Наше величество Змей Горыныч

Глава 6
В ГОСТЯХ ХОРОШО, А ДОМА ЛУЧШЕ

В то время когда Ярила, Услад и Власий прибыли в райский сад, там случился незапланированный переполох. Все суетились, готовились к свадебному пиру. Приспичило Перуну, Медноголовому жениться, и не на ком попало, а на Доле-Додолюшке.

Додоля Ивановна, лебедь белая, всем была хороша. Стан стройный, лик белый, брови собольи. Весела, умна, пригожа – вот только девичьей скромностью продолжить этот ряд язык не поворачивался. О скромности Додоле никто и никогда не рассказывал, а когда спохватились, вздумали просветить богиню, то Додолюшка лобик наморщила и спросила в большом удивлении:

– Скромность? Это што за зверь такой?

На том моральное воспитание девицы и закончилось. В устоях своих Доля-Додоля была расплывчата, а в связях так и вообще неразборчива. И по этой причине Лада-мать была против такой невестушки, и Сварог, значит, тоже, что, памятуя о характере их супружеских отношений, было естественно.

Но Перун не сдавался и, желая сломить родительский запрет, орал дурниной: «Додолю Ивановну хочу!!!» И так три часа без перерыва, ни на мгновение не умолкая. На большее родителей не хватило – нервы не выдержали. Дали благословение Лада и Сварог горластому сыну да удалились в родовое дупло, почесывая уши.

И вот сейчас накрывали длинные столы, ожидая гостей на свадебный пир. По этой причине сильно Власием-Велесом заниматься было некому. Но царевич Власий о том не переживал. Пошел он к корове Зимун в золоченые хоромы, припал к коровьему боку да вздохнул счастливо – будто дома вдруг оказался. Душа его легче да счастливее стала, а в теле заметно прибавилось силы.

И корова Зимун тоже встрече с сыном возрадовалась, из сосцов ее потекло не молоко, а сливки двадцати пяти процентов жирности, чему жители поднебесной очень рады были.

Повидавшись с биологической матерью, пошел Власий погулять по райскому саду. Много чудес и диковин было в том саду, но казалось ему, будто все это он уже видел. Знакомо все и привычно. Только что спокойствие радостное на душе в новинку ему, да воздух пьянит, будто мед крепкий. Посмотрел на цветы царевич Власий, винограда попробовал и яблок молодильных. Яблочки ему показались кисловатыми, надкусил – сморщился да сплюнул. Эх, в Лукоморье яблочки – не чета этим полукультуркам! Садовые, белый налив! И все-то Власию в Ирие не так, и все в саду райском не по нему. Но подумать об этом было некогда – на свадебный пир позвали.

Угощение на свадьбу знатное приготовили, сурица и меды пенные рекой лились. Жених во главе стола восседал, сияя от радости во все лицо златозубой улыбкой. А невеста его Додолюшка стреляла блестящими глазами по сторонам, и чаще всего ее похотливый взгляд на Власие останавливался. Ярила и Уд, видя это, ухмылялись в рукава да подливали невесте пенного меда. Они намешали в Додолино питье трав, возбуждающих любовный жар, а теперь вот с предвкушением ждали результата. Никак озорники от шутки нехорошей удержаться не могли!

Наступил тот момент, когда «горько!» кричать начали. Встал Перун, и Додоля встала. Только не к мужу законному новобрачная повернула свой лик, а прямо по столу к Власию поползла. Тут Перун Медноголовый прозрел, характер супруги лучше понимать стал. Схватил он Додолю за то место, которым она к нему повернута была, на скамью усадил, а сам лицо сопернику бить кинулся. И правильно – что за свадьба без драки?

Братья в разбирательство включились с радостью, усиливая переполох да шум, разняли драчунов. Взмолился тут Власий, обращаясь к Сварогу:

– Отпусти ты меня, царь небесный, домой, в Лукоморье! Я скотьим богом быть не отказываюсь, но дома сердце мое осталось! Все в саду райском Ирие и знакомо мне, и в то же время чуждо! Тоска меня здесь берет.

