Не будите Гаурдака

Часть седьмая KOPOЛЬ АТЛАНОВ

— …А я тебе говорю, Вань, наплюй ты на этого Дуба! Объяснять ему еще что-то будешь! В охапку его — и к Адалету! — сердито выговаривала Серафима.

Повторение в семь утра в десятый раз одной и той же мысли, хоть и в разных вариациях, долготерпению лукоморской царевны не способствовало.

— Нечего было ему выпендриваться: позволил бы людям со своим демоном парой слов перемолвиться, и все бы в порядке было! — убежденно внушала она супругу то, что уже поняли и с чем согласились не по разу все остальные пассажиры Масдая. — Подумаешь, коммерческая тайна! Про которую полкоролевства знало!..

Но у Иванушки, как ей было прекрасно известно, не было ни единого шанса попасть в категорию «все остальные» хоть когда-либо. То, что было элементарно и понятно для этих остальных, для ее мужа представляло непреодолимый барьер. И непреодолимый не в последнюю очередь потому, что преодолевать его он не мог и не хотел: скорее их ковер-самолет пожелал бы научиться плавать, чем Иван — обманывать, хитрить и изворачиваться[82].

Вот и сейчас он оторвался от созерцания однообразного пейзажа предгорий, упрямо помотал головой в ответ на царевнины слова и насупился, в который раз вспоминая историю, произошедшую с ним и Агафоном прошлой осенью.

Тогда в поисках похищенной Змеем Серафимы они оказались в стране атланов, владениях Дуба Третьего. Когда розыски окончательно зашли в тупик, местные надоумили, что единственный, кто сможет им помочь — ясновидящий горный демон, пленник короля. Дуб же, блюдя государственную тайну, которая тайной ни для кого давно уже не была, вместо того, чтобы выполнить просьбу гостей, бросил их в тюрьму. Правда, они бежали в тот же вечер, прихватив заодно демона, а с ним родственника короля — жуликоватого первого советника и еще с десяток попутчиков, но это вряд ли добавило им популярности в глазах сурового монарха атланов.

Которого и предстояло им сейчас забрать как наследника одного из Пяти родов Выживших.

И теперь Иван из соображений дипломатии, приличий и политкорректности сочинял объяснительно-извинительную речь, которая сочиняться у него решительно отказывалась по той простой причине, что виноватым себя царевич не чувствовал.

— Нет, Сень, — вздохнул и произнес он, наконец. — Если бы я при нем увидел, в каких условиях он дедушку Туалатина держит, ничего в порядке бы не было. Только хуже.

— И обвиняли бы тебя сейчас не в похищении демона, а в цареубийстве, — преувеличивая — но ненамного — пошутил ковер.

— И камни стихий от его внука мы бы не получили. А без них осада Лукоморска неизвестно бы как закончилась, — поразмыслив над сослагательными наклонениями прошлогодней истории, присоединился к друзьям Агафон.

— С таким магом, как ты — да неизвестно? — скептически хмыкнул Олаф.

— Ну, полгода назад-то всё по-другому было… несколько… — скромно усмехнулся его премудрие.

— Айвен, Сима права, — зябко поеживаясь под тонким суконным плащом, вмешалась в дискуссию Эссельте, принцесса Гвента. — Не за что тебе извиняться. И вообще, мне кажется, что этот Дуб вас с Агафоном даже не узнает — вы ж сами рассказывали, что ночь была, темно кругом, и тем более, в казематах… А значит, ничего объяснять ему не надо будет. Чтобы его же не расстраивать. Самый верный подход. Я на своем отце знаешь, сколько раз проверяла!

— Чего не знает голова — душа о том болит едва, — галантно поверил женскую логику народной мудростью Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, калиф Шатт-аль-Шейха, и девушка энергично закивала — то ли из горячего согласия, то ли из не менее горячего желания согреться[83].

И, словно дождавшись сигнала, ее менестрель, Кириан Златоуст, медленно провел ногтем указательного пальца по струнам арфы и продекламировал нараспев, полуприкрыв сонные глаза[84]:

— Золотые слова, — в кои-то веки согласился с поэтом чародей.

Иван же, борясь с соблазном и убежденным напором друзей, лишь неуверенно покачал головой и снова погрузился в созерцание открывающихся перед ним перспектив. Его представления о честности предписывали ему во всем сознаться, но без признания вины это выглядело бы обычным нахальством, а вины своей в освобождении пленника он не видел, хоть тресни… И оставалось ему только смотреть вниз на проплывающие под ногами холмы, шахты и дороги и надеяться, что при встрече всё как-нибудь само собой утрясется, потому что забот и поводов для беспокойства у них и без того было предостаточно.

Лукоморец отвел глаза от груженого стальными и медными болванками обоза, плетущегося по широкой мощеной дороге в сторону степи — с утра уже десятого или двенадцатого — и глянул на юг. Там над изорванной горными вершинами линией горизонта второй день подряд висела грязным пятном то ли туча, то ли странная тень. И сегодня, Иванушка мог бы поклясться, она стала чуть больше. Означало ли это какую-то невиданную погодную аномалию, или то, что Адалет, последний маг-хранитель, на встречу с которым они спешили, был прав, и Гаурдак действительно готов был восстать, царевич не знал, но отдал бы все, лишь бы оказаться свидетелем необычного природного явления, а не явления Пожирателя душ Белому Свету.

Что бы ни говорил Адалет о силе древних чар, позволявших наследникам Пяти родов удержать полубога-полудемона в его темнице всего лишь взявшись за руки, проверять правдивость и действенность этого рецепта Иван желанием не горел, равно как и остальные Наследники — Ахмет, Эссельте… Ну, может, только Олаф, самый молодой конунг в истории Отрягии, спал и видел себя в гуще хорошей драки.

Но всё же вряд ли в середине мясорубки.

До вычисленного Адалетом срока оставалось меньше недели. Шесть дней на то, чтобы добраться до столицы Атланды Атланик-сити, забрать Дуба Третьего и отыскать в Красной Горной стране старого мага.

Должно хватить.

Наверное.

Еще два дня назад Иванушка думал, что самым сложным из трех этапов окажется последний. Но теперь, когда черное облако намертво прилипло к горизонту и будто сверлило путников тяжелым враждебным взглядом, определить место встречи будет очень просто.

Хорошо бы, если бы Адалет был уже там…

«Если он еще жив», — закралась, откуда ни возьмись, маленькая трусливая мыслишка, и Иван гневно сжал губы и с позором изгнал ее из головы.

Далеко ли?..

Надолго ли?..

Когда месяца полтора назад они расстались с магом-хранителем, отправившись за третьим Наследником в Гвент, старик пустился догонять пятерку магов-ренегатов, возглавляемую его бывшим учеником Огметом. Пользуясь сложившейся тогда безвыходной ситуацией и обещая учителю помощь, тот выведал, где должен проснуться Гаурдак, и теперь единственной их целью было успеть на заветное место раньше Адалета и Наследников.

Вообще-то, изначально ренегатов было семь, но предусмотрительный Огмет разделил силы, отправив парочку с недвусмысленным приказом за Иваном, Серафимой и Олафом. И задание свое, хоть и не без труда, ренегаты выполнили бы… если бы не вмешательство Агафона: магия студента Высшей Школы Магии Шантони, вооруженного теперь кроме разнообразных, но бессистемных знаний еще и посохом одного из самых могучих волшебников прошлого, не переставала удивлять окружающих[85].

Иван невольно усмехнулся, вспоминая события прошедших недель, твердо сказал себе, что если бы Адалет упустил ренегатов или погиб, то на горизонте маячило бы уже не какое-то непонятное облако, а самый настоящий Гаурдак, и немного успокоился.

В конце концов, до встречи с Дубом, а там и с Адалетом оставалось всего…

— Город!!! — радостно прошелестел под ними мохеровый голос Масдая. — Вижу город!..

После короткой дискуссии антигаурдаковская коалиция решила миновать такие условности как ворота, стража и замысловатая система официального допуска к королевскому телу. Масдай легкой тенью скользнул над оградой и устремился прямиком к затерянному среди цветущего сада дворцу. Несколько кругов над обширным дворцовым комплексом, еще одно быстротечное совещание — и Иван с Агафоном в один голос воскликнули: «Туда!».

Дружно указывая в противоположных направлениях.

— В какой очередности? — ковер завис рядом с покрытой белой пеной цветов черемухой и недовольно пошевелил кистями.

— Сначала сюда! — волшебник уверенно ткнул посохом в вычурное строение из синего и белого мрамора слева. — Тут зал аудиенций и кабинет, Тис говорил!

— Кто говорил? — безуспешно вспоминая незнакомое имя, наморщил лоб Ахмет.

— Тис, первый советник, родственник короля, которого мы из тюрьмы с собой прихватили! — нетерпеливо протараторил волшебник. — Когда мы демона тут искали, помнишь, Вань?

— Помню, — кивнул царевич, тихо недоумевая, к чемы это «помнишь» относилось — к тому, не забыл ли он, как они искали демона, или к словам пройдохи Тиса.

— Ну, так вот! — не вдаваясь в подробности, воскликнул волшебник. — Дуб сейчас должен быть там!

— А я думаю, там, — упрямо указал Иванушка на другое здание, по стилю схожее с первым, но выстроенное квадратом и из мрамора голубого. — Тут его личные покои. Времени еще восемь утра, от силы девять — ни один правитель в такую рань государственными делами не занимается!

— Точно! Тепленьким его брать! — поддержала мужа Серафима. — За шкирку пижамы, в окошко — и к Адалету!

— А мне кажется, он не любитель поспать, — повел могучими плечами Олаф, часто судивший людей по себе. — Мой отец, например, всегда спозаранку вставал!

— И мой тоже! — не преминула сообщить принцесса.

— А если любитель? — возразил им Ахмет, к людям подходящий точно с такой же меркой, как юный конунг[86].

— Любитель, не любитель, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к сиххё пошлет… — скучным голосом проговорил разбуженный полемикой менестрель и с запоздалой резонностью добавил: — Спросили бы на воротах — уже бы у него были.

Но голос разума, как это часто бывает, утонул в пылу дебатов, и Кириан, состроив спорщикам, пока никто не видит, зверскую рожу, насупился и стал разглядывать сад.

Аккуратные бирюзовые мраморные дорожки с белыми бордюрами напоминали, скорее каналы. Вдоль них через каждые десять-двенадцать метров располагались скульптуры, неизменно изображавшие схватки людей с какими-то монстрами самых различных размеров и конфигураций. Между произведениями местного искусства на строго вымеренном расстоянии друг от друга росли тщательно подстриженные и ухоженные яблони, вишни и какие-то еще плодовые или ягодные деревья, невиданные на его родине. Чуть глубже, посреди ровного, как ковровый ворс, газона, заботливые садовники королевской фамилии высадили растения всех пород, какие только, казалось, существовали на Белом Свете: узамбарские пальмы, окруженные вамаяссьскими ирисами, сменялись лукоморскими березами, шантоньские каштаны касались ветками вондерландских дубов, опутанных лотранским плющом, стеллийские кипарисы перемежались отряжскими соснами… И между всем этим дендровеликолепием, словно заблудившийся оркестр, тут и там виднелись вездесущие статуи — но уже не с чудищами, а с трубами, трещотками и барабанами.

Полусонный бард, дивясь такому странному соседству, задумчиво протянул руку к черемухе, рядом с которой завис их ковер, ухватил благоухающую ветку, опушенную нежными белыми цветами, попытался отломить…

Оглушительный рев, треск и грохот разорвал нежную утреннюю тишину. Масдай, застигнутый врасплох, как всякий нарушитель границы инстинктивно рванулся с места прочь, не ожидавшие такого трюка люди повалились друг на друга, а самый не ожидавший — и имя ему было, естественно, Кириан — вцепился мертвой хваткой в первое, что под руку подвернулось.

Вернее, в то, что в руке у него уже было.

Черемуховую ветвь.

Говорят, что даже самая маленькая и молодая ветка узамбарского дерева набатанга гонга банга способна выдержать вес самого большого и старого узамбарского же летающего слона. И еще говорят, что такое дерево благополучно росло и цвело и в саду Дуба Третьего.

И в этом случае остается только вздохнуть о том, что ковер выбрал для остановки и маскировки от посторонних глаз такое непригодное для перегрузок растение, как простая черемуха.

Ветка в кулаке менестреля оказалась достаточно прочной, чтобы сдернуть его с ковра, но слишком хрупкой, чтобы удержать восемьдесят пять кило поэтического гения Аэриу. Она неслышно хрустнула, отламываясь, и цвет гвентянской поэзии, сбивая и кроша цвет королевского сада, в облаке лепестков, подобно бескрылой фее-переростку, устремился к клумбе с тюльпанами.

Изничтожить еще и эту гордость садовничьего отряда ему не позволило лишь одно обстоятельство: бутоны, желтые, розовые и белые, уже были втоптаны в землю каменными ногами покинувших свои пьедесталы истуканов. И вместо трепетной красы не успевших распуститься цветов менестрель приземлился в их далеко не столь мягкие и ласковые объятия.

Бдительные идолы, схватив погубителя зеленых насаждений, успокоились, побросали или закинули за спину свои инструменты и поволокли добычу прочь, то ли скрежеща каменными зубами, то ли просто сталкиваясь друг с другом.

— Караул… — даже не пытаясь вырваться, зажмурился, что было сил, и просипел миннезингер и стал ждать спасения.

Ведь должны же были его спутники заметить отсутствие такого незаменимого члена экспедиции!

Почти тут же до слуха его донесся отдаленный топот тяжелых сапог по мраморным плитам. Или воины его отряда спешились так далеко и теперь торопились ему на подмогу своим ходом, или…

Караул?..

— Караул!!!

Менестрель панически задергался, силясь вырваться из гранитных объятий.

Идолища оживились тоже.

Одно из них сдавило запястья барда точно тисками, второе выдернуло из-под него брыкнувшиеся в негодовании ноги…

— Убивают!!! — возопил менестрель, лишенный почвы под ногами. — Помогите!!!

Словно подстегнутые его воплем, шаги по дорожке зазвучали с удвоенной частотой — видно, производящие их личности и впрямь решили откликнуться на просьбу помочь убить.

— А-а-а-а!!!.. — кончились у Кириана слова и начались буквы.

— Вон они!!! — долетело из-за дальних чайных кустов, подстриженных под табун лошадей.

— Вон они!!! — божественным эхом донеслось с неба.

— Спаси-и-и-ите-е-е-е!!! — вернулся дар членораздельного ора к воодушевленному барду. — Карау-у-у-ул!!!..

В следующую секунду в нескольких метрах от них завис Масдай, и с него посыпался десант — Олаф, Иван, Сенька, Агафон и даже Ахмет с церемониальным крис-ножом кочевника наголо.

Истуканы, почувствовав новый источник угрозы — хоть на этот раз не королевской растительности — быстро развернулись в боевом порядке навстречу.

Иванушка у скульптурной группы захвата был первым.

— Добрый день! Не могли бы вы отпустить нашего товарища? — протянул он к ней пустые ладони. — Произошло какое-то недоразу…

Горнист ростом под два с половиной метра и шириной всего на полтора метра меньше внезапно оттолкнул коллег и ринулся вперед.

Если бы не быстрота реакции Олафа, огревшего статУя по лбу топором через голову друга, Серафима могла остаться сейчас вдовой.

Искры и каменная крошка полетели из-под синеватого лезвия, монумент покачнулся, теряя ориентацию, и Сенька прыгнула, выбивая суженого с линии огня и опрокидываясь вместе с ним навзничь в лиловые лилии. А клумбу нарциссов, где мгновение назад стоял Иван, накрыл полутонной тушей контуженный горнист.

При виде первой победы конунг с радостным боевым кличем сдвинул рогатый шлем на затылок и бросился на противника, точно перед ним была не передвижная выставка скульптурно-магического искусства Атланды, а жидкий подлесок. Но опешившие было от такого нахальства идолы быстро пришли в себя и, бросив пленного барда на самого маленького флейтиста, азартно накинулись на противника.

Спасая теперь уже отряга, во фланг разошедшимся монументам ударил Иван с волшебным мечом и Сенька с калифом. Но через несколько секунд, нарушая восстановившееся было равновесие, подоспел отряд дворцовой стражи, и Агафону[87] пришлось поддержать друзей комками синего огня. Он успел отправить к небу в столбах багрового пламени тройку пьедесталов, скамейку, фонтан и беседку, прежде чем враги и друзья, спасаясь от плюющихся искрами сгустков, сбились в плотную кучу и безнадежно перемешались. А всем известно, что при отсутствии оружия или возможности его применения, но при наличии желания его применить, сеча легким движением руки превращается в энергичную потасовку.

В разные стороны полетели шлемы, алебарды, обувь, клочки одежды, комья земли и куски камня. Один из них ударил Агафона в ухо, оглушив на несколько мгновений. Опомнился маг уже в гуще схватки, отчаянно вопящим и мутузящим каменную спину. По его спине, в свою очередь, тоже кто-то пытался то ли постучать кулаком, то ли походить ногами. Посоха в пределах видимости не наблюдалось, и лишь периодические душераздирающие вскрики показывали, что он цел и валяется где-то под массой дерущихся.

Эссельте в истерике металась по ковру в трех метрах от земли, сжимая кулачки и грозно вопя «Стойте!» и «Прекратите немедленно!», но ни стоять, ни прекращать драку, медленно или немедленно, никто не собирался, ибо остановиться означало быть немедленно уроненным и придавленным более энергичными или воинственными товарищами и противниками.

Решил исход битвы при черемухе Масдай.

Вздохнув всеми своими кистями и не полагаясь более ни на человеческую рассудительность, ни на невозмутимость каменных истуканов, он прицелился и резко опустился на кучу-малу, накрывая своими двенадцатью квадратными метрами, принцессой, багажом и припасами всех и одновременно, словно разволновавшихся кенаров в клетке.

Как ни странно, способ помог.

Не то магия, оживлявшая природоохранных истуканов, срезонировала с магией ковра успокаивающим образом, не то завод их кончился, но памятники под ковром притихли как мыши и замерли. Зато люди принялись возиться с удвоенной силой — но уже пытаясь не поколотить друг друга, а выбраться из-под жесткой и грубой, словно наждак, основы ковра.

Первой на воле оказалась голова начальника патруля — лицо цвета приставшей к нему земли, смятый до конфигурации блюдца шлем, заплывший глаз и глаз заплывающий… встретившиеся вдруг слегка расфокусированным взглядом с другой парой глаз под разбитым лбом — на другом конце ковра.

Рука капрала потянулась за мечом — и выпустила:

— Извините, что отрываем вас от дел, но не будете ли вы так любезны подсказать, где его величество принимает дружественные иностранные делегации в это время дня?..

Через час антигаурдаковская коалиция, умывшаяся, переодевшаяся и смазавшая синяки, шишки и ссадины фирменным бальзамом Друстана, чинно сидела в королевской приемной под надзором трех десятков воинственных гвардейцев. Олаф в ставшем однорогим и однобоким шлеме гордо поигрывал пальцами на рукояти топора, Агафон снисходительно усмехался, поглаживая посох, Иван лихорадочно собирал из заготовленных кусков оправдательную речь, Эссельте и Серафима, задрав носы, демонстративно игнорировали восхищенные взгляды солдат[88]. Ахмета с Кирианом больше всего интересовали апартаменты и убранство. Первый оглядывал их слегка ревниво, сравнивая со своими покоями, второй — хищно щурясь из-под бинтов подбитыми глазами и прикидывая, что из увиденного можно будет подвергнуть остракизму в сатирическом памфлете, клеймящем позором атланское «гостеприимство».

Впрочем, с точки зрения любого государя, обстановка и украшения королевской приемной были более чем скромные. Резные панели из мореного дуба, замысловато инкрустированный шпоном потолок, картины в деревянных рамах, мебель — удобная и красивая, но без единого признака позолоты… В доме купца, чиновника или военного такая комната смотрелась бы роскошно. Но в королевском дворце, да еще в стране, соперничающей своим богатством с самим Шатт-аль-Шейхом, видеть исключительно деревянный интерьер было странно и непостижимо. Если бы не наборный паркет из четырех дюжин сортов редчайшей древесины самых разных и неожиданных оттенков, от розового до голубого и изумрудного, в хваленом благосостоянии короля атланов можно было бы и усомниться…

Гулкие тяжелые шаги за дверью, отгораживающей зал аудиенций от приемной, заставили друзей встрепенуться и насторожиться.

— Ну, наконец-то… — брюзгливо поджал разбитые губы калиф. — Заставлять нас ждать на этом дровяном складе как каких-то… посетителей… не делает чести правителю Атланды.

— Ничего, — скривился в улыбке сомнительного качества чародей. — Сейчас он искупит свою вину, распахнув собственноручно двери и объятия и сообщив, как он сожалеет о происшедшем и сгорает от нетерпения присоединиться к нам.

— Но сначала мы должны ему все рассказать, — бледный, но решительный Иванушка поднялся с диванчика, шагая навстречу открывающейся двери…

И замер.

— Его величество ждет вас в своем кабинете, — торжественно и звучно проговорил камергер, и необъятный живот его под придворным мундиром колыхнулся, как желейный торт, от троекратного стука жезла об пол.

— Даже не вышел! — потемнела от гнева физиономия Ахмета. — Словно между нашими родами нет никакой связи!

— Если еще и его придется уговаривать… — предчувствуя неладное, покачала головой Эссельте.

— Уговорим, — показательно игнорируя три десятка насторожившихся громил, переглянулись Олаф и Агафон.

— Демона украли, сад разгромили, стражу побили, чего бы еще такого сделать, чтобы он нас полюбил?.. — пробормотала царевна, томно глядя в потолок.

— Прошу! — вышколенный камергер отступил на шаг в сторону, не подавая и вида, что слышал сейчас что-то, кроме стука своей палки, и распахнул перед гостями вторую створку двери.

Первое, что бросилось друзьям в глаза — еще полтора десятка гвардейцев. В полном комплекте бордовых доспехов, с мечами наголо, они стояли везде: у окон, у камина, у входов, ведущих в другие покои… Двое из них — офицеры, судя по знакам различия на нагрудниках — расположились по обеим сторонам письменного стола в дальнем конце кабинета. За столом, склонив голову над бумагами, с пером в руке и в такой же кирасе, как его охрана, сидел человек.

При звуке шагов он приподнял голову и подал сигнал одному из офицеров. Тот резко кивнул, взялся обеими руками за спинку королевского кресла…

И покатил его из-за стола навстречу гостям.

Иванушка ахнул, позабыл заготовленные слова, и варианты, один другого катастрофичнее, заметались в его мозгу.

Дуб Третий заболел?

Ранен?

Или это не он, а его дед — Дуб Первый? Когда в прошлом году они видели его на праздновании столетия, тот тоже передвигался только в кресле-каталке…

Но что тогда случилось с его внуком?

— Не могу сказать, что рад вас видеть, доблестные Наследники… — слабо выдохнул человек в кресле, и при звуке этого голоса сердце Иванушки дернулось отчаянно и пропустило такт. — Сообщать дурные новости — всегда задача не из приятных и легких… Тем более, такие ужасные…

Офицер остановил кресло шагах в пяти от застывшей у порога группы, и лукоморец с волшебником впервые получили возможность разглядеть расположившегося в нем под толстым клетчатым пледом человека.

— Советник… Тис?..

Атлан напрягся и замер, точно почувствовал у горла клинок, глаза его, утомленно полуприкрытые, на мгновение превратились в настороженный прищур бойца, впились в лицо царевича… и снова потухли.

— Не имею чести быть знакомым с вами, благородные дамы и господа, — король откинулся на спинку кресла, и голос его прозвучал приглушенно и устало, точно удивительные перемены всего лишь почудились Иванушке. — Если мы встречались раньше, соблаговолите напомнить обстоятельства.

— Мы не встречались с вами раньше, — елейно — и в кои-то веки, абсолютно честно проворковала Серафима, не давая супругу открыть рта. — Но слава о мудром и дальновидном друге его величества Дуба Третьего разлетелась далеко за пределы Атланды. Купцы Лукоморья и Лесогорья, которым довелось побывать здесь, отзываются о вашем неожиданном величестве исключительно в превосходной степени!

— О моем… э-э-э… да?.. — сказать, был ли Тис сбит с толку или польщен, затруднился бы сейчас даже он сам.

— Безусловно! — восхищенно округлила глазки Эссельте, по наитию подыгрывая подруге. — В Гвенте слух о первом советнике Тисе достиг даже королевской семьи!

— Кхм… — под напором тяжелой артиллерии принцессиных очей укрепления его свежеиспеченного величества пали, и по щекам, заливая нездоровую мучнистую бледность и теряясь в бакенбардах, расплескался румянец.

Худая рука Тиса поднялась с коленок и махнула застывшим в простенках между окнами гвардейцам:

— Поставьте кресла там.

Король скомандовал тихо, но слова его были услышаны, и через минуту гости короны уже располагались с комфортом с одной стороны массивного письменного стола[89].

С другой его стороны, навалившись грудью на край, устроился Тис, за частоколом из перьев, крепостной стеной письменного прибора и сторожевыми вышками настольных ламп[90] напоминая больше осажденного мятежного вассала, чем хозяина.

— Ваши величества… ваши высочества… — приветствуя еще раз визитеров, едва заметно кивнул хозяин кабинета[91] и скривился, словно малейшее движение головы причиняло ему тяжкие страдания.

— Поскольку печальные события последних недель, произошедшие в Атланик-Сити, вам неизвестны, то начну с самого начала… — изобразив лицом раздумье и скорбь, медленно заговорил король. — Почти месяц назад рано утром… приблизительно как вы сейчас… во дворце, минуя стражу у ворот, появились два человека. Не знаю, какими средствами они добились своего… наверное, у людей, способных проникнуть незамеченными в пределы дворца, такие средства имеются… но его величество Дуб Третий согласился встретиться с ними очень быстро. Разговор проходил наедине, поэтому о чем беседовали незнакомцы с нашим монархом, сказать не может никто. Но это теперь и неважно. Кончилось тем, что они стали его почетными гостями и прожили во дворце в самых лучших гостевых покоях с неделю, может, чуть больше. Каждый день король встречался с ними и разговаривал — иногда по целому часу. За это время все во дворце успели привыкнуть к таинственным визитерам, хотя никто так ничего про них не узнал — даже имен. Но вдруг в один далеко не прекрасный день, когда я ожидал в приемной с докладом, двери этого самого кабинета распахнулись, и навстречу мне вышла та парочка и Дуб.

Тис склонил голову набок и покачал ею, будто в крайнем изумлении.

— Боги и демоны!.. Таких пустых глаз, как у него, я не видел сроду даже у городских сумасшедших!.. Не знаю, что подумали бы на моем месте вы, но я сразу заподозрил неладное. Не раздумывая, я поднялся и спросил, куда они направляются. Один из них ответил, что прогуляться в сад. Я сказал, что обращался не к нему, а к его величеству. Они оттолкнули меня. А король… король все это время шел вперед, не проронив ни слова, будто заводной солдатик! Наверное, мне стоило позвать стражу, или притвориться, что поверил, и бежать в поисках Бересклета, придворного мага… но кто же знал, что они окажутся колдунами… ничто не предвещало… Да, я растерялся — ведь не каждый день у меня из-под носа похищают моих сюзеренов!..

Голос бывшего советника драматически затих, расфокусированный взгляд устремился куда-то в небытие, а голова, точно маятник, стала покачиваться из стороны в сторону, изображая высшую степень сожаления и бессилия.

Почти все гости в сочувствии закивали.

— Эти двое! — пальцы Олафа, предпочитавшего театру кулачные бои, сжались на подлокотнике кресла так, что дерево треснуло. — Клянусь Мьёлниром, это были реньи гады!

— Кто?.. Вы их знаете? — моментально вскинулся Тис, словно не было его медитативного полузабытья.

— Встречались, — угрюмо отозвался Иванушка.

— И что же было дальше? — нахмурился калиф. — Что случилось с Дубом?

— Не знаю, какие планы имели на него эти двое, но на первом этаже им не посчастливилось наткнуться на Бересклета. Похоже, он тоже почуял неладное, завязалась битва, и…

— Что с Дубом? — ледяным от непонятного гнева и очень понятного предчувствия катастрофы тоном проговорила Сенька.

— Он погиб, как и наш чародей, — одарил ее оскорбленным взором новый король.

— А его дед? — спохватился Агафон. — Мы могли бы забрать его!

— Старый король был в своих покоях, когда туда ворвались эти колдуны, разметав дворцовую стражу, хотя стражи там было всего ничего — обычный почетный караул в коридо…

— Что с дедом? — нетерпеливо раздула ноздри царевна.

— Придворные и прислуга до сих пор боятся заходить в это крыло, — холодно глянул на Серафиму король. — Не то чтобы там можно было что-то отремонтировать или убрать. Когда-либо.

— Было бы любопытно поглядеть, — заинтересовался менестрель, но в ответ получил лишь стеклянный, полный презрения взгляд.

— Кириан, это бестактно! — рассерженно прошипела ему на ухо принцесса, и поэт незамедлительно состроил горестную мину.

— Позор и пепел на мою бессчастную голову… удар каменного кулака по затылку не всегда позитивно отражается на способности формулировать мысли… — приниженно, но с намеком погладил он себя по белой повязке. — На самом деле я хотел спросить, как ваше бесстрашное величество, образец отваги и предприимчивости, угораздило остаться в живых там, где пал чародей и король…

— Кири…

— Ах, опять мильпардон моветон… — торопливо закатил глаза бард. — Не обращайте внимания: между полушариями моего контуженого мозга сегодня положительно возникает когнитивно-экспрессивный диссонанс.

— Что у него возникает? — завороженный медицинскими откровениями Тис на несколько секунд забыл, что не только говорить, но даже здороваться с простыми виршеплетами — ниже его свежеиспеченного королевского достоинства.

— У Кириана Златоуста, впечатленного услышанным, возникает неконтролируемое желание сочинить хвалебную оду на ваше восшествие на престол, — серые очи Сеньки излучали искреннюю озабоченность в мегаваттном диапазоне, — но без знания подробностей вдохновение отказывается приходить, и это терзает его поэтическую душу.

— Ах, подробностей… — мученическая улыбка скользнула по тонким губам короля, и он откинулся на спинку кресла с некоторым облегчением. — Всех интересуют подробности… Но их мало. Разъяренный, я бросился к колдуну, который был ближе ко мне, ударил его что было сил в его мерзкую рожу, и вдруг перед глазами моими вспыхнули круги… Больше я ничего не помню. А когда очнулся, то ноги мои отказывались мне повиноваться, хоть и сохранили чувствительность. Лекари и знахари утверждают, что это последствия заклинания, науке неизвестного.

— И ничего нельзя поделать? — сочувственно подался вперед Иванушка.

— Нет, — со странным самодовольством проговорил Тис. — Но кое-кто из них считает, что действие проклятья может пройти само по себе. Со временем. Для оды этого достаточно?

— Более чем, — смиренно опустил очи долу под обжигающим взором принцессы менестрель.

— Тогда не смею вас больше задерживать, — сухо улыбнулся король. — Более важные дела, чем разговоры с инвалидом, без сомнения, ждут вас.

— Да…

— Но…

— Но… но без пятого Наследника…

— Погодите, мы понимаем, что Дуб Третий был неженат, но может, у него были бастарды? — осенило лукоморца.

— Да, был. Один, — кивнул Тис.

— Где он? — отряг подскочил, и массивное кресло, отлетев, едва не зашибло стоявшего за ним солдата.

— Со своим отцом, где бы он теперь ни находился, — философски развел руками монарх Атланды. — Он был конюхом и упал с сеновала едва ли не на следующий день после печальных событий.

— И?.. — затаив дыхание, прошептала Эссельте, все еще надеясь на счастливый исход.

— И сломал себе шею, — повел плечом под кирасой Тис.

Гости удрученно смолкли, осмысливая невероятные новости.

— Но, друзья мои! Есть же его величество Тис! — встрепенулся вдруг калиф. — Как бы ни страдало ваше величество от ран, полученных в благородной схватке, наш чудесный ковер доставит вас к месту встречи бережнее, чем мать — свое единственное дитя!

— Был бы польщен знакомством с самим магом-хранителем Адалетом, — криво усмехнулся король. — Но, боюсь, от меня там пользы будет не больше, чем от любого другого человека в нашей стране. Моя матушка была сестрой жене Дуба Второго. Родство не по крови.

— Погодите… Но это значит… — Агафон, стряхнув подавленное оцепенение, растерянно оглядел товарищей, точно ища в угрюмых, сосредоточенных лицах опровержение. — Это значит…

— Да, увы, — сдержанно кивнул король. — Как бы прискорбно ни звучало, это значит, что пятого Наследника Белый Свет лишился навсегда.

— Но… этого не может быть… это неверно… неправильно… этого просто не может быть… — как заклинание повторяла Эссельте, ошеломленно моргая. — Это… это… Но как мы теперь?!..

— Кабуча… Кабуча габата апача дрендец!!!..

От грохота посоха по паркету гвардейцы подпрыгнули и схватились за мечи, но чародей даже не среагировал: обхватив свое оружие, он навалился головой на стиснутые пальцы и зарычал сквозь зубы что-то невнятное, но отчаянное и яростное.

— Ты не виноват, — разобрав или угадав скомканные фразы, Иван сочувственно опустил руку ему на плечо. — Ты не мог знать… Ты же думал, что под колпаком они пробудут достаточно долго…

— Думал, думал… Да я вообще тогда ни о чем не думал, идиот!!! Обрадовался, посох получил, двоим нос утер — мальчишка, молокосос, сопляк — правильно они меня называли, правильно!!!..

Новый удар посоха, сопровождающийся теперь россыпью мелких молний, заставил посыпаться с потолка инкрустацию и светильники. Гвардейцы и офицеры рванулись было к визитерам, но, налетев на незримую стену, словно мячики отлетели к стенам.

Король, побелев как мрамор и не сводя расширенных от ужаса глаз с разбушевавшегося волшебника, вжался в спинку кресла и замер неподвижно, будто сам превратился в статую.

— Болван!!! — грохотал разъяренно голос чародея под сводами кабинета, и витражи в окнах лопались, осыпая паркет и приходящих в чувства солдат разноцветным дождем.

— Агафон! — гневно воскликнула принцесса. — Что ты делаешь! Мы в гостях!

— Да… — маг начал было перечислять, что он думает про хозяина, про его гостеприимство в частности и про всю страну вообще, но, перехватив взгляд Сеньки, лишь скрипнул зубами и исступленно вдавил наконечник посоха в паркет.

Из дыры пошел багровый дым, и невидимые стены пропали.

— Извините… ваше величество… — так же сквозь зубы, но уже с натужной попыткой к вежливости, произнес волшебник. — Я… не сдержался. Новости… плохие.

— Некоторые гонцов, приносящих дурные известия, просто убивают, — покривил губы в деревянной улыбке Тис. — Я предпочитаю твой подход, маг.

— Агафон не хотел, ваше величество! — пылко проговорила гвентянка. — Простите его!

— Ради ваших прекрасных глаз, ваше высочество, я готов простить всё, что угодно и кому угодно, — снова — но на этот раз несколько натуральнее и шире — улыбнулся король.

— Эссельте, спокойно, тебе вредно волноваться, — бережно приобняла ее за плечи Серафима. — Это только ты думаешь, что удар головой — пустяк, а ведь последствия могут сказаться даже спустя некоторое время, особенно если так переживать!

— Но я не ударя…

— В парке, когда ты упала с Масдая, — сочувственно заглянула ей в глаза царевна.

— А…

— Да, я об этом. О самый пьедестал.

— Но я…

Серафима озабоченно прикоснулась к голове подруги, раздвинула волосы над ухом, приблизилась, вглядываясь во что-то, видимое только ей, и, наконец, опустила золотистые кудри гвентянки на плечи.

— Конечно, кроме припухлости нет ничего… Не болит?

— Нет, что ты! Только голова кружится, но совсем немножко, а так — все прекрасно!

— Кружится? — встревожилась царевна.

— Чуть-чуть! И уже прошло! — беззаботно отмахнулась гвентянка.

— Но если не болит — это не значит, что все обошлось.

— Ты знаешь, наши лекари всегда говорят то же самое, — кивнула она, покачнулась вдруг и ухватилась за плечо Олафа.

— Эссельте?.. — проворно подхватил ее отряг.

— Ничего… Я просто оступилась… — слабо улыбнулась встревоженным взглядам друзей принцесса.

— Ну, что ж, милостивые государи и государыни, — не дожидаясь окончания женского консилиума, развел руками Тис Первый. — Сожалею, но ничем больше помочь вам не могу, кроме совета. Полагаю, вам стоит поторопиться встретиться с его премудрием Адалетом. Насколько я понимаю, если кто и способен придумать что-то в сложившейся ситуации, так это он.

— Да, премудрый Адалет придумает, несомненно! — оживился калиф. — Умная мысль, ваше величество, подобна золотой монете — никогда не бывает лишней!

— Благодарим за внимание, ваше величество, — поклонился Иванушка.

— Хотел бы я, чтобы наша первая встреча произошла при более приятных обстоятельствах, ваши величества, ваши высочества, — холодно склонил в ответ голову король, давая понять, что аудиенция закончена[92].

Гости также раскланялись и попрощались в меру воспитанности и желания, и под сверлящими взорами гвардейцев двинулись к выходу.

Эссельте упала почти на самом пороге.

Коротко стриженный упитанный знахарь лет пятидесяти, персональный лекарь его величеств Дуба Третьего и Тиса Первого Фикус, как он помпезно представился, распрямился, потирая кулаком затекшую поясницу, и обернулся к гостям. Поглаживая пухлой ладонью щеку, он оттопырил нижнюю губу и сосредоточенно свел брови над переносицей, будто обдумывая нечто важное. Друзья, сбившиеся на время осмотра в плотную обеспокоенную кучку в дальнем конце отведенных Эссельте покоев, поняли, что пришло время вопросов, и устремились к нему как на приступ, в такой же тесной формации.

— Ну, как она? — первым заговорил отряг.

Знахарь удовлетворенно кивнул, с шумом выдохнул и провещал важно и с расстановкой, неспешно оглядывая окруживших его людей:

— Не думаю, что ее высочество получила серьезную травму. Небольшое сотрясение, судя по симптомам.

— Какие снадобья понадобятся, чтобы прекрасный цветок Севера восстановил свои силы? — правитель Шатт-аль-Шейха обеспокоенно заглянул в одутловатое лицо доктора.

Тотчас же превратившееся из широкого в длинное.

— Извините, ваше величество, но я не ботаник, я медик, — растеряв пафос, заморгали часто и растерянно белесые глазки, — а после того разгрома, что ваши величества и ваши высочества учинили в парке, я слышал, клумбы восстановлению не подлежат вообще, только если всё перекопать и посадить заново, и газон тоже, и некоторые кусты, и черемуха тоже, какая жалость, говорят, ее сломала статуя, которую кто-то зашвырнул чуть не на самую вершину, просто не могу представить, сколько это будет стоить казне…

— Ахмет спрашивает, чем ты собираешься лечить нашу Эссельте, — перевел Олаф, за время пути успевший привыкнуть к цветастой, как клумба садовника-дальтоника, речи калифа, и находивший ее в высшей степени забавной[93].

— Ах, это… — знахарь стушевался и поспешно прихлопнул рот ладошкой, опасаясь, не наговорил ли он чего лишнего, ведущего к международному если не скандалу, то конфузу.

— Да, конечно! — с нетерпением подтвердил Кириан.

— Медицина в таких случаях предписывает, что самое лучшее лекарство — покой. Несколько дней постельного режима, хорошего ухода, сбалансированного питания — и про падение ее высочество забудет напрочь.

— У нее что-то случится с памятью? — заволновался калиф.

— Э-э-э… с памя… — начал было озадаченно лекарь, но сообразил, что мог иметь на этот раз в виду его великолепие, и благодушно отмахнулся от опасений: — Нет, что вы, ваше величество, с памятью у ее высочества все в порядке! Заявляю с полной ответственностью как королевский врач, что никаких опасений за ее здоровье у меня нет!

— Практикуясь на одних королях, много опыта не приобретешь, — с сомнением нахмурилась Серафима.

— Вы мне не доверяете? — уязвленно насупился эскулап.

— Моя троюродная бабушка — знахарка, — словно извиняясь, пожала плечами царевна. — И она всегда подчеркивает, как важна для человека медицины практика. А Дуб, насколько мне известно, был здоровья богатырского, а кроме деда семьи другой у него не было… Поймите нас правильно, нам всем очень дорога наша Эссельте, и если есть хоть малейшее сомнение…

— Ах, вы об этом… — смешался Фикус. — Нет… по правде говоря… я… э-э-э… не только его величество пользовал… но и всех, кто живет во дворце… от министра до конюха…

— Бедняга… — покачал головой Ахмет, и черные выразительные глаза его сделались еще темнее и печальнее. — Это ужасно…

— Тронут вашим сочувствием, ваше величество, но работы у меня не так уж много, — сбитый с толку, расшаркался лекарь.

— …Какая жестокая судьба… Свалиться с сеновала, на котором трудился всю жизнь — и вот так вот… — точно не слыша слов знахаря, продолжал калиф.

Почтенный врачеватель, снова не уловивший причудливый полет ассоциаций шатт-аль-шейхца, стушевался до невозможности, покраснел, не зная, кого винить в очередном конфузе, и чтобы сгладить неловкость — перед самим собой, в первую очередь — забормотал, энергично, хоть и не слишком связно:

— Вообще-то, Каштан не совсем свернул себе шею… чтобы не сказать, совсем не… Если быть точным, он проломил голову о ведро… очень неудачно ударился при падении — самым темечком…

— Там высоко? — быстро полюбопытствовал волшебник.

— Не очень, метра два, не больше… но, видно, судьба, как справедливо заметил его величество калиф Ахмет Гийядин…

— Да уж… судьба… — хмыкнул отряг, и тут же горделиво добавил: — Вот я как-то свалился с коня — и тоже головой на ведро. Так ведро — в щепки, а голове — хоть бы что!

— У вашего величества деревянные ведра? — пораженно расширились глаза Фикуса.

— Ну не железные ведь! — хмыкнул рыжий конунг.

— Богатство вашего королевства должно быть невероятно… — с почтением склонился лекарь. — А в нашей стране делать ведра из дерева — непозволительная роскошь, доступная только королю, но зачем королям ведра?..

— А из чего же ведра у вас? — ошеломленно уставился на знахаря Иванушка.

— Из меди, ваше высочество. Дешево и практично. Но, похоже, падения на них чрезвычайно пагубно отражаются на здоровье… Бедняга Каштан… воистину, злая судьба. Еще несколько дней — и быть бы ему королем… подумать только…

— Королем?! — изумленно вытаращил глаза калиф. — Но он же…

— Да, ваше величество, он бастард, — в кои-то веки уловил ход размышлений южного гостя знахарь, — но по закону нашего королевства при отсутствии законных наследников, то есть родных детей монарха, рожденных в браке, престол наследуется его бастардами в порядке старшинства по мужской линии, а если таковых не окажется — то по женской. Только не спрашивайте меня, чем это обусловлено — закон есть закон, какой бы… э-э-э… удивительный… он ни был.

Но никто из присутствующих и не подумал просить пояснений на этот предмет.

— А наследники-женщины… из незаконнорожденных… у Дуба Третьего были? — заинтересованно приподняла голову с подушки принцесса.

— Женщины?..

Врач прикусил губу, а глаза его панически забегали по комнате — с картины на картину, с портьеры на портьеру, словно он рассчитывал прочесть верный ответ — или получить подсказку — там.

— Эссельте, лежи смирно! — сурово обернулась к ней Сенька и, пока никто не видит, одобрительно подмигнула. — Тебе нельзя перевозбуждаться!

— Нет, я не могу лежать смирно и не перевозбуждаться, пока не узнаю! — капризно надула губки гвентянка. — Это же так волнительно!.. Такие события!.. И опять, как всегда, женщины остаются за бортом только потому, что они — женщины! Лекарь, ответь же мне, пожалуйста, не молчи, как ваши садовые истуканы!

— Я… да… мне пора идти… очень срочное дело… я вспомнил… вдруг… — невпопад и сбивчиво затараторил Фикус, не глядя гостям в глаза, подхватил саквояж, и с таким видом, точно ожидал, что его вот-вот начнут бить, проворно попятился к двери. — Я… доложу его величеству Тису о состоянии ее высочества… сообщу о предписанном лечении… незамедлительно… засим откланяюсь… был счастлив услужить… оказаться полезным… до свидания… ваши величества… ваши высочества…

Заведенная за спину рука знахаря резво нащупала ручку, дверь распахнулась перед ним и через секунду прикрылась, мягко щелкнув язычком замка.

В комнате на несколько мгновений повисла задумчивая тишина.

— Если бы я замахнулся на него топором, он вряд ли выскочил бы быстрее, — дивясь, первым нарушил молчание Олаф.

— То, что он не… — заговорил было Иванушка, но супруга его опередила.

— Кириан, солнце наше поэтическое, — ее взгляд нашарил среди товарищей пристроившуюся на кресле у окна насупленную фигуру. — Твоя лютня с тобой?

— Всегда со мной, — любовно погладил менестрель изысканный подарок калифа взамен погибшей под развалинами в Шатт-аль-Шейхе.

— Пожалуй, мы все были бы сейчас не прочь послушать что-нибудь задушевное, продолжительное и экспрессивное, — мечтательно закатила глаза Сенька, и едва уловимая шкодная ухмылка прошмыгнула по ее губам и пропала.

Бард, готовый уже с негодованием отказаться, ссылаясь на дюжину причин, среди которых не последнее место занимало утреннее побоище и отсутствие еды уже в течение нескольких часов, насторожился.

— Ну, если вашему высочеству очень желается?..

— Чрезвычайно, — обворожительно улыбнулась царевна и как бы невзначай оглядела гобелены и занавеси на стенах апартаментов — по которым минутами ранее метался взор атлана. — Превзойди сам себя, Златоуст — такой благодарной аудитории у тебя еще не было, клянусь.

— Баллада о Сколопендре и Дихлофосе подойдет для услаждения слуха моей разборчивой публики? — деловито поинтересовался менестрель, подвигая кресло поближе к кровати принцессы и собравшемуся вокруг нее военному совету.

— Именно ее я и хотела попросить! — просияла Сенька.

— И пусть враги опасаются… — ухмыльнулся в кулак Агафон, имевший однажды возможность прослушать сие бессмертное творение Кириана от начала до конца.

Миннезингер тонко улыбнулся, пробежался умелыми пальцами по струнам, возвращая на место загулявшие тона и полутона, откашлялся — и грянул:

— Премудрость твоя, о дева, чей разум подобен булату, сомнению подвергаться не может, но за что нам, бессчастным, после всего, что уже стряслось, еще и это?.. — заморгал калиф и жалобно скосился на барда, самозабвенно заливающегося певчей вороной в брачный период.

— Это не нам, — оказался более прозорливым волшебник. — Сима боится, что нас подслушивают — видел, как лекарь глазами по стенкам стрелял?

— Выйти и разгромить всех соглядатаев… то есть, этих… — отряг гневно стиснул рукоять любимого топора, порылся в голове в поисках соответствующей пары глазастому слову, не нашел, плюнул и продолжил как мог: — …подслушатаев… к Хель и в преисподнюю!

— Не найдешь, где прячутся, — грустно, но решительно отмела предложение Сенька — словно сама только что рассматривала такой вариант.

— Агафон по стене из посоха шарахнет — сами быстро найдутся! — не сдавался конунг, разъяренный одной возможностью подобной низости со стороны Тиса.

— Разнести полдворца, перебить тех, кто не успеет убежать, остальных — ловить и допрашивать? — скептически усмехнулся маг.

— Точно! — обрадованный пониманием, заулыбался Олаф.

— Так нельзя, — строго нахмурился Иван.

— Почему? — насупился в ответ отряг. — Им так можно…

— Они дома, — принимая правила игры, пожала плечами Серафима.

— И что это значит? — упрямо отказывался понимать рыжий конунг.

— Это значит, что «всем по башке, а Тису — три раза» оставим в качестве запасного варианта, — несколько неохотно признала царевна. — И вообще, пока не кончилась балда… баллада, в смысле… какие будут другие предложения по дальнейшим действиям?

Напоминание о том, что кроме разнесения дворца по камушку было нужно делать еще что-то, моментально успокоило воинственные настроения и опустило боевой дух отряда ниже погреба.

— Наверное, Тис прав… — угрюмо вздохнул Иванушка. — Нужно лететь к Адалету…

— Но мы не можем лететь к нему с пустыми руками! — пылко вскричал калиф.

— Лететь, и не попытаться выяснить, кто и где внебрачная дочь Дуба?.. — возмущенно подскочила на кровати принцесса, но тут же была уложена обратно суровой Серафимой — на случай, если подслушатаи все же окажутся еще и соглядатаями.

— …И что стало с дедом Дубом? — нахмурился отряг.

— …И кто убил конюха, — добавила Сенька.

— А с чего, о разумная дева, ты взяла, что его убили? — настороженно прищурился Ахмет.

— Место раны, — немногословно пояснила она. — Фикус прав: чтобы при падении получить рану на темечке, он должен был грохнуться с сеновала строго вертикально, как бревно. Значит, его стукнули. Почему — понятно и так. Но кто?

— Кто?.. — лицо Ивана потемнело. — Кому выгодно, конечно!

— Ну, Тис… кабуча старая… подсуетился… — скрипнул зубами волшебник. — Бастард наследует королю… В первый день побоища никто об этом не вспомнил. Кроме него, конечно. Ну и, может, самого Каштана… на свою голову…

— Но тогда мы должны срочно отыскать дочь Дуба — она ведь есть, иначе бы знахарь не отказался нам отвечать! — горячо воскликнул царевич.

— Если Тис уже не нашел ее, — оптимистично прошелестел с изножья кровати Масдай.

— Кабуча!!!.. — стиснул на посохе пальцы чародей, и под потолком разрываемым шелком затрещали мелкие синие молнии.

— Спокойно! — торопливо призвала Сенька, хотя, судя по ее виду, спокойствие сейчас числилось последним в списке испытываемых ею эмоций. — Может, Тис еще и не виноват.

— А кто, кроме него?! — возмущенно, точно это его, а не подлого советника обвинили в убийстве, подскочил лукоморец.

— Ренегаты, — неохотно выдавила Серафима.

— Рене…гаты?.. — нервно пискнула Эссельте и впервые за всё утро и вправду стала похожа на больную. — Но разве они не сбежали… после убийства Дубов?..

— Могли не сразу сбежать, — сумрачно вздохнула царевна, — а сперва пройтись по бастардам. Иначе резня во дворце не имела смысла.

Значение ее предположения опустилось на компанию подобно самой большой и самой тяжелой на Белом Свете могильной плите.

— Значит, все остальные наследники Дуба — тоже на их черной, как кишки вишапа, совести? — угрюмо нахмурился Ахмет.

— Есть такой вариант… — вздохнула Сенька.

— К-кабуча… — только и смог произнести сакраментальное Агафон.

Военный совет сумрачно притих, осмысляя перспективы — вернее, полное их отсутствие.

душераздирающе выводил Кириан, раскачиваясь всем телом и полуприкрыв глаза, и только осознание того, что тисовым подглядатаям и подслушатаям, не привыкшим к вокалу и репертуару Златоуста, сейчас хуже раз в девяносто с половиною, удерживало руки друзей в стороне от горла менестреля.

— Ну, так что будем делать? — нарушила затянувшееся молчание Сенька. — Время идет.

— Идет, как тать, крадя кусочки жизни… — рассеянно пробормотал калиф.

— Как насчет пойти к Тису и открыть путь к трону какой-нибудь другой династии? — воинственно набычился Олаф.

— А смысл? — прошуршал Масдай.

— Чувство глубокого удовлетворения? — предположил конунг.

— Нет, мы не можем убивать правителя чужой страны только потому, что он этого заслуживает! — решительно — но, скорее, из чувства политкорректности, нежели от души, возразил Иванушка. — Его нужно судить. А для этого — собрать доказательства…

— А для этого у нас нет времени, — скучным голосом напомнила его супруга, и царевич притих.

— А я полагаю, что каким бы негодяем не оказался этот лукавый податель советов, наказание его нужно отложить, — поднял взгляд от полы шелкового бурнуса калиф, — потому что в первую очередь необходимо отыскать Наследницу, где бы она ни была.

— Как? — воззрился на него Агафон.

— Если бы мы могли свободно ходить по дворцу, это выяснить было бы легче легкого… — без энтузиазма протянула Сенька.

— А кто нас не выпустит? — грозно приподнялся отряг, и вся его коллекция топоров приглушенно, но радостно звякнула, предвкушая работу.

— Выпустить-то, может, и выпустят, — пожала плечами царевна. — Но вот разговаривать вряд ли с нами кто-то будет. Не сомневаюсь, что Тис уже об этом позаботился.

— Значит, будем разговаривать с тем, кто с нами разговаривать будет, — просто сказал Иван.

— С кем это? — заинтересованно глянули на него друзья.

— С самим Тисом, — сурово сдвинул он брови. — И на этот раз ему лучше рассказать нам всю правду.

— Правду… Ах, правду… Вы хотите правду… — тяжело сощурившись за сплетением тонких пальцев, Тис навалился всем телом на край стола, оперся на локти и замолк, беззастенчиво разглядывая незваных визитеров.

За плечами его на этот раз стояли не офицеры, но два старика в темно-зеленых балахонах с золотыми королевскими гербами на плечах, и взгляды их по дружелюбности смело могли посоперничать с прожигающим взором короля. Между стариками легкой дымкой висела, подрагивая и переливаясь крошечными искорками, тонкая голубоватая сеть. И не было ни малейшего сомнения, кого она должна была накрыть в случае размолвки или демонстрации темперамента, подобных утреннему. От одного ощущения ее присутствия у Иванушки бегали по коже мурашки, а волосы норовили встать дыбом. Быстрый косой взгляд на напрягшиеся мускулы Олафа и нервно играющие желваки Ахмета показали ему, что в своей реакции на неизвестное заклятье он был не одинок, и лишь подчеркнуто-безмятежное выражение физиономии Агафона придавало ему спокойствие, необходимое для переговоров с новоявленным королем атланов.

— Ваше величество должны понимать, насколько важной является наша миссия, — снова заговорил Иван, тщательно стараясь не думать о мерцающей сети и о том, что он сейчас хотел бы сделать с этим высокомерным, наглым и уверенным в своей безнаказанности казнокрадом-узурпатором. — И поэтому мы желаем подчеркнуть еще раз, что внутренние дела королевства и вопросы престолонаследия имеют для нас второстепенное, или даже третьестепенное значение. Самое главное сейчас для нас… и не только для нас — но и для вас, для них, — распаляясь, он горячо кивнул в сторону придворных волшебников, — да для всего Белого Света! — найти пятого Наследника… или Наследницу… и поспешить к месту встречи с его премудрием магом-хранителем Адалетом.

Издевательская усмешка прозмеилась по губам Тиса, да так и прилипла.

— Старые страшные сказки про Гаурдака и конец света… или как там ваш премудрый старец именует грядущее пришествие этого линялого пугала для детей? Грядущее каждый год на протяжении последней тысячи лет, если я не ошибаюсь, молодые люди? А иногда и несколько раз в году?

— Но на этот раз всё совершенно точно! — не выдержал отряг.

— Он это каждый раз говорит, — насмешливо отмахнулся король. — И вообще, я полагаю, что в Гаурдака не верят теперь даже малыши, которых матери пугают, чтобы те съедали всю кашу.

— Плохо пугают, — набычился Олаф.

Гвардейцы у окон и стен схватились за мечи и арбалеты.

— О, без сомнения! — закинул голову и искренне расхохотался Тис. — Если бы съесть кашу с рассказкой про Гаурдака меня заставлял кто-нибудь вроде вас, ваше величество, я бы пообещал питаться только ей до конца жизни — и, клянусь, сдержал бы обещание!

— Как насчет пообещать питаться до конца жизни чем угодно, и просто рассказать про наследницу Дуба? — ласково улыбнулась Серафима.

— Дались вам сегодня страшные сказки, ваше высочество… — вновь посерьезнел и брезгливо поморщился атлан.

— Почему страшные? — недоуменно поднял брови домиком Ахмет.

— Потому что особа, которую вы вздумали сейчас искать, уже недели три как покоится на городском погосте, — терпеливо вздохнул Тис.

— Так ты уже и её!.. — взревел было конунг, рука его метнулась к топору, сеть взмыла к потолку, мечи выскользнули из ножен, посох вспыхнул пронзительной синевой…

Резкий удар сенькиного локтя под ребра успел оборвать тираду, после которой надо было или предъявлять доказательства, или пробиваться из кабинета и дворца с боем.

— Вы уже и ее обнаружили, хотел сказать наш друг, — галантно улыбаясь, пояснила царевна. — Невероятная расторопность и забота о соблюдении закона просто поражает его и всех нас!

— И откуда упала она? — отряг угрюмо зыркнул на Тиса из-под рыжих бровей.

— Я не знаком с подробностями ее смерти, но, кажется, с причала, — холодно проговорил король, обвел неприязненным взором гостей и подал знак атланам.

Мечи вместе с сетью медленно вернулись на места, посох Агафона так же медленно потух, снова превращаясь в ничем не примечательную с виду палку, и горячая международная напряженность повторно плавно перетекла в состояние холодной войны.

— После трагической гибели их величеств и неожиданной кончины бастарда Каштана первым и единственным вопросом, интересовавшим меня, как вы понимаете, было наличие других бастардов, — подчеркнуто ровным голосом заговорил Тис, и единственным признаком пережитого — или переживаемого волнения были его пальцы, непроизвольно то сводящиеся в замок, то расплетающиеся и соприкасающиеся кончиками.

— Понимаем, — абсолютно искренне подтвердил Иванушка.

— Ну, так вот. Я и мои доверенные лично опросили придворных и прислугу, архивариусы подняли свои бумаги — хотя как раз это-то ничего и не дало… Но в конце концов, всеобщими усилиями мы всё же нашли еще одну Наследницу. По слухам и домыслам, абсолютно бездоказательным, заметьте! — кухарка Вишня была внебрачной дочерью короля. Естественно, как лицо, самое близкое к его не в добрый час покойному величеству, я тут же бросился на кухню, потом в ее комнату… Кухарки не было нигде, и никто не мог сказать, куда она подевалась. Я приказал страже отыскать ее незамедлительно, перевернуть вверх дном весь дворец, весь город, всё королевство, если понадобится!.. Но не понадобилось. Дня через три портовое начальство доложило, что в затоне найдено тело неизвестной женщины. Тело и лицо ее… простите за неприятные подробности… были попорчены рыбами и раками… но ее приятельницы по одежде и кольцу опознали Вишню. Уже знакомый вам лекарь Фикус научно подтвердил, что бедняга упала в воду, захлебнулась и утонула.

А вот это был конец.

Антигаурдаковская коалиция стояла потрясенная и обескураженная, не в силах не то, что задавать вопросы, но и обменяться взглядами.

Ниточка — единственная ниточка, связывавшая их с последней надеждой, оборвалась в их руках и уплыла по течению Атланы, как осенняя паутинка.

Если Тис говорит, что последняя Наследница мертва…

Ему в этом вопросе можно доверять.

— Если я удовлетворил на сегодня ваше любопытство, милостивые государи и государыня?.. — учтиво склонил голову король, и гвардейцы за их спинами как по команде шагнули к дверям и распахнули тяжелые дубовые створки.

Друзья переглянулись беспомощно, пытаясь продумать если не выход из безвыходной ситуации, то хотя бы свои дальнейшие действия…

Ходить по дворцу и городу, опрашивая людей, не имеет ли кто сведений про какого-нибудь королевского бастарда? Но после двух похорон за несколько дней на бастарда укажет разве что его враг… которого тоже еще надо найти… И сколько на это уйдет времени?..

И где гарантия, что найденный человек — или люди — будут действительно потомками Дуба? Цена сомнений и ошибок в этом вопросе может быть слишком высока.

Конечно, про истинность Наследников, или хотя бы о том, где их искать, и остались ли они вообще, можно будет спросить у горных демонов, их друзей… Но всё ли они еще там живут, и если да, то как вызвать их из обители под толщей скал? Обычно они обращают внимания на людей не больше, чем сами люди — на мух, ползающих по крыше их дома…

А если деда и внука на старом месте не окажется?

Даже не погруженный — утонувший в гнетущих раздумьях Иван не сразу расслышал, что Тис заговорил снова.

— …но, конечно, выбор остается за вами: спешить к его премудрию Адалету или отдохнуть в нашем гостеприимном городе хоть денек, прогуляться по его улицам, осмотреть достопримечательности. Поющие фонтаны — каждый час новая песня, репертуар обновляется раз в неделю… Музей становления королевства — с панорамой семи битв, все фигуры оживляются двадцатью магами-аниматорами… Бои големов — очень популярное развлечение, правда, в основном, у среднего класса и ниже, но прибывающие впервые купцы и посланники считают их весьма оригинальными тоже… И, кстати, не забудьте побывать в порту — просто невероятно, какие огромные суда приходят к нам после углубления фарватера на отрезке всего в полтора километра! Вы не поверите, сколько магов в течение трех месяцев поработало над этой, казалось, пустячной задачей! И сколько это стоило казне… Уверен, что на эту сумму можно было бы обставить деревянной мебелью все портовые кабаки!

— Что?.. — растерянно сморгнул Иванушка.

— Я говорю, что если вы останетесь отдохнуть на день-другой после дальней дороги, то не пожалеете ни о секунде потраченного времени, — несколько суше повторил приглашение задетый невниманием Тис. — В конце концов, день туда — день сюда при ваших обстоятельствах не решает ничего, а отдых после долгого пути — вещь незаменимая.

Иван оглянулся на товарищей, поймал их угрюмые взоры, полные невысказанных мыслей, а больше — обвинений, и вежливо покачал головой:

— Благодарим за предложение, ваше величество, но…

— Но вы не представляете, с каким интересом и желанием мы готовы воспользоваться предоставляемой возможностью! — с цветущей улыбкой вынырнула из-за его спины царевна. — Всегда мечтала осмотреть ваш чудесный город — ведь ему еще и ста лет нет, а сколько уже удивительных построек, чудесных зданий, монументов и даже скверов! И мои друзья тоже горят от нетерпения!..

— Сеня!.. — ошарашенно вытаращил глаза лукоморец.

— Даже мой суровый супруг как-то упоминал об этом, хотя дела и обязанности постоянно отодвигают приятные моменты путешествия! — лицо Серафимы лучилось невинной радостью и восторгом, освещая мрачноватый кабинет монарха Атланды.

И даже настороженные чародеи за спиной короля, проинформированные о степени опасности каждого из бойцов маленького отряда, почувствовали себя виноватыми перед такой искренней и бесхитростной девушкой.

— О светоч мудрости, но…

— Ахмет, не будь таким нетерпеливым, — капризно скривила губы царевна. — Гаурдак от нас никуда не денется… или мы от него… а подобная возможность предоставляется иногда раз в жизни! Разве это не прекрасно — путешествовать по Белому Свету, узнавать про другие народы, про их культуру и диковинные обычаи!

— Ну… если ты так полагаешь… — развел Амн-аль-Хасс пухлыми руками, соглашаясь[94].

— Значит ли это, что ваши величества и ваше высочество принимают мое приглашение?

Иванушка мог бы поклясться, что в голосе Тиса прозвучало не только удивление, но и облегчение, и в честной душе его моментально вспыхнула непрошенной искрой неприязнь: «Думает задобрить нас… подлизаться… минуты бы лишней здесь не оставался!.. Надеюсь, Сеня знает, что делает».

— Принимают, принимают, — с преувеличенным энтузиазмом кивнул Олаф, за несколько недель научившийся полагаться на хитрость и чутье лукоморской царевны, и даже попробовал изобразить на зверски нахмуренной физиономии умиротворение и простодушие[95].

— Но у нас есть одна просьба, ваше величество, — будто спохватившись, Серафима вскинула на короля озабоченный взгляд.

— Да, конечно, любая, вы мои гости, — расползлась по бледному лицу галантно-непроницаемая улыбка придворного со стажем.

— Ее высочество Эссельте хотела бы присоединиться к нам, я это знаю совершенно точно, — заговорила было царевна, но нерешительно смолкла, точно в ожидании отказа.

— Я был бы только рад, — дружелюбно сообщил король и устремил на гостью выжидательный взгляд: что дальше?

— Но, видите ли вы, ваше величество… дело в том, что ее состояние вызывает у нас опасение… — продолжила Сенька. — Поэтому, если бы было возможно отправить с нами… вернее, с ней, вашего самого лучшего и самого опытного придворного знахаря, во избежание неприятных неожиданностей, так сказать… ну, вы понимаете…

Тис понял.

— И я даже догадываюсь, кого вы имеете в виду, — улыбка его неуловимым образом потеряла даже ту немногую любезность, которую ему удавалось вкладывать в нее до сих пор.

— Ваша проницательность иногда просто пугает меня, — сконфуженно зарделась Серафима.

Король усмехнулся.

— Ваше высочество мне льстит. Насколько мне известно, у вас есть кого бояться, кроме раненого усталого старика.

— Так значит, лекарь Фикус станет сопровождать ее высочество Эссельте Златокудрую в прогулке по Атланик-сити? — поставил вопрос ребром лукоморец, потеряв терпение от придворных маневров, всё больше напоминавших ему танец с саблями.

— Да, конечно, — искусно скрыв усмешку в адрес нетерпеливой юности, кивнул Тис. — Ему передадут мой приказ, и он присоединится к вам — как лекарь. Гидом же выступит мой сын, принц Рододендрон. Если бы не болезнь, я сам был бы счастлив познакомить вас со столицей моего королевства, но увы…

— Доброта вашего величества не знает границ, — с благодарностью сложил на груди руки калиф.

— Как говорил мой дед, иногда даже очень маленькое проявление доброты может иметь очень большие последствия, — куртуазно склонил в ответ голову король. — Желаю приятной прогулки.

Приятная прогулка началась сразу поле обеда.

Еще в столовой комнате — небольшом, увешанном натюрмортами и сценами охоты зале — антигаурдаковской коалиции был представлен молодой человек лет двадцати пяти, со светлыми волосами до плеч, серыми глазами и надменной физиономией, которой он время от времени, словно спохватившись, старался придать любезное выражение. Попытки его вознаграждались успехом, как правило, минут на пять, не больше, а потом тонкие и правильные черты его как-то незаметно, сами собой возвращались в более привычное им положение.

Улыбка на тонких, снисходительно изогнутых губах атланского принца расцветала широко и привольно при виде лишь одного человека из дружной компании, но и ту каждый раз он спешил упрятать за краем бокала или поднесенной ко рту вилкой[96].

И только при взгляде на Эссельте в отстраненно-насмешливых глазах наследника престола появлялось нечто, похожее на неподдельный интерес.

Когда трапеза была окончена, гости и хозяин вышли во двор, где их уже ожидала открытая коляска, конюхи с оседланными конями в поводу и Фикус. Королевский медик теребил в руках походный саквояж со снадобьями и нервно переминался с ноги на ногу — то ли готовый по малейшему сигналу бежать впереди кавалькады, то ли в противоположную сторону.

Но сигнала не поступило, и с видом великомученика лекарь взгромоздился на шелковые подушки между Серафимой и Кирианом напротив принцессы — и пренебрегшего приготовленным для него жеребцом Агафона. Примеру друга едва не последовал Олаф, но последней каплей, удержавшей его от этого решения, стала язвительная ухмылка Рододендрона, хоть и дипломатично — и очень благоразумно — обращенная к розовым кустам вдоль дороги.

Крякнув решительно, словно шел на абордаж, а не на конскую спину, отряг водрузился в седло, поправил топоры за спиной и по бокам, ободряюще похлопал по холке едва не присевшего коня[97] и гордо приосанился:

— Ну, и где тут ваши эти… доско…примечательности?

Губы Рододендрона предательски дрогнули и сжались.

— Надеюсь, ваше высочество, мы поедем не торопясь, чтобы успеть насладиться видами Атланик-сити? — поспешил с вопросом Иванушка, стремясь оградить друга от дальнейших испытаний, а принца — от тяжких телесных повреждений, случись его улыбке прорваться сквозь напряженную гримасу задумчивости.

— Да, конечно, ваше высочество, — шумно выдохнул сын Тиса, сосредоточенно изучая луку седла. — Если бы время позволяло, я показал бы вам весь город, до последнего его уголка и закоулка, чтобы вы могли ощутить его дух и обаяние, но, увы и ах… Поэтому вашим глазам предстанет только самое удивительное и примечательное, хоть понаслышке, да известное всему миру.

Иван с грустью пришел к выводу, что он ко всему миру не относится, так как не только понаслышке, но и даже после пребывания в Атланик-сити никаких интересностей в нем не нашел.

Но принца Атланды такие мелочи, как молчащий гость, не остановили, ибо перед возможностью похвастаться любимым городом, в одночасье ставшим его собственностью, мало бы кто устоял.

Рододендрон исключением не был.

По его знаку кучер прищелкнул кнутом над спинами двух белых лошадей — под цвет золотой коляски, инкрустированной шпоном снежного дерева — и кавалькада тронулась, готовая к получению новых знаний и впечатлений.

— Страна, как и город, зародилась около ста лет назад, и с тех пор выросла, нашла свое место в мире и возмужала. Но богатейшие залежи железной и медной руды самого высокого качества попали в руки наших предков не так легко… — заговорил как заправский экскурсовод наследник короны.

И впервые за все сорок минут их знакомства лицо его выражало не усталую снисходительность взрослого к куче неразумных ребятишек, но настоящую гордость.

Мягко постукивая колесами по булыжной мостовой, королевский экипаж выкатился из ворот на проспект перед дворцом и повернул направо. За ним последовали и всадники — Олаф и Ахмет у правого бока, принц с Иваном — у левого.

Роскошные экипажи с разряженными дамами и бравые кавалеры на вороных жеребцах с крашенными белым гривами и хвостами неспешно двигались по широкой улице двумя встречными потоками. Седоки, пассажиры и пестро одетая публика на тротуарах то и дело весело перекликались, раскланивались и обменивались приветствиями[98].

От ярких костюмов праздных гуляк на фоне многокрасочных мраморных стен рябило в глазах. Полуденные солнечные лучи отражались от позолоты карет и начищенных до блеска медных барельефов и кариатид на фасадах дворцов, рассыпались на слепящие искры в струях фонтанов и игривыми бликами плескались на воде их мраморных чаш. Глухой перестук колес и звонкий — копыт сливался с беззаботными голосами и смехом в неровный гул, причудливым радостным эхом кувыркавшийся между каменными стенами, каменной мостовой, каменными оградами и каменными арками и виадуками города, и друзьям иногда начинало казаться, что это не люди, но сам Атланик-сити разговаривает, смеется и дышит. Что холодная плоть гранита, булыжника и мрамора, вырванная когда-то каменотесами у Красных гор, оживает под прикосновением атланов, ставших ее кровью, душой и духом.

— Неплохо, — разглядывая проплывавшие мимо тротуары и дома, Ахмет склонил набок прикрытую походной куфьей голову. — Но зелени маловато.

— Маловато?!.. — изумленно расхохотался Рододендрон. — Многовато, вы хотели сказать, ваше величество?

— Нет, ваше высочество, я хотел сказать «маловато», и сказал «маловато», — калиф недовольно прищурил на принца подбитый глаз.

— Тысяча извинений, ваше величество, — завитые локоны на мгновение закрыли склоненное в театральном жесте раскаяния лицо наследника Тиса. — Но, очевидно, вам и вашим друзьям неизвестно, что на земле Атланды, скудной и каменистой, деревья не растут вовсе. Максимум — низкие корявые кусты, и то не везде. Поэтому все деревья, что вы видели в королевском парке и на улице, были привезены из дальних краев, причем вместе с землей, чтобы они могли расти как у себя дома.

— Но… сколько земли нужно, к примеру, дубу! — ошеломленно округлила глаза Эссельте. — А какая яма?.. Я читала, что корневая система дерева по величине равна его кроне!

— Вот теперь вы понимаете всю сложность проблемы озеленения Атланик-сити? — галантно улыбнулся Рододендрон. — Поэтому дерево — и деревья — так редки в нашем королевстве, и ценятся дороже многих металлов, почти наравне с золотом, платиной и аль-юминием, а наши родители называют детей в честь деревьев. Если за оградой какого-нибудь дома вы увидите сад, или приметите дерево у входа, знайте, что здесь живут чрезвычайно обеспеченные люди. Отсюда же — каменные стражи деревьев в нашем парке: Дуб Первый относился к молодым саженцам чрезвычайно трепетно.

Путешественники вспомнили королевскую приемную, обозванную сгоряча дровяным складом, сломанную черемуху и устыдились.

— Но древесину ведь можно доставлять не только обозами, но и по реке, — при словах «редки» и «ценятся» практичный ум Сеньки тут же начал разработку коммерческого проекта.

Гаурдак Гаурдаком, а торговля по расписанию.

— Да, можно, но если учесть еще и то, что все продукты мы тоже вынуждены завозить из-за границы, а Атланка в верхнем течении недостаточно полноводна, чтобы принимать большегрузные барки… — принц сокрушенно развел руками, — то выбор купцов — и покупателей — всегда оказывается в пользу еды, а не украшений.

— Значит, у Атланды совсем нет своих продовольственных запасов? — озабоченно нахмурился Иван.

Рододендрон пожал плечами.

— Полагаю, на складах хранится еды месяца на два. Но если вдруг у наших поставщиков приключится неурожай, или война, или еще какая напасть, то атланы могут или выйти из шахт, кузней и плавилен и заняться земледелием, осваивая степные земли, или — если дело к лету — заняться охотой.

— На караваны с продовольствием, идущие мимо? — предположил Кириан.

— На менестрелей, несущих всякую чушь, — ласково улыбнулся принц. — А когда таковые повыведутся, то на саблезубых козлоногов.

— На… что?.. — недоуменно склонил голову набок чародей, думая, что ослышался.

— На саблезубых козлоногов, — старательно повторил наследник короны. — Это такие хищные овцы с маневренностью горной козы. Не деликатес, но есть можно. Зимой они живут в горах, питаясь носоглотами, но к весне самки — носоглотки — зарываются в камень откладывать и высиживать яйца, самцы уходят за ними, и козлоноги спускаются в степи — выводить свое потомство. При этом они отбрасывают клыки и питаются травой. До поздней осени, пока молодые и старые носоглоты не вернутся из-под каменной толщи.

— Чрезвычайно познавательно!.. — дивясь, покачала головой гвентянка, силясь — и понимая, что не может — представить себе ни хищных овец, ни их продукты питания.

— О, кстати, о познавательности! — спохватился Рододендрон. — Я же был должен рассказывать об истории страны, а не об ее продовольственных трудностях!..

Чтобы перекрыть уличный шум и быть услышанным не только теми, кто находился рядом с ним, но и дальним концом аудитории, ему теперь приходилось кричать едва ли не в полный голос, склоняясь при этом почти над самыми пассажирами. Но даже это не смогло остановить его от вдохновенного пересказа событий лет давно минувших.

— …отец Дуба Первого и его приверженцы — переселенцы из изгнавшей его род Сикандры наткнулись на это суровое, но прекрасное место… — оживленно жестикулируя свободной от поводьев рукой, рассказывал он в опасном полунаклоне, от одного вида которого отряг нервно хватался за луку седла обеими руками.

— …И то, что тут разбивали свои станы дикари, рыскали горные демоны и охотились трехголовые Змеи, соскучившихся по оседлости скитальцев не остановило. Это была великая эпоха, время фантастических свершений и триумфов, и я счастлив, что и мои предки заняли не последнее место в пантеоне героев. Мой прадед Ясень Молотобоец сражался с демонами рядом с самим Дубом и, как гласит семейная легенда, в одном из сражений единолично раздробил три десятка! — голос Рододендрона торжественно возвысился, перекрывая на несколько мгновений даже гул людной улицы.

— С дуба падали листья ясеня… — пробормотал Кириан, вдоволь наслушавшийся от Ивана и Агафона описаний горного демона в расцвете сил, и добавил невинно — в порядке пояснения своей мысли: — Ничего себе, ничего себе…

Волшебник и Серафима прыснули.

Принц, не расслышавший комментария, но догадавшийся о его сути, вспыхнул, скрипнул зубами, рука его сжалась в кулак…

— А сколь велика была армия демонов, ваше высочество? — обезоруживающе вскинула на него голубые глаза Эссельте, и взбешенная гримаса Рододендрона сама по себе растаяла и перетекла в любезную ухмылку.

— Пока ваш стихоплет не вмешался со своей туповатой остротой, ваше высочество, я собирался сказать, что всего их было десять тысяч — огромных кровожадных тварей.

— Горные демоны не едят людей, — не задумываясь о последствиях, автоматически проговорил Иванушка. — А всего их на Белом Свете — несколько десятков маленьких семей.

— А вам откуда известны их кулинарные пристрастия и популяция? — насмешливо прищурился сын Тиса.

— Я…

— Мы читали «Регистр монстров» Мэрхенвальда, — нашел, что соврать чародей, быстрее, чем Иван — как рассказать правду.

— Никогда не слышал о таком! — фыркнул принц, презрительно запрокидывая белокурую голову. — Эти иностранцы обожают писать о том, о чем представления не имеют!

— То есть, дерево правды произрастает лишь на листах фолиантов атланских летописцев? — витиевато уточнил калиф.

— Именно. Иноземцы пристрастны и поверхностны, и лишь атлан может правдиво рассказать о своей истории. Но, кажется, мы отклонились от темы. Простите вашего покорного, но не в меру глупого и болтливого слугу, — и Рододендрон, смиренно склонив голову, кивнул на Кириана.

Тот собирался что-то ответить — Сенька прочла это по глазам — и поторопилась показать исподтишка менестрелю кулак.

Поэтому гневно-ядовитый экспромт в адрес высокородного выскочки услышали только сидящие ближе всего к нему Агафон и Фикус:

Но столь ограниченная аудитория настроения Кириану не повысила тоже, и остаток пути до музея битв друзьям пришлось терпеть не только выспренное славословие атлана, но и кислое недовольство барда.

И не иначе, как от этого, у Эссельте постепенно разболелась голова.

Когда гости поднимались по ступеням к залу с первой панорамой, гвентянка покачнулась, точно оступилась, и ухватилась за руку Серафимы. На встревоженные вопросы спутников она, легкомысленно улыбаясь, отшутилась, и даже проделала несколько танцевальных па под осуждающим взглядом лекаря и заинтересованным — принца. Но едва первые фигуры — гвардия молотобойцев в бордовых доспехах и с молотами, которые одобрил бы даже Рагнарок, двинулись к перевалу, где их уже поджидал отряд горных демонов, как принцесса тихонько простонала и вцепилась в предплечье Фикуса.

— Что с вами, ваше высочество? — одно и то же восклицание вырвалось одновременно из уст наследника короны Атланды и его слуги.

— Мне… что-то нехорошо… — пробормотала Эссельте и впилась в рукав знахаря еще крепче. — Перед глазами все плывет… когда голову поворачиваю… Я бы… присела сейчас… на свежем воздухе…

— Мы выходим! — решительно нахмурился Рододендрон и повелительно возвысил голос, перекрикивая музыку. — Эй, кто там! Прекра…

— Нет-нет, что вы, ваше высочество, не стоит так тревожиться, это всего лишь спертый воздух, всё будет хорошо!.. — замахала на него свободной рукой принцесса. — Не нужно прерывать показ такой увлекательной истории! Мои друзья с удовольствием посмотрят представление!

— Реконструкцию, ваше высочество, — вежливо поправил венценосный патриот.

— Да, и реконструкцию тоже, — рассеянно кивнула принцесса, томно поднося ладонь ко лбу, и все занудство моментально слетело с атлана, уступая место беспокойству.

— Если вашему высочеству дурно, мы можем вернуться во дворец!

— Нет, что вы, совсем нет! Не настолько дурно, я хотела сказать…

— Мы с Эссельте и вашим лекарем, если никто не против, выйдем, присядем на скамеечке, — вступила в разговор Серафима. — А вы продолжайте смотреть. Вань, запоминай, потом расскажешь.

— Можем даже показать в лицах, — подмигнул отряг. — Чур, я — горный демон!

— Не пойдет, — уже выводя гвентянку из зала, мотнула встрепанной шевелюрой Сенька. — По сценарию люди выигрывают.

Королевский лекарь потащился за гостьями с видом приговоренного к съедению ротой демонов. Даже не оглядываясь, затылком, он чувствовал на себе сверлящий взгляд наследника атланского престола и тоскливо гадал, а не гуманнее ли было бы и вправду отдать его на растерзание горным монстрам или даже Змеям.

Через пять минут и четыре огромных лестничных пролета девушки и атлан вышли из-под купола гигантского — с лукоморскую ярмарочную площадь — музея, и не спеша направились в прилегающий скверик, где вокруг медного фонтана хороводом расположились литые скамьи, кованые деревья и развесистые латунные фонари.

— Вашему высочеству необходимо прилечь и закрыть глаза, — отважно заговорил Фикус, едва монаршьи дочки пристроились на нагретой солнцем чугунной скамье. — Поэтому я бы рекомендовал немедленно перейти в карету.

Сенька метнула косой взгляд в сторону их снежно-золотого ландо с задремавшим кучером на высоких козлах, и согласно кивнула.

— Да, конечно. Сейчас моя подруга отдохнет чуть-чуть, придет в себя — и мы непременно выполним ваше предписание, мастер Фикус.

— Я хотел бы, чтобы это произошло как можно скорее, — честно признался лекарь, сосредоточенно разглядывая оббитые носки своих сапог.

— Я тоже, — вздохнула царевна. — Поэтому, уважая наше время и ваше понимание момента, давайте не будем ходить вокруг да около, а просто выясним, почему вы солгали королю, когда опознавали злосчастную утопленницу.

— Что?! — отступил на шаг знахарь, брови его от возмущения и изумления поползли вверх, а короткие пухлые руки судорожно прижались к груди, точно Сенька нацелилась вырвать ему сердце. — Ваши высочества ошибаются, или кто-то злонравный нашептал им обидный поклеп на меня! Я, как придворный лекарь и покорный слуга его величества, не имел права ему солгать!

— Мастер Фикус, — Серафима терпеливо склонила голову чуть набок и сочувственно заглянула ему в глаза. — Я же не спрашиваю, имели вы на это право или нет. Я всего лишь хочу узнать, почему. Ну и, заодно, где сейчас Вишня и действительно ли она — наследница Дуба.

Доктор упрямо замотал головой.

— Нет, ваше высочество. Мне не хотелось говорить так… но вы ошибаетесь. Вишня умерла. Утонула. Упала с причала, ударилась о камни головой и захлебнулась. Готов подтвердить это как профессиональный лекарь любое количество раз. И состояла ли она в родстве с королем или нет, мне не известно. Простите, если я не смог помочь вам или обманул ваши ожидания…

— Но Фикус, миленький, пойми, что это не наша прихоть, мы понимаем, что теперь все кровные родственники прервавшейся династии в смертельной опасности, но мы ищем Вишню не ради любопытства, и не для того, чтобы предать ее в руки Тиса! — пылко подалась вперед принцесса и схватила за руку отступившего еще на шаг атлана. — Гаурдак восстанет через пять-шесть дней, и если все Наследники Выживших не соберутся вместе…

— Простите, ваше высочество, — мягко, но решительно вытянул куцые пальцы из ладошки Эссельте врач. — Я не знаю, для чего вы ищете покойницу, но позвольте сообщить, что ни в какого Гаурдака я не верю уже лет пятьдесят, равно как и в бубу подкроватного, и в подземного стрекалу, ворующего непослушных детей, и в тихогрыза, который прячется за раскиданными игрушками и поедает их… Если у вас имеются иные мотивы, которые вы не хотите раскрывать ничтожному костоправу — дело ваше, я не могу и не хочу претендовать на знание тайн сильных мира сего, долгая жизнь и крепкий сон мне еще дороги… Но и ради них я не могу сказать, что мертвый человек жив. И оживить его мне тоже не под силу.

— Но если Вишня так мертва, как ты пытаешься это представить, — вкрадчиво заглянула ему в глаза Серафима, — то отчего ты смутился и улизнул из комнаты, когда мы про нее спросили?

— Я?.. — Фикус вздрогнул и побледнел, и казалось, что еще секунда — и он снова побежит от них прочь…

— Да, — терпеливо кивнула Сенька. — Ты.

— Я… — лекарь замялся, бросая на лестницу музея панические взгляды, точно оттуда должно было появиться — и никак не появлялось — его спасение. — Я… Да, я смутился. Потому что я знал ее. Вишню. При жизни.

— Так ты, наверное, знаешь и про ее отца? — загорелись надеждой очи принцессы.

— Нет, не знаю, — снова замкнулся и попятился знахарь. — Всякое болтают глупые языки. Болтать не запретишь.

— И ты ее совершенно точно опознал? — лекарь не заметил, как Сенька оказалась рядом с ним и нежно, но крепко подхватила его под руку, пресекая на корню возможные демарши допрашиваемого. — Без сомнений?

— Без единого сомнения, — убежденно произнес атлан. — Это была она.

— Мы тебе не верим, — тихо, но твердо проговорила Серафима. — Ни единому твоему слову.

— Воля ваша, — нахохлился знахарь и сосредоточенно уставился на свои стиснутые в замок пальцы. — Я не могу указывать особам королевской крови, что им думать и кому верить.

— Ты знаешь, мастер Фикус, — задумчиво продолжала царевна, точно не слыша его, — у меня бабушка — колдунья. И я от нее кое-чему научилась.

— Не мне указывать… — снова начал было медик, но голос его на этот раз еле уловимо дрогнул.

— Например, я научилась от нее распознавать, когда мне говорят правду, а когда врут.

— Я — королевский лекарь. Я не имею права лгать… — монотонно и упрямо бубнил Фикус, не поднимая глаз.

Щеки его покрылись рваными красными пятнами, на лбу выступила испарина, пальцы беспокойно шевелились, словно он пытался помыть руки или стереть с них что-то невидимое…

Серафиме его стало жалко.

Наверное, эта Вишня была… или до сих пор… ему дорога.

Наверное, если кто-то узнает, что она не умерла, ей и впрямь грозит смертельная опасность.

Но если они не узнают, жива она или нет, и где находится, то смертельная опасность грозить будет уже всем — и не наверное, а точно.

Буба подколодный… или как он там… надо же такое придумать… Бедные маленькие атланчики…

Она хмыкнула, но тут же взяла себя в руки, отбросила шевельнувшееся с новой силой сочувствие и безжалостно продолжала, ощущая на себе и на лекаре смятенный и сострадательный взгляд принцессы, чувствующей и понимающей то же, что и она.

— Так вот, когда человек обманывает, колдунья… или ее ученица… — холодным ровным голосом выговаривала царевна, пристально глядя куда-то мимо его левого уха, — видят, как на его левое плечо садится брехун.

У Фикуса перехватило дыхание, голова его дернулась налево, словно выполняя армейскую команду…

Выдавая его с головой.

— Мастер Фикус. Мы клянемся, что никто из рода или придворных Тиса не узнает о Вишне ничего, — тихо, но твердо произнесла Серафима и заглянула врачу в опущенные глаза. — А еще мы клянемся, что Гаурдак — не шутка и не страшилка для детей. Дуба убили те, кто хочет возвращения Пожирателя душ на Белый Свет. Мы встречали их, они пытались покончить и с нами, но наш маг спас нас. Ваш Бересклет не смог сделать того же для своего короля и для себя. Но когда Гаурдак восстанет, то уже все чародеи вместе взятые не смогут его усмирить.

— Я не знаю, кто убил короля. Я не знаю, кто убил Вишню. Я не знаю, жива она или нет… — почти не соображая, что говорит, припертый к стене знахарь дрожал, но не сдавался.

Сенька мысленно взвыла, сжала кулаки, чтобы пальцы невзначай не сомкнулись на горле непреклонного медика, вскинула голову, лихорадочно отыскивая взглядом маячившее на юге черное облако, чтобы предъявить его в качестве доказательства, но высокие дома скрывали горизонт.

Кабуча… как нарочно!..

— Мастер Фикус, умоляем вас, скажите!!! — взмолилась гвентянка, чуя, что момент истины ускользает на глазах. — Это вопрос жизни и смерти! Нас всех! Мы не причиним ей вреда! Пока не поздно, мы заберем ее, и если она пожелает, то никогда не вернется сюда! Я могу предложить ей дом в королевстве моего отца, да любой из нас предоставит ей убежище в своей стране и скроет ее тайну, если она пожелает, я знаю! Пожалуйста!..

Борьба эмоций отразилась на одутловатом растерянном лице лекаря, и девушки затаили дыхание, боясь спугнуть удачу…

Но улетела она не от дыхания — от звука быстро приближающихся шагов и голосов.

— Ваши высочества, что происходит? — долетел до них удивленный вопрос Рододендрона.

Все трое обернулись, сознавая, какую странную группу они, должно быть, представляли сейчас для глаз возвращающихся из музея: царевна держит лекаря за одну руку, принцесса — за вторую, а цвет физиономии самого доброго медика наводит на мысли о хамелеоне, севшем на мухомор.

Понял ли сын Тиса, о чем шел разговор в его отсутствие или нет, но беспокойство на его лице сменилось в молниеносной последовательности настороженностью, подозрительностью и злорадством. Последнее — не иначе, как при виде кислых мин девушек.

— Вы… уже?.. — растерянно пробормотала Эссельте, отдергивая руки от доктора, словно тот превратился в горного демона.

— А вы? — ехидно улыбнулся принц.

Впрочем, и злорадство на его правильных чертах прогостило недолго, уступив место показному негодованию.

— Этот бездельник манкирует своими обязанностями? Хотел сбежать? Обидел вас? — грозно сошлись над переносицей брови принца, и он ткнул длинным тонким пальцем в пухлую грудь врача. — Не защищайте каналью, ваши высочества. Таких, как он, нужно держать в узде, чтобы знали свое место!

— Нет, что вы, ваше высочество, никто нас не обижал, мастер Фикус — душка!.. — растерянно защебетала гвентянка.

— Просто он настаивал, что должен привести сюда карету, чтобы Эссельте не возвращаться далеко, а мы его отговаривали — карете сюда не проехать через всё это нагромождение скульптур, фонтанов, скамеек и фонарей! — экспрессивно развела руками Сенька. — Моя подруга — не инвалид, она может самостоятельно пройти полсотни метров!

— Кто знает, кто знает… Неожиданности подстерегают нас на каждом шагу… Иногда даже падение с ковра может привести к демоны знают каким последствиям! — многозначительно глянул на гвентянку Рододендрон. — Не понимаю, ваше высочество, как ваш отец мог отпустить вас в такое опасное путешествие одну!

— Я не одна! — гордо выпятила нижнюю губу Эссельте. — Я с Кирианом!

— Ах, да… — понимающе закивал атлан. — Мне не пришло в голову, что на Белом Свете бывают вещи похуже одиночества…

И, не обращая внимания на барда, пытающего отобрать у отряга один из его топоров, продолжил:

— Но с молодым человеком, которому обещана рука и сердце вашего высочества, было бы надежнее, я полагаю.

— Да, конечно… — вздохнула и зарделась принцесса. — Но он не смог полететь. Он был ранен в битве накануне.

— Ваш жених — прославленный воин? Герцог? Граф? Эрл? Принц?

Разочарование на физиономии Рододендрона было заметно не вооруженным топором взглядом.

— Мой жених — придворный лекарь, — объявила принцесса и выразительно посмотрела на Фикуса.

Если сей факт не растопит сердце упрямого эскулапа, его не растопит ничто.

Наследник Тиса изумленно моргнул, запрокинул голову и вдруг расхохотался, вспугивая присевших на медный бук воробьев.

Глаза гвентянки сердито вспыхнули, буравя нахала, брови ее друзей сошлись недовольно, и только Сенька с непониманием и удивлением заметила, как по лицу врача пробежала странная сумрачная тень, губы прошептали беззвучно два коротких слова: «всё», и то ли «лошадь», то ли «дождь», то ли иное, похожее на оба этих вместе взятые… И шестым чувством царевна вдруг поняла, что если раньше знахарь был готов рассказать про Вишню, то теперь они могли резать его или рубить на куски топорами Олафа — и не добиться ни слова, ни намека.

К Арене экскурсанты прибыли в самом конце тура.

Кавалькада лихо промчалась по роскошной набережной, незаметно перешедшей в портовую зону, свернула почти у самых пристаней вглубь застроенного невзрачными зданиями квартала, заставляя оборачиваться и шарахаться матросов, грузчиков и прочую прибрежную публику, и остановилась в клубах пыли и щебенки у приземистого гранитного сооружения, видом своим больше всего напоминающего шапито. У его полуоткрытых дверей толпились люди, нетерпеливо и раздраженно гомоня на всех наречиях Белого Света.

Входа в Арену пока — ни за плату, ни, тем более, без нее, не было.

— Хорошо, что мы вовремя успели, — довольно выдохнул Иван, соскочил на землю и торопливо схватился за кошелек, отыскивая серебро. — Сколько стоит билет?

Рододендрон посмотрел на него с высоты своего иноходца как на глуповатого ребенка и снисходительно хмыкнул, не спеша перекидывая ногу через круп коня и вальяжно соскальзывая на землю:

— Даже если бы мы приехали на час позже, мы бы не опоздали, ваше высочество. А для вас вход бесплатный. И самые лучшие места, разумеется, тоже.

— Хозяин сего заведения был предупрежден о нашем приезде? — моментально всё понял Ахмет.

— Естественно, ваше величество, — белозубо улыбнулся принц. — Как сказал Бруно Багинотский, сильные мира сего не опаздывают — это все остальные приходят слишком рано.

И он галантно распахнул дверцу экипажа, выпуская Агафона, помогая спуститься Эссельте и Серафиме, ускоряя красноречивым взглядом выход Фикуса и как бы невзначай захлопывая ее перед самым носом Кириана.

— Если бы я был уверен, что он слышал мою эпиграмму, я бы посчитал это комплиментом, — процедил сквозь зубы бард, потирая ушибленные коленки.

— Если бы я еще и слышал, что ты тогда вякнул в мой адрес, то участвовать тебе сейчас в схватке с големом, — так же любезно из уголка рта сообщил в ответ сын Тиса.

— Моя госпожа Эссельте, дивная фея красоты и доброты, этого бы не пережила, — ханжески закатил глаза менестрель, и с чувством глубокого удовлетворения пронаблюдал, как краска ярости — или смущения? — бросилась в лицо его новоявленному высочеству.

С трудом удержавшись, чтобы не добить его контрольным «бе-бе-бе», бард обогнул застывшего у кареты принца и присоединился к друзьям, заинтересованно разглядывавшим нарисованных на гладких серых стенах уродливых существ. Безголовая груда каменных мышц на коротеньких кривеньких ножках грозила сутулой железной фигуре со связкой кистеней вместо рук, нечто самоварообразное замахивалось палицей на стального тушканчика с улыбкой саблезубого козлонога…

«Эх, везде нашего брата дурят…» — вздохнул Кириан, с отвращением взирая на неумело, но старательно намалеванную картину. — «Они настоящего голема-то хоть раз видели?.. Деревня… Каменные джунгли… Отказные дети гор…»

Бард считал, что он имел полное право на скепсис и презрение, потому что сам-то он настоящего голема видел. Один раз. В Шантони. Он был сделан из глины, фигурой и энергичностью походил на столетнего прадеда своего хозяина — Лесли из Лиственки — и умел только рубить деревья и таскать их вместо лошади на лесопилку. Ночью он стоял в сарае, равнодушно пялясь слабо светящимися серым глазками на стену, а утром снова шел за хозяином в лес, ждал, пока тот пометит деревья, которые нужно сегодня свалить, и принимался за дело.

Представить себе драку двух прадедов Лесли без неконтролируемых приступов ржания миннезингер не мог, поэтому торопливо отвернулся, подался вперед и невзначай задел локтем Агафона.

— А, ты уже тут? — глянул на него чародей.

— Я еще тут, — туманно намекая на угрозу Рододендрона, трагическим тоном провещал менестрель, но за отсутствием свидетелей угрозы организации нового аттракциона в Атланик-сити ни сочувствия, ни понимания не нашел.

— Ну, раз мы в сборе, пошли, что ли, — пока менестрель размышлял, стоит ли просветить остальных насчет истории его с принцем противостояния, а заодно исполнить на бис новый шедевр, Олаф мотнул головой в сторону полуприкрытых дверей, из которых торчала коротко стриженная чернявая голова — видимо, билетера, и шагнул вперед.

— Нет. Мы подождем, пока пропустят всех, — загородил ему дорогу Иванушка.

— Не переживай, Иван, за нашим могучим конунгом мы пройдем сквозь них как нитка за иголкой! — успокоил товарища Ахмет.

— Я не поэтому. То, что мы приехали последними, а пройдем первыми, несправедливо.

— А то, что нам мест не останется — справедливо?! — возмутился Агафон.

— Постоим, — был непреклонен лукоморец. — Они пришли раньше нас, да еще столько прождали!

— А сколько мы ждали этого момента!.. И, кстати, нас привезли сюда в последнюю очередь не по нашей вине! — поддержала волшебника Серафима.

— Не надо спорить, ваши достойнейшие величества, потому что всё будет именно так, как вы хотите, — раздался вдруг за их спинами вкрадчивый ласковый голос.

— Мы — это кто из нас? — практично уточнила Сенька, оборачиваясь.

— Вы все, — умильно улыбнулся незнакомый атлан. — Я подам команду Вязу начать пускать зрителей прямо сейчас — а когда все они пройдут и разместятся, приглашу пройти ваши величества — места для почетных гостей простолюдины не занимают, это одно из правил моей Арены.

— Вашей? — друзья с интересом взглянули на упитанного, абсолютно лысого атлана с толстым кольцом из усов и бородки вокруг губ — по последней караканской моде.

— Значит, есть и другие правила? — деловито поинтересовался Олаф, и глаза его загадочно блеснули.

— Немного, но имеются, — кротко поклонился бравому конунгу хозяин и добавил, точно прочтя его мысли. — И одно из них — люди не могут биться с големами.

Разочарование, сдобренное недовольством, как каша — маслом у хорошей стряпухи, сконденсировалось на хмурой физиономии отряга, да там и осталось.

— Даже почетные гости?

— Даже они.

— Даже такие, как я? — конунг многозначительно расправил плечи и положил руку на рукоять топора номер двенадцать.

— В первую очередь, такие, как вы, — атлан был мягок и нежен, как махровое полотенце, наброшенное на каменную стену.

— Это почему еще? — рыжий воин почувствовал непреклонность и насупился еще больше.

— Покупать нового голема — слишком накладно даже для такого преуспевающего аттракциона, как мой, — вздохнул и развел пухлыми руками атлан.

Олаф прикусил губу, свел брови над переносицей, размышляя над сказанным, и, наконец, удовлетворенно хмыкнул и успокоился.

— Кстати, представляю вам владельца Арены мастера Олеандра, — сколь запоздало, столь и небрежно кивнул на их нового знакомого принц.

— Неизмеримая честь для меня и моего скромного заведения, словно дождь в пустыне — удостоиться визита столь высокопоставленных особ, — склонился в неглубоком, но почтительном поклоне Олеандр.

Ахмет растроганно улыбнулся в ответ: встретить так далеко от родины человека, понимающего толк в приличной красочной речи — большая, но приятная неожиданность.

Между тем владелец приподнялся на цыпочки, поймал взгляд громилы в дверях и энергично взмахнул несколько раз рукой.

Двери распахнулись, открывая взглядам путешественников ниши с сидящими в полумраке толстяками. Народ выдохнул радостно и тонкой степенной струйкой потянулся внутрь здания, послушно оставляя свои медяки и серебро в плошках двух кассиров. Те взамен проворно рисовали на их ладонях пиктограммы рядов и мест, и счастливчики проходили дальше, освобождая дорогу другим.

Такая сверхъестественная, казалось бы, дисциплинированность — сейчас и при ожидании — очень скоро получила неожиданное объяснение. Когда караканский матрос попытался проскочить, не заплатив, а в ответ на замечание замахнулся на билетера ножом, один из них, не вставая, ухватил буяна за шкирку одной рукой и швырнул через головы зрителей на другой конец улицы так, как обычный человек отбросил бы банановую кожуру.

Зеваки восторженно заулюлюкали.

Кассир приподнялся, поклонился невозмутимо, и снова принялся за свое дело.

И только тогда друзья поняли, что это был, во-первых, не обычный, а во-вторых, не человек.

Олаф восхищенно присвистнул, и в глазах его заново вспыхнули азартные огоньки.

— Вот это и есть голем?

— Совершенно точно, ваше величество. Один из них. Самый маленький, — услужливо сообщил Олеандр. — Големы-кассиры стоят, конечно, тоже недешево, но они не прячут по карманам хозяйское серебро, не требуют платы, позволяют сэкономить на вышибалах и служат живой рекламой аттракциону. Три медяка актеру, изображающему хулигана — скромная цена за привлечение внимания.

Друзья сконфуженно почувствовали себя обманутыми, глянули на место приземления человека-банановой кожуры, но там уже никого не было[99].

— Но голем-то все равно настоящий! — выразила всеобщую мысль Эссельте, и товарищи, предоставив сбежавшего артиста его нелегкой судьбе, приподнялись на цыпочки и с любопытством принялись разглядывать каменного монстра поверх голов оживленно гудевшей толпы.

Ростом он был едва ли выше отряга, и сделан был по подобию человека, правда, очень грузного и неказистого, но вряд ли кто-то перепутал бы его с человеком даже в темноте.

Тем более, в темноте.

Потому что на темном, почти черном безносом и безротом лице светились тускло, но не мигая, два круглых красных глаза.

— Вот так чучело… — выразила за всех восхищение, замешанное на капле страха и стакане отвращения Серафима. — Оно живое?

— Нет, ваше величество, — снова и беззастенчиво повысил гостью в титуле Олеандр. — Их делают в училище техники профессиональной магии Узамбара.

— Это вроде тех оживающих фигур, что мы лицезрели сегодня в музее? — с любопытством предположил Ахмет.

— О нет, ваше величество, на этот раз птица вашего предположения пролетела мимо гнезда истины, — почтительно склонился перед калифом хозяин, точно извиняясь, что высокий гость не угадал. — В музее — всего лишь истуканы, приводимые в движение силой магов-аниматоров. Отвлекись маг — и идол в тот же миг остановится и упадет как простое пугало. Големы же — совсем иное дело… В училище им вкладывают в ухо схем — и с этой минуты голем будет делать только то, что на нем написано.

— Написано на големе? — тупо моргнул конунг.

— Ваше величество изволит шутить… — растянул губы в маслянистой улыбке Олеандр. — Написано на схеме, конечно же. Магом-схемотехником. И стоит такой схем едва ли не половину самого голема. Но такие подробности, я мню, ниже интереса высоких гостей.

И, раскланиваясь, сыпля комплиментами и улыбаясь, словно и ему в ухо кто-то засунул соответствующий схем, атлан повел визитеров внутрь.

Раздвигая по дороге возбужденную толчею из запоздалых зрителей и букмекеров, Олеандр спустился почти к самой арене и указал на ряд обтянутых алым бархатом кресел в первом ряду. От ряда второго и засыпанной багровым песком арены они были отделены невысокими барьерами.

— Прошу сюда.

— Обычно здесь сидят самые прославленные контрабандисты и короли теневого мира Атланды, но это на вечерних схватках, так что пока места свободны, — пробормотал рядом чей-то хриплый голос.

Гости удивленно обернулись и увидели человека, чью голову, высовывающуюся из полуоткрытых дверей Арены, они приметили раньше.

— Наш Вяз большой шутник, — рассыпался мелким хохотком Олеандр. — И даже то, что одна из его прибауток когда-то стоила ему руки, его не останавливает.

— Неплохой стимул для совершенствования чувства юмора, — философски заметила Сенька, окидывая быстрым взглядом черноволосого.

Судя по выражению его небритой физиономии, меньше к шуткам мог быть расположен только могильный камень.

— Располагайтесь, ваши величества, — сделал широкий жест рукой Олеандр, указывая на пухлые сиденья.

Кириан, не дожидаясь отдельного приглашения для миннезингеров, устало плюхнулся на крайнее — и замер с отрешенным видом[100].

Остальные размещались уже с большей предусмотрительностью.

Когда гости расселись, Рододендрон неожиданно поклонился и отступил на лестницу.

— Желаю приятно провести время, ваши величества, ваши высочества, — учтиво приложив руку к сердцу, проговорил он. — Тысячи и миллионы извинений, но я вынужден покинуть вас: отец наказал мне обсудить с мастером Олеандром одно неотложное дело. Я присоединюсь к вам вновь сразу, как только схватки завершатся. А пока мы оставляем вас на милость… в распоряжении… в вашем распоряжении, простите, я имел в виду… помощника мастера Олеандра… как там его…

— Кроме того, высокородной атланской знати негоже присутствовать на забаве простолюдинов… — прохрипел однорукий и, откашлявшись, неспешно добавил: — днем, в придворных нарядах и без накладных усов.

Принц раздраженно скрипнул зубами, не иначе, как составляя мысленно список под заголовком «казнить завтра утром».

— Ах, Вяз, Вяз… — укоризненно улыбаясь, покачал лысой головой владелец Арены. — Если бы у тебя было с полдюжины рук, я бы тебя еще понял…

— Иногда я сам себя не понимаю, хозяин, — хмыкнул атлан, и друзья впервые увидели его улыбку.

Было с чем сравнивать лишь Агафону и Иванушке: из семерых только они встречались с шерстистой акулой.

Големы и их сражения превзошли все ожидания друзей.

Схватки шли одна за другой с редкими и короткими перерывами: рукопашные, на мечах, на топорах, с булавами и кистенями, на алебардах и трезубцах, с щитами и без… Каменные и железные монстры самых невообразимых и ужасающих видов выходили на арену парами, кланялись публике и друг другу, показывали арбитру оружие, и по его свистку набрасывались друг на друга с искусством записных фехтовальщиков и неутомимостью машин.

Вокруг разлетались осколки камня и металла, песок, поднятый в воздух ногами и телами бойцов брызгал на первые ряды подобно сухой крови, зрители, вскочившие на ноги еще в начале первого боя, выли, свистели и орали, подбадривая выбранного монстра, а големы с сосредоточенной молчаливостью сражались, словно делали очень важное дело, точно от этого зависела их если не жизнь, которой никогда не было и быть не могло, то что-то очень важное, если таковое для них существовало…

Баталии заканчивались, как правило, одинаково: одно из чудищ падало на песок, поверженное ударом противника, и если тот успевал приставить к его горлу оружие или поставить ногу на грудь, то раздавался двойной свисток арбитра. Под разочарованное улюлюканье поставивших на него болельщиков побежденный уползал на четвереньках за кулисы.

Арбитром оказался Вяз.

То и дело отвешивая поклоны оставленным на его милость гостям, он деловито шмыгал по арене, размахивая рукой подобно дирижеру и дуя в латунную, похожую на боцманскую, дудку. Громадные чудовища, способные зашибить человека одним неосторожным движением локтя, покорно следовали его сигналам, выходя на поле боя и удаляясь с него.

Когда в очередном промежутке между схватками подсобные рабочие выравнивали песок и убирали обломки оружия и щитов, атлан остановился передохнуть рядом с подопечными.

И Иванушка не выдержал:

— Как вы можете так собой рисковать, мастер Вяз? А если эти монстры набросятся на вас?

Арбитр расхохотался.

— Я не мастер, принц. Я просто Вяз Однорукий, у которого язык иногда работает быстрее мозгов. А судить бои големов не опасней, чем петушиные: они не могут напасть на человека. Это написано у них на схеме.

— Так они могут делать только, что там написано? — заинтересовался Агафон.

— Да, принц.

Студент расхохотался.

— Я не принц, Вяз. Я просто Агафоник Великолепный, боевой чародей, самый великий волшебник современности, последний маг-хранитель, обладатель посоха Агграндара, одного из десятка артефактов первого порядка, сохранившихся со Смутных времен после Большого Эксперимента. А еще я склонен всё преувеличивать и бессознательно лгать.

Однорукий фыркнул от смеха, безуспешно стараясь сохранять почтительный вид.

— Тогда мы хорошо понимаем друг друга, мастер Агафоник.

Из-за кулис атлану махнули, подавая сигнал, что к схватке готова новая пара. Вяз, подмигнув напоследок волшебнику, вышел на середину тридцатиметрового круга, проваливаясь по щиколотку в только что разровненном багровом песке, поднял руку, требуя тишины и внимания, как он это делал всегда перед началом сражения. Зрители моментально замолчали — лишь топот ног юрких букмекеров и звон принимаемых ими монет нарушали тишину, готовую взорваться воплями поддержки.

— А сейчас — последняя схватка, господа! — хриплым, но звучным, как скрип дубовой двери, голосом провозгласил атлан. — Стальной Убийца против Гранитного Демона! Меч против палицы! Без щитов! Прием ставок завершен!

Алые, как обшивка их каменных кресел, портьеры раздернулись, и из коридора, ведущего в подземную утробу Арены, показались идущие бок о бок поединщики.

Трибуны восхищенно загудели, Олаф присвистнул, Эссельте ахнула, остальные тоже не задержались с выражением нахлынувших эмоций…

По всем законам жанра мастер Олеандр оставил вкусное на третье: предыдущие бойцы по сравнению с заключительной парочкой казались теперь всего лишь недокормленными первоклашками, не поделившими ластик.

— Погодите… а где у него голова?.. — непонимающе нахмурился Ахмет на каменного монстра — ходячую гору гранитных мышц на коротких мощных ногах.

— Вон, видишь, у него на груди что-то вроде яблока небольшого болтается? — ткнула пальцем в сторону голема царевна.

— Вижу, о глазастая дева севера, — слегка брюзгливо подтвердил калиф. — И какое отношение оно имеет к голове?

— Самое прямое. Потому что это его голова и есть, — терпеливо объяснила Сенька.

— О… — пораженно захлопал пушистыми черными ресницами Амн-аль-Хасс.

— Сама бы никогда не подумала, — в качестве утешения развела руками Серафима. — Если бы не глаза. Вон, видишь, две точечки под бровями?

— Не вижу, — сдался после нескольких секунд усилий Ахмет.

— Значит, он их прикрыл, — дипломатично произнес Иванушка.

— Надеюсь, они у него в самом деле имеются, — ворчливо пробормотал Кириан, со страхом, граничащим с благоговением взиравший на сотрясающих арену чудищ. — А то вон прет, сам не видит, куда…

Только что налетевший на оппонента Гранитный Демон остановился сконфуженно и запереминался с ноги на ногу, поворачиваясь вокруг своей оси и покачивая яблоком-головой, будто отыскивая среди зрителей знакомых.

Были ли глаза у второго поединщика, вопросов ни у кого не возникало: треугольные, горящие красным огнем отверстия в шлеме сомнений на этот счет не оставляли.

Вяз заскочил на барьер неподалеку от подопечных и резко дунул в свисток, давая начало боевым действиям.

И тут несколько иной вопрос встал перед гостями, а заодно и перед остальным залом.

А есть ли у гигантских големов уши?

Потому что с таким же успехом арбитр мог сдувать соринку со своего носа или остужать горячий чай.

Если уши у них даже и были, то оба чудовища им не повели ни в малейшей степени.

Зрители загомонили недоуменно и запереглядывались. То тут, то там над головами впавших, казалось, в летаргию бойцов стал раздаваться резкий свист, возмущенные выкрики, улюлюканье…

Потому что теперь не только Демон, но и Убийца тяжело и бесцельно топтался на песке, позабыв про соперника и про оружие, и с любопытством разглядывал трибуны[101].

Изумление на разбойничьей физиономии Вяза могло смело соперничать с удивлением всей аудитории вместе взятой.

Он набрал полную грудь воздуха, дунул в свою дудку еще раз, еще и еще, снял с шеи, оглядел вопросительно, перевел непонимающий взгляд с нее на невозмутимо топчущихся големов, на притулившуюся у входа на арену парочку рабочих, на зрителей, на гостей хозяина…

И тут глаза каменного голема вспыхнули, словно два светляка.

Они остановились на Иване.

— Кажется, он тебя узнал, — хихикнул Агафон.

— Н-не думаю, что мы знакомы… — нервно пробормотал лукоморец.

Гранитный Демон, казалось, придерживался другого мнения.

Он степенно расправил ссутуленные плечи, отчего стал похож на гору, решившую полетать и, не сводя немигающего взора с напряженного лица Иванушки, сделал в его сторону один шаг, второй, третий…

Все взгляды друзей, завороженные и удивленные, были прикованы к физиономии чудища, и поэтому выметнувшаяся к голове царевича рука толщиной со старую березу застала врасплох.

В запасе у Ивана оставалась лишь доля секунды и, прежде, чем кто-нибудь успел среагировать, он бросился на Олафа, роняя того на чародея, который сшиб с сиденья Ахмета, низвергнувшего Кириана…

На котором эффект домино и прервался, за неимением более объектов для сшибания, и бард, сидевший с краю, шмякнулся в проход и тут же был придавлен приземлившимися на него калифом и магом.

Жуткий кулак величиной с арбуз-рекордсмен опустился на пустые сиденья, разбивая их вдребезги. В следующее мгновение в то же место ударила палица, сокрушая еще и барьер, и каменные осколки брызнули веером, разъяренными осами впиваясь в отпрянувших зрителей с верхних рядов.

— Кабуча!!!.. — только успел вскрикнуть чародей, нащупывая потерянный посох, как глаза Стального Убийцы вспыхнули хищным огнем, и железная громада рванула к нему, сшибая по пути замешкавшуюся каменную и занося над головой меч.

Аудитория всколыхнулась, и разноголосые вопли ужаса слились в сплошную, раздирающую барабанные перепонки, какофонию…

Поверх которой яростно-ликующим громом пронеслось неистовое:

— Мьёлнир, Мьёлнир!!!

Тупая сталь меча чудовища с оглушительным звоном встретилась с топором номер двенадцать, и полетели в разные стороны искры, топор, Олаф… и меч.

Обезоруженный голем растерянно замер, словно вместе с мечом у него отвалились и руки, отступил на несколько шагов и бестолково закрутил головой, отыскивая помутневшими очами то ли новую жертву, то ли оружие.

Первое попалось ему на глаза скорее: перебираясь через барьер наверх, Эссельте наступила на подол и упала, уронив и запутав в юбках, накидках, шарфах и пелеринах вытягивавшую ее Сеньку и не успевшего убежать знахаря, и теперь куча-мала из трех тел и одного парадного наряда истерично барахталась на полу, пытаясь уже если не убежать, то хотя бы отделиться друг от друга.

Монстр сверкнул треугольными провалами глаз и неуклюже двинулся к ним, выбросив, похоже, из головы потерянное оружие.

Да и на что целой тонне ходячего металла стальная полоса с ручкой?..

— Хель и преисподняя!..

Перекатившись по песку, Олаф вскочил на ноги, вырвал из ножен за спиной два новых топора, одним скачком преодолел разделявшие их с големом метры, запрыгнул на барьер, и голова его оказалась уже на уровне плеч монстра.

— Повернись ко мне рожей, железяка!!! — взревел отряг, не дожидаясь ответа, подскочил и исступленно замолотил топорами по месту соединения кирасы со шлемом — или головой?.. — словно дрова рубил на время.

Толстая сталь под натиском конунга глухо загудела, точно бил он литую болванку: удары, способные расколоть самый крепкий доспех, оставляли на теле голема лишь неглубокие щербины и вмятины.

— Мьёлнир, Мьёлнир!!!

Чудовище замедлилось, но не остановилось.

Раскачиваясь, как пьяное, оно протянуло громадные руки к неистово барахтающимся на полу людям, и тут Олаф, взбешенный и униженный презрением к своей персоне, получил доступ к голове.

С хриплым ревом он подскочил, и всей массой литых мускулов[102] обрушился на склоненный шлем, вкладывая в удар не только свой вес, но и раскаляющуюся не по минутам — по секундам ярость, от которой шарахнулись бы даже мухоморщики.

Под натиском монстр покачнулся, теряя равновесие, и стал стремительно крениться. Силясь удержаться, он уцепился огромной, как ковш экскаватора, пятерней за ограждение, попытался другой схватить отряга, лишь сшибая того с ног — и грохнулся на спину, сотрясая землю и выламывая кусок барьера.

Руки его рефлекторно дернулись, и каменный фрагмент весом с трех Олафов отправился на другой конец зрительного зала, корежа и плюща опустевшие[103] чугунные скамьи.

— Аос, Аос, Аос!!! — ликующе взревел рыжий конунг, мангустом скакнул ему на грудь, размахивая топорами, и снова принялся долбить поверженного противника, норовя отделить его голову от всего остального[104].

Искры полетели из-под лезвий — и из глаз отряга, когда стальная лапища в попытке сцапать наглеца задела его по макушке, сшибая шлем.

— Аос, Аос!!!.. — не прекращая ни на мгновение усилий и не обращая внимания на плавающую перед глазами черно-красную муть, конунг рычал и бешено молотил топорами по тому месту, где у всех существ — из мяса или железа — должна была быть шея.

Если бы перед ним была обычная стальная болванка, не говоря уже про живую тварь, она уже лежала бы на багровом песке Арены печальной горкой разрозненной анатомии.

Но это был голем.

С утробным мычанием монстр сел рывком, опираясь на одну руку и пытаясь другой прихлопнуть приставшего к нему человека.

Олаф, едва — но не совсем — успев увернуться, скатился с него как с горки.

Башка чудовища повернулась вслед за противником, и треугольные прорези глаз вспыхнули, точно все огни горячего Хела.

Исполинская лапа выбросилась вперед, и оглушенный конунг, не вставая, метнулся в сторону. Голем перевернулся набок и, точно играющий котенок, грохнул растопыренной пятерней там, где долю секунды назад был отряг, и рядом, и еще, и снова… там же… точно слепой…

Конунг вскочил на ноги, смахивая с лица одним стремительным жестом кровь и налипший песок, последний топор стиснут в руке, готовый умереть, сражаясь…

И согнулся пополам, роняя оружие.

Да, трехметровые стальные громады с человекоубийственными инстинктами и розовыми в голубой цветочек подъюбниками на голове иногда производят такой эффект на неподготовленных людей.

— Дуй отсюда, пока он не очухался!!! — проорала теперь уже Сенька с плеч Убийцы, затягивая сзади на шее голема запчасти придворного туалета Эссельте морским узлом[105].

Монстр отчаянно махал руками, пытаясь сорвать нечто, лишившее его видимости не хуже любого тумана, но огромные железные лапы, способные держать оружие весом в десятки килограмм, были бессильны перед эфемерным облаком муслина.

— Ну, нет!!! — торжествующе проорал рыжий воин и бросился за отлетевшим топором.

— Уходим, говорю!!! — соскочила на песок перед ним царевна, перекатываясь и едва не сшибая с ног. — Если бы големов можно было раздолбать руками, Олеандр покупал бы новых после каждой схватки!!!

— Отряги не бегут!!! — опьяненный боем, Олаф думал уже не головой, а лезвием топора.

Легким движением руки он смёл Серафиму с пути, словно соломенную куклу, рванулся вперед…

Справа от нее что-то сверкнуло ослепительно белым.

— Тогда ложись!!!..

И, не дожидаясь реакции, Сенька кинулась на него, валя наземь.

В плечо Стального Убийцы ударился огненный шар, срикошетил, промчался с визгом у них над головами и зарылся, оплавляя песок, в нескольких сантиметрах от колена отряга.

— Реньи гады?!.. — отпрянул конунг.

— Хуже! Агафон разбушевался! — выкрикнула царевна. — Бежим отсюда!!!

Против голема, может, даже против двух, Олаф выстоять бы собрался.

Против Агафона — даже одного — он не стал бы сражаться даже в шахматы[106].

Без дальнейших уговоров парень сгреб Сеньку в охапку, подхватил топор и, пригибаясь, устремился прочь — туда, где маневрируя по опустевшим скамьям, скакал Иван, не столько отбиваясь, сколько убегая от исступленно, но бестолково размахивающего кулаками Гранитного Демона. Тонкое чугунное литье мялось и рвалось под исполинскими ножищами и остервенелыми ударами кулаков, но лукоморец всегда умудрялся уворачиваться и наносить ответные удары прежде, чем огромная лапа впечатала бы в каменный пол и его.

Волшебный меч царевича давно искрошил как колбасу каменную дубину монстра, но против его пропитанной магией каменной плоти был почти бесполезен. Мелкие осколки отлетали от гранитных мышц после каждого удара, но разбушевавшегося голема это только раззадоривало и он, тяжело и неуклюже перебираясь с яруса на ярус, ломился на врага как пьяный гиперпотам, молотя ручищами направо и налево, пытаясь добраться то ли до Ивана, то ли до Агафона, которого тот прикрывал.

После того, как огненные шары и прочий импровизаторский набор не причинили вреда ни Убийце, ни Демону, маг взбежал на самый верхний ярус, заставляя толпу зевак отшатнуться, трясущимися руками нервно вырвал что-то из рукава и уставился на это, не мигая.

Из медитации над куском пергамента его вырвал кусок скамьи, просвистевший над макушкой, врезавшийся в стену и там застрявший.

— Ваня, Агаша, уходим!!! — провопила царевна, мчась по проходу вверх. — Сеанс кончился!!!

— Но мы… не можем… оставить… их так!!! — прорычал сквозь зубы Иванушка, принимая удары каменных кулаков на иссиня-черный клинок — и медленно отступая. — Они… представляют… угрозу… для общества…

— Вань, убери его от меня, он мне мешает!!! — крикнул чародей, закрыл глаза и принялся стремительно выписывать в воздухе свободной рукой светящиеся ультрамарином вензеля.

Пальцы другой вцепились в посох, вызывая к жизни по всей его длине крошечные васильковые искорки.

В попытке отвести чудовище от волшебника, Иванушка рубанул мечом по предплечью голема — безрезультатно, как всегда — и отскочил влево, делая вид, что удирает.

Гранитный Демон пер вперед, даже не повернув яблока-головы на дезертирующего противника.

— Агафон, он к тебе!!! — растерянно выкрикнул лукоморец.

— Я тоже очень рад… — процедил маг, не прерывая пассов.

— Беги!!!

— Маги не бегут…

— Мьёлнир, Мьёлнир!!! — уже домчавшийся до выхода Олаф не удержался от соблазна, вернулся и очертя голову налетел на каменного монстра, выдирающего вторую скамью для нового удара.

Частички камня брызнули из-под лезвия, но голем, не замечая ни повреждений, ни нового неприятеля, упрямо ломился к магу.

— Я… не могу… его… удержать!.. — лупя изо всех сил мечом по тянущимся к нему гранитным лапищам и уворачиваясь, проорал Иванушка. — Беги на улицу!!!

— Не надо его держать!!! — глаза чародея пылали азартным огнем. — Сделай так, чтобы он был рядом с тем!!!

— Тебе того сюда доставить, или этого вниз отнести?! — возмущенно выкрикнула Сенька.

— Лучше этого вниз! — радостно закивал волшебник, и синие искры оторвались от посоха и весело заметались вокруг его головы.

