Конем владел он выше всех похвал. Мы вырвались из битвы: я, он и еще трое моих друзей, которые решили покарать предателя. Мы гнали его, а он уходил от нас по кругу; я не улавливал смысла в его тактике. Внезапно черный рыцарь развернул коня и поднял забрало шлема.
Сам удивляюсь, как в тот момент с седла не свалился. Это была женщина, родная сестра герцога, Кримхильда! Мы опешили, а она, наслаждаясь нашим изумлением, прокричала:
-- Ну, гнусные ублюдки, кто из вас захочет первым со мной сразиться?!
Мы не знали, что предпринять. Сражаться с дамой недостойно рыцаря. Это понятно всякому. Но была ли эта женщина дамой?! Она предала нас, связавшись с амореями. Сверх того, только что она подло убила троих наших. Уже за это последнее стоило забыть, что она дама!
Мой друг Аскольд сообразил скорее, чем я. Он издал гневный рык и бросился на Кримхильду. Она спокойно ждала, когда он приблизится. Подлетев к ней, рыцарь, видать, стушевался... непросто нашему брату поднять меч на женщину, особливо на такую красавицу, как сестра моего господина! Знай она свое место, не было бы ей цены. Увы, коварные амореи завладели душой Кримхильды...
Я увидел, как мой друг Аскольд сваливается с коня. А злодейка была совершенно невредимой! Он не упал еще, а Кримхильда пришпорила коня и понеслась на нас. И снова глупый стыд сковал наши сердца... она походя убила мечом молодого рыцаря Фемнира... и понеслась дальше!
Я вдруг понял, что не смогу ее убить. Как только убью одну женщину, сразу перестану быть рыцарем. Это нельзя: родился рыцарем -- им и умри. Но как иначе остановить жестокую валькирию?!
Она неслась наперерез бегущим амореям. И вот она настигла их. Не слышал, какие слова она кричала им, зато я видел, как эти трусливые амореи повернули назад, воевать заново. А Кримхильда, обгоняя их, ринулась в гущу битвы -- туда, где сражался ее брат, герцог.
Что творилось, не могу передать. Она ли это была, Кримхильда, или в самом деле свирепая валькирия в нее вселилась, как в герцога -Донар-Воитель?! Она орудовала мечом не хуже опытного рыцаря -- где только научилась?! Не у амореев же, в самом деле!.. Она рубила наших воинов, а они только успевали от нее отлетать. Так она прочищала себе дорогу к брату. И чем ближе она к нему становилась, тем больше ненависти и злобы объявлялось на ее лице. То было зрелище не для робкого десятка!
Мой господин тоже ее заметил. Я оказался с ним рядом и успел приметить изумление на его лице. Понятно, как не изумляться, когда твоя сестра играет рыцаря и бьет твоих людей! Впрочем, дивился он недолго. На его устах взыграла ухмылка -- а, скажу я вам, к тому моменту мой господин, залитый вражьей кровью, выглядел как сущий демон, так что представьте, какова была его ухмылка!..
А дальше странное случилось: герцог бросился бежать, как был пеший, так и побежал от конной валькирии! Она издала торжествующий крик и ринулась за ним вдогонку. Могу поклясться, вся битва замерла: и мы, и амореи во все глаза глядели, чем завершится схватка брата с собственной сестрой. Она неслась за ним, вопя, как оглашенная, и размахивая окровавленным мечом. А он бежал от нее, и, казалось, что у герцога вовсе нет оружия; куда делся его меч, я не ведал.
Она его скоро настигла. Вот взвился меч для рокового удара... У меня замерло сердце: неужели девчонка так запросто убьет великого государя?!
Внезапно герцог метнулся в сторону, затем назад, в его руке блеснул кхопеш -- он полоснул чужим оружием по стременам... Кримхильда дернулась в седле... и не удержалась! На всем скаку лошадь унеслась вперед, а Кримхильда рухнула наземь. Нет, не рухнула, а приземлилась, словно кошка. Ну дает! Но герцог оказался тут как тут, он зашел со спины и повалил сестру на землю. Она трепыхнулась, попыталась выскользнуть... куда там, разве из объятий государя кто выскользнет, даже валькирия?!