– Ну что ж, – Сварог кашлянул, неодобрительно посмотрел на Додолю – та все еще глазками маслеными на скотьего бога поглядывала – и в просьбе Власию не отказал. – Иди к людям, раз уж ты в этом видишь и понимаешь свое счастье. Только запомни вот что: ежели ты в обличье зверином разумное существо жизни лишишь, то навсегда зверем останешься.

Поклонился Власий Сварогу, Ладе-матери и остальным богам да домой отправился.

Эх, в гостях хорошо, а дома лучше! Так думал Власий, оказавшись в родном Городище. Шел он по улочке, с горожанами здоровался, словом-другим перемолвиться останавливался. Всех знал он и любил, в этом Городище выросши с малолетства. И его все знали да любили. И сам Городище ему лучше райского сада казался, красивее во много раз. И когда на коровьей лепешке нога заскользила, ругаться Власий-царевич не стал, спокойно навоз отряхнул да продолжил свой путь к царскому терему. Домой поспел аккурат к обеду.

Сидел он за столом, пищу привычную ел с удовольствием. А сестрицы знай тарелки ему пододвигали, на братов аппетит нарадоваться не могли. Они болтали не умолкая, и Власий вдруг отметил, что сегодня болтовня сестриц ему приятна, а сами сестрицы докуками не кажутся, напротив, милы да веселы.

Елена Прекрасная ела мало, что птичка поклевывала. Остальные мясо зубами грызли, а она ножичком золотым крохи от куска отковыривала да устами сахарными с двузубца снимала, аккуратно при этом манерничая. Двузубец тот вилкой звался, за него царь Вавила купцу Садко большие деньги заплатил. По совести сказать, царь-батюшка и больше бы отдал, так сильно его допекла младшенькая политесом да манерностью. Целый месяц на свой махонький кулачок наматывала отцовские нервы, выпрашивая столовые приборы. По приличиям, оказывается, нельзя даме благородной рот за едой широко разевать, а ложку деревянную иначе в рот не засунешь. И так же достала, что царь купил-таки прибор тот столовый для нее. Если б раньше знать, как зубец тот да ножичек выглядят, то свои бы умельцы сделали, но ни кузнецы, ни ювелирных дел мастера такого прибора столового никогда не видели.

И вот теперь, состроив манерную мордочку, Еленушка следующий кусочек отпилила, губами с вилки сняла да прожевала. Потом ротик полотенцем утерла и взяла со стола махонькую остро заточенную щепочку. Прежде чем кашу пшенную с маслом да медом откушать, давай в зубах этой щепочкой ковыряться. Щепки эти зубочистками назывались и, по словам Елены Прекрасной, были очень полезны для здоровья. Бояре поначалу над Еленушкой посмеивались, но, когда воевода Потап глянул люто, прекратили. О том, что Потап по младшей царевне сохнет, знали все, кроме самого Потапа.

Потапа воеводой назначили, когда он совсем юным был – и двенадцати годов ему тогда не исполнилось. Назначили потому, что обнаружились у него большие способности к стратегии и тактике и ум государственного масштаба. Помимо ума отличался Потап богатырской силой и телосложение имел соответствующее. Плечи – косая сажень, сила богатырская, в бою, конном ли, пешем, равных Потапу не было. По праву звание высокое носил и не кичился своим положением. С лица он красавцем не был, но и уродливостью тоже не отличался. А что лицо его грубое, будто из дерева топором вытесано, да в шрамах – то для богатыря не помеха, а, напротив, достоинство. Одежду Потап носил простую, по-военному сдержанную, не фасонистую. Рубаха да порты, сапоги крепкие да кольчуга с перевязью. И меч неизменно при нем. Сосредоточен и серьезен муж сей – ни тебе движений лишних, ни жестов размашистых. Если беседа дел военных или государственных не касалась, то и слова лишнего не вымолвит.