Стальной Убийца, словно услышав дискуссию и решив из врожденной поперечности сделать всё наоборот, продрал, наконец, дыру в наброшенной ткани, повел башкой, впился горящим взором в улизнувшую добычу и неповоротливо полез вверх.

Розовый муслин, зацепившийся за шипы шлема, пенился вокруг его головы цветочным облаком из какой-то нелепой пародии на сказку про фей.

— Олаф, сзади!!! — провизжала сверху Эссельте.

Отряг обернулся мгновенно, и топор стальной стрекозой вылетел у него из руки и ударил голема в лоб.

То ли покачнувшись от неожиданного удара, то ли споткнувшись, он с грохотом растянулся ничком, дробя доспехами камень лестницы, но тут же приподнялся, заворочал башкой, отыскивая цель, и снова попер вперед — хоть на этот раз для верности на четвереньках.

— Кабуча!!! — пятясь, испуганно воскликнул маг, и посох неровно полыхнул синевой в такт его эмоциям. — На кой пень они мне тут!!! Тащите их вниз!!! Вниз, говорю!!!

— Мой не идет за мной! — беспомощно выкрикнул царевич.

— А мой — идет! — с гордостью выкатил грудь отряг, сжимая в кулаке последнее оружие — засапожный нож.

— Кабуча габата апача дрендец… — мученически скривился и простонал волшебник.

За его спиной — и по всему периметру Арены, если приглядеться — воздух начинал мерцать и подрагивать. Остатки зевак, еще не выскочивших из зала, испуганно закусили губы и прижались к стенам.

Драки они понимали и любили, чего нельзя было сказать о магии…

— Мне надо… чтобы они… были вместе… — яростно промычал Агафон, стараясь не растерять особенно нужной на этом этапе концентрации.

— Каменному нужен ты! — растерянно крикнул Иван.

Едва он переставал рубить его мечом, Демон моментально терял к нему всякий интерес и перенацеливался на чародея.

— К-кабуча… — снова простонал маг, продолжая демарш задом от настойчиво добирающегося до него голема, словно троекратное повторение этого слова могло решить все проблемы. — Кабуча, кабуча-а-а-а-а…

На красной от напряжения физиономии его отразилась короткая борьба идей и эмоций. Взгляд на Демона, разбивающего кулаками проход среди ярусов и скамей в пяти метрах от него, на Убийцу, преодолевавшего последние три ряда до застывшего в боевой стойке конунга…

Решение пришло быстро[107].

— Все на арену!!! Помогите мне дойти!!! — прорычал неразборчиво он, ни на секунду не прекращая плести заклинание.

Иванушка понял всё без слов.

— Все на арену!!! — выкрикнул он и, не дожидаясь ответа, ухватил за плечо замершего словно в летаргии волшебника и быстро поволок к проходу — и вниз.

Отряга, полностью доверявшего его премудрию, уговаривать тоже было не надо.

Выкрикнув в горящие бешенством треугольники едва добравшегося до него Убийцы: «Не догонишь, варгов нос!» и сопроводив заявление убедительным жестом, он поднырнул под занесенную стальную руку и поскакал вниз, перепрыгивая через две ступени.

Стоявший на четвереньках голем рванулся, стараясь достать наглеца, потерял равновесие и с грохотом покатился по лестнице, догоняя и — к счастью — перегоняя успевшего отпрыгнуть конунга.

Пара Иванушка-Агафон в сопровождении проворно ломящегося по пятам Демона прибыла на место встречи лишь несколькими секундами позже.

— На счет «три» разбегаемся в разные стороны… — выдавил сквозь зубы маг, и царевич тут же повторил это во всё горло подбегавшему отрягу.

— Раз…

Големы, словно воодушевленные неподвижностью жертв, растопырили руки и потрусили к центру арены навстречу друг другу — каменный молот и стальная наковальня.

Крупные капли пота выступили на лбу чародея, он зажмурился, прерывисто дыша, словно пытаясь одной силой мысли разобрать по камушку Атланик-сити, мерцающий фронт у стен вскипел грозовой синевой, выплескиваясь под потолок…

И вдруг густеющей на глазах стеной помчался вниз.

— ТРИ-И-И-И!!! — взвыл Агафон и бросился бежать.

Уточнять, пробелом ли это было в математическом образовании чародея, трюком или осечкой никто не стал.

Как и сговариваться заранее, кто в какую сторону будет разбегаться.

Летящие опрометью трое бойцов едва не снесли Убийцу с ног, но стальная лапа готового ко всем неожиданностям голема дернулась, силясь сграбастать хоть кого-нибудь…

И задела волшебника по лбу.

Не успев и охнуть, он повалился, роняя посох.

Чудовище занесло ногу, целя в голову упавшему, но замыкающий бегство конунг на ходу сграбастал Агафона, и ступня восемьдесят девятого размера обрушилась лишь на край его балахона.

Следующим движением отряг дернулся было за посохом, но поймал краешком глаза мчащийся на них уже почти непрозрачный фронт… и впервые в жизни позволил перехватить управление собой не куражу и амбициям, но инстинкту.

Повинуясь чутью, он рванул так, как не бегал в своей жизни еще ни разу.

Встретиться с синевой было все равно, что налететь на стену настоящую. От неожиданности Олаф вскрикнул, замедлился было, но содрогнувшаяся позади под шагами големов земля мгновенно придала ему свежих сил и решимости.

Утроенные усилия, скрип стиснутых зубов, фонтан песка из-под сапог, глухой рык отчаяния, гнева и боли — и барьер вместе с застрявшим в нем сапогом и клоком агафонова одеяния остался позади, а сам он, не выпуская ношу из рук, повалился обессиленный, точно прошел сквозь камень, а не магию.

Синяя стена за его спиной глухо содрогнулась, будто нечто огромное силилось ее проломить. Отряг вздрогнул ей в такт, попытался вскочить, чтобы бежать или сражаться, хоть и кроме Агафона в его руках ничего теперь не было… Но в следующую секунду жуткий скрежет ржавым тесаком полоснул по ушам, словно оптовую партию сувенирных доспехов вместе с постаментами пропускали через гигантскую мясорубку.

Грохот нарастал, пока не превратился в сплошной оглушительный гул, разрывающий барабанные перепонки, раскалывающий мозг, лишающий способности соображать…

И внезапно стих.

Звенящую эхом разбитой стали и камня тишину нарушал только топот стремительно спускающихся по лестнице шагов — Иван, Серафима, Ахмет, и даже Кириан и Эссельте в легкомысленных обрезках того, что еще несколько минут назад было роскошным платьем, мчались вниз, к распростертым на багровом, как кровь, песке друзьям.

И раскиданным по всей арене искореженным и раздавленным останкам големов.

А еще через несколько мгновений воздух взорвался отдаленными — но от этого не менее буйными — криками. Это самые отважные букмекеры и зрители, осмелившиеся задержаться под крышей Арены, доложили остальным об исходе сражения, и теперь поставившие на людей и против приветствовали и оплакивали свои решения.

Но маленькому отряду, быстро превращающемуся в большую инвалидную команду, было не до них[108].

— Агафон?..

— Олаф?..

— Вы живы?..

— Нет… А что?.. — выпустив, наконец, из судорожных объятий мага, рыжий воин приподнялся на локтях, сделал попытку встать…

Плюхнуться лицом в песок ему помешало исключительно сознание того, что на него сейчас устремлены взоры десятков торопливо вливающихся обратно в здание зрителей.

— Агафон, Агафон!.. — бросились к неподвижному волшебнику друзья, осторожно перевернули на спину…

Эссельте тихо пискнула и прижала пальцы к губам: открывшееся зрелище было не для слабонервных девиц.

Но дочь правителя Гвента и, тем более, тайная ученица одного придворного лекаря и невеста другого — девица не абы какая, и уже через несколько мгновений принцесса сосредоточенно нахмурилась и ухватила волшебника за запястье, нащупывая пульс.

— Ну?.. — затаив дыхание, безмолвно приподняла брови Сенька.

— Жив, — кивнула гвентянка, и в следующую секунду вокруг нее закипела бурная деятельность.

Она повелительно махнула менестрелю, командуя отстегнуть от пояса флягу с вином, и сердито дернула остатки подола, отрывая кусок относительно чистой ткани.

— Кириан, найди Фикуса. Ахмет, придумай, из чего сделать носилки, — поливая тряпочку шатт-аль-шейхским вином, крепленым атланской настойкой на полыни, принялась командовать она. — Олаф, Айвен, смотрите, чтобы мне никто не мешал. Серафима…

Но царевны поблизости уже не было.

Как завороженная, бродила она вокруг обломков бойцовых монстров, то и дело наклоняясь, переворачивая, перебирая их, разгребая, поднося к глазам и разглядывая, словно это были редкие произведения искусства, а не хлам, подлежащий отправке на мусорную кучу, не слыша и не видя, казалось, больше ничего.

Даже усилий своего мужа и конунга сдержать напирающую толпу любопытных.

— А ну, вороны, чего вытаращились, кыш!..

— Пожалуйста, не мешайте, отойдите…

— Валите отсюда!..

Но никто и не думал ни не мешать, ни отходить, ни тем более валить[109]: оживленно переговариваясь, зеваки глазели на реанимационные мероприятия принцессы, на заморскую знать вообще и на отряга, отыскивающего свой любимый топор номер двенадцать и всю остальную коллекцию — в частности.

Некоторые, самые нахальные, пытались незаметно разжиться обломком голема на память, пока никто из администрации не видел, но приподняв даже самый маленький, тут же бросали: десяток кило стали или гранита в карман не положишь и подмышкой не унесешь.

И прямо пропорционально весу выбранного и выброшенного сувенира возрастало уважение к рыжему воину, приосанившемуся и забывшему о своих ранах под сотней восхищенных взглядов.

— У-ух, здоров, кабан…

— Вблизи еще здоровше…

— Голем здоровше его был…

— Шибко ему это помогло…

— Кабы не маг, козлонога драного твой кабан бы победил…

— Да тебе-то и носоглота не одолеть, помалкивал бы, дока…

— Точно! Так ему!.. Так и скажет пусть, что на голема ставил, и неча на парня бочку катить!..

— Пожалуйста, не толпитесь, раненому нужен свежий воздух!..

— Двигайте, двигайте на свои трибуны, кому сказано!..

Там, где герои последней схватки проходили с увещеваниями разной степени культурности и терпимости, народ послушно отступал назад, но стоило им удалиться, как толпа снова, подобно прибою, накатывалась на потерянные только что позиции.

И лишь одна граница охранялась твердо и незыблемо — та, где поперек прохода лежала двухметровая потухшая серая палка — посох Агафона. Целый и невредимый, чего нельзя было сказать о тех, кто пытался его поднять, перешагнуть или обойти.

— Представление окончено, расходитесь… — в который раз повторил Иванушка, разводя руками — то ли намекая жадным до зрелищ атланам и гостям столицы, что надо бы отодвинуться, то ли просто от беспомощности.

— Э-э, нет! Никто никуда не расходится! — толпа заколыхалась, фронт разорвался, и из-за спин на песок вальяжно, по-хозяйски, выплыл Вяз и оценивающим взором окинул притихшую ораву любопытных. — Что значит — «расходитесь»? Сейчас подойдут кассиры и будут собирать плату за дополнительное зрелище, не включенное в программу. Приготовили все быстренько по два серебряных тополя, желательно без сдачи!

Даже его премудрие не нашел бы на своей чудесной шпаргалке волшебных слов, что разогнали бы несколько сотен возбужденных зевак за полминуты.

— Спасибо, — с благодарностью кивнул Иванушка.

— Вам спасибо за представление, — усмехнулся атлан, повернулся к отрягу и почтительно склонил голову. — И если ваше величество сегодня вечером часов в девять не придумает, чем достойным себя занять, то вы, я полагаю, догадываетесь, где вам будут очень рады.

— Не хотелось бы за несколько дней пустить вашего хозяина по миру, — усмехнулся отряг, снисходительно кивая в сторону завала в центре арены.

Зарождающийся ответ арбитра заглушил нервный, бьющийся на грани истерики крик, донесшийся от входа:

— Пропустите, пропустите меня!!!..

Иванушка, Олаф и Вяз тревожно вскинули головы, и увидели, как расталкивая остатки быстро дезертирующих зрителей, внутрь ворвался Фикус и помчался по разбитым, заваленным обломками скамей и ярусов ступеням, спотыкаясь о собственные ноги, точно и без них запнуться было не обо что так, что Кириан едва поспевал за ним[110].

— Ваше высочество, ваше высочество… — панически хлопая себя по бокам, сбивчиво и растерянно повторял знахарь, словно заклинание. — Ваше высочество…

Добежав до барьера арены, лекарь остановился, словно налетел на невидимую стену, рука его метнулась к сердцу, а ноги едва не опустили хозяина на пол.

— В-ваше… в-высочество… Вы ж-живы…

— Нет, я умерла, — не слишком любезно сообщила принцесса, не отрываясь от обработки агафонова лба.

Фикус прикусил до крови губу и молниеносно оглянулся: менестрель, словно выбившись из сил, остановился шагах в двадцати от него и, насвистывая что-то фальшиво, задумчиво изучал потолок.

— Носоглот лишайный… — вырвалось у лекаря не от ума, но от души.

— Зато какая прыть!.. — то ли самому себе, то ли кому-то еще пробормотал Кириан.

— Ну, что ты, уснул?! — возмущенная паузой там, где рассчитывала на скорость, возвысила голос Эссельте. — Иди сюда! Доставай спирт, иглу и кетгут — быстрее! Надо зашить рану, пока он без сознания!

— Я… у меня…

— Ну же, не стой, разинув рот, давай свою сумку!

— Но… там… там нет иглы…

— А что у тебя там есть?!

— Всё для вашего высочества… Нюхательные соли… Притирания для висков… Пастилки от тошноты… с фруктовыми вкусами… двадцать сортов… Снотворный порошок… ароматизированный корицей… и ванилью… Успокоительная микстура…

— Сиххё тебя забери!.. — чуть не подпрыгнула от бессильного раздражения гвентянка. — Да что ты за лекарь?! У Друстана всегда всё было под руками!

— У кого, ваше величество?.. — сморгнул Фикус.

— У моего будущего мужа! — сердито рыкнула Эссельте, не упуская момента гордо вскинуть голову, и тут же дернула из рук медика его ридикюль. — Что у тебя есть, что подойдет для обработки ран?

— Настой пустырника и валерьяны может подойти…

— Доставай, — гвентянка решительно сунула сумку ему обратно в руки и полезла в потайной кармашек на груди, где хранился маленький швейный наборчик на неожиданные случаи жизни.

Серафима разгребала последний слой обломков, когда Иван и Олаф, избавленные от необходимости отгонять зевак, присоединились к ней. В нескольких шагах за их спинами застыл в ожидании, как в засаде, Вяз.

— А, кстати, что мы ищем? — поинтересовался конунг, деловито поднимая и отбрасывая через плечо кусок за куском[111].

— К-кабуча… — вздохнула Сенька и выпрямилась, энергично растирая кулаком затекшую поясницу. — Знать бы еще, что мы ищем…

— В смысле? — наморщил лоб Иванушка, с грохотом роняя гранитный камень размером с переросший кабачок на нечто стальное, завязанное узлом.

— В смысле, я подумала, что если големы могу делать только то, что записано у них на схеме, то у этих кто-то запись изменил. И, может, если найти этот схем, то Агафон смог бы сказать, как, когда и кем он был изменен.

Иван и Олаф замерли.

Такой аспект произошедших событий в голову им придти пока не успел, если собирался вовсе.

— Изменен?.. — недоуменно скривил разбитую губу конунг. — Но кому надо его изменять?

Вяз как бы невзначай приблизился на пару шагов и оказался в пределах слышимости.

И Сенькиной видимости.

— Кому надо, тот и изменил… — пробормотала царевна, косясь на атлана.

Потом иная мысль пришла ей в голову.

— Кстати, вот кто нам может помочь, — обворожительно улыбнувшись, обернулась она, подхватила арбитра под единственную руку и обвела широким жестом разбросанную ей кучу перекрученного металла и дробленого камня.

— С превеликим моим удовольствием, ваше величество, — покривил губы в попытке куртуазной улыбки Вяз. — Если только вы объясните, что в этой груде хлама… еще двадцать минут назад — стоимостью с особняк в центре города… может быть интересного.

Брови царевны при обозначении цены перемолотых магией големов дрогнули, и почти сразу же приподнялись во второй раз — при мысли о том, как отреагирует на известие мастер Олеандр.

Но лирика ей пока была чужда.

— Или что в этой груде хлама может интересного не быть, — тихо проговорила Серафима. — Ты знаешь, Вяз, как выглядит схем?

— Схем?.. — нахмурился, размышляя, атлан. — Я видел только один… довольно давно… Это был зеленый пергамент со множеством пересекающихся золотых полосок и драгоценными камнями, вставленными каким-то образом… да, конечно, магией… туда, где полоски встречались…

— Пергамент… — поморщилась царевна как от зубной боли. — То есть, после агафоновой мясорубки от него и следа могло не остаться…

— Я думаю, осталось бы, — задумчиво сощурились глаза атлана. — Это особый пергамент. Его нельзя ни порвать, ни сжечь. Не то, чтобы кому-то пришло в голову это делать — волшебники Узамбара, которые делают големов, дают за возвращаемый схем половину его начальной цены.

— Зачем он им? — удивился отряг.

Однорукий пожал плечами:

— Говорят, что они вкладывают его в свежего голема. Сдирая с покупателя деньги как за только что сделанный, естественно. Я слышал, чтобы создать новый схем, требуется с десяток недель, иногда — месяцев, если заказ особо сложный.

— А сколько времени нужно, чтобы изменить старый? — цепко прищурилась Серафима.

Вяз ответил таким же внимательным взглядом из-под черных нависших бровей, выдержал паузу и тихо проговорил:

— Не думаю, что их можно менять.

— Руками, может, и нет. А магией? — предположила Сенька.

— Самое главное в схеме не магия, а расположение линий и камней, — покачал головой арбитр. Магия всего лишь дает им жизнь, а что это будет за жизнь — диктует наплавленное на них золото и самоцветы.

— У тебя степень в магических искусствах? — недоверчиво усмехнулась царевна.

Вяз улыбнулся в ответ.

— Вы могли бы просто спросить, откуда мне это известно.

— Хорошо, спрашиваю.

— Отвечаю, — склонил в насмешливом полупоклоне голову атлан. — Когда мы с хозяином ездили в Узамбар за этими двумя… — однорукий кивнул в сторону обломков, — то пришлось немного там подождать, пока наш заказ будет выполнен. Мы жили там дней пять, прямо в их училище, общались с мастерами и учениками… Поверите или нет, но это были весьма познавательные пять дней.

Лицо царевны приняло отрешенно-сосредоточенное выражение, мысли заметались в голове как испуганные белки: «Кабуча… Значит, схем не меняли… То есть, получается, на схеме было записано, что в один прекрасный день они должны напасть на зрителей в первом ряду? Причем за одним из них они должны были гоняться несмотря ни на что?.. Чушь какая… Они разглядывали толпу! Высматривали именно нас! Но почему?.. Но как?.. Но кто?.. Тис?.. Как? И зачем? Мы ж не международный трибунал… Боится, что найдем наследника? Но я бы на его месте дождалась, пока найдем… если найдем… а уж потом… И, причем, наследника, а не гостей… Дичь. Чушь. Чушь и дичь… Не сходится… Ничего не сходится!..»

Разговор тем временем тек дальше.

— И часто вам приходилось возвращать схемы? — спрашивал Иванушка.

Вяз медленно, словно припоминая, качал головой:

— На моей памяти — только один раз.

— А что с тем големом случилось?

— Прошлого хозяина Арены посетила гениальная мысль выяснить, кто сильнее — голем или горный демон.

— И откуда он взял в городе горного демона? — недоверчиво хмыкнул Олаф.

— Нет, в городе, конечно, демона бы ему никто не дал, — усмехнулся атлан. — Поэтому он собрал зрителей, готовых заплатить за невиданное зрелище — богатеньких сынков, нанял мага, выбрал голема — вроде Стального Убийцы, только покрупнее — и отправился в горы искать и выманивать демона дикого.

— И нашли? — позабыв про раздумья и сомнения, спросила царевна.

— Нашли, — усмехнулся арбитр. — Конечно, для этого пришлось выходить за защитную линию, а после этого бродить еще день… но нашли.

— И что? — полюбопытствовал конунг.

— Через два дня Арена приобрела нового хозяина, тот — нового голема… Ну, а несколько знатных родов Атланды — новых наследников титулов. Кстати, ваши величества, я рад, что у ваших родов не возникла та же проблема.

— А уж мы-то как рады… — ухмыльнулась царевна.

Вяз хохотнул, собирался что-то ответить, но снова шум со стороны входа отвлек его и собеседников.

— Дык, двери узкие…

— И низкие…

Через распахнутые двери, колышась, как фруктовое желе ассорти, протискивался такой же разноцветный шелковый паланкин с четырьмя носильщиками в ливреях.

В паланкине, рядом с закутанной в шелка дамой, испуганно таращащей глаза под дымкой вуали, восседал Ахмет.

В руке его был зажат церемониальный крис-нож, черные очи метали искры, усики воинственно топорщились.

— Быстрее, быстрее, вы, дети улитки и черепахи!!!

— И лестница тут корявая…

— И навалено на ней горные демоны знают, что…

— Это не значит, что нужно ползти подобно умирающим тараканам, о позорище рода носильщиков!

Дама под вуалью, увидев над собой крышу и заслышав голоса, осмелела.

— Ты не смеешь повышать голос на мою прислугу! И куда ты меня привел, негодяй?! Если тебе нужны мои драгоценности… Кольца… колье… браслеты… диадема… Вот! Возьми и убирайся! Душегуб, мерзавец, подлец!!!..

Пассажирка паланкина яростно сунула в свободную руку калифа сорванные с себя украшения.

Словно ужаленный оскорблением — или действием женщины, Ахмет рывком повернул к ней голову, отшвырнул со звоном заскакавшие по ярусам драгоценности, прищурился, будто тигр на антилопу…

— Любые драгоценности по сравнению с самоцветами ваших бездонных глаз — пыль и дым на горизонте безводной пустыни!

— Вор! Похититель!.. — по инерции выкрикнула дама, сбилась с вокабуляра и дыхания, когда славословие калифа дошло до нее, но быстро обрела душевное равновесие и продолжила с не меньшим апломбом: — Подхалим! Льстец! Краснобай! Если тебе не надо золото, забирай паланкин и прислугу, но дай мне выйти, мужлан и нахал!!!..

— О, чудная гурия севера, чей голос прекраснее журчания ручья в полуденный зной, мы не можем допустить, чтобы дивная ножка горной газели коснулась этих нечистых камней! — молитвенно прижал к груди руки Ахмет.

— Я прошу позволения выйти уже три минуты, когда камни еще были чистыми!

— Но мы сочли бы себя опозоренным навеки, если бы позволили обворожительной пэри диких краев, при виде чьего лика сама луна от стыда закрывает себя затмением, ходить пешком там, где она достойна скользить над грешной землей подобно хрустальному облаку!..

Калиф прослезился.

Дама растерялась.

— Но… вы меня похитили… даже не видя моего лица!..

— Блеск нечеловеческой красоты может ослепить неподготовленные очи, ибо недостойны мы, сирые и слабые духом, лицезреть волшебный облик изумительной феи!.. — встал на свою защиту шатт-аль-шейхец.

— О…

— …А голосок горнего духа, доносящийся из уст, что слаще финикового меда, предполагает красу, заставляющую стыдливо померкнуть все краски садов Сулеймании! — изящно выровнял он линию фронта.

— А…

— Я каждую весну не знаю, что со мной. Клянусь, всю жизнь готов я верен быть одной, когда бы не цвели вы, дщери Сулеймана, стремительней, чем яблони весной!.. — перешли в контрнаступление армии Шатт-аль-Шейха.

— Ах… Ну, право же…

— Наше восхищение обворожительной девой севера не знает границ, и летит впереди нас, подобно майской ласточке к милому сердцу гнезду! — молодецким броском добрались они до столицы противника.

— Право же…

— Мы теперь обязаны вам многим, и если вы готовы простить нас и разрешите исполнить наш долг, то как честный угонщ… человек мы готовы распахнуть двери нашего сердца гению непорочной красоты!..

И город пал.

— Право же, лентяи, чего, чего вы там копаетесь?! Перебирайте ногами, бездельники, уволю всех!..

— Да, хозяйка…

И паланкин мощностью в четыре носильщицких силы не в ногу, но энергично поскакал вниз по искореженным ступеням к тускло освещенной Арене.

— Что… это?.. — ошалело вытаращил глаза арбитр.

Серафима догадалась первой и прыснула.

— Это Эссельте поручила Ахмету придумать что-нибудь с носилками для Агафона!

Угонщик паланкинов обернулся в их сторону и, чуть приподнявшись, отвесил царевне замысловатый поклон.

— Для нашего премудрого чародея я готов сделать все, что от меня зависит, даже ценой тридцать седьмого брака!..

— Ваши величества!!! Ваши высочества!!!.. — выкрик, долетевший от дверей, взмыл напуганной совой к куполу Арены и сорвался.

Глухое его эхо потерялось под хрустким топотом сапог по усеянным битым камнем и рваным металлом ступеням.

— А вот и он — больной зуб… — кисло скривилась царевна.

За его длинноногим высочеством Рододендроном едва поспевал невысокий плотный Олеандр. С трясущимися руками, потерянно бегающим по следам разрушений взглядом, морально готовящийся — и отчаянно не готовый — к еще бОльшим потерям, он вызывал сочувствие даже у еле выжившей антигаурдаковской коалиции.

Рука Иванушки непроизвольно сама потянулась к кошельку…

И была перехвачена крепкой пятерней любимой супруги.

— Ваня, требовать с него компенсацию ущерба в такой момент — неэтично. Давай повременим немного. Минут пять.

— Сеня!.. — возмущенно захлопал глазами лукоморец, не зная, принимать ли слова жены в шутку, или как всегда.

Но момент был упущен.

Владелец кучи мусора стоимостью с особняк в центре столицы с потрясенным видом проскочил мимо них, остановился у своего имущества, безмолвно и бесшумно ударяя себя руками по бокам. А к группке победителей скорым шагом, подозрительно похожим на медленный бег, приблизился наследник короны.

Но не успели юноши промолвить и слова, как принц быстро пробубнил нечто вопросительно-ободряющее и молнией метнулся к распростертому на песке чародею — и Эссельте.

— Ваше вы… — начал было задавать он вопрос, но спохватился, проклял дипломатические выверты и насколько поспешно, настолько и неудачно поправился: — Никто не пострадал?..

Голубые глаза принцессы медленно оторвались от раны чародея и окатили его высочество, как выразился калиф, позже описывая магу этот момент, ледяной водой презрения из грязной лохани гнева.

— Кроме волшебника, я имел в виду! — быстро выкрутился принц.

— Кроме волшебника, Олафа, Ивана, Эссельте, меня, Ахмета, Кириана, двух големов, сего почтенного заведения и финансового положения мастера Олеандра — абсолютно никто и ничто, — со светлой улыбкой подошла к ним Серафима.

Рододендрон намек понял, обернулся на юношей, чей внешний вид по сравнению с утренним отнюдь не улучшился, на Ахмета со свежим синяком на скуле, на Кириана, взирающего на него из узких бойниц подбитых глаз[112] с выражением завидевшего жертву снайпера, глянул на широкую ссадину на руке царевны, на модернизированный туалет гвентянки[113] — и прикусил губу.

— Сожалею, что неотложные дела не позволили мне присутствовать, когда произошел этот несчастный случай.

— Иногда неотложные дела хороши именно своей неотложностью, — согласно кивнула Сенька

— Золотые сло…ва… — начал было ответный реверанс Рододендрон и осекся, уловив второй смысл высказывания гостьи.

— Я… — медленно багровея от гнева, выговорил атлан, и снова замолк: глядя в безоблачно-честные очи лукоморской царевны, заподозрить ее даже в знании термина «двойное дно» было верхом нелепости[114].

— Да, ваше высочество? — вежливо склонил голову набок Иван, загораживая — на всякий случай — супругу плечом.

Вдобавок к разгромленной Арене и раздавленным големам, изувеченный наследник престола был бы уже слишком.

— Я… хотел сказать… что мне действительно очень повезло… ваши высочества… ваши величества… — проклиная всю дипломатию оптом и всех иностранных стерв в розницу, натужно улыбнулся принц. — И со своей стороны корона Атланды сделает всё от нее зависящее для наказания виновных… и благополучного выздоровления пострадавших.

При этих словах Рододендрону в голову пришла новая мысль, и он оглянулся по сторонам.

— Кстати, о выздоровлении…

Придворный лекарь насчет «кстати» придерживался совсем иного мнения.

Вспомнив, что вместо того, чтобы сообщить его высочеству о произошедшем, он протоптался, зажатый толпой, у стен Арены, Фикус побледнел: то, что новая династия информированность — особенно в моменты кризиса — ценила превыше всего, он знал как никто другой. Поэтому боком-боком, как бы невзначай, знахарь стал отступать, рассчитывая переждать грядущую бурю под прикрытием тихой гавани широких спин гостей, где, может, про него еще и забудут…

Но не успел.

Холодные надменные глаза королевского сына отыскали провинившегося медика, и тот сжался, словно перед ударом.

— Кстати, о выздоровлении… ваше высочество… — наложив последний стежок, подняла голову принцесса, и на ее чумазом лице отразилось волнение и растерянность. — Если бы не опека драгоценного мастера Фикуса… не знаю, как бы я пережила этот… ужас… особенно после утреннего падения… Ваш знахарь не отходил ни на шаг — по вашему приказу, несомненно… его прямой заслуги тут нет, я понимаю… но присутствие его было весьма ободряющим… и полезным. Позвольте выразить вам мою глубочайшую признательность… за вашу ненавязчивую… заботу…

Сказать, кто опешил больше — принц или его лекарь — было вряд ли возможно.

Замешательство в стане оппонентов умножил Амн-аль-Хасс.

Не обращая внимания на нарастающую международную напряженность местного масштаба, он выпрыгнул из паланкина, прижал к сердцу ладонь, к губам — пальцы, взметнувшиеся тут же в воздушном поцелуе такого накала, что ярко-помидорный окрас физиономии дамы стал заметен даже через вуаль, и проговорил:

— Не соблаговолит ли жар-птица наших помыслов подвинуться немного, чтобы самый ученый из магов, сраженный супостатами, мог возлежать смиренным грузом рядом с вашими крутыми, как склоны Шоколадных гор, бедрами, вызывая томные приступы нашей ревности?

— А-а-а… Д-да… К-конечно… — смиренно проворковала пассажирка носилок.

— Мастер Фикус, его перемещать можно? — вопросительно глянула на королевского лекаря Серафима.

Тот бросил слегка растерянный взор на Эссельте, потом на царевну, наконец, на раненого, и сдержанно покачал головой:

— С превеликой осторожностью и риском для больного. Хотя при таких травмах наука предписывает лежать в полном покое как минимум до прихода в сознание и дня два после.

— Я мог бы… предложить вашим величествам и его премудрию свой дом… хоть и покрытый теперь несмываемым позором в глазах всего Белого Света… — понурый, со стиснутыми перед грудью руками, из-за носилок выглянул хозяин Арены. — Но, может, гостеприимство искупит хоть малую толику моей вины в этом невероятном происшествии…

Антигаурдаковская коалиция, собравшаяся вокруг неподвижного друга, обменялась быстрыми напряженными взглядами.

— Если мастер знахарь считает, что дорога повредит ему… — с сомнением начал Иванушка.

— …нам придется принять ваше любезное приглашение, — вежливо склонила голову в сторону владельца разгромленной Арены Серафима.

— А далеко ли до вашего дома? — вспомнила самое важное Эссельте.

— Два квартала, ваше величество, — почтительно склонился хозяин.

Гости его снова переглянулись, бессильно пожали плечами и вздохнули: в любом случае, два квартала было ближе, чем полгорода.

Через полчаса Агафон, умытый и переодетый в новую ночную рубаху хозяина, был перевязан — на этот раз умелой рукой придворного целителя запасами из домашней аптечки Олеандра, и уложен в постель. Самая большая гостевая комната была в срочном порядке освобождена от дальнего родственника хозяина, вымыта, снабжена дополнительными креслами и передана в полное распоряжение антигаурдаковской коалиции.

Мягкий свет близящегося к горизонту солнца апатично пробивался через витражи, бросая на бежево-желтый ковер зловещие багровые тени, и впечатлительный калиф, едва войдя, тут же поспешил распахнуть окно.

— Эта комната напоминает нам фамильный склеп, — в порядке объяснения сообщил он хозяину, и тот пал духом еще больше.

— Это закат, ваше величество… и проклятые витражи… каприз дочери… Мы здесь не бываем почти… на третьем этаже — комнаты гостей…

— Комнаты? — заинтересовалась царевна. — Это хорошо. А то уж я было подумала, что нам придется спать на полу.

— На полу?! — в ужасе вытаращил глаза Олеандр.

— Спать?! — и без того изрядно прохудившуюся стену высокомерия Рододендрона окончательно пробило изумление. — Но вы — гости короны, и мой отец и я сочтем себя оскорбленными, если вы предпочтете всем удобствам дворца халупу какого-то…

Заметив закаменевшее лицо хозяина, принц сбился, вспыхнул краской конфуза в тон своему наряду и торопливо поправился:

— То есть, дом… предпринимателя… средней руки…

— Ваше высочество, — галантно склонила голову Серафима, опираясь на посох. — Вы не поверите, но мы действительно предпочитаем удобства дворца атмосфере… э-э-э… некоего семейного заведения Амн-аль-Хассов…

— Но мы не можем оставить Агафона одного здесь! — пылко продолжил калиф.

— Может, умирающего… — скорбно утер несуществующую слезу Кириан, и получил сердитый тычок от своей госпожи.

— Да, я понимаю… — градус возмущения наследника атланского престола несколько снизился. — Но вовсе нет необходимости оставаться с ним всем. Фикус будет дежурить у его кровати… или другой лекарь. Ну, и еще кто-нибудь из вас, кто пожелает, может остаться здесь…

— Мы делаем все именно так, как ваше высочество предлагает, — голос Ивана был скучен и прохладен, как лукоморский ноябрь. — Рядом с Агафоном остаются только те, кто пожелает…

— То есть, все, — договорил за него Олаф, как топором рубанув по дипломатическому маневрированию.

— Но весь ваш багаж и даже ковер — во дворце! — сделал последнюю отчаянную попытку вернуть незваных гостей туда, где за ними можно присматривать, Рододендрон.

— Благодарю, что напомнили, — вежливо улыбнулся Иванушка. — Если вы не возражаете, ваше высочество, я вернусь с вами во дворец и всё заберу. Потому что сразу же, как только наш друг придет в себя, мы рассчитываем отправиться на встречу с Адалетом.

— Не смею вас удерживать, — спесиво вздернулась верхняя губа и голова атлана. — Если иностранные гости предпочитают трущобы дворцу, так тому и быть.

— Мы тоже были рады с вами познакомиться, — лучезарно улыбнулась принцу Сенька.

Когда за наследником Тиса и Иваном закрылась входная дверь, антигаурдаковская коалиция, оккупировавшая дом с негласного попустительства расстроенного хозяина, снова собралась вокруг постели волшебника.

— Ну, как он? — было первым вопросом всех.

Фикус, не глядя на гостей, встал и поклонился.

— Пока изменений нет, ваши величества, ваши высочества.

— Хель и преисподняя… — досадливо скривился отряг. — Уже час, наверное, прошел!..

— Я буду считать успехом, если он очнется хотя бы завтра, ваше величество, — снова склонил голову лекарь.

— Ничего, у него голова крепкая! — стараясь убедить, скорее, себя, чем кого-либо еще, проговорил Олаф. — У Ахмета в гостях нас тогда вон как завалило — и ничего!

— Это Ивана тогда вон как завалило, — ворчливо поправила конунга царевна.

— Вот я и говорю — Иван отрубился, а Агафону хоть бы что! — бодро гнул свою утешительную линию рыжий воин.

— Боги всемогущие что-нибудь да обрушивают на наши бессчастные головы… — кисло вздохнул менестрель с кресла, не отрывая от обоих глаз медные монеты, что тоже жизнеутверждающих ассоциаций у наблюдателей не вызывало.

— Если бы боги — я бы как-нибудь договорился, — безрадостно хмыкнул отряг.

— А кто ж еще? — не желал отказываться от своей теории бард.

— Кто-кто… — пробурчала Сенька, покосилась на притихшего на банкетке в углу лекаря, и чуть тише договорила: — Ренегаты в пальто…

— Думаешь, это они? — непроизвольно потянулась к топору рука Олафа.

— А кто еще? — обвела друзей вопросительным взглядом в поисках иных теорий царевна. — Больше некому. Не истуканов же и вправду винить…

— А мне кажется, — тихо заговорила гвентянка, — что это был кто-то другой.

— Если вообще не сами големы неожиданно ополоумели, — Кириан поднялся, взволнованно пробежался пальцами по струнам лютни, оборвал мелодию на половине такта и подошел к окну. — Кто сказал, что такого не может с ними быть? Кто про них тут вообще хоть что-то знает, кроме того, что они большие, тупые и делают то, что написано на каком-то схеме?

— Почему вы так решили, о хитроумные пришельцы с туманного Гвента? — недоуменно хлопнул пушистыми ресницами калиф.

— Потому что сначала я тоже думала, что ренегаты, — медленно, словно не привычная к объяснению своих мыслей, заговорила принцесса. — Но потом меня осенило, что если бы они хотели на нас напасть, то они не стали бы ждать, пока мы приедем в Арену, и не стали бы натравливать на нас этих чудовищ. Можно же было сделать все проще и быстрее! Где-нибудь в городе, например. В музее, у фонтанов, на улице, наконец!

Среди товарищей воцарилось нервное молчание.

Новая версия нравилась им еще меньше старой: если ренегатов они знали и понимали, то кто-то еще, таинственный, без видимых им причин принуждающий приличных големов нападать на людей, мог бы скоро заставить подпрыгивать от каждого шороха и бояться теней. По сравнению с ней вариант о вдруг и просто так сошедших с ума големах казался почти сказочно привлекательным, в который хотелось верить изо всех сил.

Но не верилось.

— Может быть, Сель, ты и права… — первой нарушила тишину Серафима. — Но я вот тоже подумала… конечно, это всё — сплошные домыслы и вымыслы… но мне отчего-то пришло в голову… да, это глупость какая-то, сама знаю, но… Короче, мне подумалось, что если бы ренегаты атаковали нас в открытую, это было бы безусловным нападением. А вот так, через големов… вроде как несчастный случай. Потому что Кириан ведь правильно сказал: кто и что про них тут знает? Напали — значит, взбесились. Они виноваты — и больше никто. Ну, и мы еще… что среди бела дня поперлись, куда приличная местная знать без накладных усов не ходит…

— Но зачем реньим гадам нужно притворяться?! — свирепо нахмурился отряг, щелкнул досадливо по лезвию топора номер двенадцать, и тот согласно отозвался на слова хозяина коротким басовитым звоном. — Зачем?! Раньше они не очень-то прятались!

— А, может, они боялись Агафона? Или хотели застать нас врасплох? — отвернулся от окна менестрель.

— Агафон и в Арене был с нами, — резонно заметил калиф. — А врасплох они могли нас застигнуть и в городе, как мудро провещала принцесса северных ветров, несравненная Эссельте!

— И еще один хороший вопрос… — угрюмо вздохнула Серафима. — Если это были не просто спятившие со своих схемов долдоны, откуда тот, кто натравил их на нас, узнал, что мы будем там?

— И случайно или нет его пышноцветущее высочество умотало в это время чаи с хозяином гонять? — вспомнил разговор царевны с Рододендроном и произнес менестрель.

Глаза Эссельте расширились от изумления и ужаса:

— Вы думаете… что големов натравил на нас Тис?!..

— Тис?..

— Да! Он ведь знал, что мы там будем! А еще вспомните музей — правда, мы с Симой там толком ничего поглядеть не успели, но ведь фигурками солдат и демонов там управляют маги-имитаторы!

— Аниматоры, — машинально поправил бард.

— Какая разница! — нетерпеливо отмахнулась принцесса. — Смысл в том, что они могли бы заставить и этих истуканов делать то, что хотят, а не то, что написано на их схеме!

— Но ему-то зачем нас убивать? — недоуменно наморщил рассеченный лоб юный конунг.

Но не успела Сенька высказать ранее пришедшее ей в голову возражение и этой теории, как Эссельте с негодованием поднялась с кресла и уперла кулачки в бока.

— Он боится, что мы найдем наследницу! — убежденно заявила она, и с гневом воззрилась на знахаря, все это время затаившейся мышью сидевшего в самом темном углу. — Которую мы, на самом деле, никогда не найдем из-за упрямства одного бесчувственного истукана!

— Голема? — не сразу уловил Олаф полет метафоры.

— Голем на его месте был бы сообразительней! — сердито воскликнула девушка. — И понял бы уже двести раз, что мы не в игры здесь играем, и что на кону стоит судьба Белого Света!

Из дальнего угла, оккупированного королевским медиком, донесся тяжелый вздох.

— Я… это понял… ваши величества, ваши высочества… И если обещания ее высочества принцессы гвентянской Эссельте насчет убежища Вишне в любой другой стране остаются в силе…

— Да, конечно!

— …то я скажу, где ее можно найти. Вернее, кто может знать, где она прячется.

Чтобы добраться до цели, у маленького отряда из Олафа, Кириана, Сеньки и Фикуса ушло два часа. Два часа проплывающих мимо и сливающихся в одну бесконечную картину портовых кварталов, причалов, складов, рыбачьих халуп, перевернутых на ночь лодок, напоминающих выбросившихся на берег дельфинов, таверн, кузниц, плавилен, домов удовольствий… Два часа торопливого пути сквозь толпы снующих горожан и гостей столицы в непрерывном ожидании магического удара сбоку, сзади или со всех сторон сразу.

Два часа, заставивших товарищей думать, что Атланик-сити кончится не раньше первой пограничной виселицы Караканского ханства[115]. И что за это время там, в доме Олеандра, где Эссельте и все еще не пришедший в сознание чародей остались под сомнительной защитой хозяина, ненадежной — Ахмета и непредсказуемой — посоха, даже за пять минут могло произойти очень и очень многое…

Дорога постепенно сузилась, потеряла свое мощение, но вокруг стало чуть светлее — насколько это было возможно в восьмом часу вечера. Путники недоуменно огляделись: двух-трехэтажные каменные коробки по обеим сторонам дороги, напоминавшие, скорее, гигантские надгробия, постепенно сменились маленькими домишками из низкосортного камня. За медными оградами виднелись крошечные чахлые огородики размером с хорошую лукоморскую клумбу. Тут и там в пыли под ногами прохожих и по канавам шмыгали пестрые тощие куры вперемежку с такими же собаками и детьми. Из распахнутых окон с позеленевшими медными рамами на экзотического вида чужаков таращились и щурились обитатели одноэтажного Атланик-сити, и от их взглядов втиснувшемуся между Серафимой и Олафом менестрелю становилось не по себе.

— Куда это мы так долго идем, о молчаливейший из эскулапов? — Кириан поправил на плече неразлучную лютню, оглянулся с тоскливой нежностью на очередной кабак, оставшийся позади, отхлебнул снова из аварийной фляжки и решительно нарушил обещание не задавать вопросов раньше времени.

Друзья его согласно кивнули и снова впились настороженными взглядами в хиреющий с каждым шагом пейзаж: город, похоже, кончался, а обещанного знатока местонахождения Вишни так и не наблюдалось.

Фикус понуро и безмолвно вышагивал впереди, словно забыл, что за ним идет еще кто-то, и даже не повернул головы на голос барда. Помолчав еще какое-то время, будто заново обдумывал, стоят ли иноземцы его доверия, придворный врач в конце концов, проговорил, не поднимая глаз:

— Мы почти уже пришли. Дальше будет перекресток, и от угла — пятый дом на дальней стороне. Но вы туда ходить не должны.

— Это почему? — подозрительно склонила голову царевна.

— Чтобы не напугать ее, — неохотно выдавил знахарь.

— Вишню? — обрадованно встрепенулся Кириан.

— Нет, — будто через силу покачал головой атлан.

— А кого тогда? — недоуменно скривил разбитую и распухшую губу отряг.

— Ее мать.

— Так значит, наследняя последница… в смысле, последняя Наследница… прячется не здесь! — глубокомысленно изрек поэт.

— Может, это у вас в Гвенте люди прячутся там, где живут… — с неожиданной брюзгливостью проговорил лекарь.

— Не волнуйся, — твердая рука Сеньки уверенно легла на плечо Фикуса. — Мы заберем ее и сразу покинем страну. Больше она сюда не вернется, если не захочет. И, кстати, все ее родственники могут присоединиться к ней в любое время. Денег на дорогу мы дадим.

Королевский медик отрывисто кивнул, и царевна почувствовала, что малая доля напряжения спала с его души.

— А если хочешь, то и ты со своими… кто у тебя там есть… можешь уехать с ней, — вовремя подхватил отряг. — Хороший знахарь пригодится везде!

— Ну, с легендарным Друстаном мне уже точно не сравниться, — кривовато усмехнулся атлан, не отвечая на предложение.

Еще несколько шагов — и он остановился у серой глухой стены неказистого, но крепкого дома на углу и поднял в предупреждении руку:

— Дальше не надо ходить, ваше величество, ваше высочество, менестрель… Подождите меня здесь, пожалуйста.

— А, может, нам поближе постоять? Ты уверен?.. — поиграл пальцами на рукояти топора конунг.

— Что матушка Груша не причинит мне вреда? — невольно хмыкнул врач. — Да, уверен, ваше величество.

— Ну, смотри, — героически выпятил нижнюю губу и отставил ногу менестрель. — А то ведь нам не долго…

— Обязательно буду смотреть, — послушно склонил голову Фикус, без дальнейших слов завернул за угол и пропал из виду.

— Будет, как же… — недовольно пробурчала под нос Серафима и, чуть отойдя от стены, как бы невзначай выглянула в пересекающий их улочку переулок.

— Он сказал ждать его здесь! — прочитав намерения, написанные у царевны не то, что на лбу — на всей ее поверхности крупными буквами жирным шрифтом, брюзгливо напомнил Кириан[116].

— Так для его же блага стараюсь… — вздохнула непонятливости товарища царевна.

— Мы обещали, Сима, — сурово, хоть и без особого убеждения поддержал миннезингера Олаф.

— Ну, хорошо… уговорили… — мученически завела под лоб глаза и прислонилась к стенке рядом с друзьями Сенька. — Пойду минут через пять …

— Десять, по-хорошему, — покачал головой отряг. — Должен же он с хозяйкой дома поговорить сначала, о здоровье спросить, о жизни поинтересоваться, о соседях… Неприлично сразу к делу переходить.

— Угу, — угрюмо промычала Сенька. — Здоровье, соседи, Жучка, внучка… а потом пироги еще сядет есть…

— Пироги?.. — что-то болезненно ёкнуло в желудке менестреля. — С картошкой и грибами, поди еще?

— Да с мясом тоже ничего бы было… — забыл про этикет и загрустил Олаф, не к месту и не ко времени вспомнив, что обедали они в двенадцать, а время уже скоро восемь.

— Эгоисты эти атланы, — сурово приговорил Кириан под аккомпанемент желудочного оркестра, варящегося в собственном соку при одном упоминании волшебного слова «пироги».

— Почему? — не поняла царевна, прогоняя жестоким усилием воли собственные фантазии на тему разнообразной выпечки.

— Мог бы нас с собой пригласить, вот почему! — менестрель обиженно прищурил подбитый дважды глаз, отчего тот вовсе скрылся из виду.

— Может, он пугать ее не захотел? — с сомнением предположила Серафима, оглядывая товарищей.

— А чего ей нас пугаться? — на опухшей физиономии барда, больше всего похожей сейчас на морду панды, как могло, отразилось недоумение.

— Вот и я о том же… — машинально поправил съехавшие с плеча ножны заспинных топоров рыжий воин.

— Ну, может, он догадается пирожков с собой прихватить? — неуверенно предположила Сенька.

— Жди да радуйся… — ворчливо выдавил музыкант.

— Может, ему намекнуть? Я могу им в окошко постучать! — осенило конунга, и он с готовностью подался вперед.

— Стой!!! — спешно воскликнула царевна в отчаянной попытке предотвратить если не катастрофу, то сердечный приступ у старушки — наверняка. — А… может у нее на ужин сегодня не пироги, а… какой-нибудь суп! Из шпината и сельдерея!

— С мясом? — остановился отряг.

— Без! — решительно сообщила Серафима и принялась наносить превентивные удары, отсекая возможности оппонента к маневрированию. — И без лука! И без рыбы! И без курицы! И даже без соли!

— Ну и гадость… — скривился Олаф и вернулся на место.

Кириан, который шпинат признавал лишь в качестве оберточного материала для пудинга, с негодованием кивнул.

— Точно, гадость! Сама ест, что попало, да еще гостей приглашает… В который раз убеждаюсь, какие всё-таки эгоисты, эти атланы!

Пока мужчины сурово затихли, переваривая вместо пирожков новые представления об атланском характере, Сенька как бы невзначай сделала несколько шагов на середину улицы, стрельнула глазом налево, отсчитывая от угла пятый дом…

Беспокоиться об этом ей было не нужно.

Потому что за проволочным забором одного из домов около низенького крылечка как-то странно, будто лунатик или пьяный[117], топтался Фикус. Он то поворачивался вокруг своей оси, направляясь к калитке, то останавливался, сделав несколько шагов, тряс головой, тер ладонями виски, снова шел к крыльцу, заходил на него, брался за дверную ручку, и почти сразу же снова разворачивался и плелся сначала во двор, а потом к калитке, и снова поворачивал к дому — и всё повторялось сначала.

— К-кабуча… — прошептала Серафима с таким видом, что спутники ее, моментально забросив свою ученую дискуссию, насторожились.

— Что там? — хрипло прошептал Олаф — брови грозно сведены над переносицей, рука на рукояти топора номер двенадцать.

— Кабуча… — повторила царевна, словно в порядке пояснения[118]. — А тетка-то наша непростая…

— У ней ручка золотая? — не удержался от рифмования Кириан.

— Скорее, язычок… — пробормотала Сенька и, не дожидаясь вопросов, коротко пояснила: — Кажется, она у нас колдунья.

— В смысле, ведьма? — дрогнуло что-то в лице конунга, будто ожидал он, что вот-вот из-за угла матушка Груша, не доевши шпинатного супа, с гиканьем вылетит на помеле.

— В смысле, кабуча драная, — вздохнула царевна. — Не знаю, дома она или нет, но на крыльцо наложено заклятье склероза… или как там оно по-научному называется… Это когда каждый, кто приходит без приглашенья, забывает, зачем пришел и уходит со спокойной душой восвояси.

— Так ведь это же далеко!!! — в ужасе расширились очи менестреля[119]. — Вот хрычовка!..

— А Фикус где сейчас? — шагнул вперед отряг, не дожидаясь ответа на собственный вопрос.

— Наш эскулап еще держится, — Сенька хмуро мотнула головой в сторону медика, блуждающего под недоуменными взглядами соседей. — Значит, внутренняя мотивация визита у него была очень высокая.

— То есть, если мы сейчас туда придем, то не просто развернемся и попремся в Вамаяси…

— Восвояси, — дотошно поправил Олаф.

— … а будем шарахаться туда-сюда как он? — не расслышав конунга, осторожно, боком выдвинулся на перекресток бард.

— Да. То есть, нет, — задумчиво проговорила царевна. — Как раз на такой интересный случай научила меня бабушка одной полезной штуке…

Если соседи матушки Груши, высыпавшие из своих домишек поглядеть на придурковатого гостя, думали, что развлечение их на сей вечер закончилось, то они глубоко ошибались. Потому что из-за угла с перекрестка вдруг появилось чудо: выступая важно, словно на параде, по самой середине улицы шествовал двухметровый громила с лютней и в женской куртке, натянутой с горем пополам на одно плечо. За ним следовал упитанный светловолосый тип с помятой физиономией, в потрепанной волчьей безрукавке с плечами до локтей и длиной до коленок, и с мечом и луком в руках. Замыкала колонну то ли девица, то ли парень в ярком трехцветном жакете размеров на шесть больше, сгибающаяся почти пополам под тяжестью навьюченных на плечи пяти разнокалиберных топоров.

Надетые накосулю сапоги тоже не способствовали бодрости их шага.

Не обращая внимания на восторженный визг ребятишек и ехидные шуточки мужиков, троица вальяжно проковыляла к калитке, за которой топтался, как ополоумевший, дородный незнакомец в черном с красными вставками камзоле лекаря.

Субъект с топорами остановился на крыльце перед закрытой дверью с висячим замком, которая через несколько секунд превратилась в дверь открытую с замком лежачим, громила подхватил под руку знахаря, и все четверо дружно ввалились в дом, гулко захлопнув за собой окончательно деморализованную вторжением дверь.

Еще через пару секунд зеваки тупо заморгали, переглядываясь изумленно и дивясь, на что это они могли тут пялиться, сконфуженно пожали плечами и вернулись кто к своим делам, кто к их отсутствию.

В избушке что-то звонко грохнуло.

— Как… ты их… всё время… таскаешь… — прохрипела Сенька, наваливаясь без сил на спинку ажурного чугунного стула.

Олаф стянул с себя серафимину куртку, вытряс вежливо Кириана из волчьей безрукавки, подобрал сваленные в кучу топоры и бережно развесил их по своей персоне.

— Пожалуй, ты права… — задумчиво промычал он, поводя так и эдак плечами. — Один не сбалансирован, перетягивает… Нужно шестой подыскать — для равновесия.

— Или сразу уж еще пять, — пробрюзжал бард, взволнованно пробегая пальцами по струнам лютни и подстраивая тона и полутона, сбившиеся под касанием огромных лап воина.

— Нет смысла, — горделиво усмехнулся отряг. — Как правило, хватает четырех.

Серафима тем временем быстро прошлась по кухне, двум комнаткам, завернула в погреб, на чердак, выглянула на задний двор…

Сомнений не оставалось: в доме они были одни.

— Мастер Фикус? — потрясла она за плечи застывшего словно в ступоре лекаря. — Эй, мастер Фикус?

Атлан заморгал непонимающе, будто и впрямь был пьяным, или заснул на ходу, тряхнул головой, едва не свалившись, неуклюже поднес руки к лицу и принялся энергично растирать его.

— Где… я?.. — наконец, проговорил он и обвел вопросительным взором немудрящий интерьер и ожидающих его пробуждения спутников. — Я… мы… вы… Бабушка Груша?.. Где бабушка Груша?

— Никого нет, — коротко ответила царевна, пока не вдаваясь в подробности.

— Вы… ее напугали! Я же просил вас не приходить!.. — обвиняюще уставился на них знахарь, спохватился, ужаснулся собственной смелости, опустил глаза и спешно протараторил: — Ваше величество, ваше высочество…

— Да не было тут никакой бабушки, и дедушки тоже не было! — раздраженно звякнул лютней менестрель. — А если бы не мы, ты бы до сих пор по двору бродил как привидение!

— И ты не сказал, что мать Вишни — ведьма, — с упреком воззрился на медика Олаф.

— В…ведь…ма?.. — распахнулся настежь рот королевского лекаря. — Бабушка Г-груша?..

— А ты не знал? — поднялись домиком брови Сеньки. — Она наложила на свое крыльцо заклятье, чтобы незваные гости не ходили.

— Бабушка Груша?.. — словно оглохнув, тупо повторил знахарь. — Ведьма?..

— Да! — нетерпеливо буркнул Кириан.

— Нет! — решительно замотал головой атлан. — Нет! Что ты такое говоришь! Да она даже за лечением всегда обращалась или ко мне, или к местной ведунье!

— Может, дар не всегда проявляется в детстве или в юности? — неуверенно предположила царевна.

— Конечно, ваше высочество, я ничего не знаю о магах и их способностях… — потрясенно развел руками Фикус, — Но… я никогда не предполагал… что первые таланты у них могут заявить о себе лишь в шестьдесят восемь лет!..

— Шестьдесят восемь?! — дружно вытаращились три пары глаз. — Шестьдесят восемь?!

— А сколько тогда лет Вишне?!

Атлан коротко задумался, загибая пальцы.

— Сорок семь. А что? Это что-то меняет?

— Н-нет, абсолютно ничего… — покачала головой царевна. — Просто… когда говорили, что…

И тут новая мысль ударила в голову, словно вся коллекция топоров Олафа.

— Погоди!.. А сколько тогда лет было Дубу Третьему?!

— Сорок, ваше высочество, — всё еще не понимая, в чем суть проблемы, сообщил доктор.

— Слушай, лебедь, чего ты нам сказки рассказываешь? — подбоченившись, сердито фыркнул миннезингер. — Как дочь может быть старше отца?!

— Насчет Вишни ты это пошутил, что ли? — недобро нахмурился конунг.

— Дочь?.. Отца?.. Пошутил?.. — Фикус недоуменно сморгнул, и только тут до него дошло. — Ах, вы про это!.. Нет, конечно, нет! Вишня — дочь Дуба! Но Дуба Второго! Отца покойного короля!

— Ладно, хоть деда, лишь бы дочь, — с облегчением выдохнула Серафима и снова огляделась по сторонам, точно рассчитывая из расположения мебели и неубранной посуды на столе вычислить местонахождение неуловимой Наследницы. — И лишь бы найти…

— А заклинание она могла купить у Кизила, его мастерская всего в трех кварталах отсюда! — отметая остатки сомнений, предположил лекарь. — Правда, это недешево, совсем недешево, но он иногда дает их в рассрочку, если человек хороший знакомый и очень надо…

— Могла… — рассеянно кивнула Сенька, не отрывая глаз от корыта, доверху заваленного грязной посудой вперемешку с остатками еды.

— Груша жила не одна? — вслед за царевной принялся изучать комнату менестрель.

— Если бы у моей бабушки был такой кавардак, дед выгнал бы ее из дому, — разглядывая истоптанный пол и рассыпанную перед поддувалом плиты угольную крошку, неодобрительно произнес конунг.

— Нет, одна… Всегда… обычно… — впервые обратив внимание на беспорядок, неуверенно выдавил придворный врач. — Вишня приходила ее навещать… иногда… но… но…

— Может, старушка болела? — предположил Кириан.

— Соседи помогли бы ей! — не задумываясь, ответил атлан. — Очень добрые и внимательные люди, я сам когда-то, давно, правда, жил через два дома отсюда, я знаю! Они всегда так делали: если кому-то неможется, то принести воды, помыть пол, посуду или сварить обед их не надо было и просить!..

— Или покормить птичку… — продолжила ряд добрых дел Сенька.

— Да, конечно… — кивнул, обрадованный пониманием, знахарь, и замер. — Какую птичку?

— Голубую, — неопределенно мотнула головой куда-то вверх царевна. — Которая в клетке на чердаке.

Если бы она сама превратилась вдруг в птицу, изумление лекаря не было бы таким внезапным и полным.

— Птичку?! Голубую?! На чердаке?!

И, не дожидаясь пояснений, он с уверенностью человека, не однажды бывавшего в доме на правах близкого друга, стремительно проскользнул мимо конунга, юркнул в соседнюю комнату, из нее — в другую, откуда на крошечный чердак вела спиральная лестница, и грузно затопал по кованым ступеням наверх.

Когда маленький отряд добрался до лестницы, в проеме чердачного хода уже маячил встревоженный Фикус. В руке его была большая медная клетка. А в клетке — голубь необычного небесно-голубого цвета.

— Это он… он… он… — потрясенный до глубины души, бормотал без остановки лекарь, тряся головой, словно надеясь, что наваждение, каким бы оно ему не представлялось, от этого рассеется и сгинет.

Но, похоже, ни рассеиваться, ни пропадать морок не собирался, и потерянное бледное одутловатое лицо странным маятником качалось в полутьме чердака.

— Он — это кто? — не выдержала первой Сенька.

— Королевский… почтовый голубь… — точно всё еще не веря себе, медленно проговорил атлан. — Специально выведенная магами порода… очень малочисленная… Каждая птица стОит как взрослое дерево… Есть только у короля… Может отыскать любого человека в стране… даже если никогда его раньше не видел… и не знает места, где он живет…

— Как? — не понял отряг.

Фикус задумался.

— По запаху, может?

— Как собака? — недоверчиво выпятила губу царевна.

— А чем королевский голубь хуже какой-нибудь помоечной шавки? — обиделся лекарь. — В любой точке страны и даже за границей!

— С дуба падали листья ясеня… — присвистнул Кириан, и лютня его с тихим изумлением звякнула в такт словам хозяина.

— Но зачем королю присылать матери покойной кухарки волшебного голубя ценой в дуб? — в непонимании наморщил лоб Олаф.

— Которая после этого сбегает из дому, наложив на крыльцо заклятье?.. — продолжил менестрель.

Как не замедлил бы выразиться отсутствующий Ахмет, масло растерянности царевны можно было черпать ложкой оторопи и намазывать на лаваш недоумения.

— Вот бы знать… вот бы знать…

Голубая птица массового поражения была спущена с чердака в дом с приличествующей ее стоимости церемонностью.

Поискав глазами вокруг и не найдя, куда бы можно было поставить просторную клетку, незваные гости вернулись на кухню, она же прихожая, отодвинули на край стола тарелки с недоеденным то ли обедом, то ли завтраком, и водрузили птицу на усеянную крошками столешницу.

— А разговаривать, часом, он не умеет? — глянул с надеждой сначала на голубя, потом на атлана менестрель.

— Н-не думаю… — без особого убеждения пробормотал окончательно растерявшийся медик.

— Хотя при его цене мог бы не только говорить, но и пирожки жарить, и на скрипке играть, и крестиком вышивать, — заметила Сенька.

Птичка, похоже, соображений царевны не разделяла, потому что коротко буркнула что-то себе под клюв и демонстративно повернулась к честной компании тылом.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что к лапке голубя был прикреплен небольшой цилиндрический футлярчик — увы, пустой.

— Значит, он письмо сюда принес, — глубокомысленно почесал подбородок отряг. — Которое старушка достала, прочитала…

— И убежала, — снова добавил Кириан. — Предварительно превратившись в ведьму.

— А, может, ведьма уже была с ней? — Сенька кивнула на задвинутый к стене ассортимент тарелок. — Для одного человека — многовато.

— И они вместе убежали? — уточнил бард.

— Может, вместе. Может, по отдельности… — вздохнула царевна. — Главный вопрос теперь в том, вернется ли бабулька обратно…

— А если вернется, то когда, — резонно подытожил конунг. — Нам ждать недосуг.

— Хм-м-м… — хмуро скрестила руки на груди Серафима, обдумывая возможные варианты развития событий — один другого кислее.

Вдруг глаза Кириана зажглись.

— Слушай, Фикус!

— Да, музыкант? — настороженно покосился на него лекарь.

— А ты умеешь этими птичками пользоваться? — бард ткнул пальцем в голубя, апатично восседавшего на жердочке, словно происходящее вокруг его совсем не касалось.

— Нет, — покачал головой атлан. — Этим занимается исключительно королевский голубятник, волшебник, перенявший секреты ремесла у своего учителя лично. Да я и не думаю, чтобы почтовые голуби стали слушаться простого человека…

— Жалко, — поджав губы, хмыкнул менестрель. — Значит, отправить его с запиской к Вишне или Груше не удастся…

— И что теперь делать будем? — вопросительно пробасил отряг.

— Как всегда в таких случаях, — вздохнула Сенька, — поступим предельно тупо.

— Это как?

— Пойду, поговорю с соседями. Ждите меня… ну, скажем, на том же углу: в дом вернуться без наших переодеваний я все равно не смогу. Да и зачем?

— Осмелюсь предложить вашему величеству и вашему высочеству встретиться в трактире, — услужливо произнес знахарь. — Направо, в двух кварталах отсюда, на углу этой улицы и Большой Торговой. «Скелет в шкафу».

— Замечательное название! — хмыкнул Кириан, и глаза его впервые за весь день радостно заблестели[120].

Оживился и Олаф:

— А пирогами там кормят?

— Что закажете, ваше величество, тем и кормят.

— Первая хорошая новость за сутки! — расцвел было конунг, но почти сразу же осекся смущенно. — Слушай, Сим, если хочешь, мы можем пойти говорить с соседями вместе с тобой!

— Если они окажутся не слишком разговорчивыми, я намекну им, что ты тоже хотел заскочить пообщаться, — дрогнули губы Серафимы в шкодной улыбке, но тут же снова поджались и напряглись.

— Что случилось? — заметил и забеспокоился рыжий воин.

Но ее ответ был обращен к придворному знахарю.

— Мастер Фикус… а Груша когда-нибудь вообще держала в доме птиц?

— Что? — встрепенулся, точно испуганный селезень, доктор, вырванный обращением откуда-то из глубин своих мыслей. — Птиц?.. А-а, нет, что вы, ваше высочество. Собака у ней была, большая, рыжая такая, одноглазая, злющая… а птиц не было. А отчего вы спросили?

Царевна окинула критическим взором ажурное сооружение из медной проволоки, прикидывая, не могла ли строгая бабка помещать туда в качестве наказания разбушевавшуюся псину, но отмела это предположение как вивисекторское изначально и вздохнула.

— А оттого, мастер Фикус, что если волшебные голуби, кроме писем, не носят с собой еще и клетки…

— Старушка могла ее купить на любой барахолке, — возразил бард.

— Вот именно, — поправила меч Сенька и шагнула к двери. — Могла — и купила. Но это означает, если я хоть что-то соображаю, что случайное письмо у нас на глазах превращается в регулярную переписку.

— С каждой минутой становится всё яснее и яснее… — пробормотал отряг, страдальчески морща лоб в попытке выжать из их ситуации хоть каплю смысла или логики. — И, кстати, собаку-то как раз я во дворе не заприметил.

— Погулять удрала? — пожал плечами Кириан, вспомнив собачьи сообщества, рыскающие по улицам в поисках еды и развлечений, представил одно из них, возглавляемое большой рыжей злобной псиной, увидевшей, как из дверей ее дома появляются непонятно кто…

— Когда будем выходить, ты, Олаф, первым иди, — хмуро проговорил миннезингер.

— Почему? — удивленно глянул конунг.

Голос менестреля дышал спокойным мужеством и верностью долгу боевого товарищества.

— Сейчас моя очередь прикрывать тылы.

Как бы ни ухмылялся конунг и ни хихикала царевна, было похоже, что Кириан отнесся к выбранной себе задаче чрезвычайно ответственно: Фикус и Олаф спустились во двор, обошли его в поисках собаки или хоть чего-нибудь, что могло бы подсказать, куда ушла ее хозяйка, ничего не обнаружив, вышли на улицу… А его все не было и не было. Но когда отряг и знахарь уже начинали волноваться, не приключилось ли чего с пиитом[121], и рассчитывать, в каком сочетании им меняться одеждой и инструментами, чтобы снова вернуться в дом, дверь, наконец, распахнулась, выпуская на крыльцо странно задумчивого и притихшего менестреля.

И никто из его товарищей не видел, как в открытое окно дальней комнаты вылетел и пропал в синеющем подступающей ночью небе королевский голубь.

Прошел почти час, прежде чем Сенька, утомленная, но еще больше — угрюмая, ловко проманеврировав между занятыми до последнего угла столами, приземлилась рядом с товарищами.

На улице было тепло, и большой камин в дальней стене зиял холодным черным провалом за витой чугунной решеткой. Какофония из гари и кухонных ароматов наполняла общий зал, смешиваясь причудливым образом с запахом горячего железа и меди. Ровный гул голосов и стук оловянной посуды о медные столешницы вызывали мысли то ли о какой-то странной кузнице, то ли о большом загадочном механизме.

Так вот ты какой — атланский трактир…

Серафима пробежала по столу голодным взглядом.

Конунг, перехватив его, заботливо придвинул ей кувшин с пивом.

— Мы тебе заказать чего-нибудь хотели, но побоялись, что остынет.

— Ну, фак, фё-нифуть фыиснивось? — Кириан, тоже поймавший взор царевны, торопливо затолкал в рот последний пирожок, еще остававшийся на блюде, и с нетерпением подался вперед.

— Матушка Груша не вернулась?.. — тревожно моргнул знахарь, и быстро добавил: — …ваше высочество.

— Давай пока без величеств и высочеств, ладно? — устало выдохнула Сенька, плеснула в свободную кружку пива, понюхала, сморщилась, но все равно пригубила — ровно настолько, чтобы убедиться, что обоняние ее не обмануло.

— Похоже, дело отравления клиентов поставлено здесь на поток… — скривилась она и брезгливо отодвинула оловянную тару.

Из-за спин посетителей, расположившихся за соседними столами, вынырнула пышнотелая низкорослая женщина в вышитом желтом чепце и в то ли застиранном, то ли по жизни бежевом фартуке поверх красного платья. Приняв заказ на свиное жаркое с картошкой и зеленью[122], она коротко кивнула и снова пропала в гуще толпы, как охотник в лесу.

— Ну, так что? — прожевав, повторил свой вопрос менестрель, обиженный отсутствием немедленного ответа.

— Ничего, — вполголоса, так, чтобы кроме ее компаньонов никому не было слышно, произнесла царевна. — В последний раз соседи видели Грушу с месяц назад. Вернее, так видели, что запомнили это.

— А еще можно видеть так, чтобы не запомнить? — отхлебнув из отвергнутой Сенькой кружки, ехидно сострил бард.

— Можно, — ко всеобщему удивлению не поддалась на провокацию их разведчица. — Например, никто из тех, кто гоготал над нашими нарядами, уже через полчаса не вспомнил, что мы заходили в дом.

— Это как так? — нервно оглянулся по сторонам Олаф. — Магия?

— Угу, — исчерпывающе отозвалась царевна.

— Но матушка Груша не ведьма! — возмущенно покраснел придворный врач.

— Быть ведьмой — не стыдно, — сурово проговорила Сенька, и Фикус завял.

— Да, ваше высоче… Да. Нет. Ничего стыдного. Совсем. Ведьма — профессия не хуже и не лучше плавильщика, скажем, или гончара, или лекаря. Но…

— Но при встрече с гончаром и даже с лекарем никто не старается на всякий случай перейти на другую сторону улицы, — усмехнулась царевна.

— Нет!.. То есть… да…

Менестрель поискал глазами, чего бы еще съесть, не нашел, и долил себе еще пива.

— Заклинания отвода глаз и склероза, — подняв указательный палец к закопченному медному потолку, провещал поучительно он, — мог бы накладывать на нее этот ваш колдун-коммерсант, как его там… Саксаул?

— Кизил, — сухо поправил Фикус.

— Один пень, — пренебрежительно дернул плечом Кириан и продолжил важно с видом мирового эксперта по волшебству: — К чему я клоню, так это к тому, что магия — самый простой и действенный способ спрятаться у всех на виду.

— Не знаю, как на дом, но на человека свежий отвод глаз надо накладывать каждый день, если не каждые полдня, — упрямо помотала головой Серафима. — Думаешь, каждый раз перед тем, как вернуться, положим, из лавки домой, она заходила за заклинанием к Кизилу? Да и бесплатно он делать это не стал бы. Если коммерсант. А откуда у ней столько денег?

— Деньги ей могли давать квартиранты, или родственники, или знакомые… Ну, те, которые живут у ней, — резонно предположил отряг.

— Или вместо нее, — очень тихо проговорил атлан.

— Что?

— С чего ты?..

— Что он сказал?..

— Я сказал, что пока она была жива…

На этом Фикус осекся, затряс в негодовании на себя головой и яростно шлепнул себя по губам — раз, другой, третий — словно за провинность перед лицом короля или самих всемогущих богов.

— Боги всемогущие, простите дурака… простите… — покраснев, исступленно бормотал он. — Чего ведь только в башку пустую не залезет… Конечно же, она жива!..

— А с чего ты решил?.. — договорила на этот раз свой вопрос Сенька.

Лекарь упер взор в столешницу и покачал головой:

— У матушки Груши, сколько я ее знаю, никогда не было так грязно… Да, денег у нее было не особенно много… но чистота не стоит ничего… так она говорила… и Вишня к ней заскакивала частенько: где сготовит, где помоет… Последние полгода матушка Груша прибаливала, дальше колодца на углу не ходила… А сейчас… Затоптанный пол… эта посуда в корыте… объедки на столе…

— А, может, она совсем захворала? — предположил Олаф. — Или… ну… когда близкий человек единственный погибает…

— Детей у Вишни не было? — уточнил Кириан.

— Нет, — покачал головой доктор. — Замужем была, три раза… а детей боги не дали.

— А, может, это не старушка всё запустила, а кто-то, кто с ней живет… ухаживает за ней… растрепа какая-то? А объедки — потому что срочно потребовалось куда-то выйти? Вернутся и приберут? — заботливо поспешил свернуть атлана с дорожки дурных мыслей Олаф.

— Может… — опустились еще ниже плечи лекаря. — Но матушка Груша давно далеко не ходила… Хотя… Я… Я уже ничего не знаю… и ничего не могу сказать наверняка… Простите…

Про голубя, чтобы не вносить в запутанный вопрос дополнительную неясность, никто из них предпочитал пока не вспоминать.

Пришла служанка, принесла на подносе два оловянных блюда тушеной картошки с плавающими в густом соусе островами мяса и, мазнув любопытным взглядом по топорам конунга, проворно умчалась на зов с дальнего стола:

— Эй, женщина! Сюда пива три кувшина!!! И столько же крепленого вина!!! И водки лукоморской!!! Тоже три!!!

— Весело будет ребятам поутру, — хмыкнула царевна, услышав заказ.

— Судя по голосам, им уже замечательно, — усмехнулся миннезингер.

— А ведь еще даже не стемнело толком, — покачал головой Олаф — то ли дивясь, то ли осуждая.

— Главное, чтобы к людям не приставали, — философски заметил атлан…

И сглазил.

Потому что ровный, чуть убаюкивающий шум голосов и стук ложек прорезал возмущенный женский выкрик:

— Руки убери, хорек!

— Мои руки, куда хочу, туда деваю! — донеслось логичное в ответ, и не успевший улечься шум снова взорвался — на этот раз дружным гоготом.

Почти перекрытым звуком пощечины — и новым женским вскриком: на этот раз боли.

— Это ты на кого грабли поднимаешь, чучело трактирное?!

— Отпусти!!!..

— Что у них там происходит? — тревожно приподнялся Фикус, вытягивая шею в попытке рассмотреть поле назревающего боя.

— Какие-то прощелыги чумазые собрались… — повторил его маневр Кириан.

Приподнялись, как по команде, и их соседи по столу — с полдюжины бородатых ремесленников в разноцветных домотканых рубахах.

— Рудокопы!.. — разглядев контингент за дальним у окошка столом, сморщился лекарь как от зубной боли. — Сегодня им смотрители расчет за месяц дали, да выходные на носу… Вот они в загул и пошли… Но так-то они народ незлой, пошумят да успокоятся… скорее всего… Хотя… Смотря, сколько уже выпили.

— Ну, нам-то опасаться нечего, — самодовольно ухмыльнулся менестрель и перевел в поисках поддержки взгляд на Олафа и Сеньку.

Вернее, туда, где они только что были.

— Сиххё их забери!.. — ахнул певец, вскочил со стула — уже в полный рост…

И успел к самому началу спектакля.

— Отпустите, пожалуйста, даму. Вы что, слепоглухонемой? Не слышите, что ей больно? — склонив благовоспитанно голову чуть набок, Серафима уже стояла перед шестеркой развалившихся за столом рудокопов, один из которых вцепился в руку служанки в красном платье.

— Гы, — только и сказал в ответ, дыхнув перегаром, то ли брюнет, то ли недоотмытый блондин, прищурился пьяно и занес свободный кулак над Сенькиной головой. — Вали отсюда, сопляк, а то и тебе сейчас сделаю больно!

— А мне?

Бравый шахтер разинул рот: из-за кряжистой колонны, подпирающей перекрытия, вышагнул, дружелюбно улыбаясь, двухметровый рыжий верзила в меховой безрукавке на голое тело.

— Ч-чего — тебе? — на всякий случай, уточнил он, и рука его нервно зашарила по столу, нащупывая воткнутый в каравай нож.

— Мне тоже больно сделаешь? — проникновенно щуря подбитый глаз, заглянул рыжий в лицо бузотеру.

И тут же, не дожидаясь ответа, одним ловким движением руки вывернул кисть, сжимавшую запястье служанки так, что взвыл теперь рудокоп.

Женщина, пользуясь моментом, вывернулась и, прижимая к животу пострадавшую руку, юркнула в толпу.

Голубые, как все ледники Отрягии глаза встретились с серыми, налитыми страхом, яростью и вином.

— Держи свои руки при себе, варгов нос. Если не хочешь, чтобы тебе их оторвали.

— Да уж не ты ли?!

Приятель согнувшегося пополам от боли хулигана вырвал из-за голенища свой нож, но Олаф словно невзначай махнул незанятой рукой, и так и не состоявшийся нападавший кубарем отлетел на соседний стол, сметая спиной тарелки, кувшины и кружки на колени посетителей.

В то же мгновение четверо их приятелей, доселе то ли выжидавших, чем кончится представление, то ли опешивших от нахальства одного, выступившего против шестерых, повскакали с мест, засапожные ножи в руках, пьяные глаза — на горле недруга…

— Эх, знатный сегодня денек!!! — от души расхохотался отряг, сцапал за шкирку едва нащупавшего заветный каравай противника и швырнул в воинственную четверку.

Кому не посчастливилось быть сбитым сразу, через несколько мгновений уже вылетал в распахнутое окно, теряя сапоги и ножи.

Еще несколько секунд — и поле боя очистилось, чего нельзя было сказать об оставшихся в трактире оппонентах, по лицам и одежде которых можно было изучать меню этого вечера.

Заводила, растрепанный, с рассеченной скулой цвета тушеной свеклы[123] и бережно прижатой к груди рукой, сел на полу среди разбросанных стульев, потряс зашибленной башкой, и с плаксивой тоской возопил в закопченный потолок:

— Братцы!!!.. Уроды всякие иноземные наших бьют!!!.. Ни за что!!!.. Чего смотрите?! Он и до вас сейчас доберется!!!

Притихший было, как лес в безветрие, трактир загомонил, зарычал возмущенно: что с того, что рудокоп — дебошир? В первую очередь, он наш дебошир!

Горячие атланские парни, разгоряченные еще больше вином и ура-патриотизмом, подскочили с мест, похватали кто стулья, кто ножи…

Благодушное доселе лицо отряга закаменело.

Только сейчас он заметил, что мысль отпраздновать шахтерскую получку в «Скелете» пришла в головы не только этой шестерке.

Трактирщик отчаянно метался где-то за спинами, силясь успокоить разошедшихся клиентов, внушить, что буян был виноват сам, но из-за нарастающего гула сердитых голосов его одинокие выкрики терялись, как шепот листьев в грозу.

— Сима, — конунг обернулся на царевну, — я правда не хочу никого калечить… Ты свидетель. Топоры мои где?

— Уже тут, — легла в широкую лапу Олафа скинутая за колонной связка. — Вот уж, точно, как день начался, так ему и закончиться…

Рукоять топора номер двенадцать легла в ладонь привычно и мягко. Сенькин меч с тихим шепотом вышел из ножен до половины, давая понять, что люди-то мы, конечно, мирные…

Кое-кто из собравшихся на потасовку возмездия намек, может, и понял[124], но пойти на попятную на глазах у всех…

Подогревающая сама себя толпа дрогнула, но устояла.

— Ну, пошумели — и разошлись по местам, — всё еще пытаясь избежать полномасштабной драки, сурово, но и без тени воинственности пробасил отряг. — А если у кого вопросы ко мне имеются, то на улице поговорим. Один на один. От хорошего разговора я еще никогда не отказывался.

— Ага, один на один! Ищи дураков!.. — с пьяненьким негодованием выкрикнул кто-то из задних рядов.

За спиной нервно и резко хихикнула женщина. На нее моментально цыкнула другая, но было поздно.

Масло в огонь плеснули щедрой порцией.

— Братцы, кончай языками трепать! — зачинщик смуты, вооруженный чугунной табуреткой, гневно засопел и подался вперед, словно переходя в атаку[125]. — Бей пришлых всем миром! Али труса празднует артель Седьмой Красногорской?! Он вам железяку ржавую показал, а вы и штаны обмочили?!

Толпа возмущенно всколыхнулась, качнулась, круг сжался. В свете пробивающихся в окна усталых лучей заходящего солнца блеснули разномастные ножи…

Звучный уверенный голос прозвучал откуда-то слева и из глубины просторного зала неожиданно, и от этого показался вдвойне громким:

— Что я вижу? Что я слышу? В славном Атланик-сити остались люди, которые не слышали о том, что случилось сегодня в Арене?!

Рваный перебор струн, несущий в ошеломленную тишину отзвуки неведомой еще битвы, заставил шахтеров забыть на мгновение о неминуемой драке и повернуть головы.

На первом столе за их спинами в полный рост стоял невысокий плотный человек с лютней наперевес. Светлые спутанные волосы закрывали его лицо, ловкие пальцы метались по грифу и струнам над декой, вызывая к жизни то грохот камнепада, то лязг стали о сталь, то безумные крики, завораживая, гипнотизируя, заставляя слушать — и всеми фибрами взбудораженной души желать еще и еще…

Бурная мелодия, чуть-чуть не достигнув апогея, вдруг оборвалась, незнакомец рывком головы откинул нечесаные пряди набок и продолжил, словно не прекращал говорить ни на секунду:

— Быть выброшенным в окно тем, кто почти голыми руками разорвал на части самого огромного стального голема мастера Олеандра — это честь, о которой вы станете рассказывать своим внукам, ибо случиться с вами в жизни ничего более замечательного и выдающегося просто уже не может!

— Чего?.. — разрывая изумленное молчание, выдохнул лысый рудокоп с бородой деда Мороза.

— Голема?!..

— Разорвал?!..

— В Арене?!..

— Этот?!..

— Ну, это ты свистишь!..

— Да они нас всех одним пинком отсюда бы выкинули!..

— А он один!..

— Ха!..

— Не может быть!..

— Слушайте, слушайте, слушайте, добрые жители Атланик-сити, и не говорите потом, что не слышали!.. — игнорируя насмешки и недоверие, певец горделиво вскинул голову, вдохнул, закрыл глаза, и пальцы вновь ударили по струнам, исторгая из сосновой утробы инструмента, предназначенного для воспевания прелестей и капризов возлюбленных, звуки недавней битвы…

Музыка и стихи, переплетаясь и дополняя друг друга, полились на головы и в уши внимающих недоверчиво, но жадно, недавних драчунов. И с каждой строфой неверие из глаз их улетучивалось, а рты раскрывались всё шире и чаще — то чтобы охнуть в изумлении, то хохотнуть над особо удачной строкой, то ухнуть, сочувствуя героям…

Кириан, оказавшийся в присутствии таких благодарных слушателей в первый раз за много дней, если не недель, купался во внимании и восторге. Перед протрезвевшим мысленным взором неизбалованной аудитории безвестный верзила в волчьей безрукавке медленно превращался в исполина, былинного героя, полубога, сошедшего со своего персонального облака исключительно с целью облагодетельствовать забубенные шахтерские головушки, благословляющей дланью своротив пару челюстей.

— А й…а… говорю… ш-што лютня… м-могучее…. м-могутнее… м-могучнее… м-меча…

— А й…а… говорю… пей…

— А й…а… говорю… й…а говорю…

Главный королевский лекарь звучно икнул, с грохотом опустил пустую кружку на стол и тупо уставился на нее.

Он только что что-то хотел сказать?..

Или нет?..

Или не он?..

Или не сказать?..

Нет, им же надо было куда-то идти… вроде…

Кого-то искать…

Зачем-то…

Фикус снова икнул, выдыхая сивушное облако, поморщился, и медленно поворачивая голову — глаза отчего-то в ней глядели теперь только вперед, будто приклеенные — обвел неподвижным взглядом сотоварищей.

Или собутыльников?

Или лучших друзей?..

Или… где-то я уже их до этого видел?..

— Крокус… Фокус… Покус… как там тебя… — бережно, но твердо легла на плечо медика немытая мозолистая лапа. — Ты эта… и в-вправду там… был?..

Вопроса знахарь не понял, но интуитивно почувствовал правильный ответ, и кивнул.

— И так всё и эта… б-было? Там? — не унимался интервьюер. — К-как мужики… г-говорят?..

Фикус не знал, как говорят мужики, и кто эти мужики были, и кому и что они сумели наговорить, когда и думать тут получается не лучше, чем танцевать на ушах, но снова, точно выписывая подбородком замысловатую фигуру, мотнул головой.

Мозги в ней как-то странно закачались и куда-то поплыли.

— Ну, ты эта!.. Г-герой!!!.. — восхитился голос за спиной, и к одной ручище с въевшейся под кожу грязью присоединилась вторая: — За это надо… в-выпить!

Доктор, понявший бесплодность сопротивления еще несколько часов назад, ухватился за ручку кружки, попытки с пятой — чисто случайно — умудрился попасть ей не в нового поклонника, а в его кружку, и рывком поднес свою тару к губам.

— В-выпить… — промычал он, засосал воздух, причмокнув, снова грохнул кружку на стол и заговорил, привычно и сбивчиво.

Они все хотели услышать это.

Так пусть слушают.

Так им и надо.

— Ты с-слышишь, ч-человек… Это… было уж-жасно… Они… здоровые… как… как… не знаю что… и тут я… с одним топором… и стетоскопом… наголо…

Вслед за выступлением Кириана компания их была вытащена из облюбованного ими тихого дальнего угла и пересажена с почетом за стол у окна, расчищенный отрягом с такой эффектностью. Виновник торжества, понуждаемый собственным конфузом и пинками товарищей, ретировался… А после этого каждый из воинственных еще десять минут назад шахтеров посчитал своим долгом если не посидеть рядом, то хотя бы выпить с кем-нибудь из них, похлопать восхищенно по плечу и задать какой-нибудь вопрос про битву в Арене, стремительно приобретающую окраску былинной эпичности даже в окосевших глазах королевского знахаря.

А поскольку артель на Седьмой Красногорской состояла из полутора сотен человек, половина из которых облюбовала в этот вечер «Скелет в шкафу», то мастер Фикус, пьяный, как первокурсник, с отбитым плечом и ретроградной алкоиндуцированной амнезией, моргал в неярком свете масляных светильников, точно впервые видел всё его окружающее, и непослушным заплетающимся языком рассказывал то, во что начинал уже верить сам.

Товарищи его вряд ли находились в лучшем состоянии: мировая с половиной артели атланских рудокопов — дело серьезное. А когда трактирщик, обрадованный бескровным исходом ссоры, спасением жены, а особенно — отменой угрозы лишения лицензии за смертоубийство в его заведении, объявил, что каждая вторая кружка чего бы то ни было — за его счет…

Где-то слева от Фикуса три рудокопа восхищенно заглядывали в лицо конунгу и норовили одновременно подлить ему из кувшинов в кружку: один — вина, второй — пива, третий — настойки.

Олаф, красный не то от смущения, не то от выпитого, кружку неколебимо прикрывал ладонью и сконфуженно бормотал:

— Мне… это… вообще-то… боги п-пить… з-запрещают… б-больше пяти литров… з-за раз…

— Так это ить не зараза!

— Это з-зеленая н-настойка… на с-степных… д-дровах… т-травах!..

— И красненькое в-винцо… н-на винограде!.. Красненьком!..

— И ж-желтый эль!.. На эльфах?.. В-вамаяссьских?..

— Н-не, — мотал исступленно рыжей шевелюрой отряг. — Б-боги сказали н-нельзя… значит нельзя…

— Ув-важаем… — одобрительно гудели в бороды собутыльники и снова приставали — на этот раз с вопросами:

— А что, вашвеличество… ты… это… голема стального… натурально не забоялся?

— А чего его бояться… — пожимал покатыми плечами конунг. — Разозлился — да… А бояться… Не подумал чего-то.

— Во, мужик… этот отряг!.. — восторженно лупили по прикрытой волчьей безрукавкой спине соседи.

— Нам бы таких! В ш-шахту! — пылко закивал напротив рудокоп в красной рубахе.

— Да на что он…. в ш-шахте-то? — хохотнул лысый. — Там големов нету!

— Черному призраку… по башке надавать… топором! В-вот на что!..

— Да п-привиделось вам с Чинаром всё! — фыркнул сосед отряга справа.

— А вот и не п-привиделось! — покраснел под цвет рубахи мужик. — Два раза мы его видали… и два раза п-после этого… крепь падала!

— Криво поставили… вот и п-падала…

— Сам ты — кривой!..

— Это я кривой?!..

— Стойте, вы чего, атланы? За дружбу надо выпить! — торопливо применил второй известный способ улаживания конфликтов конунг[126], и предложение его было поддержано быстро и горячо.

После испытания дармовщинкой единственным человеком, пьяным всего лишь в половину от остального контингента трактира, оставалась только царевна Лесогорская и Лукоморская.

И поэтому именно она начала собирать друзей для продолжения теперь уж если не поисков — какие тут поиски, самих себя бы по дороге не потерять! — то хотя бы для своевременного возвращения к Олеандру.

Что подумает, скажет и — самое болезненное — что не скажет Иванушка по поводу столь длительного отсутствия по столь уважительному поводу в столь веселое время, ей думать даже не хотелось. Поэтому она, опираясь на руки, поднялась из-за стола и потрясла за воротник Кириана:

— Эй, с-сикамбр… мы ух-ходим…

— С вызволения вашего пеличества… пашего величества… меня зовут не Сикамбр… Я С-самшит… трактирщик… п-помните?

— Конечно п-помню, — уверенно соврала царевна. — С-самшит… собирай наших… нам надо… идти.

— Куда вы пойдете… на ночь глядя?..

— Д-домой, — решительно мотнула головой Сенька.

— У вас нет тут дома! — торжествующе потряс указательным пальцем перед ее носом Самшит. — Вы — иногородние!

— Т-тогда — не домой!

— Оставайтесь, ребята! В-величества! В-ваши! И не ваши! И в-вообще все! У м-меня — комнаты им…меются!

— Не, меня муж ждет… кабуча…

— Муж-кабуча — эт…то… к-кабуча!.. — сочувственно покачал головой Самшит, за время пребывания гостей успевший понять, что «кабуча» — это ничего хорошего.

— Н-не-е-е-е!!! — повторила маневр трактирщика царевна. — Муж мой — не кабуча! Он — пуська! И лапка! И вообще… дай тебе… Бог… такого мужа… как у меня… в-вот…

— А где тогда кабуча? — справедливо не понял атлан.

— В-везде — кабуча… — вздохнула Серафима. — Полная… Вот такая…

И она развела руки, насколько хватало, шлепнув в процессе Олафа по затылку, а какого-то бородатого шахтера, увлеченно беседующего с Кирианом — по уху.

Никто из них ничего не заметил.

— Эт…то… должна быть… очень большая… к-кабуча… — озабоченно сложил губы подковкой Самшит.

— Эт…то… оч-чень… очумительная… к-кабуча… — вздохнула царевна.

— П-помочь я могу? — отважно выкатил грудь и живот колесом атлан.

— Не-а, — мотнула растрепанной прической Сенька. — Тут… не знаю даже, кто помочь м-может…

— А чего?..

— А-а… Человека мы… ищем…

— Ха!!!.. — голова трактирщика откинулась в приступе беззвучного и — с точки зрения царевны — ничем не обоснованного смеха.

— Чего — ха? — подозрительно насупилась она.

— Ха, иноземцы… г-говорю! — не переставая улыбаться и подхихикивать, подбоченился Самшит, гордо выпячивая округлый животик, обтянутый синим фартуком. — Вы всегда… делаете… из п-проблемы… это… слона!.. Если вам нужно в Атланик-сити найти ч-человека… всего-то надо з-знать… у кого с-спросить…

— А ты з-знаешь? — моментально прищурилась, словно охотник на дичь, Серафима.

— Я — знаю! — трактирщик самодовольно хмыкнул, словно это была его величайшая заслуга из заслуг.

— И у к-кого?

— С-спросите… у меня!

Сенька набрала полную грудь воздуха, прикинула, стоит ли открываться незнакомому человеку, решила, что хуже уже будет вряд ли, по крайней мере, ее богатая, да еще и простимулированная фантазия вариантов не предлагала…

И выдохнула:

— Т-ты про матушку Грушу… с-слышал?..

— С-слышал, — не задумываясь, подтвердит атлан. — А вам ее… з-зачем?

— Н-надо, — сурово нахмурилась царевна.

— В двух к-кварталах отсюда… ж-живет. П-проводить?

— Н-не, — покачала головой Серафима. — Н-не живет она там… больше…

— У с-соседей с-спрашивали?

— Не з-знают.

Трактирщик задумался, пожевывая губами и морща лоб так и эдак, словно вычислял формулу секрета бытия и, наконец, промолвил:

— В-вы… про Д-демона когда-нибудь… с-слышали?

— Горного?

Самшит снова расхохотался, точно услышал самую остроумную шутку тысячелетия.

— Нет, хуже, — отсмеявшись, проговорил он, утирая глаза.

— А он з-знает?

— Если он не з-знает… н-не знает… никто!..

— И где найти его? — вперилась ему в лицо хищным взглядом моментально протрезвевшая Сенька.

— С-собирайтесь, пошли… — загадочно подмигнул атлан. — Есть у меня как раз… один знакомый… человечек… который з-задолжал мне… ус-слугу…

Не без труда герои дня были вырваны из дружеских объятий Седьмой Красногорской, собраны в крепко держащуюся друг за друга кучу и выдворены на улицу. Прохладный вечерний воздух омыл разгоряченные головы и лица. Глаза, привыкшие к неровному масляному освещению, удивленно заморгали, оглядывая опустившуюся на город тьму, испещренную желтоватыми прямоугольниками окон, сентиментально воззрились на бездонное небо, полное золотых точечек-звезд, вдохнули полными грудями июньскую ночь…

— Открылась з-звездна… бёзд п-полна… — попробовал процитировать под аккомпанемент нечто подходящее по духу к волшебному моменту менестрель, прислушался к сказанному, странным эхом повисшему средь примолкшей компании, и озадаченно поджал губы.

Вроде, у классика было как-то иначе?..

Но как?..

Хихиканье аудитории быстро привыкшему купаться в обожании барду определиться с ответом тоже не помогало.

— Вы… это… ваши величества… не обижайтесь на нас… а?.. — извиняющимся тоном заговорил Самшит.

Враз лишенного родимого стула и стола, его качало и бросало из стороны в сторону, как корвет в бурю, но он терпел и сражался с непогодой, так и не решаясь ухватиться за спутников. Наконец, Олаф сжалился над бедолагой, ухватил за плечо и пришвартовал к своему боку как к тихой гавани.

— Да мы и н-не обижаемся … — добродушно пробасил он.

— Ч-чего… на дураков об-бижаться?.. — пробурчал под нос менестрель.

Ресторатор, не услышав вторую ремарку, с облегчением выдохнул и продолжил:

— Этого Явора свои… это… тоже… не слишком ув-важают… И если бы это… еще бы он чего себе позволил… они бы сами ему… это… указали… значит… Но вы… иностранцы… понимаете, да?.. А от пришлых никакой атлан… т-терпеть не будет… хоть он на него накатит… хоть на д-других… хоть на с-страну…

— Так по сп-праведливости же!.. — несколько уязвленно отозвался отряг.

— А не играет… значения… — помотал лысеющей головой Самшит. — Мы… атланы… такие…

— Чудики? — мягко предположила Сенька.

— П-патриоты, во!.. — с гордостью вспомнил нужное слово трактирщик. — Мы за Атланду… или город… или своих… всем башки пооткручиваем… Вот… Извините… вашвеличес-ство… Такой уж у нас… этот…

— Б-бзик? — подсказал бард.

— Н-национальный… х-характер!..

— Целая нация больных на голову… такого я еще… н-не видел… — пробормотал на всю улицу миннезингер, поправляя подмышкой так и норовящую вывалиться лютню.

— А к-куда это… мы й…идем… с-спрашивается… в-ваше высоч-чество?.. — снова вынырнул из царства хмельных видений в окружающую действительность Фикус.

— С-самшит… куда, говоришь… мы идем? — переадресовала вопрос трактирщику царевна.

— К одному… ч-человечку… — уклончиво отозвался труженик атланского общепита.

Показалось Сеньке или нет, но теперь голос их проводника содержал гораздо меньше энтузиазма и уверенности, чем раньше.

— К-к-к-к-какому? — выговорил, наконец, трудное слово Олаф.

— Э-э-э… к одному, — исчерпывающе уточнил атлан.

— А з-зачем? — строго сдвинул брови придворный лекарь.

Отбивая подкованными каблуками ритм, мимо прошел, покосясь, но не задавая вопросов, патруль ночной стражи. Воркуя что-то неразборчиво, но беспрестанно, пошла на обгон влюбленная парочка — он с губной гармошкой, она с пестрым кульком сладостей. Шаркая, проплелся вдоль стенки навстречу сутулый дедок с ведром и удочкой.

Трактирщик молчал.

— Эй, Самшит… — потрясла его за плечо Серафима. — Ты не спишь?

— Я?.. Н-нет, конечно!.. Что я, л-лошадь, на ходу с-спать… ваше величество?..

В голосе Самшита просквозило сожаление.

Лошадям, даже не спящим на ходу, не задают провокационных вопросов и не требуют от них исполнения неосмотрительно данных обещаний.

— Так куда мы идем? — более сурово повторила Серафима. — Кто этот твой… Демон?

— Тс-с-с…

Атлан нервно огляделся по сторонам, проводил мутным, но встревоженным взглядом удаляющуюся неспешно стражу, прохожих, и даже в открытые окна попытался заглянуть — во все и сразу…

Убедившись, что за ними никто не подсматривает, не подслушивает, и вообще всем глубоко всё равно на их существование, как выразилась бы Сенька в приличном обществе, Самшит втянул голову в плечи и засунул руки в карманы, точно ему стало внезапно холодно.

— Мы… это… к т-торговцу одному… идем… — еле слышно, так, что расслышала одна Сенька, выдавил он из уголка рта.

— Нам ничего не надо… п-покупать, — сердито тряхнула она головой.

— Это… — трактирщик снова неуютно поежился. — Д-другой торговец… Н-не такой… Он это… особенный… Он… должен з-знать… как н-найти Демона…

— Слушай, ты можешь внятно объяснить, откуда этому Демону, кем бы он у вас ни был, известно, куда подевалась Груша?! — не выдержала Серафима.

— Он что, г-гадалка… или п-предсказатель?.. — сердито повернулся к ним Кириан, едва не выронив лютню на мостовую.

— Тс-с-с-с!!! — споткнулся и испуганной кошкой прошипел Самшит, разве что не юркнув в подвальное окошко. — Я с-скажу… только не надо вот так… орать… на в-весь город…

— Ну… и ч-чего? — нетерпеливо сдвинул брови отряг.

— М-муж дочери Груши… покойной В-вишни… п-последний муж, я имею в виду… который сейчас на каторге в к-королевских рудниках… б-был… к-контра…басистом… контра…баптистом… контра…батистом…

— Контрабандистом, — сочувственно подсказала Серафима, и атлан с благодарностью кивнул, не забыв опасливо оглянуться.

— Ага… А они с-своих… не бросают… — договорил он, и поспешно добавил, отводя от себя всяческие подозрения: — Как г-говорят. С-слухи.

— Ну, к-контрабасисты ли… к-контрабандисты… — пробубнил занудно менестрель, пристраивая подмышкой инструмент поудобнее, — какая к с-сиххё лысому разница… лишь бы с-сказали… где у вас тут Г-груши… водятся… и д-дело… с концом…

Куда неожиданно подевалось рвение и самоуверенность Самшита, стало понятно через полчаса.

По мере их продвижения по Атланик-сити кварталы одноэтажных коттеджей небогатых, но респектабельных горожан сменились неопрятными двух и трехэтажками, пустые улицы как по волшебству заполнились подвыпившими гуляками в самых странных одеждах, а шумный «Скелет» по сравнению с попадавшимися теперь заведениями представал в памяти путников тихим и немного скучным уголком на краю цивилизации.

Налетевший с севера ветерок принес резкий запах разлагающихся водорослей и городских отбросов, не доеденных рыбами, с экзотическими полутонами смолы, пеньки и дальних странствий.

— Порт… — в порядке пояснения тихо бросил через плечо почти протрезвевший Самшит.

— Тут всегда до утра куролесят… — неодобрительно — то ли в адрес куролесящих до утра, то ли в самшитов, что привел их сюда, то ли в свой — что ввязался во всю эту авантюру — пробормотал королевский знахарь.

Несколько веселеньких компаний попытались было задирать странную молчаливую группку, но один вид олафовой коллекции топоров и его разбойничьей физиономии каждый раз заставлял искателей приключений подумать еще раз, пока было, чем.

Ошибок при повторном выборе ответа не было ни у кого.

— Я надеюсь, мы когда-нибудь куда-нибудь сегодня придем?.. — с тоской провожая взглядом очередную таверну, вздохнул Кириан…

И вдруг они пришли.

Свернув за угол трехэтажного строения с подозрительной вывеской и еще более сомнительной репутацией, маленький и уже почти трезвый отряд прошествовал еще с пару десятков метров по кривому немощеному переулку и оказался у ворот приземистого каменного здания без окон и дверей.

— Тюрьма? — мрачно предположил поэт. — Узилище заблудших?

— Склад? — оказалась более практичной и прозорливой Серафима.

— Угу… — выдохнул трактирщик, снова втянул полную грудь пропахшего гниющей рыбой воздуха, медленно поднял руку и коротко стукнул три раза в медные ворота.

Потом прислушался, склонив набок голову, выждал несколько секунд, и повторил серию, завершив ее на этот раз одним сильным ударом.

По каменной утробе здания и переулку прошел басовитый гул, и Самшит отдернул пальцы от медного листа, словно тот неожиданно раскалился, и в панике закрутил головой.

— Да нету никого… — глянул по сторонам отряг.

— И внутри тож-же… — разочарованно промычал бард.

И тут створка беззвучно приоткрылась.

Тусклая узкая полоса резанула по привыкшим к темноте глазам, и люди вскинули руки, сощурились и отвернулись, защищаясь.

— А-а, это ты… — снисходительно протянул изнутри хрипловатый голос, но тут же зазвенел сталью: — А это кто?

— Это… друзья, Граб, друзья!.. — спешно заговорил Самшит. — Иностранцы, большие шишки…

— Ну, так пусть идут во дворец, раз шишки, — враждебно предложил страж амбара. — И ты с ними. Чего вам здесь-то нужно?

Створка начала закрываться.

— Граб, погоди, ты меня не понял! — заполошно ухватился за ручку трактирщик. — Им не тебя, им Демона надо!..

Створка ожесточенно дернулась, стремясь захлопнуться…

Но не двинулась с места.

Чтобы вырвать ее край из пальцев Олафа понадобилось бы как минимум десяток таких, как Граб.

Самшит воспользовался паузой изумления и затараторил, нервно и заискивающе, указывая то в темноту на своих невидимых из освещенного склада компаньонов, то в ту сторону, где, по его мнению, находился «Скелет в шкафу».

— Им очень надо, Граб, пожалуйста, я обещал, они не королевские нюхачи, точно, правда, я ручаюсь, хоть чем, хоть «Скелетом», они человека ищут, матушку Грушу, ее дочь, Вишня, которая утонула, была замужем за…

— Граб, что там за народные волнения? — донесся недовольный голос из глубины склада.

— Да один трактирщик приперся, притащил каких-то чужаков…

— Каких чужаков?

— Иноземцев каких-то…

— Так гони их к горным демонам!

— Да они не хотят… горного… — снова и безуспешно рванул на себя створку сторож и растерянно оглянулся на приближающегося человека.

— Вот как!.. — усмехнулся тот, словно понял.

Свет в проеме стал ярче — лампа второго атлана была уже совсем близко. Еще несколько секунд — и в полумраке склада за спиной враждебно играющего желваками Граба тускло блеснуло несколько клинков.

Олаф, не выпуская створки, схватился за топор, Сенька — за меч, Кириан — за лютню: лишиться без боя последнего шанса отыскать Наследницу из-за каких-то твердолобых аборигенов они не собирались. Если после битвы за ворота в состоянии отвечать на вопросы останется хотя бы один — большего им и не надо…

— И что героям Арены нужно в первом часу ночи на безвестном складе бедного купца?

Подсвеченная масляной лампой, загораживая собой и растерянного Граба, и невидимых бойцов, в проеме возникла высокая коренастая фигура. Прямые черные волосы до плеч, жесткая линия губ, ироничный прищур…

И пустой левый рукав.

— Кабуча…

— Так вот куда на ночь убирают големов…

— А ваше величество решило-таки воспользоваться моим приглашением?

— Вяз!!!..

Услышав, зачем иностранным гостям понадобился Демон, Вяз только качнул головой.

— Видно, сегодня такой день, и вслед за самостоятельными големами и просыпающимися Гаурдаками нас ждет торжественное появление подземного стрекалы, возвращающего украденных непослушных детей… — кривя тонкие губы в язвительной усмешке, проговорил однорукий.

— Ехидствуй, дитя контрабандного материализма, — пасмурно предрек Кириан. — А я бы на твоем месте не стал зарекаться.

— А я бы на своем месте не стал бы с вами разговаривать, а счел бы, что вы все, до единого величества и высочества, сошли с ума, — неожиданно серьезно отозвался Вяз, — если бы не это.

И, словно фокусник на вечеринке, ловким движением руки он вытянул из-за пазухи зеленую трубку.

— Что это? — недоуменно уставились на нее товарищи.

— Это? — переспросил атлан. — Это то, что ее лукоморское высочество изволило так настойчиво и так бесплодно искать среди обломков на арене.

— Схем?! — вспыхнули очи Сеньки.

— Да, — кивнул арбитр.

— Где ты его нашел? В песке?

— На этот раз, о проницательная из проницательнейших принцесс, вы ошиблись, — атлан отвесил Серафиме галантный полупоклон.

Не делая больше предположений, заранее обреченных на провал, царевна выжидательно воззрилась на собеседника.

— Я нашел его… вернее, оба… пару часов назад в одном из подсобных помещений, где хранятся грабли, метлы, ведра и прочий инструмент уборщиков и рабочих арены.

— Их… выбросили с мусором?.. — непонимающе сморгнул отряг.

— Вряд ли. Они валялись в углу — но не среди сора.

— Это ты удачно туда заглянул… — медленно протянул бард.

— Да, — не стал отрицать атлан. — И знаете, почему? Потому что двое рабочих арены, нанятых только сегодня до обеда, напились во время представления, проспали до вечера, а потом пропали, не запросив расчета. И естественно, как каждый деловой человек, я подумал, а не прихватили ли они с собой чего в качестве компенсации…

— Значит, всё-таки маги-аниматоры… — не слушая живописания трудностей найма старательного персонала, тихо проговорил Кириан. — Без схемов голем — кукла, а управлять куклами — их специальность… Значит, его инвалидное величество приложило тут свою когтистую лапу…

Но Вяз менестреля слышал.

— Аниматоры могли бы управлять лишенным мозгов истуканом, это правда, — кивнул он. — Но дело в том, что вытащить схем под силу только магу, прошедшему специальное обучение в узамбарском училище. Поверьте мне, я знаю.

— А ваши?..

— Ученики основателя музея, все до единого, — договорил атлан. — Настоящие ученые маги в таком количестве казне не по карману. А эти… не думаю, что кроме управления болванчиками они умеют что-то еще.

Единственно возможное решение немудрящей задачки появилось одновременно в головах у всех представителей антигаурдаковской коалиции.

— Ренегаты!..

— Кто это? — настороженно сверкнули глаза атлана.

— Если ты проводишь нас к Демону… — как купец на базаре, хитро прищурилась царевна.

Дальнейший разговор происходил уже по пути к убежищу сей легендарной фигуры[127].

Спустя полчаса маленький отряд оставил позади веселые портовые кварталы и оказался на улицах, погруженных в сонную тьму и тишину. У одного из ничем не приметных трехэтажных домов арбитр Арены свернул направо.

— Нам сюда, — коротко кивнул он, и товарищи, не останавливаясь, поднялись на невысокое крыльцо со стертыми ступенями и вслед за проводником нырнули в темное парадное.

Несколько метров в кромешной тьме по гулкому коридору[128] — и Вяз остановился перед невидимой никому, кроме Сеньки, дверью.

— …Двенадцать, — облегченно закончил он отсчет шагов и протянул руку поперек коридора подобно шлагбауму. — Стойте, пришли.

Гости моментально остановились и замерли, справедливо опасаясь новых ловушек и препятствий, оставленных на пути припозднившихся гуляк атланскими домохозяйками и их отпрысками.

Вяз выудил из кармана ключ, нащупал им замочную скважину, повернул…

Механизм замка мягко щелкнул и дверь беззвучно растворилась — невидимый ход в такой же непроницаемый мрак.

Вяз протянул руку и так же на ощупь взял с полки у двери толстый оплывший огарок.

Серафима при виде четырех ведер, бака, лохани и стиральной доски, примостившихся у порога в ожидании жертв, торопливо ухватила с той же полочки кресало, проворно ударила несколько раз — и фитилек, поймав искру, воспламенился.

— Ваше высочество в темноте видит как кошка! — первый раз в голосе атлана прозвучало искреннее изумление.

Сенька уклончиво пробормотала нечто про упорно развиваемые паранормальные способности организма и махнула спутникам заходить.

— Он… Демон… здесь? — настороженно вперился в темноту знахарь, не решаясь прикрыть за собой дверь.

— Сейчас здесь никого нет, — уверенно двинулся вглубь перегороженных ширмами просторов атлан.

В самом дальнем конце, в клетушке, похожей больше на чулан, чем на комнату, он поставил свечу на порог, откинул половик, и взорам столпившейся за его спиной компании открылся медный люк с утопленным в круглом пазе кольцом.

Под ним был лаз-колодец, уходящий наклонно вниз. Дно его терялось во мраке, победить который скромному огоньку догорающей свечи было не под силу[129]. Широкие скобы, вбитые в неровную стену, заржавели, но все еще выглядели надежными. Впрочем, если бы даже вид у них был третьесортного металлолома, готового рассыпаться от первого дуновения ветерка посильнее, большого выбора у поискового отряда не было.

Засветив лампу, хозяин вручил ее отрягу, а сам задул свечку и первым пошел навстречу темноте и неизвестности.

И прошел ровно семь метров.

— Кстати, кто-нибудь закрыл входную дверь? — резко остановился почти у самого дна атлан, и едва не был раздавлен не успевшим затормозить Олафом.

Эффект домино моментально распространился до самого верха и завершился наступлением Сеньки на пальцы Кириана с соответствующим аккомпанементом.

— Кабуча… — задумчиво проговорила царевна, совершенно явственно теперь вспоминая едва прикрытую робким лекарем дверь — единственный путь к отступлению на случай сам не знал чего.

— Это было «извини великодушно» или «нижайше прошу меня простить»? — вопросил язвительно менестрель, неистово потрясая оттоптанной кистью перед своим носом.

— Надо быть такой вороной?.. — продолжила Серафима, не слыша тирады барда.

— Это был риторический вопрос или экзистенциальный? — сардонически полюбопытствовал певец.

— Придется кому-то вернуться, — донесся снизу невозмутимый голос Вяза.

— Спускайтесь, подождите меня внизу, я сейчас! — проговорила Сенька и, ругая себя, на чем свет стоит, за то, что не проверила такую элементарную вещь за растяпой медиком, поспешила наверх.

Через пару метров нога Олафа вместо очередной скобки уперлась в ровный камень, и конунг с облегчением прыгнул вниз и поднял руку с фонарем, освещая путь неуклюжим гуманитариям, привыкшим спускаться по ступеням, а не по расшатанным гнутым прутьям.

Верх колодца и карабкающаяся назад царевна терялись в глубокой тьме.

— А хорошо вы тут зарылись… — вспоминая длительность спуска, конунг глянул на атлана и уважительно качнул спутанной шевелюрой.

— Метров через десять по коридору над нами будет здание Гильдии купцов Атланды. Подвалы у них глубокие, поэтому тот, кто хочет ходить мимо и оставаться незамеченным, должен закапываться еще глубже, — любезно, словно втолковывая, как пройти с одной улицы на другую, пояснил их проводник.

— Три этажа в ней?

— Пять. Не считая башенок.

— Целая гильдия над одной головой… — дивясь новой мысли, нервно хмыкнул Олаф, чуть заметно ссутулился и кривовато глянул на неровные серые своды, словно все пять этажей и архитектурные излишества нависли в паре сантиметров над его рыжей макушкой.

— Да, — кивнул Вяз, специально или ненароком истолковав эмоции спутника по-своему. — Под землей поначалу бывает весьма интересно, что в любую минуту может на тебя провалиться, но потом привыкаешь и перестаешь обращать внимание на городскую планировку.

Фикус, которому до дна оставалось метра два с небольшим, внезапно ойкнул: неловко поставленная нога подвернулась, носок сапога проскользнул между скобой и камнем и застрял. Олаф и Вяз задрали головы, советы и комментарии на языках…

И вдруг мрак за их спинами ожил, словно разбуженный вскриком. Нечто холодное и бестелесное, как призрак ледника, нахлынуло сзади, коснулось кожи, мгновенно поднимая дыбом даже самые маленькие волоски, застило глаза…

— Что это?!.. — забыв про вывернутую ногу, знахарь судорожно вцепился в скобу, точно в неведомое оружие или талисман.

— Что это где?.. — замер на полушаге Кириан.

Фонарь в руке конунга, не успев даже мигнуть, погас.

— …И где свет?! Куда они девались, эгоисты?! Вместе с фонарем, самое главное! Фикус, где они?!..

Но доктор, застрявший почти над головой отряга, почувствовал то же, то и он, и застыл, скованный ужасом, не в силах ни крикнуть, ни пошевелиться.

Внизу застигнутые врасплох люди ощутили, как темнота, обретшая невзначай если не тело, то дух, вкрадчиво обволакивает их со всех сторон, обнимает, охватывает, забивается в уши, нос, рот, под одежду, оглушая, отсекая от мира, лишая воли, надежды и воздуха…

Тишину разорвал звон падающего на камни фонаря и бьющегося стекла.

Маленькая лужица масла вспыхнула от угодившего в нее фитилька, тьма отпрянула, точно открытое пламя обожгло ее…

И люди получили возможность вдохнуть.

— Мьёлнир, Мьёлнир, Мьёлнир!!!.. — исступленный рев Олафа ударил по барабанным перепонкам и с грохотом камнепада заметался по шахте колодца и подземелью.

Два топора в мгновение ока оказались в руках отряга, и он, задыхаясь, едва не теряя сознание и видя перед глазами уже не отсветы сгинувшего фонаря, но звезды лучших миров — яростно крутанулся. Лезвия с низким свистом рассекли воздух, встретились с камнем и железом, высекая снопы искр…

Мрак дернулся, словно от боли.

Будто в гуще сражения, кидался отряг из стороны в сторону, круша, громя и дробя вокруг себя всё, что попадалось на отряжский клинок — камень колодца, железо ступеней, плиты тоннеля…

И тьму.

Показалось ли яростно сощуренным глазам или нет, но словно черные клочья замелькали кругом. Почти реальные сгустки мрака разлетались, растворяясь и исчезая в простом — не ожившем — отсутствии света, и с каждым остервенелым взмахом топора, с каждым бешеным выкриком дышать становилось все проще, а страх и слепая паника пропадали, как обрывки дурного сна.

И, будто путеводный огонь, дрожа и танцуя, играло над быстро выгорающим маслом веселое оранжевое пламя, освещая неровный пол подземелья, колодец, оцепеневших на скобах, словно испуганные обезьяны на ветках, Фикуса и Кириана…

И распластавшегося на полу Вяза[130].

Издав последний торжествующий вопль, конунг замер в боевой стойке, тяжело хватая воздух оскаленным ртом, топоры наготове, налитые кровью и хмелем схватки глаза рыскают вокруг в поисках врага…

Никого.

Две нелепые фигуры, прижавшиеся к стене, словно пытаясь пройти сквозь нее, одна — на полу, нерешительно выглядывающая из-под руки, прикрывающей голову…

— Олаф… кабуча отряжская… какая муха тебя укусила?.. — пошевелился, наконец, над лекарем менестрель, только сейчас вспомнивший, что можно дышать полной грудью.

Контрабандист убедился, что топоры уже не носятся по всему доступному пространству, и быстро поднялся, длинный кинжал в руке, готовый разить, случись неизвестному врагу появиться снова — но кругом царила тишина и спокойствие, точно не было ни ожившей темноты, ни сверхъестественного ужаса, ни удушающих объятий.

— Что это было? — сколь напряженно, столь и бесплодно прощупывая взглядом сгустившуюся вокруг тьму, сквозь рефлекторно стиснутые зубы выдавил он.

И удостоился непередаваемых взоров трех пар глаз.

— Это ты нас спрашиваешь? — замогильным голосом уточнил бард.

— Что у вас тут происходит? — донесся сверху встревоженный голос царевны. — На кого-то наткнулись? Засада? Ренегаты? И где фонарь?

— Вон лежит… — чувствуя себя нашкодившим мальчишкой, способным ответить только на один вопрос учителя из пяти, конунг кивнул на бренные останки их единственного светильника в черной луже, отчаянно коптящей последними каплями масла.

— Погодите, сейчас новый принесу… — не задавая дальнейших вопросов, буркнула Сенька и снова полезла наверх.

Через пять минут два новых фонаря благополучно прибыли к месту таинственной битвы, и все убедились, что скоротечная отчаянная схватка протекала с пустотой: ни капли крови, ни клочка одежды, шерсти, перьев или чешуи, ни другого покрытия исчезнувшего — или никогда не существовавшего? — тела обнаружено нигде не было. Похоже, щербины от топора в камне и разрубленные скобы лестницы являлись единственными следами странной баталии.

— Но я же чувствовал, как от него ошметки летели! Чувствовал!.. — ожесточенно повторял отряг, снова и снова обводя фонарем равнодушные окрестности.

— Наверное, улетели слишком далеко, — пожала плечами Сенька. — Что бы это ни было — если оно вообще было — оно или унесло ноги, или сгинуло без остатка.

— Так не бывает… — неохотно признал Олаф.

— Может, это было привидение?.. — боязливо озираясь, пробормотал лекарь.

— Черное? — хмуро буркнул рыжий воин.

— Узамбарца? — предположил Кириан.

— Тогда… наверное… подземный стрекала? — выдвинул новое предположение Фикус, после воскресения Гаурдака готовый поверить во что угодно.

— Чушь… — неохотно выдавил отряг, вернул топор поменьше в ножны и вздохнул: — Пойдем отсюда… Дела стоят.

Ни искать, ни ловить тут было больше нечего и некого, и маленький отряд, взяв наизготовку оружие и фонари, двинулся вперед.

— Первая здравая мысль, родившаяся вне моей головы, за весь день… — менестрель картинно закатил под лоб глаза, закинул лютню за спину, нагнулся поправить выбившуюся из сапога штанину… и замер.

В широкой щели между плитами пола и стены в свете уплывающих фонарей что-то слабо блеснуло.

Заинтересованный миннезингер торопливо подошел поближе, сунул руку и тут же почувствовал, как пальцы его сомкнулись на чем-то маленьком, круглом и гладком.

— Кириан, ты где? — обеспокоенно оглянулась Серафима, и бард спешно вытянул находку и вприпрыжку пустился за товарищами.

— Не надейтесь, черный призрак меня не сожрал, — слегка задыхаясь от быстрого бега, пропыхтел менестрель.

— Не такой он дурак — неделю потом мучиться изжогой, — пробормотал конунг, хохотнул чуть нервно собственной шутке, и маленький, но чрезвычайно настороженный отряд торопливо двинулся дальше.

Менестрель не удостоил отряга ответом — лишь показал его широкой спине язык — и с нетерпением разжал кулак.

В болезненно-тусклом свете фонарей на грязной ладони сверкнул шар величиной со сливу. В его прозрачных внутренностях необъяснимым образом плавали, медленно оседая, крошечные белые точки, похожие на снежинки.

Восхищенный маленькой диковиной, бард принялся трясти ее — и снежинки взметнулись в урагане. Перестал — и буря успокоилась, а точечки снова принялись мягко ложиться на дно.

«Кто-то из контрабандистов потерял штуку заморскую», — сразу понял Кириан, метнул вороватый взор на крепкую спину Вяза, определяя для себя еще и хозяина потери, и проворно сунул неожиданный сувенир в карман штанов. «Что упало, то и пожнешь, как говорил Шарлемань Семнадцатый», — самодовольно подумал поэт, ласково перекатывая в пальцах гладкий, как стекло, шар. — «Назовем это компенсацией морального ущерба и забудем про муки совести. А это братство плаща и мешка себе еще навезет».

А спустя пятнадцать минут лукавый менестрель забыл и про восхитительный шарик — потому что, наконец, они достигли цели.

Пятиэтажный доходный дом в Капитанском районе, построенный квадратом и облицованный синим мрамором, почти как королевский дворец был своего рода достопримечательностью Атланик-сити. Середина квадрата была полностью отведена под конюшню: с крышей, покрытой магически обработанной шестислойной слюдой, днем внутри всегда было светло, летом — прохладно, а зимой — тепло. Комнаты в нем — а иногда и целые этажи — снимали возжелавшие как бы самостоятельности отпрыски богатых фамилий, иностранные купцы, гильдии — для приглашенных из-за границы мастеров… Проходя мимо, отряды городской стражи, повинуясь инструкции подразделения для патрулирования приличных мест, распрямляли плечи, вскидывали головы, делали зверские лица и печатали шаг как на параде[131].

Постепенно рядом с ним начали строиться преуспевающие ремесленники, судовладельцы, торговцы и отставные офицеры. Расположенный недалеко от Гильдии купцов, Квадрат Олеандра, названный так в честь хозяина, вместе с ней стал основой постепенно расширяющегося островка стабильности и респектабельности в бурном море припортовых кварталов.

И только хозяин и немногие другие — кто по роду занятий, кто по необходимости — знали небольшой секрет пафосного синего квадрата, каковой сейчас предстояло узнать трем заморским гостям и одному королевскому лекарю.

Вскарабкавшись по наклонному тоннелю из подземелья, отряд оказался на странно узкой лестнице, ведущей вверх между глухих стен. Но не успели гости подивиться, куда на этот раз занес их поиск неуловимого Демона, как очутились на лестничной площадке.

— Вот мы и пришли, ваше величество, ваше высочество, — галантно склонился в полупоклоне их проводник, указывая рукой на тусклую медную поверхность двери.

— Здесь прячется… то есть, живет… Демон?.. — метнулся настороженный взгляд Фикуса на своего соотечественника.

— Демон? — приподнялись в насмешливом удивлении брови Вяза. — А зачем вам Демон? Или я понял неправильно, и вам всё-таки нужен он, а не Вишня?

— Нет, конечно, Вишня! — горячо затряс головой менестрель. — И если нам удалось ее отыскать, не тревожа такую занятую личность, как Демон — тем лучше! Загадок и тайн, выпрыгивающих на тебя из-за угла и норовящих если не оторвать голову, то начистить физиономию, с меня на сегодня хватит!

