесен Белый Свет, оказывается! Старому недогадливому Селиму и в голову его перегретую не могло прийти, что стремительная пэри северных краев, свалившаяся на него подобно молнии среди ясного неба сегодня утром, может знать про Маджида с фонтаном!.. Воистину, добрая слава далеко бежит!.. А, послушай, милейшая пэри, не приходилось ли тебе слышать об одном человеке в нашем городе… мужественном и доблестном… с сердцем бесстрашным и верным, как у песчаного льва, и в то же время кротком и добром, будто у горной лани… чей облик внушает трепет врагам и отраду друзьям… чья душа отзывчива как отражение в зеркале и тонка, подобно вамаяссьскому шелку?.. Если да, то узнай, наконец, и не мучайся боле неведением: этот человек — я и есть!..

Воссоединение двух частей потрепанного, но не побежденного отряда было праздником со слезами на глазах. Когда с улыбающимся до ушей ртом и светящимися счастьем очами Серафима попыталась ворваться в занимаемую поздними ночными гостями комнату, дверь отворилась, и навстречу ей шагнул еще один старый знакомец — известный врач, экспериментатор и естествоиспытатель (В тезаурусе сулейманской науки — ученый, испытывающий результаты своих изысканий, естественно, на себе) Абдухасан Абдурахман аль-Кохоль. И хоть глаза его слегка косили, язык чуть заплетался, а легкий сивушный дух с избытком ароматизировал воздух в радиусе десяти метров (Потому что не все результаты изысканий стоят того, чтобы их на себе опробовали), вид у него был строгий и озабоченный.

— …Постеленный режим… больше никаких потрясений… никаких физиологических… нагрузок… и, тем более, мозговых… если и вправду хотите, чтобы результаты моего лечения были… как вы это изволили фигурно выразиться… сногсшибательными! — важно и настойчиво говорил он кому-то через плечо перед тем, как летящая вперед очертя голову Сенька сбила его с ног, повалив на того, кто внимал ему в комнате.

И все трое одной огромной кучей-малой обрушились на четвертого, оказавшегося на шаг позади.

Если бы этим четвертым был не Олаф, ему под кучей яростно трепыхающейся мешанины из рук, ног и прочих человеческих комплектующих пришлось бы отчаянно туго и мучительно больно.

— Серафима, Сима, Сима!!!.. — едва разобравшись в полумраке комнаты, кто так упорно пытается вскочить на ноги прямо у него на груди, взревел он так, словно желал оповестить весь город о возвращении с того света боевой подруги.

— Олаф!!!..

Подруга оставила попытки пробежаться по нему, и вместо этого бросилась на мощную шею и радостно замолотила кулаками по плечам. — Живой, живой, здоровый, кабуча, Олаф!..

— И Кириан… — донесся откуда-то из области ее коленок полный вселенского смирения и глобальной укоризны глас поэта.

— Кирьян!!!.. Ты жив?!..

— Пока — да…

— Погоди, а где Эссельте? — приподнялся на локте и ухватил ее за руку отряг, не дожидаясь, пока коленки Серафимы, попытавшейся развернуться на сто восемьдесят градусов и поприветствовать теперь еще и славного миннезингера, вместо его груди ткнутся ему в нос.

— Я здесь, Олаф, я здесь!.. — донесся веселый голос из заблокированного свалкой коридора.

— А где Ваня? И Агафон? — в свою очередь оставила в покое конунга, забыла про барда, и нетерпеливо воззрилась в погруженные в полумрак внутренности арендуемых покоев царевна.

— Здесь мы… — долетел до слуха Серафимы слабый глас умирающего в пустыне. — Сима… похорони нас где-нибудь в этом… как его… уазисе… где есть много-много воды и тени… и нет ни одной треклятой крыши… Ох, репа моя, репа…

— Агафон?..

Несмотря на предосторожности, предпринятые конунгом, Сенька всё же вскочила и кинулась на голос.

— А Ваня?..

— Тс-с-с, не шуми, спит он, — едва приподнялся на подушках главный специалист по волшебным наукам и качнул покрытым ссадинами и йодом подбородком в сторону соседней лежанки. — Ему еще больше моего досталось. Лекарь сейчас его какой-то гадостью напоил, перевязал, и он уснул… Но переломов нет, ты не бойся!..

— Сама разберусь, когда мне бояться… — учтиво буркнула царевна, поспешно склонилась над неподвижной знакомой фигурой, и откинула край укрывавшего его с головой выцветшего покрывала.

Открывшаяся увлажнившимся очам ее картина больше всего напоминала строки из одной старинной лукоморской народной песни про былинного полководца: «Голова повязана, кровь на рукаве…»

Из-под повязки на нее глянули, не узнавая, мутные от действия принятого зелья родные глаза, и снова медленно закрылись.

— В-ванечка… — предательски дрогнула сенькина нижняя губа.

— Ты не волнуйся, Сима, он в полном порядке, просто небольшое потрясение мозга, — торопливо заговорил ей на ухо нежный сочувственный бас Олафа. — У настоящего витязя от каждой встряски череп только крепче становится! А мозги — извилистее!

— Так ведь это — у настоящего… — на грани слез прошептала царевна. — А он у меня такой… такой…

— Какой — такой? Самый настоящий и есть! — строго выговорил отряг.

— Да ты меня, вон, к примеру, возьми! — энергично подключился Кириан. — У меня такое сто раз было — и до сих пор хоть бы тьфу! Думаешь, если поэт — так тебя, наземь не спуская, на руках носят?! ХА! Чем мне только по башке не прилетало — и сапогами, и кружками, и окороками, и бутылками, и мебелью всякой, и хомутами два раза, а один раз даже живой собакой попало! Знаешь, с какой высоты она на меня юхнулась!..

— Это как? — недоверчиво глянула на него Серафима.

— Да один рыцарь даме серенаду заказал спеть, собственного его сочинения. Восхваляющую ее красоту и добродетели. Дама эта самая неприступная в городе была, он ее год обхаживал, как кот клетку с канарейкой, но всё бЕстолку… Ну, и вот… А я подшофе в тот вечер оказался… нечаянно… самую малость… и слова его по ходу исполнения маленько подредактировал… творчески. Так вот она в меня свою собачку и бросила. И даже попала. Очень меткая оказалась дама, кто бы мог подумать… А потом еще и рыцарь меня догнал… и она сама по веревочной лестнице с балкона спустилась… Вместе били. Конечно, поэта всякий обидеть может, когда он пьяный и без каски…

— И чего дальше? — позабыла расстраиваться и восхищенно уставилась на менестреля Сенька.

— А дальше они поженились… — с уморительной гримасой отвращения договорил бард. — Пока меня по усадьбе гоняли, познакомились поближе, почуяли друг в друге родственную душу, и нате-пожалте… Трое детей уже. Я у них на свадьбе играл. В почетные гости приглашали, так за это денег не платят… А когда гости упились до нужной кондиции… простые, непочетные… ну, и я тоже с ними… я им ту самую серенаду исполнил, в двух вариантах. Слышали бы вы, как они на мой реагировали!.. Я ж сразу говорил, что он лучше, так нет… собаками кидаться…

— А с собачкой-то что случилось? — вспомнила завязку и забеспокоилась за его спиной Эссельте.

— Так чего ей будет, волкодавше-то… От нее и убегать стал поначалу-то…

— А во второй раз тебя молодожены не прибили? — не поднимая головы, полюбопытствовал загробным голосом с места своего упокоения Агафон.

Служитель прекрасного закатил под лоб глаза и вздохнул.

— Ну, как без этого-то… Ведь каждому известно, что совместная деятельность укрепляет молодую семью… То есть опять от старого доброго Кириана польза вышла. Два в одном, так сказать…

Так общими усилиями Серафима была успокоена, подбодрена, развеселена, взята под руки, уведена от постели погруженного в глубокий, всеисцеляющий сон мужа, усажена за стол и наделена куском пирога с финиками и фигами и кружкой кислого, разбавленного до самого некуда контрабандного вина.

За тем столом уже сидели с аналогичным продуктовым набором, предоставленным любезным Маджидом с фонтаном (Пирог — от Маджида. Вода в вине — от фонтана), Селим, Абуджалиль и Яфья.

Вежливо отодвинув скамью с сулейманами в сторонку, Олаф развернул стол, чтобы лежащему так, как доктор прописал, Агафону были видны и полуночные гости, и всё, чем они занимаются, и подтащил от стены еще одну лавочку — для своих.

Около получаса ушло у обеих воссоединившихся половин антигаурдаковской коалиции чтобы поведать друг другу во всех красках и полутонах свои ночные приключения и подсчитать потери.

Плюс все живы. Плюс встретились. Минус посох Агафона. Минус топоры Олафа. Минус весь багаж и припасы. Минус один наследник.

И последнюю потерю, в отличие от всех остальных, ни компенсировать, ни заменить было невозможно.

— …Хозяин говорит, что все сестры калифа замужем в других городах или странах. За кем — не знает. Братьев было немного, но и те разъехались — семейная традиция правящей фамилии, объясняет. Калифы конкурентов не любят. Поэтому сразу, как наследник восходит на престол, те его братья, которых еще не угрохали, пока за трон боролись, немедленно собирают манатки и в двадцать четыре часа убираются из страны. Пока добрый калиф не передумал. Так что…

— Будем брать этого? — скептически подытожил Кириан.

— Взяли бы… — поморщился сквозь скрежет зубовный на своем лежбище Агафон. — Да как его, гада, возьмешь…

— Подкрасться незаметно, по башке — и в мешок, — резонно предложил отряг.

— А когда очухается? — не менее резонно вопросил шершавый мохеровый голос с широкой полки под потолком.

— А не давать очухиваться, — мстительно проговорил конунг. — Чуть только зашевелится — опять по башке и опять в мешок. До места долетим, из мешка достанем, дело сделаем, да там его и бросим — пусть пешком домой добирается, может, мозг-то проветрит.

— Чтобы достать колдуна из мешка, надо его сначала туда посадить, — Сенька — кладезь воодушевляющей народной мудрости — была тут как тут.

— Странный он у них какой-то всё-таки… — задумчиво произнес Масдай. — То по улицам бегает — всех осчастливить хочет, то головы рубит почем зря, крыши на гостей роняет, ассасинов собственным женам подсылает…

— Наложницам, Масдай-ага… — автоматически поправил Абуджалиль, успевший переодеться в одолженную Маджидом рубаху и штаны и, соответственно, избавившийся от одного — но не единственного — комплекса неполноценности. — Госпожа Яфья не жена, а наложница его сиятельного величества.

— Кстати, о наложницах…

Когда последнее слово придворного мага затихло в установившейся угрюмой тишине, Серафима вперила цепкий оценивающий взор на притихшую, как былинка в штиль перед бурей, избранницу калифа.

— Теперь твоя очередь нас развлекать, девушка. Почему Ахмет подослал к тебе убийцу?

— Я… не знаю… — не поднимая глаз, прошептала поникшая и сжавшаяся в комок нервов и дурных предчувствий Яфья и замолкла, считая разговор на эту тему законченным.

У Сеньки по этому поводу было диаметрально противоположное мнение, о чем она и не преминула безапелляционно и во всеуслышанье заявить.

Ответ несостоявшейся жертвы ассасина, к ее раздражению, остался неизменным.

— Клянусь премудрым Сулейманом… я не знаю… и догадаться не могу… ибо… ибо… не совершала за жизнь свою ничего такого… за что бы повелитель мой мог… на меня прогневаться…

— Слушай, лапа, — нетерпеливо фыркнула царевна. — Те, кто ничего не совершает, ничего не видит, и на кого нельзя повесить что-нибудь криминальное, самим калифом содеянное, сейчас не по трущобам скрываются, а во дворце десятый сон досматривают.

— Но я правду говорю, что я ничего… — огромные карие глазищи девушки, почти девочки вскинулись умоляюще-затравленно на хмурый лик лукоморской царевны.

В другое время и при других обстоятельствах та, без сомнения, пожалела бы бедную девчонку, и как минимум — оставила в покое, а как максимум — приняла участие в устройстве ее дальнейшей судьбинушки…

Но не сейчас.

— Хорошо, зададим тот же вопрос по-другому, — загнав верблюдов своего нетерпения и сочувствия в долгий ящик ожидания, сменила тактику и вкрадчиво проговорила Серафима. — Яфья. Посмотри мне в глаза и честно ответь. Что ты совершила такого, за что бы твой повелитель мог на тебя прогневаться, если бы узнал?

По отхлынувшей с лица девушки краске и рваному испуганному вздоху все поняли, что на этот раз стрела вопроса угодила точно в цель.

Дальше отпираться было бессмысленно.

Яфья уронила голову, уткнулась в ладошки, и ее длинные черные спутанные волосы цвета полуночного шелка занавесили от пытливых, соболезнующих и просто любопытных взглядов изменившееся миловидное личико, на котором за мировое господство боролись две равновеликие силы — страх и стыд.

— Ну, давай, давай, Яфа, рассказывай. Хуже не будет.

— Я… не могу… я… не должна была… я… это… преступление… наверное… он узнал… и за это… за это…

— Ну же, ну же, ну, деточка, — мягкая теплая длань Селима легла безудержно дрожащей наложнице на плечо, и тут тщательно возводимую уже несколько минут дамбу слез прорвало.

Жалостно всхлипнув, Яфья бросилась на грудь старого стражника, уткнулась лицом в жесткую, пропахшую потом и специями рубаху и заревела, горько и безутешно, как маленькая девочка, какой, по сущности, она и была: пятнадцать лет — разве это возраст?..

История, рассказанная Яфьей, была стара, как пра-пра-прадед пра-пра-прадеда Селима и проста, как его же тюбетейка.

Великий визирь Гаран-эфенди купил Яфью у ее семьи — кочевников-бедуинов, и подарил калифу на именины с полгода назад. Калиф визиря поблагодарил, погладил девочку по головке, сказал пышный как его именинный торт комплимент, и… забыл. Со дня дарения прошел месяц, другой, третий, четвертый… Калиф приходил в гарем почти каждый день, выбирал себе подругу на ночь, но мимо Яфьи его глаза каждый раз проскальзывали, как будто она превратилась в невидимку. Яфья ревела по ночам в подушку, днем красилась, румянилась, делала умопомрачительные прически, покупала у приходящих из города торговок самые откровенные и вызывающие наряды, тратя за раз все отпущенные ей на неделю деньги, но ничего не шло впрок. Девушки постарше стали над неудачливой новенькой ехидненько подхихикивать — сначала за ее спиной, а на пятый месяц уже и прямо в лицо. Бедняжка уже подумывала, а не покончить ли ей с ее ужасным положением одним глубоким и долгим нырком в бассейн, или иным нетрудоемким, но эффективным способом, но тут подвернулся один невероятный по своевременности шанс, отказываться от которого было бы глупо.

А соглашаться — преступно.

Скрипя зубами и страдая от насмешек и растущего не по дням а по часам комплекса неполноценности, девочка прорвалась еще через месяц издевок, шпилек и ночных страданий…

А потом сдалась.

Среди коммерсантш, допускаемых в гарем его сиятельного величества, была одна старуха — торговка благовониями и притираниями. Новая наложница — а вернее, ее бедственное положение — сразу бросилось Муфиде-апе в наметанные острые глаза, и через несколько месяцев наблюдений за развитием ситуации она предложила Яфье — тайно и на ушко, естественно — верное средство от калифского равнодушия.

Волшебный горшочек.

Всё, что требовалось от девушки — это ночью, когда все лягут спать, выставить горшок за пределы комнаты, отвинтить крышку и быстро удалиться в свои апартаменты. Утром, сразу после восхода солнца, горшок надо было закрывать и забирать. Через несколько таких ночей, самое позднее — через неделю-другую, гарантировала убедительная Муфида, калиф будет выбирать каждую ночь ее, и только ее. И пусть все, кто был так скор на колкость и унижение, позеленеют и облысеют от зависти.

Последний аргумент оказался для обойденной добрым вниманием наложницы решающим, и она, не сомневаясь больше и не раздумывая, купила способный решить одним махом крышки все ее проблемы дивный сосуд, выложив за него стоимость десяти новых шелковых платьев.

Ночь за ночью загоревшаяся новой надеждой Яфья прилежно делала всё, как научила ее старуха…

И однажды ее мечта сбылась.

Несколько дней назад, утром, едва солнце притронулось к краю неба на востоке, портьера, отделяющая комнату Яфьи от общего зала, отодвинулась, и она увидела, что на пороге стоит ни кто иной, как сам калиф Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс.

Собирающаяся потихоньку выйти и забрать горшочек наложница радостно вскрикнула при виде чудесного воплощения своей мечты, протянула к нему руки со словами любви и преданности… и тут произошло то, что ей не могло присниться и в самом страшном сне.

Ахмет одарил ее обжигающим злобным взглядом и, не говоря ни единого слова, развернулся и кинулся прочь.

Без чувств повалилась она на пол, а когда пришла в себя и вышла, чтобы забрать горшок, то не нашла его.

— Н-нда… — задумчиво протянула Серафима, дослушав рассказ наложницы до конца. — Присуха. Насилие над личностью. И даже не из любви — из каприза… Статьи не знаю, но бить за такое всем гаремом можно долго и со вкусом.

Девочка понурила голову, словно выслушав обвинительный приговор, и еле заметно кивнула, словно расписываясь: «Ознакомлена. Претензий и наследников не имею».

— Я виновата… мне очень… очень жаль… я не хотела… целый месяц… я правду говорю… честное слово… — на собравшихся вдруг глянули ее блестящие от заново собирающегося озера слез глаза, а с дрожащих губ посыпались, сталкиваясь и рассыпаясь, сбивчивые, отчаянные слова. — Но… Я бы никогда на такое не решилась… я правду говорю… Но они… они… Они злые… завистливые… жестокие… Они смеялись… говорили… они такое говорили про меня… гадости… я должна была доказать… но как… я не знала… я… я была готова их побить… всех…

— Ну, и надо было, — уже чуть мягче повела плечами Сенька и вздохнула. — Ну, да что теперь говорить…

— К нашему делу это всё равно отношения не имеет, — галантно поддержал готовую снова вот-вот разреветься девочку Кириан.

— Но всё равно, убивать за это — преступление, даже для калифа! — подал из своего угла возмущенный голос Абуджалиль. — Если Яфья не угодила ему, разгневала — то он мог бы изгнать ее, продать, передарить… достойному человеку… Кхм. Но подсылать среди ночи ассасина!..

— Тем более что приворот не сработал, — поддержал разумным доводом страстную речь юного вольнодумца Селим.

— А интересно, — всерьез задумалась царевна, — если приворот не сработал, то как Ахмет оказался в такой непартикулярный час в гареме? Да еще и у Яфьи? Он часто приходил к вам по утрам, Яфья?

Девушка старательно замотала головой.

— Нет. Никогда не приходил.

— И почему он зашел именно в твою комнату?

— Не знаю…

— А, может, он заходил во все комнаты споподряд? — брюзгливо заметил, не поворачивая головы, прикованный на ночь к постельному режиму чародей.

— Если бы наш господин и повелитель заглянул к кому-нибудь еще, они бы такой шум подняли… — горько проговорила опальная наложница, стыдливо опустив снова подтекающие глаза. — Ведь это… такая честь…

— И та, кому бы выпало это счастье, раскудахталась бы на весь гарем, да погромче, чтобы остальные обзавидовались, ведь так? — предположила Эссельте, ласково заглядывая в бледное, осунувшееся лицо девушки.

Та молча, но энергично закивала, ободренная пониманием вопроса.

— Тогда тем более непонятно… — недоуменно поджал губы Олаф, и его честная, обгоревшая так, что впервые конопушек стало почти не видно, физиономия исказилась будто в попытке решить систему дифференциальных уравнений в уме. — Чего ему не спалось-то?!

— А-а, так это-то как раз понятно, — махнул над столом рукой Селим, то ли отгоняя от крошек пирога муху, то ли изображая, до какой высокой степени ему это понятно. — Его сиятельное величество в последние дни до того, как кончилось это безобразие, взялся ходить с патрулями по всей территории дворца. Чтобы самолично поймать злодея, если таковой имелся во плоти. Ну, и чтобы приободрить ночные патрули, как говорил сотник Хабибулла. Дабы им не так страшно было.

— Герои… — фыркнул тихо (То есть, в здании через дорогу его слышно было не очень хорошо) Олаф.

— Я бы на тебя посмотрел, будь ты хоть в два раза выше и в три — шире, как бы ты ходил по темноте, когда такая свистопляска каждую ночь кругом творилась! — обиженно надулся стражник. — Небось, палкой из казармы бы не выгнать было!

— Так вас из казармы палкой выгоняли?! — расхохотался отряг так, что даже Иванушка заворочался во сне.

— Тихо вы, погодите! — сердито прикрикнула на распетушившихся вояк Серафима и устремила вопросительный взгляд на сулейманина. — А давно ли это… безобразие… перестало твориться?

— Да как Казима казнили, о любознательная пэри, — бросив уничижительный взор на широко ухмыляющегося конунга, куртуазно склонил голову в ее сторону Селим. — Дня… три назад?..

— Ч-четыре, — любезно подсказал Абуджалиль, нервически потирая шею.

— Долго суд шел?

— Над кем? Над ним? — поднял удивленно брови домиком Охотник. — Да нет, не особо. Около десяти минут, говорят. Он пришел к главным воротам со своими бесстыжими заявлениями, его проводили к его сиятельному величеству, а через десять минут уже предали в руки палача. Следующую же ночь дворец спал спокойно. И это доказывает вину парня как дважды два…

Селим осекся, болезненно поморщился, припоминая события последней ночи, и недоуменно пожал плечами.

— Доказывало бы, я хотел сказать…

— А давно это началось?

Селим задумался, переглянулся со специалистом по изысканным удовольствиям, и пожал плечами.

— С месяц назад?

— Что-то во всем этом мне не нравится… — пасмурно подперла щеку ладонью Сенька.

— И мне тут что-то не нравится… совсем-совсем не нравится… — шершавым неразличимым шепотом, теряющимся в голосах людей как муравей на поляне, вторил ей с полки Масдай.

— Не нравится, что вместо того, чтобы продолжать путь с Ахметом, мы оказались здесь и без него? — кисло вопросил в потолок Агафон.

— И это тоже… — вздохнула Серафима. — И это — тоже.

— А давайте-ка лучше все ляжем спать — утро вечера мудренее, — зевнул во весь рот его контуженное премудрие.

— А утром что? — мрачно полюбопытствовал Кириан.

— А утром я пойду во дворец, заберу свой посох из развалин, и выбью всю дурь из этого мерзавца, — отвернулся к стене маг, давая понять всем заинтересованным и не слишком лицам, что и разговор, и обсуждение планов на будущее закончены.

— Посохом? — упрямо проявил недогадливость и любопытство менестрель.

— Если понадобится — голыми руками, — зловеще буркнул волшебник и натянул покрывало себе на голову.

Утро в караван-сарае Маджида, впрочем, началось совсем с другого.

Действие лекарства аль-Кохоля с восходом солнца кончилось, и едва разлепивший недоуменные, с туманной поволокой очи Иванушка узрел вокруг себя Сеньку, Эссельте, Олафа, Агафона и еще одного незнакомого юношу сулейманской национальности, тут же представленного ему как придворного мага Ахмета в изгнании.

После снятия повязки с головы, объятий, поцелуев и брифинга в комнату вошел еще один новый старый знакомый — Селим Охотник — и жизнерадостно сообщил, что стол в общем зале для всей честной компании уже накрыт.

Кряхтя и морщась от кружения перед глазами и боли в отлежанных за ночь и отбитых за вечер конечностях и боках, Иван приподнялся на постели, сел…

И встретился глазами с озабоченным взглядом Абуджалиля.

— Иван-ага, извините, если в ваших северных краях так не принято, но почему вам никто никогда не говорил, что такая… — вчерашний отличник замялся в поисках подходящего слова, — э-э-э… прическа… не совсем подходит к типу вашего многоуважаемого мужественного лица?

Иванушка смутился, рука его непроизвольно поползла к неоднократно опаленным волосам (Там, где они еще оставались), но разочарованно остановилась на полдороге.

Вряд ли там можно было отыскать что-нибудь новое.

— А, по-моему, отсутствие волос придает Айвену вид загадочный и суровый, — поспешила утешить боевого товарища принцесса.

— А, по-моему, немного волосяного покрытия ему бы не повредило, — сообщил со своей полки ковер. — Потому что сейчас он выглядит побитым молью, и каждый раз, когда я на него смотрю, меня передергивает от ужаса до последней кисти.

— Спасибо, Масдай, — грустно вздохнул лукоморец. — Ну, если больше никаких пожеланий и замечаний про мою голову ни у кого больше нет…

— Ой… — вспыхнул как сулейманский рассвет Абуджалиль. — Извините мою рассеянность, Иван-ага! Вы ведь могли подумать, что я настолько дурно воспитан, что сказал вам неприятное слово просто так! Нет, ни в коем случае! Просто я… э-э-э… хотел предложить вам восстановить ваши волосы до нужной вам длины. И прическу я любую могу сделать, какую вам угодно. И укладку. И покрасить. Полторы сотни цветов и оттенков — что-нибудь да понравится. И побрить тоже могу. И ароматизировать волосы с долгосрочным эффектом — хвоя, мускус, ваниль, корица, мускат, мята, кориандр, зеленый чай, жасмин, дым, чеснок, копчености, рыба, огурцы — свежие или соленые, кому что нравится, роза, герань, магнолия, и еще тысяча триста двадцать шесть запахов — на выбор один аромат или смесь, тринадцать компонентов максимум, гарантия — неделя…

— И всё это при помощи магии?! — изумленно воззрился на сулейманина Иванушка. — Даже не знал, что такое возможно…

— Как?.. — не менее удивленно захлопал пушистыми ресницами юный волшебник. — Я полагал, что Ага… Агафон… ага… предлагал вам неоднократно, но вы по какой-либо причине, неподвластной моему скудному разуму отказались, а вам с такой прической правда не очень хорошо…

Сенька, задумчиво прищурившись, уставилась на Агафона-агу.

— Естественно, я могу это сделать! — не дожидаясь соответственного вопроса, гордо фыркнул его премудрие. — Раз плюнуть! Волосы — моя вторая специальность! Вы же сами видели!

Свидетели душераздирающей сцены в ВыШиМыШи с участием доверчивой прачки вздрогнули.

Иван опомнился и попытался отодвинуться к стене.

— А первая ваша специальность какова? — почтительно спросил, не замечая странной реакции на простые слова, Абуджалиль.

— Вообще-то, я боевой маг, — снисходительно отставил ногу и задрал подбородок Агафон. — Но нет предела человеческому совершенству.

— Мудрая мысль всегда посещает мудрую голову, — почтительно поклонился маг придворный. — А позвольте поинтересоваться скромному выпускнику Высшей Школы Магии Шантони, Агафон-ага, какое учебное заведение имело честь дать столь разнообразное образование такому выдающемуся чародею как вы? Иногда мне начинает казаться… со вчерашнего дня, если быть точным… что я вас уже где-то видел…

— Значит, волосы, говорите… — не сводя сосредоточенного взгляда с Иванушки, преувеличенно громко проговорил Агафон, внезапно и всерьез пораженный приступом абсолютной глухоты. — Значит, так…

— Агафон, послушай, а, может, не надо сегодня?.. — жалобно глянул на него Иван.

— Может, лучше Абу это сделает? — с тактичностью спасающегося от степного пожара гиперпотама вопросил Олаф.

Агафон задохнулся, сжал губы, метнул испепеляющий взгляд исподлобья на так и не понявшего, что он только что сказал, рыжего конунга, и сделал резкий знак рукой обступавшим его людям раздвинуться.

— Агафон, а может потом?.. — робко дотронулась до его рукава Эссельте.

Не выдавая ни единым взглядом и жестом, что слышал что-то, кроме зудения уткнувшейся в оконное стекло мухи, Агафон сурово потер ладони, деловито закатал рукава…

Пальцы его нервно дернулись в сторону неразлучной шпаргалки, но вытащить спасительный кусок волшебного пергамента на глазах у этого… этого… этого… зубрилы!..

Нет.

— Агафон, да мне и так всё нравится, я же пошутил!.. — умоляюще прошелестел с полки Масдай.

— Благородная облыселость сейчас входит в моду! — без особой надежды на успех подхватила Сенька…

— Д-да? Вы так думаете? — с видом глубочайшего сомнения проговорил маг и будто нехотя начал опускать руки. — Полагаете, не стоит портить сложившийся узнаваемый имидж героя?

— Да, да, да!!! — взорвались обрадованными криками друзья…

Но было поздно.

— Ой, а я, кажется, вас… тебя… вспомнил! — и к месту, и ко времени вдруг улыбнулся широко и довольно воскликнул Абуджалиль. — Ты, случайно, не тот второгодник-младшекурсник, которого каждый год хотели выгнать за неуспеваемость, но всё время оставляли — то из-за дедушки твоего, какого-то знаменитого чародея, то за тебя иностранная ведьма — руководительница практики заступалась?.. Ты еще раньше меня поступил! Но когда я выпускался, ты еще, вроде, даже не на последнем курсе был? Ты закончил экстерном, как я? Или тебя… э-э-э… может, это, конечно, не мое дело?..

Ах, Абуджалиль, Абуджалиль!.. И кто тебя тянул за язык, и кто дергал, кто просил тебя говорить такое под уже опускающуюся руку самому Агафонику Великому, кто тебя научил-надоумил так общаться с чародеями, уже готовыми к выходу из затруднительной ситуации с сохранением своего лица и чужой головы, кто пример подал?..

Олаф, первый дипломат отряда, не иначе…

— Это не твое дело! — рявкнул как отрезал его ославленное принародно премудрие, скрежетнул зубами, сверкнул глазами, взмахнул руками, выдавливая сквозь стиснутые яростно зубы слова заклинания выращивания волос, которое просто обязано было сработать…

Было обязано.

Но не знало об этом.

И поэтому под всеобщий изумленный ох голова Иванушки покрылась не «отборными волосьями», как обещало название этого заклинанья в Регистре, а крупными веселыми пучками разноцветных перьев.

— Чингачгук… — нервно хихикнула Серафима.

— К-кабуча… — прорычал Агафон, внес коррективы, сделал пассы…

Перья благополучно сменились травой.

Сенька страдальчески искривила губы, не зная, то ли ей смеяться дальше, то ли оглушить главного специалиста по волшебным наукам, пока не слишком поздно, и передать бразды правления — или сенокосилку? — в руки Абуджалиля.

— К-кабуча… — прошипел маг, снова пробормотал что-то невнятное над медленно наливающейся колосом Ивановой головушкой, торжественно взмахнул руками…

Экспериментальное поле превратилось в цветущую клумбу.

— Послушай, Агафон… чем это тут так пахнет… замечательно? — в ожидании чуда вопросил лукоморец. — Это была ароматизация, да? Та самая? А «зеленый чай» можно? С жасмином? Фиалки — несколько сладковато, мне кажется?..

— К-кабуч-ча…

— А-а-а… зеркала тут нигде нет?.. — не обращая внимания на привычное междометие, Иван зашарил глазами по голым стенам в поисках названного предмета.

— Сиди смирно, развертелся тут!.. — рассерженно прорычал волшебник, дотронулся обеими руками до благоухающей головы друга, вдохнул, сосредоточился, состроил жуткую мину…

И в тот же миг фиалки перевоплотились в цветущие жасмином чайные кустики.

— Вот, то, что надо! — обрадовался было Иван, вдохнув новый запах, но увидел лица наблюдателей, застывшие в живом воплощении поговорки «смех сквозь слезы», почувствовал, что происходит что-то не то, и снова — нерешительно и боязливо — потянулся рукой к тому месту, где к этому времени должна была произрастать первосортная шевелюра.

Агафон растерялся, сморщился, зажмурился, схватился на этот раз за свою голову…

Но не успели пальцы царевича коснуться чайно-цветочной плантации на скальпе, как Абуджалиль за его спиной выбросил руки вперед, протараторил шепотом несколько несвязных слогов, и на глазах у пораженной группы поддержки царство флоры на голове их друга моментально обернулось стильной прической по последней шантоньской моде, а на плечи Иванушки упали чисто вымытые, напомаженные и завитые локоны.

С тонким, но устойчивым ароматом зеленого чая и жасмина.

Еще взмах — и ночная небритость ушла в небытие, оставив после себя на лице морозную свежесть ментола и эвкалипта.

— Ну, ты даешь, Агафон!!!.. — восхищенно выдохнул Иван, трогая кончиками пальцев то франтовато уложенные волосы, то гладкий как коленка младенца подбородок. — Просто фантастика!..

— Что?.. — непонимающе сморгнул его премудрие.

— Это! Ну, волосы!.. — лукоморец недоверчиво подергал их, но то, что выросло, ни отваливаться, ни выпадать не собиралось. — Твоя скромность меня просто поражает! Никогда бы не подумал, что ты на такое способен! Спасибо огромное!

— На здоровье… Всегда рад… — машинально сорвалось с губ чародея, тут же прикушенных — но поздно.

— Не слишком ли длинные, Иван-ага? — вытянул шею, придирчиво разглядывая результаты своего труда опальный сулейманский волшебник. — Если вы привыкли покороче, или к иному фасону, или хотите цвет поменять — вы только скажите — я всё исправлю в тот же миг.

Глаза Иванушки расширились от удивления… но, памятуя историю с прачкой, не слишком.

— Так это ты мне… их… отрастил? Спасибо тебе, Абуджалиль. Большое спасибо.

Легкий взмах руки сулейманина выдернул из воздуха зеркало средних размеров в оправе из янтаря, которое с изрядной долей сулейманской церемонности и было поднесено пред лик все еще не слишком верящего во внезапное окончание своей «благородной облыселости» царевича.

— Посмотрите, вот длина, вот зачес, вот завивка… Если завивку не надо — скажите. Или цвет другой сделать? Каштановый, рыжий, черный, все оттенки…

— Нет, что ты, Абуджалиль, всё хорошо, всё просто замечательно!.. Вот если бы только… сделать их чуть-чуть… покороче… вот так… как-то… — взмахнул Иванушка неопределенно рукой.

Но придворный чародей с красным дипломом понял всё и без слов, и через минуту довольный клиент поднялся с постели, а зеркало в руках чудесного парикмахера исчезло, оставив после себя слабый парок с ароматом кофе.

— Ну, что, это был намек, что теперь можно и на завтрак? — преувеличенно жизнерадостно промолвила Серафима, как бы невзначай избегая глядеть на Агафона.

— Да, давно пора, кум ждет! Целых два волшебника за его столом — такого в истории его караван-сарая еще не было! — весело подтвердил Селим и дружелюбно подмигнул его премудрию.

«Издевается. И Сима тоже. И все. Все издеваются…»

Щеки его жарко вспыхнули, и главный специалист по волшебным наукам яростно впился взглядом в пол.

Такого унижения Агафон не испытывал давно.

Не глядя на остальных, хмуро отказался он от завтрака, захлопнул за ними дверь и, бормоча ругательства в адрес кичливого подхалима, зубрилы и выскочки, принялся стаскивать Масдая с полки над своей лежанкой.

— Ха, волосы… подумаешь… прическу завить… одеколоном побрызгать… это каждый цирюльник может… каждый крестьянин… горшок на башку натянул, и лишнее обкарнал… ножницами овечьими… или спичку поднес… Маг называется… — задетый за больную струну, вернее, такое их количество, что хватило бы не на один оркестр, остервенело бубнил он себе под нос, просовывая ковер в распахнутое настежь окошко. — Фокусник… фигляр… шут придворный… задеринос…

— Думаешь, было бы лучше, если бы Иван пощупал твои сады? — ворчливо вопросил Масдай.

Волшебник в сердцах отшвырнул конец свернутого рулоном ковра и яростно шлепнул себя кулаками по коленкам.

— Да не было бы лучше! Не было!!!.. Но зачем надо было так-то делать, а?!

— А зачем надо было принимать на себя чужие заслуги? — не остался в долгу Масдай.

— Я нечаянно… — хмуро уставился на ковер чародей.

— Ну, вот и он — нечаянно.

— А он специально! Чтобы нос мне утереть! Чтобы показать, кто у нас тут великий и могучий, а кто — кошкин хвост! Только он в такой ерунде пять лет упражнялся без продыху, а я — боевой маг! И всякой чихнёй не занимался, и заниматься не буду!!!

— Так так бы и сказал, когда про волосы разговор зашел. Кто тебя толкал заниматься тем, в чем ты ни на грош не смыслишь?

— Сам дурак… — угрюмо понурился Агафон.

— От дурака слышу.

— Да это я про себя… — извиняясь, похлопал по пыльному боку верного друга пасмурный чародей. — Сам влез, сам и виноват… И только героическая гибель может спасти мое портмоне… консоме…

— Реноме, — сухо подсказал ковер.

— То есть, искупить мою дурь.

С этими словами подавленный и мрачный Агафон вылез из окна во двор вслед за выброшенным туда секунду назад ковром и торопливо принялся раскатывать свое воздушное судно на земле.

— Ну, и куда это мы собрались героически погибать? — брюзгливо полюбопытствовал подготовленный к полету Масдай.

— К этому зажравшемуся жлобу. К Ахмету. Я должен если не скрутить его, то забрать посох. Ну, и топоры Олафа, если подвернутся.

— А остальных подождать не хочешь?

— Не хочу. Мешаться только будут под ногами. Особенно всякие индюки ученые, много о себе полагающие, — насупленно буркнул маг, уселся по-тамамски, поджав под себя ноги, и легонько хлопнул Масдая по спине. — Давай, вира, мало-помалу, не спеша… По дороге мне тактику сражения продумать надо.

— А, может, ночью?..

— Так ночью там не видно ни пень горелый! Я не могу работать в таких условиях!

— А днем там и кроме калифа народу будет дополна.

— И что?

— Помешают.

— Пусть попробуют… К тому же, пускай он днем, при всех покажет, каков он есть на самом деле! Хватит за спины хиляков всяких прятаться, пусть померяется силой с настоящим мужчиной!

Ковер благоразумно не стал уточнять, какого именно настоящего мужчину его пассажир имеет в виду, и не лучше ли было бы, пока не поздно, быстренько слетать за этим мужчиной — глядишь, толк выйдет, а вместо этого с сомнением проговорил:

— Значит, ты точно решился?

И, не дожидаясь очевидного ответа, медленно поднялся в воздух и так же степенно принялся набирать скорость торопливого пешехода.

— Не нравится мне всё это что-то, ой, не нравится… Что-то тут не так, не так, не так… Но вот что, что, что?..

— Так, не так, растак, перетак и разэдак… Тут всё не так!.. А что мне… нам, то есть… остается еще-то делать? — угрюмо вздохнул маг, вытянул из рукава шпаргалку, и с видом готовящегося даже не к экзамену — к смертной казни погрузился в спешное чтение странички за страничкой под беспрестанное озабоченное бормотание Масдая: «Что-то тут не так, что-то мне это всё напоминает, что-то тут совсем-совсем не так…».

Еще на подлете к цели опергруппа по захвату посоха, топоров и Ахмета увидела, что ворота дворцового комплекса были распахнуты настежь, а перед ними в долгую очередь выстроился ряд порожних возов в ожидании, пока такой же караван, только груженый строительным мусором, не спеша выползет на улицу.

— Разбирает уже, гад… — процедил сквозь зубы маг. — До посоха моего добирается…

Неизвестно, как насчет желания гада добраться до посоха, но насчет разбора завала он оказался прав — работа в центре сада был в самом разгаре.

Несколько десятков рабочих с кирками и ломами дробили крупные камни на самой вершине мусорной горы и скидывали их вниз, где еще столько же одетых только в пыль, пот и закатанные до колен холщовые штаны трудяг загружали битый камень и куски штукатурки в подъезжающие одна за другой подводы.

Работа кипела, похоже, с восхода солнца, но до пола поверженного дворца, где под многометровым слоем былого величия были похоронены сокровища антигаурдаковской коалиции, было еще как пешком до Вамаяси.

Слегка успокоенный, Агафон попросил Масдая остановиться, скрестил руки на груди, хмуро выпятил нижнюю губу, и принялся обозревать окрестности в поисках хоть какого-нибудь намека на то, где сейчас может скрываться их враг номер один.

— Может, спросить у кого? — разумно предложил ковер.

— Спросить?.. — помялся волшебник. — Ладно, потом. Попозже. А сейчас у меня один планчик созрел, пока летели, так я его проверить хочу… Подберись, пожалуйста, поближе к развалинам. Вон, где тот фонтан остановись, ладно?

— Н-ну… если планчик… и если созрел… — неопределенно пожал кистями Масдай, но просьбу выполнил, подобравшись поближе и зависнув на уровне крон деревьев над одним из фонтанов фруктового сада, окружавшего руины.

Фонтан — то ли от неисправности трубопровода, то ли от того, что ему просто было влом делать что-то в такую жару, сейчас не работал, и в чаше его, не тронутая ни ветром, ни человеком, ни птицей, ровным, блистающим под палящими лучами солнца зеркалом стояла прозрачная как горный хрусталь вода.

Эх, туда бы сейчас… Плюхнуться бы прямо как есть — в балахоне, в сапогах, и лежать… лежать… лежать…

Кхм.

Агафон сурово отбросил искушение, недостойное великого мага, каковым он, без сомнения, и являлся, сосредоточился на поставленной самим себе задаче, и настороженно огляделся снова.

Похоже, пока их прибытие оставалось незамеченным.

Не теряя времени даром, горящий жаждой мщения сразу всем — и Амн-аль-Хассу, и Абуджалилю — чародей приподнялся на одно колено, сунул шпаргалку в потайное место в рукаве…

Неожиданный порыв ветра подбросил Масдая вверх словно катапультой. Пассажир его ахнул, покатился, вцепился судорожно в край и повис, отчаянно болтая ногами на высоте семи метров от земли.

Одновременно из мирной и сонной до сей поры чаши фонтана выхлестнулась и встала на дыбы стеной вода — не то в попытке достать ускользнувший ковер, не то…

Солнечный луч налетел на образовавшуюся на мгновение ровную будто отшлифованный лед поверхность, отразился и ударил в край балахона великого мага.

Неоднократно пересохшая на обжигающем сулейманском солнце ткань вспыхнула как пакля.

Агафон взвыл, попытался извернуться, чтобы сбить пламя и не оказаться при этом на земле, но верный Масдай опередил его.

Заложив такой вираж, что любой стриж подавился бы собственными мухами от зависти, ковер вихрем метнулся к фонтану, куда только что с чувством выполненного долга обрушилась сделавшая свое грязное дело вода, макнул Агафона, и снова взвился ввысь, мастерски уворачиваясь уже от нового порыва шквала.

— Забрось меня обратно!!! Я ему покажу!!!.. Я ему устрою!!!.. — отплевываясь водой и неподвластными цензуре выражениями, исступленно рычал истекающий ледяными ручьями чародей.

Но не тут-то было.

Едва выровнявшись и убедившись, что пока над садом калифа воцарился штиль, Масдай рванул прочь так, как не летал и прошлой ночью.

— Вернись!!! Вернись!!! Трус!!! Предатель!!! Я ему покажу!!! Вернись!!! Вернись!!! Вернись!!!.. — бушевал, с каждым новым выкриком рискуя свалиться его премудрие, но тщетно.

Будто оглохнув, Масдай не остановился, пока не оказался над покинутым чуть больше часа назад караван-сараем Маджида.

Давно забравшийся на шершавую спину чародей соскочил наземь, не дожидаясь полной посадки, и лишившийся пассажира ковер грузно хлопнулся на утрамбованную землю двора, подняв пыльную бурю местного масштаба.

Грозно гаркнув на ошеломленно вытаращивших глаза постояльцев, Агафон, мрачнее тучи ликом и грознее бури глазами, взбешенно скатал Масдая, взвалил на плечо и, пошатываясь под тяжестью двенадцати квадратных метров сулейманского оккультного ковроткачества, яростно зашагал под навес галереи, туда, где в горячей тени виднелся вход в жилые помещения для гостей.

— …Масдай, какого бабая якорного?! Ну, вот на кой пень так делать-то, а?! Ты чего, вообще под старость лет мозги порастерял?!.. — гневная филиппика его премудрия в адрес дезертировавшего с линии фронта ковра не прекращалась ни на мгновение во время полета.

Не подавала она признаков близкого конца и сейчас.

— …Ну, мы же догова-а-а-а-аривались!!!.. — едва не подвывая от злости, воздел свободную руку к не вовремя начавшемуся низкому потолку галереи чародей, досадливо ойкнул, сунул пострадавшую кисть подмышку, но речи не прекратил. — …Бежать от какого-то заштатного шептуна, возомнившего себя великим магом, из-за одной искры!!! Из-за какого-то ветерка!!! Из-за волны в фонтане!!! Как какой-то… заяц!!! Да это же полный… полный… полная… полное… Да если бы он не застал меня врасплох, я бы уже засунул его в мешок вверх ногами, и мы бы были на полдороге в царство атланов!!!

Дверь, ведущая в их комнату, распахнулась под неистовым пинком мага, и отброшенный гневной рукой Масдай тяжко шлепнулся на ближайшую лежанку.

— … И это всё только из-за тебя!!!..

— Из-за меня? — из-под почти раскатавшегося ковра долетел недоуменный голос только что прилегшего отдохнуть от жары Иванушки.

— А-а, это ты… — слегка стушевался Агафон, но тут же его запал горечи и злости разгорелся с новой силой, не давая повскакивавшим с мест взволнованным старым и новым друзьям даже начать расспросы о его местонахождении и роде занятий в последние полтора часа.

— Олаф, Вань, Сим, вы представляете?!.. Он сбежал от Ахмета, когда дело уже почти было сделано!!!

— Да, сбежал!!! — рассерженно рявкнул в ответ ковер — первый раз с тех пор, как за его спинами остался дворец и его коварный хозяин. — Сбежал!!! И еще тысячу раз так сделаю, если успею!!! Потому что ни о каком деле сделанном там речь идти даже не может!!!

— Ну, Масда-а-а-ай… Ну как ты…

— Я тебя всю дорогу слушал, Агафон. А теперь ты можешь помолчать хоть секунду и послушать меня? — тихо, но твердо вдруг проговорил тот, и самый тон его обычно ворчливого, но добродушного голоса заставил неистовствующего мага прикусить язык и нервно уставиться на обвиняемый во всех смертных грехах Белого Света ковер.

— Что ты хочешь сказать, Масдай? — озабоченно выглянул из-под ковра Иван, одновременно делая не слишком успешные попытки скатать его.

— То, что нам лучше поискать какого-нибудь другого наследника этого рода, если он вам действительно так уж нужен, — мрачно проговорил тот.

— Но почему?!

— Потому что с этим вам не сладить, даже всем вместе взятым.

— Но…

— Потому что это теперь не человек, — не дожидаясь следующего «почему», угрюмо прошелестел ковер. — Это коОб.

— К-кто?..

— Что?..

— Какой корОб?

— Что ты выду…

— Я ничего не выдумываю, Агафон. Выдумывать — это, вон, к Кириану обращайтесь, он вам выдумает. А я говорю то, что знаю. Может, в прошлый раз, когда мы его видели, он и был человеком. Но теперь в него вселился кооб, и это — конец. Так что — собираем вещички — и на поиски нового…

— Погоди, Масдай, не тарахти! — отряг нетерпеливо прицыкнул на наконец-то свернутый общими усилиями и обиженно примолкший ковер. — Ты можешь четко и внятно объяснить, кто такой этот твой… кооб?

— Повелитель элементэлов, — четко и внятно объяснил Масдай.

— Че…го? — вытаращил глаза Селим.

— К-ко…го?.. — робко переспросила Яфья.

— Я же попросил — вня-атно…

Но непонятное новое слово оказалось знакомо волшебнику.

И даже сразу двум.

— Элементэл — это… — начали они было хором, хором примолкли, глядя друг на друга как кошка на собаку, снова начали было хором, но на этот раз Агафон оказался громче.

