Наваждение

Глава 13

На рассвете Нинон наконец съехала на обочину у какого-то безымянного городка. Я на своем внедорожнике сделал то же самое. Мы путешествовали с выключенными фарами. Нам обоим они были не нужны.

Она медленно вылезла и потянулась, разминая затекшие мышцы. И направилась ко мне. В лучах восходящего солнца ее глаза полыхали черным пламенем. Она двигалась все также грациозно, но что-то подсказывало мне, что тело ее все разбито. Как и мое. Мы ехали по бездорожью на машинах с очень слабыми амортизаторами. Помимо того я чувствовал, что она еще чем-то обеспокоена. Надеюсь, это не первые позывы напиться крови.

Путешествуя по жизни, мы вольны сами выбирать, что делать, чтобы извлечь из ситуации максимальную пользу, но дорога, по которой мы путешествуем, предопределена Судьбой. Нам досталась дорога не из легких — вся в ухабах и колдобинах. Я уже неоднократно это говорил, повторю и сейчас: Судьба — стерва, каких мало. Но больше всего меня угнетало чувство беспомощности от того, что я никак не мог облегчить ни свой путь, ни путь Нинон.

— Добро пожаловать в Чистилище! Господа туристы, выстраивайтесь в ряд справа, — проворчал я, выполняя нехитрую разминку, чтобы как-то привести себя в тонус. Я смотрел, как медленно поднимается солнце, словно черная рука какого-то темного божества пытается затолкать его назад за горизонт, чтобы продлить время царствования темных сил. Признаться, мысль о том, что в нашу и без того непростую ситуацию может вмешаться еще какое-нибудь божество, изрядно меня встревожила.

Город отнюдь не радовал взор. Название Чистилище как нельзя лучше ему подходило. Даже в преисподней отвергли это место. Оно было пыльным, заброшенным — «ничейная земля». Здесь даже скорпионы не водились. Мне еще не приходилось бывать в более безжизненном месте, и я терялся в догадках, почему Нинон вдруг решила здесь остановиться.

— Да, место действительно жуткое, но как раз в духе Сен-Жермена. Я думаю, нам следует ненадолго здесь задержаться и посмотреть, что произойдет. Не вынимай ключ из замка зажигания.

Я не стал спорить. Это было как раз то место, которое хотелось покинуть как можно скорее.

Мы решили пройтись. Не спеша. Сейчас мне уже сложно объяснить, почему в тот момент брошенный городок казался таким жутким. Конечно, фундамент зданий просел, углы пообтрепал ветер, куски самана облупились, повисли на стенах шелухой, но таких оставленных городов были сотни, и ни один из них не внушал мне смутного беспокойства, как этот. Наверное, на меня давила мертвая тишина, что царила там, — и дело было не только в отсутствии людей. Тишину не нарушали даже крики птиц, ищущих пропитание, повизгивания и лай бродячих собак. Только ленивое дуновение ветра, который крался между домами подобно осторожному коту, оставляя после себя все то же мертвое оцепенение.

Нинон наклонилась и зачерпнула горсть пыли вперемешку с сухими листьями. Она поднесла руку к лицу и принюхалась.

— Так, что тут у нас? Чемерица, воронец, белладонна. Да, он уже успел здесь побывать — лазил по могилам. Он явно усовершенствовал методику своего отца. Диппель в свое время копал наугад. А Сен-Жермен научился с помощью магии проводить массовые эксгумации. Давай поищем кладбище. Думаю, оно опустело.

Она медленно повернулась и остановилась, окидывая пристальным взглядом призрачные асфодели, которые кольцом окружали город. Их серые лепестки шевелились, хотя я не чувствовал ветра. Наверное, они оплакивали своих товарищей, которые погибли под колесами наших машин.

— Опустело? Ты хочешь сказать, что… они все?

— Да, он поднимал мертвых. Вызывал зомби. В отличие от отца, ему больше не нужно их выкапывать, чтобы провести обряд. Он нашел способ заставить гору идти к Магомету. — Она ткнула пальцем. — Видишь вон там развороченные могильные плиты? Они почернели от ударов молний. Кажется, я догадываюсь, чем он тут занимался, пока мы играли в кошки-мышки с Дымящимся Зеркалом. Можно подумать, это место и без того не было достаточно зловещим. Я только надеюсь, что он делал это не для каких-то конкретных целей.

Зловещее место… Так назвала его Нинон. Думаю, это еще мягко сказано. Здесь было нечто большее, нежели просто отсутствие гражданской гордости. Если честно, это выглядело так, словно преисподняя выпустила щупальца в пустыню, а затем, пристыженная, втянула их назад. Да и пахло тоже соответствующим образом — я почуял это, когда коварный ветер стал дуть на запад.

— Зачем? — спросил я растерянно. — И где сейчас эти мертвецы, если не в могилах?

— Он делает это, потому что умеет. Потому что это быстро и удобно. Их численность ошеломляет, в то время как поодиночке от них мало проку, потому что их мозги окончательно сгнили. — Она выдержала паузу. — Мертвецы могут быть повсюду. Они предпочитают темноту, но могут находиться и на солнце, правда, недолго. Поэтому будь настороже.

— Всенепременно.

Мы стали спускаться по улице, стараясь, как заправские бандиты, держаться середины дороги. Осторожно заглядывали в окна и двери, но там вместо засады нас встречала мертвая тишина.

С некоторой долей тупого ужаса я размышлял, почему же Сен-Жермен так хочет убить нас. Потому что считает, что это необходимо, целесообразно? Если, конечно, «убить» подходящее слово. Или Нинон права, и часть его просто-напросто развлекается? С него станется. Как я знал из собственного опыта, он мог быть и не виноват в своем пагубном пристрастии. Просто его человечность окончательно зачахла. Родители иногда могут жестоко травмировать детей, и в какой-то мере я сочувствовал ребенку, воспитанному этим самым Черным человеком Нинон.

Я знал, что от моего сострадания ровным счетом ничего не изменится и мы осуществим задуманное. Просто мне хотелось узнать этого человека, прежде чем я помогу его убить. Каждый воспринимает жизнь по-разному. Почему так или иначе, еще нужно разобраться. Я никогда не подписывался под выражением: «Убей их всех, пусть Бог разбирается».

Я взглянул на Нинон. Сейчас ее мысли были для меня закрыты. Интересно, я был для нее также непроницаем или она могла при желании влезть ко мне в мысли? Я не знал многого из того, что должен был бы знать. Сейчас мы вроде как сроднились — надо же, как трогательно, вот только инцестом попахивает.