— Мудрые слова предусмотрительного человека, — с недрогнувшей серьезностью, за фасадом которой плясали шальные огоньки, проговорил Вяз.

Костяшки его пальцев выбили об косяк короткий отрывистый ритм. И еще раз. И еще. Потом, выждав с полминуты, он повторил серию ударов — но с небольшой вариацией.

Стук глухо разносился по лестничной клетке, еле слышно отдаваясь в помещении за дверью. Но только визитеры подумали, что жилец если и не ушел гулять, то уж точно спит и ничего не услышит, как дверь неожиданно клацнула защелкой и распахнулась.

На пороге стояла высокая женщина с распущенными черными волосами с проседью и в летнем плаще, наспех накинутом поверх голубой сорочки с вышитым воротом. В одной руке ее был фонарь. В другой — взведенный арбалет, трехзарядный, маленький, только что вошедший в моду у экзальтированных атланских дам высшего света.

— Де… — начала она было при виде Вяза, но в следующее мгновение заметила его спутников, столпившихся на крошечной площадке, осеклась, но тут же снова продолжила, словно и не теряла дар речи: — Десять часов, уже, наверное… Или больше? Что за поздний визит?.. Но заходите… Чего там стоять…

И отступила в сторону, открывая проход в странную узкую — не больше двух метров в ширину — комнату без прихожей. У левой стены стоял оловянный шкаф для посуды, длинный медный стол, беленая плита с чумазыми кастрюлями и чайником, несколько стульев и ларь. В дальней стене виднелась другая дверь. В правой, небрежно задернутое льняной занавеской, светилось звездами окно.

— Доброй ночи, Вишня… Или доброго утра?.. Право, не знаю…

— Не знаю тоже, доброй ли… — не сводя с поздних гостей напряженного взгляда и арбалета, настороженно проговорила атланка.

— Извини, что… побеспокоили… Вишня… — робкой мышкой выглянул из подмышки отряга придворный лекарь.

— Т-ты?!.. — растеряв невозмутимость, ахнула женщина, отшатнулась, но тут же прищурилась злобно: — Продал меня?!

Собачка арбалета щелкнула, стрела со звоном скользнула по лезвию топора номер двенадцать, срикошетила от притолоки, пробила боковую стенку шкафа и там засела.

Отряг протянул руку, легко и нежно, точно любящий отец уличную бяку из ручонки малыша, достал из стиснутых пальцев атланки оружие, и сунул за спину — Сеньке:

— Не игрушка, — с укором покачал он головой.

— Мерзавец!!! — кипящий гневом взор Вишни заставил знахаря вздрогнуть.

— Я никому не говорил! — кровь прихлынула к лицу оскорбленного до глубины души врача, бросая его в краску и жаркий пот. — Никогда!.. Хоть и знал, как только увидел ту… ту… кто бы бедняга ни была при жизни… что ты жива! Как ты могла подумать… что я тебя… я… тебя…

— Д-да… в самом деле… как я могла… глупая кухарка… — натужно покривилась в неестественной улыбке Вишня, медленно успокаиваясь и вспоминая о присутствии Вяза, а затем — и антигаурдаковской коалиции.

— Ну, так ты нас впустишь? — приподнял вопросительно брови их проводник.

— Да, конечно. Проходите. Простите меня… Я… вся не своя… с этими убийствами… Простите… — уже по-настоящему сконфузилась женщина, отступила в сторону и сразу устремилась к плите.

Никто не сделал за ней и шага.

— Да входите же! — недоуменно оглянулась она.

— Мир этому дому, — степенно проговорил Олаф, повернулся боком, протиснулся, царапая топорами косяк, и словно ставень плотины подняли: Фикус, Сенька и Кириан дружной толпой ввалились в комнату, с любопытством оглядываясь.

— Я постелю вам на полу, не обессудьте, кровати заняты, — деловито снимая с полки посуду и двигая кастрюли, атланка говорила теперь негромко и через плечо.

Теперь, когда реальная ли, воображенная ли угроза миновала, Вишня снова обрела присущую ей спокойную деловитость и практичность.

— Спасибо, мы постоим, — вежливо ответила царевна.

— Сейчас покушать есть каша просяная со смальцем, правда, холодная, и суп куриный. Холодный тоже, — продолжала атланка, не расслышав ремарку гостьи. — Завтра что-нибудь приготовлю горячее, сейчас плиту топить не буду. Рукомойник в том углу.

— Вишня, за ужин… или завтрак… спасибо, твой суп и каша уйдут на ура даже замороженными, я уверен, — подошел к ней поближе Вяз. — Но эти люди не отсидеться сюда пришли.

— А зачем? — опустила на стол оловянную тарелку и снова насторожилась кухарка.

— Они пришли за тобой. Как за наследницей Дуба.

— Что?.. — половник выпал из разжавшихся пальцев и глухо звякнул о край кастрюли. — Но… Но я… Но Фик только что сказал, что он всем сказал… Фикус?..

— Да, да, я признал в утопленнице тебя! — торопливо закивал в ответ королевский знахарь. — Сразу же! Я сказал новому королю, что это ты! И он поверил!

— Или сделал вид, — вполголоса добавила Сенька — вечный оптимист.

— Меня ни для кого нет в живых! — словно обороняясь, обожгла ее тяжелым взглядом Вишня.

— Для остальных — нет, — не стал спорить контрабандист. — Но сейчас тебя ищут Наследники Пяти родов. Вернее, четырех. Пятый Наследник — наш Дуб — погиб, его дед тоже, и его род официально прервался. Но осталась ты.

— А при чем тут моё наследничество? — возмущенно вперила руки в бока женщина. — Я не собираюсь занимать трон, даже если бы мне его предложили! Кухарка не может управлять государством! И не хочет! И не будет! Единственное, что кухарка хочет — это чтобы ее оставили в покое! Чтобы про нее забыли и убрались к горным демонам! Все!

— Успокойся, Вишенка. Успокойся. Тис и его прихвостни не знают про тебя. Вы с матушкой Грушей вне опасности, — мягко взялся за сжатую в кулак руку Вяз, и напряженные мускулы постепенно расслабились, словно уверенность контрабандиста передавалась через прикосновение.

— Ты ведь помнишь древнюю легенду про Гаурдака, мага-хранителя и пятерых Наследников? — продолжил атлан.

— Вы мне сказки пришли рассказывать на ночь? — хихикнула Вишня, нервно оглядывая незнакомцев вокруг себя — то ли пытаясь вычислить, кто из них заморский наследник, то ли угадать, для чего ей морочат голову.

— Это не сказки, — качнула головой Серафима. — Это правда. И через шесть… нет, уже через пять дней Пожиратель Душ восстанет. Это известно совершенно точно. Увы. И поэтому мы все здесь.

— Восстанет?.. Гаурдак?.. — взор Вишни из подозрительного превратился в ошеломленный. — Но… это ведь… это ведь всего лишь легенда… Я имею в виду, былина… В смысле, сказка…

— Не сказка, — сурово мотнул головой конунг.

— А «былина» и «легенда» — не значит «вранье», — сухо заметил Кириан.

— И как в этой былине говорится, если ты помнишь, чтобы замкнуть круг, необходим наследник пятого рода — рода короля Дуба, — словно ее не прерывали, продолжила царевна. — Кстати, Олаф — один из четырех. Остальные трое ждут нас в городе.

— Но… — Вишня растерянно моргнула и развела руками. — Но я не умею… Я не знаю, как… Меня… никто никогда не готовил! Мне не говорили!.. Я не солдат… и даже не мужчина!.. И я даже в это до сих пор не могу поверить!

— Это неважно, — отмахнулась Сенька. — Гаурдак восстанет вне зависимости от того, верят в него или нет.

— Но… но…

Женщина, опустив руки и позабыв про угощение, потерянно переводила взор с одного гостя на другого, пока не остановилась на Вязе. Похоже, для кораблика ее рассудка, кувыркавшегося на волнах персональной внутренней бури, он послужил чем-то вроде тихой гавани.

— Демон… — не отводя глаз, она пожирала взглядом невозмутимое лицо атлана. — Скажи мне… Тебе я поверю, даже если ты скажешь, что под моей кроватью сейчас сидит настоящий буба… Ответь, пожалуйста… только честно… Это правда? Про Гаурдака? Это… не какая-то нелепая шутка?..

Атлан, чуть поморщившийся при обращении, твердо глянул ей в глаза и медленно кивнул.

— Правда.

Лицо Вишни вытянулось.

— Правда… — недоумевающим эхом повторила она. — Но… Что мне надо делать?

— Ничего особенного, — дружелюбно улыбнулась ей Сенька. — Просто пойдем с нами. В городе мы заберем друзей и отправимся в Красную горную страну, к Адалету.

— К Адалету?! — глаза кухарки изумленно вытаращились. — Но так ведь звали того, самого первого мага-хранителя!.. Если я ничего не путаю?

— Именно к нему, — тонко усмехнулся Кириан. — Старый курилка всё еще жив и, надеюсь, здоров. И ждет нас как из печки пирога, я полагаю.

Дивясь и отстраненно улыбаясь, атланка покачала головой:

— Адалет…Надо же… Просто чудеса какие-то! Сказка… — но тут же спохватилась: — Когда выходим?

— Сейчас, — проговорила царевна. — Десять минут на сборы хватит?

— Как — десять?! А мой ужин… завтрак?! Неужели я вас голодными отпущу?! А ну-ка, все быстренько садитесь за стол, пока я собираюсь!

И, возбужденно скребя по дну кастрюли половником, Вишня принялась разливать холодную куриную лапшу по оловянным мискам.

— Вы кушайте, не торопитесь, а я пойду, оденусь… и всё такое…

— Матушка Груша как, кстати? — глянул на атланку Вяз.

— Теперь получше, спасибо, — чуть улыбнувшись, с благодарностью кивнула женщина. — И с нервами, и с сердцем. До сих пор не может поверить, что не скоро увидит наш дом. Уже почти месяц прошел с тех пор, как бежать пришлось… И сколько еще будем тут прятаться — неизвестно… И угораздило этого Дуба расстаться с жизнью…

— Извините нас, мы ее разбудили тоже, наверное? — с сожалением глянула на хозяйку Серафима.

— Нет, не должны, не беспокойтесь, — покачала головой Вишня. — Я пою ее на ночь своим отваром и тем, что знахарь прописал. Тем более, всё равно сейчас придется ее будить, чтобы попрощаться и все рассказать. Вы уж за ней присмотрите, ладно?

— Не сомневайся, — кивнул контрабандист.

— Спасибо…

Вяз на правах старого знакомого достал из буфета хлеб и сыр и принялся нарезать своим кинжалом толстые неровные куски на всех. Вишня, убедившись, что теперь все в ее доме, пусть даже этот дом был всего лишь временным убежищем, сыты, поставила на стол большой заварочный чайник, источавший горьковатые ароматы степных трав. Потом кивнула без слов, указывая на чайник с водой на плите, и шагнула к двери в дальней стене.

Словно по сигналу, та распахнулась, и на пороге перед гостями предстала невысокая седоволосая старушка в запахнутой поверх сорочки теплой накидке.

— Мама, ты не спишь! — обвиняюще вскинула на нее глаза кухарка. — Тебе нужно спать по ночам, а не бродить!

— Я не бродила, Вишенка, — неторопливо, слабым, чуть скрипучим голосом отвечала Груша. — Я подслушивала…

— Мама!!!..

— …Поскольку меня никто не потрудился пригласить к гостям, — не дрогнув, торжественно договорила бабулька и с победным видом уставилась на торопливо приподнимающихся в приветствии визитеров.

— Значит, тебе не надо ничего объяснять, ты всё слышала, — с немалой долей облегчения выдохнула Вишня.

— Да, я всё слышала, — старушка кивнула медленно и снова устремила ярко-голубой взор на ночных посетителей.

— Тогда ты знаешь, что это — дело невероятной важности… во что я еще не совсем верю, конечно… но если Демон говорит…

— Вязу надо верить, девочка, — строго погрозила пальчиком матушка Груша, и Вишня зарделась и опустила глаза.

— Тогда вы пока побеседуйте, а я пошла собираться, мама.

— Нет, Вишенка, — непреклонно покачала головой Груша. — Ты никуда не пойдешь.

— Но мама! Ты ведь сама всё слышала — и это не сказки! Белый Свет в опасности, не только Атланда! Ты сама говоришь, что Вязу надо верить!

— Я от своих слов не отказываюсь, — вздохнула старушка. — Я слышала. Но дело не в этом.

— А в чем тогда?

— Да вы садитесь, бабушка! — вскочил Олаф и с грохотом подвинул матери Вишни медный стул.

— Спасибо, юноша, — с достоинством кивнула та и осталась стоять.

— Мама, я понимаю, что ты за меня беспокоишься, но всё обойдется, Тис меня не найдет, мы покидаем город прямо сейчас!

— Нет, Вишенка… — упрямо помотала головой Груша и опустила глаза. — Дело даже и не в этом…

— А в чем же?!

— Дело в том, деточка… в том… Извини меня… я никогда об этом не говорила… Я думала… что эта тайна уйдет со мной в могилу… но…

— Но — что? — предчувствуя беду, отложил ложку и подался вперед менестрель.

— Но дело в том… что в моей дочери нет ни капли королевской крови, — не отрывая опущенных глаз от пола, тихо выдохнула старушка.

— Ч-что?.. — в кои-то веки не найдя других слов, тупо переспросил Кириан.

— К-как — нет?.. — уронил ложку Фикус.

— Да ничего с ней не случится, бабушка, не бойтесь! — истолковала слова старушки по-своему царевна.

— Она должна идти! Клянусь Мьёлниром и Старкадом, мы правду говорим! — грохнул по столу кулаком отряг, оставив в столешнице изрядный кратер.

— Я не знаю, кто эти люди, достойные, без сомнения, если такой серьезный молодой человек, как ты, призывает их в свидетели, — упорно не поднимая глаз, проговорила Груша, — но именно поэтому я прямо говорю, что Вишне с вами делать нечего. Если уж на то дело пошло, возьмите Вяза или любого из его ребят, а лучше — всех, хоть толку при стычках от них будет больше.

— Но там не будет никаких стычек! Они просто возьмутся за руки и… и… — Сенька не представляла ритуал, позволяющий запихать неплохо выспавшегося и проголодавшегося пожирателя душ обратно в кровать, в личное пекло, или где он там сейчас находился, но со слов Адалета и Иванушки пред ее мысленным взором вставало нечто вроде хоровода, фальшиво распевающего колыбельную.

Поэтому, дабы не компрометировать великое дело своими буйными домыслами, вымыслами и розмыслами, распространяться о подробностях она не стала, а вместо этого перешла в наступление:

— Абсолютно никакого вреда и опасности! Сплошная хорошая компания, спокойная атмосфера и чистый воздух!

— И вы не можете лишить нас пятого Наследника вот так — просто так! И вообще — мы вам не верим! — оправился от удара и пылко присоединился к ней Кириан.

— Невозможно лишить того, чего никогда не было, уважаемый миннезингер, — с достоинством проговорила старушка, вскинула голову и поджала нижнюю губу, показывая непоколебимость своей позиции. — А старикам надо верить. В жизни им и так осталось сказать слишком мало слов, чтобы тратить и без того скудный их запас на ложь. Вишня — не дочь Дуба, говорю я вам. И мне лучше знать.

— Но мама… Почему?.. И кто тогда… Если Дуб Второй не… — ошеломленная и растерянная не меньше гостей, кухарка не находила таких слов, чтобы одновременно высказать все вопросы, возмущения и жалобы, приходящие — также одновременно — ей сейчас в голову.

Бросив попытки изъясниться, она всплеснула руками, хлопнула себя по бокам, еще раз и еще, шагнула вправо, влево, вперед, к открытой двери в соседнюю комнату, словно все еще хотела собираться в путь, потом назад, и беспомощно замерла перед старой женщиной.

— Ты всегда… Ты никогда… Зачем?!.. Ну, зачем?! Почему ты всегда меня обманывала?! И не только меня! Всех! Ты обманывала всех! Все думали, что я… что мой отец… что ты… что вы… Все наши друзья, знакомые… Да что знакомые — весь город! Да что город — король!.. Сам король думал, что я — его сестра!!!

— Да, думали, — с тихим достоинством кивнула седой головой Груша и тяжело опустилась на освобожденный Олафом стул. — Но я никогда и никого в своей жизни не обманывала. По этому поводу. Вслух. Давно уже. Все сами думали, что твой отец — Дуб. А я их просто в этом не разубеждала.

— Так значит… это правда?.. — рыжие брови конунга потерянно взлетели и тут же сдвинулись озабоченно к переносице. — Совсем правда?

— Да, — беззвучно кивнула старушка, и это безмолвное утверждение убедило всех больше, чем любые истерики, плач и бурные признания.

— И что нам теперь делать?.. — обвела товарищей удрученным взглядом царевна. — Если пятого наследника нет… то…

— На самом деле, всё не так плохо, молодые люди… — ярко-синие глаза атланки чуть прикрылись, она ссутулилась, опираясь локтями о коленки, бледные пальцы ее с раздувшимися суставами переплелись и замерли.

— А как плохо? — загробным голосом уточнила Серафима.

Губы матушки Груши дрогнули.

— Сначала я расскажу вам… вам всем… — она еле заметно скосила глаза в сторону дочери, — свою историю… а после решайте сами.

И старушка заговорила — сначала медленно и прерывисто, точно пересказывая старый полузабытый сон, но по мере того, как повествование набирало обороты, голос ее становился все тверже, лицо оживало, а узловатые пальцы нервно двигались, будто играя на непонятном инструменте, лепя из воздуха замки или творя заклинания для вызова из небытия призрака далекого прошлого…

Почти пятьдесят лет назад у Рябины, троюродной племянницы одного знатного столичного дворянина, при пожаре в фамильной усадьбе погибли родители. Через несколько дней, когда печальные ритуалы были завершены, а последние долги розданы, выяснилось, что в огне сгинула не только ее семья, но и прочее имущество и сбережения, и осталась шестнадцатилетняя девушка не просто сиротой, а сиротой без единого медяка. Выбора у нее другого не было, как только сказать последнее «прости» родительским могилам и отправиться в Атланик-сити — просить приюта, чтобы не сказать, милостыни, у знатных родичей.

К чести их будет сказано, в крове и заботе девушке отказано не было. Ей выделили собственную комнату в городском особняке, наняли горничную, пригласили учителей танцев, рукоделья, рисования, домоводства и манер и стали ждать совершеннолетия, чтобы выдать сиротку замуж. Глава их рода заранее начал присматривать ей выгодную партию — для семьи, чья старшая дочь собиралась обручиться с наследным принцем, несложно было бы выдать за графа или виконта не то, что кровную родственницу, но и ее служанку, если бы подобная блажь пришла им в голову.

Как заведено в семьях высшего света Атланды, кронпринц Дуб был частым гостем в семье будущей невесты на обедах, приемах и балах.

На одном из которых он и встретил Рябину.

Как часто это случается у людей молодых, романтических и горячих, страсть вспыхнула между ними как степная трава в летнюю засуху, и одних украденных взглядов и двусмысленных фраз влюбленным очень скоро стало мало.

Через месяц после знакомства однажды на рынке к горничной Рябины подошел лейтенант личной охраны кронпринца. Галантно подхватив под локоток, юный офицер отвел ее в ближайший трактир и имел с ней долгую обстоятельную беседу о ее хозяйке и некоем молодом человеке, смысл жизни которого с некоторых пор стал заключаться только в том, чтобы увидеть ее.

После этого Рябина — неожиданно для всех — пристрастилась к рисованию на пленэре. Раз или два в неделю, прихватив мольберт, раскладной стульчик, корзинку с обедом и служанку — как для того, чтобы сохранить реноме, так и в качестве грузчика, она уходила на целый день писать акварелью городские и речные пейзажи. Каковые неизменно и регулярно предъявлялись после вылазок восхищенной родне: у девушки, сколь определенно, столь и неожиданно, появились нешуточные способности к живописи.

Но ворковать в секретном гнездышке голубкам долго не пришлось: бдительная родительница невесты принца заметила некоторые перемены в состоянии юной родственницы, о чем не замедлила доложить супругу, а уж тот провел оперативное расследование.

Любовники вместе с годовым запасом акварелей, выполненных наемным художником, были застигнуты на месте утех обоими отцами уже через три дня. И то, что ее служанка, призванная блюсти честь госпожи, отдыхала в это время в соседней комнате в объятьях предприимчивого лейтенанта, не смутило уже никого.

Все попытки принца уговорить отца позволить ему жениться по любви разбивались о твердокаменный, как вся Красная горная страна, расчет: самая богатая семья и семья самая влиятельная должны были породниться, даже если бы наступил конец света. И дальняя бедная родственница в уравнение не вписывалась никоим образом.

Впрочем, молодой человек мог бы продолжать бороться и настаивать на своем, если бы мудрая хозяйка дома на следующий же день не поговорила с Рябиной по душам. Она объяснила, какой черной неблагодарностью та отвечает на их доброту, и как из-за ее эгоизма будет страдать, станет предметом насмешек и потеряет возможность когда-либо удачно выйти замуж другая ни в чем не повинная девушка — ее кузина.

И Рябина сдалась, хоть и наотрез отказавшись избавиться от ребенка, о котором не знал никто, кроме нее и родителей невесты. Через несколько дней она недрогнувшим голосом сообщила юному Дубу при личной встрече, что любовь прошла, и что она не желает когда-либо слышать его имя или голос.

Что творилось при этом в бедном, разрывающемся от боли и горя сердечке, будут знать только она и верная горничная, но принц поверил. Потому ли, что была его недавняя возлюбленная настолько убедительной, или оттого, что желал в это поверить, пусть и неосознанно, но после этого свидания — последнего — планы его вернулись в прежнее русло и тихо и гладко потекли к неминуемой свадьбе.

По обычаям Атланды, девушка, запятнавшая свою честь до брака, не могла и надеяться на то, что кто-то согласится взять ее в жены, но богатый родич использовал свою власть и деньги — и Рябина была выдана замуж за одного скромного смотрителя шахты в деревне за сотню километров от столицы.

Житье у них было хоть и небедное, но и особым достатком не отличалось, и в дополнение к одной служанке, работавшей у него уже несколько лет, взять вторую молодой супруг позволить себе не мог. Поэтому горничная, оставшаяся без работы, набралась смелости — или нахальства — и через своего лейтенанта — теперь уже, правда, не личной охраны, а всего лишь действующих частей, попросила о помощи принца. Тот не отказал, и в покоях наследника престола появилась новая горничная.

На первый взгляд, история любви служанки и офицера обещала закончиться более оптимистично, нежели у их господ: лейтенант, хоть и был из дворянской семьи, но надеялся получить разрешение отца на брак с простолюдинкой. И, может быть, даже получил бы, пройди достаточно времени и забудь его родитель о позорном изгнании сына из элиты в войска…

Если бы в один далеко не прекрасный вечер их отряд не подняли по тревоге и не бросили в горы, где горные демоны попытались уничтожить возводимую магами линию защиты.

Обратно лейтенант не вернулся. А единственное, что смог сделать кронпринц — для погибшего друга, для его девушки и, может быть, для своей прошлой любви — это дать понять, что родившаяся девочка — его…

Не успели стихнуть последние слова, как Сенька азартно подалась вперед:

— Ребенок Рябины жив?

Груша, словно очнувшись ото сна, растерянно моргнула затуманившимися синими глазами:

— Да… наверное… Я знаю только, что родился мальчик… и что богатый родственник помогал им деньгами… время от времени… а когда шахта обеднела и закрылась, то перевел смотрителя на новую, прибыльную, хоть и где-то в горах…

— А где они живут сейчас? — нетерпеливо прервал ее Кириан.

— Там же… вроде… — неуверенно пожала плечами старушка.

— Там же — это где? — деловито уточнил отряг.

— Новая шахтерская деревня… Красная Стена… кажется… — чуть поморщившись от такого напора гостей, проговорила атланка. — Говорят, тридцать пять лет назад это была всего-навсего маленькая, затерянная в горах груда домиков… Но с тех пор она, думается мне, выросла… Может, они до сих пор там живут. Хотя… уже изрядно прошло с тех пор, как я слышала про них хоть что-нибудь. Кто знает, жива ли барышня Рябина?.. А ее муж?.. Говорили, позже он полюбил ее по-настоящему и даже простил чужого ребенка. Ребенка бесстыжего лейтенанта, как ему сказали… Хотя лейтенант Кедр был самым отважным и красивым во всей гвардии, чтобы не сказать, во всей стране, Вишенка. Я хочу, чтобы ты это знала… и помнила всегда… Черные глаза… гладко зачесанные назад черные волосы… Дерзкий взгляд… Тонкие усики — две стрелы в девичье сердце…

— Пижон! — тактично вклинился в возобновившуюся череду воспоминаний Олаф, в глазах которого воин, выбривающий усики и не то, что зачесывающий — причесывающий волосы, падал ниже обоих Хелов вместе взятых.

Бабушка зыркнула на него, словно сквозь прицел арбалета.

— А богатый родственник — это дед Тиса, я так поняла, матушка Груша? — проворно увела разговор в другое русло царевна.

— Да, — чуть более доброжелательно кивнула старушка. — Он самый. Старый Тис… Старый Лис, как называли его в городе тогда.

— Ну, что ж… Спасибо вам за помощь и ужин, — откашлявшись, поднялась из-за стола Серафима. — Нам пора. Нужно спешить.

Остальная антигаурдаковская коалиция последовала примеру Сеньки, и отодвигаемые стулья с металлическим грохотом заелозили ножками по каменному полу.

— Спасибо за ужин… И за завтрак… И вообще… И до свидания…

— Я тоже, пожалуй, пойду, — Вяз отодвинул недопитый чай, поднялся и отвесил шутливый поклон, галантностью способный посоперничать с придворным. — Лицезреть вас, дамы — удовольствие неописуемое само по себе. А если еще и приправленное куриной лапшой и просяной кашей с травяным чаем… Не всякий смертный этого достоин.

— Заглядывай, милый, в любое время, — улыбнулась старушка и повернулась в поисках дочери — но та уже пропала за закрытой дверью в соседней комнате, не сказав ни слова, не бросив на гостей и мать ни взгляда.

— Вишня тоже была рада тебя видеть, — не дрогнув ни единым мускулом, продолжила старушка. — Она благодарна тебе за то, что ты сделал для нашей семьи.

— Ни минуты не сомневаюсь, — кривовато усмехнулся в ответ контрабандист. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, матушка Груша, — приложил руку к груди и королевский лекарь.

— А… а я тебя, кажется, знаю! — просветлело лицо атланки. — Толстый соседский мальчишка, воровавший в огороде своей бабушки клубнику, чтобы подкинуть его моей дочке на подоконник!

— А она ее ела, но делала вид, что не знает, откуда она взялась… И никогда не хотела со мной играть… — покраснел не хуже любой клубники Фикус, будто снова превратился в того самого мальчишку, застигнутого за кражей ягод или — что еще хуже — за процессом избавления от них.

— Вишне всегда нравились мальчишки быстрые, озорные и рисковые, — покачала головой, то ли осуждая, то ли одобряя выбор дочери, бабушка.

— А не быстрому, не озорному и не рисковому… всегда нравилась она… — глядя куда-то в угол и криво усмехаясь, пробормотал лекарь, смутился, теряя слова и присутствие духа, поклонился неуклюже и выскочил на лестницу вслед за ушедшими товарищами, не прощаясь и не закрывая дверь.

— Ох уж эти Вишенкины поклонники… — чуть печально хмыкнула старушка и, неспешно шаркая домашними туфлями, направилась закрывать.

И наткнулась у порога на Серафиму.

— Ой, снова здравствуйте… — запыхавшаяся царевна выскочила из темноты как пробка из воды. — Но я спросить хотела… и забыла… Вы ведь с Вишней из дому сбежали? Почти месяц назад?

— Да, — кивнула матушка Груша.

— А кого вы дом караулить оставили?

— Собаку, — не задумываясь, ответила женщина.

— А-а… — Сенька сбилась с мысли на несколько мгновений, но почти сразу же продолжила: — А соседям не наказывали, чтобы они дом проверяли? Или пожили там, пока вас нет?

— Да что ты такое говоришь, девушка! — возмущенно воззрилась на нее атланка. — Чтобы головорезы этого Тиса заявились среди ночи, приняли их за нас или наших родственников и всех прикончили?! Собаку я кормить тетке Раките наказала, денег оставила, а про дом — ни-ни!

— Л-логично… — поджала губы и деревянно кивнула царевна. — Спасибо. До свиданья.

— А отчего ты спраши… — начала было матушка Груша, но гостьи уже и след простыл, только дробные шаги барабанили по уходящим вниз ступеням.

Сбегая по лестнице, Сенька поморщилась от собственных манер, но, вздохнув, решила, что сообщить беглянкам о том, что собака была найдена мертвой на улице почти в то же время, когда они ушли из дому, и про то, что остатки еды в тарелках не то что не покрылись плесенью, но даже не успели толком подсохнуть, может и кто-нибудь другой.

Про то, не держала ли бабушка у чердачного окна голубя ценой с городской особняк, она спрашивать даже не стала. То, что его разлюбезное величество не слишком поверило своему эскулапу и на всякий случай устроило в доме Вишни засаду, было уже ясно, к бабке не ходи. То, что в засаде сидел его придворный маг, может, даже в компании с парой королевских мордоворотов, тоже особых сомнений не вызывало. Жалко было лишь только, что когда они пришли, охотников не случилось на месте. Иначе была бы старушке теперь за весь месяц хоть одна хорошая новость…

Где-то невдалеке, на соседних улицах, ночная жизнь припортовых кварталов Атланик-сити била даже не ключом — пятиметровым гейзером. То и дело со стороны реки доносились обрывки музыки, долетавшие из распахнутых окон и дверей таверн, выкрики, пение и смех пьяных компаний, женский визг — то игривый, то настоящий, мерные шаги ночных патрулей, гулко отдающиеся от каменных мостовых и стен домов… Но всё это казалось далеким и нереальным в тихом сонном переулке с красивым названием «Королевский».

Огромная луна заливала своим полусветом верхние этажи правой стороны улочки, окрашивая темные окна бледным призрачным серебром. Гнусаво и безнадежно страдал на крыше одинокий кот. Потревоженные, бурчали и возились в голубятнях голуби. Бродячая собака на пути к ароматному трактиру сипло гавкала время от времени… И снова все погружалось в мирную дрему летней ночи.

Две тени, бесшумно вынырнув из арки проходного двора, нерешительно остановились на углу, прижались к стене, сливаясь с ней и пропадая в позабытом луной мраке, и принялись настороженно озираться.

— Сейчас направо… Трехэтажный дом… с красивым парадным… и драконами на карнизе… один мальчик, другой девочка… — точно вспоминая чье-то описание, пробормотала еле слышно одна.

— А, по-моему, надо направо найти еще одну подворотню, а уже там еще раз направо будет дом с драконами… — неуверенно отозвалась другая. — И, кстати… как мы определим, мальчик дракон… или наоборот?..

Первая гыгыкнула:

— Тебе сколько лет?

— Достаточно, чтобы повидать на своем веку настоящего дракона, — брюзгливо ответила вторая. — И я совершенно точно знаю, что…

— А я совершенно точно знаю, что нет предела как человеческой фантазии, так и идиотизму, — закипая, фыркнула первая. — И если ты думаешь, что я в своей жизни не видел ни одного дракона…

— Не думаю, не думаю, успокойся… — пробурчала вторая. — Не надо волноваться. Надо сосредоточиться и вспомнить, где этот треклятый дом.

— Направо, тебе говорят! — тихо рыкнула первая тень. — Пошли!

Треклятый дом и впрямь оказался справа: стоило пройти всего шагов двадцать, как вычурное мраморное крыльцо белым миражом выступило из сумрака, а одинокий пузатый фонарь над дверями высветил затейливо переплетенные имена хозяина и хозяйки: «Олеандр и Береза».

— Вот он!!! — воскликнул второй и поспешно отступил во мрак.

— И при чем тут драконы?.. — быстро попятился первый.

— И где они, кстати? — недоумевающий второй снова вышагнул из темноты, задрал голову и принялся изучать фасад.

— Какая тебе разница! Уйди со света! — прошипел первый, но второго свернуть с пути изыскания было не так просто.

Драконы нашлись на карнизе третьего этажа: две маленьких фигурки не больше собаки, одна с алебардой, вторая — то ли с веником, то ли с букетом, красовались по обеим сторонам большого среднего окна — очевидно, гостиной.

— Идиот… — прошептал второй.

— От идиота слышу! — яростно окрысился первый, припоминая, похоже, не только услышанный эпитет. — Это твоя была идея с големами! Если бы не ты… если бы мы не провалялись в отключке как два пьянчуги до самого вечера… всё было бы уже давно сделано!

— Откуда я знал, что у этого щенка такой артефакт?! — обороняясь, чуть виновато огрызнулся второй. — Сам-то ты больно умный и предусмотрительный! И ты знаешь, почему я на этом настоял!

— И после этого он говорит, что идиот — это я… — воздел очи горе первый.

— Идиот?.. Ты?.. — не понял второй, несколько кратких секунд тупо моргал глазами, соображая, и вдруг расхохотался — сипло и бесшумно:

— Я назвал идиотом того дурня, который описал нам две статуэтки на третьем этаже и не сказал, что имена написаны над крыльцом!

— Ладно… забыли… — поморщился первый и, ухватив товарища за рукав, увлек за собой на только что покинутые позиции в подворотне. — Давай продумаем, как и что будем сейчас делать.

— Охранных чар на двери и окнах я не чувствую. Значит, наш сопляк все еще без сознания, — отбросив обиды и конфуз, сосредоточенно заговорил второй, — Открываем дверь и тихо обходим все комнаты по порядку. Достаточно выбить одного Наследника — и наша цель достигнута.

— И мальчишку, — упрямо поправил первый.

— И мальчишку, — согласился второй. — С такими долгами долго не живут.

— Наконец-то мы хоть в чем-то совпали мнениями, — хмыкнул первый, поднял руки на уровень груди, пробормотал под нос несколько слов, и между ладонями его проскочили крошечные фиолетовые искорки. — Я готов.

Второй кивнул:

— Хорошо. Тогда я открываю дверь.

— Пойдем, — оскалил желтоватые зубы в неприятной усмешке первый. — Наш любимчик заждался.

Но не успели они сделать и нескольких шагов, как к звукам ночи совершенно неожиданно примешался еще один: хлопанья крыльев. Жесткие перья мазнули по щеке, в грудь ударила тугая волна воздуха, и искры между ладонями у первого рассыпались, как пушинки одуванчика под дуновением ветра.

— Кабуча!.. — прорычал маг, яростно взмахнул руками, пытаясь сграбастать наглую птицу… но та уже приземлилась на плечо его товарища.

— Это почтовый голубь! — остатки сосредоточенности теперь и второго были сдуты повелительным взмахом крыла.

Волшебник раздраженно и нетерпеливо нащупал на лапке птицы контейнер и извлек из него клочок бумаги.

— Что там? — первый щелкнул пальцами, и кончики их засветились слабым зеленоватый светом.

— Сейчас прочитаю… — пробормотал второй, развернул послание и жадно забегал глазами по неровным строчкам.

— Что? — повторил первый.

— Пойдем, найдем что-нибудь подходяще, — хмуро поднял взгляд второй, сунул бумажку в карман и оглянулся по сторонам. — Мы срочно улетаем.

Предутренний ветер, сорвавшийся вместе с лавинами прямо с белоснежных горных вершин, холодил и без того озябшие конечности и лица, а Масдай все несся ему навстречу, строго на юг, не сбавляя скорости.

Пассажиры его сбились в плотную кучу, укутались во всё, что нашлось в багаже и что хотя бы теоретически можно было накинуть на плечи, напялить на голову или намотать на поясницу, но против встречного ветра и ночного похолодания все их ухищрения и утепления оказывались бессильны.

— Ды-ды-ды-ды-ды-ды-ды… — выстукивали чечетку зубы менестреля, нахохлившегося под тонким летним плащом, парой запасных рубашек и клетчатым полотенцем и напоминавшего сейчас больше воробья-переростка, чем гордость гвентянской культуры и искусства.

— П-перестань тарахтеть, а?.. — повернул в его сторону голову и простонал Агафон, уложенный заботливой Эссельте в середине. — К-как дятел… в башке тарабанит…

— Тарахтеть перестать я могу, но перестать мерзнуть… — голос Кириана многозначительно сошел на нет, а взгляд остановился и застрял на посохе, прижатом локтем к телу чародея.

Посохе, излучавшем мягкое заботливое тепло.

— Агафон не виноват, что заряд почти кончился и на всех не хватает! — горячо выступила на защиту пациента принцесса, но и эта пылкость была не в состоянии согреть ее соотечественника.

— Конечно, нет. Никто не виноват. Я ничего. Я просто так, — с видом великомученика, закрываемого на ПМЖ в холодильник, возвестил миннезингер. — С этой минуты я буду замерзать мужественно и молча, и только когда мой хладный… чтобы не сказать, переохладившийся… труп отдавит кому-нибудь ноги, только тогда вы все поймете, какого человека вы потеряли! Но будет поздно!

— Вот, правильно! Давайте лучше разговаривать! — как всегда, нашел позитивное в самой неприятной ситуации Иванушка. — Когда говоришь, теплее становится!

— Когда говоришь — про холод забываешь, — практично уточнила Сенька, но идея пришлась ей по душе: все равно уснуть она не могла.

И она не была исключением: из-за нервного ли напряжения, холода ли, но даже закрыть глаза дольше, чем на несколько минут, не удавалось никому.

Оставалось только найти тему, которая позволила бы позабыть о пронизывающем ледяном ветре и надвигающемся «Дне „Г“», как называла теперь она про себя вычисленный Адалетом срок.

— Вяз… а вот скажите, пожалуйста… — обернулся вполоборота к атлану царевич. — Принц Рододендрон и вы упоминали про какую-то линию защиты…. Или защитную линию? Что это такое?

Контрабандист коротко вскинул брови, удивляясь, что есть еще кто-то, кто не знает про это, но вспомнил, с кем связался, предложив еще раз свои услуги в качестве проводника, и заговорил неспешно, то и дело указывая рукой в нужном направлении.

История защитной линии, или Линии Кипариса, как и вся история Атланды, была коротка и незамысловата.

Первым поселенцам большую часть времени приходилось тратить не на освоение новых земель, а на борьбу с кочевниками и горными демонами. Но если кочевников отвадили от грабежей за несколько лет, то рыть новые шахты, особенно глубоко в горах, где исследователи обещали особенно богатый выход руды, было все еще опасно. Горные демоны, которым новые соседи пришлись не по вкусу, разносили все в пыль и убивали всех, кто не успевал убежать. Некоторые могли поспорить, что второе было не так уж сложно: обитатели гор отличались размерами, но не резвостью. Но если тебе на голову обрушивается кровля шахты, или твое жилище среди ночи разваливает монстр ростом в несколько метров, большие шансы продемонстрировать прыть у тебя появятся вряд ли.

Грандиозный проект по постройке защитной линии, обозначающей границу Атланды с Красной горной страной, предложил придворный маг Дуба Первого. Правда, насколько проста была идея, настолько сложно было привести ее в исполнение — но особого выбора у короны не было. Оставалось или разрабатывать до бесконечности беднеющие шахты предгорий и степи и ждать, пока государство вконец обнищает, или собрать последние силы и средства и осуществить план Кипариса Великого.

Дуб выбрал второе.

В горы потянулись строители, солдаты и маги, а вдоль всей границы далеко от степи стала расти незримая линия, отмеченная лишь точками-башнями, в которых сооружались некие магические устройства.

Когда линия была бы закончена, а установки Кипариса активированы, ни одна горная тварь — ни по земле, ни под землей — не смогла бы нарушить незримую границу. Пробные запуски показали эффективность — и обеспокоили демонов. Атаки уже не на шахты, а на башни приходилось отбивать одну за другой — но упорство и воля людей пересилили ненависть своих врагов. Сам Кипарис погиб почти в последний день, отдав готовой линии не только жизнь, но и имя, но с тех пор люди Атланды могли спать и работать спокойно: преодолеть линию Кипариса не удавалось еще ни одному порождению гор.

— А что за… устройство… там?.. — заинтересованно приподнял тяжелую то ли от бинтов, то ли от контузии голову Агафон, едва рассказ был окончен.

— Не знаю, — пожал плечами атлан. — Самое главное, что магия с тех пор работает без перебоев, а остальное не нашего ума дело. В отличие от узамбарских, наши волшебники почему-то не любят, когда простые смертные задают слишком много вопросов.

— Боятся, что простые смертные поймут, что время великих прошло, а современные маги мало что смыслят в премудростях ремесла? — хмыкнула Серафима.

— Вполне вероятно! — расхохотался контрабандист, но тут же спохватился и снова устремил сосредоточенный взгляд вниз.

— Чего ищем? — со всех сторон Масдая тут же свесилось еще шесть голов.

И даже Агафон заволновался и попробовал если не присесть, то перекатиться поближе к краю — и был немедленно и строго возвращен на место бдительной Эссельте.

— Королевскую дорогу ищем… Как бы мы ее в холмах не потеряли… за разговорами… — щурясь и вытягивая шею так и эдак, всматривался в предрассветную мглу контрабандист. — Она приметная, с полосатыми столбами. По ней из горных поселков вывозят чушки и доставляют товары. Правда, в той деревне я всего один раз был… давно… и проездом, так сказать… Но если ничего не путаю, то где-то здесь должна быть развилка на Красную Стену…

— А если путаешь? — дотошно поинтересовался Кириан.

— Тогда не должна, — обезоруживающе улыбнулся ему Вяз. — Но не волнуйтесь, мимо не пролетим… Скорее всего.

Масдай спустился пониже, и теперь его команде стали видны не только корявые жидкие кустики у подножий холмов, но и отдельно взятые пучки травы, сусличьи норы, проплешины, камни порознь и россыпями в ассортименте, и снова трава, трава, трава, морскими серо-зелеными волнами ходящая под порывами своевольного ветра…

Дорога нашлась неожиданно: одну минуту весь обзор закрывал каменистый холм со срытым вертикально склоном, а в другую ковру пришлось резко отвернуть вправо, чтобы не налететь на пальму.

— Вот она!.. — успел радостно воскликнуть Вяз, опрокидываясь на Агафона[132].

— Это что за ерунда? — не столько сердито, сколько нервно выкрикнул Масдай, едва не оставляя клок себя на длинных жестких зубчатых листьях. — Какой идиот нам полтора дня внушал, что деревья у них не растут?!

— Вот именно! — сдавленно — или придавленно? — поддержал его из основания человеческой пирамиды миннезингер.

— Деревья?!.. — Вяз выбрался из кучи-малы и завертел головой. — Какие деревья?.. Где?.. Откуда у нас… А-а-а!.. Так ведь это не дерево!

— Думаешь, я слепой? — брюзгливо полюбопытствовал и остановился Масдай.

— Нет, конечно! — поспешил подтвердить свою лояльность их транспортному средству атлан. — Более зоркого летающего ковра я не встречал за всю свою жизнь! Но это вправду не дерево — это километровый столб!

— Что?.. — и снова Масдай подвергся опасности перевернуться — но на этот раз от прихлынувшей на корму толпы пассажиров.

— Километровый столб. Думаю, один из самых последних в своем роде, — чуть грустно проговорил атлан. — Дело в том, что когда дороги прокладывались, еще при Дубе Втором, то вместо обычных столбов он приказал ставить деревья, отлитые из чугуна — дубы вдоль главной дороги, по остальным — другие породы, чтобы обозначить направления. Дороги так и назывались: дубовая, березовая, тополиная, сосновая…

— И что с километровыми деревьями случилось потом? — заинтересовался отряг.

— Заржавели? — пришел к выводу Ахмет.

— Вырвало ураганами? — решил Иванушка.

— Не прижились? — предположила Сенька.

— Ваше высочество абсолютно право, — с едва сдерживаемой улыбкой контрабандист отвесил царевне поклон. — Уже через неделю после установки — поверите или нет — деревья стали пропадать. Постепенно выяснилось, что виновниками были лукоморские, сабрумайсие и лесогорские обозники. В отличие от остальных торговых людей, они почему-то никак не понимали, что это — часть королевской дороги, а не сувениры. И что бы ни делалось, какие бы запреты и наказания не придумывал Дуб — изобретательности купцов и извозчиков не было предела. Конечно, поначалу дорожные мастера не сдавались и заменяли украденные на новые — но и их постигала та же участь. Пробовали охранять — но ведь у каждого столба стражника не поставишь, а деревья продолжали испаряться чуть ли не за спинами патруля… В конце концов, король понял, что пока в каждом дворе наших северных соседей не будет стоять по чугунному дереву каждой породы, пропадать они у нас не перестанут. И, чтобы не пустить страну по миру, приказал вместо исчезнувших деревьев устанавливать обыкновенные полосатые столбы.

— А это точно последняя? — оглянулся на исчезающую вдали пальму Олаф.

— Обратно мы тут же полетим? — почти одновременно с товарищем невинно вопросила Серафима.

— Сеня!!! — прочитав мысли супруги, задохнулся от праведного возмущения Иван. — Как тебе не стыдно — расхищать чужое государственное имущество в личных целях!

Но в ответ на упрек отчего-то покраснел отряг.

Царевна же возмутилась:

— А чего я-то сразу? Может, я об ориентирах забочусь! Чтобы не заблудиться!

Но прежде, чем лукоморец успел что-либо ответить, внизу, на дороге, послышался звон сбруи, скрип груженых возов, мерная поступь тяжеловозов и напевная речь:

— Ох, раскирдыть твою через кочерыжку, Митька, лопух слепошарый, говорил же, смотри за правым передним колесом глазами, а не задним местом!

— Дык, Никита Палыч, он ить, обод-то, с виду-то нормальный еще вчера был, никаких трещинов не видать было!

— Слепошарый — дык и не видать!..

Серафима перегнулась через край ковра:

— Здорово, мужики!

— Здорово, коль не шутишь, девица… — забыв про слепошарого лопуха, задрал на Масдая седую голову Никита Палыч.

— А что, на Красную Стену мы правильно летим?

— Правильно, правильно! Мы оттель вчерась утром вышли! — радостно подтвердил возчик. — Всё тудыть и тудыть, по дороге, никуда не сворачивая — мимо не проскочите, как раз в нее упретесь!

— Спасибо! — махнула им рукой царевна.

— А что, девица, до развилки еще долго нам идтить? — обеспокоенно перехватил инициативу благообразный Палыч.

— Да метров триста осталось.

— Ну, тогда ладно, — неожиданно легко успокоившись, хмыкнул купец, и рука его автоматически потянулась к длинному угластому свертку из мешковины.

В котором под прикосновением что-то глухо звякнуло, словно лопаты об лом.

Солидный купчина отчего-то воровато покосился на пассажиров ковра, но не найдя поводов для тревоги, снова расслабился.

— Досвиданьичка вам, люди добрые. Счастливого пути!

— И вам того же! — вежливо отозвался Иванушка.

— Ну, Митька, холера, погоняй, не спи, наказание Божье… — не глядя больше на встречных, заторопил возницу купец. — До полного свету надо успеть закончить, зря что ли спозаранку вытаращились поперед всех! А у тебя еще на ободе трещина, ворона ты полоротая!

— Дык, Никита Палыч!..

— Дык, дык, через дышло твою раскирдык!..

— Н-но-о, пошла, пошла, бездельница!..

Шестым и всеми последующими чувствами ее лукоморское высочество с грустью поняло, что после прохождения развилки этим обозом атланскому дорожному мастеру понадобится устанавливать еще один полосатый столб, бросила последний взгляд на гордую, но одинокую пальму в атланской степи и отвернулась.

День пути груженого медным литьем обоза — два часа лёта для ковра.

Два часа, через которые выяснится совершенно точно, присоединится ли к ним пятый Наследник.

Долгожданный шахтерский поселок путники завидели издалека: почти отвесные красные скалы постепенно расступились, и дорога, испуганной змейкой прижимавшаяся к боку горы, расширилась и плавно втекла в каменистую долину — узкую на въезде и в дальнем конце и расширяющуюся в средине, словно недреманное око Красной горной страны уставилось в небо.

Всю южную часть надежно и плотно оккупировали отвалы, плавильни, кузни и склады. На выезде, справа от дороги, притулилось небольшое кладбище — аккуратные холмики и надгробия. Напротив — конюшни и большой постоялый двор. Россыпь кирпичного цвета домов, домиков, мастерских, лавок и контор, окруженных крошечными огородиками, занимала середину долины, словно радужка глаза. Черные дыры входов в шахты испещрили стены долины подобно ресницам. И точно зрачок, в самом центре площади возвышалось краснокаменное двухэтажное строение с колоннами и садом медных деревьев — дом управляющего.

— Нам туда! — дрожащим от нервов и нетерпения голосом ткнула пальцем в особняк Сенька.

— Туда так туда… — пробурчал ковер, изо всех сил скрывая свое волнение, и мягко спланировал прямо к крыльцу.

Поставить на ноги Агафона, подобрать Масдая и припасы и постучаться в парадную дверь было делом одной минуты.

С замиранием сердца путники прислушивались к тишине в доме, потом к шороху и сонным голосам, затем к шагам — неспешным и тяжелым — гадая взбудораженно, мужчина идет или женщина…

Двойная дверь отворилась неожиданно и почти бесшумно, лишь коротко щелкнув легкой задвижкой, и очам товарищей явился мужчина лет пятидесяти, в домашнем костюме и туфлях, грузный, седеющий, с мясистыми щеками и хмурым лицом человека, никогда не пробовавшего улыбаться.

— Чем обязан? — не дожидаясь и не давая приветствия, сурово глянул он в глаза Ахмету, отчего-то решив, что он тут — главный.

— Мы желаем добрейшего из утр достойному управителю сего диковинного поселка, — проворковал и самозабвенно прикрыл глаза шатт-аль-шейхец.

Чиновник смутился.

— Кхм. Здравствуйте. Да. Конечно. Но по какому бы делу вы ни пришли, сейчас не время. Я начинаю прием только через полтора часа в рудничной конторе. Это там, спросите, вам скажут, — мотнул он головой в сторону поднимающихся дымов плавилен.

— Но мы не можем ждать полтора часа! — выразительные очи Амн-аль-Хасса расширились, точно от ужаса. — Мы не можем ждать даже пять минут!

— Не думаю, что покупка партии литья или продажа угля — настолько срочный вопрос, — с тихой язвительностью усмехнулся чиновник и развернулся, чтобы вернуться в дом. — До встречи.

И обнаружил, что не может сдвинуться с места.

— Да погоди ты! — мощная лапа отряга развернула его к миру передом, к каменной избушке задом и сложилась в кулак. — Ты на вопрос один ответить можешь?

Обрюзгшая физиономия управляющего стала наливаться кровью.

— Скажите, пожалуйста, — спешно перехватил инициативу Иванушка и, не мешкая более, задал вопрос, ответ на который, как ему казалось, был предопределен судьбой. — Вы знаете некую Рябину, жену управителя Красной Стены… давнишнего, правда?..

— Маму?.. — удивленно моргнул мужчина. — Вам маму надо?

— Да!!! — воссияла Эссельте.

— То есть, нет!!! — расцвела буйным цветом Серафима.

— Нам надо тебя! — умильно склонил голову набок и стиснул рукоять топора номер двенадцать отряг.

— М-меня?.. — икнул управляющий и, не отрывая взгляда от коллекции олафовых топоров, попятился под защиту медных дверей.

— Ну, вы ведь являетесь сыном Рябины и ее мужа? — проговорил лукоморец — не ради уточнения, а так, от полноты чувств и общего счастья.

Если бы он мог, он бы бросился сейчас на опешившего еще более хозяина дома и расцеловал его.

— Д-да, — кивнул мужчина[133], и многодневное напряжение, копившееся в душах издерганной, избитой и не выспавшейся антигаурдаковской коалиции прорвалось наружу торжествующим воплем.

И не успел вконец ошалевший управитель и глазом моргнуть, как оказался в окружении улыбающихся во весь рот незнакомцев, увешанных почти всеми видами оружия и музыкальных инструментов, известных Белому Свету.

— Пошли, собирайся! — огрел его по плечу северный воин, и рука хозяина моментально занемела.

— Пять минут на сборы! — последовал то ли дружеский, то ли карательный удар с другой стороны.

— И вперед — спасать Белый Свет! — потрепала по лысеющей макушке еще одна пятерня.

— Погодите!!! — защищаясь, отчаянно вскинул пухлые ладони атлан. — Какие сборы?! Какие пять минут?! Какой Белый Свет?! Что за дом сумасшедший?! Кто вы вообще такие?!

— Наследники Пяти Родов, — торжественно и гордо произнес светловолосый человек, стоявший до сих пор чуть позади, с лютней в обнимку, и оба его подбитых глаза вспыхнули инфернальным светом, как у демона, отловившего, наконец-то, увертливую человеческую душонку. — Вернее, четырех. Пятый — ты.

— Пятый… кто… я?..

Если бы сейчас раздавали призы за сообразительность, хозяину особняка не светил бы даже утешительный.

— Пятый Наследник. Сын Дуба Второго, — терпеливо пояснил Ахмет, заглянул своими пронзительными черными очами в выпученные глаза атлана и сочувственно кивнул: — Ну?.. Теперь волна понимания залила пожар недоумения, о несообразительнейший из недогадливейших?

— Я?.. Второй?.. Сын?.. Дуба?..

— Второго, — мягко поправила принцесса.

— Второго дуба?..

Было похоже, что волна понимания залила не только пожар недоумения, но и кухню осознания, дом разумения, а вместе с ним — и всю деревню соображения.

— Так получается… что я… Принц? Я?..

— Ты, ты, — кивнула ласково Эссельте, подхватила чиновника под ручку и повлекла в дом. — Где твоя уважаемая родительница?

— Н-на кладбище?.. — пробилось сквозь трясущиеся губы первое вразумительное слово.

— Умерла? — разочарованно взметнулись брови Серафимы.

— Д-два года назад… В-вслед за отцом… п-почти… ч-через месяц… — пробормотал атлан.

— Твой отец — король Дуб! — поучительно напомнил калиф.

— Н-но погодите… Вы утверждаете… но… этого ведь не может быть! Король никогда не был в Красной Стене! — растерянно и беспомощно воззрился на него атлан.

— Зато ваша матушка… была за ее пределами, — стараясь быть максимально тактичным и с легкостью достигая прямо противоположного результата, проговорил Иван.

И тут несколько иной аспект свалившегося на него наследничества дошел до ошарашенного атлана.

— Стойте… Но ведь если мой отец — Дуб… Король Дуб… то это значит… это значит… — слова чиновника сошли на нет, словно камень, катящийся с горы, уперся в забор.

— Это значит, что мать ваша… мать вашу… — проникся в кои-то веки щекотливостью ситуации миннезингер и принялся за подбор подходящих выражений, смело соперничая тактичностью с Иванушкой.

— Да что вы такое говорите про мою мать!!! — побагровел хозяин дома, вырвался из рук принцессы и вперил руки в бока. — Если она однажды оступилась, обманутая каким-то мерзавцем, это не значит, что я позволю каждому проходимцу болтать про нее всякую пакость! Хоть король, хоть не король!!!..

— Так ты знаешь?!.. — опешила гвентянка. — Про… э-э-э… свое… происхождение?.. Вне брака?..

— Я — законный сын Кедра и Рябины из Красной Стены! — гордо откинул голову атлан и, кажется, даже стал выше. — И не надо меня путать с этим ублюдком Анчаром!

— Что?..

Если бы мокрый саван вдруг опустился с неба и накрыл всю компанию, эффект не был бы настолько полным.

— А… и… где… — через несколько секунд сумел выдавить Иванушка.

— Кто? — неприязненно наморщил лоб управляющий.

— Этот… ублюдок… Анчар… — подсказала Сенька.

— Он? — на высокомерной физиономии хозяина отразилось презрение, смешанное с отвращением — то ли по отношению к сводному брату, то ли к гостям, которым он понадобился. — Не имею ни малейшего представления. Отец прогнал его из дому… в смысле, отправил учиться куда-то за границу… когда ему было пятнадцать. И с тех пор мы не получали от него ни единой весточки. Не могу сказать, что мы очень убивались по этому поводу. И если у вас больше нет вопросов — прощайте. Мне нужно привести себя в порядок перед началом рабочего дня!

И рельефная медная дверь цвета нового самовара захлопнулась перед их всеобщим носом со звуком крышки саркофага.

— Это он так пошутил? — загробным голосом выдавил Масдай.

— Ушел, и всё? — изумляясь невежеству горного смотрителя, поднял брови и ошалело захлопал пушистыми ресницами калиф.

— И даже не пригласил отдохнуть с дороги?.. — словно не веря в произошедшее, медленно проговорила Эссельте.

выспренно продекламировал поэт и отвернулся от крыльца с таким видом, словно более унижающего его достоинство зрелища он не наблюдал отродясь.

— Это точно… — болезненно покривился Агафон в улыбке, вспоминая прием, оказанный им с Иваном в прошлом году покойным Дубом Третьим.

— Ниточка порвалась… — выдохнул, будто извиняясь за какую-то личную провинность, Вяз.

Всеобщее молчание было знаком согласия.

Порвалась ниточка, на которой висела безопасность Белого Света, и как ее связать, или где найти другую — не знал никто.

— Ну, так что? Мы отсюда так и уйдем — не солоно и не хлебавши? — оглядела друзей царевна, точно в поисках опровержения своим словам.

Но его не последовало.

Иван поднес было руку к дверному молотку, но подумал секунд с несколько и уныло опустил.

— Боюсь, что да, Сень, — не поднимая глаз, проговорил он. — Боюсь, что на этот раз… как бы поточнее выразиться…

— Не знала, что тебе известны нецензурные слова, — невесело хмыкнула его супруга.

— Не известны, — криво усмехнулся Иванушка. — Но иногда я об этом очень жалею.

— Ну, и куда мы теперь? — звякнул топорами Олаф, тяжело спускаясь с красных каменных ступеней на выложенную таким же булыжником дорожку.

— Позавтракаем на постоялом дворе?.. Подумаем?.. — нерешительно предложил Ахмет и оббежал взглядом друзей — не найдется ли у кого иных предложений.

Но предложений не было, комментариев тоже, и маленький отряд пересек мощеную широкими квадратными плитами площадь, вышел на главную дорогу деревни и уныло поплелся к замеченному с воздуха постоялому двору. Притихший Масдай мерно покачивался на плече отряга в такт его неспешным шагам. Агафон, ступая неуверенно и покачиваясь, словно пьяный, цепко держался за предложенную Кирианом руку, опираясь другой на посох уже не как на символ волшебной мощи, но как на надежную и прочную палку. Остальные шли, понурив головы и не находя слов для разговора[134].

В шахтерском поселке царила предутренняя суматоха: рабочие собирались на дневную смену, и жены их и матери поспешно растапливали плиты и паковали узелки с сухим пайком. В курятниках хлопотали несушки, пытаясь уберечь отложенные за ночь яйца от зорких глаз и цепких рук хозяек, скрипели колодезные вороты на перекрестках, поднимая из недр горы ледяную, с привкусом меди, воду, любопытные козы покидали свои сарайки и отправлялись проверять, сильно ли изменился за ночь окружающий мир и нельзя ли чего-нибудь в нем нашкодить или стянуть… От суеты взрослых просыпались дети, но под ногами у родителей не мешались, стойко ожидая своей очереди на кормление. На разномастную компанию внимания не обращал никто: мало ли чудного народа из иноземья с обозами за литьем приезжает… Лишь бы не стырили чего, а ходить да глазеть — пускай ходят. А что ковер управляющему не продали — так, видать, в цене не сошлись…

Оставив деревню позади, угрюмая команда сбилась в плотную кучку и потащилась по безлюдной дороге к маячившему в сотне метров от них постоялому двору.

И не увидела, как за ее спинами из-за косоватого курятника на отшибе осторожно высунулась голова.

Убедившись, что взоры удаляющегося отряда надежно устремлены под ноги, в темный булыжник и такое же недалекое и темное будущее, и оглядываться назад не собирается никто, голова пропала. Но уже через несколько секунд она появилась снова — на этот раз в сопровождении остального тела и еще одного — более высокого роста, с едва подрастающей темной порослью на скальпе со следами ожогов.

И выражения их физиономий отчего-то наводили на мысль, что будущее только что потерпевшей сокрушительное поражение антигаурдаковской коалиции через несколько секунд станет еще более недалеким и гораздо более темным, чем она могла бы сейчас предположить.

Безмолвно переглянувшись, мужчины встали плечом к плечу, лицами к медленно удаляющейся группе, подняли правые руки на уровне груди ладонями вперед, склонили головы направо, напоминая теперь сборную поселка по синхронной гимнастике, выполняющую отработанную программу, и быстро и в такт зашевелили губами.

Вокруг обращенных к противнику ладоней заклубились, замерцали два проворно увеличивающихся в размерах и плотности фиолетовых облачка — и слились в одно.

Истеричный выкрик Масдая «Ложись!!!» прозвучал лишь на пару секунд раньше, чем лиловый шар размером с арбуз сорвался с пальцев ренегатов.

— Чего?.. — стремительно развернулся отряг, оглядываясь, прежде чем остальные успели среагировать…

Тех, кто еще не был сбит на землю двумя передними метрами Масдая, догнали по затылкам задние, и к тому моменту, когда Олаф оказался лицом к лицу с несущимся на него шаром[135], остальная компания уже валялась в канавах по обеим сторонам дороги, рассыпая оружие, багаж и ругательства.

— Ложи-и-и-ись!!!.. — продублировал изо всех сил своих легких отряг и нырнул Масдаем вперед в ближайшую канаву.

Долю секунды спустя через пространство, только что занимаемое последним представителем отряда, оставляя в булыжнике сквозные дыры от упавших искр, пролетел с тихим жужжанием шар.

И, не встретив преграды в виде спин, деловито направился к ограде постоялого двора, как предписывалось заданным курсом.

Исступленное «Кабуча!!!» со стороны курятника и звук сотен разбивающихся стаканов со стороны ограды прозвучали в следующее мгновение одновременно. Крупные осколки обсидианового стекла брызнули веером, молотя по стенам, земле, дороге и спинам уткнувшихся в грязь людей.

Стеклянный забор — вещь изысканная и оригинальная…

Но непрактичная.

Особенно поблизости от трех чрезвычайно неравнодушных друг к другу волшебников.

— Ах, чтоб тебя… — прорычал Агафон, приподнялся на локте — одна рука сжимает слабо засветившийся посох, вторая — начинает торопливо выплетать контразклинание…

Новый шар — огненный, но попроще, на подготовку которого не нужно было ни времени, ни объединенных усилий — просвистел над его головой, встретился с дорогой метрах в семи от залегшего отряда и взорвался градом дробленого камня.

Второй такой же упал секундой позже, не долетев метров трех, и очередная порция осколочных булыжников почти накрыла цель.

— К-кабуча габата апача дрендец!!!.. — взвыл взбешенный чародей, получив по ребрам куском гранита, и за пару секунд до завершения незаконченное оборонительное заклятье превратилось в наступательное.

Нечто невидимое, мерцающее раскаленным воздухом, с низким гулом проревело над дорогой, несясь в сторону огневого рубежа неприятеля, наткнулось на преграду…

Курятник на окраине брызнул в разные стороны обрывками кровли, камнями, перепуганными курами… и ренегатами.

— Кто бы сомневался… — прошипела Сенька из превратившейся в окоп канавы и потянулась за луком.

Но дальше этого применение обычного вооружения в магическом конфликте не пошло.

Ренегатов, пылающих жаждой крови и мести[136], такая мелочь, как разлетевшийся на составляющие птичий домик, остановить не мог.

И, едва приземлившись и залегши среди кустов хрена, они нанесли залп возмездия. Целая стая мелких, но горячих шариков-шрапнелин понеслась в сторону недругов. Иван и Олаф, выскочившие было в контратаку, были вынуждены спешно нырнуть обратно и замереть.

Плюющиеся лиловым огнем вишенки почти со стопроцентной точностью ударили по позициям залегшего отряда, и если бы не торопливая жажда мести ренегатов, принесших качество в жертву количеству и эффектности, то подняться до Страшного суда не смогла бы половина противников.

Тетива на луке пала жертвой одной из первых[137], и Серафиме ничего не оставалось, как под мысленный перебор родословной колдунов вжаться в содержимое канавы рядом с супругом. Слева от нее съежилась Эссельте, дрожа и тихо благословляя трудолюбивых атланов, которым было не лень вырыть кюветы глубиной с полметра.

Не поднимая головы и скрипя зубами — а, точнее, попавшей на них пригоршней песка — Агафон вскинул руку с посохом, потянул из него остатки запасов силы — и стремительные угольки затарабанили по невидимой стене, отскакивая горохом и поджигая сухую траву на обочинах.

— Бежим, пока они нас не могут достать! — выглянул из-за края-бруствера ренегатоубежища и проорал Кириан. — Олаф, Масдая разворачивай!!!..

— Б-боевые маги… не бегут!.. — прохрипел с противоположной стороны дороги его премудрие[138].

И, не дожидаясь контрдоводов и кончины щита, привстал, чтобы запулить ответным огненным шаром во врага.

Хоть шар отчего-то получился не столько огненным, сколько дымным, зато, долетев до позиций неприятеля, наделал изрядное количество смрада, гари и вони.

Если бы цель противостояния заключалась в том, чтобы заставить своего противника чихать, сморкаться, ругаться и плеваться как можно больше, то победа автоматически была бы присуждена Агафону. Но, увы и ах, дымовая завеса дрогнула и стала отступать к постоялому двору под первыми же порывами призванного ренегатами ветра.

— Добей их, Агафон! — Кириан замолотил азартно кулаками по щебенке.

И чародей, мотая головой и отчаянно гадая, сыплются ли это искры у него из глаз, или упрямые враги не оставляют попыток пробить его щит, приподнялся над краем канавы с новой дымовонькой шашкой на кончиках пальцев. Возбужденный внезапной переменой фортуны миннезингер последовал его примеру, готовый впитывать новые впечатления для новой балды всегда и везде…

И получил то, чего желал.

Потому что щита как такового не стало на его глазах: шквалом пронесшееся со стороны руин курятника пробивающее заклятье снесло заграждение Агафона, их надежды, а заодно и шапку с головы менестреля, оставив стоять, тихо покачиваясь, опаленные невидимым огнем волосы на макушке[139].

Тем временем, дымно-вонючий фронт, приобретающий по мере продвижения грязно-фиолетовую окраску, проплыл мимо окопавшегося отряда и завис над дорогой, тихо пощелкивая.

Чем он пощелкивал, зачем, и что случится, если сунуть в него голову, проверять желания не возникло ни у кого.

— Отступаем к трактиру! — выкрикнул Вяз, двинулся по канаве назад — но через несколько метров наткнулся на фиолетовую муть, медленно сливавшуюся с полотна дороги в низину и тянущуюся к ним.

— Варгов нос… — услышал атлан за своей спиной тихий потрясенный голос конунга. — Назад…

И едва не подпрыгнул, потому что отряг без предупреждения взревел как недорезанный гиперпотам:

— Агафон!!! Эта дрянь ползет к нам по канаве!!! Что это?!..

— Дрянь?.. — кисло предположил волшебник, силясь вспомнить если не контрзаклинание к модифицированному ренегатам заклятью, то хотя бы просто — что это было за заклинание, пока он не попытался воплотить его в жизнь…

И тут же несколько синих комков искристого вещества, раскалывая остатки щита, просвистели над прижатой к земле компанией, плюхнулись среди недобитого булыжника дороги и стали растекаться переливчатыми голубоватыми кругами.

Там, где голубизна поглощала красноватый камень и землю, вырастали игольчатые ледяные кристаллы.

Любопытный калиф, случившийся близ радиуса поражения одного из них, ткнул в подползающий к нему фронт ножом. Церемониальный крис рассыпался на десяток мелких осколков, превратившись в лед и едва не прихватив с собой пальцы Ахмета.

— Ифритов зад!.. — впервые выразился как все нормальные смертные Амн-аль-Хасс и шарахнулся прочь, перекатываясь по дну кювета подобно бочонку — чуть не до самого лилового фронта.

Движение в рядах обороняющихся вызвало то ли прилив энтузиазма, то ли разочарования[140], и обстрел ледяными снарядами повторился.

На этот раз жертвами его пали два мешка с продуктами, один топор отряга и инструмент Кириана неопределенной породы, неблагоразумно отбившийся от остального стада и хозяина.

Агафон снова впился в посох, пытаясь поставить щит, но дружный натиск ренегатов оставил его недостроенное сооружение кривым и ущербным.

Видимая на этот раз и осязаемая, перекошенная конструкция повисла поперек дороги, словно дверь сарая после обстрела из катапульты, медленно дезинтегрируясь и испуская аромат подгоревших носков недельной свежести.

Со стороны развалин курятника донеслись звуки, похожие на квохтание, сопровождаемые новыми залпами шаров — зеленых, для разнообразия.

Четыре шипящих, как клубок разозленных змей, мяча, упали, чуть не долетев до отряга и лукоморцев, оплавляя каменистую землю и исторгая из нее клубы изумрудного едкого дыма. Пара брызг концентрированного пламени оставила небольшие кратеры в металле рогатого шлема. Большая капля попала на лезвие топора номер двенадцать и в секунду прожгла его насквозь.

— Врежь им, волхв!.. — не столько раненным, сколько униженным и обожженным зверем взревел Олаф. — Вмажь, как ты можешь!..

«Никак!..» — моментально завертелся на языке ответ, но было прикушен и яростно проглочен.

Волхв знал со стопроцентной уверенностью, что пока у него в глазах все троится, роится и кружится, точно попасть он сможет только в мегалослонта, и то в упор. И был убежден, что сразу, как только мозги у него в голове перестанут гудеть, крутиться волчком и остановятся, он обязательно что-нибудь вспомнит, придумает или просто сможет сосредоточиться. Но до этого… Не то, что волшебные — простые слова сбивались в беспорядочные кучи и путались под ногами друг у друга в его и без того разваливающейся от боли голове. С тоскою вспомнил маг о так и не выпитом бульоне на сервировочном столике, о мягкой кровати в доме Олеандра, на которой так чудесно было бы сейчас поспать хоть несколько часов, а проснувшись, обнаружить, что Белый Свет встал на место и не пытается сплясать самбу у него перед глазами, используя вместо маракаса его же череп…

Не получая ожидаемого отпора, нападавшие осмелели, поднялись, выпрямились во весь рост, и новые синие шары вперемешку с зелеными полетели в отряд, брызжа льдом и кислотой.

Чародей простонал — то ли от боли в бессчастной головушке, то ли от бессилия, потянулся к посоху… и с холодком в груди ощутил то, что ожидал и боялся почувствовать на протяжении всей схватки.

Пустоту.

Ноль.

Полное отсутствие энергии.

— К-кабуча… — вырвалось у мага отчаянное, он грохнул стиснутым кулаком по земле…

И, естественно, попал по самому большому камню[141].

— Да чтоб тебя!!!.. — исступленно взвыл его премудрие, сцапал разъяренно проклятую каменюку и запулил ей в сторону торжествующего противника.

Осколок булыжника пролетел с полтора десятка метров, ударился о целую часть мостовой и заскакал дальше как резиновый, высекая искры.

Волшебник замер.

Да ведь так же можно…

Следующий камень — такой же величины, нужной, как раз — встретился пальцам почти сразу же. И почти сразу же отправился в полет, напутствуемый быстрыми короткими слогами.

Не долетев до земли, он взорвался желтыми крошками, и веер жалящих осколков заставил ренегатов нырнуть носами в хреновую грядку.

— Ага, не нравится!.. — восторженно прокомментировала Сенька с той стороны дороги. — Давай еще! Да погуще!

Рука чародея к этому времени уже сама шарила вокруг, нащупывая камни подходящего размера, и посылала их в сторону неприятеля в сопровождении нужного заклятья — хотя из глубины души на язык просились совсем другие слова.

Пара зеленых шаров прилетела в ответ, прожигая дыру в плаще калифа и довершая уничтожение сенькиного колчана, но по сравнению с предшествующим обстрелом это было передышкой, чтобы не сказать, перемирием.

— Раскатываем Масдая и сматываемся! — крикнула царевна отрягу. — Пока они не очухались!

— Агафон, прижми их! — рискнул выглянуть из-за бруствера Иванушка. — Скорей! Сиреневый туман уже в метре от нас!

— Щаз, пойду и прижму… — промычал волшебник, не отрывая мутящегося взгляда от цели, зашарил вокруг, и чуть дальше, и еще…

Нужных камней не было.

— Кириан, кабуча! Убраться отсюда хочешь? Камни давай!!! — ткнул приникшего к земле миннезингера под бок острый локоть чародея.

— Какие?.. — рискнул повернуть голову в сторону его премудрия и тоскливо вопросил менестрель.

— Во! — показал ему кулак Агафон.

— Поэта каждый обидеть может… — нервно всхлипнул гвентянин.

— Камни такого размера давай, говорю! — гаркнул чародей.

— Сейчас!!!..

Трясущиеся руки музыканта принялись лихорадочно ощупывать землю.

— На, только два!..

— Давай…

Обе находки поэта улетели к курятнику в ответ на четыре очередных синих заряда, восстанавливая подобие статуса-кво.

— Еще давай!..

— Сейчас, погоди, погоди, погоди…

— Можно?.. — приподнялась над тем краем дороги рогатая голова отряга, но новая четверка зеленых шаров заставила нырнуть ее обратно.

— Кириан, камни!..

— Сейчас… не найду…

У разбитого курятника поднялось шевеление.

Сиреневая дымка, словно вытягиваясь из-под земли, собиралась перед окопавшейся парочкой в нечто, похожее на вываленную из квашни опару.

— Что это?.. — прозвучал тревожный голос Вяза.

— Это — что? — выглянул Агафон, увидел, понял, присвистнул, нырнул в кювет и сам себе тихо ответил: — А вот это — всё…

— Что — всё? — побледнел под слоем грязи и пыли песнопевец.

— Киря, чтоб тебя сиххё съели, уснул?! — вместо ответа рявкнул маг. — Камни давай!!! Олаф, будь готов!!!

— Нет камней!!!

— Как — нет?! Ты жить хочешь?!

— Жить?.. Жить?.. — менестрель, белый теперь не как полотно — как все саваны Белого-Белого Света, захолодел, замер… и вспомнил.

— Держи!!!

Агафон, не глядя, принял из вспотевшей ладони певца гладкий камень, выкрикнул Олафу «Пошел на счет „три“!» — и метнул добычу музыканта в сторону разрастающейся и надвигающейся на них сиреневой массы и ее хозяев.

И подпрыгнул — как-то странно, всем телом, словно лягушка, или змея, если бы, конечно, те и другие могли подскочить на полметра от земли, не задействуя имеющиеся в их распоряжении лапы и хвосты.

И грохнулся обратно, клацнув зубами и пребольно прикусив язык.

Гул, тяжелый подземный гул, сопровождающийся грохотом камнепада, пришел секундой позже. Земля под его отшибленным животом задрожала, словно в лихорадке, в глубине ее что-то заурчало, и в небо выметнулся ослепительный столб ярко-оранжевого пламени высотой с десяток метров.

А когда в глазах просветлело, и товарищи снова стали способны видеть, то не увидели они самого главного.

Сиреневой массы, ренегатов и останков курятника.

Потому что на этом месте, в нескольких шагах от их окопов, круглый, точно очерченный циркулем, чернел провал, уходящий, казалось, в самые тартарары.

Провал, на умопомрачительно далеком дне которого поблескивала быстро прибывающая вода.

— Н-ну, ты дае-е-ешь… — словно не веря собственным глазам, Олаф поводил головой, бросая потрясенные взгляды то в чернеющую глубь гигантской ямы, то на устало прикорнувшего на ее оплавленном краю Агафона. — Ну… ну…

— Ну и чего же ты так долго тянул?! — яростно отряхивая платье, накинулась на мага принцесса. — Я… да мы все! — думали, что наше путешествие тут и закончится! Это же жуть какая-то! То огонь, то лед, то гарь, то муть мерзопакостная!.. Я так вообще не понимала, убьют они меня раньше, или я сама умру от страха!..

— Не ты одна… — автоматически сорвалось с моментально прикушенных губ героя.

— А я, например, верил в Агафона, — не слишком искренне, но лояльно заявил Иван, потом помялся несколько секунд и добавил в угоду торжеству истины: — И, конечно, в его посох.

— А посох-то мой тут причем? — хмуро буркнул маг.

— Как — при чем? — удивилась царевна. — Хочешь сказать, что ты их одной силой мысли так приложил?!

— Если б я хотя бы попробовал сотворить это одной силой мысли… в теперешнем состоянии, я имею в виду!.. они… мои мысли… вместе с мозгами… валялись бы сейчас по краям крошечной ямки, пригодной разве что для посадки помидорной рассады, — угрюмо буркнул волшебник, не сводя глаз с кратера, словно с минуты на минуту ждал от него раскрытия какой-то тайны — но никак пока не дожидался.

— То есть, ты тут не при чем? — недоуменно расширились глаза царевны.

А вот это уже было слишком.

Грандиозный бабах с переворотом и световым эффектом, пусть даже и неизвестного происхождения — и он, главный специалист по волшебным наукам, не при чем?!..

Да если даже и не при чем! Был бы!

Какой чародей, достойный не то что своего посоха — а своего названия, признает это?!

— Ну, Сим… — оторвал взгляд от мрачной бездны и снисходительно усмехнулся Агафон. — Ну что ты как первый день меня знаешь… Научно доказано, что в критический момент у особо талантливых магов высвобождаются скрытые силы организма… проявляются неучтенные резервы, так сказать… незадействованные запасы… потайные заначки… И тогда нашему брату на пути лучше не становиться!

— Я так и подумала, — пряча усмешку, степенно кивнула царевна.

Если его премудрие завел с умным видом речь о тайных ресурсах и научной доказанности необъяснимого, это могло означать только одно.

Что произошедшему он не имел ни малейшего объяснения.

— Хорошо тогда, что нам попался особо талантливый маг с уймой потайных заначек! — с благодарностью добрым духам возвел очи горе Амн-аль-Хасс, не знакомый с Агафоником Великолепным настолько близко.

— И хорошо, что у реньих гадов ничего не высвободилось… в критический момент… — логично подытожил лекцию о непознанном в магии Олаф и снова глаза его невольно скосились на провал.

Стены его тут и там зияли черными заваленными дырами — ходами забоев. Ровное, как у ведра, дно быстро покрывалось освобожденными из вековечного заточения грунтовыми водами. Пахло горелым камнем и расплавленным металлом. Остывая, резко пощелкивала обожженная порода.

Оставалось надеяться, что в этой части рудника сегодня утром работы не велись…

Из-за сараев и домишек на той стороне провала один за другим осмеливались выглядывать перепуганные вусмерть люди. Ошметки кровли, трубы и фрагменты стен торчали как попало из близлежащих грядок, словно в порыве безумия хозяева надумали посадить не репу, картошку и помидоры, а булыжники, кирпичи и железо.

То, что не поместилось на огородиках, устилало странным ковром дорогу.

Дорогу, ведущую теперь не к выходу из долины, но в исполинскую круглую яму.

— Нехилая выбоина… — хмыкнула, проследив за взглядом волшебника, Сенька, не вынимая из карманов всё еще предательски дрожащих рук.

— Ничего страшного, я полагаю! — просиял в ответ хронический оптимист Иванушка. — Новую дорогу они проведут в обход, но зато у них появится собственное озеро — источник питьевой минерализованной воды и оригинальная достопримечательность! А еще в нем можно будет купаться!

— И стирать. И рыбу разводить. И проводить соревнования по гребле, — поддакнула царевна. — А зимой — по фигурному катанию. Или падению. Как получится.

— Может, взять с них за работу? — забеспокоился менестрель. — Озера нынче, поди, дорого стоят!

— Как бы они с нас не взяли, дорогуша… — с подозрением покосилась Эссельте на вооруженных мечами и копьями мужчин, медленно прокладывающих себе путь через обломки сражения магов по направлению к будущему озеру.

— Приди и возьми, — ухмыльнулся Олаф, веселея при одной мысли о возможной драчке, и вытянул из-за спины топор номер двенадцать.

Продвижение доблестного отряда народного ополчения резко замедлилось.

При виде второго топора и приглашающей улыбки юного конунга[142] — остановилось и как бы невзначай дало обратный ход.

— Кхм… Кстати, друзья мои… Если мне не изменяет память, то пока эти прихвостни Гаурдака не напали на нас предательски, мы собирались осчастливить своим посещением местный трактир? — деликатно напомнил калиф.

— А, может, нам лучше осчастливить какое-нибудь другое заведение атланского общепита? — нервно зыркнул бард на сбившийся в плотную кучку отряд местной самообороны[143]. — Пока они не осчастливили нас? Своим посещением?

Сенька смерила взглядом продвигающийся со скоростью умирающей черепахи ударный отряд из трех человек, подгоняемых громко, но не всерьез таким же неторопливым командиром[144]. Потом обозрела тающие под утренним солнцем ледяные глыбы, бывшие еще десять минут назад их продуктовым запасом и решительно постановила:

— Осчастливливать будем это.

— А они? — опасливо мотнула головой в сторону того берега Эссельте.

— Им тоже место найдется, — со шкодной усмешкой успокоила ее Серафима. — Если духу хватит войти. Пошли. Время идет.

— Куда? — замогильным голосом вопросил Масдай.

— Что — куда? — не понял Кириан, мыслями уже за столом перед тарелкой горячего жаркого.

— Куда оно идет, говорю. Пятого Наследника нет всё равно. Так что времени у нас — мешок…

Напоминание об обрушившейся на них катастрофе повлияло на настроение почище новой атаки ренегатов и, подобрав уцелевшие пожитки, поисковая группа угрюмо и безмолвно направилась к постоялому двору, и даже Олаф забыл улыбнуться и помахать рукой[145] отважным ополченцам на прощание.

Стол и ненавязчивость сервиса в третьеразрядном трактире оказались выше всяких похвал[146], и путники, деловито покончив с завтраком, с таким же увлечением перешли к десерту — пирожкам с вареньем и травяному чаю.

Убедившись, что гостям больше ничего от них не надо, прислуга и хозяева тактично, но проворно ретировались на кухню, прикрыли дверь, подперли ее с той стороны и сделали вид, что их тут не было с момента основания поселка. Чтобы избежать необходимости взимания платы за еду, хозяин догадался бросить через плечо: «Всё за счет заведения», и теперь Иванушка сидел с раскрытым кошельком и мучительно пытался сообразить, сколько стоит в Красной Стене плотная трапеза на восемь персон[147].

Надо ли упоминать, что неотвязные мысли о так внезапно и бесславно закончившемся поиске пятого наследника смышлености ему отнюдь не прибавляли.

Равно как и хорошего настроения антигаурдаковской коалиции.

Агафон полулежал на скрещенных под головой руках, бледный и чумазый, как его повязка. Серафима выцарапывала на столешнице засапожным ножом «Здесь были» и далее — поименный список их отряда с таким выражением лица, будто готовила не местную достопримечательность в веках, а надгробие для братской могилы. Эссельте, рассеянно вооружившись носовым платком и зеркальцем, макала батист в остатки чая и оттирала грязь с лица. Ахмет работал подставкой для зеркальца Эссельте, глазами, улыбкой и восхищенным прицокиванием — хоть и несколько вымученными — одобряя ее малейший успех на поприще борьбы с последствиями магической атаки. Кириан, не зная, чем занять руки, бесцельно проверял настройку то одного инструмента, то другого, вызывая нервный тик у волшебника. Олаф пасмурно разглядывал прожженное зеленой гадостью лезвие топора, словно пытался увидеть в нем отражение будущего. Вяз задумчиво хмурил брови и тер пальцами заросшие черной щетиной щеки.

Говорить было не о чем, и слов не было.

— Ваше премудрие?.. — наконец, произнес контрабандист — не то из настоящей любознательности, не то в попытке развеять кладбищенскую атмосферу и вырвать спутников из медленно поглощающего их болота угрюмости и уныния. — Если ваше состояние позволяет… то не могли бы вы объяснить любопытному непосвященному…

— Не могли, — потусторонним голосом выдавил чародей, — но постараюсь.

Атлан удовлетворенно кивнул и продолжил вежливо:

— Мне интересно узнать… Всегда ли в опасности у магов высвобождаются э-э-э… не уверен, что запомнил правильно термин… потайные заначки организма? А если нет, то почему?

— Тебе приходится протаскивать беспошлинный товар мимо королевских таможенных чудодеев? — как всегда, зрила в корень проблемы Серафима.

Вяз усмехнулся подобной прозорливости и галантно склонил голову:

— Вашему высочеству, вероятно, приходилось сталкиваться с такими, как мы?

— Скорее, с такими, как они, — вспоминая недалекие времена бурной молодости, ответила усмешкой на усмешку Сенька.

Остальные оставили свои занятия — даже Иван — и заинтересованно глянули на сотоварищей.

— Ты мне никогда про это не рассказывала, — упрекая жену то ли в противозаконной деятельности, ускользнувшей от его внимания, то ли в том, что не знал такой занимательной, без сомнения, истории, проговорил царевич.

— Чем меньше знает муж, тем крепче он спит в нужный момент, как сказал Бруно Багинотский, — обезоруживающе улыбнулась царевна.

— Так… — отложил финансы в сторону лукоморец и полушутя — но и полусерьезно — воззрился на супругу. — Чего, интересно, ты мне еще никогда не говорила — исключительно из заботы о моем крепком сне, естественно?

— Вообще-то, мы с Вязом про Агафоновы секреты речь заводили… — Сенька устремила невинный взор на приятеля.

— Нет у меня никаких секретов… дайте бедному обломку былого величия спокойно уйти в небытие… — сдавленно промычал волшебник, не поднимая и не поворачивая головы.

— А эти… силы организма? Высвобожденные? Не высвобождаются больше? — дотошно припомнил с соседней лавки Масдай. — Хотя, откровенно говоря… больше всего мне этот феномен напомнил кое-что иное…

— Что? — принцесса с любопытством повернула голову в его сторону.

— Действие какого-нибудь камня стихий, — шевельнул кистями ковер — словно плечами пожал, демонстрируя неуверенную задумчивость. — Потому что больше ничего похожего я уже давненько не видал. Не в этом столетии, по крайней мере. И даже не в прошлом. И не в позапрошлом.

— Действие камня стихий? — вскинул на чародея вопросительный взор лукоморец — единственный из присутствующих, кроме Масдая, кто был с Агафоном, когда тот с полгода назад опробовал первый камень в лагере кочевников.

— Камня? — соображая, нахмурил брови волшебник и даже приподнял многострадальную голову. — Камня?..

— Да, — подтвердил ковер. — Помнишь, в степи, когда ты устроил мурзе долину гейзеров на ровном месте?

— Угу… — еле-еле пошевелил гудящей головой волшебник, изображая энергичный кивок, и то ли скривился от боли, то ли попытался улыбнуться. — Только там не было огня. И долина была… долиной. А не ямой.

— Но тогда каждый камень ведь был разным! — загорелась идеей ковра Сенька. — Наводнение, землетрясение, ураган… что там еще?..

— Ну, и что? — насупился чародей, перетекая медленно в вертикальное положение и бережно опуская буйно гудящую головушку на переплетенные пальцы поставленных на локти рук. — Откуда им тут-то взяться, в какой-то Красной Стене? Камни стихий на дорогах не валяются… и рядом с ними тоже. Это, если помнишь, изделие шептал. Которые они продают только своим соседям, демонам. А не выбрасывают в канавы в человеческих деревнях.

— А, может, его местные рудокопы откопали и выбросили с отвалом? Или демон проходил мимо и потерял? Или шепталы решили подшутить? Над кем-то конкретным? Над кому повезет? — моментально прекратила киснуть, портить чужое имущество и зафонтанировала вариантами Серафима.

— Хоть я и не знаю, кто такие шепталы, но демоны не могут миновать линию Кипариса, — терпеливо напомнил иноземцам Вяз.

— А если бы даже его выбросили с отвалом, то долго бы он в канаве не пролежал. Помнишь, какие красивые были те? Кто-нибудь бы его непременно заметил и поднял! — отверг последнюю возможность объяснить необъяснимое Иванушка. — Нет, Сень… тут в чем-то другом дело…

— Или не в другом… — тихо пробормотал Кириан.

Но его услышали.

— Что ты хочешь этим сказать? — требовательно уставилась на своего придворного принцесса.

Менестрель поморщился, отводя взгляд, будто сожалел о случайно вырвавшихся словах, но, как любил говаривать Шарлемань Семнадцатый, слово — не тетка, не вырубишь топором.

— Ну-ка, ну-ка… докладывай, сикамбр… что ты знаешь? — заинтересовалась теперь необычно смутившимся бардом и Серафима.

И сикамбр, вздохнув и решив, что, в случае чего, от недовольства контрабандиста, лишенного своего сувенира, его защитят товарищи, доложил — хоть и знал и видел совсем немного.

Дослушав короткий рассказ, путники переглянулись.

— Так в подземелье на вас напал… шептала?.. — нерешительно предположила Эссельте, переводя взгляд с отряга на подругу, а с них — на Вяза. — Или шептало?.. Как правильно?

— Никак, — убежденно мотнул головой атлан. — Никаких шептал и никаких горных демонов за линией Кипариса быть не должно и не может! Если только… если только…

Одна и та же мысль пришла, казалось, одновременно в головы всем, потому что в обеденном зале повисла вдруг зловещая ледяная тишина.

— Но кто?.. — недоуменно оглядел застывших друзей Иванушка. — Кто станет разрушать защитную линию — и зачем?!

— Какой-нибудь маг? — предположил ковер, иногда понимающий вопросы людей слишком буквально. — Чтобы пропустить горных жителей в Атланду?

— Но для чего?!

— Чтобы… чтобы…

— Чтобы разрушить город? — предположил Ахмет.

— Разрушить?.. — впервые за все время их знакомства антигаурдаковская коалиция видела легендарного Демона не собранным и уверенным в себе, но растерянным и потрясенным, точно разум его отказывался справляться с заданной внезапно задачей. — Разрушить Атланик-сити?.. Но как?.. Это… невозможно!..

Перед мысленным взором его предстал ревущий столб огня, выметнувшийся из сорокаметрового кратера, помноженный на десятки, если не сотни клубящихся снежинками камушков, уже заложенных, может, по всем уголкам столицы непонятными и неизвестными шепталами…

И вспомнился еще один факт, против которого даже у него ни возражений, ни аргументов не осталось.

— Кириан нашел камень в подземельях. Очень глубоких, — медленно проговорил отряг, тоже вспомнивший и сопоставивший события их перехода. — Потому что проходили они под гильдией купцов, так?

— Так, — почти беззвучно кивнул Вяз, и лицо его закаменело, как у настоящего горного демона.

— И что с того? — нервно поежился менестрель, запоздало выведенный из себя встречей с шепталой и не желающий пока думать больше ни о чем ином.

— А то, певец ты наш разлюбезный, — пасмурно проговорила царевна, — что для того, чтобы уничтожить город, не обязательно разрушать его полностью. Достаточно взорвать его болевые точки — дома гильдий, казармы, дворец, порт, продуктовые склады — и разразится такая паника, что добрые горожане передавят друг друга, спасаясь от неведомой угрозы. А непередавленные — или недодавленные — пойдут мародерствовать и сводить счеты.

— А если в это время на улицу еще и выйдут эти ваши демоны… — угрюмо вставил отряг.

— Демоны… шепталы… — пробормотал ошеломленный поэт. — Рудокоп в трактире… помните?.. говорил, что у них стал появляться черный призрак… после которого что-то там у них все время падало…

— Шепталы ходили с разведкой? — насторожился Иван.

— Так значит… линия Кипариса прорвана уже давно?.. — приподнял голову чародей.

— И камни стихий заложены под городские здания и ждут только сигнала своих создателей? — предположил калиф.

— Нет… — вспоминая пьяный разговор, потряс головой бард. — Тот шахтер говорил… что призрак… то есть, шептала… стал появляться у них всего несколько дней назад… вроде…

— Ничего не значит, — сурово зыркнула Сенька.

Остальные закивали, соглашаясь.

— Линия могла быть прорвана неделю, месяц или полгода назад, — прошелестел Масдай.

— Но если у них все готово, почему они все еще не напали? — азартно тряхнул кудрями музыкант, не сдавая позиций.

— Чего-то ждут? — предположил ковер.

— Или… и вправду не все готово? — ухватился за вариант миннезингера как за хвост улетающей жар-птицы атлан. — Но тогда мы можем помешать! Остановить! Защитить!

— Как? — коротко промычал чародей.

— Не знаю… — чуть охладился пыл их проводника. — Но если они до сих пор не атаковали, может быть… если бы мы смогли восстановить Линию?.. Если бы ваш маг сумел ее восстановить?..

— Как? — снова хмыкнул Агафон — но на этот раз с гораздо большей долей сарказма.

Но контрабандист не слышал — или не желал его слышать.

— Магические устройства заключены в башнях, — сосредоточенно и быстро заговорил он, подавшись вперед и яростно стиснув пальцы в кулак. — Если их цель — столица, то разрушить они должны были самую ближнюю к ней башню. Или устройство в ней. Если бы его премудрие мог починить… отремонтировать… заменить… создать новое…

Слова и энтузиазм атлана, только произнеся свои пожелания, понявшего, чего он хочет от измотанного раненого волшебника, плавно сошли на нет.

Да если бы даже этот светловолосый парень был здоров и полон сил вместе со своим посохом, как бы он один смог сделать то, на что несколько десятков магов положили свои жизни — и не только в переносном смысле?..

Тем более, если разрушена башня…

Агафон, казалось, придерживался точно такого же мнения.

— Ты сам-то понял, что сказал?.. — сдавленно просипел он, фыркнул возмущенно и забормотал что-то неразборчивое под нос, точно пересказывал всё, что думал о главе гильдии контрабандистов Атланды, его родичах, друзьях, привычках и умственных способностях.

Лицо Вяза из застывшего стало мертвым.

— Понял, — кивнул он. — Но я должен был хотя бы попытаться. Ни один атлан, достойный своей родины, не будет равнодушно смотреть, как она гибнет. Даже такой, как я. Атлан — всегда атлан…

— Идиотизм… кабуча… драная страна… драные обычаи… драные соседи… чтоб я сюда еще когда вернулся… — сквозь стиснутые зубы простонал волшебник и поднялся, тяжело опираясь обеими руками о край стола.

— Ты куда? — обеспокоенно подскочила гвентянка.

— Куда-куда… — ожег ее неописуемым взглядом маг. — Искать эту драную башню… куда еще… Или то, что от нее осталось…

Часам к десяти солнце, спохватившись, что на улице не май месяц, а настоящий июнь, принялось греть по-летнему, и поисковый отряд смог, наконец, свернуть плащи, расправить плечи и рассредоточиться по краям ковра из плотной самосогревающейся кучки в его середине.

Под жестким брюхом Масдая, а иногда и справа и слева быстро проплывали красно-коричневые скалы, покрытые редкими пучками чахлой травы или еще более редким и чахлым кустарником. Извилистые дороги — мощеные, грунтовые, но одинаково безлюдные — внезапно выныривали из пещер и ущелий и так же неожиданно пропадали из виду. Любопытные горные бараны, не привыкшие видеть орлов такой странной формы, отрывались от трапезы и брачных игр, задирали головы и провожали непонятный летающий объект взглядами, известными своей интеллектуальностью. Вдалеке на горизонте белели снеговыми шапками массивные пики гор цвета старого кирпича. Но даже если бы пейзаж вокруг блистал бы красками[148], разнообразием и неземными ароматами, расшевелить погруженную в угрюмое созерцание будущего — вернее, его остатков — подавленную антигаурдаковскую коалицию это вряд ли смогло бы. Торопиться было некуда. Искать больше некого. Лететь к Адалету? Но от такой катастрофы, как потерю Наследника, не удалось бы придумать спасения даже ему.

Их такой же хмурый [149] штурман Вяз, сверяясь по солнцу, то и дело вносил поправки в невидимый маршрут и снова замирал, напряженно пожирая взглядом бескрайние горные просторы всех оттенков пунцового.

Ничего, даже отдаленно похожего на башню — настоящую или бывшую — нигде не было заметно.

— А ты уверен, что точно знаешь, где расположено сие злосчастное строение? — при каждом изменении направления оборачивался на контрабандиста и озабоченно вопрошал калиф.

— Да, ваше величество, — каждый раз почтительно склонял голову атлан, не вдаваясь в подробности, и путники, забросив игру «угляди башню первым», возвращались к молчаливому созерцанию красочной, но не отличающейся разнообразием местности.

— Ты сам-то был там хоть раз? — не выдержала при очередной коррекции курса Серафима. — И ответ типа «Да, ваше высочество» не принимается.

— Был, ваше высочество, — кивнул Демон и улыбнулся впервые за утро — хоть и едва заметно, одними уголками губ. — Однажды. У этой башни и дальше.

— Однажды?! — разочарованно воскликнул Кириан. — Так это мы, значит, еще неделю можем тут круги наматывать, и кроме баранов ничего не найти!

— Наверное, это было недавно, мастер Вяз? — кольнув подданного укоряющим взором, проговорила принцесса.

— Лет двадцать назад, — сообщил атлан.

Если он думал, что успокоит этим Ахмета, с подозрением оглядывающего красные — и абсолютно для него одинаковые — горы, то крупно просчитался.

— Двадцать лет?! — возопил калиф, недоверчиво вытягивая шею и наклоняя голову. — Двадцать?!.. И мы надеемся отыскать песчинку в пустыне, или камушек в горах, если быть точным, под предводительством человека, совершившего одно-единственное путешествие туда и обратно два десятка лет назад?!

— Только туда, ваше величество, если быть еще более точным, — невозмутимо проговорил атлан.

— А обратно ты летел, что ли? — хмыкнул волшебник, не дожидаясь, пока удивленный шатт-аль-шейхец сформулирует следующий риторический вопрос.

— Обратно меня везли притороченным к седлу и без памяти, — поднял на него черные спокойные глаза контрабандист. — Помните, я говорил, что давно — двадцать три года назад, старый хозяин Арены задумал выяснить, кто сильнее — голем или горный демон?

— Да, — кивнула Сенька.

— Нет, — замотали головами остальные.

— Ах, да, запамятовал… — извиняясь, пожал плечами атлан. — Ну, так вот. Юные и богатые оболтусы из лучших семей Атланик-сити… или, вернее, из семей, считающих себя лучшими… заплатили хозяину, наняли мага с шантоньским дипломом, выбрали голема — покрупнее Стального Убийцы и повыше, сделали ставки — и отправились за линию Кипариса в поисках горной твари.

— Ты был с ними? — догадался Олаф.

— Да, — скривил тонкие губы в подобии усмешки Демон. — Я был с ними. Молодой капитан личной охраны его высочества Дуба Четвертого.

— Значит, был еще и Дуб Четвертый… — вздохнул Иванушка, мысленно приплюсовывая еще одного Наследника к и без того длинному списку несостоявшихся компаньонов.

— Был, — тяжело кивнул Вяз. — Стравливая голема и демона, в горах, на природе, парень планировал отметить свой восемнадцатый день рождения.

— Но у демона на будущее принца оказались иные планы, — договорила царевна.

— Можно сказать и так.

— Если я правильно понял, демон тогда явился? — сгорая от любопытства, задал вопрос калиф.

— Его приманили.

— Чем?

— Мной, — ровным голосом ответил атлан. — Маг после полутора дней блужданий по горам в бесплодных попытках отыскать голему противника вычислил, что демона нужно не искать, а вызвать. А для этого ритуала была нужна живая кровь и плоть. Маг собирался использовать лошадь, но одна неуместная шутка в адрес его высочества со приятели сделала кандидатом на эту почетную должность вашего покорного слугу.

— И они принесли тебя в жертву демону?! — потрясенно воскликнула Эссельте.

— Меньшую часть меня, — усмехнулся атлан, кивнув на заколотый булавкой пустой рукав. — Удовлетворившись моей рукой, демон накинулся на остальных, отшвырнув голема как игрушку… Никогда не думал, что они такие… огромные…

Вспоминая прошлое, контрабандист медленно качнул головой, точно перед его остановившимся отстраненным взглядом снова вышагнул из бурого бока скалы пятиметровый монстр.

— И как вы… спаслись?.. — не удержал затянувшуюся паузу Иван.

— Помощник хозяина Арены успел убежать и спрятаться, — со вздохом переместился из прошлого в настоящее атлан. — Когда тварь ушла, у него хватило мужества вернуться на место побоища. Главным образом за схемом от разбитого голема, до сих пор подозреваю я… Но это не умаляет его заслуги в моем спасении. Он наложил жгут, поймал уцелевшую лошадь, навьючил меня на седло и двинулся в город.

— Счастливый конец, — удовлетворенно кивнул менестрель.

— Если считать, что я выжил — то да, — согласился Демон. — Но едва я оправился от потери крови и начал вставать, как попал под трибунал. Ведь кого еще можно обвинить в гибели наследника престола, как не капитана его охраны? И вот тут-то и наступил настоящий счастливый конец: вместо того, чтобы казнить на площади, меня просто выгнали из гвардии. Правда, без выходного пособия, лишив имущества, чинов и званий, заставив семью отречься от меня как от изменника… Но ведь от жизни нельзя требовать всего и сразу, не так ли?

— И поэтому ты стал тем, кто ты есть? — брови гвентянки изломились в сочувствии.

— Благодаря тому парню, что вытащил меня, — пожал плечами атлан. — «Не для того я тебя вез четыре дня чуть не на себе, чтобы ты сейчас сдох от голода под забором», — сказал он и пристроил меня к делу. К которому у меня оказалось способностей гораздо больше, чем к охране кронпринца. К тому же я считал, что корона мне кое-что задолжала, и по мере скромных сил долг старался вернуть.

— А спасшего тебя парня звали Олеандр? — осенило царевну.

— Именно так, ваше догадливое высочество, — торжественно склонил черноволосую голову контрабандист. — А запомнить расположение треклятой башни я успел за время следствия: показывать на карте наш маршрут и место свидания с демоном пришлось столько раз, что оно мне во сне стало видеться: не стычка, а именно карта и указка…

А через час они оказались над местом назначения.

Вернее, над тем, что Вяз считал местом назначения.

Получить более точные сведения на этот предмет мешало отсутствие самого места как такового, ибо вся долина, пару километров в длину и с полтора километра в ширину, была надежно погружена в густой молочный туман, наполнивший ее до самых верхушек окружавших скал, как щедрый повар наполняет кашей глубокую миску.

Лукоморцы и Олаф невольно передернули плечами, вспомнив, как по подсказке, недавние туманы Багинота.

— Ну, и где твоя башня? — тоже припомнив багинотские приключения, несколько брюзгливее, чем хотел бы, задал вопрос Масдай.

— Г-где-то… здесь?.. — неуверенно кивнул Демон в середину долины. — Или чуть ближе к южному ее концу?

— Для долин в сердце Красных гор туманы в это время года характерны? — предугадывая ответ, всё же уточнил дотошно Иванушка.

— Нет, — решительно покачал головой атлан. — Не уверен, что вообще когда-нибудь слышал о тумане, который заливал бы всю долину, но пропадал точно на выходе из нее.

Друзья опустили головы с края Масдая и присмотрелись: как подметил контрабандист, клубы тумана, заполнявшие все ограниченное горами пространство, останавливались у выезда из долины, точно натыкаясь на невидимую стену.

— А ты уверен, что это не во всех долинах так, где ваши башни стоят? — вопросительно обернулась на Вяза царевна.

Тот задумался и пожал плечами.

— Думаю, что нет… хотя наверняка не знаю. Но, насколько я помню карту защитной линии, некоторые башни располагаются на горных вершинах. А утопить их в тумане…

— Сложновато, — договорил за него Агафон, сохранявший до сих пор молчание в обществе прижатого к груди посоха.

— А затуманивать одни башни и оставлять на видном месте другие — что может быть бессмысленнее? — логично рассудил Ахмет. — Могучий Кипарис, воздвигнувший сии выдающиеся сооружения на благо своей родины десятки лет назад, вряд ли стал бы делать то, что не имело резона!

Его товарищи вздохнули.

Имелся ли в этом маскировочном ухищрении какой-то смысл или нет, предпринял ли его Кипарис или кто-то другой, давно или недавно, для блага родины или из извращенного чувства юмора, было непонятно все равно. Но искать в тумане наощупь башню придется им и сейчас.

— Держитесь крепче на всякий случай, — ворчливо прошелестел Масдай. — Сейчас я снижаюсь и медленно-медленно прочесываю эту вашу трижды проклятую долину. И кто не удержится — я не виноват.

И, вздохнув всеми кистями, их транспортное средство медленно и осторожно погрузилось в туманное молоко.

Белесая пелена, влажная, холодная и удушливая, как внутренности внезапно остуженной бани, моментально обняла их ласково и принялась искать более тесного контакта, забираясь своими мокрыми щупальцами под одежду. Даже те немногие звуки, что раздавались вокруг путешественников вверху — крик хищных птиц, редкие камнепады, свист ветра — пропали теперь, точно выключенные неумолимой и всемогущей рукой. Яркий солнечный свет, словно проходя через толстое матовое стекло, становился здесь мутным и чахлым своим подобием. Ощущение чего-то, затаившегося в непроницаемой стене белесой мглы и выжидающего удобного для атаки момента, усиливалось с каждой минутой.

— Терпеть не могу туманы… — глухо прорычал отряг, стискивая до боли в пальцах рукоять любимого топора.

— Словно подушкой мокрой голову накрыли! — пожаловался Эссельте Кириан, вытянул из багажа лютню и ударил по струнам:

Но спутники попытки их развлечь не оценили, и под всеобщее шиканье оскорбленный бард засунул инструмент обратно в мешок, переполз на угол ковра и с разобиженным видом повернулся к миру задом.

Метр за метром продвигался ковер по липкому, наполненному мириадами крошечных капель воздуху со скоростью торопливого пешехода, достигая противоположного конца долины, разворачиваясь и возвращаясь по параллельной траектории, а башни все не было и не было.

— Мы можем так до вечера мотаться! Завтрашнего! — забросил дуться и нетерпеливо повернулся к товарищам менестрель. — Тут не видно ничего на расстоянии вытянутой руки, а ширина долины километр, не меньше! Это ж сколько раз Масдаю шириной в три метра нужно ее проползти вперед-назад?!

Ковер остановился резко, едва не стряхнув негодующего миннезингера.

— Это был риторический вопрос или экзистенциальный?

— Первое, — быстро сообщил бард, опасаясь, что в случае второго варианта вычислять количество раз и вводить поправку на девиацию заставят его.

— И что ты предлагаешь? — сердито прошуршал под ним мохеровый голос.

— Это был риторический вопрос или экзистенциальный? — застигнутый врасплох не менее сложным вопросом, чем предполагаемый, пиит растерянно моргнул несколько раз и оглянулся на спутников в поисках подсказки.

— Второе, — сухо уточнил Масдай.

— Я… предлагаю… предлагаю я…

— Может, нам лететь быстрее? — поспешил на выручку Олаф.

— Или зигзагами? — осенило Ахмета.

— Или пониже? — пришло в голову Серафиме.

— Пониже — это насколько? — брюзгливо уточнил ковер. — Может, тогда вам проще пешочком прогуляться? Потому что, между прочим, некоторые от такой концентрации водных паров и намокнуть могут очень скоро, и тогда другим некоторым придется из этой долины и до куда им приспичит своим ходом идти, пока первые некоторые не просохнут!

— Ну… Давай метрах в полутора от земли попробуем… — переглянулась с супругом царевна, уловив общую мысль ковра, но не решившись погрузиться в подробности, дабы не запутаться в некотором обилии «некоторых». — Чтобы вслуччего падать было не так больно.

— В случае чего это? — насторожился Ахмет, не любивший падать ни больно, ни не больно.

— Ну, если на большой скорости в башню врежемся, — развела руками Сенька. — Кириан ведь прав насчет времени … в кои-то веки…

Самодовольно усмехнувшись при первых словах царевны и пропустив мимо ушей пассаж насчет коих век, поэт воспрянул духом.

— Друзья мои, летим вперед, нас где-то рядом башня ждет! — бодро оттарабанил он и Масдай, словно получив команду на старт, вперед и рванул.

Рожденная коллективным разумом тактика через какие-то десять минут принесла свои плоды — правда, маленькие, кособокие и кислые, как выразился бы велеречивый шатт-аль-шейхец.

Если бы успел.

Потому что на скорости уже не торопливого пешехода, но нетерпеливого всадника ковер налетел внезапно на нечто неподатливое и, судя по твердости, каменное и рухнул вниз, щедро рассыпая пассажиров, их оружие и багаж по неровному дну долины.

— Кабуча!.. — только и успел воскликнуть задремавший маг, как оказался распластанным под тяжестью калифа на холодной, ощетинившейся разнокалиберными каменюками земле.

Где-то рядом слышались сдавленные вскрики и возня: мягкой посадки явно не испытал никто.

Постанывая сквозь стиснутые зубы, Агафон оперся на посох, поднялся, сделал шаг вперед…

И наткнулся на каменную стену.

— Ну, наконец-то… — выдохнул он с облегчением, расхохотался нервно, пока другие не слышат, и от всей души припечатал задумавшую поиграть с ними в прятки башню кулаком.

Башня дала сдачи.

Чудом не выронив посох, волшебник ласточкой[150] отлетел на несколько метров, сбивая в процессе кого-то большого и мягкого.

Затормозив об другого кого-то — неподатливого и массивного[151] — Агафон съехал по нему на землю, сложился пополам и закашлялся, сипло втягивая воздух в зашибленную грудь и удивляясь, почему в ней нет сквозной дыры от удара.

— Это кто? — нащупала его шиворот и поставила на ноги мощная рука.

— Я… Олаф… — прохрипел волшебник, расставаясь, как ему казалось, с последними миллилитрами воздуха.

— Олаф — это я, — терпеливо поправил его отряг за спиной. — Ты опять голову зашиб, что ли?

— Олаф… — издавая звуки, более приличествующие сдуваемому резиновому матрасу, распрямился и дернулся маг. — Там… мы на что-то… налетели…

— Не может быть! — хохотнул рыжий воин.

— Кабуча, оно дерется!!! — вскричал Агафон, не в силах выразиться понятнее. — Большое!!! Бежим!!!

— Куда?! — всполошился отряг.

— Туда! — рванулся в направлении прерванного полета чародей.

Без дальнейших расспросов и уточнений конунг выпустил воротник товарища, выхватил из-за спины топор, вытянул руку и двинулся вперед.

— Да в другую сторону, идиот!!! — покачнувшись и прокрутившись пол-оборота вокруг вошедшего в землю посоха, волшебник упал на колени и замер в полной дезориентации.

Куда теперь бежать?

«Надо предупредить остальных!» — мелькнула в раскалывающейся и гудящей голове мысль, и он немедленно приложил ладони рупором ко рту и завопил, что было мОчи:

— Там в тумане что-то есть!!! Бегите к выходу из доли…

Туманное молоко в той стороне, куда ушел отряг, потемнело вдруг, набрякло угрожающей массой…

Волшебник осекся и вскинул руки, призывая все доступные ему сейчас силы, чтобы продать свою жизнь подороже.

— О!.. В мои уши вливается неземной сладости голос, принадлежащий самому несравненному из чародеев современности! Я спасен! — нараспев проговорила тень.

Но не успел самый выдающийся чародей прокомментировать слова умильно улыбающегося калифа, как неистовый рев прорезал влажную тишину в нескольких метрах от них:

— ХЕЛЬ И ПРЕИС…

Что-то огромное вылетело на них из мглы, сбивая, распластывая, давя — и растянулось сверху.

И в ту же секунду туман заклубился, обретая объем, и расступился перед… домом?..

Башней?

Скалой?..

Высотой метров пять и шириной поменьше лишь раза в два.

Горный демон!..

— Кабуча… — с тихим отчаянием пискнул маг, рванулся подняться, столкнулся с отрягом, снова упал — и в падении вскинул в рефлекторном жесте руку, посылая в надвигающуюся на них махину огненный шар средних размеров — и огненности приблизительно такого же качества.

Комок плюющегося мокрыми искрами огня ударился в прущего на них монстра и расплескался, на пару мгновений прожигая туман вокруг себя — и оставшейся невредимой, хоть и слегка притормозившей, цели.

Освещая ее.

— Кабуча габата апача дрендец… — ошеломленно просипел волшебник, увернулся от неуклюже пытающегося встать отряга — похоже, сильно оглушенного ударом — и не столько яростно, сколько испуганно засадил в ходячую гору новым зарядом.

Но на этот раз демон оказался проворней, и успел откачнуться в сторону — снова теряя на несколько секунд темп наступления.

Шар, обрызгав верхнюю часть увертливого чудища каплями густого пламени, умчался дальше, шипя и мечась из стороны в сторону, как шутиха, но этих секунд оказалось достаточно для блуждавшего всего в десятке метров слева Иванушки.

— Агафон, держись!!!.. — иссиня-черной молнией сверкнул в угасающем свете клинок, и лукоморец рванулся к едва восстановившему равновесие противнику.

В верхней части монстра, которую, поднатужившись, можно было назвать головой, пронзительно сверкнули алым две точки, из утробы его донесся приглушенный рык, и не успел Иван добежать до каменного противника, как от ходячей стены отделился не то маленький простеночек, не то громадная рука, и метнулась к приближающемуся неприятелю.

Встречаясь с волшебным клинком.

Синие искры вперемешку с щебенкой полетели из-под лезвия в разные стороны, пожирая, будто засасывая в себя туман — вслед за самим мечом и его хозяином.

Забыв про волшебника, демон с глухим ревом развернулся и подался вперед за откатившимся на несколько метров обидчиком, огромные лапы протянуты на добивание…

— Иван!!!.. — взвыл чародей, отчаянно вскинул руки с растопыренными пальцами и проорал нечто нечленораздельное.

И в ту же секунду из кончиков пальцев выстрелили светящиеся зеленые лучи, мгновенно переплетшиеся в сияющую сеть, подпрыгнувшую было вверх — но тут же опустившуюся под ноги монстру.

Рявкнув что-то презрительное, тот шагнул вперед, втаптывая дрожащие световые волокна сетки в землю…

И взлетел вместе с нею.

Невысоко, метра на полтора, после чего зеленые веревки вытянулись в нитки и рассыпались изумрудной пылью — но и этого оказалось достаточно, чтобы растерявшееся чудовище взмахнуло ручищами, едва не сбивая вскочившего Иванушку, и грохнулось всей тушей наземь — словно камнепад загрохотал с вершины.

— А-а-а, кабуча драная!!! — взвыл торжествующе волшебник, вывернулся, наконец, из-под контуженого отряга, снова выбросил руки вперед и затараторил полный текст заклинания, выплетая сеть, способную на этот раз связать и удержать чудовище.

Выметнувшаяся лапища монстра застала его врасплох, сшибая, прижимая к земле, притискивая, давя, выжимая воздух и жизнь, и неоконченное заклятье вспыхнуло, брызнуло грязно-зеленым облаком, освещая такое же лицо чародея — и набросившегося на монстра с засапожным ножом лукоморца.

Вторая ручища, взмахнув словно невзначай, уложила рядом с волшебником и его.

Ярко-красные рубины глаз чудовища загорелись адским светом, голова его склонилась над ними обоими, волшебник на последнем дыхании зашептал новое заклятье — закончить которое, он знал, было ему не суждено…

И вдруг из каменной утробы донеслось рокотание — точно обвал загрохотал в ущелье, алые огни рубинов-глаз мигнули, притухая…

— Иван?.. Агафон?.. Кабуча?.. — прогремел каменный голос, и давление моментально ослабло, хоть и не прекращаясь.

— Ты?.. это?..

— Конро?..

— К-кабуча ты… песчано-гравийная… Мать твоя… щебенка… — на последнем издыхании прохрипел маг, и новое незавершенное заклинание вспыхнуло сиреневым и рассеялось как дым.

— Мать моя — горный демон, — недоуменно поправил чародея Конро, но ответа не дождался.

— Мьёлнир, Мьёлнир!!!.. — донесся из прореженного магической деятельностью тумана свирепый рев и топот, и демон молниеносно обернулся, не вставая, руки наготове мять и крушить.

— Это с нами!!! Он хороший!!! — поспешно вскричал Иванушка, и смертельный удар превратился в легкий дружелюбный толчок, отправивший едва пришедшего в себя конунга в новый нокдаун.

— Хороший… — скептически прогудел Конро, поднимаясь и поднимая за шкирки старых знакомых. — Объясните это вашему приятелю. Пока за дело не взялся я сам.

— Непременно! — просиял Иванушка, метнулся было к Олафу, но остановился на полдороге, вернулся и протянул руку горному демону. — Мы очень рады снова тебя видеть, Конро! И ты не представляешь, как твои камни стихий нам помогли! Мы — вся страна, до единого… ну, кроме Букахи[152]… и некоторых бесстыжих типов… которые свою вину заглаживают на восстановительных работах… но это отдельная история… Короче, мы благодарны тебе от души, и если есть что-то, что мы может для тебя или дедушки Туалатина сделать…

— Кстати, как дед поживает? — сипя и откашливаясь, прижимая руку с зажатым в ней посохом к многострадальной груди, протянул демону свободную руку и маг.

— Думаю, у нас еще будет время поговорить… — пробасил Конро, осторожно дотрагиваясь громадными каменными лапищами до протянутых ему ладоней людей.

— Если только крайне немного?.. — с сомнением проговорил Иван. — Видишь ли, мы тут оказались по очень важному делу и чрезвычайно торопимся…

Конро хохотнул — как камнепад загрохотал.

— Три дня назад, когда впервые пришел в эту долину, я думал точно так же!

— И что тебя так задержало? — снова остановились друзья.

— Долгая история, — уклончиво повел плечами горный обитатель. — Если я понял, вы тут не одни?

— Кстати, да! — спохватился лукоморец и с тревогой шагнул во вновь густеющий туман. — Олаф, Ахмет! Идите сюда скорей! Это Конро! Я про него рассказывал! А… Агафон?.. Ребята? Вы не видели остальных?

— Чувствовали, — припомнил его премудрие полет над невидимыми в тумане спутниками и мотнул головой в ту сторону, откуда, по его мнению, он недавно прилетел. — Они где-то там… если не убрели куда-нибудь еще…

— Но нам теперь их не найти! — отчаянно воскликнул Иван и сделал шаг прочь, беспомощно крутя головой, словно ожидая, что непроницаемая пелена внемлет, посочувствует, поймет и расступится перед его взволнованным взглядом. — Сеня!!! Кириан!!! Эссельте!!! Вяз!!! Масдай!!!..

Но ответа не было — уже в нескольких шагах звук запутывался, словно в мокрой вате, и терялся.

— Сеня!!! — не раздумывая, Иванушка двинул в липкую белую муть. — Сеня!!!..

— Стой! Еще тебе не хватало заблудиться! — ухватил его за рукав волшебник. — Сейчас пойдем искать вместе!

— Горячий Хел… — опираясь на топор и прихрамывая, подошел к месту сбора потерявшихся отряг, задрал голову в однорогом уже шлеме и с ревнивым восхищением воззрился на горного демона. — Теперь я верю Вязу… Расшвырять в одиночку целый отряд и боевого голема… такому быку, как этот… Да раз чихнуть!.. Надо было быть идиотом, чтобы придумать с ним драться!

— В музее они раза в два меньше! — с видом обманутой невинности выпятил нижнюю губу подоспевший калиф.

— Вы о чем это? — с подозрением склонил голову Конро.

— Вспомнили одну старую историю, — отозвался Олаф.

— В современном исполнении, — договорил Амн-аль-Хасс.

— Надеюсь, она достаточно длинная, и хватит ее надолго, — невесело усмехнулся Конро и тут же раздраженно взмахнул стиснутыми кулаками, прорычав: — Найти что-то в этом трижды проклятом горами тумане невозможно!

— Я предлагаю взяться за руки и цепочкой прочесывать долину, — перешел сразу к делу отряг.

— И громко кричать, — предложил калиф.

— Не думаю, что это поможет… — пробормотал демон.

— Обязательно поможет! — жизнерадостно оглянулся на него Иван.

— Я себя имел в виду, — загадочно ответил Конро.

— Поможет всем! — вооруженный теорией, оптимистично заявил лукоморец. — Взявшись вчетвером за руки, мы сможем охватить за раз не менее восьми метров!

— Почему вчетвером? — обиженно поинтересовался демон.

— Потому что до твоих рук мы не допрыгнем, — логично пояснил Иванушка, но тут же добавил: — Но ты будешь идти рядом просто так, и это дает нам еще метра три, итого — одиннадцать! Возьмем ширину долины за полтора километра, разделим… Получается, что полностью прочесать ее у нас выйдет за сто тридцать шесть проходов всего!

— Всего?! — возопил Агафон, отрываясь от изучения маленького клочка пергамента. — Всего?!

— Не так уж и много… — с сомнением покачал головой Олаф.

— Но это при условии, что они будут сидеть на месте и ждать нашего появления, — язвительно изрек чародей, засовывая раздраженно что-то в рукав. — А еще возьмем длину долины за два километра. Умножаем на сто тридцать шесть раз пройти туда-сюда… Получаем какие-то двести семьдесят два километра. И это при условии, что не собьемся с пути и не будем ходить кругами или по уже обысканному месту! Не много…

— Д-да?.. — вытянулись лица людей — и даже демона.

Возможно, идея с прочесыванием цепочкой и не была такой удачной, как показалось вначале.

— И что тогда делать? — обратились все взгляды на его премудрие.

— Не знаю! — не желая оправдывать титул, с чувством выполненного долга развел руками волшебник.

— А твоя шпаргалка?.. — нерешительно напомнил Иванушка.

— Предлагает только заклинания поиска вербально-материальной группы. Для которых нужны определенные компоненты. Которых у нас нет, — хмуро объяснил в ответ на недоуменные взгляды маг.

— И куда податься мятущемуся духу и телу? — жалобно моргнул калиф.

— Вамаяссьякая философия в таком случае учит, что надо сесть и спокойно ждать, пока желаемый объект не пройдет мимо, — кисло пожал плечами его премудрие, опустился на землю, поджав под себя ноги по-тамамски и подпер ладонью щеку — не иначе, как погружаясь в медитацию.

— Дурацкий подход! — презрительно фыркнул демон. — За желаемое нужно бороться!

— Или ходить за ним три сотни километров кругами, — ехидно поддакнул маг.

— Где бы эти Вамаяси ни были, ерунде они учат! — решительно заявил отряг.

— Конро прав! — насупился Иван.

— Мы пойдем искать! — заявил Ахмет. — А от тебя, о угасающий светоч премудрости, я не ожидал такого малодушия, как не ждешь летом дождя, как открывая кувшин с молодым вином, не предвидишь…

— Да пойду я, пойду… я же пошутил… Триста километров туда… триста сюда… и не заметим, как день до вечера пройдет… — вздохнул, поднимаясь, не желающий угасать светоч…

— А вот и мы!!! — донеслось радостное из молочного коктейля белой мглы, и прямо на Ивана — тот едва успел пригнуться — выплыл Масдай, с восседающими на нем Сенькой, принцессой, ее придворным и атланом.

