Наше счастье украли цыгане. Роман

Девушка с колючими глазами

– Пусти меня! Пусти, козёл старый!

Голос женский. Доносился из сеней. Я мигом проснулась и переместилась в сидячее положение. Вопли не предвещали ничего хорошего. Почему-то сразу стало ясно, что они имеют ко мне самое непосредственное отношение.

– Уходи, Катя! – это дед. – Уходи, пока милицию не вызвал!

– Да не боюсь я твою милицию продажную! Всех вас Куркин купил, скоты. Все на него пашете.

– Только через мой труп, слышишь! Я не позволю девчонку ранить. Она и так пережила чёрти знает что.

– Пусти!!! Всё равно прорвусь! Всё равно ей глаза бесстыжие расцарапаю.

Последняя фраза донеслась глуше – видимо, деду удалось вытеснить незваную гостью из сеней за порог. Хлопнувшая дверь подтвердила догадку. Крики не прекратились, но разобрать слова стало труднее.

Я соскочила с кровати на пол и принялась торопливо одеваться. Вещиц немного – юбка да футболка.

– ВИА «Сябры», – зашептала, – «Ты – одна любовь». Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок.

– Гнида! Гнида она! – это снова входную дверь открыли. Дед временно уступил оборонительные позиции. Но тут же вернул – звонко шмякнула о косяк разбаловавшаяся дверь.

– Первая сторона, – футболка уже на мне, – «Есть на свете ты», затем «Глаза любимых», затем «Васильки во ржи», затем «Я сказал своей девушке» и последняя, заглавная – «Ты – одна любовь».

И юбка уж обхватила тугие бёдра. Вот ещё молнией шмыгнуть.

– Вторая сторона: «Для двоих», за ней «Высокие звёзды», потом «Не пугайте седых журавлей», потом «Разреши тебя любить» и самая последняя – «Девушка из полесья».

Накинула на ноги сандалики и выскочила в сени. Отворила дверь. На крыльце дед бодался с растрёпанной девушкой. У той красное, то ли от слёз и сильных эмоций, то ли от недавнего загара лицо и колючие неистовые глаза. Такие и пробуравить могут насквозь.

– По просьбам трудящихся, – объявила им, – исполняется песня композитора Олега Иванова на стихи поэта Анатолия Поперечного, он у нас в лидерах по популярности, «Девушка из полесья».

Они замолчали, разжали объятия и тревожно уставились на меня.

Я запела:

– Живё-о-о-от в белорусском полесье-э-э кудесница леса-а Оле-э-ся-а-а. Считает года-а по куку-ушке-э-э, встречает меня-а на опушке-э-э.

– И-и, все вместе! – крикнула. – Камон! Останься-а со мною-у-у Олеся-а, как сказка-а, как чудо-о, как песня-а-а-а…

Всё помню, всё контролирую. Аплодисментов не надо.

– Сучка гнусная! – опомнилась наконец деваха с колючими глазами. – Тварь! Зачем брата опорочила?! Не насиловал он тебя, не мог!

– Дамочка, сбавьте-ка децибелы. Вы не на стадионе «Маракана».

– Его убили из-за тебя, гнида! – завизжала Катя (Катя же, я правильно запомнила?) и ринулась ко мне с вытянутыми руками и раскрытыми ногтями. Те длинны и остры.

Я отступила на шаг, и движение оказалось небесполезным – несмотря на то, что дед отчаянно сдерживал эту бешеную фурию, сабли-ногти разрезали воздух в каких-то сантиметрах от лица.

– Убью тебя! – шипела девица.

– Вы чокнутая истеричка, – ставила я скорый, но верный диагноз. – К смерти вашего брата я не имею никакого отношения. Надеюсь, вы осознаете это однажды. Ступайте к чёртовой матери, сумасшедшая колхозница!

В это самое время у нашего дома остановился легковой автомобиль. «Жигули», модель не знаю, не разбираюсь. Но новенькая, блестит буквально. Заметив его, бешеная Катерина вдруг затихла, как-то смутилась даже и, насупившись, сошла с лестницы на травку.

Из машины вышел статный и симпатичный мужчина лет сорока, открытое лицо, усы, волевой взгляд, длинные рукава рубашки закатаны до локтей, интересный такой – и направился прямиком к нам.

– Здравствуйте, Никита Владимирович! – произнёс он, приблизившись, и протянул деду руку.

– Доброе утро, Саша, – ответил на рукопожатие дед.

– Здравствуй, Света, – кивнул дяденька и мне. Этак устало-доброжелательно.

Я уже просекла, кто передо мной.

– Здрасьте, – молвила язвительно.

– Ты на маму похожа, – улыбнулся он мне, но ещё более устало. – Такая же красивая.

– А на папу? – выдала я тотчас же.

– Может быть, не знаю. Домой поедем, а, Кать? – тут же переключился он на девушку.

– Да она же врёт, папа! – воскликнула Катерина. – Она же гнусная стерва, не смотри, что маленькая. Я знаю таких – они всё вокруг подчинить хотят. Они же все ради одноногого стараются, он подкупил их как-то. Вот проверь – так и будет.

Интересный мужчина, председатель колхоза Александр Геннадьевич Елизаров (верно угадала?) поморщился.

– Ну хватит! – бросил он дочери. – Ты тут ничего не докажешь, сцены устраивая. Девочка не виновата. Оставь её в покое.

– Вова не насиловал её, ты же знаешь! Он не мог!

Елизаров выразительно вздохнул – и я поняла это как выражение житейской мудрости: «Всё в этом мире возможно, доченька!» – схватил Катю за руку и потянул за собой.

– Пойдём!

Она не сопротивлялась.

Они добрались до машины, открыли двери.

– Пока, чокнутая! – крикнула я колючим Катиным глазам.

Все трое – включая деда – бросили на меня быстрые и осуждающие взгляды. Никто не произнёс ни слова.