— Элементэл — это дух стихии. Всего стихий четыре — огонь, вода, воздух… з-з… з-земля…

— Вот-вот! — с мрачным удовлетворением возгласил ковер и, если бы у него были глаза, то Сенька могла бы поклясться, что он обвел всех укоризненным взором с видом «а ведь я же вам говорил». — Теперь и до вас дошло… Один элементэл — одна стихия. Кооб — повелитель элементэлов — сразу четыре. Никакой магии. Только стихии. Но, как вы успели на себе убедиться, и этого предостаточно. Вообще-то, кооб бестелесен. Но если он вселился в человека — изгнать его невозможно. Только убить. Вместе с хозяином.

— Но мы не можем убить Ахмета! — испуганно воскликнула Эссельте. — Адалет никогда и ничего не говорил про присутствие в Круге мертвых наследников! А вдруг это неэффективно?

— И вообще, откуда он во дворце взялся? Это ведь не грипп, которым один чихнул — другой заболел? — резонно вопросил Иван. — Или они летают, где попало?

— И почему про него до тебя никто не догадался? — задал вопрос конунг.

— Потому что это — магия древняя и запретная…

— Но ты же сам только что сказал, что это никакая не ма…

— Сам кооб — не магия, — упрямо тряхнул кистями ковер. — Но вызвать его в наш мир… О-о-о, это целая отрасль науки… была…

— И чего ж ты раньше-то молчал, Сулейман тебя раскатай?! — страдальчески воздел очи и руци горе Агафон.

— Потому что она считалась почти утраченной уже тогда, когда я был еще совсем крошечным… не больше, вон, коврика на пороге… А ведь было это около восьмисот лет назад. И, к тому же, я ведь не волшебник, как некоторые здесь присутствующие! И я вообще про них мог не знать!.. А про кообов я и так слыхал только краем уха… как бы вы, люди, это охарактеризовали… Премудрый Сулейман!.. Да я прожил больше, чем вы все здесь вместе взятые! У меня память — как изгрызенный молью носок! И вы же ко мне еще привязываетесь — почему не вспомнил, почему не сказал, почему не вовремя… Почему, почему…

Кажется, стыдно сейчас было не только Агафону.

— Ничего не понимаю… — ошалело потряс головой Иванушка. — Вызванный кем-то восемьсот лет назад кооб бродил по Сулеймании, чтобы именно сейчас вселиться именно в того, кого нам больше всех надо?..

— Насколько я помню, если их однажды вызвали, то сами по себе они уже не бродили, — снисходительно усмехнулся отбросивший недолго продолжавшееся самобичевание Масдай. — Вызвавший и связавший их маг запирал кооба обычно в каком-нибудь сосуде — кувшине, лампе, горш…ке…

— ЯФЬЯ?!..

Всё и всех знающий Селим остановился около скромной, потонувшей в густой тени северной стороны лавки, и как бы невзначай мотнул в сторону дверей подбородком, стараясь не шевелить губами:

— Вот. Это она. Только, кажется, не работает.

Торговое заведение Муфиды-апы — цель их долгого пешего путешествия по жаре и пыли лабиринта старинных улочек столицы Сулеймании и впрямь особым радушием по отношению к посетителям не страдало: ставни были плотно закрыты, дверь захлопнута, окна на втором этаже опустили ресницы штор и делали вид, что спали.

Сенька пощупала в рукавах всегда готовую к действию коллекцию ножей, откашлялась и дернула за ручку.

Как и предчувствовалось, дверь не поддалась.

Толкнула коленом — то же самое.

Похоже, было заперто на засов изнутри…

Попробовать постучать?

Влезть в окно?

Попросить Олафа выломать дверь?..

Размышления царевны в мелкоуголовном направлении были прерваны очень скоро.

— Вай, вай, вай!.. Глазам своим не могу поверить!.. Что же такие почтенные господа как вы, могут искать в такой второсортной лавчонке, как эта? — донесся из соседней лавки сочащийся патокой и сиропом приторно-сладкий голос купца. — Всё, что может предложить старая Муфида, имеется и у меня — только гораздо высшего качества!..

— И у меня — то же самое! Но только ну о-о-о-очень намного дешевле, чем у этих двоих! — из лавки напротив едва не вывалился второй зазывала. — Подходите, поглядите, выбирайте — другого такого товара не отыщете на всем Парфюмерном ряду!..

— Зато у меня — свежайший, только что из Вамаяси, Бхайпура, Шантони, Узамбара, Дар-эс-Саляма!.. — перебил третий, резво выскочив из дверей слева. — Это, и еще многое другое — заходите, голова кругом пойдет, какой превосхитительнейший аромат, какое упоительное благоухание — ну, просто пир для носа!..

Олаф, в понятии которого «пир для носа», тем более, «упоительный», до сих пор ассоциировался исключительно с «мордой в салат», задумчиво заморгал, представляя предложенное купцом меню, и размышляя, не заглянуть ли и в самом деле туда, и не прикупить ли чего-нибудь любимой богине в качестве сувенира.

Сенька на такие изыски времени терять не стала.

— Нам не товар — нам сама хозяйка нужна, — вытянула она шею в сторону купчины справа, высунувшегося из своей лавки подобно кукушке из часов. — Не знаешь, где ее найти сейчас?

— А-а, Муфида-апа… — разочарованно протянул коммерсант, и голос его теперь был нормальным, человеческим, хоть и несколько подкисшим. — Она дома, на втором этаже. Только она никому не открывает, и никого не принимает.

— Уже скоро неделю, — добавил негоциант напротив.

— Так что, если всё же надумаете что-нибудь купить… — спохватился торговец слева.

— То идите ко мне — не пожалеете! — дружно, хоть и не очень стройно грянул сводный хор сулейманских бизнесменов.

— Понятно, — отряг невозмутимо взял приглашение на заметку.

— А почему она никого не принимает? — раскрыла удивленно очи Серафима.

— Не нашего и не вашего просвещенного ума дело… — уклончиво поиграл бровями купец слева и спрятался в свою лавку как моллюск-домосед.

Трое разведчиков переглянулись.

Прочитав на физиономии Олафа курс действий, предполагаемый им теперь единственно верным, Сенька поспешила опередить его.

— Эй, хозяйка, открывай, гости пришли!!! — затарабанила она кулаком в филенчатую желтую дверь, обитую полосами красной меди. — Не пускать гостей в такой день — плохая примета!

— К чему? — не понял Селим.

— К выпадению дверей, — подмигнула ему царевна, и продолжила барабанить с новым усердием.

— Пусти, я хоть раз стукну! — попросил невинно Олаф.

— Еще рано, — остановила его Сенька, и подключила к процессу усиленный носорожьей шкурой носок эксклюзивного дар-эс-салямского сапога. — Откройте, пожалуйста! Муфида-апа! Нам нужно поговорить!

В занавешенном тяжелыми бордовыми портьерами окне на втором этаже мелькнуло и укрылось за складками бледное худое лицо хозяйки.

— Если тебе не открывают, значит, ты неправильно стучишься, — нетерпеливо повел плечами шириной с полтора дверных проема конунг.

Серафима исподтишка стрельнула глазами в сторону притаившейся наверху торговки кообами, злобно сверлившей их черным глазом, перестала пинаться, развела руками, и громко проговорила:

— Какая жалость! Наверное, она глухая и не слышит! Олаф, постучи, пожалуйста, минут пять, да погромче, хорошо? Ведь не можем же мы уйти просто так! Селим, давай перейдем на ту сторону!

— Зачем?

— А вдруг вместе с дверью отвалится и стена?

Охотник, не колеблясь ни секунды, поспешил исполнить рекомендацию.

Царевна последовала за ним, сделала втихаря жест стражнику «делай как я», прижалась к стене дома напротив, не спуская тайного взгляда из-под ресниц с засады старухи, демонстративно закрыла голову руками, присела…

— Стучи, можно!

Огромный воин радостно ухмыльнулся, старательно закатал рукава, примерился, и нанес первый удар.

Стена содрогнулась.

Если бы бедная дверь была боксером, в беспамятстве она пролежала бы до завтрашнего дня.

Еще один удар — и готовый материал для растопки печи лег бы на пороге лавки Муфиды-апы…

Но нервы хозяйки не выдержали первыми.

— Да слышу я, слышу!!!.. — перекрывая жалобный треск нокаутируемого дерева, донесся из-за шторы ожесточенный выкрик. — Иду уже!!! Забодай тебя ифрит…

Через полминуты ожидания изнутри послышался скрежет и стук засова, вынимаемого из скоб и устанавливаемого в угол, дверь брюзгливо заскрипела, выдыхая из образовавшихся щелей выколоченную конунгом труху и пыль, и на пороге погруженной в душный полумрак прихожей предстала суровая костистая старуха в черной абе.

— Кого вам надо? — меря непрошенных визитеров неприязненным взором, сухо процедила она.

— Муфида-апа? — вежливо поинтересовалась Серафима.

— Ну, я… Чего вам еще? Лавка закрыта.

— И очень хорошо, — жизнерадостно проговорила царевна. — Значит, нас никто не будет отвлекать, пока мы будем разговаривать!

— Не собираюсь я с вами ни о чем разговаривать! — злобно прошипела лавочница и повернулась уходить.

— И даже о некоем кувшинчике, проданном с месяц назад одной маленькой глупенькой девочке в калифском гареме? — сделала изумленные глазища Сенька.

Старуха отпрянула.

— Не продавала я никому никаких кувшинчиков! Убирайтесь! Пошли вон! Прочь! Прочь!

— Благодарю вас, вы очень любезны, — очаровательно улыбнулась царевна и грудью поперла на амбразуру. — Олаф, Селим, заходите, нас пригласили…

То, что они узнали от торговки благовониями, замкнуло цепь загадочных событий последнего месяца во дворце, и одновременно поставило их перед тяжелым выбором.

Вернее, перед отсутствием такового.

Как упоминал ранее Селим, со смертью старого придворного волшебника от преклонных лет и хронического переедания деликатесов, которыми добрейший Амн-аль-Хасс щедро наделял своих приближенных, во дворце открылась вакансия мага.

Но претендовал на нее, как выяснилось, не только их старый знакомец Абуджалиль, закончивший по направлению от почтенного Сейфутдина ибн Сафира в ВыШиМыШи семилетний курс обучения за пять лет, но и его сверстник — менее удачливый и толковый Казим, добросовестно, но без блеска одолевший программу сулейманского училища техники профессиональной магии за положенную пятилетку.

На знакомство к работодателю, полные надежд, оба они пришли одновременно. Но один из них вышел из кабинета Ахмета Гийядина новым придворным магом, как и ожидал, а другому посоветовали поискать счастья где-нибудь в другом месте.

И этот другой — Казим — посчитал, что отказали ему исключительно потому, что его соперник обучался в престижном вузе за границей страны, а не в обычном, и всего лишь за границей города, как он.

В какой степени он был прав, а в какой — не очень, сейчас по вполне понятной причине выяснить возможным не представлялось, но зато другой факт выяснялся очень легко и просто.

Торговка благовониями и притираниями, имеющая доступ со своим товаром в гарем калифа, Муфида-апа, приходилась ему бабушкой. А чего только не сделает среднестатистическая бабушка для любимого внука, особенно, если искренне считает, что только он и есть настоящий волшебник.

В отличие от других.

Не будем тыкать иглами, кого.

План по захвату ушедшего из-под носа поста его мечты отвергнутый Казим составил быстро: Муфиде-апе надо было всего лишь подговорить кого-нибудь из наложниц принять украденный им из музея училища горшочек с кообом и проинструктировать ее, как с ним обращаться. Когда же безобразия оного и бессилие перед ним штатного выскочки, заморского выкормыша и паркетного шаркуна Абуджалиля достигнут своего апофигея, как выразился юный маг в агитационной речи перед бабулей, ему, Казиму, самому хитрому и самому ловкому чародею страны, останется всего лишь заявиться во дворец, сделать вид, что обследует его, потихоньку забрать горшочек, помахать руками, побормотать непонятные слова, напустить для вида побольше дыму и тумана — и пешка в дамках! Должность наша, конкурент опозорен и спущен пинком калифского сапога с крыльца, и ничто не мешает более пришествию долгожданного светлого будущего для одного отдельно взятого выпускника сулейманского училища техники профессиональной магии.

Не ожидал Казим лишь одного: что горшочек, куда прикованный к нему кооб должен был возвращаться каждый раз перед восходом солнца, за ночь куда-то пропадет, что оставшийся без жилплощади повелитель элементэлов вселится в первого попавшегося человека, и что этим первым попавшимся, как назло, окажется сам калиф.

Естественно, судьба пришедшего в это же утро пустить пыль в глаза и занять причитающееся ему престижное место Казима была решена скоро и радикально. И если бы даже он мог теперь видеть, что обретший чужое тело кооб гоняется уже и за Абуджалилем, вряд ли это послужило бы ему большим утешением.

Распрощавшись тихо и вежливо с угрюмой, упорно не поднимающей от пола глаз Муфидой-апой, примолкшая троица не спеша шла по улице, переваривая услышанное, как вдруг Селим встрепенулся, закрутил головой и зашевелил усами.

— А ведь если мы сейчас свернем не направо, а налево, о пресветлая пэри Севера, то через десять минут окажемся у моего дома…

Серафима, чья сентиментальная струнка души звучала сейчас как целый струнный оркестр, слабо улыбнулась и понимающе посмотрела на беглого стражника.

— Хочешь проведать?

— Да, о великодушная пэри далеких земель! — немедленно просиял как солнышко в ненастье Охотник, заулыбался, распустив морщинки и склонив по-собачьи голову набок. — Должен же я сказать им, что со мной всё в порядке, чтобы моя Зейнаб не беспокоилась!

— Да, может, они еще и не знают, что с тобой что-то не в порядке было, — улыбнулся в ответ конунг.

— Ну, так я то же самое говорю! Кому нужен старый толстый лысый стражник! С глаз долой — из памяти прочь! Милости прошу к нашему лавашу! — расцвел Селим, и гостеприимно вытянул левую руку, приглашая свернуть в узкую кривую пыльную улочку, имеющую в его глазах единственное, стабильное и неоспоримое достоинство.

Она вела к дому.

— Моя Зейнаб будет просто счастлива с вами познакомиться! Второй такой женщины на всем Белом Свете не сыскать, готов поклясться вам чем угодно! И как жаль, что сейчас вас только двое… она была бы рада принимать у нас в гостях хоть всех сразу, хоть вдвое больше — тем более, что я жалованье вчера получил за месяц, можно на всю улицу гулять, друзей угощать!.. Ну, да ведь не последний день живем, придете еще!..

— А еще она — вы не представляете!.. — какой плов она готовит из молодого барашка!.. М-м-м-м!.. Если бы барашек знал, что в следующей жизни он станет таким пловом, он с утра бы и добровольно очередь к мяснику занимал!

— Плов, говоришь?.. — непроизвольно облизнулся отряг.

И желудок его тот час же звучно напомнил, что время обеда давно прошло, и потребовал немедленной компенсации ущерба.

— А что такое — плов?

— Как, Олаф-ага?! — выкатились очи Селима в притворном ужасе, и руки его метнулись вверх и прилипли ладонями к пухлым щекам. — Ты уже целых два дня гостишь в нашей благословенной Сулеймании, и еще даже не представляешь, что такое плов?!.. Ай-ай-ай!.. Какой позор! Какой позор для нас!.. Кто же так гостей принимает?! Про Маджида я молчу — ему не до плова, у него народу много, накормить надо всех и быстро, попадешь к нему на двор — научишься есть всякую гадость. Но калиф!.. Чем он-то вас потчевал, если не пловом?!..

Так, в оживленных разговорах, большую часть которых счастливый Селим вел едва ли не один за троих, тридцать минут пути действительно пролетели как десять. И спутники его даже удивились, когда тот вдруг остановился перед одним из высоких заборов-дувалов, обступивших выбранную ими улочку, которая за полчаса пути сделалась еще уже и еще кривее.

— Вот мой дом! Проходите, милые гости!

Охотник выудил из кармана кожаный кошель с полученной накануне зарплатой, другой рукой привычным жестом повернул ручку калитки, распахнул широко и первым сделал шаг вперед.

— Зейнаб! Эй, Зейнаб, душа моя, звезда моя, мать моих детей! Ты только погляди, кого я к нам привел!.. Срочно беги к Удаю-мяснику, покупай самого лучшего мяса!..

Никто не отозвался.

— Ох, не слышит, что ли… Может, и так в лавку ушла, или на заднем дворе белье стирает? Сейчас я ее приведу! Сейчас-сейчас!.. А вы проходите, проходите!

— И пройдем, — в предвкушении знаменитого плова расплылся в довольной улыбке конунг, приобнял Сеньку за плечи, и они вместе последовали за хозяином.

Неизвестно, как задний двор, на котором стирала жена Селима, но передний большими габаритами не отличался: грузная печь летней кухни, сложенная из саманных кирпичей, и целый лес шпалер, густо обвитых зеленеющими наперекор жаре виноградными и инжирными лозами, занимали его почти без остатка.

— Вы в дом пока проходите, а я сейчас ее на заднем дворе погляжу! — радостно оглянулся на скромно застывших у входа гостей старый стражник…

И замер.

Потому что изумрудные портьеры листвы внезапно зашевелились, шпалеры словно ожили, и из-за буйной разлапистой листвы будто из-за занавеса на сцену, с алебардами и саблями наготове, выступил сначала один стражник, потом другой, третий…

Дорешать до конца практическую задачу, сколько всего служителей порядка может скрываться за двумя десятками лоз и одной летней печкой, Охотнику не пришлось, потому что в этот самый момент, узрев его лица необщее выраженье, на шорох и звяк железа обернулся Олаф.

В то же мгновенье Серафима, отброшенная мощной рукой, как мячик отлетела в дальний, пустой, а потому никем под засаду не занятый угол на кучу сена, а рыжий отряг, блаженно ухмыльнувшись, крякнул, рыкнул…

И пошла потеха.

Бедный ошарашенный Селим за всю свою жизнь никогда еще не видел, как можно одной рукой перекидывать через два забора сразу здорового вояку в полном боевом снаряжении, другой при этом отправляя в нокаут второго, а плечом и локтем выбивая параллельно саблю, пару зубов и весь боевой дух у третьего.

И не успел он подробно разглядеть, как же все-таки это все одновременно делается, как конунг растерянно остановился, сделал обиженное лицо, прошелся по дворику взад-вперед, заглядывая придирчиво то за печку, то за порядком ободранные зеленые насаждения, снисходительно попинывая по дороге оброненный улетевшими в дальние края (Если бы края были ближними, логично рассудил Селим, то переброшенные через забор хранители дворцового спокойствия уже бы вернулись) вояками арсенал, и разочарованно развел руками.

— И это всё?.. Селим, они тебя вообще ни в грош не ставят, что ли? Прислать тебя караулить всего шестерых?..

Но не успел оторопевший Охотник вспомнить хоть какие-нибудь слова, кроме «а-а-а…», «э-э-э…» и «ё-о-о…», как из-за его спины, из чернильной прохладной тени первой комнаты долетел хриплый злорадный голос:

— Семерых, чужак. Караул-баши прислал семерых.

Годы муштры, местами, но часто переходящей в дрессуру, заставили Селима при первых же звуках этого голоса вытянуться в струнку, четко развернуться, как по команде «кругом»…

И ахнуть.

Потому что из черной, почти непроницаемой тени общей комнаты выступила его жена.

А вплотную за ней, приставив к горлу именную, украшенную изумрудами саблю и ухватив свободной рукой Зейнаб за запястье вывернутой назад руки, неспешно двигался сотник Хабибулла.

— Порезвились… — с отвращением сморщился командир Селима, оглядывая следы побоища во дворе. — И хватит. Ты, рифмоплет недоделанный, и твои иноземцы сейчас пойдут вперед нас с твоей… женушкой… во дворец. И если хоть кто-нибудь попробует по дороге сбежать, то я ей…

Договорить втихаря уже торжествующий победу и предстоящее продвижение по службе сотник не успел: что-то блесткое и быстрое стальной стрекозой мелькнуло в воздухе и ударилось ему прямо в лоб.

Нет, конечно, высоконачальственному лбу от этого ничего не сделалось, потому что он был надежно укрыт кольчужной чалмой (А, во-вторых, или, точнее даже, во-первых, чтобы пробить лоб иного начальника требуется осадное орудие посильней метательного ножа). Всё, чего смогла достигнуть своим снайперским броском Серафима — это на мгновение оглушить спесивого сотника…

Но и мгновения оказалось достаточно, чтобы Селим взмахнул кулаком, в котором всё еще была зажата его месячная получка, и с чувством, росшим, копившимся и спрессовывавшимся в течение восемнадцати лет, приложил любимого командира прямо промеж наглых очей.

Хабибулла, не успев и охнуть, свел глаза к переносице, взмахнул руками будто крыльями, но не полетел никуда, а просто бухнулся, как стоял, во весь рост на глиняный пол Селимова дома.

— Селим!!!.. — вскрикнула Зейнаб и рухнула почти без чувств в объятья мужа.

— Я ж говорил, недооценили они тебя, — одобрительно хмыкнул Олаф, стаскивая за ноги по крыльцу так и не снискавшего ни славы, ни почестей сотника и складывая его у печки.

— Зейнаб-апа, вы как? Не ранил он вас? — обеспокоенно кинулась к рыдающей на плече мужа женщине царевна. — Дети, внуки где?

— Никого дома не было… на реку ушли купаться… с соседскими ребятишками… слава премудрому Сулейману…

— Оставаться им здесь больше нельзя, Селим, — серьезно и строго воззрилась Серафима на растерянного, бледного Охотника. — Им есть где укрыться? Родственники, друзья?..

— Да, есть, конечно… — потерянно кивнул старый стражник.

— Тогда забирай их — и прячьтесь, — посоветовал конунг. — Тут они след взяли — теперь не отвяжутся, как варги.

— Да, конечно… Сейчас… Заберу Зейнаб, вещи кой-какие, дочь, внуков — и провожу их… в надежное место. Никакие враги не найдут. Если ты их имел в виду?..

— И сам ты тоже беги с…

— А вот сам-то я, Олаф-ага, знаю, где быть должен, — неожиданно твердо проговорил Селим. — Что бы ни решили вы, без меня не уходите, и не улетайте: я часов через пять самое позднее буду.

— Селим, тебе не надо быть с нами!

— О премудрая пэри дальних земель, прости меня, но на этот раз твоя мудрость изменяет тебе. Потому что именно с вами мне и надо быть. И спорить про это я не хочу и не стану. Селим сказал — Селим сделал.

Отряг и Сенька переглянулись и медленно кивнули.

— Тогда мы вам поможем с переездом, — решительно сообщила сулейманину царевна.

— Поможем. Потому что ты — настоящий воин, старик, — в свою очередь похлопал Охотника по плечу рыжий конунг.

— Надо же когда-то начинать… — криво усмехнулся Селим и, приобняв Зейнаб и шепча ей на ушко что-то ласковое и успокаивающее, повлек ее в дом — собираться.

Серафима хотела было последовать за ними, но под ногой ее что-то звякнуло, и она остановилась.

— А сабелька у этого Хабибуллина ничего… В хозяйстве пригодится… — задумчиво пробормотала Сенька, разглядывая не столько изукрашенную самоцветами рукоятку, сколько надежный дар-эс-салямский клинок. — Ну, а раз сабельки у него больше не будет, то и ножны ему, если подумать, ни на кой пень больше не нужны…

Олафу тоже пришла в рыжую голову весьма своевременная мысль, и он, обнаружив у забора пилу, принялся перепиливать приблизительно в метре от лезвия сначала одну из алебард, потом другую и, подумав немного, третью.

На бестопорье и пол-алебарды — топор, со вздохом пришел он к грустному выводу.

Ничего лучше в этом варварском краю всё равно было не достать.

Через четыре часа все трое, надежно укрыв семью Селима у очередного дальне-близкого родственника почти на другом конце города, были уже в караван-сарае Маджида и докладывали изрядно заждавшимся и переволновавшимся друзьям о результатах своего похода.

— …и поэтому сейчас вопрос номер один снимается с повестки дня, и остается только вопрос номер два: что делать? — на такой невеселой ноте завершила царевна отчет о проделанной работе.

В ответ в штаб-квартире антигаурдаковской коалиции лишь повисла хмурая тишина.

Никто не знал про кообов больше, чем по смутным воспоминаниям детства, поведанным Масдаем. Никто не понимал правил, которым вызванные на Белый Свет повелители элементэлов подчинялись — или не подчинялись. Никто и предположить не мог, куда подевался пропавший так внезапно и так несвоевременно горшочек. Никто не был в курсе, можно ли теперь отделить отважного бедолагу Ахмета от кооба, даже если бы горшок вдруг нашелся (чего он делать не собирался), или это был союз типа «пока смерть не разлучит нас». И, что было самым угнетающим, никто не представлял, где сейчас можно было отыскать какого-нибудь другого члена семьи Амн-аль-Хассов.

Сказать, что в комнате воцарилось всеобщее, опустошающее, прижимающее к земле и вытягивающее лица уныние — значит не сказать ничего.

Первым его нарушил Иванушка.

— Яфья… — вежливо обратился он к окончательно поникшей и загрустившей девочке, — скажи, пожалуйста… как ты думаешь… куда мог подеваться твой… этот… горшок?

Дочь песков Сулеймании, бледная теперь как Эссельте, хотела было автоматически выговорить свой стандартный и любимый ответ «не знаю», за которым всегда так хорошо и уютно прятаться, как за каменной стеной, но обвела глазами понурые физиономии вокруг, собралась с духом, и сделала предположение, на всякий случай всё же неуверенно пожав плечами.

— Может быть, его взял и спрятал сам… кооб?..

— А почему он не сделал это раньше? — тут же спросила Сенька.

— Не приходило в голову? — высказал идею Кириан.

— За восемьсот лет ни разу?.. Масдай, они действительно такие тупые?

— Да кто их знает… вражье племя…

— Когда мы с ним разговаривали… когда он устроил в нашу честь праздник… — проговорила Эссельте, — он мне тупым не показался.

— Значит, этот вариант отпадает. Временно, — подытожила Серафима, и тут же выдвинула еще одно предположение: — А, может, его украл кто-то из гарема?

— Кто? — нервно сверкнув глазами, сжала пальцы Яфья.

— Тебе виднее, — развела руками царевна. — Евнухи. Жены. Уборщицы.

— И что они с ним сделали, что бедный кооб не сумел его найти? — задал вопрос Кириан.

— Разбили? — предположил Олаф. — А черепки растерли в пыль?

— Он был медный… — робко внесла новую вводную в задачу наложница, и отряг разочарованно выпятил нижнюю губу и замолчал.

— Тогда, может, бросили в огонь? — оживился Агафон. — У вас по ночам огонь разводят, Яфья?

— Н-нет… д-да… на кухне, наверное…

— Значит, кто-то пошел на кухню, бросил горшок в огонь… — начал выстраивать новую гипотезу чародей.

Уничтожить медный горшок было посложнее глиняного, над способами надо было поломать голову…

Эх, шпаргалку бы вытянуть…

— Извини, Агафон-ага, но в простой печи медь не расплавишь, — виновато, с видом «Агафон-ага мне друг, но против точки плавления металлов не попрешь», проговорил Селим.

— Да и какой идиот додумается идти посреди ночи из гарема на другой конец дворца и бросать на виду у всех поваров и поварят чужой горшок в печь, коллега-ага? — более чем резонно заметил Абуджалиль, исподтишка кося в поисках одобрения на осунувшееся и не по-детски сосредоточенное личико беглой наложницы. — Может, чтобы кооб оказался бездомным, достаточно было просто закрыть крышку? Не правда ли, Яфья?

— Н-не знаю… — не удержалась на этот раз от любимого ответа девушка. — Он никогда не выходил, пока была закрыта крышка… а когда выходил, она была всегда открыта…

— Из этого следует, и практика Яфьи это подтверждает, что если крышка закрыта, а кооб находится вне сосуда, то осуществить переход в свое штатное вместилище для него не представляется возможным, — с видом матерого эксперта по кообосодержащим сосудам важно обвел всех значительным взглядом придворный волшебник.

— С точки зрения элементарной логики из этого следует только то, что при закрытой крышке он не выходит, а выходит при открытой, — искоса бросил на конкурента полный ядовитых стрел взор его премудрие. — Всё остальное — домыслы и спекуляция, не имеющие под собой научной основы. И не надо на бедную девушку валить больше, чем на нее уже свалилось… коллега. Правда, Яфа?

Абуджалиль покраснел, как перезрелый помидор, прикусил губу, и уперся мечущим молнии взглядом в свои сапоги, не решаясь посмотреть ни на Агафона, ни на Яфью.

— Да погодите вы, что мы привязались к этому горшку! — недовольно тряхнул огненно-рыжей шевелюрой Олаф. — То входит, то выходит… Какая сейчас к бабаю якорному разница, как он туда входит-выходит, через крышку, или через донышко? Нам надо придумать, как его выковырять из Ахмета, а не из горшка!

— Не повреждая оболочки, желательно, — уточнила Серафима.

— Угу… — все то ли согласились с ней хором, то ли дружно спасовали перед непосильностью поставленной задачи.

— А почему бы нам, в таком случае, не попытаться узнать из первоисточника, так сказать, как именно это можно проделать? — прошелестел вдруг со своей полки Масдай.

— Из первоисточника — это от восемьсот лет как мертвого мага? — скептически хмыкнул Кириан.

— Ну, или не из первоисточника, — не стал спорить ковер. — Может, я не совсем верно выразился…

— Ты предлагаешь полететь в училище, которое закончил Казим? — осенило теперь и Ивана. — Ведь украл-то он горшок из их музея! Может, хоть они что-нибудь знают?

— Именно это я и хотел предложить, — довольно прошуршал ковер, потирая кисти в предвкушении. — Ах, как давно я не был там, где появился на свет…

— …и еще бы тыщу лет кистей моих там не было!!!.. — исступленно прорычал Масдай, изо всех своих мохеровых сил борясь с усиливающимся даже не по минутам — по секундам — ветром.

Безмятежно дремлющая под ними еще полчаса назад пустыня словно заворочалась во сне, вздохнула тяжко песком и пылью, спохватилась, что гости на пороге, а покрывала до сих пор не выбиты, одеяла не трясеные…

И началось.

Первый порыв сухого и горячего, как из домны, ветерка, был встречен изнывающими от жары пассажирами с радостным энтузиазмом.

Второй — с добавлением мелкого песочка — такими же энтузиастическими отфыркиваниями, отплевываниями и попытками выковырять моментально наполнившиеся сим стройматериалом глаза.

После третьего Селим заподозрил, что пустыня взялась за них всерьез и порекомендовал закрыть лица чем-нибудь поплотнее, лечь на ковер ничком, взяться за края и друг за друга, и ждать развития событий, а лучше — скорого прибытия в училище, которое, хвала премудрому Сулейману, было построено не так далеко от города (Если быть точным, училище строилось, разрушалось и строилось заново несколько раз, и каждый раз переносилось от Шатт-аль-Шейха всё дальше и дальше — на двойной радиус устроенного последним непутевым студентом взрыва или подземного толчка).

— …По сравнению с ВыШиМыШи, похоже… — кисло пробормотала Серафима в ответ на это оптимистичное заявление отставного стражника, выудила из багажа купленную по его же уговорам черную паранджу и торопливо натянула.

Плотное покрывало спасло открытые участки кожи от беспрестанной атаки всепроникающих и больно жалящих песчинок, черная густая сетка из конского волоса — чачван — надежно защитила лицо, и теперь от пылевой атаки закрывать оставалось только глаза.

Ее примеру незамедлительно последовала Эссельте.

Яфья, как самая опытная и самая местная, таким манером была одета с самого начала путешествия, и теперь лишь прикрывала газовым платком выразительные карие очи, поблескивающие в сторону иностранок покровительственными веселыми огоньками.

— Может, остановимся и защитный купол поставим? — почти неузнаваемый из-под намотанного на физиономию края чалмы, таким же чужим голосом прокричал, перекрывая свист ветра, Агафон.

— Да тут недалеко осталось! — так же громко проорал в ответ Масдай.

— Да и ветер-то так себе! Скоро спадет! — вклинился в обсуждение в полный голос Абуджалиль, горожанин до мозга костей, да к тому же с высшим заграничным образованием, и поэтому знающий все на Белом Свете.

— Абуджалиль-ага, но эта буря может быть опасной!.. — еле слышно из-под паранджи проговорила отставная наложница.

— Это так называемая ложная буря, Яфья! Нашим северным гостям абсолютно нечего бояться!

— За вас же боюсь-то! — тут же вскинулся уязвленный специалист по волшебным наукам.

— Ты за себя бойся, коллега-ага, — насмешливо провопил придворный чародей, важно поглядывая на зардевшуюся под его орлиным взором Яфью. — А за себя мы уж как-нибудь сами справимся!..

Вскипевший, как чайник на вулкане, Агафон уже набрал полную грудь обжигающе-шершавого воздуха, чтобы выдать заносчивому сопернику что-нибудь такое-эдакое, но почувствовал, как на плечо ему, успокаивая и сдерживая от необдуманных поступков легла рука Ивана.

— Агафон, он же местный, он здесь живет, он ведь, наверное, лучше знает! Не заводись, пожалуйста…

В ответ маг рыкнул себе под нос что-то неразборчивое в адрес слишком много, но не то знающих местных (Да оно и к лучшему — а то быть бы на высоте двадцати метров драке двух магов), дернул плечом и сердито уткнулся носом в Масдая.

— Агафон, подержи, пожалуйста, мой инструмент, я себе на физию чего-нибудь всё-таки намотаю… — обеспокоенно сплюнул за борт песчано-пылевым раствором и жалобно попросил друга Кириан.

Не поднимая головы и не глядя на менестреля, волшебник безмолвно протянул руку и принял ценный груз.

— Спасибо!

Его премудрие только молча кивнул.

Абуджалиль с удовольствием заметил отступление и потерю боевого духа противником, выкатил грудь колесом, гордо вскинул голову, победно улыбнулся скромно потупившей взгляд наложнице, и уже хотел было прокомментировать свершившееся, как вдруг почти одновременно произошло несколько событий.

Масдай радостно вскрикнул «Училище на горизонте!»

Те, кто расслышал, привстали, прикладывая руки к глазам, чтобы разглядеть получше долгожданную цель.

И новый порыв бури, обиженной, наверное, несерьезностью человеческого восприятия и оскорбленной унизительным эпитетом «ложная», вне шантоньских учебников страноведения, написанных в Вамаяси, отродясь к ней не применявшимся, ударил ковер в жесткое подбрюшье.

Масдая подбросило и понесло, как оторванную штормом лодку по бушующим волнам. Люди, не успев ахнуть, посыпались с него как горох в хороводящий вихрями песок внизу…

Продолжать полет на нем остались только трое, то ли не расслышавших провокационный возглас ковра, то ли самых нелюбопытных, и поэтому послушно вцепившихся в его края и уткнувшихся носами в его пахнущую шерстью и пустыней спину. Трое, которые так ничего не услышали и не поняли, пока очередной удар ветра не швырнул их всех на что-то чрезвычайно жесткое, подозрительно вертикальное и загадочно-ровное, и они не обрушились вниз, в одну большую человеческую груду, тут же прикрытую сверху оставшимся без пассажиров Масдаем.

— П-поздравляю… вот мы… и на месте… — только и смог пробормотать измученный ковер.

Не менее страдальческий стон в три сдавленных голоса у подножия высокой башни был ему ответом.

— А кто это к нам пожаловал… Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка?..

К хору мучеников сулейманской пустыни неожиданно присоединился еще один голос, Масдай был взят за край и откинут, и перед помутившимися от немягкой посадки и туч вьющегося в воздухе песка взорами троицы предстало с десяток закутанных во всё черное людей.

И лица их было трудно назвать гостеприимными и добродушными даже после очень продолжительной тренировки.

Но если даже неизвестный слабоумный оптимист и преуспел бы в таком нелепом начинании, разнообразный арсенал, направленный группой приветствия на свалившихся им на голову гостей, автоматически сводил к нулю все усилия.

Ибо и оружие, и позы, и физиономии окруживших их людей говорили, что лозунгом сего жилища является незатейливая мудрость «Хороший гость — мертвый гость».

— Э-э-то… кто?.. — усиленно моргая, слабо попыталась приподняться слегка контуженная ударом о гранитные плиты двора Серафима.

— Эт-то… они?.. — неуверенно прокряхтел Агафон, лихорадочно пытаясь нащупать среди мешанины частей тел кучи-малы порученную ему новую лютню, протирание глаз и выплевывание песка оставив на потом.

Клинки ножей, занесенные для приветственного (Он же прощальный) удара, тускло сверкнули в затянутом бурей полуденном солнце…

— Это они!!! — запорошенные пылью очи Селима расширились до предела, и рука его метнулась к поясу, вырывая из ножен трофейный кинжал.

Стражник перекатился на колени, готовый купить лишнее мгновение жизни своих друзей ценой жизни собственной…

И с изумлением увидел, как лица встречающей делегации расплылись в улыбках, а смертоносная сталь — красно-черная, как и у него — безвредно и тихо вернулась на свое место.

— Так это ты, Абдурахман Серебряный Кулак? — выступил чуть вперед человек с густой короткой черной бородой, покрывающей его лицо вплоть до глаз, словно маска из гуталина.

— Э-э-э… я… — сглотнув сухим горлом остатки песка во рту, нервно кивнул Селим, хотя испуганная душа его из пяток вопила дурным голосом: нет, это не я, прирежьте меня так, чтобы я не мучился!..

— А мы уж думали, что ты к нам не прибудешь! — покачал головой его товарищ справа.

— Я… тоже так думал… — вполне искренне отозвался Охотник.

Первый достал из-под складок плаща какую-то бумажку с привязанным карандашом, и деловито что-то то ли подчеркнул, то ли вычеркнул.

— Ты не признал своих, что ли — за оружие хватаешься? — тонко усмехнулся между тем третий.

— Вы-то своих больно признали, — недовольно пробурчала Сенька, больше всего которую подмывало спросить: «А ваши свои — это кто?»

— Мы думали… что к волшебникам… попали… — тоже ничуть не лукавя, хмуро сообщил Агафон.

— Д-да… — покачал головой первый. — В такую погодку в Лукоморье занесет — и не поймешь, пока зад ко льдине не примерзнет…

— А это кто с тобой, Абдурахман? — спохватился четвертый.

— А-а-а… это… жена моя… Салима… И наемный музыкант. Заграничный. Звать Кириан Златоуст.

— Так ты свои вирши будешь под музыку читать?! — вытаращила глаза доселе невозмутимая, как сто улиток, команда.

— Свои вирши?.. — шире их глаз открылся рот Селима, невзирая на непрекращающуюся опасность словить за секунду не меньше стакана песка.

— Ну да!

— Или ты правила состязания поэтов забыл?

— Представленные на суд жюри стихи должны принадлежать только твоему перу!

— С плагиаторами у нас разговор короткий! — сообщил первый, и все трое гостей, моментально и без дополнительных убеждений, слову его поверили.

— Д-да нет… свои… Конечно свои! — возмущенно надул щеки стражник. — Чужих стихов на дух не надо, но и своих не отдадим!.. Когда начало? Я готов!

Второй сощурился на небо, туда, где, по его мнению, должно было сейчас находиться солнце, встретил глазами лишь песочную круговерть, пожал плечами и задумчиво проговорил:

— Полагаю, часа через два. Ты успел как раз вовремя. У вас есть время, чтобы совершить омовение, перекусить, настроить ваш… э-э-э?..

— Лютню, — поспешно подсказал его премудрие.

— Да, ее… И старейшина Муталиб, — голос говорящего почтительно понизился, словно на Белом Свете уже лет сто как не оставалось человека, не ведающего, кто есть такой сам старейшина Муталиб, — даст сигнал начинать.

— Как? Сам старейшина Муталиб? Не могу поверить! — не удержавшись от ехидства, сделала большие глаза Сенька, и тут же прикусила язык.

Но люди в черном, казалось, ее неосмотрительной язвительности не заметили.

И даже напротив — приняли за чистую монету.

— Состязание восхваления кинжала — любимое детище старейшины Муталиба, — торжественно проговорил первый.

— Ибрагим, время идет, пусть Абдурахман подготовится — он и так прибыл на день позднее остальных приглашенных, — вполголоса проговорил на ухо командиру второй, и тот, кого назвали Ибрагимом, согласно кивнул.

— Пусть подготовится. Ведь меньше двух часов осталось… Вахид, проводи Абдурахмана и его свиту в отведенную им келью. А за десять минут до начала зайди за ними — сами они тут заблудятся.

— Вас понял, преподобный Икрам, — почтительно склонил голову второй. — Пойдем, гости. Надо поторопиться. Если, конечно, Абдурахман не хочет выступать со ртом и глазами, забитыми песком.

Не успела дверь крошечной комнатушки, похожей больше не на келью, а на тюремную камеру, захлопнуться за Вахидом — человеком без возраста, с любезно улыбающимся ртом и холодными мертвыми глазами — как ноги Селима подкосились, он привалился к ней, придавливая спиной, и с душераздирающим стоном съехал по гладко отполированному черному дереву на пол.

— Премудрый Сулейман… Премудрый Сулейман… Пожалей нас, грешных… За какие провинности… Премудрый Сулейман…

— Селим, колись: во что мы вляпались? — содрала с себя пропыленный насквозь балахон Сенька и тревожно уставилась на старого стражника.

— Кто это был? — спросил Агафон, нервно оглядывая окружающие их голые стены, такие же голые кушетки, наводящие на мысль о медицинском кабинете, жестяной рукомойник и маленькое, затянутое бычьим пузырем вместо стекла окошечко.

— Ассасины… — тоскливым шепотом, жалобно взирая в потолок, словно рассчитывая, что премудрый Сулейман услышит его сетования, спустится оттуда и заберет их, проговорил Охотник. — Самое их логово… Осиное гнездо… Штаб-квартира, как они это называют… на своем жаргоне… Всего по Сулейманскому полуострову их около двух десятков… говорят…

— Кто говорит?

— Те, кто пообщался с ними и остался в живых, полагаю…

— А кто они вообще такие?

— Орден убийц, если не углубляться в отвлекающие от сущности подробности. Некоторые из них служат правителям в качестве исполнителей секретных приговоров… не совместимых с жизнью, — не повернулся язык у Селима выговорить нависшее над их злополучными головами слово на букву «с» из почти суеверного страха накликать раньше времени.

— Масдай? — вопросительно уставилась царевна на примолкший на одной из кушеток ковер. — И это, по-твоему, и есть место твоего рождения?

— Колдуны где?! — возмущенно потребовал ответа чародей.

Если бы это было возможным, то старый заслуженный ковер сейчас покраснел бы еще больше, чем позволял ему узор, и сконфуженно опустил глаза.

— Э-э-э… я был уверен, что это оно… училище… Типовой проект постройки… чтоб его моль съела… Перепутал… Но в прошлый раз — честное слово! — оно было где-то на этом месте… — смущенно пробормотал он и умолк, давая понять, что больше вариантов и комментариев на эту тему от него ждать бесполезно.

— Угу, на этом… — мрачно кивнула Серафима. — Только вчера встало и ушло.

Масдай обиженно шевельнул кистями, но не сказал ничего.

— Ну, и что делать будем? Чего они от тебя хотят-то, Селим, что-то я не очень понял? — волшебник воззрился на стражника, застывшего на полу, как сестрица Аленушка на бережку — с коленями под подбородком и неисправимо-скорбным выраженьем на лице.

— Они приняли нас… меня… насколько я понял… из-за кинжала того ассасина, которого ты отправила в лучший из миров, о воинственная пэри… за какого-то Абдурахмана, участника состязания поэтов-ассасинов… — убито сообщил сулейманин.

— Убийцы, которые пишут стихи?.. — заморгал недоверчиво маг.

— Да, о любопытный чародей, — закивал Селим. — Ты видел, что изображено на клейме клинка? Кэмель, крылатый верблюд, а в руках его — кинжал!

— И что это означает? — объяснение не натолкнуло любопытного чародея ни на одну идею.

— В Сулеймании крылатый верблюд — не только символ поэтического вдохновения, но и смерти, которая прибывает на нем за умершим и уносит душу его туда, куда он заслужил — в бесконечные пески забвения, в подземелья вечных мук, или на облака непрекращающегося блаженства…

— А кинжал ему зачем? И руки?

— Кто-то говорит, что кинжалом он убивает плохих поэтов…

— Логично, в копытах толком даже дубину не удержишь, не только кинжал, — согласилась Сенька. — А поэтам, опять же, стимул для роста над собой.

— …А некоторые полагают, что кинжалом — в роли скакуна Смерти — он перерезает нить жизни, чтобы его хозяин мог спокойно забрать отделенную от тела душу.

— Познавательно, — одобрительно кивнула Серафима. — А почему кинжалы ассасинов черно-красные?

— Потому что Кэмель — красного цвета, с черными крыльями.

— Концептуальненько…

— Но какое это имеет отношение к нам? — нервно и чуть раздраженно прервал экскурс в историю сулейманской мифологии и религии волшебник.

— Как ты не понимаешь, Агафон-ага?! — театрально возвел руки к сводчатому потолку кельи Охотник. — Ассасины считают, что это — не просто совпадение, а Смерть летает именно на том верблюде, который вдохновение! И поэтому наряду с тысячей и одним способом отправить человека на тот свет юных ассасинов учат еще и стихосложению! Красиво составить слова так, чтобы вышла поэма, ода или баллада, желательно о смерти или оружии, его несущем, считается не самым последним достоинством ассасина! А вот теперь, оказывается, они еще и проводят поэтические конкурсы!..

— И что? — упорствовал в непонимании Агафон.

— Как — что?! Это — конец!!!

— Нет, — спокойно возразила Сенька. — Вот если бы они не проводили поэтические конкурсы, это был бы конец. Когда они наткнулись на нас там, во дворе своего замка. Для большей части участников встречи, по крайней мере. Может, включая и нас. Но сейчас-то всё, что нам остается — это поучаствовать в их соревнованиях, дождаться, пока уляжется буря и отправиться на поиски тех, кого стряхнуло!

— Всё?!.. Всё?!.. Всё?!.. — задохнулся от возмущения подобной примитивизацией их катастрофического положения Селим. — Да этот стих еще надо сочинить!!!

— Ну, так чего ты тут с нами разглагольствуешь?! Сочиняй скорей!

— Сочиняй?!.. Сочиняй?!.. Думаешь, о напористая пэри Севера, это так просто?!..

— Для тебя?.. — непонимающе нахмурила брови Серафима. — Думаю, что да.

— А… я… — Охотник прикусил язык, мигнул несколько раз недоверчиво, и вдруг лицо его растянулось в блаженной улыбке. — Ты… правда так думаешь?..

— Ну, естественно! — демонстративно повела плечами царевна. — Ты и стихи — одно целое, словно вода в губке: и стоит приложить лишь крошечное усилие, как они начинают из тебя литься так, что другим на зависть!

— О… Кхм… Благодарю тебя, сладкоречивая пэри, за такую оценку моего скромного дарования…

— На здоровье, — великодушно улыбнулась Серафима. — А теперь, Селим — вперед. А иначе мы поручим это дело Агафону, и будем прирезаны на второй же строчке его творения. И, зная его поэтические способности, я это их решение только поддержу.

— Ты не знаешь моих поэтических способностей, — насупился обиженный — но не слишком — чародей (Потому что он-то свои поэтические способности знал).

— Не отвлекай занятого человека, — прошипела на него Сенька, подвела старого стражника, чьи орлиные очи уже затуманились далекой дымкой страны Поэзии, к одной из кушеток, усадила лицом к окну и вернулась к другу.

— Давай пока хоть песок из одежки вытряхнем, да умоемся… — вздохнул тот.

— А пока вытряхиваем, давай подумаем, что будем делать, если в этом гадюшнике найдется кто-нибудь, кто настоящего Дуремара… Дурашлепа…

— Абдурахмана?

— Какая разница… — нетерпеливо поморщилась Сенька и договорила еще более тихим шепотом: —…знает в лицо.

Агафон побледнел, как мифический всадник крылатого верблюда, выронил из рук размотанную чалму и столбом опустился на жесткую лежанку.

— К-кабуча… об этом я и не подумал… Может, лучше драпать отсюда, пока не поздно, а?..

— По такой погоде? Без меня, — решительно прошуршал Масдай.

