Наследие чародея

Глава 10

Медеан разглядывала тучного человека, стоявшего перед ней на коленях на черно-белых мраморных плитах аудиенц-зала. Ярко-желтые шелковые портьеры, которые были призваны создавать в зале солнечную и гостеприимную атмосферу, придавали желчный оттенок и без того болезненному лицу посетителя. Из-под головного убора, расшитого драгоценными камнями, стекали капли пота.

— Нижайше благодарю Ваше Величество за любезно предоставленную аудиенцию, — отдуваясь, прохрипел он.

Медеан кивнула и жестом приказала слуге принести стул.

— Присаживайтесь, лорд-мастер Уло, — произнесла она, опускаясь в квадратное кресло с резными ножками в форме орлиных лап, сжимающих плоды граната. Кивок фрейлинам — и секретарь приказал им отвернуться и не прислушиваться к дальнейшей беседе. — Я вас слушаю.

Гость не без труда поднялся на ноги и уселся на резной стул с мягкой обивкой, жалобно скрипнувший под этим грузом.

— Царственная госпожа! Я прибыл сюда, чтобы доказать свою преданность трону Вечной Изавальты. Я здесь, чтобы покорнейше просить вас прислушаться к моим словам. Я…

Медеан нетерпеливо взмахнула забинтованной рукой, прерывая неуемный поток красноречия:

— Ближе к делу, лорд-мастер. Вы ведь знаете, я не слишком терпелива к посланникам из Казатана.

У Медеан и вправду от одного вида этого человека зачесались руки под повязками, но она пока не ощущала необходимости говорить ему об этом.

Сделав над собой усилие, человек выпрямился.

— Госпожа, я принес вам вести о заговоре и заговорщиках.

Медеан сидела недвижимо, как камень, пока Уло заливался соловьем и делал большие глаза. Он в красках поведал ей о том, как лорд-мастер Храбан, узнав об аресте делегации из Казатана, послал ему, Уло, письмо, из которого он и узнал о заговоре. О том, как он, внутренне содрогаясь от отвращения, вел переписку с Храбаном. И наконец о том, как Храбан подговорил его участвовать в этом предприятии и пригласил в Спараватан на встречу с другими мятежниками и с Анандой.

— Кто они? — прорычала Медеан.

Уло опустил взгляд перед лицом взбешенной императрицы:

— Капитан Низула из Хастинапуры и лорд-мастер Пешек. Есть и другие, но их имена мне пока неизвестны.

Одно из имен отозвалось болью в сердце Медеан.

— Пешек? И Пешек тоже?!

Уло опустил голову еще ниже.

Весь мир в глазах Медеан подернулся красной пеленой. Не помня себя от ярости, она вскочила с кресла, схватила Уло за воротник и рывком подняла на ноги.

— Да как ты смеешь! — заорала она на дрожащего толстяка. Ладони пронзила жгучая боль, но это были пустяки по сравнению с яростью, обжигающей душу. — Как смеешь ты приходить сюда с такими сказками!

— Прошу вас… Нижайше умоляю… — Все его подбородки тряслись мелкой дрожью. — Я только хотел предупредить мою царственную госпожу об опасности.

Из заплывших глазок Уло скатилась слеза.

— Пожалуйста, Ваше Величество…

Медеан отпустила воротник лорд-мастера и попятилась, прижав руку к губам. Уло, тяжело дыша, рухнул на стул. Медеан стиснула подлокотник. Как болят руки… О боги-боги, как больно! Но он не должен этого видеть. Медеан сделала глубокий вдох и почувствовала запахи мяты и шафрана, которые ее врач использовал для припарок. Нельзя так распускаться. Это жирное ничтожество не должно видеть императрицу дрожащей. Нельзя позволить ему разносить повсюду слухи о ее слабости…

Медеан выпрямилась с четкостью солдата, встающего по стойке «смирно», и нащупала связку ключей на поясе. Холодный металл немного остудил обожженную кожу.

— Это серьезное обвинение, лорд-мастер Уло. Какие доказательства вы можете представить?

Уло шумно вздохнул и ссутулился. Затем, очевидно придя к какому-то решению, он расправил плечи и стал хоть немного походить на дворянина.

— Говорят, у Вашего Величества есть свои способы видеть насквозь сердца людей и читать в них, словно в раскрытой книге. — Он вновь неуклюже бухнулся на колени и склонил голову. — Если Ваше Величество соизволит применить их к моей недостойной особе, то вы убедитесь, что я говорю чистую правду.

Медеан пристально взглянула на Уло. Дрожь его прошла, словно вместе с абсолютным смирением лорд-мастер обрел и абсолютную уверенность в себе. Тут и без всякого колдовства ясно, что он не лжет.

Пешек… Как же он мог пойти против нее? Еще один друг, которому она доверяла, теперь потерян, украден Анандой. Медеан хотелось завыть от тоски.

Скольких еще она потеряет? Скольких она может позволить себе потерять?..

С этой мыслью пришло и решение.

— А если бы я заглянула в ваше сердце, — сказала она, возвращаясь в кресло и складывая перевязанные руки на коленях, — какую причину для такого смелого разоблачения я бы там увидела?

Уло поднял голову, и в его глазах мелькнула робкая надежда.

— Моя царственная госпожа увидела бы, что я лишь желаю освобождения моих управляющих и делегатов.

«Ах, вот в чем дело».

— Один из которых, насколько я помню, приходится вам младшим братом.

Уло кивнул.

— Хорошо. — Медеан повысила голос и щелкнула пальцами, чтобы секретарь записал то, что она сейчас скажет: — А теперь оставьте меня. Возвращайтесь в свое имение. Вас известят о моем решении в течение двух недель.

На долю секунды Уло осмелился заглянуть в ее глаза, но тут же опустил взгляд, и Медеан милостиво простила ему эту бесцеремонность.

— Мои благодарности и мое почтение, Ваше Величество.

Медеан жестом отпустила лорд-мастера и даже не заметила, как он удалился. Все ее мысли были обращены к Пешеку. Он вспомнился ей таким, каким был в те времена, когда Медеан только-только узнала его. Ей нравилось это воспоминание. Пешек был тогда стремительным и безрассудным, его решительное лицо то и дело озаряла белозубая улыбка, которая превращалась в свирепый оскал, когда предстояла серьезная работа. Медеан вспоминала, как Пешек, покрытый потом и пылью битвы, спускался с гор, где его отряды отвлекали войска ее мужа, Каачи, от активных действий против Хун-Це, которые могли обречь Изавальту на погибель. Именно эта война выпустила на волю Жар-птицу…

«Но потом он всегда был предан Аваназию. С какой стати он будет верен мне теперь, когда Аваназий мертв? — Медеан сжала руку в кулак, не замечая боли. — Да хотя бы потому, что я его императрица!»

Сровнять с землей его владения за эту измену, да что там — всю волость! Выжечь дотла Казатан за то, что оттуда пришла эта весть. Они все поплатятся за свои происки! Нет, она не даст им развалить империю. Она не позволит им вновь поставить государство под угрозу.

«Выпусти меня! — шептал голос Жар-птицы. — Выпусти меня, и я сожгу их всех!»

Медеан откинулась в кресле. Рука все еще болела. Когда же наконец вернется Вэлин и вылечит её? Когда он привезет Бриджит Ледерли и все то, что она для нее значит?

— А что еще ты сожжешь?

«Тебя! Выпусти меня, и я сожгу тебя и все, что у тебя есть».

Медеан снова подняла голову. Как это просто: освободить Жар-птицу — и пусть сгорят Пешек и Храбан, за то что пошли против нее. Пусть сгорит Уло, за то что принес ей такие вести.

Но когда птица улетит обратно к своим хозяевам, в Сердце Мира, — что тогда? Что будет с теми, кто по-прежнему предан Изавальте? Нет, она останется верна своему долгу. Она будет выполнять свой долг даже в Землях Смерти и Духов, и никто не собьет ее с этого пути.

Медеан раскрыла ладонь и посмотрела на повязку. Надо хорошенько все обдумать. Теперь она точно знает, что заговор против нее существует. Но просто послать солдат и арестовать заговорщиков нельзя: к сожалению, Ананда преуспела в своих кознях. Если сейчас обрубить руки, которые сжимают направленное против нее оружие, — им на смену придут другие. И даже если Ананду официально арестовать и судить — она станет святой мученицей для тех, кто верит ее обманчивой доброте, станет вдохновляющей идеей для отступников, которые замечают лишь то, что вдовствующая императрица постарела раньше времени.

Глаза Медеан наполнились слезами, и где-то в глубине ее сознания послышался смех Жар-птицы.

— Принцесса!

Настойчивый шепот и знакомое прикосновение пробудили Ананду ото сна.

— Ваше Высочество, думаю, вам лучше увидеть это своими глазами.