На раскрытой ладони царевны покоился некий незаменимый в поисках супруга приборчик.

— Наконец-то! Вы нашли баш… — начала было восторженно Эссельте, но встретившись взглядом с двумя горящими рубинами демона, осеклась.

Цвет же лица Вяза мог посоперничать белизной с туманом.

И выражением — с воплощением стеллийского бога Изумления на Белом Свете, когда царевич веселым голосом проговорил:

— Познакомьтесь, это наш друг Конро!

Когда витиеватые представления, разглядывания искоса и в упор и обмен искренними и не очень «Приятно познакомиться» подошли к концу, настало время разговоров о деле. Расположившись кружком на усеянной разнокалиберными камнями земле вокруг разведенного Агафоном костерка, пестрая компания протянула к зеленоватому пламени[153] озябшие в туманной промозглости руки и ноги и приготовилась слушать.

И говорить.

— Люди Иван и Агафон, ковер Масдай, — склонив голову набок и обводя внимательным взглядом старых друзей, медленно произнес горный демон, — я, хоть и не ожидал вас когда-либо увидеть снова, рад встрече. Но можете разбить меня деревянным молотом, если я понимаю, что вас опять занесло в наши края.

Посчитав это за вопрос, Иванушка переглянулся с товарищами, откашлялся и терпеливо принялся излагать всю историю их атландского похода, не пропуская ничего.

— …и вот теперь мы должны отыскать эту башню и восстановить… вернее, попытаться восстановить… пропавшую магию, — закончил он немного осиплым голосом почти через полчаса.

— И нам очень повезло, что встретили тут тебя! — довольный, не преминул вставить чародей, и заговорщицки подмигнул.

— Или… не очень повезло?.. — с расстановкой выговорила Серафима, и взгляд ее впился в непроницаемое лицо Конро, бесплодно силясь прочесть хоть какие-нибудь чувства или мысли за неподвижными каменными чертами.

— Сень, да что ты такое говоришь!.. — возмущенно прошипел ей на ухо Иванушка.

— …И что делаешь здесь ты? — не обращая внимания на возглас супруга, продолжила она.

Какие эмоции обуревали демона, какое пламя бушевало за внешней бесстрастностью, оставалось только догадываться, потому что ответ Конро был ровным, спокойным и холодным, как продвижение ледника на сонную долину:

— Вы рассказали мне правду. Я это знаю точно. Поэтому теперь моя очередь. Около месяца назад в горы пришел человеческий маг и предложил горному народу сделку. Мы находим и уничтожаем тех, кто захочет помешать его хозяину восстать от долгого сна в наших горах, которые он называл Красной горной страной. А взамен…

— Взамен он разрушил линию Кипариса!!! — не дожидаясь продолжения, яростно подскочил Вяз.

Демон ожег своего человеческого тезку тяжелым презрительным взглядом.

— Да, человек атлан. Он пообещал разорвать человеческие чары, препятствующие нашему проходу к вашему городу. И сделал это.

Похолодало ли внезапно, или что-то изменилось в отношениях старых и новых знакомых, но Иванушка зябко поежился.

Или вздрогнул?

Вяз схватился за кинжал, Олаф положил руку на рукоять топора, Ахмет дернулся к пустым ножнам из-под крис-ножа, Агафон вцепился в посох, Кириан достал лютню[154]…

— Значит, теперь ты должен нас убить? — не шелохнувшись и не поведя и бровью, вопросила царевна, точно речь шла о том, в каком трактире они собираются отмечать встречу давних друзей.

— Значит, да, — невозмутимо кивнул Конро. — Он заставил нас поклясться в этом. Правда, не знаю, зачем. Клятвы, заверения и обещания нужны вам, мясокостным — чтобы нарушать их с чистым сердцем, я полагаю. Мы, горный народ, просто говорим — и держим свое слово.

Рука Ивана дрогнула, чуть заметно потянулась к рукояти меча, но тут же отпрянула, будто устыдившись.

— Но ты не будешь этого делать, — так же мягко, не меняя тональности, выражения лица и не делая ни малейших воинственных движений, договорила Сенька. — Пока.

Конро усмехнулся.

— Да, супруга Ивана Серафима.

— Потому что мы — друзья? — пытливо взглянул на горного обитателя Иванушка и только сейчас понял, что все это время забывал дышать.

— И поэтому — тоже, — опустил голову на широкую, как стена, грудь Конро.

— По-моему, вполне достаточная причина!.. — так же нервно и рвано выдохнул Агафон.

— А почему еще? — проговорила неуспокоенная Эссельте.

— Потому что коварство и предательство живет в крови мясокостных… некоторых… очень многих… почти всех… как рыба живет в горных ручьях! — разбивая маску невозмутимости, ожесточенно дернулись желваки демона. — Когда мы на общем совете — шепталы и горный народ — приняли решение поддержать хозяина этого человеческого мага, он пообещал, что граница будет разрушена!

— И она разрушена!!! — бешено прорычал Вяз.

Если бы взгляды были материальны, даже сто гвардейцев с деревянными молотами не смогли бы нанести демону большего ущерба.

— Нет, она не разрушена! Она просто открыта, человек атлан! — так же угрожающе подался вперед Конро, обжигая контрабандиста яростным блеском глаз-рубинов, больше теперь похожих на два раскаленных угля. — Разрушена она будет тогда, когда будет разрушена хотя бы одна башня!!!

— А… разве башня цела?.. — настороженно сдвинулись брови отряга.

— Не знаю, — рубины погасли, демон выпрямился, точно не было вспышки гнева, и снова являл собой образец хладнокровия и спокойствия. — Я не могу ее найти третий день.

— Третий?.. — эхом повторил Иван, моментально вспоминая ранние слова своего горного друга. — Ты хочешь сказать, что бродишь по трем квадратным километрам третий день и не можешь найти…

— Не могу! — гораздо более резко, чем хотел, отрезал Конро — словно глыба перед носом упала. — И этого тумана здесь не было раньше — это магия, и магия этого двуличного мясокостного, а не создателей границы! И ему незачем было бы укрывать ее от нас — или от кого бы то ни было — если бы на уме у него не было предательства!

— Какого предательства?! — снова взвился Вяз, будто его ткнули раскаленным железом. — Линии нет, шепталы и Бог весть еще кто рыскает под нашим городом, готовя взорвать его ко всем горным демонам — и ты это называешь предательством?! По отношению к вам?!

— Совершенно правильно, человек атлан, — холодно кивнул Конро. — Если башня цела, это значит, что магические устройства в ней могут быть не уничтожены, а всего лишь отключены. А если они отключены сейчас, то они могут быть включены позже — когда человек-маг пожелает этого.

— Но зачем?!.. — воскликнул сбитый с толку контрабандист. — Зачем ренегату это нужно?!

— Чтобы в необходимый ему момент отсечь горный народ от дома. Диктовать ему условия. Заставить его делать то, что человеческому магу — или его хозяину нужно.

— К-кабуча… — выдохнул и нервно хохотнул волшебник, исподтишка вытягивая из рукава заветную шпаргалку и косясь в нее невинными глазами. — Предать одних другим, предать других третьим… Как он только не запутался!..

— Увы, никак, — сухо промолвил Конро. — А чтобы ты не утруждал себя, зарабатывая, к тому же, косоглазие, я тебе сам скажу, что иного способа уничтожить горного жителя, кроме как разбить деревянными молотами, нет.

— Вообще-то, я прогноз погоды на завтра смотрел… — пробормотал волшебник, закусил губу и торопливо сунул пергамент обратно в потайное место.

— Значит, я ошибался, — сдержанно изрек горный демон.

У Агафона хватило совести покраснеть.

— Если я правильно понял ваше каменное демонство, — опустил занесенную над струнами лютни руку Кириан и откинул нервным жестом растрепавшиеся волосы с лица, — массовая резня в долине Башни откладывается?

Конро помолчал несколько мгновений, затем кивнул.

— Да.

Пауза, предшествовавшая ответу, убедила в искренности демона больше, чем самые горячие заверения, и пальцы, до судорог сжимающие рукояти оружия, медленно разжались.

— Вот и славненько, — обворожительно улыбнулась Сенька. — А теперь давайте думать, как найти башню и расставить все по местам и полочкам.

— Хочу предупредить, что это будет бесполезное занятие, супруга Ивана Серафима, — глухо пророкотал Конро.

— Что? — не поняла царевна.

— Расставление чего-либо по полочкам в этой башне, — любезно сообщил горный демон. — Потому что ей останется стоять ровно столько, сколько мне потребуется времени, чтобы развалить ее до основания. Вместе с полочками и тем, что вы собирались по ним расставить.

— Только через мой труп! — угрожающе прищурился контрабандист, пальцы сомкнуты на рукоятке кинжала.

— Условие принимается, — недобро кивнул демон.

— Но Конро, ты не можешь это сделать и обречь целый город на гибель! — потрясенная и растерянная, всплеснула руками Эссельте. — Мои друзья говорили о тебе как о чутком, отзывчивом человеке… демоне… способном понять и посочувствовать чужой беде, готовом помочь, демоне с золотым сердцем и добрейшей душой!..

Показалось людям, или что-то действительно дрогнуло на каменном лице, и горящие рубины-глаза вспыхнули неуверенностью?..

Или гневом?

— Да, я готов помочь моим друзьям — но кто поможет нам? Кто поможет горному народу, согнанному с насиженных мест, выставленному из собственных домов наглыми, лживыми и алчными мясокостными? — подался он вперед, и огромная голова его внезапно оказалась в полуметре от лица принцессы. — Мы сражались, но были разобщены, и проиграли. Тогда мы смирились с поражением, рассудив, что если люди пришли, их, ораву плодовитую и жадную, уже не выгонишь. И мы ушли глубже в горы, рассчитывая, что мясокостные если и не подавятся откушенными у нас землями, то насытятся надолго. Но нет! Не прошло и пятидесяти лет, как эта саранча полезла и в наш новый дом! И снова мы сражались — но на этот раз нас было еще меньше, и мы снова проиграли и отошли — отброшенные их деревом, как и раньше. Ну, на этот раз, думали мы, чтобы переварить отобранное у нас этим тварям понадобятся века! А самые наивнее из нас полагали, что эти твари больше не сунутся в наши края, потому что сами же установили границу! Там, где им нужно, снова унизив нас, поправ наши древние традиции и деление территорий — но пусть, лишь бы оставили нас в покое!.. Но мы снова ошиблись. Группы горных мастеров, рудознатцев стали пролазить в наши земли, как черви, искать руду и самоцветы. Нарушая установленный ими же самими рубеж!..

— Шахты беднеют после долгой разработки, — мрачно проговорил атлан, раздумывая, стОит ли сообщать, что граница устанавливалась не для двух народов, а против одного из них.

Не будем тыкать пальцем, какого.

— Если бы ваши горные мастера потратили столько же времени на поиски новых месторождений на своей территории, сколько они тратят на нашей, мясокостные были бы удивлены, — с тихим ядом пророкотал демон.

— Они искали и не нашли! — пылко воскликнул Вяз. — Иначе они никогда бы не рисковали выходить за линию Кипариса!

— Мало того, что вы — ненасытный и лживый народец, так еще и невежды, неспособные отличить медную и железную руду от пустой породы, — с демонстративной брезгливостью скривился Конро.

Губы Вяза сжались, побелели от ярости, рука метнулась к выпущенной было рукояти кинжала…

И была перехвачена твердой лапой Олафа.

— Не кипятись, — тихо посоветовал он. — Пока.

Атлан скрипнул зубами и замер, но мышцы под черной суконной курткой остались напряжены, готовые к молниеносному удару — чего бы он не стоил против горного демона…

— Так, ребята, обмен любезностями считаю закрытым, — вскинула перед собой ладони и поднялась Серафима. — Переходим к моциону. Предлагаемый маршрут прогулки — до башни Кипариса. Остальное — потом.

— Остальное — это что? — глядя на Сеньку не столько исподлобья, сколько из-под съехавшей на глаза грязной повязки, полюбопытствовал Агафон.

Та болезненно поморщилась.

— Сведение старых и новых счетов, геноцид, репрессии и прочее выполнение клятв с последующим чаепитием.

— Демоны не пьют… чай, — сурово заметил Конро.

— Тогда Кириан поделится своей настойкой, — вздохнула царевна под протестующее мычание и пантомиму менестреля. — Другие предложения по процедурной части имеются?

Угрюмое молчание было ей ответом.

— Ну, тогда вперед! — с апломбом Колумба на третью неделю путешествия призвала она компаньонов и перевела вопросительный взгляд на его премудрие. — Сколько там сотен километров, говоришь, надо пройти, прежде чем мы наткнемся на что-нибудь полезное?..

Несколько сотен километров — и даже одну сотню — проходить они не стали.

Ибо силы и терпение кончились после километра седьмого-восьмого.

— Мы можем так ходить до завтрашнего утра! — обессиленная, с ногами, стертыми в кровь после хождения почти вслепую по каменистой земле, Эссельте остановилась внезапно и рассерженно взмахнула кулачками.

— Садись на меня, — предложил с плеча Олафа ковер.

— Тогда до завтрашнего утра мы будем летать! — упрямо воскликнула гвентянка.

— Хорошо, что ты предлагаешь? — спросил устало его премудрие. — Ползать? Вальсировать? Прыгать на одной ножке?

— Это мы должны спрашивать у тебя, что ты предлагаешь! — отчего-то скорее возмущенная, нежели удовлетворенная предложенными альтернативами, пылко развела руками она. — Разве нет какого-нибудь волшебного способа отыскать эту башню?! Кто у нас тут маг, в конце концов?!

— Это был риторический вопрос или…

— Не увиливай от ответа! — сердито потрясла кулачками перед носом его премудрия принцесса.

— Как скажешь, — язвительно хмыкнул чародей. — Волшебных методов — выше крыши. Но — представь себе — все до единого требующие подготовки и особых компонентов. Кажется, я это уже говорил.

— Не помню, — капризно надула губки принцесса. — Я сегодня уже так находилась, навалялась в канавах, намыкалась в тумане и нападалась как и откуда только можно, что скоро забуду свое собственное имя! И если ты думаешь, что у меня ноги каменные, как у некоторых тут наших спутников, то ты ошибаешься тоже!

— И что, совсем никак-никак нельзя ее найти при помощи магии? — Серафима, намыкавшаяся, нападавшаяся и навалявшаяся не менее подруги, отпускать так просто удачную идею не хотела.

— Ну, я же говорю, что нет, — скучным терпеливым голосом снова проговорил Агафон. — Ренегат наложил на башню отталкивающее заклинание самого высокого уровня, снять которое может только он сам. Что это за заклятье и в чем его смысл, объяснять можно долго, но если всё упростить до неприличия, то можно сказать так: чем больше мы хотим ее найти, тем меньше у нас шансов это сделать. А чтобы…

— Я, например, находить ее не хочу вообще нисколечко! — насупился тоже навалявшийся и находившийся менестрель. — По мне, так гори она синим пламенем, провались в трах-тарарах… трам-тарарам… трах-тарабах… то есть, в преиспод…

— Киря!!! — взвыл, как ошпаренный, чародей, набросился на прикусившего от неожиданности язык поэта, облапил, не выпуская из руки посоха, и принялся лупить его от всей души кулаком по спине. — Ты гений!!!

— П! П! П! П! П! П-пусти!.. — испуганно принялся вырываться из магических объятий менестрель. — Лучше жить бездарностью, чем умереть гением!..

— Да кто тебе даст… — гыгыкнул чародей, выпуская все же помятого барда на свободу. — Я понял! Я всё понял!

— Всё — это что? — терпеливо уточнил отряг.

— Как нам найти башню, конечно!!!

— И как?

Удивляясь про себя, что в его окружении после слов миннезингера еще остались люди — и демоны — которые не додумались до такой простой истины, волшебник обвел всех торжествующим взглядом и сообщил:

— Конечно, надо всего лишь захотеть найти здесь что-нибудь другое! Или не захотеть находить эту башню никогда! Что угодно, кроме нее! Кабак! Дуб! Собаку! Корабль! Карту звездного неба! Блюдо с пирожками! Тиса с наследником! Только не башню Кипариса! Ну, поняли?..

— Чур, я выбираю пирожки! — вызвался менестрель, с грустью косясь на мешок с продуктами за плечами Ахмета.

— Забирай! — сделал широкий жест Агафон. — Остальные — быстро придумали, что будете искать — и вперед!

Через полчаса башня предстала перед ними из тумана во всей своей пятидесятиметровой красе.

Медная дверь ее была закрыта.

Висячий замок валялся рядом.

Иванушка нетерпеливо потянулся к ручке, но глубокий низкий рокот каменой осыпи — враждебный голос Конро остановил его:

— Нет. Никто из вас туда не войдет — если не хочет быть похороненным под ее останками. Отойдите.

— Но Конро!.. — с отчаянием воскликнул царевич и припал спиной к холодной красной меди, закрывая, загораживая вход — и саму башню своим телом. — Ты не можешь этого сделать!

— Человек, — алые рубины глаз демона загорелись нездешним пламенем. — Отойди.

— Нет!!!..

— Предатель!!!

Громадная каменная рука потянулась к нему…

Нет, конечно, Иванушка отнюдь не думал, что пока они бродят по долине, всё само собой каким-то непонятным, но чудесным образом устаканится и рассосется, или что горный демон поменяет свои планы. Но что это произойдет так, и они даже не получат шанса что-либо исправить или даже посмотреть, можно ли чем-то помочь разорванной границе, что сам он — вдруг — окажется в глазах Конро изменником…

Откровенно говоря, лукоморец вообще не думал про то, что они будут делать, когда отыщут башню — и не только потому, что все его мысли были заняты поисками пятого Наследника[155], но, главным образом, оттого, что просто боялся этого момента.

Боялся, потому что не знал, как поступить.

Да, они были с Конро друзьями.

Да, они спасли дедушку Туалатина из многолетнего плена.

Да, Конро выкрал для них камни стихий у шептал и направил по нужной дорожке в поисках Серафимы.

Но сейчас на карте стояло нечто большее, нежели участь одного или двух существ, и гораздо большее, чем их не такая уж давняя дружба.

На чашах весов — или за дверью башни, как предпочел бы выразиться демон, отчего-то упорно не понимающий и не приветствующий человеческие метафоры — оказалась судьба целого народа. Народа малочисленного, несправедливо и жестоко гонимого и уничтожаемого последние сто с лишним лет.

Его народа.

На другой же чаше не менее тяжким грузом лежала страна, которой суждено было скатиться в злобные междоусобицы, разруху и распад, лишившись столицы, правителя и единственного порта.

Воображение царевича с пугающей простотой и готовностью нарисовало ему зияющие оплавленной угольной тьмой сорокаметровые кратеры там, где несколько минут назад были дома и улицы Атланик-сити… горящий ослепительно-оранжевым пламенем камень уцелевших зданий, оград, площадей и дорог… голубое небо в грязных отвратительных пятнах дыма… людей, с плачем и криками мечущихся между пожарищами, провалами — и вышедшим на тропу отмщения горным народом… Людей, конечно, исключительно тех, кто еще мог метаться и плакать, а не был раздавлен или погребен заживо под обрушившимися стенами или моментально сожжен огнем, вырвавшимся из-под земли точно из преисподней.

И запах.

Запах горелого камня, металла и плоти.

Запах ужаса и смерти.

— Нет… Нет, Конро… нет… — растерянные, умоляющие серые глаза встретились с гневными ярко-алыми.

Взгляды человека и горного демона скрестились, как мечи, и Иванушка почувствовал вдруг, что два пылающих яростью угля — это всё, что есть, было и будет для него когда-либо на Белом Свете, и что он летит к ним через туман, плывет, несется, спешит, отталкиваясь руками как крыльями от реальности, чтобы раствориться в них, рассеяться, растаять, всё узнать и всё отдать…

Каменная лапа тронула его за плечо.

— Отойди, человек Иван, — словно заглянув ему в душу, мягко, почти сочувственно проговорил демон. — Ты все равно ничем им не поможешь. Горный народ уже пять дней как под городом — и всё готово. Мы ждали лишь нескольких запаздывающих, которые уже должны были прибыть на место. Они просили не начинать без них. Есть граница или нет границы — теперь ты ничего не изменишь там, внизу. Насколько мне известно, может быть, города уже нет.

Дикий, отчаянный вопль смертельно раненого животного прорезал глухую туманную муть долины — это Вяз бросился на горного демона: обнаженный кинжал в руке, ярость и безумие в глазах, словно мучения всех атланов, когда-либо павших от рук обитателей гор, накопились в его груди, и теперь, не в силах больше удерживаться, вырывались раскаленным фонтаном, сжигая своего хозяина, вмиг ставшего их рабом.

Длинный клинок разлетелся вдребезги при первом же ударе о камень тела Конро, но атлан, словно одержимый, продолжал молотить врага оставшейся в кулаке рукоятью, словно рассчитывал разбить его даже не этим, а одним ослепляющим, всепоглощающим зарядом своей ненависти — и боли.

Демон повел рукой — и беснующийся человек отлетел на несколько метров, ударился затылком о землю и затих.

— Вяз!!!.. — взвизгнула Эссельте и кинулась к поверженному контрабандисту, растянувшемуся на сухой каменистой земле, словно бездельник на пляже.

— Он жив, — сухо проронил Конро, помолчал, пристально глядя на своего противника, будто хотел добавить еще что-то, но не стал.

Вместо этого он перевел взгляд на Иванушку и бережно, почти нежно отодвинул его от двери, точно соломенную куклу.

— Я ценю отвагу человека атлана и твое упорство, — тихо проговорил он, и глаза его чуть потухли, словно что-то неистовое и дикое в них перегорело и развеялось прахом, — но ничем помочь и ничего исправить я не могу. Больше века вражды не пропадают за пару минут. Отнятые жизни могут быть возмещены только другими отнятыми жизнями. Это — закон горного народа.

— Но погоди, Конро, можно ведь что-нибудь придумать, что-нибудь изобрести, что-нибудь сделать!.. — бросилась на освободившееся место у двери царевна.

— Что, супруга Ивана Серафима? Если человек Агафон сейчас восстановит границу, мои соплеменники окажутся запертыми внизу. Ты этого хочешь?

— Нет, конечно!

— Но должен же быть какой-то другой способ! — горячо воздел руки к небу Ахмет.

— Какой? — фыркнул горный житель.

— Но разве ты… или кто-то другой… если граница вновь появится… не сможет разрушить башню с этой стороны? — встал рядом с Серафимой и хмуро уставился в глаза демона Олаф.

Конро горько расхохотался, и гулкое эхо поддержало его, тревожа далекие лавины и обвалы.

— А зачем вам тогда ее восстанавливать, о нелогичные, непонятливые существа?!

— Но тогда… тогда… тогда… — люди растерянно переглянулись, ища — и не находя ни слов, ни идей, и с холодным чувством обреченности и бессилия понимая, что выхода нет.

— Решение нашей проблемы может быть только одно, люди — друзья Ивана и Агафона, — тихо проговорил Конро. — Извините. У меня мало времени.

Каменная длань сдвинула Сеньку в сторону и легла на серый неровный бок башни.

— Она построена крепче, чем я думал… — пробормотал демон и приблизился к ней вплотную, наваливаясь мощным плечом.

— Нет, Конро!.. — рванулся к стене Иван — а за ним все остальные. — Нет!!!

Живой щит загородил лишь малую секцию башни — но как раз под локтем горного жителя.

— Конро, пожалуйста!..

— Не делай этого!..

— Не тронь ее!

— Только через мой труп, тварь!

— Прочь, мясокостные! — демон склонился над ними, закрывая полнеба — точно ночь внезапно наступила — и взбешенно ощерился, то ли надеясь испугать, то ли и впрямь теряя терпение. — Или я завалю вас! Если вам эта башня так нужна, получайте ее всю — на свои головы! Это было последнее предупреждение!

— Нет…

— Что ж. Как знаете.

— Погодите!!! — вопль замешкавшегося поодаль Агафона разорвал звенящую отчаянием и враждебностью тишину, вдруг повисшую над темной долиной, как гробовая плита. — Я знаю!!!.. Я знаю, что можно сделать!!!

— И что же? — презрительно — или устало? — искривились каменные губы.

— Я… — чародей осекся, лихорадочно пытаясь облечь в слова то, что яростной вспышкой только взорвалось у него в мозгу. — Я должен увидеть, в каком состоянии находится оборудование в башне… и тогда я смогу… думаю… сделать… то есть, смогу сказать… наверняка, то есть… Нет, ты не думай, я там ничего не буду трогать, я только посмотрю, потому что не знаю, что там вообще может быть, но это вероятно, может оказаться…

— И ты ждешь, чтобы я поверил тебе и впустил внутрь? Чтобы ты восстановил эту треклятую границу, посмеиваясь над наивным каменным болванчиком? — голос Конро был ровен и опасно тих. — Не забывай, что с этой ее стороны я смогу уничтожить башню за пару секунд.

— Если сможешь к ней приблизиться! — выпалил чародей.

— Вот как? — недобро сощурились заново вспыхнувшие угли глаз.

— То есть, я хотел сказать, что я не знаю, какие там настройки, вектора, условия, напряженность магического поля, и как их можно поменять или развернуть…

— Ты меня за дурака принимаешь?!

— Да… То есть, нет… То есть, я хочу, чтобы ты позволил мне войти — и нет, я не собираюсь тебя надувать!

— У тебя всё равно не получится, — фыркнул горный житель. — Даже при помощи твоей магии. Камень невозможно надуть.

— К-кабуча… — прорычал сквозь зубы волшебник. — Надувать — значит, обманывать, врать, лгать, заливать, травить…

— И отравить меня невозможно тоже, — подозрительно скосился на него, потом на людей Конро.

— Хорошо, не буду даже пытаться… — скрипнул зубами от нетерпения его премудрие. — Да, в конце концов, чтобы ты мне поверил, что я не хочу водить тебя за нос, я могу зайти один, а остальные останутся здесь с тобой!

— В заложниках, — любезно развила ход агафоновой мысли царевна, не дожидаясь реакции горного обитателя на очередной фразеологизм. — Чародей, ты настоящий друг.

— Кабуча!!! — взвыл маг. — Да разве вы все не понимаете, что это — единственный способ остановить резню!!!..

На этот раз тупые взоры семи пар глаз и одной пары неизвестных науке чувств Масдая стали наградой его красноречию.

— Пустить тебя в башню? — на всякий случай уточнил отряг.

— Да при чем тут это!!! — волшебник, едва не подрыгивая от раздражения, грохнул в землю посохом, высекая жирные багровые искры.

Стоявший рядом поэт отскочил: на сапогах его зияли свежепрожженные дыры, края которых быстро обрастали чешуей.

— А при чем тут что, о искушеннейший из искусных чароплетов? — недоуменно поднял брови Ахмет, с манерами истинного правителя игнорируя собственный продырявленный и отращивающий перья бурнус.

— Кхм, — нервно сглотнул Агафон. — А я что, не сказал?

— Про свой способ — нет, — брюзгливо заметил Конро.

— Н-ну, значит, я подумал, что вы уже догадались… Ведь это же очень просто! Или не очень… Или не просто… — снова потерял апломб и прикусил губу чародей. — Я… пораскинул мозгами тут… Вернее, меня осенило… внезапно… что главная проблема атланов и людей в том, что одни постоянно лезут к другим. И если бы граница отделяла не только горный народ от людей, но и людей от горного народа, то есть, не пропускала тех туда, а этих — сюда… То есть, наоборот: этих туда, а тех сюда… Короче, если бы оба народа не смогли попадать на территорию друг друга, то необходимость в разрушении Атланик-сити отпала бы!

— А возмездие? — хищно прищурился демон. — Если бы кто-то заявился неизвестно откуда и прогнал твой народ с исконных земель, да еще и перебил половину при этом, а потом сказал «Давай жить мирно», ты бы согласился?

— А экономика? Без новых шахт и месторождений страна погибнет так же наверняка, как если бы эти твари разнесли ее по камушку! И, если уж он завел об этом речь, — враждебно дернул разбитой головой в сторону набычившегося демона Вяз, — то разве сотни и, может быть, тысячи моих соплеменников, погибших от их лап, не должны быть отмщены тоже?!

— Нет, — негромко, но твердо сказал Иван, словно отрезал, и спорщики удивленно замолчали. — Не должны. Если вы не хотите, чтобы через месяц-другой последний горный демон и полтора атлана решали между собой молотами и кулаками, кто из их народов пострадал больше.

— Что ты имеешь в виду? — раздраженно пророкотал демон.

Лукоморец тряхнул головой, воздел ладони к небу и обвел противников отчаянным взглядом, в котором ничего не осталось от той стальной решимости, с которой несколько секунд назад он развел дерущиеся стороны по углам. Словно пытаясь облечь свои мысли в самые нужные, самые правильные слова, которые смогли бы дойти и до самой погрязшей в обиде и ненависти души — и не находя их, Иванушка взмахнул руками — или махнул на собственное бессилие, заранее признанное, но не победившее, и снова заговорил. Он изъяснялся неуверенно, неуклюже, с расстановкой, иногда натужно и мучительно подбирая слова, то и дело сбиваясь, внутренне вздрагивая и отшатываясь от мелькнувшего ненавистного ему призрака пафоса и фальши — но не замолкая. Не сдаваясь.

— Понимаете, Конро, Вяз… месть и ненависть — это дорога кольцом. Стоит только ступить на нее — и конца ей не будет, потому что ненависть прекращает существовать только вместе со своим хозяином… Чем дальше — тем больше крови и жизней. И опять — тем больше причин мстить!.. И так — до бесконечности. Вечно. Кругами… Понимаешь, Конро, погибнет Атланик-сити — придут другие атланы. Вяз, вы же тоже сознаете, что если поляжет горный народ, спустившийся сейчас в долину, то нагрянет новый! И никто из вас никогда не отступит, пока не останется только один из народов… Или никого.

— Мы победим! — ожег лукоморца непримиримым взглядом атлан.

— Но какой ценой?! И разве стоит обескровленная, разрушенная страна нескольких новых шахт, на которых некому будет работать?!

— Бахвалы! С новыми камнями шептал, им не выстоять теперь против нас! — свирепо прорычал Конро.

— Может быть! Но опять же — какой ценой?! — пылко обернулся к демону Иван. — Вы можете нанести людям страшный удар, застигнув врасплох их главный город — но это еще не всё королевство! Множество воинов и рудокопов будут готовы взяться за деревянные молоты, идти отвоевывать земли, ставшие им родным домом — и мстить! Снова, опять, бесконечно — мстить, мстить, мстить!!!.. Вы — им, они — вам, потом снова они вам, и опять вы — им, и нет из этой карусели смерти выхода, нет, нет, нет, нет, ну как же вы все этого не поймете-то, а?!..

Голос его сорвался на пронзительно звонкой ноте, кулаки стиснулись в бессильной злости — на упрямых противников и на себя, не умеющего донести до них то, что казалось ему таким элементарным и легким.

Рокот горного оползня — слова Конро — заставил отчаянно опустившего глаза Ивана вздрогнуть.

— Что тогда предлагаешь ты, человек… если выхода нет?

— Остановиться, — вскинул на демона отчаянный взгляд лукоморец. — Бросить оружие. Покаяться. Простить!..

— Мы должны их прощать?!

Спонтанный дуэт атлана и демона напугал даже их самих.

— Да! — азартно воскликнул Иванушка, и глаза его вспыхнули с новой энергией, точно искра надежды заново разожгла в его душе угасшее было пламя. — Разве мало жертв было с одной и с другой стороны за этот век?! Разве есть у горных демонов или атланов лишние, не нужные жизни?! Разве не хватило смертей и горя и тем, и другим?! Долгая память на зло — это смертельная болезнь, лекарство от которой до нелепости просто, поймите вы, наконец!!!.. Надо всего лишь в один прекрасный момент перестать ненавидеть друг друга, принять ситуацию такой, какая есть — и простить!.. И начать жизнь с чистого листа.

Долгое тяжелое молчание последовало за страстной тирадой царевича, и он уже решил было, что все его красноречие, хоть и небогатое, но искреннее, было потрачено впустую, как демон снова заговорил. Слова его, неспешные, веские, емкие выговаривались, точно падали тяжелые капли с потолка пещеры.

— Не хочу признаваться в этом, Иван. Но ты прав. Наша вражда должна кончиться когда-то. Прежде, чем она пожрет оба наших народа. Отказываться от справедливого возмездия больно. Но еще больнее видеть описанное тобой будущее. Потому что это правда.

Конро замолчал, и все взгляды устремились на контрабандиста.

— Вяз?.. — вопросительно качнул головой Иванушка.

Атлан, осунувшийся, с запавшими, лихорадочно горящими глазами и кровью, запекшейся в волосах, неохотно кивнул, играя желваками.

— Ваше высочество правы. Как бы ни взывала к отмщению вся пролитая моим народом — и мной лично кровь. Без нескольких новых шахт королевство прожить сможет. Без цвета нации, выбитого или искалеченного горными жителями — нет. И я не думаю, что без помощи магии люди смогут когда-нибудь остановиться и довольствоваться тем, что имеют сейчас.

— Я… рад… что меня… что вы… что вы увидели угрозу… и выход… и что ваша мудрость… — едва не падая от нахлынувшего вдруг нервного напряжения, лукоморец вытер дрожащей рукой пот со лба.

Сенька, моментально оказавшаяся рядом, молча подставила ему плечо, и он с благодарностью оперся, неловко чмокнув ее в макушку.

— Спасибо…

— Я тебя люблю… — прошептала она ему на ухо.

Иванушка улыбнулся, точно расцвел.

— И я тебя…

— Спасибо тебе, — хмыкнул демон.

— Хоть мы и не знаем, что из этой нашей затеи получится… — с сомнением покачал головой атлан.

— А чтобы хоть что-то из нее получилось, мы должны молить теперь добрых духов и богов, чтобы они даровали помощь нашему несравненному чародею! — с энтузиазмом напомнил, за кем тут последнее слово, калиф.

— Или просто пустили его в эту проклятую башню, наконец… — выдавил Агафон, с тихим ужасом ощущая, как ноша, свалившаяся с плеч Иванушки, злорадной жабой взгромоздилась ему на спину. — Чтобы он мог обозреть всю мерзость запустения и разора, учиненного этими драными ренегатами…

— Одним ренегатом, — дотошно напомнил Кириан.

— Дважды драным, — поправился маг.

— Теперь ты просто не имеешь права подвести нас! — торжественно добавила к непомерному грузу свои пять тонн Эссельте.

— Благодарю за поддержку… — пробормотал чародей и рывком отворил тяжелую медную дверь. — Умеет твое высочество подбодрить и успокоить мятущуюся душу…

Даже после тихо гаснущего вечернего света, пробивавшегося сквозь туман, внутренности башни показались непроницаемо-черными, и растворить смоляную темень жалкие обрывки уходящего дня оказались не способны ни в малейшей степени.

— Кабуча… — пробормотал чародей, одним из первых усвоенных уроков которого было правило никогда не использовать магию свою в присутствии чужой неизвестной[156].

Но никакой возможности заполучить факел, масляный светильник или хотя бы лучину не было и, угнетенно вздохнув и приготовившись к худшему, его премудрие щелкнул пальцами и вызвал к жизни небольшой светящийся мячик.

И сразу понял, что готовиться надо было не к худшему, а к самому-самому худшему, какое только можно было вообразить.

Потому что вдоль всех стен башни, словно жуткая паутина или странная пряжа, свисали трубки разных размеров и толщин: стеклянные, каменные, серебряные, медные, золотые, деревянные, гладкие, рубчатые, матовые, шершавые, в пупырышках и в узорчатой насечке, инкрустированные слоновой костью и редкими породами дерева, одиночные, аккуратно заплетенные косичками и больше напоминающие мотки пряжи, взбитые вместо сливок… А между ними зияли пустым пространством и призрачными тенями — опять же бесконечных и разнообразных трубок — ровные гранитные стены.

Неширокая чугунная лестница, прилипшая к бокам башни и местами больше похожая на галерею[157], уходила под самую крышу, теряясь в темноте.

Если волшебник рассчитывал, что перед самым входом будет стоять нечто с надписью «Зажги меня» и нужным заклинанием, выведенным каллиграфическим почерком на бумажке, а еще лучше — рычаг с короткой инструкцией «Давить здесь», то он сильно ошибался.

— Ну, что там?.. — нетерпеливо пробасил из-за спины Олаф.

— Если бы я знал… — тоскливо выдохнул маг и зашагал к лестнице.

В освободившийся дверной проем нетерпеливо устремился весь отряд.

— Эй, погодите, что там?.. — брюзгливо пророкотал голос горного жителя, оставшегося снаружи.

— Уважаемый горный демон Конро не может войти, потому что рядом с этой крошечной дверцей он подобен верблюду у мышиной норы! — калиф, оказавшийся почти в самом хвосте очереди на экскурсию по местам боевой славы атланских волшебников, спохватился, вытянул шею и надсадно прокричал в темноту башни. — И он спрашивает, что происходит, и какое суждение вынес его премудрие Агафоник Великолепный, величайший маг из живущих на Белом Свете!

— Агафон сказал, что Хель его знает! — обернулся и выкрикнул с лестницы отряг.

Ахмет, к этому времени уже оказавшийся внутри, услышал, кивнул и вышел, чтобы со всей церемонностью передать ответ демону.

— Агафоник Великолепный, величайший маг из живущих на Белом Свете, провещал, что провалиться ему на этом месте, и пусть башня обрушится ему на голову, и туман, подобный этому, навсегда поглотит Белый Свет, и моря выплеснутся на берега свои, если из того, что увидели его премудрые глаза, он может сделать единственно верный, непротиворечивый и точный вывод, — доложил он Конро, поклонился, и с чувством выполненного долга устремился за друзьями.

Горный житель склонил голову набок, потом в другую сторону, потом потряс ею и несколько раз моргнул потухшими рубинами — потрясенно и жалко.

— Я… так и подумал… — только и сумел выдавить он через полминуты напряженного молчания.

И обратившись к остановившейся у входа в темноту гвентянке, тихим шепотом вопросил:

— Подскажи мне, человек Эссельте… Что сказал Агафон? И заодно… не могла бы ты открыть… что сказал человек Ахмет?

Светошарик, созданный волшебником, ушел с ним наверх, и любопытным его товарищам пришлось карабкаться по высоким ажурным ступеням кованой лестницы в полной темноте.

Серафима очень скоро догнала мага, и последние метров тридцать они поднимались вместе, с нехорошим сосущим ощущением под ложечкой оглядывая увешанные шлангами стены.

— Что это? — не выдержала напряжения неизвестности Сенька.

Агафон помолчал, прикусив на языке рвущийся на волю ответ «Трубки», вздохнул и проговорил — хоть и очень тихо и неохотно:

— Боюсь, что часть оборудования Кипариса… Какая — не имею ни малейшего представления… Может быть охладительная система… или преобразователь мю-поля… или его синтезатор… и преобразователь… в одном лице… если можно так выразиться… или просто разгонный тоннель для сильфочастиц… только не спрашивай меня, что это такое…

— Не… последнее… которое не спрашивать… не походит, — с убежденностью старинной ассистентки Кипариса изрекла царевна.

— Почему? — с непонятной надеждой быстро уточнил Агафон.

— По таким кренделям пень разгонишься.

Разочарованный, чародей хмыкнул:

— Именно по таким кренделям они, по идее, и разгоняются быстрее всего… если я ничего не путаю… Это во-первых… А во-вторых, «не спрашивай», вообще-то, относилось ко всему списку.

Сенька споткнулась, словно от подножки, и тут же устремила на друга жалобный взгляд:

— Что, совсем ничего-ничего не понятно?..

— Да нет… понятно… — тоскливо втянул тот голову в плечи. — Понятно, что Кипарис меня сюда даже камни бы класть не взял[158]… На шпору — вся надежда. Если и с ее помощью не разберусь…

Что случится тогда, Серафима не стала даже спрашивать.

Быстрее, чем хотелось бы Агафону, чугунный шедевр кузнечного искусства Атланды закончился, и они оказались почти под самой крышей, в большой круглой комнате.

Впрочем, то, что комната была большая и круглая, следовало лишь из их умозаключений, потому что все стены ее были укрыты от глаз людских теперь еще и составляющими частями невиданного аппарата, похожего большое всего на выставку суперлавки «Все для магов. Если вы не нашли этого у нас, значит, его нет на Белом Свете».

С унынием, граничащим с отчаянием, его премудрие оглядывал потухшим, как свет уходящего дня, взором бесчисленные реторты, замысловатые металлические конструкции, разнокалиберные шары, свечи самых различных цветов и размеров — с обугленными фитильками, но не оплавленные, точно их зажгли однажды и тут же снова задули, кости невиданных зверей, скрепленные витой платиновой проволокой друг с другом и с прочими деталями аппарата в неподвластном медленно впадающему в панику разуму порядке…

Больше всего на свете Агафону сейчас хотелось сказать, что система Кипариса разрушена зловредным ренегатом без надежды на восстановление, развести руками, броситься опрометью подальше от этой экспозиции и никогда больше не вспоминать о ней, разве что непроизвольно, в ночных кошмарах…

Но что-то маленькое, злое и упрямое, неожиданно поднявшееся из глубины его собственной души, разбуженное, может, гулкими шагами по лестнице, звучавшими уже совсем близко, или взглядом Серафимы — не обычным, насмешливым, но почти благоговеющим, точно на человека, собирающегося вот-вот починить эту невероятную машину, перехватило управление его языком и самонадеянно заявило:

— Сейчас я начну изучение аппарата. Посторонних прошу удалиться. Секреты мастерства — святое для каждого мага. Ну и в целях вашей же собственной безопасности заодно. И так у нас одного не хватает…

— Да ладно тебе… мы только взглянем… — обиженно, но покорно пробасил с лестницы Олаф, и над уровнем пола поднялась и изумленно захлопала глазами его вечно взлохмаченная голова.

— Мы даже трогать ничего не станем! — пообещал почти искренне Кириан.

— Ведь интересно же!.. — мечтательно выдохнула принцесса.

— Чего Кипарис мог натолкать всего в одну башню, что удерживало границу всей страны столько лет! — добавил Вяз.

— В одну? — настороженно встрепенулся чародей. — А остальные что же?

— Насколько мне известно, — проговорил контрабандист, поднимаясь вслед за Эссельте и благоговейно озирая поражающий неподготовленного интерьер, — эта башня в его системе — управляющая. Остальные гораздо ниже и содержат лишь принимающее и передающее оборудование. Но источник силы… или магии… или как это у вас называется… расположен здесь.

— Где?.. — с затаенной надеждой как бы невзначай полюбопытствовал чародей.

— Здесь… где-то… — неуверенно обвел рукой окружавшие людей магические дебри атлан.

— Я так и подумал, — кисло кивнул волшебник и обвел экскурсантов более чем красноречивым взглядом.

— Уже уходим! — оказался сообразительней всех Кириан.

— Агафон, мы в тебя верим! — ободряюще кивнул конунг.

— Если что — зови, и мы примчимся на крыльях помощи! — напомнил Ахмет.

— Ты у нас — самый умный! — горячо прижала руки к груди гвентянка перед тем, как исчезнуть в черном провале люка.

— Не спеши, спокойно все обдумай, поэкспериментируй! — посоветовал атлан.

— Прямо сейчас и займусь… — замогильным голосом сообщил его премудрие.

— Ну вроде все ушли… — выдохнул тяжело Иванушка.

— Нет, не все, — хмуро уставился на друга и его жену волшебник.

Сенька оглянулась недоуменно, выискивая, не спрятался ли кто за пучком трубок, металло-костным сооружением или ее спиной, но, не найдя никого, ободряюще перевела взор на угрюмого чародея.

— Нет, все ушли! Пора за дело!

— Как это все… — ядовито начал было маг, но осекся на полуслове, махнул рукой и понурился еще больше. — Впрочем, вы — не все… И к тому же, какая разница, узнает кто-то, что с этой моей идеей вышла полная кабуча сейчас, или попозже…

— Что значит — «вышла»? — гневно вопросила царевна. — Ты еще ничего даже не попытался сделать!!!

— К счастью для всех остальных… не исключено… — пасмурно закусил обветренные губы маг. — Потому что чего скрывать… я никогда не сумею не то, что отремонтировать этот треклятый агрегат, но и просто понять, что с ним не так…

— Конечно, сумеешь! — убежденно заявил лукоморец, невольно вколачивая друга в черную депрессию еще глубже.

— Погоди, Вань, давай и в самом деле не спешить, — вскинула щитом ладони царевна, загораживая чародея от излишне напористого оптимизма супруга. — Агаша, доставай свою шпаргалку…

— Там ничего не будет.

— …и спроси у ней, что известно про Кипариса, — игнорируя пораженческие настроения товарища, хладнокровно договорила Сенька.

— Нам только биографии его не хватало… бабушек-дедушек… любимой собачки… номера дома… послужного списка… — сморщился как от зубной боли волшебник, но совету последовал.

Шпаргалка снова оказалась гораздо более информированной, чем ее владелец, и выдала на-гора такое количество информации о покойном светиле атланской магии, что пришлось пять раз ее переворачивать, чтобы прочитать всё.

— Ну и что? — нетерпеливо воззрились лукоморцы на друга, когда тот скорбно пожал плечами и принялся упихивать пергамент в рукав.

— Как я и ожидал… Куча всего, вплоть до имен детей и внуков и названия любимого цветка.

— Какого цветка? — не понял Иван.

— Герани. Сорт «Сливочный рай», цвета топленого молока. С шоколадно-ванильным запахом листьев. А еще сорт «Узамбарка» — черный, запах — жареного с узамбарскими специями мяса.

— А такие бывают? — удивилась Серафима, детство свое ученическое проведшая в кабинете с отрядом разноцветных гераней на подоконнике и запах их листьев невзлюбившая после этого на всю жизнь.

— Он сам вывел, — с некоторой гордостью, точно был каким-то образом причастен к процессу селекции, сообщил Агафон.

— Ну а про аппарат что?

Герань завяла, Агафон поник.

— Ничего. Только упоминание про само его наличие — и все. Ноль. Зеро. Дубль-пусто.

— Н-да… — подавленно протянула царевна, отбрасывая девяносто семь процентов своих надежд. — М-да… И что теперь?

— «Не знаю» я, кажется, уже говорил? — ворчливо буркнул волшебник, скроил такую мину, будто аппарат вместе с башней были его личными врагами, и сделал шаг вперед.

Очень медленно, то и дело останавливаясь, склоняя голову, приседая, выгибаясь или наоборот приподнимаясь на цыпочки, то бережно касаясь компонентов загадочного прибора, то осторожно поглаживая, точно незнакомого зверька, то пощелкивая ногтем или постукивая костяшками пальцев, то занося и в последний момент опасливо удерживая руку, обходил он агрегат Кипариса по периметру. Он прослеживал взглядом направление трубок, находил места их входов и выходов, замечал материалы, толщину и фактуру и бормотал что-то себе под нос. Сосредоточенно хмурясь, он напряженно шевелил губами, словно вычисляя что-то, загибал и разгибал пальцы и чертил оставшимися замысловатые фигуры в воздухе. Но чем ближе подступал он к исходной позиции, тем судорожнее пальцы впивались в посох, и тем сумрачнее становилось лицо[159].

Надо ли говорить, что апофеоз мрачности был достигнут одновременно с достижением точки отправления, и даже сгорающая от нетерпения Серафима не сразу решилась задать сакраментальный вопрос:

— Ну… что?..

Агафон ответил не сразу.

— Не знаю… Я осматривал всё, что поддавалось осмотру. И провалиться мне эти пятьдесят метров сквозь пол вверх тормашками, если я понял, что здесь сломано или отключено. По крайней мере, на мой взгляд тут всё в превосходном порядке. Приходи и включай. Кажется, Конро был прав насчет далеко идущих планов ренегата…

И, предваряя новый вопрос, он же старый, маг удрученно помотал головой и выдавил:

— И — нет. Я все еще не могу даже предположить, что здесь не так…

Лукоморцы переглянулись и пошли в обход аппарата по следам Агафона, тоже разглядывая все до последней детали, отслеживая трубки, высматривая подробности — только руками не прикасаясь осмотрительно: пример бесшабашного друга, задерживавшего или отдергивавшего то и дело пальцы, оказался убедительней любых инструкций.

Дождавшись их подхода, его премудрие ухмыльнулся невольно и спросил:

— Ну что?

Губы Иванушки нервно покривились в ответ:

— Не знаю…

Сенька нахмурилась.

— Я, конечно, не знаю тоже… но давайте рассуждать логически. Ты не знаешь. Мы не знаем. А кто знает? Думаешь, этот рений гад был специалистом по системам Кипариса? Ха! Да провалиться мне вслед за тобой, если он не услышал первый раз про нее здесь, в Атланде!

— И что? — осторожно заинтересовался волшебник.

— А то! Что представь себя на его месте! Ты — рений гад. Приходишь в башню. Поднимаешься, более чем слегка обалдевший от всех этих макарон, по стенкам развешанных. И оказываешься здесь. Тебе надо сделать что-то, чтобы эта трататень перестала работать — но не сломалась. Твои действия?

— Мои?.. — Агафон хищно сверкнул глазами и задумался, разминая грязными пальцами заросший подбородок. — Мои… мои… Не знаю, как ренегат, но с моей точки зрения самым простым было бы отсоединить что-нибудь от чего-нибудь.

— Ты проходил — было что-нибудь похоже на отсоединенное? — насторожился Иванушка.

Маг задумался снова, оббегая цепким взглядом аппарат, вспоминая, сопоставляя… Потом скривился и сдвинул брови.

— Кажется, нет. Но тут есть некоторые элементы… вроде вот той штуки, похожей на модель звездного неба… только без Белого Света в серединке… Я не знаю, как они должны располагаться. Может, вообще вверх ногами… Так что какой-то из них вполне мог быть если не отсоединен, то сдвинут… Может, этого достаточно, чтобы граница порвалась.

Лицо царевича вытянулось: прощай еще один вариант…

— Пошли их тогда переворачивать? — жизнерадостно предложила Серафима.

— Зачем? — испугался Иванушка.

— Чтобы выяснить, как они должны правильно стоять! Если тяжелые — позовем Олафа, он их одной левой на место водрузит, а если отдираться не будут — топором подковырнет!

Иван и Агафон стремительно переглянулись, представили возможные последствия…

«А давай лучше еще подумаем» мужчин прозвучало почти одновременно.

— Да вроде и так всё обмозговали… Чего еще гадать-то! — надулась Сенька и решительно двинулась к ничего не подозревающему аппарату.

Сдвигая заклинившие пласты креативного мышления в мозгу чародея.

— Эй, погоди!.. — встрепенулся волшебник, прошептал несколько слов, стиснул покрепче посох, словно выдавливая из него так недавно закачанные силы…

Места касания замысловатых агрегатов с каменными платформами коротко загорелись красным и потухли.

— Зафиксированы капитально! — облегченно выдохнул маг. — Ренегаты их не двигали!

— Значит, не это… — разочарованно пробормотала царевна.

— Значит, не это… — в момент погрустневшим эхом отозвался чародей. — А что тогда?

— Это ты сейчас меня спросил или Ваню? — ворчливо уточнила Серафима.

— Себя, — хмыкнул тот и продолжил задумчиво: — Если все элементы, которые можно было своротить, остались не свороченными… значит, он что-то взял.

— Что? — хором выдохнули друзья.

— То, чего тут сейчас нет, — с непробиваемой логикой отозвался чародей, но не понурился, а снова уцепился в уже изрядно покрасневший подбородок и принялся мять его с удвоенной энергией, словно выжимая вдохновение или просветление.

— Но значит, от того, чего тут сейчас нет, и что должно быть, где-то остались следы! — вдохновился и просветлился вместо него Иван. — Ты видел что-нибудь похожее?

Новый забег вдоль головоломного аппарата, потом еще один, более медленный, и еще — со скоростью несколько сантиметров в минуту…

И новый приступ задумчивости вперемешку с отчаянием.

Новый всплеск идей, и новый обход, оббег, облаз, общуп и разве что не обнюх…

И опять неудача.

Понуренные головы.

Опущенные глаза.

Прикушенные губы.

Сжатые бессильно кулаки…

Конец очередного тура по выставке достижений магического хозяйства оставил друзей подавленными и лишенными последних надежд.

— Ничего… даже близкого смахивающего… — угрюмо подытожила Серафима плоды усилий последних трех часов.

— Ничего в голову не приходит… — виновато развел руками Иванушка.

— Ничего… — через силу выдавил Агафон сиплым полушепотом, медленно качая головой. — Ничего…

— Ничего, давайте не будем расстраиваться раньше времени! — встрепенулся лукоморец. — Давайте выйдем наружу, отдохнем, подышим свежим воздухом, расскажем всё народу, может, они чего посоветуют, заодно перекусим…

— Поспим минут двадцать… — с серой безразличностью продолжил маг. — И полетим…

— Куда? — насторожилась Сенька.

— Куда-нибудь, — вяло дернул плечом волшебник. — Какая разница. Потому что скорее пятый Наследник объявится, чем я смогу восстановить то, не знаю что… Я пас. Единственное, что я могу сделать для горных демонов — это разнести тут все к бабаю якорному, чтобы никто не запер их в предгорьях.

— А люди?..

— А что люди? — неожиданно брюзгливо огрызнулся на невинное замечание Агафон. — Раньше надо было думать, когда селились, где попало, и отношения с соседями портили! Люди…

— Ты не прав, — мягко укорил его царевич.

— Знаю… — удрученно скривился маг. — Но от этого наше положение не меняется ничуть…

— Ну так что? Идем? — уже с гораздо меньшим оптимизмом напомнил Иван.

— Ну идем…

Даже не кинув прощальный взгляд на оставляемую им с поражением мастерскую Кипариса, чародей ссутулился, повесил голову и стал молча спускаться по ажурной лестнице. Светошарик почти погас, и ему теперь приходилось осторожно нащупывать ногой каждую следующую ступеньку, прежде чем поставить на нее ногу. Иванушка поспешил за ним, не желая остаться без света в подступающем со всех сторон тяжелом непроглядном мраке. Процессию на расстоянии в несколько шагов и в полной темноте замыкала Сенька, кольцу которой свет во всех его проявлениях только мешал.

Дождавшись, пока мужчины отойдут на достаточное расстояние, чтобы тусклое свечение волшебного мячика не достигало ее, она вздохнула уныло и двинулась вслед.

Одна рука ее легла на перила, вторая, прощаясь, тронула шланги и трубки на стене, свисавшие, точно чудовищные спутанные космы.

Под касанием царевны они шевельнулись, нехотя отодвигаясь…

Резкий крик ее разорвал гнетущую тишину старой башни как лист бумаги:

— Ваньша!!! Агафон!!! Глядите, что я нашла!!!..

Через несколько секунд, едва не пороняв друг друга в процессе торопливого разворота на темной лестнице, парни были рядом.

— Что?

— Где?

— Не понял?..

Отведя глаза от вездесущих и бесконечных трубок, они с непониманием переглянулись, потом обвиняюще уставились на Сеньку.

— И где?

— И вот! — с видом фокусника, безукоризненно выполнившего трюк впервые в своей жизни, Серафима отодвинула разноцветную завесу в сторону.

Вопросительным взорам товарищей предстали во всей своей двухметровой красе несколько медных полок, судя по наваленному на них содержимому — филиал выставки магических товаров, расположенной наверху.

— Еще одна часть устройства Кипариса? — неуверенно предположил Иван.

— Че-т сомнительно…

Глаза Агафона хищно прищурились, руки нетерпеливо дернулись к наваленным на зеленоватой меди предметам.

— Ну-ка, ну-ка… что мы тут имеем…

— Что?.. — благоговейно выдохнули лукоморцы в затылок азартно орудующему специалисту по волшебным наукам.

— Похоже на склад запчастей… — поглощенный осмотром и анализом найденного, промычал он — скорее, для себя, нежели в ответ на так и не услышанный вопрос. — Ну-ка, ну-ка… Угу… Это… это… эта… Эта загогулина… та закорючка… эти дергалки… угу… висюльки… торчалки… пипки с цеплялками… крутилки… угу… и чего… Трындобренька… заворачивалки на дрындочках… так… кочевряжки с вытаращивалками… есть… оттопырка на пимпочке с раскорячками… раскулдыкалка… угу… штукуёвина…

Ошеломленные изобилием магических терминов, единовременно вываленных на неподготовленную психику, супруги переглянулись округлившимися глазами, моргнули и потрясенно покачали головами.

Да-а-а… Настоящая магическая наука — это вам не хухры-мухры…

А тем временем с губ волшебника, увлеченного перебиранием наваленных на полках предметов, слетали все новые наименования вперемешку с изумленным хмыканьем, озадаченным мычанием, раздраженными вздохами, задумчивым поцокиванием и недоуменным прищелкиванием языка.

— Ну, и что? — стараясь не спугнуть вдохновение мага[160], как можно более нейтральным тоном вопросил Иванушка, как только специалист по волшебным наукам закончил осмотр.

— Как я и думал. Запчасти к агрегату, — хмуро и сосредоточенно сообщил Агафон. — Всё то же, что мы уже видели наверху. Кроме одного. Или одной?..

— Которой? — едва не подпрыгнула от нетерпения Сенька.

— Вот этой, — отчего-то остановился на женском роде неизвестной детали маг и ткнул пальцем в непонятную штуку, больше смахивающую на рогатый кирпич, полосами оплетенный синеватой проволокой.

— Это… раскулдыкалка? — неуверенно предположил Иванушка, припоминая ранее услышанную спецификацию.

— Не, просто штукуёвина, — авторитетно поправил маг, отчего-то указывая на вытравленные по бокам угловатые символы.

— И… чего?.. — погруженная в созерцание открывшейся им бездонной мудрости головоломной науки магии, механически задала вопрос царевна.

И тут Агафон улыбнулся — в первый раз за последние несколько часов, если не дней.

— А тот факт, Симочка, что это — единственная чебурашина из всей этой свалки, которую мы наверху не видели, тебе о чем-то говорит?

— А ты, вроде, только что говорил, что «штукуёвина»?.. — не понял Иванушка.

— Ну, да… Синонимично и аналогично, — с достоинством человека, только что открывшего новый закон мирозданья, кивнул чародей и продолжил: — А это, между прочим, значит…

— Что ренегат ее не украл, а спрятал?! — едва ли не ярче угасающего светошарика загорелись очи Ивана.

— Может, конечно, и так… — осторожно пожал плечами волшебник, не разделяя оптимизма царевича. — Но я думаю, что это — запасная. Про которую эта гадская ренегадья морда не знала. И получается…

— Получается, что нам всего лишь надо догадаться, где она должна стоять… сидеть… лежать… или висеть… и каким образом… и как действует… и как включается… и запустить систему! — радостно договорила за него Серафима.

— Т-точно так… — отчего-то моментально поскучнел чародей.

— Так идем же скорей! — не замечая — или не желая замечать возможных препятствий исполнению нового плана, Иван взбежал по гулким лесенкам на погруженную во мрак площадку лаборатории Кипариса и задорно махнул рукой: — Тащи ее сюда! Начнем не мешкая!..

Первым делом Агафон погасил старый светошарик и зажег новый.

Новый отчего-то получился меньше потушенного и сиял пронзительно-синим светом, но выбирать не приходилось[161] и, в который раз за день недоуменно хмыкнув и поморщившись от головной боли, чародей принялся за работу.

Работа его и на этот раз заключалась в степенном обходе агрегата и придирчивом осмотре всей системы, но разница с прошлыми четырьмя или пятью десятками подобных туров состояла в одном: нужно было сообразить, куда же эта чебурашина, она же штукуёвина, прижатая сейчас к его груди бережно, как младенец, могла подходить.

Иван и Сенька следовали за волшебником неотступно, то и дело тыкая пальцами или восторженно сообщая, в каком, по их мнению, месту должен был располагаться рогатый кирпич. Но стоило его премудрию попытаться пристроить его туда, как тут же становилось ясно, что нужен от там не больше, чем корове аккордеон.

Треклятая штукуёвина, она же чебурашина, она же паразитская раздолбаина, как отчего-то на семнадцатой безуспешной попытке поименовал ее чародей, встраиваться в самодостаточную, казалось, систему не желала никак.

Были перепробованы и отвергнуты десятки вариантов различной степени замысловатости, и тур его премудрия с ассистентами вдоль ставшего ненавистным аппарата уже подходил к очередному бесславному концу, как вдруг взгляд его упал на сооружение из медных дуг и обручей.

Больше всего оно напоминало модель звездного неба или изысканную клетку для хомячка[162].

С абсолютно, полностью, целиком, совершенно и стопроцентно пустой серединой.

Пожав плечами, он хотел было уже пройти мимо, как вдруг что-то тихое екнуло, пискнуло, щелкнуло в душе у чародея, и он, поддаваясь безотчетному порыву, развел свободной рукой тусклые от патины обручи, скрепленные в полюсах тонкими, обвитыми грубой красной бечевкой костями, и сунул кирпич внутрь.

Вообще-то, он хотел примериться как бы сподручнее положить его на округлое решетчатое дно, чтобы не помять чего или не зацепить ненароком рогами, но стоило паразитской раздолбаине оказаться внутри, как она, словно ожив, вырвалась из пальцев человека, необъяснимым образом повисла ровно в центре и засияла слабым зеленым светом всеми своими синими проволочками, покачиваясь и вращаясь.

Тут же, словно по команде, все трубки, трубы, трубочки и шланги, украшавшие стенные башни, вспыхнули ярким светом — зеленым, лиловым, синим, голубым — словно главная елка ВыШиМыШи под Новый год, наряженная в традиционные цвета Школы. Вязкую тишину нарушило тихое низкое гудение, будто сонный рой шерстней ворочался в гнезде.

На несколько секунд ремонтная бригада лишилась дара речи — но тут же взорвалась восторженным ором, топотом трех пар ног по гулкому медному полу и звуком ударов кулаков, выколачивающих пыль, усталость и уныние из спин товарищей.

— Если бы я услышал изнутри такие вопли, я бы уже был здесь… — едва отдышавшись, улыбаясь, как надрезанный арбуз, и оглядывая друзей ошалело-счастливым взглядом, просипел Агафон.

— Наверное, они не слышали! — выступил на защиту товарищей сияющий почище светошарика и всех шлангов вместе взятых, Иван.

— Не слышать, как мы вопили?!.. Да они там оглохли или уснули! — расхохотался его премудрие. — И свет не видели, хочешь сказать?!

— Ты же сам велел закрыть за собой дверь — во избежание, — напомнила Сенька. — Кириан вон как бросился — вперед всех! Закрыл их, наверное, еще до того, как остальные вышли!

— Все равно. Могли бы и проведать, как мы тут… — в притворной брюзгливости поджал губы маг. — Может, странные и ужасные эманации флюидов нас тут уже всех превратили пень знает во что!

— А они тут есть? — насторожился Иван.

— Что? Эманации или флюиды?

— И то, и другое, — осторожно уточнил лукоморец.

— Нет. Но могли быть! Я же им ясно сказал!

— Поэтому и не проверяют, — философски вздохнула и развела руками царевна. — Понимаешь, некоторые люди, даже такие отважные, как Олаф, к магии относятся будто к бешеному мегалослонту в своем доме.

— Отлично понимаю… — усмехнулся чародей гораздо более откровенно, чем кто-либо мог предположить.

— А с другой стороны хорошо, что не проверяют! — пришел к неожиданному выводу Иванушка. — Представьте себе, если бы, скажем, Конро сюда заглянул! Тогда не только полка — сарай с запчастями аппарату Кипариса не поможет!

— Главное, чтобы все оказались с правильной стороны границы, когда оно заработало! — спохватилась Серафима и озабоченно кивнула на рогатый кирпич, отрешенно кружащийся в клетке из обручей, усаженных загадочными фигурами.

Агафон забыл дуться и помрачнел.

— Все? Ты имеешь в виду Конро? Потому что на людей-то граница еще не действует. Мы всего лишь восстановили ее в том виде, в каком сотворил ее Кипарис.

— Да, и вправду… — поумерил радость Иванушка и перевел на мага исполненный безусловного доверия взгляд: — И что ты будешь делать дальше?

— Дальше?.. — Агафон взял в руки прислоненный на время обхода к стене посох, оперся на него, обнимая и прижимаясь немилосердно ноющей головой, как к самому родному существу, и принялся задумчиво мять небритый подбородок. — Дальше… Дальше надо думать…

И он снова отставил посох, присел на корточки, выудил из кармана кусок мела, из рукава — шпаргалку и задумался — как обещал.

Поджатые губы его время от времени шевелились, строчки на пергаменте под неотрывным хмурым взглядом перетекали в другие снова и снова, а в это время рука, словно живя своей, отдельной от всего остального Агафона жизнью, потихоньку водила мелом по темной меди, оставляя на ней неровные белые следы — то ли рисунки, то ли символы, то ли отпечатки мыслей…

Минут через сорок, незаметно обползя всю лабораторию Кипариса и согнав лукоморцев на купающуюся в синеватом свете трубок лестницу, Агафон выдохнул, неловко попытался распрямиться и хлопнулся почти на спину.

— К-кабуча… — рассеянно пробормотал он, неуклюже поднимаясь, зажмурился, потряс головой, точно стараясь избавиться от наваждения, и обвел сосредоточенным взором исписанный, словно тетрадка старательного ученика, пол.

— Кабуча габата апача дрендец… — закончив осмотр, повторил он опять, но на этот раз его комментарий касался не одеревеневшей спины и затекших икр, а написанного.

— Что-то… не получается?.. — осторожно, жутко боясь оказаться правой, подала голос из голубого сияния царевна.

— Да нет… — устало помотал головой волшебник. — Наоборот. Просто в глазах рябит и башка гудит… будто я сам всё это сейчас придумывал…

— Всё — это что? — деликатно уточнил Иван.

Чародей выдохнул длинно и шумно, словно раздумывая, как облечь исписанные пятьдесят круглых метров в понятные непосвященным слова, и негромко заговорил, утомленно полуприкрыв глаза:

— Понимаете… До меня дошло… наконец… что мы нашли. Вообще-то, это в биографии Кипариса было написано. Да, осмейте меня, освищите, подвергните обстракизму… или острукции… как заблагорассудится… только не ногами… и не по голове… Ну, так вот. Этот ученый… слишком… на свою голову… и мою тоже… муж — автор теории производства и применения узкоспециализированных артефактов в качестве самодовлеющих силовых установок для крупных и сверхкрупных систем. Ну, источников… магической силы, то есть. Для чего-нибудь большого, — не видя особого понимания на лицах друзей, как сумел, пояснил маг. — Для поддержания этой границы, к примеру. В течение неопределенно долгого времени. То есть, всегда.

— Так эта хрюнька…

— Хренька, — поправила супруга царевна.

— Тренька! — обрадованно вспомнил Иван.

— Штукуёвина, — с терпеливой укоризной напомнил его премудрие.

— Во! — довольно кивнула Серафима. — Она. Единолично давала силу на поддержание магии по всей границе?

— Да.

— Словно знал ведь, гад рений, чего тащить… — покачала царевна головой.

— Может, он учился в Школе лучше меня… — принял на свой счет замечание Агафон, смиренно повел плечом под ошеломленными взглядами друзей и, не дожидаясь, пока шок от неслыханной самокритики нанесет их душевному здоровью непоправимый ущерб, как ни в чем не бывало продолжил: — …по теории прикладной магии и артефакторики. Стандартное явление для всяких зубрил, у кого способностей к магии боевой не больше, чем у табуретки.

Лукоморцы облегченно выдохнули.

Переоценка ценностей в их личной вселенной отменялась. Можно было вернуться к более насущным проблемам.

— Ты… сумеешь сделать так, как мы планировали? Насчет границы, работающей для обеих сторон? — вычислив способности к прикладной магии и артефакторике у самого выдающегося боевого мага современности, как можно более деликатно спросил Иванушка.

— Если никто не затопчет мои вычисления — то смогу… попытаться… попробовать… — неохотно буркнул Агафон.

Лукоморцы как ошпаренные отскочили к лестнице и для верности даже спустились на пару ступенек.

— И чего ты собираешься теперь делать? — деловито уточнила Серафима с безопасного для надписей расстояния.

— Найти поляризатор мю-поля, конечно же… — тоскливо оглядел волшебник сияющее всеми оттенками синего, как чертог снежной королевы, оборудование лаборатории Кипариса.

На поиски поляризатора ушло времени меньше, чем они предполагали[163] — но всё же достаточно, чтобы изнывавшие снаружи друзья поддались нетерпению, набрались отваги[164], поднялись всем скопом наверх, наперебой сообщили магу, что он гений и что они верят в него теперь еще больше, походя затоптали расчеты на полу и запоздало были выпровожены суровым Иваном.

А через полтора часа и десяток кругов осторожного, почти медитативного передвижения вдоль аппаратуры Кипариса Агафон остановился перед стеклянным кубом, налитым алой маслянистой жидкостью и свисающим неподвижно с двух скрещенных бивней мегалослонтов на тонких, светящихся голубизной нитях.

— Не знаю, конечно… Но отчего-то мне кажется… Хотя, скорее всего, я ошибаюсь… Но по-моему, это он… — словно опасаясь спугнуть кого-то, прошептал чародей и во избежание недопонимания указал на заподозренный предмет неуверенным кивком подбородка.

— Куб?.. — вытянули шеи лукоморцы, разглядывая жидкость, тару и жирные черные точки, степенно плавающие внутри.

— Куб?.. Причем тут… А, нет, не куб, конечно, — понял и устало отмахнулся волшебник. — Вон за ним. Доска. Вроде шахматной.

Насчет шахматной его премудрие погорячился.

Поляризатор представлял из себя серебряный прямоугольник, напоминающий подвешенную за корешок книжку, и разделенный на восемь квадратных клеток-гнезд, по четыре в ряд. В верхнем ряду второе справа гнездо было закрыто зеленой пластиной с перламутровым отливом. В ряду нижнем сиреневой пластиной был закрыт первый справа квадрат. В самой середине корешка торчало нечто, подозрительно смахивающее на лягушачью ногу красного цвета.

С первого, второго и даже третьего взгляда серебряная досочка наводила, скорее, на мысли о поле для какой-то неизвестной игры, нежели магическом приспособлении.

Иван, колеблясь, покосился сначала на супругу, потом на его премудрие.

— Вот это? Поляризатор? А ты уверен? — была более откровенна в своем сомнении царевна. — И как он чего поляризует?

Агафон поморщился страдальчески, точно под взглядом пристрастного экзаменатора, и выдавил неохотно:

— Долго объяснять ход моих мыслей… Но если вкратце… и если я прав… то когда я передвину зеленый квадратик, предположим, вот сюда…

И не успел никто спросить, что это за квадратики и зачем их вообще трогать, не говоря о том, чтобы двигать наугад куда попало, как недрогнувшая[165] рука Агафона взяла верхний и переставила в крайнее правое положение.

Ничего не произошло.

— Кхм, — порозовели щеки чародея, и он опять подцепил прилепившийся, словно намагниченный квадратик и переместил его в новое гнездо…

И снова ничего.

Маг яростно закусил губу, поморщился, поскреб в затылке, поправил сползшую на глаза повязку, снова подковырнул грязным ногтем зеленую пластинку и пришлепнул ее на этот раз в крайне левое гнездо.

С точно таким же успехом.

Физиономия его стала пунцовой.

— К-кабуча… — процедил он свирепо сквозь зубы, вернул квадрат в исходное положение с таким видом, словно тот стал его личным врагом, и двинулся дальше.

И прошел ровно пять шагов.

Неожиданно и от этого еще более громко внизу хлопнула дверь, и по ступенькам застучали торопливые спотыкающиеся шаги.

Но опережая их, к площадке под крышей несся срывающийся, брызжущий почти истеричным возмущением голос Кириана:

— Да вы чего там, совсем ополоумели?! Вы хотя бы предупреждайте!!! Сколько можно?!.. Туда!!!.. Сюда!!!.. Обратно!!!.. Бздым!!!.. Хрясь!!!.. Бац!!!.. Да это мозгов иметь не надо, чтобы такое вытворять!!! На кошках тренируйтесь, сиххё вас забери!!!..

Грохот гулкого чугуна еще под четырьмя парами ног и истовые выкрики, требующие если не голову экспериментатора, то хотя бы немедленного предъявления его совести, контрапунктом вливались в гневный монолог миннезингера.

— ГДЕ?! КОГДА?! — едва не сбивая лукоморцев, ринулся навстречу захлебывающемуся негодованием пииту Агафон.

— Вот только не надо делать вид, что ты тут ни при чем!!! — как хтонический призрак отмщения, над уровнем пола показался менестрель, и вид его был грязен, дран и гневлив.

— Да можешь ты толком сказать, что там у вас случилось?! — без прелюдий маг ухватил гвентянина за грудки, вытянул через последние три ступеньки — только обитые железом носки сапог глухо брякнули по металлу, встряхнул…

В лице его премудрия, похоже, заиграло нечто такое, от чего миннезингер моментально захлопнул рот и втянул голову в плечи.

— НУ?! — грозно проревел Агафон.

— М-могу, — нервно икнув свежими коньячными парАми, быстро сообщил бард. — Мы сидели на камушках рядом с башней, в стороне от двери, скорее, где-то сбоку, с подветренной стороны… кушали ужин…

— И что вы там без нас лопали? — кольнула Серафима певца голодным взглядом.

— Для хода эксперимента — неважно, — поэт быстро облизнул замасленные губы с прилипшими крошками и снова воззрился на волшебника: — …и вдруг на наши головы обрушивается конец света! Практически овеществленный апофеоз форс-мажора! Всех бросает сначала в одну сторону, потом роняет наземь, потом швыряет в другую, после чего…

— Поляризатор?!.. — не дослушав живописание злоключений, с замиранием сердца выдохнул Иван.

— А мы почему ничего не почувствовали? — нахмурилась царевна.

— Нога!!! — взревел радостно Агафон и, прежде чем кто-нибудь успел что-то сообразить или воспротивиться[166], метнулся к серебряной доске, согнул лапку и переставил зеленый квадрат на одну клетку вправо.

Незримая сила швырнула экспериментаторов и замешкавшуюся на лестнице четверку к южной стене, пришмякнула к шлангам, ретортам[167], симулякрам и прочим неопознанным конструкциям, выбивая дух, а вместе с ними — широкий ассортимент экспрессивных слов в адрес магии, всех магов скопом и одного присутствующего — конкретно.

— Отключи… пожалуйста… — просипел Иванушка, энергично, но безуспешно пытаясь отделить себя от подозрительно потрескивающего фиолетовыми искрами абажуроподобного сооружения из дерева, гранита и золота.

Агафон дернулся в направлении серебряной доски — и тут же снова распластался по сплетению быстро раскаляющихся бронзовых трубок.

— К-кабуча… Я не достану! Я пришпилен, как цыпленок гриль!..

В спертом воздухе лаборатории стал распространяться запашок медленно разогревающейся до температуры тления куртки.

— Выключи свой агрегат немедленно! — панически взвыл менестрель, которого от открытой лохани с липкой, плотоядно побулькивающей черной жидкостью отделяло лишь полступни и короткий пучок стиснутых в кулаках синих светящихся волос.

— Экспериментатор, через пень тебя да в коромысло!!! — сквозь зубы сообщила свое мнение о друге Серафима, втиснутая неведомой, но непреклонной силой между двух колонн, опутанных вездесущими шлангами — холодными, как все ледники Отрягии, и стремительно покрывающимися толстым слоем изморози.

— Агафон, прекрати это! — донесся снизу возмущенный голос Олафа под аккомпанемент непрекращающейся — и бесплодной борьбы с неведомой силой.

— Пожалуйста!.. — приглушенно, словно из-за другого тела, выкрикнула Эссельте.

— Ваше высочество, простите, но я не могу отодвинуться от вас ни на шаг!.. — долетел растерянный голос контрабандиста.

— А если бы мы были в это время у другой стены, о неосмотрительный сын магии?! — жалобно воззвал Ахмет.

— Да я сам тут скоро поджарюсь! — чародей сделал новую — и такую же безуспешную попытку оторваться от комплектующих аппарата.

— В-в-вез-з-зет-т-т… т-т-теб-б-б-бе… — простучала зубами Сенька, чувствуя, что еще немного — и покрываться инеем начнут уже не колонны и трубки, а она сама.

— Надо… по полу ползком добраться?.. — предложил Иванушка, попробовал осуществить свой проект — и закончил там, где начал, не стронувшись с места даже на сантиметр.

— Снимите меня отсюда!!! — жалобно провыл менестрель. — Я плавать не умею!!! А оно ко мне тянется!!!..

— Ну, чароплет твою через кочерыжку… — прорычала сквозь стиснутые зубы царевна.

— Э-э-эй!!!.. Никто ничего не трогает!!! — то ли заметив движение руки Сеньки, то ли угадав ее намерения, успел выкрикнуть волшебник, прежде чем царевна дернула изо всех сил одну из трубочек — выдирая из соединяющего ее с колонной патрубка.

Синее свечение в башне, растерянно пыхнув, погасло — а другого уже не было. В комнате воцарился абсолютный мрак и тишина…

Взорвавшаяся через пару секунд голосами, стуком, грохотанием — и смачным плюхом.

— А-а-а-а-а-а-а!!!..

Голос Кириана, пронизанный ужасом, перекрыл все шумы.

Агафон выпалил стремительной чередой слова заклинания — и в воздух взвилась зеленая ракета и повисла под потолком, освещая интерьер.

— Киря!!!.. — Иван, Сенька и волшебник одновременно метнулись к барахтающемуся в свинцовом корыте певцу, но Агафон оказался первым.

Он ухватил пиита подмышки и дернул так, что если бы посудина не была привинчена к полу, то наверняка перевернулась бы и накрыла обоих.

С влажным чавком миннезингер вылетел из лохани, как пробка из бутылки, и ничком хлопнулся на пол.

Его премудрие свалился рядом и замер на секунду, оглушенный падением.

Черная жижа быстро скатывалась с их одежды, волос и кожи. Достигнув пола, она собиралась в блестящие комочки и уползала в родное корыто.

— Ты цел? — торопливо приподнялся на локте и склонился над пиитом волшебник.

Если он рассчитывал услышать от менестреля простое «да» или «нет», то надежды его были жестоко обмануты.

— Это ты… специально… подстроил!.. — менестрель выплюнул едва не проглоченный компонент системы Кипариса и обвиняюще прищурил уже почти свободные от магической жидкости глаза. — Я же тебя… проси-и-и-ил!..

— Ясно. Увы, жить будет, — скривился маг, поднялся неуклюже и шагнул к поляризатору, оставляя заботу о едва не утопшем в лохани барде всем желающим о нем позаботиться.

Уверенным легким движением он вернул в прежнее положение красный рычаг, переставил сиреневый квадратик на две клетки вправо и поспешил к изуродованной Серафимой трубке.

К счастью, сама деталь не пострадала, расколовшемуся патрубку на полке нашлась замена, и уже через несколько минут пробное включение установки в присутствии всех людей[168] вновь озарило интерьер мягким приятным светом — правда, слабее и тусклее, чем раньше…

Но зато на этот раз к синей гамме внезапно примешалась желто-красная.

— Я не знаю, что это означает… — перебегая взглядом со светящихся трубок на лица товарищей и обратно, пробормотал маг, — но мне кажется… мне кажется…

Дружное «ура» было ему ответом и подтверждением догадки.

Не мешкая и стараясь не дотрагиваться ни до чего, люди наперегонки устремились вниз, чтобы проверить действие границы, и радостно перекрикивающей друг друга толпой высыпали из дверей.

— Конро!..

— Конро!!!..

— Конро, иди туда!!!..

— Скорей!!!

— Проверь!!!..

— Заработало?! — вспыхнули яростной надеждой угасшие было рубины.

— Должно! — не удержался в стороне от всеобщего ликования и гордо усмехнулся за спинами товарищей маг.

Но демон, не дожидаясь ответа на свой вопрос, уже вскочил и бросился на штурм усовершенствованного рубежа.

Переход его на территорию Красной горной страны завершился быстро и без проблем.

— Есть!!! — проревел радостно он, помахал рукой замершей в ожидании у бока башни шеренге людей и, чтобы не задеть их, отошел в сторону и ступил вперед.

— Сейчас он упрется, и я пойду отключу временно, — деловито пробормотал Агафон, величаво поигрывая пальцами на посохе.

Конро, медленно подойдя к незримой линии, прочерченной магией, остановился, будто упершись в невидимую стену, и зрители радостно зааплодировали.

— Не пускает! — довольно пророкотал демон.

— Погоди, сейчас пропущу! — самодовольно хмыкнув и убедившись, что усмешку его и торжество видели все, выкрикнул чародей.

Горный житель кивнул, оперся демонстративно о невидимую преграду, изображая терпеливое ожидание…

И упал.

Пересекая границу.

— К-кабуча… — не веря своим глазам, прошептал маг. — Кабуча габата апача дрендец… Не может быть… не может…

Сконфуженный и изумленный, демон проворно поднялся на ноги, снова метнулся в сторону от ошеломленных зрителей — свободно… Двинулся обратно — и опять словно что-то поначалу загораживало ему дорогу, но что-то не слишком упорное и непреклонное, потому что после небольшого усилия оно снова подалось и открыло нарушителю проход в страну людей.

— Не может быть… — прошептал Вяз бледным эхом волшебника. — Не может быть… Оно ведь работало…

— Агафон? — смятенно обернулись к недавнему герою дня его спутники.

— Что происходит?

— Что случилось с границей?

— Не так отрегулировал?

— Не в ту сторону?

— Что-то сломалось?

— Если ты скажешь, за что нам держаться и в какой стороне, то можешь возиться там еще хоть целый день!

Не слушая сочувственных речей и не замечая лиц, волшебник опрометью кинулся в башню. Люди — за ним.

Выскочив на медный пол лаборатории, он остановился у самого входа и замер. Тревожно гомонившая за ним группа поддержки застопорилась на лестнице и смолкла в ожидании его слов или решения.

Но маг стоял, опустив голову и играя желваками, и молчал.

Первой не выдержала Серафима.

Она извернулась, выскользнула из люка на пол лаборатории Кипариса и встала рядом с чародеем.

— Агаш, ну чего? Что не так? — бережно тронула она за рукав друга, осторожно заглянула в лицо…

И испуганно моргнула.

В глазах Агафона стояли слезы.

— Агаш… ты чего… подумаешь, не получилось маленько… да не переживай… наплюй… отдохнешь, покумекаешь еще, и все выйдет, раз начало получаться!.. — тихо и убедительно заговорила она — но маг ее словно не слышал.

Губы его зашевелились — сперва беззвучно, потом чуткое ухо царевны уловило срывающийся хриплый шепот.

— Я… не могу… я не могу это сделать… Но я должен… Но я не могу… не могу…

— Что не можешь? — они не заметили, как рядом оказался и Иванушка.

Волшебник вздрогнул, только теперь увидев, что он не один, ожег друзей затравленным пронзительным взглядом…

— Что не так, волхв? — из почти загороженного товарищами люка выбрался Олаф. — Что я могу сделать, чтобы помочь?

Упрямо сжав губы, Агафон смог лишь мотнуть головой.

Слов не было, не находилось, точно кончились все, которые он когда-либо знал, а новых, таких, чтобы выразили то, что творилось у него в душе, еще не придумали на Белом Свете.

— Ты устал, — сочувственно проворковала с лестницы принцесса. — С твоим сотрясением нельзя так перегружать себя в первый же день! Пойдем…

Не дослушав и не ответив, чародей шагнул к круглой клетке, в которой, удовлетворенно покачиваясь, кружил рогатый кирпич, раздвинул обручи и вынул его.

Свет в башне мгновенно померк — но ненадолго.

Через несколько секунд сине-зеленые и желто-красные огни загорелись снова — да так ярко, что люди охнули и от неожиданности закрыли глаза руками.

— С дуба падали листья ясеня… — ошеломленно прошептал менестрель. — Что ты сделал?

Но что сделал Агафон, видно было уже и без его пояснений.

Рогатый кирпич, перевитый синей проволокой, покоился у него на сгибе руки.

А из медной клетки, выставляясь щедро меж раздвинутых обручей, торчал посох Агграндара.

Посох Агафона.

Всю дорогу до Атланик-сити волшебник нелюдимо молчал, словно они летели с похорон и на похороны.

Впрочем, для него это приблизительно так и было.

Агафон сидел, втянув голову в плечи и уперев неподвижный взгляд в свои стиснутые кулаки. Там, где ногти впивались в кожу, давно появились и покрылись засохшей корочкой бордовые полумесяцы. Губы мага, тонкие и бескровные, были закушены в ниточку, ноздри раздуты, под глазами залегли глубокие тени, и друзьям его боязно было не то, что дотронуться до него, а и просто окликнуть — по той же причине, по которой избегают прикасаться к неразорвавшейся бомбе.

Изредка веки чародея устало смыкались и он начинал дремать в нежном тепле наползающих сумерек. И тогда пальцы его разжимались, и рука машинально принималась шарить вокруг, нащупывая что-то — и не находя. Словно пугаясь бесплодных усилий, юноша вздрагивал всем телом, просыпался и снова застывал в напряженной позе живого воплощения угрюмости на этой земле.

После того, как граница заработала, незамедлительно встал вопрос о дальнейших действиях союзников.

Невредим город, или его руины лежали меж черных провалов, не знали ни люди, ни Конро, и поэтому единственным приемлемым решением было возвращаться в столицу и, если атака еще не начиналась, предупредить всех, кого было можно и нужно — но не посеяв при этом паники.

Горный демон, со своей стороны, спешил поговорить с соплеменниками, известить о новой границе и убедить их уйти, не тронув людское поселение[169].

Первая же попытка Масдая взлететь с Конро окончилась, не начавшись, и горному жителю ничего не оставалось делать, кроме как двинуться к Атланик-сити своим ходом под землей. Ковер же, приняв на отдохнувшую спину сумрачно притихших пассажиров и багаж, вырвался из застившего долину тумана и взял курс на столицу.

Окраин Атланик-сити они достигли уже в темноте.

Далекие огни большого города Вяз углядел первым и уже не мог спокойно оставаться на месте, пока плавильни, кузни и склады — нетронутые и тихие, как и полагалось ночью — не оказались под ними.

— Всё цело? — нервно вытянули шеи его спутники, выглядывая — и, к огромному облегчению, не находя следов разрушений и пожаров.

Город местами спал, местами совершал променад, местами куролесил и сумасбродничал — но по мирному, бесшабашно и беззаботно. Убедившись, что самое страшное за их отсутствие не произошло, контрабандист выдохнул облегченно, и напряжение с его лица, закаменевшего не меньше чем у Агафона, стало пропадать.

Но не совсем.

— Куда тебя отвезти, атлан? — нарушил затянувшуюся тишину усталый шерстяной голос Масдая.

— К Арене, — не задумываясь, ответил контрабандист. — Я разошлю людей прочесывать подвалы и подземные ходы — искать сюрпризы шептал.

— А еще на твоем месте я бы расколотил у Олеандра всю мебель и вооружил твоих воинов деревом, — хмуро пробасил Олаф. — Кто знает, на кого они могут там наткнуться. Не молоты, конечно…

— Тогда уж и факелами заодно, и мечами поострее, — добавила Серафима, припоминая стычку в подвале под гильдией купцов.

Боже праведный, неужели это было всего лишь вчера?!..

Вяз сосредоточенно кивнул, мысленно уже распределяя свои отряды и доступное вооружение и составляя инструкции, кого и чем бить, и когда просто бежать как можно быстрее.

— А мы сразу к Тису, слышишь, Масдай! — взволнованно напомнила ковру Эссельте. — Надо, чтобы он поднял армию — вдруг Конро не успеет вовремя? Или его соплеменники откажутся уходить? Тогда ведь придется драться?..

И снова сердце в груди контрабандиста тоскливо екнуло и пропустило такт: то, что город был невредим, еще не значило, что через день, час или через три минуты он будет оставаться таким же…

— Ну, что? — скучным голосом задал вопрос Кириан сразу, как только Масдай нерешительно завис над оградой дворца. — В саду чего-нибудь поломаем, или сразу у стражников спросим, где король?

Но спрашивать не пришлось.

Часовые у ворот услышали доносящийся с небес ехидный глас, задрали головы, вспомнили приказ, зачитанный начальником караула, и замахали пиками:

— Эй, вы, там! Наверху!

— Вы, часом, не гости его величества?

— Ваши величества?

— И высочества тоже?..

— Да, это мы! А что случилось? — свесил голову через край Иван.

— Его величество велел, как вы появитесь, проводить вас в ваши покои!

— Вызвать начальника караула, дурак…

— А тот проводит вас в ваши покои!

— А это уже не твое дело, куда их проводят, твое дело вызвать…

— Но я сам слышал, что капитан сказал начальнику караула…

— Ты который день в страже?

— Первый…

— Так вот, если не хочешь, чтобы завтра был последний…

— Так точно, сержант!

— Так где сейчас ваш король? — показалась с зависшего прямоугольника ковра еще одна голова — с гривой спутанных волос, увенчанной однорогим шлемом.

— Одну минутку! — успокаивающе взмахнул руками старший караульный. — Подождите здесь! Банан сейчас приведет начальника караула! Быстро!

Второй стражник, верно поняв последнее слово сержанта не как обещание иностранцам, а как приказ, оставил пику у столба и вприпрыжку помчался по центральной алее к неприметному боковому входу в караулку.

— Но нам не нужен начальник караула, нам нужен сам король! По срочному и важному делу! — свесилась над воротами третья голова — длинноволосая и определенно женская.

— Сейчас придет! — бодро заверил новую собеседницу сержант. — Начальник караула!

— Но нам нужен король!!! И немедленно!!!..

— Принцесса, успокойтесь… — долетел с дальнего края ковра голос Кириана.

— Субординация — прежде всего, ваше высочество! — попытался одновременно вытянуться в струнку и развести руками часовой. — Стражник Банан доложит начальнику караула, тот — капитану, капитан — полковнику, полковник — главнокомандующему, главнокомандующий — канцлеру…

— Внучка — Жучке, Жучка — кошке, кошка — мышке… — подражая интонациям стражника, подхватил наверху другой женский голос.

— Так точно!.. То есть, никак нет… Это о чем мы? То есть, вы?.. Ваше величество? Высочество?.. — окончательно запутался сержант и сконфуженно наморщил лоб под шлемом.

— О том, что надо было сломать что-нибудь в саду — уже бы у короля были… — раздраженно пояснила то ли ему, то ли всем остальным Серафима.

— Зеленые насаждения нужно беречь! — строго нахмурился охранник.

— Нервы гостей нужно беречь — тогда всем спокойнее будет, включая зеленые насаждения… — буркнула царевна. — Развели бюрократию…

— Ну где же этот сын черепахи и улитки?!.. — бормотал Ахмет, нервно оглядываясь то на город, то на боковой вход, где скрылся капрал, пока одинаково притихшие и неосвещенные.

— Хель и преисподняя!.. Шепталы его съели, что ли?! Пойдем, найдем Тиса сами! — не выдержал отряг. — Время идет!

— Полетели! — решительно скомандовал Иван, но тут от погруженной во мрак громады дворца отделились две темные фигуры и рысью бросились к воротам, где, перебирая кистями от нетерпения, ждал их Масдай с пассажирами.

Предваряя новую команду, ковер мягко скользнул вперед и вниз — навстречу бегущим.

— Ваши величества… ваши высочества… — умудрился на ходу выпрямиться и отсалютовать стражник постарше, — приветствую вас… на земле… на воздухе… на территории… короче, желаю доброго вечера… и приглашаю войти… пройти… пролететь… со мной… за мной…

— К парадному? — прервал мысли вслух ковер.

— Так точно, ваше величество! — не разобрав говорящего, но решив по голосу, что на «высочество» его собеседник не тянет точно, радостно кивнул начальник караула. — Прошу!

И его величество Масдай Первый рванул вперед, заставляя начальника караула снова забыть о степенности, приличной его званию, и бежать вприпрыжку.

В холле их уже поджидал обер-камергер в наспех натянутом придворном мундире и заспанной физиономией.

Он раскланялся церемонно, стукнул жезлом в пол — гулко, но осторожно, чтобы не поцарапать драгоценный паркет, снял с крюка вычурный позолоченный светильник в форме ананаса и увлек гостей за собой по многочисленным переходам, оранжереям, коридорам, зимним садам и лестницам, то ли запутывая следы, то ли пытаясь сбить с толку и ориентации ведомых.

Неизвестно, преуспел ли он с первой задачей, но на последнем поприще победа его была окончательна и бесповоротна: после пятнадцатой-двадцатой смены этажей и направлений иностранцы могли быть уверенными лишь в том, что находятся все еще в городе.

Когда Эссельте уже отчаялась придти хоть куда-нибудь на этой неделе, вельможа, пыхтя, но не сдаваясь, совершил марш-бросок на седьмой этаж, прошел по длинному полутемному коридору почти до конца и остановился перед двойной закрытой дверью. Дождавшись подхода растянувшихся по анфиладе визитеров, он подобострастно склонился:

— Прошу, ваши величества, ваши высочества.

Двери под легким касанием его руки распахнулись, и визитеры очутились в просторной гостиной.

Пустой и темной.

— Ваши величества, ваши высочества, не извольте беспокоиться, светильники я сейчас зажгу, — обворожительно улыбнулся и кинулся выполнять обещание придворный. — Располагайтесь, пожалуйста, чувствуйте себя как дома, ужин сейчас подад…

— Какой ужин? — взревел Олаф, хватая камергера за грудки так, что тот едва не выронил лампу-ананас. — Какой ужин, волосатая задница Суртра?! Где король?! У нас к нему срочное дело!!!

— Это вопрос жизни и смерти! — моментально присоединился к другу Иван — хоть и с целью прямо противоположной.

Вырванный из железной хватки взбешенного конунга, обер-камергер, не переставая улыбаться[170], продолжил зажигать лампы, как бы невзначай выбирая расположенные исключительно вдоль дальних от Олафа стен.

Скоро зал[171] озарился приятным желтоватым светом с ароматом горных трав.

— Его величество изволили почивать, когда вы прибыли… — опасливо косясь на мерявшего шагами зал отряга, безостановочно говорил придворный, словно шаман, заговаривающий дикого зверя, — но ему было доложено незамедлительно… как он велел… на этот самый случай… и сейчас он одевается к выходу… в его печальном положении это не так просто и быстро…

— Мы могли бы сами к нему прийти!.. — сконфузился, вспомнив об увечье Тиса, Иванушка.

— Его величество хотел принять вас здесь, — покачал головой вельможа, обнаружил с некоторой растерянностью, что все светильники в свободной от Олафа половине зала были зажжены[172], и пристроился у двери рядом с пальмой в дубовой кадке, прижимая к груди золоченый ананас как щит и кидая робкие взоры то на незажженные лампы, то в коридор.

Чувство долга боролось в нем со здравым смыслом с переменным успехом.

Олаф, не переставая, расхаживал по ковру, Эссельте, Кириан и Ахмет застыли у окон, точно гипнотизируя взглядами укрытый ночью город, Сенька, заложив руки за спину, осматривала фамильные портреты на стенах и отстраненно гадала, старого ли это короля родственники, или уже нового. Иван, видя и понимая затруднение камергера, занялся освещением второй половины зала. Агафон же рухнул на диван рядом с Масдаем, откинулся на спинку, вытянул ноги, закрыл глаза и замер, вновь погрузившись в свой угрюмый транс.

— Ну и где это ваше его вели… — дойдя до последнего предка начала было Серафима, уже всерьез подумывавшая о захвате языка и снаряжении поисковой экспедиции за неуловимым Тисом — и тут в коридоре зазвучали шаги и послышался легкий скрип колес.

— Ну наконец-то!.. — резко повернулся и воздел очи и руки к потолку Ахмет.

Но это был всего лишь отряд лакеев с чашами, в которых плавали кусочки фруктов и лепестки роз, кувшинами и сервировочными столиками, груженными целым семейством золотых тарелок, подносов и блюд.

Прочитав на физиономии конунга недоброе, камергер дал пинка застигнутому врасплох чувству долга и успел выскользнуть в коридор как раз перед тем, как первый слуга вкатил в зал свое двухэтажное сооружение из серебра и черного дерева. Протараторив: «Я схожу, узнаю, когда его величество будет готов дать вам аудиенцию», вельможа зайцем метнулся вбок и пропал из виду.

— Сиххё его забери!.. — прорычал Кириан, театрально отшвырнул связку своих инструментов, словно в сердцах[173] и, закатывая рукава, двинулся к первому столику, источавшему умопомрачительные запахи.

С первого опытного взгляда распознав, кто среди гостей величество и высочество, а кто — не очень, старший лакей брезгливо скривился и загородил дорогу миннезингеру к оплоту шедевров дворцовой кулинарии.

— Сначала меню выбирают господа.

— Для тебя я — господин! — жарко вспыхнул обидой бард.

— Руки помой сначала, — процедил атлан, вкладывая в свои слова ровно столько вежливости, чтобы их нельзя было назвать откровенно грубыми, — господин.

— Где помыть? Умник нашелся, сын ги…гиены… — то ли заикнулся, то ли вспомнил мудреное медицинское слово Кириан, внутренние весы которого работали даже не точно, а с опережением.

Лакей усмехнулся тонко, чувствуя мгновение превосходства.

— Вот здесь, господин, — одним подбородком указал он на узорчатую чашу — но с таким видом, точно макал в нее зарвавшегося простолюдина головой.

И теперь настал момент торжества менестреля.

— В компоте?! — презрительно вскинул голову он. — За дикаря меня принимаешь?!

И, не успел ошарашенный лакей и слова сказать, как музыкант гордо ухватил с нижнего этажа столика кувшин, открыл откидывающуюся крышку, кинул на бесцветную жидкость внутри довольный взгляд и пошел к пальме мыть руки.

Проводив округлившимися глазами в последний путь два литра вина из крисанского прозрачного винограда[174], старший лакей скривился как при виде сороконожки в жюльене и тихо бросил через плечо помощникам:

— Так и быть. Запить трапезу налейте ему воду для мытья рук.

А погромче добавил, видя, что кроме менестреля их прибытие никого не заинтересовало в должной мере:

— Прошу к столу, ваши величества, ваши высочества. Кушать накрыто. Его величество Тис Первый прибудут тогда, когда прибудут, а замечательный ужин остынет и испортится.

Против такой аргументации устоять не могла даже антигаурдаковская коалиция, питавшаяся вторую половину дня, в основном, энергией нервных клеток, и судьба ужина была решена.

Тис появился в дверях, когда последние капли вина под взглядом Кириана, наполненным ужасом[175] и стыдом, были разлиты по кубкам и выпиты.

Лакеи, проворно погрузив запачканную посуду на столики, так же живо удалились и оставили монарха и двух офицеров за спинкой его кресла наедине с гостями.

— Ну наконец-то!!! — теперь с полным правом воскликнул калиф.

Агафон, единственный из отряда так и не притронувшийся к пище, приоткрыл глаз и скользнул равнодушным взором по королю и его свите.

— Ваше величество! Мы должны сообщить вам кое-что чрезвычайно важное! — сделал шаг вперед Иванушка.

— Сейчас, минутку, — кивнул Тис и обернулся на офицера справа.

Тот, поняв с полуслова, отворил двери и выглянул в коридор, точно проверяя, не подслушивает ли кто.

Результат удовлетворил его, он быстро возвратился на свое место и переглянулся с коллегой.

— Ваше величество… — недовольный прерыванием, задержавшимся появлением короля, потерей посоха, наследника, терпения и общей политической ситуацией в мире, снова начал царевич…

И не закончил.

Потому что неведомая сила подхватила его, швырнула на пол рядом с друзьями, сдавила, приковывая к телу руки и ноги, заткнула рот — ни охнуть, ни крикнуть, ни вздохнуть…

А бордовые кирасы и гвардейские мундиры на офицерах, их шлемы и даже мужественные физиономии с квадратными подбородками вдруг пошли рябью, помутнели и пропали, открывая под собой обычную, хоть и донельзя грязную и прожженную одежду, спутанные черные волосы на голове одного, одинокий клок волос на голове другого — и лица.

Виденные мельком несколько раз наяву и гораздо чаще и подробнее — в кошмарах.

— Ну, вот и всё… — косовато улыбаясь, победоносно глянул на коллегу ренегат ростом пониже.

Высокий неопределенно пожал плечами, не сводя изучающего взгляда с кучи неподвижных тел на ковре — словно легкомысленный ребенок бросил на середине игры наскучивших кукол и убежал.

— Откровенно говоря, у меня такое чувство, словно мне чего-то недодали… — выдавил он, наконец, разобравшись в охвативших душу противоречивых ощущениях. — Как-то это было… легко, что ли…

— И просто, скажи еще, — усмехнулся черноволосый, покинул свой пост за спинкой инвалидной коляски и подошел к поверженным противникам, с настороженным любопытством разглядывая каждого по очереди — будто опасных зверей, посаженных в клетку. — Нет, ты как хочешь, Земгоран, а мне с этой братией приключений хватило надолго. Я — теоретик, кабинетный ученый, и гоняться по всему Белому Свету за шайкой малолетних психов во главе с сопливым недоучкой…

— Кстати, о сопливых недоучках, — будто спохватился высокий, тоже вышагнул вперед и отыскал взглядом в куче недвижимых тел Агафона.

Глаза их встретились — точно схлестнулись две кипящие волны ненависти — и Тис торопливо привстал с коляски, брови повелительно сведены над переносицей:

— Вот только никакого шума. Вы мне обещали. Одного старика Дуба хватит надолго.

— Он не сможет шуметь, — неприятно улыбнулся королю Земгоран.

— И порчи интерьера не надо тоже, — был непреклонен монарх. — Если отсутствие всей компании еще можно будет объяснить тем, что они вылетели из окна на своем ковре… Кстати, вы так и не сказали мне, куда вы их собираетесь девать.

— Насчет ковра — хорошая идея, ваше величество. В вас пропадают самые удивительные таланты, — то ли с издевательским, то ли с искренним уважением склонил голову высокий и продолжил, размышляя вслух: — Погрузить, довезти до реки — подальше от города…

— Естественно, вниз по течению, — скрупулезно дополнил план Тис.

— Вы думаете, ваше величество, мы их топить собрались? — резко глянул на вельможного атлана черноволосый.

— А что — нет? — встревожился король. — Мне международные осложнения на первом месяце правления ни к чему!

— Нам нужен только этот гаденыш и один из Наследников — как страховка от внезапного появления пятого, — словно не слыша, настойчиво проговорил черноволосый. — Остальные смогут уйти.

— Слушай, Кречет, — повернулся к коллеге всем корпусом, сложил руки на груди, точно памятник сам себе и недовольно скривился Земгоран. — Вот только не надо изображать доброго духа во плоти, а? Сие мне нравится не больше твоего, но это как раз тот случай, когда цель оправдывает средства. Если хоть кто-нибудь из этой малопочтенной компании уцелеет…

— То через несколько дней это не будет иметь ровно никакого значения, — упрямо набычился Кречет. — Даже если с неба или из-под земли вылезет пятый. Отвезти их в горы, завалить в какой-нибудь заброшенной шахте, и пока выбираются…

— По-вашему, долгая смерть от голода и холода в кромешной тьме лучше быстрого и чистого конца? — ошеломленно подался вперед Тис, словно не веря собственным глазам, ушам, мозгам и прочим органам восприятия и осмысления. — Не знал, что вы так… безжалостны.

— Боюсь, ваше величество, у нас с вами разные представления о жалости, — снова поклонился королю черноволосый маг и как бы невзначай скользнул взглядом по своему товарищу, задумчиво прислушивающемуся к обсуждению. — Как и о ценности человеческой жизни.

По осунувшейся исцарапанной физиономии Земгорана пронесся вихрь противоречивых чувств — но даже он мог показаться лишь томным бризом по сравнению с бурей эмоций и планов, разразившейся на челе короля.

— Ну, хорошо, хорошо… В шахту так в шахту… Неприятно, когда собственный друг считает тебя живодером, — отвел глаза и сколь неохотно, столь и неожиданно согласился высокий. — Под горячую руку бы попались — так костей бы не собрали, ты меня знаешь… Да и ты бы с ними по-другому разговаривал — хотя бы утром в той деревне… отвертись, давай, попробуй… Но вот так порешить всех скопом, как мясник стадо свиней…

Земгоран умолк, кивнул с брезгливой отстраненностью на обездвиженных магией противников, словно и впрямь перед ним лежали свиные туши, поморщился болезненно и пояснил:

— Я не мясник, Кречет. Но я не люблю неожиданности там, где их быть не должно.

— Без одного Наследника неожиданностей быть не сможет, даже если за оставшиеся четыре дня они голыми руками сделают подкоп сквозь камень, — не сдаваясь, покачал головой черноволосый.

— Согласен, — выдохнул его товарищ.

— В шахту — так в шахту, — ровно кивнул, соглашаясь, король и откинулся на спинку кресла-каталки[176].

— Я рад, что по этому вопросу у нас не возникло разногласий, — хмыкнул высокий ренегат и покосился на Тиса.

Полутора месяцев знакомства с предприимчивым первым советником Дуба для него было достаточно, чтобы пожалеть, что не знает, где в городе работают букмекеры.

— Ну, что, вперед? — оглянулся на коллегу и подмигнул черноволосый ренегат. — Где тут у вашего величества открываются окна?..

Обойдя аккуратно кучу распластанных тел, Кречет подошел к огромному, в полстены, окну, отыскал взглядом защелки, склонил голову, развел руки, прошептал несколько слов…

Вырвавшиеся из кончиков пальцев маленькие молнии ударили в шпингалеты, и в следующее мгновение на подоконник красного дерева закапала, прожигая благородный материал, расплавленная латунь.

— Я бы попросил!!!.. — возмущенно приподнялся король.

Земгоран хихикнул, черноволосый маг состроил угрюмую мину, отыскивая взглядом среди пленников Агафона.

— Проклятый сопляк… Утром по губам камень попал… так, что язык прикусил… Теперь строенные аффрикаты и темное «л» не проговариваются…

Высокий ренегат подумал о том, как хорошо, что то место, по которому ему прилетело листом железа с крыши, в наложении заклинаний не участвует, и хихикнул снова.

— Разворачивай ковер, — буркнул Кречет, отворачиваясь от окна. — Весельчак нашелся… Сейчас металл остынет, я открою створки — и полетели. Время идет.

Но Земгоран не отозвался.

С любопытством вытянув шею, он рассматривал нечто за спиной товарища, и на лице его было написано удовлетворение человека, любующегося плодами славно проделанной работы.

— Ну что еще ты там увидел? — недовольно скосил глаза через плечо черноволосый… и обмер.

Там, вдалеке, в расстилавшейся под ними сонной тьме города, еще минуту назад усыпанной крошечными огоньками трактиров и фонарей, вырос беззвучно и рассыпался оранжевыми искрами столб ослепительного огня.

— Что это?.. — изумленно расширились глаза Кречета.

— Что это что?! — метнулся к окну Тис.

— Не знаю… Но похоже на фейерверк, — недоумевая, пожал плечами черноволосый. — Где-то на реке, кажется…

— Какой еще фейерверк? — брюзгливо скривился король. — Кто посмел? Такой салют стоит, наверное, как хороший особняк с деревом у входа! Даже корона десять раз подумала бы, прежде чем выпустить такую кучу денег на ветер! Кто-то бросает мне вызов таким образом, это ясно! Но кто?.. Наверняка кто-то так отметил день рождения — свой или наследника… жену и дочь, скорее всего, исключаем… столько денег на женщину потратить — идиотом надо быть… Остается вспомнить, у кого из моих разлюбезных вельмож сегодня был…

Выяснить дедуктивным методом личность копавшего под свежеиспеченного[177] короля Тису не удалось. Ночь почти перед самым дворцом озарилась слепящим мандариновым пламенем, и в разные стороны, подобно звездам фейерверка, полетели ошметки жидкого огня и раскаленные булыжники мостовой. Почти тут же по ушам и стеклам фасада ударила волна низкого рева.

Люди отшатнулись от окна, рефлекторно закрывая лица от брызнувших в комнату осколков.

— Что это?.. — нерешительно чуть отвел руку от перекошенного лица черноволосый. — Что происходит?!

Король, не задавая вопросов, кинулся грудью на подоконник, усеянный остатками драгоценных витражей, оперся о него руками, не обращая внимания на впивавшиеся ему в ладони стекла, и подался вперед, балансируя едва не на краешке.

И тут же еще один огненный сноп выметнулся из-под земли, чуть поодаль, там, где по его расчетам был Штаб гвардии. И еще — в районе биржи… И еще один, другой, третий — в квартале менял и ростовщиков… И еще, и еще, и еще…

Утробный хтонический рев почти беспрестанно наполнял теперь воздух города вместе с разлетающимися сгустками пламени, резким запахом горящего камня и паническими воплями людей и животных. Черное и оранжевое, оранжевое и черное, цвета мести и смерти щедро окрашивали синий еще несколько минут назад бархат ночи, и оранжевые блики играли черными тенями на бескровных лицах людей.

— Боги всемогущие… — не в силах больше взирать на гибель столицы, прошептал Тис, белый, как все саваны Белого Света и сполз обратно в зал, сжимая кулаки так, что застрявшие осколки вдавливались в плоть еще глубже.

Быстрые струйки крови текли из ранок, пачкая одежду и пол, острые края разрезали мясо до кости, но Тис не чувствовал боли: взгляд его, остановившийся и полубезумный, не отрывался от расцветавшего огненными фонтанами погибели Атланик-сити, а непослушные дрожащие губы шептали, словно заклинание: — Боги всемогущие… Боги… Боги и демоны… Город… Мой город… Боги… Боги… Боги…

В отличие от впавшего в прострацию короля, Кречет, хоть и бледный как сама смерть, что радостно металась сейчас по раздираемому неизвестным врагом городу, сумел заметить хладнокровие там, где его не должно было быть.

— Что происходит? — обернулся он резко на Земгорана. — Ты знаешь?

— Знаю, — не видя причин и пользы в запирательстве, кивнул тот и величаво скрестил руки на груди. — Помнишь, я тебе говорил, что заручился поддержкой горных демонов и шептал для Избавителя Мира?

— При чем тут?.. — не разжимая сведенных непонятным гневом челюстей, прорычал Кречет.

— Это — цена, — философски пожал плечами Земгоран. — Они потребовали ее — и я заплатил. Цель всё же оправдывает средства, что бы ты ни говорил. Один город — даже такой большой, как этот — ничто по сравнению со всем Белым Светом. Чтобы выиграть в главном, мы должны пожертвовать малым. Ах, да. Я забыл сказать, кажется, что мне очень жаль.

— Но линия Кипариса!.. — истерично, не владея больше ни собой, ни голосом, взвизгнул король.

— Больше не работает, ваше величество, — учтиво сообщил ренегат.

— Но город!!!..

— К утру его не будет. Но дворец останется цел — это было моим условием. Можете не беспокоиться.

— Не беспокоиться? Не беспокоиться?!

— Не беспокоиться?!?!?.. — взревел Кречет…

Агафон даже не увидел — почувствовал как, структура воздуха вокруг черноволосого изменилась, и поэтому удар невидимого кулака не застал его врасплох.

В отличие от того, в кого этот удар был нацелен.

Перекувыркнувшись в воздухе, словно бумеранг очень странной конструкции, Земгоран обрушился спиной на диван в дальнем конце зала и сполз головой вниз, ошарашенный и оглушенный.

— Не беспокоиться… — прорычал черноволосый, точно тигр перед финальным прыжком, и тут же новое заклинание покинуло вытянутые пальцы и, рассыпая лиловые искры, устремилось к противнику.

Не откатись он в последний момент направо, шансов выжить у него оставалось бы не больше, чем у многострадального дивана, взлетевшего к потолку в облаке деревянных и железных осколков и обрывков бежевой кожи.

— Не беспокоиться!!! — выплюнул, как в лицо врагу, Кречет и рванулся вперед.

То, что напарник не просто срывает на нем непонятную злость, Земгоран окончательно понял, только когда вокруг Кречета стало быстро расти и вытягиваться веретеном черное облако. Лишь поставленный наспех кособокий щит неуклюже отклонил удар, в последнюю секунду перенаправив его в стену, и горящие обломки кладки, мебели и портретов брызнули в разные стороны, щедро осыпая неподвижных пленников.

Последнее разрушение вывело из шока замершего у окна короля. Словно очнувшись от дурного сна, чтобы оказаться в реальном кошмаре, он стремительно огляделся, и так же стремительно остатки краски сошли с его лица, а глаза расширились от ужаса. Пригнувшись, он кинулся к выходу, перепрыгивая через наваленные на его пути тела, но ответная атака Земгорана превратила двери в раскаленный стальной монолит прямо под его руками. Тис хрипло взвыл, прижимая обожженные ладони к себе, рухнул на пол — самое разумное, что может сделать человек во время магической дуэли не на жизнь, а на смерть — заполз под кушетку и притаился.

Пленники лежали, не в силах шевельнуть даже пальцем, и единственным способом отгородиться от носящихся над их головами молний, сгустков огня и материализующихся стихий было закрыть глаза.

Давно уже тлел, обращаясь в синий пепел, ковер под ними. Многоцветный наборный паркет — шедевр леваррских мастеров — медленно поддавался лиловому огню, испуская терпкий дым с запахом конского пота. Осколки камней, куски штукатурки, обломки мебели и фрагменты декоративных доспехов и вооружения то и дело обрушивались на пленников, и каждый раз те радовались, что пока в дуэли двух чародеев, разошедшихся по разным концам зала, не было недолетов и рикошетов.

Агафон оказался чуть поодаль от друзей, распластавшись на краю погибающего ковра, головой к двери, ногами ко всему остальному. И если сваленные нарочно ли, случайно ли в одну кучу товарищи могли видеть или ощущать друг друга, то в поле зрения мага не попадало ничего, кроме паркета, плинтуса и небольшого кусочка выщербленной стены, и живы ли его спутники, или погибли под непрестанной бомбардировкой, ему оставалось только гадать.

Говорят, для медитации необходимо отсутствие внешних раздражителей.

Самобичеванию Агафона не мешал даже разразившийся в одной комнате с ним локальный конец света.

Скрипя стиснутыми не по выбору — по воле магии зубами, он дотошно припомнил себе всё, от нелепого — теперь видно! — решения оставить посох в башне и до идиотского доверия — кому?! — Тису!.. Далее, недолго думая, он обвинил себя во всех неудачах экспедиции, всех провалах, всех ляпах, всех злоключениях и осечках, наделил себя всеми недостатками, присущими человеческой натуре, и остановился лишь, когда не осталось больше греха на Белом Свете достаточно отвратительного, чтобы удостоиться чести быть сваленным на его затекшие, саднящие и ноющие плечи.

Поиску грехов рангом пониже погруженному в медитативное самоедство волшебнику помешало разорвавшееся рядом заклинание. Ударная волна вперемешку с искрами и кусками паркета обрушилась на его многострадальную голову, сознание, погасло, точно раздавленный светильник, но вместо того, чтобы погрузиться во тьму, окружающее неожиданно предстало в неестественном тусклом свете.

Время остановилось внезапно, мир потерял краски, словно на рисунок мелом выплеснули ведро воды, стал серым и линялым, и лишь яркие пятна магии окрашивали его теперь: алые траектории огненных заклинаний, голубые отпечатки ледяных чар, зеленые — кислоты или ядов, лиловые дыры там, куда ударили атакующие заклятья, золотистые полосы — где строилась защита, и еще, что-то большое, сине-золотое, чуть в стороне…

Призрачная красота открывшейся картины заставила мага ахнуть в изумлении… и тут же всё пропало, точно испугавшись его хриплого дыхания.

В уши снова ворвался грохот боя, вспышки заклятий резанули полуоткрытые глаза — но признаки жизни окружающего мира доносились теперь до Агафона словно с другого конца города. Потрясенный мимолетным видением, он неожиданно осознал, что это было, и поразился — не столько увиденному, сколько тому, что смог это увидеть. Попасть туда. Почувствовать это. Ведь это…

Следующая мысль снова заставила его задохнуться — но уже от сумасшедшей надежды и страха, что она окажется пустой, что он больше не сможет, не сумеет, не осилит, что случайного повторения чуда не будет…

Но он должен.

Он обязан.

Правда, раньше он никогда ничего подобного не пробовал, и даже читал об этом лишь раз и то случайно, но коль он приписал себе гордыню и самоуверенность, и даже подверг себя за них остракизму, то придется теперь оправдывать и воплощать…

И размышлять.

Удар.

Он попал в это ярко-серое место, когда волна от взрыва ударила в висок.

Ну и что?

Мало его по голове били в Атланде и раньше, не будем говорить о прочих частях тела?

Значит, кроме удара было что-то еще… еще… что помогло… подтолкнуло… протолкнуло…

Что?

Может, это было что-то, что он делал?..

Лежал.

Что думал?..

Что он только не передумал… и как… и какой… и зачем… и кто он после этого… Это даже не мысли — тупые угрызения совести, монотонные, непрекращающиеся, похожие на…

Транс!!!

Ослепительно-четкая картина сложилась из разрозненных фрагментов, и дыхание его перехватило — от отчаяния.

Если он будет думать то, что думал до этого, ему не удастся даже встать со стула, не свалившись, не то, что вернуться в серый мир!.. Должен же быть другой способ!!!..

Виденный когда-то пергаментный свиток, исписанный полувыцветшими чернилами, неожиданно встал перед его глазами. Агафон сглотнул нервно, вспоминая снова несложные указания, примеривая на себя, еще раз вдохнул, выдохнул — медленно и тихо…

Прижавшись щекой к паркету[178], он зажмурился и яростно отбросил подальше смятение и чувство вины, сцепившиеся в битве за превосходство. Потом постарался забыть о головной боли, радостно пульсирующей в такт бесившейся вокруг магии, о чем-то, что лежало у него на пояснице и медленно то ли прожигало, то ли проедало одежду, об опаленных на затылке волосах, ошпаренном локте, островке льда под коленкой… Список «Игнорировать и не вспоминать» можно было продолжать до пришествия Гаурдака, но он сумел ограничиться первыми десятью страницами.

Неглубоко, но ровно дыша пахнущим теперь чесноком и опилками воздухом, он собрал волю в кулак — хоть и бессильно теперь разжатый — и попытался войти в транс так, как предписывала инструкция.

Забыть про свое «я»… раствориться в окружающем тебя мире… больше напоминающем теперь мировую войну… не отвлекаться… кабуча… Забыть… раствориться… как кусок рафинада в чае… ненавижу чай с сахаром… не отвлекаться… кабуча… Уплыть на волнах эфира… потеряться… утонуть… закопаться в ил… и провались оно все синим пламенем, как сказал Шар… Кабуча!.. Сосредоточься, болван!.. Огромный бескрайний мир… чудесен и восхитителен… прекрасен, но удивителен… Кабуча!!!.. Восхитителен и дивен… высокое черное небо… усеянное мириадами алмазных точек… зовет… манит… затягивает… вбирает… охватывает… я — часть его… впустить его в себя… стать с ним единым целым… почувствовать его в себе… ощутить себя как частичку его… песчинку… каплю… дуновение ветра… солнечный лучик… дыхание магии… стать ими… потянуться… ощутить… увидеть — но не глазами… кожей… увидеть то, что должно тут быть… должно… должно… обязательно… оно здесь… здесь… ждет меня… я — это он… и он — это я…

И тихо, исподволь, серый мир, расцвеченный искрометными красками магии, показал свой краешек, и стал расти, расширяться, вытеснять другой, простой…

Волшебник охнул, удивляясь не столько поражающим своей насыщенностью цветам, сколько самому факту успеха…

И всё пропало.

Кабуча!!!

Идиот…

И снова он отбросил всё отвлекающее и ненужное, и снова уговорил себя слиться с миром — таким, какой есть, потому что скоро и такого не будет, так что лови момент, и снова время и жизнь внезапно остановились…

Призрачная краса неподвижного мира теперь не выбила его из колеи, и он смог плавно приподняться над своим телом и над товарищами, взлететь почти под самый потолок, неторопливо осмотреться…

И, замерев, едва не выскользнуть из транса опять.

Есть.

Сеть.

Сеть, удерживающая их, как паутина мух.

Толстые фиолетовые нити, перекрещивающиеся под самыми невероятными углами, а почти перед самым носом его распростертого тела — нечто.

Больше всего напоминающее перекореженную странной болезнью картошку.

Узел!!!

И еще…

Еще…

Еще…

Полдюжины бурых узлов, удерживающих липкую сеть цвета баклажана.

Размером с его кулак, они располагались вокруг заарканенных жертв правильным шестиугольником, и от каждого уходила тонкая серебристая, почти невидимая даже его магическому зрению нить к одному из ренегатов.

Но не успел Агафон подумать, что бы это могло означать, как сине-золотое чудо, замеченное раньше и забытое из-за сети, снова привлекло его внимание.

Он ахнул.

Масдай?..

Да, Масдай! Густое синее свечение исходило от него самого, а золотое…

Золотое — от накинутой на него сети! Но не пленяющей, а защитной, объемной и ажурной, как лесогорская шаль, и пульсирующей, словно живая!..

Волшебник облегченно выдохнул и почувствовал, что одной душевной болью стало меньше. Хоть один член их отряда в безопасности… хвала старому маготкачу за его прощальный подарок своему детищу…

Сетка, накрывавшая их, по сравнению с сетью Маарифа ибн Садыка казалась приспособлением для ловли акул, связанным полупарализованным великаном, слепым от рождения: огромные бесформенные ячейки, слабое плетение, безобразные корявые узлы-ключи, которых в сети отца Масдая не было и близко…

Интересно… всегда было… как могут долго существовать заклинания, не поддерживаемые хозяином?..

И тут его осенило.

Серебряные нити их сетки — питание заклинания! И если их рассечь, то заданный вопрос можно будет и переформулировать: как долго могут существовать заклинания, не поддерживаемые хозяином!

Осталось только понять, как можно избавиться от нитей питания. Такие тонкие, хрупкие, кажется, волос и то толще… так бы протянул руку и обор…

Перламутровая тень-рука неожиданно простерлась от его призрачной фигуры, замершей под потолком, к разглядываемой нити, ухватила ее — и моментально ощутила резкую боль, точно от прикосновения к раскаленной проволоке.

Ошарашенный волшебник охнул от неожиданности и изумления, едва снова не вылетев из транса, но удержался, балансируя на краю, рванул изо всех сил проклятую нить, и еще раз, и еще, снова, и снова, и снова…

Светильники, с таким старанием зажженные обер-камергером, погасли или были разбиты в самом начале сражения, и малый зал приемов освещали теперь только вспышки беснующейся магии да багровые отсветы городских пожаров.

Агафон сдавленно застонал, разлепил глаза, сконфуженно соображая, какой из двух миров реален, а какой — морок и сон, и тут же нечто шипящее, ярко-оранжевое промелькнуло над его головой, ударилось то ли в пол, то ли в стену, и взорвалось. Послышался тонкий вскрик, моментально заглушенный грохотом падающего камня — и всё внутри захолодело.

Эссельте?!

Сима?!

Иван?!

Кто?!?!?!..

К-кабуча!!!..