— Н-нда… — кисло вздохнул волшебник, прислушиваясь к неразборчивому бормотанию Селима, то и дело заглушаемому исступленными попытками бури пробить мутный, но прочный бычий пузырь, натянутый на раму — словно кто-то ведрами с размаху швырял мелкие камушки. — И что теперь?..

— Агафон, ну ты же маг!!! — возмущенным шепотом взорвалась царевна. — И ты спрашиваешь меня, что тебе делать?! Наложи на него какие-нибудь чары отвода глаз, чтобы все принимали его за… ну, хоть за кого-нибудь из знакомых… или незнакомых… или еще что-то вроде этого придумай!..

— Абуджалиля бы сейчас сюда… — подавленно опустил плечи главный специалист по волшебным наукам. — Он у нас по мордам лица спец… чего уж тут упираться… хоть и кабуча еще та…

— Сходим, поищем? — едко предложила Сенька, и когда его премудрие понял всю беспочвенность своего пораженческого предложения, безапелляционно продолжила: — Давай, зри в шпору и чего-нибудь придумывай!

— А если… ему это не понравится?

— А кто его будет спрашивать? Скажем, когда у него стих готов будет. Чтобы сейчас лишний раз не отвлекать. И не пугать.

Когда Вахид по приказу своего начальника пришел за Абдурахманом и его командой, чтобы отвести их в зал состязаний, то, открыв дверь, испуганно остановился на пороге, пробормотал: «Извините, кажется, я ошибся кельей», закрыл дверь, и только убедившись, что на этом этаже келий больше нет вообще никаких, ни правильных, ни чужих, решился снова взяться за ручку.

— И-и-и… э-э-э… — красноречиво выдавил он, и несколько нервно мотнул головой в сторону Селима. — А-а-а?..

— Кхм… — сглотнул пересохшим горлом старый стражник.

— Несчастный случай на производстве, я бы выразился, — радушно вступил в беседу Агафон. — Понимаете, у господина Абдурахмана в стеклянном флаконе содержался редкий вид уладского щупальцерота, один укус которого вызывает полный отек верхних, средних и нижних дыхательных путей. Но когда господин Абдурахман открыл мешочек, в котором склянка хранилась, чтобы проверить, не пострадала ли она и ее содержимое при падении, то оказалось, что флакончик… того… приказал долго жить… и мерзкая тварь тяпнула моего добрейшего работодателя. Конечно, он успел принять противоядие, но следы… воздействия яда… так сказать… будут видны еще несколько дней.

— П-понял, — дернулась щека у ассасина, и он с трудом отвел глаза от раздутой как арбуз и синей как слива физиономии гостя (Вообще-то, примененное Агафоном заклинание должно было уводить мысли посмотревшего на лицо Селима в другую сторону. «О чем они должны думать?» — спросил маг. «Ну, о еде, может?» — предположила Сенька в такт желудку, бурчащему от хронического недоедания с утра. «О какой?» — был дотошен и неизобретателен в области банального настроенный на магическую волну чародей. «Ну, о фруктах каких-нибудь? Арбузах там? Сливах?..»). — А… говорить он… может?

— Конечно, могу! — прогундел негнущимися губами Охотник, не знающий, радоваться ему или огорчаться, что в аскетичной до неприличия келье замка клана убийц нет зеркала.

— Твердость твоего духа и решимость состязаться должны произвести благоприятное впечатление на жюри, — всё еще нервически подмигивая, слабо проговорил Вахид.

— Значит, если бы он не мог говорить, можно было и не участвовать?.. — запоздало спохватилась из-под чадры Серафима.

— Да, — кивнул ассасин. — Только, по правилам состязания, если участник заявился, прибыл, но отказался от выступления, он подлежит суду. Приговор приводится в исполнение немедленно.

— А… Кхм. Понятно, — Серафима не стала спрашивать, какого рода приговор приводится немедленно в исполнение в клане убийц, подхватила под руку покачнувшегося Селима, и решительно сделала шаг вперед. — Пойдемте. Мой муж и повелитель горит желанием состязаться.

— Да, конечно, идем, — с облегчением отвел глаза от лица горящего желанием телепортироваться на другой конец пустыни Охотника ассасин и первым вышел в коридор.

Агафон подхватил на плечо скатанный ковер, как раньше оговорили они с Сенькой, торопливо шагнул за ними, но тут Вахид оглянулся.

— Странный ты музыкант, иноземец. Ковер взял, а инструмент свой забыл.

— Что?.. — разжались руки чародея, и Масдай грохнулся на пол, поднимая тучи своей и замковой пыли.

— Лютню я возьму, Кириан-ага, — очаровательно улыбнулась ассасину сквозь чадру царевна, поставила покачнувшегося Селима у стены, и юркнула в комнату.

«А вот это — конец…» — тоскливо подумал Агафон. — «Почему, ну почему, когда Кириан хотел купить шарманку, я пожалел денег?!..»

Вообще-то, на струнных инструментах Агафон играть умел. Когда он жил у своего приемного отца-мельника, тот на десятый день рождения подарил ему балалайку, потому что все мужчины в его семье с детства осваивали сей инструмент и славились как заправские музыканты на всю округу.

На одиннадцатый преподнес еще одну (Потому что незадолго до этого выведенные из себя душераздирающими звуками, которые юное дарование извлекало из своего инструмента, соседи тайно от мельника уговорили мальчика поменять балалайку на городошную биту и подарочный набор чушек).

И к двенадцати годам способный молодой человек, совладав с премудростями укрощения трех струн и треугольного резонатора, уже мог спокойно аккомпанировать своей бабушке, когда та пела на деревенских посиделках частушки (Потому что бабушка была, во-первых, добрая и терпеливая, а, во-вторых, и в самых главных, почти глухая).

Очень скоро на вечерках младого аккомпаниатора запомнили, оценили и, едва завидев, искренне и с воодушевлением наперебой осыпали его добрыми пожеланиями («Это опять ты?! Да вали ты отсюдова со своей трындобренькой, через пень твою да в коромысло!!!»).

К тринадцати годам музыкальная карьера Агафона закончилась так же стремительно, как и началась: заезжий купец, услышав игру мельникова сына, так расчувствовался под пьяную лавочку, что купил у него за тройную цену отцовский подарок, и еще десять рублей серебром дал за обещание — со страшной клятвой — никогда больше не брать в руки никакой музыкальный инструмент, разве только в целях самообороны.

И вот как раз, когда такой, по всем параметрам, случай, наконец, подвернулся, брать в руки хоть что-нибудь, из чего можно было извлечь хоть какие-нибудь звуки, даже расческу с промокашкой, у его премудрия никакого желания-то и не было.

— Серафима-баба, может, ты за меня как-нибудь этого… того?.. — жалобно кося на поблескивающий каштановым лаком инструмент в руках Сеньки, еле слышно пробормотал маг.

— Ну, уж нет, Агафон-мужик, — упрямо качнула головой царевна. — Меня к ним на сцену, или где они там выступать будут, на арбалетный выстрел не пустят. Выкручивайся сам. Может, заклинание какое применишь? Хотя, не надо… Селимовой физиономии вполне достаточно… пока…

— Но я не умею!..

— Когда это тебя останавливало? — ухмыльнулась Сенька.

Губы главного специалиста по волшебным наукам невольно расползлись в шкодной усмешке.

— Умеешь ты человека приободрить…

— На здоровье. Обращайтесь в случчего.

Как Сенька и предполагала, у входа в огромный общий зал со стекленными витражами стрельчатыми окнами и высокими сводчатыми потолками, покоящимися на стройных резных колоннах, ее встретил новый ассасин. С галантным поклоном он отделил ее от друзей, принял из рук волшебника ковер, и препроводил на завешанную черным газом галерею, где, одиноко и непроницаемо, уже восседали на расстоянии нескольких метров друг от друга три фигуры, закутанные в такие же чадры. Наверняка, группы поддержки других состязантов.

Расстелив на голом камне пола Масдая, царевна с таким же чопорным видом, будто кроме нее вокруг не было ни одной живой души, заняла место в трех метрах от ближайшей женщины, оценивающим взглядом полководца, планирующего одновременно атаку и отступление, окинула расположившуюся внизу толпу любителей поэзии в черном, и приготовилась ждать.

Ждать пришлось недолго: едва нервно тискающий край чалмы Селим и уныло тащившийся за ним Агафон устроились на отведенные им подушки почти у самого входа, как на помосте у дальней стены поднялся не замеченный ей доселе маленький сухонький старичок в огромной тыквообразной чалме, и в зале мгновенно наступила благоговейная тишина.

Настроившаяся на получасовую вступительную речь Серафима была приятно удивлена лаконичным посланием старичка к участникам:

— Хорошо, что вы все приехали, откликнувшись на моё приглашение. Надеюсь, борьба певцов наследия и славы ассасинов будет честной, и на почетный кубок — золотого крылатого верблюда — будет занесено достойное имя победителя. Его выберет почтенное жюри в составе меня и еще двоих верховных служителей нашего ордена, по окончании выступления последнего претендента. Порядок выступления обычный: поэты выходят на помост в том порядке, в котором они сюда прибыли. Успехов вам, сыны мои! И да пребудет с вами Кэмель!

По команде старичка люди в черном откинули крышки с жаровен, расставленных вдоль стены на расстоянии метрах в трех друг от друга, и в зал моментально хлынул странный сладковатый обволакивающий аромат.

Одновременно закутанный в черное человек быстро зашел на галерею, где разместились дамы, торопливо открыл за их спинами пару таких жаровен, и так же поспешно вышел, задернув за собой боковую портьеру.

«Лучше бы пожрать принес…» — грустно подумала царевна, потянула наморщенным носом испорченный воздух, и глянула в окно, изливающее на пол галереи мутный серый вечерний свет, процеженный через бурю. — «У нормальных людей так-то уже ужин на носу, а у этих — сплошная вонизма… Под шашлык или плов стихи-то лучше воспринимаются!»

Но организаторы шоу придерживались противоположного мнения, пожрать за понюхать не последовало, и недовольная и голодная Сенька, хмуро сложив руки на груди, приготовилась внимать прекрасному на уныло подвывающий в такт бессмертным строфам желудок.

Запасенное ей ожидание пригодилось сразу после начала выступления первого стихотворца, ибо вирши конкурсантов по размеру, нудности и однообразности смело могли соперничать с самой Перечной пустыней.

Один за другим, по короткому жесту распорядителя конкурса, поднимались участники на помост к месту дислокации почтенного жюри, принимали единственно верную позу для чтения стихов, одобренную, наверное, в незапамятные времена всемирной тайной ассоциацией умеющих зарифмовать «болты» и «только ты» (Правая рука на отлете, правая нога отставлена чуть вперед, голова повернута направо же, чуть склонена набок, подбородок вздернут), и замогильными голосами, нараспев и с подвываниями, принимались повествовать о том, как дурна была бы жизнь в Сулеймании без их ордена и его острых кинжалов.

По окончании зачтения оды поэт склонял голову, то ли в ожидании аплодисментов, то ли упреждая метателей гнилых овощей, если бы такие среди их аудитории нашлись, кланялся жюри и молча (По этому поводу у Серафимы вопросов не возникало: она бы удивилась, если проговорив без перерыва столько, под конец они были бы в состоянии еще что-то выговорить) возвращался на свое место.

По прошествии неизвестного количества времени, когда позади остались перфомансы как минимум трех десятков пиитов (Серафима потеряла счет и не то соснула, не то впала в транс на десятке втором), распорядитель махнул в сторону притихшего у стены Селима и его аккомпаниатора.

Старый стражник поднялся, кивнул, сохраняя невозмутимое выражение лица (Благодаря Агафону, даже если бы в душе отставного стражника сейчас бушевали вихри и бури почище, чем на улице, на его новом лице это отразиться бы не смогло никак), с достоинством подставил ножку попытавшемуся ускользнуть в коридор чародею, и важно направился к помосту.

С видом Брендано Джуно, ведомого на костер, за ним потащился его премудрие, сжимая деку кириановой лютни с таким видом, будто она была живым существом, а он пытался ее придушить.

Успевший тщательно и во всех подробностях изучить принятую здесь процедуру чтения Селим встал в позу, полуприкрыл — не без труда — глаза, и начал:

Никто не предполагал, что под сии торжественные строки в качестве музыкального сопровождения больше всего подходит вступление из лукоморской народной песни «Светит месяц».

Исполняемое на расстроенной лютне, используемой в качестве балалайки, музыкантом, начисто лишенным слуха и способностей.

Не исключено, что хирургическим путем.

Зал оживился.

Селим подавился новой строфой, закашлялся, попытался сам себе постучать по спине, с негодованием косясь на Агафона…

Но тот, похоже, поймал кураж.

— Давай дальше, у меня, оказывается, всё под контролем! — ободряюще улыбнулся тот.

Селим скрежетнул зубами.

Кинув еще один взгляд на посуровевшего старейшину Муталиба, Охотник попытался безуспешно побледнеть, после — покраснеть, потом спрятал кулаки подмышки, чтобы невзначай не найти им иное применение, предпочтительно — на голове и спине чародея, и продолжил:

В отличие от оды Селима, «Светит месяц» подошел к концу.

А Агафон вспомнил, что когда-то он еще учил «Калинку-малинку».

Селим поймал себя на мысли, что пытается подгадать с размером и ритмом под аккомпанемент, и едва не откусил себе язык.

— Давай-давай, всё отлично! — подмигнул волшебник и выдал такой запил, что чалма старейшины Муталиба съехала на нос.

Двое остальных членов жюри глянули на конкурсанта так, что бедному стражнику в отставке не оставалось ничего другого, как давать-давать.

И он дал.

С трудом перекрывая все увеличивающийся в громкости аккомпанемент, Селим упер руки в бока, набычился, и яростно продолжил, словно гвозди забивал (Предпочтительно в крышку гроба Агафона):

К тому времени, как кончилась и «Калинка», весь зал уже прихлопывал в такт по ляжкам и покачивал головами словно загипнотизированный.

А ведь в арсенале юного виртуоза балалайки были еще и частушки-матерушки его бабушки!

Ну, душегубцы, держитесь!..

Селим, сам уже злой и мрачный как пресловутый вишап под шкапом, кровожадно покосился на разошедшегося волшебника так, словно и впрямь служил всю жизнь не добродушному калифу, а суровому ордену ассасинов…

Но тому, похоже, было всё равно.

А у Селима не оставалось другого выхода, как только продолжать.

И тут Агафон вспомнил про существование «Ах вы, сени мои, сени», и то, что в его исполнении отличить их от «Во кузнице» не представлялось возможным ни одному музыкальному критику Белого Света, не имело ровно никакого значения!..

«Сени новые, хреновые, во-куз-ни-це!» — радостно завершила музыкальный марафон балалютня (или люлябайка?) главного специалиста по волшебным наукам.

Такой бравурной концовки своему лирическому творению не сумел придать до сих пор ни один поэт Белого Света, как ни старался.

Когда последний звук музыкально-поэтической композиции затих под сводами зала, толпа слушателей взорвалась яростными аплодисментами, словно вовсе и не сборище ассасинов, а орава зевак вокруг бродячих артистов на ярмарке.

Вопрос с победителем конкурса решился сам собой.

После недолгого консилиума с помощниками старейшина Муталиб привстал из своего подушечного гнезда, вынул изо рта чубук кальяна и, звучно откашлявшись, провозгласил:

— Мы посовещались, и я решил, что победителем состязания стихотворцев этого года является Абдурахман Серебряный Кулак, десятный семьи замка Мертвое Крыло, принимающий участие в нашем состязании впервые! И ему разрешается подержать в руках Золотого Верблюда перед тем, как переходящий приз будет возвращен до следующего года в сокровищницу ордена, в течение… десяти… нет, пятнадцати секунд!

Под завистливые взгляды проигравшихся, как деревенщина в наперстки, конкурентов, Селим, еле успевший дойти до дверей, хлопнуться на отведенную ему подушку и поджать под себя трясущиеся ноги, засунув под них не менее трясущиеся руки, кое-как поднялся снова, и заковылял на ничуть не успокоившихся ногах к месту своих пятнадцати секунд славы.

Нужно ли что-то говорить?..

Как держать этого золотого парнокопытного?..

Полагается ли его чмокнуть, прижать к сердцу, или и то, и другое, и еще что-нибудь, что нормальному человеку и в голову не придет?..

Требуется ли благодарить кого-нибудь?..

Если да, то кого?..

В каком порядке?..

О, премудрый Сулейман, ну почему не могли они выбрать победителем кого-нибудь другого?!.. Мне ведь всего-то и надо было, что вырваться отсюда живым и, желательно, невредимым!.. Еще не хватало, чтобы сейчас, когда всё так сладко и гладко шло, случился по вине моего незнания их обычаев какой-нибудь конфуз, за который отвечают головой!.. И не только моей!.. О, премудрый Сулейман, сделай милость, надоумь, ведь я ж ввязался в это смурное дело не славы и почестей для, а токмо ради…

Внезапно пол кончился, и ходящие ходуном коленки стражника уперлись в покрытый коврами помост.

На котором его уже поджидал главный душегуб со стиснутой в сухоньких ладонях реликвией размером с кошку — Кэмелем из червонного золота с крыльями из вороненой стали, с миниатюрной копией традиционного клинка ассасинов в маленьких золотых ручках.

— Искусник твой забугорный пусть в стороне постоит, да? — строго глянул на Охотника старейшина, и только теперь тот заметил, что, оказывается, его премудрие, зажав подмышкой лютню, самоуверенно увязался за ним — то ли рассчитывая, что ему, как соавтору победы, тоже дадут подержать легендарное животное, то ли ожидая вызова на бис.

— Ага… Кириан-ага… — пересохшим горлом сглотнул отсутствующую слюну Селим. — Пожалуйста…

— Да ладно, я не претендую… — разочарованно скривил губы чародей и отступил на два шага. — Подумаешь…

Муталиб припечатал чародея жгучим черным взглядом, но, не желая портить величие момента, от дальнейших комментариев и пожеланий воздержался.

Плавным жестом протянул и вложил он в мозолистые ладони отставного служителя порядка свою драгоценную ношу.

— Властью, данной нам премудрым Сулейманом над орденом и детьми его, вручаем тебе, Абдурахман… — начал церемонно старейшина Муталиб, старательно избегая смотреть на физиономию победителя, саму по себе способную послужить основанием новой легенды ордена, — Серебряный Кулак…

И осекся.

Потому что откуда-то со стороны входа долетел сначала грохот распахиваемых дверей, потом стук падающего тела, тут же — возня тела вскакивающего, и за всем этим — взволнованный запыхавшийся голос:

— Я здесь!!!..

— Что?..

— Кто?..

— Кто это?..

— Самозванец!!!..

— Где?..

— Кто самозванец?!

— Ты?

Тонкие пальцы Муталиба стальными наручниками сомкнулись вокруг запястий Селима.

— Нет!!!.. — испуганно дернулся стражник, паникой своей рассеивая последние сомнения, если они еще у кого-то оставались. — Нет!!!.. Не я!!!.. Я — это не он!!!.. Он — это не я!!!.. Я не знаю его!!!..

— Самозванец!

— Осквернитель!

— Святотатец!

Ассасины помоложе повскакивали на ноги, кинжалы наготове, в ожидании единственного крошечного сигнала от своего отца и покровителя…

Который не замедлил явиться.

— Дети мои… — ласково кивнул старейшина на заметавшегося будто лиса в капкане Охотника подскочившим с ковриков накачанным молодцам.

И те, словно тени погибели, легко скользнули между своих старших товарищей, развалившихся вальяжно и ожидающих развязки второго акта комедии.

Черно-красные клинки в свете восходящего солнца блеснули в их смуглых руках.

Агафон обернулся, побледнел, скорее рефлекторно, чем осмысленно дернул в воздухе замысловато рукой, крикнул что-то, и рвущиеся на запах крови юнцы дружно повалились носами в пол.

Старый проверенный школьный трюк с вырастающими и спутывающимися шнурками снова доказал свою эффективность.

Увидев, какой оборот принимает дело, за оружие — и уже не дожидаясь сигнала — взялись остальные полторы сотни участников и слушателей.

В воздухе засвистели метательные ножи.

Пара из них со звонким треском пробила резонатор знаменитого инструмента, которым маг поспешил прикрыть голову, еще один царапнул его щеку…

Но, похоже, идея насчет того, что с самозванцами нужно что-то делать, осенила не только ассасинов, потому что с галереи, откуда ни возьмись, сорвался и ринулся с тоскливым потусторонним завыванием вниз, подобно черной комете, исполинский черный призрак.

— Смерть!!!.. — подпадало оружие из рук благоговеющих ассасинов. — Демон смерти!!!..

— У-у-у-у-у!!!.. — соответствуя имиджу, еще более душераздирающе провыл мрачный фантом и, мастерски славировав промеж колонн, спикировал на прижавшуюся друг к другу загнанную парочку.

Но вдруг огромное черное газовое полотнище — телесная оболочка духа зла — невзначай зацепилось за нож, застрявший в деревянном гербе ордена на колонне, и тихо опустилось на головы тех, кто оказался в зоне покрытия, обнажая отнюдь не демонического Масдая и Сеньку на нем, без паранджи, но с сотниковой саблей наголо.

Исступленный вопль ярости всколыхнул притихшие было ряды ассасинов, и свежий град из всевозможных колюще-режущих предметов обрушился на нового персонажа трагифарса…

Открыть список невосполнимых потерь так непредсказуемо завершившегося поэтического вечера не позволила лишь молниеносная реакция Агафона.

Из пальцев его вырвалось большое золотистое облако, и в нем, как в меду, безвредно застряли все клинки, посланные с галерки. Через пару секунд оно растаяло, просыпав всю добычу на головы менее удачливых любителей поэзии в партере.

— Быстрей, грузитесь!!! — рявкнула Серафима, плашмя отоварила по лбу метнувшегося на перехват одного адъютанта старейшины, кулаком в глаз — другого, и яростно дернула за шиворот Селима, сошедшегося в безмолвной схватке за свободу с Муталибом.

Агафон запрыгнул на ковер, лихорадочно выкрикивая заклинания и размахивая руками, и в последнюю секунду успел поставить щит между ними и взбесившимся зрительным залом.

Жаждущая крови и скальпов разъяренная черная толпа налетела на наспех воздвигнутую невидимую стену, разбилась, но попыток пробиться к осквернителям традиций отнюдь не оставила.

Под их остервенелым натиском стена, как всякое сооружение, возводимое наспех и как попало, быстро прогнулась, подалась, затрещала…

— Быстрее, быстрее!!!.. — изо всех сил удерживая прорываемое рассвирепевшими осаждающими укрепление, прошипел чародей. — Я больше не могу!!!..

— К-кабуча!!!.. — взревела царевна, уперлась, напряглась, и рванула беднягу Селима за шкирку, затаскивая на ковер.

Старикан последовал за ним.

— Да ты-то нам тут на кой пень!!!.. — попыталась разжать пальцы-клещи Серафима.

— Кэмеля… отдай… — прошипел, свирепо выкатив глаза, Муталиб. — Придушу… Загрызу…

— Осиное гнездо… — просипел Охотник, тщетно вырывая запястья из захвата старика.

— Да забирай ты своего…

Но ни договорить, ни выдернуть статуэтку из синеющих под нечеловеческой хваткой пальцев Охотника она не успела.

Под натиском взбешенной оравы временная стена Агафона дрогнула, хрустнула оглушительно, и рассыпалась на мириады крошечных черно-желтых частичек…

Совершено случайно оказавшихся осами.

Очень нервными и чрезвычайно злыми на весь Белый Свет, начиная с отдельно взятого конкретного зала собраний.

Через несколько мгновений и золотой верблюд, и самозванцы, и даже сражающийся с ними в одиночку старейшина были забыты: у бедных ассасинов появилось другое развлечение.

И у самозванцев — тоже.

Селим, укушенный уже три раза, понимая, что дальше некуда, взревел что-то неясное, рванулся — снова тщетно — и от отчаяния, что было мочи, боднул головой в лоб главного душегуба.

Такого поворота их схватки Муталиб не ожидал.

От неожиданности он охнул, разжал на секунду пальцы…

Но секунда — это всё, что надо было Сеньке, скинувшей безбилетного пассажира с ковра, и Масдаю, чтобы птицей взвиться под сводчатый узорный, как крылья бабочки, потолок, спасаясь от преследования разъяренной осиной стаи.

Подобно залетевшей случайно в тесную комнату ласточке, ковер метался из угла в угол, маневрировал, финтил и уклонялся, но даже ему было понятно, что до того, как летающий полосатый арсенал настигнет и облепит его пассажиров, как это уже произошло с отчаянно вопящими и ломящимися в узкую дверь гостеприимными хозяевами, пройдет совсем немного времени.

Одна оса тяпнула Селима в щеку.

Вторая приложила Сеньку в палец.

Третья запуталась в волосах Агафона и истерично зажужжала, рассчитывая продать свою жизнь подороже.

— А-а-а-а, к-кабу-у-у-у-уча-а-а-а-а-а… — проорал исступленно маг, яростно взъерошивая шевелюру и принимая два укуса в ладонь, зажмурился, выбросил руки вперед и чуть вверх, и испуганный вопль его перешел в тщательно выплетаемое заклинание…

Часть потолка, бывшая еще несколько мгновений назад над их головами, внезапно вспучилась как крышка испорченной консервы, поперла вверх, вширь, вдаль, и вдруг взорвалась, словно проткнутый булавкой воздушный шарик, осыпая находившихся под ней ассасинов кусками камня, раствора и штукатурки.

К изумлению Серафимы, в образовавшуюся дыру хлынуло солнце, небо и утро.

— Так мы всю ночь тут просидели!..

Но, не успела она как следует этому подивиться, как Масдай почуявшей спасение и волю, радостной птичкой устремился к брызжущему светом пролому.

Через несколько мгновений все четверо уже неслись по яркому весеннему небу, сопровождаемые — быстро, впрочем, отставшими с чувством выполненного долга — осами.

Отыскать потерявшихся в бурю товарищей оказалось проще, чем они полагали: место стоянки оказавшихся за бортом было видно издалека.

Ярко-оранжевый полупрозрачный с одной стороны купол, под которым на мраморном полу разместились вокруг неработающего фонтана горы разноцветных ковров и подушек, не заметить на ровном месте вообще очень сложно.

Агафон, гордый как павлин собственной победой как на музыкальном, так и на магическом поприще, при виде такой вопиющей роскоши и комфорта заметно сдулся.

Зато Серафима и Селим были вне себя от счастья.

— Слава премудрому Сулейману! Они живы! Они целы!

— Эй, засони, подъем! Так до следующей бури додрыхнуть можно!

От стука по куполу пошел мелодичный звон, и устало свернувшиеся калачиками под ткаными золотыми цветами покрывалами путники испуганно вскочили, продирая на ходу глаза. Отодвинулась штора, отделяющая женскую половину от мужской, и из-за нее встревоженно выглянули две заспанные физиономии — бледная и смуглая.

— Что там?

— Что случилось?

— Не волнуйтесь, мои прекрасные леди, сейчас я этих стукунов-то…

В припадке отваги и галантности Кириан до «окошка» добрался вперед всех.

На свою беду.

Потому что первым, что он узрел в теплые нежные минуты после пробуждения, была сверлящая его горящим взором огромная синяя, плотоядно ощерившая физиономия.

На его истошный вопль среагировали Иван и Олаф: подхватив лежащее наготове оружие, рьяно кинулись они в атаку на неизвестное чудовище… и остановились. Они-то были здесь, а чудовище — там!..

А дверь конструкцией, похоже, была не предусмотрена.

Отыскать архитектора, чтобы указать ему на вопиющий недостаток проекта, оказалось лишь немногим проще, чем выбраться наружу без двери: заметивший в быстро освобожденном менестрелем окне синерожее чудовище, впечатлительный и в лучшие моменты своей жизни Абуджалиль сделал вид, что ему срочно потребовалось что-то найти под моментально увеличившейся грудой подушек в дальнем конце купола.

При этом самооценка Агафона, доселе хмуро наблюдавшего через плечо обиженного Селима за перипетиями пробуждения приятелей, перескочила печально покинутую десять минут назад отметку «стабильно высокая» и снова стремительно рванула вверх.

Когда же недоразумение разъяснилось, и одна из секций купола стыдливо растаяла в жгучих лучах предобеденного солнца, победители ассасинов, лауреаты поэтического конкурса и просто первые из обычных людей, не только выживших в логове культа убийц, но и устроившие незабываемую ночь его хозяевам, гордо вступили под тенистые своды в объятья друзей.

Странно реагировал на появление многострадального Селима, почему-то, только Кириан. Обреченно прошептав «я так и знал», он тихо опустился на выводок упитанных подушечек под ногами, сел по-тамамски и, обхватив голову руками, начал раскачиваться из стороны в сторону, тихонько подвывая себе под нос:

— Селим-ага, позвольте узнать, что эти мерзкие ассасины сделали с вашим благородным лицом? — обеспокоенно забрал в щепоть покрытый ночной щетинкой подбородок юный чародей.

— О, Абуджалиль, успокойся! Это вовсе не мерзкие ассасины, это наш многомудрый Агафон-ага!

— З-зач-чем?.. — потеряв всякое самообладание, разинул рот и вытаращил глаза Абу.

Но вспомнив, что другая пара широко открытых карих глаз сейчас неотступно следит за развитием событий, он взял себя в руки, приосанился, откашлялся, повернулся к чародею и строго, с расстановкой произнес:

— Разреши спросить, коллега-ага, какое запрещенное законами магии и людей заклинание ты наложил на несчастного Селима?

Узнав, что это было ни что иное, как безобидный отвод глаз, помноженный на укус осы, придворный волшебник взглянул на красного и надутого как надувной рак специалиста по волшебным наукам с неприкрытым ужасом и восхищением.

— Не думаю, коллега-ага, что добиться такого эффекта при наложении банального отвода глаз вышло бы и у самого ректора Уллокрафта…

Не знающий, принимать ему сие высказывание за изысканный комплимент или не менее изысканное оскорбление, Агафон-ага кольнул пытливым взглядом конкурента, и решил игнорировать его вовсе.

— Селим, расслабься. Думай о хорошем. Сейчас я его буду снимать, — тоном именитого хирурга при виде банального аппендицита сообщил он, отступил на шаг, закатал рукава…

— Постой, Агафон-ага! — вдруг прозвучал голосок Яфьи за его спиной. — Если Абуджалиль-ага говорит, что такое заклинание не наложить и их… лектору… аге… хоть он и самый сильный чародей их… училища… но ты смог это сделать… значит, Абуджалиль-ага должен суметь его снять!

— Нет необходимости… — снисходительно начал было специалист по волшебным наукам.

— Агафон, послушай, так нечестно! — поспешно пришел на помощь бывшей наложнице калифа и закаменевшему от ужасных предчувствий Охотнику Иван. — Дай же доказать Абу, что он разбирается в магии ничуть не хуже тебя!

— Я?.. — взвился возмущенно сулейманин, раскрывая истинную сущность своего речения.

Но было поздно.

— Ну, конечно, ты! — ласково взял его за руку Олаф. — Мы в тебя верим. Правда, Яфья?

— Правда, Олаф-ага! Абуджалиль ведь такой… умный!

«Кто у нас тут умный, ребята, так это ты, девочка. Агафон на бедняге Селиме и впрямь порезвился уже достаточно. Гаурдаку не пожелаешь», — подумала Сенька, приобняла его премудрие за плечи и оттащила в сторону от операционного поля.

— Дорогу молодым.

Абу сейчас был похож на паука, запутавшегося в собственной паутине.

Он хотел покрасоваться перед Яфьей — пожалуйста.

Снимай чужое, запутанное-перепутанное неизвестно как заклинание, и красуйся.

Самодовольный индюк.

Напыщенный павлин.

Не набитый никем болван.

Бросив на Агафона испепеляющий взор, Абуджалиль вздохнул и вызвал перед глазами страницы конспектов на тему «заклинания иллюзии, их особенности, и две тысячи четыреста один возможный сбой при наложении»…

Хотя к ляпу, допущенному его премудрием, ни один из двух тысяч четыреста одного его неуклюжих предшественника подступить не смогли даже близко, как ни старались, с возвращением нормального облика старому стражнику Абу справился всего с шестой попытки.

С облегчением ощупав ставшее вновь знакомым лицо перед устало сотворенным придворным чародеем зеркалом, Селим расплылся в глупой счастливой улыбке облегчения.

И продолжил:

— Не в обиду никому будь сказано, но я с собой прежним уж было совсем распростился…

Выжатый, как простыня в руках энергичной хозяйки, выпускник ВыШиМыШи смог только вежливо склонить голову в ответ и пробормотать: «Если что — обращайтесь, Селим-ага… второй раз проще будет…»

И на этой оптимистической ноте вся компания, с облегчением переведя дух, уселась за приготовленный тем временем Эссельте и Яфьей завтрак и обмен новостями. Рассказала Сенька и про прототипы Селимовой маскировки.

После этого совершено случайно оказавшиеся в меню сливы и арбуз игнорировались компанией, как могли, но то и дело взгляд то одного, то другого путешественника падал на них, и тогда по лицам народа начинали плавать тут же тактично задавливаемые улыбки.

Которые, тем не менее, боевой чародей отряда каждый раз успевал увидеть и безошибочно принять на свой счет.

Чтобы снова начавший подкисать его премудрие так не расстраивался, добродушный Охотник за чашкой кофе сделал попытку подбодрить его.

— Агафон-ага, а вот послушай, какие я тебе стихи сочинил!

— Про сливы и арбуз? — пасмурно отозвался отчаянно не желавший подбадриваться маг. — Давайте, дразнитесь…

— Нет-нет, ты что! Забудь про это! — отмахнулся Селим. — Если бы не твои фрукты, нас бы, может, отправили в лучший из миров еще до состязания, о северный светоч мудрости и знаний!

— Кто — я? — недоверчиво уставился на старого стражника волшебник.

— Конечно же! — ласково улыбнулся Селим. — Вот, ода тебе!..

— Мне — ода?.. — забыл отыскивать во всем сказанном подвох, и растерялся Агафон.

— Ну да!

И Охотник замолк, довольный собой.

— Лютнейшее даже, я бы сказала, — хихикнула Сенька. — А насчет третьей строчки — это правда? Видать, хороший мастер, если слухи уже и до Сулеймании дошли!

Но адресат оды ее веселья не поддержал.

Красный, как тот же арбуз, и съежившийся как слива, сидел он, закусив губу и втянув голову в плечи.

— Тебе не понравилось? — жалобно поднялись брови Селима домиком.

— Д-да нет… З-замечательная… ода… но… — воровато оглянувшись, волшебник наклонился к самому уху стражника и сконфуженно прошептал: — про мастера уда… я… э-э-э… отрицать не могу… я же не дурак… даже если и… э-э-э… ну… но… как-то… неловко… при дамах…

— Умение хорошо играть на удде дамы ценят в первую очередь, — со знанием дела проговорил Селим.

Ужас отразился на алой физиономии его премудрия.

— Играть?!..

— По-моему, в крепости ассасинов у тебя это неплохо получалось, — недоуменно шепнул сулейманин. — Хоть и не в такт. Но не надо этого стыдиться. Я вот, к примеру, до сих пор и на зурне научиться не могу.

— В крепости?.. — вытаращил глаза чародей, начинавший понимать, что он ничего не понимает. — На зурне?.. Но зурна ведь это вроде такой тыквы… со струной… или тремя… Значит, удд — это вовсе не…

— Не самый плохой инструмент для начинающего музыканта, — ласково заверил его Селим, и юный маг с облегчением перевел дух.

И снова поймал на себе заинтересованные взгляды трех пар глаз.

Серафимы, Эссельте и даже Яфьи.

— З-замечательные стихи, — гордо приосанился он. — И всё до последнего слова — правда!..

Когда с трапезой было покончено, вещи собраны, а пищевые отходы, по настоянию уступчивой в иных вопросах опальной наложницы были зарыты в песок, Абуджалиль убрал сначала так и не заработавший фонтан, потом подушки, ковры, занавеси и покрывала и, в последнюю очередь, купол, похожий на скрещенную с апельсином луковицу.

После этого можно было отправляться дальше — на поиски откочевавшей в неизвестном направлении альма-матери хитрого Казима.

Впрочем, к вечеру усилия сконфуженного донельзя Масдая увенчались несомненным успехом: на горизонте, там, где не спеша тащилось к неровной линии пустыни тучное красное солнце, вдруг показался знакомый со вчерашнего визита к ассасинам абрис: высокие стены из темно-коричневого кирпича, многочисленные строения за ними, разновеликие и разномастные башни и башенки по периметру…

— Мы что, кругаля дали? — была первая мысль Серафимы.

— О нет, прекрасная из прекрасных принцесс северных стран, — неожиданно в стиле Селима, изрядно опешившего от конкуренции там, откуда не ждали, проговорил ковер. — Ибо я чую всем утком, и всей основой, и всем ворсом моим и кистями, что сие благородное сооружение есть ни что иное, как моя далекая родина, то самое училище техники профессиональной магии, где семьсот семьдесят восемь лет назад в один благословенный день ученый мастер Маариф ибн Садык снял меня, законченного, со станка, вынес на двор и подбросил в воздух. «Лети, Саид Ибрагим Рахим Абдурахман Рахматулло Минахмет Амин Рашид Мустафа Масдай, играй со своими кузенами. Пока ты мал, тебе не нужно думать о больших делах — только о малых, но когда ты вырастешь…»

Если бы у старого ковра были очи, они бы сейчас увлажнились.

— «…Но когда ты вырастешь, клянусь своей чалмой, своим бурнусом и своим станком — тебя будут ждать великие дела, и ты еще прославишь наше училище, как никто другой…» Он так сказал… поверите ли…

— И нисколечко не ошибся, — убежденно проговорил Иванушка. — Наверное, он был прорицателем?

— Нет, он был просто мастером-ковровщиком, и очень любил свое дело… и нас, несмышленышей… и своих учеников… у него их было трое, знаете ли… и свою супругу, конечно… и детей… хоть у тех не было ни малейшей искорки магического дара… ну, и пропустить по чарочке-другой перед сном не брезговал… а кто не без греха?..

— Хороший он был человек, Масдай-ага, — кротко вымолвила Яфья. — Добрый и мудрый.

— Жаль, что нам не довелось с ним встретиться, — искренне выговорил Абуджалиль.

— Жаль, жаль, жаль… — вздохнул всем телом своим ковер. — Но, что поделаешь… век человека, даже если он маг, куда короче века ковра, даже самого простого…

Масдай плавно перелетел через высокую зубчатую стену, окружающую училище, и мягко опустился на истертые ногами сотен и тысяч поколений волшебников Сулеймании каменные плиты двора.

— Вот мы и дома… — тихо выдохнул он и чутко шевельнул кистями, словно погладил древние камни, горячие от уходящей за горизонт вместе с солнцем дневной жары.

Пробегающие мимо по своим теоретически-практическим делам с книгами в руках и фигами в карманах (Старинная лукоморская загадка «Смотрит в книгу — видит фигу» в Сулеймании обретала еще одну отгадку: «Читает учебник по фиговодству»), с ретортами на головах и нитками в кулаках, со свитками подмышками и мышками под крышками студенты остановились вдруг все и разом, и с видом людей, позабывших на полгода, какие из себя бывают другие люди, не обитатели их тесного чародейского островка в пустыне, уставились на неожиданных гостей, бережно скатывающих самый огромный ковер-самолет, когда-либо виденный ими своими глазами.

— Вы откуда? — завороженно спросил самый любопытный.

— Вы кто? — поинтересовался самый въедливый.

— Вы к кому? — задал вопрос самый рассудительный.

— Доброго вам вечера! — поздоровался самый вежливый.

— Кушать хотите? — предложил самый внимательный.

— Из Шатт-аль-Шейха, — ответила Сенька.

— Усталые путники, — сообщил Агафон.

— Мы прилетели, чтобы поговорить с вашим директором, — произнес Иванушка.

— Рады приветствовать надежду и опору нашего высшего образования! — заулыбался Селим.

— Да, очень! — выпалил Кириан.

И облизнулся.

И всем стало понятно, что его «да», и, особенно, «очень» относилось не к тираде Охотника, а к пробивающимся сквозь лабиринт надворных построек, классов, жилых задний и мастерских волшебным ароматам школярской кухни.

— Тогда мы вас проводим! — шагнули вперед одновременно самый рассудительный и самый внимательный, вежливо делая жесты руками в радикально противоположные стороны.

Иван с Сенькой, Олафом и Эссельте потянулись за рассудительным, остальные — за внимательным, кисти свернувшегося на плече конунга Масдая — совсем в третью сторону, где, по его воспоминаниям, когда-то располагалась та самая ткацкая мастерская…

Разыграть в лицах басню про лебедя, рака и щуку не позволил властный низкий голос, многозначительно откашлявшийся за спинами словно по волшебству разрастающейся и утолщающейся стены из учеников.

Оказалось, стена и впрямь была волшебная: едва неизвестный успел вдумчиво выговорить третье «кхе», как в ней образовался проход, пригодный для торжественного проезда королевской кавалькады.

Если бы он выкрикнул во всё горло «Сим-сим, откройся!», результат вряд ли бы был более быстрым и впечатляющим.

— Это что тут за собрание? — строго проговорил он, и вежливый парнишка словно растворился в толпе таких же как он юных магов.

Рядом с повеселевшими наследниками и погрустневшими их спутниками остался стоять в позе героя всея Сулеймании лишь рассудительный.

— Господин директор премудрый Шихабуддин ибн Шариф, — почтительно склонил он бритую голову в сторону первого волшебника, потом попытался заглянуть за его спину и поклонился в адрес второго. — Господин заведующий хозяйственной частью премудрый Афдал ибн Вали… Это иноземные путники, они только что прибыли, и я собирался…

Рослый грузный чародей в лиловой парчовой чалме, расшитой золотыми звездами, таком же балахоне, и со странной черно-белой курчавой бородой, вступивший в круг первым, сурово зыркнул из-под нависших бровей на рассудительного.

Тот непроизвольно вжал голову в плечи и отступил на шаг.

Грозящий землетрясениями и самумами директорский взгляд медленно переполз с бедного школяра (Уже пожалевшего о своей недостаточной рассудительности, не позволившей ему отсидеться за спинами товарищей) на его робко попятившихся однокашников, потом на маленького сухонького завуча, угодливо следившего за каждым его взором и жестом.

— Кто разрешил их впустить? — грозно вопросил руководитель среднего специального учебного заведения для сулейманских волшебников своих стушевавшихся подопечных.

— Кто посмел открыть ворота после семи часов без моего ведома?! — тут же яро поддержал его завхоз.

И тут директорский взгляд упал на Олафа.

Орлиный взор старого мага мгновенно умягчился, морщины разгладились, губы раздвинулись в блаженной улыбке, а только что гневно сдвинутые брови умильно поползли вверх и едва не скрылись под чалмой.

— Не может быть… Невероятно… Кто к нам вернулся… Глазам своим не верю… Это сколько же тебе лет, милый ты наш?..

— Скоро восемнадцать… — недоуменно произнес отряг. — А что? И почему это вы решили, что я…

— Послушай, дорогой, тебе еще восемнадцати нет, а ты уже как большой лезешь не в своё дело! Я что, с тобой разговариваю? — сердито скрестил руки на груди и выпятил нижнюю губу директор. — Я у него спрашиваю!..

И нежно протянул ладони к их транспортному средству, будто любящий родитель к блудному сыну, передумавшему блудить.

— Сколько тебе лет, дорогой мой? Отвечай, не робей, не обращай на них внимания, сами не знают, чего им надо, понаехали тут… Ну, маленький, скажи?..

— Мне семьсот семьдесят восемь, — гордо произнес ковер, и старший маг закачал роскошной, как само сулейманское звездное небо, чалмой, словно не мог отыскать больше слов, чтобы выразить охватившее его восхищение.

— Вах! Семьсот семьдесят восемь!.. Первый раз на моей памяти встречается такой почтенный экземпляр, а ведь мне через неделю будет триста!

— И мне — тоже! — вставил завхоз.

Не предоставляя гостям шанса выяснить, к чему относилось «тоже» его податливой тени, директор без запинки продолжил:

— Семьсот семьдесят восемь лет, подумать только!.. Как тебя зовут, дорогой? Не стесняйся, поведай старому Шихабуддину-аге…

— Саид Ибрагим Рахим Абдурахман Рахматулло Минахмет Амин Рашид Мустафа Масдай, — тщательно и гордо выговорил ковер каждое из своих имен.

— И кто из наших прославленных маготкачей древности имел удовольствие быть твоим отцом, Саид, голубчик? Ты меня понимаешь? Скажи нам.

Ковер, привыкший к последнему из своих имен как к единственному, смешался на пару секунд, едва не сообщив директору, что вовсе он не Саид, но вспомнил, что, вообще-то, в училище всегда было принято называть ковры по их первому имени, и смущенно переплел кисти.

— Премудрый Маариф ибн Садык, — наконец, с благоговением выговорил он.

— А-а-а, наслышан про такого, наслышан… — слегка улыбнувшись, закивал увенчанной звездной чалмой головой директор. — Мой дед рассказывал, что он был изрядный сумасброд… Дать столько имен простому ковру!.. Отбросив вековой обычай, как дырявый халат!..

— Кроме старого чудака Маарифа, такое в голову никому бы не пришло, клянусь Сулейманом… — услужливо поддакнул за его плечом Афдал ибн Вали.

— Он был самым лучшим маготкачом в истории нашего училища! — недовольный легкомысленным эпитетом, высказанным в адрес своего родителя, воинственно взъерошил ворс Масдай. — Ремесленником, до которого некоторым здесь присутствующим еще триста лет расти — и не вырасти!

— Что?.. — недоуменно заморгали и уставились на ковер главный маг училища и его хозяйственный помощник. — Что… ты сказал? Это ты сказал?

И вдруг директор с хищным прищуром бультерьера, пытающегося угадать, кто у него под ухом только что взорвал петарду, вперился в визитеров.

— Кто из вас это сказал?

— Это я сказал! — вызывающе прошуршал Масдай. — Потому что я так считаю. А еще, я полагаю, что достойнейший Афдал ибн Вали поднял бы свой авторитет на недосягаемую высоту, если бы перестал слушать всякие дошлые россказни об уважаемых людях прошлого, и судил бы о них по их делам!

Спесивые до сих пор физиономии начальственных чародеев сейчас напоминали лица хирургов, узревших скелет печени.

— Саид?.. Саид?.. Саид?..

— Ты… так… говоришь?..

— Так?.. говоришь?..

— Да, я так говорю! — еще более сердито прошелестел ковер. — Почему бы мне так не говорить? Ведь мне знать лучше, каким он был, потому что он — мой отец!

— Д-да-да, к-конечно-конечно!.. Н-никому и в голову н-не приходит… это оп-провергать! — поспешил успокоить Масдая Шихабуддин ибн Шариф, хотя, судя по его виду, сам нуждался в успокоении, а, лучше, в стакане лукоморской водки, больше всех тут присутствующих вместе взятых. — Он был… не просто самым лучшим… Он был великим! И теперь в этом можно с достоверностью убедиться собственными глазами!

— Он жив?! — позабыл дуться на директора и радостно встрепенулся Масдай.

— О, нет, милый Саид, он умер… вернее, пропал, говорят… более семисот лет назад. Может, даже вскоре после того, как продали тебя, если посчитать…

— Пропал?..

Почти физически ощутимое разочарование и дрожащая горечь в голосе ковра заставила сжаться сердце не только директора, но и друзей Масдая.

— Да, Саид. Пропал, — расстроенно развел руками директор. — Вышел прогуляться в пустыню, рассказывали старые преподаватели… и был застигнут там бурей.

— Больше его никто не видел, — довершил нехитрое повествование завхоз и поучительно закончил, обведя глазами приумолкшую толпу учеников. — Довели его чудачества…

Кисти Масдая горестно обвисли, и всем друзьям его и пассажирам стало ясно, что что бы раньше ни говорил ковер про короткий век человека и длинный — ковра, но увидеть старого маготкача он — хоть и в самой глубине души своей — до сей минуты надеялся всё равно.

— А отчего вы тогда сказали, что в его величии можно теперь убедиться самим? — почтительно присоединился к беседе старших Иванушка, понимая, что опечаленный окончательной потерей Масдай сейчас вряд ли сможет продолжать разговор, по крайней мере, некоторое время.