Беюль стояла возле кровати с лампой в одной руке и халатом, перекинутым через другую.

— Что случилось? — спросила Ананда, мгновенно проснувшись. Раз Беюль заметила что-то неладное, значит, дело действительно срочное. Именно верной фрейлине Ананда была обязана своей репутацией колдуньи. Беюль была ее глазами и ушами. Невероятно, но ей был известен характер каждого императорского солдата и почти всех дворцовых пажей.

«Когда Микель будет свободен от чар, а императрица — свергнута, ты станешь свободной и знатной дамой, милая Беюль , — в тысячный раз Ананда дала себе этот зарок, пока Беюль накидывала ей на плечи парчовый халат. — Клянусь».

Беюль опустила лампу пониже и прикрыла ее рукой, чтобы глаза Ананды привыкли к полутьме. Она быстро провела госпожу через смежные комнаты к самому дальнему покою и встала у задернутого тяжелой портьерой окна, выходившего во двор. Снаружи доносились голоса и топот ног.

Ананда придвинулась ближе, и служанка тихонько произнесла два слова, которые значили слишком многое:

— Калами вернулся.

Беюль погасила лампу, чтобы кто-нибудь не заметил свет в окне. Сквозь щелку меж портьерами виднелся двор, залитый тусклым светом ущербной луны. Несколько слуг в смятых ливреях выбежали из дворца с носилками. Посреди двора верхом на лошади их дожидался Калами. Ананда смогла бы узнать его даже в кромешной тьме: от него за версту веяло холодом и интригами. В руках у него что-то темнело. Ананда прищурилась. Калами осторожно передал свою ношу лакею, а тот, в свою очередь, положил ее на носилки.

Ананда смотрела затаив дыхание.

Это была женщина — в темной одежде и, очевидно, без сознания, поскольку она даже не шелохнулась, когда слуги укрыли ее меховыми накидками, а затем подхватили носилки и понесли во дворец. Калами соскочил на землю, отдал поводья стоявшему наготове конюху и быстрым шагом пошел вслед за носилками.

— Ну вот, — прошептала Ананда, опуская штору. — Кажется, забот у меня прибавится.

Она дотронулась до руки Беюль:

— Пойди и разузнай, где поселят гостью. Да послушай, что говорят во дворце.

— Слушаюсь. — Беюль отдала лампу Кирити и повернулась, чтобы выйти из комнаты, но вместо этого застыла на месте. — Госпожа… — начала она и запнулась.

Ананда обернулась. В углу темной комнаты ей почудилось какое-то движение, а потом послышался странный звук, похожий на хриплый смех. Сердце Ананды забилось сильнее, в то время как глаза постепенно привыкали к густой тьме. И тут смутная фигура вновь зашевелилась. У Ананды перехватило дыхание. Тень сидела на низком столике — это был ворон, черный как ночь, и только глаза поблескивали в серебре лунного света, сочившегося сквозь портьеру.

— Прикажете прогнать? — спросила Кирити.

— Нет, постой. — Ананда понимала, что со стороны все это выглядит довольно глупо, но, помня наставления Сакры о дикости и непредсказуемости этой страны, низко поклонилась и произнесла:

— Какие новости, добрый господин ворон?

Вместо ответа ворон поднялся в воздух и полетел прямо на Ананду. Она невольно вскрикнула и уклонилась от столкновения, а огромная птица взмахнула крыльями и вылетела из окна.

Из окна, которое не открывалось в принципе. Из окна, которое осталось после этого абсолютно целым.

Ананда прижала руку к груди, как будто это могло успокоить бешеное биение сердца. Вдруг взгляд ее привлекло что-то белое. На полу, под черным пером, лежал сложенный вчетверо клочок бумаги. Ананда наклонилась, чтобы поднять его, но Беюль оказалась проворнее и подала листок госпоже. Бумага оказалась письмом, на котором стояла печать Сакры.

Дрожащими руками Ананда сломала печать и распечатала послание.

— Не теряй времени, Беюль. Пойди выясни все, что можно, об этой женщине, что привез Калами.

Ананда не могла оторвать глаз от письма и лишь по тихому шороху платья поняла, что Беюль поклонилась и вышла за дверь.

«Первая принцесса! — прочла она. — На этот раз у меня надежный посыльный, так что можно быть откровенным. Внимательно проследите за возвращением Калами. Он должен привезти с собой могущественную волшебницу из другого мира. Это дочь Аваназия и Ингрид. Поскольку она явилась сюда по воле императрицы и лорда-чародея, вам не следует ждать от нее ничего хорошего. Однако умоляю: ничего пока не предпринимайте. Может статься, наши противники сами попадут в вырытую ими яму.

Я прибуду как можно скорее.

Крепитесь, госпожа».

Подписи не было.

«Могущественная волшебница из другого мира…» Ананда с упавшим сердцем перечитала эти строки. Новая опасность. Новая сила на стороне императрицы. Дочь Аваназия и Ингрид. Личность настолько легендарная, что многие считали ее не более чем вымыслом.

Подойдя к противоположной стене, Ананда скомкала письмо и бросила его в очаг. Бумага на мгновение расцвела оранжевым пламенем, а потом почернела и рассыпалась в пепел.

— Принцесса? — окликнула ее Кирити с тем же невысказанным вопросом в голосе, что и Беюль. Ананда выпрямилась:

— Пойдем, Кирити. Думаю, пришло время проведать мой ткацкий станок.

— Да, госпожа.

Когда Ананда жила с родителями во дворце Жемчужного Трона, она никогда не носила с собой ключи. Все двери были для нее открыты, и она просто знала, куда можно, а куда нельзя ходить по личным или придворным надобностям. Здесь же ей приходилось держать при себе ключи от шкатулок, ключи от ящиков комода, ключи от комнат и маленький медный ключик от той двери, что должна была вести в кабинет, являвшийся по совместительству святилищем. Однако с самого дня свадьбы письменный стол, книги и алтарь переместились в просторную залу по соседству. Ананда остановилась перед поставленными в круг фигурками из оникса: Семь Матерей в разнообразных позах застыли в вечном танце. Ананда поклонилась, прижав руки к лицу, и помолилась о спокойствии и безопасности — для себя и для своего народа. Хотя порой ей казалось, что она будет повторять эти молитвы до конца своих дней — и все напрасно.

Ананда повернула ключ в замке и вошла в скромную комнатушку без окон, с простыми оштукатуренными стенами нежно-голубого цвета. Кирити поспешила зажечь свечи и жаровни. Ананда подождала, пока они разгорелись поярче и осветили конструкцию, занимавшую почти всю комнату, — вертикальный ткацкий станок, увешанный тяжелыми нитями. На раму было натянуто неоконченное полотно, сотканное из оттенков черного и серого цвета. Вдоль стен стояли запертые сундуки, набитые драгоценными тканями и десятками катушек разноцветных ниток. Из мебели в комнате было только несколько стульев и скамеек. На каждом лежала какая-нибудь нужная вещь — веретено, ткацкая схема, пяльцы или утыканный иголками лоскут.

Какое колдовство мог бы сотворить здесь человек, имеющий к этому способности! Но поскольку никто, кроме Ананды и ее фрейлин, не имел доступа к этой комнате, она оставалась обителью лжи. Вот почему Ананда убрала отсюда алтарь: ей не хотелось, чтобы Семь Матерей танцевали там, где нет места правде. «Может, лучше и вовсе убрать их из дворца…» Ананда отперла один из сундуков, подняла тяжелую плоскую крышку и начала перебирать катушки с нитками, что покоились внутри сундука. От недосыпания слипались глаза и раскалывалась голова.

«Я не хочу! — кричало все ее существо. — Я хочу спать, видеть хорошие сны и просыпаться в родном доме, среди верных фрейлин, рядом с любимыми сестрами и мамой. Я хочу любить мужчину, у которого все в порядке и с головой, и с родственниками. Я хочу домой!»

Пересилив себя, Ананда выбрала две катушки льняных ниток — зеленую и ярко-желтую — и отдала их Кирити, которая терпеливо стояла рядом. Это были хорошие нитки, хотя и не самые лучшие. Они годились для сложных заклятий, предназначенных для благородных людей, но не шли ни в какое сравнение с шелком или золотой нитью, которые можно использовать для самого тонкого колдовства или же когда требуется наложить заклятье на высокорожденную особу.

По иронии судьбы Ананда обладала глубокими познаниями в магии, но не имела ни малейшего магического дара. Она была простой смертной, и ее душа была разделена на две половинки: одна блуждала по миру смертных вместе с телом, другая — в Землях Смерти и Духов. Придет время — и обе половинки воссоединятся в Безмолвных Землях. В отличие от обычных смертных души чародеев целиком принадлежали их телам. Именно поэтому они тоньше чувствовали пульсацию души, яснее видели другие миры и использовали свою целостность для плетения волшебства, которое черпали то ли внутри самих себя, то ли в окружающем мире.

