Наследие звёзд

Глава 3

Я должен писать четко и ясно, сказал себе Хайрэм Уилсон, чтобы в грядущие годы всякий желающий мог прочитать мои письмена. Надо все четко составить и аккуратно изложить. И самое главное, писать надобно помельче, потому что у меня мало бумаги. Жаль, мне почти не от чего оттолкнуться, думал он. Слишком мало действительных фактов и слишком много мифов. Надо утешаться тем, что историки прошлого тоже опирались на мифы и что, хотя мифы, должно быть, романтизированы в ущерб правде, они могли иметь в основе забытые события.

Пламя свечи вспыхнуло под порывом ветра, влетевшего в окно. Маленькая облезлая сова-сипуха, сидевшая на дереве, издала леденящий кровь крик. Уилсон обмакнул перо в чернильницу и написал в самом верху страницы: «Повествование о бедах и тяготах, которые погубили первую человеческую цивилизацию (с надеждой, что будет вторая, ибо то, что мы имеем ныне, есть не цивилизация, а анархия). Писано Хайрэмом Унисоном в Миннесотском университете на берегах реки Миссисипи. Начато в первый день октября 2952 года».

Он положил перо и перечитал написанное. Остался недоволен и добавил: «Составлено по фактам, взятым из еще существующих книг, писанных встарь; по сведениям, передаваемым изустно со времен Бед; по древним мифам и фольклору, тщательно просеянным в поисках возможных зерен истины».

Ну вот, подумал он, это по крайней мере честно. Читатель будет начеку, зная, что возможны ошибки, но поймет: я сделал все возможное, чтобы написать правду.

Он снова взял перо и принялся писать: «Несомненно, что когда-то, возможно 500 лет назад, Земля принадлежала некой разветвленной и высокоразвитой технологической цивилизации. От нее ныне не осталось никаких следов. Машины и технология уничтожены, вероятно, в течение нескольких месяцев. Кроме того (по крайней мере, в этом университете, да и в других местах, предположительно, тоже), уничтожены все или почти все письменные упоминания о технологии. Здесь изъяты все технологические тексты, а также ссылки на технологию в других книгах. Последние отредактированы путем простого выдирания страниц. Сохранившиеся печатные материалы о технике и науке имеют лишь общий характер и относятся к технологиям, которые уже во времена разрушения считались настолько устаревшими, что никто не видел в них опасности. Из оставшихся ссылок можно получить представление о существовавшем положении, но нельзя понять подлинных масштабов старой технологии и степени ее влияния на общество. Старые планы университетского городка показывают, что некогда здесь было несколько зданий, отведенных для изучения технологии и инженерного дела. Теперь их нет. По преданию, камни, из которых были сложены эти здания, пошли на сооружение защитной стены, ныне опоясывающей университетский городок.

Степень разрушения и очевидная тщательность, с которой оно осуществлялось, свидетельствуют о беспричинной ярости и о ярко выраженном фанатизме. В поисках причин справедливее всего заключить, что ярость порождена ненавистью к тому, что принесла людям технология: истощение невосполнимых ресурсов, загрязнение окружающей среды, потеря рабочих мест и массовая безработица. Однако при ближайшем рассмотрении этот набор причин представляется слишком упрощенным. Подумав, можно прийти к выводу, что напряжение, из-за которого началось разрушение, коренилось, должно быть, в порожденных технологией общественных, политических и экономических системах.

Технологическое общество, для того чтобы приносить максимум пользы, должно состоять из крупных структур — в сфере производства, управления, финансов и услуг. Крупномасштабность — пока она управляема — дает много преимуществ, однако, достигнув известной величины, структуры становятся неуправляемыми. Приблизительно на том этапе, когда начинается неуправляемость, в обществе развиваются силы инерции, и в результате оно еще больше выходит из-под контроля. А выйдя из-под контроля, начинает давать сбои и совершать ошибки, исправить которые почти невозможно. Постепенно ошибки и сбои становятся хроническими и начинают находить пищу в самих себе, порождая более значительные сбои и еще более крупные ошибки. Это происходит не только с самими машинами, но и с чрезмерно громоздкими правительственными и финансовыми структурами. Вероятно, руководители понимали, что происходит, но были бессильны перед лицом событий. Машины к этому времени, должно быть, совсем отбились от рук, а вместе с ними — и сложные общественные и экономические структуры, существование которых эти же машины сделали не только возможным, но и необходимым.