Быстрыми движениями он обезоружил и повязал ее. Вы бы слышали, как она ругалась! Клянусь, у пирата заалели бы уши, если б он ее тогда услышал. По-моему, не осталось такого проклятия, которое она не обрушила бы на голову герцога. А он знай себе посмеивался!
Мой господин рывком поднял пленницу с земли. Наверно, хотел сказать ей что-то, но это бешеная волчиха вдруг извернулась и впилась в его кисть зубами, словно хотела откусить! Государь завопил от боли и неожиданности. Она вырвалась и побежала. Я видел, как лицо герцога перекосила гневная гримаса. Он в три прыжка догнал Кримхильду и снова повалил ее на землю. Не могу передать, как бешено она сопротивлялась. И откуда только в женском теле сыскалась такая сила?! Мы не решались помогать герцогу, боясь оскорбить его. Ему пришлось несладко, прежде чем она угомонилась в крепких путах и с кляпом во рту.
Об этой битве мой господин любил потом шутить, что следов от укусов сестриных зубов на его теле осталось больше, чем боевых шрамов.
Ну а дальше неожиданностей не случилось. Считай, после победы герцога над Кримхильдой битва даже не возобновлялась. Разгром легионеров был полным. Из пяти сотен остались в живых человек двадцать.
Государь проявил столь несвойственную его возрасту и воспитанию воздержанность, граничащую с мудростью. Никто из пленников убит не был. Мы даже не чинили над ними издевательств, как поступили бы они с нами, если бы победили. Государь всего лишь предложил им убираться восвояси.
-- Я вас сюда не звал, и вы мне здесь не нужны, -- спокойно сказал он легионерам.
Те вытаращили на него глаза. Понятно, им чудно слышать такое: их, амореев, галлы отпускают просто так! Не обращают в рабство и не просят выкуп, а просто отпускают восвояси -- их, тех, у кого на счету не одна жизнь нашего воина! Воистину, им нас было не узнать! Побитые легионеры посовещались и попросили изволения остаться с герцогом. Это решение, в общем, было очевидным: всех их на родине мог ждать трибунал; как известно, Империя не жалует солдат-неудачников. А не будет трибунала -- так немногим лучше всю оставшуюся жизнь ходить с метой человека, побитого и отпущенного восвояси "грязным галлом"...
Мой государь, с трудом сдерживая ликование, ответил согласием. Он давно говорил мне, сколь нужны ему легионеры, еще в бытность принцем. Они научат наших настоящему воинскому искусству. Только жаль, все эти люди, что в живых остались, -- простые солдаты, плебеи, многого знать не могут; вот бы захватить в плен настоящего патриса, центуриона или самого майора, -- тот бы мог немало рассказать!
Однако таковых не оказалось: патрисианский кодекс чести строго воспрещал патрисам, то есть наследникам Народа Фортуната, сдаваться в плен язычникам, то есть нам, и все патрисы предпочли пасть в бою; лишь один из них, последний, с нашивками центуриона, перерезал себе горло кхопешем, как только понял, что мы победили...
Интерлюдия вторая,
в которой наши герои понимают, что не все еще потеряно, и заглядывают в будущее
148-й Год Кракена (1786),
1 мая, воздушное пространство над Внутренним морем, канал спецсвязи между правительственной аэросферой и линкором "Уаджет"
-- Ваше сиятельство...
-- А, это вы, командующий... Слушаю вас.
-- Битва завершена, ваше сиятельство. Мятежники разгромлены.
-- Не нужно меня щадить, контр-адмирал. Все ответы я читаю на вашем лице. Имейте же мужество сказать их словами!
-- Я сказал правду, ваше сиятельство. Мятежники разгромлены. Кроме небольшого отряда рыцарей и двух-трех сотен ополченцев... Они и празднуют победу.
-- Наши?
-- С нашей стороны не вернулся никто.
-- Никто?!!
-- Так точно, ваше сиятельство. В битве с мятежниками пали все мои легионеры.
-- О-ох... Продолжайте.