За дверью послышалось тихое царапанье: три раза, пауза, еще два раза, снова пауза, и еще раз. Это был условный знак, который был известен только Ананде, Кирити и Беюль. Ананда кивнула, и Кирити отперла дверь. В комнату проскользнула Беюль, запыхавшаяся и бледная.

Ананда подождала, пока дыхание фрейлины успокоится, и лишь после этого спросила:

— Что ты выяснила?

— Эту женщину поместили рядом с покоями императрицы, — сообщила та. Голос ее дрожал от возбуждения и тревоги. — Чего только о ней не говорят! И что она — одна из бессмертных сил, которую доставили из Безмолвных Земель, чтобы вылечить императора. И что она дочь Аваназия, которая должна покончить с империей Хун-Це. Еще говорят, что это ваша рабыня-демон, посланная вами, чтобы убить императора, но Калами удалось ее перехватить.

«Ну конечно, как же без этого». Ананда откинула с лица прядь неубранных волос.

— А правду кто-нибудь знает?

— Если и знают, то не говорят, госпожа.

Да, эти не скажут. Императрица дождется подходящего случая, чтобы сделать официальное заявление, — например, во время праздника, который состоится через четыре дня. А пока — пусть себе разрастаются слухи и сплетни, намеки и догадки. Это был один из любимых приемов императрицы в обращении со знатью: постоянно выводить придворных из равновесия и отвлекать мелкими интригами.

— Спасибо, Беюль. — Ананда потянулась за еще одной катушкой желтых ниток.

Сначала нужно настроить станок, чтобы его увидели шпионы императрицы. А потом можно будет подумать о том, как использовать невежество двора для распространения собственных слухов.

— Есть еще кое-что, госпожа.

Ананда резко выпрямилась и обернулась:

— Что такое?

Беюль помедлила, словно бы подбирая слова. При виде ее колебаний у Ананды екнуло сердце.

— Из Казатана прибыл лорд-мастер Уло…

— Я знаю. Он приехал на праздник, я пригласила его на завтрак… — Ананда беспокойно вертела в руках катушку. «В чем дело, Беюль?»

— Я кое-что… пообещала одному из слуг, которых к нему приставили…

«В очередной раз».

— Так в чем же дело? Ты не можешь исполнить обещание?

Беюль отрицательно покачала головой:

— Нет, госпожа. Вообще-то он уже принес мне кое-какие новости.

У Ананды вдруг пересохло во рту. Катушка с нитками чуть не выпала из внезапно ослабевших пальцев.

— Похоже, у тебя и впрямь плохие новости.

Беюль опустила голову, словно извиняясь за то, что стала вестником несчастья.

— Лорд-мастер Уло сегодня говорил с императрицей на официальной аудиенции, — произнесла она в пол. — И назвал ей имена.

Катушка со стуком упала на пол и покатилась. У Ананды задрожали колени, и она принялась на ощупь искать стул, чтобы присесть. Глаза ничего не видели, в голове пульсировала единственная мысль: императрица знает. Теперь у нее есть свидетель, и больше не нужно никакого колдовства, чтобы расправиться с нелюбезной снохой. Хватит и Верховного суда. Теперь Медеан сможет доказать, что Ананда вступила в сговор с изменниками. Или что Ананда сама задумала государственный переворот. Судьи поверят.

Кирити подхватила пошатнувшуюся хозяйку под руки и усадила на ближайший табурет, а сама опустилась рядом с ней на колени.

— Госпожа, умоляю вас, успокойтесь. Может, все не так уж и плохо. Вспомните, вы ведь говорили, что лорд-мастер Уло поддержал заговорщиков совсем недавно. Лорд-мастер Храбан не настолько глуп, чтобы сразу же обо всем рассказать ему. И значит, имена, которые он назвал, вряд ли первостепенной важности.

— Ты же там была, Кирити, — бесцветным голосом проронила Ананда. — Среди этих имен — мое и капитана Низулы.

На это Кирити возразить было нечего.

В голове у Ананды все смешалось. Мысли крутились в бешеном вихре, не позволяя сосредоточиться на чем-то одном. У императрицы есть дочь Аваназия, есть надежный свидетель. А что у нее? Ничего, кроме фрейлин и лжи. Что же теперь делать?

— Станок. — Ананда, пошатываясь, встала, ухватившись за эту мысль. — Нужно перезарядить станок. Соткать новый узор…

— Принцесса, позвольте, мы сделаем это сами, — вызвалась Беюль. — Вам лучше вернуться в постель. Утро вечера мудренее.

Но Ананда не чувствовала усталости. Ее охватило лихорадочное возбуждение. Уло оказался предателем. Рядом с покоями императрицы спит дочь Аваназия. Аваназий — легенда, хотя отец Ананды был с ним знаком. Он умер за Изавальту, за ту девочку, которой тогда была Медеан. Умер, жизнью своей заключив в клетку одну из величайших сил мира.

И вот теперь его дочь является во дворец Медеан на руках ее ближайшего советника. Значит, против Ананды направлены уже три силы, а вдобавок ко всему объявился еще и предатель, который сможет открыто свидетельствовать против нее на суде. От ужаса у Ананды закружилась голова.

«Когда же все это кончится?! Сколько дней или часов пройдет, пока я стану такой же, как Микель? И как долго я смогу выдержать эту пытку, прежде чем наконец умру?»

— Пожалуйста, госпожа. Прошу вас.

Но Ананда отмахнулась от фрейлины, жадно глотая воздух, чтобы вернуть себе силы.

— Нет. Сначала… сначала мы должны заставить его замолчать. Если сможем…

В волосах Ананды, независимо от того, какую она носила прическу, всегда были заплетены три тоненькие косички. В каждой был заключен дух, маленький раб, которого она могла вызвать, развязав ленточку. Сакра заплел их при помощи своих ловких пальцев и колдовства в тот день, когда они покидали Хастинапуру.

«Это просто так, на всякий случай, если Дочь Луны попадет в беду», — сказал он с улыбкой. Тогда оба они не знали, сколько бед подстерегает их в северной стране.

Одну косичку Ананда расплела, чтобы спасти Кирити, когда ее пытались отравить. С помощью второй она хотела вылечить Микеля, но не смогла правильно сформулировать приказ, и дух испарился.

Обе эти косы Ананда снова тщательно заплела, но волшебства в них не осталось.

Теперь она трясущимися руками потянулась к третьей косичке. Фрейлины стояли рядом и молча наблюдали за действиями хозяйки. Она развязала узел, и ленточка упала на пол. Горячий вихрь пронесся по комнате, взъерошив волосы женщин и приподняв края одежды. Когда ветер стих, перед Анандой на корточках сидело маленькое, чуть побольше лягушки, существо. У духа были круглые глаза размером с золотые монеты, свиное рыльце и безгубая прорезь рта, сквозь которую виднелся ряд желтых клыков.

— Ты позвала меня, и я явился, — объявил он. — Я обязан выполнить только одно задание. Повелевай, а потом отпусти меня.

Ананда облизала пересохшие губы. Надо подумать как следует. Медеан и ее многочисленные придворные колдуны обвили весь дворец могущественными защитными чарами, и применять здесь волшебство можно было только в известных пределах.

Можно наслать на Уло немоту, но тогда он сможет изложить свои показания письменно. Ананда приказала себе успокоиться и принять хоть какое-нибудь решение. Какое бы заклятье она ни наложила на Уло с помощью своего раба, Медеан сможет его разрушить. Но это даст ей время и припугнет Уло, а тогда можно будет обернуть этот страх в свою пользу. Надо сделать хотя бы так, чтобы он не мог выступать в суде. И Ананда решилась:

— Человек лорд-мастер Уло, сын Обана, внук Оксандра. Сделай так, чтобы он ослеп и оглох и чтобы кто-то обязательно заметил тебя за этим занятием.

Существо согнулось в коленях и несколько раз подпрыгнуло, словно проверяя на прочность каменные плиты пола.

— Будет сделано, госпожа.

Ананда поклонилась. Уло просто-напросто испугался. Испугался за своих людей, за свою семью, за себя самого, и Ананда прекрасно его понимала. Что ж, ему придется поплатиться за свойственную человеку слабость.

— Ступай, — приказала она духу, не поднимая головы.

Зацокали по полу коготки, подул горячий ветер, и все успокоилось.

Ананда старалась не думать о том, как этот чудовищный карлик крадется по коридорам и его глаза светятся в темноте. О том, как он сидит на тучной груди Уло и жадно тянет лапки к глазам лорд-мастера. Она мечтала о том, чтобы завтра утром до нее не донесся дикий вопль пробудившегося Уло, который сам уже никогда ничего не услышит. Кажется, у него есть жена… Остается только надеяться, что это сильная женщина и что она сможет как следует ухаживать за мужем. А дети? Есть ли у него дети? Смогут ли они когда-нибудь простить ее?.. Но в конце концов он предатель и заслуживает наказания. А она вынуждена защищаться!