Не знаю, поймете ли вы. Общая кровь может не значить ровным счетом ничего, но с таким же успехом может стать для вас всем. Спросите об этом женщину, которая родила ребенка, или человека, заразившегося СПИДом. Кровь и в самом деле важна. В результате проведения небольшого скрепляющего ритуала между нами установилась связь гораздо более крепкая и продолжительная, чем при заключении любого социального контракта. Но связь еще не означает любовь и взаимопонимание. Посмотрите только на Д. 3. и мою мать. Мы связаны друг с другом, но никого из них я не люблю. Мой биологический отец умер, уйдя из моей жизни, но я не перестал вспоминать о нем.

А тут еще и Нинон. Вот черт! Я никак не мог понять, что испытываю к ней помимо сильного влечения. Одно я знал точно: наши отношения крепче и продлятся дольше, чем любой человеческий брак, если только смерть от зверского расчленения не разлучит нас.

Кроме того, прошу простить за неуклюжее сравнение, но первую часть жизни я прожил как неподвижный телескоп, который видит все достаточно четко, но лишь одним глазом, показывая только часть картины, и не способен изменить заданный ему угол зрения. Она показала мне, как из телескопа сделать бинокль и вертеть им в нужных направлениях. Краткой возможности взглянуть на мир ее глазами хватило, чтобы я увидел перед собой перспективы, о которых даже и не подозревал, — некоторые были великолепны, другие ужасны. И я хотел бы снова примерить на себя это панорамное зрение, чтобы научиться смотреть широко раскрытыми глазами и видеть все. Да уж, весьма романтично. Мало напоминает строчки ко дню Святого Валентина. О любовь моя, ты станешь моим биноклем?

Я прочистил горло.

— Да?

Я мужчина, поэтому не умею красиво говорить о чувствах. Но в то же время я писатель и знаю силу слова. Даже самое странное и непривычное явление слова могут сделать простым и понятным. Поясняя что-то, мы наполняем его содержанием. Недаром говорится, что пока вещь не названа, ее как бы не существует.

Я по-прежнему молчал, и тут Нинон улыбнулась. О боже! Как же она была прекрасна на фоне разгорающегося рассвета.

— Давай же, спрашивай, что хотел. Мигель, тебе не идет нерешительность.

— Мы здесь, чтобы убить зомби? — спросил я совсем не о том, о чем на самом деле думал. К мыслям, меня одолевавшим, лучше было подобраться медленно и незаметно, застав их врасплох.

— Да. Мы не можем позволить Сен-Жермену воздвигнуть крепость. За ним нужен глаз да глаз, иначе он станет похлеще Дымящегося Зеркала. Я надеюсь, что зомби еще здесь и их пока никуда не успели переманить.

Я поднес к глазам настоящий бинокль и огляделся по сторонам. Вообще-то я мог бы обойтись и без него, но предпочел спрятать немое обожание во взгляде за толстыми линзами, пока мы оба ждали, что же произойдет. И откуда так некстати на меня нахлынули эти чувства… Просто она была чертовски великолепна!

Судорожно пытаясь найти что-то, на что можно было бы отвлечься, я словно со стороны услышал собственный голос:

— Знаешь, а ведь я долгие годы наивно полагал, что Д. 3. прицепился ко мне только потому, что я был сыном mamita. Ну и еще, пожалуй, из-за того, что не довел тогда дело до конца. Насколько я знаю, я единственный мужчина, которого он обратил в вампира. Я долгое время гонялся за древними камнями с информацией о нем, но так и не нашел ничего, где бы упоминалось, что он обращал вампиров-самцов.

Нинон кивнула.

— Я точно не знаю, почему он отдает предпочтение женщинам. Может, из-за того, что его жрицы не могут передавать заразу. Порой я думал, что он пересмотрел свое отношение ко мне и передумал убивать, коль скоро я не делаю новых вампиров и не представляю для него угрозы. Но есть еще кое-что… — Я задумался, подбирая точные слова. — Мне кажется, что за последние несколько лет что-то произошло и он держит меня на крайний случай. Это как готовить запас консервированной крови перед операцией. Или найти донора для пересадки органа, потому что точно знаешь, что в скором времени он тебе может понадобиться.

Я чувствовал, что Нинон неотрывно смотрит на меня. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, насколько она потрясена, однако не проявляет при этом ни капли недоверия. Моя история во многом напоминала то, что сделал с ней Черный человек. Ее понимание позволяло мне говорить, не испытывая при этом чувства стыда или вины.

— Так ты донор для пересадки органов? — сказала она, имея в виду донора-человека. Я знал, о чем она думает, потому что и сам уже размышлял в этом направлении.

— Нет, и не собираюсь им становиться.

Ни для человека, ни для Д. 3.

— Вот и хорошо. Зачем рисковать?

Я кивнул. Я даже никогда не давал свою кровь для переливания. Моя инфекция должна была остаться со мной. За исключением Нинон. Она стала для меня единственным исключением, и я мог не опасаться, что она захочет передать заразу кому-то еще. Раз уж на то пошло, она тяготилась своим новым «я» даже больше, чем я сам, хотя не показывала этого. Но я не питал иллюзий на этот счет. Она попросила о вампиризме, потому что так было нужно, по той же самой причине она обратила меня — и все же считала все произошедшее с нами аморальным и предосудительным. Она наверняка думала, что это своего рода проклятье. Я не знал, как заставить ее думать иначе и стоит ли вообще это делать. Возможно, мне и не удалось бы ее переубедить, так как она могла оказаться права.

— Ты тоже не знаешь, почему Черный человек оставил тебя в живых?

«Или почему Сен-Жермен так хочет твоей смерти?»

Этот вопрос вертелся на языке, но вслух я его задавать не стал.

— Вообще-то он не «оставил» меня в живых. Поначалу я была живым доказательством того, что его опыты наконец увенчались успехом. Но затем…

Признаться, я ожидал услышать, что Диппель проникся к ней симпатией либо же видел ее в роли «жены Франкенштейна» для своего сына. Но следующие слова Нинон меня не на шутку удивили:

— Позже, когда он начал терять рассудок, то попытался меня совратить. Но ему это не удалось. В ярости Диппель попытался меня убить — провести ритуал, с помощью которого мог бы забрать назад свою силу. Когда и в этом он потерпел поражение, то подослал ко мне сына. Этот сукин сын едва меня не достал. Я тогда не знала, с кем имею дело, — думала, он обычный судебный исполнитель. К тому же Сен-Жермен… так красив. И обаятелен… — Она тряхнула головой, сбрасывая мимолетное наваждение. — Но чем дольше я смотрела в его глаза, тем холоднее и страшнее они выглядели. Я уже лежала перед ним полуголая на диване, когда окончательно осознала, что он собирается сначала трахнуть меня, а уже потом убить. Но с таким же успехом он мог бы делать и наоборот, снова и снова, пока я не умру окончательно.

Нинон усмехнулась. Я услышал это по ее голосу.

