Наше счастье украли цыгане. Роман

Здравствуй, доченька!

– Как? – искренне недоумевала я. – У вас нет ничего из Шопенгауэра?

Библиотекарша, звать её Людмилой Тарасовной, вместо того, чтобы признаться в упущении и прилюдно покаяться, предпочитала идти в наступление.

– А почему это у нас должно быть что-то из Шопенгауэра, этого философа упадничества? Этого чуждого нам мыслителя?

Тем самым она ненароком подчёркивала, что имеет о Шопенгауэре весьма определённое впечатление. То есть читала о нём в какой-то статье. Сельская интеллигенция крепка.

– Помилуйте, ну где же там упадничество?! Он просто трезво смотрит на человечество и не позволяет себе вязнуть в иллюзиях. Ваш взгляд на этого певца иррационализма чрезвычайно узок и несовременен.

– Позвольте не согласиться с вами, – не сдавалась Людмила Тарасовна и мне в общем-то нравилась её манера общаться со мной на «вы». Ещё бы тон не столь саркастичный. – Философия, как и любая другая наука, должна возвышать, а не укладывать в гроб и заколачивать крышку гвоздями.

– Слушая вас, я понимаю, что работы Кьеркегора в этой библиотеке тоже не найти…

– Ещё раз, пожалуйста, фамилию.

– Кьер-ке-гор. Сёрен Обю. Датский философ.

– Ах, Кьеркегор! Как же, как же!.. Наслышаны и о нём. Нет, его тоже нет. Пока что могу предложить Мамардашвили. Помнится, у нас пылилась где-то книжка с его лекциями.

– О-о, нет! Только не Мамардашвили! Он слишком правилен и скучен. Давайте-ка остановимся на Владиславе Крапивине.

– Одобряю ваш выбор. Что вам, «Тень каравеллы», «Алые перья стрел», «Трое с площади Карронад»?

– А «Острова и капитаны» имеются?

– О да! – воскликнула Людмила Тарасовна. – Последнее поступление, ещё никто не открывал. Но она на дом не выдаётся, – уколола она всё же, – только в читальном.

– Меня устраивает, – вздохнула я притворно, потому что именно о паре спокойных часов в читальном и мечтала.

Получив новенький том Крапивина, я переместилась в соседнюю комнатёнку, которая служила в этой обители знаний читальным залом. Как ни удивительно, два из четырёх столов оказались заняты. За одним – пацанчик, за другим – девчушка с косичкой. Младшая школота. И это летом. Дети, что из вас только вырастит?!

Чтение – одно из немногих удовольствий этой быстротечной жизни. В пакете бутерброд и бутылка лимонада, в руках увлекательная книга, а впереди несколько волнительных часов путешествий по мирам фантазии. Только фантазия примиряет с унылыми реалиями жизни…

Когда я оторвалась, настенные часы, которые красовались прямо передо мной, показывали начало третьего. Значит, прошло больше трёх часов. Ух ты! Вот бы и мне сочинять так же: чтобы читатели забывали о времени и окружающей действительности.

Школота испарилась, зато я почувствовала, что за мной наблюдают. Откуда? Поблизости никого. Или…

Я присмотрелась к полузакрытой двери и поняла, что за ней кто-то стоит. Просто потому, что дверь в таком полуоткрытом состоянии не застынет – либо приоткроется побольше, либо закроется плотнее. Я не первый раз в читальном зале, я знаю. За ней кто-то стоял и поддерживал её. Я обратила внимание, что щель между дверью и косяком была темна. Лишь в верхней части, обрамляя силуэт разглядывавшего меня человека, пробивался свет. Да, он определённо пялился на меня.

– Людмила Тарасовна, ау! – позвала я библиотекаршу.

Дверь тотчас же колыхнулась, но моментально застыла – едва заметно подрагивая. Человек отчаянно пытался успокоить её и свои дрогнувшие руки. Да мы волнуемся, вон оно как…

– Уважаемый! – пошла я ва-банк. – Вы не помните, как в одной из пьес Шекспира, а именно в «Гамлете», подслушивающего человека закололи кинжалом? Вы желаете себе ту же участь?

Томительная пауза незримой пружиной сжалась в помещении. Я чувствовала: человек пребывает в смятении.

– Мне очень неловко, – раздался из-за двери мужской голос с хрипотцой. – Поверь мне, девочка, я не имел в виду ничего дурного. Если б ты знала, что заставляет меня так вести себя, ты бы сразу же меня простила.

– Ну так покажитесь. Быть может, и прощать вас не придётся.

Дверь снова пришла в движение. Сначала она прикрылась, потом распахнулась во всю ширь. За ней оказался рыхлый полноватый мужчина с довольно длинными «а-ля Битлз» и несколько всколоченными волосами, с печальной синевой под глазами и странно-взволнованным взглядом. Приняв на себя как тот самый удар клинком мой беглый, но пытливый взгляд, он сжал кулаки, решительно мотнул головой, словно собираясь совершить Поступок, затем взглянул на меня ещё более тревожно и наконец рухнул на колени – чтобы суетливо и нелепо поползти к моему столу.

– Мамочка! – выдохнула я.

Упёршись в край стола грудью, рыхлый мужчина остановился и, глядя на меня совершенно по-щенячьи, выдал:

– Здравствуй, доченька!

Ну нет, господин Весельчак У, я вам не Алиса Селезнёва и кричать в ответ «Здравствуй, папочка!» не собираюсь.

– Здравствуй, папочка! – вопреки самой себе осознала я вырывающийся из груди возглас.