— Госпожа, пожалуйста, вы должны отдохнуть! — не выдержала Кирити и взяла Ананду за руки, чтобы помочь императрице Изавальты встать на ноги.

Несмотря на то что все мышцы Ананды были судорожно напряжены, у нее не было сил сопротивляться. Она взяла протянутую Беюль лампу и послушно вернулась к своей кровати, словно разум ее уже отделился от тела. Зайдя за ширму, Ананда сбросила халат. Он упал на пол, и она не стала его поднимать. Потом Ананда задула лампу и легла в постель, дрожа от холода и напряжения.

— Я больше так не могу, — прошептала она в темноту ночи. — Я не могу жить и все время бояться.

Снова появились мысли о побеге. Но как далеко можно убежать по занесенным снегом дорогам — даже с помощью верных фрейлин и тех, кого им удастся подкупить? А бураны, а морозы?.. Не говоря уже о том, что императрица может проследить любое движение на любой дороге в пределах своих владений.

Потом Ананда совершенно спокойно подумала о самоубийстве. Беюль и Кирити еще несколько часов проведут возле станка. Остальные фрейлины крепко спят в дальних комнатах. Можно подняться по западной лестнице на площадку для принятия солнечных ванн и броситься оттуда вниз, во двор, где милосердные камни размозжат ей голову и кости. Спустя мгновение все будет кончено, и половинки ее души воссоединятся во дворце Семи Матерей.

Но тогда Микель окажется в полной власти императрицы, а вместе с ним верные Беюль и Кирити, ну и Сакра, конечно.

Значит, остается только один путь. Храбан. Придется поддержать готовящийся мятеж. Придется отдавать приказы и взойти на трон, по всей вероятности, сбросив с него труп императрицы. В письме Сакры говорилось, что она не должна торопиться, что скоро он сам будет здесь. Но Сакра не знает всех обстоятельств, не знает, что Уло предал их. К тому же «скоро» могло означать дни и даже недели, ведь всегда может случиться что-нибудь непредвиденное: разразится буря или просто возникнет заминка с фальшивыми документами. Нет, ждать нельзя. И хотя свидетеля у Медеан теперь нет, ей уже известно о капитане Низуле. И если она решит его допросить…

«Все Матери будут на моей стороне, — успокаивала себя Ананда. — Я не могу позволить, чтобы она меня сцапала. Я не могу сидеть и ждать, когда она меня убьет».

Значит, нужно будет послать письмо Храбану и предупредить, чтобы он не приезжал на праздник и собирал войска. Еще одно письмо надо будет отправить Низуле, чтобы тот как можно скорее отплыл от южного побережья.

А уж после этого можно будет не торопясь разобраться с дочерью Аваназия.

Странный покой снизошел на Ананду, и она почувствовала себя почти свободной. Тогда она перевернулась на другой бок и уснула.

Медеан с нежностью смотрела на дочь Аваназия, лежавшую без чувств на огромной кровати. Свет от четырех жаровен, которые разожгли в полную силу, чтобы согреть Бриджит Ледерли, только подчеркивал восковую бледность ее лица. Лекарь влил ей в горло несколько ложек теплого бульона и ликера, сказав, что теперь остается надеяться только на целительную силу времени и добрую волю богов.

Цвет кожи у нее был такой же, как у матери, а резкость черт унаследована от отца. Медеан нерешительно коснулась ледяной руки Бриджит, как будто боялась, что она может растаять, словно сон.

— Бриджит, дочь Аваназия, внучка Финора, — прошептала Медеан. — Добро пожаловать в Изавальту, дитя мое.

— Она не знает, — произнес Калами.

— Что?!

Медеан вскинула голову и с недоумением взглянула на лорда-чародея. Он стоял поодаль, у самой ширмы. У Медеан мелькнуло подозрение, что это стремление сохранять дистанцию вызвано неприязнью к Бриджит. Но нет, этого не может быть. Калами лучше, чем кто бы то ни было, знает, что дочь Аваназия — ее единственное спасение и благословение для всей Изавальты.

— Она не знает, кто ее настоящий отец. Ингрид Лофтфилд умерла при родах и потому не смогла рассказать ей, а человек, который ее вырастил, ничего не знал о ее истинном происхождении.

— И ты не сказал ей?!

Калами развел руками:

— Ей и так пришлось слишком многое принимать на веру. Я решил, что лучше сначала показать ей наш мир, а уж потом сообщать о том, какая роль в нем уготована ей.

Только теперь Медеан заметила, что до сих пор держит в руках ладонь Бриджит, и осторожно опустила ее на покрывало.

— Она должна узнать об этом, как только очнется, — не оборачиваясь произнесла императрица. — У девочки тяжелая судьба, нужно ее к этому подготовить.

— Я займусь этим, обещаю.

— У нас так мало времени. — Медеан убрала волосы со лба Бриджит. — Даже меньше, чем мы думали.

— Что-то случилось? — резко спросил Калами.

— Случилось. — Медеан заставила себя отойти от кровати. — Пойдемте, лорд-чародей.

Несколько слуг с лампами и свечами поспешили вперед, чтобы освещать императрице путь и открывать перед ней двери. Остальная свита растянулась позади — чтобы тушить свечи и закрывать двери тех комнат, в которых императрица не пожелала остановиться. Когда вся эта процессия добралась до личных покоев Медеан, она позволила слугам зажечь три свечи, после чего челядь моментально испарилась. Это была территория, где никто не имел права находиться без специального разрешения императрицы, поэтому фрейлины поклонились, когда Медеан проходила мимо, но остались стоять по ту сторону двери.

Калами шел следом за императрицей так же послушно, как любой из слуг. Когда двери за ними закрылись, Медеан тяжело рухнула на диван и жестом указала Калами на кресло. Он присел на самый краешек, сгорая от нетерпения услышать новости.

— Похоже, Ананда нашла поддержку своим замыслам.

Тяжело было проговаривать все это снова, но ничего не поделаешь. Медеан рассказала Калами о сообщении лорда Уло и о том, что он назвал в числе заговорщиков имя Пешека. Калами вскочил с кресла и подошел к жаровне, стоявшей поблизости. Она не горела, и медь тускло поблескивала в неверном мерцании свечи. По правилам этикета он не имел права стоять, когда императрица сидела, но сейчас их никто не видел, а у Медеан не было ни сил, ни желания напоминать Калами о приличиях.

— Ее нужно остановить.

— Ее остановит Бриджит, — сказала Медеан, потирая повязку.

— При всем моем к вам уважении, Ваше Величество, — Калами оторвался от созерцания погасшей жаровни и обернулся к Медеан, — я не думаю, что Бриджит сможет остановить ее вовремя.

— О чем это ты? — надменно спросила Медеан. — Ты что, сомневаешься в способностях дочери Аваназия? Да, она ничего не знает, но на ней лежит печать происхождения. Я ясно вижу это по ее лицу.

— Вы увидите это еще яснее, когда она очнется, — кивнул Калами. — Но поймите, большей частью своей великой силы ее отец был обязан небывалому опыту. Он был не просто одарен, он был обучен. Но на обучение требуется время, а у нас, как вы сами заметили, его не так уж много.

Медеан задумалась. Калами прав. Заговор уже существует, и было бы слишком легкомысленно надеяться, что Ананда через своих шпионов еще не узнала о прибытии дочери Аваназия. Это известие еще ускорит ее планы.

— Благодаря свидетельству лорда Уло мы можем арестовать ее и посадить в темницу. — Пальцы Медеан обвились вокруг подлокотника дивана. Прикосновение дерева к повязке вызвало новый всплеск боли и зуда в заживающих ладонях. — Можно сделать это прямо сегодня и покончить с ней раз и навсегда.

— Ваше Величество. — Калами опустился перед на колени перед Медеан. — Вы ведь сами понимаете, что этот план нельзя назвать удачным. Ананду любят. Публичный процесс, к тому же основанный на показаниях единственного свидетеля, вызовет волнения по всей империи.

— Не хочешь ли ты сказать, что мне никогда от нее не избавиться? — с угрозой в голосе осведомилась Медеан. Зрачки у Калами тревожно расширились. Он боится ее, и всегда боялся. Так-то оно лучше. В конце концов она императрица Изавальты, и подданным полагается ее бояться.

— Ваше Величество, мы ведь уже обсуждали, как можно избавиться от Ананды: нужно ее очернить, скомпрометировать. Только так, и никак иначе.

Медеан нетерпеливо встала и направилась к жаровне, повторяя путь, только что пройденный Калами. Ей было неприятно находиться рядом с ним, когда он говорил об этом. Она не желает этого слушать.