Задолго до окончательного Крушения, когда системы не сработали, в стране начало нарастать негодование. А когда катастрофа наконец разразилась, негодование вызвало оргию разрушения, своего рода ответный удар, призванный смести с лица земли все не оправдавшие себя системы и технологии, чтобы их уже никогда нельзя было пустить в ход и таким образом избежать новых возможных провалов. Когда же ярость поутихла, уничтоженными оказались не только машины, но и вся технологическая концепция. Несомненно, что разрушительная деятельность была направлена не туда, куда надо, но необходимо помнить: ее осуществляли фанатики. А одной из характеристик фанатика следует считать непременное наличие объекта для его гнева. Технология или, по меньшей мере, ее внешние проявления — нечто бросающееся в глаза. Кроме того, обрушиться на все это можно безнаказанно. Машина все стерпит, она не способна ответить ударом на удар.

То, что вместе с машинами были уничтожены и письменные источники, причем лишь те книги, в которых говорилось о технологии, показывает, что единственным объектом была технология и погромщики не имели ничего против собственно книг и учения. Можно даже биться об заклад, что они относились с большим уважением к книгам, ибо даже на вершине ярости не причинили вреда тем из них, в которых не говорилось о технологии. С содроганием думаешь об ужасном гневе, достигшем такой степени, что стало возможным все вышеупомянутое. Упадок и неразбериху, ставших итогом намеренного уничтожения образа жизни, созданного человечеством за века кропотливого труда, невозможно постигнуть умом. Тысячи людей, должно быть, пали жертвами насилия, которым сопровождалось разрушение. И тысячи умерли потом, уже не насильственной смертью.

Все, на что опиралось и надеялось человечество, погибло. Анархия пришла на смену закону и порядку. Линии связи были уничтожены, и в городах вряд ли знали, что происходит у соседей. Сложная система распределения оцепенела, и начался голод. Энергетические системы и электросеть подверглись разрушению, и мир погрузился во мрак. Был нанесен ущерб медицине, и по Земле пронеслись эпидемии. Можно лишь гадать о том, что произошло, поскольку никаких письменных источников не сохранилось.

Сейчас, спустя годы, даже самое мрачное воображение не способно отразить тот всеобщий ужас. С нашей нынешней точки зрения происшедшее выглядит скорее как результат безумия, нежели простой ярости, но мы должны понять, что причина этого безумия, явная или кажущаяся, наверняка существовала. Когда положение стабилизировалось (если можно представить себе стабильность после такой катастрофы), глазам наблюдателя предстала картина, о которой сейчас мы можем лишь гадать. У нас почти нет свидетельств о прошлом. Мы имеем возможность окинуть взглядом широкие пространства — но и только.

Кое-где группы фермеров создали коммуны, с оружием в руках защищая свои поля и скот от посягательств голодных грабителей. Города превратились в джунгли, где шайки мародеров дрались меж собой за право на добычу. Вероятно, тогда, как и сейчас, удельные помещики пытались добиться верховенства, дрались с другими помещиками и так же, как ныне, гибли один за другим. В таком мире (и это верно не только для тех времен, но и для нашей эпохи) ни один человек или группа людей не могли достигнуть могущества, которое позволило бы создать полноценное правительство.

В наших местах лишь этот университет, насколько мы знаем, в какой-то степени приближается к учреждению, способному обеспечить длительный и прочный порядок. Нам в точности не известно, как на нескольких акрах земли возник этот центр относительного порядка. То, что мы выжили, установив этот порядок, объясняется нашей сугубо оборонительной направленностью. Мы никогда не стремились к расширению своих владений или навязыванию кому-либо нашей воли; мы всегда оставляли в покое тех, кто так же поступал и с нами.