— Я вонзила ему в сердце булавку от шляпки. Сильно он от этого не пострадал, но крайне удивился. И тогда я смогла сбежать.

Эта женщина умудряется наводить на меня ужас, притом что я восхищаюсь ею.

— Ты вонзила ему в сердце булавку, и он даже не пострадал?

— Ни капли. Тебе тоже не стоит опасаться заурядных осиновых кольев.

На этот раз я оторвался от бинокля, чтобы взглянуть на нее. А она как ни в чем не бывало продолжала:

— Ты умрешь лишь в том случае, если твой мозг или сердце сожгут, сотрут в порошок или просто вырвут из тела. Тебе может изрядно перепасть, но все равно в конечном итоге ты выздоровеешь.

— Звучит неплохо. А в чем подвох?

— Ты уверен, что тебе прямо сейчас нужно это узнать?

— Да.

Я хотел знать, чем мы отличаемся от зомби, на которых сейчас охотимся.

Ее лицо стало серьезным, даже мрачным. Но мне по-прежнему хотелось ее поцеловать, запустить руки ей в волосы.

— Мы страдаем. Нестерпимо. Каждые несколько десятилетий твоему телу необходима будет небольшая молния. Если ты не дашь ему эту порцию «божественного огня», то обманутая старость отыграется на тебе. Все прежние болячки обрушатся на тебя с удвоенной силой, а в придачу могут появиться еще и новые. Мы становимся похожими на портрет Дориана Грея. Это тоже происходит довольно быстро. По крайней мере, со мной. Но что еще хуже, на разум это влияет так же плачевно, как и на тело. Однако я знаю тех, у кого первые симптомы проявляются только через несколько месяцев. Ты мог попасть в число этих счастливчиков.

— Ну а ты? Сколько тебе остается с того момента, как в теле поселяется усталость?

Другими словами, сколько у меня будет времени на поиски собственного электрического стула? Наверное, она была права: я выбрал не самое подходящее время для подобных вопросов. И хотя стенки моего сознания снизу доверху укрывала обивка, внутри скопились отнюдь не спокойные, рассудительные мысли, которые так и норовили взорвать мозг изнутри. И все же я чувствовал, что просто обязан был спросить. Учитывая то, чем нам сейчас приходится заниматься, вполне возможно, что другой возможности поговорить у нас просто не будет. А я должен был знать, с чем придется столкнуться.

— Сколько остается? Всего несколько недель с момента появления первого симптома. И с каждым разом этот промежуток сокращается. По крайней мере, так было раньше. Я понятия не имею, как на это может повлиять вампиризм. Я надеюсь, что с его помощью смогу выгадать еще какое-то время. Не всегда удобно подвергать себя электрическому удару. — Она рассмеялась. — Ты удивишься, но в мире очень много мест, где не бывает гроз. Или бывают, но всего пару раз в году. Я могу притягивать огни Эльма во время грозы, но изменить погоду не в силах.

Она тоже подняла бинокль. Не думаю, что он был ей нужен.

— Я чуть не умерла во время Первой мировой войны. Я в то время находилась в Бельгии, вместо грозы там целыми неделями взрывались немецкие снаряды. Я была тяжело ранена. Тогда я даже думала, что умру, но, видимо, не заслужила такого блага.

— А мы можем умереть? Я имею в виду, от болезни или от старости?

— Я не знаю. И узнавать тоже как-то не хочется.

Ее лицо вдруг словно окаменело.

— Что? — встрепенулся я. — Ты что-то увидела?

— Скорее, почуяла. «Ад опустел, все демоны собрались тут», — процитировала она.

— Демоны? — переспросил я, не веря своим ушам. Сложно было понять, когда она шутит, а когда нет.

— По крайней мере, зомби. Неприятно, но факт, — сказала она раздраженно.

Она вытащила из-за пояса пистолет и проверила, заряжен ли он. Руки у нее не тряслись. Это хорошо. Прошло уже около двенадцати часов с момента превращения, а у нее не проявился ни один из мучавших меня симптомов. Она не потела кровью и не выказывала ни малейшего желания разорвать мне глотку или высосать мозг. У нее на языке не намечалось и следа жала — я проверил еще пару часов назад, когда мы остановились перекусить и справить естественные надобности. Я тоже чувствовал себя хорошо. Если у того, что произошло с нами, и были последствия, то они запаздывали.

Меня это вдруг стало беспокоить. Как говорится, если мне и везет, то только как утопленнику. Наверняка, это судьба тешила нас тщетной надеждой на то, что все обойдется. В следующее полнолуние у нас наверняка вылезут огромные клыки и мы выпьем кровь у всей Тихуаны. Или Такомы. Я точно не знал, куда мы направляемся. «Север» — понятие растяжимое.

— По крайней мере, мы знаем, что для перестрелки место подходящее. Я здесь не видел никого, кроме нас. Нам не придется переживать, что мы зацепим ни в чем не повинных людей, — сказал я, подражая Гэри Куперу, и полез на заднее сиденье своего внедорожника. К слову, этот актер всегда нравился мне больше, чем Джон Уэйн.

Я вытащил свой пистолет и коробку с боеприпасами, которую открыл одной рукой. Я пересыпал патроны в карман рубашки. Если хотите знать, у меня шестизарядное помповое ружье «Моссберг» двенадцатого калибра. У него модифицированная приставная рукоятка. Прежде он меня всегда устраивал. Но сейчас я подумал, что лучше бы он был девятизарядным.

Проходя мимо джипа, я заметил, что Коразона совсем не радует запах, который доносится до него сквозь треснутое стекло. Однако испуганным его нельзя было назвать, если, конечно, длительный процесс украшения сидений «кошачьим граффити» не считался у него признаком паники. Думаю, все же не считался, потому что он то и дело останавливался, чтобы полюбоваться плодами работы своих когтей.

Значит, кот Нинон тоже не боялся зомби. Из этого можно предположить, что ему уже приходилось с ними сталкиваться. Если бы Коразон мог говорить, то, готов поспорить, ему было бы что рассказать.

Кот взглянул наверх и встретился со мной взглядом. Он многозначительно повел ушами, и я готов поклясться, что в голове у меня раздалось: «А с чего ты взял, что я не умею разговаривать?»

Я едва не выпустил ружье из рук.

Поймите меня правильно, я и сам не совсем человек. У меня был замечательный терьер Бастер, мой самый близкий в детстве друг, мне всегда нравились овцы и кот-крысолов миссис Мак-Тэвиш по кличке Гордон. Я родился в Шотландии, стране ясновидящих и леприконсов, но мне никогда прежде не приходилось мысленно общаться с животными. В присутствии этого создания, которое оказалось еще и телепатом, я почувствовал себя некомфортно и даже ощутил нечто вроде ревности: это животное знало Нинон лучше, чем я.