— А разве, глядя на вашего Саида, это непонятно? — покровительственно усмехнулся в бороду директор. — Ведь величие отцов — в их детях, а слава мастеров — в их творениях. Насколько нам известно… а то, что нам неизвестно про летающие говорящие ковры, может уместиться на чечевичном зернышке — интеллект его редко превосходит разум трехлетнего ребенка. Самые способные из них — очень нечасто — могут сравняться с пятилетним. Но слышали ли вы когда-либо про летающий ковер более разумный, чем Саид, даже в сказках?

— А разве такое возможно? — удивленно спросил Селим.

— Наш Масдай — сам сказка, — с обожанием погладила старого друга по пыльному боку Серафима.

— Откровенно говоря, я нечасто слышу и про людей более разумных, чем он, — отчего-то покосился на Агафона Кириан.

— Ну, вот вы и ответили на свой вопрос, — развел руками Шихабуддин ибн Шариф. — А теперь давайте…

Если путешественники ожидали приглашения к ужину или хотя бы на аудиенцию, то они жестоко ошиблись.

— …развернем нашего почтенного Саида и поглядим, в каком состоянии вы его содержите.

Тон, которым были произнесены последние слова, заставил содрогнуться в душе даже Сеньку и Олафа.

Рука Селима лихорадочно метнулась стряхивать пыль с коврового бока.

Эссельте ринулась распутывать задние кисти.

Абуджалиль — выкапывать из памяти всё, что касалось поддержания летающих ковров в рабочем порядке.

— Та-а-а-а-ак… — прищурился на двенадцать квадратных метров шедевра покойного гения маготкачества директор, требовательно пошевелил пальцами, и из воздуха тут же материализовалось и упало в них увеличительное стекло размером с тарелку. — Так-так-так…

Афдал ибн Вали тоже сделал осторожный шаг к расправленному ковру, но директор неприязненным резким жестом отогнал его в сторону.

— Ты мне свет загораживаешь, Афдал. Отойди. Всё равно ты в этом ни ифрита лысого не смыслишь.

Одетый в белое маг обиженно поджал тонкие губы, сощурил один глаз, засунул руки в рукава, но промолчал.

По-видимому, запоминая.

Студенты за его спиной, всё еще опасаясь приблизиться хоть на шаг к своему грозному руководителю, приподнялись на цыпочки, вытянули шеи как стадо гусей, и с изумлением и любопытством уставились на представший во всей своей роскошной красе ковер-самолет.

— Вы двое… — словно увидев что-то затылком, резко повернулся Шихабуддин ибн Шариф и ткнул кривоватым пальцем в отпрянувшую испуганно парочку студентов у себя за спиной. — Отделение маготкачества, лучшие ученики, выпускной год?

— Да, ваше премудрие… — нестройным хором ответили они и застыли в ожидании приговора.

— Подойдите сюда. Смотрите, как это делается. Когда еще такая возможность представится…

Удивленных и счастливых студентов долго уговаривать не пришлось, и уже через полминуты с лупами в руках, под завистливыми взглядами товарищей и кислым — завхоза они опустились на колени рядом с Шихабуддином ибн Шарифом.

Убедившись, что ученики его здесь и готовы, он поднес лупу в сапфировой оправе к своему черному, похожему на птичий, глазу, склонился над ворсом, и уверенно задвигал руками, трогая, шевеля, перебирая, ощупывая, поглаживая, указывая студентам пальцами, жестом или взглядом, куда и на что смотреть.

Время от времени директор выстреливал вопросами на поражение в адрес стушевавшихся ковровладельцев не хуже любого ассасина.

— Как часто выбиваете? Расчесываете? Чистите? Моете? С каким средством? Дешевым? Дорогим? Врете? Нет? Угу… Поверю… может… в следующий раз… Сколько раз в год сушите? Где? Угу… угу… ага… Как от моли защищаете? Мятой? Варвары… Почему не магией? Заклинание отталкивающее подновить — на полдня дел, а они траву какую-то глупую сыплют… не коз, чай, кормите — о летающем ковре заботитесь, нерадивые… Яркость цвета как поддерживаете? Никак? НИКАК?!.. Маариф ибн Садык — воистину великий маготкач… Попасть в руки таким безответственным шалопутам и оставаться до сих пор словно новеньким… О, Саид… Невероятно… А тут у нас что?.. ЧТО?!?!?! ПРОПЛЕШИНЫ?!?!? Да вас за такое отношение…

Над головой директора взорвался дождь из черных молний.

— Они не виноваты!!! Это призрачные личинки в отряжском царстве мертвых натворили!!! — торопливо вступился за друзей Масдай. — И богиня исцеления исправила всё в тот же день!!! Она сказала, ворс нарастет!!! И он нарастает!!!..

— Царство мертвых? Богиня? Призраки? Дальние страны? — неожиданно подобрел волшебник. — Хм. А вы знаете, как использовать наши ковры по назначению, хоть и чужеземцы… Похвально, похвально. Иной толстосум, выложив за такой экземпляр полсостояния, вешает его на стену или разворачивает только чтобы перелететь от своего дома до соседнего… Жлобство, я считаю. Скудоумие. Чванство, — он непроизвольно покосился в сторону Афдала ибн Вали. — Неуважение к труду мастера.

— О, наш премудрый ибн Шариф прав как всегда, — многозначительно начал было поддакивать начальству завхоз. — Если тебе надо пустить пыль в глаза соседям…

— Подмети у них перед воротами улицу, — вырвалось у Сеньки.

Одетый в белое маг метнул в царевну убийственный взор, словно именно этим она и занялась прямо перед его только что вымытым и умащенным благовониями носом, и отвернулся, шуганув захихикавших студентов.

Директор хмыкнул что-то неразличимое, но одобрительное, и неспешно продолжил техосмотр.

Дальнейшая проверка серьезных нарушений в эксплуатации Масдая не выявила, и несколько умягчившийся нравом и ликом руководитель училища в последний раз погладил бережно длинные густые ворсинки старого ковра и дал сигнал студентам помогать сворачивать.

— Значит, Саид, на жизнь ты не жалуешься?

Масдай быстро припомнил все попытки утопить, съесть, сжечь, разорвать, проколоть или разрубить, что были направлены на его скромную персону за последний год, и удовлетворенно пошевелил кистями.

— Нет, о премудрый Шихабуддин ибн Шариф. Когда Большая Белая Моль спустится за мной на крыльях покоя, мне будет, что вспомнить, и будет, что рассказать тем, кто ушел с ней вперед меня.

Чародей кивнул, оббежал строгим пронзительным взором лица приумолкших визитеров, и снова обратился к Масдаю — но на этот раз уже с ритуальными словами жителей пустыни.

— Признаешь ли ты, Саид Ибрагим Рахим Абдурахман Рахматулло Минахмет Амин Рашид Мустафа Масдай, этих людей, что прилетели с тобой, своими друзьями?

— Да, признаю.

— Находишь ли их достойными, чтобы разделить с нами воду и кров?

— Да, нахожу.

— Поручишься ли за них своей жизнью?

— Да, поручусь, — торжественно проговорил ковер.

— Ну, что ж, — впервые за вечер полностью удовлетворенно выдохнул волшебник, и во взгляде его, насторожено-колючем ранее, промелькнуло одобрение. — Тогда добро пожаловать в училище техники профессиональной магии имени высокомудрого и ученого Абдурахмана ибн Алима, иноземцы и соотечественники. Гости Саида — наши гости. Мальчики проводят вас в гостевые комнаты, а после — на ужин.

Юные ткачи с готовностью шагнули к гостям.

— Пойдемте, уважаемые.

— Благодарим вас, о премудрый Шихабуддин ибн Шариф, чье добросердечие и гостеприимство может сравниться лишь с его ученостью, — почтительно склонил голову Селим, набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить, но тут Олаф отчего-то решил, что теперь речь старшего перебивать уже можно.

— Мы сюда, вообще-то, ненадолго прилетели, — прямо и без обиняков брякнул он. — Только узнать насчет кооба.

Сенька ахнула, скривилась, хотела дать ему пинка или тычка, а лучше — огреть Кэмелем по голове, но, какой бы из одновременно пришедших ей на ум вариантов она не выбрала — было поздно.

Тяжеловесный и откровенный, как удар топором номер двенадцать, отряг сделал свое разрушительное дело.

Узкая, почти безволосая физиономия Афдала ибн Вали озарилась неподдельным интересом и, проворно вынув нервно задрожавшие руки из висячих рукавов, он подался всем щупленьким тельцем вперед, словно кот, завидевший цыпленка.

Лучившееся до сих пор благодушием и снисходительностью лицо директора застыло в холодной непроницаемой гримасе.

— Насчет… чего?

— Кооба, — услужливо подсказала не заметившая глобального похолодания в сулейманской пустыне Эссельте. — Которого некий Казим, ваш выпускник, украл несколько месяцев назад из какого-то музея.

— Вашего же, — несомненно, из самых лучших побуждений, во всеуслышание сообщил Кириан.

Директор скрипнул зубами, метнул обжигающий льдом взгляд в сторону предусмотрительно шарахнувшихся учеников, поспешно опустившего хищный взор завхоза, потом на ничего не подозревающих в основной массе своей гостей, и неприязненно проговорил:

— У нас нет никакого музея.

— Ну, значит, не из музея, — покладисто не стал упираться бард, чьи мысли, вообще-то, уже несколько минут как сладко витали в районе ученической столовой. — Может, из вашей частной коллекции…

— У меня. Нет. Частной. Коллекции.

Голос директора был сух, как все пустыни мира.

— Ну, нет так нет, — примирительно улыбнулась Серафима, отчаянно пытаясь спасти положение. — Значит, мы что-то перепутали. Тогда просто погорим с вами о дальних странах, о путешествиях, о Мас… о Саиде…

— И нам не о чем разговаривать, — отрезал как забил последний гвоздь в крышку гроба директор. — После ужина вы останетесь в своих комнатах до утра, а с первыми лучами солнца сядете на Саида и уберетесь отсюда ко всем ифритам. Чужакам в закрытом учебном заведении не место. А если попробуете вернуться… пеняйте на себя. Поняли?

Отчаянно недоумевающие и отчаянно-возмущенные путники хотели было возразить, но только глянули на белое, клокочущее яростью, гневом и жаждой крови лицо его премудрия, и молча кивнули.

Понятнее было некуда.

Директор училища оказался более чем верен своему слову.

После обильного, но короткого ужина, во время которого, за исключением Олафа и Кириана, никому кусок в горло не лез и шербет не лился, несколько студентов под надзором пары преподавателей безмолвно препроводили их в отдельно стоящий гостевой дом, разделенный перегородками на несколько комнаток. Там, тщательно вычищенный и выбитый, их уже дожидался Масдай.

Не успели путники переступить порог, как дверь за ними проворно закрылась, а снаружи долетел короткий мелодичный перезвон, завершившийся влажным чмоком.

— Закрыто и опечатано, — покривился Агафон.

— В смысле? — нахмурился конунг, и в руке его, словно по еще одному волшебству, оказался переделанный из трофейной алебарды топор.

— В смысле, магией, — пояснил ему как недотепистому малышу главный специалист по волшебным наукам. — Теперь ее ни открыть, ни вышибить. Пока тот, кто наложил заклинание, сам его не снимет.

— Да ладно, мы не гордые, — повела плечами Серафима. — Мы, если что, и через окошки выйдем.

Абуджалиль поднял взгляд на кандидатов в запасные выходы и молча покачал головой.

Все окна были забраны замысловатой решеткой, сделанной из разноцветного витого стекла.

— Какая прелесть… — синхронно всплеснули руками Эссельте и Яфья.

— П-подумаешь… Щас мы его… — пробормотал отряг, подобрал с пола маленькую жаровню, использовавшуюся, похоже, больше для воскурения благовоний, чем для обогрева замерзающих, и, не успели друзья и слова сказать, метнул в цель.

Литой кусок железа встретился со стеклом, раздался звон, треск…

И осколки и обломки жаровни раскаленным дождем посыпались на гладкий каменный пол гостиной.

Сенька присвистнула.

— Ну, ни шиша себе…

— Тоже колдовство? — устремил кислый взгляд Кириан сначала на одного мага, потом на другого.

— Славная работа… — с невольным восхищением проговорил Абу. — Пока не попал во дворец его сиятельного величества, я слышал про такие, но никогда не видел. Говорят, они стоят целое состояние… Ну, и испытывать, конечно, не приходилось…

— Их делают только здесь, и стоят они сто верблюдов за одну! — важно провозгласила Яфья. — У нашего вождя — моего троюродного дяди — в шатре такие аж на трех окнах стоят!

— А зачем они ему? — удивленно спросила принцесса. — У вас так много воров?

— Воров у нас нет совсем! — горделиво вскинула голову отставная наложница. — Но у вождя соседнего племени такие решетки на двух окнах, значит, у нашего должны быть на трех!

— Железная логика, — пожала плечами Серафима, приблизилась к окну, осторожно протянула пальцы к чудесной конструкции, но нерешительно задержала их в паре сантиметров от нежно сияющего лунным светом ночи радужного стекла.

— Не бойся, — сказал Абуджалиль. — Здесь работает принцип «действие равно противодействию». Если просто до нее дотронуться, или даже слегка потянуть, ничего не случится.

— Чудо… — дивясь, покачал головой Иван, бережно касаясь кончиками пальцев тонкого витого стекла, словно сияющего изнутри отраженным светом взошедшего над крепостной стеной ночного светила. — Никогда про такие не читал…

— А ты, коллега-ага? — сладко улыбнулся в адрес конкурента Абу.

— Нас, боевых магов, всякие мещанские финтифлюшки не интересуют, — презрительно скривился тот.

— Даже если бы вы о них слышали, — плавно договорил незавершенную, по его мнению, фразу Абу, и авторитетно продолжил: — Они очень редки. На изготовление одной — самой маленькой, какие продают для шатровых окон вождям кочевых племен — уходит не меньше года. А на большие, как во дворце его сиятельного величества, наверное, лет по десять… Говорят, научить мага этому искусству почти невозможно…

— А что еще делают в вашем училище? — оживленно поинтересовался Олаф, и тут же уточнил сферу своего интереса. — Чтобы можно было девушке привезти. Богине.

Сулеймане переглянулись, наморщили лбы, припоминая, и принялись загибать пальцы и перечислять:

— Вазы, дарящие любые цветы…

— Зеркала, посмотревшись в которые становишься моложе…

— Веники, подметающие дом сами…

— Посуду, в которой еда никогда не остывает…

— И в которой никогда не согревается…

— Туфли, в которых можно танцевать всю ночь напролет, а весь день бегать по базару и лавкам…

— А следующую ночь снова танцевать…

— Ожерелья, меняющие цвет под наряд…

— Коробочки, в которых раз в час образуются разные сласти…

— Приворотные зелья…

— Приворотные зелья… — разжались собранные в аккуратный кулачок пальцы Яфьи, а голова стыдливо опустилась на грудь.

— Ты ни в чем не виновата! Если бы не они, эти злые женщины, ты бы никогда так не поступила, правда, Яфья? — Абуджалиль, стискивая свои пальцы и едва удерживаясь от того, чтобы не стиснуть в горячем сочувствии пальчики сконфуженной девушки, тут же оказался рядом.

— Да… но это всё равно моя вина… — тихо прошептала она.

— Но ты ведь раскаялась, Яфочка, — метнув на сулейманина вызывающий взгляд, ловко пристроился с другого бока Агафон. — А повинную голову сеч не мечёт, как говаривал Шарлемань Семнадцатый. Значит, забудь про это. Не забивай свою хорошенькую головку всякой ерундой. Начни жизнь с чистого листа и нового паспорта, как говорится.

— Д-да… — жалко кивнула она, обратив на его премудрие искренний беззащитный взгляд, недвусмысленно оставляющий яростно кипящего ревностью Абуджалиля за бортом внимания. — Я раскаялась… Но калиф… кооб…

— Кстати, о кообах, — пробасил отряг. — Какие будут идеи?

— Надо поговорить с директором без этого козёлика завхоза, — убежденно заявила Серафима.

— Но нам отсюда до утра не выбраться! — воскликнул Селим.

— У меня есть волшебный меч, — Иванушка прикоснулся к рукояти единственного сохранившегося после посещения калифского дворца оружия отряда. — И если прорезать отверстие в стене… аккуратное… Они могли бы сделать из него потом еще одну дверь.

— Пожарный ход, — усмехнулся Кириан.

— В стене не пойдет, — качнула головой царевна. — Кто-нибудь будет обходить территорию, сразу его заметит, поднимет тревогу… А вот в крыше было бы неплохо.

— Масдай, подними меня, пожалуйста, — шагнул Иванушка к ковру, но Агафон опередил его.

— Чего руками возиться, когда можно сделать то же самое при помощи магии! — снисходительно фыркнул он. — Какое отверстие делать?

— Н-ну… чтобы нам пролезть… и Масдая потом наружу протащить, — переглянулись Сенька и Олаф.

— Только небольшое, — поспешно добавил Иван. — Мы же всё-таки в гостях!

— П-понятно… — сурово хмыкнул и сосредоточился его премудрие. — Чего проще… Отверстие… небольшое… самое главное — чтобы Масдай прошел… Вводную понял… приступаю к исполнению… Так-так-так…

Пальцы его пыхнули белым огнем, ослепляя на несколько секунд всех, включая его самого, а когда фантомы перед глазами рассеялись, то первое, что увидели нетерпеливо задравшие головы люди — это отверстие в потолке и крыше.

Как заказывали.

Небольшое.

Четыре на пять метров.

— Самое главное — Масдай пройдет… — невозмутимо пожал плечами маг. — Прошу!

Кириан, очевидно, впервые ставший свидетелем подобного фокуса, недоуменно посмотрел на пол, потом поднял голову, придирчиво изучая звездное небо, потом снова рассмотрел пол во всех подробностях, не находя, похоже, достаточно таковых, потому что моргнул, пожал плечами, и вопросительно пробормотал:

Его премудрие задумался над ответом, но через несколько секунд скривился и махнул рукой.

— Самое главное — не нам на головы. Хотя, должен признаться, всякое в моей практике бывало… Впрочем, это несущественно! И вообще, я пошутил! — тут же торопливо добавил он, поймав на себе мстительно-заинтересованный взгляд Абуджалиля.

— Ну, так мы сегодня куда-нибудь летим, или не куда-нибудь летим? — сурово вопросил Масдай, и академическая успеваемость главного специалиста по волшебным наукам была на время забыта.

Ковер безмолвной призрачной тенью крался по территории, то прижимаясь почти вплотную к хранящим тепло раскаленного дня стенам, то опускаясь подобно падающему листу до самой земли и бесшумно проскальзывая открытые пространства.

Дабы не привлекать внимания сторожа, предусмотрительно поставленного многомудрым Шихабуддином ибн Шарифом у дверей гостевого дома, или иных обитателей училища, страдающих бессонницей или воспалением бдительности, путники еще на земле договорились улечься на освеженный ароматизированный лавандой ворс ковра и соблюдать режим тотального молчания.

Неровные шершавые стены проплывали мимо носа Сеньки бесконечной чередой, над головой проходили окна, окнища и окошечки — освещенные лампами и темные, погруженные в сладкий или несладкий сон; сбоку проползали высеченные из такого же бурого камня, как и стены, орнаменты и арки, похожие больше на окаменевшие под страшным заклятьем невиданные деревья, цветы и травы… Казалось, время сорвалось с привязи и несется вскачь, как обезумевшая тройка, и все путешественники, затаившиеся на шершавой спине Масдая, на вопрос, сколько его прошло с начала их тайного полета, с уверенностью и наперебой сказали бы: двадцать минут… полчаса… час… и были бы до крайности удивлены, если б услышали, как в мастерской часовщика куранты на лунных батарейках, пробившие час ночи в момент их отлета, пробивают сейчас всего лишь шестую ее минуту.

Масдай плавно замедлился и остановился.

— Эти комнаты принадлежали директору училища, когда я был маленьким, — еле слышно шепнул он на ухо пассажирам. — Здесь располагалась его спальня.

— Точно? — усомнилась царевна.

Ковер хотел обидеться, но вспомнил конфуз с ассасинами, и вместо этого неохотно произнес:

— Точно. Я как-то раз влетел в него, стекло разбил… Когда мы в салочки играли с кузенами.

— Тебя наказали? — сочувственно прошептал Иван.

— В угол повесили, — с ностальгической улыбкой так же тихо отозвался ковер.

Серафима осторожно приподняла голову.

В полуметре от нее из камня вырастал подоконник в форме резного пальмового листа. Такие же листья обрамляли и широкое стрельчатое окно, выше которого была только крыша.

И которое сейчас было темно, как окружавший ее камень.

Это могло означать несколько вещей. Первое — что директор спит. Второе — что его нет в спальне. И третье — что в спальне он есть, но не спит, а размышляет о жизни.

Или ждет визитеров.

И что из этого в их положении было лучшим вариантом, а что не слишком, сказать было довольно сложно.

Вздохнув, она потрогала за плечи пристроившихся рядом волшебников, притянула их головы к своей, и почти беззвучно спросила:

— Можно узнать, есть у него на окне защита?

В ответ маги кивнули и замерли.

— Нет, — через несколько секунд прошептал Абуджалиль.

— Есть, — мгновение спустя доложил Агафон.

— Позовем кого-нибудь третьего? Чтобы кворум был? — кисло предложила Серафима.

— Давай я брошу туда топор, — охотно предложил Олаф, явно завороженный и восхищенный предыдущим результатом попытки выбить волшебное окно.

— Там нет такой решетки, — шепнул ему Иванушка. — Просто стекло… рама… обычные.

— Ста верблюдов пожалели… — разочарованно прогудел конунг.

— Пришибешь еще мужика своей железякой — у кого про горшочек выяснять будем? — резонно предупредил его Кириан.

— Да нет там никакой защиты, — хмуро процедил сквозь зубы Абу, неприязненно косясь на соперника, почти не видимого при свете худосочного месяца. — Я же сказал вам.

— Если бы ты не перебудил своими воплями все заведение, я бы предложил тебе лезть туда первым, — язвительно произнес Агафон.

— А вот и полезу! — рассерженно прошипел сулейманин, принимая вызов, и стал неуклюже подниматься на колени.

Но вдруг на плечо ему, заставив вскрикнуть от неожиданности, упало что-то маленькое, теплое и трепещущее, а в следующее мгновение нечто черное пронеслось над их головами и с мягким стуком ударилось в стекло.

Ослепительная вспышка мертвенно-бледного света на секунду озарила всю округу, на испуганно пригнувшиеся головы ночных посетителей посыпались горелые клочья того, что только что было летучей гадюкой или жаборонком…

Масдай мохеровой молнией метнулся вверх и замер на крыше, прикинувшись шифером.

Птичка — несостоявшаяся жертва маленького ночного чудища и спасительница самонадеянного выпускника ВыШиМыШи — завозилась меж замерших в неподвижности человеческих конечностей, выбралась на макушку Иванушки, бодро чирикнула, расправила крылышки и резво упорхнула.

Окошко под ними с треском распахнулось, лысая как луна голова высунулась наружу между створок, осыпавших мостовую останками незадачливой рептилии, покрутилась направо-налево, глянула вниз и ругнулась.

— П-проклятье… опять эти твари летучие… Третий раз за ночь… — с чувством раздражения, отчего-то явно перекрываемого облегчением, сочно прорычал знакомый директорский голос. — Хоть испепелятор больше не накладывай…

— Не накладывай… не накладывай… — беззвучным эхом вторила ему с крыши Серафима.

— Но, вроде, голос человеческий крикнул?.. — задумчиво проговорил директор. — Или показалось?..

— Показалось… показалось… — тихо пропела царевна.

— Или, всё-таки, наложить испепелятор?..

— Так ведь показалось же…

— Что? Кто это?.. — недоуменно сморгнул Шихабуддин ибн Шариф, но добавить ничего не успел, потому что прямо перед ним с покрытого россыпью ночных алмазов небосклона опустился ковер, с которого прямо ему на грудь метнулось нечто огромное и лохматое.

Вслед за Олафом в директорскую спальню на Масдае последовали и все остальные.

— Если ты обещаешь не орать, я обещаю не отрезать тебе голову, — как можно более убедительно прошептал на ухо придавленному к полу ошарашенному деятелю сулейманского образования конунг.

— С-сулеймановы портянки… — вытаращил глаза директор. — Это вы?!.. Но как?..

— После узнаете… если звезды встанут… — уклончиво пробормотал Агафон.

— Да встань ты с меня уже — не стану я кричать! — раздраженно рявкнул он в ухо отрягу.

И когда тот поднялся, негромко добавил:

— Как будто у меня нет других средств, чтобы с вашим братом справиться…

В ответ на ладони Агафона зажегся маленький желтый огонек.

— Ты маг! — обвиняюще воскликнул Шихабуддин.

— Да, — удовлетворенный произведенным эффектом, кивнул тот. — Боевой маг, если уж быть совсем точным. И со мной еще… один. Так что, о высокомудрый начальник студентов, на вашем месте я бы не стал затевать никаких оккультных игрищ. Во избежание нарушения целостности.

— Моей шкуры? — презрительно хмыкнул ему в лицо ибн Шариф.

— Твоего училища, — усмехнулся в ответ его премудрие.

— Я бы на вашем месте ему поверил, Шихабуддин-ага, — положа руку на сердце, доверительно прошептал Селим. — Видели бы вы, что он сделал с замком ассасинов…

— Олаф, пусти, пожалуйста, — проговорил Иванушка и протянул руку ибн Шарифу, помогая подняться. — Мы просим вашего прощения, премудрый Шихабуддин-ага, что заявились к вам вот так…

— Если бы вы нас не заперли, мы бы заявились к вам совершено по-иному, — поддержал его Кириан.

— А если бы ответили на наш вопрос сразу, то и заявляться бы не стали, — сурово сообщил Олаф. — Ночью нормальные люди спать должны, а не по крышам ползать, и не гостей волшбой поджаривать.

— А, кстати, интересный способ отучивать летающих тварей гадить на подоконник, — задумчиво почесала подбородок Серафима. — Вам не кажется?

— Послушайте, что вам от меня надо? — упер руки в бока и набычился хозяин апартаментов.

— Узнать, как можно изгнать кооба из человека, — без обиняков и прелюдий честно проговорил Иван. — Пожалуйста. Нам очень нужно это знать. Дело государственной важности.

— Вашего государства, кстати, — укоризненно глянула на пасмурно взирающего на них старика Эссельте.

— Я. Ничего. Не знаю. Ни про каких. Кообов, — злобно зыркнул карими до черноты глазами на визитеров директор, словно это по их вине во главе самого большого калифата Сулеймании стоял теперь правитель не людей, а элементэлов. — И знать. Не желаю. А теперь, если вопросов ко мне у вас больше нет…

Первым увидел черное щупальце, осторожно просочившееся в открытое окно, Иван.

Иссиня-чернильное, матово поблескивающее в скудном свете ночного неба, толщиной с руку Олафа, стеснительно и тихо скользнуло оно по подоконнику и проворной смоляной рекой потекло по воздуху к Шихабуддину.

Свистнул синей молнией меч Ивана, рассекая странную жуть…

И безвредно впился в пол.

Щупальце продолжило свой путь, будто вокруг не было больше ни единой живой души.

Словно охотящаяся змея, ловко обогнуло оно массивную фигуру отряга, обошло не замечающего его Селима, перескочило над присевшей от страха Яфьей, шмыгнуло мимо Агафона, и черной стрелой устремилось к застигнутому врасплох директору.

И не успел тот и охнуть, как черная тварь обвилась вокруг его шеи и стала на глазах набухать, разрастаться и затягиваться всё туже, словно чудовищная живая петля.

Олаф попытался схватить ее, но пальцы его, способные размотать и завязать бантиком любого удава, прошли через нее будто сквозь воздух.

— Это проклятие!.. — ахнул Абуджалиль, и беспомощно прижал задрожавшие руки к груди. — Но я не знаю, что делать, не знаю!..

— К-кабуча… — рявкнул Агафон, метнулся вперед, назад, снова вперед, схватил задыхающегося на глазах Шихабуддина за плечи, и все трое, вместе с наливающейся силой и мощью смоляной змеей, вмиг окутались золотистым коконом.

Выкрикнул ли он одновременно что-то сквозь стиснутые зубы, или Ивану показалось?..

— Окно… закрой окно…

— Окно!.. — кинулся лукоморец выполнять поручение, отчаянно не понимая, как может такое простое действие помешать монстру, которого не берет ни меч, ни руки.

Но, ко всеобщему изумлению, стоило створкам сомкнуться, как щупальце дернулось, словно настоящая змея, которой прищемили хвост, и перестало расти.

Но и хватки своей не ослабило.

Быстро теряющий силы и сознание старый волшебник закатил глаза, захрипел и повалился на ковер, его премудрие рядом, змея сверху, не разжимая смертельных объятий…

И тут руки Агафона засветились красным.

Багряное сияние вспыхнуло сначала на пальцах, потом неохотно перешло на кисти, медленно стало подниматься до локтя, словно запруженный ручей…

Лицо мага исказилось, будто от крайней степени напряжения или боли, и друзья его в бессильном сочувствии склонились над опутанными плотоядно пульсирующей черной тварью, словно лианой, человеческими фигурами, почти неразличимыми теперь за плотным золотым коконом.

Ибн Шариф перестал сопротивляться и обмяк.

Гости ахнули.

Щупальце торжествующе дернулось, словно желая одним последним усилием решить затянувшуюся борьбу…

Яростный вопль Агафона разорвал воцарившуюся в комнате набрякшую ужасом тишину, и алое с его рук потекло внезапно, словно кровавый ручей вливаясь в извивающееся чернильное тело змеи. Матовый блеск вороненой стали нежданно и стремительно стал превращаться в тусклый отсвет чего-то омерзительного, тошнотворного и неизлечимо больного.

Несколько секунд было непонятно, что происходит, и не угрожает ли теперь еще и их чародею непобедимая черная смерть, но неожиданно красная краска уже не ручейком — рекой хлынула по гладкому телу чудовища, и оно на глазах стало сдуваться, словно проколотая шина, превращаясь из единой литой мышцы сначала в подобие выжатой портьеры, а через несколько мгновений — в дальнего родича бельевой веревки.

— Окно… открой… — из последних сил приподнялся и просипел Агафон, и Селим, Иван, Олаф и Сенька наперегонки бросились выполнять распоряжение.

Окно было не открыто — оно было выбито рьяным напором пятерых, и стремительная алая струя противодействующего заклинания понеслась по застигнутому врасплох черному руслу в ночь.

Через полминуты откуда-то из мрака донесся самый душераздирающий вопль, какой только звучал над древними стенами училища.

Эссельте и Яфья вздрогнули, присели, зажмурились, зажали ладонями уши…

Через несколько секунд крик оборвался — так же внезапно, как и начался, и почти сразу же повсюду замелькали огоньки светильников в окнах, забегали по двору люди с факелами и волшебными огнями…

Агафон упал на ковер без движения. Золотистое облако вокруг них со стариком рассеялось, рассыпавшись на желтую пыль и растаяв в воздухе.

От удушающего проклятия не оставалось и следа.

Полчаса спустя усилиями Яфьи (Как оказалось к счастью старого и молодого мага и к удивлению остальных путешественников — потомственной знахарки) пострадавшие были приведены в сознание, напоены горячим отваром из весьма кстати оказавшихся в аптечке директора трав, кореньев и прочих компонентов, по которым можно было изучать минералогию и животный мир Сулеймании и бережно уложены на горку отборных мягких подушек — творение Абуджалиля.

В двери за это время пару раз постучали, докладывая о том, что завхоз училища многомудрый и высокохозяйственный Афдал ибн Вали был найден у себя в кабинете мертвым, но Кириан, неожиданно, но предполагаемо проявив способности пародиста, голосом ибн Шарифа посоветовал убираться на выбор ко всем ифритам или к завучу до утра, и обескураженные посетители отстали.

— Значит… это тебе я обязан жизнью?.. — директор попытался приподняться, повернул голову, охнул, схватился за шею — сплошной лиловый синяк к этому времени — и скосил глаза на беспомощно заворочавшегося на своей постели Агафона.

— Н-ну… если других претендентов на этот титул нет… — не слишком уверенно пробормотал его премудрие.

— Потрясающе… ты обратил удушающее проклятие… на его автора… — бессильно откинулся на подушки ибн Шариф. — Это… невозможно…

— Хорошо, что я этого не знал… — покривил губы в усмешке его молодой коллега.

— …И теперь я твой должник… — тихим осиплым голосом договорил старик. — Что ты хочешь, я спрашивать… даже не буду… потому что вы… говорили уже…

Он сделал паузу, словно набираясь сил или храбрости выговорить следующее слово.

— Кооб.

— Да, Шихабуддин-ага, — почтительно, но упрямо склонил голову Иван. — Это очень-очень важно. Для нас, и для вас…

Когда рассказ о злоключениях отряда и беде калифа был закончен, некоторое время ибн Шариф лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и гости его даже стали подумывать, что он уснул…

Но вдруг веки старика дрогнули, затуманенные глаза приоткрылись, и он заговорил — чуть слышно, медленно и сбивчиво — но заговорил.

— Эта история началась… давным-давно… наверное… девятьсот лет… назад…

Союзом волшебников Сулеймании управляли тогда десять самых могущественных и опытных магов. По силе и учености они не имели себе равных ни до, ни после. Не имели — и не хотели иметь. Ни один из них не брал учеников и не имел детей, которым мог бы передать свои познания. Левитация, телепортация, превращения — самые разные и неожиданные — были для них обыденностью. Ифриты, дэвы, джинны, кообы, не говоря уже о такой мелкой сошке как элементэлы, служили у них на побегушках. Самые знающие — или самые легковерные — шепотом передавали из уст в уста, что Десять Великих могли даже воскрешать из мертвых — и этому верили. Возможности их были безграничны, а сами они давно считали себя равными Богу. Гордыня в их душах и сердцах давно победила смирение, властолюбие — мудрость, а прихоть — заботу о тех, кто был им вручен на попечение самим премудрым Сулейманом — обычных магов и людей. Ну кто, кто из простых чародеев, не хватавших звезд с неба, и пОтом и тяжким трудом добывавших хлеб свой насущный, мог бросить им вызов, поставить на место самих Великих?..

Но, как сказал давно и не без повода кто-то мудрый, многие знания умножают скорби. Не принесло поражающее воображение современников и потомков знание счастья и Десяти. В рядах менее способных или более завистливых собратьев их по профессии подспудно, за угодливыми улыбками и сладкими речами, зрела-подрастала смута, которая и выплеснулась однажды на гордо поднятые к вершинам мирозданья головы Великих.

Хотели ли бунтовщики заставить Десятерых поделиться своими невероятными знаниями, или просто уничтожить их, как ставших слишком опасными для остального магического и простого люда — сейчас остается только догадываться, потому что в первой и единственной битве полегло много повстанцев, но еще больше Великих.

Ибо если смутьянов погибло больше половины, то Великие пали все.

Огромны были потери не только со стороны людей и магов: на месте Перечной пустыни до решающей схватки волшебников расстилались цветущие луга, зеленые леса обрамляли сонные озера, полноводные реки несли свои воды в океан… Но такова плата за победу — вольная или невольная — и иссохших рек обратно уж не вернуть.

Как и Десять Великих.

Но мысли о том, что можно вернуть их наследие, считавшееся утраченным навсегда, не покидали иную чародейскую братию Сулеймании. Ибо среди прислуги Великих были люди, которые утверждали, что перед смертью (Если Десятеро действительно умерли, да, были сомневавшиеся и в этом!) правители мира волшебников создали некий город, называемый теперь Блуждающим, где и укрыли свои непревзойденные знания, созданные или добытые в иных мирах. И хотя обладание ими было провозглашено в Сулеймании преступлением, наказуемым самыми суровыми мерами, несмотря на это, а, может, именно поэтому многие чародеи с тех пор потеряли покой и сон. Они мечтали найти этот город, попасть в него и прикоснуться — или прибрать к рукам, как получится — невиданную мудрость древних, а, заодно, и несметные сокровища, которые слухи приписывали во владение сгинувшим магам. Вскоре после окончания сражения немало горячих юных и старых голов не раз объявляли, что поняли, как можно призвать Блуждающий город, уходили в пустыню, дабы совершить этот подвиг вдали от ревностных или насмешливых глаз — и пропадали. Уносила ли их пропащие жизни песчаная буря, или таинственный город и вправду появлялся и открывал для них свои ворота — про то неизвестно. Но только больше их никто и никогда не видел. Но шло время, великая битва уходила в прошлое, а с ней и те, кто знал — или думал, что знал — как призвать заветный город с его сокровищами, пока однажды поток пропадавших в пустыне людей не иссяк, подобно ее легендарным рекам.

Изменило ли что-то опустошительное сражение в жизни магического сообщества?

И да, и нет.

Да — потому что не стало непререкаемых авторитетов, которых слушали, подчинялись и боялись как смертного греха все адепты нелегкой профессии волшебства, и на смену им пришли обычные люди.

Нет — потому что натура человеческая такова, что даже если старого врага больше нет, то тянет ее всенепременнейше отыскать себе нового.

В борьбе за власть все средства хороши — еще одна аксиома, со времен Десяти свою правильность отнюдь не утратившая. И поэтому до сих пор, коль одна фракция Совета магов, или одного из училищ, к примеру, задумает отлучить от власти другую, то самым беспроигрышным обвинением, способным свалить конкурента не только в переносном, но и в прямом смысле, было желание возродить власть Десяти. Призвать их оттуда, куда они по легендам ушли.

Из мифического Блуждающего города.

Так случилось и сейчас — Афдал ибн Вали, почивший в недобрый час жертвой своего собственного проклятья, маг с большими связями в Совете и еще бОльшими амбициями, сколотил себе группу поддержки и устремился к заветной должности директора. До сих пор позиции сторонников ибн Шарифа и покойного завхоза были равны, но вчера, с приходом кучки взбалмошных иностранцев, с ходу заявивших, что во владении настоящего директора находился кооб, баланс сил полетел вверх тормашками.

Ибо такому обвинению, высказанному прилюдно, да еще повторенному лукавым умывальников начальником позже, при всем преподавательском составе, Шихабуддину ибн Шарифу противопоставить было нечего. Теперь его могли снять с поста решением Совета в любой день, даже не спрашивая, имеет ли он что-нибудь сказать в свою защиту.

Но алчный и нетерпеливый ибн Вали не захотел ждать ни часа лишнего. Зная, что после публичного неопровергнутого обвинения во владении частичкой наследия Десяти Проклятых — как называли Великих теперь — каждый чародей мог безнаказанно попытаться отнять жизнь у пресловутого нарушителя закона, старый интриган поспешил такой возможностью воспользоваться. «Сулейманов суд», называлось это. И означало также, что если обвиняющий при попытке прикончить обвиняемого не преуспеет в этом, то, стало быть, обвиняемый невиновен.

— …так что… — усмехнулся в свою странную черно-белую бороду директор, — я должен благодарить вас, что вы вскрыли зреющий нарыв… и не дали ему отравить весь организм.

— А как же кооб? — нетерпеливо подался вперед Олаф.

— Да, при чем тут кооб, и Казим, и горшок?.. — подержала его Эссельте.

— Наберите воды терпения в мехи любопытства, — слабо улыбнулся ибн Шариф, отхлебнул несколько глотков из услужливо поданной Яфьей пиалы с новым зельем, призванным восстановить силы и укрепить разум, откашлялся натужно, но осторожно, стараясь не тревожить пострадавшее горло, и тихо продолжил:

— А кооб и Казим, как вы догадываетесь… это уже немножко другая история.

Другая история оказалась гораздо проще и короче первой.

От предшественника ибн Шарифа ему — в качестве сувенира былых времен — достался горшочек. Что в нем содержалось — директор знал, но никогда, как и мирно почивший в бозе директор до него, и как и те чародеи, что были директорами еще раньше, сосуда не открывал, и он мирно пылился у него на полке в кабинете среди прочих кувшинов, колб, реторт, ламп и горшков — простых инструментов его ремесла.

Заметил ли хитрый Казим сосуд с необычным, явно магическим орнаментом на боках, когда был дежурным учеником и убирался со своими напарниками в кабинетах директор и завуча, или при иных обстоятельствах, теперь уже не выяснить. Но в один далеко не прекрасный день ибн Шариф случайно обнаружил, что горшочек был кем-то и когда-то подменен.

В поисках затерявшегося пакетика с сушеными лапками псевдозмеи полез он на полку, где стоял не первый век опасный сувенир… и увидел, что тот горшок, что стоит теперь на месте старого, хоть и покрыт патиной и пылью, как полагается, но всё же несколько новее.

На несколько столетий.

Кто взял кооба, когда и зачем — растерянному директору и в голову не могло прийти, и первое время он просто с ужасом ждал, когда в училище начнется катастрофа…

Но время шло, катастрофа все не начиналась, и ибн Шариф стал потихоньку успокаиваться, и даже почти забыл о пропаже.

Пока сегодня о ней не напомнили ему сразу несколько человек, и такими разнообразными способами.

Ну, да судьба властолюбивого интригана-завхоза пусть останется камнем на его собственной, ушедшей в лучший из миров душе, как сказал без сожаления Шихабуддин, а вот смерть бедного, неудачливого, перехитрившего самого себя Казима будет пятном на его совести до самой кончины.

Конечно, откуда простой ученик мог узнать про кооба — вопрос, скорее, академический, но определенные догадки на этот счет можно строить и сейчас.

Паренек был неглуп и честолюбив, и всё свободное время протирал штаны на библиотечных скамьях. Там, в кипе старых манускриптов и свитков, он и мог наткнуться на описание посудин, использовавшихся Великими для заточения кообов, элементэлов и прочей нечисти. А также на правила обращения с ними.

Конечно, архив библиотеки после такого случая будет подвергнут ревизии, поспешил заверить гостей ибн Шариф, а опасные источники удалены из общего пользования или уничтожены, но что произошло, изменить уже нельзя, как бы нам этого ни хотелось…

— Ну, так я не поняла — что нам с кообом-то делать? — хмуро вопросила Сенька, убедившись, что дальнейших откровений от директора не последует.

Он устало закрыл глаза и вздохнул.

— Я не знаю… И вряд ли хоть кто-то из ныне живущих магов Сулеймании сможет вам помочь…

— То есть, вы хотите сказать, что Ахмет Гийядин теперь до конца своей жизни останется… не собой? — потрясенно выговорил Иванушка.

— Боюсь, что да, — отвернулся директор к стене.

Среди гостей воцарилось тяжелое молчание.

— Погодите, вы сказали — из ныне живущих! — встрепенулась и уцепилась за соломинку в бурном море песка Серафима. — А какие варианты имеются?

— Да, что можно сделать?

— Кого-то найти?

— Привести?

— Вызвать?

Директор еле заметно кивнул.

— Да, вызвать…

— Кого?

— Не кого… а что… Блуждающий город… Если на Белом Свете и есть решение вашей проблемы, то хранится оно там…

— Как его вызывают? — сразу перешел к практической стороне дела уже слегка пришедший в себя Агафон.

— Это сложно? — нахмурился Абуджалиль.

— Мы справимся! — гордо выпятил нижнюю губу его премудрие.

— С вашей помощью, — вежливо подсказал Иван.

Старик покачал головой.

— Я… точно не знаю… но слышал… от своего предшественника… однажды… а тот — от своего… и так далее… что это не так уж и сложно… Ритуал простой… как при вызове обычного демона… или ифрита…

— Это хорошо! — расцвел его премудрие.

— Но есть какое-то «но»? — прозорливо прищурилась царевна.

Ибн Шариф кивнул.

— Да… Никто не знает, какое заклинание… надо при этом прочесть… чтобы Блуждающий город… появился в нашем мире… Никто… уже несколько сотен лет… И, тем более, я…

Неспешно и невесело летел ковер над песками Перечной пустыни, покрытыми крупной рябью, словно воды когда-то простиравшегося здесь озера, выжженного во время битвы с Проклятыми Магами.

Внизу проплывали корявые кустики верблюжьей колючки, шмыгали редкие, но юркие ящерицы, змеились на охоту нетерпеливые гадюки, клубились столбики пыли, поднимаемые игривым ветерком… А здесь, на высоте десяти метров, жизнь на поверхности Масдая, казалось, закончилась.

Словно лишенные чужим заклятьем сил и энергии вместе с Агафоном, лежали путники неподвижно под передвигающимся вместе с ковром навесом — творением Абу — и сумрачно созерцали открывающиеся перед ними просторы и перспективы.

И того и другого было много, но весельем и радужностью ни одни из них не страдали.

Искать братьев или сестер Ахмета?

Где?

И сколько на это уйдет времени?

А если и с новым найденным наследником будет что-нибудь не слава Сулейману? Что тогда? Искать еще одного? Времени оставалось не так уж и много. Да еще если учесть неприятную тенденцию этого года в отношении семей Выживших… Что их еще ждет в стране атланов — даже думать не хотелось. Первая и последняя надежда с момента разговора с директором училища — агафонова шпаргалка — на заданный вопрос о загадочном городе не реагировала, оставаясь девственно-пустой. Что, впрочем, было и не слишком удивительно: не каждый маг Сулеймании знал о Блуждающем городе, так что же требовать с чародеев Забугорья…

— Абу… — в который раз за несколько часов хмуро протянула царевна. — Ну подумай…

Юный маг устало вздохнул.

— Я уже всё передумал, Серафима-апа… Не знаю. Ритуал вызова ифрита Шихабуддин-ага мне на пергамент выписал. Но ведь если при ритуале вызова ифрита использовать заклинание вызова ифрита, то ифрита мы на выходе и получим!..

— Угу… Нам еще ифрита вашего для полного счастья в жизни не хватало… — угрюмо протянул Агафон.

— А, может, нам действительно вызвать ифрита и спросить у него, не знает ли он, как попасть в Блуждающий город? — пришла в голову свежая мысль Иванушке.

— А если этот не знает, вызовем другого, третьего, пятого, двадцать пятого?.. — скептически хмыкнул Кириан. — Читал я в детстве про ваших ипритов… типчики еще те… и знают, да не скажут… да еще и сожрать норовят…

— Вот-вот! Если просто уйдут, ничего не сказав — это мы еще легко отделаемся… — пасмурно предрек выпускник ВыШиМыШи, который про ифритов тоже много чего читал (И тоже в детстве), и встречи с ними отнюдь не жаждал.

Селим и Яфья грустно переглянулись и покачали головами: сказать в пользу ифритского реноме им, выросшим на тех же легендах и преданиях своих немагических родственников, тоже было нечего.

Значит, надо было думать дальше.

— А послушай, Масдай, — легонько побарабанила ладошкой по пыльной спине ковра, привлекая внимание, Сенька. — Твой отец… Маариф ибн Садык, да, я правильно запомнила?.. никогда тебе ничего не говорил про этот город? Или, может, про магов, которые его придумали?

— А почему он мне должен был про них говорить? — несколько рассеянно отозвался ковер, не проронивший за весь путь пока ни слова.

— Н-ну… — неуверенно пожала плечами царевна. — Может, я ошибаюсь… Но тебе не кажется странным, что он ушел в пустыню и… не вернулся? Он же не первую сотню лет в Сулеймании жил, знал, поди, когда буря приближается?..

— Погоди… Ты думаешь, Сень, что он ушел из замка, чтобы вызвать Блуждающий город? — вопросительно глянул на супругу Иван.

— Думаю — не думаю… — без особой убежденности проговорила царевна. — Но быть может.

— А, может, он таким способом решил свести счеты с… — начал было, но прикусил язык под укоризненным взглядом Яфьи Кириан. — Прости, глупость сказал.

Эссельте состроила страшные глаза стушевавшемуся барду и ласково потеребила жесткий ворс ковра.

— Ну, так что, Масдай?.. Может, вспомнишь? Ну, хоть что-нибудь, хоть капельку, хоть крошечку, хоть кусочек? Ну, попробуй, пожалуйста?..

Ковер добросовестно задумался.

— Нет, ничего… — с печальным сожалением вздохнул он минут через пять. — Абсолютно…

— А, может, его… это заклинание… не обязательно знать? — задумчиво глянула Сенька на Абу.

