Наследство Крэгхолда

Глава 3 ВСЕ НЕ ТАК СТРАШНО, НО…

В свете дня интерьер нижнего этажа Крэгхолд-Хаус оказался совсем не таким, каким рисовался ночью. Внезапная неприязнь Энн к этому месту вдруг отступила. Стояло раннее утро, и солнечный свет струился сквозь высокие сводчатые окна центрального зала. Она увидела вполне земной и материальный камин внушительных размеров, сложенный из красного кирпича, в котором уже приветливо горел огонь. Бодрое потрескивание поленьев и ностальгический зимний запах во всей атмосфере, казалось, давали возможность передохнуть и подумать. Багаж оставался в номере — о нем позаботится Вентворт, как только она объявит Картрету об изменении своих планов. Наверное, ей надо придумать какое-то объяснение столь внезапного отъезда. Картрет, наверное, разозлится и пустится в объяснения насчет пятидесяти долларов за номер, ну да это ее совершенно не волнует. Ей хочется только одного: уехать из этой проклятой гостиницы, и чем скорее, тем лучше.

Однако, как это обычно и бывает, в свете дня все в мире кажется совершенно иным, поэтому и в чувствах, и в воспоминаниях, и в представлениях Энн произошла любопытная трансформация.

Так, теперь, когда она могла как следует рассмотреть немного странное убранство отеля, она отметила в нем какое-то колдовское очарование. Стоя наверху, в глубине лестничной площадки, Энн оглядела главный зал с его гудящим камином и внутреннее устройство Крэгхолд-Хаус из камня и дерева. Она заметила прочные перекрещенные балки его потолка в форме перевернутой буквы «V». Вдоль задней стены зала у широких окоп, очевидно выходящих в сторону фасада замка, располагалось несколько ящиков для цветов. На окнах висели очень красивые шторы из дамаста. Оловянные и медные кружки и прочая кухонная и домашняя утварь, выставленные на деревянной полке, висевшей на одной из стен, примыкавшей к огромному камину, служили украшением зала. То там, то здесь стояли удобные диваны и глубокие кресла с неяркой красновато-коричневой обивкой, прекрасно сочетавшейся с дубом и красным деревом, сверкавшими, как бронза. Огромные овальные ковры, очевидно ручной работы, красиво лежали в трех местах на дощатом полу. Здесь была даже старинная прялка со специальным стулом, стоявшая левее арочного входа в зал прямо у порога и сразу же бросавшаяся в глаза. Этой красоте добавлял очарования золотой солнечный свет, словно просочившийся сквозь янтарный фильтр и наводнивший все пространство.

Энн стояла так довольно долго: ей было трудно приступить к осуществлению своего решения, твердо принятого наверху, в номере. Она, безусловно, поспешила — может быть, причиной тому было ее богатое воображение; теперь же она колебалась между определенностью и неуверенностью. В конце концов, Картрет говорил, что в гостинице были и другие постояльцы — какие-то молодые люди, кажется археолог и поэт, — так ведь? И еще сестра одного из них — Каулз или что-то в этом роде.

Вдруг, словно по чьему-то внушению, взгляд ее упал на необычное круглое панно сантиметров двадцати в диаметре. Оно казалось воплощением абсурда — в виде колеса, внутренняя часть которого представляла собой сложную геометрическую фигуру. Тонкая закругляющаяся линия была образована множеством стрел, обвитых цветами и протыкавших более длинные линии, складывающиеся в другой символический рисунок, подобный первому. В первый момент Энн показалось, что это доска для метания дротиков в цель, но она тут же отбросила эту мысль: доска висела на стене слишком высоко. Все еще немного смущенная, она отвлеклась от созерцания великолепного интерьера и посмотрела через весь зал на нишу, где за регистрационной стойкой должен был находиться Картрет. К тому же она была голодна, и было бы неплохо позавтракать перед тем, как отправиться в Пенсильванскую пустыню на поиски другого пристанища. В сознании Энн бунтовали и сталкивались мысли; оно стало полем сражения для ее силы воли. Теперь она уже не была так уверена в себе.

Отсутствие Картрета или кого-либо еще за деревянной стойкой, где находились полка с ключами и крючками для них, тоже не облегчало положения. Там было пусто. Тут она сообразила, который был теперь час: время только еще близилось к девяти. Возможно, для Картрета это слишком рано, чтобы стоять за стойкой и руководить.