Марья Искусница тоже зубочистку в руках вертела, но по причине, не имевшей никакого отношения к политесу и манерности. Она на поверхности каши чертила что-то непонятное, опять, наверное, конструкцию какую-нибудь придумала. И так Марьюшка была погружена в свое дело, что будто и не слышала ничего вокруг и не видела.

Купец Садко старался всеми силами привлечь внимание Марьи Искусницы, но та его долгосрочно игнорировала и знаков внимания не замечала. Да и купца самого всерьез тоже будто не воспринимала. Царь Вавила по этому поводу не огорчался. Кому другому Садко был бы желанным зятем, особенно если учесть, сколько золота из царской казны в его мошну купеческую перекочевало. Но для своей дочери желал Вавила в мужья принца французского или английского – не меньше. Чтобы стала Марьюшка королевой большой и сильной державы. А Садко хоть и хороший человек, но простой купец.

А вот Василиса Премудрая и кушанья за обе щеки успевала уплетать, и замечать все, и беседу со всеми сразу вести, еще и сестер изводить насмешками. И она-то уж своего ухажера без внимания не оставляла, то и дело пихая его в бок локтем.

Вавила недовольно поморщился – кого-кого, а Ивана-дурака за своим столом он меньше других хотел видеть. Дурак – он и есть дурак, люди зря таким прозвищем не обозначат. Лицо у Ванюши глупое, улыбка к ушам лопухастым ползет, нос конопатый, а волосы лохмами торчат. Глаза синие, доверчивые да наивные, умом-разумом не замутненные. Статью Иванушка-дурачок, конечно, заметен, плечи богатырские, кулаки что молоты кузнечные, но все равно странно – и что в нем Василисушка нашла? Вавила этого не понимал, да только Иван-дурак за Василисой Премудрой словно хвост за собакой бегал. Всегда рядом был. Бояре нашептывали, что в зятья дурня придется брать, но Вавила от таких шепотков да пророчеств отмахивался. Говорил, что у старшенькой просто страсть к просветительству, а у Ваньки, соответственно, тоже страсть – к обучению. Бояре только головами покачивали да в бороды посмеивались, точно зная, что в скором времени обучение да просвещение на второй план отойдут, а страсть-то на первый выйдет.

– Еленушка, ты не боишься щепками этими язык занозить? – спросила Василиса у младшей сестры.

– Фи-и, сестрица, какая ты неманерная! – ответила Еленушка и брезгливо скривилась. – Эти щепочки, к твоему сведению, зубочистилками называются. Они для здоровья дюже полезные. Вы вот ими не пользуетесь, так потом не жалуйтесь, когда флора испорченная во рту заведется.

– Ну главное, чтобы фауна испорченная во рту не завелась, – небрежно сказала Марья Искусница, не отрываясь от своего занятия, – а уж флору мы как-нибудь прожуем.

– Ну пошто вы такие есть! – воскликнула Елена Прекрасная и со злости перекусила зубами зубочистку. – Учу вас политесу, себя не жалеючи, все ледями сделать хочу, чтоб перед женихами заморскими стыдно не было, а вы, дуры деревенские, даже на мамзелей не вытягиваете!

Сестры в ответ на такое заявление только рассмеялись, и желание стать «ледями» их не охватило.

– Я тут с оказией почтовой письма доставил, – сказал Садко, тактично меняя тему разговора.

Садко по причине своей купеческой профессии был дипломатичным и коммуникабельным человеком. Без этих качеств ни продать тебе товары, ни купить. И с народами разными он встречался, и даже, говорят, с самим морским Посейдоном торговые дела имел. А потому в зародыше прекратил ссору, которая грозила промеж царевен начаться.