— Это как?.. — вытянулось лицо человека, пять лет занимавшегося исключительно затверживанием заклинаний наизусть.

— Н-ну… может, его можно как-нибудь… вывести?..

— Как формулу? — метнул на нее острый взгляд Агафон.

— Н-ну, да?.. Может такое быть?

— Или догадаться? — предположил Иванушка.

— Догадаться? — недоуменно наморщил лоб его премудрие. — Это как?

— Головой? — услужливо подсказал Кириан.

— Откуда тебе-то знать, зачем человеку голова? — любезностью на любезность отозвался маг.

— Да тихо вы! — прицыкнул на надувшихся друг на друга спорщиков Олаф, и с расстановкой продолжил: — Давайте рассуждать… логинчески. Ну, они, эти волхвы, свое заклинание ведь никому не говорили. Не для того они себе склад заклинаний придумывали, чтобы туда-сюда кто попало шлындал. А всё равно — вон сколько народу уходило в их город, директор сказал. И не возвращалось, кстати. Я полагаю, что если бы они ничего не нашли, то вернулись бы, так?

— Или действительно оставили свои кости в песках? — предположил Кириан.

— Все до одного? — презрительно фыркнул Агафон. — Теория вероятности, мой музыкальный друг! Теория вероятности такого произвола над человеческой личностью не допустит!

— Ну, хорошо, положим, не допустила. Дальше что? — осторожно согласилась царевна, и все остальные дружно закивали в поддержку тоже.

— Ну, вот я и думаю, что раз местные кудесники нужного заклинания не знали, а город вызвать всё равно умели, то, значит, они догадывались!

— И догадывались правильно! — азартно напомнил свою версию Иван.

— Вот и я то же говорю, — повел могучими плечами конунг. — А раз пол-Сулеймании догадалось, то неужели мы все вместе тут взятые глупее?

— У пол-Сулеймании на правильную догадку было больше восьмисот лет, — резонно заметил Масдай.

— Зато у нас мотивация выше! — жарко воскликнул Иванушка.

— Ну, раз выше, тогда давайте думать… — упер кулак в подбородок Кириан.

— Давайте, — быстро согласился конунг. — Я вот, например, уже придумал. Эти Великие наверняка ведь спешили, создавая свой город. Ведь бунт начался неожиданно, времени у них тоже много не было, как и у нас…

— И сложное заклинание придумывать было некогда? — удивленно подхватила завитавшую в горячем воздухе идею Яфья, до сего момента никогда не задумывавшаяся над законами составления заклятий.

— Ну, вообще-то, в традиционной и, тем более, современной магии заклинания разрабатываются совершенно по иному принципу, — с видом матерого лектора, уцепившегося за любимую тему, снисходительно усмехнулся Абуджалиль. — И какие-то незамысловатые слова, с потолка взятые, на эту роль не…

— У некоторых и «пожалуйста» — волшебное слово, — не упустил возможности ехидно заметить и подмигнул сконфузившейся девушке Агафон. — Правда, Яфочка?

— А некоторые зато!.. хоть весь регистр изучи!.. двух волшебных слов связать не могут!.. — вмиг позабыл умничать и вскинулся обойденный на повороте Абу.

— А я вот читал, к примеру, что для вызова волшебной лошади надо всего лишь сказать «Сивка-бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой», — задумчиво проговорил Иванушка. — Тоже не особенно сложные слова.

— А для вызова волшебных мастеров на все руки — аж двоих! — надо сказать: «Двое из ларца, одинаковых с лица…» и дать им задание! — внесла свою лепту Серафима. — Мне няня читала… когда я маленькая была… Правда, при этом надо этот ларец во владение получить, но ведь не это в вопросе нашем главное!

— А мне нянька рассказывала сагу про одного невидимого волшебника. Так чтобы его вызвать, надо было сказать: «Эй, Шмат-разум!..» И тоже дать задание! — кстати вспомнил конунг.

— Ну и имечко для волшебника… — скривился Кириан.

— Для невидимого — сойдет! — махнула рукой Сенька.

— А я в детстве читала, как правильно вызывать летучих обезьян! — вдруг припомнила Эссельте. — Надо сказать «Пикапу-трикапу, скорики-морики, лорики-ёрики, явитесь передо мной летучие обезьяны!»

— А когда мы были на практике в Узамбаре, то чтобы вызвать летучих обезьян, надо было всего-то выйти на улицу с пирожком в руках… — с отвращением сморщил нос Абуджалиль. — Ну и наглые твари… И кому только в голову могло прийти вызывать их специально?

— Это же сказка такая, Абу! — как маленькому, поучительно сообщила принцесса. — В которой они переносили путешественников, куда те захотят!

— Это у них Масдая не было, — с обожанием похлопал теплую пыльную спину ковра отряг.

— Кстати, не думайте, что к пирожкам, соусам и прочим селедкам поблизости от меня я отношусь иначе, чем эти ваши обезьяны, — не замедлил оповестить Масдай.

— Это как, Масдай-ага?..

— Так бы налетел бы, и разорвал!

— Ой… — торопливо затолкала в рот опальная наложница созданное для нее Абуджалилем пирожное со сливочно-ананасным кремом и фруктами.

— На, возьми платок, пожалуйста! — поспешно выхватил из воздуха голубой батистовый квадратик выпускник ВыШиМыШи.

Огромные карие глаза девушки вскинулись на миг, неожиданно встретились с волшебниковыми черными, и оба товарища по несчастью зарделись как два мака и торопливо и смущенно потупились.

— С-спасибо… Абу… ага…

— Р-рад… п-помочь… д-да…

— …А вот я читал, что чтобы вызвать джинна, вообще ничего говорить не надо, просто кувшин потереть! — вступил тем временем в дискуссию Селим. — А еще, мне бабушка рассказывала, есть такое поверье, что чтобы узнать, есть ли в закрытой пещере сокровища, надо сказать «Сим-сим, откройся»! Если откроется, то есть. А если не откроется — значит, это и не пещера вовсе, а сама по себе скала.

— Логично, — признал Кириан.

— Но не подходит, — решительно качнул головой Агафон.

— Это почему? — обиделся стражник.

— Если бы у нас было, чего тереть или открывать, нам бы и вызывать ничего не надо было, — с сожалением вздохнул его премудрие.

Селим вздохнул вслед за ним.

Причина отвода этой версии действительно была уважительной.

— А, может, нужно этот город назвать по имени и приказать явиться? — предположил отряг.

— Ага! Только не приказать, а попросить! И «пожалуйста» не забыть добавить! — ехидно скрестил руки на груди Абуджалиль и задрал нос — правда, в адрес Агафона.

— Вот видите, и Абу так же думает! — расцвел конунг и одобрительно хлопнул придворного волшебника по спине.

На этом участие молодого сулейманина в обсуждении было временно закончено — с прикушенным языком отстаивать свою точку зрения иногда не слишком комфортно.

— А, по-моему, это всё слишком просто! — пылко вступила на освободившееся место оппонента Эссельте и, призывая приятеля обратиться к здравому смыслу, непримиримо воззрилась на Олафа. — Они же всё-таки были великие маги!

— Но им же было некогда! — не менее горячо возразила Яфья, принимая сторону отряга.

— А откуда мы знаем, что некогда? — вклинился в уходящую куда-то без него дискуссию Кириан. — Может, там пятеро воевало, а пятеро спокойненько этот город наколдовывало!

— Не военный подход! — презрительно фыркнул Олаф.

— А они и не были военными! — вступился за свой вариант менестрель.

— А я думаю, что с Сивкой-буркой!..

— Нет, с городом!..

— А Сима еще про двоих из ларца говорила!..

— Нет, мне про лошадь больше!..

— А Шмат-разум?!..

— Пикапу-трикапу!..

— Сивка-бурка!..

— Сим-сим, откройся!..

— Скорики-морики!..

— Одинаковы с лица!..

— Погодите, а чего мы вообще раскричались-то? Еще подраться не хватало! — вдруг спохватилась Сенька, и спор сразу сконфуженно смолк. — Ведь всего-то и надо, что остановиться, провести ритуал вызова ифрита и сказать все наши варианты по очереди — хоть один да, поди, сработает!..

— А если не сработает? — усомнился Селим.

— По-любому, хуже не будет, — оптимистично заверил Масдай.

Ковер приземлился тут же — место для эксперимента века было самое то — ни одной живой души вокруг, даже вездесущие змейки и ящерицы предусмотрительно попрятались, как чуяли (И это было отнюдь не случайно, как могло показаться непосвященному наблюдателю вроде Олафа, Ивана или даже Абуджалиля: за долгие века сосуществования в одной пустыне с Училищем техники профессиональной магии живность, не умеющая отличить мирно путешествующего волшебника от точно такого же волшебника, но собирающегося поставить магический эксперимент, потомства дать не успевала. Естественный отбор, однако, как сказал бы Адалет).

Расчистив и разровняв площадку для нанесения символов, линий и фигур, призванных заинтересовать и привлечь гипотетического ифрита (Только недалекие ремесленники от магии могли думать, что наносимые на ровную поверхность пола или земли письмена сами по себе не имели смысла и служили лишь для того, чтобы связать волю ифрита и замкнуть его в нашем мире до разрешения вызывающего удалиться. На самом деле всё было гораздо проще. Ифриты, джинны, дэвы и прочие обитатели потустороннего мира Сулеймании были очень любознательны и любили разносторонние развлечения. Так, например, джинны, в основном, предпочитали отряжские кроссворды, дэвы — прохождение лабиринтов в поисках дороги для мышки к сыру, элементэлы — раскрашивание фрагментов с разными точками так, чтобы получилась картинка, а ифриты обожали ребусы. И пока вызванный, к примеру, ифрит не разгадает предложенную ему головоломку, просить его можно было о чем угодно — он готов был сделать всё, лишь бы его оставили в покое. И чем интереснее и сложнее задание, тем больше времени тратил ифрит на его решение, и тем дольше бедного духа эксплуатировали бесстыжие маги. Но бывали такие случаи, когда на вызов являлся ифрит, предпочитающий кроссворды или лабиринты. И тогда волшебнику приходилось очень сильно жалеть, что его в детстве не отдали учиться на гончара или подметальщика улиц), два волшебника, закопав для начала топор соперничества (Неподалеку), вооружились оструганными ветками саксаула, и, пыхтя и потея, взялись за дело.

Спустя десять минут изображение с пергамента ибн Шарифа было перенесено на землю, порошки рассыпаны, масла разбрызганы, благовония запалены, а не посвященные в таинства магии свидетели отодвинуты на безопасное расстояние (Безопасное, естественно, для мага: чтобы, если вдруг наблюдателю придет в голову с криком: «Ой, какая прелесть страшненькая лезет из вон той дыры в воздухе!», «Ты вон там плошку опрокинул, сейчас наступишь, дай подниму!», или с какой-нибудь аналогичной и часто фатальной глупостью кинуться чародею мешаться под ногами, тот успел бы среагировать и завершить всё с минимумом потерь для себя) под установленный в песке навес и оделены для отвлечения внимания горой фруктов, кастрюльками с мороженым и литрами холодного шербета.

Начать волшебники по обоюдному согласию решили с варианта Ивана и, произнеся в унисон «Блуждающий город, Блуждающий город, встань передо мной как лист перед травой», явили миру небритую рогатую лошадь покрытыми шифером боками, ифритовскими конечностями, и отчего-то в очень плохом настроении.

Вторая попытка принесла компании огромный сундук, полный двухголовых ифритов, похожих друг на друга как две капли мазута.

Настроение у них тоже было далеко не безоблачное.

Третья — того же ифрита, но с оскаленной обезьяньей мордой и крылышками летучей мыши на голове.

Чародеи в третий раз хором возблагодарили премудрого Сулеймана, что озаботились выучить заклинание изгнания призванного наизусть, и после десятиминутной паузы уже были способны без особо заметной дрожи в руках снова приступить к проверке гипотез своих и друзей.

Четвертый заход продемонстрировал всем силу волшебного слова «пожалуйста» — вызванный ифрит, перед тем, как наброситься на доставших его уже сегодня людишек, сначала сказал «Премного благодарю за приглашение на обед», и снова два волшебника успели выставить его с Белого Света первыми.

За четвертым заходом последовал пятый, шестой, седьмой, восьмой…

К восьмому ифрит уже начал узнавать не только чародеев, но и всех остальных и, перед тем, как в очередной раз попытаться сожрать, разбросать или раздавить, по-идиотски лыбился и махал рукой.

Подготовившись к девятому и заняв стратегически важные позиции, вдохновенные волхвы вдруг обнаружили, что все предложения по вызову чего-нибудь другого, нежели их старого рогатого знакомого, закончились.

— Что значит — всё? — капризно скривил губу Агафон и неохотно опустил поднятые в ставшем уже привычным жесте призыва руки. — Еще ведь вроде что-то оставалось?

Группа поддержки волшебников переглянулась, почесала в макушках и массово пожала плечами.

— Нет, действительно всё вроде перебрали, Агафон-ага… — с растерянным сожалением ответствовал за всех Селим. — Но должен сказать, что изгонять эту страхолюдину туда, откуда она явилась, у вас прекрасно получалось! И даже вдохновило меня на рубаи в вашу высокообразованную и чрезвычайноискусную магическую честь!

— Спасибо, Селим, классный стих… — с благодарностью, но грустно похлопал по плечу старого сулейманина его премудрие. — Но было бы еще класснее, если б ты придумал, как можно еще хоть кого-нибудь вызвать…

— Увы мне, я не кудесник, и кроме того, что уже вам говорил… — печально моргнул Охотник.

— А ты, Сим?.. Вань? Ты же книжки все перечитал на Белом Свете! Ну, вспомни еще хоть что-нибудь! Ну, хоть одну какую-нибудь вызывалочку!..

Иванушка виновато потупился и развел руками.

— Не помню…

К предыдущему оратору с равной долей энтузиазма присоединилась и его супруга.

— Не может быть… — вытянулась физиономия Абуджалиля. — Подумайте еще!

— Сами подумайте, — любезно отозвался Кириан, устало вытирая пот со лба заскорузлым рукавом рубахи. — А у нас уже мозги закипают от умственных усилий…

— Непривычных, — автоматически добавил Агафон.

— Ну что, неужели совсем больше нет ни у кого никаких мыслей, предложений, воспоминаний?.. — жалобно заморгал отставной придворный волшебник. — Ну, пожалуйста!.. Хоть кто-нибудь!.. Хоть что-нибудь!..

Зрители снова переглянулись, смущенно бормоча себе под носы о полном кризисе производства новых идей.

Волшебники понурились, отерли перепачканные маслами ладони о штаны и уныло присоединились к друзьям под полосатым навесом.

Кириан, разочарованно вздыхая, вытянул из багажа пробитую стрелами и ножами лютню, тронул струны и с видом обманутой добродетели ехидно грянул:

— Че-т кончилась придумывалка… — замогильным голосом возвестила на призыв царевна, и раненая лютня, издав прощальный дребезжащий аккорд, смолкла.

— Подождем, пока снова начнется? — предложил Олаф.

— Начнется… когда Белый Свет качнется… — уныло протянула Серафима, сложила ноги по-тамамски, и грустно подперла щеку грязной рукой.

Раскисал на серебряном блюде мультивитаминный комплекс, согревался до температуры песка шербет, тихо закипало мороженое, а поникшие буйными головушками путники сидели, олицетворяя кто как мог скульптурную композицию «Мыслители на распутье», и отрывисто и хмуро перебрасывались ничего не значащими фразами (Вернее, значащими. Но только одно. То, что никто из них не знал, что теперь дальше делать).

— Н-нда… — грустно тянул Масдай.

— Угу… — поддерживал его Олаф.

— Вроде, всё перепробовали… — расстроенно бормотал Селим.

— Ну ведь не может такого быть, чтобы вообще ничего не подошло!.. — с горестным удивлением поглядывая на поникшего гордой головой Абуджалиля, вздыхала Яфья.

— Мы сделали всё, что могли! — защищал коллегу и себя Агафон.

— Но народная мудрость не может обманывать!.. — разводил руками Иванушка.

— Я так думала, например, что идея Олафа про приказание городу явиться обязательно сработает… — хмурилась Эссельте.

— И про обезьян забавно было… — шевелил кистями ковер.

— Там хоть слова непонятные, как в настоящем заклинании и должно быть, — кивала согласно Яфья.

— А имя волшебника что, понятно? — вопрошал пасмурно конунг.

— Непонятно, — соглашался Кириан. — Непонятно вообще, как нормального человека могли Шматом назвать… как сала кусок…

— А кто сказал, что волшебники — нормальные люди? — кисло пробурчала Серафима. — Пока догадаешься, что у них на уме — сам с ума спятишь…

— Спасибо, — невесело усмехнулся Абуджалиль.

— Ну, и имя… — не замечая реакции товарища, рассеяно качнула она головой, отвечая своим мыслям.

— Кстати, о волшебниках… Сала бы сейчас соленого с перчиком черным… — тоскливо покосился на груду десертов Агафон.

— Хочешь, попробую сделать? — предложил неожиданно выпускник ВыШиМыШи.

Его премудрие опасливо покосился на коллегу, подозревая, не пожелал ли тот раз и навсегда положить конец конкуренции, покончив с конкурентом, но подумал снова, и махнул рукой.

Одним магом больше, одним меньше…

Если они не найдут способ изгнать кооба из Ахмета, то менее чем через месяц это будет всем глубоко всё равно.

— Давай сала… шмат. И хлеба черного не забудь. Народ, кто еще хлеб с салом будет? Олаф, на тебя делать?

— Не, не хочется…

— Иван, Сима — будете сало с черным хлебом? Как дома…

— Нет, спасибо… — отстраненно поблагодарил понурый царевич.

— Сима?

— Имя, имя, имя… — словно оглохнув, шептала под нос Сенька. — Имя, имя, имя, имя волшебника…

— Си-им, ну, так что? Служба доставки ждет! — нетерпеливо облизнулся Агафон.

— Слушайте, ребята… — наконец подняла на товарищей слегка расфокусированный и более чем слегка озадаченный взор царевна. — А может такое быть… что… Нет, по-другому начать надо, может, всё это еще ерунда… Масдай?

— Не хочу сала…

— Да я не про это!.. Сколько у тебя имен? Всего, я имею в виду?

— Десять, — без заминки ответил ковер.

Серафима сглотнула пересохшим горлом, обвела вдруг застывшие лица друзей слегка сумасшедшим взглядом, и продолжила.

А, вернее, закончила:

— А ведь Великих магов местной древности было тоже десять. И если твой отец, ибн Садык, знал… или догадался… как вызвать Блуждающий город… но не мог ни с кем поделиться… а оставить свое знание или открытие для тех, кому это очень надо, и тех, кто сообразит, хотелось…

— Ты хочешь сказать… что чтобы вызвать Блуждающий город, надо произнести имена Масдая?.. — недоверчиво проговорил Иванушка.

— Нет. Я хочу сказать, что чтобы вызвать Блуждающий город, надо произнести имена Десяти Великих, — тихо ответила Серафима.

Едва последнее имя пропавших правителей прошлого унеслось в пустыню на крыльях сухого колючего ветра, как небо над их головами стремительно заволокло невесть откуда взявшимися густыми лиловыми тучами. Яркий полуденный свет померк, будто в одночасье наступил поздний вечер. Сотрясая до мозга костей, грохнул гром, словно раскололись на мелкие глыбы и посыпались сами основы мирозданья. Взмыли ввысь, крутясь и завывая, подобно безумным танцовщикам, тонны взбесившегося вдруг песка.

Люди испуганно сбились в кучку вокруг Масдая, Абуджалиль с Агафоном наперебой торопливо забормотали, выплевывая пополам с песком слова заклинания защитного купола… Но не успели они закончить, как всё стихло и смолкло — так же неожиданно, как и началось, пыль и тучи рассеялись, будто их и не было, и перед их глазами в ослепительных после минутного полумрака лучах солнца расплавленным желтым огнем сверкнули золотые крыши серебряных башен и домов.

Начищенные до блеска медные стены, окружающие колдовской город, дрогнули, и вдруг в них появилось и стало быстро расширяться полукруглое отверстие.

Достигнув размера самых огромных из когда-либо виденных путниками ворот, оно перестало расти, и всё снова замерло, словно никогда и не двигалось.

Путь за стены заветного города был открыт.

— Какой-то он… странный, — первым высказал общее мнение по поводу наконец-то сбывшейся мечты Кириан. — Ни людей, ни зверей, ни этих… как ее… нежить местную…

— Ну, без этих-то мы уж как-нибудь обойдемся, — успокоила его Сенька.

— А вот без первых… — почесал в затылке Селим. — Ни дорогу спросить, ни новости узнать, ни поздороваться…

— Да ладно, сами с усами, — воинственный отряг поскреб рыжий пушок над верхней губой, вытряхивая забившийся песок, бодро подхватил Масдая, взвалил на плечо, и сделал шаг вперед.

— Погодите! — остановил двинувшихся было за ним спутников Иван. — Мне кажется, что Эссельте, Яфье, Кириану и Селиму лучше остаться здесь и подождать нашего возвращения.

— Если вы вернетесь вообще, — оптимистично дополнил недостающую, по его мнению, часть предложения менестрель.

— Кириан!!! — вытаращила возмущенно очи принцесса.

— А что… А-а-а, ты про это… ой, извините. Я имел в виду, что может, сразу, как только вы войдете, этот городишко возьмет и умотает куда-нибудь на другой край пустыни, или Белого Света, или иного мира, и что мы вчетвером будем здесь делать?

— По-моему, если оставаться — то всем, — категорично заявил старый стражник. — А входить — так тоже всем.

— Я здесь не останусь, Кириан-ага прав! — нервно расширились глаза отставной наложницы.

— Мы идем с вами, — безапелляционно постановила Эссельте. — Олаф, прибавь шагу. Нам некогда.

— А чего я-то… я всегда готов… — флегматично повел крутыми плечами рыжий воин, подмигнул скромно потупившейся Яфье, взял наизготовку разжалованный из алебард топор, и решительно двинулся вперед.

— Погоди, а чего мы пешком-то? — спохватилась Серафима. — В такие ворота пешком не заходят. А поскольку ни коней, ни верблюдов у нас нет…

Поправка к протоколу была принята единогласно, и уже через минуту Масдай со всем экипажем на борту неспешно, словно на параде, вплывал в терпеливо поджидающие их прибытия врата.

Улицы волшебного города и впрямь были странными, словно проектировал их кто-то, и об улицах, и о городах знающий лишь по рассказам от рождения слепых бедуинов-кочевников.

Широкие, поуже и совсем узенькие ленты дорог, лишенных тротуаров, нарезали беспорядочные кучки серебряных домов без окон и дверей на неравные порционные части самых невообразимых форм и размеров, то смыкаясь в нескольких метрах от того места, где разбежались, то внезапно останавливаясь тупиком, то теряясь в лабиринте из других улочек. Сияющие мостовые, мощеные золотыми слитками, выглядели новенькими, будто только что покинувшими монетный двор. Усыпанные бриллиантами как каплями родниковой воды фонтаны, расположенные в самых неожиданных местах — поперек узкой улицы, в подворотне, в крошечном слепом дворике — извергали из своих мраморных чрев даже не воду — потоки жидкого света, бесшумно и беззаботно падающего на золотую брусчатку, на дно и края чаш, или просто растворяющегося еще в воздухе, не долетая до земли. Деревьев, цветов и травы вокруг не было видно ни единой живой зеленой точечки.

Казалось, город больше всего напоминал полуфабрикат, конструктор, блестящую дорогую игрушку из разряда «доделай сам», грустно пылящуюся на полке элитной лавки в ожидании, пока богатенький родитель купит безделицу стоимостью в настоящий дом своему избалованному чаду. Но шли дни, недели и года, проходили мимо и детишки, и их родители, а роскошная игрушка как была никому не нужной, так и оставалась, постепенно переместившись из центра в самый дальний угол кричаще-шикарной витрины…

Яфья зябко передернула плечами и непроизвольно прижалась к Эссельте.

— Не по себе как-то? — понимающе глянул на нее Селим.

— Угу… — жалко кивнула она.

— Жутковатое место… — пробормотал Кириан, нервно пощипывая струны расстроенно задребезжавшей лютни. — Дай мне все это злато-серебро — дня лишнего тут не провел бы… Часа… Минуты…

— Капкан больше всего напоминает… — сосредоточенно оглядывая золотые крыши и мостовые, пробормотала царевна. — В подарочном исполнении…

— Или склеп… — прошептала Эссельте.

— Или лабиринт, — закончил ассоциативный ряд Агафон.

— Почему лабиринт? — насторожился Селим.

— Зачем лабиринт? — удивилась Яфья.

— А вы внимательно на улицы поглядите: если бы мы не на Масдае были, а пешком шли, мы бы не только хранилище, но и обратную дорогу уже через десять минут не отыскали бы, — мрачно изрек его премудрие.

— Гостеприимный городок… — неодобрительно поджал губы бард, и вздохнул под дребезжащий перебор раненой лютни:

— Ворота!!!.. — повернулся и ахнул Иван.

— Что?.. — как по команде обернулись все.

— Ворота пропали!

— Захлопнулся… — побледнел Абуджалиль. — Капкан…

— Было бы из-за чего тревожиться, — пренебрежительно хмыкнул отряг. — На что нам ворота, если есть Масдай?

— А город-то всё ли еще на месте? — пришла еще одна успокаивающая мысль в голову Агафона.

Люди нервно глянули за стены в поисках знакомых ориентиров.

Нет, вокруг, вроде, ничего не изменилось, всё по-прежнему: пустыня, жара, солнце в зените, редкие колючие кустики саксаула, оставленный второпях полосатый навес под ближним барханом…

— Ну, так что, куда теперь? — нетерпеливо оторвал пассажиров от созерцания путей к отступлению Масдай.

— Кто здесь раньше был — указывайте дорогу, — усмехнулась Серафима.

— А чего ее указывать? — пожал плечами Агафон. — Ищем где здесь центр. Там должен быть ба-а-а-альшой дворец. Он же — склад премудрости. Он же — просто склад, если верить местным легендам. Подлетаем, перерываем, забираем и уносим.

— Премудрость? — уточнила Эссельте.

— Ноги, в первую очередь, — хмыкнул маг. — Потому что не знаю, скажу ли я что-нибудь новое и оригинальное, но это место мне нравится гораздо меньше рассадника ассасинов. А ассасинюшник, мягко говоря, не нравился мне совсем.

— Спасибо за слова ободрения, — скривился бард и опасливо зашарил глазами по пустым улицам под ногами — просто так, на всякий случай.

— Обращайтесь, если что… — тоже без особого оптимизма пробормотал Агафон.

— Ну, так что, полетели? — вздохнул Иванушка.

— Полетели… — эхом выдохнул в ответ Масдай. — И почему только отец не назвал меня просто каким-нибудь Али… или Юсуфом… или вообще не забыл дать мне имя… Как бы я сейчас был доволен и счастлив…

Долго искать центральный склад сокровищ премудрости не пришлось: долетев строго вперед до противоположной стены и сориентировавшись, ковер вернулся на половину проделанного пути и принялся описывать круги над ослепительно-однообразными кварталами.

— Это где-то здесь… это где-то здесь… это где-то…

— Вон! — первым обнаружил изменение в городской планировке Олаф. — Вон там, справа, что-то здоровое и круглое!

— Где? — остальные дружно повернулись туда, куда указывал палец отряга, ожидая, откровенно говоря, увидеть что угодно — потому что под данное рыжим конунгом описание подходило всё, от арбуза до купола шапито.

Купол там, куда устремил горящий нетерпением взор юный воин, действительно был. Только не брезентовый цирковой, а золотой (Сюрприз, сюрприз) дворцовый. И был он — Олаф ничуть не преувеличил — поистине громаден. Если кому-нибудь пришла бы в голову такая нелепая идея, то под него можно было спокойно утолкать всё Училище техники профессиональной магии и половину замка ассасинов (А если попрыгать сверху и как следует потыкать кулаками, то и весь замок).

Взяв наизготовку все имеющееся в распоряжении отряда оружие, искатели мудрости предков дали сигнал Масдаю аккуратно снижаться между домами и искать вход.

Обе задачи оказались легче легких: улицы, ведущие к хранилищу, расширялись, сливаясь в одну небольшую площадь, окружающую его золотым кольцом, а входов на склад знаний неизвестный, но очень любезный архитектор сделал не меньше трех десятков — выбирай любой.

Придирчиво оглядев стандартно-скучные золотые портики и крылечки, соединенные серебряными колоннами, на предмет нахождения хотя бы трех отличий, гости города быстро сдались: разницы не было обнаружено никакой. Ну, а если различий нет…

Масдай мягко приземлился перед выбранным наугад входом, и Олаф, Иван, Серафима и Агафон, готовые к бою в любую секунду, проворно десантировались на крыльцо, занимая стратегически важные позиции для прикрытия высадки штатских.

И снова их готовность осталась невостребованной.

— К-кабуча… — процедил сквозь зубы разочарованный гораздо в большей степени, чем обрадованный сему факту Агафон. — Посохом клянусь — он не такой пустой, каким хочет казаться, и всё равно кругом ни одной живой души!..

— Словно ни во что нас не ставит, — недовольно подержал его отряг, убирая один из топоров за плечи, чтобы без помех скатать Масдая.

— И это радует, — украдкой выдохнул Кириан.

— Готовы все? — Иванушка обернулся на сгрудившихся на верхней ступеньке друзей, удовлетворенно кивнул, и потянул кольцо двери на себя.

Ничего не случилось.

Слегка сконфуженно лукоморец кашлянул, сменил тактику, навалился плечом…

Диспозиция сохранилась прежней.

— Дай я… — пробасил отряг и, сгрузив ковер на присевшего от неожиданной тяжести Селима, проворно проделал те же операции, что и Иван.

И точно с тем же успехом.

— Кхм…

Друзья переглянулись.

— Значит, надо пробовать мне… — состроил озабоченную гримасу Агафон, и воины отряда послушно расступились, давая ему пройти.

Его премудрие размял пальцы, готовясь сразиться если не с тем, что за дверью, то с самой дверью, и осторожно потянул за кольцо.

Дверь не подалась ни на миллиметр.

Но, не успел Кириан глубокомысленно предположить, что она заколочена, или просто декоративный элемент, как главный специалист по волшебным наукам сменил тактику, отошел на несколько шагов, разбежался, споткнулся о порог… и ласточкой влетел внутрь головой вперед, затормозив о ближайшую колонну.

— К-кабуча… — только и оставалось слов в адрес предательски-легко распахнувшейся двери.

Иван спешно бросился ему на помощь…

Но с таким же успехом он мог попытаться пройти сквозь стену.

Волшебный меч, тут же извлеченный из ножен, делу тоже не помог — ни на стене, ни на двери не осталось даже царапины.

Серафима и Олаф тревожно переглянулись, объединили усилия, налегли на неуступчивую дверь вдвоем, втроем с Иванушкой, вчетвером с Селимом…

Двери вполне могли быть нарисованы на стене.

— Ну, где вы там ходите? — приоткрылась створка перед очередной перегруппировкой и попыткой высадить несговорчивый предмет интерьера, и наружу высунулась сердитая взлохмаченная голова Агафона.

— Закрой, не мешай… — прорычал отряг. — Щас мы ее, хелово отродье…

Но ничего из предложенного его премудрие делать не собирался.

Наоборот, он приоткрыл створку пошире, подставляя залитому солнцем дню прохладный полумрак, залегший на дневку между сотен прямых серых колонн таинственного склада, постучал зачем-то себя костяшками пальцев по лбу, и проговорил:

— Так заходите.

Друзья переглянулись и без комментариев последовали его совету.

И на пороге открытой двери снова уткнулись в стену — на этот раз невидимую.

— По-моему, туда может пройти только волшебник… — встревоженно наморщил лоб Иван. — Помнишь, Сень, как тогда, в Проклятой башне Костея?..

— Только там у меня было приглашение, — кисло подтвердила царевна. — А сейчас внутрь придется засылать одного Агафона…

— Почему это одного? — оскорбленно выпятил нижнюю губу Абуджалиль и решительно выбрался вперед. — А я что, не волшебник?

— Но там может быть опасно! — вдруг воскликнула Яфья, но тут же спохватилась, зарделась, прижала руки к губам и конфузливо опустила глаза, словно сказала что-то постыдное, наложнице калифа, хоть и опальной, не приличествующее.

Абуджалиль расцвел, потому что именно так оно и было.

Яфья, сама Яфья, впервые признала факт его существования на Белом Свете не только в качестве неиссякающего источника комфорта и пирожных!..

Да если бы сейчас ему бросили вызов сами Десять Великих, он был готов без размышления кинуться в схватку и развеять их по ветру как сахарную пудру!

Но у других на этот счет было свое мнение.

— Точно, Абу, сынок, — ласково кивнул Селим. — Тебя никто не хотел обидеть, но Яфья, наша голубка, чистую правду говорит. Ты замечательный придворный маг, спору нет. Но как в удовольствиях и наслаждениях тебе нет равных, так и в бою нет равных Агафону.

— В этом нет ничего постыдного, Абуджалиль, миленький, каждый должен уметь хорошо делать что-то одно, чем всё, сразу и кое-как! — подхватила Эссельте.

— Абу, это же не игрушки! Мы не знаем, что вас там ждет! — сочувственно проговорил Иван. — А если придется сражаться?

— Думаешь, такие сокровища оставили без охраны? — скептически усмехнулся менестрель. — Они ведь Десять Великих, а не Десять Идиотов!

— А если там эти… иприты? — с завистью вздохнул Олаф.

По возбужденной физиономии придворного чародея пробежало облачко сомнения, быстро сменившееся тучкой растерянности, вслед за которым шел грозовой фронт испуга…

Сметенный очень быстро циклоном упрямства.

— Нет, — сурово нахмурившись, проговорил он. — Иван-ага совершенно правильно сказал, что мы не знаем, что нас там ждет. Пусть в бою от меня пользы никакой, я это первый признаю… но там я хотя бы смогу стать Агафону лишней парой глаз. А в месте, где не знаешь, что тебя подкарауливает, это уже немало. Если, конечно… он согласится… меня с собой взять…

Его премудрие задумался на миг, и торжественно махнул рукой.

— Вливайся. Когда я писал контрольные, то всегда мечтал о лишней паре глаз — на затылке, предпочтительно, чтобы списывать у нашего отличника, Арно. И никогда не верил, что мечты сбываются…

— А тут нА тебе — и глаза, и отличник, в одном балахоне, — улыбнулся Иван.

— Лучше поздно, чем никогда, — усмехнулся менестрель.

— Я буду за тебя просить премудрого Сулеймана… — стиснула руки на груди, уперла взгляд в пол и еле слышно прошептала Яфья, и ни у кого не возникло сомнений, кому были адресованы ее несмелые слова.

— С-спасибо… — не нашелся, что ответить застигнутый врасплох Абуджалиль, и нервная бледность его медленно стала заливаться алым.

— За вас обоих…

— Удачи вам! — конунг бережно похлопал Абу по плечу.

— Без вас мы не улетим! — заверила его Сенька.

— Ну, ни в лес, ни по дрова, как говорил Шарлемань Семнадцатый, — ободряюще потрепал по руке выпускника ВыШиМыШи Кириан.

— К ифритам… — криво, но сумел улыбнуться в ответ Абуджалиль.

— До встречи! — браво подмигнул Агафон (Потому что после всех хвалебных слов, сказанных только что в его адрес, развернуться и убежать было невозможно даже для него), кивнул напарнику присоединяться, и вразвалочку, довольный донельзя, что его балахон скрывает трясущиеся коленки, пропал за мягко прикрывшейся дверью.

Когда закрывшаяся дверь отсекла их от внешнего мира, обрезав тихо, но неумолимо последние лучи солнца, кишащие весело пританцовывающей пылью, свежим воздухом и яркой радостью дня, маги, не сговариваясь, зажгли над головами по круглому светящемуся холодным белым светом шару и замерли, тщетно прислушиваясь.

Бесчисленное множество серых прямых колонн, окружавшее их словно холодный каменный бор, уходивший кронами капителей под невидимый во тьме потолок, надежно скрывали от непрошенных посетителей любые шумы, даже если они и были. Но единственными звуками под далекими гулкими сводами было эхо их шагов — каждый будто удар каменного сердца в груди спящего где-то под складками мрака жуткого древнего чудовища.

Которое, вообще-то, очень любит гостей.

— Такое впечатление… словно они живые… и со всех сторон подступают… — на грани слышимости — почему-то ему казалось, что в таком месте нужно разговариваться именно так — прошептал Абуджалиль. — На психику… давит… Как в лесу… Заблудиться можно…

— Тебе не кажется… — так же тихо пробормотал едва ли не в ухо приятелю Агафон, — что за нами следят?

Абу побледнел так, что его премудрие пожалел о сказанном. Но — слово не тетка, не вырубишь топором, как однажды совершенно справедливо заметил свергнутый ныне монарх Вондерланда…

— П-пока ты не с-сказал… не к-казалось… — через несколько секунд, когда придворный маг, наконец, успокоился и мог говорить без риска откусить себе язык, последовал вполне предсказуемый ответ. — Н-но тебе в-в этих в-вещах… в-вид-днее…

— Интересно, куда сейчас?.. — проговорил Агафон, нервно оглядываясь по сторонам и натыкаясь бегающим взглядом то на одну колонну, то на другую, то еще на дюжину их в просветах между первыми двумя, словно и впрямь находились они не в хранилище знаний древних магов, а в каком-то странном и диком каменном лесу.

— Н-не знаю… — растерянно пожал плечами его товарищ. — Я п-полагал, откровенно г-говоря, что сразу, как только в-войдем… увидим какие-нибудь с-стеллажи… п-полки там… или ш-шкафы… или с-сундуки, скажем… ну, или кучу с-сокровищ, наконец… к-какую-нибудь… или… лестницу в п-подземелья… где полки… шкафы… и к-куча… Но к-колонны? К-кому понадобилось занимать ими в-всё п-пространство… и з-зачем?.. Н-нелепый дизайн…

— Кхм. Пожалуй, ты прав. Нелепый дизайн, — объемной, все изменяющей на своем пути волной прокатился над головами подпрыгнувших магов звучный приятный голос.

И в тот же миг обхаянные колонны пропали без следа, словно тени в полдень, а открывшиеся изумленным взглядам почти бескрайние просторы вокруг залились приглушенным мягким светом, словно вмиг включили тысячи торшеров.

Но не успели гости ни испугаться, ни удивиться, ни высказаться на предмет нового интерьера (Вернее, его отсутствия), как тот же голос снова откашлялся, снова сказал: «Нелепый дизайн», и просторы исчезли, ровно растворились, оставив вконец ошарашенных волшебников у стены огромного зала и в припадке клаустрофобии, осложненной агорафобией.

Все палаты всех правителей Белого Света, собранные под одной крышей и представившие самые редкие, самые изысканные, самые удивительные свои сокровища, проиграли бы нокаутом в первые три секунды поединка покоям, открывшимся перед ошеломленными взорами двух волшебников. Ибо такой пышности — ослепительной, ошеломляющей, способной закружить голову и перехватить дыхание даже у самого закоренелого бессребреника и аскета не было еще в подлунном и солнечном мире от веку веков. Даже если бы от того, назовут ли изумленные и потрясенные юноши хоть один предмет роскоши, отсутствующий в этом зале, зависела их жизнь и жизнь их друзей, они бы сдались без боя. Ибо не было во всем мире такой вещи, такой безделушки, такого украшения, картины, ковра, статуи, посуды, такой диковины, не имеющей среди неискушенных людей Белого Света и названия, что отсутствовала бы здесь. Блеск огней, отраженный отполированным до блеска зЕркала мрамором и зеркалами, огромными как мраморные плиты, сверкание драгоценных камней, металлов и горного хрусталя, шелест фонтанных струй под сенью покрытых самой зеленой и свежей листвой дерев — всё мягким, но непрестанным напором ошеломляло, оглушало, подавляло и завораживало неподготовленного визитера, заставляя его забыть про цель посещения. Да что там какая-то цель — спроси сейчас у юных магов, застывших с разинутыми ртами и вытаращенными глазами, как их зовут и где родились — и то, казалось, ответа не получить в течение еще добрых десяти минут…

— С дуба падали листья ясеня… — наконец, первым пришел в себя и процитировал ее лукоморское высочество Агафон.

Абуджалиль тоже очнулся, сморгнул, помотал головой, словно стряхивая наваждение, уставился на товарища и недоуменно наморщил лоб, будто простая присказка удивила его несравненно больше невообразимого богатства вокруг.

— Это как так может быть? Если это действительно дуб, то листья ясеня с него падать…

Агафон несколько смутился.

— Кхм. Это не про деревья. Это про рифму.

— Про рифму?.. — не сразу понял Абу, но напряг свои поэтические способности, коих у него было ровно столько же, сколько у Селима или Кириана — магических, и смущенно хмыкнул.

— А, ну да… Кхм. Да. Ты прав. Точно.

— Что там про рифму? — несколько брюзгливо проговорил над их головами тот же бархатный, как лапа тигра, голос.

Абуджалиль прикусил язык.

Сердце Агафона пропустило такт.

Голос.

Как они могли забыть про Голос?!..

Раззявили рты… блестюшки-погремушки увидели…

Кто он?

Что ему надо?

Грозить вроде пока не грозится, молниями не осыпает, ноги вытирать не заставляет…

Может, это и есть страж? Или, как Олаф рассказывал — невидимый чародей, или дух, готовый выполнять все желания пришедших?

Или не все?

Или не готовый?..

К-кабуча.

Надо составить план.

Что для нас сейчас главное?..

Главное, его сейчас, во-первых, не разозлить. Во-вторых, заговорить ему зубы. В-третьих, выудить то, что нам надо. И, в самых главных, свалить отсюда, пока он не передумал.

Иван бы знал, как с ним разговаривать…

Что он бы посоветовал?

И ответ пришел сам собой, явился легко и непринужденно, словно учитель хороших манер.

Он бы посоветовал нам быть вежливыми и предупредительными.

Ха!

Как будто меня этому надо учить!..

Агафон задрал голову, словно только что вспомнил про давно приставшего к их компании надоедливого собеседника, и снисходительно махнул рукой.

— Рифма? А, забудь. Ерунда. Не стоит твоего внимания. Давай лучше знакомиться. Меня зовут Агафоник Великий, последний маг-хранитель, и я самый могучий чародей всего Лукоморья и его окрестностей. А это — мой друг Абуджалиль Ужасный, он же — Беда Сулеймании, и его лучше не сердить. По крайней мере, так посоветовали бы те, кто хоть однажды попробовал это сделать. Если бы смогли. А ты кто? Дух — невидимый хранитель этих сокровищ? Который долгие столетия ждал тех избранных, что будут достойны выбрать из них то, чего им надо?

— Что-то вроде этого, — хмыкнул Голос, как будто находил в этом титуле что-то забавное. — А, раз уж про это зашел разговор, то чего вам надо?

— Э-э-э-э… — с задумчивым прищуром обвел глазами его премудрие окружавший его шик и блеск, и в который раз пожалел, что солнечные очки еще не изобретены. — По-моему, этого у тебя нет.

— У меня нет?! — от всей души возмутился Голос. — У меня есть всё, да будет вам, нахальным пришлецам, известно!

— Абу, ты ему веришь? — скептически поджимая губы, повернул голову к товарищу волшебник.

— П-пусть… д-докажет, — почти решительно почти проговорил выпускник ВыШиМыШи.

— Ты слышал? — как к маленькому ребенку, обратился Агафон. — Докажи!

— Да что вам надо-то, бестолковым? — в бархате прозвучали нотки ржавого железа.

— А… мы разве не сказали?.. — смутился Агафон.

— Нет, — сухо отрезал Голос.

— А-а-а… нам нужно что-то, при помощи чего кооба можно извлечь из занятого им человека.

— Пожалуйста! — снисходительно хмыкнул Голос, и перед еле успевшими отпрыгнуть гостями на бежевый мрамор с глухим звоном из ниоткуда упал молот.

— А к-как им пользоваться? — практично поинтересовался его премудрие.

— Продемонстрировать, или сами догадаетесь, как молотком по кумполу шарахнуть? — ехидно вопросил хранитель.

— По голове?!.. — в один голос воскликнули чародеи.

— Не-е, это не подходит! — замахал руками Агафон.

— Его же так убить можно! — испуганно заморгал Абуджалиль.

— Кооба-то? — Голос презрительно фыркнул. — Не дождетесь.

— Человека!

— Человека?..

Казалось, незримый хранитель изумился, золотые огни сказочного дворца погасли на миг, а когда снова вспыхнули и засияли во всей своей ослепительной красе, то изумленные гости узрели пред собой человека.

Чуть больше среднего роста — не выше Агафона, одетый в пурпурный парчовый халат и белую, как только что выпавший снег, чалму, украшенную переливающимся всеми оттенками красного пером неизвестной науке птицы, стоял он перед ними, скрестив руки на груди и пренебрежительно отставив ногу в курносой шелковой туфле. На его длинных ухоженных пальцах пылали и сыпали искрами самоцветы в золотых оправах, а на совершенном прекрасном лице блуждала снисходительная покровительственная усмешка. Лет ему было не больше тридцати.

— Что-то я вас не понял, о многомудрые посетители моего скромного обиталища, — склонил он голову в слегка издевательском полупоклоне. — Людей много, а кообов мало. Вот кого беречь надо! Этого испортите — другого отыскивать намучаетесь.

— Другого?!.. — позабыл о своем галантном намерении поинтересоваться именем и должностью явления и подавился собственным негодованием Агафон.

— Беречь?!.. — неожиданно для всех, и для самого выпускника ВыШиМыШи — в первую очередь, яростно вырвалось у Абу. — Да когда он выйдет из его сиятельного величества, я ему первый своими руками вот этим молотком по башке надаю!

— Величеству? — ехидно усмехнулось явление.

— Кообу, — с таким зверским видом сообщил опальный придворный, что страшновато стало даже боевому магу.

Совершенство-ага же только рассмеялся.

— То есть, вы хотите, чтобы я вам помог отделить от какого-то человечишки, даже не волшебника, редкое существо, только для того, чтобы вы могли его изувечить? — закончив веселиться, издевательски вопросил он.

— Только для того, чтобы мы могли послать его ко всем ифритам, и получить человека в свое распоряжение, — хмуро уточнил Агафон.

— Странно… — словно не слыша тираду гостя, рассеянно пробормотал хозяин, и холеное лицо его приобрело отстраненно-нездешнее выражение, словно непрошенные его посетители вдруг пропали, и он снова остался наедине с самим собой. — Так вы говорите, что вы тоже маги?..

— Да, мы… — вскинулся Абу, но тот не слышал и не слушал и его.

— Странные волшебники… странные времена… странные желания… — словно беседуя с самим собой, меланхолично покачивая чудесной чалмой, забормотал хранитель. — Волшебники, которые не знают, что у кообов нет тел… не ведают, как выдворить такую мелкую безобидную сошку из собственного императора… не представляют, что кооб будет делать, лишенный однажды захваченного им человека… Да еще, поди, и не знающие, как он туда попал?.. Невежды, профаны и неучи вместо магов… Самозванцы и бестолочи… Куда мы катимся… как ужасен этот мир…

— Эй, уважаемый!.. — оскорбленно выкрикнул обладатель красного диплома, но был сие глас вопиющего в пустыне.

— Вообще-то, мы просили не обзывать нас, а помочь, — сосредоточенно не выпуская из головы пункт номер раз своего импровизированного плана, сквозь стиснутые зубы вежливо проговорил Агафон.

Хранитель звучно расхохотался, и все светильники дворца, будто откликаясь, беспорядочно и наперебой замигали, словно свечи на ветру.

— Никогда не встречал еще человека, который бы попросил его обозвать! Но вот людей, которые на это напрашивались… Сколько угодно.

Всё еще посмеиваясь чему-то своему в пижонски подстриженные тонкие усики, хранитель вдруг повернулся и неспешно двинулся прочь от них, словно давая понять, что аудиенция закончена, а гости дорогие могут проваливать на все четыре стороны, или хотя бы на одну, если такие, как они, смогут найти даже ее…

— О, времена… о, нравы… о, образовательные стандарты… о, умственные способности… о, как же вы мне…

Казалось, он успел сделать всего несколько шагов, но спина его и сотрясающиеся мелким смешком плечи неожиданно оказались от них не менее чем в полусотне метров.