-- Туман рассеялся, ваше сиятельство. Я готов сжечь этот проклятый город!
-- Нарбонну?
-- Да. Сожгу его дотла! Пусть мятежники знают, как праздновать победу над моими солдатами.
-- Такое решение, если оно и будет принято, то не вами. И даже не мной.
-- Но я имею право отомстить грязным варварским собакам за моих солдат!
-- Отставить, сударь! Не уподобляйтесь варварам, возьмите себя в руки. Мне, женщине, как-то неловко призывать к этому вас, мужчину, военного, адмирала. И это тогда, когда в Темисии, возможно, умирает мой сын, мой первенец и наследник...
-- Виноват, ваше сиятельство...
-- Я хочу увидеть герцогиню Кримхильду.
-- Это невозможно. Узурпатор захватил ее.
-- Что?!!
-- Она сама виновата, она...
-- Вы идиот, Септимий Доламин! С этого нужно было начинать! О, Творец!.. Как такое могло случиться?! Вы хотя бы понимаете, что это значит?!! Мы потеряли нашу единственную креатуру на престол Нарбонны! Теперь Империи иного не остается, как просто превратить Нарбоннию в наш экзархат, а ведь я Круну... Вы совершенный идиот, Септимий Доламин!
-- Пошли к Эребу вы, сиятельство! Довольно мне оскорбления терпеть от вас... вы, глазом не моргнув, сожгли в огне чужой войны шестьсот моих солдат и горюете о какой-то варварской девчонке!
-- Я уничтожу вас, Септимий Доламин. Вы проиграли битву -- и вас ждет расплата.
-- Вы проиграли, а не я!
-- Я проиграла? Я?! Вы меня смешите! Вижу, в вас ума совсем не осталось. По-вашему, потеряв всего одну когорту, я уже проиграла? Это я-то, София Юстина! Когда мне будет нужно, я одержу победу. Но уже без вас. Вопросы есть?
-- ...Еще один, ваше сиятельство. Кому мне передать дела?
-- Вы в самом деле решили поступить, как подобает поступать патрису?
-- Так точно.
-- У вас есть сын, если я не ошибаюсь.
-- Не ошибаетесь. Он заканчивает Академию Генштаба.
-- Ваш сын ее успешно закончит и получит достойное место во флоте.
-- Я хочу умереть, зная, что мой сын не будет стыдиться своего отца...
-- Хорошо. Я что-нибудь придумаю. Посмертной славы вам не обещаю, адмирал, но и поношений... полагаю, их тоже не будет!
-- Благодарю, ваше сиятельство.
-- Простите и вы меня, адмирал. Это политика. Увы, политика часто бывает несправедливее войны...
-- Конечно. Я буду молить о вас богов. Не каждому солдату императора суждено принять смерть из-за прихоти такой красивой женщины, как вы, княгиня София...
-- Ох, ничего-то вы не поняли!
-- Понял. А впрочем, это уже неважно... Да будут боги благосклонны к вам. И к вашему сыну Палладию.
-- Думаю, он будет жить. Прощайте, адмирал. Я также помолюсь о вас великим аватарам.
-- Прощайте, ваше сиятельство...
* * *
148-й Год Кракена (1786),
5 мая, Галлия, пещера Гнипахеллир
Из дневниковых записей Януария Ульпина
...Герцог явился к нам на рассвете. Сказать, что он выглядел плохо -значит ничего не сказать. На нем не было лица. Все то время, что минуло со дня битвы, мы не беспокоили его, и делали это вполне сознательно: наш благородный друг обязан был сполна почувствовать бремя власти и ответственности. Без нашего участия.
Мы знали, разумеется, что его тревожит. Первомайская победа явно была пирровой. Чтобы справиться с одной-единственной когортой, молодому герцогу пришлось пожертвовать жизнями более чем трех тысяч преданных ему людей. А если прибавить события горячего апреля, можно с уверенностью утверждать, что наш благородный друг остался править в государстве без армии, без знати, без казны. Он это понимал. Со дня на день герцог ждал новой интервенции. Когда второго мая с рейда порта исчез линкор "Уаджет", герцога это нисколько не обрадовало. Он был уверен, что София снарядит против него по меньшей мере преторию морских пехотинцев, и против этой силы он уже не выстоит...