— Должен быть какой-то другой путь.

Калами повернулся, не вставая с коленей:

— Какой же, Ваше Величество? — Он поднялся. Калами был выше Медеан, но в отличие от других придворных не сутулился в ее присутствии и не пытался прятать свой рост. — Необходимо показать всей Изавальте, что она собой представляет на самом деле, и сделать это должны именно вы.

Руки у Медеан похолодели, и от этого холода заныли ожоги. Но она и не подумала звать слуг, чтобы те разожгли жаровню. В жизни Медеан и так было слишком много огня. Порой ей хотелось приказать, чтобы во дворце погасили все огни, хотелось сидеть в холоде, одиночестве и благословенной темноте, без этих бесконечных напоминаний о пламени, заключенном в подземелье. В каждой свечке, в каждой лампе, в каждой жаровне Медеан мерещилось оперение Жар-птицы, и она до глубины души ненавидела это зрелище.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вынести пламя жаровни возле постели Бриджит. Медеан вдруг пришла в голову дикая мысль, что Жар-птица может добраться до Бриджит через язычки огня. Но это уже был полный абсурд: Жар-птица ни за что не посмела бы прикоснуться к дочери Аваназия.

И почему она должна верить Калами насчет Ананды? Почему бы ей не приказать ему замолчать и не выкинуть из головы его дурацкие советы? Он стал чересчур дерзок… И вообще его место — у постели Бриджит.

— Должен быть другой способ, — твердо заявила Медеан и прошествовала в самый темный угол комнаты. — Нужно использовать кого-то другого. Только не Микеля.

«Я взывала к твоему сыну, — говорила Жар-птица. — Он почтиуслышал меня». Медеан закрыла глаза, чтобы прогнать наваждение.

— Как прикажете, Ваше Величество, — услышала она голос Калами. — Но я хочу спросить вас: сможете ли вы освободить Микеля, пока он жив? Поймут ли лорды и волости, что это была государственная необходимость, когда он расскажет, что вы с ним сделали?

Медеан открыла глаза и увидела темную каменную стену. Вот то, к чему свелись все ее желания: темный камень и прохладная тень. Как же это случилось? Когда она стала такой? Это все проклятая Хастинапура да еще Хун-Це. Это они отняли у нее все! Сейчас они хотят заполучить ее сына, и если она не принесет его в жертву, им достанется целая империя. Потому что Калами опять прав. Отступники из числа дворян истолкуют ее деяние по-своему. Можно было бы заставить Микеля забыть об этом, стереть из его памяти сам процесс наложения заклятья и то, что этому предшествовало. Но для такого колдовства требовался искусный мастер, а Медеан уже не была уверена своих силах. Это мог бы сделать Калами — или Бриджит, когда наберется опыта. Но заклятье такого рода необходимо очень часто обновлять, ведь человек непрерывно взрослеет и меняется. К тому же величайший закон волшебства состоял в том, что даже самое искусное заклятье можно снять.

Медеан повернулась к Калами, но не покинула своего убежища из тени и холодных камней:

— В сокровищнице стоит сундук. Отец показал мне его, когда я была еще совсем девчонкой. Там хранится пара белых льняных простынь. Они могут нам пригодиться.

Медеан загремела своей связкой и отделила от нее два ключа. Большой ключ из витого железа Медеан приложила к губам. Затем коснулась его серебряным ключиком поменьше и тоже поцеловала.

— Теперь возьми. — Она протянула Калами ключи. — Вернешь, когда достанешь простыни.

Калами взял ключи и поклонился.

— Они обвязаны красной лентой. Смотри, не разорви ее.

— Все будет, как вы прикажете, Ваше Величество. — Калами еще раз поклонился, и Медеан жестом отпустила его.

Он ушел, но Медеан не двинулась с места, как будто бледные тени в этом углу могли защитить ее от того, что предстояло совершить.

В том, что именно Калами посоветовал ей обречь сына на смерть, была своя логика, только логика чудовищно извращенная: ведь это именно он когда-то помог Медеан дать Микелю жизнь.

— Я должна оставить наследника, — заявила она трем придворным колдунам. — И в нем должна течь моя кровь. Изавальтой должен править тот, чья верность нераздельна, тот, кто ощущает силу этих обязательств до мозга костей.

Двое чародеев из Изавальты с сомнением покачали головами.

— Ни один смертный в этом мире не сможет вам помочь, — ответил один из них, колдун Ивраманд. — Если только Вышко и Вышемира не окажут вам такую любезность… — Он развел руками: — Говорят, у Аваназия есть ребенок, которого родила ему женщина с дальнего берега Безмолвных Земель. Может, попробовать найти мужчину…

— И что за кровь будет у моего ребенка? — отрезала Медеан. — Как это можно проверить? Нет, не годится.

— Ни один смертный не сможет изменить вашу плоть и ваш дух, — заговорил второй изавальтский чародей, Нестроуд. — Но можно, например, договориться с Бабой Ягой…

— Нет, — решительно ответила Медеан. — В этом случае ни о каких сделках не может быть и речи. Ребенок должен быть моим и только моим, его не должны связывать никакие другие узы.

И тут поднял голову Калами. Он тогда казался Медеан очень странным — смуглый человек среди белокожего двора, пара черных глаз среди голубых. Калами занял этот пост совсем недавно, после того как Туукос согласился подписать мирный договор, и Медеан еще не слышала от него и пары слов, с тех пор как он присягнул ей на верность.

— Есть один способ, Императрица, — спокойно сказал он. — Я берусь это устроить.

И вот тогда Калами отдал Медеан свой первый приказ, и она повиновалась, отпустив двух других чародеев, чтобы разговаривать наедине.

— Я наложу заклятье, — сказал Калами. — А вы должны будете выбрать себе супруга, выйти за него замуж и совокупиться с ним в первую брачную ночь. И тогда через девять месяцев вы произведете на свет сына. Но учтите, императрица, через те же самые девять месяцев ваш супруг, кто бы он ни был, заболеет и умрет.

Помнится, Медеан уже тогда отнеслась к этому условию совершенно спокойно. Только слегка удивилась про себя, как легко она согласилась принести человеческую жизнь в жертву государству.

— А как это делается? — спросила она, сощурив глаза. — Я что-то не слыхала о таком заклятье.

Калами в ответ едва заметно улыбнулся:

— Таким вещам в Изавальте не учат. Я узнал об этом заклятье на Туукосе. Но если Ваше Императорское Величество доверится мне, у вас будет сын.

Медеан встретила взгляд темных глаз Калами и невольно залюбовалась его горделивой осанкой.

— Если я выберу себе супруга, это будет человек из знатного и благородного рода, — сказала она. — И раз уж ему суждено умереть, подозрение не должно пасть ни на меня, ни на тебя.

Калами ответил, не отводя глаз и не колеблясь:

— Никаких подозрений не будет, Ваше Императорское Величество. Даю вам слово.

Вот так Медеан вышла замуж во второй раз. Супругом императрицы стал Джесиф, сын Осипра, внук Истока, лорд-мастер волости Есутбор. Это был стройный человек с тонкими изнеженными руками. А вот лицо его как-то стерлось из памяти Медеан. Все вышло так, как и предсказывал Калами. После первой же брачной ночи Медеан понесла, а через девять месяцев благополучно разрешилась от бремени. Бедняга Джесиф тем временем скончался после продолжительной болезни. И пока Медеан мучилась родовыми схватками, Калами на Тайном совете разоблачал заговор троих лордов. Он даже назвал яд, который явился причиной болезни Джесифа, но, само собой, было уже слишком поздно, и спасти жизнь супруга императрицы не удалось.

Трое лордов-заговорщиков были повешены на крепостных стенах городов, которыми они правили при жизни. Медеан порылась в памяти, но так и не смогла припомнить их имена. Когда ей сообщили об их смерти, она держала на руках Микеля, будущее Изавальты, и все остальное не имело никакого значения.

Слезинка скатилась по щеке Медеан. «Прости меня, сын, — мысленно обратилась она к Микелю. — Когда твоя душа воссоединится в Землях Смерти и Духов, ты поймешь и простишь меня».

Бриджит очнулась не сразу. Сначала она почувствовала запах горящего угля. Потом ощутила тепло: дрожащий жар пламени справа и слева и мягкое, обволакивающее тепло ватного одеяла.

А еще она услышала, как потрескивает огонь в очаге, как где-то далеко завывает ветер, как поскрипывает рассохшееся дерево.

Но глаза Бриджит все еще не открывала: боялась увидеть лис. После того как на нее напали вороны, ей снились лисы — огромные и пушистые, целые зловонные толпы зеленоглазых и острозубых зверей. А еще — кровь. Они истекали кровью, эти лисы, и она заштопала их при помощи иголки и нитки, словно старые чулки.