Еще шаг — и расстояние непостижимым образом удвоилось.

Еще…

— Эй, эй, эй!!!.. — нервно возопил Агафон и метнулся вслед за готовым затеряться среди безмолвной и бездушной роскоши колдовского дворца человеком. — Погоди!!! Постой!!! Ты куда?! Он уходит!!!..

— Вернитесь!!! Пожалуйста!!! Постойте!!! Вы не имеете права!!! — испуганно рванул за коллегой Абуджалиль.

— ЧЕ-ГО?!?!?!

Оглушительный раскатистый рокочущий грохот, словно взорвался и обрушился в тартарары весь волшебный город, расколол укрытое куполом пространство и барабанные перепонки друзей.

Если бы они не знали, что находятся в пустыне и под крышей, ошеломленные искатели лекарства против кооба ни секунды бы не сомневались, что их настигла (Или постигла, что было бы точнее) самая мощная и жуткая гроза из когда-либо обрушивавшихся на Белый Свет. Гроза из тех, после которых в разы увеличивается число континентов и во столько же уменьшается количество видов, живущих на них.

Огни миллионов волшебных светильников, не успев мигнуть в последний раз, трусливо и дружно погасли, погружая бескрайние просторы хранилища — или дворца? — в непроницаемый мрак…

Мрак, который тут же был расколот и разодран сотнями, если не тысячами фиолетовых молний, сплетшихся в сыплющем черными искрами воздухе и на сетчатке бесплодно зажмуренных глаз гостей в мелкую, дрожащую еле сдерживаемой яростью паутину.

Быстро и с намерениями явно членовредительскими опускающуюся прямо им на головы.

Агафон швырнул Абу наземь, пригнулся, рефлекторно вскинул руки, выкрикивая не слышное на фоне ужасающего грома заклинание, и все звуки пропали вдруг, оставив лишь призрачное эхо в звенящих отголосками ушах. Плотный, непроницаемый для света купол накрыл приятелей в следующую секунду, и тесный мирок их погрузился в блаженную молчаливую темноту.

— Ф-фух… — выдохнул его премудрие, и почувствовал, что если он сейчас же не опустится на пол, то еще через пару секунд свалится на него.

Внутренности волшебного бронеколпака озарились теплым желтым светом, под приземляющимся задом главного специалиста по волшебным наукам материализовался пушистый ковер, усыпанный подушками, а под рукой — золотой кубок.

— С-спасибо… — просипел боевой маг пересохшим горлом в адрес бледного, как чалма хранителя дворца, сулейманина. — Что там?.. Шербет?..

И сделал жадный глоток, не дожидаясь очевидного ответа.

— К-коньяк, — так же хрипло сообщил Абуджалиль.

Агафон подавился, щедро орошая пятизвездочным шантоньским спреем их скромный интерьер.

— П-предупреждать… надо… — еле откашлявшись, выговорил он. — Но тем более… спасибо… Сам-то будешь?

— Вообще-то, я никогда не пью…

— Сейчас — не «вообще». Сейчас — исключительный случай, — поучительно поднял предательски дрожащий палец к невидимому потолку Агафон.

— Но я никогда не пил алкоголя!

— Тем более. Надо же когда-то начинать.

— Но я не умею!..

— Научу. Выдыхаешь. Выпиваешь. Выдыхаешь еще. И еще. Потом занюхиваешь рукавом.

Сулейманин подозрительно покосился на товарища в ожидании подвоха, понюхал свой рукав, и обвиняюще воззрился на Агафона.

— Он ничем не пахнет!

— Естественно, — уже нетерпеливо фыркнул тот. — Вообще-то, занюхивать можно чем угодно, хоть носком, но рукав всегда под рукой, вернее, под носом, поэтому как эксперт рекомендую его. Смотри!

И его премудрие продемонстрировал процесс.

Два раза.

— Ну, понял? Видишь, ничего особенного! Даже ты сможешь! Давай-давай! Знаешь, как от нервов помогает!

И Абуджалиль сдался.

После его двух заходов кубок был пущен по кругу, уполовинен и отставлен в сторону.

— Ну, как? Лучше? — утирая тыльной стороной ладони губы, заботливо поинтересовался теперь уже гораздо более боевой маг.

— Ага… — неровно кивнул его коллега и икнул. — В голове полегчало… и потеплело… И вроде даже не так страшно стало…

— Это хорошо, — одобрил с видом знатока его премудрие коньячный эффект. — На, еще глотни. Для гарантии.

Сулейманин послушался.

Кубок полегчал еще грамм на пятьдесят, и снова был отставлен на пушистый ковер цвета Масдая.

— А, послушай, может, там уже всё кончилось? — опираясь на плечо друга, вдруг приподнялся Абу. — Да если и не кончилось… какая нам разница? Пойдем, найдем этого… франта… и потребуем у него… потребуем у него…

— Это… — неудачно попытался подсказать Агафон. — Ну, это…

— Ну, как его… — недовольно закусил губу Абуджалиль.

— Потребуем у него того, за чем пришли! — по наитию закруглил за товарища предложение маг.

— Во, точно! — Абу сурово погрозил Агафону пальцем, потом подбоченился и воинственно набычился в ту сторону, где, по его представлению, должен был находиться несговорчивый хранитель древних тайн. — А если не отдаст… то мы его… то я ему… то мы его вдвоем… Не будь я этот… как его… Абуджалиль Проблема… Абуджалиль Неприятность… Абуджалиль Геморр… Как ты меня тогда представил?

— Ой, беда… — промычал себе под нос его премудрие.

— Беда! — обрадовался сулейманин. — Я — Абуджалиль Беда, и всем наступит… ерунда?.. Эх, Селима бы сейчас сюда… Он бы в нужную рифму сказал… Или Кириана вашего…

— Не надо!

— Слушай, там, в кубке, еще ведь оставалось что-то? — не обратил внимания на реплику друга и потянулся через колени его к сосуду с волшебной влагой Абу. — Дай пивнуть?

Главный специалист опергруппы не только по волшебным наукам, но и по употреблению алкоголя торопливо толкнул посудину локтем, опрокидывая ароматное содержимое на ковер, и огорченно развел руками:

— Эх, досада… не осталось.

— Погоди, я еще могу сделать!..

— Нет, не надо. Потом, — спешно ухватил его за запястье волшебник и так же проворно поднялся на ноги. — Соберись, будь готов, я купол убираю.

— Всегда готов! — глупо ухмыльнулся Абуджалиль и потер руки. — Ух, мы ему сейчас пока-а-ажем…

— Абу, только без крови. Только не ногами. Только не по голове. Только спокойно, — положил ему руку на плечо маг, и опальный придворный чародей, разочарованно надувшись, нехотя кивнул.

— Ла-адно.

— Всё, пошли, не мешкаем, — немного успокоился и сам Агафон. — А то пока этого пижона в его музее барахольном отыщешь… Приготовились… Внимание… Снимаю!

Отыскивать пижона в барахольном музее им не пришлось — и по очень уважительной причине: и сам пижон, и барахольный музей, пока они под защитным куполом приводили нервы в порядок, пропали без следа. А вместо этого отбросившие безопасность и комфорт волшебники очутились уже не в огромном — но на этот раз просто в большом зале из уже знакомого серого камня. Редкие стальные колонны, отшлифованные до блеска, словно валы гигантских иномирных механизмов, подпирали низкий железный потолок. Вокруг них в кольцах на стенах, сложенных из крупных, неровно отесанных плит, горели синим пламенем, жирно чадя, толстые факелы. Под ногами у них расстилалось нечто, при ближайшем недоуменном рассмотрении оказавшееся истлевшей и изъеденной молью ковровой дорожкой. Возможно, в прошлой жизни она была красной.

Агафон нервозно обернулся, чтобы поглядеть, какие изменения постигли самую важную часть — их путь к отступлению — и замер.

Там, где до постановки купола находилось метров сто свободного пространства и спасительная дверь, сейчас располагалась сплошная стена, ничем не отличающаяся от своих товарок справа и слева.

Абу, медленно покачиваясь, вытянул руку, потрогал холодную шершавую поверхность, потом постучал по ней костяшками пальцев, поскреб ногтями, попинал носком сапога…

— Настоящая, — икнув коньячными парами, с отвращением огласил результат экспертизы сулейманин. — Замуровали, демоны… Проломить ее, что ли? Давай, покажем им… ему… кто в доме хозяин!

Агафон скрипнул зубами.

Больше всего его премудрию хотелось бросить всю свою магическую силу и умение на таран и уничтожение каменной самозванки, а после этого рвануть отсюда так, что ни одному ифриту не догнать будет во век…

Но был Ахмет. И был кооб. И был Гаурдак, ифриты его забодай…

И поэтому нужно было не бежать туда, где друзья, солнце, здравый смысл и безопасность, а набраться смелости пополам с наглостью, если уж просто набраться, как бедняга Абу, было сейчас никак нельзя, и упрямо переть вперед.

К хранителю сокровищ.

А еще железной занозой в мозгу сидел пункт один его дурацкого, да к тому же пошедшего наперекосяк плана.

Не злить хранителя.

Раньше времени.

И поэтому Агафон набрал полную грудь воздуха, выпустил его сквозь стиснутые губы, и ровным-ровным, как караканская степь, голосом проговорил:

— Абу. Нам пока… не надо этого делать. Нам нужно… в другую сторону.

— Не люблю… стены… — упрямо выпятил нижнюю губу сулейманин. — Там где их не должно быть.

— А я тебе говорю — пойдем… — из уголка рта сердито процедил его премудрие, ухватил друга за рукав, и решительно потащил по плешивой дорожке.

Туда, где у противоположной стены метрах в ста от них, окруженные редкими факелами в железных подставках, терпеливо стояли и смотрели в их сторону люди.

Как оказалось при ближайшем рассмотрении, в оценке ожидающей их диспозиции он сделал две ошибки.

Во-первых, не все люди смотрели в их сторону стоя.

А, во-вторых, не все смотревшие стоя и не стоя были людьми.

Подойдя к ожидавшей их делегации метров на двадцать, Агафон замедлил шаг.

С десяти метров он уже разглядел всё в подробностях, и ноги его остановились как-то сами по себе.

Ибо в самом конце ковровой дорожки стоял трон.

А на троне сидел скелет.

И сидел он там отнюдь не как деталь интерьера или украшение королевского кресла в готичном стиле.

Рядом с троном, почтительно склонив головы и сложив руки на животах, стояло десятка полтора людей в сулейманских одеждах и столько же ифритов почти без нее (Один из них при виде волшебной парочки насупился и украдкой показал им кулак).

Наряды придворных блистали роскошью.

Одеяние хозяина трона — истлевшие остатки пурпурного халата — держалось на его плечах только волей магии и самоотверженных усилий отдельно взятых нитей. Голову его венчала белая, будто только что выпавший снег, чалма с диковинным алым пером.

При приближении гостей превратившаяся в золотую корону.

— С-смотри, Ага…Агафон…ага… С-скелет в короне… сидит на троне… Кто-то долго не ухаживал за местным королем… — пьяненько ухмыльнулся Абуджалиль, и получил от Афона-аги яростный тычок в бок локтем.

— А чего ты дерешься? — не замедлила обидеться жертва собственного искусства.

— Тихо ты, кабуча сулейманская… — тихо прорычал его премудрие. — Рот закрой…

— А чего это…

— Тебе поручается следить за ифритами и придворными, понял? — состроив серьезную мину, сурово пробормотал ему в ухо маг. — Очень важное задание! Жизнь наша зависит от твоего внимания! Глаз с них не спускай! Усек?

Показалось ему, или Абу даже слегка протрезвел от его зловещего напутствия?

— У…сёк, — с усилием сглотнул он, скрестил руки на груди и принялся исподлобья сверлить подозрительным взглядом всех приближенных к императору особ вместе и по очереди.

Особо нервные особы нервно запереминались.

Агафон, воспользовавшись замешательством, сделал еще шаг вперед и с почти почтительным поклоном обратился непосредственно к начальнику компании.

— Это снова мы, ваше величество. Извините, если немного погорячились. Были неправы. Исправимся. Проработаем. Учтем.

Скелет снисходительно хмыкнул, попирая все законы анатомии и физиологии среднестатистического человека.

— «Я погорячился» — сказал муравей слону…

— М-муравей — это очень полезное животное… — донесся убежденный голос Абуджалиля из тыла. — Оно… вредителей ест… работает всё лето… а когда приходит зима… собирает полный муравейник с-стрекоз…

— АБУ!!! — страшным голосом прошипел Агафон.

— Смотрю, смотрю… — снова спрятался за его плечом сулейманин.

— Так что вам здесь надо, смертные? — бархатно усмехнулся хозяин, забросил ногу на ногу и вальяжно откинулся на спинку трона, поигрывая с легким костяным стуком пальцами на коленке. — Я готов вас внимательно выслушать.

— Еще более внимательно? — снова высунулась голова Абу.

И получила по лбу.

— Смотрю, смотрю… — исчезла она обиженно.

— Ты, как хранитель этого склада… — начал было его премудрие, но скелет не дал ему закончить.

— Давайте во избежание недопонимания сразу расставим всё по местам, — вскинул он ладони, и маг послушно примолк. — Я не хранитель этого места, как некоторым недалеким и не слишком сообразительным смертным могло показаться.

Скелет сделал театральную паузу.

Гости задержали дыхание.

— Я — его хозяин, — самодовольно докончил король.

— Что?..

— Кто?.. Смотрю, смотрю…

— Если вы здесь, — усмехнувшись неприкрыто, снова заговорил скелет, — то, я полагаю, история про Десять Великих вам известна.

— Да, — коротко кивнул чародей, видя, что без его ответа продолжения не последует.

— И вы знаете, чем закончилось восстание.

— Д-да, — уже не настолько уверенно кивнул маг.

— Ну, так история может ошибаться, — вытянул ноги, непринужденно скрестил их в лодыжках и куртуазно проговорил скелет. — Не все Десять погибли. Один остался в живых.

— И где он сейчас? — дотошно уточнил Агафон.

— Ты или слишком нагл, или слишком туп! — гневно подался вперед король, и желтые огоньки в его пустых глазницах опасно сверкнули багровым.

— Может, и то, и другое, — в который раз за час позабыв про свое драгоценное правило номер один, дерзко шагнул ему навстречу волшебник, — но только каждый дурак знает, что человек или жив, или он скелет! Одно из двух! И не надо нас держать за дураков!

— А не известно ли часом каждому дураку — и вот этому в особенности — что настоящий маг может принимать какой угодно облик? — издевательски оскалился король (И это у него получилось очень хорошо).

— Тогда почему ты выбрал такой? — словно обвиняя карточного шулера в мошенничестве, скептически скрестил руки на груди Агафон.

— Лучше такой, чем такой, — едко парировал король, и к изумлению своему и стыду его премудрие в быстрой череде сменившихся на троне форм узрел попеременно себя и Абуджалиля — такими, какими их нарисовал бы не выспавшийся карикатурист с зубной болью, изжогой и похмельем.

— А в-вот этот… п-последний… был з-забавный… да, Агафон? На тебя похож… Смотрю, смотрю!..

Скелет запрокинул голову так, что череп звонко ударился о спинку трона, застучал ладонями по берцовым костям, и гулко расхохотался.

— Теперь я знаю, кого мне не хватало при дворе!

И, не успел Агафон опомниться, как на голове его очутилось что-то мягкое и развесистое, негромко брякнувшее при первом же движении.

Если у него еще оставались сомнения насчет того, чем осчастливил их король-колдун, то при взгляде на Абуджалиля они рассеялись моментом: красно-желтый двурогий колпак с бубенчиками был ему в теперешнем состоянии очень к лицу.

По рядам придворных хтонической волной — предвестницей землетрясения прокатился смех.

О, если бы не Ахмет, если бы не кооб, если бы не этот мерзавец Гаурдак, который поплатится вдвойне, втройне, в том числе и за то, что происходит с ними здесь и сейчас!!!..

Его премудрие, для разнообразия решивший посоответствовать этому титулу хоть несколько минут, до боли прикусил губу, стиснул зубы и мужественно выдавил из себя «ха» целых три раза.

Скелет усмехнулся.

— Дурак, признающий, что он дурак, становится умнее в половину, — поучительно проговорил он, щелкнул пальцами, и в следующий миг на троне восседал уже благообразный седой старик с аристократическими тонкими чертами лица ученого и мыслителя.

Голову его венчал золотой обруч с усыпанными драгоценными камнями зубцами впереди.

— Итак, насколько я понял, о горячие юноши, вы хотели узнать, как можно выставить зарвавшегося кооба из тела человека, — тоном очень доброго и очень терпеливого лектора проговорил король.

— Да, ваше величество, — почтительно склонил голову Агафон, и бубенчики коротко звякнули в такт движению.

— Отвечу вам сразу: это просто, — провел узкими сухими ладонями по белой как хлопок бороде старик. — Люди пообразованнее в таких случаях применяют несложное заклинание. Попроще — приобретают новый сосуд, готовый принять кооба, и просто открывают крышку в его присутствии. Ведь старый был необъяснимо утерян, если я хоть что-то понимаю в кообах?

— Да, ваше величество, — Агафон повторил, как оказалось, самую эффективную в присутствии древнего мага фразу.

— Это бывает, — слегка покривил губы в благодушной улыбке старик, сложил ладони лодочкой, сосредоточился, прошептал несколько слов, развел руки — и на колени ему упал небольшой горшочек, в каком женщины среднего сословия обычно хранят мази, притирания или благовония. — Вот и он. Держи!

И король неожиданно быстрым жестом кинул сосуд просителю.

— Неплохо, неплохо… — одобрительно кивнул он, когда тот, бросившись на пол, ухитрился поймать его в нескольких сантиметрах от пола. — У тебя… и твоего приятеля, я полагаю… большое будущее при моем дворе.

Бережно и тщательно упрятав драгоценную вещичку в карман, главный специалист по волшебным наукам почтительно поклонился старику и осторожно попятился, подталкивая предусмотрительно отведенной назад рукой притихшего в своей обновке Абуджалиля.

— Большая честь для нас — получить предложение о замещении должности при дворе одного из Десяти Великих… Мы обязательно рассмотрим его… в возможно короткие сроки… и примем свое положительное для всех решение… а сейчас… разрешите…

— А сейчас разрешите поинтересоваться, куда это вы так споро направились, молодые люди? — не дожидаясь одобрения своего разрешения, взял да и поинтересовался старик.

— Было очень приятно познакомиться, благодарим за гостеприимство и всякое такое прочее, — галантно расшаркался его премудрие, — но дело в том, что мы очень спешим, а на улице нас ждут…

— Подождут, — небрежно и чуть раздраженно отмахнулся король. — Еще какие-то причины, побуждающие вас так скоропостижно покинуть мое общество, имеются?

— Да…

— Впрочем, это неважно… — нетерпеливо дернул рукой Великий, и на троне в мгновение ока оказался огромный черный ифрит.

В неизменном золотом обруче.

— …потому что вы все равно отсюда никуда не уйдете.

Главный специалист по волшебным наукам не читал в детстве книжек — положение приемного сына деревенского мельника, отсутствие объектов чтения и полная неграмотность к этому совершенно не располагали. Позже, когда он поступил в Высшую Школу Магии Шантони и читать научился, изучать ему с утра до вечера приходилось главным образом хрестоматии, регистры, сборники и прочие чрезвычайно толстые и еще более умные книжки по магии. А это значит, что для чтения обыкновенной художественной литературы — про приключения, похождения и прочие одиссеи, любимый ассортимент Ивана — ни времени, ни желания у него не оставалось.

Кто-то мог счесть это недостатком, и он сам был бы в первых рядах сих придирчивых критиков…

Когда-нибудь.

Но не сейчас.

Потому что, не только не прочитав — но и не пролистав в своей жизни ни одной ненаучной книжки, его премудрие не знал, что в ответ на ремарки подобно той, что только что высказал король, герою положено встать в его позу (В героическую) и отважно задать вопрос вроде «А с чего баня-то упала?». А потом, при получении исчерпывающего — или не очень — ответа начать игру в кто кого перегрозит.

И поэтому сразу, как только последнее слово слетело с губ хозяина положения, из рук Агафона вырвались два ревущих потока зеленого пламени и ударили в трон.

По идее, после этого и золотой стул, и его обитатель должны были отправиться в облаке мелкой пыли сначала к потолку, а потом еще выше.

Но то ли прицел был взят слишком низко.

То ли заклинание подготовлено слишком впопыхах.

То ли учебник в свое время прочитан слишком небрежно…

Но после попадания все расплавляющих на своем пути струй в основание трона тот, вместо того, чтобы взлететь вверх и распасться на ионы, провалился, как был, в образовавшуюся под ним дыру.

Вместе с хозяином, естественно.

— К-кабуча!!!.. — яростно взвыл чародей, обернулся влево, готовый отражать магические и прочие атаки со стороны растерявшихся, но не менее верных от этого придворных…

Но не успел.

Похоже, у Абуджалиля за период учебы времени для чтения беллетристики оставалось тоже крайне мало.

Потому что в тот самый миг, когда королевское рабочее место с грохотом и спецэффектами обрушилось в подвал (Или в преисподнюю, что в таком месте, как это, могло быть абсолютно равнозначным) он, безудержно вопя нечто неразборчивое, раскинул руки как крылья, и пол под ногами верных клевретов последнего Великого превратился в толстый-толстый слой жидкой горячей карамели (В районе двух метров).

Почти мгновенно застывшей.

— Молодец!!! — возбужденно выкрикнул Агафон, хотел хлопнуть друга по плечу, но промахнулся и попал по затылку, сбивая на пол нелепый рогатый колпак.

Тот, улыбаясь во весь рот, тот час же любезность вернул.

— Уходим!!! — не забыв ловким пинком послать свой головной убор в зияющую чернотой дыру на месте трона, боевой маг схватил за руку Абу и потащил к ближайшей стене.

— Но двери тут нет!!! — испуганно уперся тот.

— Сейчас будет!!! — широко ухмыльнулся его премудрие, вытянул руки и повторил трюк с зеленым огнем.

Сноп яркого солнечного света, ворвавшийся сквозь клубы заполошно мечущейся пыли в темное нутро дворца, ослепил на несколько секунд двух волшебников, но, отважно прикрыв глаза руками, они рванули вперед, на волю, наружу, туда, где их ждали-заждались друзья.

— Иван!!!

— Сима!!!

— Мы здесь!!!

— Сюда!!!

— Скорей сюда!!!

Будто ястреб спикировал Масдай на несущуюся через площадь чумазую парочку, подхватил обоих, словно мороженое лопаточкой зачерпнул и, преследуемый гневным ревом вырвавшегося из-под земли короля, что было мочи, рванул прочь, к стене, и далее — в пустыню.

Осуществлению такого простого, как всё гениальное, плана помешал лишь один незначительный пустяк.

Полное отсутствие какой бы то ни было пустыни.

Чем ближе подлетали беглецы к городской стене, тем явственнее становилось то, что из центра города разглядеть было почти невозможно (Да и кто бы стал рассматривать наличие пустыни где-то за почти невидимой из центра стеной, когда все глаза с курсирующего вокруг дворца Масдая были направлены лишь вниз, в поисках выходящих или (что было наиболее вероятно, и оправдало себя) выбегающих друзей).

Пустыня пропала, и вместо желтых песков город теперь окружала плотная стена серого как сырая шерсть тумана.

Случайно задрав голову, Иван увидел, что и небо с солнцем, которые они воспринимали как данность, теперь не такие, как были, а словно нарисованные, или вылепленные из яркого пластилина — небо голубое, солнце — золотое, но если присмотреться, то сквозь прозрачную лазурь небосвода просвечивал еле заметно тот же самый вездесущий серый туман.

— Куда теперь? — не останавливаясь, прокричал Масдай.

Пассажиры его оглянулись, и увидели, как вслед за ними, на расстоянии метров ста и постепенно приближаясь, несется прямо по воздуху нечто похожее на ожившую вешалку для парадных нарядов, забытую лет на сорок в питомнике моли.

— Король! — ахнул Абу.

— Кто?.. — оглянулись все, кроме тоскливо втянувшего голову в плечи Агафона.

— Хозяин города! Последний из Десяти Великих!

Сулеймане побледнели.

— Масдай, скорей, скорей, скорей!!! — неистово заколотила ладошкой по шершавой спине ковра Эссельте.

— Куда — скорей?!

— Прямо, в туман, там разберемся!!! — крикнула Сенька, с одного взгляда на его скукожившееся премудрие угадавшая вероятный исход грядущей битвы.

— Ишь, чешет как наскипидаренный! — насмешливо хмыкнул отряг. — Что вы там с ним сделали? Скрестили со сливой?

— Хуже, — процедил сквозь сведенные зубы волшебник.

— По нему и похоже, — нервно покривил губы в резиновой улыбке Кириан.

— Ничего, не догонит, успеем! — ободряюще выкрикнул ковер, поднатужился, поднапружился, стрелой перелетел через оставшуюся внизу стену и утонул в тумане.

— Не отстанет, так заблудится! — злорадно изрек менестрель, и воинственно извлек из свой дребезжащей лютни нескладный, но бравурный аккорд.

Сколько уже продолжалось их путешествие по туману, сказать затруднялся теперь даже сам Масдай.

Поначалу он несся вперед без остановки как оглашенный, рассчитывая вот-вот выскочить на свет: туман в пустыне так же вероятен и долговечен, как снег. Но не менее чем полчаса спустя, когда кроме равномерной белесо клубящейся серости вокруг ничего упорно появляться не желало, он скорость сбросил и принял решение поискать если не солнце, то землю.

И точно с таким же успехом.

Когда время постепенного, но продолжительного снижения перевалило за десять минут как минимум (В тумане всё представление о времени было или скомкано, или растянуто до неузнаваемости), беспокоиться начали уже не только сам ковер, но и задремавшие было пассажиры.

— Может, ты забрался слишком высоко? — озабоченно предположила Эссельте.

— А, может, мы летим не вниз, а вверх? Или всё время прямо? Или тебе только кажется, что ты летишь, а на самом деле висишь на месте? — вывел странную теорию Кириан.

— Или, может, нам попробовать вернуться и начать выбираться заново? — пришла здравая идея в голову Ивана.

— Вернуться куда? — загробным голосом вопросил ковер.

— Э-э-э… назад?

— Если ты знаешь, где этот зад находится — командуй, полечу, — кисло пожал кистями Масдай.

— Погоди, ты что, хочешь сказать, что мы заблудились? — приподнялся на локте Олаф.

— Ну, не то, чтобы хочу… — промямлил ковер и остановился.

— Почему стоим, Масдай-ага? — проснулся и встревожился Селим.

— Дорога кончилась, — хмуро ответила за того Серафима.

— Какая доро… а-а, это шутка!..

— Угу, куда смешнее…

— А, по-моему, надо всё равно вперед лететь, Масдай-ага, — серьезно наморщила лобик и произнесла Яфья. — Ведь когда-нибудь куда-нибудь мы всё равно прилетим. А если будем стоять… то есть, висеть… на месте…

— Вперед — это куда? — пасмурно уточнил ковер.

— Хоть куда-нибудь? — вопросительно подняла взгляд на Абуджалиля девушка. — А ты как думаешь, Абу-ага?

— Я думаю, что ты правильно думаешь, — с готовностью подержал предмет страсти волшебник. — Надо накрыть сундук нетерпения ковром ожидания…

— А на ковер поставить чего-нибудь пожрать, — многозначительно договорил за него отряг.

— Вот только не надо шантажа, — ворчливо буркнул Масдай, вздохнул, и неспешно возобновил свой путь в никуда, пока на его спине стюард Абуджалиль устраивал для пассажиров нерадостный банкет.

Светлое пятно там, где минуту назад были лишь молочно-белые тучи тумана, первым заметил Масдай.

— Солнце!!! — восторженным трубным голосом провозгласил он, и люди подскочили и нетерпеливо закрутили головами в поисках заявленного светила.

— Где солнце?..

— Где солнце?..

— Где?..

— Где?..

— Вон!!! — презрев вызубренное в детстве правило не тыкать пальцами ни в людей, ни в астрономические объекты, выбросил руку в указующем жесте Иванушка. — Вон там!!!

Товарищи его, все как один, дернули головами туда, куда указывал палец, убедились, что с каждой секундой то, что поначалу можно было принять за дефект в тумане или зрении, становится всё светлее и светлее, и нестройный, но полный брызжущего через край энтузиазма хор из девяти голосов грянул громовое

— Ура!!!

— Хвала премудрому Сулейману!!!

— Хель и преисподняя!!!

— Говорил же я — прорвемся!!!

— Ура, ура, ура, ура!!!..

Под эту веселую какофонию довольный донельзя Масдай и вылетел из белесой мути на яркий свет, золотое солнце, голубое небо…

Через которое, если приглядеться, еле заметно просвечивали серые клубы тумана.

И под которым ослепительным океаном бликов и блеска сияли золотые крыши и улицы безлюдного города.

— Ур-р-р-р…ра… — растерянно оборвался вырвавшийся по инерции последний крик, словно воздух из проколотого мячика вышел, но на смену ему в то же мгновенье пришел другой.

— Король!!!..

Ни уточнить у Селима, где именно он увидел короля, ни подготовиться к достойной встрече его тысячелетнего величества волшебники не успели. В мгновение ока небо над их головами и вокруг будто раскололось, развалилось со страшным грохотом на куски, обнажая бездонный чернильно-черный провал там, где секунду назад был вполне лазурный, хоть и немного сомнительного качества, небосклон, и из перевернутой вверх тормашками бездны на не успевших даже испугаться людей в тот же миг хлынули стеклянные молнии.

Весь мир вокруг них вдруг замер, моментально потеряв свет, краски и звуки — словно они заглядывали в полумрак тесной лавки сквозь пыльную, засиженную мухами витрину, и внезапно сами каким-то кошмарным капризом мирозданья оказались внутри мутного старого стекла…

Сенька попыталась крикнуть, шевельнуть руками, ногами, да хоть пальцами, упасть, чтобы скатиться на застывшую метрах в двух под ними плоскую крышу и разбить сковавшее их стекло, если уж ничего другое не срабатывало — но и это ее последнее отчаянное усилие оказалось тщетным.

С таким же успехом каменная статуя могла попробовать согнать с головы назойливого голубя или сходить на базар за самострелом…

Но они могли дышать. Могли открывать и закрывать глаза. Могли думать.

Они были живы.

А это значит, они могли надеяться, что когда-нибудь наступит подходящий момент, или минута, или пусть даже секунда, которая, как удар топора, решит всё и сразу в их так внезапно и бесславно заканчивающейся одиссее, уронив чашу весов привередливой судьбы в одну ли сторону, или в другую, всего лишь одна секунда, не прийти которая просто не имела сейчас никакого морального права!..

Вот если бы еще она об этом знала…

Но выбора не было. Им, бессильным, потерянным, проигравшим в один миг всё, что имели и что могли иметь, других вариантов больше не оставалось.

Надо было просто набраться терпения, затаиться, подобно закрученной пружине капкана, и ждать, ждать, ждать…

Серафима мысленно усмехнулась: не исключено, что до конца жизни для них, групповой скульптурной композиции на тему «Не ждали», это станет единственным занятием.

Что, с другой стороны, тоже имеет свои положительные стороны.

Большой опыт.

Обширная практика.

Прорва времени, чтобы отточить навыки.

Усовершенствовать технику.

Стать профессионалами.

Может, они даже научатся медитации и телепатии, что бы такое это ни было, откроют по третьему глазу, а, лучше, по второму рту, и станут за спиной короля показывать ему язык и издавать неприличные звуки. А еще можно будет, пока тот выйдет из помещения… можно будет… можно будет…

Но толком начать изобретать пакость, которую могли бы подстроить девять истуканов самому могучему в Сулеймании и ее метафизических окрестностях магу, царевна не успела.

Откуда-то из-за их спин легко, как ласточка, вынырнул громадный черный ифрит с горящими неистовством огненными глазами под низким, украшенным парой рогов лбом, и завис в воздухе, тяжело облокотившись на край Масдая.

Окинув сжигающим взглядом неподвижных людей на недвижимо повисшем в воздухе ковре, он нашел того, кого искал, издевательски оскалился, потянул к нему изукрашенную кольцами и браслетами когтистую лапищу…

Но неожиданно ладонь размером с восьмивесельный баркас остановилась в нескольких сантиметрах от шеи Агафона, а безобразную черную рожу расколола широкая алая, как ломоть арбуза, ухмылка.

— Нет, я не буду отрывать тебе голову… — услышали они возникающие прямо в голове вкрадчивые слова, пульсирующие едва сдерживаемым нетерпением, ненавистью и… безумием?..

— …Пока не буду, — елейным голоском, каким можно было смазывать направляющие гильотины, нежно мурлыкал у них в умах ифрит. — Ты воображаешь себя магом, правда, мальчик? Ты думаешь, что ты всесилен и везуч? Ну, так мы сыграем с тобой в одну игру, мой малыш. На твоих спутников. Унизь меня еще раз. Выставь дураком. Лиши всех подданных одним ударом. Покажи, какой ты орел, когда твой противник готов к схватке и смотрит тебе в глаза, молокосос! Ну! Ну же!!! Ты, ничтожество!!! Смотри мне в глаза!!! Смотри в глаза своему повелителю, ты, земляной червяк, слизень, мерзкая жаба, зарвавшийся щенок!!! Я тебе приказываю!!!..

Голос короля сорвался на визг и пресекся, будто лопнула струна, и Агафон с отчаянием почувствовал, что даже если бы от этого зависела его собственная жизнь и жизнь его друзей, то отвести глаз от жуткой, оскаленной, перекошенной безумием и гневом морды сулейманского чудища он теперь бы не смог никогда.

— Смотришь?.. — ласково и проникновенно, словно не было пару секунд назад истеричного всплеска эмоций, подался к нему всем телом и проворковал на ухо, почти прошептал король. — Смотри, смотри… Сейчас мы отправимся домой… в тень… под родные, гостеприимные своды… оскверненные тобой… туда, где покой и тишина… Но ты потерпи… много времени это не займет… минута полета — и мы там… Но пока мы летим, ты должен подумать… хорошенько подумать… кого первого ты поставишь на кон в нашей игре… и не забудь вообразить, что его… или ее… будет ждать… когда ты проиграешь… Я надеюсь, у тебя богатое воображение… мальчик…

С этими словами ифрит подхватил на плечо беспомощно замерший, словно одеревеневший ковер и черной кометой-предвестницей близкого конца света устремился к невидимому отсюда куполу дворца.

Через несколько минут, проскользнув без задержки в полутемный зал сквозь отверстие в поспешно расступившейся перед ними крыше, ифрит опустился на пол, бережно положил, чтобы не уронить покрытые стеклянной оболочкой фигуры, ковер, и взмахнул руками под аккомпанемент быстрой череды заклинаний.

Отверстие в крыше закрылось, словно веревкой затянули горловину мешка, и интерьер преобразился из каменно-железного в уже знакомый магам ослепительный беломраморный, сияющий немыслимой роскошью и богатством. Повинуясь округлому вальяжному жесту ифрита колонны, ковры, столики, этажерки и статуи посреди зала поспешно раздвинулись, образуя широкий пустой круг диаметром метров в десять, сияющий девственной белизной гладких мраморных плит.

Тело ифрита пошло рябью, и на его месте пленники вдруг увидели холеного аристократа в пурпурном халате и белой, с алым пером, чалме.

— Для состязания я надену это обличье, — белозубо улыбнулся Агафону король. — А ты будешь меняться? Превратишься в седобородого старика? Юную деву? Ужасное чудище? Впрочем, мне всё равно. Всё это… — перед глазами изумленных людей стремительной чередой промелькнуло с два десятка образов и фигур — жутких, нелепых, прекрасных, героических, смешных, — лишь обертка. Главное, мой мальчик, это то, что сидит у тебя внутри. Но еще главнее — готов ли ты умереть за то, чего желаешь больше всего на Белом Свете. И… убивать ради этого других. Ну, так как? Ты готов?

Король остановился рядом с волшебником, чуть склонил голову и пытливо заглянул ему в глаза.

— Молчишь… Ты не из разговорчивых, мальчик, да? Или просто не хочешь? Презираешь меня? Ненавидишь? Хочешь вывести из себя? — король встрепенулся, округлил черные очи, вскинул высоко брови, словно в высшей степени изумления, и мягко проворковал: — Ах, да… Я вспомнил… Ты… просто не можешь. Ты не можешь разорвать заклинание, наложенное на тебя каким-то старым пнем, так? Ай-яй-яй… А хочешь, я верну тебе речь? Что ты мне скажешь тогда? Что я негодяй, мерзавец и… какие бранные слова ты еще знаешь? Или родители запрещают тебе ругаться? Или… может, ты попытаешься пустить в ход свой дар?..

Он закинул голову и звонко расхохотался, словно только что услышал самую забавную за триста лет шутку.

— Что-то мы с тобой заболтались, малыш, тебе не кажется? — отсмеявшись, снова повернулся он к его премудрию, кипящему злостью и унижением так, что удивительно, как только не плавилось на нем волшебное стекло. — Давай договоримся про условия игры. Кого ты хочешь пожертвовать первого? Воина? Музыканта? Благородного юношу? Чернявого фокусника? Белокурую красавицу?.. Нет, дам мы трогать не станем, это пошло… Но, в таком случае, милый друг, твой выбор становится еще меньше. Кого ты отдаешь? Давай я буду показывать пальцем, а ты мне моргать. Два раза — нет. Один раз — да…

Король снова заглянул в красное, как дар-эс-салямская глина, лицо чародея, в его мечущие громы и молнии глаза, странно усмехнулся, и искаженная издевкой мгновение назад физиономия плавно соскользнула в меланхолично-нездешнее выражение.

— Ладно, ладно… какие взгляды… какие мысли… хорошо, что мысль не вещественна, что бы ни говорили философы… иначе падение в подземелье мне бы показалось сейчас легким променадом… Если бы взглядом можно было пожирать, от меня бы уже ни кусочка не осталось, а? Я прав, мальчик? Прав, прав…

Последний Великий криво усмехнулся в холеные усики и нервно дернул плечом.

— Я сказал, не надо на меня так таращиться! А то я испугаюсь, и вовсе тебя не освобожу… А хочешь, я упрощу тебе задачу, малыш? Я ведь добрый… что бы ты про меня ни думал… Я выберу тебе того, кто стоит ближе ко мне. Ну-ка, посмотрим, кто это?.. Иностранец, или… Нет, твой коллега всё-таки поближе… на муравьиный шаг, на комариный писк, на воробьиный чих, как говорили мы в детстве… Достойный любитель выпить не ко времени. Алкоголь — яд для тела и души, вьюноша. Пусть тебе это станет уроком… Кхм.

Король откашлялся недоуменно, словно потерял нить мысли, потом просветлел лицом, спохватился и радостно воззрился на Абуджалиля.

— Ну, да это неважно, молодой человек. Вернее, будет неважно через несколько минут, — и, повернув голову к Агафону, сдвинул брови и погрозил ему пальцем. — Но это не означает, что время выбора для тебя закончилось.

И по мановению изящной тонкой руки застывший в позе испуганного удивления Абуджалиль поднялся в воздух и плавно опустился в самую середину круга.

Король придирчиво оценил расположение живой статуи и остался доволен.

— Точно посредине, — доверительным тоном сообщил он Агафону, словно того сей факт волновал на данный момент больше всего. — А теперь давай я расскажу тебе правила игры. Смотри!

Король щелкнул пальцами и, перелетев откуда-то с дальнего столика в дебрях колоннады, на ладони у него оказалась маленькая инкрустированная перламутром шкатулка.

— Она музыкальная, — тихим заговорщицким голосом продолжил король. — Полагаю, ты знаешь, как такие вещички устроены: открываешь крышку — получаешь пьеску. Очень примитивно. Ничего такого, чего магия не достигла бы гораздо меньшими усилиями, и, перескочив, не пошла бы значительно дальше, но технические штучки и замысловатые механизмы всегда были моей… слабостью. Ну, так вот. Я отпускаю тебя сейчас…

Хозяин города вкрадчиво дотронулся до остекленевшего плеча мага, снова заглянул ему в глаза и, удовлетворенный тем, что он в них увидел — или решил, что увидел — продолжил:

— …Но не полностью. После этого открываю крышку, и пока играет музыка, мы ходим по кругу, друг напротив друга… или враг напротив врага?.. вокруг нашего… твоего… вашего… приятеля. Когда завод кончается, я поражаю его любым заклинанием, какое мне взбредет в больную от падения с такой высоты в подвал голову. Ничего простого и легкого, смею тебя заверить. Вы изрядно рассердили меня сегодня, мальчики. И тебе лучше не знать заранее, что может случиться с ним — я не хочу, чтобы у тебя тряслись руки или мутилось перед глазами. Всё должно быть честно, так? И он должен иметь шанс… ну, если не на спасение, то на слегка более продолжительное существование. В человеческом обличье. Поэтому за пару секунд до того, как я атакую его, я освобождаю твой дар. И — оп-ля! — последний Великий искусственно расхохотался. — Наш блистательный юный нахал снова стоит перед выбором: попытаться поразить меня, или защитить друга! Но, принимая свое решение, помни, что и в том, и в другом ты, скорее всего, не преуспеешь…

Король опустил голову, зябко обнял себя за плечи и снова, будто тайком, бросил непонятный блуждающий взгляд на Агафона.

— А еще запомни, — тихо проговорил он, — что как бы ты ни поступил, я все равно буду метить в него. Так что, перед тем, как нарушить правила, подумай, сможешь ли ты прожить вечность с его смертью на своей совести. Ну, что ты на это скажешь?

И Агафон, к своему изумлению, внезапно прочувствовал, что действительно снова может говорить.

— Я… — старательно, словно с непривычки, прошевелил он непослушными затекшими губами, — не собираюсь… жить вечно.

Великий снова рассмеялся, будто забавному анекдоту.

— В этом городе, малыш, смерть как естественное избавление от старости к людям не приходит. Впрочем, как и сама старость.

— Я… убегу… — набычился маг.

Король нахмурился и покривил уголки рта в недовольной гримасе.

— Это невозможно, мальчик. Отсюда назад пути нет.

— Ну, это мы еще… поглядим…

— Еще раз? — усмехнулся хозяин. — Думаете, вы случайно вернулись назад? Ну, что ж. Желаю успехов. Но, вообще-то, упорствование в ошибке — признак дурака… Ну, так что, мальчуган? Мы играем? Ты — играешь?

— А если я… откажусь? — настороженно, словно боец, оценивающий перед схваткой противника, медленно, с расстановкой проговорил чародей.

— Тогда, пожалуй… я начну убивать твоих приятелей одного за другим просто так, — любезно отозвался король, щелкнул пальцами, и перед глазами Агафона вместо разряженного придворного пижона предстал скелет в полуистлевших пурпурных одеяниях. — Пока ты не согласишься.

«Псих… придурок… клоун… кадавр…» — с тихой, сдавленно бурлящей под спудом остатков благоразумия ненавистью подумал чародей, предусмотрительно приняв самое нейтральное выражение лица, стиснув зубы и потупив взор, но король, казалось, прочел его мысли.

Он издевательски расхохотался, запрокинув голову, и костяной смех его неожиданно гулким эхом разлетелся на мелкие осколки под мраморными сводами дворца.

— Я готов, — волшебник угрюмо ожег тяжелым взглядом беззаботно ухмыляющийся во все тридцать два зуба остов. — Заводи… свою шарманку.

— Как прикажешь, мой дорогой, как прикажешь… — склонился в насмешливом поклоне король, поправил залихватски съехавшую набекрень корону, повернул ключ в выгнутом бочке шкатулки несколько раз и осторожно поставил ее на край Масдая. — Время пошло. Пошли и мы.

Дзинь-дондондон-дзинь-дондон-дзень-дзень-дзень…

Агафон от неожиданности ахнул и покачнулся: словно стокилограммовые гири свалились с его плеч, рук и ног, и удивительная, внезапная легкость во всем теле заставила его на секунду поверить, что взмахни он сейчас руками, оттолкнись носочками сапог от пола — и взлетит к потолку словно воробушек, только голову от люстры береги…

— Ну, что же ты, давай-давай, время идет, — привел его в чувство сиплый, будто чуть ржавый голос скелета, и чародей, вдохнув поглубже, послушно пустился в нелепый хоровод вокруг неподвижно таращащего черные, полные беспомощного ужаса глаза Абуджалиля.

Первая же попытка применить самое крошечное, простенькое заклинаньице — вырастить и запутать шнурки на яловых сапожках короля окончилась пшиком — с таким же успехом он и впрямь мог попытаться взлететь.

Значит, Проклятый не обманул — он и впрямь может меня заблокировать…

К-кабуча…

Кабуча габата апача дрендец…

Дзинь-дондондондондон-дзень-дзень-дзень…

Негромкая плоская музычка разукрашенной коробочки ритмично позванивала, побрякивала и подзенькивала в почти полной тишине громадного зала, наполненной лишь звуком осторожных шагов двух пар ног и тяжелого рваного дыхания — одной груди. Две крошечные куколки кружились ей в такт под открытой крышечкой на перламутровом полу в неизвестном танце, равнодушно обняв друг друга за талии. Скелет плавно и ловко, словно еще один танцор, переступал обутыми в щегольские желтые сапожки ногами по границе расчищенного круга, не сводя с соперника холодных бездонных провалов глазниц…

Агафон поймал себя на том, что пытается угадать замысел неизвестного композитора — если только у таких перезвонов имелся композитор — когда же закончится пьеска?

А когда закончится, тогда что?..

Дзинь-дондон-дон-дондон-дзень-дзень…

Попытаться достать короля? Щита, вроде, вокруг него нет… пока… Но поставить наполовину готовый щит, выкрикнув одно недостающее слово или сделав один последний пасс — дело даже не секунды… И тогда его шанс — его единственный шанс избавиться от этой гадины пойдет прахом.

Вместе с Абу.

Дзень-дондондондондон-дзинь-дзинь-дзинь…

Потому что он всё равно ударит по нему.

Дзень-дондондон-дон-дон-дзень-дзинь-дзень…

Он так сказал.

Дзинь-дон-дон-дондондон-дзинь-дзень…

К-кабуча!!!..

Дзинь-дон-дон-дзень-дзинь-дзинь…

Но если защитить Абу, а щит пробьется… Какой, к якорному бабаю, щит можно поставить за секунду, да даже за две, без подготовки!.. Картонка была бы надежней и прочнее!.. Бумажка, сложенная в два слоя! В один!!! Паутина!!!..

Кабуча, кабуча, кабуча, кабуча!!!..

Дзинь-дон-дондондон-дзень-дзень…

Если бы не этот треклятый кооб, если бы у меня был посох, если бы только у меня сейчас был мой посох, я бы ему евойный дворец…

И тут сердце чародея сбилось с такта.

Он понял.

Он понял, что ему нужно делать, чтобы хоть немного уравнять шансы.

Для начала.

Если только ему повезет, если только ему повезет, если только ему хоть чуть-чуть, хоть самую малость, хоть капельку, хоть самую крохотную крошечку повезет…

Лишь бы не думать о своем положении, об Иване, о друзьях, о Гаурдаке — потому что не только заплакать или закричать, но даже испустить самый слабый и невнятный стон она не могла, а, значит, рецепт против невыносимо-тоскливого, разрывающего душу отчаяния был один: не думать, не думать, не думать…

Дзень-дондондондон-дзинь-дзинь…

Хоть он и ждал, готовился и настраивался на этот момент, немудрящая жестяная музыка оборвалась неожиданно, и Агафон едва не потерял драгоценные доли секунды.

…дзинь.

Ему повезло.

Ощутив в себе мощным горным потоком выпущенную на волю магическую силу, он выдохнул, смеясь, выкинул вверх руку и радостно выкрикнул самое короткое из подходящих моменту заклинаний.

Многоярусная золотая с ажурными хрустальными подвесками люстра вдруг обнаружила, что связывающий ее с потолком стержень куда-то подевался, спохватилась, вспомнила про закон всемирного тяготения, и с нездешним звоном рушащихся небесных сфер нетерпеливо устремилась к полу.