Волшебник попытался перевернуться набок — безрезультатно. Не сдаваясь, он напрягся, стиснул зубы, рванулся исступленно, будто силился сдвинуть с места груженый железом воз, а не семьдесят килограмм собственного веса…

Без толку.

Что-то мутно-зеленое прошипело у него над головой, влепилось в стену и расплескалось ядовитыми брызгами в густом облаке миазмов.

На несколько секунд все смолкло — лишь обожженные ядовитой зеленью камни тихо пощелкивали, покрываясь пузырьками — и вдруг хриплый голос прорезал непривычную тишину:

— Кречет, прекрати! Хватит на меня злиться! Ты сам знаешь, что я тут ни при чем!

— Не ври! — яростно прорычал и закашлялся второй ренегат.

— Я не вру! Я не сделал ничего, что бы не одобрил Избавитель!

— Не сваливай на Избавителя Мира свою мерзость, Земгоран! Ты все равно покойник!

— Идиот!!! Избавитель знал!!! Он это и предложил!!!

— Он… разговаривал с тобой?.. — голос Кречета прозвучал обескураженно и потрясенно.

— Да!!!

— Но… почему…

— Почему только со мной? — хотел Земгоран этого или нет, но голос его выдавал тайное чувство превосходства. — Потому что он сказал, что ты не совсем готов принять его истину! Ты не созрел духовно!

— Я?..

— Да, ты! И скажи теперь, что он ошибся!!! Чтобы ради спасения всего Белого Света отказаться пожертвовать каким-то…

Над противоположным укреплением вспыхнул синий огонь.

— Ладно, не кипятись!!!.. Я хотел сказать, отказаться пожертвовать одним… пусть даже очень хорошим городом… Без жертв не бывает побед, пойми, старик! А у нас на карте стоит весь Свет!..

— Я ненавижу весь Свет!!! Я ненавижу тебя!!! Я ненавижу Избавителя!!!

— Погоди, угомо…

Синий огонь сорвался и, отплевываясь шипящими искрами, понесся в прикусившего язык противника.

Несколько искр упало рядом, с азартным шкворчанием прожигая чешуйчатый паркет. Одна из них впилась в плечо Агафона, и он задохнулся от боли, замычал дико, слезы брызнули из глаз… Вторая шлепнулась рядом со щекой, обжигая и слепя, маг рванулся неистово, точно пытаясь взлететь…

И вдруг шнуры связывающего заклинания, оставшегося без подпитки, натянулись, подались…

Алая стрела молнии просвистела над ним, и справа, в самом конце зала, где находился один из противников, что-то оглушительно грохнуло, рассыпая искры и щебенку.

Ответ не заставил себя долго ждать: дюжина бледно-голубых шаров взвилась в воздух, на мгновение освещая зияющие дыры в стене, дымящиеся завалы и скрючившуюся на них человеческую фигуру.

Агафон так и не понял, что его насторожило — слишком ли бледный цвет шаров, неестественная ли поза посылавшего их ренегата или какое-то сверхъестественное чувство, вынесенное им ненароком из ярко-серого мира и не успевшее еще развеяться… Но вместо планировавшегося удара возмездия он спешно раскинул защитный экран над собой и неподвижной кучей тел позади, хоть часть из которых, надеялся он отчаянно, должна была быть еще живой.

Половина ледяных мячиков упала через долю секунды на вспыхнувший золотом щит, и тут же устремились ввысь струйками синеватого пара. Остальные, замедлившись в воздухе, словно смущенные потерей товарищей, неспешно направились кто в окна, кто в потолок, и там рассыпались стеклистой крошкой.

Нового удара от создателя ледяной эскадрильи не последовало, и нетерпеливый автор красной молнии, не дождавшись от врага ответа, приподнял щит и высунулся из-за своей баррикады из битого камня, мебели и лепнины.

И при скудном свете несущегося на него лилового сгустка энергии встретился взглядом со стоящим во весь рост Агафоном.

В следующее мгновение мощнейший взрыв раздробил защитные чары ренегата, разметал его укрепление, вынес угол зала, половину пола и смежные стены на обоих этажах, подбросил, смешивая в кучу все, что лежало на полу, и не забыл отшвырнуть гордо выпрямившегося чародея к противоположной баррикаде.

Когда грохот смолк, дрожь раненого здания улеглась, а пыль осела, поле боя в неровном свете догорающей стены выглядело лишенным всякой жизни. Казалось, ничто не могло уцелеть под обломками недавней роскоши после буйства взъярившейся магии.

Ничто и никто.

Кроме…

Сиплое: «Хель и преисподняя…» в призрачной звенящей тишине прозвучало неожиданно и даже пугающе. И почти сразу же зашевелились, задвигались обломки посреди зала, неохотно выпуская из-под себя людей — оглушенных, побитых, испуганных — но готовых драться до конца.

Огромный лохматый воин с топором наготове, покачиваясь при каждом повороте головы, осмотрел разгром вокруг слегка расфокусированным взглядом и грозно выдохнул:

— Где?..

— Агафон?.. — хрипло крикнул Иван, нащупал рукоять меча, повисшего криво на оборвавшемся ремне, и закашлялся, протирая рукавом запорошенные глаза. — Где… ты?.. И где… они?..

— К-кабуча… взяла… надеюсь… — простонал с места своего временного упокоения чародей, давая ответ сразу на оба вопроса, шевельнулся, пытаясь подняться, но вместо этого съехал вниз, увлекая за собой маленький камнепад.

— Масдай?.. — позвала, растерянно оглядываясь, Сенька. — Масдай, ты цел?.. Ты где?.. Что с тобой?..

— Все в порядке… только выбивать меня теперь придется месяц… не меньше… — прошуршал успокаивающе мохеровый голос откуда-то справа.

— Ну, слава тебе!.. — выдохнули с облегчением друзья, и тут же все их мысли и заботы вернулись ко второму участнику дуэли.

— Где этот урод? — прорычал отряг, взвешивая в руке топор номер двенадцать.

— Осторожней… — промычал из глубины атланских развалин оглушенный падением маг, с усилием поднялся на четвереньки и протянул вперед руку с играющим на ладони атакующим заклинанием. — Где-то здесь… прячется…

И, не дожидаясь ни подхода группы поддержки, ни появления спрятавшегося «второго», неуклюже заполз на гребень почти разметанной взрывом баррикады и заглянул в притихшую тьму у выщербленной стены. Огненный шар нетерпеливо плясал у него на кончиках пальцев и рвался в бой.

Второй не прятался. Он просто лежал на усеянном мусором полу, свернувшись калачиком в небольшой лужице чего-то темного и маслянистого, и не подавал признаков жизни.

— Скопытился, варгово отродье, — пробасил голос за спиной его премудрия, и опущенный топор глухо звякнул о камень.

— В этом деле лучше перебдеть, чем недобдеть, — резонно заметила подоспевшая Серафима, вытянула из-за голенища нож и одним прыжком перемахнула через преграду.

Небольшой обвал последовал за ней, едва не похоронив под собой ренегата.

— Постой! Что ты хочешь делать?! — камни снаружи захрустели под ногами еще одного человека, и над неровным краем укрепления показалась голова лукоморца.

— Ты ни за что не догадаешься, — угрюмо хмыкнула царевна.

— Но мы не можем добить беззащитного человека, который сдался на нашу милость! — возмутился Иван.

— Почему? — искренне удивилась Сенька.

— И когда это порождение гадюки и шакала успело нам сдаться? — подозрительно процедил за его спиной Ахмет.

Иван оглянулся: в руках калифа был покореженный меч, принадлежавший когда-то одному из комплектов парадных доспехов. Правда, сейчас это орудие рыцарского труда больше всего напоминало отпрыска штопора и клюшки, но, памятуя, что в умелых и старательных руках опасным может быть даже веер, лукоморец поторопился загородить собой подходы к неподвижному телу врага.

— Он сдался бы. Если бы был в сознании, — непреклонно сообщил он.

— Хорошо, Вань, как скажешь! Договорились! — в порыве вспыхнувшего раздражения взмахнул руками Агафон. — Ты дожидаешься, пока он приходит в сознание, и официально принимаешь у него капитуляцию! Пожалуйста! Хоть сто раз! Только скажи нам заранее, пожалуйста, в какой посудине везти домой то, что от тебя останется!

— А, может, он уже не очнется? — с негуманной, но вполне объяснимой надеждой предположила Эссельте, но, поколебавшись немного, подобрала юбки, спрыгнула вниз и наклонилась над неподвижной фигурой, нащупывая пульс.

При этом на чумазом исцарапанном личике застыло такое выражение, будто под ее руками был не человек, а шестиногий семирук.

А кто сказал, что целителем быть легко?..

— Не очнется?.. А что, это было бы очень мило с его стороны, — одобрительно кивнул за спинами товарищей Кириан. — Одним мужским поступком разрешить все наши проблемы и споры. Уважаю. Преклоняюсь. Пишу балладу.

— А я так вообще никаких проблем не вижу… — упрямо пробурчала Серафима, но нож убрала и место принцессе уступила.

Агафон походя швырнул за плечо перезревший огненный шар. Он улетел в провал, ведущий на нижний этаж — если не этажи — и лопнул там с глухим хлопком, вызывая новое дворцетрясение — хоть и почти ручное, по сравнению с последним.

— Погодите, посвечу… — пробормотал маг, и над головами их взлетел и повис желтоватый светошарик.

— Ну, как?.. — Олаф нетерпеливо вытянул шею и топор милосердия из маленькой петли на поясе. — Жив еще?

— Увы… — вздохнула принцесса.

Междометие и вздох всеми были истолкованы однозначно.

— И чего? — кисло поинтересовался менестрель.

— Плечо сильно повреждено… ключица… может, даже легкое задето… хотя, непонятно… крови на губах не вижу… — доложила после недолгого осмотра гвентянка. — Может, еще что-то… Но про внутренние болезни и травмы меня Друстан не учил пока…

— Я спрашивал, чего с ним делать будем, — ворчливо уточнил бард.

Сенька и Олаф заговорщицки переглянулись, Ахмет попытался протолкнуться вперед со своим клюшкоштопором наперевес, даже Кириан выбрал из своего арсенала лютню поувесистее…

Иванушка протестующе вскинул ладони.

— Нет! Его… надо судить!

Взгляд отряга из кровожадного стал сочувствующим.

— Когда мне в прошлом году по башке молотом прилетело в одной драчке, я тоже минут пятнадцать как дурак ходил, но это пройдет, не беспокойся, Сим.

— Я уже скоро год, как ни о чем не беспокоюсь… я спокойна… я совершенно спокойна… — мученически завела очи под лоб царевна, понимая, что это если и пройдет, то только вместе с самим Иваном.

А еще она понимала, что если бы ее супруг был другим, то у него бы не было ни единого шанса стать ее супругом.

— А давайте сбросим его связанным в реку. Или замуруем в заброшенной шахте, — мстительно прищурился и перешел от лирики к делу Кириан.

— Кстати, кто это? — кивнул на поверженного врага Олаф.

— Какая разница… — пожала плечами царевна. — Вскрытие покажет…

— Но все равно для начала его надо перевязать, — ворчливо проговорила принцесса, словно ожидая[179], что ей возразят.

Но под суровым взглядом Ивана перечить такому предложению не стала даже его неугомонная жена.

— Кстати, сбросить нас в реку предлагал его чудесным образом исцелившееся атланское величество, — вспомнил калиф не помилования ради, но справедливости для.

— А ведь ты прав… в шахте-то им вдвоем веселее будет, — признала правоту друга Серафима.

— А и вправду, где Тис? — спохватился Иванушка, и все обеспокоенно заозирались, позабыв на минуту про раненого.

— Если он был в том углу… — уважительно покачал головой отряг, разглядывая противоположный конец зала — а, вернее, его отсутствие. — Ну, ты силен, волхв…

— Накопилось… — скромно пожал плечами Агафон…

И вспомнил.

— Там! — спешно ткнул он пальцем в том направлении, откуда они пришли. — Когда лежали еще, я слышал, как там кто-то вскрикнул! Я еще подумал…

Волшебник неожиданно осекся, на всякий случай обвел взглядом друзей, пересчитывая, и когда убедился снова, что дебет с кредитом сходится, уверенно кивнул: — Он точно там!

— Давай туда все! — махнула рукой царевна, и первая поспешила выполнять свой приказ.

— А с этим что делать? — возмущенно нахмурилась Эссельте на своего пациента.

— С собой возьмем, — вздохнул отряг, сграбастал не слишком любезно все еще погруженного в беспамятство ренегата, взвалил на плечо и повернулся к калифу: — Прихвати Масдая, ладно?

Ахмет кивнул и заспешил по обломкам, устилавшим пол неровным и непредсказуемым ковром туда, где слышал голос Масдая. Агафон потушил старый светошарик и зажег новый, крупнее и ярче, чтобы света хватило и калифу в его поисках, и им — добраться до укрытия Тиса, не переломав ноги и шеи.

Его атланское величество и впрямь обнаружилось недалеко от места, где десять минут назад пленники дожидались решения своей участи.

Из-под груды битых камней и изломанного дерева, наваленной срикошетившим заклинанием у самой стены, торчала рука.

— Язви твою в кочерыжку… — пробормотала царевна, первая оказавшаяся у импровизированного кургана, и осторожно прикоснулась к запястью, нащупывая пульс.

Под ее пальцами что-то дрогнуло еле ощутимо и пропало. И снова дрогнуло — когда она уже начала всерьез подумывать, что ей почудилось.

— Надо же… и этот жив… Что такое «не везет» и как с этим бороться… — кисло пробормотала она и принялась разбирать завал.

Подоспевшие товарищи сгрузили ренегата на более-менее ровное место, препоручив заботам Эссельте, и присоединились к спасательным работам.

В темной дыре под потолком замелькали пятна светильников и послышались испуганные голоса: наверное, спасать собирались не только они, но и их. Но у разных спасательных отрядов цели и средства были разными тоже, и поэтому, не дожидаясь, пока придворные найдут способ пробиться сквозь стальную плиту или камень, антигаурдаковская коалиция принялась за дело свое.

Когда атланский монарх был извлечен на свет Божий, сочувственно покачали головами даже самые отъявленные тисоненавистники.

— Он… до утра не доживет… — проговорила Эссельте тихим шепотом, словно король, не оправдав ее прогноза, скончался уже сейчас.

— Фикус может помочь? — нахмурился Иванушка, прислушиваясь к звукам ударов за стеной: похоже, обитатели дворца вооружились кирками и ломами[180] и пытались пробиться сквозь стену.

— Нет… — покачала головой гвентянка. — Не думаю… Я удивляюсь, как он жив до сих пор…

При этих словах темные глаза короля распахнулись и уставились перед собой невидящим взглядом.

— Отходит? — боязливо пробормотал Кириан и сделал знак против злых духов.

— Как… он?.. — сиплый шепот, еле слышный за ударами в коридоре, сорвался с губ Тиса.

— Кто?

— Ренегат?

— Который?

— Го…род…

Головы гостей повернулись к дыре, зияющей на месте уличной стены.

Пожары догорали. Новых взрывов, припомнили они, не было ни видно, ни слышно с тех пор, как они освободились от заклинания. Крики изредка доносились — но далекие и редкие. Вальяжный ночной ветерок приносил в зал резкий запах дыма, горелого камня и еще чего-то, отчего желудок сворачивался, превращаясь в кусочек льда безо всяких заклятий.

— Пожаров нет, — не вдаваясь в подробности, коротко сообщил отряг.

— И города нет, — предположил самое худшее бард.

Черные глаза закрылись медленно, и из-под ресниц выкатилась и заскользила по грязной щеке слеза.

— Я… виноват… я… я… только я… — почти беззвучно шевельнулись тонкие искусанные губы, пуская пузырьки розовой пены, и лицо короля искривилось и вздрогнуло, словно в теле, спохватившись, проснулась боль.

— Мы прилетели, чтобы предупредить тебя об этом, — к изумлению своему, не находя в себе ни жалости, ни сочувствия, проговорил Иванушка.

Тис не отозвался, и царевич уже подумал было, что король потерял сознание или умер, и даже Серафима потянулась к запястью проверить пульс, но вдруг глаза его снова открылись, и тот же самый незрячий взгляд неподвижно воззрился в неведомое.

— Я… виноват…

Шепот его на этот раз был довольно громким, словно за несколько минут атлан чудесным образом набрался сил и пошел на поправку.

— Если вы будете так кричать, это немедленно отразится на вашем здоровье, — строго нахмурилась Эссельте

— Я… хочу умереть быстро…

Но прежде, чем Олаф или Сенька смогли предложить ему свою помощь, Тис снова заговорил — и на этот раз прервать его рассказ не посмел никто.

Почти месяц назад к его величеству Дубу Третьему явились два человека, и он, ко всеобщему удивлению, принял их во дворце и отвел им отдельные покои. Кто они такие, откуда и зачем пришли — не знал никто, кроме самого Дуба.

Через неделю после прибытия один из таинственных гостей навестил ночью дворцовый кабинет Тиса, где тот заработался, пытаясь свести концы с концами в финансовом отчете по одной из госзакупок для армии. При виде загадочного гостя короля Тис насторожился, но войти ему предложил.

Первым вопросом визитера был, хочет ли он, первый советник, стать правителем Атланды. Но не успел Тис начать раздумывать, были ли это козни конкурентов или провокации короля, как посетитель рассеял страхи, напомнив, при каких обстоятельствах они встречались. Оказалось, в последний раз Тис видел своего гостя много лет назад, еще мальчиком. Это был сын их дальней родственницы. Он заходил попрощаться к ним перед отбытием в Узамбар и получил от отца Тиса сумму, достаточную, чтобы заплатить за все годы учебы и жить не привольно, но безбедно во время нее.

«Иногда даже очень маленькое проявление доброты может иметь очень большие последствия», — любил говаривать дед первого советника.

И теперь, когда загадочные гости видели, что им не удастся договориться с королем, о чем бы они там ни договаривались, и что вакансия очень скоро может освободиться, друг семьи предложил ее Тису.

И тот согласился.

Подробности плана перехода власти были обсуждены в ту же ночь, а через несколько дней блестяще воплощены в жизнь. Родственник короля, жертва проклятых колдунов, мужественно бросивший им вызов, едва не поплатившийся за это собственной жизнью и лишь чудом оставшийся в живых, стал идеальной заменой почившему несладким сном Дубу.

От бастарда предприимчивые гости избавились на следующий день после нападения на его отца. Внебрачная же дочь Дуба успела сбежать со своей матерью, и Тис предложил не желающим пока уезжать из города магам убить двух зайцев одной стрелой: пожить в доме Вишни, а заодно устроить там засаду. Но даже когда тело Вишни было найдено, его сообщники продолжали там гостевать, поджидая, по их словам, прибытия старых знакомых.

Каких именно, и что ему, Тису, предписывалось сделать в случае их прибытия, ренегаты объяснили очень подробно. И гости прибыли — с шумом, спецэффектами и скандалом, привлекая к себе внимание целого города.

Чтобы не скомпрометировать короля убийством гостей во дворце или во время экскурсии, друг семьи настоял на инсценировке несчастного случая с големами.

— Но как они нашли нас в Красной Стене?! — не удержался Кириан.

Неподвижный взгляд Тиса, точно погруженного с головой в мир воспоминаний, медленно переполз на барда.

— Вы… бы…ли… там?..

— Да, — подтвердил менестрель.

— Значит… вы… знае…те… вы… уз…знали…

— Что? — насупился Ахмет.

— И…мя… — натужно прошептал король, казалось, выталкивая из раздавленных легких последний воздух. — Имя… сына… Дуба…

— Анчар?

— Д…да… Ан…чар… К…кре…чет… проз…вище… пятый… Наслед…

— Ренегат — Наследник?!

Как по команде друзья обернулись, потому что вопрос, кто из двоих ренегатов остался в живых, из академического моментально превратился в экзистенциальный… и встретились взглядом с расширенными то ли от боли, то ли от шока глазами раненого.

Рука ренегата выметнулась вперед — но, какова бы ни была его цель, реакция конунга оказалась быстрее.

Получив вдобавок к раздробленному плечу сотрясение мозга, чародей свалился на россыпь битого камня и затих.

Когда они оглянулись на короля, глаза его были закрыты, а лицо торжественно и спокойно, точно Тис, наконец-то, выполнил самое главное дело своей жизни.

Пока Эссельте лихорадочно нащупывала пульс Тиса, одновременно пытаясь разглядеть, не сломана ли челюсть у ренегата, стена под напором спасательной бригады атланов сдалась.

Рядом с цельнометаллической дверью, расплющивая единственные фамильные доспехи, чудом уцелевшие в магическом поединке, неожиданно вывалился камень кладки. В следующее мгновение в образовавшееся отверстие влетела кирка, за ней — взрыв ругани — очевидно, лишившегося своего орудия кирковладельца, затем два светошара, и только после этого — грозный рев:

— Вам будет сохранена жизнь, если вы отпустите его величество Тиса Первого!!!

— Кажется, он уже сам ушел, — скривился Олаф, скользнув враждебным взглядом по лицу короля, неподвижному и мертвенно-бледному под слоем пыли и крови. — Надеюсь, для таких, как он, у атланов найдется свой холодный Хел.

Сенька с эсхатологией аборигенов знакома не была, но кивнула согласно, считая, что именно там усопшему самое место, поднялась и вопросительно оглядела товарищей.

— Ну что? Пообщаемся с благодарным потомком, или нам тут больше делать нечего?

Случайно или нет, но обежав всех, взор ее вернулся к Ивану и остановился на нем, словно именно от его ответа зависели их дальнейшие действия.

Лукоморец принял возложенную на него ответственность, не дрогнув. Впрочем, никто не спешил перехватить у него шанс первым ответить на заданный вопрос.

— Мы должны рассказать всё Рододендрону, — сосредоточенно нахмурившись и вздохнув, проговорил он. — Один на один.

— …Эй, есть там кто живой?! — донесся до них через проделанное отверстие знакомый взволнованный голос. — Отец?..

— Кто это? Он? Кронпринц? — навострил ухо калиф.

— Бывший кронпринц, — едко уточнил менестрель.

— Ах, да. Король, — машинально кивнул Ахмет.

— И не король, — с изрядной долей удовлетворения снова поправил его Кириан. — Всего лишь сын заговорщика. Цареубийцы. Узурпатора. Клятвопреступника…

Бард помолчал несколько секунд, раздумывая, стоит ли порыться в памяти и в уголовном кодексе и отыскать еще несколько обвинений или хватит этих, пришел к последнему выводу и подытожил: — И, возможно, сообщник.

— Так погодите… что же это получается?.. — брови отряга беспорядочно зашевелились, не зная, изобразить ли им в первую очередь изумление или гнев. — Что наш рений гад — местный король?!

Когда еще одно значение откровения Тиса, потерянное ранее за другим, самым важным для них, предстало во всей своей неприглядной красе, лица товарищей вытянулись.

— Этот негодяй — король? — возмущенно воскликнул царевич, уставившись на Анчара.

— Ничего, что негодяй — был бы администратор хороший, — меланхолично проговорила Серафима.

— Сеня, это безнравственно!

— Зато гораздо лучше, чем король-негодяй и плохой администратор.

— Но ты не знакома с Рододендроном близко!

— Должно же быть хоть что-то положительное во всей этой ситуации.

— Но…

— Вань, успокойся. Будет твой Родик королем. Будет. Потому что каким бы ни был наш ренегат, никто в него всё равно не поверит, и ничего ни он, ни мы никому не докажем. Если даже захотим.

— Но… мы же все слышали, что сказал Тис! Мы свидетели! Мы должны это рассказать всем!

— Мы? — с выражением отстраненного недоумения повторила за мужем царевна. — То есть, несколько иностранцев, застуканных у остывающего трупа короля с непонятно каким претендентом на престол на руках? Да нам самим придется долго всем объяснять, кто кого и как убил! И хорошо, если нам поверят!

— Ты хочешь сказать, что они могут подумать на нас?! — поразился до глубины души царевич и воззрился на Тиса, точно призывая в свидетели.

Но Тис, готовясь свидетельствовать на Последнем Суде после Второго Эксперимента, на призыв гостя по понятной причине не среагировал.

— В смысле, ты имеешь в виду, что нашего честного слова может оказаться недостаточно? — устремился непонимающий взгляд Иванушки теперь уже на супругу.

Сенька моментально представила мутные воды большой политики, которые ее супругу всегда казались по колено, пока под его ногами не разверзался очередной омут, и затараторила, скрупулезно проговаривая только каждую вторую фразу, приходящую на ум:

— Да ты что Вань![181] Как может кто-то сомневаться в нашем слове![182] Ни одному нормальному человеку это и в голову не придет![183] Я… про наследника говорила![184] Что никто не поверит, что он — сын Дуба Второго![185]

Иванушка не совсем уловил ход отредактированной супружеской мысли, но пылко возразил:

— Сеня, если не поверят нам, то тетушка Груша сможет подтвердить, что Анчар — сын Дуба Второго!

— Правильно, Вань. Еще один надежный и авторитетный свидетель, вроде нас, — поджав губы, кивнула Серафима.

— Так вот и я об этом же! — обрадовался лукоморец.

— Вообще-то, это был сарказм, — ворчливо буркнула Сенька.

— Не понял?..

— Ва-а-ань… Ну какой идиот, кроме тебя… и меня… и всех нас… поверит в таком вопросе какой-то безродной старухе?

— Ты считаешь, что она лжет? — нахмурился Иванушка.

— Я считаю, что она говорит правду, — вздохнула царевна. — Как и Тис. Но те вельможи и законодатели, которые будут проводить слушания, будут считать совсем другое!

— Что? — не понял Иван.

— Они будут считать, при каком короле им — и их стране в первую очередь, потому что они тут все патриоты полоумные, на все головы ушибленные, с печки в детстве уроненные, повезло же Атланде… Так, о чем это я?.. Ах да. Они будут считать, при каком короле им будет лучше жить: при бастарде-колдуне, прошатавшемся полжизни по заграницам в сомнительной компании, угробившей их столицу, или при высокородном вельможе, человеке их круга, знакомом с экономикой, политикой и прочими дипломатическими премудростями не понаслышке, при человеке, рожденном и воспитанном управлять! И ты не поверишь! Они выберут второго!

— Но Анчар — законный наследник!

— Законы пишутся людьми! И переписываются! Очень быстро!

— Но…

— Друзья мои, а, может, мы продолжим нашу высокоученую дискуссию о тонкостях науки издания разумных законов на открытом воздухе, под бархатом звездного неба? — Ахмет опасливо глянул на ритмично посверкивавшую красным дыру в стене.

Но было поздно.

Алая вспышка осветила внутренности разгромленного зала, стена вокруг отверстия вздулась, словно парус, заставляя гостей кинуться на пол, брызнула камнями и штукатуркой… А когда грохот улегся и головы поднялись, то перед ними с мечами наголо и арбалетами на взводе стоял отряд гвардейцев, два придворных мага с шипящими на кончиках пальцев лиловыми заклятьями и Рододендрон.

Первым его порывом было броситься к неподвижному телу короля, кликнуть знахарей, магов, кричать, просить, умолять отвернувшиеся сегодня от Атланды небеса, чтобы они не отнимали у него еще и отца, и так он бы и сделал… если бы безжалостная и холодная, как топор Олафа, мысль не сковала его движения и эмоции.

— За что… вы?.. — глухим, предательски срывающимся голосом проговорил он, обводя поднимающихся гостей тяжелым взглядом.

И на языке его, всего в одном движении губ от катастрофических необратимых последствий застыло «Убейте их».

— Ренегаты вернулись, — даже не угадывая — чувствуя не выговоренные пока слова, быстро объяснила Серафима. — Это была засада.

Атланы вздрогнули.

— Ренегаты?! — принц побледнел, крутанулся вправо, влево, меч наготове, придворные маги вскинули руки, готовые ударить по любому подозрительному движению, гвардейцы дружно попятились к пролому[186]…

— Нет нужды опасаться вчерашнего смерча, когда небеса спокойны и солнечны, ваше высочество! Его премудрие Агафоник Великолепный, да преумножит Сулейман его силу и знания, уже поквитался с ними за всё и за всех! — несколько высокопарно, хоть и не отступая от истины, проговорил калиф. — И доказательство сему — под вашими ногами!

— Где?! — едва не отпрыгнул Рододендрон, словно ему сказали, что он остановился на змеином гнезде.

— Вон, — Олаф указал на нечто, принятое поначалу атланом за груду старого тряпья[187].

— Это… человек? Он жив? — сильно сомневаясь по обоим пунктам, нахмурился сын Тиса.

— А чего ему станется… гаду реньему…

— Так значит… они вернулись… Проклятье… отец… — метнув испепеляющий взгляд на недвижимого ренегата, Рододендрон опустился на колени перед телом короля, нерешительно дотронулся кончиками пальцев до покрытой грязью щеки, и тут же отдернул их, словно обжегся. — Он… холодный?..

Принц поднял голову, и взгляд его — растерянный и жалкий, точно у больного, потерявшегося щенка, метнулся по лицам понурых гостей и придворных и снова вернулся к Тису.

— Отец… Боги всемилостивые… отец… отец… отец…

Казалось, только присутствие иноземцев не дает ему забыть, кто теперь в Атланде король, и каким должен он быть в такие времена, как эти. Броситься на остывающий труп, дать волю разрывающим сердце эмоциям, кричать от боли, рычать, угрожать, проклинать и безнадежно чувствовать, что разверзающаяся в душе ледяная бездна не сможет быть когда-либо заполнена, даже если все ренегаты Белого Света будут низвергнуты в нее живыми…

Но гости были здесь.

Гвардейцы были здесь.

И он был здесь.

Он.

Как будто по мановению волшебной палочки все чувства, бушевавшие в его груди, моментально выкристаллизовались в одно. И вместо растерянного, балансирующего на грани слез юноши на людей, безмолвно взиравших на семейную трагедию, глянул мужчина.

— Верес, Шиповник, — блестящие уже не от слез — от медленно разгорающейся ярости глаза впились в придворных волшебников, и те с готовностью подались вперед в ожидании приказаний.

С ними говорил король.

— Заберите его, — пылающий ненавистью взгляд ожег ренегата с такой силой, что тот тревожно застонал в беспамятстве. — Держите под каким угодно заклинанием, наложите какие угодно чары, но чтобы, когда на площади его будут четвертовать и колесовать, он был жив. И жил, пока последняя капля крови не вытечет из его поганых вен. И еще неделю после этого.

Королевские маги двинулись выполнять распоряжение, но неожиданно на пути их встали иноземцы.

— Он наш, — коротко вымолвил, как отрубил, отряг.

Ахмет, не дожидаясь развития событий, принялся раскатывать Масдая, давая понять, что спорить они с кем бы то ни было не собираются.

На развернутом ковре менестрель со своим музыкальным арсеналом был первым.

Пристроив свой походный оркестр в серединке, он сошел на усеянный битым камнем пол дворца и почтительно дотронулся до плеча Эссельте.

— Ваше высочество, мы улетаем. Атмосфера накаляется. Нам тут не климат.

— Анчар, Кириан, — коротко напомнила принцесса.

— Была бы моя воля, оставил бы этого подлеца в объятьях Родика. Большего он не заслужил, — раздраженно пробормотал бард.

— Кто? — обернулся калиф.

— Ни тот, ни другой, — вздохнул, сознавая всю нелепость своих мечтаний, Кириан и возвысил голос.

— Эй, отряг! Сюда давай этого… Чинара… — с видом заправского распорядителя погрузочных работ, махнул он рукой Олафу.

Конунг хмыкнул и шагнул к ренегату.

— Вы меня не поняли? — с лихорадочным румянцем на бескровных щеках, готовый спорить и драться, принц вскочил на ноги, вклинился между Вересом и Шиповником и положил руку на рукоять меча. — Этот подонок покинет дворец только отправившись на тот свет!

Голос его срывался и дрожал — но не от страха, а от еле сдерживаемого гнева.

Гвардия, подгоняемая не столько командиром, сколько совестью, выступила из коридора и нерешительно заняла позицию в глубоком арьергарде. Три десятка арбалетных болтов дружно уставились в предполагаемого противника и спины своего командования.

— Эта… тварь… — Рододендрон выговорил последнее слово с таким видом, будто выплевывал залетевшую ему в рот муху, — государственный преступник. Цареубийца. Дважды. И ничто не спасет его от расплаты за свои деяния. Ничто. И никто. Ваши величества. Ваши высочества. В том числе.

— Примите мои соболезнования, ваше высочество. Мы понимаем и разделяем ваше горе, — сочувствуя не Тису, но его сыну, мягко склонил голову Иван. — Но этот человек улетает с нами.

— А я сказал нет! — прорычал принц.

— У нас свобода слова, каждый может говорить, что хочет, запретить мы не в силах, да и не хотим, да и незачем, пусть говорят, как говорится, пока не наговорятся, разговор не приговор, уговор не договор, говорят, в Солане кур доят… — пробормотал Кириан и ткнул локтем в бок Олафа. — Подмогни, я его подниму.

Олаф фыркнул, словно менестрель только что брякнул что-то невероятно смешное, отодвинул Шиповника плечом и сграбастал Анчара подмышку как мешок.

Опешивший от такого нахальства Рододендрон вцепился в локоть отряга, что было сил, но тот раздраженно дернул рукой — и атлан отлетел в сторону, роняя одного из своих волшебников и теряя среди обломков меч.

— Остановите их! — яростно выкрикнул принц, вскакивая на ноги. — Убейте, если надо! Всех!!! Все!!!..

Лиловое заклятье, перележавшее в ладони Вереса и ставшее непредсказуемым, вспыхнуло мутным светом и рванулось к цели. Налетев на щит Агафона, оно рассыпалось по всему залу бешеным фейерверком, обжигая без разбора атланов и гостей. Перепуганный отряд гвардейцев нажал на спусковые крючки, и к искристой метели, бестолково носившейся вокруг, добавилось перекрученное железо арбалетных болтов. Лежащий волшебник ударил в золотистый щит соперника пробивающим заклинанием, наспех преобразованным из защитного, зал на секунду озарился ослепительной вспышкой…

Острые, как бритвы, осколки заносились в воздухе будто стрижи, заставляя броситься на пол и искать убежище под обломками уже обе стороны.

В ближайшие десять минут все три мага нашли гораздо более полезное применение своим способностям, нежели испепеление друг друга: сбивать поштучно верткие пластины, то пикирующие на залегших людей, то взмывающие свечкой к потолку, дело нелегкое.

Когда последний осколок под восторженное улюлюканье испарился в облаке черно-сине-красного дыма, волшебники перевели дух, ухмыляясь друг другу почти как добрые знакомые, но тут же спохватились и насупились воинственно, готовые к обороне и нападению…

Но только если возникнет необходимость.

— Ваше величество?.. — позвал Верес, неуклюже поднимаясь и в поисках указаний отыскивая взглядом Рододендрона.

— Не отпускать их, я сказал!!! — тут как тут, вынырнул из-под разбитого дивана принц.

Шиповник, виновато пожав плечами в сторону Агафона, приподнялся на колено и приготовился к бою. Залегшая гвардия зашевелилась, снова взводя арбалеты.

Агафон закрыл спиной Олафа с ренегатом, отряг вытащил из-за пояса свободной рукой топор, Иван потянул меч из ножен, Ахмет ухватился за свое умопомрачительное оружие…

Невозмутимой — по крайней мере, с виду — оставалась одна Серафима.

— Не отпускать… Убить всех… Кель кошмар… Какие слова… — скрестив руки на груди, меланхолично покачала она головой, приподняла брови точно в крайней степени недоверия — и вдруг взгляд ее стал жестким и хищным, а голос зазвенел, словно сталь. — И твое кровожадное высочество даже не хочет поинтересоваться, зачем нам нужен ренегат? Совсем-совсем не хочет?

И всё замерло.

Рододендрон, всей своей натурой наследственного интригана чуя какой-то подвох, но не понимая, какой, настороженно прищурился и замер.

— Да, хочу, — так же медленно, словно ступая по тонкому льду, проговорил он. — Объясните.

— Прикажи своим людям выйти в коридор, — посоветовала царевна.

— За дурака меня принимаете? — недобро усмехнулся атлан.

— Ваше высочество! — торопливо вклинился в разговор Иванушка, предваряя такой предсказуемый ответ супруги. — Пожалуйста! Прикажите им уйти!

— Или вы рассказываете, зачем он вам нужен, или эта мразь остается здесь — а с ним все те, кто попытается этому помешать! — ощерился принц. — И, кстати, не думайте, что даже если вы наплетете сейчас какую-нибудь чушь, я позволю его увезти! Будьте наготове!

Последние его слова относились к притихшей группе поддержки, и та, заслышав приказ, снова воинственно встрепенулась, заблестела заклинаниями и защелкала предохранителями.

— Ну, я слушаю, — тонко усмехнувшись, приподнял он бровь. — Расскажите мне свою любимую сказочку про Гаурдака, конец Света, Наследников… Нас… Наслед… ни… ко… в…

Сложнейшая вычислительная машина, именуемая мозгом придворного интригана, интуитивно сложила два плюс два и зависла, испугавшись полученного результата.

— Наследник. Да, — кивнула Сенька, краем глаза успевая заметить, как недоуменно запереглядывались гвардейцы и ошеломленно — маги, сведущие в преданиях и традициях королевского двора Дубов немного больше военных. — Умничка принц. Всё правильно угадал. И теперь, как хороший мальчик, ты дашь нам спокойно улететь и заняться своими делами. А если мы вернемся… Вернее, когда мы вернемся… потому что другой вариант нам всем лучше не рассматривать во избежание тяжких нервных расстройств… Ну, так вот. Когда мы вернемся, ты уже будешь знать, что тебе делать. Или, по крайней мере, сможешь рассуждать разумно и адекватно. Вот тогда мы и поговорим. А пока давай условимся. Кто сейчас отдаст команду именем короля? Ты или мы?

— Вам… никто не поверит… — нарочно или от волнения, но голос Рододендрона упал до шепота.

— Но сомнения будут заронены, — так же шепотом возразила Серафима. — Слухи пойдут по городу. Затем по стране. Да, кто-то нам не поверит. Но найдутся и более доверчивые. Или те, кому династия Тиса успела встать поперек горла. Есть такие семьи в Атланде? Достаточно ли они влиятельные, как ты считаешь?

Мнение принца читалось на его побагровевшем и исказившемся лице.

Сенька удовлетворенно кивнула.

— Вот поэтому всё хорошенько обдумай до нашего возвращения. А пока — всего наилучшего. А чтобы эти четыре дня тебе было еще о чем подумать, твое скороспелое высочество на грани величия, я скажу тебе, что Дуба Третьего и Дуба Первого убили с ведома и одобрения твоего отца. И Атланик-сити погиб потому, что один из его сообщников — нет, не этот, другой — разрушил линию Кипариса и впустил шептал и горных демонов. И что если бы не наш маг, то мы бы все уже отправились по стопам Дубов и вашего несчастного города. Но это, подозреваю, будет тебя волновать меньше всего.

— Это… ложь… — тускло выдавил принц.

Но по глазам его было видно, что убедить он сейчас пытался исключительно сам себя.

Аккуратно вынырнув из дыры в стене, Масдай неспешно поплыл над дымящейся столицей в сторону гор. Погруженный во тьму дворец быстро и без остатка растворился в ночи, словно его и не было.

Забыв на какое-то время даже про ренегата, антигаурдаковская коалиция рассыпалась по краям ковра и вперилась в густой, как смола в асфальтовом озере, и такой же тяжелый и непроницаемый, мрак.

Тонкому ломтику луны, робко выглядывающему из просвета между мохнатыми тучами, рассеять его в одиночку было не под силу. Огни уличных фонарей погасли или были потушены взрывами, не горел и свет в окнах[188]. Кое-где пожары подсвечивали брюхо ночи мутными оранжевыми пятнами, но темень вокруг делалась от этого только гуще и страшнее. Люди с факелами, словно растревоженные светляки, изредка пробегали по улицам или карабкались через завалы, но ни шума схваток, ни взрывов не было слышно нигде. Только плач и проклятия.

Это одновременно обнадеживало и пугало.

— Найти бы сейчас Конро… — вздохнул Иванушка и покрутил головой, точно и впрямь рассчитывал увидеть бредущего меж руин демона с факелом в руках.

— Или хотя бы Вяза… — продолжил Олаф.

— Если он жив… — меланхолично закончил калиф.

Пассажира Масдая невесело примолкли.

Затишье в городе могло означать лишь одно: горные жители, насытившись разрушениями и убийствами и натешившись местью, ушли.

О том, что они могли покинуть город, не найдя больше ни одного целого здания, чтобы уничтожить, и ни одного человека, чтобы растоптать, думать не хотелось.

— Надеюсь, демоны и шепталы убрались домой, а не в поисках новых жертв, — угрюмо озвучила общие опасения царевна.

— Значит, Конро не успел! Или не сумел их уговорить! — прочитав между строк невысказанные мысли, лукоморец яро выступил на защиту старого знакомого. — Он не виноват! И не мог нам лгать! Он не стал бы! Он не такой!..

— Да никто твоего Конро и не обвиняет… пока… — кисло пробормотал Кириан. — Только я бы на его месте, если бы не мог отвечать за результат, в спасители человечества не полез бы. И последний посох из рук занятых таким спасением людей не вырывал.

— Вернемся туда? — с сумасшедшей надеждой встрепенулся волшебник.

— А если Конро уговорил своих соплеменников? И они ушли в горы? — возразила принцесса.

— Тогда не вернемся, — раздраженно буркнул он, насупился и, потеряв интерес к происходящему внизу — вернее, к тому, что они все равно не могли разглядеть — отполз на середину.

Пристроившись рядом с кучей багажа, волшебник поджал ноги по-тамамски, засунул руки в рукава и нахохлился. Конфузливо и безуспешно пытался он себя убедить, что вовсе ему не хотелось, чтобы Конро оказался вруном, и чтобы орды подземной братии двинулись на очередной человеческий город, снимая, таким образом, с него все обязательства.

А еще в глубине мятущейся и страдающей души он был отчаянно рад, что люди вообще и Иван в частности не могут читать чужие мысли: такого разочарования в своем светлом образе не перенес бы даже его премудрие…

Иванушка тем временем молча подобрался к нему и сел рядом. Всем своим полускрытым тьмой видом он излучал ободрение и сочувствие и показывал, что что бы его друг ни подумал про себя или других, он все равно остается его другом, а минутные слабости — кому они чужды?..

Агафон всё понял и пристыженно закусил губу.

И кому после этого еще нужно чтение мыслей?..

— Я верю, что Конро смог уговорить своих, и они ушли к себе домой, — тихо, но твердо проговорил лукоморец. — И ты пожертвовал посохом не напрасно.

— Естественно… чего бы тебе так не говорить… это ж был не твой посох… — дивясь, какие злые духи противоречия и вредности дергают его за язык, неприязненно пробурчал чародей.

Иван растерялся.

— Но… если бы, предположим, я был должен отдать мой меч на благо чего-нибудь хорошего… я бы сделал это не задумываясь! И не жалел бы!

— Это потому, что какой-то дурацкий кусок железа — далеко не то же самое, что артефакт древней магии! — огрызнулся Агафон. — Магия входит в твою плоть и кровь! Она становится частью тебя! И отдать посох для настоящего мага — все равно, что для вас оторвать и оставить непонятно кому свою руку или ногу!

Чародей осекся, посомневался несколько секунд, пришел к выводу, что такому человеку как Иван даже оставить свою голову на правое дело — раз плюнуть и забыть, и угрюмо внес поправку:

— Ну или не ногу… Сердце, предположим. Или душу. Представляешь? Тело ходит, спит, цветочки нюхает, пирожки жрет, по заграницам разъезжает… а внутри пусто, как в гнилой колоде.

Иванушка задумался.

— Но ты же не магии лишился? А всего лишь… прости, если тебя это задевает, я не хотел… но… Это ведь была всего лишь палка! Хоть и очень сильная, полезная и интересная, я согласен!..

— Палка!!!.. — гневно фыркнул волшебник, и даже в полумраке было видно, как глаза его яростно сверкнули. — Что б ты понимал!.. Палка… Сам ты — дубина… стоеросовая, причем… Воистину, вашему брату никогда не уразуметь… что такое… когда… никогда… а-а!..

Агафон бессильно взмахнул рукой, словно отгоняя мысль о том, что кто-то не одаренный магией мог понять, какие огни горячего Хела заново вспыхнули сейчас у него в душе, и отвернулся.

— Извини… — растерянно пожал плечами Иван. — Я не знал, что для вас… волшебников… это так болезненно…

— Да что вы вообще о нас знаете… — сумрачно выдавил чародей и снова погрузился в себя как в тихий омут.

Рассвет подкрался незаметно.

Сначала тьма, словно застиранная рубаха, стала исподволь сереть, обнажая еле заметные раньше предметы и лица, открывая землю и смутно очерчивая горы на горизонте. И вдруг как-то внезапно и сразу оказалось, что на улице уже скорее светло, чем темно, и что солнце, пусть пока еще и не видимое, освещает край неба так, словно решило сразу устроить день, минуя замшелые предрассудки вроде утра.

— Ну вот и до рассвета дожили! — загробным голосом провозгласил Кириан, перебирая струны арфы.

— А ты сомневался? — хмыкнул отряг.

— Да нет… — пожал плечами бард. — Просто не надеялся. Уже. Иногда.

— Ничего, скальд! — ободряюще хлопнул его по спине Олаф. — Дадут боги Старкада — и до следующего утра доживем, а там и до второго, и до третьего, и даже до четвертого, а там уж и счет им потеряем, этим утрам!

— Завидую я твоему щенячьему оптимизму, — выдавил Агафон, неохотно оторвавшись от созерцания глубин своей рефлексирующей души.

— Вот увидишь, волхв, всё будет хорошо! — убежденно кивнул конунг, достал из кармана точильный брусок и потянулся за топором[189].

И настороженно замер.

— Глядите… пятый-то наш, вроде… того…

— Умер?! — подпрыгнула и схватилась за сердце Серафима.

— Наоборот, — ухмыльнулся рыжий воин, ловко вернул брусок на место, вытянул любимый топор… и встретился взглядом с Анчаром.

— С добрым утром, гад рений, — обнажив зубы в приветственной улыбке[190], проговорил отряг. — Не волнуйся. Ты среди своих. Но предупреждаю сразу: начнешь колдовать — получишь.

Чем и что он получит, у ренегата сомнений не возникло: топор номер двенадцать завис перед его носом весьма и весьма красноречиво.

— Олаф! Начинать разговор с будущим союзником с угроз неприлично! — Иванушка торопливо отвел оружие конунга на расстояние, безопасное для телесного и душевного здоровья атлана.

— Я, конечно, мог бы и сразу кулаком ему в глаз… для приличия исключительно… но ты же еще больше ругаться бы стал, — обиженно буркнул Олаф и топор опустил — но не убрал.

— И не с угроз, а с разъяснения обстановки! — выступила в поддержку друга Серафима. — Сотрудничество должно начинаться с понимания и доверия! И теперь, когда сын Дуба Второго понимает, что церемониться, в случчего, мы с ним не будем, и доверяет нам в этом вопросе, разговор будет проще и приятней!

При упоминании имени покойного короля лицо Анчара исказилось[191], отражая растерянность, изумление и отчаяние, словно постыдные воспоминания вспыхнули непрошенными в памяти, но быстро приобрело бесстрастное выражение.

— Тис… ошибался… — глухо выдавил он, тут же сморщился от боли, и рука его непроизвольно потянулась к распухшей половине лица.

Там, где приложился огромный кулак отряга, сейчас красовался желвак такого же размера, украшенный обширным черно-фиолетовым кровоподтеком.

— Он не мог ошибаться, — мотнул головой Агафон. — Служанка твоей матери подтвердила, что ты — сын старого короля. А значит, пятый Наследник. Хочется тебе этого или нет.

— Отец… офицер… — снова мучительно стараясь уложить максимум информации в минимум слов, просипел Анчар, еле-еле шевеля опухшими губами.

— Семейные тайны, милейший, в Гвенте называют «скелетами в шкафу» именно потому, что становятся известными в самый неподходящий момент, — поучительно сообщила Эссельте.

— Так что, никуда ты теперь не денешься, — подбодрил атлана конунг с присущей ему тактичностью. — Раньше своего хозяина вытаскивать собирался, а теперь с нами его обратно запихивать будешь!

— Гаурдак для них не хозяин, а Избавитель Белого Света, — дотошно напомнил Кириан.

— Да избавит премудрый Сулейман Белый Свет от таких избавителей! — экспрессивно воздел руки к небу Ахмет.

— Короче, если попытаешься колдовать или удрать, церемониться мы с тобой не станем, — сказал и свое веское слово Агафон. — Ты долетишь с нами до места и будешь участвовать в ритуале, даже если нам придется держать за руки твой труп. Поэтому резких движений совершать не советую. Я сегодня злой.

Черные глаза на скорее грязном, нежели смуглом лице сверкнули враждебно, разбитые губы презрительно скривились, Анчар отвернулся, перекатившись на здоровое плечо, и вдруг, оттолкнувшись ногами от Олафа, метнулся к краю ковра — и за него.

Сенька, оказавшаяся к ренегату ближе всех, дикой кошкой метнулась вдогонку, ухватила исчезающие за бортом Масдая ноги — и под действием инерции и разности масс незамедлительно последовала за ними.

Бросок Иванушки обеспечил антигаурдаковской коалиции в перетягивании Серафимы выигрыш: вырвать любимую супругу из его хватки было бы не по силам даже самому Гаурдаку.

Спустя полминуты царевна и атлан были затащены на ковер. Раза в три больше времени потребовалось, чтобы разжать ее сведенные пальцы.

Эссельте глянула на проплывавшие под ними скалы и пропасти и нервно поежилась: не успей они ухватить Анчара, для совершения ритуала им не осталось бы даже трупа…

Олаф перехватил ее взгляд, нахмурился и предложил, задумчиво оглядывая ссутулившегося посреди Масдая ренегата:

— Связать бы его неплохо было…

— У него раненное плечо! — тут же возразила принцесса.

— Тогда я бы мог врезать ему легонько, чтобы лежал и не дергался, — тут же заметно повеселел и выдвинул другую идею отряг.

— Это бесчеловечно! — возмутился уже лукоморец.

— То неприлично, то бесчеловечно… как девицу на выданье везем… не дышите… не пылите… в глаз не бейте… — недовольно буркнул конунг, но кулак разжал. — Вот прокараулим, сиганет вниз, или еще чего придумает, похуже…

Усмешка на бледном, покрытом горячечными пятнами румянца лице ренегата говорила, что предположения отряга были не так уж далеки от истины.

Серафима зыркнула угрюмо на пленника и нахохлилась в сторонке. Воины нахмурились. Эссельте, чтобы скрыть неуверенность и волнение, принялась рыться в багаже, разыскивая перевязочный материал. Агафон выудил из рукава шпаргалку и принялся что-то бормотать и водить руками, умудряясь не отрывать взгляда от мелкого корявого почерка на пергаменте.

— Что это ты делаешь? — поинтересовался Олаф.

— Набрасываю на него такую же сеть, как они на нас во дворце, — ответил волшебник, прикусил язык, сплюнул, выругался, одарил отряга грозным взглядом и начал всё с начала.

Минут через десять с четвертой попытки заклинание было наложено надлежащим образом[192], и чародей, вздохнув так, словно кули с мукой таскал всё утро, опустился на ковер.

— Смирительная рубашка готова! — с чувством глубокого удовлетворения проговорил волшебник, упрятывая шпаргалку обратно. — Теперь он у меня чихнуть не сможет без разрешения, не то, что самоубиться!

Словно в подтверждение его слов, ренегат странно запыхтел и вытаращил глаза.

— Будь здоров! — добродушно пожелал маг.

Но пожелание его, похоже, сбываться не торопилось. Скорее, наоборот: сопение Анчара становилось с каждой секундой все более рваным и шумным, а глаза вытаращивались так, словно их что-то выталкивало изнутри.

— Да он задыхается!!! — первой поняла принцесса, метнулась к пленнику, захлопотала, расстегивая воротник, но от качественного обездвиживающего заклинания простым распусканием шнуровки было не избавиться.

— Притворяется, гад? — неуверенно предположил Агафон, но бледность атлана, быстро переходящая в синеву, и кулачки Эссельте, обрушившиеся на его спину, убедили мага в обратном.

— Абра-кадабра-гейт! — торопливо выкрикнул он, и лишенный магической опоры Анчар повалился набок, хрипя и хватая ртом воздух, точно хотел надышаться на десять лет вперед.

— Ну ты даешь!.. — покачала головой Сенька. — «Как они на нас во дворце…» Да спаси-упаси бы они на нас так…

Агафон оскорбленно насупился.

— Как могу, так и накладываю!.. Я вам, между прочим, боевой маг, а не психотерапевт!

— Ничего, волхв. Терапевтов психов много, а ты у нас такой один, — утешая, похлопал его по плечу конунг. — Так покараулим. Руками. Без магии. Ты ее на что полезное прибереги.

— Ну, ладно… — дал себя уговорить чародей и опустился на ковер рядом с сипящим и кашляющим ренегатом. — Руками так руками.

— А связать бы я его всё же как-нибудь бы придумал… Или привязать к чему-нибудь… или к кому-нибудь… — заметил конунг.

— Кстати, про привязку! — встрепенулся волшебник. — Вроде, где-то должно быть одно чрезвычайно действенное заклинание! Олаф, стой смирно! Сейчас я нашего союзничка к тебе прикручу!

— Нет!!!

— А чего это сразу «нет»?! Ты даже не спросил… — начал возмущаться Агафон, но не закончил.

Масдай шевельнул кистями, указывая направо, и возгласил:

— Вижу ровную площадку! Привал делать будем?

— Привал?.. — задумалась принцесса.

— Привал надо бы… — помялся калиф.

— Но мы торопимся! — воскликнул Иван.

— Ничего, поспешай с промедлением… и привалом… как говорил Карто-Бито, а за ним Граненыч… Масдай, давай на свою площадку, в самый раз… — вздохнул Агафон. — Война войной, а скромные человеческие потребности…

Ковер, не говоря ни слова, устремился к высмотренному пятачку, и через несколько минут его команда рассеялась по плоской, словно срезанной, вершине горы, собирая сухую траву для костерка. Иванушка остался охранять ренегата и вытряхивать из сумок запасы продуктов.

Анчар сидел на голой земле, навалившись спиной на камень и откинув голову. Если бы не нервно сжимавшие раненое плечо пальцы, можно было подумать, что он задремал.

— Хорошо, что нас теперь восемь… — пробормотал Иван, раскладывая сухой паек[193] путешественников на салфетке. — Каравай просто делить стало…

Нож со скрипом вошел в засохший до твердости камня хлеб, дошел до середины и застрял.

— …п-почти… — уточнил Иванушка, безуспешно силясь высвободить лезвие.

— Я… не буду… — прошептал за его спиной атлан.

— Как это — не будете? — обернулся лукоморец. — Вы не переживайте, продуктов у нас много, хватит на всех и надолго! Одного хлеба еще десять караваев! И колбаса есть копченая — и вроде, она даже еще не испортилась! А с сыра корочку можно срезать — и ничего заметно не будет!

По лицу атлана пробежала гримаса то ли боли, то ли раздражения. Его здоровая рука медленно сползла на землю и уперлась ладонью в мелкие острые камни, словно это была прибрежная галька.

— Не буду… есть…

Царевич с укором покачал головой.

— В вашем состоянии регулярное питание необходимо. Вам нужны силы. Ведь не собираетесь же вы…

Пораженный необычной мыслью, Иван осекся и потерянно моргнул.

— Погодите… Или вы… вы решили… заморить себя голодом?..

Практичная Сенька сейчас бы только хмыкнула и бросила: «Не успеет за четыре дня». Супруг же ее, выбитый из колеи тем, что кто-то даже не под влиянием импульса, но в здравом уме хочет лишить себя жизни, отложил каравай, больше теперь напоминающий пронзенный в бою щит, склонился над ренегатом и заглянул ему в глаза.

— Анчар, мы все здесь уважаем ваше упорство и верность… идее… какая бы она ни была… если вы считаете ее заслуживающей уважения… хотя это и полная человеконенавистническая ерунда… — сбивчиво заговорил он, — …но не понимаем. Правда! Как можно быть верным человеку… существу… которое на здоровую… чистую… холодную… трезвую, то есть… голову… рассудок… Ведь мы все слышали, как Земгоран признался, что он разрушил защитную линию с ведома Гаурдака! Это все равно, как если бы Гаурдак своими руками стер город с лица земли! Ваш город, Анчар! Атланский! И после этого вы остаетесь верны этому монстру?! Вы же не совсем еще пропащий! Вы набросились на вашего сообщника потому, что он обрек на смерть тысячи людей… и я не знаю, кто бы на вашем месте не набросился… и как можно было вообще не разглядеть, с кем имеешь дело… это слепым идиотом надо быть… Но это еще раз доказывает, что вы — нормальный человек, а не чудовище, как ваш хозяин!

— Избавитель… никогда не позволил бы… даже ради освобождения… — морщась и вздрагивая при каждом слове от боли, словно от невероятного физического усилия, не открывая глаз, пробормотал атлан. — Земгоран… обманул… Думал… если скажет… что Избавитель поддержал… Цель… оправдывает… любимая поговорка… Когда дело касалось спасения Белого Света… не знал жалости…

— Зачем Земгорану было вам лгать?! — развел ладони в бессильном жесте увещевания царевич. — Разве он вас боялся? Да поймите вы, что дав разрешение на уничтожение Атланик-сити, Гаурдак показал свое истинное лицо! Какие бы обещания он вам ни надавал раньше, это ложь! Дела — правда!

— И почему бы вашему так называемому Избавителю было не начать спасение Белого Света с сохранения города? — подошла в обнимку с ворохом прошлогодней растительности Эссельте.

— Это Земгоран… Избавитель… не мог… — еле слышно просипел Анчар, уронил голову на грудь и замолк.

— Э-э-эй! Ты живой? — бросил свою ношу и встревоженно зашлепал его по щекам подоспевший Ахмет.

Принцесса тоже кинулась к раненому.

— Бледный… — растерянно доложила она единственный очевидный факт и осторожно дотронулась до повязки на плече. — Кровотечение, может?.. Но вроде, нет…

— Глядите!!! — испуганно вскрикнул Ахмет, и палец его указал на темную лужу под безжизненно обмякшей рукой.

— Что?..

— Кровь?!

— Откуда?..

— Сиххё тебя утащи, Айвен! — яростно воскликнула гвентянка, бросаясь к куче багажа в поисках сумки с перевязочным материалом. — Как ты мог позволить ему вскрыть вены?!

— Я?! — если бы ренегат на его глазах превратился в розового хомячка, лукоморец вряд ли изумился бы больше.

— Он… при тебе… каким-то образом… расковырял камнем всё запястье… — сквозь стиснутые зубы принялась отчитывать товарища Эссельте, лихорадочно накладывая жгут. — И ты не видел…

— Но… я не видел!.. — не заметил, что попытался обратить обвинение в оправдание расстроенный царевич.

— Магия? — нервно предположил калиф.

— Не иначе… — почти хором протянули его спутники.

— Жить-то будет? — подбежавший с топорами наперевес конунг брезгливо мотнул подбородком в сторону неподвижной фигуры.

Большим преступлением, чем трусость, в глазах отрягов было только самоубийство.

— Надеюсь, что да… — проговорила принцесса, сосредоточенно занимаясь перевязкой.

— Вторая попытка за час, — хмуро констатировал факт Масдай, тоже ничего не заметивший, пока Ахмет не закричал, и от этого еще более мрачный.

— С этим надо что-то делать, — разумно заметил Кириан.

— Может, Агафон поищет еще какое-нибудь заклинание неподвижности? Или попробует еще раз наложить то? — предложил отряг.

— Анчар нам живым нужен, — напомнила ему Серафима.

— Ну или я мог бы давать ему по репе каждый раз, когда он очухиваться будет, — предложил Олаф еще одно решение проблемы.

Все посмотрели на бледного, словно истаявшего за эти часы ренегата, потом на кулаки рыжего воина, и дружно качнули головами.

— Нет.

— Ну тогда сами придумывайте! — насупился конунг.

— За этим смрадным порождением ифрита и гадюки уследить сложнее, чем за черным скорпионом в пустыне безлунной ночью… — сколь цветисто, столь уныло вздохнул калиф. — Он же еще и чародей… И подозреваю я, что в упор смотреть станешь — и то не увидишь, что творит…

— Может, ты его сможешь уговорить? — с надеждой глянул на лукоморца Агафон.

— Именно этим я и занимался… — сконфуженно развел руками Иванушка.

— И каково тогда решение нашей неразрешимой проблемы? — нахмурился Ахмет. — Держать его день и ночь за руки?

— Прятать острые предметы? — пришло в голову принцессе.

— Заткнуть рот кляпом? — предположил бард.

— И время от времени бить… постукивать, то есть… аккуратно… но сильно… по репе! — с энтузиазмом подхватил идею отряг и тут же милосердно внес поправку: — Можно по очереди.

— Иван бил-бил — не добил, Ахмет бил-бил — не добил, Олаф бежал, рукой махнул, ренегат упал… — процитировал старую сказку на новый лад Кириан.

— А вот это — не надо! — вскинулся Масдай.

— А что тогда делать?.. — развел руками Иванушка.

— Связать?.. — пошел на второй круг калиф.

— Заткнуть рот? — припомнил чье-то предложение Агафон.

— Караулить? — пожал плечами царевич.

— Всё и сразу? — решила перестраховаться Эссельте.

— Если ничего больше не измыслим, то так и придется… — вздохнула Сенька.

Анчар пришел в сознание в самый разгар обеда.

— Вот и наш самоубивец вернулся! — приветствовала его насмешливо Серафима, не донеся до рта бутерброд. — От нас так легко не уйдешь!

— Кушать будешь? — обернулся на пленника Ахмет и тут же, не дожидаясь ответа, мотнул головой в сторону Кириана: — Эй! Помоги Наследнику поесть!

Бард могучим усилием сглотнул непрожеванный кусок, отложил хлеб с сыром — колбасы на нем отчего-то не было — и потянулся к наваленным в середине салфетки продуктам.

— Я… не буду… — разлепив спекшиеся губы, просипел ренегат и почувствовал, что перед глазами всё плывет, а голоса доносятся словно волны — то наплывая, странно увеличиваясь в громкости, то откатываясь и почти затухая.

Лицо горело. Дышать было трудно. Странно, что в июне в горах стоит такая жара…

— По-моему, у него температура поднялась, — озабоченно нахмурилась принцесса. — Надо дать ему хины. Кириан, принеси мешок!

Бард безропотно отложил компоненты несостоявшегося бутерброда, поднялся и пошел к куче багажа.

— Да побыстрее ты, черепаха сонная! — раздраженно пристукнула кулачком по коленке Эссельте.

Гвентянин прибавил шагу, торопливо выкопал из кучи сумок и кулей замшевый мешочек принцессы и так же быстро вернулся.

— Воды подай, — не поднимая головы от серебряного мерного стаканчика, буркнула принцесса, и Кириан так же молча кинулся выполнять приказ.

Когда всё было готово, Эссельте с деревянной кружкой наперевес при поддержке Олафа и Ахмета двинулась на приступ пациента.

Анчар пробовал обороняться, но по крайней мере половина содержимого кружки оказалось у него сначала во рту, обжигая немыслимой горечью, а потом и в желудке.

Гвентянка удовлетворенно кивнула и с решительностью планирующего кампанию полководца заявила:

— Покормим через полчаса, потом летим дальше.

— Но полчаса, не больше, — недовольно покачала головой Серафима.

— Не понимаю, куда ты спешишь, — пожала плечиками Эссельте. — Ведь до даты еще… сколько? Дня три? Четыре? А эта треклятая туча, которая на горизонте, уже совсем близко! Зачем спешить и напрягаться, если можно спокойно добрать точно в срок?

— А если опоздаем? — с сомнением пошевелил кистями Масдай.

— Мы в тебя верим! — улыбнулась ему принцесса. — Ты за это время до города и обратно успеешь слетать десять раз, если захочешь!

— Ну… — польщенно протянул ковер. — Конечно, успею.

— Вот видишь! Ты — чудо науки магии, стрела, без устали несущаяся по Белому Свету, луч солнца во тьме нашего путешествия! — благоговейно погладил его по мохеровой спине Ахмет, поднял глаза и сердито уставился на менестреля. — Чай заварился?

— Да… наверное… ваше величество… — склонил голову музыкант.

— Ну и отчего тогда мы до сих пор сидим без чая, о ходячее недоразумение загадочного Гвента? — мученически воздел очи горе шатт-аль-шейхец.

— Сейчас всё сделаю.

— Мало ты его школишь, о нежный цветок снежного Севера! — с укоризной покачал головой калиф, глядя на принцессу. — Ох, мало… Боюсь, что твоя доброта, сияющая подобно лунному свету на покрытых росой лепестках жасмина, только портит этого лакея.

— Он не лакей, — вздохнула она с таким выражением лица, словно лакейство было для Кириана недостижимой вершиной карьеры. — Он всего лишь обычный музыкантик, и отец навязал его мне только потому, что из придворных в тот момент никого здорового больше не оказалось. Хотя, кажется, я про это уже рассказывала.

— Да, — с достоинством кивнул Ахмет. — Но если бы я знал, что он так неразворотлив и недогадлив, то попросил бы оставить его в Шатт-аль-Шейхе и взял своего слугу.

Эссельте, словно недоумевая, отчего она именно так и не поступила, окинула задумчивым взглядом менестреля, суетливо извлекающего кружки из мешка, и пожала плечами:

— Наверное… он… напоминает мне о доме.

— Не смею в таком случае возражать, о луноликая дочь Гвента, — склонился в галантном полупоклоне калиф. — Если бы бешеный гиперпотам напоминал тебе о доме, я охотно терпел бы даже его!

В этот момент кувшин с водой, в недобрую минуту оказавшийся рядом с ногой Кириана, упал и, выплюнув пробку, разлил своё содержимое по каменистой земле и салфеткам.

— Гиперпотам не был бы таким неуклюжим и бестолковым! — оглушительным басом расхохотался отряг.

Музыкант вздрогнул, словно от пощечины, но не проронил ни слова и продолжил готовиться к чаепитию.

Аристократы, расположившиеся в вальяжных позах вокруг почти догоревшего костерка, улыбались и тихо беседовали, а миннезингер, превратившийся в лакея, молча разливал по кружкам и разносил дымящийся чай.

Агафон, всё это время не спускавший глаз с ренегата, окликнул Эссельте:

— Чаем его попоить можно?

Гвентянка по-профессорски поджала губки.

— Ну если только сладким…

— Киря, еще кружку и сахару насыпь! — приказал чародей.

Менестрель потянулся к худосочному мешочку на импровизированном столе.

— Да он пустой! Другой возьми! — раздраженно приказала Эссельте.

Музыкант порылся в сумке — в одной, в другой — и снова потянулся к почти пустому мешочку.

— Здесь еще есть кое-что, ваше высочество, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд принцессы. — А другого нет. Это… последний.

— Последний?! — капризно оттопырил нижнюю губу калиф и воззрился на принцессу. — Так отчего же эта диковина гвентянского берега не купила еще?! По его вине мы должны пить чай без сахара?!

— Кириан… — терпеливо вздохнула Эссельте.

— Я… забыл… то есть, не знал… ваше высочество…

— Не знаю, как ты еще собственную голову не забыл, — съязвила Серафима, отрываясь от кружки. — Балалайки свои так сложил…

Бард стиснул зубы так, что желваки заиграли, но снова промолчал.

— Ну хорошо. Сыпь из этого. Тогда сам будешь пить без сахара, — махнул рукой Олаф, и бард принялся яростно размешивать твердые белые кубики сахара в горячей воде.

— Сахар для памяти вреден, — ухмыльнулась Сенька.

— А пока мы допиваем, сыграй нам, — приказала Эссельте.

— Что ваше высочество и ваши величества желают услышать? — передавая кружку Агафону, спросил он.

— Ну… что-нибудь классическое, может? — пожал плечами Иванушка.

— О Гвенте? — предложила гвентянка.

— Про войну! — приказал отряг.

— И природу, — выразил желание чародей.

— Не очень длинное, — уточнила Серафима.

— И негромкое, — попросил Иван.

— Но повеселей, — посоветовал Масдай.

— И лиричное, — решила Эссельте.

— Как прикажете, ваше высочество, — отодвинув свой чай, давно остывший и так и не тронутый, менестрель извлек из кучи инструментов лютню, быстро настроил, опустился на землю, откашлялся торопливо и затянул:

— Опя-а-а-ать!!!.. — застонал отряг. — Да забудь ты эту тягомотину! Про сражения, я сказал!

Кириан снова откашлялся, неровно проиграл вступление и грянул:

— Слева нас рать, справа нас рать… — передразнила певца Сенька, издевательски наморщив нос. — Сроду таких убогих стихов не слышала… Сам сочинял? Видно… можешь не признаваться. Давай-ка что-нибудь другое хоть, что ли… пиит…

Бард вспыхнул, потупил очи, провел дрожащими пальцами по струнам и начал:

— Ки-и-иря-а-а-а!!!.. — закатив страдальчески очи под лоб, простонал Агафон. — Ну откуда ты только это старье вытряхиваешь?! Мало того, что ты им мучил нас всю дорогу, так еще и сейчас мозги заливаешь!

Музыка сначала нерешительно убавилась в громкости, потом стихла.

— Можно что-нибудь актуальное сыграть? — мрачно выдавил Иван, глядя под ноги.

— Вот-вот! На злобу дня! Ударить лютней по ренегатству и самозванству! — горячо поддержала его супруга.

— Извольте, ваши высочества, — с каменным лицом поклонился бард, вдохнул, прикрыл глаза и запел:

— Погоди, что-то я не понял, ты кому тут дифирамбы поешь? — прищурился и склонил голову набок Агафон.

— Премудрый у нас тут один, и это — вот! — Олаф гневно насупился и ткнул пальцем в сторону специалиста по волшебным наукам так яростно, что тот непроизвольно шарахнулся. — У нас в Отрягии таких сочинителей, как ты, варгам на приманки пускают!

— Вас четверых он утоптал в одну строчку, а про этого изменника написал целую песнь? — потрясенно выговорил Масдай, словно не веря ни собственным словам, ни предыдущим впечатлениям о барде, потому что реальность оказалась в миллионы раз ужаснее.

— Но я еще не закончил… там дальше есть про… — не прерывая мелодии, попытался оправдаться Кириан — но его уже никто не слушал.

— Полчаса, кажется, прошло уже, — обращая внимания на менестреля не больше, чем на муравья под ногами, деловито поднялась царевна. — Надо кормить больного и трогаться.

— Кириан! — нетерпеливо возвысила голос гвентянка. — Неси еду — что там у нас осталось! И перестань бренчать, наконец — раздражает! Мой отец тебя не для этого со мной отправил!

— И кстати, играешь ты ничуть не лучше, чем поешь, — холодно сообщил Ахмет. — А поешь лишь немногим приятнее голодного шакала в безлунную ночь.

— Да, ваше величество, — плоским безжизненным голосом подтвердил музыкант, торопливо отложил инструмент и вернулся к обязанностям кухарки.

Сумерки опустились на Красную горную страну исподволь, незаметно похищая один багровый луч заходящего солнца за другим, пока от заката, горевшего всеми красками пожара на маковом поле, не осталась лишь синеватая тьма с розовым румянцем застигнутого на месте преступления воришки.

При гаснущем свете дня Масдай случайно заметил темное пятно в отвесном склоне горы в километре от них: так путники оказались обеспечены на ночь лагерем.

Исследования «пещеры инкогнита» не заняли много времени: промытый когда- то водой коридор уходил вглубь скалы метров на десять, поднимался резко вверх и терялся во мраке. Пол пещеры, хоть и слегка покатый, для спокойного сна был пригоден[194], чем минут через двадцать, умяв в темноте холодный ужин, компания и воспользовалась.

Часовому, назначенному охранять не столько товарищей от врагов, сколько пленного ренегата от самого себя, было выдано кольцо Серафимы и наказ глядеть в оба, а в случае чего перед смертью хрипеть громко, чтобы остальные успели проснуться.

Надо ли говорить, что роль караульного выпала Кириану.

Озябший и уставший, он без аппетита сжевал кусок черного хлеба с сыром и запил половиной кружки холодной воды — больше ему не выделили, сославшись на то, что остальной своей порцией он полил камни на дневном привале. А когда все, наевшись и наговорившись, отошли ко сну, он хмуро завернулся в плащ и пристроился у стены на посту номер один — у изголовья Анчара, в глубине пещеры, поодаль от лежбища сладко посапывающих высочеств и величеств.

Ренегат не спал: лихорадка, несмотря на усилия и снадобья Эссельте, с наступлением ночи заново взялась за свою жертву. Дыхание его было тяжелым и прерывистым. Время от времени он ворочался на постели из запасных одеял и курток и сдавленно коротко стонал, если ненароком тревожил раненое плечо.

— Эй, ты… слышишь? Если чего надо, или совсем плохо будет, ты мне скажи, — склонился над Анчаром менестрель. — А то концы отдашь и не заметишь.

— Если… отдам концы… узнаешь первым…

— Думаешь, меня твои концы беспокоят или края? — тихо фыркнул бард. — Меня волнует, что если я тебя прокараулю, они меня отсюда пинком полетать отправят… без ковра.

— Хорошо… — еле слышно просипел атлан. — Недолго… ждать осталось… Кто тебя сменит… у него сдохнуть… постараюсь…

Кириан задумчиво почесал грязный, заросший мягкой щетиной подбородок.

— Не понимаю людей, которые торопятся с этого света на тот, словно там только их и ждут. Уж на что у меня с этой знатью… век бы их не знать бы… житуха-веселуха последний месяц… да и вообще, не марципаны в крем-брюле музыкантова планида, если поразмыслить… а и то я туда не спешу. А тебе чего? Из-за своего Гаурдака? Стоил бы он этого… На белом свете вообще мало что стоит того, чтобы захотеть с ним распрощаться.

— А что… стоит?.. — хрипло выдохнул ренегат.

Менестрель задумался и тихо хмыкнул:

— Ты смеяться будешь… Все думают, что вот мол, бард, ветер странствий в мозгах гуляет по извилинам, романтика дорог, певец чужой славы, одержимый рифмоплет без царя в голове… А вот я бы хотел простого человеческого счастья. Поместья на берегу моря… титул какой-нибудь… чтобы всякое убожество, графом или бароном рожденное непонятно за какие заслуги, рыло не воротило… Деревенек в собственность крепеньких… штук десять… Жену фигуристую… штук пять… — и скорее почувствовав, чем увидев неодобрение собеседника, торопливо поправился: — Шучу, шучу! Одной моей Элоизы пятерым за глаза хватит, а уж одному мне — до гробовой доски и дальше… если оно, это дальше, имеется. Ну и чтобы имя мое было знаменито не меньше любого из тех тупоголовых вояк, кого я успел прославить за свою жизнь. Слава, вроде, мелочь — а приятно… Признание, оно творческому человеку душу греет и крылья отращивает. И даже денег не надо… и титулов… и деревенек… Просто сознание, что ты в этой жизни кто-то… не тряпка рваная… утерлись тобой и выбросили… что гордость у тебя имеется… и достоинство человеческое… и засовывать их в подмышку перед каждым жлобом в короне не надо. Впрочем, что я тебе объясняю, гаду реньему, как наш великородный варвар изволят выражаться… Всё равно не понять тебе метания тонкой поэтической натуры. Есть вещи, вещим недоступные, так сказать… потому что душа человеческая — потемки… сумерки богов… никто и ничто… и не знаешь…

Шепот Кириана сошел на нет, точно слова кончились, а остались только мысли, слишком пространные или слишком интимные, чтобы быть выпушенными на волю. Ренегат тоже молчал — то ли не слушал, погрузившись в себя, то ли уснул.

Почувствовав, что спина и всё к ней прилагающее от жесткого сиденья затекло и заныло чуть не в голос, музыкант вздохнул и завозился на неровном полу пещеры в попытках отыскать положение получше. Развернувшись так и эдак несколько раз и придя к неутешительному выводу, что лучше уже было, он тяжело поднялся, давя мелкие хрусткие камушки, и едва не пропустил обращенные к нему слова.

— Бард…

— Что, умираешь? — насторожился он.

Но Анчар мотнул головой и слабо повел рукой, подзывая ближе.

— Пить? — сделал новое предположение Кириан, склоняясь над пленным, но тот снова покачал головой, разлепил с усилием обветренные губы и прошептал:

— Сядь…

— Благодарствую, насиделся, — буркнул гвентянин и двинулся было прочь.

— Сядь… — ренегат поморщился — то ли от непонятливости собеседника, то ли от боли.

Менестрель опасливо покосился на атлана, потом на спящих компаньонов — не наблюдает ли кто за его разговорами с противником — и нахмурился:

— Зачем?

— Избавитель Мира… может дать… всё…

— Вот только не надо меня учить, что такое хорошо и что такое плохо, — скривился брюзгливо музыкант. — Думаешь, я не знаю, кто он — этот твой Избавитель? Полубог-полудемон, готовящийся пожрать мир и захватить наши души… или наоборот?.. пожрать души и захватить мир?.. Короче, все равно, одна холера.

— Нет!!! — глаза атлана, полуприкрытые раньше, распахнулись и вспыхнули лихорадочным огнем. — Вы ничего о нем не знаете!!!

— И это радует, — сухо хмыкнул бард. — Про него меньше знаешь — лучше спишь. Кошмары не мучают. Хоть свисти, соловей, хоть не свисти — мозги мне своими измышлениями не запудришь. Златоуст из нас двоих тут я. Не на дурака напал!

— На иди… — начал было ренегат, но осекся, прикусил губу и сипло выдохнул: — Прости…

— Гаурдак тебя простит, — уязвленный, насупился менестрель.

— Вы… правда ничего не знаете… и не понимаете… — утомленный недавней вспышкой гнева, Анчар снова обмяк и прикрыл глаза. — Гаурдак… придет избавить мир… от несправедливости… горя… лжи… боли и болезней… непосильного труда… войн…

— Тараканов… сборщиков налогов… — закивал в издевательской поддержке Кириан.

— …от всего, что мешает человеку… радоваться жизни… и быть счастливым… — не обращая внимания на ремарку, упрямо продолжил атлан.

— И что же ему мешает, этому человеку? — усмехнулся бард.

— Невозможность получить то… что нужно… — с готовностью отозвался ренегат. — Крестьянин… трудится дни напролет… словно проклятый… и отдает бездельнику-лорду почти всё… Ремесленник… не разгибая спины… корпит над изделием… чтобы получить за него гроши от барыги-скупщика… Купец… не видя дома… водит караваны… не знает… вернется ли живым…

— Единственное решение проблемы, которое я вижу — повывести разбойников и пиратов, — хмыкнул поэт. — И лордов. И скупщиков. Которые купцы. И которые не будут тогда водить караваны. И разбойники сдохнут от голода сами. И настанет на веки вечные повальное счастье. Для купцов, которых не станет. И для ремесленников, которым некуда будет девать свои товары, и жрать им тоже будет нечего, потому что купцы не привезут в город продукты. И для крестьян, одетых в мешковину, которые станут корягами ковырять землю, потому что барыги-скупщики не привезли им инструменты и мануфактуру. Хотя если бы даже привезли, то купить у них все равно было бы не на что, потому что ты вытравил всех королей, и монету чеканить стало некому. Короче, счастья — полные штаны.

Анчар отвернулся и застонал, и стон его был подозрительно похож на некое бранное слово — но чего еще от раненого ренегата ждать.

— Так… было бы… — спустя несколько секунд голова мага снова повернулась к гвентянину, и веки дрогнули, приоткрываясь, — …если бы решать проблему… взялись люди… Но Избавитель… даст всем и всё… бесплатно… стоит только попросить… Наступит гармония… благоденствие… Правители будут мудры и добры… купцы честны… не будет войн… денег станет хватать всем… земля будет родить всегда… хоть оглоблю воткни… Расцветут науки… искусства… ремесла… потому что всё будет получаться… у всех… кто захочет хоть что-нибудь делать…. А захотят все… потому что лени и равнодушия не станет тоже… Не будет неудачников… неумех… зависти… и даже несчастной любви не останется… Если ты полюбишь — полюбят и тебя… Захочешь известности — получишь и это… Люди… будут знать тебя… и восхищаться… талантом…

— Сказки, — убежденно — но не очень — пробормотал менестрель.

— Истина… — хрипло прошептал атлан. — Это — истина… Но против нее те… кому хорошо и сейчас… или те… кто не знает правды…

— И все-таки врешь ведь ты всё, птица певчая, — сердито тряхнул головой Кириан, будто отгоняя морок. — Не бывает таких чудес. Хоть бог ты будь, хоть полтора. Да еще и забесплатно.

— Бывает… — Анчар неожиданно улыбнулся, и слабая, но искренняя эта улыбка впервые заставила музыканта подумать о нем не как о приспешнике воплощения зла на Белом Свете, но как о человеке.

— Надо… всего лишь… поклясться ему в верности… всем сердцем… всей душой…

— Душу продать! — обрадованный, что поймал ренегата на слове, ухмыльнулся поэт.

Анчар снова покривился, но на этот раз не отвернулся.

— Душа… останется при тебе… и только после смерти пойдет к нему… чтобы сделать его сильнее… чтобы мог бороться с врагами человечества… и чтобы новые поколения людей… могли быть счастливы… как мы… Неужели… за счастье потомков… ты не отдашь то… что после смерти… не нужно?.. А так… ты присоединишься к нему… с тысячами… сотнями тысяч других… людей… чтобы мир… благоденствие… не прерывались…

— Здрасьте, — миннезингер нахмурился, словно покупатель в лавке, не понимающий, где его обсчитали, но кармой чувствующий, что без этого — причем в особо крупных размерах — не обошлось. — Но это же… моя душа все-таки!.. Не Бог весть какая, конечно, я первый заявлю… Неширокая, неглубокая, не слишком светлая и мягкая… но чем богаты, как говорится… А вдруг она мне еще понадобится?!

— Куда… уходят после смерти… души… твоего народа?.. — чуть приоткрылись глаза атлана, и показалось ли музыканту или нет, но в них блеснул огонек не лихорадки — но безумия.

Кириан суеверно поежился.

— На берег Огненного моря они выходят. Навстречу им приплывает рыба Юй. Грешников она проглатывает, а в самом глубоком месте выплевывает, чтобы горели они в вечном пламени. А тех, кто прожил хорошую жизнь, уносит на своей спине в Закатные земли.

— И… что они там делают?..

— Встречаются с родными… друзьями… умершими ранее, естественно. И живут дальше… в мире, равенстве… и довольстве… говорят… — без особой уверенности произнес менестрель.

— Кто… говорит?.. — губы ренегата искривились в снисходительной усмешке. — Те… кто вернулся?..

— Архидруид Огрин говорит, а ему виднее! — рассерженно фыркнул менестрель.

— Он… там был?.. — не унимался атлан.

— Друиды бывают в местах еще и не столь отдаленных! — горделиво вскинул голову поэт.

— Может быть… — не стал спорить Анчар. — Но ты… лично ты… что предпочел бы?.. Получить сейчас всё… что жаждет твоя душа… а после смерти по-настоящему помочь тем… кто придет… после тебя… таким же людям… со своими желаниями… Или сгинуть… в каких-то Закатных землях… если они есть на самом деле…

— Это ты чего разбогохульствовался?! — не находя иных аргументов в как-то незаметно и непонятно проигрываемом споре, прошипел бард.

— Я… вижу тебя… ты не эгоист… — почувствовав брешь в стене правоверности менестреля, пленный воспрянул духом, и щеки его вспыхнули горячечным румянцем одержимого. — Ты… на своей шкуре испытал… что такое унижения… неужели тебе нравится… совсем не хочешь проучить….наставить на путь… помочь… готов отказаться от исполнения желаний… счастья… ради чего?!..

Шепот атлана, потратившего в последнем выплеске эмоций еще остававшиеся силы, вдруг прервался, и он замолк, натужно ловя потрескавшимися губами холодный ночной воздух.

Напряженное, полное невысказанных мыслей, вопросов и опасений молчание тянулось минут десять, пока Кириан, наконец, не выдавил сердитым шепотом:

— Чего ты от меня хочешь?

Ответ ренегата не заставил себя ждать:

— Помоги… мне убежать… Или убей…

Менестрель тихо хмыкнул, точно вспомнил забавный анекдот, и произнес:

— Нет необходимости.

— Но…

— Ты не сын Дуба, — предваряя новую вспышку эмоций со стороны пленника, быстро прошептал он. — И вообще не имеешь никакого отношения к этому деревянному племени.

— Но…

— Да помолчи уже ты, а? Дай хоть слово сказать! — раздраженно прицыкнул бард, и Анчар послушно умолк.

Гвентянин несколько раз вздохнул, будто собираясь с мыслями, склонился низко над раненым, едва не ложась рядышком, и зашептал тихо-тихо, так, что уже в двух шагах невозможно было услышать:

— До тебя мы нашли одну бабульку, в доме которой вы жили. Грушу. Любовницу Дуба Второго. У нее дочь Вишня. От него же. Груша служила у старого Дуба горничной. Только тогда, само собой, он еще не был старым, а парнем хоть куда… и хоть когда… и хоть где… хе-хе-хе… Но ты со своим протеже, с Тисом, недобрая ему память, открыл не нее охоту. И старуха, чтобы защитить Вишню, убедила нас, что та — дочь какого-то офицерика, а ребенок короля — у твоей матери, Рябины, ее бывшей хозяйки. Бабка хитрая оказалась… Знала, что сын Рябины, то есть, ты, давно уехал невесть куда и сгинул, вот и направила нас рыбий мех искать, так сказать… И даже не мучаясь угрызениями совести, что беда свалится с ее плеч на голову ничего не подозревающего ребенка безвестного капитана. Никто ж не мог подумать, что рений гад, наш неотвязный ангел-истребитель, и есть тот самый сын той самой Рябины…

— Но… — снова прохрипел ренегат, не зная, радоваться ему, протестовать или сомневаться.

И Кириан, не дожидаясь, пока вопрос оформится, бросился как в омут с головой в самую скользкую и опасную часть их с друзьями плана:

— Ты вообще на кого похож?

Анчар отозвался не сразу, словно размышлял, нет ли в вопросе подвоха:

— На мать… Но Тис ведь сказал…

— Вот тебе и ответ, — жарко выдохнул в щеку ренегата поэт, и почувствовал, как его самого заливает жар облегчения. — Матушка твоя, да будет земля ей пухом, умной женщине, не могла признаться, что понесла от какого-то солдафона, каких в дюжине двенадцать, и приплела короля. По секрету. Исключительно для родни. Которая, конечно же, к суверену не пошла спрашивать: «А не ваше ли уважаемое величество намедни соизволило почтить нашу родственницу своим высочайшим вниманием?» Лейтенанта… или капитана… уж не помню я этих подробностей… ей бы не простили. А короля… Ты же не первый день на Белом Свете живешь, сам понимаешь. И мужа сыскали ей быстро, и карьеру ему устроили…

— Значит, мама… — голос Анчара замер нерешительно, и Кириан, не дожидаясь, пока новые сомнения зародятся в голове пленного, облизал пересохшие от воления губы и торопливо спросил:

— А портрет Дуба Второго ты когда-нибудь видел?

Раненый, то ли экономя силы, то ли сбитый с толку загадочным ходом мысли собеседника, лишь молча кивнул.

— Вот и я видел…

Музыкант натужно сглотнул, сипло выдохнул несколько раз, едва сдерживая нервный кашель, оглянулся на спящих в отдалении спутников, будто ожидая от них каверзы, и нагнулся почти к самом уху атлана.

— Один из всех видел, заметь! Там, во дворце, где вы с приятелем так мило порезвились. Их величества жрать сели, а я должен был ждать, пока у них угощение поперек горла встанет, и только тогда моя бы очередь наступила. А до сего волшебного момента пришлось чистым искусством питаться — по залу бродил, предков королевских разглядывал, подписи читал. И Дуба Второго узрел невзначай. Узрел — и ошалел. Вишня наша, дама знойная — вылитая папик. Глаза его. Нос. Подбородок. И понял я тут, что провела нас баба Груня. За нос вокруг пальца поводила и за порог выставила. Нет, кое-кто из высочеств величественных моих заподозрил, что дело неладное, но если сын Рябины должен был найтись, верный Наследник, то к чему рисковать с сомнительной теткой? Плюнули они на эту Вишню и полетели в Красную Стену…

— То есть… — встревоженно прохрипел ренегат, — если я сыграю в ящик… они… могут вернуться за ней?..

Кириан ответил не сразу, точно предположение атлана заставило его впервые задуматься над этим вопросом.

— Получается, что да… — через несколько секунд выдохнул он. — А еще… еще одна шутка в том… шутка, которую я сыграть с ними хочу… и которая всё окупит… даже если рыба Юй проглотит меня, не дожидаясь, пока я копыта откину… и забудет вовремя выплюнуть… Шутка в том, что если ты до конца долетишь… и за руки возьмешься… то пятого-то среди них и не окажется. И вот это сюрприз им будет так сюрприз…

Анчар на минуту затих, размышляя, потом приоткрыл глаза, и уголки губ чуть заметно поползли вверх.

— А вот это… хорошая шутка…

Миннезингер скромно потупился:

— Выдающийся ум неординарен во всем.

— Избавитель Мира… тебя не забудет!.. — с горячечным пылом шепнул раненый.

— Да уж пусть сделает одолжение… — усмехнулся бард. — Одним чувством глубокого морального удовлетворения сыт не будешь.

— Значит… ты с нами?.. — тихо спросил атлан и напряженно замер в ожидании.

— Если не надо рисковать жизнью, здоровьем или чем-нибудь еще, долго терпеть лишения, носиться с мечом по неустойчивым поверхностям — то можно сказать, что скорее с вами, чем с ними, — последовал осторожный ответ.

— Тогда… поклянись… в верности… — взгляд ренегата лихорадочно впился в обрисовывавшийся на фоне звездного неба силуэт менестреля.

— Тебе? — с подозрением прищурился бард.

— Избавителю Мира… Всей душой.

— Душой?.. — Кириан расплылся в невидимой хулиганской ухмылке. — Это за правильную плату мы завсегда пожалуйста.

И он поднял голову, распрямил плечи, приложил правую руку к сердцу, прикрыл глаза…

— Гадом буду, зуб даю! — долетело до слуха Анчара торжественное обещание.

— Ты… издеваешься?!..

— Я?! — оскорбился поэт, так глубоко и искренне, как могут обижаться только действительно виноватые. — Я издеваюсь?! Да это ты уязвил меня в самое сердце! Своей глумливой насмешкой над сакральным обетом моего народа! Его слова… короткие, но емкие… как удар топором по голове… непосвященным да будет известно… означают, что скорее я превращусь в змею, тритона или жабу, утратив человеческий облик, подобный богам, даровавшим его нам…. Скорее обреку себя на жизнь под землей без солнца… откажусь от пищи и воды, лишая себя жизненной силы, надежды и будущего… и отрину члены свои как старое платье… чем нарушу хоть слово!

С последним восклицанием в дальнем углу пещеры воцарилась благоговейная тишина, и Кириан уже поздравлял себя с блестящим окончанием сверхважного задания, как вдруг запястья его коснулись горячие пальцы ренегата.

— Что?.. — начал было музыкант — и прикусил язык: еле заметное белесое свечение, пронизанное голубыми искрами, окутало их руки, словно утренняя дымка, и тут же растаяло.

Менестрель отдернул руку, словно обжегшись, и с ужасом воззрился на ренегата.

— Что ты сделал?!

— Закрепил… клятву… — почти беззвучно прошептал тот в ответ.

Встречный ветер упруго бил в лицо, взъерошивая волосы, трепля бороду и норовя сбросить в бездну если не одинокого путника, то его багаж или хотя бы шляпу, но Адалет не отвлекался. За последние недели он привык и наловчился почти автоматически совмещать дела важные, дела нужные и дела необходимые. Например, необходимым делом было сейчас управлять почти бескрайней двуспальной кроватью, несущейся по воздуху на юг со скоростью птицы.

Делом нужным — вычислить точный курс.

Ну а важным делом было совсем иное.

Адалет, не нарушая концентрации и не прекращая ни на секунду выписывать грифелем по бумаге столбики цифр, букв и символов, сунул свободную руку в полупустой мешок и долго исследовал его закоулки.

Так он и думал.

Последний.

Нет совершенства в жизни, нет, кто бы что ни говорил…

Со вздохом, полным печали и покорности судьбе, он вытянул из холщовых лабиринтов маленький кособокий пирожок, больше похожий на толстую лепешку.

Наверное, не стоило класть вчера мешок с продуктами под голову…

Не отрываясь от вычислений, он грустно сунул пирог в рот и стал еще грустнее.

Так и знал, закон последнего пирожка… С яйцом и с рисом… Причем от яйца внутри максимум четвертинка и шесть кусочков скорлупы, а от риса — одни макароны…

Нет, нет в этой жизни не только совершенства, но и простого человеческого счастья… Каналья трактирщик… Чтоб ему перевернулось да стукнуло[195]…

Задумчиво выводя по шершавой бумаге замысловатые кривые диаграмм, похожие на чертежи пирожков будущего, маг-хранитель сосредоточенно шевелил бровями и изредка поплевывал скорлупой в проплывавшие под ним ущелья.

Правая верхняя четверть…

Юг…

Запад…

Север…

Экстремумы…

Асимптоты…

Луна в Диффенбахии…

Медь и железо…

Фоновая напряженность магического континуума — корень квадратный из сорока восьми и шести… константа… дельта… Тэкс… тэкс… теперь тэкс… Или тэкс? Нет, вроде тэкс… Угу… есть… есть… учёл… добавил… снес… сократил… теперь сюда… тэкс… уводим… пересекаем… отрезаем…

Готово!!!

Адалет торжествующе откинул голову и рассмеялся довольным грудным смехом человека, вместо приплюснутого пирожка с макаронами обнаружившего в мешке горячий пышный расстегай.

Ай да я молодец!!!..

Не переставая улыбаться, он вдохнул полной грудью ветер, прищурился и обвел уставшими от мелкой писанины глазами зазубренный алый пейзаж.

И чуть не подавился.

— Кабуча габата апача дрендец!..

Древнее и ужасное заклинание, полное тайного мистического смысла и способное при верно подобранных пассах, как верили некоторые, потрясти самые основы мирозданья, а без пассов — просто стильное ругательство старых магов, было адресовано северному горизонту.

Вернее, тому, что он там заметил.

Конечно, глаза человека, не ожидающего сюрпризов, сообщили бы хозяину, что далеко-далеко, на пределе видимости, три или четыре, а может, и пять птиц поднялись над самой высокой вершиной. И успокоенный глазовладелец принялся бы гадать, дерутся ли сии достойные представители местной фауны, совершают брачные игры, разминают затекшие крылья или выглядывают добычу. Но Адалету строить нелепые предположения необходимости не было, потому что он совершенно точно знал, что это за птицы, и какую добычу они высматривали.

Вернее, выслеживали.

И еще он абсолютно достоверно знал, что стервятников, устремившихся по его следу, четверо. А при достаточно настойчивых расспросах даже поведал бы, сколько их было раньше, и куда делся недостающий.

Но расспросов — ни настойчивых, ни даже производимых исключительно из вежливости по понятным причинам никто ему не учинил, и поэтому старый маг был волен в одиночестве вспоминать самые заковыристые проклятья и лихорадочно обдумывать, как избавиться от назойливых компаньонов, пока они не избавились от него.

Естественно, если бы птицы-ренегаты подлетели поближе, то вопрос этот решился бы к его полному удовлетворению и автоматически: со времени их последнего столкновения воинственный запал волшебника еще не успел пройти. Но противники, наученные горьким опытом, приближаться не спешили. Похоже, тактика на сей раз была избрана иная: держаться в стороне, ждать, наблюдать — и заявиться в самый неподходящий[196] момент. Ибо даже маг-хранитель с тысячелетним опытом не мог одновременно готовиться к ритуалу, не говоря уже о том, чтобы проводить его — и обороняться на три фронта. Конечно, если бы с его пятеркой Наследников на место встречи прибыл бы еще и опытный шантоньский чародей… Много толку от хомяка кабинетного, само собой, ждать не придется, но хоть послужил бы в роли подсадной утки или отвлекающей мишени…

Адалет осторожно скосил глаза на север, туда, где несколько минут назад заметил преследователей — точно с такого расстояния они могли различить, смотрит он на них в упор или вполглаза — и снова нахмурился.

Горизонт был чист.

Показалось? Подвели усталые глаза и потрепанные нервишки? Или там действительно были птицы? И шестое чувство боевого мага подшутило над ним?..

Но шестое чувство, оскобленное подозрением в наличии чувства юмора, возопило дурным голосом, истово крутя пальцем у виска, и волшебник сдался.

В конце концов, то, что врага не было видно, отнюдь не значило, что его не было. И что он не снизился и не затерялся на фоне пестрой скалы, и не болтался там, не приближаясь, не удаляясь и не выпуская его из вида. И не заявится сразу, как только он, Адалет, начнет готовиться и читать молитвы всем хоть сколько-нибудь заинтересованным богам, чтобы его пятерка успела вовремя.

Кабуча… Кабуча бука мача карача кукарача чучундло!!!..

И тут сердце мага-хранителя ёкнуло, пропустило удар и заколотилось бешено, словно с процентами отрабатывая упущенное.

Он понял.

Он понял, что должен был делать.

Нужное ущелье было найдено не сразу, но уже через пару часов роскошная двуспальная кровать мягко приземлилась на неровном, усыпанном разнокалиберными камнями дне.

Адалет поднял глаза, критически озирая почти отвесные стены, крошечные уступы, поросшие редкой жесткой травой, тонкую полоску неба над головой, лазурной саблей рассекающую кирпично-красный камень пропасти, и удовлетворенно выдохнул.

То, что надо.

Отмерив от места приземления своего транспортного средства десять шагов, он очертил посохом круг шага три в диаметре, и окружность неспешно разгладилась, будто растворяя попавшиеся под нее траву и камни, налилась киноварью и влажно заблестела.

«Ишь ты… Словно кровь получилось…» — промелькнула рассеянно мысль, но искать приметы и знамения там, где их быть не могло — дело кликуш и поэтов. И, не обращая больше внимания на тревожные совпадения и ассоциации, Адалет принялся оглядывать ущелье в поисках нужного материала.

Булыжники необходимого размера обнаружились далековато, но и это было делом поправимым: посох, наставленный на облюбованный камень, отрывал его от земли, и тот отправлялся в недолгий путь и укладывался рядом с красной линией, составляя пирамиду.

Одна…

Вторая…

Третья…

Когда восемь не слишком высоких, не очень аккуратных и не совсем правильных пирамид[197] было готово, Адалет быстро их обошел, бросая на каждую по щепотке зеленого порошка. При соприкосновении с ним гранит сердито вспенивался, шипел и выстреливал к небу язычками бездымного изумрудного пламени.

Так, хорошо…

Что еще?

Маг-хранитель нервно глянул вверх, почесал в затылке, отступил шагов на несколько, придирчиво озирая получившуюся композицию, всплеснул руками, как художник, озаренный гениальной идеей, и снова принялся водить посохом, неразборчиво бормоча под нос то ли мысли вслух, то ли заклинания.

Взмах — и тончайшие золотистые нити соединили пирамиды в октагон. Еще взмах — и серебряные искры крошечными вихрями заходили по кругу. Новая фигура, выписанная кончиком посоха в воздухе — на этот раз позамысловатей предыдущих — и земля в центре круга потемнела, словно обуглилась. Повинуясь очередному движению посоха и заклятью, черное пятно медленно поползло к краям, уперлось в красную полосу и только тогда остановилось. Добавочные пассы и слова — и земля просела, словно под невообразимой тяжестью. Еще один задумчивый взгляд, длинное заклинание и пригоршня порошка — черного на этот раз — и светящиеся багровые трещины раскололи черноту, и из них ударил в небо смоляной столб зловонного дыма.

Адалет отступил еще на пару шагов — теперь уже не только для того, чтобы оглядеть плоды своих трудов — и сосредоточенно кивнул.

Вот теперь закончено.

Всё готово к приему.

Осталось только ждать.

Ждать пришлось недолго.

Невидимая сторожевая сеть загудела тихо, словно ухо к улью приложили — и через несколько минут под ноги Адалету без объявления войны и прочих экивоков ударил первый огненный шар.

Прервав речитатив на полуслове, старик шарахнулся в сторону, нелепо взмахнув руками — и вовремя: второй и третий шары размером с грейпфруты со злобным шипением вгрызлись в то место, где он только что стоял. Не оглядываясь, маг-хранитель метнулся к стене ущелья, прижался к ней спиной, присел — и четвертый шар через мгновение отметил точку, где только что находилась его голова. Не теряя времени даже на то, чтобы сказать сакраментальное «кабуча», Адалет вскинул руки, торопливо выплетая защитное заклинание — и как нельзя вовремя. Новая четверка шаров слетела как стая хищных птиц с краев расселины и врезалась в незаконченный экран, дробя его на куски, хоть и ценой собственной силы.

Но краткая пауза — это всё, что понадобилось магу-хранителю, чтобы добраться до посоха, и яростный боевой клич огласил узкий скальный коридор:

— Кабуча габата апача дрендец!!!

Замешкалась ли озадаченно четверка нападавших, потянулась ли за карандашами — конспектировать, или просто задумалась, а так ли им сильно нужно расположиться именно на занятом старым чародеем пятачке, осталось неизвестным. Но на несколько секунд над обожженным ущельем воцарилась звенящая тишина.

Впрочем, скоро прерванная слабым шипением.

Адалет настороженно вскинул глаза, готовый отражать натиск или переходить в контратаку, пробежался взглядом по краям, не нашел ничего, повторил процедуру — тщательней и медленней…

Голубоватый дымок, тихой сапой вливающийся в расселину, на фоне лазурного неба был бы незаметен, если бы, смешавшись с черным дымом из провала, не стал отсверкивать лиловыми искорками.

Чародей рыкнул любимое проклятье, вцепился в посох и быстро забормотал защитное заклинание, то и дело взмахивая свободной рукой, словно протирая невидимое стекло.

К тому времени, как оборона была выстроена, сизая дымка уже почти касалась его головы. Еще миг — и любопытство старого мага получило бы ответ на зудящий вопрос, что бы это такое могло быть…

Но тут призрачная субстанция коснулась щита.

Солнечный свет померк, стены ущелья содрогнулись, земля подскочила, подбросив волшебника как блин на сковородке, потоки камушков, камней и каменюк, вырванных со своих мест вечного[198] покоя брызнули вверх, в стороны и вниз — на голову оглушенного, распластанного на дне Адалета. И на короткий, перехватывающий дыхание момент стороннему наблюдателю[199] могло бы показаться, что единственным воспоминанием о бесшабашном маге-хранителе останется теперь лишь курган средних размеров и повышенной комфортности[200]…

Но устыдитесь, маловерные!

Если кто-то хоть на секунду предположил, что какому-то минералу, даже не имеющему промышленной и коллекционной ценности, и берущему исключительно числом, массой и нахрапом, удастся покончить с Адалетом Премудрым, что не удалось до сих пор четверке ренегатов с высшим образованием, то он ошибся.

Едва прикоснувшись к остаткам щита, зависшим буквально в нескольких сантиметрах от тела, камни останавливались, точно угодив в смолу, и новые снаряды рушились уже на их минеральные спины.

Один десяток, второй, седьмой, двадцатый…

И вдруг, когда наблюдателю, обманутому затишьем и осмелившемуся бы вернуться на поле боя, уже стало бы не просто страшно, а страшно любопытно, и он свесил бы голову через край расселины, чтобы посмотреть, что же все таки стало с последним магом-хранителем Белого Света, защитное поле Адалета прогнулось, сжалось…

И вспыхнувшие моментально ослепительным багряным светом камни с душераздирающим визгом выстрелили в разные стороны, выбивая на своем пути из стен новые порции снарядов. И те падали на взыгравшее поле и выбрасывались в Белый Свет как в копеечку, снося по дороге нехитрые постройки около черного круга и пожизненно леча от любопытства уцелевших еще зевак.

— Так, значит, это все-таки была Душегубка Фенделя… — только и смог пробормотать чародей, когда реакция прекратилась, и в ущелье снова наступила[201] тишина.

И, как в прошлый раз, была она лишь предвестницей бури…

Адалет смог продержаться против объединенных усилий ренегатов еще час.

Целый час неровные красные стены ущелья дрожали от взрывов, теряя камни и приобретая окалину. Целый час тихие еще недавно горные склоны оглашались то грохотом, то воем, то раскалывающим череп и сводящим с ума звоном. Целый час из расселины, ставшей полем боя, вырывались искры, куски льда, молнии, ураганы, струи воды и пламени…

Целый час, по истечению которого под покровом завесы тумана из пропасти поднялся и устремился на восток обугленный местами транспорт мага-хранителя.

Вслед ему рванули два огненных шара и двойной разряд ледяной молнии, но, заблудившись в белесой пелене, вылетели с противоположной стороны, не причинив вреда.

Трижды до захода солнца Адалет попробовал отбить потерянные позиции — но напрасно. Объединенная мощь ренегатов не оставляла ему ни единого шанса, хотя во второй раз, казалось, победа была так близка…

После третьей провальной попытки кровать с неподвижно лежащим на ней пассажиром — то ли обессиленным, то ли раненым — рыская и ныряя по курсу, улетела в закат, чтобы не вернуться.

Темное небо востока растворило за его спиной красные пики гор, накрывая тьмой склоны и перевалы. Сумерки наползали на поле сражения, медленно остывающее и пощелкивающее окалиной. Еще немного — и все пропало из виду, размытое сонной ночью.

Ночью, пронзенной черным столбом густого зловонного дыма, вырывающегося из оставленного ренегатам ущелья…

Отлетев на безопасное и разумное расстояние, маг-хранитель, кряхтя и ругаясь, приподнялся на локте, порылся в чудом не покинувшем хозяина мешке и выудил связку сушек.

Названию на этот раз продукт соответствовал полностью, и старик, удовлетворенно крякнув, впился зубами в хрусткий румяный бочок. Свободная рука его в это время нашаривала под подушкой флягу с соланским красненьким, приберегаемым как раз для таких случаев.

Четыре идиота могут теперь упиваться своей победой и караулить раскрашенный круг, приправленный Недельной Вонючкой Цимси, сколько угодно. А его ждали дела поважнее. Место выхода Гаурдака на поверхность отыскать еще только предстояло.

А в это время четыре идиота — разумеется, не подозревающие о том, что они таковыми являются — сидели на почтительном расстоянии от столба вонючего дыма и сверлили угрюмыми взорами отбитый с такими усилиями круг.

Тьма, еще расползавшаяся по склонам и вершинам гор, уже давно и прочно обосновалась в узкой расселине. Укрыв своим прохладным непроницаемым одеялом стены, края и дно, она с чувством выполненного долга растянулась на острых камнях как на подушках, укрылась туманом и приготовилась вздремнуть до утра.

— Стемнело… и холодно что-то стало… — рассеянно поежился рыжеволосый парень лет двадцати пяти в прожженном на спине зеленом плаще.

Огмет щелкнул пальцами, и вдобавок к скудным алым отсветам трещин над головами ренегатов вспыхнул голубой огонек.

Тьма недовольно зашевелилась, но отодвинулась.

— У тебя еще на такие фокусы сил хватает, — болезненно поморщилась единственная среди них женщина и приложила к вискам узкие ладони. — У меня в голове словно деревенская танцулька в полном разгаре.

Низ ее лица закрывал фиолетовый шарф.

— Проклятый старикашка… — невольно поднял голову мужичок, с виду «проклятому старикашке» годящийся в братья — хоть и в младшие. — Опять удрал.

— Его счастье, — хмуро буркнул рыжий. — Еще бы чуть-чуть…

— Да… — не глядя на товарищей, рассеянно проронил Огмет. — Ему всегда везло…

— Всё везение когда-нибудь кончается, — снисходительно хмыкнула женщина, отвернулась и принялась рыться в мешке, лежавшем чуть в стороне. — И сейчас повезло не ему, а нам, что мы не потеряли его из виду, что так удачно подкрались и атаковали, что теперь в нашем распоряжении имеется… имеется…

Не находя нужного определения, она оглянулась на компаньонов в поисках подсказки — но вместо нее получила новый вопрос:

— А, кстати, Изогрисса, что в нашем распоряжении теперь имеется?

Рыжий парень, встретившись глазами с растерянной ведьмой, сдвинул брови, порылся в эрудиции в поисках ответа, но, не найдя, просто мотнул головой на авангардную инсталляцию Адалета.

— Вот это имеется, Вух.

— Вот это — что, Грюндиг? — не унималась теперь и колдунья.

— Вот это… это, — только и смог ответить молодой волшебник. — Да что вы, сами не видите?

— А, в самом деле, — оторвался от своих неспокойных мыслей Огмет и обвел озадаченным взглядом товарищей. — Кто-нибудь догадывается хотя бы, что это? Или для чего оно?

— Для чего — не знаю, — осторожно высказал свое предположение Грюндиг, — но ясно одно. Это — нечто такое, за что старикан дрался с нами весь день и голову был готов сложить.

Огмет, не удовлетворенный, нахмурился и снова уперся взором в круг.

— А я вот тут думаю… — пожилой маг почесал в бороденке, увешанной нетающими сиреневыми сосульками, и машинально — в который раз за последние полчаса — попытался оторвать или отломить хотя бы одну.

— Что ты думаешь, Пополь? — нетерпеливо подался вперед молодой волшебник.

Снова придя к выводу, что сосульки готовы отделиться от него только вместе с бородой, Пополь Вух опустил руки на колени, досадливо мотнул головой, и ледышки меланхолично зазвенели как колокольчики.

— Я думаю, что если бы нас было шестеро… и если бы мы взялись за руки… — стискивая пальцы, чтобы те не тянулись к треклятым льдинкам, проговорил маг, — и встали по окружности…

— Избавитель Мира восстанет здесь?! — подскочила Изогрисса.

— Но в Багиноте Адалет говорил, что Избавитель должен появиться на каком-то Плато Смерти, — с усилием подавив радостно вспыхнувшие огоньки в глазах, проговорил Огмет. — А если это — плато, то я — розовый гиперпотам.

— Пересчитал? Понял, что ошибся в первый раз? — захваченный идеей товарища, оживился Грюндиг. — И если так, то все, что нам остается — это быть настороже, отгонять навязчивого старикашку и дождаться нужного времени!

Не пораженный всеобщим приступом внезапного оптимизма, лидер ренегатов с сомнением поджал губы.

— Это было бы слишком здорово, чтобы быть правдой.

— Огмет, не будь занудой хоть сейчас! — капризно фыркнула колдунья.

— Изогрисса права: должно же и нам когда-то повезти! — горячо вскинулся рыжий маг.

— А если это не то место? — не уступал Огмет.

— А какое? — пылко вскинул руки к невидимому небу Вух. — Стал бы Адалет тратить столько времени и сил, чтобы сначала подготовить к ритуалу непонятно какой пятачок в неизвестно каких скалах, а потом защищать и отбивать его! Нет, если, конечно, у тебя есть другие идеи — поделись с нами! Ведь зачем-то это было им сделано! Ты же не предполагаешь, что он спятил или впал в маразм? Так зачем?!

Сомнение, и без того не далеко отогнанное, снова выскочило из места своего укрытия, с готовностью отразилось на физиономии Огмета, захватывая мысли, кружа голову, перехватывая дыхание возможностью неожиданной победы…

И вдруг все его магические чувства напряглись, сердце пропустило такт, и он обернулся, вскидывая руки, готовый к обороне и нападению…

Под его взглядом темнота ожила, зашевелилась, внезапно обретая пугающую материальность, и на ренегатов потянуло холодом, сыростью заброшенного погреба и тихим ужасом.

— Справа кто-то есть! — глухо вскрикнул Вух, молниеносно развернулся в ту сторону, откуда почудилась угроза — и в это же мгновение нечто плотное и черное, как ожившая ночь, нахлынуло на него, обнимая, сковывая движения, подчиняя волю, парализуя разум, отнимая дыхание…

Перед тем, как провалиться в наполненное удушающей жутью небытие, Огмет краешком сознания успел ощутить, как упал Вух, поглоченный тьмой, как Изогрисса вскочила, выпуская из ладоней тусклый лиловый шарик, и тоже повалилась на камни, словно лишившись в один момент всех костей в теле, и как Грюндиг Рыжий метнул ледяную молнию в обретшую волю и зубы тьму, выкрикивая исступленно боевой клич «Избавитель Мира!!!»…

Разнокалиберные кирпично-красные скалы простирались вокруг, подпирая сонное утреннее небо, насколько хватало глаз — а восьми пар глаз и одного комплекта неизвестных науке чувств хватало очень намного.

Сразу, как только Масдай покинул ночное прибежище, все пассажиры, не сговариваясь, заняли круговую оборону по его краям и устремили сверлящие взоры вдаль. Вычисленный магом-хранителем срок наступал уже завтра, а как найти место встречи, с продвижением на юг понятнее отнюдь не становилось. Проклятая туча висела последние три дня огромным родимым пятном на голубом подбрюшьи неба, не приближаясь и не отдаляясь. И с каждым прошедшим часом самое легкое во всем путешествии, каким мнилось им еще несколько дней назад отыскание места воскрешения Гаурдака, казалось всё более сложным, практически невыполнимым.

Терпение было на исходе. Нервы — на грани разрыва. Река растерянности выходила из берегов надежды и грозила залить долину веры в успех предприятия, как цветисто, но точно выразился однажды шатт-аль-шейхец.

В бесплодных разглядываниях красно-бурого пейзажа проходили дни, пролетали часы, напоминая о том, что скоро счет пойдет на минуты, а к цели своего путешествия Масдай и его пассажиры ближе не становились.

— Интересно, а как мы узнаем, что это и есть то самое место? — нервно проговорила принцесса, в который раз оглядывая багровые вершины, лазоревые небеса и грязную тучу на юге. — Как бы мимо не пролететь… если уже не…

— Тайфун тебе на язык, изысканная роза Севера! — испуганно взмахнул руками калиф.

— Может, туча будет не на горизонте, а над нами? — неуверенно предположил Иванушка.

— А я бы каким-то дурацким тучам в таком важном вопросе не доверял, — неодобрительно покачал головой Олаф. — Что они знают про Гаурдака!..

— А кому доверял? — нахмурилась Эссельте.

— Адалету, — коротко ответил отряг.

— Кстати, никто не забыл, что кроме Гаурдака нам надо еще найти Адалета? — деловито уточнила Серафима. — И желательно в обратном порядке.

— Если он жив… — пробубнил Кириан.

— Твои пораженческие настроения заставляют меня кипеть, рвать и метать! — яростно зыркнула в его сторону гвентянка. — Сроду не встречала более вздорного и брюзгливого человека!

— Угу… брюзгливый и вздорный… это я… давайте познакомимся… — прошептал менестрель, исподтишка косясь на Анчара.

Но рассслышал ли тот, осталось непонятным: взгляд лежащего на боку ренегата, хоть и затуманенный лихорадкой и болью, был устремлен к горизонту, лицо сосредоточено и хмуро.

— И всё равно я не понимаю, как мы в этой прорве камня найдем одного маленького человечка, будь он хоть трижды магом, — недовольно прошелестел Масдай, — даже если ориентироваться на тучу. Она, вон, полнеба заняла!..

— А я полагаю, что нет нужды возмущать гладь пруда уверенности рябью сомнений, о быстролётное чудо шатт-аль-шейхской магии! — успокаивающе развел пухлые ладони Ахмет. — Ибо кажется мне, что премудрый Адалет, будучи несравненным не только по силе волшебства своего, но и дальновидности, непременно даст нам какой-нибудь знак, чтобы мы могли отыскать его!

— Твоя вера в прозорливость этого старого баламута делает честь, скорее, тебе, чем ему, — проворчал ковер. — Готов поставить все свои кисти против выводка моли, что он полагает, будто стоит лишь ткнуть пальцем в карту…

Что произойдет, по мнению Масдая, если кто-либо из имеющих пальцы ткнет ими в не имеющуюся у них в карту, так и осталось невыясненным, потому что именно в эту секунду Серафима выбросила вперед руку с вытянутым указательным пальцем и обрадованно завопила:

— Вижу знак!!!

— Где?! — позабыв про рассуждения, ее спутники метнулись глядеть в ту сторону, куда указывала царевна.

— Вон там, прямо по курсу!!!

Сперва различить что-либо на фоне свинцовой тучи, нечистым пятном расплывшейся по горизонту, не удалось никому. Но стоило приглядеться подольше и повнимательней[202], как на темно-сером поле удавалось рассмотреть почти такое же расплывчатое светло-черное пятно.

— Что это? Еще одна туча? — недоуменно глянул на Серафиму отряг.

Та пожала плечами[203], но задумалась.

— Похоже… на дым пожарища… — первым предположил Ахмет.

— Похоже, — чуть поколебавшись, согласился Иванушка. — Но чему там гореть?

— Чему вообще в этой стране гореть? — хмыкнул волшебник.

— Но если там знак Адалета, то это магия! — осенило принцессу. — Он подает нам сигнал магическим дымом, чтобы мы увидели его издалека и летели туда!

— Ну вот видите! — просиял калиф. — Верблюды наших сомнений, миновав пустыню неверия, достигли оазиса надежды, чтобы испить из озера убежденности! Премудрый Адалет позаботился о том, чтобы мы не плутали среди этих, несомненно, красочных, но абсолютно одинаковых вершин!

— И теперь мы все узнаем, что такое плато! — оптимистично продолжила гвентянка — коренная обитательница равнин[204].

— Плато?.. — лукоморцы и отряг обменялись недоуменными взглядами. — При чем тут плато?

— Там, скорее, какая-то пропасть.

— Но погодите… я думала… Адалет ведь говорил вам, если я ничего не путаю, что Гаурдак восстанет на каком-то плато? — обеспокоенно повернулась к друзьям Эссельте.

— На плато? — нахмурился, вспоминая, Иван. — Да… Кажется, да.

— Но, может, он просто обозначил место встречи! — предположил Ахмет. — Мы заберем его здесь и полетим дальше вместе!

— Или сделал новый расчет и внес небольшую поправку, — усмехнувшись, добавила царевна. — А ведь могло быть гораздо хуже. Могло быть не ущелье здесь и сейчас, а вершина подводной скалы в центре океана на другом конце Белого Света и через десять лет.

— И да устыдятся маловерные! — победно глянул на супругу лукоморец, цитируя классика.

— Масдай, скорей! — восторженно сжала кулачки принцесса. — Мы нашли его! Нашли!

— Премудрый Сулейман, наконец-то! — воздел очи и руки горе калиф.

— Мы успели!

— Быстрей к нему!

— Вот он обрадуется!..

И ковер, повинуясь не столько просьбе пассажиров, сколько своему собственному желанию, рванул вперед так, что люди посыпались друг на друга под громкое радостное уханье и хохот.

И одинокое «А если там ренегаты?» Агафона, произнесенное лишь из чувства противоречия, услышано было только Анчаром.

Атлан обеспокоенно завозился и застонал, неуклюже пытаясь то ли сесть, то ли свалиться за борт, и Кириан, назначенный опекуном раненого мага на время пути, растерянно замер, не зная, помогать ему или держать и не пущать.

— Адалет, Адалет! Мы здесь! — отряг вскочил, выхватил из-за спины топор и замахал им как флагом в знак приветствия. — Мы успели, клянусь Старкадом!!!

Нестройные, но дружные крики и свист грянули аккомпанементом его словам, и Олаф, не в силах больше сдерживать бушующие в груди эмоции, взревел как атакующий гиперпотам:

— Мьёлнир, Мьёлнир, Мьёлнир!!!..

Масдай снисходительно фыркнул и буркнул:

— Если не хочешь оказаться там вперед всех, то сядь, снижаемся.

Конунг фыркнул в ответ — не менее снисходительно — но совету последовал.

И в следующее мгновение огненный шар, вырвавшийся из ущелья, просвистел там, где только что была его голова.

— Ч-что это?.. — разделяя секунды всеобщего замешательства со спутниками, калиф ошеломленно уставился на сыплющий искрами снаряд.

— Ренегаты!!! — опомнился первым Агафон и, предусмотрительно не поднимаясь с коленок, кинулся вперед, чтобы встретить врага лицом к лицу.

В этот момент ковер резко затормозил, крутанулся несколько раз вокруг своей оси по восходящей, сбивая с курса и с панталыку оказавшийся самонаводящимся шар. Пассажиры повалились друг на друга, демонстрируя в полном объеме эффект домино, его премудрие хлопнулся набок, покатился к краю и затормозил в последний момент лишь о запасной арсенал Олафа.

Связка топоров, поддавшись под натиском, кувырком отправилась к земле. Агафон же, потеряв инерцию, но приобретя обширный синяк на боку[205], уткнулся носом в пыльный ворс и испуганно застыл, чувствуя как левая его половина летит не на Масдае а параллельным с ним курсом.

Уклоняясь от очередного маленького, но чрезвычайно навязчивого шарика, ковер шарахнулся вправо, и волшебник с воплем вцепился в жесткий мохер его спины, с ужасом ощущая, что по всем законам зловредной науки физики летит в сторону, противоположную маневру.

— Держись, кабуча!!! — огромная лапа конунга сцапала мага за шкирку в тот самый момент, когда на Масдае, кроме полной горсти шатт-аль-шейхской шерсти, его не удерживало ничто.

Его премудрие хотел было сообщить, что в последние несколько минут исключительно этим и занимается, но новый маневр ковра подбросил его на метр и шмякнул спиной на музыкальный арсенал Кириана.

Из смеси чародея с балалайками исторгся похоронный звон и стон, в живот ему ударили чьи-то ноги, в ухо заехала голова, на грудь приземлился мешок с продуктами в сопровождении калифа и принцессы, а над ним, в синем-пресинем небе, взорвались ультрамариновыми искрами ледяные молнии.

— Поднимите мне… мну… с меня… меня!.. — задыхаясь от бессилия и ста восьмидесяти кило элиты шатт-аль-шейхского и гвентянского общества[206], прохрипел Агафон.

Но выполнять его пожелание никто не стремился, ибо каждый был занят лишь тем, чтобы удержаться на бешено маневрирующем и финтящем Масдае и удержать ближнего своего[207].

Время от времени в просветы, открывающиеся между частями тела и остатками багажа, его премудрие успевал углядеть то круговерть гор и небес, то искры, молнии и пламя, то нечто прямоугольное, изрыгающее огненные шары и проклятья[208]…

После нескольких попыток подняться и оказать если не сопротивление, то хотя бы отправить к матушке-земле не успевшие перевариться остатки завтрака, Агафон зажмурился и притих. Мертвой хваткой вцепившись в плечо Эссельте и пояс Ахмета, зеленый, как трава у дома, он уже не хотел ни боя, ни свободы. Всем заинтересованным богам молился он лишь об одном: чтобы безумная воздушная свистопляска поскорее кончилась, и ему было позволено умереть спокойно и, желательно, на твердой земле. Думать же о том, за что держатся и держатся ли вообще принцесса и калиф, он не хотел и боялся[209].