Странные сны. Страшные сны. Только бы не увидеть их снова… Как хорошо было бы сейчас оказаться дома, проснуться — и увидеть свет маяка и знакомые с детства опасности Верхнего озера.

«Но раз ты не хочешь видеть сны, — сказала какая-то далекая, рассудительная часть сознания, — почему бы тебе не открыть глаза?»

— Все хорошо, Бриджит, — произнес ласковый голос где-то совсем рядом. — Можешь просыпаться. Ты в безопасности.

Свет, пробивавшийся сквозь закрытые веки, сделался ярче, и мысль о возвращении в темноту, пусть даже во внутреннюю темноту сна, показалась Бриджит невыносимой. Она с трудом разлепила веки.

Оказалось, что она лежит на спине, а над ней — голубой бархатный балдахин, укрепленный на четырех опорах. Вокруг кровати были расставлены резные раскрашенные ширмы, и Бриджит не могла увидеть остальную часть комнаты. Тепло, которое она почувствовала при пробуждении, исходило от четырех жаровен, полыхавших ярким огнем. И покрывало, которым Бриджит была укрыта, и пуховые подушки, и перины, на которых она лежала, были сшиты из такого же небесно-голубого бархата, что и балдахин. Так что кровать была прямо-таки королевская. А может, и императорская…

Эта мысль молнией озарила разум Бриджит, и на нее со всех сторон нахлынули воспоминания. У Бриджит перехватило дыхание, все это было на самом деле! И вороны, и лисы, и слова Сакры о маме, и танец, которым она сплела себе свободу, и то вдохновение, которое переполняло ее, когда она зашивала раны троих людей, понимая, что это всего лишь лисы в человеческом обличье, и все равно наслаждаясь тем, что делает…

— Тише, тише, Бриджит. Все хорошо.

Чьи-то руки обняли ее за плечи, и она увидела лицо Вэлина.

— Нелегкая получилась дорога, но теперь все позади, — произнес он, поддерживая ее руками и взглядом. — Ты в императорском дворце Выштавос, в полной безопасности.

Бриджит с трудом сглотнула. Горло саднило от сухости.

— Правда? — хрипло произнесла она. — Ты уверен?

Вопрос прозвучал ужасно глупо и по-детски, но Бриджит необходимо было его задать.

— Даю слово. — Калами протянул ей деревянный кубок, и Бриджит с благодарностью выпила воду. — Вокруг надежные стены из камня и стальные клинки друзей. И я. Так что тебе нечего бояться.

— Даже себя самой? — невесело засмеялась Бриджит сиплым дрожащим смехом. — Даешь слово?

Калами мягко улыбнулся:

— Единственный твой враг — отсутствие магических знаний и опыта. — Он провел пальцем по краешку одеяла. — Всю жизнь тебя сковывали тяжелые цепи, а потому ты не знала своей истинной силы. Теперь, освободившись из-под гнета, ты чувствуешь эту силу, но пока что не понимаешь. С пониманием придет и самообладание, и тогда ты поймешь, что бояться себя не стоит.

Бриджит слушала рассеянно: она пыталась распутать клубок воспоминаний, расставить по местам все то невероятное и невозможное, что ей довелось увидеть и услышать.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Вэлин. Бриджит усмехнулась. Такой простой вопрос, а вот ответить на него непросто. Она прислушалась к своим ощущениям:

— Устала немного, а в остальном нормально. Вроде бы.

Определенно Бриджит знала только одно: у нее ничего не болело, и все части тела были на месте.

— Бриджит, расскажи, что произошло, когда мы потеряли тебя из виду.

Бриджит взглянула на него и удивленна заморгала. Что-то случилось с ее зрением: она видела что-то вроде отражения лица Вэлина, которое лежало поверх его настоящего лица. Улыбка сползла с отражения, уступив место хмурой гримасе, и широко расставленные брови нетерпеливо сдвинулись. Бриджит снова моргнула, и отражение исчезло.

«Обман зрения, игра света и тени», — сказала она себе, но разум отказывался в это верить.

— Скажи мне, Бриджит, — повторил Калами, настойчиво касаясь ее руки. Наверное, он подумал, что ей не хочется будить неприятные воспоминания. А пальцы у него мягкие и гладкие, не то что у Сакры.

«С чего это я о нем вспомнила?» Бриджит тряхнула головой.

— Прошу тебя, я должен знать, — повторил Калами, вновь неправильно истолковав ее движение.

— Да нет… То есть да… — Почувствовав, что выходит какая-то чепуха, Бриджит замахала руками, словно бы перечеркивая свои слова, и его тоже. — Ну конечно, расскажу.

«Может, и ты тогда для разнообразия расскажешь мне что-нибудь действительно полезное», — подумала Бриджит и сама удивилась резкости этой мысли. Но она привыкла доверять собственному разуму. И хотя ей не хотелось верить в то, что Вэлин водит ее за нос, особенно теперь, когда она вверила ему свою судьбу, все же было абсолютно ясно, что он от нее что-то скрывает. Бриджит внутренне содрогнулась от страха — холодного и бесполезного.

«Он спастебе жизнь, — напомнила она себе. — Он не бросил тебя в лапах ворон и лисиц. Ты нужна ему, и значит, он хотя бы будет защищать тебя».

Бриджит во всех подробностях рассказала Калами о том, как карлики-вороны по застывшему лесу притащили ее к жилищу Сакры. Лицо Вэлина почернело от бешенства, когда она рассказывала ему о заклятье правды, которое наложил на нее Сакра. Но ярость Калами сменилась изумлением, а затем — тревогой, когда Бриджит рассказала о том, как она вытанцевала себе свободу, о своем путешествии через лисью страну и о том, как она вылечила троих раненых.

Когда Бриджит замолчала, Вэлин, к немалому ее удивлению, протянул к ней дрожащую руку и нежно погладил по распущенным волосам.

— Ты такая удивительная, — восхищенно зашептал он. — Тебе нет равных.

Бриджит такая фамильярность покоробила.

— Рада, что ты доволен, — язвительно ответила она, приподнявшись на подушках. — Надеюсь, ты мне тоже кое-что расскажешь.

Эти слова, а точнее, тон, с которым они были произнесены, отрезвили Калами. Он поспешно убрал руку:

— Ты не понимаешь… Ты…

Он вскочил на ноги и принялся расхаживать вдоль кровати.

— Послушай, Бриджит, — начал он, положив руку на столбик кровати. — Ты видела, как создается волшебство. Ты знаешь, что для того, чтобы придать ему форму, изначальная энергия должна быть связана — плетением или узлом, каким-нибудь осязаемым узором. Понимаешь?

Бриджит кивнула. Калами заложил руки за спину и принялся похлопывать одной ладонью о другую. Трудно было сказать наверняка, что выражал этот жест — нетерпение или нервозность.

— Сложность заклятья и его сила во многом зависят от выбранных материалов и мастерства чародея. — Губы Калами растянулись в сардонической усмешке. — Любой дурак, у которого есть к этому минимальные способности и толика терпения, может создать заклятье из нити, или веревки, или даже глины. Для самых сложных заклятий требуются твердые элементы — такие как металл или камень, или, наоборот, самые неуловимые — огонь или дым.

Калами развел руками:

— Ты же, когда пыталась убежать от Сакры, сплела узор просто из воздуха, даже без помощи дыма и пламени. Такое под силу лишь великим волшебникам. Сам я не то что не делал, даже и не видел такого. Сделать это без подготовки, без каких-либо знаний… — Он покачал головой. — Если бы я не верил тебе как самому себе, я сказал бы, что это просто невозможно.

Сквозившее в его голосе неподдельное восхищение застало Бриджит врасплох. К тому же, к стыду своему, ей лестно было это услышать.

«Смех да и только — гордиться тем, чего не понимаешь и не умеешь контролировать», — укоряла себя Бриджит, но ничего не могла с собой поделать.

— Ну так как? — сказала она, разглаживая складки на одеяле. — Ты мной доволен?

— Доволен?! О, Бриджит… — Вэлин приблизился и, кажется, хотел взять ее за руку, но не решился. — Бриджит, когда я встретил тебя, я видел твою красоту и предполагал, что в тебе заключена сила. Но такая храбрость и такая чистота души…

Не найдя подходящих слов, Вэлин коснулся ее ладони кончиками пальцев, но тут же отдернул руку. Его черные, бездонные глаза буквально пожирали ее.

— Ты несравненна. Я не мог и мечтать, что встречу такую как ты.

Бриджит почувствовала, что у нее пылают щеки, и поспешила отвернуться. Слова Вэлина ранили ее в самое сердце, пройдя сквозь покровы решимости, практичности и чувства вины. Столько лет никто не смотрел на нее с восхищением, не прикасался с нежностью… Истома желания пронзила все ее существо. Бриджит безумно захотелось, чтобы Вэлин взял ее за руку, коснулся ее лица и бесконечно рассказывал о ее красоте и храбрости. О, как хотелось!..

