Наследство Крэгхолда

Глава 5 УРОК

— Кэтти расскажи мне о себе и о Гае. Пожалуйста. Я хочу знать. Не хочу больше говорить об этом ужасном дереве. Я вообще хотела бы забыть о том, что произошло.

— Ах, Энн. Обо мне и Гае… разве это так интересно по сравнению с тем, что произошло? Я думала, что была очень умной, яркой и способной, изящной и элегантной. Какими же глупыми можем быть мы, женщины!

— Мне очень жаль. Все это так, абсолютно так, и ты мне очень правишься — очень! Я вовсе не хочу доставлять тебе новые неприятности.

— Ты просто глупенькая, мисс Бостон, — тебе это известно? Правила грязной игры требуют: никогда не говори с другой женщиной о мужчине, на которого сама имеешь виды.

— Я приехала сюда отдохнуть. У меня сейчас сложный период. Мужчина мне не нужен, уверяю тебя…

— Детка! И ты тоже? Даже ты. И как зовут этого мерзавца?

— Джордж. Джордж Туэмбл, да он и не был до такой степени мерзавцем, как хотел бы, — ой! Ты — настоящая ведьма, Кэтрин Каулз. Я не собиралась ни с кем говорить о Джордже — никогда! Мне стыдно за себя!

Обе женщины рассмеялись, оказавшись связанными неожиданной и очень близкой душевной связью, установившейся между ними здесь, в этой комнате, где они были одни, в этой гостинице глубокой осенью, когда они поделились друг с другом своими секретами. Казалось, трагедия, которая могла произойти на озере, привела их в чувство и заставила подумать, что жизнь может быть слишком короткой, а значит, ни к чему опускаться до мелких женских хитростей и уловок! По взаимному соглашению, скрепленному чашкой дымящегося чая, который оставил за дверью номера, как всегда, невидимый Вентворт, о чем он сообщил тихим стуком, а затем исчез так же беззвучно, как и появился, Энн Фэннер и Кэтрин Каулз пришли к общей точке зрения. Они были знакомы всего несколько часов, но в воздухе уже носился дух взаимного уважения и любви, который Кэтти Каулз кратко сформулировала: «Дружба одной сногсшибательной женщины с другой». Кто станет спорить с таким комплиментом? Конечно же не девушка из Бостона, не привыкшая к изощренности и умудренности жизненным опытом такой красивой и редкой женщины, как Кэтрин Каулз.

Энн лежала на кровати; голову ее подпирала подушка. Кардиган Кэтти лежал на кресле. В окна лился дневной свет, и в комнате было уютно, как никогда, — ну просто домашняя атмосфера, в которой хотелось разговаривать и разговаривать… Забрав поднос с чаем из коридора, Кэтрин заперла дверь. Она села на кровать в ногах Энн, прислонившись изящным телом к медным поручням кровати. В свободной спортивной комбинированной куртке, угольно-черный цвет которой прекрасно сочетался с блестящими, черными как смоль волосами, белоснежными зубами и великолепным овалом лица, она действительно была сногсшибательна другого слова не подберешь.

Гай Вормсби был либо совсем глуп, либо слеп, а может быть, и то и другое вместе. С длинной сигаретой с фильтром в изящной элегантной руке, Кэтрин словно бы сошла с обложки журнала «Вог» — всех обложек журнала «Вог».

В свете дня Энн было трудно представить себе, что прошлой ночью в этой самой комнате ее посетила серебряная фантазия, а вслед за ней — истекающий кровью красноглазый призрак полковника в окне и этот мерцающий, яркий блуждающий свет в кромешной тьме ночи. Может быть, она сходила с ума, а может быть… но воспоминания об ужасном падающем дереве и страшном шуме, с которым оно падало, снова заполнили ее душу. Она постаралась отбросить их, пытаясь сосредоточиться на том, что говорила Кэтрин Каулз: о себе и Гае Вормсби и многих других вещах. Да, как глупа может быть влюбленная женщина!