Царь Вавила одобрительно посмотрел на купца. Хорошую бы пару они с Марьюшкой составили, если б купец был ну хотя бы княжеского рода! Садко всегда подтянут и аккуратен – до чистоплюйства. Франтов да модников он не уважал, но поощрял, имея с этого торговую выгоду. Поговорить Садко и без торговли любил, сопровождая свою речь мягкими, убаюкивающими жестами. Ну а если уж на торгах товар рекламировал, то тут такой фонтан красноречия у него открывался, что заткнуть его не представлялось другой возможности, кроме как купить вещь – только бы замолчал горластый продавец!

Ликом Садко был прост да пригож. На полных губах всегда играла загадочная, лукавая улыбка, глаза – что у кота – зеленые да честные. Особенно честными глаза его делались, когда говорил он о том, сколько прибыли теряет, устраивая покупателю скидку. Нос прямой да длинный – оттого, наверное, что он его всегда по ветру держал, раньше всех узнавая международные новости. Волосы у него пепельного цвета, расчесанные на прямой пробор да смазанные маслом.

Рубаху Садко носил атласную, синюю, совершенно немаркую. Поверх рубахи – жилет с карманами да цепочкой золотой. Порты простые, черные, а сапоги крепкие, сшитые из импортной кожи и с лаптями странными, какие галошами называются да в грязи не вязнут. А у пояса кошель большой прицеплен был – покачивался кошель тот при каждом движении купца да золотом позвякивал.

Крякнул Вавила с сожалением оттого, что Садко неровня его дочке, да и спросил:

– И от кого ж письма те?

– Одно из царства Хызрырского, от хана тамошнего Урюка Тельпека, – ответствовал Садко, чинно кланяясь. – А другое из Тмутаракани, от кагана ордынского Цыряна Глодана.

– Ну что ж, раз уж вся дума боярская за столом собралась… – Вавила оглядел бояр и головой покачал – те увлеченно кушали и царских слов не слышали, – но попрекать их этим не стал. Грешно у такого стола о делах говорить, а потому решил царь чтение писем после трапезы назначить.

Стол и впрямь хорош был – загляденье да объеденье! Чего тут только не было: и каша пшенная медовая, масляна да рассыпчата; и дичь разная, целиком и кусками зажаренная – куропатки да зайцы, глухари да рябчики, оленина да кабанятина; и соленья с вареньями; блины – стопками, пироги – горами; щи да борщи с солянками в горшках глиняных ароматом исходят, у едоков слюну вышибают; тут же грибы моченые, да соленые, да жареные; ягод плетенки полные; ендовы сбитнем медовым да квасом клюквенным пенным наполнены, а кувшины – молоком да соками яблочными.

– И чего это я отвлекаюся? – пробормотал царь Вавила. Взял он ложку расписную деревянную, горшок щей к себе подтянул, пирог с рыбой с блюда берестяного подцепил – и ну за обе щеки наяривать.

После обеда переместились в тронную залу. Дума боярская, сыто отрыгивая, расселась по скамьям, что вдоль стен понаставлены. Царь Вавила на трон плюхнулся и руки на животе сложил, ощущая в желудке приятную тяжесть. Рядом с троном, по правую руку, воевода Потап встал, облокотясь на богатырский меч, а слева царевич Власий на стул присел. За ним царевны расположились. Лицом они похожи были – каждая будто копия с другой сестры, но различия меж ними имелись тоже немалые.

Василиса Премудрая пышна была, глаза ее синие на лице румяном прямо светились, будто знала она что-то тайное, да поделиться этой тайной не с кем было. Одета любимая дочь царя просто – красный сарафан да белая рубаха. Волос белый в косу заплетен, на голове лента повязана.

Марьюшка подле Василисы на стуле уселась – резко, по-мужски, плюхнулась. Царь посмотрел на нее и подумал, что манерность у средней дочери действительно никуда не годится. А откуда манерам тем взяться, если ходит Искусница будто парень – в рубахе да портах, платья и юбки совершенно игнорируя? Голову ремешком кожаным обвязала да карандашик грифельный за него заткнула. Лицо всегда спокойное, даже сосредоточенное, лукавого кокетливого взгляда у нее никогда и не видели.