Вдруг Энн расслышала тихий гул голосов: это были два мужских голоса, вероятно споривших между собой, — это стало ясно, когда один из голосов вдруг зазвучал очень громко и резко, вдалбливая своему собеседнику какой-то важный факт, и своим чутким ухом она уловила, что речь идет о Греции.

— Parsi, балда! Или Parsee — p-a-r-s-e-e, в зависимости от того, какой источник берешь за основу. Откровенно говоря, Питер, я не понимаю, как, собираясь вести речь о приверженцах культа Солнца, ты можешь игнорировать индийскую секту, корни которой уходят далеко в прошлое к персам, обитавшим там в начале восьмого века?

Несмотря на то, что голос звучал хоть и с оттенком горечи, но все же резко, на грани грубости, это был глубокий и выразительный баритон, и Энн Фэннер даже испытала некоторое волнение, услышав, как он заполняет этот уютный зал. Оглядывая его — это «сердце» Крэгхолд-Хаус, обставленное в датском стиле, — она и не заметила говорящих.

— Чепуха, и ты это знаешь! — парировал второй собеседник, голос которого звучал моложе и очень саркастически. — Гай, когда речь идет о культах Солнца, я в первую очередь имею в виду древних майя и старых добрых американских индейцев. Ваша, археологов, беда заключается в том, что вы рассматриваете всю оставшуюся часть мира как объект для раскопок и находок. Мы уже имеем большую часть того, что вы ищете, именно здесь, на Североамериканском континенте, и тебе это хорошо известно!

Затем наступила тишина, и Энн поймала себя на том, что с надеждой ждет ответа человека по имени Гай, и когда он прозвучал, то это было именно то, чего она ожидала: взвешенный, хорошо продуманный и абсолютно интеллектуальный ответ. Ей даже захотелось воскликнуть: «Браво!»

— Шовинизм, старик? Решил помахать флагом перед моим носом, тогда как мы пытаемся обсуждать факты? Ты меня удивляешь. Запирая свое сознание, ты уже не сможешь открыть для себя что-либо новое — тебе это известно, не так ли? Во имя Времени скажи, ну почему я разговариваю на эти узкопрофессиональные темы с таким ленивым гением, как ты? Иди лучше и напиши поэму или что-нибудь еще, а? Сочини сонет, посвященный пенсильванским датчанам или самому себе. Ты мне уже надоел, понимаешь?

В ответ раздался тихий и скрипучий смешок человека по имени Питер, и в его тоне послышались раздражение и брюзгливость, при этом явно чувствовалась зависть и осознание превосходства человека по имени Гай. Это и что-то еще.

— Может быть, я тебе, конечно, и надоел, зато Кэтти не надоела, так ведь? Скажи правду, приятель. Ты терпишь меня только потому, что я вознагражден судьбой иметь такую сестру — наверняка самую красивую девушку на тысячи квадратных километров?

— И за это тоже, ты, чокнутый. Кстати, где она? Интересно, сколько времени нужно красивой женщине, чтобы выглядеть еще лучше, чем ее одарила природа? Я просто умираю от голода.

— Сам спроси у нее, когда она спустится. Ты же знаешь, что каждый раз, когда она встречается с тобой, она любит надевать что-нибудь новенькое. Ох уж это обаяние Вормсби — роковое для всех девушек, включая и мою сестру Кэтти!

— Питер, но ты на самом деле должен поговорить…

В этот момент разговора Энн, осознавая, что подслушивает, почувствовала себя очень неудобно. Почти с сожалением она отошла назад от арочного входа в зал, а в ушах ее еще продолжал звучать глубокий, мужественный голос Гая Вормсби.

— Здравствуйте! — Раздавшийся сзади незнакомый голос даже напугал ее. — Вы, вероятно, леди из Бостона, о которой нам говорили.

Конечно же это была долгожданная Кэтти, сестра Питера.