Нинон подошла ближе. Она была без черных очков. И прежде чем я успел спросить о коте, который снова принялся точить когти, она сказала:

— Да в городе нет никого, кроме зомби. Вначале нам нужно разворошить этот муравейник, а уж потом двигаться дальше. Незачем оставлять у себя в тылу врага, который может незаметно подкрасться и ударить в спину.

Пройдя мимо меня, она открыла дверцу джипа и опустила стекло. Целое мгновение они с котом смотрели друг другу в глаза, ведя мысленную беседу. Когда она наконец отвела взгляд, я увидел, что он холоден, как водка из морозильника. А в ее голосе слышались спокойствие и уверенность. Нельзя не восхищаться женщиной, которая может выглядеть так хорошо, так утонченно женственно и в то же время говорить столь жестокие вещи. Такому человеку можно было доверить прикрывать тебе спину в бою.

Как бы странно это ни звучало, подобное давало мне надежду, что у нас может сложиться что-то продолжительное и, возможно, даже романтическое. Если зомби вызывали у нее только легкое беспокойство и она была хозяйкой кота-телепата, то приемный сын бога мертвых и вампирши в роли кавалера не должен ее смутить. А там уж дело за малым — решить, кому выносить мусор, а кому мыть посуду и как выдавливать из тюбика зубную пасту.

Несмотря на все происходящее, на душе у меня стало легче. Я вдруг понял, как сильно устал бояться того, что будет впереди, постоянно переживать о том, в кого я превращаюсь. Эти страхи посещали меня каждую ночь, стоило только закрыть глаза и погрузиться в сон, и каждое утро, когда я просыпался с желанием убить соседей, охранников на заводе и всех коллег, которым хватало тупости обращаться ко мне раньше десяти утра. Что бы там ни произошло в дальнейшем, теперь я знал, что не одинок.

Я знаю, что у Нинон были какие-то моральные предубеждения насчет моего обращения — наверное, она верила в ад и рай и имела четкое представление о грехе, поэтому придерживалась заповеди «не искушай невинного мужчину запретным плодом с дерева знания». Но я был далеко не невинным, а кроме того одной ногой уже находился в худшем из адов. Грех это или нет, но я благодарен ей за то, что она сделала. Наши проблемы представляются мне скорее из сферы науки и болезни, нежели связанными с Богом или демонами. И хотя она вряд ли сочтет это смягчающим вину обстоятельством, но ее вариант «из уст в уста» избавил меня от мучений, возможно, даже от убийства, что стало бы еще большим грехом.

И что она попросила взамен? Всего лишь совершить низкий поступок, о котором я столько времени втайне мечтал. Она сказала, что ничего страшного в этом нет и это ей только поможет. И, похоже, действительно помогло. Я нашел ту единственную женщину, возможно, единственного человека вообще, на которую смог напасть и которая при этом осталась жива. Я убил без убийства. И как после этого не поверить в Господа милосердного?

Господь… Я не вспоминал о нем уже много лет, хотя в детстве меня приучили ходить в местную церковь. Да, протестантскую. Мой отец действительно любил mamita, но не ее католицизм. Между прочим, я уже давным-давно серьезно не задумывался о Боге и воскрешении Его сына из мертвых. Все последнее время я был полностью поглощен наукой. Библия была всего лишь метафорой, не более. Но я учился понемногу. Раньше я и вообразить не мог, сколько всего творится на земле и на небесах.

Не сочтите за богохульство, но я теперь в Клубе избранных-воскрешаемых. Конечно, если честно, в отличие от Нинон я не думал, что буду в восторге от вступления в клуб. По крайней мере, не в Мексике. Господь, восставший из мертвых… Выводы напрашивались поистине пугающие. Но поскольку поблизости в засаде не пряталось ни одного атеиста, я сомневаюсь, что любой другой на моем месте не задумался бы над тем, что же таилось под этим всем и что это могло означать.

Я рассказал Нинон о своей мысли насчет Клуба воскрешения, правда, о Христе в этом контексте упоминать не стал. Но она, выслушав меня, даже не улыбнулась.

— Ты все еще можешь выйти из игры, — сказала она мягко. Ее глаза светились недобрым светом, но она и виду не показала, что встревожена, — наоборот, на лице ее читались безмятежность и умиротворенность дремлющей кошки.

Солнце наконец полностью выкатилось из-за горизонта. Я чувствовал, как оно припекает мне спину, но был не против. Я любил солнце, даже когда оно жгло. У меня всегда было такое ощущение, словно оно выжигает заразу внутри меня.

— Мигель, все, что случилось с тобой, произошло не по твоей вине. Тебя не в чем упрекнуть. Ты никого не убил, а я, пожалуй, и сама справлюсь. Ты даже можешь вернуться домой и зажить прежней жизнью.

— Никогда. Это не так-то просто, и ты сама это прекрасно знаешь.

К тому же мне было ужасно любопытно. Казалось, что наши шансы на выживание возрастут, если у каждого из нас будет кому охранять его сон. Потому что нам это определенно понадобится. Она была настроена слишком оптимистично, если не сказать легкомысленно. Ничего еще не закончилось. Д. 3. достанет меня и на другом конце света, также как и этот Сен-Жермен, когда узнает обо мне. Я прекрасно это понимал, даже если Нинон этого в упор не видела.

И хотя Мисс Воспитание не касалась деликатных подробностей сложившейся ситуации, — а если и касалась, то я явно упустил этот момент, — все же я был уверен, что согласно правилам этикета при обмене кровью, не говоря уже о совместно перенесенном ударе молнией, нужно некоторое время побыть вместе, чтобы убедиться, что у другого все на самом деле в порядке и по истечении трехдневного инкубационного периода он не собирается превратиться в кровожадного берсеркера. Это будет по-джентльменски и очень сознательно с точки зрения гражданского долга.

Меня снова окатило волной смрада и тлена, отчего горло сдавил спазм. Я заново переосмыслил идею собственного родства с чем-то гниющим и разлагающимся. Это было даже хуже, чем mamita, а она прямиком попадала под точное, но нелестное определение Шекспира: «Чуть больше чем родня, но все же не семья».

— Тогда ладно. Но я хочу, чтобы у тебя было это.

Нинон вручила мне необычный штык. Он мог сойти и за садовый инвентарь, но я знал, что это не так.

— Что это?

— Траншейный нож. Я привезла несколько таких из Бельгии. Это оружие на самый крайний случай, незаменимое при схватке врукопашную. Оно без малейших усилий проткнет металлическую каску и череп. — Она выдержала паузу. — Единственный его недостаток, кроме того, что зомби должен подойти так близко, что может укусить, заключается в том, что понадобится некоторое усилие воли, чтобы его использовать. Это оружие слишком… ближнего боя.