— …когда я увидела его впервые, то сразу же влюбилась в него. А кто бы удержался? Однажды вечером Питер привез его к нам домой из Нью-Йорка — встретил его на Бродвее. Тогда мы жили на Лонг-Айленде. О, к тому времени я уже много лет подряд слышала нескончаемые рассказы о Гае от его верного и преданного пса Питера, но на самом деле никогда не верила в возможность существования такого великолепного мужчины до тех пор, пока сама не увидела его. С тех пор я стала Бедная Несчастная Кэтти. Эх, что за сумасшедший мир, детка! Несмотря на все, чего я достигла, я так и не смогла оторвать это чудовище от его археологии. И это повторяется вот уже несколько сезонов: мы втроем болтаемся по городам и весям; Питер пописывает стихи, Гай все стремится добраться до исторических находок — однажды мы повели целых три недели в долине Смерти в поисках ключицы динозавра или чего-то в этом роде, — а я все пребываю в ожидании получить хоть крупицу внимания Вормсби. Да, конечно, мы целуемся, но мне нужно гораздо больше. Я — очень опасная женщина, как ты заметила. Или не заметила?

Энн невольно покраснела:

— Ты говоришь…

— Я говорю, киска моя, что, несмотря на всю мою большую любовь к нему — я ведь даже умоляла его об этом однажды, — мистер Гай Вормсби отказался испортить мою непорочную репутацию. Ну разве это не пощечина?

— О, Кэтти, наверное, для тебя это ужасно.

— Да, я тоже так думаю. Я многое могу дать ему, этому дураку. Но послушай, может быть, у тебя то же самое с этим Джорджем Туэмблом? Ну, сознавайся! Все останется между нами, девочками.

От этой женщины совершенно ничего нельзя было скрыть, и Энн это уже поняла. С легкой бравадой и, чему сама она очень удивилась, совершенно без стеснения и раскаяния, она подробно рассказала «сагу» о себе и Джордже. Когда Энн закончила, Кэтрин Каулз стряхнула пепел сигареты в пепельницу, которая стояла у нее на коленях, и с осуждением вздохнула:

— Ох уж эти мужчины! Животные — все до одного. На что мы тратим свое время? Но лично я предпочла бы пылкость Джорджа безразличию Гая, хотя, должна признать, обстоятельства не вполне одинаковые.

Энн тоже вздохнула и предложила:

— Давай сменим тему, а? Что ты думаешь об этой гостинице?

Кэтрин Каулз прищурилась. «Странно», — подумала Энн.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да ничего особенного. Я знаю, для чего вы сюда приехали, Гай говорил мне — что-то об изучении легенд о ведьмах или о чем-то в этом роде. А что ты думаешь о Картрете? Или об этом Вентворте — лично я его ни разу не видела. А о призраке?

Шикарная брюнетка, откинув голову назад, рассмеялась. Не злобно. Ее плечи в черном джерси и вся стройная фигура затряслись от смеха.

— Ох, Энн… — снова вздохнула она, продолжая смеяться. — Ты что, не понимаешь всех этих «фокусов-покусов»? Это же уловки для туристов. В конце концов, ты же из Бостона, а это большой город.

— Я все еще не понимаю…

— Энн, Энн… — Кэтрин придвинулась к ней, похлопав по колену рукой, в которой не было сигареты. — Все это — для создания атмосферы. Уловки для туристов. Ты что, не понимаешь? Ты не видела Вентворта? Никто из нас тоже не видел. И Картрет, который одет, разговаривает и выглядит как третьесортный Дракула из шоу бродячих артистов. А эта Хильда с кукольным личиком? Наверное, ты ее еще не видела. Она — датчанка, как здесь заведено, и все время носит на шее знак ведьмы, точно такой же, как тот, что висит над камином. Это — город гоблинов, детка, вот они и играют на всю катушку. Помнишь рекламные брошюры? «Приезжайте в Крэгмур…» Дорогая, они бы все здесь пропали, если бы не играли в эти игры на продажу. Черт побери, но именно это и привлекло сюда Великого Вормсби, жаждущего исторических находок. Они хорошо знают свое дело, эти провинциалы! Вот я смеюсь, а, может быть, они на самом деле сообразительнее нас. Ведь цены в таких гостиницах астрономические — даже для такого места, как это.

Энн Фэннер внимательно смотрела на Кэтрин.

— Я допускаю, что все, что ты сказала, — правда, но…

— Но что?