Перед Энн было ослепительное создание, словно по воздуху, легко спускавшееся с нижней ступеньки лестницы и протягивавшее тонкую, изящную руку. Энн даже немного смутилась. Первое впечатление было таким, как если бы она увидела роскошный сверкающий изумруд на черном бархатистом фоне — нечто уникальное и единственное в своем роде, от которого исходило сияние. Сияние, свидетельствующее о его безусловной принадлежности особам, наделенным королевскими правами и привилегиями. Однако на самом деле все конечно же было не так. Перед ней просто стояла высокая и очень красивая женщина в угольно-черном брючном костюме джерси. Ее черные, как вороново крыло блестящие волосы были собраны в пучок над овальным лицом с выразительным красным ртом, высокими скулами и великолепным цветом кожи — такие лица время от времени украшают обложки журналов типа «Вог». Вся внешность женщины свидетельствовала об изысканности манер, культуре и искушенности — тех качествах, которые можно купить за большие деньги. Коснувшись протянутой руки, казалось выточенной из слоновой кости или изо льда, своими неуверенными пальцами, Энн почувствовала себя замарашкой с кухни, встретившейся с королевой. Золушкой или злобной мачехой Белоснежки. И дело было не в Кэтти — в ней не было ничего напускного, заученного или надменно-снисходительного. Просто каждым своим жестом, небрежным движением головы, каждым оттенком голоса она излучала красоту и величие. Одним словом, она была рождена, чтобы жить в замке.

— …Да, я — Энн Фэннер.

— А я — Кэтрин Каулз, для вас — просто Кэтти. Вы должны познакомиться с моими мужчинами. Два негодника, каких свет не видывал. Мой брат может вам сразу не понравиться, но ведь, как говорится, и Рим не сразу строился, не так ли? Так вы из Бостона? Забавно, но вы совершенно не похожи на жительницу этого города — у женщин, выросших на бобах и рыбе, не может быть такой красивой фигуры и цвета лица. Кстати, мое имя — Кэтти — пишется с «К».

Женщина разговаривала с Энн так оживленно и доброжелательно, словно они были скорее старыми приятельницами или коллегами, чем новыми знакомыми, так что у Энн не было времени решать, хотела она или нет встречаться с «моими мужчинами». Сердечность Кэтти и обещание чего-то нового, безусловно, сделали свое дело и разогнали дурные чувства, столь внезапно возникшие у Энн по отношению к Крэгхолд-Хаус. И в самом деле, может ли быть плохим место, которое такие люди, как эта Кэтти Каулз, ее брат и Гай Вормсби, видимо, без колебаний выбрали для отдыха? День быстрее, чем ночь, совершил чудо.

— Эй вы, оба! Смотрите скорей, кого Кэтти обнаружила на пороге! Ну что скажете?

Кэтти буквально втащила покрасневшую и дрожащую от смущения Энни в огромный светлый зал. Кэтти, которая все больше напоминала ей Кэтрин Хепберн[4] в старом фильме, снова оказалась напротив нее. Гай Вормсби и Питер Каулз (хотя она пока не могла сказать, кто из них есть кто), как солдаты, вскочили со своих кресел с высокими спинками, стоявшими тыльной стороной к входу, в ответ на столь восторженное представление Кэтти. Оба они улыбались, но каждый по-своему (позже Энн сможет лучше понимать их улыбки), и в глазах каждого была видна собственная реакция на слова Кэтти.

— О, замолкните мои уста поэта… — легкомысленным и дерзким тоном заговорил Питер Каулз, с ног до головы оглядывая Энн, словно снимая мерку для платья. — Кэтти, ты победила. Вот шествует она, прекрасная, как ночь, и Питер Каулз свой восторг не в силах превозмочь.

— Здравствуйте, — глядя Энн в лицо с дружеской улыбкой, произнес второй мужчина, который был повыше ростом. — Я — Гай Вормсби. Этот плагиатор, что стоит слева от меня, не так уж безнадежен. Он плакал, когда умер Дилан Томас[5]. Хорошо добрались?

Энн Фэннер кивнула, пробормотав какие-то избитые вежливые фразы и продолжая рассматривать стоявших перед ней мужчин. Все это время Кэтрин Каулз, широко улыбаясь, с сияющими глазами вертелась позади них, демонстрируя все достоинства своей великолепной холеной внешности. Однако теперь все внимание Энн было обращено на мужчин. Она стояла на пороге и, словно судья конкурса студентов колледжа по черному юмору, в духе которого оба они обменивались репликами, подобными тем, что она слышала, пыталась понять, как эти два совершенно противоположных человека могли стать друзьями. То, что они не похожи друг на друга, она успела понять.