Я окинул оружие уважительным взглядом, а затем сунул его себе за пояс. У штыка было лезвие около семи дюймов и медная рукоятка с отверстиями для пальцев. Это была довольно увесистая штуковина, чья тяжесть внушала уверенность.

— Спасибо, — сказал я наконец. — У тебя есть еще один?

— Да. И они в рабочем состоянии. Клянусь тебе. Надеюсь, они нам сегодня не понадобятся, но просто на всякий случай.

И тут я их увидел. Мертвецы, пошатываясь, появлялись из дверей церкви.

— Черт возьми.

— Qui.

При виде зомби я подумал, что у меня глаза вылезут из орбит. Разум настаивал на том, что передо мной всего лишь иллюзия, обман зрения. Такого не могло быть в жизни. Эти существа тащились, едва волоча ноги, по единственной улице города — неуклюжая, шумно шаркающая похоронная процессия или небольшой парад мертвецов. Их нельзя было назвать скелетами, но плоти на них осталось совсем немного — сплошные кости с сухожилиями. Их пол можно было определить только по обрывкам одежды, висящим на останках.

Нинон предупреждала, но тогда я ей окончательно не поверил. Было такое чувство, что мой мозг опустили в блендер и нажали на кнопку. Не то чтобы у меня была каша в голове, просто все мои ощущения в очередной раз хорошенько взболтали, а мир перевернулся с ног на голову. Такого просто не могло быть. Я смог смириться с вампирами и богом смерти, но такое… Забавно, куда иногда заводят лабиринты сознания.

Меня встревожило то, что мертвецы вооружились сельхозинвентарем — вилами, тяпками, лопатами, кирками… И мачете? Их не могли похоронить с этими предметами. Отсюда и ответ на вопрос, чем они занимались с момента нашего появления в городе.

— Даже несмотря на вилы и лопаты, что-то мне подсказывает, что они не на сенокос собрались, — сказал я, гордясь своим спокойствием. Я сосчитал их. Всего четырнадцать. Наверняка на кладбище было куда больше тел, но, видимо, остальные не подлежали оживлению. Я очень на это надеялся. Должен же быть у Сен-Жермена какой-то лимит возможностей. Ведь мертвых в мире гораздо больше, чем живых. Да они бы нас просто задавили, если бы Сен-Жермену пришло в голову вызвать всех!

— Нет, они направляются к нам. Они почуяли наш запах и не остановятся, пока их окончательно не убьют. Хорошо, что солнце уже высоко. Оно заставит их двигаться медленнее, и нам будет легче их уничтожить. — Нинон подняла пистолет и прицелилась. — Обычно хватает и двух выстрелов, чтобы свалить их с ног. Один в голову, один в сердце. Но даже после этого не следует к ним приближаться, потому что если мозг не полностью уничтожен, то они могут схватить за ноги и укусить. Если есть чем… Не беспокойся, позже мы их всех сожжем и этим доведем дело до конца.

Она сказала: «Не беспокойся, позже мы их всех сожжем».

Раздался щелчок, и все снова встало на свои места. Это было ужасно, но я отбросил прочь сомнения. Я начал понимать, почему Нинон не считала эти убогие шаркающие создания подобными нам.

Я поднял свое ружье и прочистил ствол. Оно произведет гораздо больший эффект, чем просто один выстрел в сердце, один в голову. Создания перемешались между собой, приближаясь к нам. Они не обращали внимания на наше оружие, возможно, просто не понимая, что это такое. Я выбрал себе первую цель — крестьянина в черных штанах и в том, что осталось от белой рубашки. У меня на глазах из того места, где у него раньше был желудок, вылезла крыса и умчалась прочь, унося с собой кусок высохшей кишки. И тогда я действительно понял, что это гниющие трупы, отчего чуть умом не тронулся. Мне пришлось судорожно сглотнуть, чтобы подавить рвотный спазм. Это были зомби, ходячие мертвецы. И они смотрели на нас как на бесплатный шведский стол.

Крестьянин уже был на расстоянии выстрела, но я все выжидал. И когда моя цель стала достаточно близка, я заглянул в пустые, пыльные глазницы создания и почувствовал облегчение. Душа уже давно покинула это тело. Я должен буду уничтожить плоть, но это не будет считаться убийством. Нельзя убить то, что уже мертво. По крайней мере, так я сказал себе в то утро. После этого я еще долго думал: а вдруг когда-нибудь кто-то вот так же посмотрит мне в глаза и решит для себя то же самое?

Нинон нажала на курок. Зомби в свадебном платье, рядом с моей выпотрошенной мишенью, отлетела назад. В ее голове появилось небольшое круглое отверстие, из которого не вытекло ни капли крови. Она сделала еще шаг, но Нинон выстрелила снова, всаживая вторую пулю ей в сердце. Быстро, чисто и эффективно. Создание рухнуло посреди улицы, подняв небольшое облачко пыли. Я хотел было похвалить Нинон за меткость, но решил, что ей приятнее будет услышать, как мой дробовик участвует в решении нашей общей проблемы.

Я сглотнул еще раз и выпустил пулю. Как я и предполагал, моя гуттаперчевая мишень и создание, шедшее сзади, перевернулись и отлетели назад, словно от сильного порыва ветра, но на самом деле от порции свинца. И снова крови не было, хотя запах при этом был на удивление мерзкий.

Целься, огонь, перезарядка. Повторять по мере необходимости. Все произошло более чем быстро — две минуты максимум, и все же мне казалось, что я провел в этом чистилище целую вечность. До того дня меня часто мучили кошмары, но, как сказала Нинон, в этом не было моей вины. Я не виноват в том, что произошло со мной и с моей семьей. Но все последующие кошмары, которые не будут давать мне уснуть, а они обязательно появятся, будут исключительно на моей совести, причем абсолютно заслуженно. За все надо платить, ведь так?

— Стрельба по зомби. Замечательное начало дня.

Казалось неправдоподобным, что в такое прекрасное утро можно бороться с живыми трупами. Они умирали тяжело, но наше оружие сделало бой неравным — не подумайте, что я жалуюсь. Сцена была еще кошмарнее, чем последний акт «Гамлета», и даже чем вечеринка смертников, устроенная Джимом Джонсом. Там мертвецы действительно были мертвецами. Здесь же мы находились в «зоне полутени», где могли происходить самые невероятные вещи.

— Сжигать их еще неприятнее, — сказала Нинон. — Но сначала давай пройдемся по городу и посмотрим, никого ли не пропустили. У некоторых могло хватить ума спрятаться.

— Хорошо, — согласился я. — Будем разделяться?

— Да, придется. Хорошо бы до полудня со всем этим покончить. Нам нужно продолжать путь. Я хочу найти место для ночлега в каком-нибудь населенном пункте, пока солнце еще не село. Мы оба в этом заинтересованы.