Заодно накрыв собой вопросительно задравшего на перезвон голову хозяина дворца.

Но торжествовать было еще не время.

Вторая секунда — и, зажмурившись, маг рванулся всем существом своим к скованному чарами Абуджалилю, исступленно и отчаянно пытаясь растопить, разбить, разнести, расколотить сковывающий его кокон…

Напрасно.

Еще усилие, страстное желание защитить друга, стать с ним единым целым, чтобы вместе, вдвоем справиться с неподдающимся заклятьем, хоть чуть-чуть истончить, истощить, растопить его…

Нет.

— К-кабуча…

Люстра взорвалась на миллионы осколков, разя все мягкое и живое на своем пути.

— К-кабуча!!!..

Громадный черный ифрит вырос там, где только что бесформенной грудой лежала куча хрусталя, короля и золота, сверкнул черной яростью, и лиловые молнии из его груди, раскалывая свет, воздух и, казалось, саму ткань бытия, ринулись к обидчику…

Но вмиг вспыхнувший на их пути жесткий щит, выставленный Агафоном, выдержал.

Щит, выставленный силой двух магов, и силой двух магов превратившийся в щит упругий.

И теперь спешно сооружать защиту от собственных же молний пришлось уже королю.

У его премудрия на то, чтобы радоваться или торжествовать, эмоций не оставалось — всё ушло в глубочайшее и ошеломительное изумление.

Этого ведь не может быть!..

Кабуча, кабуча, кабуча, кабуча, этого же просто не может быть!!!..

Потому что этого просто не бывает!!!

Я теперь могу брать силу Абу? Использовать ее, как свою?..

Сбрендить можно!!!..

Но я же не хотел к нему подключаться! Я не знаю, как! Вернее, знаю! Знаю, что на расстоянии это ведь невозможно!!!..

Невозможно?!

ХА!

Н-ну, держись, кадавр!!!

Абуджалиль, всё еще неподвижный под действием прочного заклятья, зажмурил глаза, и в считанные секунды стал бледнее Эссельте. Если бы не стеклянная оболочка, заковывавшая его в латы прочнее стальных, он, наверное, уже без сил обрушился бы на пол, закрыл голову руками, уткнулся лицом в плиты и, может быть, даже закричал…

Да, он никогда не был смельчаком, сам Абу был бы первым, кто признал это. Но бей его сейчас, швыряй, коли, режь, терзай — разорвать установившуюся внезапно связь, оставив товарища один на один с самым ужасным противником Сулеймании, он не даст. Сейчас, в центре вихря сшибающихся, раздирающих и уничтожающих друг друга самых ужасных магий, он мог терять сознание, разум, надежду, силы, мужество и волю, поочередно или всё сразу, но ни за что не позволил бы себе потерять лишь одно — неожиданно возникшую и загадочно усиливающуюся каждый миг связь с Агафоном. Они теперь были одним целым, в двух телах, но с одним комплектом мыслей, чувств, эмоций и желаний.

Мой дар — его дар.

Моя сила — его сила.

Мои умения — его умения.

Его ярость — моя ярость…

Премудрый Сулейман, как хорошо, что я никогда не был и не буду боевым магом!

Ну и, конечно, если бы поблизости случилось еще с десяток волшебников, пожелавших присоединиться к нашему союзу, было бы еще лучше…

Фактор внезапности и нахальства, как это бывало не раз в практике Агафона, сыграл и в этой схватке решающую роль (Крайне отрицательного, вздорного и гадкого персонажа).

Может быть, до безрассудной попытки захватить его врасплох, король и был готов на милосердие и снисходительность к проигравшим.

Сейчас же о помиловании его мог умолять хором весь Белый Свет — и он бы не услышал.

Ослепляющая и оглушающая злость, лишающее чувств и разума неистовство и безудержная ярость, в один миг взбурлившие на вспыхнувшем исполинским костром скудно тлевшем ранее безумии — таков был единственный возможный для него ответ на второе за несколько часов поражение на собственной территории.

Всё.

Игры кончились.

Больше для него не существовало ни дома, ни гостей, ни знакомого мира, ни привычной череды обличий и обычаев — ничего.

Остались только унижение, гнев и ненависть.

Изысканные заклинания и словоформы были отброшены, пассы и жесты забыты, правила и условности попраны — по залу, блиставшему еще несколько минут назад томной роскошью, с диким ревом и завываниями носились лишь взбесившиеся сгустки чистой энергии стихий.

Под ошметками вязкого пламени плавились стены и украшения, горела мебель и ковры. Рушились балюстрады, пораженные ледяной паутиной. Вырывая и унося с собой в разверзшиеся под неистовыми подземными толчками подземелья куски потолка, низвергались колонны. Сумасшедший ураган сметал на своем пути все, еще не поглощенное землетрясением, и швырял рассыпающие искры портьеры и гобелены, подобно огненным духам смерти, по опустошенному, разоренному, выжженному залу.

Может быть, Агафон поначалу и надеялся если не победить, то хотя бы выстоять под натиском короля и, укрыв товарищей, попробовать освободить их от сковывающего заклятья… Но сейчас все силы — его и Абуджалиля — до последней крохи и капли, без исключения, уходили лишь на то, чтобы поддерживать вокруг друзей самый большой защитный колпак, на который он только отважился.

Высотой с Олафа.

Шесть с небольшим метров в диаметре.

И постоянно уменьшающийся.

Когда первый подземный толчок прокатился мучительной судорогой по горячему от близкого пожара мрамору пола и уронил его застывших в стеклянных корсетах товарищей друг на друга, сердце волшебника остановилось в припадке холодного беспомощного ужаса на пару секунд…

Но магическое стекло оказалось простому не чета, а рыжий конунг, опрокинувшись ничком на Селима и перетащенного минутой ранее под колпак Абу, позволил уменьшить высоту купола в четыре раза.

Маг рвано вздохнул, застигнутый врасплох неожиданным, но блаженным уменьшением страшной нагрузки, но долго расслабляться ополоумевший хозяин дворца ему не дал: огненный смерч с новой, удвоенной, утроенной, удесятеренной энергией — откуда только силы у проклятого кадавра брались!.. — кидался в атаку на мутнеющий на глазах — а, значит, неуклонно слабеющий — кокон.

Сжавшись в комок нервов и воли, забыв про всё на свете, кроме единственного устремления удержать защиту, не отпустить, не сдаться, не поддаться, не потерять от дикого напряжения сознание — ни на миг! — Агафон упал на колени, стиснул зубы, сжал кулаки и остервенело, до боли, до слез в зажмуренных глазах, уперся лбом в пол. Будто пресловутый утопающий за винт «Титаника», отчаянно ухватился он за ниточку его связи с Абу, тихо тончающую и норовящую ускользнуть или растаять с каждой проносящейся секундой.

Нет, нет, нет, только не это, только не это, ТОЛЬКО НЕ ЭТО!!!..

Один… я не смогу удержать купол… и двадцати секунд…

Кабуча, кабуча, кабуча, кабуча…

С паническим страхом волшебник ощущал, что после почти десяти минут смертоносной круговерти, в сулейманине силы оставалось как воды в решете, да и в нем самом — едва ли больше… Еще две, три, пять минут — практически вечность — и жалкие остатки защитного купола — вместе с не менее жалкими останками тех, кто под ним укрывался — будут расшвыряны торжествующими стихиями по всей географии равнодушного Блуждающего города…

И вдруг…

Агафон вздрогнул — почти вскочил — и едва не потерял концентрацию.

— Ползи… сюда…

Как он желал сейчас, чтобы хоть на миг можно было отвлечься, повернуть голову, приоткрыть глаза — да хоть один! — и посмотреть, кто этот нежданный союзник…

Но новые слова рассеяли его сомнения, сменив нестройные догадки счастливым изумлением.

— На меня ползи… глухой… крыша… в дырах… улетим… он не ждет…

Масдай!!!

Но кто?..

Но как?..

Но откуда?..

Но кто, как и откуда знает, как сковывающее людей проклятье действует на разумные ковры-самолеты!?

Если Масдай говорит — крыша в дырах, значит, так оно и есть…

Нет, не так!..

Если Масдай говорит, что улетим — значит, улетим.

Значит, надо осторожно, всего в два-три медленных шага на коленках, добраться до ковра…

Так…

Так…

И еще… так…

И еще… не на самом краю же болтаться…

И еще — для гарантии…

Купол?..

Пока держится…

Вроде…

Король?..

А пень горелый его знает, где этот урод… Чтоб он в собственный подвал провалился, и его балконом там прихлопнуло… козлища ободранного… А лучше тремя… и колонной сверху…

Только бы он не увидел, только бы не заметил, только бы не углядел…

Агафон попытался представить, где бы он на месте сбрендившего хозяина сейчас болтался, и не смог.

Под потолком?

На крыше?

В подвале?

На куполе?..

От последней мысли у чародея сердце едва не вывалилось из груди на ковер (Для проделывания того же трюка через пятки, их в скрючившейся, сжавшейся в бесформенный комок человеческой фигуре бедному сердцу еще найти надо было).

Ну, уж к бабаю якорному такие предположения…

Чтобы такое угадать, надо самому с ума спятить.

Хотя, какие наши годы, оптимистично подытожил размышления маг, и вдруг до него дошло то, что его раздерганные вдрызг чувства докладывали уже несколько секунд.

Они летят.

Летят?.. летят?.. летят?..

Летят!!!

Тело его мягко вдавилось в густой ворс — пошел быстрый набор высоты. Потом качнулось вперед и едва не слетело за край — Масдай резко сдал назад. Потом внезапно завалилось на левый бок, перекатилось, уперлось во что-то холодное и гладкое — кто-то из ребят! — и руки его автоматически выбросились, хватаясь за преграду — то ли чтобы удержать хозяина, то ли не давая упасть кому-то под его тяжестью…

Купол содрогнулся несколько раз под натиском чего-то свирепого и мощного, спружинил, и вдруг хрустнул, будто теннисный шарик, попавший под каблук, рассыпаясь, ломаясь, крошась…

Агафон вскрикнул от резкой боли в висках, эфемерная, словно паутинка, нить, связующая его с Абуджалилем порвалась, и остатки защитной магии прыснули во все стороны, как испуганные стрижи.

Свежий воздух, теплый от заботливых лучей фальшивого, но горячего солнца, ударил ему в лицо, мир звуков нахлынул приливной волной, заставляя теряться, дрожать и прислушиваться в беспокойном ожидании и предчувствии…

Зажмуренные глаза чародея приоткрылись осторожно, яростно гудящая и кружащаяся голова нерешительно приподнялась…

Небо…

Солнце…

Крыши…

Стены…

Улицы…

Туман.

Там, далеко, за едва видной из центра ярко-медной городской стеной, клубился серый, холодный, влажный, ласковый, родной, спасительный туман.

— Масдаенька, миленький, лапушка, дорогой, ненаглядненький, дай я тебя расцелую!..

— Держись!!! — внезапно-нервно выкрикнул вдруг в ответ ковер, и рванул вперед что было сил, только встречный ветер в ушах засвистел, как оголтелый.

Захолодев от дурной мысли, Агафон кое-как привстал на четвереньки, слабо опираясь на трясущиеся руки, неуклюже оглянулся через плечо… и замер.

Вслед за ними, отставая уже всего метров на десять-пятнадцать, несся подобно черному пустынному смерчу ифрит.

И в руке его разгорался и разрастался косматый оранжевый шар, злобно плюющийся белым огнем.

— К-кабуча…

Кроваво-алая ухмылка, словно ломоть арбуза, снова расколола чернильное лицо короля, багровые глаза, налитые безумием, сверкнули торжествующе, рука взмахнула, посылая свою ослепительно-яркую ношу вперед…

Исступленно, отчаянно, сознавая с давящей тоской, что магических сил в нем осталось не больше, чем в лютне Кириана, Агафон вскинул ладони, пытаясь если не послать назад, то отклонить настигающую их смерть…

И не смог.

Упрямый комок огня прошил тонкую стенку, словно шелк, и снова устремился к цели.

Ковер, тоже чуя беду, стремительно сманеврировал, надеясь затеряться в паутине узких улочек, сфинтил вправо, влево, нырнул в пике, и неподвижные фигуры заколдованных звонким стеклянным градом посыпались на радостно заигравшую апельсиновыми бликами мостовую.

Свистящий снаряд, оставляя за собой плотный хвост из раскаленных искр, догнал его секунду спустя почти у самой земли.

Словно нож сквозь разогретое масло, прошел он через заднюю кромку ковра, оставляя дыру размером с блин.

Края ее моментально подхватили пламя.

— Масдай, не-е-е-е-е-ет!!!..

Моментально потеряв высоту, ковер вместе с последним пассажиром беспомощно обрушился на брусчатку, а через мгновение тенью черной смерти над ними нависла огромная туша ифрита.

Едва вскочив на ноги, Агафон швырнул из последних сил в смоляную скалящуюся рожу вялый блеклый шар, самоликвидировавшийся ровно посредине пути, метнулся к корчащемуся в конвульсиях ковру, бросился грудью на зияющую гарью и расплавленным золотом дыру, и принялся бестолково колотить по упрямо вырывающемуся из-под него пламени руками.

— Масдай, нет, нет, нет, умоляю тебя, не-е-е-е-ет!!!..

— Поздно!!! — раскатился над головой брызжущий предвкушением близкого возмездия голос.

— Да пошел ты в… — свирепо ощерился волшебник, отчаянно жалея, что израсходовал все силы свои до капли, и вместо молний и огня в злорадную гнусную морду приходится швырять лишь оскорбления.

— Что-о?! — взбешенно поднялся на дыбы ифрит и стал, казалось, еще огромнее. — Да как ты смеешь, назвав меня по имени и попросив пощады…

Ковер вздрогнул, словно от боли, и маг взвыл и дернулся вместе с ним, будто и в его груди появилась медленно разрастающаяся огненная дыра.

Зубы чародея стиснулись до хруста, глаза вспыхнули яростным отчаянием и злостью, и, не соображая больше, что делает и не заботясь о последствиях, он вскочил и очертя голову набросился на короля, словно побитый, но не побежденный мальчишка в уличной драке.

— У такого, как ты… я — подыхать стану… пощады просить не буду!.. — осатанело лупя руками и ногами куда ни попадя, хрипло рычал он. — И имя это… ты не трожь!.. Ты… не имеешь… на него… права!!! Потому что ты… подонок… и мразь!.. И другого названья… нет тебе!!!..

Громадные волосатые лапы ифрита сцапали человека за грудки, подняли, и горящие слезами и бессильной ненавистью глаза волшебника оказались напротив хищно сощуренных очей хозяина города — бездонных и багровых, как все реки крови мира.

— Масдай — это моё имя!!! — прогрохотал жуткий голос в лицо Агафона. — Это моё имя!!! Слышишь, ты, мозгляк, трус, бахвал, болтун, ЭТО!!! МОЁ!!! ИМЯ!!! ИМЯ!!! ИМЯ!!! ИМЯ!!!..

— …имя…имя…имя… — заметалось по металлическим улицам угодливое эхо.

— Тогда Маарифу ибн Садыку следовало назвать своё творение иначе!!! — взбешенный маг исступленно вцепился в грязные лохмы чудовища, словно рассчитывал оторвать ему голову. — Потому что, если бы он знал, что дает имя такого ублюдка, как ты, такому чуду, как Масдай, он бы скорее распустил его по нитке!!!

— Что?!

— Размотал, распустил, выбросил, сжег!!!..

— Что?!..

— Развеял по ветру, и сыновьям своим запретил бы упоминать его!!!..

— Что?..

— Потому что носить одно имя с тобой…

— Что… что… что… ты… сказал… — ифрит затряс чародея так, что у того зубы клацнули и голова замоталась, будто у тряпичной куклы, но остудить всепоглощающую, обжигающую боль, отчаяние и злость в сердце Агафона было уже ничему не под силу.

— Потому что ему носить твое вонючее имя и имена девяти мерзавцев из твоей шайки — позор!!! — остервенело выкрикнул в лицо врага маг, замахнулся, чтобы ударить…

И полетел.

Через несколько секунд голова Агафона встретилась с серебряным фасадом дальнего дома. На мгновение в ней взорвались фейерверки, раскалывая хрупкий сосуд со слепящей, раздирающей нервы болью, и настала ночь.

Осознание того, что он не мертв, что кроме бескрайней тьмы на Белом Свете существует и бескрайняя боль — телесная и душевная — приходило к его премудрию медленно, словно капля смолы стекала по шершавому чешуйчатому стволу к далеким корням.

Последняя погоня, гибель Масдая, безумные очи короля, его огненный шар, жуткие звуки падающих стеклянных тел, снова погоня, снова Масдай, и снова звон стекла о золото тошнотворными липкими волнами накатывались на сражающийся с блаженным беспамятством мозг, каждый раз смывая остатки надежды и воли в холодную тоскливую бездну отчаяния.

Масдай…

Иван…

Сима…

Олаф…

Эссельте…

Селим…

Яфья…

Абу…

Мертвы…

Все…

Все…

Все…

Господи, о Господи милосердный, почему они, почему не я…

Масдай…

Масдай…

Масдай…

Страшная дыра с пламенеющими краями, разрастающаяся на глазах, словно моровая язва, пугающий запах паленой шерсти, безмолвный крик, выворачивающая душу наизнанку судорога снова возникли в памяти, как вечное огненное клеймо, и Агафон бессильно всхлипнул и тихо застонал, не в силах выносить ужасное зрелище больше.

Масдай…

Масдай…

Масдай…

— Масдай… здесь…

— Здесь…

— Не волнуйся…

— Всё в порядке…

Или он всё-таки умер? И попал туда, куда попадают после гибели не только хорошие люди, но и хорошие ковры?..

Или наоборот?..

Масдай здесь?..

— М…мас… д… — тихо прошептали его запекшиеся губы. — М-мас…дай…

— Здесь я, здесь, Агафонюшка. Смирно лежи…

— З…здесь…

Как хорошо, что я всё-таки умер…

— Не дождешься, — брюзгливо-заботливо пробормотал на ухо незнакомый голос.

Кажется, он высказал свою мысль вслух?..

— К…кто…

— Что он сказал?..

— Что он говорит?..

— Ему плохо?..

— Н-нет… м…м…не… н-не… п-пло…хо… — выдавил сипло Агафон. — М…мне… х-х… х-х… х-х-х…

— Хорошо?! — радостно воскликнул женский голосок.

Его премудрие прикусил язык вместе с нарождающимся словом и, не открывая слипшихся, казалось, навеки, глаз, сделал попытку утвердительно моргнуть.

— Врет, — убежденно заявила другая женщина. — Человеку с таким количеством бинтов на голове хорошо не может быть по определению.

Обветренные губы чародея дрогнули и поползли в невольной ухмылке.

— Си…ма…

— Во, оживает! — обрадовался тоже до боли знакомый бас. — Я же говорю вам, он — настоящий воин!

— О…лаф…

— А попить, Агафон-ага? Хотите пить? Вот, пожалуйста…

И потрескавшихся губ его коснулся гладкий край чего-то, содержащего божественно-прохладную жидкость.

Агафон рвано вздохнул, потянулся губами, и вода — или что там было в тонкой, как лист бумаги, фарфоровой пиале — медленно, щедро и блаженно полилась ему в рот, по подбородку, щекам, шее…

Мягкая влажная ткань нежно коснулась его лба и век, стирая остатки недавних мучений, боли и слез, и он вдруг почувствовал, что сможет приоткрыть глаза.

Как он и ожидал, сам, впрочем, нисколько не понимая причины своих нелепых надежд, его окружал круг расплывчатых пятен, постепенно трансформирующийся в череду знакомых родных лиц на приветливом фоне веселой светлой комнаты.

— Эссель…те… Сима… Ваня… Олаф…

И, с каждым новым проявившимся, физиономия волшебника озарялась все более и более широкой улыбкой.

— Яфа… Абу… Кири…ан… Селим…

Когда же в руках самого мощного и самого рыжего из окружавших его людей он увидел абсолютно ровный, яркий и чистый ковер, тепло помахавший ему кистями, все лимиты, отпущенные матушкой-природой на эту функцию, были моментально исчерпаны, и уголки губ, едва не упершихся в уши, безнадежно заклинило.

— Масдай! Масдай… Масдай… Масдай… Но как?.. Ты же… ты ведь… Или я всё-таки?..

— Да жив ты, жив! — нежно потрепал его по плечу Иван. — А как всё это случилось…

— Рассказать — ты всё равно не поверишь… — задумчиво прошелестел Масдай.

— А ты… попытайся…

— Обязательно! — ласково поправила подушки под его головой принцесса. — Только тебе сейчас вредно волноваться.

Агафон непроизвольно гыгыкнул, и тут же пожалел об этом: голова незамедлительно отозвалась колокольным звоном гулкой боли.

— Ох…

— Я же говорю! — поучительно произнесла гвентянка.

— А, по-моему, ему надо все рассказать сейчас, — покачал головой Иван.

— Если мы не хотим, чтобы он умер… — загробным голосом поддержала его Серафима.

— Ой… — прижала к щекам руки Эссельте.

— …От любопытства, — так же серьезно договорила царевна.

Друзья его переглянулись, пожали плечами, и согласно кивнули.

— Кто будет рассказывать?

— Наверное, я… — снова прозвучал откуда-то из-за его головы уже знакомый незнакомый голос, послышались шаги обходящего его кругом человека, и в поле зрения его премудрия появился старик-сулейманин.

Удивление, отразившееся на бледной физиономии мага, наверное, было таким выразительным, что в озвучивании не нуждалось, и поэтому дед, опустив глаза и пригладив ладонями бороду, заговорил первым.

— Моё имя, о самый доблестный из наидоблестнейших чародеев Белого Света — Маариф ибн Садык…

Очи Агафона изумленно расширились.

— Тот самый?! Который…

Но договорить ему старик не дал, и настойчиво, но спокойно продолжил:

— …Хотя до некоторых пор я был более известен у себя на родине под юношеским прозвищем. Масдай.

— Ч-что?.. Но ведь Масдай — это… это… это…

— Да, о отважный юноша, — с величавым достоинством, хоть и не без некоторого смущения, склонил увенчанную простым тюрбаном голову сулейманин. — Я — последний из Десяти Великих. Хотя, иногда мне кажется, что Проклятые — и впрямь более подходящее для нас название. Для меня, по крайней мере…

История Маарифа ибн Садыка начиналась там, где заканчивалась история Масдая — самого юного из Проклятых.

Когда Блуждающий город был создан и наполнен самыми ужасными и немыслимыми сокровищами магии, начался штурм последней твердыни десяти королей.

Нападение повстанцев было настолько внезапным, мощным и хорошо подготовленным, что половина величайших чародеев современности пало, даже не успев оказать хотя бы мало-мальского сопротивления или скрыться в ожидающем их прибежище. А дальше тверди небесные и земные разверзлись, и на цитадель Великих обрушился ад.

Сколько погибло при финальной атаке простых воинов и чародеев Коалиции — история Сулеймании оказывается бессильной подсчитать даже сегодня.

Великие же остались на поле битвы все до одного.

По крайней мере, так считалось всеми.

Всеми, кроме того самого одного.

Тяжело раненный, в гуще врагов, молодой волшебник был сбит с ног ударом огненной палицы и брошен, посчитанный тем, кто его поразил, за мертвого.

После его обидчик погиб в схватке с другими, еще живыми Великими, сложили свои головы или пропали без вести в пекле взбесившейся магии другие свидетели его победы над Масдаем…

И поэтому после сражения, когда милосердные сестры ордена целителей и помогающие им горожане, феллахи и бедуины пошли собирать раненых, бедный парень лет двадцати с виду, одетый в окровавленные, обожженные лохмотья, не вызвал ничьего подозрения, и был унесен с поля сражения вместе с немногими другими выжившими — борцами с Проклятыми.

Процесс выздоровления был долгим и мучительным, и потерявший в один миг всё — включая волю и желание жить дальше — Маариф мог пополнить многочисленные списки тех, кто ненамного пережил своих погибших в бою товарищей, если бы не одно «но».

Которое звали Амина.

В черном отчаянии, в горячечном бреду, в давящей слабости и рвущей боли она всегда была рядом с пиалой воды, чашкой снадобья, прохладной мазью, целительным зельем, но, самое главное, с ласковым словом, заботливым прикосновением и теплым, вселяющим силы и надежду взглядом.

Взглядом, предназначенным только для него.

Для Маарифа ибн Садыка.

Для героя битвы с Проклятыми.

Для ее победителя.

Конечно, он мог сказать правду, признаться, бросить последний вызов, хлопнуть на прощанье дверью, заставляя всех содрогнуться, оставив мрачную память о последнем побежденном Короле…

Но не сделал этого.

Может, он был слишком слаб.

Может, опасался разбить уже принадлежавшее ему сердце Амины.

А, может, и просто испугался смерти, разминуться с которой ему едва удалось так недавно…

Никто не удивился, когда через год, покинув гостеприимные стены ордена, вернувшийся к жизни — более чем в одном смысле — раненый волшебник Коалиции увел с собой женой красавицу Амину.

Кроме магии и вещей, с ней связанных, Маариф в жизни своей не изучал ничего, но само по себе обладание волшебным даром даров материальных никому еще не давало, и поэтому юный чародей решил зарабатывать на жизнь себе и своей супруге тем, что знал и умел. Но, чтобы начать карьеру волшебника где-нибудь в городе, нужды были связи. А еще нужны были деньги, чтобы снять мастерскую или лавку, чтобы закупать ингредиенты и подкупать чиновников для получения щедрых заказов от высших вельмож…

Ничего этого у Маарифа и быть теперь не могло, и, вместо того, чтобы получать по способностям и труду своему, ему пришлось мыкаться в подмастерьях по лавкам других волшебников, которых при иных обстоятельствах сам не взял бы даже в ученики. И которые, едва разглядев, что их мальчик на побегушках умеет гораздо больше, чем они, незамедлительно выставляли его за дверь.

Обескураженный дюжиной отказов Маариф уже подумывал было взяться за старое, как вдруг фортуна (Пожалев то ли молодого волшебника, то ли страну, на ничего не подозревающую голову которой отчаявшийся парень уже собирался обрушиться) подкинула ему шанс устроиться преподавателем в Училище техники профессиональной магии.

Это и решило дальнейшую и счастливую судьбу обоих.

Сулеймания пошла своим путем, к процветанию и благоденствию, а молодой ткач Маариф ибн Садык — своим, к почету, уважению и большой и дружной семье.

И всё у него было славно и радостно.

Целых две сотни лет.

Маги — особенно маги могущественные — живут долго, и век простых смертных для них — как прошествие сезона дождей: был — и нет его, и следов не осталось.

Состарилась и умерла любимая Амина.

Состарились и умерли дети, внуки и правнуки.

Разъехались — разлетелись по городам и весям дети и внуки правнуков, забыв древнего скучного старика, вечного, как пустыня, как песок, как небо над ними…

Одинокий Маариф ибн Садык ссутулился и замкнулся, и более чем однажды коллеги и ученики ловили его в неурочный и урочный час за кружкой вина… но каждый раз прощали живой легенде училища его слабость.

А потом однажды Маариф почувствовал, что подходит к концу и его время на Белом Свете.

И снова, как тогда, давно, в лазарете ордена целителей, испугался.

Из всех знакомых и коллег он попрощался лишь с тогдашним директором училища, подарив ему на память странный маленький горшочек, содержащий кооба, вызванного и покоренного давным-давно, когда доведенному до отчаяния неудачами молодому чародею в голову лезли нехорошие мысли. Бросив в последний раз задумчивый взор на стены училища, ставшие ему родным домом на два столетия, однажды вечером старик ушел в пустыню и вызвал несколько веков терпеливо поджидавшее хозяина творение Десяти Великих.

Конечно, к моменту его появления Блуждающий город был набит предприимчивыми и сообразительными желающими приобщиться к древностям, принимать новичка с фанфарами отнюдь не спешившими… Но последний Великий быстро разобрался с этим недоразумением, указав их места тем, кто после вразумляющей беседы еще оставался в живых, и жизнь в городе потекла своим чередом.

Долгая жизнь.

Вечная жизнь.

Бесконечная жизнь.

Бесконечно тоскливая долгая вечная жизнь, ибо сбежать от нее — ни обратно в общий мир, ни в тихую спокойную смерть на старческом одре — отсюда было нельзя.

Проникшие в город волшебники поняли, на что себя обрекли, слишком поздно. А поняв, погрузились в бесконечную междоусобную вражду, изредка перемежаемую заговорами против Короля.

Конечно, в этом городе в его власти было оживлять тех, кто имел неосторожность прикончить себя в процессе мелочной грызни или большой войны с товарищами, но через сто с небольшим лет не оживленных по нескольку раз людей — если их всё еще можно было называть людьми — у него в подданных уже не оставалось.

Не было и притока новой крови: имена проклятых правителей прошлого были в Сулеймании под страшным запретом, и забылись довольно скоро.

А с ними забылся и Блуждающий город.

Пустой город.

Пустые оболочки вместо людей.

Пустое будущее.

Пустая душа…

Конечно, когда на сердце становилось холодно и тускло, а в безлюдных лабиринтах души начинал гулять тоскливый, выметающий всё человеческое, ветер, мысли навсегда рассчитаться с этой жизнью то и дело посещали Маарифа, но…

Он снова пугался.

С гневным ожесточением последний Король выбрасывал из головы эти помыслы, раз за разом оживлял покорных марионеток, наделяя их, как мог, человеческим качествами, эмоциями и реакциями, но с таким же успехом он мог стараться вдохнуть жизнь в украшавшие его дворец золотые и мраморные статуи… Впадая попеременно то в ярость, то в отчаяние от предсказуемых, но не менее болезненных от этого неудач, он вызывал ифритов, джиннов, дэвов, элементэлов и прочую нечисть, но и в окружении десятков и даже сотен их оставался всё так же мучим беспокойством, одиночеством и тоской.

Не меньше шести десятков раз пытался он бежать из созданной когда-то им самим тюрьмы, прорывая, прожигая, разметая туман, пронзая его магией или упорством, делая подкопы, открывая тоннели во времени, пробовал улететь на плечах могучих джиннов и на спинах коварных кообов…

Но тщетно.

Хозяин Блуждающего города стал его пленником.

Не находящий себе места и покоя Маариф перестраивал город множество раз, придавая ему очертания городов Забугорья, Лукоморья, Вамаяси, Бхайпура и десятков других стран Белого Света. Он воздвигал его из камня и глины, бумаги и шелка, облаков и воды, дерева и хрусталя, травы и песка…

Но чем более разнообразные формы, текстуры и цвета придавал беспокойно мечущийся узник медных стен, тем более одинаковым, однообразным, пустым и бездушным казалось ему его творение, и он, в порыве отчаяния, обиженно и ожесточенно разрушал то, что мнилось ему единственно милым и верным всего минуту назад…

А потом пришло безумие.

Сколько лет, десятилетий или веков прошло с тех пор — трудно сказать, если возможно…

И тут появились они, гости с Белого Света.

А с ними — тот, кто по правилам маготкачества мог считаться его сыном…

— …Когда Агафон-ага выкрикнул, что только что уничтоженный мной ковер носит имена моих девяти давно забытых мною товарищей… я понял… понял… это может быть только он… только он, и никто иной… мой Саид… мой… Масдай…

Горло старика перехватило, и голос его оборвался на несколько секунд. Но, мучительно сглотнув комок, он продолжил полушепотом:

— А когда я услышал… и понял это… то в душе моей словно что-то перевернулось… лопнуло… разорвалось… как нарыв, что зрел века и века… и я увидел себя со стороны… каким был… И каким стал. И — кусочек за кусочком, деталь за деталью, крошечная подробность за крошечной подробностью — всё, что было со мной… доброго… светлого… счастливого… теплого… живого… настоящего… вернулось ко мне. Всё… до последнего шороха… жеста… запаха… улыбки… слезинки… удара сердца… дуновения ветерка в ту ночь, когда Амина сказала мне «да»… Амина, моя любимая… Амина… и сыновья… а еще было училище… и мои ученики… сообразительные, и не слишком… старательные и с ленцой… талантливые и не очень… но все — хорошие… все — любимые… А мои друзья… мои добрые, старые друзья… давно ушедшие… но всё равно — как живые… И Саид. Масдай, как вы его называете… Он ведь тоже… мой сын… моя кровь… моя душа…

Король снова внезапно умолк, и на этот раз наполненное вновь нахлынувшими пьянящими воспоминаниями и переживаниями молчание продолжалось долгое время.

— А… у вас, наверное, было много таких сыновей… как Масдай? — увидев, что затуманенные прошлым очи старика прояснились и он снова готов к разговору, бережно задал вопрос Иван.

— Как Саид?.. — Маариф ибн Садык поднял на гостей черные и влажные как маслины глаза и медленно покачал головой. — Нет. Вы знаете, сколько ковров — настоящих разумных летающих ковров может создать один ткач за двадцать лет?

— Десять? — предположила Яфья.

— Пять? — понизил ставки Абуджалиль.

— Два? — опустилась почти до минимума Эссельте.

Старый маг усмехнулся.

— Если ткач хочет, чтобы его творение не только летало, но и думало и говорило, то за двадцать лет он может сделать половину работы. А если гордыня поразит его, и он возжелает научить свое детище думать и говорить не как дитя, но подобно зрелому мужу, ему потребуется еще сорок лет. И никто не поручится, что он достигнет своей цели. А ведь еще столько же понадобится ковру, чтобы чуток подрасти, набраться ума и опыта, стать пригодным к продаже…

— Но… на что же он тогда живет всё это время? — вытаращила глаза Серафима.

— На плату за преподавание, — усмехнулся Маариф.

— Если он где-то преподает, — подытожил Олаф.

— Теперь я понимаю, почему о таком диве, как ваш Масдай, я даже не слышал никогда… — Селим благоговейно погладил блистающий новыми яркими красками мохеровый бок блаженно притихшего рядом со своим создателем ковра.

— А простой ковер-самолет?.. — вопросительно посмотрел на старика Абуджалиль.

— Простой летающий ковер можно соткать за семь-десять лет, — пренебрежительно хмыкнул Маариф. — Профанация искусства. Ремесленничество. Дилетантство. Но есть спрос — есть и предложение…

— Да-а-а… Чуден Белый Свет… — едва заметно качнул перевязанной головой его премудрие, хотел что-то добавить, но вдруг замер.

— Что, Агафон? — встревожилась Яфья.

— Голова заболела? — заволновалась Эссельте.

— Вспомнил что? — подалась вперед Сенька.

— Д-да… — выдавил маг, сглотнул пересохшим внезапно горлом и снова заговорил — нервно и сипло. — В…вспомнил…

— Что?

— П-правильно ли я… п-понял… — глаза чародея распахнулись и настойчиво впились в серьезные серые очи царевны, — что выбраться… отсюда… н-невоз…можно?..

Тоскливое предательское молчание моментально повисло над компанией.

— Д-да… — проговорил, наконец, Иванушка, понурив голову. — Ты… правильно понял.

Унылые и обескураженные гости молча следовали за бесплодно старающимся скрыть свою радость Маарифом ибн Садыком в тот конец дворца, где он пообещал устроить им палаты, пока не придумает им отдельные дома, достойные их подвига и статуса.

Масдай с погруженным на него Агафоном плыл рядом.

— …Значит, нам потребуется раз… два… три… четыре… восемь отдельных комнат, с фонтанами и бассейнами обязательно, ковры, зеркала… — искоса нежно посматривая на ковер, озабоченно говорил, обращаясь к гостям король.

— К бабаю якорному зеркала… — насупленно пробурчал Олаф. — И ковры тоже. Отдайте их женщинам.

— Женщинам хватит всего, о суровый северный воин, — успокаивающе взмахнул руками Великий и, как бы невзначай, пальцы его бережно опустились на край Масдая. — А если тебе не хочется ковров, или еще что-нибудь придется не по нраву — не стесняйся, говори: устроить всё в лучшем виде — мой перед вами долг…

— Ведь нам теперь в этой обстановочке до конца жизни… если она когда-нибудь тут вообще закончится… обитать придется, — полный оптимизма и позитива, пробормотал Агафон.

— Я, само собой разумеется, иногда мечтал жить вечно, а кто не мечтает, но… как-то не думал, что мечты мои могут сбыться… — окинул огорченным взором восстановленную из пепла и руин роскошь вокруг него Селим. — Так вот… вдруг… без предупреждения и шанса всё хорошенько обдумать…

— Надеюсь, в этой вашей… обстановочке… с позволения сказать… найдется родник потина, фонтан сидра, а по утрам маленький ручеек пива? Сортов на сорок? — кисло глянул на хозяина менестрель. — Так, на всякий случай, чисто для медитации поэта?

— Кириан!!! — возмущенно расширила голубые как гвентянское небо очи Эссельте. — Да как ты можешь в такой обстановке думать про своё… свои…

— Что хочу, то и думаю… — вяло огрызнулся бард, втянул голову в плечи и, ускорив шаги, вырвался вперед. — Ваше высочество… Я, когда Белый Свет защищать вызывался, на вечную жизнь в золотой клетке не подписывался, между прочим… Я домой хочу! У меня ностальгия! Осложненная клаустрофобией! И невеста в Гвенте!..

— Да ты что!.. — позабыв про всё, всплеснула радостно руками принцесса.

— Как ее зовут? — заалело интересом личико Яфьи.

— Она тоже музыкантша? — полюбопытствовала Сенька.

— Почти, — расплылось лицо поэта в непроизвольной улыбке. — Она приказчица в посудной лавке. А зовут — Айренна.

— Айренна… — полуприкрыв глаза, мечтательно повторила Яфья. — Какое красивое имя!..

— А сама она красивая? — нетерпеливо спросила принцесса.

— Она… — начал было бард, но осекся, оббежал жалким взглядом по окружавшим его янтарным стенам и колоннам, и повесил голову. — Какая разница… Какая вот теперь хоть какому-нибудь сиххё кривому разница… Если бы кто-то смог ей передать на прощание, что ее сладкоголосый соловей погиб смертью храбрых в дальних краях при героической попытке спасти Белый Свет…

— Кто погиб? — недопонял Олаф.

— Я, — недовольный то ли тем, что его прервали, то ли содержанием вопроса, фыркнул бард.

— Но ты же живой, — резонно заметил Абуджалиль.

— Для нее это уже казуистика… — подавленно выговорил Кириан, и пасмурно замолчал.

Не зная, что можно сказать в такой ситуации, неловко умолкли и все остальные.

Первым персональные покои, как самый старший, получил Селим.

Как ни старался гостеприимный хозяин создать для него атмосферу неги и роскоши калифского дворца, после смущенных, но многочисленных поправок будущего владельца новое жилище старого стражника всё равно получилось похожим на смесь его комнатки дома и караулки.

— Благодарю тебя, о премудрый и всемогущий чародей, — сложив перед собой руки лодочкой, галантно склонил лысеющую голову Охотник. — Лучшего жилья я не мог рассчитывать получить и на том свете, если бы я туда попал, недостойный из недостойнейших!

— Не стоит благодарности, — не слишком довольный результатом своих упрямо приземленных, а местами так просто бесцеремонно сбитых благих намерений, всё же вежливо отозвался старик. — Если тебе будет нужна какая-нибудь посуда, дополнительные предметы обихода, мебель…

— Да нет, о премудрый, ты и так сотворил всего предоста… — начал было Селим, но тут его озарила удачная мысль, и он просветлел лицом. — Надо! Мебель! Мне нужен маленький столик, чтобы поставить на него мой трофей!

— Какой трофей? — удивился хозяин. — Военный? Прости, если это не касается моего скромного ума, но вид у тебя, я бы сказал без утайки, не слишком воинственный. Скорее, ты производишь впечатление человека поэтического склада ума, или мыслителя-философа…

— О, благодарю тебя, Великий, за столь щедрую оценку моих более чем скромных способностей, — потупился польщенный Охотник.

— Это трофей, уведенный позавчера нашим бесподобным Селимом у ассасинов, — лукаво улыбнулась недавним воспоминаниям Серафима. — Вань, у тебя мешок?

— Да, сейчас покажу! — с готовностью отозвался Иванушка, торопливо развязал горловину куля — почти бездонного вместилища общих пожиток и припасов, запустил руку в его недра, порылся, вытащил на всеобщее обозрение замотавшегося в запасные портянки Олафа Кэмеля, и протянул законному владельцу.

— Небольшой столик, пожалуйста, если тебя не затруднит, ваше премудрие, — стеснительно прижимая верблюда к груди, попросил старика Охотник. — Только чтобы…

Но маг, казалось, оглох.

Расширившимися до предела изумленными глазами смотрел он, не отрываясь, и даже не мигая, на нелепое воинствующее парнокопытное в объятьях отставного стражника.

— Это… Кэмель?.. — старик, наконец, обрел дар речи, и протянул дрожащие руки к статуэтке, уткнувшейся мордой в широкую грудь Охотника.

— Да, он, — с некоторой долей недоумения подтвердил Селим. — Ассасины — а именно у них мы его забрали…

— Сперли, — услужливо подсказал с Масдая мастер-аккомпаниатор.

— Н-ну, да, — без энтузиазма, но согласно кивнул сулейманин, и продолжил рассказ: — Ну, так вот. Ассасины считают его своим символом и покровителем. И поэтому, я полагаю, именно его фигурка стала у них…

— Премудрый Сулейман… — враз севшим отчего-то голосом прошептал едва слышно ибн Садык. — Премудрый всемилостивый Сулейман…

— Да что случилось-то, дедушка? — недоуменно наморщил лоб отряг. — Эта противная сутулая лошадь — редкость у вас какая-то, что ли?

— Редкость?! — подскочил чародей. — Редкость?! Редкость?!.. Да ты так же можешь сказать, что Блуждающий город на Белом Свете — редкость!

— Но он не редкость, — так же горячо возразил хозяину Иванушка, — он — единственный в своем роде!

— Вот и Кэмель — тоже! — на ликующей ноте торжественно закончил Маариф и окинул победным взором непонимающе переглядывающихся гостей.

— Если он тебе понравился — прими его в подарок от нас, — с мягкой улыбкой Охотник тут же протянул черно-красного верблюда старику. — Боюсь, у нашей скромной компании больше нет ничего стоящего, чтобы могло принести удовольствие такому выдающемуся человеку, как ты…

— Э-э-э, нет, любезный Селим, — со вздохом погасив радостный блеск в глазах, покачал головой ибн Садык. — Если он твой — оставь его себе: из него выйдет замечательное украшение для твоих покоев. Вообще-то, Кэмель не переходит из рук в руки как обычный сувенир. Если это действительно Кэмель ассасинов… да, про них известно даже мне — это саксаулово семя существовало и восемь столетий назад… то, насколько я знаю, его надо заслужить. Выиграть. В их поэтическом состязании. А иначе это действительно всего лишь забавная фигурка — и больше ничего.

— Но… именно это мы и имели в виду! — для пущей убедительности взмахнула руками Серафима, изображая, по ее мнению, имевшие место быть процессы заслуживания и выигрывания вместе взятые.

— Что вы имели в виду? — вопросительно склонил голову набок и нахмурился старик.

— Что мы… То есть, Агафон и Селим… То есть, один Селим… как раз выиграл этого крылатого уродца в их дурацком состязании! — отбросила неудавшийся сурдоперевод и вразумительно выразилась царевна.

— Что?!..

— Селим-ага за два часа сочинил стих, который занял первое место на их поэтическом вечере! — гордо пояснила Яфья.

— ЧТО?!?!?!..

— И самый главный душегуб… головорез… костолом… или как он там у них называется… присудил это благородное… хоть и слегка несуразное… животное нашему Селиму-аге! — горячо поддержал девушку Абу.

— И даже успел вручить торжественно! — со шкодной ухмылкой завершила описание их анекдотического вечернего недоразумения Серафима. — Пока не разобрались, кто там верблюд.

— То есть… то есть… то есть…

Если бы проворный Масдай не подхватил своего отца, он рухнул бы на пол — ибо ноги его держать отказались сразу и вдруг.

— Маариф-ага, вам плохо? — встревоженно кинулся к нему Абуджалиль.

— Воды принести? — подскочила Эссельте.

— Вы на подушки прилягте, полежите, отдохните… — успокаивающе заворковала Яфья.

— Мы на вас, вон, блюдом помашем, — с энтузиазмом предложил конунг. — Потому что веера у нас нет.

— Нет… — рассеянно и едва заметно качнул не перестававшей кружиться головой ибн Садык. — Нет, ребятки мои… мне не плохо… мне совсем не плохо… мне очень хорошо… так хорошо, как не было… не скажу даже, сколько лет… хорошо…

— Но что?..

— Что случилось?..

— Хорошо — это хорошо, но почему?..

— Отчего?..

— …вдруг?…

— Кэмель, — севшим внезапно до шершавой хрипотцы голосом торжественно произнес хозяин города, и обвел замерших в различной степени недоумения гостей разгорающимся ликующим сиянием взглядом. — У вас — настоящий Кэмель. Приобретенный в подлинном ритуале.

— Да, и?..

— И что же?..

— А какая разница?..

— Имени твоего на его пьедестале, о величайший из поэтов современности, я полагаю, пока нет? — не обращая внимания на посыпавшиеся со всех сторон нестройные вопросы, последний Великий устремил внимательный взгляд на отставного стражника, недоуменно переминающегося с ноги на ногу, всё еще в обнимку с трофейным верблюдом.

— Мы… они… по некоторым причинам… не успели его там написать, — смущенно пробормотал он.

— Ну, это дело нескольких секунд, — усмехнулся старик, — поставь-ка его на пол…

Сулейманин повиновался.

Ибн Садык повел пальцами, и из воздуха сгустился и повис рядом с подставкой скульптурки тонкий алый луч.

— Как твое полное имя? — пронзительно глянул на гостя Маариф.

— Селим ибн Азиз, по прозванью Охотник, — непроизвольно вытянулся во фрунт и четко, как перед караул-баши на параде, отрапортовал он.

— Так и запишем… — довольно пробормотал старик.

Красный луч по его безмолвному приказанью ожил, и быстрыми точными движеньями у самой кромки пьедестала, испещренного многочисленными именами победителей прошлых лет — если не прошлых веков — вывел имя с каждой секундой всё более недоумевающего стражника.

— Вот, готово… — с самодовольным удовлетворением хозяин города рассмотрел получившуюся надпись и щелкнул пальцами.

Луч пропал, будто его и не было.

— А теперь… — маг повел руками, и статуэтка поднялась в воздух и бережно опустилась на руки хозяину, — …вызывай. Ибо, не знаю, как вы, но я не останусь в этом благословенном городе — да будь он проклят в столетиях — ни одной лишней минуты.

— Вызывать?..

— Вызывать кого?..

— Кэмеля, естественно, о невинные из невинных!

И тут — впервые за время их знакомства — старый волшебник рассмеялся.

— Ибо только Кэмелю — крылатому верблюду Смерти — подвластно пересекать туманы забвения между этим Светом и Тем!

— Но… на верблюде может поместиться…

— На этом верблюде может поместиться хоть весь мой город, приди мне в голову такая блажь — потащить его с собой! — расхохотался ибн Садык. — А теперь, о совершеннейший и изысканнейший из поэтов Белого Света — вперед! Потри его лоб тремя средними пальцами правой руки! Назови по имени! Прикажи явиться сюда! Мы улетаем! Сулеймания ждет нас… Ждет меня! Ибо пусть осталось всего несколько дней из отпущенного мне премудрым Сулейманом времени, но прожить их я намереваюсь как человек, а не как кадавр. А, что скажешь, ваше премудрие?

И он хитро подмигнул покрасневшему Агафону.

С тщательно, но не слишком успешно скрываемым тихим ужасом на простодушном смуглом лице, Селим оттопырил большой палец и мизинец правой руки и опасливо, будто касался спящего кооба, дотронулся до широкого шишковатого лба золотого верблюда.

— Три, три, три! — просуфлировали приглушенным, но дружным шепотом его болельщики.

— Сколько раз? — задержал руку и растерянно скосил круглые от волнения глаза на ибн Садыка стражник.

— Три, — посоветовал тот.