Хотя между братом и сестрой Каулз тоже не замечалось совершенно никакого внешнего сходства, у Питера Каулза была та же естественная и непринужденная царственность манер и воспитание, которые можно приобрести, только имея деньги. Правда, одет он был как очень избалованный молодой человек. Дорогой синий блейзер с гербом на левом кармане был измят и изжеван так, словно никогда не бывал в чистке, а на правой штанине серых брюк у колена виднелась дырка, прожженная сигаретой. Но при всем при этом было совершенно очевидно, что и пиджак, и брюки стоили не меньше сотни долларов каждый. На безымянном пальце левой руки блестело кольцо с печаткой, на котором были знаки, присущие скорее фамильной драгоценности, чем кольцу в память о братстве или о выпуске из колледжа. Широкий голубой шейный платок украшала сверкающая бриллиантовая булавка. Лицо молодого человека, одетого сколь богато, столь и небрежно, также было примечательным. Он был очень — даже слишком — белокожим, с длинными непослушными соломенными волосами и длинными вьющимися бачками, свисавшими у ушей в новомодном, но уже прижившемся стиле хиппи. Его голубые глаза были какими-то водянистыми, а очень тонкий, ястребиный нос нависал над пухлым неярким ртом и глубоко раздвоенным подбородком. Во внешности Питера не было ничего от сестры Кэтти. Ямка на подбородке, большой рот и светлые глаза делали его похожим на мрачного амурчика, который использует свой лук и стрелы не для того, чтобы люди влюблялись друг в друга, а для того, чтобы причинить им боль.

Энн Фэннер инстинктивно невзлюбила его.

Гай Вормсби был совсем другим. Глубокий баритон не обманул ее ожиданий. В любом случае она не могла представить себе его с другим голосом: и голос, и сам мужчина были единым целым.

Он был высоким и худощавым, что делало его еще более привлекательным. Это была скорее не худоба, а стройность, подчеркивающая его красоту. Нет, у него были довольно широкие плечи, а камуфляжная охотничья куртка с кожаными заплатами на локтях и габардиновые бриджи для верховой езды, в которые он был одет, были одеждой вполне приличествующей настоящему мужчине. Лицо Гая почти загипнотизировало Энн. В нем было довольно много общего с Картретом: решительное выражение аристократически тонкого и серьезного лица, но взгляд его карих глаз, несмотря на немного зловещее выражение, заставлявшее предположить, что он мог говорить одно, а думать совершенно другое, все же был теплым. И волнующим.

Темные волосы, слева разделенные пробором, были не такими длинными, как у Питера Каулза, но чистыми и ухоженными, и если Гая Вормсби можно было сравнить с аккуратной, пропорциональной фехтовальной шпагой, то более крупный, мускулистый Питер Каулз был скорее похож на двуручную саблю.

Граф Монте-Кристо со шпагой — легкий, ловкий, стремительный. И амурчик с неуклюжей саблей — тяжелый, грубый, неповоротливый.

Оба эти образа внезапно возникли в сознании взволнованной Энн. Да, ее новые знакомые были именно такими, они полностью отвечали этим образам.

— Мисс Фэннер, вы любите овсянку? А кофе — очень черный и очень крепкий? — спросил ее Гай Вормсби спокойным, мягким голосом.

Эти слова отвлекли Энн от ее размышлений и грез, возвращая к действительности, и она очень быстро кивнула — даже слишком быстро с точки зрения этикета.

— А что, это обычное меню завтрака в Крэгхолде? — улыбнувшись, спросила она.

— Нет, сегодняшнее. — Гай Вормсби тоже улыбнулся. — Кажется, вчерашний яичный кризис продолжается. Город довольно далеко отсюда, так что придется ждать, пока куры не захотят сотрудничать. Может быть, хоть завтра удастся отведать немного яичницы с беконом.

— Именно так, Энн, — подтвердила Кэтти Каулз в свойственной ей энергичной манере. — Странная вещь: ни одна курица на милю отсюда не пожелала заниматься своим делом и не снесла ни единого яйца. Представляете? Картрет утверждает, что их напугал какой-то шум или что-то еще. Черт побери, а я не слышала в доме ни звука…

Тут Питера словно прорвало, и он просто взревел:

— Ни звука… — как бы не так! Это призрак полковника бродил по замку, посмотрел на кур, и вот результат: они не смогли снести ни одного яйца. А чего вы ждали от городишка, где все еще верят в ведьм и гоблинов?