Я нехотя кивнул и направился к ближайшему зданию, держа дробовик наготове. Нервное возбуждение к тому моменту уже почти прошло, и меня стали посещать мысли одна другой нелепее. Например, что у зомби и вампиров есть кое-что общее: и те, и другие мертвы, но должны были прежде быть живы. Невозможно появиться на свет без живой матери, как невозможно умереть, если прежде не был жив. Но в то же время есть еще и Дымящееся Зеркало. Я не знаю, кто он. Он существует, но при этом не совсем жив, так как никогда не рождался.

Или это было лишь попыткой объяснить все последующие мысли, которые все возникали и возникали.

Я с удивлением отметил про себя, что психологический барьер, который не позволял мне убить Д. 3. раньше, вдруг куда-то пропал. Сегодняшние события послужили доказательством того, что я способен убивать. Думаю, с Сен-Жерменом проблем морального плана тоже не возникнет. Столкновение с его зомби окончательно убедило меня, что он утратил остатки человеческого облика, если вообще когда-либо был человеком. Он мог быть просто создан Диппелем, а не рожден. Поднятие мертвых было верхом гнусности и непристойности. Как и его безумный отец, Сен-Жермен исчерпал право на жизнь. Говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, но всех остальных плодов это тоже касается.

Но если честно, я все никак не мог успокоиться после убийства тех зомби. Ну… или повторного убийства. Я до сих пор не был до конца уверен, что имел на это право. Это было необходимо и целесообразно, ведь мы не знали другого способа заново их упокоить, и все же мне это не понравилось. Я продолжал причислять себя к ним. Они были просто невезучими и, должен сказать, очень вонючими, мертвыми людьми, которых нечистоплотные силы использовали для своих гнусных целей. Примерно так же Д. 3. использовал mamita. Был бы я здесь один, то, скорее всего, оставил бы их в покое. Кому они могли навредить в этом покинутом призрачном городе?

Но решение здесь принимала Нинон. У нее было гораздо больше опыта в таких вопросах. Возможно, эти создания действительно хотели снова обрести покой, и мы им в этом просто помогли. До тех пор, пока у меня останется хоть капля мозгов, я точно не захочу разгуливать заключенным в гниющую плоть и буду только рад, если кто-то избавит меня от такой участи. Но могло быть и так, что они не остались бы в городе. Они выглядели голодными. Голод мог заставить их выйти на охоту.

Она также говорила о том, что нельзя вести войну на два фронта одновременно, другими словами — просто взять и забыть, что за нами по пятам следует Д. 3. Но я сейчас не об этом. Нинон не отрицала, что мы и сами с очень большими отклонениями, но все же считала это приемлемым. А эти создания, в отличие от Д. 3., не попали в установленные ею пределы допустимых отклонений, а значит, было в них что-то очень нехорошее и опасное, поэтому от них нужно было избавиться первым делом.

Кроме того, всякий раз, когда она мне улыбалась, я чувствовал, как у меня сердце уходит в пятки. Ну или немного выше. Да уж, ради нее я сделаю абсолютно все. Да и, собственно, уже сделал. Возможно, мне и стоило бы беспокоиться на этот счет, но я не стал. Может, это и было доказательством моего слабоумия, но я уже давно смирился с тем фактом, что мне по жизни приходится сталкиваться с кучей неразрешенных проблем и я вынужден до конца своих дней выбирать меньшее из зол, входящих в скудный набор вариантов, которые предлагает судьба.

— Я посмотрю в церкви! — крикнул я. Я подумал, что сам факт, что я собираюсь войти в это место с намерением кого-то убить, должен ее обеспокоить. Даже если она отреклась от церкви, ее все равно воспитывали в католической вере, поэтому такой символ, как церковь, должен для нее что-то значить.

— Хорошо. Только будь осторожен.

Я замер на пороге потрескавшегося здания и принюхался. Зомби не пахло, но… В нем не было возвышенности собора. Это было просто грязное, полуразвалившееся здание, выкрашенное в желто-коричневый цвет — цвет уныния, подходящий для постройки, в которую не вкладывали душу и в которой царит атмосфера гнетущей безысходности.

Воздух внутри темного помещения был неподвижным и затхлым. И хотя ничто не шевелилось, я видел повисшее в воздухе облако пыли, которое искажало и застилало пеленой вид церковных скамей. Я окинул быстрым взглядом перевернутый алтарь и заколоченные окна, но зомби было бы совершенно негде здесь спрятаться. И все же помещение не было пустым. Возможно, там поселились привидения. Не знаю, что там было, но я лучше выпью раствор цианида, чем вдохну в себя этот воздух. И пусть это звучит мелодраматично, но я был оскорблен до глубины души. Нинон права, этот поселок следовало сжечь. Сен-Жермен отравил здесь все.

И хотя я никогда прежде его не встречал, он вызывал у меня жуткую неприязнь.

Я быстро проверил все остальные здания. На моей стороне улицы их было только четыре. Я не стал рыскать по темным углам и заглядывать в каждую щель. Профессиональный вор-домушник покатился бы со смеху, глядя на мои жалкие потуги учинить обыск. Черт, да Коразон, и тот стал бы надо мной смеяться! Неожиданно мне пришла в голову леденящая кровь мысль, что зараза могла распространиться и на животное царство, а мне совсем не хотелось наткнуться на зомбированных крыс, скорпионов или гремучих змей.

Я вернулся к Нинон и застал ее поливающей бензином еще корчившиеся в судорогах тела. На запах это существенно не повлияло.

— В багажнике джипа есть еще одна канистра, — сказала она. — Облей как можно больше зданий. Не знаю, получится ли, но я хочу сжечь это место дотла. Мы не должны оставить Сен-Жермену ни одного укрытия.

Вот такой была дама моего сердца. Если сжигать, то сразу дотла.

Я взял из багажника джипа еще одну красную канистру с бензином и отправился туда, откуда пришел. Возможно, фасад и не будет гореть ярким пламенем, но под ним было сухое, ветхое дерево, которое моментально займется.

Не хочу показаться бесчувственным чурбаном, но на случай, если вы вдруг окажетесь в похожей ситуации, имейте в виду, что зомби великолепно горят. По крайней мере, старые так уж точно. Мы использовали их в качестве запала для зданий, которым не досталось бензиновой заправки. Я рад, что среди них не оказалось по-настоящему свежих, — нам и высохших хватило с головой. По-настоящему омерзительными были только их конвульсии, но спустя некоторое время я перестал их замечать. И все же со всем этим мы провозились гораздо дольше, чем планировали, и под конец, думаю, были эмоционально выжаты.