Возможно, многие из живущих за стенами ненавидят нас, другие презирают как трусов, забившихся в нору. Но я уверен, что кое для кого университет стал загадкой, а возможно, и чудом. Может быть, именно поэтому последние сто с лишним лет нас никто не тревожит.

Характер общин и их интеллектуальная среда определяют реакцию на уничтожение технологического общества. Большинство выказывает в ответ гнев, отчаяние и страх, объясняющиеся узостью взгляда на положение дел. Немногие (возможно, очень немногие) склонны заглянуть чуть дальше. В университетской общине преобладает широкий взгляд, направленный не столько на современные условия, сколько на те последствия, которые будут иметь место через десяток или, возможно, сотню лет.

Университетская община, или колледж, в условиях, существовавших до Крушения, представляла собой совокупность группировок со слабыми связями, хотя, вероятно, связи эти были сильнее, чем согласились бы признать многие из членов группировок. Все они считали себя ярыми индивидуалистами, но как только запахло жареным, большинство поняло, что под покровом надуманного индивидуализма лежит общность мыслей. Вместо того чтобы бежать и прятаться, как сделали бы приверженцы современных взглядов, члены университетской общины очень скоро поняли, что лучше всего сидеть на месте и попытаться создать в море хаоса относительный общественный порядок, основанный, насколько возможно, на традиционных ценностях, годами проповедуемых учебными заведениями. Маленькие пятачки разума и безопасности, напоминали себе эти люди, существовали в истории во все смутные времена. Поразмыслив, многие из них вспомнили монастыри, островки покоя в средневековой Европе. Естественно, нашлись и такие, кто говорил громкие слова о необходимости воздеть выше факел знания, когда остальное человечество погрузилось во мрак. И среди них даже могли оказаться люди, искренне верившие в то, что говорят. Но в конце концов все свелось к решению, которое обеспечило бы простое выживание, — к выбору пути, способного привести к выживанию.

Даже здесь, должно быть, какое-то время царило смятение и напряженность. Вероятно, это имело место в первые годы, когда силы разрушения стирали с лица земли научные и технологические центры университетского городка и «редактировали» книги в библиотеке, искореняя все значительные упоминания о технологии. Возможно, в угаре разрушения некоторые сотрудники факультетов, олицетворявшие ненавистные машины, приняли смерть от рук погромщиков. В голову приходит даже мысль о том, что кое-кто из факультетских работников мог участвовать в разгроме, как это ни противно. Надо учесть, что старые факультеты состояли из самоотверженных и преданных делу сотрудников и сотрудниц, которые могли враждовать между собой на почве различий в убеждениях и принципах, углубляемых порой личной неприязнью.

Но когда все было разрушено, университетская община, или то, что от нее осталось, должно быть, сплотилась опять, похоронив старые разногласия и начав создавать обособленный мирок, чтобы сохранить хоть частицу человеческого разума. Много лет над ними довлела угроза извне, о чем свидетельствует защитная стена вокруг маленького университетского городка. Ее постройка была делом долгим и нудным, но, очевидно, в городке появилось достаточно сильное руководство, которое обеспечило завершение работ. Вероятно, все это время университет был объектом для стихийных набегов, хотя усердное разграбление города на том берегу реки и еще одного, расположенного восточнее, должно быть, частично облегчало положение университетского городка. Вероятно, города были куда привлекательнее, чем имущество университета.