— Предположим, я скажу тебе, что видела ночью призрака — крэгхолдского призрака, полковника, и расскажу о том, что произошло в этой самой комнате прошлой ночью…

— Предположим, что ты расскажешь это мне, — с готовностью согласилась Кэтрин. — Обещаю, что не стану смеяться — буду только слушать, правда, хочу напомнить тебе одно старое изречение — ты сама его говорила: «Никаких призраков не существует». Ты говорила это сегодня утром, и я слышала это своими собственными ушами.

— Ну и хорошо, я это помню, — решительно сказала Энн, — но прежде выслушай меня. Послушай, что я хочу сказать.

— Я слушаю, Энн.

— Ну вот, слушай. Я приехала сюда вчера вечером, около десяти часов. Все вы уже, наверное, спали в своих комнатах, и только Картрет был за регистрационной стойкой. После того как я расписалась в книге…

Вначале Кэтрин Каулз слушала, скептически приподняв брови, но вскоре увлеклась рассказом, как ребенок, захваченный первой в жизни историей о привидениях. При всей своей молодости и наивности Энн Фэннер была прекрасной рассказчицей. Она сама снова была во власти собственной убежденности и эмоций, что делало ее рассказ особенно оживленным — настолько, что Кэтрин Каулз выслушала его, не перебивая, от начала и до конца.

Закончив свою историю, Энн глубоко вздохнула.

Неожиданно наступившая тишина в комнате была такой плотной, что, казалось, ее можно было потрогать, взвесить, почувствовать. Через какое-то время она увидела, а не услышала, что Кэтрин сидит, скрестив ноги, и трясет своими великолепными волосами, собранными на макушке.

— Ну, — произнесла Энн, — скажи что-нибудь.

— Bay… — пробормотала Кэтрин Каулз тихим, каким-то далеким голосом.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Дай немного подумать. Я знаю, что ты не взбалмошная и не легкомысленная девчонка. Ты кажешься рассудительной и хладнокровной, как баптистский священник.

— Но что ты об этом думаешь? Обо всем об этом — твое первое впечатление? Скажи мне откровенно, Кэтти.

— Пока не могу. Еще слишком рано. Все это слишком странно и опрокидывает все мои представления и теории относительно этого места. Помнишь, о чем я тебе только что говорила? Бедняжка, после всего, что случилось прошлой ночью, да еще этот случай с деревом сегодня утром…

— Послушай, — прервала ее Энн, — ты думаешь, между этими событиями существует какая-то связь?

— Не говори так, — почти умоляющим и неожиданным для Энн, менее неприступным топом произнесла Кэтрин. — В любом случае пока я ничего не могу сказать. Я уже говорила, что именно сейчас я не знаю, что и думать. Детка, дай Кэтти время подумать.

— Думай, сколько тебе захочется, — с отчаянием вздохнула Энн. — Я никуда не собираюсь отсюда.

И хоть момент был безрадостным в этой по-домашнему уютной комнате в Крэгхолд-Хаус, но эти слова были правдой.

Абсолютной правдой. Если что-то и могло поколебать решимость Энн, то легенда, связанная с надписью на циферблате больших напольных часов, стоявших в зале, в специальной нише, могла бы напугать ее гораздо больше. Если подойти к часам поближе, то можно прочитать надпись, сделанную мелкими золотыми буквами, расположенными полукругом в верхней части циферблата. Она должна там быть и была, потому что все видели и читали ее.

Это было древнее немецкое правило, столь дорогое сердцам герров и фрау на прежней родине, откуда прибыли сюда датчане, осевшие в долине за Лесом гоблинов. Они действительно верили в это — всем своим разумом, сердцем и душой.

Это было похоже скорее на детский стишок, хотя немного страшноватый для того, чтобы успокоить кого-то, по крайней мере детей. Это были слова предупреждения.

Они были просты и понятны:

Старомодный, замысловатый и странный стишок, отголосок древнего предрассудка.

Это, безусловно, не пословица и не заповедь, провозглашающая вечные истины — такие, как люби ближнего своего или относись с добром к животным.

И все же написано было именно так: на циферблате часов, стоявших внизу в холле Крэгхолд-Хаус, чтобы каждый, кому надо, увидел и прочитал.