Выходка эта так меня развеселила, что я засмеялась в голос и торопливо уткнулась лицом в ладони. Вот так однажды подпишу себе смертный приговор – просто ради прикола и чувства противоречия.

– А я знал, – чувственно зашептал дяденька, и я заметила, что глаза его заблестели от выступившей в мгновение ока влаги, – я знал, что ты сразу же признаешь во мне отца.

– Ошибаетесь, мужчина! – я всё ещё давилась смехом. – Я признала в вас лишь очередного обитателя страны дураков. Ваше прозвище – Санчо Пансо Ключинский?

– Ты не представляешь, Светочка, – он словно не замечал моего сарказма, – как долго я желал встретиться с тобой. Я рассылал запросы по всей огромной советской стране, чтобы выяснить твоё местонахождение. Я даже объездил близлежащие области, обращаясь в местные партийные органы с просьбой посодействовать в поисках. Ничего. Ты представляешь, я ничего не добился! Они презрительно и высокомерно прятали мои бумаги под сукно.

– Дед прекрасно знал, где мы живём. Да мать ни от кого и не скрывала, куда уехала. Вся деревня знала. И я приезжала сюда три года назад. Что-то не сходятся у вас концы с концами, гражданин хороший.

– Я не знал! Честно-пречестно, я не знал об этом! Верь мне, доченька!

– Так, – сделала я серьёзное выражение лица, – давайте-ка не будем торопиться с выводами. Представьтесь для начала. Имя, фамилия, должность, политические взгляды. Прошу отвечать кратко, не растекаясь словесами по древу. Начали!

В это мгновение в дверях показалась Людмила Тарасовна. Всплеснув руками, она бросилась к рыхлому мужчине и торопливо принялась поднимать его на ноги.

– Егор Валерьевич, что вы! – бормотала она укоризненно. – Разве можно так? Возьмите себя в руки!

Кряхтя и всхлипывая, мужчина позволил переместить себя в вертикальное положение.

– Это дочка моя, Люд! – бормотал он не то в оправдание своему поведению, не то просто от наплыва эмоций. – Ты не представляешь, как это волнительно – встретить взрослую дочь. Я же искал её! Да, по всем городам искал.

Библиотекарша, взяв мужчину за бочок, торопливо старалась вывести его из читального зала.

– Стоп, я ещё не закончила! – воскликнула я. – Фамилия как ваша, любезный?

– Светочка, вы бы не дразнили его, а? – жалостливо посмотрела на меня Людмила Тарасовна. – Это директор школы, Пахомов его фамилия. Он и раньше был со странностями, а в последнее время и вовсе с ума сошёл.

Алёшин отец! Вот так ну!

– Люда, ну что за чушь ты несёшь! – сморщился Пахомов. – С ума… Я адекватнее, чем кто бы то ни был. Просто я расчувствовался, я дал волю эмоциям. Имею право, в конце концов, потому что не каждый день встречаешь после долгой разлуки родную дочь. Кровинушку родную… Ты знаешь, сын это не то. Я не чувствую с ним духовной близости. Я вообще не уверен, что он мне родной. Ты же знаешь, моя Ирина гуляла тогда направо и налево. И я тоже пытался ей мстить, да! Отвечать той же монетой. Но встретил настоящую любовь в лице матери вот этого божественного создания. Пусть у нас тогда не сложилось, пусть мы не поняли друг друга, но чувства проверяются временем. И ты знаешь, сейчас я понимаю, что по-настоящему любил её. И эта девушка – она доказательство нашей любви. Посмотри на неё – она прекрасна! Разве может быть так красив ребёнок, рождённый без любви? Нет, Людочка, не может! Она – моя!

– Света, ступайте домой, – гладила Пахомова по плечу Людмила Тарасовна. – Книгу берите с собой, я разрешаю. Вы хорошая девушка, вы её не порвёте. Не обращайте, пожалуйста, внимания на этого дяденьку. Просто он в последнее время стал заниматься не своими делами, с кооператорами зачем-то связался, а это ведь не его, какой из тебя коммерсант, правда? – кивнула она директору и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Вот и мечется с совестью не в ладах. Времена такие, мутные времена. Нет бы тихо отсидеться в сторонке. С достоинством, с самоуважением. Нет, лезут некоторые на рожон. А потом места себе не находят.

– Да что за ерунду ты говоришь? – проскрипел Пахомов. – Куркин здесь не при чём, я ему уже всё объяснил. Никакого склада он от меня не получит. Школьные помещения созданы не для этого. Я даже деньги ему вернул! Тяжело было – но я смог. Он же скользкий, колючий, но я смог – всё вернул до копейки. Это не то. Просто я о жизни задумываюсь в последнее время. О сути её. А тут – дочь! Ты знаешь, что за чувства, что за кружение эмоций!.. Люда, ты не суди меня, пожалуйста! Я же люблю тебя…

– Хорошо, Егорушка, хорошо, – продолжала гладить его библиотекарша. Она обвила директора обеими руками и принялась целовать в шею. – Только сдерживай себя, сдерживай.

– У моего отца, – объявила я, приподнимаясь, – должно иметься родимое пятно на правой ягодице. Отдалённо напоминающее бабочку. Потому что у меня такое же. Оно перешло ко мне по наследству. Товарищ Пахомов, говорите прямо: у вас имеется родимое пятно?

Директор и библиотекарша взглянули друг на друга с изумлением, словно ненормальными здесь были не они, а я.

– Нет, – жалостливо покачала головой Людмила Тарасовна. – Нет у него никаких пятен.