Вверх, вниз, вправо, влево, еще раз влево, и опять, и опять, и снова вправо и вниз, и еще, кажется, одновременно по крайней мере в десятке направлений, названий которым еще никто не придумал[210]…

Ковер крутился и метался по небу, точно сухой лист, пойманный шайкой бродячих ветров, и вокруг него, за ним и под ним лопались, рвались, рассыпались искрами и неистовствовали десятки молний, струй и шаров самых разнообразных размеров, составов и цветов. А позади — но с каждой минутой оказываясь всё ближе и ближе — неотступно носилась на обитой коврами створке ворот[211] четверка ренегатов.

Как бы ни был ловок и проворен Масдай, бесконечно уворачиваться от буйствующей магии, не стряхнув никого из сваленных в кучу пассажиров, было не под силу даже ему.

Финт, горка, спираль, бочка, петля, поймать Анчара, свалиться в скольжение, вывернуть, уходя от огненного заряда, колокол, поймать всех, кроме Ивана, зацепившегося в последний момент за кисти, снова петля, разворот, пике, финт, финт, восьмерка, финт, еще финт, сообразить, где небо, рвануть влево, спасаясь от оранжевого облака, снова спираль, подъем с разворотом, вираж, пике, бочка, финт, где небо, где земля, где верх, где низ, где горы…

Ночью у них была бы возможность затеряться во мраке, нырнув в ущелье или приникнув к пологому склону. Но при свете дня, когда на бешено мечущемся ковре горы, враги и небеса сливались в одно головокружительное, плюющееся огнем пятно, шансов убежать не оставалось ни одного. Как не оставалось ни единой фигуры высшего пилотажа, не выполненной Масдаем в неистовых, но тщетных попытках спастись.

Вверх, влево, спираль, финт, пламя, кобра, бочка, лед, вниз, ущелье, вираж, финт, финт, искры, колокол, небо, брызги, петля, влево, штопор, восьмерка и все остальные цифры первых трех десятков, огонь, вираж, финт, спираль, скольжение…

Склон.

Скорее инстинктом, чем известными маготкаческой науке чувствами ковер увидел тень под нависавшим скальным карнизом и рванул туда по прямой, подныривая под электрические разряды и заправским слаломистом обходя расплывавшиеся тут и там чернильные кляксы неразорвавшихся заклятий замедленного действия. Стрелой, выпущенным из катапульты снарядом несся он вниз, молясь премудрому Сулейману и своему отцу, чтобы ренегаты не заметили то, что заметил он, не разгадали его маневр, и у его пассажиров — а конкретно, у Агафона — было хоть несколько секунд, чтобы прийти в себя и занять оборону.

Только бы не увидели, только бы не догнали, только бы…

Свалившись из виража в пике почти у самого обрыва, Масдай внезапно вывернул влево и нырнул в открывшуюся перед ним пещеру. Несколько метров полета по инерции — и экстренная немягкая посадка, рассыпавшая оглушенных пассажиров почти по всей пещере как горох.

— Ка…бу…ча… — только и сумел простонать Агафон, утыкаясь лбом в неровный, усыпанный битым камнем пол.

Раскинув руки и ноги, словно хотел обнять первую за десять минут поверхность, не пытающуюся вывернуться из-под него, распластался неподалеку Иванушка. Отряг неуклюже топтался по каменной крошке на четвереньках, пытаясь встать, но отчего-то постоянно натыкаясь головой то на стены, то на друзей[212]. Судорожно хватая ртом холодный воздух и выдыхая ругательства, лежала на боку Серафима. Тихо постанывая и держась руками за голову, навалился на обессиленную Эссельте поэт. Анчар, приземлившийся раненым плечом вперед, лежал рядом, не подавая признаков жизни. Калиф у самого края пещеры прощался с завтраком, заодно норовя распроститься с опорой под руками и коленями и снова отправиться в полет…

Мимо узкого, в половину человеческого роста проема просвистело нечто прямоугольное с четырьмя пассажирами на борту.

— К…каб…буча… — моментально дал определение слишком хорошо известному летающему объекту волшебник, усилием воли и чудом координации отодрал себя от пола и пополз на четвереньках ко входу, то и дело сбиваясь с курса и налетая на всё, что не успело увернуться. — Ахмет… уй…ди…

С таким же успехом он мог попросить шатт-аль-шейхца улететь или уплыть.

— Я уйду… но ты меня больше не увидишь… — закрыв глаза и мерно покачиваясь, простонал калиф.

— Если ты не уйдешь… я тебя тоже больше не увижу… и никто не увидит… — маг сделал попытку встать, но в последний момент его занесло, и он, взмахнув руками, хлопнулся на точку мягкой посадки.

Прямоугольная тень снова промелькнула на фоне голубого неба — и на этот раз гораздо ближе.

— Уйди… — прорычал волшебник и, не теряя больше времени на глупые прожекты и уговоры, поднял руки в начальном пассе защитного заклинания.

Золотистые нити сорвались с кончиков пальцев чародея, прилипли к краям входа и принялись свиваться в редкую кривую паутину. Одна паутинка коснулась щеки калифа, обжигая, словно раскаленное железо, он испуганно вздрогнул, мотнул головой, силясь стряхнуть прилипшую нить, и вдруг мелкие камушки посыпались из-под ладоней, увлекая его за собой. Агафон испуганно вскрикнул, заклинание оборвалось, забытые нити полетели по ветру, блистая на солнце и притягивая взгляды…

Могучая лапа отряга — единственного среди них моряка, привычного к качке и ее последствиям, сцапала исчезающего за краем Ахмета за лодыжку и рванула на себя.

Не дожидаясь, пока задыхающийся от пережитого страха шатт-аль-шейхец будет полностью протащен мимо, его премудрие снова вскинул руки и забормотал слова заклятья со скоростью дятла-стахановца.

Золотая паутинка и обитые коврами ворота появились у входа в пещеру одновременно. Радостные выклики ренегатов слились с заключительными словами заклинанья, и в свежую, еще искрящуюся и видимую сеть ударили три лиловые молнии.

Паутина дрогнула, вздулась, будто парус, поймавший ветер, почернела и пропала — но и молнии тоже.

Агафон растерянно замер: пропала она потому, что перешла в невидимое состояние, как и полагалось, или потому что… пропала?

Новый залп с повисших в нескольких метрах от пещеры ворот подтвердил справедливость первой версии: визжащая стая фиолетовых шаров разбилась в пыль о незримую преграду, и ворота, повинуясь поспешной, но всё же запоздалой команде пилота, шарахнулись от выделившегося зловонного ядовитого облака, роняя пассажиров как кегли. Один из них перекатился через край и лишь быстрая реакция и усилия товарищей спасла его от самостоятельного продолжения полета.

Из-за спины чародея послышался презрительный свист и какофония победных кличей и воплей.

К несчастью, уже третья атака сделала правильной версию вторую.

Скомбинированная мощь трех ренегатов ударила по щиту исполинским кулаком, и обрывки заклинания, раскаленные докрасна, яростно хлестнули воздух и взмыли, уносясь на воздушном потоке.

Приступ победного веселья охватил теперь команду ворот.

— Кабуча!!! — прорычал волшебник и, поддаваясь порыву, вместо того, чтобы восстанавливать защитный экран, запулил в ренегатов огненным шаром.

Вернее, огненный шар покинул бы его пальцы, если бы имелось больше времени на подготовку заклинания. Сейчас же с ладони мага сорвался бесформенный горящий ошметок, врезался с громким хлюпом в потолок пещеры, осыпая сгрудившихся у стены людей коктейлем из мокрых искр и раскаленного камня, отвалился, хлопнулся на пол в паре сантиметров от ног Агафона, отскочил и, плюясь обжигающими брызгами, по траектории полета пьяной мухи понесся наружу.

Если бы не отчаянный маневр и поставленный вовремя щит, путешествие сторонников Гаурдака прервалось бы здесь и сейчас. Но и ответ не задержался: не дожидаясь, пока их воздушный транспорт выровняется, кто-то из нападавших послал в устье пещеры искристый оранжевый заряд, и он врезался в край, осыпая укрывшихся внутри каменной крошкой с острыми, как бритва, краями.

— Ах, вы так… — процедил сквозь стиснутые зубы маг, прицелился, и едва успел превратить атакующее заклятье в защитное, как внутрь залетели еще два таких же заряда.

Взрыв потряс своды пещеры, разбрасывая и осыпая градом огня и камней едва поднявшихся на ноги людей, волной вырвался наружу и закрутил ворота, словно бумеранг. Ренегаты повалились, хватаясь друг за друга, и неиспользованные заклятья бестолковым фейерверком полетели в разные стороны, кроша скалы и распугивая любопытных стервятников. Агафон, спасая глаза от ослепительного света высвободившейся чистой магии, зажмурился, уткнулся лицом в пол, замер, переводя дыхание, и вдруг почувствовал, как кто-то ухватил его за плечо.

— Бежим!

— Куда?! — раздраженно повернулся маг и оказался нос к носу с Сенькой.

— Там тоннель! — выкрикнула она и, не дожидаясь ответа, рванула чародея за рукав, поднимая и увлекая за собой. — Быстрее!!!

— Они пойдут за нами! — маг попытался вырваться и вернуться на передовую.

— Вот там их и встретим! Он узкий и защищабельный!

— За щи… щавельный?.. — споткнулся Агафон.

— Легко обороняемый! — выпуская опасно затрещавший рукав, бросила через плечо царевна. — Граненыч так говорит!

Лишившийся последнего крепления рукав змеей скользнул на пол. Чародей, не замечая потери, с облегчением выдохнул.

Уж если сам Граненыч говорит, что этот тоннель можно легко оборонИть… оборОнить… обворонить…

— Погоди, а откуда он знает?! — откуда ни возьмись, пришло в голову испуганное сомнение.

— Он всё знает! Быстрей! — нетерпеливо фыркнула Серафима.

— А если там тупик?! — новое сомнение даже не пришло — свалилось на голову как кирпич — и почти с таким же эффектом.

— А тут не тупик? — сердито бросила царевна.

— Это был риторический вопрос?.. — вполголоса пробормотал волшебник, прибавил шагу, пригнулся, ловко подныривая под нависавший над входом в коридор козырек, сделал несколько шагов… и налетел на внезапно остановившуюся Серафиму.

— А прикрывать наш отход ты не собираешься? — язвительно поинтересовалась она и тут же добавила во избежание: — Это был экзистенциальный вопрос.

Агафон рыкнул что-то нечленораздельное, развернулся, выудил из рукава шпаргалку и забегал взглядом по слабо светящимся строчкам. Дочитав до конца, он задумался на несколько секунд, вернул пергамент на место, закатал оставшийся рукав и быстро заводил руками, словно пытаясь что-то вылепить из воздуха.

Прямо перед носом изумленной Сеньки проход в бурой утробе скалы стал затягиваться полупрозрачной пленкой.

Медленно.

Слишком медленно.

Серафима закусила губу, едва удерживаясь от того, чтобы не поторопить сосредоточенно бормочущего мага, и нервно оглянулась.

Позади них слышался звук неторопливо удаляющихся шагов и хруст камней под ногами.

Медленно.

Слишком медленно!

Но на ощупь вприпрыжку по неизвестному темному коридору не побежишь…

Агафон, скорее, скорее, Агафон, кабуча ты сабрумайская, скорей!!!..

Впереди, там, где тьму рассекала узкая полоска неба, свет вдруг померк, словно что-то — или кто-то перегородил проход, и тут же полился снова — но уже от волшебного светошара.

— Ага, темно с улицы показалось! — злорадно пробормотал чародей, завершая установку щита, щелкнул пальцами как кресалом, и свой — небольшой и тусклый — светошарик появился у него над плечом.

— Погаси, увидят раньше времени! — испуганно прошипела Сенька.

— Не увидят, — снисходительно отмахнулся волшебник. — Защитно-маскирующее заклинание с положительной поляризацией. Не удивлюсь, если они вообще этот тоннель не обнаружат. Вот что можно сделать, когда имеется немного времени и неограниченный талант! И, к тому же, терпеть не могу в потемках шарахаться, — буркнул маг и дал знак царевне проходить.

— А ренегаты? — опасливо обернулась та.

— Я ж сказал — положительная поляризация и маскировка. А дальше будем иметь дело с неприятностями по мере их поступления, — хмыкнул Агафон и, не оглядываясь, заспешил вперед.

Неприятности поступили в адрес протискивающейся по узкому тоннелю компании скорее, чем хотелось бы.

Сначала по тесным подземным — или подскальным? — ходам глухо прокатился скрежет разрываемого железа, потом еще раз, еще, и еще, словно великан силился разодрать стальной лист на клочки, но отрывалось лишь по маленьким кусочкам. Беглецы побледнели и ускорили шаг, насколько это было возможно в тесном ходу с низким, метра в полтора потолком. Через полчаса звук внезапно стих, но не успели путники решить, переводить ли им дух в облегчении или готовиться к бою, как грохот возобновился с новой силой и громкостью, посылая мурашки по коже.

— Держится! — натужно улыбаясь и оглядываясь, провозгласил его премудрие. — Держится моя стен…

Последние его слова заглушил даже не скрежет — рев, от которого зубы засвербели и волосы встали дыбом. Но не успели испуганные люди спросить, что это было, как в спины им ударила волна горячего воздуха, опрокидывая, расшвыривая и гася светошар.

Новый Агафон зажигать не стал.

— Быстрее! — вскочила первой на ноги Серафима и принялась поднимать других. — Олаф, осторожней, потолок низко! Селя, вставай! Вань, Масдай вот, бери! Анчар, дернешься — за руки будем держать твой труп! А если надо — вообще одни руки оставим! Быстрей! Агафон, сколько у нас времени?

— Если они пойдут напрямик по нашим следам, не блуждая по тупикам, как мы…

— А они это смогут? — забеспокоился Иванушка.

— Да.

— Тогда?.. — повторила вопрос царевна.

— Тогда минут десять, — угрюмо подсчитал маг.

— За это время мы должны найти выход на поверхность — и прощайте, скалистые горы! — воскликнул Ахмет.

— Если только они не потащили свои ворота за собой, — кисло уточнил Кириан.

— А ты бы потащил? — усмехнулся отряг.

— Я бы вообще дома сидел, — огрызнулся бард, нащупывая последнюю уцелевшую арфу, оброненную при падении.

— Быстрее, быстрее, быстрее!!! — яростно шипела Сенька, протискиваясь между поднявшихся товарищей и вкладывая руки в руки. — Держитесь цепочкой, не отпускайтесь! Пойдем скорей!

Спотыкаясь и сгибаясь в три погибели — хотя и одной было бы достаточно, настигни их ренегаты, путники снова заспешили по узкому, словно давящему проходу, судорожно стиснув пальцы на плече или одежде шедшего впереди.

Агафон замыкал колонну, постоянно оглядываясь и сотворяя на ходу заклинание ночного зрения. Заклинание, как назло, сотворяться отказывалось, то вспыхивая тусклым светом и тут же пропадая, то нагло отплясывая в ослепленных глазах зелеными и красными фигурками, и чародей, стискивая зубы и шпаргалку, повторял попытки снова и снова.

Так в сопровождении отборных магических ругательств и третьесортных спецэффектов колонна двигалась на поиски выхода.

Серафима-поводырь, ухватив принцессу за запястье, шла впереди и отчаянно молилась, чтобы на их пути развилки больше не попадались. В течение какого-то времени молитвам ее и вправду кто-то внимал — но не долго.

Понимая, что времени на то, чтобы оставить друзей на месте и пуститься исследовать расходящиеся в стороны коридоры нет, Сенька, не говоря ни слова, свернула в правый, только потому, что потолок там был повыше.

Заворачивая за угол, Агафон чуть задержался, глянул назад — и отпрянул: привыкшие ко мраку глаза почти ослепила вспышка зеленоватого света в конце оставляемого позади тоннеля. По сдавленному прочувствованному «кабуча!» остальные поняли, что увидел волшебник и, если бы было возможно, перешли бы на бег.

— Быстрей, быстрей! — торопил теперь Агафон, и глаза его не отрывались от подсвеченных голубым огнем строчек шпаргалки.

Горячая кровь ревела в ушах Серафимы, заставляя сердце колотиться с удвоенной частотой в ритм одной-единственной мысли, оставшейся в голове: «Только бы не тупик, только бы не тупик, только бы не тупик…» А с губ срывалось лишь «быстрее, быстрее, быстрее!»

Еще пара десятков метров — и один коридор, к отчаянию царевны, раскололся на три, а приблизительно через столько же — еще раз, и потом еще… Малые норы и ходы побольше попадались то и дело даже в ровных стенах, словно беглецы прокладывали путь не по лабиринтам горы, а внутри куска отборного гельвитянского сыра. И каждый раз от мысли, что они проходят мимо выхода наружу, а вместо этого на полной скорости несутся в тупик, Сенька в тихом отчаянии закусывала губу и шептала:

— Быстрей, быстрей, быстрей!..

Перед одним из поворотов вспышку зеленоватого света за спиной увидели все.

То, что преследователи углядели их тоже, немедленно доказал тонкий оранжевый луч, ударивший в пол под ногами Агафона. Капли оплавленного камня брызнули фонтанчиком, прожигая дыры в толстой коже сапог, и чародей отпрыгнул, зашипев от боли.

— Да кончится эта проклятая Сулейманом гора когда-нибудь, или нет?!.. — взмолился калиф, один за всех, но жирная, непроницаемая тьма впереди ответа ему не дала.

Вслед торопливо удаляющимся беглецам полетело еще три оранжевых луча.

Готовый к бою, Агафон поставил щит, и тоннель на несколько секунд потонул во вспышке высвободившейся при столкновении заклинаний магии.

— Бегите! — обернулся к почти ослепленным товарищам маг, не прекращая ни на мгновение восстанавливать и поддерживать защитное поле. — Я вас догоню!

— Нет! — Иван рванулся к нему, бросая Масдая и отталкивая груженого ренегатом отряга.

— Прогнать нас думаешь?! — Анчар последовал за ковром, а Олаф — за лукоморцем.

— Не будьте идиотами! — свирепо выкрикнул волшебник. — Убирайтесь!

— Пути наши лежат на одной дороге судьбы, — хмуро сдвинув брови, шагнул к нему Ахмет.

— Агафон, бежим с нами!!! — кинулась к нему Эссельте.

Чародей взвыл, чувствуя, что концентрация его слабеет, и защитное поле начинает расползаться, как мокрая промокашка:

— Скопище придурков!!! Чем больше вас путается здесь под ногами, тем хуже! Мне! Убирайтесь все!!!

Оранжевые лучи — уже толще и ярче, чем прежде — рассекли тьму, впились в щит, разбрасывая снаружи багровые искры, и новая пронзительно-белая вспышка резанула по глазам. Люди вскинули руки, закрываясь, маг скрежетнул зубами, вливая свою силу в пошедший невидимыми трещинами щит.

— Проваливайте отсюда, болваны!!!

— Нет… — не обманутый ни тоном, ни словами, Иванушка остановился посредине, и рука, потянувшаяся к мечу, бессильно опустилась. — Нет… Мы…

— Вы… ничего не сможете сделать… — с лица мага слетела маска гневливого высокомерия, и сердце лукоморца зашлось от боли. — Вы Наследники… вы должны выбраться… Уходите, шепталы вас раздери! Уходите!!!..

В подсвеченной зеленым светошаром темноте в полусотне метров от них вырисовались четыре прижавшиеся друг к другу фигуры. Над их головами висело, переливаясь призрачным светом и густея на глазах, искристое облако.

— Да проваливайте же вы!!! — заорал чародей, руки его заметались в пассах какого-то заклинания, и щит вспыхнул, наливаясь золотом. — Быстрее!!! Я не смогу защитить нас всех!!!

— Уходим!!! — выкрикнула Серафима, хватая отряга за плечо и вцепляясь мертвой хваткой в запястье принцессы. — Агафон, догоняй!

— Обязательно, — обернулся в последний раз волшебник. — До встречи!

— Мы… — не находя больше слов, отряг закусил губу так, что кровь брызнула, бросил наполненный яростью и тоской взгляд на друга и побежал, подхватив по дороге тихо постанывающего ренегата.

— Герои не умирают, учит нас премудрый Сулейман, — приложил руки к груди Ахмет в ритуальном прощании, развернулся, взвалил на плечо Масдая и тоже побежал.

— Спасибо… — не поднимая глаз, выдавил Иванушка, стиснул коротко плечо товарища, и помчался в темноту догонять друзей.

Через пару сотен метров тоннель разветвился снова и, выбирая новый коридор, беглецы услышали за своими спинами визг столкнувшихся заклинаний, рев высвобождающейся магии и грохот камнепада. Забыв про свои обещания, все как один кинулись назад, спотыкаясь и падая в темноте — но обратный путь их был недолог. Несколько десятков шагов — и дорогу им преградил завал.

Завал, которого не было еще минуту назад.

Завал, похоронивший под собой ренегатов — и Агафона.

То, что гору камней, завалившую проход, нельзя было разобрать ни при помощи волшебного меча Ивана, ни ужасного топора Олафа, ни настойчивости Ахмета, ни энтузиазма девушек, товарищи поняли уже через полчаса.

То, что ее нельзя было разобрать совсем, стало ясно еще через час.

Что абсолютно — через два.

Что совсем никак, то есть, ни при каких обстоятельствах, они поняли спустя еще минут сорок, осев в изнеможении на усыпанный рубленным камнем пол.

— Ни с места… — тихим бесцветным голосом выдавил Иванушка, глядя на свои ободранные, сбитые до крови колени. — От силы метра два одолели…

— Интересно… Долго мы уже здесь… бродим?.. — прошептал ренегат, и это были его первые слова, обращенные к антигаурдаковской коалиции за несколько дней.

Его спутники вздрогнули: о том, сколько времени прошло, а самое главное, сколько осталось, не думал никто.

— Вишапова задница!.. — впервые за все время знакомства выругался Ахмет. — Мы даже не знаем, день сейчас или ночь! Когда мы вылетали… сегодня утром… если не вчера…

— Оставался один день, — мрачно договорил за него отряг. — Может, полтора, смотря, как считать.

— Смотря как Гаурдак считать станет, — скривилась царевна.

— Кабуча… — прошелестел Масдай, и любимое словечко чародея словно раскаленной саблей полоснуло по сердцу.

— Давайте попробуем еще! Осталось совсем немного! — вскочил и снова схватился за меч Иван.

— Метров сто пятьдесят, — хмуро подсказал Кириан.

— Он должен был успеть отбежать! — не уступал лукоморец единственно из нежелания признать, что сколько бы они сейчас ни тщились, вовремя добраться до места упокоения друга им не под силу.

— Успел. Метров на двадцать. Или даже тридцать, — легко согласился бард.

Иванушка закусил губу, понимая, что менестрель в своей оценке был еще слишком оптимистичен, и черный меч в бессильной ярости впился в неуступчивую и равнодушную груду камня — раз, другой, третий… Из-под вечно острого клинка полетели куски и осколки — не приближая их ни на сантиметр к месту последнего боя их друга.

— Мы должны идти, — угрюмо произнесла Серафима и первая поднялась, готовая в путь.

— Но мы не можем бросить Агафона… — еле слышно, и скорее, по инерции, нежели из убеждения, шепнула Эссельте.

— Но если мы не выберемся и не разыщем вовремя Адалета, Гаурдак придет, — слова царевны, безжизненные и тусклые, обрушились на товарищей с силой нового обвала.

— Будь он проклят… — прошептал Иванушка, стискивая рукоять меча до судороги в пальцах, и новый град ударов с каждым словом обрушился на неприступную и равнодушную груду камней. — Будь… он… проклят!..

— Но мы вернемся, — решительно нахмурился калиф. — И клянусь куфьей премудрого Сулеймана, я буду разбирать завал хоть голыми руками, даже если на это уйдет вся моя жизнь, и растащить придется сии нелепые горы по камешку!

— Придется — растащим, — коротко пообещал Олаф и встал, нащупывая в непроглядной тьме отложенные на время топоры.

Лукоморец, не говоря ни слова, помог товарищам собраться в путь, отдал кольцо-кошку супруге и пристроился в хвост колонны, меч наготове, свободная рука на плече Кириана.

— Мы скоро вернемся, — оглянулся он в последний раз на кучу искромсанных, но не сдавшихся камней, и двинулся вперед.

И с каждым шагом в его душе словно что-то обрывалось — нить за нитью — пока единственное оставшееся волокно не натянулось и не зазвенело пронзительно, как струна. И Иван вдруг со страхом и отчаянием почувствовал, что если и она лопнет, то смерть Агафона станет для него данностью, и не останется ни кусочка, ни клочка, ни капельки даже самой призрачной надежды. И он стиснул зубы, зажмурил бесполезные под землей глаза и изо всех сил ухватился за тонкую струну, не давая ей оборваться, словно это был не плод его воображения, а настоящая нить жизни — жизни их друга.

Агафон жив.

Агафон цел.

Мы вернемся.

Мы обязательно вернемся.

Ты слышишь нас, мы непременно вернемся, ты должен нас подождать, обязательно, пожалуйста, слышишь?!..

Если бы сейчас Гаурдак попался им по дороге, то каждый из них в одиночку сумел бы его затолкать так далеко, что обратно ему было бы не выбраться еще лет миллион.

Долгие часы блужданий по подземным коридорам и тупикам закончились успехом внезапно: одну секунду кругом была темнота — глаз выколи и выбрось за полной ненадобностью, а в следующую теплые лучи заходящего солнца уже заливали широкий тоннель[213]. Несколькими ударами топора и иванова меча дыра была расширена до размеров Масдая, и беглецы тревожно выглянули наружу, отыскивая заброшенный ориентир — тучу. Туча была на месте, и даже, показалось, стала еще темнее и плотнее: того и гляди упадет на землю под собственной тяжестью, как нервно заметил Кириан. Впрочем, предположение барда не принесло ему ничего, кроме презрительных взглядов и еще более лестных эпитетов, и он насупился и отступил к своему подопечному — ренегату.

Раскатать Масдая, погрузить на него уцелевший багаж и погрузиться самим было делом скорым, и уже через несколько минут ковер несся прямым курсом на клубящееся грязно-серое пятно на горизонте, с каждым часом всё больше наливавшееся тошнотворной тьмой. И, в кои-то веки, становившееся не просто темнее или больше, но и ближе.

Рваный горный пейзаж кончился неожиданно, и перед взволнованными и обрадованными взорами путников распростерлась красная долина, а посреди нее — плато, будто гору спилили у основания. И не успели они обдумать-обсудить, плато ли это Смерти, упомянутое в предсказании, или какое-нибудь иное, и если иное, то где искать то, которое надо, и просто так ли висит над ним туча, или с оккультной целью, как точно в центре гигантской площади что-то шевельнулось.

И замахало руками.

— Адалет!!! — ликующий вопль, вырвавшийся одновременно из пяти грудей и одного неизвестного науке тканого речевого аппарата заставил Кириана подскочить, а ренегата поморщиться. — Мы здесь!!! Мы успели!!! Мы его нашли!!!..

Еще несколько минут — и ковер плавно опустился на расчерченную диаграммами, стрелками и графиками спину багровой скалы, рядом со старым магом.

— Олаф! Иван! Серафима!!!.. — раскинув руки, двинулся к ним старик, улыбаясь и щурясь, как оленевод после полярной зимы на долгожданное солнышко. — Как я рад, что вы нашлись! И Ахмет с вами!

Позабыв на мгновение все горести и лишения долгого пути, Иванушка, Сенька и юный конунг кинулись на мага-хранителя, и невысокий старичок исчез из виду под их вдохновенными объятьями.

— Вы здесь… вы здесь… ай да умнички ребятки… — только и приговаривал Адалет, силясь притиснуть к своей пухлой груди всех одновременно, но каждый раз натыкаясь отчего-то на коллекцию олафовых топоров. — Ай да молодцы…

— Сколько времени осталось в нашем распоряжении до самого черного события последней тысячи лет, о премудрый? — деликатно покашляв, прервал изъявления радости калиф.

— Времени? — быстро нахмурился Адалет, словно впервые припомнив, зачем они тут собрались, и немедленно принялся отталкивать не в меру разошедшихся подопечных. — С гулькин писк у нас времени! И вместо того, чтобы заниматься делом, они лезут обниматься, как дети малые! А ну, отцепитесь от меня! Отойдите! Можно подумать, мы сто лет не виделись, а я вам — мать родная! И где остальные Наследники, я вас спрашиваю?!

Ухмыляясь, лукоморцы и конунг поспешно отцепились и отступили на шаг, представляя не знакомых со старым чародеем компаньонов.

— Эссельте, принцесса Гвентская, дочь Конначты, — указал на заробевшую девушку отряг, и та присела в глубоком книксене, как требовал придворный этикет.

— С Ахметом вы знакомы, я так поняла, — проговорила Серафима.

— Да, конечно, — нетерпеливо кивнул Адалет. — Причем дольше, чем вы все здесь вместе взятые. А где Дуб, я не вижу?

— Дуб Третий погиб, — развел руками Иванушка. — Но вместо него мы привезли внебрачного сына его отца, сводного брата.

— Внебрачного сына отца его сводного брата?..

Судя по выражению лица мага, разумные мысли на сей предмет у него кончились, не начинаясь, открывая вместо этого дорогу шоку и ступору.

— Да, Анчар — бастард Дуба Второго, чего тут непонятно? — ворчливо сообщила царевна.

— Бастард Дуба Второго?.. И такой был? Я думал, кроме дочери… Хм… А Дуб Третий умер, не оставив наследников? Совсем? В смысле, совсем не оставив, а не совсем умер, я по глазам твоим вижу, Серафима, что ты сейчас хотела спросить, — брюзгливо поправил сам себя волшебник, и его густые брови сошлись над переносицей.

Сенька с видом оскорбленной невинности выпятила губу:

— И совсем не это я хотела сказать…

— Ну извинишь тогда, — отмахнулся Адалет и продолжил: — Похоже, вам нужно многое мне поведать, ребятки. Сдается, в свое отсутствие я кое-что пропустил.

— Да, конечно, — кивнул отряг, подтверждая то ли первое предположение, то ли второе, то ли оба сразу.

— А пока тебе надо просто запомнить, что его зовут Анчар, — подсказала царевна и, заметив отстраненно-потустороннее выражение лица чародея, торопливо добавила: — Ну или можно не запоминать.

Но было поздно.

Маг-хранитель свел очи на переносице, словно натужно вызывая что-то из памяти, лицо его приобрело растерянное выражение, и он прошептал:

— Надо запомнить, надо запомнить… Имя… простое… распространенное…

— Анчар. Просто Анчар, — терпеливо подсказал Иванушка.

— Только вот не надо мне мешать, будто у меня на имена склероз! — сердито фыркнул Адалет. — К вашему сведению, я недавно вычитал новую методику запоминания… если вспомню, в чем она заключается… А! Конечно, в логике! Как раз для меня! Надо выстроить корректную ассоциативную связь, и тогда нужное имя будет появляться в голове само собой! Тем более, такое простое, как это. Это же элементарно делается, вот смотрите! Имя — как в стихах у этого… как его… тоже имя такое простое… я же связь выстраивал… если вспомню, какую… Но это имя — еще проще! «Как ныне сбирает все вещи Олег»… Нет! «Какой-то жаждой там томим, куда-то кто-то там тащился»… Нет… А, вот! «Передо мной явилась ты, как гений частной крысоты… красной чистоты… частой красноты»… Или тоже не это?..

— Короче, если что, мы подскажем, — пряча непроизвольную улыбку при воспоминании о том, как Адалет учил их с Иваном имена, произнесла Сенька.

— Ну если я сам не смогу вспомнить, — неохотно согласился маг и снова забегал взглядом по подкреплению. — Так, пятеро здесь… А где посох Юлиауса? И тот, кому вы его вручили? Конечно, я отнюдь не думаю, что он нам пригодится… главное, чтобы не мешал… я про шантоньского фокусника из ВыШиМыШи, конечно… но где посох? У тебя?

И Адалет строго уставился на Кириана, как на единственного пока не представленного.

— Посох в башне Кипариса остался, — мгновенно помрачнев, пробасил отряг. — А Агафон…

— Маг, которому мы его отдали, — спешно пояснил Иван.

— …задержался в пути. И мы за ним вернемся, — твердо договорил калиф.

До заблудившегося где-то кабинетного пижона его премудрию дела не было никакого, а вот судьба посоха его озаботила моментально.

— В башне Кипариса?.. — брови Адалета поползли на лоб. — В башне Кипариса?! Какая разнесчастная кабуча вас туда занесла?! И что он там делает, самое главное?! Впрочем, потом. Вся лирика и мемуары потом. Сейчас — дело. У нас осталось не так много времени, вы правы. Или это я прав?.. Неважно. Хотя, конечно, я, кто же еще. Ладно. Идите все сюда. Вот это на место, — старик ткнул пальцем в выложенный разнокалиберными камнями круг неподалеку, потом глянул на небо — вернее, на то, что от него оставляла разросшаяся от края до края горизонта туча, и насупился встревоженно. — И по моим расчетам с минуты на минуту…

— С минуты на минуту?! — в ужасе расширились глаза принцессы.

— Да конечно же, девочка!!! Я это вам уже час тут втолковываю, а вы только что поняли?!

— Не час, а семь с половиной минут, — дотошно заметил ковер. — И про это ты говоришь первый раз.

— Педант мохеровый, понашили вас тут на нашу голову, — сердито буркнул маг и, не продолжая дискуссию, ухватил за руку ближайшего к нему Наследника и потащил за собой. — Идем же скорей, идем, идем!!!

— Ты объясни им, что надо делать! — устремилась вслед за мужем и друзьями Серафима. — Делать-то что надо?..

— Миссия у всех практически невыполнимая, — отчего-то усмехнулся Адалет. — Надо стоять, держаться за руки и помалкивать. Все всё поняли? Вопросы есть?

— А помалкивать совсем? — грустно, но мужественно проговорила Эссельте, потрясенная сложностью третьей задачи.

— Как вот этот камень, — волшебник ткнул пальцем в валун за своей спиной.

Эссельте жалостливо посмотрела на пример для подражания, будто ожидая, что тот если и не заговорит в голос, то хотя бы что-нибудь прошепчет, но бездушная каменюка была равнодушна к страданиям юной гвентянки.

— Хорошо, я постараюсь, — понурилась принцесса, сжала губы и принялась усиленно молчать.

— Ну а делать-то нам что надо, волхв? — не унимался Олаф, захватывая покрепче ладонь Анчара.

Другую руку ренегата, всё еще висевшую на перевязи, бережно, но твердо взял в свою Ахмет. Атлан покачнулся, сморщился от боли в потревоженном плече, но стиснул зубы и промолчал. По губам его, сжатым в ниточку, скользнула и пропала странная улыбка.

Но никто ее, казалось, не заметил.

— Для особо сообразительных в шестнадцатый раз объясняю, что вам ничего делать не надо! — рыкнул чародей, замыкая круг, и змейка белых искорок побежала по рукам и спинам собравшихся людей. — Всё, что должно быть сделано, сделаю я. Вы обязаны только стоять, молчать и ждать. Всё. Разговоры закончены.

Маг-хранитель вдохнул полной грудью, закрыл глаза и открыл рот, чтобы начать читать заклинание, но в последний момент спохватился и добавил:

— И кстати. Что бы ни случилось, не разрывайте круг.

Как предвидела Эссельте и не предвидели остальные Наследники и их группа поддержки, задание стоять, молчать и ждать оказалось самым тяжелым из всех вообразимых.

Давно было наложено охранное заклятье, туча над их головами, разжирев и налившись чернильным мраком, спустилась им едва не на головы, невесть откуда взялся и принялся дуть, извлекая самые маленькие крохи тепла из-под одежды, ледяной ветер, солнце, еле видное из-за края свинцовой тучи, погрузилось в горизонт почти по макушку, а Наследники и маг-хранитель всё стояли, молча сомкнув руки и губы, и ровная дорожка из белых искорок всё так же безостановочно струилась за их спинами.

«А ведь это конец…» — дивясь и не веря собственным мыслям, подумалось вдруг Серафиме. — «То есть, не в смысле совсем конец и всем, а в смысле, что полтора месяца метаний по всему Белому Свету подошли к концу, каким бы он ни оказался. Хотя вариантов тут немного, это и гиперпотаму понятно. Все Наследники в сборе, и если даже Гаурдака угораздит выползти здесь и сейчас, то чары сработают, и отправится он обратно, несолоно поджавши хвост, как любил говаривать Шарлемань Семнадцатый. Хм… как-то обыденно и скучно получается… после стольких-то усилий… Прилетели, за руки взялись, постояли, на макушку плюнули и разошлись… И из спецэффектов кроме этой дурацкой тучи — ничего… Я думала, будут знамения там всякие… огнь и гром… дожди из семируков… кровавые реки в кисельных берегах… трубный глас с неба… или трупный — из-под земли… а ничего нет. Словно не Пожиратель Душ приходит, а так, сборщик налогов какой-нибудь, или назойливый родственник. И словно зря старались, даже если и вылезет это несчастное пугало для народа. И Агафон тоже… зря… Или не зря. Нечего тут смотреть, и мерзнуть нечего. Потом в лицах ему расскажем. Если будет, что. А то ведь простоят, потопчутся, замерзнут как цуцики, развернутся и вперед, то бишь, назад по странам и континентам…»

— Еще часов восемь постоят и разойдутся, — словно читая ее мысли, шепнул на ухо царевне Кириан.

Та поежилась, кутаясь поплотнее в Масдая, глянула на тучу, на круг, по сторонам и вздохнула:

— Может, и так… Но что-то мне подсказывает, что вот это вот метеорологическое явление тут неспроста болтается…

— Самое главное, чтобы Гаурдак не вылез через восемь с половиной часов, когда они разойдутся, — озабоченно прошелестел ковер. — А что вылезет — это я кисти на отрывание даю… Есть, есть в воздухе сегодня что-то такое…

— Иней с берегов Ледяного океана, — поднял воротник менестрель, с завистью поглядывая на ковер-палатку Серафимы и проклиная ее решение продолжать спектакль «Слуга шести господ» до окончания миссии.

— Главное, чтобы дождя не было, — сурово изрек Масдай.

— Главное, чтобы не было войны, — рассеянно отозвалась Сенька, с сочувствием разглядывая дрожащие фигуры товарищей. — А еще главнее, кое-кто мог бы тут костерок в кругу развести, пока все равно он простаивает. Так глядишь, и Гаурдак бы не полез.

— Костерок бы не помешал… — тоскливо вздохнул бард, в который раз обнимая себя за плечи и в который же раз приходя к неутешительному выводу, что или плечи у него слишком большие, или руки слишком маленькие, потому что теплее не становилось ни на градус.

И тогда его бесполезные в качестве обогревателя руки потянулись к последней уцелевшей арфе, и в быстро охлаждающийся окружающий мир вместе с белесым парком полились торжественные и скорбные слова:

И дрогнуло тут женское сердце Серафимы. Но только собралась она пригласить окоченевающего миннезингера наплевать на этого драного ренегата и нырнуть под полог ковра, как солнце утонуло за линией горизонта, и в тот же миг лица застывших в кругу друзей озарились зеленым светом, ударившим из-под земли.

Люди в кругу охнули и непроизвольно отшатнулись, отворачиваясь и защищая глаза.

Сенька невзначай глянула на землю и присвистнула: все плато, насколько хватало глаз, было теперь покрыто не только россыпью камней всевозможных размеров и вычислениями Адалета, но и ярко светящейся золотистой сеткой, в ячейку которой не проскочила бы и мойва.

— Это сеть, про которую говорил Адалет! «Крест-накрест золотом расчерчено — ловить здесь Гаурдаку нечего!» — загорелись глаза у Кириана, а рука самопроизвольно потянулась к арфе — сочинять новую балладу, не иначе.

Не сводя напряженного взгляда с круга Наследников, за спинами которых снежная искристая дорожка теперь не просто текла — мчалась так, что огоньки ее сливались в одну широкую ленту — царевна дотронулась до сияющей сети. Пальцы ее прошли сквозь эфемерно-теплое нечто и утонули в пыли.

— Надеюсь, что это действительно сможет его удержать, — с сомнением нахмурилась она, подняла руку и глянула сначала на пальцы, будто удивляясь, что покрыты они грязью, а не золотом, потом на темную холодную землю, исчерченную всё такими же ровными и яркими полосками.

— Смотри, смотри, сейчас будет самое интересное! Я физию Анчара увидеть хочу, когда он поймет! — возбужденно прошептал менестрель.

— А я бы наоборот не хотела… — усмехнулась Серафима, но у творческих людей — свои понятия о границах разумного и достаточного, и бард, кряхтя и растирая затекшие и замерзшие конечности, поднялся и торопливо обогнул живое кольцо, чтобы оказаться лицом к ренегату.

А тем временем сияние, вырывавшееся из-под земли, всё увеличивалось в яркости и интенсивности, и уже не просто слепило — било по глазам, резало, кололо и кромсало, так что и Сенька, и бард вынуждены были прикрыть лица обеими руками, чтобы не ослепнуть. Окрасив шесть застывших в напряжении и зажмурившихся фигур в огуречный цвет, ядовито-зеленое свечение залило всё вокруг, придавая ландшафту пугающий налет нереальности и растворяя золотистые полоски защитной сети. Длинные черные тени раскинулись по сторонам, подобно лепесткам причудливого цветка. Обеспокоенная пропажей сетки, царевна наугад шлепнула ладонью по земле и впервые за минуту перевела дух с некоторым облегчением: ощущение мимолетной теплоты оставалось. Значит, сеть была на месте.

Простая идея пришла ей в голову, и царевна, оставив Масдая и отвернувшись, проворно переползла в ближайшую тень. Убедившись, что широкие плечи Олафа закрывают ее полностью, она обернулась к кругу и попробовала выглянуть из-под неплотно сжатых пальцев, но в то же мгновение всепроникающий свет заставил снова стиснуть веки. И поэтому всё, что ей оставалось, это отчаянно жмуриться, смахивать рукавом выступившие слезы и прислушиваться к происходящему.

Когда зеленый свет вспыхнул, топя окружающий мир в слепящем сиянии, Наследники и маг отшатнулись, руки их невольно дернулись к глазам, но закостеневшие от холода пальцы так просто было не разомкнуть — и живое кольцо удержалось.

— Не размыкать круг!!! — услышали они безмолвный рев Адалета у себя в головах. — Глаза закр…

— Добрый вечер, уважаемые дамы и господа.

Эссельте вздрогнула и ахнула: незнакомый теплый баритон оборвал крик мага-хранителя, словно заткнул ему рот.

— Извините за вторжение, ваше высочество. Незваный гость хуже гугня за столом, я понимаю, — несколько сконфуженно продолжил баритон, — но я вынужден был пойти на такие меры, потому что иной возможности пообщаться нам вряд ли представилось бы.

— Кто… вы? — шепнула принцесса.

— Я — жупел всех времен и народов, — с горькой усмешкой произнес баритон, — неудачник, выставленный на посмешище жадными до власти колдунами и правителями, невинный, погребенный в небытие на десять веков за свою наивную веру в людей …

— Гаурдак?! — гвентянка почувствовала, как холодная волна ужаса окатила ее с ног до головы, заставляя дрожать коленки и руки уже не от холода.

— Да, это мое имя, — грустно признал голос. — И, судя по всему, некий наш общий знакомый уже успел наговорить про меня с три короба, и даже догадываюсь, чего. Не удивлюсь, если мной у вас пугают детей.

— Н-нет, не пугают… — растерянно прошептала девушка. — Не везде… Кое-где уже не помнят.

Баритон меланхолично усмехнулся:

— Даже не знаю, что лучше: бесславие или забвение.

— Доброе имя! — внезапно выпалила принцесса, и сама испугалась собственной дерзости.

— Доброе имя — плод человеческой памяти, ваше высочество, — вздохнул баритон. — А что помнят о проигравшем? Только то, что расскажут победители.

— Зачем бы им было врать?! — потихоньку взяла себя в руки гвентянка и перешла в наступление.

— Чтобы оправдать свои действия, конечно, — словно забыв, что вопросы бывают не только экзистенциальные, с готовностью отозвался баритон. — Сложно придумать, наверное, какие грехи и пороки еще не навесил на меня ваш энергичный маг. Душитель младенцев? Ночной убийца? Прародитель лжецов? Сводящий с ума? Погубитель урожая? Похититель девственности?

— Пожиратель душ, — холодно подсказала принцесса.

— Даже так… — голос как будто растерялся. — Ну это уж слишком… даже для меня… Или даже для него?

— Зато правда, — высокомерно проговорила Эссельте и вскинула голову, давая понять, что разговор окончен.

— Судить, не зная правды — ах как это в духе людей… — невесело усмехнулся Гаурдак.

— И какая же у вас такая персональная правда, что отличается от правды Адалета и всех остальных? — обиженная обобщением за весь людской род, едко полюбопытствовала девушка.

— Очень простая, — словно не замечая ехидства, с готовностью отозвался баритон. — Я предлагаю людям всё, что они хотят — за совершено символическую плату, потому что бесплатного не бывает ничего, согласитесь, ваше высочество, а меня за это выставляют монстром.

— Символическую?! Душу у них высосать — это символическая плата?! — словно уличая завравшегося дурня, фыркнула гвентянка.

Баритон помычал страдальчески, точно от боли, и выдохнул:

— Ужас какой… Так вот что он про меня насочинял… — и, не давая собеседнице вклиниться с оправданиями или обличениями, торопливо заговорил: — Душа — это то, что делает человека человеком, отличая его, скажем, от коровы, семирука или обезьяны, но после смерти вещь ему абсолютно не нужная. Как, впрочем, и всё остальное. А исполнение желаний — при жизни, естественно — это то, что окрыляет его, наполняет радостью, счастьем и желанием жить…

Следующие несколько минут у него ушли, чтобы изложить теорию, однажды уже слышанную в пересказе Кириана. Но, тем не менее, задетая за живое пренебрежением к людской справедливости, Эссельте слушала и хмурилась, обдумывая, разбирая, сопоставляя по мере сил и возможностей.

И казалось ей или нет, но какой-то шепот — вроде бы даже того же самого бархатного баритона — постоянно зудел на грани слышимости, причем был это не один голос, а несколько, три или четыре. А еще похоже было, будто другие голоса, голоса ее друзей, отвечали ему, бранясь или что-то доказывая. И всё это сливалось в слабый гул, напоминающий больше жужжание роя шершней, разобрать в котором было невозможно ни единого словечка, и девушка, попытавшаяся было вслушиваться, махнула рукой и сосредоточилась на аргументах Гаурдака.

— …и никто из ваших убеленных сединами чародеев, мнящих себя эталонами мудрости, не может объяснить, почему исполнение желаний — плохо, и к чему трупу — хотя бы минутной давности, душа! — сочившийся убедительностью, как свежие соты — медом, баритон нашептывал интимно ей на ушко. — К примеру, вы, ваше высочество, страдаете оттого, что женщинам в вашей державе не дозволено изучать медицину. А кто-то еще мучается оттого, что не может стать купцом, солдатом или писарем. Так что в том плохого, если желания ваши будут сбываться? Объясните мне, люди!

— Н-ничего?.. — неохотно прошептала Эссельте, отыскивая и не находя в теории Гаурдака подводные камни, как не нашла их и раньше.

— За тысячу лет — первые разумные слова! — вздохнул с облегчением баритон. — Воистину говорят, что устами женщины глаголют боги! Так выпустите же меня скорей — и мы с вами осчастливим весь Белый Свет!

— Сейчас… — кивнула принцесса.

Гаурдак повеселел еще больше, не догадываясь, что в исполнении Сеньки эта же самая фраза с точно таким же значением звучала бы как «ЩАЗ!»

Друстан, жених Эссельте, оставшийся в Гвенте, не уставал ей повторять: если не понимаешь какого-то правила, но думаешь, что оно верно, попробуй применить его ко всему, что придет в голову. А так как в хорошенькую белокурую головку Эссельте приходило всегда много всего самого разнообразного, а мудреные философские, математические и медицинские правила пониманию, в основном, поддавались крайне неохотно, то недостатка в практике у ней не было.

Гвентянка нахмурилась, закусила губу, оттолкнула нервно заторопивший ее голос в сторону и задумалась.

— Значит, ты обещаешь исполнять желания всех людей? — медленно, словно ступая по неверным кочкам в центре топи, заговорила она.

— Да, ваше высочество, — нетерпеливо подтвердил баритон. — Захотите ли поклонников без числа, или все драгоценности Белого Света, или вечную юность — всё будет ваше, только пожелайте! Ну, говорите же!

— Честно? — усомнилась принцесса.

— Клянусь твоими родителями! — горячо подтвердил полубог, не замечая, что перешел на «ты».

Клятва была серьезной и требовала не менее серьезного над собой размышления.

— Значит, так… — мысленно принялась загибать пальцы Эссельте. — Во-первых… Поклонников мне надо… не больше, чем корове самокат. У меня жених есть. Драгоценности… всего Белого Света, говоришь?

— Да!

— Всего-всего?! Ох… какая прелесть!.. А там есть шатт-аль-шейхские рубины?

— Да.

— А лесогорский янтарь?

— Да!

— А узамбарские алмазы?

— Да!!! И переельская серебряная скань с бирюзой, и соланские изумруды, и зиккурийские топазы-хамелеоны, оправленные в дар-эс-салямский аль-юминий, и…

— Ладно, понятно… — грустно вздохнула Эссельте.

— И… А… что? — словно споткнувшись о кислый вздох гвентянки, растерянно сбился с речитатива Гаурдак.

— Да ничего… — разочарованно протянула девушка. — У меня это тоже всё есть… складывать некуда… Уж я и раздаривать их пыталась, и терять, и менять…

— Но это же будут новые! Каких у тебя еще не было! Тебе будут завидовать все женщины Белого Света!

— Ну и что? А на что мне столько драгоценностей? Я и свои-то не знаю, когда все надеть — сколько ни надеваю, меняю три раза в день, а всё целые ларцы ненадеванные остаются. Обидно ведь, когда столько всего красивого, а надеть — руки не доходят! И уши! И шея! И голова! И грудь! А зависть так вообще дурное чувство, так архидруид Огрин говорит. И вообще… Нет, решено. Драгоценностей мне не надо тоже. Что там остается в твоем списке?

— А-а-а… В-вечная юность, — почти не дрогнув, выдавил баритон.

— Точно вечная? — заинтересовалась принцесса.

— Абсолютно точно! И абсолютно вечная! Первый сорт! — торжественно подтвердил Гаурдак.

— Хм-м-м… С одной стороны, забавно… — задумчиво протянула Эссельте и замолчала.

— Да со всех сторон забавно! — не удержался и выпалил полубог.

— …А с другой… — продолжила гвентянка, будто не слыша, — вот стану я мамой… а потом бабушкой… и состарится моя дочка, и внучка, и правнучка… и умрут… И Друстан умрет… и муж старшей дочки… и средней… и младшей… и мужья внучек тоже… и их внучки… и правнучки… А я одна останусь, выходит, как дура, со своей юностью? И мало того, что буду выглядеть моложе собственной пра-пра-правнучки, так еще и…

— Только для тебя я могу сделать так, чтобы все твои родные обрели вечную юность! Те, кто еще жив, конечно, — торопливо поправился он.

— И родные моих родных тогда тоже! — оживленно встрепенулась Эссельте.

— Обещаю!

— И родные супругов моих родных, и их друзья — самые близкие, и их и близких друзей слуги, крестьяне, ремесленники и воины — самые верные, конечно, не больше трех-четырех сотен каждого наименования, хорошего сапожника, например, так непросто найти, поверь мне… И их супруги тоже пусть будут, и родные их супругов, а то как это — без них? — и мои домашние животные, и их тоже, особенно кошки, причем все, я так кошек люблю, просто обожаю, и…

Гаурдак быстро представил геометрическую прогрессию вечно юных бессмертных, охватывающую половину человеческого населения Белого Света и полностью — кошачье, и почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

— Погоди минутку, принцесса, — вкрадчиво, но настойчиво прервал он перечисления гвентянки. — Я конечно, тоже люблю всяких кошек… и прочих коров… Но видишь ли… Мне… стало вдруг стыдно за то, что я… э-э-э… пытаюсь манипулировать твоим сознанием… подчиняя твою волю… лишая свободного выбора… навязывая нелепые вымыслы и устаревшие сто веков назад представления… Ты вот сама подумай, пожалуйста, хорошо… еще раз… Может, у тебя есть какое-нибудь свое желание? Заветное? Неисполнимое?

— А как же вечная юность? — разочарованно надула губки Эссельте.

— Пошло и немодно, — пренебрежительно отмахнулся полубог. — Забудь. Ты о себе подумай, о себе! Ну? Есть у тебя свое желание?

— Свое… свое… — наморщила лобик девушка и просияла. — Есть! Я хочу быть лекарем! И ты это можешь исполнить?

— Безусловно! — с облегчением выдохнул Гаурдак, мысленно излучая доброту, теплоту и уверенность в завтрашнем дне. — Замечательное желание!

— Но если мой брат и мой отец не хотят, чтобы я была лекарем, значит, получается, что исполняя мое желание, их желания ты не исполняешь, — так же неторопливо продолжила принцесса, — хоть и только что сказал, что исполняешь желания всех.

— Я могу сделать так, чтобы они захотели, чтобы ты стала лекарем!

Девушка снова наморщила лоб, припоминая научные слова, которые в таких случаях произносил Друстан.

— А по какому спринту… спринцовке… принцу… принци…пу… ты будешь определять, чьи желания должны исполниться? — хитро прищурилась бы она, если бы стиснуть веки еще хоть на долю миллиметра было возможно.

— Твои желания будут для меня законом! — горячо поклялся баритон.

Казалось, ответ гвентянке понравился, потому что она удовлетворенно хмыкнула, кивнула и принялась допрашивать дальше — но уже с гораздо меньшим апломбом:

— А если у меня нет способностей, чтобы стать целителем? Если я тупая, или неуклюжая, или у меня ужасная память, или руки трясутся все время?

— Откровенно говоря, — доверительно усмехнулся баритон, — у меня ни склонности, ни желания стать целителем не было никогда. И проще будет вложить в твою голову какое-нибудь другое желание, исполнимое, чем лечить твою память, руки или сообразительность.

— А зачем это их лечить?! — возмутилась Эссельте. — Я что, по-твоему, тупая?!

— Но ты же сама только что сказала… — растерянно пробормотал Гаурдак.

— Что я сказала?! Это был гиперпотам… гипотиреоз… гипертензия…

— Болезнь? — не уверенный уже более ни в чем, робко подсказал баритон.

— Сам ты — болезнь! — возмущенно взвилась гвентянка. — Это такой цветок! Большинство видов являются кустарниками от метра до трех высотой, некоторые — небольшие деревья, а есть так вообще лианы! У нас в саду такие растут, их Горвенол из Соланы привез, когда на турнир ездил в честь свадьбы принцессы Гортензии!

— Но… ты сказала — «гипертензия», — осторожно напомнил Гаурдак.

— Кто сказал? Я сказала?! — вспыхнула праведным гневом Эссельте, словно собеседник сделал неприличное предложение в ее адрес. — Да я с принцессой Гипертензией с детских лет знакома, хоть и не видела ее с тех пор ни разу, но зато мы регулярно переписываемся, каждый год, и отец специально дает мне целых десять почтовых голубей, на тот случай, если кого-то по дороге схватит коршун, или ястреб, или орел, или кобчик, или сокол, или подстрелят, ты представляешь, есть еще такие дикие люди, которые голубей именно едят, и даже не посмотрят, что они почтовые, так хоть письмо бы догадались по адресу доставить, прежде чем есть, и будто курицу на базаре купить нельзя, и как только кусок в горло лезет, то есть, чтобы письма дошли до адресата, а ты знаешь, сколько стоит настоящий почтовый голубь, породистый, а не выловленный шарлатанами на ближайшей мусорной куче? Вот один раз мой дядя Ривал захотел… Ой, я еще тебе про дядю не рассказала, как он на этот турнир ездил!..

— Ваше высочество?.. — в состоянии легкой — или не очень — контузии и помрачения рассудка, слабо попытался вмешаться в монолог Гаурдак. — Мы говорили про… про… что-то другое, кажется…

— Про другое? — непонимающе нахмурилась принцесса. — Про что — другое? Это ты специально мне голову морочишь, чтобы сбить с толку?

— Кто кого с толку? Я тебя — с толку?! — не выдержал Гаурдак.

— Ну не наоборот же! — презрительно фыркнула принцесса. — Вот скажи мне, о чем я говорила, прежде чем ты пристал ко мне со своими голубями?

— Я пристал?! — возвысился баритон почти до фальцета.

— Нет, я! — полным презрения тоном сообщила гвентянка.

— Хорошо… я пристал… извини… не буду… исправлюсь… — словно наступая на горло, грудь, поясницу и прочие, еще более нежные части тела собственной песне, сквозь стиснутые зубы покорно согласился полубог.

— Так о чем мы говорили? — смилостивилась девушка.

— Об исполнении желаний? — почти жалобно напомнил Гаурдак, впервые за тысячу лет испытывая желание более сильное, чем простой выход на волю. — И, может, об этом мы и будет разговаривать?

— А, ну да, — кивнула Эссельте. — Пока ты меня не перебил, я хотела сказать, что гортензия… гипертензия… гипотенуза… гипотеза! Это была гипотеза!

— Что? — осторожно, словно выглядывая из-за угла во двор, забитый гиперпотамами, уточнил баритон, изрядно осипший и подрастерявший свое бархатное обаяние.

— Что я — тупая! — буркнула принцесса.

— Конечно, гипотен… гипотеза! — поспешно согласился полубог, чувствуя, что или эпитет «тупая» нуждается в серьезном дополнении, вроде «чрезвычайно», «невероятно» или «на редкость», или в переадресации, но скорее — и в том, и в другом.

— Ну так я и объясняю тебе, что если у меня нет никаких способностей, то как я могу быть лекарем?! — словно не было десятиминутного лирического отступления, подхватила провисшую нить логики девушка.

— Ну, значит, никак… — побежденный и раздавленный, вздохнул баритон, с тоской вспоминая об оставшемся позади тысячелетнем мире и покое.

— А как тогда насчет моего желания — закона? — насупилась принцесса. — Ты же обещал! Я хочу быть целителем!

— У тебя и будет желание, закон для меня — только какое-нибудь другое желание, — спешно напомнил голос.

— Не хочу другое!!! — яростно притопнула Эссельте. — Хочу целителем, и больше никем!!!

— Хорошо, хорошо! — сдал на попятную Гаурдак. — Будешь целителем!

— Это как? — не поверила принцесса.

— У тебя будет свой кабинет… большой! — поспешно добавил он, — светлый, увешанный травами и уставленный ретортами, и перегонными кубами, и… чем там еще! Будет разрешение гильдии, будут помощники и ученики, будет красивая вывеска над входом, будет всё, как у любого другого знахаря!

— Не хочу, как у всех — хочу лучше!

— Будет лучше!

— А на вывеске будет что нарисовано?

— Что?..

Гаурдак замычал, как не выучивший урок школьник, получивший вызов к доске.

— На вывеске… будет… будут… будешь изображена ты! В облаке цветов! И лекарственных трав! И облаков! И…

— А в анфас или профиль?

— В полуоборот? — наугад предложил он.

И промахнулся.

— Не подходит! Я в полуоборота некартиногенична! У меня брови кривыми кажутся и нос длинным!

— Но у тебя нормальные брови и нормальный нос!

— Ага, нормальный! Значит, кривые и длинный!

— Но я сказал «нормальный»!..

— Если бы они были нормальными, ты бы так не сказал!

— А… как бы я сказал?.. — чувствуя, что эпитет «тупой», равно как и «еще тупее» и «тупее на Белом Свете еще не встречалось» следует применить все-таки к нему, обреченно поинтересовался баритон.

— Ты должен был догадаться сам! — надулась гвентянка. — И всё, мне такая вывеска не нужна! Мне ни к чему, чтобы все королевство считало, что мало того, что я бестолкова, неспособна и неуклюжа, так у меня еще и кривой нос и длинные брови!

— Да, конечно. Как скажешь. Не нужно. Ни к чему. Твое желание для меня — закон, — как целая стая утопающих за единственный спасательный круг, уцепился полубог за дежурную фразу.

— И больные ко мне приходить станут? — переменила вдруг тему Эссельте.

— Конечно! В очередях будут сидеть! И слава о тебе пойдет по всему Белому Свету! — с облегчением прыгнул на безопасную твердую почву Гаурдак.

— Но отец и брат все равно будут возражать, — убежденно выдохнула Эссельте.

— В тартарары отца и брата!!! — взорвался полубог.

— Думаешь, это и есть их желание? — сладко полюбопытствовала она.

В ответ Гаурдак лишь тоскливо застонал.

«Спокойствие и надмирность, надмирность и спокойствие…»

— …все наслаждения мира могут упасть к твоим ногам, калиф славного Шатт-аль-Шейха, — гипнотизирующее нашептывал полубог, и звуки его голоса заманивали, затягивали, обволакивали и растворяли, как певчий спрут — доверчивых рыбаков Эгегейского моря. — Наслаждения, удовольствия и развлечения, которые тебе не приснятся и в волшебном сне, от которых грезы сливаются с явью и проигрывают ей, потому что не осталось в грезах ничего такого, что не стало бы для тебя реальностью! Музыка, танцовщицы, еда, питье, зрелища, поэзия, девушки, пение, несметные богатства, великолепные дворцы, стада прекрасных верблюдов и табуны чистокровных скакунов, и даже то, чему нет пока даже названия — всё будет в твоем распоряжении, только вообрази, только пожелай! Ты войдешь в историю Белого Света как счастливый из счастливейших, твоя жизнь будет проистекать на вершине блаженства и неги, а после ухода из этого мира чудесные сказки о тебе будут рассказываться века и тысячелетия!

На пухлой физиономии Ахмета застыла гримаса пресыщенности и легкого презрения — то ли к жизни вообще, то ли к предложению и его подателю в частности[214].

— Мне в моей жизни достало наслаждений, о велеречивейший из сладкоглаголивых. — Но всё это…

— Чтобы не сказать, что это они меня достали, — продолжил калиф, не слушая возражений. — Пропутешествовав две недели по горам и городам в опасностях, холоде и голоде я понял, как, оказывается, мне надоела патока удовольствий в медовой подливке дворцовой жизни, в которой утонул я, как глупая муха в шербете. Так что, река моей благодарности не знает берегов разумного, и с готовностью соглашусь с тобой, что наслаждения — это прекрасно, подобно цветению финиковой пальмы или полету бабочки над цветником пустынного оазиса, но верблюд моей тонкой душевной организации вряд ли перенесет глыбу их добавочной дозы. Как говорил премудрый Сулейман, осы излишеств могут только вредить улью человеческого благочестия, и окуривать его дымом воздержания и накрывать полотном скромности жизненно необходимо. И, если мне не изменяет память, я уже упоминал о том, что копьям твоего сладкоречия не пронзить доспехи моего убеждения?

— Тонкий верблюд твоей организации… вряд ли принесет осам воздержания… финики… добавочного оазиса благочестия?.. — озадаченным эхом повторил Гаурдак и заработал снисходительную усмешку шатт-аль-шейхца.

— И человек, умеющий судить о красоте речи не больше слепого — о красках заката и восхода, берется рассказывать мне об удовольствиях? — словно не веря собственным ушам, вздохнул калиф. — Куда катится этот мир…

— Нет, я умею судить о красоте речи… — едва не сквозь зубы поспешил сказать Гаурдак, и еле удержался от того, чтобы добавить: «Там, где имеется красота, а не винегрет из несочетающихся слов!»

Но не добавил.

Волка кормят ноги, менестреля язык, а Пожирателя Душ — молчание и согласие, когда хочется рвать и метать. «Спокойствие. Только спокойствие. Лужи крови и горы трупов — это потом. А сейчас — спокойствие и надмирность. Я спокоен. Я абсолютно спокоен. Я абсолютно спокойно хочу придушить этого жирного борова здесь и… Стоп. Я спокоен… я спокоен… спокойствие и надмирность… я — солнце… я — туча… я — горная вершина… готовая обвалиться на башку этого… СТОП. Спокойствие и надмирность!!! Так, ладно… Вдохнули, выдохнули, улыбнулись… стараясь не скалиться чрезмерно на его горло… и совершенно спокойно…»

— …какой водонос, сын водоноса и внук водоноса, тебе такое сказал? — с высокомерием, способным вывести из себя даже святого, выговаривал тем временем Амн-аль-Хасс. — Тебя обманули. У тебя вкус к прекрасному как у метельщика или погонщика мулов, ущербный, как молодая луна, как сыр, оставленный в ларе с мышами, как…

Гаурдак мысленно подвинул Эссельте с первой позиции списка тех, чьи души пойдут ему сегодня на ужин, для успокоения нервов пообещал себе придумать несколько особенно болезненных способов отправить смертного в тот мир, откуда он сам только что пришел, и продолжил с притворно-скорбным вздохом:

— Может быть, ты и прав, о несравненный искусствовед жаркого Юга. Но если тебе не хочется удовольствий тела, то подумай о том, чтобы разделить со мною власть над миром! ЧтО такому выдающемуся правителю всего лишь одно королевство, пусть даже и самое замечательное на всем Белом Свете!

— Всё, что нужно мне на Белом Свете, — с меланхолией, достойной истинного философа, ответил Ахмет. — Какое мне дело до Вамаяси, Отрягии или Эйтна, если всё, что когда-либо заботило, интересовало и трогало чуткие струны моей души — это Шатт-аль-Шейх? Величественный Шатт-аль-Шейх, великолепный Шатт-аль-Шейх, благородный Шатт-аль-Шейх, удивительный Шатт-аль-Шейх — моя жизнь и судьба, моя любовь, моя страсть, моя печаль, если у него неспокойные времена, и моя отрада, если на земле мир и благоденствие!..

Голос калифа возвысился, побледневшие от холода щеки разрумянились, а губы дрогнули в мечтательной улыбке.

— …И кто, как не я, позаботится о нем, точно добрый отец о милых сердцу детях? И других детей мне не надо — ибо и у них имеются отцы, достойные своего звания и планиды. И как отец своего народа, я должен быть мудрым, дальновидным и рачительным хозяином в своей большой семье. Так что, даже если бы ты предложил мне что-нибудь такое, чего у меня не было и чего мне хотелось бы, поверить тебе было бы противно моему существу, как противен огонь дикому зверю. Нам не о чем говорить, Пожиратель Душ. Ступай в свою тьму и не показывайся больше: тебя тут никто не ждет, и никому не нужен ни ты, ни твои ядовитые речи.

— Но разве тебе, как отцу своего народа, свойственны эгоизм и равнодушие? — удивление звучало не то, что в каждом слове — в каждой букве. — Не убедившись собственными глазами, никогда бы не поверил в это!

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился калиф.

— То, что ты счастлив сам, и народ твой благословляет свой удел под твоим правлением, о разумнейший из правителей Белого Света, еще не значит, что остальные люди счастливы тоже! — взволнованно воскликнул баритон.

— Гарун аль-Марун, мой достославный предок, чья мудрость сияла как солнце на небосклоне, превращая даже самую темную ночь невежества в радостный день просвещения, притененный легкими облачками познания, — важно проговорил шатт-аль-шейхец, — учил:

— Стихи? — брюзгливо скривился Гаурдак. — Лирика! Словоблудие! Рифмоплетство! Безответственное жонглирование буквами в то время, как несправедливость, бедность и обиды правят миром! И наконец, когда явился тот, кто способен принести удовлетворение и утешение всем, ты — только ты! — стоишь на пути, играя словами вместо того, чтобы помочь тем, кто нуждается в этом!

— Как — только я?.. — опешил Ахмет. — А как же…

— Твои друзья, услышав доводы разума, позволили мне выйти из заточения, — голос звенел укоризной. — Они осознали, что кроме меня никто и ничто не сможет принести счастье на Белый Свет. И теперь только твоя неуступчивая пресыщенность мешает приходу Золотого Века. Я ни в коей мере не тороплю тебя, о несравненный монарх экзотического Шатт-аль-Шейха, но ты подумай о том, что сотни тысяч людей могут навсегда остаться у разбитого корыта своей дрянной судьбы из-за тебя одного.

— Остался… я один?.. — растерянно произнес Ахмет.

— Да, — с сожалением выдохнул голос.

— Я один между тобой и Белым Светом?.. — отчаянно замер калиф.

— Да, — терпеливо подтвердил полубог. — Единственный из всех, кто всё еще верит глупым россказням, погряз в себялюбии и самолюбовании и не видит правды.

— И… в чем же правда?

На секунду Гаурдак потерял дар речи, разрываясь между двумя ответами: «Я уже раз семь тебе объяснял» и «А ты уверен, что не приходишься родственником гвентянской принцессе?», но усилием воли, достаточным для радикального осчастливливания небольшого города, изобразил спокойствие и надмирность:

— Правда в том, что мне противятся только те, кто не хочет видеть дальше собственного дворца и не заботится о других.

— Заботиться о других для правителя — не значит бродить по улицам и вкладывать нуждающимся в руки всё, чего бы им только захотелось! — жарко воскликнул калиф. — Ибо, как сказал однажды великий Гарун аль-Марун:

— И опять графомания и туманные идеи вместо простой и прямой помощи страждущим! — горько вскричал Гаурдак. — Если бы безучастных правителей ждала бы расплата за их деяния — а вернее, бездеятельность — по отношению ктем, кого им доверила судьба!.. Если бы было кому спроситьcних за годы, проведенные в бессмысленной неге за чтением заумных книжонок, как будто равнодушие и оторванность от реального мира для государя — в порядке вещей! В то время как сотни тысяч их подданных и подданных других горе-монархов перебивались с сухой корки на тухлую воду, в то время как стоило им лишь кивнуть — и нашелся бы кое-кто, готовый принести счастье и справедливость всем — и абсолютно бесплатно…

— А то, что плата за твои бесплатные благодеяния — душа, это в порядке вещей? — рывком вытащил себя из зарождающегося комплекса неполноценности Ахмет. — И это, по-твоему, справедливо?!

— Да. Абсолютно бесплатными бывают только скорпионы в тапках, — скромно усмехнулся Гаурдак. — А я в оплату за всё и сейчас беру ничего и потом. Разве это не справедливо?

— По-твоему, душа — это ничего?! — подпрыгнул калиф.

— А что это? — не замедлил отреагировать баритон. — И зачем она нужна тебе — или кому-либо еще после смерти?

— После смерти душа сулейманина, бывшего хорошим человеком, идет в небесный розовый сад, наполненный гуриями, цветами и небесными наслаждениями, и сам премудрый Сулейман встретит ее ласково и будет пировать и беседовать с ней о вечном и мудром! И ты хочешь лишить человека всего этого ради сиюминутной выгоды?!

— А куда у вас идет душа преступника?

— В подземное царство — владения Вишапа, дабы гореть вечно в плавильных печах, в огне которых он кует грехи и соблазны для людей!

— Какая прелесть… какой примитивизм… — тихий смешок сорвался с невидимых губ.

— Что?! — оскорбленно вскричал Ахмет.

— Хорошо… ты сам настоял… я не хотел тебе говорить… чтобы не расстраивать, — сердито вздохнул баритон.

— Что? — встревожился шатт-аль-шейхец.

— И если бы не твое верблюжье упрямство, и не сказал бы — к чему разрушать розовую картину мирозданья хорошему человеку… — точно не слыша вопроса, как бы для самого себя продолжил полубог.

— Какую?! — нетерпеливо притопнул человек.

— Вашу, — будто, наконец, решившись, выдохнул сочувственно Гаурдак. — Я за долгое тысячелетие, проведенное вдали от Белого Света, успел побывать везде. Конечно, это было нелегко, но чего-чего, а времени у меня хватало.

— И что?.. — отчего-то с замиранием сердца шепнул Амн-аль-Хасс.

— И ни розовых садов, ни Сулеймана, ни пира для душ, ни подземного кузнеца вредных привычек я не обнаружил. Нигде.

— Как?.. — побелел и с ужасом выдохнул Ахмет.

— И никак, — беспощадно закончил полубог, и бархатный голос со стальным отливом заполнил всю черепную коробку шатт-аль-шейхца. — Потому что после смерти нет ничего. Тьма и пустота. И души просто теряются во мраке, рассасываются, растворяются, распадаются на искры и пыль и тут же пропадают. Так что жить надо здесь и сейчас. И никакая цена не высока за счастье в этой жизни.

— Так значит… — потрясенным шепотом выдавил калиф, — если нет загробной жизни, и нет Сулеймана, и нет розового сада гурий, и пиров тоже нет, и бесед о вечном и мудром… и наказания за грехи человеческие нет тоже… а есть только пыль и тьма… то… при жизни… можно всё?..

— Ну, определенные приличия соблюдать все же рекомендуется, — снисходительно усмехнулся баритон. — Ну так как ты насчет слоновьей дозы бесплатных удовольствий и перекладывания на мои плечи бесконечных забот о неблагодарных подданных?

— Если царства Вишапа нет… — тихо, но решительно заговорил Ахмет после минутного молчания, — то его надо создать. И такие как ты и твои прихлебатели должны пойти туда первыми и послужить растопкой для первой печи. Ибо слова твои — ложь, ложь от первой до последней буквы. И не для того премудрый Сулейман дарует нам души и жизни наши, чтобы потратили мы их на прозябание в болоте наслаждений. Сплошные удовольствия для настоящего правителя невозможны, как невозможно орлу провести жизнь исключительно в полете. Жизнь состоит из радостей и трудностей, как сутки — из дня и ночи, как персик — из мякоти и косточки, как Сулеймания — из жгучих песков и ласковых рек. Исполнение всех желаний всех людей невозможно тоже. И если ты обманываешь меня в этом, то как я могу верить тебе во всем остальном?

— Не хочешь — не верь, но твои друзья…

— Мне жаль, если умы их были отравлены сладким ядом твоих речей! Но если между Белым Светом и тобой осталась только одна преграда — я, то считай, что ты оказался за стеной невиданной высоты и прочности, ибо я скорее умру, чем пропущу тебя, а моей душой ты подавишься, как шелудивый шакал — острой костью!..

«Спокойствие и надмирность, надмирность и спокойствие…»

— …слабаки довели Белый Свет до пропасти. Они заставили гордый и сильный народ, твой народ, стыдиться своей сущности, чувствовать себя виноватыми за то, чем гордились веками их предки — что они сильнее, умнее, мудрее… да что там — просто лучше всяких южных размазней с мускулами из тряпок и мозгами из протухшей рыбы! — баритон уже не просто гремел гневной сталью, он грохотал, как боевой топор — о шлем врага. — Да последний крестьянин, лесоруб или трактирщик Отрягии имеет больше чести и достоинства, чем правители некоторых держав! Слабые телом и духом иноземцы — вот кто истинная чума Белого Света! Они опутали сильных никчемными жалкими правилами, как пауки — шершней, сковывая их, связывая по рукам и ногам, ограничивая их вольный полет, их парение, их…

— Отряги не умеют летать, — осторожно, в полной уверенности, что чего-то не понимает, но не успевая за бегом мысли напористого собеседника, и не успевая даже понять, чего конкретно он не понимает, проговорил северянин.

— Что?.. — сбитый с толку Гаурдак осекся.

— Потому что у них крыльев нет, — любезно пояснил Олаф и продолжил задумчиво: — Говорят, у крестных фей крылья есть. Только я не знаю, для красоты они у них или для полетов. А может, ни для того, ни для другого. Может, они как молот для Рагнарока.

Гаурдак ошеломленно выдавил:

— Они… бьют ими всех по голове?..

— Феи-то? — озадачился теперь и Олаф. — Не знаю. Может, и бьют. Крестников. Кто не слушается. Или ведет себя как попало. Я бы на их месте бил. С молодости ума не вобьешь — потом поздно будет.

— Так значит, ты сам не знаешь? — прервал педагогические размышления отряга Гаурдак.

— Откуда? Я тебе что — на девицу похож? — неприязненно набычился конунг.

Баритон поспешил отступить:

— Нет, что ты! Но ты же сам сказал, что крылья у фей — всё равно, что молот для Рагнарока?

— А… это… — Олаф смущенно хохотнул. — Я имел в виду, что это… это… слива… Сильва… слив… синий…

Гаурдак не менее нервно повторял за ним вполголоса, пытаясь разгадать шараду:

— Сильва… слива… синяя…

— Власти! — закончив перебирать ассоциативный ряд, сурово выдохнул конунг.

— Синяя слива влас… — недоуменно начал полубог и вдруг его осенило: — Символ власти!

— Точно! А ты откуда знаешь? — подозрительно нахмурился рыжий воин. — Мысли мои в мозгу читаешь, что ли?

— Случайно догадался, — догадываясь также, какую реакцию вызовет рвущееся на язык «в твоем мозгу слова длиннее трех букв не помещаются», скромно ответил полубог. — И… о чем мы до этого говорили?

— О феях? — неуверенно предположил Олаф.

— О… каких феях? — так же неуверенно уточнил баритон.

— Или… о шершнях?

— Д-да?

— А, об уме! — всплыло еще одно слово из моря дифирамбов, напетых Гаурдаком.

— Да, об уме! — с обрадованным вздохом подхватил полубог. — Ибо всем известно, что отряги — самый умный, самый сообразительный, самый рассудительный, самый находчивый народ на Белом Свете, и то, что его теперь учат уму-разуму какие-то…

— А что касается ума, кстати, то в одной царевне Серафиме Лесогорской его больше, чем во всем нашем Тинге, — не слишком вежливо прервал словоизлияния полубога Олаф.

— Лесогорской? Всё понятно. Это значит, что у нее были отряжские предки, — отмахнулся тот. — И вообще — всё Лесогорье — историческая территория Орягии!

— И Иван Лукоморский тоже не дурак, — проигнорировав до поры до времени географическое открытие Гаурдака, продолжил конунг. — Он даже читать умеет.

— Складывать буквы в слова может даже дрессированная обезьяна! — презрительно фыркнул баритон.

— Я не могу, — сухо сообщил отряг, и на Гаурдака пахнуло холодом всех отряжских ледников вместе взятых.

— А-а-а… э-э-э… Я хотел сказать… что умение читать не есть признак ума. Скорее, наоборот, — торопливо принялся выкручиваться полубог. — Чтение — костыли для разума. Что не испорченный образованием ум может выдумать сам, то слабые, нетренированные мозги берут из книжек, как беззубый старик — протертый суп из рук сиделки. Настоящие воины едят мясо!

— Мяса сейчас хорошо бы, — как-то странно усмехнувшись, согласился Олаф и снова замолчал.

Гаурдак почувствовал себя тщедушным очкариком, идущим с книжками подмышкой сразиться с вооруженным до зубов воином.

«Надмирность и спокойствие…»

— Кажется, мы немного отклонились от темы нашей приятной беседы, — усердно излучая заботу и дружелюбие в мегаваттном диапазоне, проговорил полубог.

— Да? — равнодушно проронил конунг, словно ему сообщили о том, что в этом году крокусы будут неплохо цвести.

— Да. Я спросил тебя, не задавался ли ты когда-нибудь вопросом, отчего такой уникаль… — Гаурдак вовремя представил, по какой заросшей дикой семантикой тропинке может сейчас уйти их приятная беседа, спохватился и исправился: — отчего такой удивительный народ, как отряги, до сих пор вынуждены прозябать в бесславии, когда каждый из вас словно богами создан для того, чтобы править своими неполноценными соседями?

— Сам ты — прозябаешь, — любезностью на любезность ответил Олаф и, припомнив вторую часть предложения, нахмурился и спросил: — И отчего это они неполноценные?

— Оттого, что не отряги, конечно, — снисходительно усмехнулся баритон. — Признайся, разве ты сам никогда не думал о такой несправедливости? Почему твои соотечественники должны надрываться на тощих полях как последние рабы, чтобы получить кусок хлеба, когда какие-то шантоньцы, хорохорцы или вамаясьцы как селедка в майонезе катаются? Разве было бы плохо, если бы они платили вам дань, обеспечивали бы твоих соотечественников — от мала до велика — всем, от продуктов до одежды, от оружия до кораблей, а вы только правили бы ими? Подумай сам — не будет больше среди славного племени отрягов ни бедных, ни голодных, ни уставших, ни обиженных судьбой — потому что судьба теперь для них — это ты! Неужели ты способен отвернуться от них, подвести, предать, когда всего одно твое слово отправит их в светлое будущее?! Всё в твоих руках, конунг! Тебе по плечу осчастливить всех отрягов до единого в одну минуту, навсегда освободить людей, с которыми ты ходишь по одной земле, дышишь одним воздухом, от горя и забот! Ты можешь легким движением руки поставить их на место, причитающееся им самой историей!

— На какое такое место? — недоуменно нахмурился конунг.

— На какое место? Какое место?.. Какое место?! Но разве ты не знаешь? — пораженно выдохнул Гаурдак и застонал, словно от невыносимой душевной боли. — Нет, он не знает… и он не знает!.. Проклятые южане… ничего святого… мерзкие делишки, предательские мыслишки… гадостно-то всё как… противно… низко… подло… Лишить целый народ истории, памяти, славы предков!

— Погоди, о чем ты сейчас говоришь? — встревожился отряг.

— О том, что те, кого ты так защищаешь и жалеешь, кого называешь своими друзьями, лишили твой же народ прошлого! Великого прошлого!

— Нормальное у нас прошлое, и всё на месте, никуда не лишилось, — настороженно возразил Олаф.

— Вот именно — нормальное, — горько усмехнулся баритон. — А должно быть — потрясающее! Легендарное! Головокружительное! Но кто из вас это сейчас помнит… Даже старики… Даже боги… А я — да. Я помню. Сотни лет слава отрягов как доблестного, мудрого, справедливого народа, нации исследователей, ученых, поэтов и воинов гремела по Белому Свету. Ингольф Летописец! Леннар Морепроходец! Рагнар Сладкоголосый! Ульрик Зодчий! Сигурт Мечтатель! Эти имена представляли тогда науку и культуру Белого Света! Гиганты мысли! Таланты! Окрыленные богами гении! А известно ли тебе, известно ли кому-нибудь из ныне живущих, что границы Отряжской империи простирались от берегов Вамаяси до гор Эйтна, от лесогорских лугов до песков Сулеймании? И что правление отряжских конунгов было образцом законности и гуманизма… только не спрашивай, что это такое… потом объясню… Золотая… нет, аль-юминиевая эра белосветской истории! Сказка, скрещенная с былью!.. И все шло самым чудесным образом, пока из зависти презренные южане не объединились коварно и не напали на колыбель твоих предков. Доблестные воители Отрягии сражались как львы… нет, как прайды львов каждый!.. Но и лев не может устоять, если на него навалится стая гиен…

Олаф скрипнул зубами, дрогнул, словно потянувшись за топором — и Гаурдак сочувственно вздохнул, но теперь его голос не просто рассказывал. Почувствовав слабину, он, словно репей, что просовывает маленький корешок в незаметную щель в каменной глыбе, чтобы потом разорвать ее, плел свое заклинание. Поверь хоть единому слову — и ты пропал. Яд его измышлений, приправленный и усиленный скрытыми желаниями и страхами жертвы, проникает в душу все глубже и прочнее, и уже невозможно ни стряхнуть его, ни отогнать. И сейчас лукавый репей проник корнями в самое сердце камня, и оставалось приложить лишь крошечное усилие, чтобы неприступный еще недавно монолит рассыпался, как комок сухой земли:

— Да… какая жалость, что ты, величайший герой и защитник своего народа еще не был рожден… Может быть, исход этой битвы был бы иным… кто знает… Но тогда случилось страшное: империя твоих прапрадедов рухнула под ударами варваров, была разорвана неблагодарными холопами на кусочки, и остатки твоего народа — великого народа, многострадального, гордого — были загнаны на голые скалы дикого Севера как какие-нибудь бешеные звери. В огне пожарищ сгорели отряжские дворцы, универси… школы для взрослых, библио… склады для книг. Дивные города, равных которым Белый Свет не видывал и не увидит, остались лежать в руинах, омытых невинной кровью отряжских женщин и детей. А их крики — жалобные крики растерзанных заживо кротких душ — погребальными колоколами до сих пор звенят над выжженными пустырями, призывая долгожданного мстителя…

Олаф почувствовал, что перед глазами его поднимается алый туман ярости, подался вперед, рыча нечто нечленораздельное, стиснул кулаки, точно готовясь к драке — и вдруг услышал сдавленный вскрик, а за ним — еще один:

— Руку сломаешь!!!

— Что?..

Словно сорок ушатов ледяной воды опрокинулись на его голову, и он вздрогнул, очнулся от морока и замер, тяжело дыша и борясь с желанием схватиться за голову и броситься бежать, куда глаза глядят.

Нельзя разжимать пальцы, нельзя размыкать круг, нельзя, нельзя, нельзя…

— Можно, — прошептал в его ухо вкрадчивый баритон. — Назло коварным южанам — сделай это! Вспомни о невинно убиенных, о былой славе, о двуличии и предательстве так называемых друзей… Кровь младенцев взывает к тебе с того света! Пусть они поплатятся, попляшут и поплачут — кончилось их змеиное время! Наступило время северных львов…

Бархатный голос больше не шептал — он грохотал теперь сталью былых и будущих побед, призывая на битву:

— …Ведь ты хочешь проучить их, отомстить за мучения своего народа, восстановить справедливость, хочешь, хочешь, ХОЧЕШЬ!!!

— Восстановить… Отомстить… Проучить… — чувствуя, что снова проваливается в кровавую пелену боевого неистовства и не в силах бороться с этим, задыхаясь, повторял конунг.

— Отомстить Ахмету! Эссельте! Ивану!

— Отомстить… Ахмету… Эссельте… Ивану… Отплатить им… за невинно убиенных детей… женщин… младенцев…

— Да! Отплатить! Расквитаться! Разорви круг — и мы победим всех! Я тебе помогу!

— Д-д… Н-но… Н-нет… нет!.. Они не могут… не могли… — яд леденящих кровь видений палил и терзал растерянную, сконфуженную душу отряга, но что-то маленькое, зажатое в угол и почти раздавленное, упрямо не сдавалось и твердило остервенело: — Я… н-не верю… н-нет…

— Не веришь?! Так увидь своими глазами, как это было!!! — возопил полубог, и перед мысленным взором отряга предстал ослепительно-прекрасный город в огне, а на фоне рушащихся беломраморных стен — южный варвар в красном кафтане и с мечом.

В другой его руке был зажат надрывающийся от плача ребенок. Варвар поднял голову, и Олаф с ужасом понял, что лицо чужеземного воина было ему знакомо. Это было лицо… лицо… лицо… Лицо Ивана!..

Ивана?..

ИВАНА?!

Но он не может!.. Ни за что!.. Это бред! Он… он… Такие как он…

— Такие, как он, принесли погибель твоему народу! Гляди на своего дружка! Запоминай! Наслаждайся!

Лукоморец поднял над крохой меч…

— А смотри, смотри, какая лялька блестит! — растерянно озираясь, проговорил Иванушка. — Ути, какая железячка блестючная! А смотри, ей зайчиков пускать можно! Наверное… Только не получается… Пасмурно… И дождь, наверное, будет…

— Нет, это неправда, это неправильно, забудь!!! — яростно прошипел Гаурдак и, откуда ни возьмись, черная волна нахлынула, смывая изображение.

Через секунду варвар в красном кафтане и с лицом Ивана снова стоял на фоне горящего города, стискивая ребенка в руках.

— Ну перестань же ты плакать — у меня больше ничего нет тебе показать! Да придет, придет твоя мамка… Тетя Сеня ее найдет — и приведет, не бойся… Ну не реви же ты, а! Ну сколько можно?! Ты же витязь! А витязи не плачут!..

— Это не так было!!! Он убил его!!! Убил!!!

И снова горячая чернильная волна налетела, растворяя картинку, и вновь через несколько мгновений на пригорке появился воин в красном кафтане и с мечом.

— …А хочешь, мы с тобой в богатырей поиграем? Садись на меня, поскакали!

— Ах ты… гад… гадина… гадюка подколодная… — голос Олафа срывался и хрипел, точно сорванный долгим яростным криком — впрочем, так оно и было:. — Ах ты варгово отродье… драконья отрыжка… выползень поганый… Ты меня на Ивана натравить хотел?! На Сеньку?! На Ахмета?! Да я тебя своими руками засуну в такую дыру, что ты из нее еще миллион лет не вылезешь!!!..

— Но твой народ! Ты должен отомстить! Восстановить справедливость!..

— Эх, были бы у меня руки свободные — я б тебе такую справедливость установил… — бешено прорычал отряг.

Наследники, чьи ладони оказались снова стиснуты в его могучих лапах, снова вскрикнули от боли, но он не обратил на них внимания.

— Но ничего… Ногами по голове справедливость устанавливать тоже можно. Только появись. Только подойди. Только высунься, скотина…

* * *

— Добрый вечер, — бархатистый баритон нерешительно выговорил приветствие и замолк, точно смутившись.

— Гаурдак? — настороженно вскинулся Иванушка и замер, словно воин в боевой стойке, готовый защищаться, атаковать или просто драться руками, ногами, зубами и всем, чем до противника дотянется, до последнего вздоха.

— Вообще-то, у меня, как у любого другого разумного существа, когда-либо имевшего родителей и друзей, есть больше одного имени… Но поскольку я приобрел известность… пусть и не такую, какую хотел бы… под этим… то — да. Можешь называть меня так, — учтиво промолвил полубог и снова умолк, будто смутившись — или чего-то выжидая.

— Не имеет значения, сколько у тебя имен и каких, — сдержанно произнес лукоморец, с секунды на секунду ожидая подвоха или нападения исподтишка. — Важно, какой ты.

— Думаешь, сын лукоморского царя, это важно? — невесело усмехнулся полубог.

И в голосе его отчего-то прозвучала такая усталость, такая безнадежность и тоска, что, услышь их Иванушка из уст любого другого собеседника, первым его порывом было бы посочувствовать, ободрить, похлопать по плечу, узнать, в чем дело и не может ли он чем-нибудь помочь. Но сейчас…

Сконфуженный и растерянный, он замер в нерешительности, не зная, что сказать и что подумать, ибо не так, совсем не так представлял себе царевич разговор с ужасным Пожирателем Душ — если представлял вообще.

— Не хотелось тебя разочаровывать, конечно… — голос Гаурдака звучал теперь тихо и отрешенно, точно говорил он сам с собой, или с каким-то другим собеседником, лукоморцу не видимому и не знакомому. — Но на самом деле, важно не какой ты, акем тебя выставила победившая сторона. А если еще представить, что тысячу лет ты был лишен возможности защитить свою честь и точку зрения… За такой срок даже святого можно выставить монстром.

— Ты святой?

— Я? — застигнутый врасплох таким предположением, Гаурдак нервно расхохотался. — Не больше, чем ты!

— Я — нет, — серьезно ответил Иван.

— Ну не скромничай, — хмыкнул баритон. — Я ведь вижу! Думаешь, прожив сотни лет на Белом Свете, я не научился разбираться в людях? Хотя да… иногда все же думаешь — «кто их разберет, этих людей»…

— Это не скромность. Это — констатация факта. У меня множество недостатков. Но самый главный — неуступчивый характер. И… мои близкие… часто страдают от этого. Ну или не страдают… а просто обзываются и ехидничают… и тогда страдаю я. Один мой близкий, по крайней мере. И он… она… часто бывает права. Наверное. Но я не могу с собой ничего поделать, хоть и люблю ее, и даже иногда думаю так, как подумала бы она, хотя на самом деле я так и не думаю… но как-то само собой думается… словно она где-то в голове у меня сидит и язвит… А я все равно поступаю по своему. Что это, если не эгоизм и пренебрежение к мнению окружающих?

— А вот я бы оспорил такую оценку, — усмехнулся его собеседник, и голос его неуловимо изменился, словно что-то непонятное и неощутимое наложилось вдруг на простые, доступные человеческому слуху слова, исподволь понуждая внимать и впитывать.

Магия в голосе Гаурдака была пока настолько мала и настолько непрочна, что даже легкое сопротивление могло смахнуть ее путы, как весеннее половодье сносит бобровую плотину. Но чтобы она могла закрепиться и начать расти, со стороны жертвы требовался лишь один незначительный шажок ей навстречу.

И он должен был быть сделан.

— Мало того, что ты добр, бескорыстен, честен и искренен — ты веришь в то, что все вокруг тебя такие же, — неспешно и участливо продолжил монолог баритон. — А если кто-то и отличается, то лишь оттого, что им не пришло в голову быть хорошими. И если им сообщить о такой возможности, подсказать, что для этого надо делать, то вуаля! — еще одним добрым человеком на Белом Свете станет больше. И попробуй, скажи, что я ошибаюсь.

— Н-ну… вообще-то… так оно и есть… — помявшись, неохотно протянул царевич.

— То есть, ты со мной согласен? — вкрадчиво уточнил полубог.

— Да, — осторожно подтвердил лукоморец.

Сделав шаг в разверзшуюся под его ногами ловушку.

Обрадованная магия встрепенулась почти неощутимо — словно легкий ветерок коснулся лица — и обняла свою жертву, ласково притрагиваясь к принявшему ее хозяина разуму, неспешно разгоняя опасения, растворяя недоверие, впитываясь в мозг, как вода в напоенную дождем землю — медленно, но неотвратимо.

И Ивану, оказавшемуся беспомощным перед ее тонкой силой, ничего не оставалось, как внимать и впитывать, с каждой секундой погружаясь как в паутину в шелковую вязь гладких правильных фраз — не чувствуя этого и не понимая.

— Да… — словно в странном ступоре, шепотом повторил он и замер.

Он никогда не думал, что согласится хоть в чем-нибудь с Пожирателем Душ, и теперь чувствовал себя если и не предателем рода человеческого, то крайне и крайне неуютно. Но ведь, с другой стороны, нельзя же не соглашаться с кем-то единственно оттого, что его личность вызывает неприязнь? И если этот человек… или полудемон… говорит, что белое — это белое, то надо быть упрямым болваном, чтобы назвать белое черным из одного лишь чувства противоречия!

«Лучше быть упрямым болваном, чем сговорчивым трупиком», — выплыла вдруг странная мысль из крошечного отдаленного уголка мозга, куда мягкая власть магии отчего-то не проникла, и Иванушка невольно хмыкнул.

Так могла бы сказать Сеня.

— Значит… ты действительно считаешь… что доброе начало есть… в каждом? — не заметив, что его собеседник на секунду отвлекался, тихо спросил Гаурдак.

Иванушка насторожился, задумался над вопросом, в ответ на который, не размышляя, раньше выпалил бы «Конечно!», снова не нашел подвоха и медленно кивнул.

— Да. В каждом.

Полубог не ответил, и когда Иван решил уже было, что тот ушел, баритон — не вальяжный больше, а неровный и слегка сиплый — выдавил тяжело:

— И… в таком, как я… тоже?

Не веря своим ушам или тем чувствам, которые отвечали у человека за мысленные беседы с полудемонами, царевич нахмурился, так и эдак переставляя услышанные слова. Но как бы он ни старался вывернуть их наизнанку, разглядеть второй смысл или третье дно — вопрос Гаурдака, сбивчивый, но простой, вариантов для недопонимания не оставлял.

«И в таком, как я, добро есть тоже?»

Есть ли хоть кроха, хоть крупица, хоть малая искорка добра в Пожирателе Душ, в том чудовище, с которым сражались их предки и предотвратить возвращение которого собрались сейчас Пятеро? В том самом, что стыдясь себя, робко выговорил, быть может, самый важный в его жизни вопрос: «Есть ли добро и в таком, как я?»

Есть ли добро в таком, как он?..

Есть ли добро в том, кого мы считаем воплощением смертельной угрозы всему Белому Свету? И если есть… или хотя бы может быть… и если зернышко его может прорасти… ведь осознание своих недостатков — первый шаг к исправлению… то так ли ужасен Гаурдак?

«Если в бочку дегтя положить черпак меда, можно ли будет после этого из нее есть?»

Да, Сеня бы не поверила…

И была бы не права. Исправиться надо дать возможность каждому, даже самому ужасному преступнику.

— Добро… есть во всех, — отвечая не столько на вопрос полубога, сколько на свои собственные невысказанные мысли, проговорил, наконец, лукоморец. — Ведь ты же правильно сказал: нужно лишь напомнить человеку… или полудемону-полубогу… о том, что росток добра в его душе только и ждет, чтобы вырваться к солнцу.

— Добра… — бархатистый голос собеседника сочился теперь горечью и застарелой болью. — Добра! Что есть добро? Желание молодого идеалиста осчастливить весь Белый Свет — это добро? Его попытка перевернуть в одиночку представление о доступном, достать с неба звезды и рассыпать их бисером перед свиньями в надежде на то, что они превратятся в благородных оленей — это добро? А как можно назвать его упование на то, что новые идеи будут встречены с благодарностью — хотя бы теми, для кого он старался, ради кого шел на жертвы, забывал себя, кого хотел осчастливить — ни за что, просто так, потому что по-иному не мог?!.. Ах да, есть ведь еще слово «глупость»… И да… может быть, я был не прав… ведь не может же быть правым единственный полубог, и неправыми — все остальные? Как тебе известно, у меня было достаточно времени об этом подумать. Тысяча лет — слишком много даже для победителя, а уж для побежденного… И знаешь… Иногда мне становилось страшно. Так страшно и так одиноко, что я жалел о том, что мои гонители не покончили со мной, когда могли. Ведь если то, что я делал, ради чего жил, сражался и был готов умереть, не нужно никому… если всем и вправду лучше без меня и моих дурацких затей… то это значит… что япрожил столько времени зря? Что мои усилия, мои страдания, мои жертвы напрасны? Что я… ошибался?

Гаурдак замолчал, точно забыв и о собеседнике, и молчание его, тяжелое, безысходное, тоскливое, давило на нервы почти физически, как могильная плита.

Иванушка тоже молчал, но его молчание было круговертью чувств, мыслей и порывов, смешавшихся в один головоломный клубок в попытке первыми сорваться с губ. Сотни вопросов, тысячи восклицаний, миллионы сомнений — и все рвались остервенело, расталкивая друг друга, добиваясь быть услышанными, осознанными, высказанными. Эмоции переполняли его, перехлестывали через край — и язык словно прирастал к небу. Ибо кто знал, что следует говорить — и, самое главное, делать в таких случаях?! И бывают ли они, такие случаи, вообще — хотя бы теоретически? Пожиратель Душ — раскаявшийся, мятущийся, смущенный — это ли они ожидали встретить? Ради этого ли столько прошли, претерпели, оставили умирать друга…

Или ради этого?

Именно ради этого?

Ведь Гаурдак совершенно верно указал на опору иванова мировоззрения: измениться в лучшую сторону может каждый, дай только шанс, толчок, совет, ободрение, поддержи в решающую минуту — и шаг в нужную сторону будет сделан, а лиха беда начало!..

Но Пожиратель Душ?!

Но если каждый — то разве не значит это, что и он тоже?..

Но он же?..

Но ведь каждый!!!..

Но поверить ему?..

Но он же говорит искренне!

«Кошка говорит мыши „Я тебя люблю“ тоже искренне»

Но разговор идет не про кошек и мышей, а про судьбу чело… полубога-полудемона, хотя какая разница! Он живой, он чувствует и страдает, как и мы, он так же может ошибаться, а значит, может и раскаиваться в своих ошибках! Достаточно уже он страдал и был наказан! Всему — и жестокости в первую очередь — должна быть мера!..

Не дождавшись ответа, Гаурдак заговорил опять, и в голосе его снова не было ни вызова, ни насмешки, ни презрения — одна лишь бесконечная тусклая усталость:

— Молчишь… Не знаешь, что сказать… даже ты… Извини, что нарушил твой покой. Но, откровенно говоря, я так и думал. Умом понимал. Душа моя рвалась откликнуться, вопила, что вот он — первый человек, способный понять, простить, помочь, закрыть глаза на прошлое и увидеть не того, кем я был, но кем стал… Но… Да, я всё понимаю, не надо слов, царевич. Говорить красивые и правильные фразы о том, что добро есть в каждом и что дай ему только волю — и действительно протянуть руку помощи — два края одной пропасти. И теперь я вижу, что как бы ни раскаивался, как бы ни жаждал начать свою бестолковую жизнь с нуля, это будет невозможно. Запачкавшийся однажды — грязный навек…Один раз ошибся — и не будет прощения. Гаурдак? Всемирное Пугало? Ату его! Каленым железом, магией, топором, чтобы сидел и не высовывался еще сто веков, и кому интересно разбираться, что у него в душе? Каблуком этот росток, и известью сверху присыпать — нечего!.. Но скажи мне, умоляю, скажи перед тем, как я уйду и не побеспокою тебя больше — ответь мне, какие преступления и каких грехи — даже совершенные по злобе, не по недостатку разумения — не могут быть искуплены тысячью лет под землей?! И где ваше хваленое милосердие и сострадание, когда дело касается не прощения тяпнувшей вас уличной шавки, но разумного существа со своим характером, привычками, убеждениями — и дурацким, никому не нужным раскаянием?! И отчего вы, люди, так благородны на словах и черствы и злопамятны на деле — даже самые добрые из вас?! Или самые лицемерные?.. Это и впрямьобъясняло бы всё. Да, объясняло бы… и объясняет. А я — старый болван… поверил… подумал… Ну не дурак ли…

Ощущение присутствия в ивановой голове стало тихо таять — словно побитая собака уходила со двора в дождливую ночь, опустив голову и медленно переступая хромыми лапами. Поражение, безысходность, тоска, возмущение, обида, боль исходили от него рваными волнами, накатывая и топя отчаянно барахтавшегося в водовороте сомнений, стыда и душевных мук лукоморца.

Накатывая и унося за собой.

— Стой!!! — выкрикнул он прежде, чем след полубога успел рассеяться окончательно. — Погоди!!! Я не лгал — я действительно хочу тебе помочь! Если ты вправду понял свои ошибки, если раскаяние твое — от чистого сердца…

Гаурдак остановился и недоверчиво выдохнул:

— Ты… хочешь сказать… что ты мне… поверил? Что… ты не считаешь меня неисправимым злодеем, что я действительно… что если захочу… что я могу… что у меня…

— Да, — тихо, но убежденно проговорил Иванушка. — Я верю тебе. Зерно добра есть в каждом. Каждый может победить свою природу — если захочет. Ты — захотел. И это делает тебе честь.

— И ты… — голос осекся, словно не в силах справиться с переполнявшими эмоциями. — Ты… мне правда поможешь?

— Да, — уже не колеблясь, кивнул царевич.

— И ты не будешь против… если я покину свое узилище и вернусь на Белый Свет? Как давно я там не был… Боюсь, кроме названия в моей памяти от него мало что осталось, хотя и грезил об этой минуте каждый день на протяжении десяти веков. Каждый, кто провел в тюрьме хотя бы день, поймет меня — и не поймет, как я до сих пор не сошел с ума. Но мои силы поддерживала надежда… — Гаурдак смущенно умолк. — Прости. Кажется, я от радости несу что попало… Но просто я до сих пор не в силах поверить, что, наконец, увижу солнце… свет… горы… птиц… Это чудо! Иван… ты… ты… я не знаю, как мне выразить свою благодарность… но клянусь: ты не пожалеешь о своем доверии ни на мгновенье!

— Не стоит… на моем месте так поступил бы каждый… — сконфуженный дифирамбами, пожал плечами царевич, красный от шеи до затылка.

«Расскажи это Сеньке».

— Стоит, — в ответ не на странную, невесть откуда выплывшую мысль, но на слова горячо закивал Гаурдак. — Еще как стоит! Просто удивительно, что на Белом Свете есть такие люди, как ты!

— Моя жена говорит то же самое, — смущенно хмыкнул Иванушка. — Только добавляя при этом «еще». А иногда и кое-какие эпитеты.

— Надеюсь, такие, как ты, никогда не переведутся! — не уточняя отчего-то, какие именно эпитеты добавляет супруга лукоморца, воскликнул баритон и, помявшись, робко напомнил: — А-а-а… Иван?.. Ты… хотел меня выпустить?

— Да! — с готовностью подтвердил царевич.

— Для этого тебе надо разомкнуть круг, — деликатно подсказал полубог. — Иначе я не смогу уйти. Заклинание так построено, что одного желания маловато.

— Да, конечно!..

— О, спасибо тебе, Иван, спасибо!!! Твоего благодеяния я не забуду никогда! Ты — самый лучший из всех знакомых мне людей — да и из незнакомых, я уверен! Как мне не терпится! Как мне не верится!.. Скорей же, умоляю тебя, скорей! Я мечтал об этом тысячу лет, десять веков, триста шестьдесят пять тысяч дней!..

Тепло и слегка сконфуженно улыбаясь невидимому собеседнику, Иванушка потянул руки из ладоней Адалета и Ахмета…

И замер.

«Что построено кучей умных людей, один дурак может уронить всем на головы за секунду», — прозвучало в его мозгу так же явственно, как будто кто-то сказал ему это на ухо.

— Одна голова хорошо, да жестко спать, — по странной ассоциации пришло на ум — и сразу же на язык лукоморцу.

— Что?.. — на несколько мгновений забыв даже радоваться и благодарить, озадаченно переспросил Гаурдак.

— Это… пословица такая, — покраснел Иван.

— Какая-то странная, — недовольно заметил баритон.

— Да, странная, — быстро заговорил Иван, — но это один король так говорил, потому что он все пословицы всё время путал, и эта у него получилась из двух: «Одна голова хорошо, а две — лучше» и…

— Но при чем тут?..

— Причем?..

«Иван. Ты дурак».

— При том, что сначала я должен все рассказать моим товарищам! — осенило его. — Они прилетели со мной, мы всегда всё решаем сообща…

— Товарищам? Зачем? — забеспокоился полубог. — А если они будут против?

— Поначалу — может, я ведь тоже не сразу поверил тебе, но мы им всё объясним, и они поймут!

— А если нет?! Если они не захотят не только понимать меня, но и просто слушать?! Сначала выпусти меня, а потом расскажешь! Не будь таким жестокосердным! Каждая секунда для меня в этом узилище — еще один век!

— Твое неверие в людей, конечно, понятно… — обиженно произнес лукоморец. — Но непонятно.

Гаурдак замычал нерешительно, то ли подбирая нужные слова, то ли наоборот, не давая сорваться с языка ненужным, и выпалил:

— Если откровенно, то я не верю не в людей вообще, а в людей данных конкретных! Потому чтоони, чтобы узнать свое мнение, будут заглядывать в рот Адалету. А уж он-то никогда не позволит мне покинуть мою тюрьму!

— Почему?! — возмутился Иван. — Адалет, хоть и любитель поворчать, но добрый и справедливый человек! Ты расскажешь ему всё, и он поймет, как я, что ты не обманываешь! Он поверит тебе! И мои друзья, кстати, в состоянии принять собственное решение, без оглядки на кого бы то ни было!

— Да, конечно, прости… я не хотел их обидеть… — смутился баритон. — Но… дело в том, что мы с Адалетом знакомы давно… и он… он думает, что я…

— Пытался поработить Белый Свет? — любезно подсказал Иванушка.

— Да… То есть, нет… — сбивчиво заговорил полубог. — Он думает… что я буду мстить ему… Ты не знаешь, конечно… это очень старая история… чтобы не сказать, древняя… даже античная… И вряд ли кто-то из ныне живущих об этом знает вообще… Но дело в том, что мы с ним поссорились из-за девушки. Он увел ее у меня. Наговорил, что попало. После этого она видеть меня не хотела, не то, что слушать или понимать мои объяснения… И я сильно разозлился на них обоих, но ее потом простил, потому что как я мог долго сердиться на нее… Но на него… А потом была война. И Адалет похоронил меня заживо. Я не знаю, чем кончились их отношения… Но он знал, что Лейла была мне… очень дорога. Очень. И если бы он ее у меня не украл… мне кажется… ничего этого… не случилось бы. И он это знает. И, мне кажется, чувствует свою вину не только за Лейлу, но и за то, что произошло потом. Видишь ли, я думал, что если она узнает, что я придумал, как сделать счастливыми всех… то поймет, что я не такой…

Голос сконфуженно умолк.

— Адалет так поступил? — не веря своим ушам, переспросил царевич, привыкший думать о маге-хранителе как о вечном старце, любителе пирожков, и не представлявший его в роли удачливого сердцееда, уводящего подружек у знакомых.

— Да, да, да… — вздохнул Гаурдак, и голос его обволакивал, успокаивал, заставлял забыть о страхах и подозрениях, расслабится, отпустить руки, уснуть…

— Все мы были молодыми… Кому это понять, как не тебе… И то, что он… не захочет видеть меня на свободе, теперь ты понимаешь тоже. Вот видишь… я доверился тебе. Я рассказал тебе все, ничего не скрывая. И я в твоей власти. Так прошу тебя: будь милосерден…

«Добей, чтобы не мучился»…

— Что?.. — встрепенулся Иванушка, словно непонятный туман в его голове на миг исчез.

— Я говорю… — недовольно повторил полубог, но лукоморец, не слушая его, ухватился за одну проскользнувшую незаметно было мысль и вцепился в нее остервенело, как утопающий — в пароходный винт:

— Доверился… да… доверился… но… Погоди… ты всё правильно говоришь… и я тебе верю… не могу не верить…

«Не можешь — не верь».

— Постой! Так сказала бы…

— Кто сказал? Что сказала? Ты бредишь? Не забывай, что ты должен…

— Сеня! Так сказала бы Сенька!!!

И словно под порывом свежего ветра туман разлетелся на клочки окончательно, и пока он не вернулся, царевич заговорил, быстро и сбивчиво произнося все, что столько времени блуждало за мутной завесой морока:

— Я не понимаю, как можно держать зло на кого-то в течение тысячи лет пусть даже из-за самой лучшей девушки! Тем более что она ушла с ним от тебя, а не наоборот! И еще не понимаю, почему ты не хочешь рассказать всё моим друзьям! И не понимаю, почему ты решил, будто у них не может быть своего мнения! И почему я должен скрывать от всех, что ты исправился, если ты не хочешь… не хочешь…

Дыхание его перехватило от внезапного озарения, и Иван, возмущенный, оскорбленный и униженный положением легковерного сентиментального дурачка, в котором оказался по своей вине и чуть не наделал непоправимого, вскричал:

— Ты лгал! Пытался подчинить меня волшебством! Очернить моих друзей! Выставить себя невинной жертвой обстоятельств! А всё это время…

— Но ты сам сказал, что росток добра есть в каждом! — отчаянно воскликнул Гаурдак, призывая на помощь все скудные запасы магии, имеющиеся сейчас в его распоряжении.

Теплая мутная волна накатила на Ивана — и схлынула бессильно, не сдвинув скалу его гнева и решимости ни на миллиметр.

— Да, есть! — голос Иванушки гневно звенел над кругом. — Но ты вырвал свой с корнем! Раскаяние и ложь несовместимы! К новой жизни нужно идти с чистым сердцем и открытой душой! Не могу сказать, что я рад — потому что мучения живого существа не могут доставлять радость… Но то, что ты останешься там — справедливо! Твое место — там, а не среди людей!

«Спокойствие и надмирность, надмирность и спокойствие…»

Ослепительный зеленый свет ударил неожиданно, и Анчар зажмурился, пытаясь инстинктивно вскинуть к глазам здоровую руку. Но ладонь его была зажата в огромной лапе отряга как в тисках, и скорее ему удалось бы вырвать сустав из плеча, чем высвободить ее хотя бы на миллиметр. Раненой же рукой, удерживаемой калифом, он не мог пошевелить, даже если бы от этого зависела его жизнь: несмотря на все старания гвентянской принцессы[215], боль в плече с каждым днем становилась сильней, и лихорадка не отпускала ни на час.

Голова атлана кружилась, перед глазами плавали, наползая друг на друга, сине-зеленые пятна, и всё вокруг качалось и плыло в такт их беспорядочному блужданию. Только упрямство, настоянное на жажде помочь Избавителю, поддерживало его теперь на ногах. Хотя, упади он сейчас, забейся от боли, закричи или потеряй сознание — даже это не заставило бы Наследников выпустить его руки и разомкнуть круг.

И он это знал.

— Добрый вечер, — вежливый баритон прозвучал в его голове приглушенно, словно доносясь издалека, и дыхание мага перехватило от радости и боязни, что долгожданная встреча окажется лишь горячечным бредом.

— Избавитель… Мира?.. — прошептал он, с трудом размыкая обветренные, запекшиеся губы.

— Избавитель?.. — баритон возвысился в удивлении и пропал.

Сердце Анчара болезненно сжалось и заныло, страшась разочарования, но через несколько секунд незримый собеседник вернулся, и голос его звучал ласково и уверенно.

— Приятно удивлен видеть тебя здесь и сейчас, мой зелот. Хитро… очень хитро подстроено, надо отдать тебе и твоим соратникам должное. Заморочить головы толпе юных болванов — задача не из трудных, но то, что старый зануда Адалет не распознал опасности… Впрочем, насколько я понимаю, ты обставил всё так, чтобы у него не было выбора.

— Да, Избавитель… — одними губами улыбнулся чародей и почувствовал прилив бестолкового и бесшабашного счастья, какого не ощущал не то, что месяцы — годы.

— И поступил абсолютно правильно, — одобрительно произнес баритон.

— Но я поступлю абсолютно неправильно, если припишу это… лишь себе… — устыдился и спохватился Анчар, — потому что здесь есть и большая заслуга одного… верного человека… Кириана, барда гвентянки… Он поклялся тебе в преданности… от всей души… и если бы не его помощь и советы…

— Вижу, вижу… если бы не его помощь и советы, ты покончил бы с жизнью прежде, чем позволил поставить себя в круг Наследников.

— Да… но я этого не сделал… благодаря ему… и теперь ты свободен… — голос Анчара, хриплый и глухой, сорвался от переполнявших его чувств. — Так выйди же в мир, заждавшийся твоего пришествия… Добро пожаловать на Белый Свет… приди… воздай… и да получат по заслугам… все…

— Поверь мне, Анчар, ни о чем ином, кроме как пожаловать и воздать, я не мечтал уже много столетий, — бархатисто усмехнулся баритон. — А теперь разомкни круг, зелот — и займи место по правую руку от меня в когорте избранных.

— Разомкнуть?.. — брови атлана непонимающе сдвинулись. — Но… круг не замкнут, Избавитель!.. Я не Наследник!

— Вынужден тебя огорчить, — сухо отозвался Гаурдак. — Или обрадовать?

— Что?..

— Не знаю, кто и что вбил тебе в голову по поводу твоих родителей или более удаленных предков, — с легким раздражением проговорил он, — но ты — Наследник до мозга костей, до самой крошечной капли крови, до последнего дыхания.

— Я?.. я?.. Я?!.. Я — Наследник?!.. Но Кириан… и моя матушка… и Дуб Второй… и отец… отчим… офицер гвардии… смотритель рудника… — бессвязно забормотал маг, пытаясь собрать в единое целое свой внутренний мирок, заново разлетевшийся на кусочки.

— Затрудняюсь определить, в каких отношениях находятся перечисленные тобой люди, — ворчливо вымолвил полубог, — но пока ты не разорвешь круг, я не смогу вернуться.

— Но… но… но… — растерянный монолог позабывшего все остальные слова атлана сошел на нет.

— Это что-то меняет? — с обманчивым равнодушием поинтересовался полубог.

— Нет… Нет! Конечно, нет!.. Но это… это невероятно… Ведь по закону Атланды получается… что я как бы ее король…

— Не «как бы», а на самом деле. И трон будет твой, Анчар. По заслугам. Ведь это — лишь малая доля того, что я могу сделать для тебя в благодарность за твою веру и верность, — убежденно и ласково проговорил Гаурдак. — Об узурпаторе, его клике и прихлебателях можешь не беспокоиться. Да и лучшего короля, чем ты, для Атланды не найти.

— Я… король?.. Но я… я всего лишь… И я не хочу… я не умею…

— Захочешь и научишься, — наставительно заверил голос. — Вот увидишь, тебе понравится. Тем более что ты это заслужил.

— Но власть — это ведь, прежде всего, не развлечения, а решения и ответственность!

— Для решений и ответственности у тебя будут советники и министры, — уже не так благодушно сообщил полубог. — Пусть за вывоз мусора и сбор налогов отвечают они. А не справятся — всегда найдутся новые. В конце концов, я хочу, чтобы ты стал королем! Преданность должна быть вознаграждена! Неужели ты думаешь, что заслуживаешь короны меньше, чем какой-то казнокрад и предатель!

— Но я… я…

Маг покачнулся и наклонился вперед, точно силясь оставить на плечах внезапно потерявшую вес голову и не дать ей оторваться и полететь вслед за кружащимися вокруг него осколками мира. Неожиданно остро почувствовал он, как крупные капли горячего пота катятся по лбу, сбегая на щеки, будто слезы, а тело трясется мелкой дрожью, словно юродивый на морозе: то ли на ночь глядя лихорадка впила в него свои раскаленные когти с новой силой, то ли нервное потрясение лишило последних сил и ослабило связь с реальностью.

С отстраненным удивлением Анчар услышал, как вокруг него, то наплывая, то теряясь вдали, звучали голоса других Наследников — спорящие, вопрошающие, требующие, поучающие — и баритон Избавителя — или Избавителей?.. но разве их было несколько? — отвечал им одновременно, и тоже на разные интонации.

Сознание ли это норовило покинуть его и упорхнуть в ночное небо полетать с кометами, или и вправду Избавитель вел беседу сразу со всеми? Воистину, сила его была необычайна!.. Казалось, пожелай атлан разобрать доносящиеся точно из-за ватной стены слова — Гаурдака и своих компаньонов — и смог бы почти без труда. Да, какое бы это было удовольствие — услышать, как спесивые Наследники теряют свое высокомерие под стройными аргументами сияющей логики, как рушатся песочные замки их самоуверенности и эгоизма, как распадается в пыль их вера в собственную непогрешимость и исключительность, как раскрываются глаза на истину!..

И он будет королем царства гармонии и справедливости…

Королем Атланды.

Его любимой Атланды.

Словно сон…

Сон, который сбывается.

С блаженной улыбкой подумал Анчар, что наконец-то достигнута цель почти всей его жизни, и на душе у него стало тепло и спокойно.

Избавитель.

Избавитель пришел.

И теперь всё будет…

Стоп.

— Из…бавитель?.. — прошептал он, усилием воли возвращаясь к своей собственной реальности — бьющемуся в агонии жара телу, толстому одеялу, казалось, укутавшему все его мысли и чувства, к молчаливому, но заботливому присутствию Гаурдака. — Изба…витель?.. Извини меня… но мысли… как мухи в паутине… ничего не соображаю… Скажи… как я должен… разорвать круг? Я всё сделаю… что могу… и что не могу…

— Рассоедини руки, — незамедлительно, будто ждал этого вопроса, отозвался Гаурдак. — Я думал, что справлюсь сам, но чувствую, что одного нашего с тобой желания маловато. Нужно порвать круг физически. Сделай это — и мы победили. Ну же!..

Анчар вспомнил свою раннюю попытку вырвать ладонь из хватки отряга, подумал про терзаемое воспалением и болью плечо — как будто про него можно было забыть хотя бы на минуту — и обреченно мотнул головой, едва не теряя равновесие.

— Прости… пожалуйста… Не могу… я ранен… сил нет… этот громила держит меня… как в капкане… а другая рука не шевелится… Если даже упаду… они меня не выпустят… Да даже если сдохну…

— А вот про «сдохну» не надо, — теперь баритон источал заботу и ободрение. — Конечно, сил после тысячелетнего заключения у меня осталось немного… но на то, чтобы исцелить моего верного зелота, хватить должно.

— Избавитель!.. — благоговейно выдохнул атлан.

— И тогда еще поглядим, чья возьмет, — усмехнулся Гаурдак, договорив про себя: «…и кому придется сдохнуть». — Но для этого ты должен потерпеть еще немного. Лечение — талант хоть и малозначительный, но особый. Которого у меня никогда не было, по правде говоря.

Анчар вспомнил, как Агафон однажды сказал почти те же самые слова, и что из этого вышло[216], и едва не лишился чувств, но тут же с негодованием и презрением отбросил свое маловерие.

Избавитель может всё.

— Сейчас, сейчас… — бормотал Гаурдак, и волны то тепла, то холода, то царапающие, то щекочущие, то вдруг пронзающие насквозь толстыми тупыми иглами забегали по измученному лихорадкой телу атлана. — Сейчас… Стой смирно… не шевелись… и все получится…

Очередная колючая волна неожиданно превратилась для него в почти обычную, водяную и мокрую, и Анчар почувствовал себя барханом, сквозь который медленно просачивается горячая мутная влага. Плечо его дернулось от резкой боли, вырывая из груди такой же резкий вскрик, но почти сразу же запульсировало ровно и мягко в такт ударам сердца.

— Вот так… Кажется, это должно сработать… — пробормотал полубог, выдыхая с не меньшим облегчением, чем его пациент. — Минут через десять-пятнадцать будешь как новенький.

— Пятнадцать минут!.. — едва слышно прошептал чародей. — Это же чудо… Такая сила… такой дар… редок среди магов Белого Света… если вообще возможен… Я никогда о таком не слышал… и не читал…

— Если бы рана не была такой запущенной, весь процесс занял бы минуты две, три — максимум, — скромно проговорил баритон. — Они тебя пытали, когда захватили?

— Нет… Они не пытали… скорее, они пытались вылечить меня… хотя результат, кажется, один… — атлан нашел в себе силы усмехнуться. — Это Земгоран… Земгоран…

И тут обстоятельства, при которых он был ранен, заново вспыхнули перед внутренним взором заревом пожаров величиной с город. Тошнотворные подробности с запахом крови, гари и сожженной плоти накатили, корежа выстроенные в памяти защитные барьеры, и он осекся и побелел.

Атланик-сити. Горные демоны. Руины и пожарища. Дуэль. И — самое главное — страшные слова Земгорана.

Клевета.

Или?..

Нет.

— Избавитель? — прошептал Анчар, и по голосу его полубог понял, что тот хочет спросить его о чем-то чрезвычайно важном.

— Не волнуйся. Не разговаривай. Потерпи, — опережая готовые сорваться с языка человека слова, строго проговорил Гаурдак. — Иначе исцеление замедлится. Все вопросы потом. У нас будет еще очень много времени, мой зелот.

И волшебник ощутил, как его накрыла теплая волна апатии, вымывая все сомнения и мысли, лишая желания думать и переживать, убаюкивая, успокаивая, усыпляя…

Но исстрадавшуюся в изматывающем неведении душу Анчара так просто было не унять. Упрямо мотнув головой и снова едва не упав, он напрягся, собрался с растворяющимися в томной неге мыслями, вспоминая, что же такого важного минуту назад ему хотелось узнать…

— Избавитель… ответь мне… только правду… — медленно, словно вылавливая слова по одному из сконфуженного, тонущего в равнодушии сознания, заговорил он. — Земгоран сказал… что договорился с горными демонами… чтобы они поддержали тебя… в обмен на Атланик-сити…

— Он так сказал? — осторожно подбирая слова, выговорил Гаурдак.

— Да… он… сказал… что ты знал… и одобрил…

Голос чародея сорвался.

— Ты хочешь узнать, так ли это на самом деле? — тщательно взвешивая сказанное и оставшееся между строк, уточнил полубог.