И поверил или не поверил — кто как захочет. Предрассудки и суеверия, как и религия, — личный выбор каждого. Спросите любого священника.

«Ведьма, ворожея. Ворожба, колдовство», — читал вслух Питер Каулз вялым, монотонным голосом. Усмехнувшись, он раскрыл толстый словарь нормативного языка на странице, обозначенной в указателе: «Американское разговорное слово. Заговор, наговор, злые чары. Глагол ворожить — заниматься колдовством, черной магией. Точка с запятой. Околдовывать, заколдовывать. Существительное ворожея — ведьма, колдунья».

— Послушай, Гай, здесь очень пространная и интересная для тебя интерпретация — четкая, ясная и простая. И ты все время ездишь в забытые богом пустыни, чтобы исследовать такие элементарные вещи, как это? Лучше бы сходил за этим на шабаш ведьм в Центральном парке! Или в пентхаус одного из небоскребов на Мэдисон-авеню.

Гай Вормсби, сидевший в кресле своего двадцать четвертого номера, печально улыбнулся. Комната Питера Каулза под номером девятнадцать располагалась дальше по коридору; Кэтрин Каулз жила в двадцатом номере как раз напротив него, а семнадцатый номер Энн Фэннер находился в самом начале коридора, как раз над первой лестничной площадкой. Все номера располагались в западном крыле дома, а восточное было закрыто из-за небольшого количества постояльцев.

Несколько бокалов бренди из богатого бара в зале — Питеру Каулзу этого было недостаточно. Он напросился проводить Гая в его номер. Они больше не возвращались к инциденту на озере, потому что Питер уже переключился на тему ведьм и прочих суеверий, и Гай покорно его слушал. Он понимал, что Питеру сейчас необходимо выговориться после невинного намека Хильды.

Брошенный мимоходом, он тем не менее больно задел за живое.

Гай Вормсби тоже прекрасно понимал, что серьезной книги Питер Каулз никогда не напишет. Любая литературная форма, превышающая двустишие, четверостишие или сонет, требовала от него огромных жизненных сил и концентрации. Сутью творческого почерка Питера была краткость.

Номер Гая Вормсби был точной копией комнаты Энн и всех остальных в этом доме, разве что в нем было больше мужских принадлежностей. Например, бюро, сделанное из какого-то прочного дерева. В углу комнаты стоял массивный письменный стол, весивший несколько тонн, не меньше. По обеим сторонам створчатого окна до самого пола спускались тяжелые, толстые темно-бордовые шторы. В ясную погоду отсюда открывался великолепный вид на серовато-коричневые Шанокинские горы, расположенные вдали. Но сегодня небо было свинцовым, и такая погода, похоже, собиралась продержаться большую часть недели. Не повезло!

На театральное чтение словаря и раздраженные замечания Гай среагировал мягко:

— Ты меня удивляешь, Питер.

— Я тебя удивляю?

— Да, ты. Я приехал сюда на поиски реальных вещей, ощутимых, материальных вещей: скалы, места, реликвии — того, что смогу увезти с собой. А в чем твое страстное увлечение? Ты — любитель оккультизма, собиратель сведений о колдовстве, человек, принимающий на веру все эти мистификации и мифы. Я думал, что ты будешь только рад сюда приехать. Разве ты не хочешь увидеть Ведьмины пещеры?

— Это нечестно, и ты это понимаешь. Ты прекрасно знаешь, что исторические находки интересуют меня так же, как и тебя.

— Тогда о чем мы спорим?

— А разве мы спорим?

Самодовольно улыбаясь, Питер уже забыл о словаре, который он швырнул на письменный стол. Гай Вормсби пересек комнату и, подойдя к Питеру, снова внимательно посмотрел на него. Несмотря на то что, как ему казалось, он хорошо знал Питера Каулза, иногда его было трудно понять.

— Питер.

Питер ответил лишь невинным взором пытливых глаз, оставаясь при этом сердитым, но вежливым амурчиком.

— Давай поговорим откровенно, а?

— Поговорить откровенно? Что происходит, Гай? Разве между нами когда-нибудь было что-то, кроме правды? Не припомню ни одного случая, когда бы нас разделила ложь и неискренность.