Прошу отметить, что я совсем не трус. Жизнь на ферме подразумевает серьезные происшествия, когда поблизости не оказывается никого, кто мог бы оказать медицинскую помощь, поэтому и животных приходится забивать, и все такое прочее. Я всегда гордился, что у меня «чугунный» желудок и я могу с достоинством выйти из любой непростой ситуации. Но при этом я никогда не был садистом. Как и не посещал кинофильмы со сценами насилия, не говоря уже о том, чтобы в жизни наслаждаться видом брызгающей во все стороны крови, даже если разлетающиеся мозги давно усохли и обладали интеллектом на уровне вяленого мяса. Или это запах так меня доконал. В итоге, когда пришло время обедать, у меня пропал всякий аппетит. Нинон тоже не изъявляла особого желания поесть. Только кот, по-видимому, проголодался, но он ограничился тем, что пожевал сломанную шею грызуна, пойманного накануне.

Несмотря на отсутствие аппетита, я все же взял предложенную Нинон флягу и несколько крекеров с устрицами. Я отвинтил крышку, и мой нос был счастлив сообщить языку, что сейчас он отведает пахнущий дымом виски МакКаллума. Я не мог напиться, но это был вкус дома.

Нинон выпила после меня, как и я, сделав один глоток, а потом положила в рот кусочек крекера. Мне внезапно пришло в голову, что это напоминает пародию на причастие. Интересно, понимала ли это она? Так было заведено на полях боя — священники причащали или даже отпускали грехи, чтобы вслед за этим отправить солдат на смертоубийство. Как там поется в «Выживании святой Джоан» — что-то о святости пушечного огня? Что война — это орудие Господне?

И снова религия. Я постарался отогнать эту мысль прочь, и она ушла после того, как я медленно досчитал до пяти, после чего постарался максимально расслабиться.

Я очень внимательно оглядел Нинон. Прошло почти восемнадцать часов с тех пор, как я видел ее обнаженной. Это слишком много. И как бы дико это ни звучало, учитывая то, чем мы только что занимались, я снова ее хотел, но на этот раз предпочел бы ограничиться обычным обменом флюидами тел. И конечно же, не здесь. Пылающий костер не располагал к романтике.

Мой прежний оптимизм пошел на спад. Я задумался, а доведется ли нам вообще когда-нибудь пройти, держась за руки, по парку, покормить уток хлебными крошками, оставшимися в корзине после совместного пикника, или в снежный рождественский день под песни колядовщиков уплетать за обе щеки жареного гуся с каштанами. Сейчас эти вещи показались мне невообразимыми. Наши жизни никогда не станут настолько нормальными. У нас никогда не будет своего дома, детишек и работы с девяти до семнадцати.

У меня запекло в глазах, кожа век опухла и туго натянулась, но я не заплакал. Дело не в том, что я пытался изобразить из себя мачо, вовсе не в том. Просто слезы здесь были неуместны — я не мог рассчитывать на жалость человека, который даже больше, чем я, нуждался в утешении. Я только сейчас осознал и стал оплакивать свою потерю, а она живет с этим уже четыреста лет. Нет, я не мог ныть по этому поводу, давить на жалость. Вот разве что секс…

Я стряхнул пыль с одежды и наблюдал за тем, как она облаком взметается вверх, пока глаза не высохли окончательно.

Я был грязным, вонял дымом, бензином и кое-чем похуже. Изо всех возможных комбинаций запахов эта меньше всего походила на афродизиак, если только ваша женщина не «повернута» на крематориях. Прильнуть к человеку, от которого исходит такой запах, тоже вряд ли кто-то захочет.

Нет, обойдусь без секса. Пока.

— Наверное, стоило сделать пару снимков, — сказала Нинон.

— Снимков? — я недоуменно заморгал. О снимках я всегда думаю в последнюю очередь. Конечно, было бы мило сфотографироваться вместе, но я всегда плохо получаюсь. Наверное, это оттого, что при этом я чувствую себя очень скованно. Независимо от того, сколько раз я скажу «чиз», у меня на лице всегда отражается не больше радости, чем на пыльной голове чучела оленя на стене стейк-хауса. По этой причине и по многим другим, более практичным, я всегда отказываюсь от авторских фото на обложке. Я просто не представляю, как это может увеличить продажи.

Мой отец никогда не любил фотографии. Возможно, потому, что считал собственные портреты признаком тщеславия. А может, после mamita, когда семейные фотографии утратили всякий смысл. У меня из детства осталась одна-единственная фотография — свидетельство того, что когда-то я был молод и счастлив. Я стараюсь часто на нее не смотреть, потому что она навевает на меня тоску. Но все же храню ее как доказательство того, что и я когда-то был таким же, как все.

Я рассказал об этом, чтобы вы поняли, насколько разбитым я себя почувствовал при упоминании о «паре снимков».

— Для документального подтверждения. Снимки с места преступления. Хотя я сомневаюсь, что нам это что-то даст. Фотографии нынче так легко подделать.

Всего лишь как подтверждение существования зомби, а не как начало семейного альбома. Еще бы! Да уж, мозги у меня действительно спеклись.

Нинон отвернулась в поисках чего-то, наверное, кота. Она тяжело вздохнула. Мы оба были вымотаны эмоционально, если не физически.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросил я сгоряча.

Обычно у меня хорошо получается невербальное общение — интерпретация языка тела и выражения лица, к этому я могу подключить еще и вампирские уловки, чтобы услышать сердцебиение и распознать комбинацию гормонов и эндорфинов в поте человека. Однако с Нинон все было не так-то просто. По большому счету, я видел и слышал лишь то, что она позволяла мне видеть и слышать. Она заставляла медитирующего йога выглядеть диким и полностью утратившим контроль над собой.

Как правило, я редко бывал озабочен отсутствием взаимопонимания. Я предпочитаю держать себя в руках. Понимать, что происходит. У меня и своих тараканов в голове достаточно, зачем мне еще чужие психологические проблемы? Но мы с Нинон, хоть и недолго, но все же побывали в шкуре друг друга. То, что я успел увидеть, меня изрядно заинтриговало, и захотелось узнать больше — гораздо больше, причем как можно скорее. Находясь в ее голове, я чувствовал, будто там мне самое место, словно так и должно быть. Кроме того, я хотел взглянуть на то, что таилось за гранью всего того кошмара, который происходил сейчас с нами, узнать, куда мы движемся и зачем.

— Если честно, то я благодарю небо, что на том кладбище не оказалось детей.

— Детей?

Мне словно ушат холодной воды за пазуху плеснули. Я поежился. Эта мысль была нестерпимо жуткой. Я не знал — тогда, — смогу ли выстрелить в ребенка, пусть даже зомбированного.

— Знаешь, а ведь он бы и их не пощадил, — сказала она мягко. — Более того, он поставил бы их в первые ряды, если бы решил, что это деморализует противника.