Атлан не смог произвести ни слова, и лишь опустил голову, будто готовясь выслушать смертный приговор.

— Конечно, Анчар, — баритон звучал теперь озабоченно. — Я понимаю, как важно это для тебя. И тем приятнее, что могу сказать правду, не задумываясь. Я не только не разрешал Земгорану призвать на подмогу горных жителей, но и не знаю, кто такой этот Земгоран. Хотя, понимая с твоих слов, что он натворил, я бы не хотел его узнать. Кстати, что с ним случилось? Он твой друг?

— Был… — выдохнул волшебник, и по лицу его разлилось выражение высшего счастья и умиротворения. — Он был моим другом… пока я… или кто-то другой… не покончил с ним. Но мне было бы очень жаль… если бы это оказался… не я. Прикрываясь твоим именем… твоей волей… он купил содействие наших смертельных врагов — горных демонов… отдав им на растерзание Атланик-сити. И город погиб. Стерт с лица земли… развалины и трупы… трупы и развалины… И если бы этот мерзавец мог восставать из мертвых… я с наслаждением убивал бы его снова и снова…

— При желании это можно устроить, — задумчиво хмыкнул баритон, словно делая пометку в плане на завтра. — А насчет города не переживай. Были бы дома и статус столицы, а уж желающих населить их всегда найдется, хоть отбавляй. А дома будут. Хотя, конечно, нельзя не сожалеть о такой ужасной растрате… Утрате, то есть… Прими мои соболезнования, Анчар.

— Избавитель?.. — прошептал чародей, сердито гоня непонятное беспокойство, ворочающееся где-то в глубинах души. — Пожалуйста… пока исцеление идет… кстати, я уже чувствую, что боль уменьшилась!.. Расскажи мне, как всё будет… когда мы победим… Я много раз силился вообразить… но фантазия моя отказывается работать. Ведь родится совершенно новый мир… отличный от всего, что когда-либо было… о чем мечтали тысячи… миллионы людей… Мир гармонии и сбывшихся желаний… где все счастливы. Расскажи… Я хочу представить… заглянуть в будущее… хоть одним глазком! Некоторые говорят, что исполнить желания абсолютно всех людей невозможно… и я полагаю, это и впрямь очень сложно… Но если хотя бы на маленьком кусочке Белого Света…

— Расскажи лучше мне, каким ты его видишь, а я тебя буду поправлять, — по-отечески тепло улыбнулся полубог. — Или нет. Давай лучше я его тебе покажу. Расслабься. Открой свой разум для меня. И гляди, о мой избранный. Гляди и наслаждайся. Это — будущее Белого Света, и ты — один из немногих, кто пока способен его понять.

Атлан медленно вдохнул, выдохнул, отставляя в сторону усилием тренированной воли чародея пробирающий до костей холод, яркий свет, притупившуюся боль и жар, и даже ласковые волны магии исцеления. Он позволил своему «я» раствориться в пространстве и потянулся мыслями к Гаурдаку, призывая его, принимая, раскрываясь перед ним, пуская его в свою душу — и в свою очередь, проникая в его мысли и чувства…

Солнце.

Конечно же, Атланда была залита солнцем, и даже красные камни домов приобрели, казалось, нежный желтоватый оттенок, впитав солнечные лучи. В воздухе над раскаленной мостовой плавали ароматы цветов. Цветы были повсюду: на клумбах, в вазонах, на окнах и…

На деревьях!

Городские улицы превратились в тенистые аллеи, и деревья — маленькие, большие, с листьями всех форм и оттенков зеленого, с цветами и плодами — были теперь повсюду.

По улицам и аллеям гуляли пешком, верхом и в каретах атланы — сотни, если не тысячи праздношатающейся публики, разряженной в пух и прах, улыбающейся и раскланивающейся со знакомыми. Тут и там на газонах и скамьях расположились люди с музыкальными инструментами или исписанными листами бумаги в руках. Они играли, пели, танцевали или читали вслух написанное, театрально жестикулируя. Прохожие останавливались рядом десятками, слушали, и то и дело прерывали выступления одобрительными возгласами и аплодисментами.

— Это — твои будущие подданные. Те, кто принял меня. У них все есть. Им не надо убивать свое время на тяжелой, нелюбимой или скучной работе, не надо пресмыкаться перед хозяином, не надо жить — вернее, существовать от жалованья до жалованья, как приходилось раньше. У них есть всё, что только пожелают. Новые роскошные дома, даже дворцы. Стойла, полные чистокровных скакунов и золотых карет. Разнообразная еда — какую захотят. Развлечения. Они могут отправиться в путешествие или на охоту, на прогулку или в гости когда заблагорассудится. Они здоровы и счастливы, и благословляют тот день, когда решили поддержать меня.

— Это чудо… — блаженно улыбаясь, словно оказался на несколько мгновений оказался среди тех людей, выдохнул чародей. — Чудо… Именно так я это себе и представлял! Но как это возможно?..

— Очень просто — для меня, по крайней мере, — снисходительно усмехнулся баритон. — С каждой полученной душой силы мои будут увеличиваться, и обеспечить какого-нибудь козопаса или лавочника личным дворцом и конюшней не составит труда.

— Но ведь их души уйдут к тебе только после смерти?

— Потом будет именно так, — согласился полубог. — Но вначале мне нужно набраться сил — для борьбы с врагами, для установления новой власти, для исполнения желаний остальных, наконец! Так что, это суровая необходимость, временное явление, но ты, без сомнения, понимаешь это и без объяснений.

— Д-да, конечно, — неуверенно произнес Анчар. — Но лишенные душ… они умрут?

— И ты снова прав, мой зелот, — с благодарностью подтвердил баритон.

Тонкие нити убеждения именно в том, что он прав, хоть и не понятно в чем, потянулись к разуму чародея, опутывая в надежный кокон спокойствия и уверенности.

— Я… прав, — послушным эхом повторил атлан. — И ты прав.

— Как я рад видеть в твоей душе, что мысль о гибели нескольких ради счастья многих тебя печалит, но не смущает! Суровое, но доброе сердце бьется в твоей груди, и над всем этим правит острый проницательный ум государственного деятеля. Мягкосердечность и жесткое стратегическое мышление! Какая это редкость! И как я рад, что ты — на моей стороне!

— Благодарю тебя, Избавитель. Всё, о чем я мечтал — это служить твоему делу.

— Ну вот это желание мне исполнить будет совсем нетрудно, — усмехнулся Гаурдак.

Анчар задумался, вспоминая, о чем еще хотел спросить.

— А если желания людей будут противоречить друг другу?

— Блестящий ум… аналитический… — с восхищением выдохнул полубог. — Но и тут у меня всё продумано. Исполнится желание того, кто загадал первым. Но если оно будет направлено во вред другому человеку, я попрошу, чтобы он придумал другое.

— А если он не согласится?

— Или согласится, или ему придется уехать.

— Куда?

— Сначала туда, куда моя власть пока не распространяется. На его счастье. Потом… Ну да мы слишком далеко и слишком рано загадываем! Хочешь еще посмотреть на Атланду будущего?

— Да, конечно! — восторженно кивнул Анчар, но тут же спохватился. — Хотя, погоди… Ты сказал «желание». Одно. Но разве не каждое желание человека будет исполняться?

— Когда человек будет клясться мне в верности, он сможет загадать любое количество желаний. А потом получать дополнительные своими действиями. Например, исполнив желание ближнего своего — при определенных условиях. Или выразив восхищение поэту или музыканту. Даже если у того не будет ни капли ни то, что дара — а просто способностей. Да, увы, даже в идеальном обществе отношение объема таланта в обществе к числу людей, считающих себя им наделенными, стремится к нолю.

— Но поощрять бездарность — лицемерие!

— Ах, Анчар, Анчар… Прояви же мудрость и дальновидность и в этом щекотливом вопросе. Если человек не работает и не занимается домашними делами, то чем-то ведь он заниматься должен! И лучше искусством, чем… Кхм. И кстати, бездарный поэт подобен инвалиду с рождения — ни тот, ни другой не виноваты в том, что они такие. И кстати говоря, те, у кого способностей нет, зачастую трудятся над своими произведениями дольше и усердней талантом одаренных. Так разве будет несправедливо, если люди вознаградят их старания похвалой?

— Нет… не будет… Да… это гуманно… Но… — растерянно протянул атлан. — Я думал, что ты сможешь…

— В моей власти — даровать исполнение желаний, но не изменить натуру человека или добавить ему талантов, — предугадывая ход мыслей атлана, выговорил Гаурдак. — Но если разобраться, человеку творчества для счастья не нужен талант. Ему нужна поддержка и одобрение. А это значит, что те, кто похвалят такого актера или писателя достаточно подробно, долго и громко, получат право на дополнительное желание. Хитро. Не правда ли? И ни одного недовольного в итоге!

— Д-да, — не слишком уверенно согласился волшебник. — Но… если желание только одно… и подходяще бездарного барда поблизости не отыщется… и никто не работает… то откуда каждый день берется еда? И дворцы от пыли и паутины убирать надо. И поливать клумбы, вывозить мусор, шить одежду и сапоги взамен износившихся, ухаживать за лошадьми?..

— А вот для всего этого и придуманы рабы, — терпеливо ответил полубог.

— Рабы?!

— Не будь таким наивным, Анчар! Заставить силой принять мою философию нельзя, как нельзя изменить насильно самого человека! Пока он не захочет сам — я бессилен что-либо предпринять. Но заставить силой прислуживать тех, кто противится новому порядку — можно. Нет, если они пожелают, в любое время они смогут оказаться среди тех, кому чистили конюшни и стирали белье, но ведь ты знаешь сам, мой верный зелот, что люди есть люди… странное племя… и некоторые из них предпочитают рабство и смерть измене своим нелепым представлениям о том, в чем они ничего не смыслят!

Анчар некоторое время подавленно молчал.

— Так значит, войны… армия… стража… — проговорил, наконец, он.

— Никуда не денутся, — вздохнул Гаурдак. — Я же сказал, что смогу дать людям желаемое, но не изменить их убеждения и натуру. И если кто-то захочет подраться, под рукой должны оказаться те, кто захотел бы их разнять. И если тот, у кого нет золотого ночного горшка, увидит его у того, у кого он имеется, то наверняка захочет украсть, а вор, если становится слишком активным, раздражает соседей. Так что закон и порядок должны поддерживаться даже в идеальном обществе.

— Но если есть закон, то есть и суды… и тюрьмы…

— Только пока мы не придумаем, как обойтись без них, — оптимистично договорил полубог. — А войны… Так ведь рабы сами к хозяевам не приходят! А человек, гнущий спину с утра до вечера в шахте или мастерской, счастливым быть не может по определению. Значит, кто-то должен трудиться вместо него, чтобы он мог ощутить блаженство в полной мере. И к тому же, иноземцам ведь никто не запрещает поклясться мне в верности и занять свое место в новом счастливом обществе! А как сделать его еще лучше и благороднее, мы будем размышлять вместе. Ты ведь поможешь мне? Не передумал стать королем? Не испугался трудностей?

И снова нечто, похожее по ощущениям на тонкие прохладные нити, потянулось к его голове и принялось бережно гладить по вискам, лбу и темени. И снова взбудораженные мысли разлетелись куда-то, как семена одуванчика под ветром, а в пустой голове, как последнее, недозрелое семечко, осталась лишь одна: «Избавитель умен. Избавитель мудр. Избавитель прав. Всё будет хорошо».

— Избавитель прав. Всё будет хорошо. Я… согласен, — медленно, словно не совсем понимал, что — и зачем — он говорит, произнес атлан, и несколько раз мотнул головой, пытаясь стряхнуть что-то невесомое и неощутимое, но смутно тревожащее.

— С моей помощью ты будешь славным королем, — настойчиво прошептал баритон, и чародей, оставив попытки вспомнить, что он думал до этого, покорно кивнул.

— С твоей помощью… я буду… славным королем…

— Я так и думал, что ты согласишься, — покровительственно улыбнулся Гаурдак, и легкие нити пропали.

— Я… буду королем… Но у меня… еще… но… Мои друзья! — спохватился Анчар, — Они тоже должны быть вознаграждены по достоинству! Без их усилий сегодняшний день стал бы невозможен!

— Скоро на Белом Свете появится несколько свободных престолов, — усмехнулся Гаурдак. — Добавим еще один — и все будут довольны.

— Наверное… это было бы… была бы… был… бы… — прерывистая речь волшебника сошла на нет, и он нахмурился, пытаясь поймать в который раз ускользающую тревожную, беспокойную мысль.

Она мелькала раньше… в середине разговора… или в начале?.. когда Избавитель заговорил… когда он упомянул… когда сказал… сказал… сказал…

— Анчар? — требовательно позвал баритон.

Анчар зажмурился, стиснул зубы, напрягся всем существом своим, отшвыривая посторонние шумы, голоса и чувства, и словно голодная акула, преследующая тунца, устремился за короткой увертливой мыслью.

Это было в середине… нет, в конце… или в начале… В начале разговора!.. Когда Избавитель… нет, когда он… заговорил про… горы… Нет, схватку с Зем… Нет, про рану! Он спросил про рану! И речь зашла про… про…

Про Атланик-сити!

И тут нужное воспоминание — и даже несколько — вспыхнули в его мозгу как сверхновая, поражая, потрясая, заставляя голову кружиться, колени подгибаться, а тошноту подступить к горлу, обжигая глотку желчью — единственным содержимым пустого несколько дней желудка.

Земгоран!!!

Когда он сказал, что с горными демонами договорился Земгоран, то Избавитель ответил, что не знает, кто это такой… Но говоря о короле Атланды, он назвал его предателем и казнокрадом… Но предателем и казнокрадом был Тис, а теперь — уже несколько дней — король его сын, который ни то, и не другое! Это значит… это значит… Это не может значить ничего иного, как…

Ожесточенно тряхнув головой, он разорвал устремившиеся к нему прохладные нити, поставил грубый щит — всё, на что был способен сейчас — и, не смея ни вдохнуть, ни выдохнуть, чтобы не разрушить с трудом достигнутую концентрацию, продолжил вспоминать.

…Это значит, что про Тиса и его роль в смерти Дубов он знал. А про его гибель и наследование Рододендрона — нет. Значит, ему кто-то сказал…

— Анчар?

Мысленный щит содрогнулся под напором полубога и начал крошиться, но, застонав от напряжения, атлан бросил на его укрепление небогатые резервы вновь обретенных сил.

И защита устояла.

— АНЧАР?!..

…И теперь Избавитель сказал, что престолов, чтобы вознаградить его друзей, нужно пять. Откуда он знал, сколько их? Если ему никто не сказал — откуда?!..

И снова страшный ответ с глухим звоном, как топор плача на колоду, опустился и замер перед ним.

Земгоран.

Земгоран был здесь.

Земгоран разговаривал с Избавителем.

Земгоран получил одобрение своего плана.

Если это был его план.

Избавитель знал о том, что Атланик-сити будет разрушен.

Его Атланик-сити!

Столица его Атланды!

Потому что он — король!!!

— Ты знал… знал… что мой город… — слова из сведенного судорогой ярости горла вырывались резкие и хриплые, как собачий лай.

Мог ли Гаурдак видеть в мозгу атлана обрекающую его цепочку выводов, или почувствовал инстинктивно, но ответ последовал незамедлительно:

— Анчар, высшие силы, Анчар, что ты обо мне подумал!!! Неужели тебе хоть на мгновение могло прийти в голову, что я захотел обречь на смерть всех этих невинных людей — или что я смог тебе солгать! Дело в том, что… Анчар. Извини меня. Это вышло нечаянно, я не хотел, но про Тиса и твоих друзей я подсмотрел у тебя в памяти. Абсолютно непреднамеренно!

— И при этом ты не увидел, кто такой Земгоран и что он сделал?! — прорычал чародей.

— Почему ты так решил?

— Потому что ты спросил меня об этом!!!

— Но я же говорю, что подсмотрел нечаянно, потому что это лежало на поверхности, и не стал говорить об этом, чтобы не смущать тебя!

— На поверхности у меня лежало бы и то, что Тис погиб, а трон занял его сын, потому что об этой ночи я не перестаю думать ни на минуту!

— Но это… трюки памяти… и невозможно сказать, что окажется ближе в тот момент, когда…

— Ответь мне, о чем я вспоминаю сейчас? — дрожа от гремучей смеси ярости, растерянности и ужаса от того, что все так внезапно происходящее сейчас — реально, прорычал атлан, роняя щит.

Быстрое жадное прикосновение к его разуму заставило мага содрогнуться, словно плеснули кипятком.

— О… своей матери… о доме… о… — голос полубога звучал растерянно, почти на грани паники.

— О маленькой стране под названием Багинот! — прохрипел Анчар. — И с каким животным мы там встретились?

— Пещерный… волк… медведь… удав… — застигнутый врасплох вспышкой своего приверженца, не до конца еще понимая, какую важную тему они затронули, но чувствуя, что балансирует на грани, лихорадочно перебирал варианты Гаурдак.

Голос атлана был ровен и холоден, как вечно заснеженные долины севера Отрягии.

— С ТТ, Избавитель. Что значит, тени тумана. Мы столкнулись там с тенями тумана — или туманными тварями, и только благодаря Адалету сумели избавить страну от этой мерзости. И ты не можешь читать мою память, даже если я хочу — все боги Белого Света видели, как я хотел, чтобы ты ее прочитал, о Избавитель, я молился им об этом, молился в первый раз за долгие годы!!!.. Но ты не смог. А это значит только одно. Ты лгал мне, когда сказал, что не знаешь, кто такой Земгоран. А он… он говорил правду. И ты действительно счел возможным обречь тысячи людей на гибель только для того, чтобы какие-то горные твари могли помочь тебе выбраться отсюда!

— Но их же нет, ты видишь? Значит, сделка с ними — лишь плод твоей больной фантазии! Ничего не было! Ни встречи с Земгораном! Ни союза с горными жителями! Ничего! Не было! — баритон, теперь не бархатистый и вальяжный, но подобный раскаленному клинку, врезался в разум Анчара, чтобы выжечь проросшие зерна сомнений, пока они не дали более опасного плода. — Я никогда не посмел бы уничтожить столько людей! Целый город! Столицу! Такой страны! Как Атланда! Никогда! Это Наследники! Наследники это устроили! Их работа! Это они не устоят ни перед чем, лишь бы помешать мне! Помешать счастью всего человечества! Белого Света! Это они!!!..

Чародей зажмурился от разрывающей голову боли, слепящей как сотни солнц, сводящей с ума, расплавляющей мозг, лишающей способности не только рассуждать — но и просто думать…

— …Разомкни круг!!! Высвободи руки!!! Выпусти меня!!! Немедленно!!! Я приказываю тебе!!!..

…ни думать, ни даже вспоминать о том, что у него есть голова, а в ней — что-то, кроме ужасающей, разрывающей, огненной боли…

— …Я — Избавитель Мира!!! Ты должен!!! Сейчас же!!!..

…и ничего на Белом Свете не осталось для него, кроме дикой агонии и странного жуткого звука на одной ноте, словно с кого-то заживо сдирают кожу и вытягивают жилы, нервы, веру, идеалы — и жизнь:

— Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!!!!!!!..

…закрыть, не пустить, не пустить, закрыть, спасти, не пустить…

Гаурдак почувствовал, что разум атлана, хоть и балансируя на грани безумия, медленно затягивает даже ту ничтожную лазейку за пределы круга, что имелась, и с ужасом понял, что еще несколько секунд — и древняя магия людей снова вырвет его из этого мира, как сорняк, втопчет в землю, закроет могильной плитой заклятья и рассеет по ветру саму память о нем на десятки, если не сотни лет.

— Проклятье-е-е-е!!!

В последнем отчаянном порыве полубог метнул прохладные тонкие нити принуждения в еще пока остающийся ход.

Он не видел цели, но знал, что она там.

Он не мог промахнуться.

Не имел права.

Это был его последний шанс.

И, как стрелы первоклассного стрелка, нити попали в цель.

Кириан вздрогнул, схватился за голову и, не открывая глаз, словно сомнабула, сделал несколько шагов и поднял камень размером с грейпфрут.

Через несколько секунд находка с силой опустилась на голову ближайшего Наследника, и он упал.

Круг разомкнулся.

Как ни прислушивалась Серафима к разноголосому нестройному хору Наследников[217], ничего разобрать не удалось, словно какое-то зловредное заклятье мешало составить из потока звуков хоть одно слово, хоть полслова, по которому можно было бы понять — или догадаться — как идут переговоры.

Или уговоры?

Или разговоры?

Или наговоры?

Или приговоры?..

Или…

Вымотанная, пригревшаяся под теплым Масдаем, с закрытыми глазами и разбегающимися мыслями царевна не заметила, как уснула — словно в яму ухнула. И ни случайные и невнятные выкрики товарищей, ни изумрудный свет, пробивающийся даже через сомкнутые веки, ни вздохи и бормотание Кириана, сочиняющего то ли стих, то ли ругательства, не смогли выдернуть ее из черно-зеленого провала сна без сновидений.

Это оказалось под силу только Ахмету, обрушившемуся на нее подобно тюку с ватой.

Не успев открыть глаза, Сенька рванулась в сторону, схватилась за меч…

Вернее, попыталась рвануться и схватиться: под двенадцатью квадратными метрами шатт-аль-шейхского ковра и центнером с гаком шатт-аль-шейхского же монарха подобные маневры так просто не проходили.

И не просто так — тоже.

— Ядреный пень… — прорычала царевна, остервенело силясь скинуть с себя хоть кого-нибудь из двоих, но в стараниях своих еще дальше забираясь под жесткую основу Масдая. — Что случилось?!..

Впрочем, вопрос это был, скорее, риторический, чем экзистенциальный, потому что летать без помощи Масдая и падать ей на голову без извинений Наследники могли только в одном случае.

И похоже, именно он сейчас и наступил.

Ковер, сообразив, что просто так из-под него Серафиме не выбраться, взлетел со слабо барахтающимся контуженным Ахметом на борту и освобожденная царевна подскочила, словно подброшенная пружиной: меч в одной руке, нож в другой, глаза, отыскивая врага, прищурены до долей миллиметра против ожидаемого ядовито-зеленого свечения…

Но вместо травянистого сияния вечер теперь окрашивала густая синева. Она заливала разбросанные повсюду тела, иссиня-черное пятно там, где полчаса назад была лишь очерченная Адалетом окружность, бледнеющие золотистые клеточки волшебной сети… и высокую худощавую фигуру с задумчиво опущенной головой.

Черные с проседью волосы ниже плеч, сутуловатая спина, нос крючком, странного кроя одежда из лиловой кожи…

Кто это?

Не похоже ни на кого из…

«Едрит твою через коромысло!!!» и метательный нож вырвались в мир одновременно. Единственная разница между ними была в том, что лесогорское народное выражение до Гаурдака долетело. Нож вспыхнул алым и взорвался каплями расплавленной стали в метре от цели, и омытая синим светом фигура, не отвлекаясь от размышлений, вскинула руку в сторону царевны.

Серафима бросилась наземь, откатилась в сторону, ожидая залпа огнем или льдом, застыла… и неожиданно для самой себя поднялась и двинулась к полубогу, сосредоточенно рассматривающему землю у своих сапог.

«Э-э-эй, я не хочу, я куда, стой!..» — хотела выкрикнуть она, но внезапно язык отказался ей повиноваться — как и остальные части тела.

Рука разжала пальцы и выронила меч, а предатели-ноги несли обескураженную хозяйку к Пожирателю Душ, переступая медленно и неловко, словно чужие — но без остановки.

— Иди сюда, дитя моё, — Гаурдак поднял голову, и желтые глаза на хищном лице сверкнули то ли радостью, то ли голодом. — Как ты относишься к тому, чтобы помочь мне осчастливить Белый Свет?

К своему великому сожалению, ответить вслух на этот вопрос она не смогла тоже.

Стиснув зубы, Сенька изо всех сил пыталась восстановить контроль над взбунтовавшимися конечностями, но с таким же успехом она могла попытаться остановить ток собственной крови в жилах или приказать ушам не слышать.

Обуглившаяся земля дрогнула и зашевелилась, словно очень большой крот — или десяток маленьких — стремились выбраться на поверхность.

Гаурдак спешно выступил из круга, улыбнулся и положил ей руки на плечи.

— Не надо волноваться, моя дорогая. Всё будет хоро…

Договорить он не успел: нечто большое, словно лист железа, сорванного ураганом с крыши дворца, просвистело мимо и пропало в темноте, унося на себе несостоявшуюся жертву.

— Держи ее! — прошелестел мохеровый голос под спиной Серафимы.

«Кого?» — хотела уточнить она, приподнимаясь, но в ту же секунду, откуда ни возьмись, огромный вес навалился сверху, прижимая ее отчаянно дергающиеся руки и ноги к ковру.

— Прости мое презренное обхождение, о дикая пассифлора Севера, — нервно пропыхтел калиф, — но иного способа остановить тебя от верного пути вниз и в пасть к ужасной гибели я не вижу!

— К-кроме… как р-раздавить?.. — просипела царевна.

— Думаю, это будет лучшая судьба по сравнению с той, что уготовал тебе Гаурдак! — сконфуженно, но непреклонно проговорил Амн-аль-Хасс.

— Бр-р-р-р… — передернуло царевну, и ноги ее предприняли неуклюжую попытку перейти на бег. — С-сп-пасибо, ребята…

— Обращайтесь, — хмыкнул ковер.

Сенька почувствовала, как ее беспорядочные телодвижения замедляются и стихают, и впервые за несколько минут она смогла повернуть голову куда хотела.

Островок ровного синего света был виден во тьме небольшим пятнышком где-то внизу и слева, не больше крупного яблока, и она поняла, что действие силы полубога то ли не простиралось так далеко, то ли закончилось.

Что эта сила выделывала теперь там, на пятачке, она боялась даже помыслить, и от этого стократ сильнее захотелось нестись туда с любимым луком наготове, а еще чтобы Ваня с мечом со своим рядом был, и Олаф — даже если с голыми руками, и Эссельте — для спокойствия на душе, и Адалет…

Но из всего списка желаний доступным и реальным было лишь первое, а при мысли о Ване и друзьях сердце моментально сжалось в тугой узел и облилось кровью.

Сенька застонала, но тут же стиснула зубы и гневно цыкнула на себя, что если Ахмет остался жив, то и с ними всё как надо будет.

— В порядке ли ты, о колючая роза лукоморских лесов? — забеспокоился шатт-аль-шейхец. — Не тянет ли тебя всё еще соскочить с многоуважаемого Масдая и броситься опрометью к этому отвратительному существу?

Сеньку тянуло — хоть теперь и с прямо противоположной целью. Но чтобы не вдаваться в подробности и не путать приятеля, она лишь коротко кивнула:

— Я в порядке.

Калиф торопливо сместился, открывая доступ воздуха в сдавленные его весом легкие.

Царевна глубоко вдохнула, захлебнулась воздушным изобилием, закашлялась и перевернулась на живот, переводя дыхание.

— Масдай, возвращаемся скорей, — Ахмет торопливо похлопал по пыльной спине ковра.

— Уже, — прошелестел он и заложил вираж на разворот.

Густая синева прямо по курсу озарилась вдруг пронзительно-лимонной вспышкой.

— Адалет жив!!! — радостно взвизгнула царевна. — Он сражается!!!

— Скорей, Масдай, скорей!!! — подскочил теперь и калиф.

Ковер, хоть и искренне недоумевая, какое влияние они могут оказать на исход битвы полубога и мага, кроме как очень недолго послужить отвлекающей мишенью, ходу все ж прибавил. И уже через несколько секунд картина боя проступила из темноты.

Черный круг не был больше кругом в обычном понимании этого слова: из ровного и плоского он превратился во вздувшееся подобие нарыва, в жерле которого копошилось нечто черное и живое. Разглядев его, Масдай остановился, калиф охнул, а Серафима с первого взгляда поняла, что готова отдать сейчас всё, что угодно, лишь бы не встречаться с этим лицом к лицу[218].

Всё, кроме Ивана.

И Олафа.

И Эссельте с Адалетом.

И Кириана.

И Белого Света.

— Масдай, туда!!!..

И ковер сначала нерешительно, потом чуть быстрее снова пошел на сближение.

Покрытые слизью твари, похожие на все ночные кошмары разом, кишели в жерле нарыва, оглашая окрестности утробным рычанием, но на поверхность не выходили. То ли отверстие было слишком мало, то ли они — слишком нетерпеливы или слишком недисциплинированы, но мерзкие существа толкались, рычали, хватали друг друга тем, что у них было для этой цели предназначено — и оставались внутри.

Гаурдак — ибо больше было некому — стоял рядом, взирая на сотворенных им чудищ с таким же сосредоточенным видом, как и раньше. Одна рука его была протянута к ним, и с тонких чутких пальцев ее изливалось, как струя воды, голубое сияние. И там, где оно попадало на черных, слизь высыхала, уступая место чему-то, похожему на светлые перья.

Вторая рука с выставленной вперед ладонью была отведена в сторону. В полуметре от нее, чуть колыхаясь, то покрываясь трещинами, то снова выравниваясь, висела полупрозрачная желтоватая стена. За ней с видом абсолютно огорошенным, упершись лбами в преграду, переминались Иванушка, Кириан и Олаф, словно не оставляли попыток сквозь эту стену пройти.

— Он не пускает их к себе? — озадаченно нахмурилась царевна, вытягивая на всякий случай из-за голенища арсенал метательных ножей.

— Не он!!! — радостно воскликнул Ахмет и ткнул пальцем чуть в сторону, туда, где на грани света и тьмы покоился валун размером с медведя.

И за которым, вцепившись одной рукой в посох и опершись на колено, стоял Адалет.

— Эта гадина пытается их к себе подтащить, как меня!!! — с холодной яростью выдохнула царевна.

— Масдай, забираем!!! — радостно возгласил калиф, но ковер, не дожидаясь указаний, уже пикировал на бестолково топчущуюся троицу.

— Держитесь и держите!!!

— А остальные?.. — спохватилась Серафима, и вдруг голос ее сорвался.

В нескольких метрах от нарыва, распластавшись на камнях лицом вверх, головой в луже чего-то темного, неподвижно лежала принцесса. Шагах в десяти от нее, согнувшись пополам, замер на боку Анчар.

Комочек льда, зародившийся в центре желудка царевны, мгновенно вырос и заполнил все ее существо.

Они не пошли к Гаурдаку потому что…

— Эссельте!!!.. Рябая вишапова задница!!!.. — истошный рев Ахмета, тоже увидевшего недвижимое тело гвентянки, вырвал Сеньку из оглушающего забытья, и в следующую секунду ковер впритирку проскользнул вдоль эфемерной стены, роняя на себя и пассажиров троих зачарованных Наследников.

— Держите их!!! — гаркнул Масдай и взмыл ввысь на полной скорости, врезаясь в тучу и унося экипаж от вновь оставшегося без ужина Пожирателя Душ.

Сзади желтая стена взорвалась дождем раскаленных золотых искр. Несколько с шипением разъяренной кошки упали на корму и кисти Масдая, но испарились, не оставив следа.

— Держи Ивана и барда! — сдавленно выкрикнул Ахмет, прижимая к жесткому ворсу по мере сил и веса упрямо двигающего ногами Олафа.

Но битва была неравная: полторы сотни килограммов изнеженного калифа против почти такой же массы накачанных мускулов отряжского конунга не имели ни единого шанса.

— Масдай, быстрей отсюда!.. — прохрипел шатт-аль-шейхец, чувствуя, что еще немного — и пешком к Гаурдаку с высоты в два десятка метров они отправятся на пару.

Сенька тем временем сшибла попавшегося под руку Кириана, ткнула его локтем под дых[219], кинулась на поднявшегося Иванушку и повалила на Олафа.

Придавленный тройным грузом, тот если и не сдался, то барахтанье замедлил.

— Очнись, очнись, очнись!!! — высунув кисть руки из-под сплетенья лукоморских рук и ног, калиф несколько раз с силой ударил по тому, что ближе лежало.

— Я… не сплю… — недовольно просипел царевич.

— И не надо бить моего мужа! — тут же вторил ему возмущенный голос Сеньки. — Я и сама могу!

— Кто… Ивана… бьет?..

Олаф присел рывком, и куча-мала рассыпалась по ковру.

— Все в порядке? — облегченно выдохнул Масдай.

— Все… — неуверенно пробормотал Иванушка.

— А Кириан где?

— В нирване… — раздраженно прорычал из-под Ахмета миннезингер.

— Ой… А я-то думал, что у меня такое под спиной мешается… — поспешно откатился в сторону калиф. — Прости.

— Да что вы вообще все понимаете!!! — неожиданно тонко и резко вскричал менестрель, вскочил на четвереньки и ринулся к краю ковра.

— Стой!!! — Олаф выбросил вперед руку, в последний момент успел ухватить барда за лодыжку и рывком втянул обратно. — Лежи!!!

Иван и Ахмет бросились на гвентянина и притиснули к шерстяной спине Масдая.

— Так стоять или лежать?.. — слабо простонал бард, но тут же, будто очнувшись, снова принялся вырываться. — Пустите меня! Пустите! Пустите!!!..

— Киречка, миленький, тихо, спокойно, лежать, не стоять, не дергаться, это гаурдакова муть, тьфу на нее, сейчас пройдет, — схватила его за запястье царевна.

— Не пройдет… — словно испытывая невыносимую боль, всхлипнул Кириан. — Не пройдет… Если бы вы знали… Он…

— Спокойно, спокойно… — гладила его по покрытому холодным потом лбу Серафима. — Обязательно пройдет… Ты же сильный… вредн… изобретательный… хитрый… ты его обдуришь, и всё пройдет…

— Нет… нет… нет… — то ли отрицая, то ли отбрасывая сенькину руку, менестрель яростно замотал головой. — Вы не знаете… я… я… я не могу… и сказать не могу… Убейте меня!!! Пожалуйста!!!

— Да ты чего несешь?! — взъярился отряг.

— Пожалуйста?.. — прошептал Кириан, и в далеком слабом свете глаза его влажно блеснули.

— Всё пройдет, — успокаивающе сжал его пальцы Иван. — Вот отлетим подальше — и всё пройдет. Обязательно.

— Ну так что, подальше или назад? — прошелестел под ними Масдай.

Пассажиры замешкались с ответом, переглянулись, отыскивая в темноте глаза и лица друг друга, и не увидели, как слева и справа от них почти одновременно из ткани тучи вынырнули три белые фигуры.

— Бронвены… — нерешительно протянул Кириан, глядя слегка расфокусированным взглядом то ли за плечи товарищей, то ли в вечность. — А говорили — рыба, рыба…

— Бредит? — нахмурился Олаф.

— Где рыба? — уточнил Ахмет под аккомпанемент желудка, совсем некстати вспомнившего о пропущенном ужине[220].

Иван вспомнил о читанных когда-то приметах конца света — дожде из рыбы и ветре из сгущенного молока, и принялся буравить подозрительным взглядом тучу над головой в ожидании подвоха.

Сенька же, менее начитанная и более догадливая, молниеносно зыркнула по сторонам, оглянулась, метательный нож навскидку — и художественно присвистнула:

— Раскудрить твою тудыть…

Трое молодых людей с ослепительно-белыми крыльями, в длинных фосфоресцирующих плащах и в венках из гладиолусов молча улыбнулись ей в ответ и ступили на Масдая.

Спиной почувствовав неладное, конунг обернулся, дежурный топор в руке — и тоже задержал удар.

— Варг твоя женщина…

— Что?.. — вывернулся из-под любимой супруги Иванушка, рука на рукояти меча…

И открыл рот.

И закрыл.

И снова открыл — но на этот раз не оттого, что не нашел, что сказать, а просто от изумления.

Потому что трое крылатых перед ними напоминали ни кого иных, как самого Ивана, Олафа и Ахмета — как три сапога из одной пары[221].

Пока они таращились, раздумывая, не галлюцинации ли у них начались[222] и что с ними делать, из мрака выпорхнули и присоединились к блестящим соратникам еще двое.

Захлопнувшиеся было рты распахнулись снова: лица вновьприбывших, мгновение назад слепые и ровные, как скорлупа яйца, на их глазах обрели черты Серафимы и Кириана, да так быстро, что люди с недоумением стали себя спрашивать, не было ли первое впечатление лишь обманом зрения.

«Только дернись, только шевельнись, только скажи чего-нибудь…» — гипнотизировала хищным взглядом своего двойника царевна с ножом наготове — но бросить без провокации не могла, даже понимая, что крылатый Иван, или Ахмет, или она сама имеют к настоящим ровно такое же отношение, как раскрашенная вамаяссьская циновка — к Масдаю.

Но пятеро с крыльями не двигались, а лишь молчали и улыбались — в ожидании то ли первого слова от экипажа ковра, то ли подхода подкрепления.

Второе предположение царевне не понравилась, но даже это не смогло заставить ее нанести удар.

Колебания людей, похоже, приободрили нежданных гостей, и они сделали шаг вперед, ни на мгновение не переставая лучиться самыми широкими улыбками.

— Я в жизни столько не лыбился, сколько этот за три минуты, — с желчным прищуром на свою копию пробормотал менестрель.

И тут Сенька поняла, что при всей миролюбивости визитеров ее раздражало и заставляло непроизвольно искать взглядом их жизненно важные точки.

Улыбки.

Безмятежные и бессмысленные, словно кукольные.

За которыми могло скрываться[223] что угодно.

Если бы не эти лица, странно-чужие до легкого холодка жути по спине, но, тем не менее, лица друзей, нож — и не один — уже бы покинул ее пальцы.

— Нет, погодите, это что — мы? — сложив пять плюс пять, Олаф набычился и ткнул пальцем в выстроившуюся на краю ковра пятерку.

— Я белое не ношу, — презрительно открестился от своего близнеца миннезингер.

Крылатый Кириан на несколько секунд перестал улыбаться и поежился.

— В белом ты похож на гиперпотама, запутавшегося в пододеяльнике, — с издевательской ухмылкой сообщила ему царевна.

Тот сконфузился еще больше и попытался спрятаться за спинами компаньонов.

— А тебя я всегда представлял, скорее, с рогами, клыками и хвостом, — не остался в долгу миннезингер, не сводя глаз с двойника Серафимы.

Но он лишь улыбнулся шире и запахнулся поплотнее в плащ, точно скрывая недостающее — или излишнее.

И это предположение не понравилась царевне еще больше предыдущего.

Ох, если бы не эти проклятые рожи…

— П-послушайте… Это… вообще… кто? — глядя отчего-то на Ахмета, отыскал, наконец, заблудившийся вокабуляр Иванушка.

— Кто это? — поинтересовался калиф у хмурого отряга, тыкая пальцем в пятерку, а тот обвиняюще уставился на менестреля:

— Это еще что за?..

Кириан поискал, кому бы переадресовать вопрос, встретился глазами с Серафимой и, поняв всё с первого взгляда, вздохнул: «Сам, сам, всё сам, что б они без меня делали…»

— Похожи на бронвенов, — пожал плечами он. — Это у гвентян такие добрые духи, которые приходят за теми, кто заблудился после смерти, чтобы отвести на берег огненного моря.

— Зачем? — дотошно вопросил Иван.

— Чтобы рыба Юй их проглотила, — сообщил менестрель.

— Добрые, говоришь?.. — конунг окинул пришельцев оценивающим взором, словно новую мишень, и те невольно попятились, отступая на самый краешек ковра.

Но устояли.

— Вы, собственно, кто такие будете? — окончательно собрался с мыслями и строго проговорил лукоморец.

— Мы посланники мира, — наполненным неземной добротой и кротостью голосом оповестил похожий на него крылатый. — Избавитель Мира прислал нас, чтобы показать, что в помыслах его нет зла, а только мир, дружба…

— И жевачка, — не удержалась Сенька. — А жевачка — это мы, да?

— Нет!

Глаза крылатых были круглы и невинны, как горошины.

— Посланники, говорите… — неприятно улыбнулся отряг, поднимая топор. — Вот и пошли бы вы отсюда…

— Но мы не можем уйти — Избавитель Мира хочет видеть вас и говорить с вами! — огорченно вскинула брови крылатая Серафима.

Как настоящая…

Топор опустился.

— А если мы не хотим? — брюзгливо уточнил Кириан.

— Мы попросим вас, постараемся убедить, уговорить… — проникновенно начал было Олаф-крылатый, и разжавшиеся было пальцы Олафа-настоящего снова стиснулись на рукояти топора.

— Предположим, не упросили, не убедили и не уговорили, — нетерпеливо фыркнула царевна. — Что дальше?

— Дальше?.. — поднялись брови домиком у крылатого Ивана. — Но мы ведь еще не…

— Предположим, что уже да, — она нетерпеливо отмахнулась от сомнений сбитых с толку двойников. — Дальше?

— Еще дальше? — посланники переглянулись и быстро посмотрели по сторонам, словно в поисках подсказки.

Обнаружили они ее или нет, но движение это команде Масдая не понравилось.

— Да, — напряженно кивнул Иван и рука его медленно, будто невзначай, потянула меч из ножен. — Дальше что?

— А дальше мы сделаем так… — будто извиняясь, развел руками лже-Ахмет и вдруг сделал шаг назад и провалился в чернильный мрак.

Остальные четверо последовали за ним как привязанные, но не успели товарищи ни испугаться, ни удивиться, ни выглянуть за край, чтобы посмотреть, сработали ли крылья или придется добивать, как из тучи вынырнуло еще десятка полтора яйцелицых. Медленно взмахивая крыльями, словно для проформы, а не из реальной необходимости, не утруждая себя превращениями, они окружили Масдая со всех сторон, и тонкие светящиеся нити прочертили мрак между ними, заключая ковер и его команду в эфемерную сферу.

— Вам нечего бояться! — возгласил лже-Иван. — Мы отведем вас к хозяину, и он…

— Дождались, твою Матрену!.. — яростно выругалась Сенька, и Масдай, словно опомнившись, рванулся прочь, целя между нитями…

И налетел на невидимую стену, роняя пассажиров.

— Да чтоб вас!!!.. — сквозь стиснутые зубы прорычала Серафима, мысленно добавила «…и нас, идиотов, тоже» и, не вставая и не дожидаясь развития событий, метнула нож в ближайшего крылатого.

Застигнутый врасплох яйцелицый схватился за выросшую из горла рукоятку и камнем повалился в темноту и там, где он только что был, зияла дыра и трепетали оставшиеся без крепления нити — словно в невод попала касатка. Его товарищи спешно задвигались, стремясь перекрыть провал, и свободные концы устремились к ним, почти моментально сплетаясь в новую сеть.

Три быстрых броска Серафимы, один за другим, проделали в восстановившейся было сети зияющую дыру. Новые крылатые кинулись закрывать прорыв, но Масдай, не дожидаясь, пока они закончат маневр, выкрикнул «Держитесь!» и метнулся к открывшемуся окну.

Как лже-Иван, только что бывший в десятке метров от ковра, оказался у него на пути, не понял никто — но бестолково полоскавшиеся на ветру концы молниеносно прицепились к нему, и ковер, опоздавший всего на какую-то долю секунды, снова налетел на незримую стену. Пассажиры, хоть и готовые в этот раз к неожиданностям, покатились, как сбитые кегли. Едва удержавшись на самом краю, хватаясь друг за друга и за оружие, выплевывая пыль и проклятья, они вскочили…

Вернее, попытались вскочить.

Головы их на полпути к вертикальности ударились о что-то упругое, но прочное и, отброшенные преградой и ощущая себя мячиками, все пятеро повалились ничком.

— Хелово отродье!!! — разъяренный, рванулся встать отряг — и не смог даже пошевелиться.

Нечто невидимое прижало его к Масдаю и стало давить, мягко, но непреклонно, медленно увлекая вниз.

— Я… не могу… вырваться… — пропыхтел ковер, дрожа от напряжения всеми кистями. — Не могу… подняться…

— Они нас не пускают! — попробовал встать и остался на жесткой спине Масдая, как приклеенный, Ахмет. — Толкают вниз!

— К Гаурдаку? — побелел менестрель.

— Вишапова задница… — понял всё и выдохнул шатт-аль-шейхец. — Мы у них как мухи в паутине!..

— Сень, где твои ножи? — ухватился за плечо жены Иванушка. — Попробуй убрать ближайшего, а Масдай тут же…

— Внизу мои ножи, — прорычала царевна, и сердце лукоморца пропустило удар.

— Ничего, скоро мы тоже там будем… — загробным голосом успокоил всех музыкант.

— Хель и преисподняя!!! — взорвался отряг. — Масдай, ныряй вниз и налетай на кого-нибудь из этой мрази! Иван, будь готов!

Масдая долго уговаривать не пришлось. Одно мгновение он висел, силясь продавить невидимый потолок, а в следующее ухнул вертикально вниз, так, что пассажиры его порадовались пропущенному ужину, обеду и завтраку, и затормозил в самом низу.

Иванушка, оказавшийся вдруг в нескольких сантиметрах от опешившего крылатого, не растерялся, взмахнул мечом… но за долю секунды до того, как обрушить его на голову противника, с ужасом понял, что перед ним — копия Сеньки. Инстинктивно он отшатнулся, уводя не знающую жалости сталь в сторону, теряя равновесие, падая на отряга — и тут плащ крылатого распахнулся сам по себе, и рука его вырвала из незаметных ранее ножен светящийся синий меч.

Олаф быстрым уверенным движением опытного воина увернулся от лукоморца, лезвие топора с низким свистом рассекло воздух — и встретилось с клинком, скованным из ультрамаринового сияния. Синие искры посыпались во все стороны и из глаз отряга, головка топора, рассеченная надвое, улетела в ночь, а оглушенный конунг остался стоять с закрытыми глазами, покачиваясь, с бесполезным обломком оружия в руке, как истукан.

Синий меч взметнулся над головой отряга, и Ахмет с нечленораздельным воплем бросился на лже-Серафиму и боднул ее в живот. Рука с клинком дрогнула, снова полетели искры, точно магия вгрызалась в сталь, крылатая покачнулась, но устояла, а калиф, держась за голову, с хриплым стоном повалился на ковер.

— Я не советую вам… — ласковым голосом заговорило существо с лицом лукоморской царевны, и тут Иванушка с исступленным нечеловеческим воплем оттолкнул Олафа и набросился на тварь, посмевшую быть похожей на его жену.

Синий клинок скрестился с иссиня-черным, черно-синие искры брызнули, словно из-под точильного круга, Масдай рванулся в дыру…

Иван упал на колени, прижимая к себе волшебный клинок, перегнулся через край ковра и попытался выжать из пустого желудка хоть что-то, а из агонизирующей памяти — любимое лицо, захлебывающееся кровью и проваливающееся во тьму.

— Держись, кабуча ты лукоморская!!! — железная хватка отдернула его от края, повалила на жесткий ворс и яростно притиснула голову к груди — родной, теплой, пахнущей Сенькой, настоящей Сенькой, которую хотелось обнять, прижать, зацеловать, и горло его предательски перехватило…

— Сеня, Олаф, простите, я не смог… — только и сумел выдавить царевич.

— Как я рада, что не оказалась на твоем месте… — коротко шепнул ему в ухо милый голос, тут же перешедший на крик: — Да держись же ты!!!..

Масдай под ними бешено маневрировал, уходя от крылатых преследователей, и оглушенные калиф и отряг обмякшими куклами болтались в объятьях Кириана.

— Я держусь, — стиснув зубы, выдохнул Иван и, осторожно вывернувшись из сенькиных рук, привстал на одно колено, меч готовый к бою, глаза — на безмятежном бледном лице приближающегося крылатого.

Своем лице.

— Пусть подлетают. Я выдержу.

Отличались ли гаурдаковы творения невероятной самонадеянностью или тупостью, но под ивановым клинком успели пасть лже-Олаф и лже-Кириан прежде, чем их соплеменники перестали стараться остановить ковер голыми руками и прибегли к новой тактике. Теперь сфера из крылатых, объединенных невесомыми нитями, словно загонщики — сетью, устремилась не на перехват беглецов, но на опережение, и Масдаю приходилось метаться и финтить так, что ухватившиеся за его края и кисти пассажиры уже не понимали, где небо, где земля, и мелькающие вокруг бледные пятна — реальные ли фигуры преследователей, или пресловутые «мальчики крылатые в глазах» от круговерти и перегрузок.

После нескольких минут такой карусели Ивану пришла[224] в голову новая идея. Он торопливо проорал ее Масдаю в шерстяную спину, и правила игры сменились еще раз — к неприятному удивлению яйцелицых. Теперь уже не они за Масдаем, но ковер и его команда носились за ними. Лукоморец на коленях, одна рука вцепилась в кисти, вторая — поднимает над головой волшебный меч — напоминал фигуру на носу боевого корабля с той лишь разницей, что эта фигура орудовала мечом как заведенная.

Крылатые были увертливы и проворны, и не раз тонкие нити, словно паутина, вспыхивали серебристо, опутывая свои жертвы, но каждый раз ковер выводил Иванушку на одного из преследователей, проскакивал в образовавшуюся дыру и с новым азартом кидался в атаку.

Яйцелицые за Масдаем, Масдай за яйцелицыми, блеск синих клинков, сверкание иссиня-черного меча в синем сиянии, прорывающемся с плато сквозь черные клочья тучи, черно-синие искры, озарявшие тьму, когда волшебный клинок встречался с лезвиями из синего света — все смешалось в фантасмагорическом чернильно-индиговом вихре.

Товарищи Ивана, не в силах помочь ему в сражениях, выполняли роль системы раннего предупреждения и группы поддержки, и то и дело холодный мрак, подсвеченный синими вспышками, оглашался то взволнованными, то торжествующими воплями.

— Когда они уже кончатся!.. — в бессильной ярости прорычал отряг, в который раз подав оповещение о приближающемся враге. — Их же было полтора десятка, да десятка два Иван уже завалил!

— А кстати, когда? — нахмурилась Сенька и, хлопнув для привлечения внимания по шерстяной спине Масдая, крикнула ему: — Постарайся снизиться над плато, посмотрим, что там!

Ничего не ответив, ковер лишь дернул кистями, но при первой же возможности прошел на бреющем над источником синего света.

Серафима присвистнула, не заглушая интернациональной коллекции непечатных слов, вырвавшихся из уст ее друзей.

Там, где раньше красовался ровный круг, теперь зияло нечто бесформенное, раза в два больше, кишащее склизким и черным. Центральной части плато было почти не видно: серые фигуры с плотно прижатыми к спинам крыльями, словно личинки — лежалую тушу, покрывали красные камни. Некоторые, по краям, были светлее тех, что толклись ближе к центру. Самые светлые, почти белые, слабо шевелили крыльями, склоняя головы набок, точно прислушиваясь. Двое или трое из них, чьи одежды были уже ослепительно-белыми, запрыгнули на плечи своих собратьев, расправили крылья и взлетели. Вокруг острова яйцелицых, то вспыхивая, то почти угасая, словно агонизируя, тускло мерцали остатки золотистой сети.

Самого Гаурдака, равно как и Адалета и оставшихся двух Наследников они высмотреть не успели, но то, что-то холодное и мерзкое им нашептывало, что за первого волноваться не следовало, а за трех последних было уже поздно.

— Грязная вишапова задница… — прорычал Ахмет, утыкаясь лбом в жесткий ворс Масдая. — Их там, наверное, сотня!

— И еще выползают… — скривил бескровные губы менестрель.

— Адалета, Сельку, Анчара?.. — не договаривая фразы и не ожидая на нее ответа, проговорила Серафима.

— Не видел, — чувствуя, что отвечает за всех, угрюмо выдохнул калиф.

— Дуть надо отсюда… — тоскливо пробормотал Кириан. — Тело ее высочества бы найти… и дуть.

— Мы не имеем права отступать! — упрямо бросил через плечо Иван.

— А что мы можем без Адалета?! — взъярился бард. — Красиво подохнуть? Стать кормом для этого урода внизу?!

— Надо убедиться, что Адалет и остальные… — Иванушка осекся, сердито отбросил первое пришедшее на язык слово, и продолжил: — …живы! И забрать их!

— Живы?! Там?! Иван, ты оптимист, но не идиот ведь! — возопил бард.

— От идиота слышим, — внесла свою лепту в обсуждение стратегии Серафима.

— Сзади трое! — положил конец дискуссии Олаф.

И снова схватка, погоня, виражи, финты и поединок, и опять бегство, преследование и бой, и снова, и снова, и снова…

И когда люди на спине Масдая уже потеряли счет поверженным врагам и времени, ковер замедлился вдруг, плавно повернул направо, налево — и остановился.

— Что случилось? — забеспокоилась команда.

— Вроде, всё?.. — точно не веря своим словам, медленно проговорил Масдай.

— Всё? — завертели головами люди, вглядываясь во мрак, готовые к новому нападению или бегству, но слабо подсвеченная далекой синевой тьма не шевельнулась.

— Не думаю, что эти кончились, — хмуро проговорил отряг. — Вон их там сколько было…

— Может, мы просто оторвались от них? — предположил ковер.

— Тем более держи ухо востро! — нервно втянул голову в плечи Кириан.

— Непременно… И ухо востро, и хвост трубой, и нос по ветру, и глаза разую — всё сделаю… А сейчас-то куда? — устало выдохнул Масдай.

Глаза людей одновременно и невольно устремились к почти не видному источнику сияния.

— Надо… посмотреть… осторожно… — словно через силу, произнес калиф за всех. — Может… удастся забрать… тела…

— Если сумеем вытащить их из-под ног эти тварей, — угрюмо закусил губу лукоморец.

— Уж да уж… словно селедки в бочке… один на другом… — поморщился конунг. — Гаурдак времени зря не терял, варгово отродье…

— Как селедки… — эхом повторила Сенька, чувствуя всеми фибрами души и прочих частей тела, что что-то тут не так, что-то, что лежало на самом виду, что-то, что не просилось, а лезло в глаза, и надо было только понять…

— Ёшкин гриб!!!.. — озарило ее. — Скорей туда! Адалет жив!

— Что?!..

— Откуда?!..

— С чего?!..

— Селедки!!! Селедки в бочке!!! — торжествующе выкрикнула царевна, моментально заработав сочувственные взгляды друзей и даже супруга — но это не остановило ее: — Они не расползлись повсюду, а сбились в кучу, потому что не могут!

— Чего не могут? — не понял Иван.

— Расползтись!!! — едва не подпрыгнула от такой вопиющей несообразительности царевна. — Потому что сеть еще держится! Значит, Адалет ее держит!!! Масдай!..

Но, не дожидаясь команды, ковер уже ложился на обратный курс.

Неслышно стелясь по мраку, скользя, точно осенний лист по холодным воздушным волнам, он обогнул по границе темноты почти невидимое плато, и снова замер, сливаясь с ночью. Пассажиры отыскали глазами старого мага и охнули.

Будто смертельно уставший человек, он стоял на коленях, навалившись плечом на огромный камень. Вцепившись обеими руками в посох, он уперся в него лбом и закрыл глаза. Волшебников среди команды Масдая не было, поэтому что именно происходило внизу, точно сказать не мог никто, но картина, доступная глазам простых смертных, заставила сердца болезненно сжаться от испуга и сочувствия.

Вокруг чародея, как мотыльки-переростки, вились яйцелицые — штук семь. Их блистающие синие мечи то и дело опускались на голову и плечи Адалета — но каждый раз налетали на незримый барьер сантиметрах в пяти от тела и отскакивали, высекая лиловые искры. Старик же, то ли слишком сосредоточенный, то ли уверенный в своей защите, застыл подобно изваянию, не подавая и вида, что знает о присутствии незваных визитеров.

Быстрый взгляд на землю и на толпу гаурдаковых выползней показал, что золотистые остатки сети по-прежнему светились, хоть и едва заметно, а серо-бело-крылатая орда все еще теснилась в невидимых границах, дожидаясь созревания.

— Держит!!! — Сенька ликующе ткнула кулаком супруга в плечо, и тычок ее словно послужил сигналом к атаке.

Бесшумно, точно сама смерть[225], Масдай спланировал к месту экзерцисов крылатых, Иванушка примерился, занес меч и…

— Извините, не смогли бы вы уделить нам минутку вашего драгоценного внимания?

Синие клинки яйцелицых зависли в воздухе, и гладкие, как коленка, физиономии медленно повернулись к говорящему.

Серафима никогда бы в жизни не подумала, что простая коленка может выразить столько изумления.

Допустимо, впрочем, что чудеса матушки-природы простирались в дали и подальше, и поглубже и пошире, и даже самое скромное колено могло передать и такие эмоции, что не снилось и обезьяньей морде — но, выяснить это возможным не представилось. Один широкий взмах иссиня-черного меча — и половина крылатой оравы повалилась на землю и голову ничего не подозревавшему Адалету. Короткая схватка с половиной второй закончилась — не без помощи Масдая — тоже быстро и фатально: за тысячу лет гвардии Пожирателя Душ фехтовальному искусству можно было бы подучиться и получше.

Тоскливым взглядом проводили Олаф, Ахмет и Сенька упавшие вражеские мечи, усеивающие теперь пространство вокруг Адалета как какой-то извращенный сад камней милитариста: волшебные клинки, целые и половинки, лежали и торчали из земли под самыми невообразимыми углами — только руки протяни!

И царевна не выдержала.

Едва Масдай снизился и Иванушка, осторожно но настойчиво, принялся выкликать имя мага-хранителя, одновременно гадая, как бы привлечь его внимание, не отвлекая от поддержания сети, как ее лукоморско-лесогорское высочество перегнулась через край и, приготовившись к возможному удару или боли, вцепилась в ближайшую рукоять.

Не произошло ничего.

Тогда, чувствуя на себе жуткие, холодящие кровь взгляды безглазых лиц, она спрыгнула с ковра и выдернула из камня второй меч. Казалось, клинок светился теперь чуть тусклее, чем в руках хозяина, но что бы это могло значить, гадать она не стала. Тусклый меч лучше никакого. Но даже если его светимость была прямо пропорциональна остроте…

Кажется, она знала, где неподалеку находится практически неисчерпаемый источник острых.

Похоже, такая же мысль пришла в голову не одной ей: земля содрогнулась, когда с Масдая соскочили отряг и калиф и потянулись — Олаф, правда, не без брезгливости — за трофеями.

Яйцелицые за невидимой чертой обеспокоились, зашевелились, и бело-серая толпа ощетинилась по мере возможности синими клинками[226].

— Эх, жалко, мне ничего не досталось, — рассеянно пробормотал Кириан.

— Ты можешь что-нибудь спеть и сыграть, — с азартной ухмылкой оглянулся отряг.

— Олаф, оружие массового поражения на этой войне пока запрещено, — фыркнула Серафима.

— Не знаю, как вы, но я ради победы готов пожертвовать своим чувством прекрасного, — калиф мужественно свел брови над переносицей.

— Я ради победы готова даже подпевать, — сурово закусила губу царевна, и быстро скосила глаза на барда, но, к ее удивлению, менестрель на провокацию не поддался.

Привстав на цыпочки и вытянув шею, он словно превратился в статую. Повинуясь его не слышной с земли просьбе, Масдай медленно поднялся на пару метров, музыкант подался вперед…

Даже снизу было заметно, как расширились его глаза и отхлынула с лица краска.

— Они там!!!

Еще немного — и бард спрыгнул бы с ковра, не дожидаясь, пока тот опустится.

И, не исключено, что кинулся бы на заволновавшуюся стену яйцелицых — с голыми руками[227].

— Эська?!.. — не надо было объяснять царевне.

— Ее высочество! — пылающие странными чувствами глаза менестреля были устремлены в невидимую за крылатыми фигурами точку, и имя этой точки было известно им всем.

Белизной физиономия поэта могла бы сейчас посоперничать с нарядом вставшего на крыло гаурдаковского выползня.

— Атлан тоже там? — нахмурился шатт-аль-шейхец.

— Тоже, — отмахнулся Кириан с таким видом, словно Ахмет спросил его, не запачкала ли принцесса платье, но тут же встрепенулся, шагнул на землю, и пальцы его сомкнулись на рукояти одного из оставшихся мечей — тусклого обрубка с лезвием сантиметров в тридцать. — Мы должны спасти ее!

— Как?! — растерянно взглянул Ахмет на плавно белеющую и расправляющую крылья толпу.

Еще несколько минут — и нужное превращение, каково бы оно ни было, завершится, и десятки гаурдаковых тварей взмоют в воздух. Окажутся ли тогда Наследники более везучими, чем на этот раз — вопрос из вопросов…

— Прорубимся! — в один голос прорычали Олаф и менестрель и двинулись на приступ.

— Куда?! — отчаянно вскрикнула царевна, кинулась за ними — но поздно: с исступленным ревом «Мьёлнир!!!» и «Гвент! Эссельте! Гвент!» конунг и менестрель, невзначай переквалифицировавшийся не то в герои, не то в самоубийцы[228], бросились на вражеские ряды.

Ахмет рванул за ними.

— Адалет!!! Масдай!!! — взвыла Сенька свой боевой клич и бросилась туда, где ее супруг, приникнув к уху волшебника, что-то горячо ему нашептывал.

И где лежал ковер.

За ее спиной раздался перезвон, точно серебряные колокола катились по золотой лестнице, и она, не глядя более на мага и Иванушку, прыгнула на Масдая и в один миг оказалась над головами противников, готовая рубить и колоть. Но головы по какой-то причине оказались вне досягаемости. Ругнувшись пару десятков раз, она бросилась на живот, взмахнула мечами — и моментально поняла, отчего подобного стиля фехтования не было разработано до сих пор. Она парировала, финтила, наносила удары и уклонялась, и ни на мгновение ее не покидало ощущение, что именно сию секунду она носом вперед и пятками вверх нырнет в безликую толпу гаурдаковых творений.

Но, решив очевидно, что острых ощущений ее высочеству маловато, в голову, откуда ни возьмись, заявилась новая мысль, и Сенька с криком «Масдай, повыше!!!» подскочила, словно увидела Гаурдака, едва не роняя мечи. Оказаться одновременно на двух или более кусочках Масдая над головами яйцелицых улыбалось ей весьма криво. Но ковер хмыкнул, что не вылупился еще тот гад, что его располосует на куски, и всем врагам и страхам назло грохнулся своей и серафиминой массой на головы и мечи противника, вызывая если не панику, то конфуз, сотрясения и вывихи[229].

Чем не замедлили воспользоваться отряг, калиф и Иван.

Очертя головы, кинулись они напролом, Кириан со своим обломком сзади, выполняя роль ангела покоя[230]. Ультрамариновые искры сыпались там, где встречались сияющие синие клинки, и черно-васильковые — где иссиня-черный меч скрещивался с оружием крылатых. Призрачную тишину над плато сменили беспорядочный оглушительный звон магии и волшебного металла, крики, стоны, хрипы и просто рев — бессловесный, бессмысленный, но яростный, точно звериный — когда кончались слова, и оставались лишь обнаженные, брызжущие кровью разрубленных артерий эмоции.

Но как бы ни был искусен царевич, силен отряг и осторожен Ахмет, как бы ни была точна и своевременна поддержка с воздуха, но против десятков врагов, не знающих страха и не боящихся ни боли, ни смерти, пятерым было не выстоять.

Исступление людей дало им прорваться вглубь орды яйцелицых на несколько метров, но пятеро, даже очень целеустремленных, против десятков — это всего лишь пятеро против десятков. И вот калиф, тяжело дыша, уже не нападает, но обороняется из последних сил, и Олаф, непривычный к мечам, остановил натиск, и Иван не стремится больше вперед, но защищает друзей и растерянно прижавшегося к ним Кириана. Изрубленная одежда висела на них клочьями, и страшно было даже подумать, что случилось бы уже с самими людьми, не будь на них надеты кольчуги Маарифа ибн Садыка, отца Масдая. Но кольчуга или нет — рано или поздно вражеский клинок должен был попасть туда, где ее защита кончалась, и тогда… тогда…

Тогда…

Леденящие кровь образы вспыхнули в мозгу менестреля, и он задохнулся от страха. И не осталось вдруг ни воздуха, странно не идущего в судорожно сжавшиеся легкие, ни времени — ни доли, ни осколка секунды — чтобы сообразить, куда, зачем и как прорываться. Мир вокруг неожиданно заполнился серо-белой колышущейся массой с бесконечными лицами его друзей, вспышками синих молний-мечей, нарезающих время на вечность, и воплями умирающих.

— М-мать… всего живого… — сипло пискнул миннезингер, отшатнулся, споткнулся о труп, растянулся, вскочил — и даже успешно, попал под локоть отряга…

Приобретя в схватке целый меч и несколько легких ран[231], менестрель растратил кое-что иное: дозу адреналина, швырнувшую его в атаку и поддерживавшую на протяжении нескольких минут.

Просветленный и отрезвленный, встал он на четвереньки, оглянулся и к ужасу своему увидел, что спасительный коридор в черно-синюю ночь за их спинами пропал, а со всех сторон окружает лишь серо-белая стена с мечущимися проблесками слепящих, как молнии, вражеских клинков.

— Ив…в…ван?.. Ол…лаф?.. — выставив перед собой, как копье, медленно темнеющее лезвие, менестрель понял вдруг, где и отчего находится, чем сердце с секунды на секунду успокоится и где тело упокоится, и ноги его подкосились.

— Герой, головой об стенку долбанный!.. — тихо взвыл музыкант.

Уклоняясь от клинков, звеневших вокруг уже не серебряными — погребальными медными колоколами, он неуклюже шарахнулся, роняя оружие, распластался, перекатился, уворачиваясь от ноги Олафа, снова попробовал встать — хотя бы на четвереньки, закрыл голову руками, зажмурился, готовый встретить конец…

— Наследники, ложи-и-и-ись!!! — раскатился вдруг громом над головами смутно знакомый голос, и Кириан, успев сообразить лишь то, что хуже не будет, бросился на что-то мягкое, мокрое и почти теплое.

Рядом моментально шмякнулся, обдав запахом пота и крови, кто-то огромный и разгоряченный, на ноги и спину — еще двое, и в ту же секунду черное небо над головами разорвалось грохотом и огнем и посыпалось на них кусками чего-то податливого и влажного.

Менестрель понял, что — а вернее, кто — мог бы на него падать, вдохнул резко нахлынувший железистый запах — и его стошнило.

Но полежать, маринуясь в отчаянии и жалости к самому себе, ему не удалось: чья-то мощная рука подхватила его за шиворот, рванула вверх и вперед и потащила — и барду оставалось выбора не больше, чем привязанному за колесницей хомячку. Куда влекла его непреклонная длань, он не видел — кровь своя и чужая залила глаза. Ночь над ними гремела разрывами и слепила вспышками, что пробивались даже сквозь опущенные веки, словно не Гаурдак и Адалет, но десятка их три сражались, не покладая рук, а в ушах бился, заглушая всё остальное, пронзительный крик: «Сеня, Сеня, Сеня!!!..»

— Они там!!! — проорал кто-то у него над ухом, огненная струя с ревом вонзилась в надвигающийся серо-крылатый кошмар, и отвратительный запах горелых перьев и плоти ударил в нос, заставив согнуться пополам и попытаться выжать из бедного желудка еще хоть каплю чего-нибудь.

— Вперед!!! — рванули его снова, и в тот же миг слева вырос и метнулся к ним столб лилового огня — наткнувшийся на золотистую стену.

— Вперед!!! — хрипло прокричал уже другой голос. — Пока он занят своими выползнями, я могу вас защитить!!! Вперед!!!

— Быстрей!!!

— Сеня, Сеня!!!..

— Они упали там, я видел!

— Сеня, держи-и-ись!!!

— Стой! Куда?! Меня подожди!!!..

Рука, тащившая барда сквозь завалы тел и воронки от взрывов магических зарядов, внезапно оставила его, и Кириан в изнеможении осел и уткнулся лицом в ладони — то ли пытаясь отгородиться от бесновавшегося вокруг ужаса, то ли остановить кровь из раны на лбу и забыть про жгучую боль в боку.

Героем себя вообразил… идиот… кретин… бараньи мозги…

Зачем?

К чему?!

Бежать надо… спрятаться… пока живой…

Упасть… притвориться мертвым…

Что я тут делаю, боги милосердные, что?!

Оставьте меня в покое! Просто забудьте все про меня!.. Меня нет тут, нет, нет, нет!!!..

Боги драные… сиххё милосердные… как же мне больно… и страшно… выбраться отсюда… унести ноги… и буду я проклят, если в жизни своей подойду еще хоть к одному герою, магу или мечу ближе, чем на три километра!!!

Я больше не могу… Духи добрые… Бронвены всеведущие… Зачем это всё?

Зачем это всё мне?! За что?!

Умереть…

Просто лечь и умереть…

Но потребовалось всего одно лишь слово, чтобы вытащить потрясенного музыканта из ступора и агонии и швырнуть с гиперпотамьей дозой адреналина в крови в гущу схватки.

Может быть, оно было волшебным.

— Эссельте!!!

Эссельте?..

Ее высочество?..

Где?!

— Где?! — менестрель вскочил, яростно смахивая рукавом с лица кровь, минутное малодушие отброшено, подхватил с оплавленной горки камня меч — опаленный и еле светящийся, но это всё, чем провидение соблаговолило его вооружить — и рванулся вслед удаляющейся фигуре волшебника.

— Ее… высочество… там?.. — задыхаясь от волнения, бега и боли, лихорадочно просипел менестрель ему в спину.

— Там, быстрей! — чудом расслышал Адалет сквозь рев сталкивающихся над их головами магий, оглянулся и махнул посохом, не то призывая за собой, не то расчищая дорогу.

Из наконечника посоха ударил плотный луч зеленого света, моментально расширившийся и превратившийся в подобие трубы — изумрудно-прозрачной, как бутылочное стекло. Нахлынувшая было волна крылатых разбилась о нее и откатилась, словно отброшенная невидимыми стенами.

— Быстрей!!! — проорал чародей, указывая на возникший перед ними коридор.

Менестрель бросился вперед, маг за ним, а в следующее мгновение туда, где они только что стояли, обрушились сдвоенные алые молнии, и в спины им ударил, опрокидывая ничком, кулак из сжатого воздуха вперемешку с искрами и камнями.

Но труба выдержала, и маг и поэт, торопливо поднявшись, кинулись вслед товарищам. За их спинами разгорался с натужным ревом исполинский костер, запечатавший тоннель сзади, и крылатым ничего не оставалось, как бессильно рубить неуступчивую преграду.

Барду, ожидавшему с секунды на секунду или падения стен, или появления Эссельте[232], коридор показался бесконечным, но к удивлению его и бушевавших вне пределов досягаемости гаурдаковых тварей, незримые стены держались, покорно сопровождая бегущего Адалета и разбрасывая прозрачным клином на своем пути яйцелицых.

Еще десятка два метров — и блуждающее острие как будто нечаянно оказалось у места схватки. Семь или восемь стоячих валунов размером с корову, прижавшись друг к другу вплотную или слегка расступившись, образовывали в этом месте подобие круга. А в трех проходах, узких настолько, что мог пройти лишь один человек, и заняли позиции бойцы.

Яростно и отчаянно рубился двумя мечами отряг. В паре метров от него черный клинок лукоморца крошил синие молнии крылатых и их плоть. Царевна Серафима на другой стороне, кромсая с двух рук, прикрывала оба фланга и тыл одновременно. А в середине, оглядываясь, точно лев, охраняющий добычу, стоял Ахмет с неподвижной принцессой на руках и коротким обломком меча, зажатым в кулаке у ее горла.

Адалет замер, зажмурившись и побледнев от напряжения — и клин стал медленно раскрываться, образуя вход.

— Сюда!!! Скорей сю… — выкрикнул бард из-за плеча чародея — и осекся.

Похоже, никто, кроме него, не видел, как над головами сражающихся, откуда ни возьмись, собралась и начала опускаться алая, как мак, туча.

— Вверху!!! — захлебнулся отчаянным криком поэт и бросился вперед, отталкивая волшебника. — Вверх посмотрите!!! Вверх!!!

Не прекращая битвы и рискуя вывихнуть если не шеи, то глаза, люди глянули на небо — вернее, на то, что висело уже всего в паре метров над ними, и даже маг-хранитель отбросил концентрацию и гневно зыркнул сначала на барда, и только потом вверх.

— Кабуча харунда горан дарандак!!!

Оставив недораскрытым зев их трубы, Адалет вскинул посох, посылая в тучу струю серебристых разрядов — но они пропали в ней, словно вода в сухом песке.

Новая струя — ярче прежней — ударила в сгустившуюся красную муть, но была поглочена еще быстрее.

Туча, словно подкрепившись его магией, рывком опустилась еще на метр, и края ее стали загибаться вниз, норовя обнять всю компанию.

— Бегите сюда!!! — опираясь локтями на край трубы — высотой почти ему по грудь, проорал менестрель. — Сюда!!!

Друзья его двинулись было в направлении тоннеля, но крылатые, точно обезумев, утроили натиск — и отход захлебнулся.

— К-кабуча…

Подумать только, несколько секунд назад Кириан считал Адалета бледным!..

— Кабуча габата… — прошипел чародей, стиснул посох обеими руками, направил его на тучу, и миннезингер повалился на бок, сбитый невидимой силой. В то же мгновенье половина сполохов в небе погасла, зеленый коридор развалился на куски, сражающиеся попадали, точно расшвырянные шаром кегли, а в тучу вонзилось и принялось ее раздирать лимонно-желтыми когтями десятки три ветвистых молний. По всему плато прокатился гул и треск, словно разрывался не сгусток магии, а сама ткань бытия; люди и крылатые, побросав оружие и закрыв ладонями уши, попадали наземь…

Еще несколько секунд — и от новой затеи Гаурдака не осталось и воспоминания. Но без следа сгинула и та защита, что Адалет выстраивал последние несколько минут. И едва бойцы пришли в себя и поднялись на ноги, как схватка возобновилась — но теперь без преимущества волшебной помощи, незаметной раньше, но катастрофически отсутствующей сейчас.

— Адалет? Адалет?.. — Кириан бросился к лежащему на боку волшебнику, и только это проворство спасло его от очнувшихся яйцелицых: небольшое защитное поле, поставленное чародеем, отрезало нападавших в полуметре за его спиной.

— Подняться… помоги… — прошипел маг-хранитель, не открывая глаз, и только синие огоньки пробежали по его посоху, точно подавленный его хозяином стон.

Не мешкая, бард обхватил чародея, подставил плечо и, стиснув зубы, чтобы удержать свой стон, рывком поднялся на ноги.

— Ближе… к ним… — хриплым шепотом скомандовал маг, и менестрель послушно потащил его к друзьям.

Вернее, в том направлении, где они должны были быть: за столпотворением серых крылатых фигур разглядеть что-либо еще было уже невозможно.

Защитная сфера начала расти в один бок, превращаясь в неизвестное науке геометрическое тело и отталкивая крылатых, злобно щерившихся на недоступного врага.

— Где Масдай? — скорее выдохнул, чем прошептал чародей.

Кириан угрюмо поджал губы.

— Похоже, потерялся где-то. Когда ты по яйцемордым шарахнул. Найдешь его сейчас… сиххё с два.

Адалет скривился, словно раздумывая, признать ли свою вину или свалить ее на ковер и Серафиму, но чем завершились его размышления, осталось неясным, потому что Кириан вздрогнул, хватанул воздух ртом и выбросил вперед руку в направлении, противоположном сражению:

— Схватили! Они кого-то схватили!!!

— Что?.. — поле перестало расти, Адалет открыл глаза, и слегка расфокусированный взгляд устремился туда, куда показывал палец менестреля. — К-кабуча…

Между крылатыми фигурами, без устали молотящими в прозрачный барьер, показались неуклюже передвигающиеся двое — и нечто, похожее на замотанное в паутину человеческое тело у них в руках.

— Кабуча!!! — отчаянно взвыл маг, посох расцветился оранжевыми искрами, и стена барьера разорвалась, отбрасывая яйцелицых — и расчищая дорогу к пленнику и захватившим его существам.

Новый взрыв искр — и один из крылатых испарился в столбе апельсинового пламени. Голова человека, оказавшись без поддержки, упала на землю — в сопровождении всего остального человека: второй яйцелицый от неожиданности выронил свой конец ноши.

Кто стал их пленником, Кириан разобрать не смог, но самая страшная мысль моментально вспыхнула в мозгу, и с яростным криком и мечом наперевес он бросился на ошалевшего конвоира.

Что коснулось того скорее — острие менестрелева оружия или адалетова молния — никто не понял, да и не стал раздумывать, потому что второй яйцелицый отправился по стопам[233] первого в мгновение ока.

С хриплым «Ваше высочество?..» бард упал на колени перед коконом, выронил меч и принялся голыми руками рвать нити, спутывавшие добычу крылатых. Если бы в этот момент хоть один враг дотянулся до него — история Златоуста на этом бы и закончилась, но Адалет отчаянным усилием воли перебросил защитное поле от места сражения к ним и успел замкнуть его за секунду до того, как удары возмездия посыпались на ничего не замечающего музыканта.

— Эссельте, Эссельте, Эссельте, — лихорадочной скороговоркой тараторил он, разрывая липкие — не хуже любой паутины — нити руками, а то и зубами там, где у человека было лицо. — Терпи, держись, Эссельте, я здесь, я с тобой, я…

Еще один неистовый рывок — и волокна под трясущимися пальцами менестреля разошлись с сухим треском. И из прорехи на него глянули черные глаза, осунувшееся лицо и недельная щетина.

— Ты?.. — осел наземь Кириан, не зная, вздохнуть ему с облегчением или разразиться проклятьями. — Ты?!..

— Разорви… ее… — прохрипел Анчар, судорожно вдыхая напоенный гарью воздух, словно тончайший цветочный аромат.

— Сиххё тебя разорви! — так и не определившись с эмоциями, раздраженно рявкнул музыкант, но пожелание выполнять принялся.

Едва освободились руки, атлан, не дожидаясь, пока поэт довершит начатое, несколькими уверенными движениями провел ладонями над остатками пут, и те рассыпались серым зловонным пеплом.

— Где Наследники? — коротко спросил Анчар.

— Сиххё милосердные!.. — спохватился менестрель, и голова его дернулась туда, где шло сражение.

Еще.

Может быть.

— Сюда скорее… иначе не смогу подвинуть щит! — прохрипел Адалет.

— Щит? — оскалился и подался вперед атлан. — Щит?! К демонам щит!!! Я хочу крови!!!

— Сюда, я ска… — огрызнулся было маг-хранитель, но Наследник яростно блеснул глазами, рыбкой сложил перед собой ладони и бросился вперед.

— Эй, ты куда? — подскочил Адалет.

— Раздавать долги, — ухмыльнулся через плечо атлан.

— А я?!

Защитное поле растворилось перед Анчаром, и он очутился среди арьергарда наступающего большинства. Очень быстро на этом участке фронта превратившегося в отступающее — а местами даже улепетывающее — меньшинство, на практике познавшее, что два опытных мага, объединивших силы — не самый лучший вариант безопасного тыла даже для творений Гаурдака.

Багровое кольцо кипящего огня высотой по грудь Олафу и с центром на застывшей плечом к плечу горстке людей преследовало крылатых — неоднократно пожалевших, без сомнения[234], что встать на крыло было им еще не время.

Хватая ртами воздух и утирая с лиц грязь, пот и кровь — свою и чужую — Наследники и примкнувшая к ним Серафима даже не опустились — рухнули как марионетки с перерезанными нитями, едва стало ясно, что тактический отход яйцелицых превратился в бестактное бегство, и на выжженной, изрытой взрывами и оплавленной магией земле остались только те, кто уже никогда и никуда не побежит[235]. И даже как следует удивиться тому, что их ренегат сражался бок о бок с Адалетом против своего кумира, у них не хватило сил.

Волшебники переглянулись, коснулись ладоней друг друга, в унисон прошептали несколько слогов, и пламя остановилось метрах в тридцати от них, стреляя искрами и шипя. Камень вокруг него раскалился докрасна и потек.

Яйцелицые отступили еще дальше. Те, кто оказался ближе к границе тьмы, обогнули огонь, присоединились к центру и затихли — то ли раздумывая, что делать дальше, то ли прислушиваясь к не слышным людям указаниям.

Кириан, не оглядываясь и не задавая вопросов, вынырнул из-за спин магов и опрометью кинулся к Ахмету.

Вернее, к его ноше.

Закрытые глаза, бледное лицо, засохшая кровь в спутанных волосах…

— Ее высочество… жива? — остановился он в шаге от нее, точно налетев на незримую преграду, и на лице его отразилась такая мука, словно кто-то пытался вырвать у него сердце.

— Дышит, — хмуро пробормотал калиф и бережно опустил Эссельте на землю. — Пальцы… разожми…

Недоуменно моргнув, менестрель разжал кулак и вопросительно уставился сначала на свою грязную пятерню, потом на шатт-аль-шейхца.

— Зачем?

Ахмет устало выдохнул.

— Мои пальцы.

И только теперь поэт заметил белые костяшки пальцев Наследника, сведенных на рукояти обломанного меча.

— И ты бы вправду скорее убил ее, чем?.. — не договорил он фразу, отгибая один за другим сведенные, словно судорогой, пальцы Ахмета.

Тот медленно опустил голову в кивке.

Кириан не ответил, но в глазах его прочиталось угрюмое «Спасибо». И едва обломок был извлечен из кулака шатт-аль-шейхца, как бард лихорадочно принялся разрывать свою рубаху на полосы: Эссельте требовалась перевязка. Но если бы принцессе потребовалась сейчас его кожа или его душа, он бы и их, ни минуты не сомневаясь, разорвал бы на полосы и отдал ей. Потому что то, что он сделал, нельзя было искупить ни кровью, ни смертью, ни, тем более, рваной рубахой.

А в это время их друзья снова поднялись на ноги и, не сговариваясь, разбрелись по полю боя. То и дело поглядывая на огненную преграду — не гаснет ли, на зловеще притихших в отдалении крылатых, на густое синее сияние за их спинами, ставшее почти фиолетовым, они ворошили гарь и пепел и наперебой выкликали имя ковра.

Ответа не было.

Не то, чтобы в таком пекле могло уцелеть хоть что-то…

Угрюмые и взволнованные, они встретились в центре меньше чем через минуту и обменялись быстрыми взглядами.

— Ничего?

— Ничего…

— Вас где сбросило, Сень? — заглянул в осунувшееся лицо супруге Иван. — Вспомни, пожалуйста.

Та послушно обвела взглядом мертвую зону внутри кольца, скользнула по утопающей в призрачном синем свете земле за его пределами и удрученно повела плечами.

— Бабая якорного сейчас вспомнишь… Но вроде… недалеко… отсюда…

Взоры людей погасли.

Недалеко отсюда если что и оставалось, то только шлак и обугленные кости.

— Но… этого не может быть… — отказываясь верить очевидному, прошептал калиф.

— А может, всё-таки вас бросило дальше? — упрямо предположил лукоморец. — Сеня, вспомни!

— Может, и дальше… — плоским безжизненным голосом выдавила царевна, и Иванушка понял всё.

— Но… но… это… невозможно… нет…

— Этого не может быть, — эхом повторил Ахмет. — Не может…

— Конечно же он оказался дальше! — убежденно пробасил Олаф и ткнул пальцем в шевелящуюся серо-бело-лиловым темноту. — Я вообще не понимаю, о чем вы спорите! Если его здесь нет, то надо искать там! Если понадобится — мы их снова раскидаем как щенков!

— Кабуча… — словно не слыша, скрипнул зубами Адалет. — Без него или без хоть чего-нибудь, на что можно наложить заклинание полета, нам отсюда не уйти.

— Я без него отсюда и так не уйду, — угрюмо выдавил Иван и шагнул вперед. — Выпустите меня, пожалуйста. Я пойду его искать.

— И я, — без колебаний поддержала его царевна.

— И я, — хмуро буркнул конунг.

Не дожидаясь ответа магов, он подобрал с земли оброненные раньше мечи и шагнул к бурлящей огненной границе:

— Открывайте, волхвы.

— Адалет, ты сможешь шарахнуть по этим гадам чем-нибудь огнеопасным? — с надеждой воззрилась на старика царевна.

— Только погасив кольцо, — поджал уголки губ маг-хранитель.

— А… ты? — обернулся Иван на Анчара.

Тот пожал плечами, засучил рукава, вскинул руки, и из сложенных лодочкой ладоней вырвался оранжевый шар.

Пронесшись над гудящей огнем преградой, он неожиданно рассыпался на комочки, словно снежок, ударившийся об стену, и пропал.

— К-кабуча… — процедил атлан, вскинул руки над головой, выкрикнул короткий слог, полный шипящих и согласных, и сорвавшаяся с его пальцев молния заставила зажмуриться всех, включая Адалета и самого Анчара, и поэтому никто не видел, как ее постигла та же судьба, что и шар.

Но атлан, похоже, почувствовал это, а старик понял.

— Не выйдет, — угрюмо выдавил он, хватая коллегу за руку прежде, чем он успел предпринять еще одну попытку. — Не трать силы. Похоже, он поставил щит.

И тут маг словно взорвался:

— Кабуча!!! Я ж говорил вам, что когда у него дойдут до нас руки, ему даже вспотеть не придется!!!

Губы атлана сжались, ноздри раздулись, глаза сверкнули гневом — и бессилием.

— Будь он проклят… — процедил Анчар, нехотя опуская руки и голову. — Будь проклят тот миг, когда я узнал об этом чудовище…

Олаф ожег чародея недоверчивым взглядом и упрямо мотнул головой в сторону яйцелицых:

— Тогда мы попробуем сами. Откройте проход.

— Мы не можем уйти, даже не попытавшись ничего сделать! — набычился Иванушка.

— Ваня, Олаф, вы — болваны, — вздохнула Серафима и присоединилась к ним.

— И я болван, о шипастая роза холодных лесов и гор! — калиф, обретший подвижность пальцев, а вместе с ними — почти не тусклый меч, был тут как тут.

Крылатые, словно угадав намерения людей или получив приказ, встрепенулись, и фланги их, тут и там вспыхивая светящимся оружием, как прирученными молниями, медленно двинулись в обход кольца.

— Отходим к краю плато, — будто не видя и не слыша того, что делалось рядом, хриплым чужим голосом проговорил Адалет.

Сосредоточенно сдвинув брови и не глядя по сторонам, он дотронулся кончиками пальцев до подставленных ладоней Анчара, бормоча что-то, похожее на считалку, и тут плотину эмоций Наследников словно прорвало.

— Выпусти нас!

— Скорее же, ну!

— Мы должны!..

— Волхв, быстрей, Хель и преисподняя!..

— Выпустить? Выпустить?! Кабуча, дети! — гневно воскликнул маг-хранитель. — Поработайте же для разнообразия головами хоть раз!

— Но Масдай там!

— Если цел! И если там! А мы здесь! Пока! И если вы думаете, что два чародея, один из них истративший силу посоха почти до нуля, и свою тоже, могут противостоять полубогу когда у того действительно дойдут до них руки, то не будьте идиотами!

— Но до сих пор… — начал было калиф, но маг-хранитель не дал ему закончить.

— До сих пор он был занят доставанием и созреванием своих тварей, — тихо и яростно, словно во всем был виноват именно Ахмет, заговорил чародей.

— Он их… создает? — брезгливо скривился калиф.

— Нет, что ты, — усмехнулся старик. — Это те, кто отдал ему души в прошлый раз. В обмен на бессмертие. И слово свое он сдержал, надо сказать.

— Мерзость какая… Лучше возродиться как эфа или шакал, чем… — передернуло Ахмета.

— Клянусь Рагнароком, они не думали, что бессмертие будет именно таким, когда продавались Пожирателю! — гоготнул отряг.

— И чего ему приспичило сейчас их вытягивать? — подозрительно нахмурилась Сенька.

— Потому что если их вовремя не вытащить, то окно закроется, и они останутся там еще пень знает на сколько столетий, если не навсегда, — хмуро продолжил объяснения Адалет. — Но когда он покончит с этим — покончит и с нами, как с кучкой слепых котят. И ему самому даже напрягаться не придется — когда плоскомордые встанут на крыло…

— Мы с такими уже разделывались! — презрительно вскинул голову Олаф.

— В воздухе? С двумя-тремя десятками? — впился в него горящим взглядом Адалет. — А как насчет повоевать на земле и с двумя-тремя сотнями?

Угрюмо-вызвающее выражение на физиономии конунга кричало, что натрави Гаурдак на него хоть две-три тысячи, он не сбежит. Но в том, что бой даже с сотней будет последним не только для него, но для них всех, он не сомневался.

— Значит, отходим, — словно прочитав его мысли, устало выдохнул старый волшебник.

— Но без Масдая… — растерянно пробормотал Кириан.

— Но он без нас… — жалко пискнула Сенька.

Свечение там, где должен был находиться Гаурдак, стало интенсивно лилового цвета. Оно поглотило растекающиеся серо-белые ряды крылатых, превращая их из добрых духов и бронвенов в стадо упырей, и неспешно поползло в их сторону. Повеяло холодом и склепом. Там, где фиолетовое зарево касалось огня, он дрожал и прижимался к земле, точно побитая собака. Неровный сиренево-алый свет плясал какой-то безумный танец на гладких лицах крылатых, и временами начинало казаться, что они подмигивали, кривились и скалились.

При виде угасающей защиты людей яйцелицые ободрились и двинулись на прорыв, и если бы маги не бросили моментально все силы на поддержку распадающегося заклинания, через несколько секунд авангард оказался бы внутри круга.

— Там, поодаль… был большой валун… на котором поместимся мы все… — отрывисто прохрипел Адалет.

Крупные капли пота катились по его застывшему в напряжении лицу, словно от физического усилия, опущенные веки вздрагивали, бескровные губы то и дело сжимались в ниточку, и было понятно даже не магу, что если бы старик не вцепился в свой посох, то уже бы упал.

— Конечно, по части легкости в управлении и маневренности… до нашего мохерового шатта-аль-шейхца ему далеко… — тяжело дыша, договорил он. — Но вдвоем с Платаном… Каштаном… Чинаром…

— Но Масдай наш друг! — яростно выкрикнула Серафима. — И он цел, цел, цел!!!

— Он и мой друг, помните? — болезненно скривился волшебник и с трудом приоткрыл глаза. — Это я говорю на тот случай, если кто-то забыл… или не знал… И больше всего на свете мне хочется сейчас бежать впереди вас с Олафом… и искать, пока не найду… или пока Гаурдак меня не прихлопнет. Да, я тоже дурак… не вы одни… Но подумайте сами. Если мы сейчас не уйдем… то Белый Свет окажется голым… перед лицом Пожирателя. Счастье… по оптовым ценам! Исполнение всех желаний… в нагрузку! Всё ни за что!.. Кто против?!.. — Адалет яростно сплюнул и продолжил: — Мы должны предупредить людей… Разъяснить… Организовать сопротивление, наконец! Если не мы… то кто это сделает? Кто?!

«Вы летите — а мы останемся его искать», — готово было сорваться с губ Наследников, Сеньки и даже поэта, но один взгляд на обтекающую их крылатую орду, почти замкнувшую круг, заставил эти слова застрять в горле.

Комом слез.

В романах, прочитанных Иванушкой за свою недолгую, но богатую читательскую жизнь, в подобный момент главному герою всегда или приходила в голову гениальная мысль, как легким финтом ушами победить сразу всех, или неожиданная, но своевременно запланированная автором подмога выныривала из ниоткуда, или, проникшись важностью момента, герой обретал нежданно-негаданно силы невиданные, и тогда враги под его мечом или даже кулаками валились десятками, если не сотнями. Заботливые писатели никогда не доводили своих персонажей до принятия решений таких, какое предстояло им: остаться и погибнуть наверняка, без единого шанса на удачу — или отступить и спастись[236], чтобы провести остатки дней, убеждая всех и каждого во вреде исполнения желаний и тотального счастья — и в обществе неотвязной мысли о том, что может быть, если бы они всё-таки остались…

«Кажется, в шахматах это называется „цугцванг“», — тоскливо подумал царевич.

Он честно попытался прислушаться к себе, одновременно прощупывая взглядом лиловые в отблесках алого окрестности: не посетила ли его потрясающе-остроумная идея, не проклюнулись ли сверхспособности и не видать ли нежданной помощи.

Но нет.

Что-либо более остроумное, чем спросить у супруги, не придумала ли она чего, в голову ему приходить отказывалось. Из сверхвозможностей он обнаружил у себя только способность стоять, не опираясь больше на меч. А помощи…

Из помощников вокруг были только желающие добить, чтобы не мучился.

«Эх, попадись мне только автор этого романа…» — невесело усмехнулся своим мыслям Иванушка, но и эта кривая усмешка слетела с его лица как осенний лист под бурей, стоило только вспомнить про Масдая.

Масдай…

— Ну так что скажете? — пожирая тревожным взором огибающую кольцо орду, поторопил их с ответом Адалет.

Молчание стало ответом старику. Молчание, играющие желваки, отведенные глаза и бессильно опущенные плечи.

Всё верно истолковав и не задавая больше вопросов, маг-хранитель сделал несколько пассов и торопливо зашагал туда, где должен был находиться спасительный камень. Кириан поднял на руки Эссельте и поспешил за ним.

Огненное кольцо, Иван, Олаф, царевна и калиф двинулись вслед[237].

Яйцелицые, не ожидав подобного маневра от неподвижного ранее пламени, шарахнулись в стороны, давая пройти, но не отстали.

— Разъяснить — это да… — пробормотал Иванушка, чувствуя, что если сейчас он не будет говорить, то есть не скажет просто хоть что-нибудь, то развернется и очертя голову побежит назад, жди его там хоть Гаурдак, хоть сто Гаурдаков. — Разъяснить — это надо… Люди должны понимать всю важность… нужность… ненужность… вредность… в смысле, опасность для общества… Откровенно говоря, я ведь чуть его не выпустил, когда это… того… этого…

— И я, — вспомнил и покрылся красными пятнами конфуза отряг.

— Погодите, — встрепенулась царевна. — А кто тогда?..

И все моментально и обвиняюще уставились на атлана.

Анчар опустил глаза и криво усмехнулся.

— Если я скажу, что это не я, мне кто-то поверит?

Наследники, царевна и маг-хранитель переглянулись, и атлан напрягся и прикусил губу: ответ был написан на их лицах.

— Поверит, — донесся сзади тихий голос менестреля.

— Что?.. — недоуменно оглянулись на поэта товарищи. — В смысле?..

— Я говорю, что…

— Что?.. — невпопад охнул Анчар. — Адалет!..

Старик обернулся — и сердце его замерло. Вместе со всем остальным Адалетом.

Потому что в паре десятков метров от них, внутри кольца, земля зашевелилась, словно огромный гриб пытался найти выход на поверхность, вздулась горкой — и вдруг осела. Там, где только что рос холмик, образовался провал с осыпающимися каменным дождем краями. А оттуда, словно жуткий пар над котлом, поднялось и поползло к ним нечто бесформенное и черное, словно сгустки тьмы, медленно расправляя короткие толстые щупальца, в которых что-то поблескивало.

Лишь одному человеку не надо было долго гадать, что — или кто — это такие.

— Шепталы! — враз севшим голосом ахнул Иван.

Адалет мгновенно вскинул ладони, и тонкая струя бледно-зеленого пламени вырвалась из них и ударила в самую гущу поднимавшихся из провала существ. Пораженные магией твари, неистово шипя, разлетелись на чернильные клочья, но их уцелевшие соплеменники вскинули щупальца, и в людей полетели блестящие камни…

Встреченные полупрозрачной кособокой стеной защитного поля атлана.

Один, другой, третий, четвертый ударились об нее, срикошетили — и гулкие взрывы потрясли притихшее было плато и швырнули наземь людей, как соломенных кукол. Раскаленные осколки полетели вокруг, частым секущим дождем одинаково поливая и людей, и шептал.

Вся разница заключалась в том, что люди к этому времени лежали, а горные жители выстроились шеренгой, словно расстрельная команда.

Или, как выяснилось, словно команда, приговоренная к расстрелу.

— Держись!!! — гаркнул Адалет под неистовое шипение раненого противника, и пылающее кольцо, побледневшее было, вспыхнуло с новой энергией.

Был ли выкрик адресован Анчару, воздвигнувшему стену, самому себе, или Наследникам, чтобы они держались хоть за что-нибудь, понять никто не успел, потому что десяток[238] шептал обошли с флангов, и новая порция камней полетела в их сторону. Атлан снова взметнул защиту, земля — распластанных на ней людей и пепел, камни стихий — отшвырнувший их колпак, и антигаурдаковской коалиции оставалось держаться разве что зубами за воздух.

На тот раз отброшенные колпаком Анчара снаряды срикошетили второй раз — уже от невидимого барьера вокруг нападавших — и улетели в ночь. Но, так или иначе, статус остался кво: люди внутри, шепталы — снаружи, все живы и здоровы[239].

— Не знал, что они тоже могут накладывать защитные чары, — дивясь неприятной новинке, пробормотал Адалет.

— Могут — не могут, а с тактикой у них всё одно не очень, — покачала головой Сенька.

— А с мозгами еще хуже, — презрительно пробасил Олаф.

— Так их, мерзопакостных порождений головешки и половой тряпки! — злорадно пробормотал шатт-аль-шейхец, приподнял голову, прикрыл рот и нос рукавом и принялся ощупывать хищным взглядом утонувшие в пыли вражеские ряды. — Молодец, сын гордой страны Атланды!

В ответ на похвалу сын гордой Атланды промолчал, торопливо и сосредоточенно латая продырявленный купол. Но вместо него отозвался Кириан:

— И нас так…

— Что?.. — не понял Иванушка, отплевываясь и протирая глаза от набившейся пыли и пепла.

— Ёлкин гриб… Знакомые всё лица… — увидела то, что чуть раньше углядел бард и простонала Серафима. — Снюхались… Ворон ворону руки моет, как говорил Шарлемань…

— Да о че… — начал было царевич…

И прикусил язык.

Потому что из провала, как демоны из-под театральной сцены, медленно и плавно стали подниматься четыре человеческие фигуры, одна из них — женская. И то, что это были ни кто иные, как оставшиеся в завале ренегаты, а также откуда взялся защитный барьер перед шепталами, можно было догадаться и не проявляя чудес сообразительности.

— Адалет! — предостерегающе выкрикнула царевна и не менее предостерегающе уставилась на застывшего на вдохе атлана.

— Живы?.. — потрясенно расширились глаза волшебника. — Вы живы!!!

Серафима быстро нащупала камень размером с элитную картошку и незаметно отвела руку для замаха[240].

Впрочем, выпрямись она во весь рост и проделай ту же операцию демонстративно и три раза, Анчар сейчас не заметил бы: полупривстав и опершись на пальцы рук, как бегун на старте, он видел лишь одно.

Своих друзей.

Те тоже углядели его, вскочили, замахали руками и закричали что-то неразборчивое. Антигаурдаковская коалиция насторожилась, но, похоже, слова были обращены не к ним: шепталы, приготовившиеся к новому обстрелу, недовольно запульсировали, зашипели, точно масло на раскаленной сковороде… и опустили щупальца.

Ренегаты вытянули вперед правые руки, коснулись ими друг друга, образуя кособокое солнышко, вспыхнувшее на миг зелеными лучами, и вдруг обращенная к ним часть защитного колпака пропала.

— Кречет, беги!!! — пронзительно выкрикнула женщина, и Анчар, изменившись в лице, подался вперед.

Сенькина рука дернулась, совершая заключительное движение — и остановилась, перехваченная чьими-то сильными пальцами.

— Не надо, — шепнул ей на ухо Иванушка.

— Идиот!!! — взревела царевна, вырывая запястье из захвата, и любимый супруг наверняка стал бы целью следующего замаха, но в этот момент атлан приложил ко рту ладони рупором и закричал:

— Огмет!!! Я говорил с Гаурдаком! Я видел его! Он не такой, каким мы его представляли! Он погубит Белый Свет! Мы обманывались, клянусь Избави… Клянусь своей жизнью! Поверьте мне, прошу!!! Мы должны загнать его обратно, пока не поздно! Он монстр!!!

Сменись моментально ночь ясным днем и окажись вокруг вместо шептал поющие кактусы из сада Шарлеманей, четверка магов так бы не изумилась.

— Ты… — оторопело хватанул воздух ртом Огмет, не зная, на какое признание ему реагировать. — Ты видел… ты говорил… ты болен! Или переволновался! Успокойся, иди сюда, и…

— Это вы все больные — и я тоже был раньше! — сделав еще шаг вперед и сжимая кулаки, словно от этого слова его могли стать более убедительными, срывающимся голосом прокричал Анчар. — Он не может выполнить того, что обещает! И никто не может! Потому что это всё бред! Подумайте сами! Хорошенько подумайте! Мы были дураками, слепыми болванами! Я говорил с ним! Помогите нам!

— Он точно с ума сошел… — отпрянул рыжий маг.

— Вы не понимаете!!!..

— Это ты не понимаешь! — гневно выкрикнул пожилой.

— Ренегат! Предатель! — прорычала колдунья и, разорвав связь с коллегами, яростно вскинула руки.

Из ее ладоней к голове растерянно застывшего атлана метнулись фиолетовые молнии, и если бы не точный прыжок отряга, сбивший растерянного товарища с ног, одним Наследником в следующий миг стало бы меньше. В то же мгновение остатки защитного поля с резким хлопком исчезли, пропуская потерявшие цель лиловые разряды, и тут же выросли заново.

Одновременно стало уменьшаться и бледнеть огненное кольцо, отгораживавшее их от крылатых.

— Адалет, пламя гаснет! — всполошился Ахмет.

— Я не могу держать… сейчас… две защиты… — отрывисто прохрипел старик. — Хотя пытаюсь… Но купол нужнее…

— Но купол ведь ставил… — Серафима недоуменно зыркнула на атлана, еле выглядывающего из-под тяжеленной туши Олафа.

Конунг смущенно вскочил.

— Я сейчас!.. — прохрипел маг, вытянул руку, но не успел коснуться пальцев Адалета, как купол накрыл оранжевый туман, и всё вокруг пропало из виду, словно и не существовало никогда. Пронзительная, звенящая тишина обволокла их, все звуки внезапно исчезли, растворенные мутной мглой. Казалось, даже закричи они сейчас — и голоса их пропадут, впитавшись в клубящуюся снаружи хмарь, прильнувшую к куполу, точно ожидая, когда же ее впустят.

Сама не зная, отчего и почему, но Сенька показала рыжему туману неприличный жест. Тот вскипел малиновыми пятнами, точно обиделся.

Впрочем, на чувства и переживания апельсиновой отравы ей было наплевать.

— Ренегаты? — почти ожидая, что его будет не слышно, проговорил Иван.

И верно: слов его было почти не разобрать уже на расстоянии в пару шагов.

Адалет кивнул — бледный, с застывшим от непосильного напряжения лицом.

— Ну тогда можно перевести дух и часок-другой предаться грезам и отдохновенью, — не замечая, снисходительно хмыкнул калиф. — Ибо скорее муха разобьет стекло, чем…

Земля заскакала под их ногами, швыряя людей в кучу, купол содрогнулся от неслышимых взрывов, пошел серебристыми трещинами и захрустел, будто туман пытался продавить ослабевшую защиту.

Впрочем, именно так оно и было.

— Адалет!!! — глухо, словно со дна реки, выкрикнул Анчар, рванулся и схватил старика за руку. — Держись!!!

Вокруг магов заиграли сине-зеленые сполохи. Трещины в потолке пыхнули золотом и пропали, но тут же череда новых — таких же беззвучных — взрывов побросала успевших подняться наземь, и затянувшиеся было раны защитного поля вскрылись вновь. Мелкая, словно стеклянная пыль посыпалась на людей, и оранжевая мга стала просачиваться вовнутрь, принося с собой удушливый запах жженого чеснока и смолы, от которого чесалось горло и свербело в носу.

— Держ-ж-жи… — прохрипел атлан и обмяк — но Адалет словно отдохнул тот самый часок-другой.

Глаза его яростно блеснули, свечение вокруг чародеев вмиг полыхнуло ослепительно — и тонкие трещины, превратившиеся уже было в разломы, стали быстро сжиматься. Туман пыхнул и сгорел, точно болотный газ. Смрад пропал.

— Сочетание атакующих магий человеческой и нечеловеческой рас — пренеприятная обычно вещь, — с видом лектора в какой-нибудь затхлой аудитории невозмутимо сообщил маг-хранитель, но напряженность, сквозившая в его позе и жестах, намекала тем, кто умел рассмотреть, что все не так просто и спокойно.

Если кто-то в этом еще сомневался.

— И как мы теперь до них доберемся? — будто продолжая одному ему слышимый разговор, спросил Олаф.

— Ты имел в виду, как они до… — губы Кириана скривились в невольной ухмылке — но договорить он не успел.

Новые взрывы выдернули землю у них из-под ног — будто взятое за углы одеяло потрясли четверо, и свод купола покрылся жирными черными точками. Через секунду они уже напоминали кляксы, через две — пятна на шкуре леопарда…

Адалет резко вскинул руки над головой, замер, со стоном стиснув зубы и зажмурившись, будто пытаясь в одиночку поднять всё плато Смерти, ноги его подогнулись, и он, задыхаясь от напряжения, осел наземь — но не опуская рук, не разрывая концентрации, не открывая глаз…

Неяркий золотистый свет омыл покрывшийся оспой потолок и пятна остановили свой рост. На несколько мгновений всем даже показалось, что они стали уменьшаться…

Но уже через секунду каждое из них вспыхнуло черным огнем, и купол брызнул внутрь осколками и сложился. Чесночно-смоляная вонь ударила в нос не хуже кулака Олафа, заставляя согнуться и закашляться.

Адалет рванул полу балахона, быстро провел над ней посохом и лихорадочно принялся разрывать на куски.

— Держи… держи… к носу приложи… и держи… — в промежутках между приступами кашля говорил он. — За мной! И держитесь кучей!

Последний совет был не лишним: потеряться в мути цвета жизнерадостного хамелеона, до отказа набитой шепталами, ренегатами, яйцелицыми и Гаурдаком[241] — это всё, чего не хватало им сейчас для полного счастья.

Антигаурдаковская коалиция сбилась в кучу[242], ощетинилась почти погасшими трофейными мечами и медленно двинулась за магом-хранителем. Кириан нес Эссельте, Ахмет поддерживал атлана, бредущего с закрытыми глазами, словно лунатик.

— Единственная надежда на то, — пробормотал лукоморец, вглядываясь в непроницаемую мглу, — что наши противники видят сейчас не лучше нашего.

— Угу… жди да радуйся… — буркнула из-под грязного лоскута Серафима.

Как ни странно, на этот раз надежда ее супруга оправдалась: шепталы их не заметили.

Пока не столкнулись нос к носу[243].

Одну секунду апельсиновая пелена застилала глаза, бесстрастно укрывая всех от всех, а в другую Иванушка вскрикнул, словно внезапно свалившись в ледяную воду, и застыл, не в силах пошевелиться. Меч выпал из занемевших вмиг пальцев и вонзился в камень у самой его ноги, но царевич ничего не почувствовал. От касания чего-то бестелесного, но проникающего до костей, дыбом встали даже самые маленькие волоски на коже, будто всасывая в плоть и кровь нахлынувшие из ниоткуда давящее уныние и обреченность. Сердце его болезненно сжалось и заколотилось, то пропуская удары, то нагоняя упущенное в страшной спешке, но как ни старалось — воздух, напитавшийся внезапно холодным мраком и ставший от этого густым и тягучим, словно гудрон, в легкие не пошел. Если бы смог, царевич сложился бы вдвое, хватая упрямый воздух разинутым ртом, да хоть зубами его выгрызая — но двинуть даже мизинцем было теперь не в его власти.

— Живыми! — туман пронизал яростный баритон. — Они нужны мне живыми!

— Ш-ш-што мы за это получим? — моментально отозвался слева шипящий, нечеловеческий голос — точно волокушу по камням тащили.

— А чего вы хотите?

— Золото…

— Вкус-с-с-сное золото…

— С-с-с-сладкое золото…

— Много золота…

— Тройной вес за каждого! — выкрикнул Гаурдак.

— В дес-с-с-сять! В дес-с-с-сять раз больш-ш-ш-ш-ше вес-с-с-с-са!

— Идет! — не раздумывая ни мгновенья, гаркнул полубог, и Иван, задыхаясь и почти теряя сознание, почувствовал, как с последним упрямым усилием вдоха в грудь его хлынул поток воздуха — зловонного, раздирающего спазмами горло, но воздуха.

— Ведите их ко мне! — баритон едва не дрожал от нетерпения. — И не бойтесь — моя когорта вас пропустит!

— Хорош-ш-ш-ш-шо… Уг-говорил… Мы не трон-нем твою когорту… — прошипел насмешливо тот же голос.

— И пус-с-с-сть люди уберут с-с-с-с-свою зеленую завес-с-с-су, — недовольно добавил голос другой, обращаясь, похоже, уже к первому. — От нее щ-щ-щ-щупальца щ-щ-щ-щекотит.

— Но мы не знаем, как… — растерянный голос Грюндига.

— Молчи! — шипение ведьмы.

— Мы попробуем… — не слишком уверенное обещание Огмета.

— Да, Избавитель! — радостный выклик Вуха.

— И она не зеленая, — ворчливое Грюндига.

— Конечно, я о вас и вашем искусстве самого высокого мнения, и благодарность моя за вашу своевременную помощь не знает пределов в известных границах… Но скажу сразу, что вы не сможете убрать то, что сами не знаете, как получили, — снисходительно прогудел баритон. — Ох уж эта магия — людская и нелюдская — и любители ее смешивать… Погодите… Не двигайтесь…

Минут пять ничего не происходило, и Иванушка подумал было, что распутать узел разных магий не под силу даже полубогу-полудемону, но тут рыжий туман колыхнулся, словно студень, стал неспешно бледнеть, и через пару минут пропал, оставив за собой озерца ржавой жижи в углублениях на земле и гадкое послевкусие во рту.

Но лучше бы он не пропадал.

Представить себе, что с ренегатами прибудет столько шептал, лукоморец побоялся бы и в самом худшем кошмаре. Почти всё пространство, отгороженное ранее огненным кольцом Адалета, было наполнено теперь сгустками ожившей тьмы и шевелилось, перешептываясь с присвистом на разные лады. Казалось, даже крылатые потеснились, настороженно поводя безликими головами, точно в ожидании подвоха. Неподалеку от них — но не в той стороне, где они видели их в последний раз — с видом заживо вознесенных на небеса праведников сгрудились ренегаты.

— С-с-с-с-тупайте, — прошипел шептала слева, и Иванушка почувствовал, как ноги его обрели чувствительность.

Бежать?

Куда?..

И один он не побежит.

А где?..

— Не меш-ш-ш-шкай, — сердито ткнули ему в спину чем-то пронзительно-холодным, наверное, щупальцем, едва он попытался скосить глаза в поисках товарищей.

Царевич качнулся вперед, и чтобы не упасть, сделал шаг.

Потом другой.

И третий.

Черные тела с легкой дрожью расступались перед ними, оставляя узкий коридор, достаточный лишь для того, чтобы протискиваться, погружаясь плечами и руками в живую тьму. И каждый раз, когда люди касались горного жителя, пробирающий до костей холод обжигал их, заставляя вздрагивать — и вызывая новые приступы дрожи среди шептал.

Вряд ли пленным стало бы легче, знай они, что это был смех.

В первый раз по-настоящему понимая выражение «последний путь», Иван тащился, подгоняемый конвоирами, уставив взгляд в землю, чтобы не видеть почти бесконечное волнующееся море шептал, ораву яйцелицых, уже почти белых, как те, которые напали на них в воздухе, торжествующе ухмыляющихся ренегатов…

И поэтому не уловил момент, когда земля справа метрах в десяти от него разверзлась.

Недовольное шипение пролетело по черной орде — словно палкой ткнули в корзину со змеями, и в щупальцах угрожающе заблестели пропавшие было из виду камни стихий. Ренегаты шарахнулись, вскидывая руки — и на пальцах у них расцвели всеми цветами летального исхода атакующие заклинания. Крылатые сомкнули ряды, мечи наготове…

— Человек Иван? Человек Агафон? — прогрохотал над плато знакомый голос — будто камнепад обрушился с вершины.

Иванушка, не веря своим ушам, зыркнул направо, едва не вывихнув глаза — и задохнулся от радостного изумления. Он хотел ахнуть, вскрикнуть, броситься к друзьям или хотя бы помахать рукой — «здесь я!!!» — но смог лишь тихо простонать. От вспыхнувшей, как пожар в засуху, надежды или бессилия — не всё ли равно, если даже бредущая чуть позади Серафима не расслышала и не поняла…

Но Конро расслышал свое имя.

Голова его повернулась к источнику звука, рубиновые очи загорелись как угли в горне, и он, преодолевая врожденное недоверие и осторожность, чуть брезгливо раздвинул соседей, словно воды какого-то грязевого озера.

— Человек Иван?

Грозный взгляд уперся в предводителя шептал, отыскав его безошибочно среди десятков, если не сотен ему подобных.

— Я пришел за человеком Иваном, — сообщил Конро главному шептале точно о чем-то само собой разумеющемся.

Любой человек или демон хоть с толикой здравого смысла и инстинкта самосохранения в этот момент или бежали бы опрометью, не останавливаясь, пока не кончатся силы[244], или с умильной улыбкой поспешили б узнать, чем они могут помочь уважаемому собеседнику.

Шепталы — прирожденные исследователи и торговцы, но никогда — воины, обладали более чем изрядной долей здравого смысла. Больше него места в их странном мозгу занимала только жадность. На третьем месте, с большим отрывом от остальных ценностей, у среднестатистического шепталы располагались мстительность и злопамятство — в количестве, достаточном для распределения среди всех обитателей Красной Горной страны, включая популяцию козлоногов и носоглотов.

И именно поэтому даже горный демон в последний момент не дал сорваться с языка так и напрашивавшееся продолжение: «…и друзьями человека Ивана».

— Одним? — шептала недолго подумал, расставил приоритеты по ранжиру, и не стал спорить. — З-забирай. Пятьдес-с-с-сят раз его вес-с-с-с в з-золоте — и он нам не нужен.

Конро замер, вперившись пылающим взором в предводителя, точно пытаясь разглядеть нечто, расположенное за его спиной, и вдруг хмыкнул:

— А не многовато будет, сосед? Тебе только что предложили за него всего десять раз его вес в золоте.

— Ос-с-с-с-стальное — приятные мелочи с-с-с-сделки, — ханжески улыбнувшись[245], шептала сплел щупальца в замысловатый замок.

— Договорились, — кивнул демон, не замечая — или не желая замечать отчаянного вращения глазами и мычания спасаемого, отнюдь не похожих на изъявления благодарности.

Осторожно ступая по самообразующемуся перед ним широкому коридору, двинулся он к царевичу.

— Я даю сто! — вдруг[246] яростным громом прокатилось над плато.

— Он дает с-с-с-сто, — приподнялся на кончиках щупалец предводитель, и пропавшие было из виду камни стихий снова блеснули в толпе его подданных, а коридор пропал.

— Когда дает? — деловито уточнил Конро.

— Когда даеш-ш-ш-ш-шь? — шептала переадресовал вопрос Гаурдаку.

— Как только горы, построенные людьми в долине, будут моими! — высокомерно сообщил тот.

— А я даю сейчас, — флегматично пожал плечами демон, и словно по сигналу из провала стал подниматься еще один — поменьше и изрезанный трещинами, точно морщинами.

Подмышкой у него был зажат слиток золота размером с собачью будку.

— Обещанное, — коротко вымолвил он.

Близстоящие шепталы зашлись восторженной рябью, благоговейно прикоснулись к кубу, застыли, оценивая, и через пару секунд удовлетворенно зашипели наперебой, покачиваясь, словно в нирване:

— Обещ-щ-щ-щ-щанное… Обещ-щ-щ-щаное дос-с-с-ставлено… дос-с-с-ставлено…

— Я даю двести его весов в золоте!!! — гневно прокричал Гаурдак, крылатые его заволновались, мечи их вспыхнули подобно молниям — но главный шептала и щупальцем не повел.

— Когда рас-с-с-с-сыплются горы людей? Они уже рас-с-с-с-сыпаны! И где же обещ-щ-щ-щ-щанное? Или, может, подождем, когда небо поменяетс-с-с-ся мес-стами с-с землей? — презрительно протянул он и отвернулся, считая разговор законченным.

— Но вы поклялись помогать Избавителю мира! — гневно возвысил голос Огмет. — Вы получили плату от нашего друга — Атланик-сити! Вы сами так сказали!

— Да, мы поклялис-с-с-сь! Но разве мы ему меш-ш-ш-ш-шаем? — воздел в театральном изумлении три щупальца предводитель. — Вы должны быть благодарны! Без наш-ш-ш-шей помощ-щ-щ-щи ваш-ш-ши люди уже убежали бы! Так предс-с-с-ставьте, что один вс-с-с-сё-таки с-с-с-сбежал… или погиб…

— Но он не погиб и не сбежал!!! — прокатился по небу гневный рык Гаурдака.

— Легко ис-с-с-справить… — философски развел щупальцами шептала.

— Нарушающие клятвы дружбы и помощи — берегитесь, ибо бессильные могут стать сильными, а беспомощные — всемогущими, — с вкрадчивой угрозой пророкотал полубог.

— Мы отдаем тебе ш-ш-ш-шестерых, — раздраженно повел щупальцами вожак. — А ос-с-с-стальное — приятные мелочи с-с-сделки. И ес-с-с-сли бес-с-с-с-сильные думают, что они с-с-с-сильные, а бес-с-с-спомощ-щ-щ-щные — что вс-с-с-семогущ-щ-щи, то никто им не может помеш-ш-ш-шать. Так думать.

— Ну так как? — нетерпеливо нахмурился Конро. — Мы договорились?

— Договорилис-с-с-сь, — удовлетворенно прошипел предводитель, будто не бесновался в паре сотен метров от них голодный полубог. — С-с-с-лавная с-с-сделка.

Второй демон положил слиток на землю и отступил на шаг.

— Обещанное доставлено! — проговорил он еще одну ритуальную фразу подземных торговцев, и предводитель с готовностью отозвался:

— Обещ-щ-щ-щ-щанное дос-с-с-ставлено верно!

Расплатившийся демон поспешил присоединиться к первому.

— Плата внесена и принята, Коник, — шепотом пророкотал он.

— Хорошо, дед, — невозмутимо кивнул Конро, в несколько шагов преодолел расстояние, оставшееся до исступленно мычавшего царевича, сгреб его и положил на сгиб локтя, будто отрез ткани.

— Славная сделка, — со шкодной ухмылкой повернулся он к предводителю с заключительной ритуальной фразой.

Но не успел тот ответить, как молодой демон одним взмахом свободной лапы смёл с земли Серафиму, Олафа и Адалета, а дедушка Туалатин — Кириана с Эссельте, Анчара и Ахмета.

— С-с-с-стойте! — яростно зашипел предводитель — словно на раскаленную каменку плеснули ведро воды и поднялся на вытянутых щупальцах. — За этих-х-х-х не уплоч-ч-ч-чено!

— А это — остальное. Приятные мелочи сделки, — хмыкнул Конро и, не теряя времени, стал погружаться в землю.

Туалатин за ним.

Но ни тот, ни другой не учли, что объединившись, уязвленные жадность и мстительность не оставят ни единого шанса здравому смыслу.

Десятки, если не сотни отдельных существ неожиданно слились в сплошное море ожившего мрака.

Штормящее море.

Волны блестящих черных тел нахлынули на демонов, сковывая их по рукам и ногам, обволокли могучие фигуры и стремительно принялись сгущаться до консистенции желе, меда, смолы, каучука, янтаря… И похитители людей, успевшие погрузиться лишь по колено, вдруг обнаружили, что не в состоянии пройти больше ни миллиметра.

Рванулись вернуться — и тоже не смогли.

— Вс-с-с-сё, приш-ш-ш-шли, голубчики, — вырвался из общей аморфной массы и злобно прошипел предводитель. — Вы украли наш-ш-ших пленных… наруш-ш-шили уговор… с-с-с-сорвали с-с-с-делку…

— Вы не имеете на них прав! — не оставляя попыток высвободиться, прорычал Конро.

— Но мы, проявляя добрую волю, готовы заплатить. За всех. Хоть сегодня. Двойную цену, — умиротворяюще пророкотал дедушка Туалатин.

Но предложи они теперь хоть мировые запасы золота, добытого и не добытого — предложение было бы гневно отвергнуто.

— С-с-с-сделка с-с-с-сорвана! — с таким пылом, словно по вине демонов должен был теперь обрушиться мир, прошипел шептала. — С-с-с-сорвана!!!

— Сколько вы хотите получить за них, суссуры? — зная ответ, упрямо повторил вопрос старый демон.

— Забудьте про них-х-х-х-х! С-с-с-спрос-с-сите лучш-ш-ш-ше, с-с-сколько мы хотим получить за вас-с-с! — злорадно прошелестел вожак.

— Сколько бы они ни дали — я дам в десять раз больше, плюс моя вечная дружба, — прокатился над плато вкрадчивый баритон.

— С-с-сделка? С-с-с-с тобой?.. — щупальца главного шепталы задумчиво поиграли шестью серебристыми камнями, извлеченными словно из ниоткуда, и снова их спрятали. — С-с-с… как твое имя? Впрочем, неважно. Хорош-ш-ш-шо. Пятьс-с-сот вес-сов в золоте за каждого — и забирай. В кредит. Под с-с-с-сто проц-ц-ц-центов. В день.

— Я согласен! — не колеблясь, воскликнул Гаурдак.

— Надеемс-с-с-ся, жить они будут плох-х-х-хо, но недолго. И ес-с-с-сли хочеш-ш-ш-шь, то и эти два ненужных кус-с-ска пус-с-с-стой породы тоже твои.

— Почему бы и нет? — задумчиво хмыкнул полубог. — Мне всегда хотелось выяснить, есть ли у них душа.

— В таком с-с-случае… Обещ-щ-щ-щанное дос-с-ставлено.

— Обещанное доставлено верно, — бархатистый баритон сочился гармониками доброй воли, вечной дружбы и позолоченной жвачки.

— Но мы же знакомы не первый век, суссуры! Неужели словам чужака вы верите больше, чем… — попытался увещевать их Туалатин.

— Вы не можете продавать то, что вам не принадлежит! Тем более живых существ! Пусть даже самых низших из них! — рассерженно перебил его Конро. — Рабство — выдумка мясокостных! В горах рабов нет!

— Думайте лучш-ш-ше про с-с-с-себя, глупые и лживые креги, — ядовито усмехнулся вожак. — Пока ес-с-с-сть время.

Повинуясь его жесту, десятка с три шептал отделились от застывшей и замуровавшей демонов массы и потянулись к людям.

— Отдайте, — прошелестел команду вожак.

— Отдать? — недоверчиво уставился на группу захвата Конро. — Отдать человека Ивана?

— С-с-сделка с-с-сорвана! — не умея отличить риторический вопрос от экзистенциального, взъярился предводитель.

— Суссуры, опомнитесь! Мы ж соседи! Мы всегда жили в мире и понимании! Зачем вам связываться с этими… этими… — Туалатин снова воззвал к отправленному в нокаут здравому смыслу, указав подбородком — единственной свободной частью тела, для этого пригодной — в сторону яйцелицых, — …и их хозяином? С теми, кого вы даже не знаете по имени?!