Наш благородный друг не знал, как знали мы, что Софии Юстине не до него нынче. Она дни и ночи пропадает в Центральной клинике Фортунатов, не отходя от сына ни на шаг. Умница! Это для нее лучший способ замять нарбоннский скандал -- да разве кто посмеет обвинить в политических просчетах страдающую мать?! Даже плебеям Корнелия Марцеллина и то не хочется прослыть хладнокожими циниками. Вдобавок София обезоружила критиков, подав в отставку с поста министра колоний, правда, не в связи с неудачей в Нарбоннской Галлии, а якобы из-за тяжелой болезни Палладия. "Растроганный" отец, первый министр, не посмел удовлетворить прошение дочери и взамен отставки предоставил ей месячный отпуск... Мы убедились, в который уже раз, в умении нашей врагини устраивать душещипательные фарсы, виртуозно ускользать от ответственности, да при этом выглядеть святой и героиней в глазах слезливой аморийской публики!
Первый министр Тит Юстин выступил вместо нее перед плебейскими делегатами. Как и следовало ожидать, высокородные Юстины свалили всю свою вину на стрелочников. Главными виноватыми оказались: само собой, Варг, как вожак мятежников; Кримхильда, ибо не сумела удержать вверенную ей власть; покойный командир когорты, оказавшийся бездарным военачальником; наконец, посол Луций Руфин, также покойный, за то, что допустил мятеж. Обычное дело в "Богохранимой" Амории: dat veniam corvis, vexat censura columbas57. Сенатор Марцеллин молчал, забившись в угол, и не возражал, когда в газетах откровенно поносили его выдвиженца Луция Руфина. Сенаторская дочка Доротея, беременная ребенком герцога, была при отце, благодаря хитрости Софии, собственной глупости и глупости Варга...
Политические дрязги в имперской столице означали для молодого герцога важную передышку. Мы постарались втолковать это ему. Мы объяснили, как, по нашему мнению, лучше всего использовать эту передышку и что она может дать делу свободы. Герцог внимательно, я бы даже рискнул сказать, с благоговением, выслушал нас, и настроение у него заметно улучшилось.
-- ...Нынче же казню Кримхильду, -- сказал он в завершении разговора.
-- Это будет грубейшей твоей ошибкой, благородный друг, -- тотчас отозвался отец.
Варг опешил. Он никак не мог привыкнуть к извилистому ходу наших мыслей, но уже начинал понимать, что мы с отцом ничего не говорим и не делаем просто так.
-- Если ты казнишь сестру, сам сотворишь из незадачливой герцогини святую мученицу, -- пояснил отец. -- Тебя все будут обсуждать и осуждать, от императора амореев до лесного разбойника. Первому ты бросишь наглый вызов тем, что казнишь архонтессу, которую он назначил править в Нарбонне, а второй потеряет к тебе уважение, так как рыцарю-победителю надлежит быть великодушным к женщине, к родной сестре...
-- Какая ж мне она сестра, какая женщина, -- загремел герцог, -- когда она меня убить хотела?! И убила бы, если б смогла!
-- Ну и что? Ты для себя определись, чего ты хочешь: отомстить Кримхильде или использовать ее в благих целях, во имя свободы своей родины.
Герцог смотрел на отца зачарованным взглядом.
-- Неужто можно? -- опасливо спросил он.
-- Кого угодно можно использовать в благих целях, если знаешь, как, -усмехнулся я.
-- Полагаю, вы мне сейчас это объясните, касательно Кримхильды, -пробурчал герцог.
-- Нет ничего проще, -- кивнул отец. -- Отпусти ее.
Варгу показалось, что он ослышался.
-- Как это "отпусти"?!!
-- Мгновение, не кипятись. Лучше скажи мне, благородный друг, как себя ведет твоя сестра в темнице?