— Да потру я, о премудрый из наимудрейших, всенепременнейше потру, но только скажите мне, сколько…

— Раз, два, три, — снова, но теперь уже с расстановкой и наглядной демонстрацией пальцев любезно подсказал хозяин города.

— Ага, понял, — истово закивал Охотник, и точно указанные три раза провел дрожащими как осиновые веточки под грозой пальцами между флегматично полуприкрытыми глазами скульптурки.

— Вы-зы-вай! — возбужденно проскандировали друзья.

— КАК?!.. — звенящим нервическим шепотом возопил Селим.

— Сивка-бурка, вещая каурка… — очень своевременно пришло на память Серафиме.

Группа поддержки прыснула, стражник заулыбался и, скорее по наитию, нежели осмысленно, проговорил торжественно и четко:

Когда в звенящей от напряжения тишине растаял последний звук стиха, зрители с замиранием сердца затаили дыхание, и в десять пар глаз очарованно воззрились на бесстрастную статуэтку в ожидании дива.

Прошло десять секунд…

Пятнадцать…

Еще пятнадцать…

Двадцать…

Ничего не происходило.

Набранный в восхищении воздух стал тихо и постепенно выходить с понурыми разочарованными вздохами, хотя чего они ждали — люди и сами толком выразить сумели бы вряд ли.

Грома и молний?

Землетрясения?

Чудесных знамений?

Светового шоу с разноцветным дымом и искрами?

Просто молча материализовавшегося посреди комнаты экзотического четвероногого двурукого двукрылого?

Или материализовавшегося с полупоклоном и традиционным «Слушаюсь и повинуюсь»?

Или это джинны так приходят?

Или ифриты?

Или дэвы?

Или золотые рыбки?..

Впрочем, что бы это ни было, не было ничего, и бесстрастный металлический верблюд продолжал равнодушно взирать на окруживших его людей как и минуту, и десять, и тридцать минут и, не исключено, что тридцать или триста, или три тысячи лет назад.

В самые пессимистически настроенные головы стали серыми толпами закрадываться хмурые сомнения насчет верности легенды, аутентичности статуэтки, правильности методики вызова, твердости памяти и восприятия действительности особы, методику порекомендовавшей, да и вообще самого существования Кэмеля как личности.

Самые оптимистичные головы закрутились по сторонам с удвоенной энергией, выглядывая хоть какие-нибудь признаки скорого появления вызываемого или причин, вызвавших задержку.

Безрезультатно.

Через пять минут сдался даже Селим.

Старый стражник жалко обвел разочарованных друзей печальными глазами, сделал изначально обреченную на неудачу попытку ободряюще улыбнуться, но махнул рукой и убито пожал плечами.

— Ну, вот… я так и думал… Извините меня…

— Да ты-то тут при чем?.. — демонстративно не посмотрел на ибн Садыка Кириан.

— А давайте подождем еще! — жизнерадостно предложил Иванушка.

— Чего?.. — невесело вопросил Абуджалиль.

— Ужина! — фыркнул бард.

— Тебе бы, Кириан, только по…есть! — загорелись праведным возмущением глаза не прочитавшей подтекста Эссельте.

— А еще попить, ваше высочество, — ернически закивал Кириан. — И песни погорланить. А еще я домой хочу!!! Меня почти семья в Гвенте почти ждет!!!.. Но кого это тут интересует?!..

— Кириан, миленький, прости меня, не расстраивайся, пожалуйста… — спохватилась и возмутилась собственному жестокосердию и бесчувственности принцесса.

— Не расстраиваться?.. Не расстраиваться?!.. — голос поэта взлетел по лесенке нот, мимоходом пробил верхнее «си», и с новой целеустремленностью рванул дальше. — Не расстраиваться?!.. Да я не расстраиваюсь, ваше добрейшее высочество… с чего вы взяли, что я расстраиваюсь… Я не расстраиваюсь! Я на стены готов лезть, кусаться и выть!!! Подумать только!.. Так поманить, вскружить голову, наобещать с три короба — и низвергнуть в трам-тарарам… трах-тарарах… тартарары!..

— Кто тебе чего наобещал? — нахмурился Олаф.

— Не будем тыкать лютней!..

Хозяин города хотел что-то возразить или добавить, но разошедшийся бард не дал никому и слова вставить в свой горестный монолог.

— Сорок лет и три года мотался человек по Белому Свету как цветок по поверхности океана! Сорок лет с лишним никому до него дела не было, никто в душу заглянуть ему не хотел, все только погоняли-понукали, спой это, расскажи то, забацай ламца-дрица!.. Лакей от музыки! Швейцар в преддверии поэтического общежития! Баян на празднике чужой жизни! И вот когда, наконец, появилась она, чьи взоры душу томят, как жар печи — горшочек молока, вся жизнь, и без того не мед в сахаре… мед засахаренный… не сахар и не мед… то есть… валится под откос, в канаву, как рваная калоша, пропущенная через мясорубку!..

— Слушай, Кириан, не стони. Не у одного тебя дома невеста, — огрел суровым взглядом беспорядочно мечущегося по комнате миннезингера отряг.

— Мне чужих невест не надо, конунг, но и своей я отдавать никому не собираюсь!.. — бард остановился перед ним и вызывающе скрестил на груди руки. — Не собирался… то есть… Когда был жив… Киря жил, Киря жив, Киря будет жить… Подпись — Киря… На памятнике… за оградкой…

— Кириан, — скрипнул зубами и опасно подался вперед отряг. — Да заткнешься ты сегодня или нет?!?!?!

— Олаф, только не ногами, только не по лютне, я всё понял, у других людей тоже есть невесты!..

— Да!!!

— …Но от этого мне вовсе не стало хотеться остаться здесь до… до… до… Боги всемилостивые, до чего мне тут оставаться?.. А самое главное — для чего?! Тут ничего не происходит!!! Ни одной темы для шедевра! Полный застой архетипов и мыслеформ! Темпоральный запор! Экзистенциальный коллапс и ступор бытия!.. И всё из-за какого-то…

— Кириан, будь другом, помолчи, а?

— А чего опять — Кириан?! Орать на поэта всякий может, у кого голос громкий и противны… ой!.. Молчу, молчу!..

Рука конунга мягко поставила прикусившего язык менестреля на ковер и снова уцепилась за ремень.

— Ох, как хорошо сразу стало… — блаженно откинулся на подушки Агафон.

— Ты к нему несправедлив! — вспыхнула принцесса. — Кириан — натура тонкая, творческая, и у него случился… случилось… случилась… Что у тебя случилось, Кириан?

— Нервоз, — хмуро исподлобья буркнул пришедший в чувства бард. — На почве истощения. Нервного.

— Если бы я был к нему справедлив, Селя, — снова приподнялся на своем ложе чародей, — он бы уже у меня… я бы его уже… как бы это сказать… чтоб сюрприз не испортить…

— Агафон!..

— А чего Агафон? Я сегодня на голову контуженный, мне можно…

— Уважаемый ибн Садык, — обратил Абуджалиль почтительный взгляд на застывшего — неподвижно и непроницаемо — подобно одному из своих изваяний хозяина города. — Что нам делать теперь?

— Я полагаю… надо продолжать… с оформлением комнат… — спустя несколько секунд чужим, пустым и далеким, словно с того света, голосом проговорил старик.

— Д-да… к-конечно… — послушно опустил глаза сулейманин. — Да, Маариф-ага…

— Комнат?..

Словно шарики, лишившиеся враз своего воздуха, опали и вытянулись лица людей.

— Комнат, — то ли попытался кивнуть, то ли опустил бессильно голову ибн Садык.

— Эх… занесла нас сюда… нелегкая… — страдальчески поморщилась Серафима и понуро ссутулилась, признавая поражение.

Если уж три чародея ничего не смогли поделать с одним оказавшимся до отвращения не волшебным верблюдом…

Наверное, им действительно стоило теперь позаботиться о самом важном на текущий момент.

Об оформлении комнат.

Потому что этот момент теперь будет течь, и течь, и течь…

Если бы только они не полезли в этот проклятый город!

Если бы только она не догадалась, как его вызвать!

Тогда они могли бы… они могли бы…

— Но у нас не было другого выхода, Сеня, — словно угадав ее мысли, ласково приобнял супругу за опустившиеся плечи Иванушка.

— Можно было поискать новых наследников! — яростно вскинула она на него отчаянный взгляд.

— Было бы время — поискали бы, Сень, — терпеливо проговорил Иван. — Ты же сама знаешь.

— Угу… ты бы поискал… — покривила царевна губы в скептической усмешке. — Так и представляю Ивана свет Симеоновича, бросающего человека на доедание кообу, и отправляющегося отыскивать кого-нибудь другого, еще не надкусанного…

— Так, по-твоему, это я во всем виноват?

Царевна удивленно поглядела на него и сконфузилась.

— Нет. Конечно, нет, Вань… Я совсем не это имела в виду… если вообще что-то имела… Прости…

— Ничего, Сенюшка… мы что-нибудь придумаем… — ткнулся носом во взъерошенную теплую макушку жены Иванушка, — обязательно придумаем…

Серафима только вздохнула и молча уперлась лбом в его плечо.

Опустили сконфуженно глаза, словно придя в себя, и остальные люди, балансирующие на грани всеобщей беспричинной ссоры с того момента, как страстный призыв Селима улетел впустую.

— Ну, что ж, если так, то пошли украшать комнаты… — блекло вздохнул Кириан.

— Пошли…

Опустили сконфуженно глаза, словно придя в себя, и остальные люди, балансирующие на грани всеобщей беспричинной ссоры с того момента, как страстный призыв Селима улетел впустую.

— Ну, что ж, если так, то пошли украшать комнаты… — блекло вздохнул Кириан.

— Пошли…

— А, может… Селим-ага… вам стоит… еще раз попробовать?.. — единственный не потерявший ни веры в чудо, ни надежды на него человечек, обычно робкая и покорная Яфья, неуверенно и просительно вдруг заглянула в потухшие глаза Охотника.

— Еще раз?.. — отвечая то ли девушке, то ли самому себе на провокационный вопрос, пробормотал уныло старый стражник. — А есть ли в этом смысл? Видно…

Но что было видно Селиму и не видно остальным, так и осталось невыясненным, потому что совершенно неожиданно свет на улице померк и пропал, будто окно вдруг накрыли парчовым покрывалом. Автоматически вспыхнувшие в комнате светильники, заполошно замигав в безуспешной попытке выйти на штатную мощность, сдались, и пристыженно уменьшили свою яркость до огонька угасающей лучинки. Из темноты окна накатила студеная волна, заставляя людей вздрогнуть и непроизвольно обхватить руками привыкшие к жаре плечи, заодно смывая и растворяя в ожившем беспокойными тенями полумраке окружавшие их стены и потолок…

И перед пораженными взорами смертных из чернильной тьмы и рубиновых угольков соткался, дохнув лежалым могильным холодом, крылатый верблюд.

Влажными черными круглыми очами обвел он спокойно разношерстную компанию, застывшую в олицетворении различных степеней человеческого удивления, страха и восхищения и, безошибочно определив того, кто имел право произносить его имя в призыве, сделал неспешный шаг к Селиму.

Как бы ни была нелепа его внешность в виде статуи или гравировки на лезвии кинжала, в самом оригинале не было ничего даже отдаленно несуразного.

Массивная горбоносая морда с блестящими глазами — сгустками смолы носила выражение отстраненно-философского глубокомыслия, свойственного всем обычным сородичам Кэмеля. Черные кожистые крылья, точно выкроенные из куска ночи, были небрежно сложены вдоль багровых боков. Широкие, как блюда, раздвоенные копыта с небрежным достоинством попирали роскошные ковры под ногами. Из-за скрещенных на груди покрытых короткой багровой шерстью мускулистых рук виднелась наборная рукоятка прямого кинжала.

— К…Кэмель… — только и смог выжать из себя ошарашенный явлением Охотник. — Ж-желаю тебе… здравствовать… о чудесное… порождение Вселенной… рассекающее время… и расстояния… подобно кинжалу… взрезающему шелк…

Верблюд пошевелили ноздрями и еле заметно склонил голову — то ли показывая, что приветствие не прошло незамеченным, то ли, в свою очередь, свидетельствуя свое почтение человеку, его призвавшему, и благоговейно замершей в отдалении компании.

— Э-э-э… как на него залазить? — Кириан в паническом страхе не успеть на рейс, способный отправиться так же неожиданно, как и прилетел, впился возбужденным пылающим взором в просветлевшее лицо ибн Садыка. — А мы все поместимся?

— Не надо ни на кого залазить, — умиротворенно улыбнулся старый волшебник. — Подойдите все к нему. И когда мы будем готовы, Селим должен дать ему приказ — куда нас отнести.

— Говорить о присутствующих в третьем лице невежливо, — вдруг прозвучал в мыслях у всех укоризненный бархатистый баритон с обертонами барханов.

— А?..

— Э?..

— Ой…

— Нет, это не массовая галлюцинация, и не коллективное помешательство, и в обед вы ничего подозрительного не съели. Это действительно говорю я.

Ошеломление, испуг, восхищение, конфузия, восторг смешались в одну искристую феерию эмоций на физиономиях людей.

— Он… ты… вы… говорящий?.. — первой выразила общие чувства Эссельте.

— Бывая так часто среди людей, немудрено научиться вашей речи.

— В молодости, служа в охране караванов, я бывал в обществе верблюдов так же часто, как ты — в людском, смею предположить, о дивный Кэмель, — пораженно развел руками Селим, — но сказать, что я хотя бы попытался изучить их язык…

Верблюд криво усмехнулся.

— Если бы тебя назначили судить их поэтические конкурсы, у тебя бы не было другого выхода, о Селим, сын Азиза.

— Ты хочешь сказать, о Кэмель, что верблюды тоже пишут стихи? — вытаращил глаза Абуджалиль.

— Да. А почему бы им этого не делать? — чуть обиженно вопросил гость.

— А если у них получаются стихи очень плохие? — не удержалась Сенька.

— Тогда к ним прилетает крылатый человек с ногами, руками, копытами и скорпионьим жалом.

— Где? — завороженно выдохнул Кириан.

— Там, — лаконично ответил верблюд.

— А… э…

— И… тоже их… того?.. — чиркнул по своей могучей шее большим пальцем Олаф, не дожидаясь, пока пиит домучает свой новый вопрос, или уточнение к старому.

— Их… кого? — недоуменно нахмурился верблюд.

— Этого, — любезно подсказал Абуджалиль, повторив жест отряга и как бы невзначай кивнув на выглядывающих из-под верблюжьей подмышки кинжал.

— Ах, вы это имеете в виду! — улыбнулся посетитель. — Не совсем. Вы можете представить себе только что описанное мною существо?

— Н-нет, — нервно, но честно покачала головой Яфья.

— Ну, и не надо. Знайте только, что когда оно является никудышным верблюжьим поэтам, то один его вид заставляет их поклясться никогда больше не писать стихов.

— И они сдерживают свою клятву? — не поверил Масдай.

— О, да.

— А люди… неужели только им нужны такие… радикальные меры? — тоже покосился на кинжал Иванушка.

— Человек — народ упрямый, и если ему скажешь, что он плохой поэт, он, вместо того, чтобы бросить это занятие, или устремиться к самосовершенствованию, лучше пустится на поиски того, кто скажет ему, что он поэт хороший. А толпы плохих поэтов, считающих себя гениями, очень вредны для экологии Вселенной.

— Много работы? — сочувственно пошевелил кистями ковер.

— Хватает, — вздохнул визитер. — Вот и сейчас я задержался явиться на ваш призыв, потому что посещал конкурс лириков в Наджефе, а оттуда пришлось срочно вылетать на заключительное заседание съезда сатириков в Дар-эс-Салям — когда еще все вместе соберутся… теперь…

— А-а-а…

— Ничего.

— Ничего страшного.

— Мы подождали.

— Главное, что ты прилетел!..

— Кстати, о прилетах. У меня через семь минут собрание пародистов в Бархайне. И если вы думаете, что там делов будет на раз-два и пошел, то глубоко ошибаетесь. Так что, не хотелось, конечно, прерывать столь милую беседу, но я бы попросил вас поторопиться с выбором пункта назначения.

— А мы уже выбрали! — радостно воскликнул Абуджалиль.

— И куда же вам?

— В Шатт-аль-Шейх, конечно! — сообщила Сенька.

— Шатт-аль-Шейх — понятие растяжимое, — ворчливо заметил Кэмель.

— Сначала мы оставим в безопасном месте премудрого ибн Садыка, Селима, Яфью, Эсельте и Кириана, а потом отправимся во дворец, — решил Иван.

Маариф запрокинул голову и от души расхохотался.

— Ты хотел сказать, юноша, что сначала мы оставим в безопасном месте вас, а я продолжу путь во дворец! — отсмеявшись, промолвил он.

— Но…

— Но мы…

— Но вы…

— Но мы не можем!..

— Я пошутил, пошутил, о неугомонные гости с севера! — умиротворяюще взмахнул руками отец Масдая. — Мы все с любезного позволения чудесного Кэмеля летим во дворец, ибо утруждать моих спасителей такой нудной мелочью, как выдворение какого-то кооба из калифа было бы неблагодарностью с моей стороны!

— Нет-нет, что вы, не надо, уважаемый ибн Садык, мы сами! — воскликнул Абуджалиль.

— Мы ж горшочек ваш не потеряли! — отважно воспротивился восставший со своего одра контузии Агафон.

— Не спорьте, юноши, — мягко, но решительно прищурился последний Великий, и слова, заготовленные молодыми магами, так и остались у них на языках. — Уважьте последнее желание старика.

— Но…

— Почему последнее?

— У вас же в запасе есть еще…

— У меня в запасе еще есть день. Или неделя. Или — самое невероятное, огромное и бескрайнее, как жизнь в Блуждающем городе, месяц. Я старик, дети мои. И ушел… точнее, сбежал сюда, когда почувствовал близость конца. Да, мы, старые маги, обладаем таким даром… Или проклятьем? Ну, да это вопрос риторический. Создавая это место, мы думали, что выигрываем у смерти миллион. А оказалось, что всего лишь взяли взаймы. А заем, рано или поздно, всегда приходится отдавать… Ну, да через день-другой-третий это уже станет древнейшей историей, поэтому забудем об этом! А теперь вставайте поближе к почтенному Кэмелю — ждать ему долго нас не резон. Ну, же! Живее! Селим, твой ход!

Охотник степенно кивнул, откашлялся, встретился с верблюдом глазами и торжественно проговорил:

Едва последнее слово слетело с чуть дрожащих от волнения губ старого стражника, как черные крылья верблюда раскрылись, будто ночь вокруг расцвела и вспыхнула всеми красками тьмы и, не успели люди охнуть, как два гигантских полотнища обняли их нежно, погружая с головой в холодный круговорот галактик и звезд. Перед глазами их всё закружилось, завертелось, поплыло, земля пропала у них из-под ног вместе с такими предрассудками, как вес, сила притяжения и время, и они почувствовали, что падают, падают, падают бесконечно долго, а, может, просто летят, паря над вселенными и мирами…

Твердая почва под ногами вернулась без предварительных намеков, внезапно возникнув под зависшими в невесомости ногами в виде пушистого, как гвентянский дворцовый газон, ковра.

Еще миг — и яркий свет дневного солнца обрушился на поспешно зажмурившиеся глаза, в нос ударил буйный аромат благовоний, сотен букетов и цветочных гирлянд…

А по ушам оркестром из циркулярных пил в сопровождении кошачьей свадьбы резанул дружный вопль нескольких десятков голосов.

Женских.

Гарем?..

Сконфуженные внезапной сменой ночи полднем люди, неистово щурясь и протирая слезящиеся глаза, еще пытались найти того, в чей адрес была осуществлена их доставка, как вдруг прямо перед ними взметнулся вихрь, взревела стена пламени, всколыхнулась земля под ногами, расшвыривая, как мячики, ошеломленных визитеров…

И всё затихло.

— Ч-что… это было?.. — извлек себя из-под груды визжащих и вопящих красавиц отряг (- Причем, стоило ему разобрать содержание некоторых выкриков, как скорость извлечения моментально утроилась).

— Евнухи… я так понимаю… — брезгливо поморщился другой попаданец, которому не столь повезло с окружением — Кириан.

— Мужлан… Озабоченный… — не остались те в долгу.

— Благодарю за комплимент! — высокопарно кивнул поэт, бросил печальный взор на не пережившую последнего сулейманского приключения лютню и поспешил на помощь своей принцессе, запутавшейся неподалеку в ворохе сорванных обгорелых занавесей и вывешенных для проветривания нарядов.

— Где Яфья?.. — встревоженно вывернулся из складок Масдая Абуджалиль и заметался в поисках девушки.

— Где Сеня?! — красный, как закат над маковым полем, Иванушка кометой вылетел из чьего-то розового будуара, оставляя за собой густой, сбивающий с ног и лишающий нюха хвост из ароматов содержимого небольшого парфюмерного магазина, пострадавшего при его немягкой посадке на туалетный столик.

— Где кооб?.. — словно раненный тигр из зарослей джунглей, готовый к бою не на жизнь, а на смерть (Кооба, естественно), на карачках выдрался Агафон из того, что еще за секунду до его прибытия носило гордое название тропического зимнего сада.

В кулаке его, подобно гранате странного фасона, был стиснут сплюснутый при падении противокообовый горшок.

— Где… мы?..

Сконфуженный, ошарашенный, оглушенный калиф в прогоревшем местами до дыр халате приподнялся на локтях в эпицентре, казалось, всех возможных и невозможных катаклизмов, и с беспомощным изумлением, медленно переползающим в панику, огляделся кругом.

— У нас… война?.. Всемирный пожар?.. Потоп?.. Или просто небо обрушилось на землю?..

— В Шатт-аль-Шейхе всё спокойно, — заверил его авторитетно чуть дребезжащий голос, и из-под потолка, или даже из окна в небо, прямо перед чумазым исцарапанным носом калифа плавно опустился старик.

Не обращая внимания на жалобно уставившегося на него в поисках объяснений Амн-аль-Хасса, небесное явление с видом дипломированного знахаря склонилось над ним, вывернуло веко, дунуло в глаз, заглянуло в ухо, пощелкало по макушке, прислушиваясь к звуку, словно арбуз на рынке выбирало, потом потыкало узловатым пальцем в грудь и, наконец, одобрительно похлопало по плечу.

— Немного покоя, сладкой, жирной и острой пищи, хорошей музыки и стихов — и временное заселение кооба пройдет практически без следа, — провозгласил старик, удовлетворенный своим диагнозом, потрепал опешившего правителя страны по щеке и отвернулся, будто потеряв интерес.

— Чего… заселение?..

— Духа четырех стихий. Повелителя элементэлов, — любезно подсказал Агафон.

— Кто?.. Где?.. Во мне?.. Я?.. Когда?.. Как?.. — калиф попытался задать одновременно несколько вопросов, но не закончил ни одного.

Вода в бассейне словно вскипела, и на поверхность вынырнули, исступленно хватая воздух ртами, отплевываясь и отфыркиваясь, как два тюленя, Серафима и Яфья.

— Уже… всё?.. — выбросив локти на бортик, бессильно сложила на них голову царевна.

— Сеня!!! — радостно кинулся к ней Иванушка.

— Яфья!!! — всего на полкорпуса отстал Абуджалиль.

— А жалко, что всё так быстро кончилось, — загадочно произнесла Серафима, обвела довольным взглядом застывшие вокруг в недоумении лица, и неспешно выбралась на бортик.

Правая рука ее сжимала маленький мокрый медный горшочек.

— Это он?.. — выдохнул Агафон.

— Это он?!.. — подскочил Селим.

— Это он… — запунцовела Яфья.

— Точно он?

— Дом кооба?

— Да я эту жестянку проклятую из тысячи узнаю! — сгорая от заново вспыхнувшего стыда, воскликнула наложница. — Наверное, его кто-нибудь в бассейн сбросил… где кооб его не нашел… не почувствовал…

— Так это твой?!.. — вытаращил изумленные очи калиф.

— Д-да… Но я не знала, что там кооб, я честно-пречестно не знала!.. Мне его… Муфида-апа дала… торговка… сказала, что это… приворотная магия… и я очень сожалею… я… больше не буду…

— Что-о?!?!?!..

Подумать только, еще секунду назад Иван думал, что дальше человеческие глаза выкатываться не могут физически (Или анатомически?).

Пораженный возглас калифа словно сорвал запруду с реки женской брани.

— Во, нахалка!!!

— Во, змея!!!

— Скорпионша!!!

— Гадина!!!

— Деревня!!!

— Выскочка!!!

— Змея подколготная!!!

— Вот так тихоня!!!

— Да мы ее…

— Да…

— ТИХО!!! — выкрикнул ибн Садык, добавил несколько слов на древнесулейманском, и разъяренные женщины, беззвучно открыв несколько раз рты, испуганно примолкли.

— На дне лежал, гад, — не обращая внимания на возмущение хозяина дворца и группу его поддержки, как бы между прочим сообщила царевна, передавая ибн Садыку находку. — Среди художеств Абу, кстати, совсем не различимый.

— Тогда как ты его?..

— Головой налетела, когда нырнула, — хмыкнула Сенька. — Удивилась, как это обман зрения может так по дну шкрябать.

— Погодите, погодите!.. — растерянно вскинул пухлые ладони Ахмет. — Кто-нибудь в этом доме растолкует нам, правителю этого государства, кстати, что вообще здесь происходит? А заодно может рассказать, почему у нас в памяти словно дыра с сегодняшней ночи, когда мы зашли сюда при патрулировании… И кто все эти люди — летающие, бегающие, плавающие… И что они, между прочим, делают в нашей святая святых?! Мы не имеем в виду девушек, разумеется!.. Девушки могут остаться. И… почему это наш придворный чародей так неблагопристойно смотрит на нашу собственную… ты ведь наша?.. кажется, мы тебя тут уже как-то видели… Как тебя, деточка, зовут, ты говоришь?

С новой силой вспыхнувшая стыдом и гневом Яфья хотела уже что-то выпалить, и вряд ли это было бы ее имя, но калиф уже нетерпеливо отмахнулся.

— Впрочем, это неважно. Мы хотим знать. Пусть нам кто-нибудь объяснит. Мы повелеваем. ПОЧЕМУ?!?!?!

— Охотно выполним вашу просьбу, о любопытнейший из правителей Белого Света, — с полупоклоном, слишком изысканным, чтобы быть на сто процентов серьезным, торжественно проговорил ибн Садык. — Но, для начала, я полагаю, в нашем окружении надо восстановить порядок. Ибо если чувства суровых мужей, привыкших к лишениям и невзгодам, не могут быть оскорблены следами каприза вздорных стихий, то нежная душевная организация прекрасных женщин может пострадать от созерцания столь отчаянного разрушения всего милого их сердцу.

Калиф замер, переваривая услышанное, но уже через несколько секунд одобрительно закивал:

— Красиво сказано… поэт… определенно поэт… Назови нам имя свое, о мудрый старец.

— Маариф ибн Садык мое имя, скромный маготкач сулейманского училища техники профессиональной магии, ныне от дел отошедший, — снова склонил увенчанную простой чалмой голову чародей.

— Волшебник? Кхм… У нас при дворе, между прочим, тоже имеется… имеется… тоже… где-то здесь… только что был…

С последними словами ищущий взгляд Ахмета натолкнулся, наконец, на объект своих поисков.

Объект, неуклюже, но сосредоточенно и усердно, занимался спасением утопающих, и то, что воды для нормального утопания в выплеснувшемся более чем наполовину бассейне оставалось по грудь, значения не имело.

Юный волшебник, прилежно отворачиваясь от облепленных мокрым шифоном и газом форм предмета воздыханий, пытался осуществить неосуществимое: взяться за спасаемую так, чтобы при этом ее не коснуться. Предмет же — вздохов и спасения на водах — вместо того, чтобы оказывать посильное содействие и из вод извлекаться, только краснел и безуспешно закрывал руками самые провокационные места.

Чем провоцировал еще больше, дальше и глубже.

Так самая целомудренная на Белом Свете спасательная операция, проводимая практически на ощупь, тормозила и буксовала на каждом этапе, пока не завершилась с вполне предсказуемым результатом: поскользнувшись на мокром бортике, спасатель с громким плеском и под ехидное хихиканье всего женского контингента гарема присоединился к спасаемой.

— Ох, молодежь… — снисходительно усмехнулся ибн Садык. — Не могли найти место для своих забав поукромнее.

Третьим глазом или шестым чувством видя, как багровеет его недавний работодатель, Абу, не успев вынырнуть, отчаянно крикнул:

— Я не хотел!!!..

— Вы слышали, ваше величество? — обратился старик к грозно поднимающемуся калифу. — Он не хотел.

— Не хотел?.. Не хотел?!..

— Ну, раз ты не хотел… — благодушно развел руками ибн Садык, и мокрая парочка поднялась из воды и мягко опустилась на как бы невзначай образовавшуюся на месте предполагаемого приземления кучу подушек.

Плечи им тут же укутали разноцветные полотенца размером с простыню.

Еще одно такое же, возникнув из воздуха перед старым магом, решительно направилось к Сеньке.

Несколько пассов и приглушенных, неразборчивых слов — и гарь, лужи и трещины со стен и пола исчезли, будто и не появлялись. Ковры зарастили свои дыры и проплешины, мозаики получили назад выбитые фрагменты, краски отбитых фресок стали веселыми и яркими, какими не были и в день нанесения мастерами, а осколки разбитой посуды и мебели, будто спохватившись, устремились друг к другу, как приятели после долгой разлуки, не оставив и намека на задевшую их разрушительным крылом катастрофу гаремского масштаба.

— Ну, что ж, теперь всё в порядке, все довольны? — благодушно обозрев плоды своих трудов, вопросил Маариф.

Кто сказал, что на риторические вопросы ответов не бывает?

Этому простаку не мешало бы посетить гарем Ахмета Амн-аль-Хасса.

— Как это — всё в порядке?

— Как это — все довольны?

— Я недовольна!

— И я!

— И я!

— Мои платья!..

— И шаровары!..

— И юбки!..

— И туфли!..

— Намокли!

— Сгорели!

— Порвались!

— Помялись!

— Туфли?!..

— Платья, Самиха! Не прикидывайся, что ты глупее, чем ты есть на самом деле!

— Сама дура, Вафа! А твои платья в таком виде даже красивее, чем раньше — потому что с такой пошлой безвкусицей что ни делай — всё улучшение!

— Это у меня-то нет вкуса?!

— Это у меня-то нет?!

— А ты тут при чем, Абла?!

— А при том, что у меня было такое же похожее платье, как у нее!

— И вовсе не такое, и даже не похожее!

— А вот и такое, такое!

— Да твоя дешевая имитация вамаяссьского шелка…

— Это у меня-то имитация?!

— Это у меня-то дешевая?!

— Я не про тебя говорю, Ясмин!

— Как не про меня, если у меня такая же ткань, только зеленая, и на юбке?!

— У тебя нет шелковых юбок!

— Есть!

— Нет!

— Есть!!! Это у тебя, может, юбка всего одна. Да и та из мешковины…

— Это у меня-то?!

— Нет, у Зайны!

— Причем тут моя юбка?!

— А причем тут ты?!

— Ты на свои лохмотья погляди!

— Причем тут я?!

— А притом, что ты сама дешевая! И пошлая!! И глупая тоже!!!

— Это я-то глупая?! Я?! Я?!..

— Ты!!!

— Зато я самая красивая!

— Это ты-то?! Ты-то?! Ты?!.. Крокодил без паранджи!!!

— А ты и в парандже — лягуша сушеная!!!

— А ты…

— Премудрый Сулейман… — жалостливо захлопал пушистыми ресницами и тоскливо обнял голову руками Ахмет. — Тот, кто придумал, что приличные калифы должны иметь не меньше семидесяти наложниц, да получит их всех на том свете!..

— Да… Пожалуй, опять шумновато стало… — согласно покачал головой старый маг, задумался на несколько секунд, то ли прислушиваясь к ходу быстро разрастающейся до размеров глобального конфликта мелкой ссоры, то ли вспоминая что-то, развел руки в стороны, и вдруг резко и беззвучно свел ладони.

И гомон пропал.

Вместе с женщинами.

Амн-аль-Хасс испуганно охнул от неожиданности, растерянно оглядел опустевшие хоромы, и гневно уставился на старика.

— Какое ужасное проклятье ты послал на их невинные головы, о злобный сын порока?! Немедленно исправь!!!

— Отпусти горлицу переживания в небеса спокойствия, о заботливейший из мужей. Ужасное сейчас случится, скорее, с твоей казной, чем с ними, — утешительно похлопал по пухлому плечу возмущенного калифа ибн Садык. — Я всего лишь отправил их в поход по городским лавкам. Они же сами жаловались, что все их наряды испорчены. А вы, наконец-то, сможете степенно посидеть в тишине и вдумчиво поговорить обо всем.

— Посидеть?.. Поговорить?.. Ах, да! Поговорить!

И взор окончательно пришедшего в себя калифа, перестав возбужденно метаться по сторонам, остановился и будто прилип к съежившейся под цветастым полотенцем фигуре Абуджалиля.

— И начнем мы по порядку, — вперились его глаза как два коловорота в бледного, на грани то ли обморока, то ли спонтанной телепортации чародея. — Прошу загадочных гостей извинить вашего скромного слугу, но есть на Белом Свете вещи, не терпящие отлагательств…

И, не успели загадочные гости подивиться прозорливости его величества насчет нависшей над миром опасности, как Амн-аль-Хасс грозно продолжил:

— …И, во-первых, мы имеем в виду поведение вот этого недостойного существа, сына гиены и гадюки, обласканного нами, осыпанного милостями и почестями, и отплатившего нам за это черной неблагодарностью!

— Кого? — уточнил озадаченный отряг.

— Вот этого… распоясавшегося… и расстегнувшегося… распустившего руки… и раскатавшего губы… бесстыжего… фокусника… с позволения сказать… который посмел попробовать прикоснуться… к… к… как там тебя… неважно… к нашей законной наложнице! А после еще и искупаться с ней в одном бассейне!..

— И что же в этом такого? — воинственно прищурилась на Ахмета Эссельте.

— А, во-вторых, — не обращая внимания на вмешательство принцессы, продолжил пылающий праведным возмущением Ахмет, — вот этой… женщины… злоумышлявшей колдовством лишить своих подруг самого драгоценного, что есть на Белом Свете — расположения их единственного и неподражаемого повелителя!

— Ишак плешивый им подруга, — обжигающе зыркнула из-под опущенных ресниц на самое драгоценное Яфья.

— Она раскаялась! — заглушая ремарку, поторопилась громко заявить гвентянка. — Она поступила так, потому что ты не обращал на нее внимания! Игнорировал! Унижал ее женское достоинство безразличием и равнодушием! И поэтому обвинять тут надо не ее!..

— А Абу вообще не виноват! — поддержал ее Иван. — Он спасал Яфью!

— Рискуя жизнью, между прочим! — горячо вступил Агафон. — Он плавать не умеет! Я помню, как два года назад он в речку Пардонку с мостика свалился, так едва всей Школой выудили и откачали! А там и в половодье глубины больше метра отродясь не было!

— А Яфью, откровенно говоря, ты сам спасать должен был, если уж такой щепетильный! — сурово нахмурился Кириан.

— Голосуем… — гнусаво-скучным голосом проговорила Сенька, изображая судью. — Кто за то, чтобы свалить всю вину за свистопляску с кообом и за оставление в беспомощном состоянии вверенной ему законом наложницы Яфьи на Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса, поднимите руки… опустите руки… сто процентов голосов…

— Но я еще не успел поднять! — растерянно привстал Олаф.

— Засчитано… Сто десять процентов… Кто против?

— Мы! — ошалело, с видом гроссмейстера, обыгранного подчистую по правилам крестиков-ноликов (Причем противник играл шашками), выпалил калиф.

— Подсудимому слова не давали, — строго прогундосила царевна. — Минус двадцать процентов. Итого, с суммой сто пятьдесят процентов голосов Яфья и Абуджалиль оправданы…

— Я не согласен!!!

— С чем?

— Сто десять минус двадцать не равно ста пятидесяти!

— Минус на минус дает плюс, это каждому школяру известно, — философски пожала плечами Серафима. — И пятьдесят туда — пятьдесят сюда — какая тебе теперь разница? Апелляция отклоняется.

— Что… это значит?.. — Ахмет неуверенно посмотрел на надменно задравшую обгоревший на сулейманском солнце нос царевну.

— Что — что?

— Что значит… эпиляция… отклоняется?

— Это значит, что кто старое помянет, тому все волосы повыдерут, — любезно пояснила Серафима. — Пучками и по одному.

— И что же нам теперь с ними делать? — растерянно оглядел сначала притихшую сладкую парочку, усердно не смотрящую друг на друга, а потом и гостей, в несколько минут превративших его прибежище уюта и покоя в сумасшедший дом, и робко уточнил Амн-аль-Хасс.

— Конечно, наказать, — убежденно заявила Сенька.

— Но… ты же только что… сама… Как?

— Выдай Яфью замуж за мага. И наказание твое падет на их головы неотвратимо и справедливо: они будут маяться друг с другом каждый день в течение всей жизни.

— А если не будут? — жалобно спросил Ахмет Гийядин.

— Ваше величество, — мягко положила ему руку на плечо и ласково улыбнулась Эссельте. — Неужели возможность устроить счастье всей жизни для двух людей не перевесит в вашей душе любые обиды?

— Счастье?.. Обиды?.. Устроить?.. — растерянно моргнул и растаял от супероружия принцессы калиф. — Если прекрасная гурия из далеких краев, чья кожа подобна весеннему цветку с головоломным названием, первым выглядывающим из-под снега… чьи глаза напоминают два колодца среди пустыни… чьи волосы нежнее паутины… а щеки розовее элитного узамбарского мрамора по сто золотых динаров за кубометр…

— Хорошо, что Аос его не знает, — ухмыльнувшись, шепнул Олаф на ухо Ивану.

— И Кэмель тоже, — нервно хмыкнул в ответ лукоморец.

— …если такая дивная пэри и впрямь полагает, что они этого достойны… — то ли запутавшись в комплименте, то ли исчерпав заготовленные метафоры, перешел к делу Ахмет, — тогда… пожалуй… мы согласны. Да увлечет за собой пыль обид в пустыню забвения вечерний ветерок милосердия и рассеет ее над барханами прощения!

— Поцелуйтесь, дети мои, — ибн Садык улыбнулся потерянно таращащим на калифа глаза влюбленным. — Наконец-то. И пусть назначенное вам его величеством и судьбой свершится, к добру ли, к худу ли. Вы сами этого хотели, а, значит, ни хвалить, ни винить больше некого.

— С-спасибо… ваше сиятельное величество…

— Благодарим…

— Займитесь уже делом, — подмигнул ошалелому от поворотов фортуны коллеге Агафон. — Мы отвернемся.

— А нам пока можно, наконец, спокойно сесть и всё-таки поговорить, — ворчливо заметил Кириан.

— О чем? И с кем еще? — с усталой покорностью оглядел шальных визитеров Амн-аль-Хасс.

— С нами, ваше величество, — почтительно приподнялся со своих подушек Иванушка. — С наследниками Пяти Родов…

Когда развернутое до определенных пределов повествование о событиях последних нескольких дней подошло к концу, пораженный калиф некоторое время сидел молча, озадаченно уставясь куда-то вглубь своего беспощадно перевернутого кообом вверх тормашками внутреннего мира.

Наконец он словно очнулся от гипноза и поднял на гостей черные глаза, полные решимости.

— Значит, Гаурдак восстанет именно в этом году и в этот раз.

— Да, — торжественно кивнул Агафон.

— И времени у нас осталось немного.

— Да, — озабоченно подтвердил Иванушка.

— Поэтому вылетать надо как можно скорее.

— Да, — вздохнула Эссельте.

— А к чему эта грусть в бездонных как две океанские впадины очах, о дивная гурия северных льдов? — снова растаял взгляд калифа.

— Так… просто… хотелось погулять на свадьбе Яфьи и Абуджалиля…

— Ну, а в чем проблема? — непонимающе наморщил чумазый лоб его сиятельное величество.

— Но мы же улетаем!..

— Улетим после свадьбы, — пожал плечами калиф.

— Но когда она еще будет!..

— Сегодня вечером.

— Что?! — в голос вскричали жених и невеста.

— Но у меня нет платья!..

— Но мои родственники не знают!..

— Платье купим, родственников предупредим, не смогут прийти — доставим под конвоем ужин приготовим, палаты украсим, — деловито принялся загибать пальцы Амн-аль-Хасс. — Апартаменты для проживания выделим новые, побольше. Фейерверк… Ну, насчет фейерверка тебе придется позаботиться самому, Абу.

— Ваше величество слишком добры к недостойным такой щедрости…

— Ерунда, Абу, — величественно отмахнулся калиф. — За то, что ты претерпел от нашего… самозваного «я», да еще после этого столько усилий приложил для изгнания гнусного порождения преисподней… или где у него там прописка… что бы мы ни сделали для тебя — всё будет мало.

— Благодарим… я и Яфья… невеста моя… да продлит премудрый Сулейман дни добрейшего правителя Белого Света до бесконечности… — склонились до пола стремительно приближающиеся от обручения к молодоженству влюбленные.

— С нашим удовольствием, — благодушно улыбнулся Ахмет. — А тебе, отважный и находчивый Селим, чего бы хотелось получить из наших рук в такой удивительный день? Наложниц у меня еще человек восемьдесят будет… если не больше… А хочешь три? Или пять? Пожалуйста?..

— Спасибо, ваше сиятельное величество, да пребудет на вас благословение Сулеймана в веках и тысячелетиях, — почтительно поклонился Охотник, не скрывая сочувствия. — Но я уже не так молод… Это только в семнадцать лет я говорил:

— …но к закату жизни понял, что главное — не количество, но качество. И теперь у меня добрая жена, почтительные дети и веселые внуки. Есть и дом, и служба…

— А, служба! — озарилось идеей лицо Ахмета. — Служба в охране! Разве достойна она такого выдающегося покорителя рифм, как ты? С сегодняшнего дня мы назначаем тебя нашим придворным поэтом!

— Благодарю вас, о щедрейший из щедрых правителей Белого Света… но…

— Никаких «но»! — вскинул в энергичном протесте мягкие ладони Ахмет. — Неужели тебе покажутся обременительным или непосильным заданием несколько рубаи к нашим праздникам и юбилеям после покорения гильдии ассасинов за два часа?

— О, нет, но я — простой служака…

— Не говори нелепицу, Селим! Простые служаки не оседлывают крылатых верблюдов Судьбы! Может, мы и не слишком разбираемся в стихах, но зато мы хорошо разбираемся в поэтах! Не говоря уже о Кэмеле — уж он-то точно знает, кто ему хозяин. Такие таланты как ты не должны пропадать втуне! Страна должна слышать и читать своих героев!

— Благодарю, о премудрый из наимудрейших, — поклонился Селим.

— А теперь мы обращаем наш взор на премудрого Маарифа ибн Садыка, — нашел взглядом за спинами компаньонов старого мага Ахмет Гийядин. — Чего желаешь ты, почтенный старец? Почестей? Домов? Наложниц? Денег? Всё, что мы найдем в нашем распоряжении, будет твоим!

— Почтенный старец желает прожить оставшиеся ему дни в мире и покое, — едва заметно склонил голову последний Великий. — И если великолепный калиф отыщет в городе какую-нибудь халупу, хозяева которой не будут слишком строги к коротающему свой истекший век старикану…

Ахмет задумчиво сложил губы трубочкой, поморгал, наклонил голову в одну сторону, в другую…

— Кажется, мы знаем одну такую халупу. И хозяина ее, кстати, не будет дома некоторое время. Так что, о премудрый чародей, наш дворец в полном твоем распоряжении в известных пределах. Ты — наш гость, пока Хозяин заоблачного Кэмеля не вспомнит про тебя. Но мы очень надеемся застать тебя, когда вернемся: даже одна беседа с мудрецом дает вдумчивому человеку больше, чем сто лет, проведенные в компании глупца.

— Ваше величество мне льстит.

— Нашему величеству нет резона льстить, когда оно может говорить, что думает, — выспренно продекларировал Гийядин, вскинул гордо голову и обвел победным взором гостей:

— А теперь мы повелеваем: всем отдыхать и готовиться к вечернему торжеству! С Абу — фейерверк! С Селима Поэта — ода новобрачным на свадьбу! Ну, и еще одна мне — просто так. Вылетаем завтра!

На этот раз споров по поводу программы пребывания не возникло.

Нежная ночная прохлада, томная, как парное молоко, еще заливала лениво и сонно сладко почивающий Шатт-аль-Шейх, когда с площади Ста фонтанов калифского дворца поднялся Масдай и устремился бесшумной тенью на восток.

Семь пассажиров его сидели посредине плотной группкой, обложенные мешками и корзинами с припасами словно осажденный город — войсками противника. Длинный посох Агафона возвышался над ними будто мачта над плотом. Меланхоличные звуки настраиваемого нового удда тягучей паутиной предутренних грез разносились над мелькающими внизу темными улицами.

Ощетинившаяся топорами фигура обернулась в последний раз и помахала могучей рукой застывшей на дворцовой стене юной паре и двум сулейманам постарше.

— До свиданья! Удачи вам! И успеха!.. — выкрикнул Абуджалиль, хоть и знал, что на таком расстоянии до быстро удаляющегося ковра долететь мог бы разве что трубный глас загулявшего слона.

— До свиданья! Возвращайтесь! Прилетайте в гости!.. — поддержала его Яфья и, приподнявшись на цыпочки, послала вслед улетающим путникам воздушный поцелуй.

— Ты кому это? — чуть ревниво нахмурился молодожен.

— Всем, — повернула к нему озаренное далекой нездешней улыбкой лицо супруга. — Абу!.. Ты посмотри! Скоро восход! Все эти месяцы в гареме я так мечтала встретить восход здесь, на стене, чтобы увидеть весь город! Это должно быть такое чудо!..

Селим и ибн Садык, словно прочитав мысли друг друга, пробормотали нечто вроде «а не пора ли нам пора» и, старательно делая вид, что они — невидимки, наперегонки поспешили к лестнице, ведущей во двор.

— Я постою с тобой, — робко взял супругу за руку Абу.

— Спасибо.

— Пожалуйста… — волшебник чуть пожал тонкие теплые пальцы Яфьи. — Тебе не холодно?

— Нет, что ты, ничуть… — рассеянно откликнулась та. — Смотри, над крышами небо уже совсем светлое, будто день там, в пустыне, уже давно наступил…

— Да, красиво, — с готовностью, но невпопад отозвался Абуджалиль. — А ты знаешь… ты обратила внимание… наверное, да… говорят, что девушки такие вещи замечают… почему-то…

— Да?

— Д-да. Ну, я имею в виду… что мы поженились… уже… даже… а я ни разу не сказал, что люблю тебя… Нет, мне, конечно, кажется, что это было и так понятно… но… всё-таки… по-моему… наверное, ты думаешь… что чего-то не хватает, да?..

— Да, — тихо опустила глаза Яфья. — Но ты теперь — мой господин, и если ты считаешь, что это и так должно быть понятно неразумной жене…

— Нет, не говори так! Ты не неразумная — ты очень умная, наблюдательная, добрая, нежная… и… и… и я тебе стих сочинил… давно… еще там, в караван-сарае, в ту ночь, когда мы сбежали из дворца…

— Так значит, когда Агафон-ага сказал что-то про стихотворение…

— Да, я тогда очень на него обозлился… потому что он угадал… почти.

— Почти?

— Да, почти, потому что это было совсем не такое стихотворение… Может, оно, конечно, не слишком красивое, как получилось бы у Селима-аги, но… зато я придумал его сам.

— Ты… мне его прочитаешь?

— Да… если тебе интересно…

— Очень!

Волшебник порозовел, опустил очи долу, набрал полную грудь воздуха и дрожащим от волнения и переполняющих его чувств проговорил:

Дочитав последнюю строку, начинающий поэт смущенно прикусил губу и искоса, из-под опущенных ресниц, неуверенно глянул на притихшую девушку.

— Тебе… понравилось?

— Я… люблю тебя, Абуджалиль…

— И я люблю тебя!..

Руки их переплелись, губы соприкоснулись…

И тут взошло солнце.