Я хотел что-то на это ответить, но в кои-то веки не смог подобрать слова. Мне еще многое предстояло узнать о Зле.

— Я не говорила, что была в Музее мумий? Я молюсь, чтобы Сен-Жермен тогда за мной не проследил. Не думаю, что он сможет воскресить какой-то экспонат, но… — Она явно видела что-то, что ее расстроило. — Нет, заклинание не сработает. Они слишком старые.

Мумии. Я озадаченно моргал, а моя писательская фантазия тем временем неслась на всех парах в предвкушении нового сенсационного сюжета.

— Ты думаешь?..

— Что?

— Ну, помнишь все эти легенды о проклятии Тутанхамона? Как на людей, проникших в гробницу фараона, нападали ходячие мумии, которые приводили в исполнение его проклятие?

Она кивнула, при этом лицо ее было скорее встревоженным, нежели восторженным. Нинон рассуждает не как писатель.

— Да. Это случилось в Египте в тысяча восемьсот девяносто втором году в месте под названием Хираконполис. Предположительно, они отперли гробницу четырехтысячелетней давности и нашли внутри «живую» мумию. Я всегда думала, что это Сен-Жермен так пошутил — он как раз в то время находился в Египте. Все же… — Лицо ее омрачилось. — Жутко об этом даже думать, правда? Что кто-то еще умел поднимать зомби и оставил их там на тысячи лет. — Она поежилась. — Такого просто не может быть. Они ведь не такие, как мы с тобой. Поднятые мертвые, воскрешенные трупы… их хватает всего на пару лет. Максимум на пять, да и то в странах типа Финляндии, где достаточно холодно и не так много буйно размножающихся, пожирающих плоть микробов.

Надо же, буйно размножающиеся, пожирающие плоть микробы. Наверное, она могла и об этом рассказать, но мне не особо хотелось слушать этот рассказ.

Нинон подняла глаза на небо. Когда она заговорила вновь, ее голос звучал растерянно.

— Меня всегда поражало, как другие люди становятся для нас просто предметами интерьера — иногда мебелью, которая только загромождает пространство, иногда просто обоями, застрявшими в голове. Это относится даже к самым ярким и лучшим — более близкое знакомство рождает безразличие, а то и вовсе презрение. Но, Мигель, не думаю, что ты когда-нибудь станешь для меня очередной безделушкой на каминной полке. Я бы не хотела, чтобы это произошло.

— Буду надеяться, что не произойдет, — сказал я удивленно, испытывая чувство неловкости от столь необычного комплимента.

Следующие ее слова показались мне совсем уж странными, словно она следовала за ускользающей мыслью, которую я никак не мог уловить.

— Я одиночка, Мигель. На то есть много причин. Уже долгое время я наблюдаю увядание манеры поведения, равно как и моральную деградацию. И дело не в том, что мне не хватает чересчур дотошного классового этикета моего века. Разве что иногда… — Она криво улыбнулась, но я был рад и такой ее улыбке. — Но меня очень беспокоит полное отсутствие сочувствия в современном постиндустриальном обществе, которое проявляется в излишней грубости. Если убрать общественную «смазку», все эти «спасибо» и «пожалуйста», то рано или поздно близость с людьми, которым не доверяешь или не симпатизируешь, приведет к жестокости и антисоциальному поведению. Мы утратим человеческий облик, и человек человеку станет волком. И это вдвойне опасно, когда ты… иной.

— Да.

— А потом я повстречала своего первого зомби. Мои приоритеты изменились. — Она опустила глаза. — Скоро ты поймешь, что выражение «приспособиться или умереть» — не просто штамп.

Я изо всех сил старался увидеть то, что видит она, уловить смысл сказанного ею. Но не мог.

— Правду говоря, я почувствовал тогда, что угодил в западню, — сказал я, но тут же уточнил: — Меня захватила не ты, а моя собственная жизнь. Моя болезнь. Я не хотел приспосабливаться. Я просто бежал от этого.

Она кивнула.

— Но ты же сам прекрасно знаешь, что каждый из нас как птица в силках. Это нормальное человеческое состояние. Просто многие этого не осознают. Они могут загрузить подборку из двухсот рингтонов на свой сотовый, съесть на выбор десять разных фастфуд-меню или окрасить свой плеер айпод в пять разных цветов, поэтому им кажется, что они распоряжаются своими жизнями. Но право выбора игрушек — это еще не свобода. Все это очень мило, очень весело, но это не делает нас свободными. Ни интеллектуально, ни духовно. Мы знаем, что есть определенные обязательства, которых не избежать, если хочешь сохранить за собой право называться человеком.

— Я знаю.

— Тебе будет не хватать твоей работы? Коллег?

Она не стала спрашивать о друзьях — наверное, потому что сама слишком хорошо понимала, что я не могу себе позволить заводить друзей. Я сомневаюсь, что они были и у нее. Я провел в одиночестве десять лет и чувствую, как оно меня гложет. Как же она выдерживает это вот уже четыре столетия?

— Не то что бы сильно. Я уважал своего шефа, но мне кажется, он продал душу за таймшер в Палм Спрингс. Один из ребят на работе как-то сказал, что видел ее выставленной на аукционе «еВау» рядом с драгоценностями его матушки, — пошутил я.

Нинон бросила на меня изумленный взгляд.

— Не он первый. Мы еще легко отделались.

Думаю, она имела в виду, что он не первый, кто продает свою душу. Видит Бог, порой они продают весьма странные вещи на «еВау».

Нинон подошла вплотную и положила голову мне на грудь. Я чувствовал, как напряжено ее тело. Значит, она не была такой непробиваемой, какой хотела казаться. Это по-своему успокаивало. Чудо-женщина хорошо дерется, но я никогда не мечтал видеть ее в роли своей девушки. Только я протянул руку, чтобы коснуться ее волос, как она уже отстранилась.

— Готов ехать? — спросила она. Она вся была выпачкана, но улыбка, обращенная ко мне, была ослепительна и сулила блаженство.

— Более чем, — ответил я.

— Спасибо, Мигель. Я даже передать не могу, как хорошо, что в этот раз я не одна.

Она коснулась моей руки. Между нами пробежали искорки тепла.

«В этот раз». Я заранее знал, что мне неприятно будет услышать об остальных ее «разах». Призраки давних потерь и застарелых страданий наверняка прицепятся ко мне. И все же я хотел знать. Я сам напоминаю старый дом с привидениями. Нинон тоже полна призраков — я видел это в ее глазах. Только я не мог разглядеть, каких именно. Утраченные любимые, утраченные идеалы. Со временем — если оно у нас, конечно, будет, — я узнаю, что это за призраки и нужно ли их изгонять.