Поскольку у нас нет связи с внешним миром, а новости мы можем почерпнуть лишь в рассказах случайных странников, то нам неизвестно, что творится в других местах. Возможно, происходит много событий, о которых, мы понятия не имеем. Но в маленьком округе, о котором мы либо знаем все, либо располагаем отрывочными сведениями, высшего уровня общественной организации достигли племена, или сельскохозяйственные коммуны, с одной из которых мы наладили элементарную торговлю. К востоку и западу от нас, в некогда светлых и красивых городах, ныне почти целиком разрушенных, обретается несколько племен, прозябающих на подножном корму и иногда воюющих друг с другом из-за каких-то воображаемых обид или ради захвата чужих земель (один Бог, впрочем, знает, почему эти земли «чужие»), а порой просто в стремлении к некой обманчивой славе, которой можно покрыть себя в бою. К северу от нас находится крестьянская община примерно из дюжины семей, с которой мы тоже торгуем. Ее продукция служит дополнением к тому, что мы выращиваем в огороде и на картофельных грядках. Расплачиваемся мы всякими безделушками — бисером, примитивными украшениями, изделиями из кожи, которые они в простоте душевной стремятся заполучить, чтобы принарядиться. Вот как низко мы пали: некогда гордый храм науки вынужден заниматься изготовлением и продажей безделок, дабы прокормить своих обитателей!

Когда-то группы людей могли обитать в собственных маленьких жилищах, обособленных от мира. В большинстве своем эти жилища прекратили существование. Их либо смели с лица земли, либо жители были вынуждены, ища защиты, вливаться в более крупные племена, способные ее предоставить. Кроме того, существуют еще и кочевники, бродячие банды разбойников, путешествующие на большие расстояния вместе с лошадьми и скотом, иногда посылающие вооруженные отряды с целью грабежа, хотя грабить уже почти нечего. Таков мир, который мы знаем; таково наше положение, и как ни горько мне это говорить, но в определенном отношении мы живем куда лучше многих других.

До какой-то степени мы сберегли свет учения. Наши дети учатся читать, писать и считать. Желающие могут получить дополнительные знания, да и книг для чтения у нас целые тонны. И многие читающие члены общины имеют хорошее образование. Чтение и письмо — искусство, доступное ныне немногим, да и оно может быть утрачено из-за недостатка учителей. Иногда к нам приходят люди, желающие получить то куцее образование, которое мы можем им предоставить, но их немного, поскольку престиж образования, очевидно, невысок. Некоторые из пришельцев остаются с нами, обновляя наш генетический фонд, в чем мы очень нуждаемся. Возможно, кто-то приходит для того, чтобы оказаться под защитой стен, убежав от грубого правосудия своих сотоварищей. Против этого мы ничего не имеем и принимаем беглецов. Пока они приходят с миром и ведут себя у нас смирно — добро пожаловать.

Однако любой, если он не совсем слеп, заметит, что как учебное заведение мы растеряли почти все наше значение. Мы можем дать начальные знания, но уже во втором поколении обитателей нашего замкнутого мирка не было ни одного человека, способного подготовить специалистов с высшим образованием или чем-то похожим на таковое. У нас нет преподавателей физики, химии, философии, психологии, медицины и многих других предметов. Даже найдись они, вряд ли в них возникла бы большая нужда. Кому в таких условиях надобна физика или химия? Что проку в медицине, когда лекарств не достать? Когда нет оборудования ни для терапии, ни для хирургии?

Мы в своем кругу частенько предаемся праздным размышлениям, гадая, есть ли на свете другие колледжи или университеты, жизнь в которых похожа на нашу? Резонно предположить, что есть, но мы никогда о них не слышали. С другой стороны, мы ни разу не попытались выяснить это, поскольку не считаем нужным без необходимости афишировать свое существование.

В прочитанных мною книгах содержится немало взвешенных и логических предсказаний той катастрофы, которая постигла нас. Однако в качестве ее причины неизменно называлась война. Вооруженные несметным числом средств разрушения, крупнейшие державы древних эпох были способны уничтожить друг друга (да и весь мир) без следа всего за несколько часов. Но этого не случилось. Нет ни свидетельств ужасов войны, ни легенд, в которых речь идет о такой войне.

Все, чем мы сегодня располагаем, указывает на то, что причина упадка цивилизации заключается во взрыве ярости, охватившей значительную часть населения и направленной против мира, созданного технологией, хотя ярость эта во многих случаях могла быть направлена не туда, куда надо…»