Гай Вормсби не обратил внимания на замечание Питера и, кивнув его сестре, взял Энн за локоть. От этого прикосновения дрожь пробежала по всему ее телу. Конечно, это было глупо, но упоминание о Картрете и призраке полковника загадочным образом снова отбросило ее назад, к страхам и ужасам прошлого вечера, хотя ее новые друзья обсуждали эту тему с такой легкостью и непринужденностью, словно речь шла о какой-то ерунде и бессмыслице или старых датских сказках о ведьмах. Но еще глупее было то, что затем сказала она сама:

— На самом деле никаких призраков просто не существует. Я даже удивляюсь вам. Разумеется…

— Разумеется, — раздался позади Энн недобрый смех Питера, тогда как Гай, мягко, но уверенно направляя ее, вел через холл мимо регистрационной стойки, за которой по-прежнему никого не было, к другой готической арке, ведущей в столовую, — среди нас — неверующая. Леди, если вы хотите прижиться в этом месте и стать его частью, вам придется поверить в существование ведьм, призраков, гоблинов и всего такого прочего, иначе, если этот красавец, что рядом с вами, узнает об этом, он тут же сбежит от вас, так как вы не интересуетесь тем, чем он живет и дышит. Скажи ей, Гай, как ты просто сходишь с ума, когда начинаешь заниматься древними развалинами, захоронениями и прочими подобными вещами.

Кэтрин громко, заливисто рассмеялась — как видно, братец Питер и сейчас, и всегда умел ее рассмешить.

Не оглядываясь, Гай Вормсби ответил на эту неджентльменскую тираду своего друга и коллеги. Он спокойно произнес:

— Не обращайте на него внимания, мисс Фэннер. За всю жизнь ему не пришлось работать ни дня, да он и не пытался этого делать. Как вы думаете, еще долго ждать? И что там с завтраком? Я просто умираю от голода! Питер, как вы поняли, обыкновенный болтун и обманщик. Он изучает астрологию и всякие оккультные науки и ни за что на свете не раскроет зонт в помещении и не положит шляпу на кровать. Вы меня понимаете? Он помешан на этом гораздо больше любого из нас, так что, ради бога, не обращайте на него внимания: он хоть и громко кричит и протестует, но совершенно не опасен.

— Ничего подобного, — надувшись от обиды, громко возразил сзади Питер, шедший рядом с сестрой. — Я уверен во всем, что говорю.

— Совершенно верно, — улыбаясь, подтвердила Кэтти Каулз.

Гай Вормсби усмехнулся, и если бы не предвкушение завтрака, то, кто его знает, вполне мог разразиться скандал. Однако, несмотря ни на что, Энн все это страшно нравилось. Она была заинтригована и очарована всеми тремя своими новыми знакомыми. Было так хорошо снова находиться в компании людей, принадлежащих к одному с тобой времени и миру! Ей показалось, что брату и сестре Каулзам было лет по двадцать с небольшим, а вот Гаю Вормсби, похоже, года тридцать три — тридцать четыре.

Они уже были у входа в столовую. Им уже был виден длинный стол, покрытый белоснежной скатертью, с разложенными на нем серебряными столовыми приборами, и датские буфеты, гармонично вписывающиеся в интерьер.

Картину дополняли разнообразные домашние и приятные вещи.

— Кстати, — тихо произнес Гай.

— Я вас слушаю, — сказала Энн.

— Могу я называть вас Энн?

— Конечно, пожалуйста. Я не против, Гай. Кстати, на конце пишется «н».

В теплом взгляде его глаз, находившихся совсем рядом, промелькнуло удовольствие. Незаметно для брата и сестры, он крепче сжал локоть Энн, наклонив к ней свое тонкое красивое лицо.

— Я постараюсь делать все так, как вам нравится, Энн Фэннер. Энн с «н» на конце.

— Уверена, что вам это удастся, Гай Вормсби.

— В таком случае, — неожиданно громко произнес он, — я буду вашим гидом и вашим защитником от всяких древних ужасов. Думаю, вы настолько будете доверять мне, что согласитесь пойти вместе со мной в Ведьмины пещеры. Нет, пока ничего не говорите и даже не думайте об этом. Прежде всего — завтракать. Согласны?