И тут на Бриджит нахлынула волна воспоминаний. Она вспомнила, как стояла на берегу озера, тщетно высматривая парус Азы на горизонте. Вспомнила те дни, когда ее живот рос вместе с плодом тайной нежности и стыда. Вспомнила свои страдания и робкие попытки убедить себя, что Аза ее любит, что он обязательно вернется — к ней, к их ребенку. И страх, что он этого не сделает…

И после всего этого она еще хочет, чтобы кто-то прикасался к ней так, как он, шептал ей нежные слова и прижимал к сердцу?!

Бриджит закрыла глаза и заставила себя успокоиться. Благодаря долгой практике ей удалось подавить свои желания.

— Так что это Сакра говорил о моей матери? — спросила она. — И кто такой Аваназий?

Калами вздохнул и отвел глаза:

— Ах, это… Легенда об Аваназий и возвращении его потерянного ребенка. — Когда Вэлин снова взглянул на Бриджит, на его губах играла ласковая улыбка. — Если тебе не терпится ее услышать, я расскажу. Аваназий был великим чародеем. К тому же он был учителем Медеан, и его преданность своей ученице и госпоже была так же безгранична, как мастерство учителя и волшебника. — Взгляд Калами устремился куда-то вдаль, в славное прошлое.

— Моя госпожа взошла на трон совсем юной. Оба ее родителя внезапно умерли один за другим от неизвестной болезни. По словам одних, это была обычная лихорадка. Другие считают, что здесь не обошлось без яда. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, кто из них прав.

Правители империи Хун-Це — это наш южный враг, — увидев на троне молоденькую девушку, решили, что пришло время для завоевания Изавальты. Они подослали шпионов, чтобы те проникли в королевский дворец. Эти шпионы похитили Медеан, увезли ее в столицу Хун-Це, которую они имеют наглость называть Сердце Мира, и стали строить планы вторжения.

В то время как среди изавальтской знати царило полное смятение, один Аваназий не растерялся и бросился искать императрицу. Нашел и, объединив свои и ее силы, смог освободить ее из плена.

Реально Хун-Це правят Девять Старцев — девять колдунов. Как дань традиции, есть еще и император, но он исполняет лишь представительские функции. И вот Девять Старцев поняли, что в честном бою им не одержать победу над Изавальтой. И тогда они решили вызвать одну из бессмертных сил и натравить ее на Изавальту, чтобы она нанесла стране максимальный ущерб, прежде чем они осмелятся рисковать жизнями своих солдат на полях сражений.

— Бессмертная сила? — переспросила Бриджит. — Такая как Лисица?

Вэлин кивнул:

— Лисица — одна из этих сил. А вообще-то их множество. Та, что призвали себе на помощь Девять Старцев, называется Феникс, в Изавальте ее зовут Жар-птицей. Это бессмертная птица из пламени и волшебства.

Теперь кивнула Бриджит:

— У нас тоже есть сказки о такой птице.

— Значит, ты можешь себе представить, насколько она опасна. — Вэлин присел на краешек кровати. — Большинство городов в Изавальте выстроены из дерева. Вообрази, что будет, если столицу охватит огонь? Если будут выжжены поля и сгорят обозы с провизией для армии?

Медеан и Аваназий до поры до времени скрывались в портовом городе дружественного государства, обдумывая ситуацию в Изавальте и строя планы по поводу возвращения Медеан на престол. Но получив известие о вероломном поступке Девяти Старцев, они сразу же поспешили вернуться в Изавальту. Здесь они создали могущественное заклятье и выковали клетку для бессмертной птицы, заперев ее внутри.

В голосе Вэлина звучал благоговейный страх. Бриджит представила себе сияющую красным и золотым птицу в филигранной клетке. Образ был таким ярким, что Бриджит вздрогнула. Где-то ей уже встречалась эта птица, но за последнее время произошло столько удивительных событий, что Бриджит не могла припомнить, где именно она ее видела.

Вэлин тем временем продолжал:

— Создавая это заклятье, Аваназий погиб. Я, конечно, уважаю память этого храброго слуги моей госпожи. Но, — добавил он, и его теплая улыбка вернулась, — можешь себе представить, сколькими легендами окружена личность такого героя. Одна из наиболее распространенных — сказка о том, как Аваназий прошел через Земли Смерти и Духов и достиг другого смертного мира, чтобы узнать секрет заключения Феникса в клетку. Там он соблазнил колдунью исключительной силы и красоты, которая и поведала ему этот секрет. Говорят, что в благодарность за это он сделал ей ребенка. И теперь этот ребенок якобы живет где-то там, далеко, дожидаясь, когда для Изавальты настанут лихие времена. Тогда он вернется и спасет нас всех, как когда-то — его отец.

— Прямо как король Артур, — заметила Бриджит.

— Кто?! — насторожился Калами.

Бриджит покачала головой:

— Слишком долго объяснять.

— Вероятно, Сакра не раз слышал эти сказки и решил, что ты и есть легендарное дитя Аваназия. — Вэлин грустно усмехнулся. — Похоже, дворцовые сплетни распространились дальше, чем я предполагал.

«Неплохо придумано и многое объясняет. Но не все».

— Ну хорошо, допустим, он принял меня за дочь великого чародея. Но откуда он узнал имя моей матери?

Вэлин пожал плечами:

— Считается, что мать ребенка Аваназия — могущественная колдунья. Возможно, Сакра надеялся найти ее и использовать в своих интригах, тем более что ему в руки попала та, кого он считал ее дочерью.

Однако Бриджит ясно помнила ошеломленный шепот Сакры, когда она произнесла имя Ингрид Лофтфилд: «Святой предок, подумать только!» Он узнал это имя, это ясно как день.

Но Бриджит промолчала. Если Вэлин и недоговаривает, то заставить его сказать все невозможно.

Калами встал и подошел к жаровне.

— Ты должна понять, Бриджит, — сказал он, подкладывая в огонь кусочки угля. Пламя отзывалось шипением на каждый черный комочек. — Тебе еще много раз придется выслушивать предположения о том, что ты дочь Аваназия.

— Вэлин, я знаю, что такое слухи.

«Боже всемогущий! И здесь то же самое! Даже здесь…»

— Я должен сказать тебе еще кое-что. Мне неприятно об этом говорить, но… — произнес Калами не оборачиваясь. Его немигающий взгляд был прикован к огню.

Бриджит молча ждала продолжения.

— Императрица… — тихо произнес он. — Я… — На его лице ясно отразилась внутренняя борьба. — Для меня равносильно предательству говорить об этом, но ты должна знать. Она немного не в себе.

— Не в себе?!

Калами кивнул:

— Я делаю все, что в моих силах, точно так же, как все остальные советники и фрейлины, но это становится все более заметно. В этом лежит причина моего, нашего общего отчаяния. Вот почему мы вынуждены были привезти тебя сюда. — Он развел руками. — Она уже не в состоянии ни на чем сконцентрироваться, а без этой способности о магии не может быть и речи. Без магии мы не сможем победить Ананду, и если императрица умрет прежде, чем чары Ананды будут разрушены…

«Что значит „не в себе“?! Ты обещал мне покровительство и уважение императрицы, а теперь оказывается, что у нее старческое слабоумие!» Пальцы Бриджит изо всей силы вцепились в бархатное покрывало, сминая ворсистую ткань.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше? — сухо спросила она.

— Я боялся, что тогда ты со мной не поедешь. Прости.

Однако это извинение ни на йоту не уменьшило гнева Бриджит.

— Великолепно! Что еще ты постеснялся мне сказать?

— Что она может приветствовать тебя как дочь Аваназия. — Калами опустил голову, словно слова придавливали его к земле своей тяжестью. — Это она послала меня на поиски. Но поскольку этого легендарного ребенка не существует в природе…

Он робко коснулся ее руки, моля о прощении:

— Прости меня, Бриджит. Пожалуйста, прости, но ты должна понять: весь мой мир находится в опасности! Я просто не имел права вернуться ни с чем.

— Я понимаю.

Такое объяснение выглядело весьма правдоподобно. Во всяком случае, не менее правдоподобно, чем все, что происходит в этом сне наяву. Всеми фибрами души Бриджит хотела поверить словам Калами, потому что тогда ее отцом остался бы Эверет Ледерли. Хранитель маяка, который таскал на башню канистры с нефтью, от которого она узнала название и назначение каждой шестеренки на маяке. Человек, который сидел рядом с ней в ясные ночи и смотрел на звезды. Человек, которому она носила кофейники во время шторма, а он стоял на вершине башни и пристально вглядывался в пенные воды озера, высматривая корабли, попавшие в бурю. Человек, который испустил свой последний вздох в доме на острове, а не в больнице. Человек, который не позволял ей сидеть по ночам возле его постели, потому что маяк для него был важнее, чем он сам.