— Нам ш-ш-шурш-шать на имена, бестолковый крег! У с-сус-с-с-суров нет с-с-соседей, ес-с-сть покупатели и воры, — прошипел вожак. — А тот, кто с-с-с-срывает с-с-с-сделки — с-с-сам хуже мясокос-с-с-стных. Отдай эту кожаную дрянь нам живыми — или мы заберем их-х-х мертвыми! Они убили наш-ш-ших родичей и ответят за это — а сус-с-с-суры будут любоватьс-с-ся! И еще хозяин белых чучел обещ-щ-щал нам золото за каждого!

И, повинуясь его сигналу, опергруппа шептал приподнялась на кончиках средних щупальцев, ухватила крайними беспомощных людей, обвила и рванула на себя.

— Выпус-с-с-сти! — злобно прошелестел их предводитель с сине-зеленым камнем стихий в отведенном для броска щупальце. — Наш-ш-ш-ше!

— Видят Горы, я не хотел, — тихо вздохнул Туалатин, задрал голову и вдруг выкрикнул, словно загрохотал камнепад: — Пора!!!

И не успело затихнуть эхо, как позабытый в суматохе провал, из которого вышли внук и дед, озарился оранжевым светом, и их него один за другим стали выбираться люди. Молодые и старые, поджарые и грузные, одетые в куртки шахтеров, рубахи матросов, туники с эмблемами гильдий, кожаные безрукавки наемников или армейскую кольчугу — но все в пятнах крови и копоти, рваные и прожженные. Но объединяло их не только это.

Все бойцы разношерстного отряда в одной руке сжимали меч, кинжал, алебарду или топор, а в другой — пылающий факел.

Возглавлял атаку однорукий черноволосый мужчина. В кулаке его тоже был стиснут шипастый медный прут с полой расщепленной головкой, набитой пропитанным особым составом тряпьем. Такой факел мог гореть по часу и дольше, надежно освещая самые темные закоулки даже при сильном ветре, и одновременно служить палицей. «Волшебная палочка» прозвали его атланские острословы — и не зря.

— Атланда, Атланда, Атланда!!! — вырвался хриплый рев из десятков глоток одновременно, и сталь и огонь бешено вгрызлись в чернильную твердыню ловушки мстительного народца.

При виде и прикосновении пламени закаменевшее черное море — сотни шептал, ставших единым организмом — содрогнулось и пошло рваной рябью боли, отвращения и страха. В несколько мгновений монолит превратился в кисель. Еще через несколько секунд — рассыпался на отдельные особи.

В атакующих полетели камни стихий, и взрывы со вспышками выпущенной на волю магии снова потрясли плато. Люди, застигнутые взметнувшимся градом камней или разверзавшейся под ногами землей, падали оглушенные или с пробитыми головами, роняя оружие и огонь — но магия, как бешеный зверь, разбору не знала. Тут и там рядом с раненым или убитым человеком лежали, агонизируя, или медленно распадаясь на клочья, бесформенные тела, похожие на сгустки тьмы, и даже бело-серые фигуры с изломанными крыльями и потухающими голубыми мечами.

Предводитель шептал хотел что-то крикнуть, может быть, остановить своих подданных, приказать отступать — но не успел: мощная каменная лапа прихлопнула его, вбивая в землю как гвоздь в масло.

— Гаденыш… — выдавил сквозь зубы Конро — и получил в грудь плюющийся жидким льдом голубой шар.

— А это что? — яростно рявкнул он, глянул в том направлении, откуда прилетел заряд — и встретился глазами с человеком.

Еще трое рядом с ним вскинули руки — и к лицу горного жителя устремился комок бордового пламени.

— Мать ваша суссура… — разъяренно прищурился Конро, мотнул головой, стряхивая остатки недоуменно потухающего огня, словно пыль, и двинулся к шарахнувшимся в стороны ренегатам сквозь шарахнувшихся в стороны[247] шептал.

Воодушевленный и горящий жаждой отомстить за недавнее поражение, в бой рванулся и отряд Наследников.

Не однажды шепталы пытались обездвижить их, контрабандистов и их союзников и даже демонов, но почти всегда точный удар факелом или огненным шаром рушил чары прежде, чем они успевали удушить свою жертву. Самым разумным для шептал было бы сейчас бросить всё и уйти под землю, как нефть в песок, и они то и дело порывались это сделать… Но в горячке рукопашной схватки, когда промедление даже в долю секунды могло обернуться многовековым ожиданием Страшного Суда, инстинкт самосохранения древнего племени шел по пути наименьшего сопротивления.

Обездвиживай.

Души.

Мечи камни.

Обжигай щупальцами.

Убивай.

Умри…

По неслышимой команде хозяина яйцелицые, настороженно державшиеся в стороне, двинулись на людей, рассекая мутно-белыми потоками черные волны шептал. Сине-голубые мечи в их руках блестели как молнии, и как молнии поражали встававших на их дороге врагов. Факел в лицо или комок пламени в грудь — и крылатый отступал или падал, иногда больше не поднимаясь, но простая сталь контрабандистов, солдат или шахтеров против них была бессильна. И самым мудрым для людей, как и для шептал до вмешательства гаурдаковой гвардии, было бы сейчас отойти — но в исступленном безумстве боя подземный ход, проделанный демонами, был утерян, и единственным, что могли сказать задыхающиеся, израненные люди — живы они еще или нет.

Свои, чужие, шепталы, люди, яйцелицые, волшебники, демоны, ренегаты, факелы, сталь, камни стихий, сверкающие мечи, визжащая и ревущая над головами и среди сражающихся магия, каменные кулаки, взрывы и вспышки… Огонь, убивающий шептал, синие мечи, убивающие людей, магия, убивающая людей, шептал и крылатых, огромные кулаки, убивающие всех, синие мечи, отсекающие куски от каменных тел… Поле битвы превратилось в ад[248], где давно не понятно было, где свои, где чужие и где ты сам…

И поэтому никто не заметил, как четверо ренегатов, словно подталкиваемые невидимой рукой, вышли из боя и бегом, с лицами растерянными и более чем слегка изумленными, направились к далекому угольно-черному бесформенному пятну на земле, откуда на четвереньках вылезали последние покрытые мутной слизью твари — будущие крылатые. Ни одному обладателю даже самой изощренной фантазии было уже не угадать в нем правильную белую окружность, что Адалет начертил всего два часа назад.

Недалеко от пятна, опираясь на валун и покачиваясь от изнеможения, с полуприкрытыми глазами и лицом цвета придорожного снега стоял Гаурдак.

Четверка волшебников остановилась и замерла перед ним с благоговением — бойня за спинами позабыта, словно мимолетный сон.

Высокая фигура, спутанная грива темных с проседью волос до плеч, пряди, спадающие на лоб, черты лица, выступающие резким сине-черным рельефом в сине-черном свете разбуженной ночи, по-аристократически тонкие чуткие пальцы — и аура, дающая странное ощущение того, что находишься в присутствии чего-то большего, нежели простая человеческая оболочка. Ровными мощными волнами, как жар от раскаленной железной печи, исходило от него нечто такое, от чего сердце сбивалось с такта и перехватывало дыхание.

Ощущение опасности?

Величия?

Огромности — как зарождающейся Вселенной?

Или гибнущей?..

Так, наверное, должен был чувствовать себя человек, полетевший к звездам — маленький рядом с чем-то бескрайним, прекрасным и пугающим в своей непознаваемости, но пьянящим крошечный разум восторгом и счастьем сбывшейся мечты…

— Избавитель… Мира?.. — первым заговорил Огмет, нервно теребя опаленную бороду. — Ты… звал нас?

— Да. И вы пришли… мои верные зелоты… опора и надежда… Белого Света… — глаза полубога распахнулись, и на чародеев устремился усталый, но лучащийся добротой и заботой взгляд. — Вы ранены?

— Ничего серьезного! — игнорируя боль в обожженном плече и шее, с апломбом вскинул голову рыжий маг. — Им сейчас хуже! Старику и ренегату!

Гаурдак страдальчески поморщился.

На тот счет, кому сейчас хуже всех, у него имелись свои четко сформировавшиеся представления — но торопить ни события, ни своих приверженцев он не осмеливался, как бы ни хотелось, как бы ни кричало всё его существо, исступленно цепляясь за утекающие как вода сквозь сито силы.

Они должны были прийти к победной точке сами.

И они придут, если он хоть немного был достоин своего прозвания.

Утомленный взгляд остановился на черноволосой женщине в грязном прожженном мужском костюме неопределенного цвета и с безобразным шрамом на щеке — словно следом чьих-то зубов. В желтых глазах полубога вспыхнули крошечные золотистые искорки — и отблеск их тут же был жадно поглощен глазами колдуньи.

— Избавитель Мира! О! Это чудо! Не могу поверить! Это невероятно! Как мы счастливы тебя видеть! Как я счастлива! — не успев понять, что из сорвавшихся с языка слов было ее собственными мыслями, а что исподволь появилось невесть откуда, Изогрисса экзальтированно заломила руки. — Увидеть тебя — и умереть! Потому что более прекрасного зрелища в человеческой жизни… в моей жизни! — быть не может!

— Польщен… — слабо усмехнулся Гаурдак, не отпуская ее взгляда, не позволяя ошеломленной своей внезапной смелостью женщине разорвать эфемерную связь между ними. — Много эпитетов пришлось мне услышать в свой адрес… особенно сегодня… но «самым прекрасным» меня не называл еще никто, должен признаться.

— Это потому что они были слепы! — с кипучим презрением к неизвестным эпитетораздатчикам фыркнула колдунья и продолжила, прежде чем успела подумать: — Твоя красота — особая, нездешняя, но истинно мужская, лучащаяся силой и добротой! За нее можно отдать жизнь… и душу!

Ведьма сконфуженно замолкла, прикусила губу — точно не веря своим ушам и не доверяя своему языку — но глаз от завораживающего своей скрытой силой лица полубога отвести не смогла. Янтарный, с играющими золотистыми искорками взгляд ее кумира притягивал, ласкал, успокаивал, обещал — и не отпускал.

— Говорят, женщине такие вещи виднее, — чуть склонил голову, точно признавая правоту собеседницы, Гаурдак. — И услышать слова похвалы из твоих уст мне так же приятно, как и слова поддержки от твоих товарищей.

Глаза их снова встретились…

«Ты — не такая, как все», — мягкий, чуть грустный баритон прошептал в ее голове. — «Не думаю, что встречал когда-либо такое сочетание воли, силы, ума… и красоты. Ну если отмыть. И стереть всё ненужное ей. И тебе. И мне».

— Да… я… — Изогрисса зарделась, побледнела, растерянно заморгала…

Полубог улыбнулся тепло — дело сделано — и отвел взгляд.

Теперь желтые очи скользнули по лицам ренегатов — или, скорее, по их глазам, уводя, увлекая, утаскивая, лишая способности рассуждать, нашептывая комплименты, посулы и ободрения — и незаметно сгоняя все мысли в одну сторону, точно пастушья собака — глупых овец.

В сторону, нужную ему.

Пополь Вух бросил неприязненный взгляд на Изогриссу и шагнул вперед.

— Мы все сделали немало для того, чтобы ты сегодня пришел, Избавитель. Но враги и обманутые ими еще не сдаются. Битвы — дело для мужчин. Мы должны идти.

— Так просто с ними не сладить. Они не так уж слабы, — покачал головой Гаурдак и замолк, словно композитор, ожидающий вступления следующего инструмента — как записано им в партитуре.

— Чем мы можем тебе помочь? Тебе — и Белому Свету? — серьезно проговорил Огмет. — Только скажи! Я готов на всё!

— Мы готовы на всё! — уточнил Пополь Вух.

— Да! Чем стоять здесь, больше пользы мы могли бы принести тебе там! — Грюндиг горячо ткнул пальцем в свирепствующую за их спинами битву.

— Сейчас вы там ничего не сможете изменить, — спокойно ответил Гаурдак. — Чтобы выйти там победителем, нужны силы, отличные от ваших.

— Но если ты всесилен — то отчего не вмешаешься? — осторожно, словно боясь обнаружить, что только что произнес богохульство[249], спросил Огмет.

Еле заметно — но от этого не менее удовлетворенно — полубог улыбнулся.

Его маленький человеческий оркестр играл как по нотам — и сейчас должна была вступить прима.

— Боги всемогущие!!! — вспыхнули яростью глаза Изогриссы. — Они стоят тут как старые девы и машут руками наперегонки с языком вместо того, чтобы дать Избавителю то, что ему необходимо больше всего!

— Что ты имеешь в виду? — непонимающе нахмурился Вух — но колдунья его не слушала.

Дрожа от возбуждения и нетерпения, она подошла вплотную к Гаурдаку, положила руки ему на плечи и смело заглянула в глаза.

— Она твоя. Забирай. Если я умру, то умру на вершине счастья, потому что помогла тебе.

— Ты не умрешь, моя единственная и верная, — промурлыкал обволакивающе баритон. — Ты получишь награду. Чего бы ты хотела, моя прекрасная воительница? Больше всего на Белом Свете?

— Я бы… хотела… — чумазые щеки ведьмы зарделись, словно у девочки на первом свидании, подсвечивая багровым неровный шрам, но что-то мягкое, но властное, непонятно как и когда поселившееся в ее мозгу, внезапно — и совершенно незаметно — заставило произнести ее нечто иное:

— Я бы хотела стать твоим оружием, мой Избавитель, — голос колдуньи звучал непривычно глухо и безэмоционально, — чтобы враги твои трепетали при одном звуке твоего имени. И моего — рядом с твоим.

— Твоя воля — закон для меня, — прошептал Гаурдак. — А твое второе желание… я исполню его просто так. И твою красоту не омрачит больше ничто.

Но ни удивиться, ни возразить, что ее второе — то есть, первое желание было отнюдь не о возвращении красоты, Изогрисса не успела. С легким холодком в душе она вдруг почувствовала, что взгляд ее кумира, золотистый и ласкающий секунду назад, превратился в бездонный колодец, засасывающий неумолимо и безжалостно, и не было оттуда возврата, и возможности противиться тоже — даже если бы она сейчас могла или хотела. И не стало на Белом Свете больше ничего: лишь он, она — и бесконечный провал. И колдунья полетела туда стремглав, не успев ни охнуть, ни вздохнуть — понеслась, отдавая, выбрасывая вперед, к невидимому — или несуществующему дну — всю себя до последней капли, последнего вздоха, теряя ощущение времени, пространства, себя, его, растворяясь в невозможной холодной безжалостной огромности, имя которой — Пожиратель Душ…

Трое волшебников, затаив дыхание, смотрели, как Изогрисса в руках Гаурдака застыла, потом выгнулась, словно от удара кинжалом в спину, закрыла глаза и мягко осела на землю, скользнув по его груди.

Все эмоции с ее лица пропали, словно стертые невидимой ладонью, и безмятежность разгладила искаженные возбуждением черты — как во сне. Рваный темно-красный шрам на щеке — след укуса багинотской лошади — побледнел и стал медленно таять.

— Кабуча, Изогрисса! Ты и тут первая пролезла! — с шутовской сердитостью воскликнул Вух, шагнул к Гаурдаку и положил руки ему на плечи. — То, что ты хочешь — твоё! Сделай и меня своим оружием — и мы им покажем!

— Вообще-то, касаться себя при обмене я разрешаю только женщинам — мне так приятней, — криво усмехнулся полубог, а через несколько секунд его янтарные глаза, блеснув золотистыми огоньками, поглотили еще одну жертву.

И еще.

И еще.

Один за другим оседали ренегаты, отдавшие души своему идолу, рядом друг с другом, безмолвные и вялые, словно в забытьи.

К тому времени, когда Огмет — последний из них — неуклюже повалился на землю, Изогрисса уже очнулась. Рука ее первым делом потянулась к щеке, которую долгие недели уродовал проклятый шрам…

Шрама не было. Щека была девственно ровна и чиста.

Как и остальное лицо.

Удовлетворенно качнув головой, колдунья встала, отряхнула белые одежды, расправила крылья и взлетела.

Когорта становилась на крыло — отставать было нельзя.

Нащупав под складками шелкового балахона рукоять меча, Изогрисса — уже не помнившая, впрочем, ни своего имени, ни кто она такая — с серебряным звоном вытянула сияющий неземной синевой клинок из ножен и полетела туда, где черные и белые волны разбивались о странный каменный остров с двумя живыми вершинами, вокруг которых толпились люди с оружием и факелами. Из ладоней двоих постоянно вылетали то огненные шары, то молнии, и это казалось ей странно знакомым, как будто когда-то давно и она могла так же — но это был всего лишь сон, знала Изогрисса. А сейчас было не время для снов — Хозяин велел, чтобы горам отрубили руки, а людей доставили к нему. По возможности живыми.

С довольным кивком Изогрисса увидела, как белые пятна внизу расправляют крылья и взлетают как она, как их синие мечи блещут в расцвеченной вспышками тьме, будто маленькие молнии, как сама тьма исчезает под белоснежным крылатым валом и поняла, что людям и живым горам теперь не выстоять.

Демоны и люди — вооруженные теперь сплошь тускнеющими трофейными мечами вместо привычной, но бесполезной стали — скучились вокруг россыпи огромных валунов, забытых когда-то на ровном срезе горы то ли рассеянным катаклизмом, то ли неизвестными богами. Горстка бойцов — жалкие остатки трех сотен, приведенных Вязом и Конро — заняла проходы между камнями, как Наследники — островок поменьше совсем недавно, а немногочисленные раненые были укрыты в середине и предоставлены заботам судьбы и Кириана[250]. Издалека последний оплот защитников Белого Света и впрямь напоминал какой-то странный воинственный остров, над которым постоянно гремела гроза и о который разбивались штормовые волны черно-белого моря.

Разбивались, оставляя с отливом бесформенные пятна неподвижных тел яйцелицых и шептал — вперемешку с человеческими.

Конро и его дед несколько раз порывались уйти под землю и увести за собой выживших, и один раз им это даже почти удалось. Но то, что шепталы не могли повредить демонам под землей, не значило, что следующие за ними люди тоже были в безопасности. И оставив убитых в самой надежной на Белом Свете могиле, горные жители и их союзники вернулись наверх — где их поджидали крылатые.

Наложить заклинание полета на камни, чтобы увезти несколько десятков человек, волшебники не смогли бы и в более спокойные времена. И всё, что теперь оставалось полусотне усталых, израненных, еле держащихся на ногах атланов и Наследников — сражаться до конца, хоть и сто шансов из ста было, что конец этот будет их собственный.

Изнемогающие чародеи, уже не стоящие — лежащие на плоской макушке одного из валунов, объединили последние силы и, соскользнув в полутранс, отражали камни стихий. Отброшенные артефакты взрывались, лопались и раскалывались на высоте метров в двадцать, осыпая осажденных, своих создателей и их союзников то градом раскаленных или острых как бритва осколков, то брызгами кипятка и лавы, то струями чего-то липкого и почти парализующего, то сбивая с ног порывами освобожденных ураганов. Вспышки и сполохи над полем боя слились в одно многоцветное зарево, окрашивающее балахоны крылатых во все цвета радуги, а барабанные перепонки раздирали грохот и рев сражающихся в небе магий.

Неугомонные шепталы почувствовали, кто берет верх в этой битве, и бежать передумали: в конце концов, хозяин белых чучел обещал им золотые горы за восьмерых мясокостных, и отказываться от них резону не было. Тем более что с тех пор мясокостных прибыло, и сбыть их, наверняка, можно было по цене не ниже обещанной за самых первых. Если те были еще живы, конечно — в чем суссуры очень сильно сомневались.

Конро и Туалатин, неуязвимые для магии, но не для синих мечей, расшвыривали подбегавших слишком близко крылатых и шептал — но выйти из-под прикрытия отряда людей с факелами и трофейными мечами не осмеливались: раны, зияющие в каменных ногах и боках, были свидетельством и платой за пару таких попыток.

Люди отойти из-под защиты магов и демонов не рисковали тоже, и остававшиеся без ответа вопросы «куда» и «зачем» играли тут не последнюю роль.

Похоже, это был остров, который можно было покинуть только мертвым.

«Хорошо хоть, что яйцерылые не взлетают снова. Сил у Гаурдака не хватает, что ли, чтобы дозрели», — в который раз, подобно навязчивому кошмару, мелькнуло в голове Сеньки. И снова спохватившись, она поторопилась добавить: «Тьфу-тьфу…»

Но то ли оттого, что запоздала она переплюнуть через левое плечо[251], то ли по причинам, неизвестным и недоступным ее пониманию[252], но в этот самый миг белые фигуры — не сероватые, но ослепительно-вдруг-белые! — расправили крылья и с шумом вспугнутой стаи птиц Рух взмыли ввысь.

— Холодные титьки Хель!.. — охнул за ее плечом отряг.

Люди и шепталы на несколько мгновений остановили резню и замерли, задрав головы. Атланы с изумлением, демоны с яростью, Наследники с ужасом, а суссуры — с подозрением воззрились на сияющую белокрылую массу, закрывшую собой ночь.

— Чего это они? — насторожился перед неизвестной угрозой незнакомый контрабандист.

— Это конец… — прошептал где-то рядом Ахмет.

— Адалет, воздушная тревога! — выкрикнула царевна.

— Кабуча… — донесся болезненный стон откуда-то сверху.

Яйцелицые на несколько секунд зависли в воздухе, словно внимая одним им слышимым приказаниям или обсуждая план действий, убрали мечи в ножны, развели руками — и ладони их соединили тончайшие белесые нити.

— Чего это они? — снова повторил контрабандист — но уже более нервно.

— Живыми будут брать! — прорычал Иван.

— Демоны, пригнитесь! Все ближе к нам! — сипло выкрикнул Анчар, и с верхушки валуна, оккупированной волшебниками, поднялся и принялся расти, опуская края, переливающийся всеми оттенками зеленого, диск.

Конро с дедом присели так, что изумрудное покрывало прошло над их головами, люди инстинктивно сжались и шарахнулись к каменному острову, спеша оказаться под защитой…

Но напрасно.

Снисходительный бархатистый смех огласил плато, и по полю боя пронесся порыв ураганного ветра. Подхватив не успевший сформироваться колпак, он исчез так же внезапно, как и возник, а вместо пропавшей защиты на головы людям и демонам мягко опустилась эфемерная полупрозрачная сеть.

Словно тончайший шелк нежно коснулась она волос, одежды и кожи, приятно холодя, успокаивая, утешая, заставляя расслабиться, отдохнуть, забыть, простить, уснуть…

Люди, попавшие под чары паутины, останавливались, словно куклы, у которых кончился завод, опускали оружие, роняли непонятным образом погасшие факелы, недоуменно оглядывались, улыбаясь растерянно и чуть виновато, и с мечтательным выражением лиц оседали на землю, закрывая глаза.

Демоны не сдались так легко.

Неуязвимые для человеческой магии и волшебных искусств большей части нечеловеческих рас, они с яростным ревом вскочили, раздирая летучую пелену — но тут же новые паутинки падали им на головы, плечи, руки… Что такое десяток снежинок, пара сотен их или даже пара тысяч для человека? Но если их сотни тысяч и миллионы, то погребенными под снежными завалами окажутся уже не люди — целые города. Так и воздушные нежные нити: десятки и сотни разрывались, но их место моментально занимали тысячи, обнимая, сжимая, лишая подвижности, сковывая не хуже стальных цепей — если бы на Белом Свете были выкованы цепи, способные удержать горного демона.

Привилегией — если это можно было так назвать — чародеев была возможность сохранить сознание и увидеть конец старой эры Белого Света своими глазами.

Обездвиженные, как мухи прилежным пауком, они лежали на спинах на ровной макушке валуна и смотрели в небо. Плотная туча, висевшая знамением над плато всю неделю, незаметно пропала, убравшись подобру-поздорову в другие края или сгорев в волшебном огне. И теперь без взрывающихся камней суссуров, без человеческих защитных заклятий, без неуловимого, но ощутимого присутствия магии Гаурдака оно успокоилось и пришло в себя, вернув обычный для предутренних часов цвет: черное, усыпанное крошечными блестками звезд, едва подсвеченное на востоке пробуждающимся восходом, но бездонное и равнодушное. И сотни крылатых безликих существ, парящих над головами поверженных бойцов и раздосадованных ускользнувшим вознаграждением шептал, ни теплоты, ни обаяния ему не добавляли.

Как ни пытался Адалет вырваться из ласкового плена паутины при помощи магии, рук, ног или даже зубов — проклятая пелена держала крепче бетона, и всё, что оставалось ему — лежать, упрямо тратя последние силы на тщетные попытки, и ждать.

Впрочем, ждать пришлось недолго.

Неслышно ступая по покрытому белым саваном валуну, откуда ни возьмись, подошел человек.

Или?..

На лицо старика упала тень, он увидел склонившуюся над ним широкоплечую фигуру в темно-синем камзоле, и взгляд пронзительно-желтых хищных глаз с золотыми искорками встретился с его взглядом.

Маг-хранитель хмыкнул. И впрямь, откуда здесь взяться человеку…

— Сколько лет, сколько зим, старина… — вальяжно прошелестел в его голове бархатистый баритон.

Адалет промолчал.

А что он мог сказать? Только в книжках поверженные герои перед лицом неминуемой гибели начинают говорить высокопарные фразы, или язвить и издеваться над победителем, или бросать ему вызов и угрожать готовыми занять их место мстителями. А маг-хранитель выспренных речей говорить не любил, пригрозить Пожирателю Душ ему было нечем — и тот, и другой прекрасно знали об этом, а на соревнования типа «кто кого переострит» у него после нескольких часов выматывающего, на грани возможностей боя, не было ни сил, ни охоты. И если бы полубог спросил у него сейчас заветное желание, то одному долго не пришлось бы его выдумывать, а второму — трудиться над исполнением, потому что всё, чего хотелось и моглось сейчас Адалету — это лежать, не шевелиться, ничего не делать, ни о чем ни думать — а еще лучше спать, спать, спать[253]…

Угадал ли Гаурдак настроение старика, или вспомнил, что в программе развлечений этого вечера имелся еще один пункт, но бросив уклончивое «Мы с тобой еще поболтаем», полубог повернулся к атлану.

— Вот мы и встретились снова, мой рьяный, но неверный приверженец, — впился янтарный взор в горящие ненавистью черные глаза Анчара.

— Моё… слово… нет… — с трудом шевеля губами под сковывающей маской паутины, прошептал атлан.

— А моё — да, — почти искренне улыбнулся полубог. — А заодно хочу сообщить тебе, что твои друзья — прекрасная Изогрисса, доблестный Грюндиг, мудрый Пополь Вух и пассионарный Огмет — не раздумывая вручили мне самое дорогое, что у них было, чтобы я одержал победу здесь и сейчас. И я просто не имею морального права сделать их жертву напрасной.

— Где они?!

— Где-то там, — Гаурдак неопределенно повел рукой, указывая то ли на небо, то ли на безмолвно и терпеливо парящую позади Когорту. — Отдав душу, они обрели крылья. Разве это не символично?

— Ты… ты… ты убил их!!! — Анчар рванулся — но кокон даже не дрогнул.

— Я подарил им вторую жизнь, — меланхолично пожал плечами полубог. — Это больше, чем они получили бы, умерев своей смертью. Если бы я ждал, пока их земной век истечет, прежде чем забрать обещанное, они прожили бы долгую и счастливую жизнь, не сомневайся. Но, увы, у меня не было времени — и пришлось поступить так. Но быть частью моего воинства — разве не об этом они мечтали, когда шли сюда? Так что, и это их желание сбылось. Им жаловаться не на что…

Пожиратель подумал несколько секунд и уточнил:

— …Даже если бы они смогли.

— Мою душу… ты… не получишь! — сдавленно прорычал чародей.

— Это тебе так кажется, — одними губами улыбнулся полубог, и атлана бросило в холодный пот.

Но он не отступал.

— Ты можешь забрать… только душу… предложенную тебе добровольно!.. А я никогда…

— О, значит, ты не представляешь, что можно сделать с человеком, чтобы расставание с душой — по собственной воле, заметь — показалось ему наименьшим злом, — бархатистый баритон почти рассмеялся.

— Я… не боюсь боли!

— Значит, ты не знаешь, что такое боль, — приподнял брови Гаурдак. — А еще я могу сделать так, чтобы все шесть или сколько там десятков людей здесь, на плато, чувствовали то, что происходит с каждым из них. И прикажу Когорте заняться одновременно всеми вами.

— Болевой шок… — начал было Анчар, чувствуя, что в районе желудка зародился и стал стремительно увеличиваться в размерах тошнотворный ледяной ком.

— Я бы на твоем месте не рассчитывал на эту лазейку, — усмехнулся полубог. — Я тоже не в первый раз… экстренно изыскиваю подручные резервы, если можно так выразиться. И в ста случаях из ста получаю то, что хочу, хотя видал людей и покрепче тебя и твоих приятелей. Вообще-то, я не садист, и то, что сейчас придется сделать, не доставит мне удовольствия. Почти. И попорченный человеческий материал иногда бывает практически невозможно поставить в Когорту, что тоже минус… Но последнее слово, разумеется, за тобой. Ну? Я ведь не прошу заверений, признаний и речей — если, конечно, у тебя нет на это настроения. Всего одно слово, Анчар. Скажи его — и ты свободен.

Нежное сиреневое сияние, пронизанное ядовито-зелеными струйками, окутало пальцы Гаурдака, сплелось то ли в подобие плети, то ли косы, и потянулось к человеку. Волшебник почувствовал, как оно прошло через паутину кокона, одежду, кожу и коснулось обнажившейся вдруг плоти. Первая легкая волна боли — и даже, скорее, не боли, но обещания ее — прокатилась по ниточкам нервов, превратившихся для нее в широкую дорогу. Они затрепетали, как натянутые струны, готовые разорваться от малейшего прикосновения, тело его напряглось, сердце замолотило в груди, перехватило дыхание, липкий пот покатился по вискам, зубы стиснулись, отсекая вырывающийся вскрик…

— Всего одно слово, мой неверный зелот — и я прощу тебя, — сочувственно заглянул сквозь непрозрачную пелену в расширившиеся зрачки жертвы полубог.

Если бы атлан смог — и нашел, чем — его бы стошнило.

Ожидание боли часто ранит сильнее, чем боль, и ожидание смерти убивает вернее самой смерти, и любой здравомыслящий человек, не раздумывая, сделает всё, чтобы выжить, чтобы продолжить свое существование, какая бы цена за это назначена ни была. Ведь на то, чтобы придумать оправдание своему малодушию, у него будет вся жизнь впереди, а на то, чтобы понять, за что умирает — всего несколько секунд.

Анчар понимал это — и боялся. Боялся боли, боялся смерти, боялся того, что как бы добродетельно он ни жил, и как бы отважно ни умер, Белый Свет будет и дальше плестись своим путем, не заметив его гибели — как не замечал его существования, и раз так, то, может, так ему и надо, огромному, равнодушному, тупому, не понимающему, не сознающему и не ценящему… И что значит всего лишь одно слово по сравнению с тем, что его ждет — и о чем никто не узнает, кроме тех бедолаг, которых угораздило оказаться здесь вместе с ним? Но и им будет всё равно, потому что больше всего они будут заняты собственным благополучием, и собственной болью, и вероятно, почти все из них, не колеблясь, сдадутся на милость Пожирателя. И ради чего тогда всё?..

Но кроме всего этого — и многого другого, что вспоминать и обдумывать не мог он сейчас и не хотел, Анчар понимал и то, что не сможет переступить через себя, сказав Гаурдаку «да», как бы ни были сильны его страхи и сомнения, как не смог бы пройти сквозь скалу или отрастить щупальца, ибо даже самая крохотная мысль о согласии моментально натыкалась в его душе на несокрушимую стену, отлитую из упрямого монолитного «нет».

Нет — потому что нет.

Нет — потому что это невозможно.

Нет — потому что как бы он сейчас ни мучился, как бы далеко ни отбросил гордость и достоинство, как бы ни кричал, ни извивался и ни умолял прекратить — односложно или красноречиво — всегда оставалось бы одно единственное слово, произнести которое он не смог бы никогда.

Взгляд атлана обреченно устремился за спину полубога, лихорадочно пытаясь пробиться к ночи сквозь заполонивших небо яйцелицых. Ночи бесстрастной и вечной, ночи, последней в его жизни, вдыхая, впитывая, поглощая головокружительную бархатистую тьму, искорки звезд, узоры созвездий…

Глаза его расширились…

— Мне надоело ждать, — холодно проговорил Гаурдак, и хищные очи его вспыхнули расплавленным золотом, заставляя человека вздрогнуть. — Ну же? Одно слово!

Губы Анчара, запекшиеся и искусанные до крови, с трудом разлепились.

— Птичка.

— Что? — тупо сморгнул полубог.

— Две… птички.

— Ты думаешь, это забавно? — голос Гаурдака обжег, как жидкий азот, свечение вокруг его пальцев вспыхнуло ярким пламенем и рванулось к жертве.

Нервы-дороги человека вздулись разрывающей агонией, как река подо льдом в весеннее половодье, из горла вырвался крик, похожий на вой умирающего зверя…

Заглушенный ревом дикого пламени.

Осыпанный вдруг дождем пылающих перьев и лоскутов, Пожиратель захлебнулся их неповторимым амбре, захлопал себя руками по плечам, сбивая искры, яростно обернулся на серебряный звон выхватываемых мечей — и встретился взглядом с тремя парами огромных зеленых глаз.

— Чтоб я сдох… — только и успел выдохнуть он, прежде чем струя жидкого пламени ударила ему в грудь.

Вернее, туда, где была бы его грудь, если бы он остался на месте.

— Ищи его!!! Не давай ему уйти!!! Он где-то здесь!!! — проорал удивительно знакомый голос, и перед затуманенным болью взором атлана, загипнотизированного тройным изумрудным взглядом, откуда ни возьмись, предстал Агафон.

— Не волнуйся! — отозвался низкий рокочущий голос, от которого зачесались зубы и даже кости. — От нас со Змиуланией еще никто не уходил!

Исполинские крылья хлопнули, точно парус, поймавший шквал, его премудрие шмякнулся на Анчара, сбитый ударной волной, и горный змей, известный профанам больше как Змей-Горыныч, поднялся в воздух, радостно ревя в предвкушении битвы.

— Берегитесь летучих! — Агафон, вывернул ему вслед шею, рискуя сломать.

— Летучие, берегитесь! — прорычал змей, и залп из двух пастей прожег черный тоннель в набросившейся на него Когорте.

Остальные зашли сверху и обрушились на его спину и крылья, нанося глубокие раны голубыми мечами. Но второй Змей был тут как тут. Пристроившись в хвост первому, он — а вернее, она — несколькими точными огненными струями очистила пространство вокруг супруга — и завертелась карусель. Змеи летали по кругу, прикрывая друг другу тылы, одновременно уменьшая численность Когорты и загоняя под землю шептал, опрометчиво решивших использовать камни стихий. С тремя головами, оснащенными встроенными дивизионными огнеметами, это было сделать не слишком сложно.

До определенного момента.

Но оставшийся внизу чародей, не отвлекаясь ни на секунду, как ни хотелось бы, на кипевший над головой воздушный бой, поставил на скорую руку щит по границе расползшейся белой массы и кинулся рвать ее руками.

Потом выхватил из-за голенища нож.

Потом постарался проковырять хотя бы дырочку обломком ножа.

Потом выбросил обломок обломка и яростно скрипнул зубами.

— К-кабуча… — чародей растерянно оглянулся, зыркнул наверх, втянул голову в плечи и принялся нервно и быстро ощупывать фигуры, еле различимые под толщей паутины. — Ну и вляпались вы, ребята… И я с вами… если эту гадость очень быстро с вас не уберу… Эй?.. Это вообще кто?

— Я и Адалет! — выкрикнул атлан — но, похоже, наружу не вылетел даже шепот.

— Иван?.. Сима?.. — проговорил Агафон — и резко отдернув руку при втором предположении. — Кхм… Я это… Ты не подумай чего… Сим… и Вань тоже. Я ведь со спасательной целью! Хоть и спасатель из меня сейчас, кажется… Кабуча гремуча… Что же делать-то, а?!.. А тут кто? Двое? Или трое?..

И он нерешительно дотронулся до упрятанного под непроницаемым покровом Адалета.

Что ответил ему старик, Агафон не услышал — да оно, скорее всего, и к лучшему.

Кусая губы и нервозно озираясь, его премудрие предпринял новую попытку штурма неуступчивого кокона — и снова тщетно: проклятый белый материал был не податливей мрамора.

— Как же эту заразу расковырять?.. — простонал волшебник, опускаясь на землю — и вдруг подпрыгнул и хлопнул себя по лбу. — Болван!!!

Ловким движением руки он выудил из рукава кусочек пергамента размером с ладонь, прошептал что-то над ним и впился жадным взглядом в появившиеся строки.

И моргнул.

И прошептал заказ снова.

И еще раз впился.

И перевернул пергамент вверх ногами.

А потом набок.

И на другой.

И на другую сторону.

И потряс.

Но что бы ни надеялся он вытрясти — было похоже, что оно или слишком хорошо было приклеено, или напрочь там отсутствовало, потому что с видом озадаченным, чтобы не сказать, обалдевшим, его премудрие вернул шпаргалку в исходное положение и снова воззрился на нее как на врага народов. Это не помогло тоже. И он, скрипнув зубами и обреченно вздохнув, принялся медленно складывать буквы в непонятные слова.

В процессе чтения выражение его физиономии несколько раз менялось с обнадеженного просветления на крайнюю степень озадаченности и обратно, со всеми возможными оттенками и вариациями. Остановилось, впрочем, всё на обычном глубоком недоумении[254].

Еще несколько быстрых шепотков над пергаментом принесли, похоже, единственный результат: выражение растерянности стабильно и надежно превратилось в гримасу тихого ужаса[255]. Сменившегося, впрочем, очень быстро выражением хмурого упрямства.

— В конце концов, я боевой маг, а не какой-нибудь кабинетный мухомор, чтобы всякую ерунду разбирать, непонятно на каком языке накарябанную… Но чего тут может быть хитрого, если подумать! Два притопа, три прихлопа, двадцать букв!

И безбожно кося одним глазом на зажатый между большим пальцем и ладонью пергамент, главный специалист по волшебным наукам принялся что-то сбивчиво бормотать, отбивая ритм[256] то одной ногой, то другой. Руками, словно разглаживая, он при этом водил над преступно неприступным покровом.

Который из паутинного стал быстро превращаться в цементный.

— Кабуча… Неужели там не аблауты, а умлауты?

Цемент пыхнул жаром…

— Или интервокальное «йот» выпадает?

…и стал покрываться крошечными, но многочисленными и непредсказуемо расположенными стальными шипами…

— Или и то, и другое?

…которые подросли на сантиметр и задвигались, как осиные жала…

— Или интонация номер пять?

…и стали медленно нагреваться…

— Но при выпадающем «йот» и умлаутах интонация может быть только третья!

…а потом стремительно остывать до температуры замерзания спирта.

— Или первая?..

Анчар скрипнул зубами и почувствовал, что еще одна попытка — и он искренне начнет сожалеть о безвременно оторванном от своего занятия Гаурдаке. Атлан хотел уже крикнуть, чтобы юный идиот шел отсюда подальше проделывать то же самое над яйцемордыми — но вдруг шипастый цемент впился в кожу в последний раз, обдал горьким паром, и превратился в талый снег.

Анчар захрипел, перевернулся на бок, исступленно отплевываясь и протирая залитые грязной жижей глаза, а его премудрие отступил на шаг и гордо отряхнул забрызганные ладони.

— Ну я же говорил, что это — сущая ерунда, если хорошенько подумать, — с чувством глубокого удовлетворения хмыкнул он.

И тут же спохватился, крутанулся вокруг своей оси, руки и защитные заклятья наготове, взгляд мечется с земли на небо и обратно…

Сколько прошло времени?

Где Змеи?

Где Гаурдак?

Где летучие?

И что за происки Пожирателя — живые кам…

Две пары огненных рубинов глянули на него сверху вниз, гигантская лапа потянулась к голове… и чародей задохнулся от радости.

— Дедушка Туалатин!!! Конро!!!

Позабыв снова про всё и про всех, Агафон вытаращил глаза от изумления, широчайшая улыбка расплылась по чумазой, покрытой ссадинами и синяками физиономии, а руки его изо всех сил стиснули в приветствии похожие на бордюрные камни пальцы Туалатина.

— А ты вырос с прошлого года, старик! Поправился окончательно?

— Человек Агафон!!! — радостно прогрохотал за спиной деда голос молодого демона — едва не заглушенный пронзительным женским воплем:

— Где человек Агафон?!

— Сима, тут он!!! Наверху!!! — еще чуть-чуть, и уголки рта его премудрия встретились бы на полпути за ушами. — Где наши?! Как они?!

— Живы все!!! — восторженно проорал снизу Олаф.

— Из оставшихся пятидесяти!!! — добавил утешительных подробностей Иванушка.

— Ч-Ч-ЧТО?!?!?!.. Пятидесяти?! — рот главного специалиста по волшебным наукам распахнулся так, что, казалось, залететь в него могла не только муха, но и целый яйцелицый. — Из… шестерых?

— Полсотни отважных воинов, храбростью своей превзошедшие львов, искусством же — прославленных героев древности — доблестные соратники непобедимого и хитроумного Вяза! — прокричал от основания валуна невидимый Ахмет, внеся ясность и вернув магу душевное спокойствие.

— Демоны их привели! — присоединился к нему голос Кириана.

Быстро подсчитав количество друзей внизу, его премудрие впал в новую задумчивость.

— А тут, наверху, кто-то из них, что ли, был?

Он вопросительно глянул на натужно откашливающуюся фигуру рядом с собой — и тут же инстинктивно отступил на шаг и художественно присвистнул.

— Рений гад!

— Малолетний садист! — не остался в долгу Анчар.

Руки его премудрия сами принялись выплетать сковывающее заклинание, но в это время незнакомый корпулентный старичок рванул его за рукав и гневно ткнул пальцем куда-то влево, в синее марево, почти сливавшееся с ночью:

— Делом займись, мальчишка! Пока твоих змеев к бабаю якорному не посшибали! Руку дай!

Возмущенный Агафон вдохнул было, чтобы дать многокрасочную отповедь сующемуся, куда не спрашивают, пенсионеру, но две мысли одновременно вспыхнули в его мозгу, и он подавился невысказанными словами.

«Это Адалет?!»

И «Гаурдак там?!»

Последняя и заставила его вспомнить, что небо всё еще окрашивалось вспышками пламени — и не только желто-оранжевого Змеев.

Взволнованный, с мерзким холодком в районе желудка, грозящим перерасти в трансагафонное похолодание, он лихорадочно закрутил головой, отыскивая Змиуланию и ее мужа Измеина. Супруги нашлись за его спиной, а схватка, похоже, и впрямь была далека от завершения.

Победного, по крайней мере.

Оставшиеся яйцелицые — то ли самые увертливые, то ли самые везучие, что, в конечном итоге, было все одно — резко сменили тактику. Вместо того чтобы налетать на неприятеля очертя голову всей ватагой, они разлетелись по сторонам, выстроились вокруг опасных противников в подобии сферы, и хорошо знакомые людям нити протянулись между ними, как паутина. Но были они уже не кипенно-белого цвета, а отливали призрачной синевой, как и одежды и даже лица и руки оставшихся крылатых — словно синий свет, заливавший плато и ночь, окрасил и их в свои мертвенно-бледные тона.

Змеи пытались сбить окружающего их врага — огнем, когтями и зубами — но каждый раз крылатые оказывались проворнее, и самым удивительным образом пропадали с пути огненной струи, а если та и касалась их или вытянувшихся из их ладоней волокон, то лишь безвредно пятнала сажей.

Неожиданно при новой атаке Змеев яйцелицые, вместо того, чтобы снова разлететься в разные стороны, выполнили замысловатый маневр, образовывая уже две сферы, разделяя врагов, и вдруг закружились вокруг них, закаруселились с неистовой скоростью…

Бесплотный ранее шар медленно стал обретать полупрозрачные стенки из синеватой паутины.

Змеи метались теперь по поднебесью, словно внутри исполинских мячей, то свечкой взмывая ввысь, то падая вниз… Но прорвать окружение не удавалось никак: какие бы фигуры пилотажа они не выписывали, с какой бы скоростью не неслись и как бы внезапно не останавливались — несколько десятков гаурдаковых тварей висели вокруг них, как приклеенные, ни на миг не нарушая построения.

Нити, едва заметные издали, внезапно стали толще — или их стало больше? — и первые из них коснулись огромных кожистых крыльев.

Взмах — и невесомые волокна разлетались по воздуху, как обрывки осенней паутины. Но, как и при пленении демонов, их место тут же занимали сотни, тысячи и десятки тысяч других.

— Кабуча-а-а-а… — опомнившись, выдохнул, наконец, Агафон и яростно вскинул руки, выбрасывая из пальцев комок бирюзового льда.

С шипением и свистом он врезался в ближайший шар из крылатых — не попасть теперь в него было просто невозможно… и отскочил, будто горох от стенки.

— Не так, идиот!!! — проревел рядом Адалет, схватил его кисть, вцепился второй рукой в пальцы Анчара и прорычал: — На меня! Оба!

Атлан с полуслова понял, что от него требовал старик, ухватил за руку юного волшебника, закрыл глаза и застыл, почти моментально соскользнув в транс. Но Агафон, никогда не работавший с заклинаниями в группе, уставился на них растерянно и беспомощно:

— Что?.. Как?.. Что делать?!

— Почувствуй меня, кретин!!! — рявкнул маг-хранитель, дернул его за руку, словно полагал, что оторванная конечность сильно прибавит вьюноше если не опыта, то сообразительности, и снова выкрикнул — торопливо, отчаянно: — Сосредоточься на мне!!! Ощути меня!!! Гаурдака я найти не могу, но может, хоть Змеев вырвем!!!

Сосредоточиться на Адалете?!

Кабуча! Как он себе это представляет, когда Лана вот-вот упадет?!

Почему он их не прикончит? Ждет, когда устанут, чтобы посадить?

Зачем? Что он хочет с ними сделать? Что ему от них нужно?!..

— На меня, дубина!!!..

Агафон вздрогнул от окрика, зажмурился и честно попытался последовать примеру Анчара, ища, нащупывая, тянясь неведомыми простым смертным чувствами в поисках ответного импульса мага-хранителя… но почти тут же глаза его вновь распахнулись — вольно или невольно, не разобрать — и он опять уставился в небо, где Змеи вели отчаянную неравную битву. Сердце его заныло, а желудок, и так доверху набитый ворочающимся льдом дурных предчувствий, съежился и попробовал завязаться узлом. Маг представил, каково сейчас Змиулании и ее мужу — мечущимся вслепую в неумолимо сжимающемся мешке, задыхающимся, боящимся взмахнуть крыльями — потому что в любую секунду они могли коснуться проклятой паутины и сбиться с ритма, сломаться, бросить их в пике — самое глубокое и самое последнее, представил их страх… незаметный из-за всепоглощающей, слепящей, жгучей ярости, словно мышь за гиперпотамом, горошина подле тыквы, человек рядом со Змеем…

— Лана!!!.. — вскрикнул он.

В глазах его полыхнуло вдруг ультрамарином, вспыхнули, вспухли переливчатые грязно-синие пятна, как нарывы на реальности, растворяя всё вокруг, мир зачем-то закружился, стал таять…

И окрасился матово-белым с индиговым отливом, как дизайнерский саван. А по бледной душной мути извивались странные коричневые полосы и плетеные узлы, похожие на вамаяссьские.

Агафон ахнул — и захлебнулся собственным рыком, затряс головой, тщетно силясь прогнать обрушившееся внезапно безумие, заморгал яростно — тремя парами глаз…

Неистовый рев вырвался из трех его пастей, и три струи пламени ударили в окружавшую его матовую стену, оставляя лишь черно-серые пятна. Крылья его взмахнули…

«К…каб…бу…ча…» — только и смог выдохнуть чародей.

«Агафон?!» — странное тройное эхо прокатилось под черепной коробкой волшебника.

«Лана?!.. К-кабуча капуча… Настроился на Адалета, называется… Ланочка, миленькая, извини, мне обратно надо, к мужикам, мы вас спасать сейчас будем!»

«СТОЙ!!!»

Голос Адалета прогремел во всех пяти головах образовавшейся цепи нетерпеливо и резко.

«А это еще кто?!» — возмутилась Лана.

«Этикеты потом!» — отмахнулся маг от Змеи, как от мухи. — «Что у тебя перед носом?»

«Перед которым?» — чуть брюзгливо уточнила Змиулания, закладывая вираж.

«Перед любым!» — рявкнул старик, и тут же сам себе ответил — потрясенно и восторженно: — «Кабуча ушата хапух!!!.. Это же… это… вязь заклинания полубога!!! Вы ее видите! Видите!!!..»

«Век бы ее не видеть!» — огрызнулась Змея и нырнула к земле.

«На меня, оба, быстро!!!» — снова гаркнул Адалет, и Агафону показалось, будто кто-то рванул его за голову, увлекая вдаль — и одновременно оставляя на месте.

Но не успел он подивиться и задуматься, как почувствовал, что воля его слабеет, мысли слипаются в неуклюжий комок, как забытые в кастрюле пельмени, а нечто, о существовании чего он давно знал, но никогда не видел — его сила волшебника — вытекает веселым ручьем из солнечного сплетения и вливается в грудь мага-хранителя.

«Бери… у меня еще есть…» — с отстраненным удовлетворением проплыла неповоротливая мысль в голове и отправилась путешествовать по словно опустевшей оболочке: от ключицы к легкому, от него — в правое колено, мешая в теплую искрящуюся кашу звуки, ощущения, краски и расстояния…

Похожие ощущения Анчара пришли из ниоткуда: «Бери… я готов…»

Так же откуда ни возьмись, увидел он… услышал… или почувствовал? — вокруг себя десятки разноцветных огоньков: мечущиеся вверху оранжевые и сиреневые — Змеи и яйцелицые, желтые и серебряные на земле — люди и демоны, хоть и не разобрать, кто и где. Гаурдак…

Агафон отстраненно попытался определить, который из огоньков — полубог, и не смог. То ли Пожиратель не отличался от людей, то ли не хотел, чтобы его видели — даже так, то ли просто был невидим сам по себе, и никто ничего не мог с этим поделать…

«Лана… держись…» — потянулся он к оранжевому светлячку в небе, зная отчего-то что это именно она, а не ее супруг — и не ошибся: жаркая волна с запахом свежих опилок и корицы окатила его сконфуженные чувства, и он понял, что это было «Держусь».

«Сами держитесь… и держите связь!» — ворчливый отклик старика — словно эхо мыслей Агафона — обдал колючим, затем вспыхнул короткий миг теплоты и ободрения, замешанных на буром запахе ржаного хлеба — и сразу же — соленый рывок: — «Еще, еще, еще давайте! Я знаю, как это распутать! Еще! Быстрее!!!..»

Теперь, когда Адалет увидел, как сплетено заклятье и понял, где начало и где конец, развязать его было проще простого: изобретательностью и утонченностью творения полукровок не отличались никогда. Имея почти ни с чем не сравнимую силу, искусством они пренебрегали, считая его жалким прибежищем смертных.

Обнаженные чувства мага метнулись к началу, вгрызлись в пульсирующий нерв заклинания и побежали по ним, словно огонь по бикфордову шнуру, оставляя за собой лишь рассыпающиеся в прах фрагменты.

Вспышка лазурной радости окатила всех, кто держал связь.

«У него получилось!!!»

«Получилось! Я был прав!!!..» — отбросив серьезность, готов был ликовать и старик, но одна маленькая дотошная мыслишка, выскочившая из-за фейерверка восторга, кольнула ледяной иглой в сердце — да там и засела. — «Только…»

Только каким бы неизбежным ни казался теперь успех, волшебник даже не понял — почуял, что пока последний миллиметр не будет им выжжен — кокон будет держаться как новый. Но до последнего миллиметра ему оставалось пройти семь километров нитей — и это только в одном из коконов!..

На оба — минут двадцать времени.

«Кабуча…» — хрусткий мороз пробежал по невидимой связи, объединяющей людей и Змеев. — «Кабуча габата апача дрендец!!!»

Двадцать минут, когда на счету каждая секунда!

«Обрадовался, осёл!.. Но… если… Если только… Но…»

Выход был только один.

Не доходя до конца — рвать. Он мог. Он знал сейчас, как это сделать.

Но — как всегда в таких ситуациях — дорогу преградило одно маленькое, но упрямое «но».

Сил у него на рывок не осталось.

«Ребята, еще давайте, еще, еще, еще!!!..»

Агафон хватанул воздух ртом, испуганно чувствуя, как ручей его силы внезапно превратился в горную реку, с грохотом несущуюся к цели — но через несколько секунд вновь стал самим собой — если не уже и не меньше.

«Еще, еще, еще, мало!!!» — уже не кричал — хрипел голос Адалета. — «Быстрей!!!»

Агафон сосредоточился, напрягся, выжимая из себя всё, что возможно и невозможно, ручей его силы наполнился, побежал быстрее… но не намного. Краем сознания он ощутил, как Анчар, задыхаясь и едва не теряя связь и сознание, проделывал то же самое — с той лишь разницей, что его поток напоминал больше струйку, вытекающую из дырявого ведра.

«Мало!!!»

«Бери, бери, бери!!!..» — ручей хлынул сильнее, унося, казалось, с собой и всего Агафона — его мысли, сознание, чувства, жизнь… От напряжения мир перед мысленным взором его стал двумерным, закачался, поплыл и закрутился. Светящиеся точки — серебряные, оранжевые, сиреневые, желтые — побежали в разные стороны, сливаясь в полосы, полосы — в странную радугу, радуга изогнулась пьяной змеей, потянулась к нему, коснулась руки холодной шершавой лапой — и словно молния пронзила и магов-людей, и связанную с ними Змею, а чахлый ручеек Анчара и речушку Агафона вдруг поглотила полноводная река — стихийное бедствие, сносящее деревни, вырывающее с корнем вековые леса и меняющее рельефы континентов.

«Бери, человек Адалет».

«Мы здесь, человек Агафон».

«А-а-а-а-а-а-а-а!!!..» — взревел старик, не готовый — как не был бы готов ни один маг-человек — к внезапному нашествию такого количества силы, и не было у него иного выхода, кроме как дать ей вырваться на свободу — и прочь. — «А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!..»

Коконы Змиулании и Измеина раздулись в одно мгновенье, точно воздушные шары, наполненные водородом, и тут же — как воздушные же шары, к которым поднесли спичку — лопнули со страшным грохотом, осыпая плато горящими клочьями паутины, заклятья и останками тех, кому не повезло быть отброшенными прочь или низвергнутыми на землю. Алое зарево затмило синеву, слепя даже сквозь опущенные веки, и воздух наполнился торжествующим ревом шести змеиных глоток.

Люди, оглушенные и почти лишенные чувств, повалились на землю, руки неистово заметались по голове и лицу, закрывая то глаза, то уши…

Если бы демоны не удержали, волшебники — измотанные, сконфуженные, обессиленные — были бы сброшены с камня ударной волной.

«А хорошо бабахнуло», — прозвучал в пылающем мозгу Агафона довольный голос Конро. — «Не знал, что мы так можем. Чего бы еще такого взорвать?»

«Без людей магов мы и не можем, малыш», — снисходительно усмехнувшись, отозвался Туалатин. — «Но насчет чего… а вернее, кого бы нам еще взорвать, я ответ знаю».

«Знать бы еще, где именно прячется эта полукровая тварь», — проскрежетал внук — словно камнепад по железной крыше.

«Надо его найти!»

«Спросим у Змеев!»

«Не видно… Не видно…» — двойным эхом отозвались Змиулания и ее супруг, выписывая круги над плато.

«Ищите!»

«Не видно…»

«Люди маги знают, как найти?..»

«Вряд ли».

«Нужно спросить! Эй, человек Агафон! Где эта мерзость?»

Но ни человек Агафон, ни его коллеги их не слышали: невиданный доселе эффект отдачи переполнил на несколько минут сознание, не подготовленное и не ожидающее подвоха, и они, разорвав связь, повалились на холодную макушку валуна, не видя, не слыша и не ощущая происходящее. Мир словно накрыл их гигантской подушкой, оставив лишь жгучие искры в глазах, медленно заполнявшуюся пустоту внутри, да огоньки — два оранжевых, два серебряных, десятки желтых и дюжины две сиреневых.

Огоньки, ставшие вдруг знакомыми.

«Иван… Конунг… яйцелицый… Принцесса…» — притупленные чувства Анчара медленно переползали с одного светлячка на другого, имена всплывали в его мозгу незваными, стоило лишь атлану сосредоточиться, а сам огонек — вернее, его хозяин — оглядывался вопросительно, будто его окликали. — «Змей… яйцелицый… Старый демон… Адалет… Жена Змея… яйцелицый… Изогрисса…»

Не женщина, нет — ибо женщины больше не было и быть не могло — смутный отголосок женщины остановил свой полет в однородном тягучем пространстве, мигнул и загорелся чуть ярче.

Волшебник вздрогнул, и мир прекратил свое кружение и пропал.

Пропала синева, пропали разноцветные огоньки, пропали даже мечущиеся перед глазами искры.

Осталась только бесконечная, равнодушная и холодная вечность — и крошечная светящаяся сиреневая точка посредине.

«Изогрисса? Ты?!.. Ты… жива?» — выкрикнул атлан.

Но хотя ни единого звука не покинуло его губ, огонек-Изогрисса его услышал.

И поблек.

«Грызя…»

Образ своенравной черноволосой красавицы всплыл в памяти атлана и тут же был разбит и разметан на осколки, словно картина на стекле свалившимся как камень воспоминанием о бесполых и безликих существах. В Когорте их было сотни…

Сердце Анчара зашлось от жалости — к неизвестным людям, оказавшимся среди них, по своей ли волей или обманом — и к молодой колдунье, вместе с которой путешествовали, терпели лишения и мечтали.

«Сбылась мечта идиотов…Грызя… бедная наша Грызя…Маленькая, наивная, глупая Грызя… единственная среди нас… больших, наивных и глупых… Что он с тобой сделал… что сделал… разве ты этого хотела… и заслуживала…»

Огонек вспыхнул яростно — но словно истратив в один миг весь пыл, снова потускнел.

«Тебе плохо? Больно?»

Ровный печальный свет, холодный и жалкий — словно одинокая звезда над кладбищем.

«Будь оно всё проклято… Ты жалеешь о том, что случилось, Грызя? А уж я-то как… Бедная наша, бедная…Если бы только я смог предупредить… объяснить… удержать… всех нас… Если бы вы только поверили тогда мне и выслушали… Огмет… Пополь… Грюндиг… что мы наделали… что мы натворили, Грызька… что мы натворили… Если бы не я — Он бы не вырвался… Грызя… Что я наделал…»

Одинокая искорка мигнула сочувственно и стала уменьшаться, словно человек втягивал пристыженно голову в плечи.

«Прости меня, Грызька… Прости… сам не знаю, за что… но я виноватым себя чувствую… что живой… а вы… ты… Если бы только я мог всё исправить…»

Вспышка.

«Прощай, наша прекрасная леди. Я должен идти. Искать его. Пока он на воле — ничего не кончено. Всё только начинается…»

Светлячок гневно мигнул. Но не успел атлан подумать, что это Изогрисса на него рассердилась, как огонек исступленно засиял, будто силясь что-то сказать и вкладывая в послание все силы.

«Грызя?!» — всполошился Анчар. — «Что с тобой?»

И тут искорка сорвалась с места и покатилась, отчаянно мигая.

Словно неведомая сила подняла атлана на ноги, сорвала с места и бросила вперед, не давая даже прийти в себя и осмотреться. Если бы не молниеносная реакция Конро — он разбился бы о землю, но и гранитная хватка демона не остановила волшебника. Не замечая ничего вокруг, вырвался он, будто одержимый, и помчался вперед, не сводя взгляда с неба. Вернее, с одной-единственной точки на нем, белой и крылатой, что оторвалась от Когорты, пытавшейся снова загнать Змеев в ловушку, и теперь стрелою неслась к центру плато.

— Эй, ты куда?! — встревоженно выкрикнул ему вслед Агафон.

— С ума спятил? — боязливо предположил снизу кто-то из контрабандистов.

— За ним!!! — скомандовал Адалет.

Туалатин, словно читая мысли старика, проворно сграбастал его и Агафона и, не отпуская, бросился за атланом.

Перепрыгивая, но чаще спотыкаясь о камни и тела, устилавшие плато теперь с почти одинаковой плотностью, Анчар бежал вперед, ни на миг не выпуская из виду покрытую гарью бело-голубую фигуру, с виду ничем не отличавшуюся от оставшихся позади. Но он не видел того, что видели его друзья — безликое существо с синим мечом в руке, похожее на других таких же, как яйца из-под одной несушки. Нет. Перед его внутренним взором ослепительней солнца сияла, увеличиваясь в размерах и яркости, сиреневая точка — дух непокорной колдуньи, взбунтовавшейся даже после смерти. Зная Изогриссу, атлан сомневался, что ей движет хоть что-то, похожее на мимолетно испытанное и нехарактерное, как зной для зимы, раскаяние. Скорее, обычный коктейль, до сих пор мчавший по жизни своенравную вондерландку — гремучая смесь из амбиций и обид, приправленная сейчас еще и желанием отомстить.

Пока таинственное послевкусие магии горных демонов не рассеялось, в каждой вспышке огонька он мог чувствовать малейшие колебания эмоций. Бурлящее зелье из ненависти, ярости и горечи обжигали его обнаженное сознание ядовитыми каплями, и от каждой он содрогался и вскрикивал, словно от прикосновения раскаленного железа — но бежал вперед. Бежал, не смея отвести глаз от крошечной точки, медленно тающей вместе с остатками горной магии, боясь, что стоит ему упустить из виду проворного лилового светлячка — и он потеряет Изогриссу навсегда. Но больше этого он страшился, что связь оборвется раньше, чем колдунья успеет привести его к Пожирателю.

Опасаться последнего, впрочем, ему не стоило. Связь исчезла одновременно с появлением зловещего черного свечения метрах в двадцати от него. Чернильная вспышка — будто выстрел каракатицы — беззвучно расцвела в синей ночи, и мятежный дух вондерландки сгинул без следа, оставив лишь сонм прыгающих светящихся точек на напряженной сетчатке глаз и послевкусие жгучей, как сок борщевика, злобы.

Бежавшие за Анчаром товарищи увидели, как одинокая крылатая фигура — безликий ангел возмездия с мечом, занесенным над головой, резко пошла в пике на ровное и пустое место — и вдруг бесследно растворилась в воздухе.

А на плато, там, куда она неслась, на долю секунды мелькнула фигура высокого широкоплечего человека.

Мелькнула — и тоже исчезла.

Атланы растерянно остановились, озираясь по сторонам, зубы стиснуты, оружие наготове, в головах — убежденность, что против того, кто способен растворить яйцелицего в воздухе, как кусок сахара в кипятке, оно не поможет.

На месте вспышки ночь задрожала, словно желе. Повеяло холодом.

— Не нравится мне это… — прогудел Туалатин. — Надо уходить.

— Сейчас уходим, — неистово сверкнул глазами Адалет, закрыл глаза и прорычал:

— Демоны, парни, на меня!

И, к изумлению Наследников, на земле засветились бледно-бледно золотые клеточки разорванной Пожирателем защитной сети. Лицо старика исказилось, словно волшебник пытался поднять что-то невероятно тяжелое или удержать за рога гиперпотама:

— Быстрей…

— Эх, уходили Сивку!.. — азартно ухмыльнулся Агафон, подставив плечо едва державшемуся на ногах Анчару, схватил его руку, а второй вцепился в палец Туалатина.

Дед с внуком, догадавшись, чего хотят от них люди, быстро взялись за руки. Конро бережно коснулся ладони мага-хранителя. Адалет, не глядя, потянулся, чтобы замкнуть круг — и вдруг пальцы его ткнулись во что-то холодное и кожистое.

— Не щекочись, старик, — гулким басом пророкотало ему в ухо, и он подскочил. — Держи!

— Держи! — нетерпеливо рыкнул другой голос, и в ладонь атлана лег жесткий край крыла Змиулании.

Теперь круг был замкнут.

Не теряя ни мгновения, Адалет окончательно соскользнул в транс, приготовившись нащупывать следы неуловимого Гаурдака и вязать рваную сеть — и ахнул. Напитанное магией Змеев и демонов восприятие вместо обычного серого мира, прибежища волшебников и их заклятий, даже не вошло — вломилось в более тонкий мир теней, точно гиперпотам сквозь бумажную ширму. Объемные светящиеся фигуры тех, кто раньше казался ему лишь разноцветными точками, окружали его теперь со всех сторон. Наследники и атланы, обладающие лишь фоновой магией, присущей каждому обитателю Белого Света — бледнее, ярче них — яйцелицые, снующие как мухи над головами и силящиеся сплести новую паутину из тонких волокон, которые отчего-то теперь сияли и были прекрасно видны и в этом нереальном мире…

И вдруг старик понял: то, что раньше он принимал за волокна, было ничем иным, как чистыми линиями силы. Их завихрения, течения, протоки и омуты сходились, словно притянутые магнитом, в медленный, но могучий водоворот там, где стояли, взявшись за руки и прочие конечности, они семеро. Потоки силы, мерно пульсируя, вливались в образованную их кругом невидимую чашу и наполняли ее, странным образом не переливаясь через край, но расширяя ее и углубляя, словно река, встретившая на своем пути котлован и плотину. Все семеро уже стояли в ее середине, а сила всё прибывала, сливалась отовсюду, и сияющие струи завивались вокруг них — выше и ниже — переплетаясь в замысловатые жгуты и косы, между прядями которых то и дело проскакивали яростные белые искры.

Старик задохнулся от восхищения дикой мощью и совершенством, не доступными ранее смертным, вдохнул глубоко, едва не теряя сознания от чистого, незамутненного блаженства, понятного только магам, точно желая раствориться в этой неистовой красоте и силе, но спохватился, резко повернул голову…

Дыхание его перехватило повторно, а сердце пропустило такт. Потому что другой такой же водоворот собирался всего в нескольких десятках метров от него.

А в оке его стоял, холодно щуря желтые глаза и явно наслаждаясь испугом человека, полубог.

Он встретился взглядом с Адалетом, картинно изломил брови, словно собираясь что-то сказать, наверняка, что-нибудь едкое или уничижительное…

Но чужого ехидства и своего унижения хватило сегодня старику на долгие годы вперед. И он, не дожидаясь новой порции, и даже не пытаясь восстановить сеть, как хотел, открыл себя для собравшейся в их чаше силы и швырнул ее в Пожирателя.

Гаурдак запоздал с ответом всего лишь на миг. Но и этого было достаточно, чтобы бесшумно ревущий поток, от которого чесались зубы и свербели кости, плавился мозг и земля уходила из-под ног, налетел на созданный Пожирателем сосуд и разнес его, словно залп из водомета — хрустальную вазу.

Рот полубога открылся в неслышном крике, руки вскинулись, пытаясь срастить осколки — или направить накопленную силу во врага…

Но поздно.

Линии силы, заключенные внутри, выхлестнули наружу, точно взбесившиеся змеи, сметая все на своем пути, и управлять ими сейчас не смогли бы и боги…

Стенки чаши Адлета захрустели под их напором, и маг, влекомый одними лишь инстинктами и отточенными веками рефлексами, бросил сознание вперед, воздвигая защиту.

Если бы не сила Змеев и демонов — у чародея и его подопечных не было бы ни единого шанса пережить столкновение двух ураганов чистой магии. Словно первобытные силы мирозданья, вгрызались они друг в друга в слепой жажде свободы и действия, рвали, крутились, как сцепившиеся псы, завывая и перемалывая в пыль все, что было вокруг. Под их напором магия, связующая круг, напряглась, затрещала, как веревка под непомерной тяжестью, чародеи упали на колени, утрачивая ориентацию в пространстве и времени и почти теряя сознание, и даже горные жители припали к земле, почти не в силах удерживать натиск разгулявшейся магии.

Вырвавшиеся из своих уз стихии резвились вокруг, терзая и гоняя друг друга — то ли играя, то ли всерьез, а Адалет, задыхаясь от напряжения и изнеможения, одновременно поддерживал купол, собирал из обрывков сеть и искал потерявшегося в искристой мгле Гаурдака. Казалось, что каждая секунда теперь проходится по его коже огромным напильником, нервы горят, в груди стучит не сердце, а молот, и с каждым ударом этого молота голова, заново и заново, раскалывается, как арбуз под конским копытом. И с каждым ударом сердца, с каждой прошедшей секундой он заново и заново изумлялся тому, что жив, потому что не мог, ну не мог человек пропускать сквозь себя такое обилие магии — и уцелеть!..

Или мог?

Сконфуженный мозг его силился отыскать разгадку, если она существовала вообще, но каждый раз, разрываясь между четырьмя задачами, сбивался, терялся, метался от одной мысли к другой… А чувства, отточенные дикой магией, не останавливаясь ни на долю секунды, ощупывали, обшаривали, перерывали плато, точно слепой в поиске последней монеты в набитом хламом сундуке…

Пока не наткнулись на крошечный защитный кокон.

«Наконец-то», — угрюмо кивнул старик.

Борясь из последних сил с накатившей слабостью и головокружением, чувствуя, что сознание его, перегруженное и измученное, медленно отделяется от головы, голова — от всего остального тела, а оно — от земли, уносясь с плавным кружением в неведомые миры, Адалет снова ухватился за обрывки золотистых нитей и принялся вливать в них силу круга. Сперва по капле, потом — тоненькой струйкой, после — потоком… И они отозвались, вздохнули, дрогнули… и засияли ровным золотистым светом, оживая.

Адалет дотронулся мыслью до концов, питая их, подкармливая, нежно вытягивая и переплетая — и сеть отозвалась тихим гармоничным звоном. Осторожно, словно энтомолог, увидевший необыкновенного махаона, он потянул свое оживающее творение в сторону маленького кокона, и оно послушно поползло, сливаясь со стихающей бурей — пока не наткнулось на невидимую стену, от соприкосновения с которой концы нитей стали обугливаться.

В грудь его словно ударил невидимый камень…

Что творилось в мире духов или ином другом, отличном от их собственного, Кириан не знал. Он лишь смотрел, затаив дыхание, на то, как три нити — синяя, зеленая и красная, оплетавшие волшебный круг, то вздувались, словно жилы на шее атлета, то загорались открытым пламенем — холодным, но до боли режущим глаза, то превращались в сыплющие искрами ленты. И в такт этим трансформациям поднявшийся за защитным барьером ураган то завывал, швыряя в них камни, огненные комья и тела убитых, то стихал, точно набираясь сил или выманивая неосторожных, то снова взрывался яростью, искрами и перемолотыми в красную пыль валунами.

— Они нашли его, — скорее себе, чем склонившемуся над ней менестрелю, прошептала Эссельте.

— Скорее бы уж все кончилось… — ответил ей бард с затравленным, нервным взглядом.

— Не бойся… они обязательно загонят его обрат… — ободряюще улыбнулась принцесса, и вдруг неистовство стихии улеглось, как по команде, и договорить ей не дал всеобщий радостный вздох:

— Есть!!!..

Метрах в двадцати от них, в мути оседающей пыли и поигрывающих искрами разрядов, за барьерами двух защитных колпаков — их и своего — стоял в полный рост Гаурдак. Голова его была запрокинута, глаза зажмурены, губы искривлены в оскале — или неслышном крике, прижатые к бокам и согнутые в локтях руки со сжатыми кулаками словно натягивали поводья невидимого коня, поднявшегося на дыбы… А вокруг его купола уверенным ровным светом сияла, медленно сжимаясь вокруг врага, золотая сеть.

Целая.

— Они поймали его, поймали, поймали!!! — ликующе взревел народ.

— Мы победили!!!..

И тут Кириан вдруг ощутил, как жуть, ничем не обоснованная, но превращающая внутренности в лед, обрушилась на него со всех сторон, лишая сил и воли, превращая мозги в трясущийся холодец, швыряя на колени, заставляя в слепом и тупом смятении вскрикивать, стонать и вжиматься в землю. Краем глаза — перед тем, как уткнуться лицом в оплавленный камень плато — он успел увидеть, как остальные люди с невнятными, но наполненными ужасом хрипами и стонами падали тоже — роняя оружие, закрывая головы и лица, дрожа — даже самые сильные и мужественные из них, даже Вяз, даже Олаф, даже Иван и Серафима…

Но не успел менестрель даже испугаться толком, как вдруг почувствовал, что страх прошел. Прошла необъяснимым образом и усталость, и боль — душевная и телесная, а в голове неожиданно стало тихо и торжественно, как ночью в храме. И как в храме, всё пространство и все мысли его и желания вдруг заполонило одно, емкое и простое.

Кротко и счастливо улыбаясь, не в силах ни думать, ни противиться, ни даже сморгнуть, он поднялся на ноги, подобрал с земли оброненный кем-то кинжал и, перешагивая через застывших в агонии товарищей, направился к кругу Адалета.

«Анчар. Предатель Анчар. Найди его. Убей. Спаси Белый Свет», — колоколом звенело в пустой, будто лишенной мозга, голове. — «Найди Анчара. Убей Анчара. Ты должен. Ты можешь. На тебя вся надежда. Ты всех спасешь. Спасешь всех нас. Убей его. Убей его сейчас».

И менестрель, в такт покачивая головой, словно заводной болванчик, нараспев про себя повторял: «Убить Анчара. Убить предателя. Спасти Белый Свет. Убить сейчас…»

Еще несколько шагов — и перед ним возникла спина атлана, повисшего на плече Агафона.

Цель.

Его цель.

Убить предателя.

Спасти Белый Свет.

Голос в его голове одобрительно усмехнулся.

Менестрель склонил голову, прищурился, примериваясь, куда бы сподручнее воткнуть клинок, и вдруг вздрогнул и мигнул.

Странное дежа-вю накатило на него, нахлынуло подобно волне цунами, подхватило, закружило, перевернуло, заставляя задохнуться от изумления — и захлебнуться обжигающими воспоминаниями и ощущениями…

Всё это уже было!!!

Голос.

Спина.

Удар.

Падение.

Смерть.

Пустота.

Горе.

Отчаяние.

Обреченность.

Кто?!..

Эссельте.

Имя принцессы вспыхнуло робкой свечой в конфузящей тьме, и тут же требовательный, взволнованный голос зазвенел как набат в его бедной голове, ничего не понимающей, но кипящей дурными предчувствиями и неясными, но обжигающими позором воспоминаниями:

«Ты должен убить его! Немедленно! Белый Свет погибнет от его козней! Ты должен спасти нас всех! Кроме тебя некому! Быстрее же! Быстрее, быстрее!!! Ты же хочешь спасти свою Эссельте?!..»

Эссельте!

«Эссельте, Эссельте, Эссельте, ну же!..» — раздраженным эхом отозвался голос, и имя гвентянки, впечатанное мучительным стыдом в самую его душу, в ту же секунду из крошечного огонька превратилось в костер, ревущий, пылающий, пожирающий его смущение и неуверенность — и освещающий то, что ускользало раньше от его замороченного внимания.

Голос.

Спина.

Удар.

Падение.

Смерть…

«Скорей же, не мешкай, скорее, ты должен, бей же, сейчас, бей!!!..» — уже не кричал, но ревел голос, и противиться ему было невозможно, нереально, невыполнимо, несбыточно, никогда, ни за что, только слушать и слушаться, только выполнять, только поддаваться, только…

— Нет, нет, нет, нет, не-е-е-е-ет!!!..

Отброшенный кинжал со звоном упал на камни.

Люди, внезапно отпущенные сверхъестественным ужасом, в изнеможении рухнули, всхлипывая и задыхаясь.

Золотая сеть, раздавив защитный купол как скорлупу, сжалась вокруг Пожирателя Душ в плотный кокон, и еще плотнее, еще и еще…

Полубог, окутавшись зеленым пламенем, бросился на землю, и Адалет из своего транса охнул и вскрикнул: «Уйдет, опять уйдет, не успеем, быстрей!!!..»

Но не тут-то было. Если б сам Адалет, или калиф Шатт-аль-Шейха, или Вяз попытались пройти сквозь землю, результат оказался бы точь-в-точь таким же.

— Быстрее! — сжав кулаки и вытянув шеи, затаили дыхание уже все бойцы. — Быстрей!!!..

Еще несколько секунд безуспешных попыток Гаурдака и успешных — волшебного круга, и сеть сжалась, стиснула неистовствующего Пожирателя, вспыхнула золотым огнем, взметнувшимся к розовеющему утром небу, люди отшатнулись, бросились наземь, закрываясь от страшного жара…

А когда открыли глаза, то на том месте, где стоял Гаурдак, осталось лишь бесформенное черное пятно, а сеть расстилалась по плато, пульсируя мерно мягким золотистым светом.

— Он не ушел… — потрясенно выдохнул Ахмет.

— Не ушел! — радостно подтвердил отряг.

— Но почему? — недоуменно моргнул Иван.

— Потому что нам повезло! — расплылась в ухмылке Сенька.

— Нет, вам не повезло, — донесся до них брюзгливый мохеровый голос с места нелегкого упокоения Гаурдака. — Потому что счищать с меня эту пакость придется всем и не меньше суток.

— М…Масдай?.. — не веря своим ушам, вытаращил глаза Иванушка[257].

— Масда-а-а-а-а-ай!!! — в следующее мгновение к засыпанному шлаком, камнем, пеплом, грязью и Гаурдак еще знает, чем, ковру неслись все Наследники в полном составе и Сенька, и дружное «Масдай» гремело над плато не хуже традиционного «Ура».

И никто не заметил, как крупная бурая жаба пыталась уползти по острым осколкам камней, пока потерявший сознание Анчар не опустился на нее.

Кириана хватились сравнительно скоро.

Откричав, отобнимавшись и отцеловавшись со всеми подвернувшимися под руку товарищами по борьбе[258] на пике восторга и прочего ликования[259], Эссельте оглянулась по сторонам и тревожно нахмурилась.

— Он ведь только что был здесь?

— Кто был? — уточнил Иванушка, всё еще сияя как новый трехведерный самовар.

— Кириан.

— Кириан? Б-был… — царевич сдвинул брови, припоминая, не пал ли менестрель невзначай смертью если и не храбрых, то невезучих в последние минуты битвы и, не выкопав из памяти такого эпизода, уверенно кивнул: — Определенно был.

— Да я же помню, что был! — почти возмущенно воскликнула гвентянка. — До того, как нас скрутила эта жуть, он стоял рядом со мной, а когда всё кончилось… Когда всё кончилось, он куда-то подевался.

— Хм… — насупилась теперь и Серафима. — И куда?

Она окинула пытливым взглядом ровную теперь как стол поверхность плато, до края которого нужно было идти минут сорок[260], еще раз убедилась в полном отсутствии каких бы то ни было желающих проделать такой путь, и пожала плечами, сдаваясь.

— А пень его знает…

— Киря! — нашел самый быстрый и простой способ поиска и проорал отряг. — Эй, скальд! Скальда нашего не видали?

Атланы, хоть и не представляя, о ком идет речь, тем не менее усердно закрутили головами в поисках хоть кого-то, кто мог бы соответствовать их представлению об отряжском скальде. Но никого даже отдаленно похожего на седого длиннобородого старика с двуручным мечом в одной руке и кантеле в другой поблизости не обнаружилось. Единственный седобородый старик — маг-хранитель Адалет — спал в это время сном упившегося младенца в обществе своих коллег под заботливым крылом горного Змея: борьба с Пожирателем Душ — дело не пустяковое, и сил ни на что другое не оставляла. Второй Змей и два демона, утомленные не меньше своих коллег по волшебному кругу, мирно прикорнули рядышком. Но ни кантеле, ни мечей даже близко от них не было.

Новая идея посетила Амн-аль-Хасса, и он, подобрав оборванные полы бурнуса, отправился в обход вокруг спящих: может, хитроумный бард пристроился где-нибудь там, вдали от шума и суеты, и если не дрыхнет, то сочиняет очередную балладу по случаю, ибо случай без баллады подобен безалкогольной водке, как сказал премудрый Гарун аль-Марун.

Но ни за могучей кучкой, ни слева от нее, ни справа Кириана не оказалось тоже.

Увидев растерянную физиономию возвращавшегося калифа, Эссельте, бледная и встревоженная, с обрывком менестрелевой рубахи, залихватским тюрбаном намотанным вокруг головы, кинулась на поиски сама, расталкивая воинов и то и дело выкрикивая имя миннезингера. Через несколько секунд, сбиваясь с ног собственных и время от времени сбивая других, пропажу искали уже все. И даже Змиулания, пробужденная от дремы, приоткрыла один глаз из шести и обозрела им окрестности на предмет потерявшихся на ровном месте пиитов — хотя бы одного.

Пиитов, как она отчего-то и предполагала, в окрестностях не нашлось, но зато обнаружилось нечто маленькое и холодное под ее сложенным крылом.

Крыло удивленно приподнялось, утомленный взор Змеи встретился с крошечными глазками жабы… и все остальные очи моментально распахнулись, как створки ставней поутру.

— Ты человек?!

Жаба потупилась, и если бы анатомия позволяла, втянула бы голову в плечи.

— Что там? — шестое чувство волоком подтащило взбудораженную принцессу к Змее.

— Тут какая-то мерзкая магия… — нахмурилась Змиулания.

— Где?! — уловив лишь слова, но не их причину, Сенька с мечом в руке была тут как тут.

— Вот, — змеиное крыло осторожно выковыряло из-под змеиного же бока забившийся туда бурый комочек и предъявило на всеобщее обозрение и опознание.

— Откуда здесь лягуша? — недоуменно моргнула Сенька и тут же нашла единственно возможное объяснение. — Точно, колдовство. Причем мерзкое. И с бородавками. А ну-ка мы ее сейчас… — острие царевниного меча подплыло к остолбеневшему земноводному.

То схватилось лапками за грудь и хлопнулось в обморок — бледным пузечком и оранжевыми подгорловыми пятнышками к небу.

Точь-в-точь как человек.

Жаба…

Человек…

Жаба…

Человек…

Жаба…

Словно…

Недоброе подозрение вспыхнуло в душе принцессы, она расширила глаза и затрясла головой, отказываясь признать его реальность, в панике глянула на подругу — и в ее недоверчивом взгляде нашла подтверждение своим самым ужасным страхам.

— Не может быть… — белая, как все меловые копи Гвента, одними губами прошептала Эссельте.

— Киря?.. — растерянно вытянулось лицо Серафимы.

— Где Киря? — резко сменил курс пробегавший мимо отряг.

— Вот!.. — трясущимся пальцем гвентянка указала на слабо подрыгивающую лапками жабу, лежавшую на крыле Змиулании, словно на предметном столе натуралиста.

— Это такая шутка? — сдвинул рыжие брови конунг.

— Какая шутка!!! — воздев руки к стремительно светлеющему утром небу, возопила принцесса. — Он превратился!!! Помнишь клятву в пещере? Так вот!!! Не знаю, как, но она сработала! Иначе отчего?!

На крик и драму быстро собрались зрители[261].

— А… ты уверена, что это именно Кириан? — взволнованно закусил губу лукоморец.

— Уверена!.. — слезы брызнули из глаз Эссельте. — Что нам делать?! Адалет?.. Адалет! Адалет!!!

Но старый маг, равно как и чародеи помоложе, спал беспробудным сном окончательно измотанного, выжатого и обессиленного, нарушить который сейчас не смогло бы и третье пришествие Гаурдака.

— Адалет… Кириашечка… — рыдая, гвентянка сгребла земноводное с подноса-крыла и прижала к груди, щедро орошая коричневую голову потоком слез.

— На вот, заверни, а то бородавки пойдут, — заботливо оторвал от края рубахи лоскут и протянул ей Олаф.

На заплаканном личике принцессы отразился такой ответ, он же совет, он же указание направления, куда следовало пойти самому отрягу, что тот заалел, как майское утро, и спешно бросил тряпку под ноги.

— Сима… что теперь делать?!.. — отчаянно хлюпнула носом гвентянка.

В памяти царевны всплыли некие события двухмесячной давности.

— Ты его любишь? — строго спросила она подругу.

— Д-д-д…н-н-н… то есть, как?

— Как поэта, — сурово ответствовала Сенька.

Эссельте перестала всхлипывать и честно задумалась.

И так же честно ответила:

— Нет.

— А как музыканта?

Новый раунд задумчивости.

— Спроси еще что-нибудь?

Царевна покосилась на пришедшую в себя жабу, вздохнула и проговорила:

— Поцеловать сможешь?

— Кого? — растерялась принцесса.

— Его, — кивнула на клятвопреступника Сенька.

В толпе громко гыгыкнули.

Олаф цыкнул страшным голосом, и смех из открытой перешел в сдавленную форму.

— Помнишь, я тебе рассказывала? Как всё началось? — не обращая внимания на реакцию атланов и не вдаваясь в подробности, заговорщицки прищурилась Серафима.

— А-а-а… Ага.

— Ну и?

Эссельте нахмурилась, задумалась на несколько секунд, поджала губы, мимоходом пожалев про выброшенную Олафом тряпку, и решительно чмокнула замершее земноводное в макушку.

Ничего не произошло.

— И как скоро?.. — вопросительно уставилась на подругу гвентянка.

Сенька, так и не дошедшая в свое время до этой части ретро-трансформирующего заклинания, неуверенно пожала плечами.

— Н-ну… по идее, сразу должно сработать.

— И чего не работает? — немного брюзгливо уточнила Эссельте.

— Н-ну… — снова протянула царевна. — Может, ты его не туда поцеловала?

— А куда надо?

— А куда есть?

Показалось им, или передняя часть жабы приобрела красноватый оттенок?

— Ну… — задумчиво протянула царевна. — В спинку? В пузечку? В…

Жаба стала полностью буро-малиновой. Приблизительно в такой же цвет окрасилась и принцесса.

— Да что ты себе про меня позволяешь!.. — взвилась она.

— Ну не хочешь — не целуй, — обиженно повела плечом Серафима. — Это же твой придворный.

— А тебе он что, совсем-совсем не нравился? — в голубых очах Эссельте блеснули хитринки.

— В смысле как? — насторожилась Сенька — и Иван.

— Как поэт, — поспешно проговорила гвентянка. — И как музыкант. И вообще — как товарищ.

— Как товарищ… ну… — автоматически пропустив первые два вопроса, царевна задумалась. — С ним весело было. Иногда. Когда он всех не раздражал. И не подковыривал. И не брюзжал. И не пел. А к чему это ты?

— Ну… может тогда… ты его попробуешь поцеловать?

— Я?.. — растерянно захлопала ресницами Серафима и скосила глаз на супруга. — Ну… исключительно по-товарищески разве…

— Ну да! — подхватила подруга. — По-товарищески!

— Давай сюда, — махнула рукой Сенька и, не дожидаясь пока Эссельте пристроит менестреля поудобнее на ладони, взяла его двумя пальцами за бока, развернула мордочкой к себе и, тщательно прицелившись, коснулась губами его холодных жестких губ.

И опять ничего.

— А еще у него спинка есть, и пузечка, — не удержалась и ехидно напомнила принцесса.

Если бы в руках Сеньки было настоящее земноводное, сейчас оно оказалось бы за шиворотом гвентянки — или за корсажем, что вероятнее[262].

— Но ты на это не пойдешь, — словно не замечая реакции царевны, невинно округлила глазки Эссельте.

— Это я не пойду?!

Проворные руки Серафимы завертели жабу, выбирая место для следующего поцелуя.

Иванушка, то ли обиженный демонстративным сближением собственной жены не понять с кем, то ли и впрямь осененный идеей, торопливо перехватил бедного менестреля из пальцев супруги.

— Откровенно говоря, я не понял, что за лягушачьи нежности вы тут устроили, — ворчливо произнес он.

И на насупленной физиономии его было написано, к кому конкретно обращено замечание.

Корреспондент адрес прочитал правильно и не менее любезно отозвался:

— Вань, у тебя что, склероз? Это же сказка такая есть. Про лягушку-царевну.

— Ну есть, — строго проговорил лукоморец. — Ну и что?

— Точно, склероз… — возвела очи горе Серафима. — Ну там же, чтобы царевну расколдовать, царевич… царевич…

— Вот-вот! — торжествующе изрек Иван. — Именно! Ни с кем он не целовался! А бросил лягушачью шкуру в огонь!

Жаба тонко квакнула, вытаращила глаза и исступленно забилась, пытаясь вырваться.

— Предварительно достав из нее царевну, — строго напомнила Сенька и Кириана отобрала.

— Ну так что мы делать будем?

— Может, Змиулания его поцелует? — раскаиваясь в приступе почти немотивированного садизма, придумал Иван.

— А в кого он после этого превратится?

Люди зачесали в затылках.

— Мне почему-то кажется, что он предпочел бы быть Змеем, — неуверенно проговорила принцесса.

— А мне — что человеком, — хмыкнул Вяз.

Наследники снова задумались.

— Ладно, не будем рисковать, — неохотно решил Олаф. — Оставим как крайнее средство.

— И что теперь?.. — уныло задала вопрос гвентянка, принимая из рук подруги притихшую жабу.

— Подождем, пока очнется премудрый Адалет? — резонно предложил калиф.

Но премудрый Агафон очнулся скорее.

И не успел он выбраться из-под крыла Змиулании, как перед самым его носом на сложенных лодочкой ладонях предстала жаба.

— Вот! — звенящим от переполнявших ее эмоций голосом произнесла Эссельте.

— Спасибо! — почти с такой же гаммой чувств отозвался его премудрие и растроганно прослезился.

Всё таки, как бы ни подначивали, как бы ни посмеивались, но друзья всегда остаются друзьями, что ни говори. И как это трогательно с их стороны — понять, что после титанических трудов боевой чародей проснется голодный как этот самый титан, и на пустом каменном плато умудриться откопать для него что-нибудь пожрать!.. Правда, сколько ни жил он в Шантони, бутербродов с лягушачьими лапками так никогда и не пробовал, но к мысли о том, что это возможно, привык. И теперь, когда в радиусе нескольких километров еды никакой все равно больше не было…

— И что с ней будем делать? — заинтересованно пробормотал он, поворачивая кандидата в завтрак волшебника так и эдак.

— Тебе виднее, — покорно вздохнула принцесса. — Только это не она, а он.

— Ее проблемы, — отстраненно пожал плечами чародей, щелкнул пальцами, и на камнях запылал небольшой костерок. — Кто-нибудь еще хочет кусочек?

— Да ты что!!! — взвизгнула принцесса и вихрем налетела на Агафона, вырывая трясущееся животное из цепких пальцев голодного мага.

— Ты чего? — опешил он. — Я ж всем предлагал!.. Но если тебе жалко…

— Ты собрался его съесть!!! — словно обвиняя волшебника во всех бедах Белого Света, выкрикнула Эссельте.

— Н-ну да, — обиженно прижимая к груди поцарапанные руки, пробурчал чародей. — А если не для этого, то зачем ты мне ее совала?

— Его! Да сколько можно говорить, что ЕГО!!!..

И пока гвентянка рыдала на груди менестреля, Наследники и бойцы Вяза, перебивая друг друга, поведали ошеломленному волшебнику печальную историю новоявленного земноводного.

— Н-да… — дослушав, только и смог развести руками Агафон.

Из рукава выпала шпаргалка.

— О, кстати! — оживился его премудрие.

Жаба задрожала и попыталась удрать, подарив группе поддержки Эссельте несколько азартных минут.

Прошептав над чумазым пергаментом запрос, волшебник погрузился в чтение, хмурясь с каждой изученной строчкой.

— Что, совсем сложно? — сочувственно и очень тихо — так, чтобы никто не услышал — прошептала Серафима.

Разочарованный чародей неопределенно повел плечом.

— Да не то, чтобы сложно… — промычал он. — Там несколько заклинаний дается возможных. На выбор. В принципе, ничего сверхъестественного… Но энергопотребление большое. А меня сейчас максимум на костерок хватает…

— Так что делать? — озабоченно заглянул в глаза волшебнику Ахмет.

Агафон осторожно поскреб заросшую, покрытую ссадинами щеку и хмыкнул:

— Прибегнуть к народным средствам.

— Прибегали, — напомнила Эссельте.

— И об землю шваркали?

— Это еще зачем?! — возмущенно подался вперед Иванушка.

— Ну как — «зачем»… — ворчливо переспросил маг и снова склонился над шпаргалкой. — Вот, пожалуйста. Классика. Проверенная временем. «Грянулся Финист-Ясный Сокол об землю, и превратился в доброго молодца». Правда, нашего сикамбра хоть шваркай, хоть не шваркай — максимум, что получится — Кириан Златоуст… Ну да нет в жизни совершенства, научно доказано. Давайте его сюда, если сами не можете. Хотя с какой высоты оптимальнее — предстоит установить экспериментальным путем.

Принцесса затрясла головой, оттолкнула протянутую руку волшебника и крепче прижала забившегося в панике Кириана к груди.

— Еще поищи, — сурово посоветовал Олаф.

— Ох уж мне это… иметь дело с профанами… — пробурчал сварливо его премудрие, но новую информацию у пергамента затребовал.

— Во, еще есть! — через несколько секунд довольно сообщил он. — «Перекувыркнулся козленок через голову три раза и обернулся мальчиком». Подходит?

Наследники неуверенно переглянулись.

— Подходит…

Подходило, как оказалось, не очень. Чтобы не сказать, что не подходило вообще.

Как ни кувыркали они менестреля — вперед и назад, как ни валяли с боку на бок — для чистоты эксперимента, но не в последнюю очередь потому, что анатомия жабы к каким бы то ни было акробатическим упражнениям не располагала — результатов было ноль.

Через полчаса бесплодных попыток, после которых у измаянного и страдающего хронической морской болезнью Кириана уже не было сил даже на побег, умаявшиеся не меньше барда Наследники во главе с чародеем расселись на земле с таким видом, словно эти тридцать минут вместе с жабой кувыркались и они.

— Ладно. Подождем Адалета, — чуть виновато косясь на Агафона, проговорил Иванушка.

— А чего Адалет… — почти не обидевшись, буркнул маг. — Он тоже как лимон выжатый будет еще неделю…

— А чего Адалет? — раздался за их спинами голос Анчара. — И чем вы тут занимаетесь? Если не секрет? Ваши величества? Высочества?

— Да наплюй ты на титулы… чего как первый раз знакомы… — устало махнула рукой Серафима. — Садись, гостем будешь.

— И никакой это не секрет, — уныло поджала губы Эссельте. — А скорее, трагедия…

И невеселая история миннезингера была пересказана второй раз.

— Где он? — чародей пошарил взглядом по расчищенному испытательному кругу и не нашел героя повествования.

— Э-э-э… вот! — после недолгих, но интенсивных розысков принцесса выудила своего барда из складок юбки: похоже, при виде нового мага, заинтересовавшегося его судьбой, у бедного Кириана открылось второе дыхание.

— Можно посмотреть? — нерешительно протянул раскрытую ладонь атлан.

— Смотри, — с ревнивым подозрением разрешил Агафон.

Атлан посадил на узкую ладонь жертву неосмотрительно данной клятвы и сочувственно покачал головой.

— Надо же… А с виду — обычная горлянка.

— Обычная… кто? — не понял Ахмет.

— Горлянка, — терпеливо повторил Анчар. — Жаба. Живет в горах среди камней, где повлажнее, питается насекомыми, а называется так, потому что в брачный период под горлом у них надуваются мешки — у самцов синие, а у самочек… оран…же…вы…е…

Ярко-апельсиновые пятна под горлом Кириана нервно запульсировали.

— Так теперь он еще и?.. — сочувственно взметнулись брови Иванушки.

— И какая разница? — хмуро буркнул Олаф.

— Какая?.. — задумалась на несколько секунд Серафима и высказала единственно верное предположение: — Огромная?

— В смысле? — нахмурился отряг.

— В смысле — целуй! — сцапала земноводное с ладони Анчара и сунула под нос конунгу Сенька.

А еще через несколько секунд миннезингер — грязный, растрепанный и алый от пережитых испытаний и бушующих эмоций — растянулся во все свои метр семьдесят в красной пыли.

Носом, быстро исчезающими оранжевыми пятнами и пузечком вниз.

А через два часа очнулся и его премудрие Адалет — ничуть не отдохнувший, замерзший и голодный, как десять Агафонов, и поэтому злой, как такое же количество Гаурдаков. Но пасмурное настроение его посветлело, стоило лишь нежному аромату жареного мяса коснуться его обоняния: Змеи время зря не теряли. При виде же туш горных баранов, истекающих соками и жиром на импровизированных вертелах-пиках над синеватым волшебным огнем, веселое расположение духа вернулось к нему окончательно, и даже торжественная речь, посвященная окончательному уничтожению тысячелетней угрозы Белому Свету, уложилась всего в три коротких, но емких предложения[263].

После обильного завтрака отряд победителей разделился: Змеи, торжествующе трубя, взяли курс на родную пещеру, Наследники, их товарищи и маг-хранитель погрузились на Масдая, а демоны и атланы под предводительством Вяза приготовились отправиться в долгий пеший путь под землей.

— Эй, слушайте, погодите!.. — спохватился Агафон, когда уже были сказаны прощальные слова и взяты обещания заходить в гости и просто заглядывать, если придется пролетать мимо. — Чего-то я сразу не подумал… А как вы вообще сюда попали?!

— Так же, как и уйдем — под горами, — недоуменно повел могучими плечами Конро — словно оползень прогрохотал.

— Нет, вы-то понятно, но люди же не должны были… потому что башня Кипариса… барьер… и… — встревоженно хмурясь, взмахнул руками чародей и, словно через силу, выдавил самое заветное и самое болезненное слово: — Посох…

— Не волнуйся, человек Агафон, — поспешил успокоить его Туалатин. — Это очень хороший барьер. Если бы ты только знал, на какую глубину нам пришлось опуститься, чтобы обойти его!..

— За ту минуту, что мы его обходили, у нас чуть подметки не сгорели! — словно демонстрируя знак доблести или редкостный экспонат, рябой матрос задрал ногу подошвой сапога вверх, и все узрели ее обугленную кожу. — Во!

— Словно по углям прогулялся, Жасмин, — хмыкнул Вяз и с одобрением добавил: — У меня почти такая же. Только хуже. Пальцы каждый камушек чувствуют, как босиком иду. Еще пару минут — и поджарились бы не подметки, а ноги.

— Так что, не волнуйся, твое премудрие. Людям ни за что так глубоко не подкопать, как мы… с горным народом… проходили, — помимо воли косясь при каждом слове на исполинские каменные фигуры справа, покачал головой плечистый каменщик.

— Но все равно… это значит, что горный народ сможет проходить к людям? — заволновался царевич. — Глубиной?

— Твои люди, человек Иван, могут спать спокойно, — пророкотал Конро. — Когда мы уже перешли границу, я попробовал вернуться — заприметил интересную жилу и не рассмотрел сразу… И не смог.

— Ну ладно… если так, — то ли с облегчением, замешанном на сожалении, то ли наоборот, коротко хмыкнул Агафон и отвернулся.

Стоил ли его драгоценный посох мира между расами, вопрос был скорее, риторический, но ноющая боль потери от этого слабее не становилась.

— Тогда в дорогу, что ли? — ворчливо напомнил Масдай. — А то у меня кисти крайние ломит: к вечеру дождь надует с юга, вот помяните мое слово.

— Тогда в дорогу, — кивнула Серафима, и ковер медленно поднялся и повернул на север.

Выкрикнув последние слова прощания и благодарности остававшимся позади боевым товарищам и помахав им руками[264], его пассажиры сбились в середине в плотную кучу для тепла и переглянулись.

— После всего, что пришлось здесь претерпеть, обычный дождь, наверное, покажется тебе детской забавой, — бережно погладил по грязной мохеровой спине Ахмет.

— Да ты, наверное, и вовсе промокать сейчас не будешь! — воскликнул конунг.

— Если я не могу промокнуть, это еще не значит, что я хочу это делать, — сухо отозвался ковер. — Мало того, что с грязью смешали, ногами истоптали, Гаурдаками всякими испоганили, так еще и…

— Масдайчик, миленький, не волнуйся, никто и не думает заставлять тебя летать под дождем! — ласково потрепала ковер по жесткому ворсу гвентянка. — Мы все так счастливы, что ты нашелся, что прямо от счастья…прямо…

— …Пешком пошли бы, — закончила Серафима.

И в кои-то веки, почти серьезно.

— Хотя, скорее всего, ты не только не будешь промокать, но и вообще не почувствуешь дождь, — авторитетно подтвердил Адалет. — Если уж Гаурдак сквозь тебя не прошел, то какая-то презренная капля какой-то банальной воды — тем более!

— Гаурдак? — удивился менестрель. — Погодите… Так значит, в том, что он не нырнул обратно под землю — заслуга не нашего магического консорциума, а Масдая?

— Старина Маариф ибн Садык постарался на славу… — благоговейно покачал головой Агафон, вспоминая увиденную в сером пространстве сеть, оплетавшую старый ковер — непостижимое и недостижимое совершенство древней магии и искусства.

— Это точно! — не очень понимая, о чем туманится взгляд его товарища, отряг хлопнул себя кулаком в грудь, обтянутую блестящей, словно только что от оружейника, кольчугой. — Во! Самое главное — как новенькая!

Кроме кольчуги, в целости на его торсе не сохранилось ничего.

— Самое главное — ты под ней как новенький, — резонно заметила принцесса.

— Я-то что, я заживу, а вот мастера найти, чтобы хорошую кольчугу нормально починить!.. — отмахнулся конунг.

— Подарки премудрого Маарифа ибн Садыка — стократ чудеснее всех чудес Белого Света, сложенных в одну огромную кучу, даже если бы она стала выше Шоколадных гор и дотянулась вершиной до звезд и Луны! — замысловато, но горячо подтвердил еще один обладатель такой же кольчуги — калиф.

— Сегодня вообще была ночь чудес, — суховато хмыкнул Анчар, не в последнюю очередь вспоминая пришедшиеся на его долю. — И появление нашего юного коллеги верхом на горном Змее — одно из них.

— Ну не верхом, а в когтях, — скромно потупился чародей. — Верхом на нем не усидишь, мы пытались. Ладно хоть невысоко взлетели… а то и впрямь разве чудо бы тогда помогло… кости собрать.

— Чудо, что ты их вообще встретил! — пылко воскликнула Серафима.

— И что остался жив в тоннеле! — подхватил ее супруг.

— Ну второе-то как раз не так, чтобы чудо, а скорее быстрота реакции и вовремя замеченный боковой лаз, — улыбнулся Агафон. — А вот первое… Сказать, что в пещере, до которой я добрался через пять часов путешествия на карачках по кишочкам скалы, я ожидал обнаружить хоть кого-нибудь… не говоря уже о Змиулании и Измеине…

— Они обрадовались? — охваченная предвкушением истории со счастливым концом, прижала руки к груди Эссельте.

Маг тихо гыгыкнул.

— Обрадовались… что я такой прыткий.

— В смысле? — непонимающе свел рыжие брови отряг.

— Что успел спрятаться от их двойного залпа, — хохотнул парень.

— Но Змиулания-то, наверное, потом просто в восторг пришла! — не унималась принцесса.

— А особенно Измеин! — хихикнула Сенька, припоминая историю первой встречи Иванушки, Агафона и супруга Ланы прошлой осенью.

— Он не злопамятный, — отмахнулся волшебник. — Хороший мужик. Деловой. И то, что он по дороге когти один раз разжал… так ведь поймал же потом. В метре от земли, правда… Но ведь если вспомнить всё, что ему вынести тогда пришлось… Я бы на его месте, может, даже и не стал бы ловить.

— Ну да всё хорошо, что хорошо кончается, — слабо улыбнувшись, проговорил Кириан. — Хотя, по правде говоря, как-то даже не верится, что всё, наконец, и впрямь кончилось…

— И что Гаурдака больше нет… — прошептал атлан.

— И что Наследникам не надо каждый год бросать все дела и собираться где-нибудь на краю Белого Света по призыву его премудрия почтенного мага-хранителя, — невинно стрельнув черными очами в сторону Адалета, произнес Ахмет.

— А мне так понравилось, — разочарованным контрапунктом слаженному хору пробасил отряг.

— И что в ближайшую ночь я в первый раз за тысячу лет высплюсь спокойно, — не обращая внимания на конунга, которому хорошая драка не могла не понравиться по определению, ухмыльнулся Адалет. — Если, конечно, вечером найдется, что поесть.

— Трактир бы хороший сюда сейчас… — мечтательно проговорил менестрель. — Я такую балладу бы сочинил…

— Хорошо, что у тебя нет инструмента, — машинально проговорил конунг.

Кириан обиделся.

— Как это нет? Думаете, одних вас ибн Садык одарил на прощанье?

И из-за пазухи туники — прожженной, рваной и грязной, словно ей подметали дорогу от Гвента до Атланды — бережно, словно хрустальная, была извлечена карманная арфа.

— Ну что ж, — философски вздохнула царевна. — Значит, балда у нас будет. Дело за трактиром.

— Да, пора бы уже подкрепиться, — как бы между прочим, пробормотал старик, поглядывая вниз.

Под жестким брюхом ковра, мелькая всеми оттенками красного, точно в странном калейдоскопе, проплывали горы, расселины, перевалы и ущелья. Горные бараны медитативно жевали кустики жесткой красноватой травы. Горные козлы скакали по уступам в поисках травы, еще не слопанной горными баранами. Горный демон — незнакомый, похоже — оторвался от созерцания красот родной горной страны и проводил странный летающий прямоугольник с мясокостными на нем долгим задумчивым взглядом. Горный змей высунул из пещеры две из своих голов и принялся спорить, что у него будет на обед. Каждый камень, каждая скала, каждая травинка, былинка, рогатая скотинка и просто неведома зверушка наводили на мысль о том, что трактиров здесь, скорее всего, нет, и в ближайшее тысячелетие вряд ли появятся.

— Боюсь, ближайший трактир — в Атланик-сити, — выражая всеобщее впечатление, сдержанно хмыкнул Анчар.

— А кстати, веселая компания, куда летим-то? — спохватился Масдай.

— Как куда? — не понял вопроса калиф. — Конечно же, в Атланик-сити! Ведь Анчар, как брат Дуба Третьего и сын Дуба Второго должен занять свое место на престоле, предательски захваченном узурпатором!

— До возвращения Анчара мы договорились называть его регентом, — дотошно поправил Иванушка.

— Какая разница? — воинственно насупился Олаф.

— Регентов выпроваживают с благодарностями, а узурпаторов вешают, — внесла ясность Сенька.

— А если он не захочет отдавать Анчару престол? — нахмурился лукоморец.

— А если забирать у него престол не захочет сам Анчар? — тихо, так, что его спутники примолкли, гадая, не послышалось ли им, проговорил атлан.

— Не захочет? — первой очнулась Эссельте. — Ты сказал — «не захочет»? Да кто ж в здравом уме и трезвой памяти не хочет стать королем?!

— Я, — слаженно — будто репетировали неделю — прозвучал дуэт Анчара и Агафона.

— Ну с тобой-то как раз всё понятно, — отмахнулась от сабрумайца принцесса. — У тебя кроме твоей магии на уме ничего нет!

— У меня, в общем-то, тоже, — усмехнулся атлан. — А еще… Престол мне просто не нужен.

— Но ты наследник Дуба! — воскликнула гвентянка.

— Даже нескольких! — поддержал ее калиф.

— Целого леса Дубов, если разобраться! — подтвердила Серафима.

— Да, это так, — развел руками Анчар, точно до конца не веря в то, что пасынок управляющего шахтой мог оказаться сыном короля — и его единственным наследником. — Забавно, правда… В детстве я мечтал, что у меня когда-нибудь найдется отец, и он обязательно окажется или отважным офицером, попавшим в плен, или капитаном дальнего плавания, обошедшем на своем корабле весь Белый Свет, или купцом, прожившем за границей много лет и не знавшем о моем существовании…

— Но король — это ведь тоже неплохо? — нерешительно предположил Иванушка.

— Смею согласиться, — кривоватая улыбка тронула тонкие губы атлана. — И если бы это выяснилось хотя бы неделю назад…

— Но что изменилось сейчас? — не сдавалась Эссельте.

— Наверное, многое, — уставившись в замысловатое пятно на спине Масдая, отстраненно проговорил волшебник. — Например, то, что я понял, что не хочу власти. И что такую опасную игрушку, как она, лучше оставить тем, кто умеет с ней обращаться.

Олаф вскинулся сердито:

— Но Рододендрон же — изюбрь… зубр… изюм… узкий…

— Узурпатор, — разгадала первой шараду царевна.

— Он самый! — сердито рубанул воздух ребром ладони отряг.

— Узурпатором был его отец, — покачал головой Анчар. — А Рододендрон — первый законный правитель новой династии.

— Или сын узурпатора, — упрямо уточнил Ахмет.

— Я придерживаюсь своей точки зрения, — ровно ответил атлан.

— Так значит, ты не собираешься бросить ему вызов, когда прибудешь в Атланик-сити? — неодобрительно спросил калиф.

— Нет, — бесстрастно ответил атлан.

— Тогда я бы вообще не посоветовала тебе туда прибывать, — безапелляционно изрекла Сенька. — Да и вообще в Атланду. Если на то пошло. Потому что уж он-то тебе вызов бросить просто мечтает, ставлю посох Адалета против помела[265]. И пока не увидит твой труп своими глазами, а еще лучше, сам не потыкает в него мечом — не успокоится. И если даже ты будешь жить не в столице, узнать о твоем местонахождении — вопрос времени. И тогда или ты успеваешь сбежать — и заниматься бегом от его ассасинов всю оставшуюся жизнь, или его головорезы приканчивают тебя сразу, или начинается гражданская война — если о твоем существовании противники Роди узнают раньше него. Но и в этом случае ты для них будешь не крупнее пешки и не важнее носовой фигуры на корабле.

Губы атлана стиснулись, ноздри раздулись, глаза сверкнули…

И потухли.

— Вы правы, — голова его склонилась на грудь, и грязные черные волосы упали, закрывая лицо. — Стоит ему узнать, что я в Атланде… На его месте я поступил бы так же. Второй наследник — это раскол и война. Так что уменьшение количества претендентов на трон до минимума — не месть, а защита страны. Еще несколько дней… да что там дней — часов назад я бы бросился на эту возможность как голодный пес на кусок мяса. Но сейчас… я не хочу этого… не хочу короны… не хочу грызни за нее… не хочу быть ответственным за все королевство, когда на самом деле привык отвечать лишь за себя… и хочу отвечать лишь за себя. Если бы я знал, что Рододендрон — плохой правитель, или неспособный, я бы взял себя за глотку, надавал пинков и пошел бы на штурм фамильной резиденции хоть с голыми руками, потому что… потому что был бы обязан. Но не раньше. Не в последнюю очередь потому, что уверен, что я-то правитель — хуже некуда.

— С чего вы так решили, даже не попробовав? — не спора ради, но истины для вопросил Иван.

— С моей-то безответственной близорукостью, касающейся всего, что не относится к науке… — горько усмехнулся волшебник. — И дурацкой особенностью верить на слово тем, у кого язык подвешен лучше моего — или воображение богаче…

— Я тебя от твоего престола не отговаривала, ты первый отказался! — обиженно вскинулась Серафима.

Атлан покачал головой.

— Я имею в виду Огмета… да будут ему тучи перистыми облаками… потому что от бедных крылатых после бури не осталось и пера, не то, чтобы что-то закопать в землю. Я занимался исследованиями в лабораториях при узамбарском училище профессиональной магии, когда его занесло туда нелегким ветром. И встретились идеалист-идиот и идиот-идеалист…

— Так тебе, значит, самое место на какой-нибудь кафедре в ВыШиМыШи! — выпалил Агафон, но под резким взглядом коллеги быстро уточнил: — Не потому, что идиот, а потому что науку любишь.

— Боюсь, учитель из меня выйдет еще более негодный, чем король, — грустно хмыкнул Анчар.

— Ну так куда тебя тогда везти? — нетерпеливо прошелестел Масдай.

— Везти? — испугался атлан. — Благодарю, но я сам доберусь.

— Куда? — устало повторил ковер.

— Это далеко… — начал было объяснять маг, но вовремя почувствовав, что третье «Куда?» не за горами, поспешно проговорил: — Я хотел бы вернуться в Узамбар. В училище, которое закончил, в котором работал, и которое так легко оставил пять лет назад. Лаборатория големостроения. Пока мы возились в Арене с изделиями… как мы их называем… меня посетила парочка интересных идей.

— Так это всё-таки ваша была работа? — вспоминая «весь вечер на арене», сурово свел брови Иван.

Анчар напрягся, словно хотел отрицать всё и безоглядно, но после секундного колебания виновато опустил глаза и выдохнул:

— Наша. Моя, вернее. Хотели выставить вашу… э-э-э… кончину как несчастный случай, чтобы не бросать тень на Тиса. Взбесившиеся монстры и все такое прочее… понимаете… Мне очень жаль. Простите. Если сможете. Хотя в вашем праве ссадить меня сейчас с ковра…

— Не говори ерунды, — буркнула Серафима.

— Кто старое помянет… — благородно сверкнул подбитым глазом Ахмет.

Иван снова нахмурился, словно вспомнил что-то, и собрался уже спросить, но Кириан его опередил:

— А еще премудрый Адалет хотел поведать нам во всех подробностях о своем славном боевом пути от Багинота до Атланды, — проводя пальцами по струнам карманной арфы, бард умильно заглянул в глаза старика. — Какая из этого баллада могла бы выйти!..

— Баллада?.. — переглянулись Наследники со странным выражением лиц, и маг, не понимая, но и не решаясь спросить в присутствии барда, попытался увернуться от сомнительной чести.

— Баллада? В подробностях? — повторил он задумчиво. — Лучше не надо. Ибо скромность моя размерами может соперничать лишь с искусством, мудростью и знаниями.

— Ну а вкратце? — невинно захлопал глазками Кириан[266].

— Вкратце… — осторожно протянул чародей, скосил глаза на спутников и, не обнаружив признаков смятения и немного успокоившись, проговорил: — Вкратце все было однообразно и до некоторой степени утомительно. Сначала я за ними гнался, потом гонялся, после — они за мной… Но стоило отправить одного из зарвавшихся нахалов к предкам… не думаю, что он выберется из фамильного склепа раньше, чем через год… как всю шайку-лейку словно ветром сдуло. По крайней мере, я так думал. Пока они не настигли меня в горах. Ну а дальше вы знаете.

— Восхитительно… головокружительно… фантастично… — заведя очи под лоб, промычал в экстазе менестрель.

— Д-да? — настороженно удивился старик.

— От первого до последнего слова — шедевр, — истово закивал бард — не обеспокоенному магу, но собственным мыслям.

Удовлетворенный старик расслабился, откинулся, навалившись на спину калифа и, прижавшись щекой к посоху, утомленно прикрыл глаза.

— Соснуть бы…

— Ага…а-а-а-а-а… — согласно зевнула Серафима. — Не помешало бы…

— Сонное царство… — ворчливо прошуршал под ними голос Масдая. — Определитесь сначала, кого куда и в каком порядке, а потом и спите хоть до самого Узамбара. Или Гвента. Или Отрягии.

— А чего тут думать? — пожал плечами Иванушка, вызывая перед мысленным взором карту Белого Света. — Шатт-аль-Шейх ближе всего. Потом Узамбар. Потом возвращаемся в Гвент. Затем отвозим Агафона в ВыШиМыШи…

— Проехали, — угрюмо буркнул тот.

— То есть как? То есть куда? — сбился с прокладываемого курса Иван.

— Ну… не знаю куда… но как — известно. Мимо. Хотя нет, за вещами загляну, все равно выбросят…

— Но тебе ж еще год учиться! — припомнил отряг.

— Уже нет, — угрюмо покривился студент. — Уже месяц с лишком, как меня выперли.

— Но за что?! — возмутился Ахмет. — Самого искусного мага современности — выпереть… слово-то какое… из какой-то презренной школы, коей ты оказывал ни с чем не сравнимую честь одним своим присутствием, и которая должна повесить у ворот мемориальную доску в твою честь, а у парадного входа установить памятник?!

Агафон вспомнил, с чем его мемориальной доске придется конкурировать за место на воротах — или соседствовать, если будет ничья — и тихо заржал. Потом смолк. Лицо его, осунувшееся, грязное, покрытое синяками и ссадинами, уныло вытянулось.

— Ага, дождешься… Бросаешь все — даже посадку моркови в Малых Кошаках… бежишь спасать Белый Свет как дурак… а в награду…

— Мы поговорим с ректором, и тебя восстановят! — пылко воскликнул Иванушка.

— Или снова науськаем на него Ярославну! — осенило царевну.

— Не восстановят… — подавленно качнулась взлохмаченная голова. — В Гаурдака он не верит, вы же помните. Он только и ждал предлога, чтобы отчислить… потому что своими бесконечными пересдачами разной ерунды вроде волшебных удовольствий, растениеводства, астрологии, фундаментальной магии, косметических и кулинарных заклинаний и прочей чихни я всех там замучил… даже больше, чем они меня, подозреваю. Они считают меня неспособным и тупым, потому что не могу отличить цикламен от циклотрона… Но я же не какой-нибудь придворный фикус, я — боевой маг!..

— Боевой маг? — закрытые глаза Адалета немедленно образовали прищур. — А этому боевому магу известны ли шесть способов наступательного использования первых двадцати косметических заклинаний?

Непонятно, как это было возможно, но физиономия Агафона вытянулась еще больше.

— Нет.

— А применение чар на поднятие теста как противозаклятье?

— Н-нет…

— А способ модификации третьего заклятья повышения мягкости пуфика из конского волоса для употребления в качестве ловушки? А, уважаемый боевой маг?

— Но я же не знал! Они же не говорили! Не учили! Не рассказывали!.. — почти панически возопил чародей и снова поник, словно шарик, из которого выпустили воздух. — А теперь и не узнаю…

— А хотел бы узнать? — задумчиво, точно самого себя, спросил Адалет.

— Теперь да… — понуро протянул разжалованный студент. — Но поздно.

— Учиться никогда не поздно, — самодовольно хмыкнул старик, и что-то в его голосе заставило Сеньку насторожиться.

— Послушай, великий Адалет, — вкрадчиво заглянула она в хитро прищуренные глаза старика, словно кошка — молочнику. — А может, ты бы взял себе ученика?

— Ученика? — с притворным недоумением округлились волшебниковы очи. — А зачем?

— Ну как же, — повела плечами царевна. — Ведь тебе, в твоем возрасте, не будем таиться, наверняка уже не так просто каждый день да через день ездить в деревню за продуктами, или в город за пивом, или колоть дрова, или расставлять книжки по местам, или пыль вытирать… с цикламена… или циклотрона?

Адалет театрально нахмурился и почесал в бороде.

— Знаешь, девушка… Вообще-то, как ни странно, но ты права.

Сенька исподтишка показала ему язык, но он не заметил — или сделал вид — и продолжил таким же выразительно-задумчивым голосом:

— …А если вытирая пыль… или расставляя книжки… или бегая в город за пивом… пару раз за день… полсотни километров — не так уж и далеко… этот ученик еще и запомнит что-нибудь для себя полезное… как для боевого мага… да еще и научится применять кулинарные чары по назначению… чтобы не сидеть впроголодь…

— То?.. — закусив губу и выжидательно раскрыв глаза, словно не зная, возмущаться ему или упрашивать, нерешительно выдавил Агафон.

— То почему бы и нет, — невозмутимо повел плечом и изрек Адалет.

И это были его первые и последние невозмутимые слова в долгой череде лет агафонова ученичества — но маг-хранитель еще не знал об этом.

— Спасибо. Ты… вы… не пожалеете, что согласились… — запунцовев, как помещенный в циклотрон цикламен, пробормотал Агафон и добавил, еще не зная[267], сколько в его словах пророческого: — Я этот момент… никогда не забуду. И вы… тоже.

— Ну так куда после Шантони? — прерывая не слишком гладкий поток благодарности, терпеливо напомнил Масдай. — Где у нас теперь школа боевых магов?

— В Вондерланде, спаси-упаси высшие силы эту несчастную страну, — хмыкнул старый волшебник.

— Вондерланд — это до Отрягии… Так и запомним… — пробормотал ковер. — Значит, потом отвозим домой нашего конунга… и потом, наконец, себя. Эх, шкаф ты мой шкаф любимый… Вопросы по маршруту есть?

При слове «вопросы» Иванушка нахмурился, но тут же просветлел:

— Имеются! Хоть и не по маршруту. Анчар, можно у вас уточнить один момент? Который мы сами так и не поняли? Во всей этой истории с вашей погоней за нами?

— Да, конечно, — кивнул атлан.

— Скажите, пожалуйста… Как вы нашли нас в Красной Стене? Мы ведь можем поклясться… я, по крайней мере… и Масдай тоже… что всю дорогу до поселка за нами никто не следовал! А ведь вы были там раньше нас! Или…

— Ах, это… — чародей усмехнулся и полез в карман. — Об этом я и сам намеревался у вас спросить. Тис, по крайней мере, сказал, что первый раз в глаза это видит.

— Это — что? — заинтересовались теперь все.

— Это — письмо, — атлан выудил, наконец, грязную, мятую, рваную и местами прожженную бумажку, осторожно — чтобы не распалась — развернул и прочитал:

«Гнездо опустело, птички упорхнули. Но в том, что та, кого мы ищем, жива, не сомневается больше никто. Не медли ни секунды, стрелой лети в дом, где прошло твое детство. Судьба Белого Света решается сегодня.»

— Что это? — тупо заморгала Серафима.

— Это я получил с королевским почтовым голубем, когда мы стояли у двери дома Олеандра и уже готовы были войти. И как я тогда понял, этим письмом Тис сообщал нам, что вас у Олеандра уже нет, что Вишня жива, и что по каким-то невообразимым причинам она окажется в моем родном поселке, куда мы и должны вылетать без промедления.

Ахмет вспомнил эту ночь и побледнел, глаза Эссельте в страхе расширились от недовысказанных перспектив, Агафон досадливо скривился, вспоминая, что тогда он лежал беспомощным под охраной двух друзей, ни один из которых против мага не выстоял бы и нескольких секунд…

Кириан вывел на струнах арфы рваную мелодию и пробормотал:

— Оч-чень, оч-чень своевременная птичка…

И что-то в его тоне заставило царевну присмотреться к миннезингеру повнимательней.

— Ты что-то знаешь?

— Что-то? — нервно усмехнулся менестрель. — Да нет… Почему «что-то»… Я знаю всё. Помните, в доме Вишни мы нашли почтового голубя? Который обнаруживает адресата по запаху?

— Ну и? — догадываясь о развитии событий, ухмыльнулся Олаф.

— Ну я и решил, что самый надежный способ отыскать хозяйку — это послать за ней голубя, а самим побродить поблизости и подождать, пока она вернется. И когда все вышли, я взял из-под лавки немытый носок…

Дружный гогот пассажиров Масдая разнесся над багряным горным пейзажем, пугая баранов, раздражая козлов, озадачивая демонов… и заглушая окончание истории — равно как и пристыженное «Говорила мне мама — стирай носки сразу» атлана.