Стиснув зубы, Гай пытался сдержаться. Если он что-то и презирал в Питере Каулзе, так это когда тот изображал из себя жертву. Избалованный богатый сопляк.

— Прекрати, Питер. Не веди себя так, будто я что-то украл у тебя. Ты понимаешь, о чем я говорю. Ты сердишься на меня. В чем дело? Если я что-то не то сказал…

— Нет, ты ничего не сказал, — неожиданно злобно произнес Питер. — Действительно, ничего. Просто я думаю, что ты слишком уж заботишься об этой божьей коровке из Бостона.

— Да, забочусь.

— Заботишься. Я надеялся, что ты проявишь большую заботу о чувствах Кэтти. В конце концов, уже давно мы дружим, и ты, конечно, знаешь о ее чувствах к тебе. А что делаешь ты? Сегодня утром появляется это длинноногое создание, и не проходит и десяти минут, как ты начинаешь вокруг нее вертеться. Ты хочешь, чтобы я плясал от счастья оттого, что ты выставляешь дурой мою сестру? У меня тоже есть чувства, знаешь ли.

Гай Вормсби не мог поверить своим ушам, так же как и узнать прежнего Питера в новом, стоящем теперь у своего кресла и размахивающем руками, как коробейник, — ну просто воплощение оскорбленного брата. Это было бы очень смешно, если бы не выглядело так жалко. Однако очень скоро изумление Гая Вормсби перешло в холодный и совершенно явный гнев, и не успел Питер прекратить свои разглагольствования, как Гай взмахом руки прервал его:

— Ты уже достаточно сказал, парень. Остановись. Я больше не желаю сидеть и слушать это. Понимаешь…

— Ну конечно! — прорычал Питер. — Ты больше не желаешь это слушать! К тому же теперь ты собираешься играть роль детектива. Ты хочешь раскрыть заговор убийц. Ну просто настоящий Шерлок Холмс! И все потому, что упало какое-то дурацкое старое дерево. Будь я проклят, но иногда ты бываешь просто уморительным — ей-богу, Гай!

И тут Гай Вормсби засмеялся, и его безудержное веселье буквально наполнило всю комнату. Для Гая такая реакция была настолько необычной, что Питер Каулз, совершенно ошарашенный и сбитый с толку, не знал, как вести себя дальше. Но обычно веселье бывает заразительным, и этот раз не стал исключением. Помимо собственной воли, несмотря на свои обиды, Питер тоже громко рассмеялся каким-то высоким пронзительным смехом, что вызвало у Гая новый взрыв веселья.

Наконец смех стал затихать, и, когда это произошло, оба они замолчали, глядя друг на друга из противоположных концов комнаты глазами, полными слез. Питер, словно пьяный, плюхнулся на кровать с пологом на четырех столбиках — точно такую же, как у Энн, только для мужчины.

— Ну, ты чуть не уморил меня, парень, — качая головой и продолжая посмеиваться, сказал Гай. — Я думал, ты знаешь меня лучше.

— Я — тебя, да? — переводя дыхание, спросил Питер. — Что ты имеешь в виду?

— Только одно: твою болтовню насчет Кэтти и Энн Фэннер. Оскорбленный брат! Да тебе хоть сейчас прямо на сцену. Теперь я знаю, что тебя действительно беспокоит.

— Скажи мне, Учитель, — с широкой ухмылкой произнес Питер. — Что?

— Ты очень испугался, — неожиданно серьезно ответил Гай Вормсби, — что я заброшу все ради Энн Фэннер: пещеры, наши поиски в датском поселении — все вещи, которые так дороги твоему гадкому сердцу. Но не волнуйся, а то я чуть было не вызвал тебя на дуэль.

— На шпагах или пистолетах?

— Ну, что-то в этом роде, хотя для таких, как ты, сойдет и самопал. Наплюй ты на Кэтти и на божью коровку из Бостона, как ты ее называешь.

Питер Каулз перестал улыбаться. Его лицо стало необычайно торжественным и серьезным. Он вытянул вперед руки, словно хотел дотронуться до Гая Вормсби, по не мог — кровать стояла слишком далеко, однако затем он самодовольно ухмыльнулся, и момент был упущен. Гай Вормсби с удивлением наблюдал все это, снова не понимая своего ближайшего друга. На самом деле, если углубиться в факты, Питер Каулз был его очень близким, закадычным другом, старым приятелем, школьным товарищем — всем, чем хотите.