Ее отцом был он, а не какой-то золотоволосый незнакомец в черном плаще. Не тот человек, которого она видела рядом с женщиной в черном платье, проплывая через Земли Смерти и Духов.

«Нет! Нет! Нет!» Бриджит закрыла лицо руками.

И все же Сакра узнал имя ее матери.

— Бриджит, прошу тебя! — Вэлин взял ее ладони и отвел их от лица. Пойми, я солгал тебе вынужденно. Нам всем, и особенно мне, нужна твоя помощь. Очень нужна.

Он смотрел на Бриджит честным, открытым, печальным взглядом, в котором читалось отчаяние. Его теплые мягкие руки крепко сжимали ладони Бриджит, и от этого прикосновения ей почему-то захотелось понять его, понять, почему он поступил именно так, а не иначе. Но стоило Бриджит заглянуть в глаза Калами, как зрение ее снова затуманилось. На этот раз в отражении умоляющего лица Вэлина она увидела искаженные от ярости черты.

«Да что происходит в конце-то концов?!» Бриджит нахмурилась. Именно тогда, когда ей нужно, необходимо видеть, зрение играет с ней в прятки!

…И она увидела. Увидела, как трое людей, одетых в голубые с золотом камзолы, окружили резную кровать. На ней они расстелили простыни — такие белые, что они словно сверкали при свете очага. Приглядевшись, Бриджит заметила, что белая ткань и правда блестит — золотыми и серебряными нитями.

А еще там был яд. Бриджит чувствовала, как он жжет ей вены, сжимает глотку и просачивается в легкие. Тот, кто ляжет на эти простыни, умрет. Она умрет, слишком много здесь яда…

— Нет! — закричала она. — Нет!

И снова увидела Вэлина, стоящего рядом. Лицо у него было встревоженное и без всякого отражения.

— Что ты увидела?

Бриджит впилась зубами в запястье, чтобы подавить рыдания, рвавшиеся из ее горла.

— Скажи мне! — закричал Вэлин.

Бриджит проглотила слезы и стряхнула с себя наваждение. Это было видение. Просто видение. Вот и все. Она знает, что делать.

— Я видела троих людей, все одеты в голубые ливреи с золотыми галунами. У одного — черные волосы и нос крючком. Второй был рыжий, у него еще родинка под левым глазом. А третий — совсем старик, почти лысый, но руки у него сильные. Они застилали простынями резную кровать с орлами и розами. Это были отравленные простыни. Тот, кто ляжет спать на эту кровать, будет мертв еще до рассвета.

Лицо Вэлина исказилось от злости, и какое-то время он смотрел на Бриджит с лютой ненавистью. Его челюсти сжались, словно удерживая поток брани, готовый сорваться у него с языка.

— Ананда… — прошипел он.

— Это она отравила простыни?!

Калами мрачно кивнул:

— Кровать, которую ты описала, может быть только кроватью императора Микеля. Эти люди — прислужники Ананды. Она хочет убить своего царственного мужа, и они лишь выполняют ее приказ. — Вэлин ударил кулаком по перине. — Я знал, что это когда-нибудь случится, но не думал, что так скоро.

— Но разве… — Бриджит осеклась. Вэлин вопросительно глянул на нее, и она сказала: — Это же не связано с моим приездом, правда?

Вэлин ответил не сразу:

— Все возможно. Мне надо идти, Бриджит. Я должен обсудить это с… другими советниками. — Он отвернулся. — Я пришлю слуг, чтобы они позаботились о тебе и принесли поесть. Если почувствуешь слабость, сразу же дай мне знать. Через три дня ты будешь официально представлена императрице, так что к этому времени ты должна твердо стоять на ногах.

— Я буду, Вэлин, обещаю.

— Ну вот и хорошо.

Калами уже скрылся из поля зрения Бриджит, и последние слова донеслись до нее из-за ширм.

Бриджит откинулась на подушки и уставилась на роскошный балдахин.

— Зачем? — шепотом спросила она у голубого бархата. — Если Микель и так целиком и полностью во власти Ананды, зачем ей убивать его?

Но бархат не знал ответа, так же как и Бриджит.

Калами стремительно шагал по коридору, сжав руки в кулаки.

Как рано… Как рано она узнала имена. Он собирался открыть ей правду позже, когда связь между ними укрепится за счет элементарного физического влечения.

Но Сакра, разумеется, спутал ему все планы. Сакра и Ананда, как всегда!

Но ничего. С этим еще можно что-то сделать. Ложь можно смягчить и разбавить правдой. Он в совершенстве владел этим приемом. А вот с видениями дело обстоит куда хуже. Бриджит увидела реализацию еще только задуманного плана насчет Микеля. И только по счастливой случайности она не увидела, что это Медеан приказала положить отравленные простыни на постель сына.

Этого уже не скроешь враньем, состряпанным на скорую руку.

С Сакрой и Анандой можно бороться. Да, Ананда умна. Да, магические способности Сакры велики. Но в этой игре их ставка не больше чем у него, к тому же им противостоит императорская власть. А вот видения Бриджит — вещь непредсказуемая. И покуда у Бриджит остаются хоть малейшие сомнения, ему угрожает опасность — из-за этого проклятого ясновидения, а еще — из-за того, что Бриджит теперь свободно изъясняется на изавальтском языке. Ну удружил Сакра, спасибо, родной… Он-то предполагал, что в течение нескольких месяцев будет единственным посредником между Бриджит и изавальтским обществом. Но Сакра сразу же лишил его этого преимущества, и значит, пока Бриджит полностью владеет своими способностями, опасность все увеличивается.

Итак, Бриджит нельзя выпускать из-под контроля. Жаль. Добровольный союзник всегда полезнее, чем вынужденный. Но сейчас на убеждение нет времени. Значит, не судьба.

На крыше, в пустом гнезде аиста, скорчился лебедь. Тепла от каминной трубы почти не было, и он сидел нахохлившись и отчаянно дрожа. Холодно. Очень холодно. Что он забыл здесь, в этом царстве снега и льда? Крылья ужасно болят. Как хорошо было бы оказаться в теплых южных землях, где можно легко скользить по спокойным рекам! И что ему мешает отправиться туда прямо сейчас? Может, раненое крыло? Да, наверное… Заря только-только занимается на горизонте. Когда окончательно рассветет, он полетит. Найдет много вкусной еды, и ласковую подругу, и теплое гнездо, и позабудет обо всех этих ужасах…

На конек крыши аккуратно опустился ворон и, усаживаясь, взъерошил перья. Лебедь зашипел на него, что означало: «Убирайся. Место занято».

Ворон каркнул в ответ, потом еще раз, и вот уже не ворон, а крошечный сморщенный человечек в накидке из черных перьев балансирует на узком коньке с птичьей легкостью. Лебедю было все равно. Такое маленькое существо для него не опасно. Он только снова зашипел на всякий случай.

«Проваливай».

— Однако, господин колдун, — засмеялся карлик-ворон. — Как сильно ты влип на этот раз…

Лебедь замахал на него крыльями.

— Эй-эй, полегче! — предостерег его карлик. — Уже за это я мог бы оставить тебя здесь, но как я тогда получу то, что мне причитается?

Он наклонился вперед, по-птичьи вытянув шею. Лебедь хотел было снова на него замахнуться, но почему-то не осмелился. Вместо этого он отступил за трубу и угрожающе выставил крыло.

— Кое-что человеческое в тебе еще осталось, — задумчиво произнес карлик. — А не то вил бы уже гнездо где-нибудь на берегу, как настоящий лебедь.

Он покачал головой и втянул ее в плечи так, что создавалось впечатление, будто она растет прямо из спины.

— Ладно, — вздохнул карлик, — с вашим братом всегда хлопот больше, чем вы того стоите. Но мне симпатична мысль о том, что ты и твоя хозяйка у нас в долгу, поэтому я помогу тебе.

Он вперил в лебедя взгляд круглых черных глаз:

— Слушай меня, Сакра. Ты ищешь Ананду. Сакра, ты ищешь Ананду.

Сакра встрепенулся. Ананда? Ананда… Она в опасности. Он летел, чтобы предупредить ее. Летел на лебединых крыльях, которые на самом деле были руками. Он не мог превратиться обратно в человека, забыл, как это делается. Лебедь вытянул нелепую длинную шею и закричал. Это был крик отчаяния. Он заблудился, замерз, и никого вокруг — если не считать карлика. Он должен найти Ананду!

Лебедь подставил грудь ветру, расправил крылья и сорвался с крыши, постепенно набирая высоту и направляясь в сторону Выштавоса.

Ворон тоже полетел — в противоположном направлении.