А Елена Прекрасная бледность модную блюла, совсем измученная заграничными диетами. Вавила за нее шибко переживал – а ну как совсем есть прекратит? Тонка что камышиночка, под глазами круги синие – и это красотой называется? Государь красоты такой, требующей безмерных жертв, не понимал и отвергал вовсе. И сейчас смотрел любящий отец и морщился, наблюдая, как Еленушка к табуреточке низенькой подошла, на английском платье с испанскими фижмами шлейф французский откинула, подол на китовом усе приподняла – тут нянька ей табуреточку под юбку и задвинула. Вавила каждый раз боялся, что сядет младшенькая мимо табуреточки да зашибется. А потом вздыхал с облегчением – обошлось на этот раз! И пристрастия ее к камням самоцветным царь тоже не понимал. Серьги до плеч свисают – и как только ушки выдерживают? Не порвались бы мочки, так сильно нагруженные. А вокруг шейки тоненькой в десять рядов бус да монист разных. Ох тяжелая штука эта мода ненашенская, заграничная!

– Ну читай, Василисушка, – распорядился царь-батюшка и приготовился слушать.

Василиса Премудрая у Вавилы в толмачах не состояла, переводила только тогда, когда ей того хотелось да и других дел в это время не было. Взяла она письмо, написанное на овечьей тонко выделанной шкуре, и начала читать:

– «Государь белый царь, – Василиса Премудрая сразу переводила на лукоморский язык, – одолела нас орда Тмутараканская, все с набегами да войнами на территорию нашу залезть пытается. Возьми нас под свою руку слугами вечными и данниками. А в знак своего хорошего благорасположения пришли нам железа оружейного осемьдесят пудов, серебра – пятьдесят пудов, а золота – тридцать пудов. А еще пришли нам людишек мастеровых – кузнецов, да мастеров огненного боя, да каменщиков, да художников. Потому как люди в царстве нашем Хызрырском простые и ничего доброго, окромя дурости, не делают. Что с подарками твоими делать ведаем, а как к ним подступиться – не вразумеем. А еще пришли двух карлов для нашего увеселения. И чтоб были карлы те росту малого, а полу мужеского и женского, чтобы они в ханстве моем размножение имели. И чтобы карлы те и детей моих, и внуков, и правнуков развлекали. Засим остаюсь с почтением превеликим, хан хызрырский, Урюк Тельпек».

– Велика наглость хана того! – вскричал царевич Власий, вскакивая с места. – Будто не в данники просится, а на работу нанимается!

– Молод ты, Власий, а потому горяч, – заметил воевода Потап. – Ежели бы орд тмутараканских не было, то замечание твое поддержали бы. А так смысл государственный имеет просьбу Урюка Тельпека выполнить. И не просто выполнить, а даже так сделать, чтоб он без помощи да разрешения Лукоморья и до отхожего месту сходить не смел.

– Дело говоришь, Потап. – Вавила очень одобрительно хмыкнул, бороду в размышлениях потеребил и изрек: – Пиши, Василисушка, ответ Урюку Тельпеку.

Тут же Иванушка-дурачок с места соскочил, столец резной к зазнобе своей подволок да перо самописное из чехольца вынул.

Вавила горло кашлем прочистил и диктовать начал:

– Дорогой брат мой Урюк Тельпек! Прочитали мы письмо твое и прочувствовали. И сильно закручинились над бедами твоими. И как добрые братья и соседи берем тебя под свою высокую руку и шлем тебе окромя запрошенных осьмидесяти пудов железа еще осемь пудов, окромя пятидесяти пудов серебра еще пять пудов, окромя тридцати пудов золота еще три пуда. Людишек мастеровых пришлю, когда на то оказия будет. А карлы в нашем царстве не заводятся ни мужеского, ни женского полу. За карлами обращайся к брату нашему – султану туркскому. В его государстве этого добра довольно заводится. Засим остаюсь твой старший брат и сосед, царь лукоморский и прочая, и прочая, Вавила.