— Согласна, — ответила Энн совершенно независимо от самой себя, несмотря на неожиданное чувство страха и тревоги, возникшее в ее душе после этих случайных и конечно же несерьезных слов Гая. В то же время вовсе не так уж плохо, если этот высокий, красивый и решительный мужчина будет принимать за нее все решения. Правда, она, может быть, слишком быстро дала согласие, немного нарушив таким образом конспирацию, на которую он намекал. Теперь между ними словно бы существовал общий секрет. Несмотря на свою неиспорченность и одиночество, Энн Фэннер не задала себе простого вопроса и даже не задумалась о малейшей вероятности того, что между Кэтрин Каулз и Гаем Вормсби могли существовать близкие отношения.

Как будто все шло так, как было надо.

Он был так благороден и так хорош собой! Не похоже, чтобы кто-то из них был уже женат, замужем или помолвлен. И вдруг — это был словно удар грома, возгласившего Истину и возвратившего ее к реальности, — женщина, шедшая сзади и ставшая ей настоящей подругой с первого момента их знакомства, пропела очень высоким голосом, в котором слышались страшно уязвленное самолюбие и ревность:

— Мне это нравится! А меня ты ни разу не пригласил с собой в эти дурацкие старые пещеры. Замечательно! Кэтти, детка, ты, кажется, ошиблась. Будь осторожна с этими красотками из Бостона — им палец в рот не клади!

Это должно было показаться смешным, так как прозвучало с претензией на юмор.

Питер Каулз громко загоготал.

Гай Вормсби из приличия усмехнулся, оглянувшись на Кэтрин Каулз с доброжелательной и немного сконфуженной улыбкой. И осознанием угрозы?

Энн Фэннер в ответ тихо пробормотала какие-то слова шутливого протеста.

Но она была женщиной, и ее невозможно было обмануть. Любая настоящая женщина, рожденная таковой милостию Божьей, всегда чувствует это, если только она не мечтательная идиотка.

При всех своих хороших манерах и осознании собственного превосходства, Кэтрин Каулз здесь, в стенах Крэгхолд-Хаус, и сейчас во весь голос заявила свои права — конечно, немногословно, но достаточно ясно — на свои чувства к Гаю Вормсби, археологу: «Руки прочь! Он — мой!»

Возможно, мужчины этого не поняли, зато Энн Фэннер отлично поняла.

Уже когда Гай Вормсби подвел ее к столу в этой симпатичной столовой, какое-то новое ощущение холода поселилось в ее душе и разуме. Как будто призраков, лунной комнаты и кур, не несущих яиц, было недостаточно! Кэтрин Каулз теперь страшно ревновала к ней.

Да… в Крэгхолд-Хаус всегда что-то случалось… Все, что только можно себе представить или о чем можно просто подумать. Вплоть до предметов, скачущих по ночам.

Однако думать об этом больше не было времени, потому что уже загремели посудой, передавая тарелки. Питер Каулз о чем-то рассказывал, Гай Вормсби кивал ему и что-то тихо говорил в ответ, а Кэтрин Каулз взяла на себя роль внимательной и любезной хозяйки. Все это очень напоминало комедийные фильмы, в которых обычно играл кто-нибудь вроде Кэри Грант или Ирэн Данн, разыгрывавшие остроумные сценки, только на этот раз за столом как будто была Кэтрин Хепберн.

Кэтрин Каулз вполне смогла бы играть ее роли в кинофильмах: «Да, дорогой! Конечно, дорогой!»

Хотя, все это вовсе не было смешно. Совсем не смешно. Из-за оживших вновь мыслей о призраках и внезапном решении покинуть Крэгхолд-Хаус как можно скорее Энн Фэннер вдруг стало холодно. Очень холодно. Зима убивала Лето. Ее пробирала дрожь. Господи, ну что за мрачные мысли за завтраком!

С сознанием долга она решительно погрузила ложку в чашку с овсянкой и старалась держаться так, чтобы лицо не выдало ее мыслей и чувств. Ей было нелегко продолжать болтать и есть вместе со своими новыми знакомыми так, словно ничего не произошло. Просто ужасно.

Да и овсянка была горячей.

Горячее, чем она ощущала.

А ее собственная температура приближалась к нулю.