— Никаких женщин, Гай, — скорее торжественно, чем со смехом, произнес Питер. — Никогда больше женщины не должны встать между нами. Они того не стоят. Ни одна из них. Я не прав?

— Точно. Этого не будет, и заруби это себе на носу.

— Как я рад от тебя это слышать! А что же с божьей коровкой из Бостона? — Питер Каулз с удивительной настойчивостью снова вернулся к Энн Фэннер и намерениям Гая Вормсби по отношению к ней.

— У меня на ее счет есть кое-какие планы, но тебя это не должно волновать. В конце концов, хорошенькая пташка.

— Люблю, когда пташки попадают в ловушку, — фыркнул Питер.

— Наши мысли сходятся, — улыбнулся Гай Вормсби, — но помнишь, что я сказал тебе о дереве? По-моему, здесь все-таки что-то происходит и нам надо в этом разобраться. Я по-прежнему сомневаюсь, что это был несчастный случай.

— Тогда поговори сегодня вечером с Картретом, когда он вернется. А вообще, брось думать об этом, ладно? Мы же хотим получить то, ради чего приехали сюда, так ведь?

— Абсолютно верно.

— Вот это по-нашему! — Пит фыркнул от удовольствия; его водянистые голубые глаза просто сияли от счастья. — Вот теперь это старина Гай, а то ты меня и вправду напугал, понимаешь?

— Не волнуйся. Я всегда знаю, что делаю.

И это было так.

До сегодняшнего дня жизнь Гая Вормсби складывалась очень успешно. Он всегда знал, чего хочет, и стремился к поставленной цели, никогда не позволяя кому-то или чему-то встать между ним и тем, чего он действительно желал.

Питер Каулз не должен был знать всего, что знал он, поэтому оставалось кое-что известное только ему одному, и это было в интересах дела и, что еще важнее, в интересах самого Гая Вормсби.

Это был самый главный закон его существования: выживает тот, кто лучше всех умеет приспосабливаться. Он усвоил этот урок чуть ли не с самой колыбели, когда инстинктивно почувствовал, как заставить мать взять его на руки: для этого надо как следует кричать — достаточно громко и достаточно долго. С этого времени стремление покорять женщин стало его второй натурой, и еще ни одна из них не одержала в этой игре верх.

Даже Кэтрин Каулз во всеоружии всех ее прелестей это не удалось.

И этой Энн Фэннер — какой бы очаровательной и женственной она ни была — тоже не удастся.

— Питер, — зевая, сказал Гай, — может быть, выпьем еще по капельке и пойдем узнаем насчет обеда, а?

— Да, сэр, — с насмешливой услужливостью быстро ответил Питер в ответ на это предложение.

На письменном столе стояла большая бутылка шотландского виски, пара стаканов и ведерко со льдом. Питер был просто счастлив: снова все было как в старые добрые времена.

Они с Гаем против всех.

Против всех ведьм и колдовства и женщин во всех воплощениях. Он пребывал в таком восторге от того, как все теперь складывалось, особенно после неудачно начавшегося дня, что был готов запеть от радости.

И запел.

Комната огласилась очень неважным, но полным энтузиазма исполнением хора «Вперед, воины Христа…». Гай Вормсби, надежно укрывшись в удобном кресле, тихо посмеивался. У каждого короля должен быть придворный шут для потехи. Так и у него был Питер Каулз.

Бедный, смешной, предсказуемый Питер Каулз.

А Кэтрин Каулз была его королевой.

Хотя бы только по названию.

Ближе к вечеру все вокруг Крэгмура было словно окрашено бледными, едва поблескивающими сероватыми лучами тусклого солнца. Они тревожно скользили по небу, сплошь затянутому такими плотными облаками, что самого неба почти не было видно. Крэгхолд-Хаус, отчужденный и холодный, стоял во всей своей готической красоте и величии. Октябрьский воздух был колючим и неприятным. Голые кипарисы, дубы и вязы стояли словно часовые гигантского кладбища — деревянная армия монолитов, готовая сражаться с невидимым врагом.

Против всех призраков царства Тьмы.

И таинственной легенды.