Василиса письмо рулончиком свернула, сургучом мазнула да отцу подала, чтобы печатью царской освидетельствовал. Как только печать к посланию была приложена, Василиса следующий свиток развернула и начала читать:

– «Государь белый царь! Хан Тмутараканский Цырян Глодан шлет царю лукоморскому Вавиле наши приветствия! Сообщаем, что дела в нашем царстве-государстве идут премного хорошо, вот только полчища хызрырские одолели – набеги учиняют немерено, потраву табунам да стадам разорение. Потому возьми нас под свою руку великую данниками вечными да слугами. А в знак твоего благорасположения пришли нам железа оружейного осемьдесят пудов, серебра – пятьдесят пудов, а золота – тридцать пудов. А еще нам пришли людишек мастеровых – кузнецов, да мастеров огненного боя, да каменщиков, да художников. Потому как люди в ханстве нашем Тмутараканском простые, ничего доброго, окромя дурости, не делают. Что с подарками твоими делать ведаем, а как подступиться к ним – не вразумеем. А еще пришли нам арапов чернолицых, полу мужеского и женского, для дальнейшего в нашем царстве размножения. Дабы меня увеселяли, и внуков моих, и правнуков. Засим остаюсь с уважением превеликим, каган Тмутараканский Цырян Глодан».

– У них, что ли, один писарь на половинной ставке работает? – удивился Вавила. – Ну да ладно с ним, пиши, Василисушка, следующее… – И продиктовал царь Вавила послание, не много отличающееся от того, которое Урюку Тельпеку приготовил: – Дорогой брат мой, Цырян Глодан! Прочитали мы письмо твое и прочувствовали! И сильно над бедами да горестями твоими закручинились. И как братья да соседи добрые берем тебя под свою руку светлую. И окромя запрошенных осьмидесяти пудов железа шлем тебе еще осемь пудов, окромя пятидесяти пудов серебра – еще пять пудов, окромя тридцати пудов золота – еще три пуда. Людишек мастеровых пришлю, когда оказия на то будет. А арапы чернолицые в царстве нашем не заводятся и вообще себя никак не обозначивают. За этим ты пиши брату нашему, государю египтянскому. В его царстве арапы те и заводятся, и размножение великое имеют. Засим остаюсь твой старший брат и сосед, царь лукоморский, и прочая, и прочая, Вавила.

Тут младшая царевна резко вскочила, топнула ножкой и кинулась к выходу из думской залы. Но табуреточка в юбках запуталась, споткнулась Елена Прекрасная, не сделав и двух шагов. Воевода к царевне кинулся, подхватил ее сильными руками, упасть не дал.

– Что ж ты, доченька, о манерности-то забыла? – с укором в голосе спросил царь Вавила. – Куда так спешно кинулась, нарушая правила политесные?

– Куда?! – закричала Елена Прекрасная так сердито, что даже лицо ее от злости перекосилось. – Гражданское подданство менять! Все, перехожу в ханство Хызрырское и в орду Тмутараканскую одновременно!

– А чем же мы тебе, Еленушка, неугодны стали? – озадачился любящий отец, глядя с большим недоумением на дочь.

– Ты им пудами злато да серебро шлешь, а я у тебя денежку на серьги новые не могу выклянчить! – крикнула Елена Прекрасная и снова топнула ножкой.

Царь Вавила признал справедливость ее слов и выдал Елене сразу три денежки. Тут слезы на личике царевны и высохли. Подхватила Елена купца Садко под руку и утянула к лавке передвижной – серьги выбирать.

А царь со боярами долго еще думу думали, да только день не резиновый – кончился.