-- Вызывающе! Едва я водворил ее туда, она объявила сухую голодовку. Четвертый день не ест, не пьет. Я приходил к ней... ну, как ко мне София... хотел дать ей шанс. Но она только орет на меня, говорит, мол, ты, брат, убийца нашего отца и подлый узурпатор, а я, Кримхильда, твоя законная владычица... Вообрази, она клянется вздернуть меня на осине, как только возвратит себе престол! По-моему, она рехнулась, коли грозит мне из темницы!
-- Не зарекайся, -- хмыкнул отец. -- Не ты ли сам грозил оттуда же могущественной Софии?! Вспомни, как давно это было!
Варг помотал головой и возразил:
-- Я был в своем уме, когда говорил с Юстиной, а она, Кримхильда, тронулась рассудком, это точно.
-- Очень хотелось бы в это верить. Тем более отпусти ее. Великий грех казнить умалишенную. И удерживать далее опасно. Она уморит себя, а виноват будешь ты, герцог.
-- Однозначно, -- прибавил я. -- Про тебя скажут, мол, ты, узурпатор, уморил жаждой и голодом законную герцогиню. Это еще хуже, чем если б ты ее казнил.
-- А мне плевать, что скажет чернь! -- раздосадованный, рявкнул Варг.
-- Невовремя плюешься, -- усмехнулся отец. -- Эта самая чернь тебе еще понадобится. Кто, по-твоему, будет защищать свободу твоей страны? Разве у тебя есть армия рыцарей?
Герцог смутился; как обычно, отец оказывался прав на все сто.
-- Так что же, ты предлагаешь просто выпустить Кримхильду из темницы?!
-- И помочь ей удалиться восвояси. Если не поможешь, она наделает глупостей и погибнет, а обвинят все равно тебя, мол, ты подстроил. Напротив, если твоя сестра невредимой прибудет к амореям, считай, ты выиграл важное очко.
-- К амореям?! В уме ли ты, Ульпин? Она притянет с собой целый легион, и мне конец наступит!
Отец загадочно улыбнулся и сказал:
-- Доверься интуиции мыслителя, мой благородный друг. Поступи, как я советую, отправь Кримхильду к амореям, а там увидишь!
-- Я не привык творить, чего не понимаю, -- насупился Варг.
Мне пришлось мягко взять его под руку и промолвить самым доверительным тоном:
-- Пойми одно, мой друг. Ты видишь далеко, у тебя орлиный глаз. Но даже ты не в силах заглянуть за горизонт. А мой отец способен заглянуть. Он зрит грядущее! Внимай ему, и в грядущем тебя великая победа ждет...
* Часть третья. ВОЙНА *
Глава девятнадцатая,
которая рассказывает о том, как началась война между нарбоннскими галлами и Аморийской империей
Месяц май, родившийся из памятной битвы на поле Регинлейв, прошел на удивление спокойно. Великая Аморийская империя словно бы забыла о непокорной стране нарбоннских галлов и о самом существовании мятежного Варга, именующего себя правителем этой страны. Скоро утихли страсти по Варгу на страницах столичных газет; радикальные плебейские делегаты нашли себе новые темы для нападок на правительство Юстинов; высокородные князья Сената и вовсе ни разу за этот тихий май не собрались на свое заседание. Столичное общество как будто погрузилось в дрему; вяло обсуждались гастроли индийского цирка, новые персонажи в паноптикуме сенатора Корнелия Марцеллина, неожиданное банкротство банка "Геркулес", последние новости о любовных похождениях знаменитого сердцееда Астиага, наследника падишаха персов, и тому подобное. В коридорах Квиринальского дворца главной темой обсуждения оставалось нежелательное повышение цен на рабов-мауров, случившееся в связи с эпидемией тропической лихорадки в Эфиопии, Лестригонии, Батуту и других южных странах. Наконец, атлеты и спортивные болельщики вовсю готовились к очередным Патрисианским играм, намеченным, как обычно, на период с первого по двенадцатое июня...
То было обманчивое затишье перед неотвратимой схваткой. О мятежном Варге и его стране не забыл никто. Империя готовилась. Делом чести всякого политика, вовлеченного в нарбоннские дела, было примерно покарать строптивца Варга и вернуть Нарбоннию под сень "Скипетра Фортуната". Но в этой точке мнения начинали расходиться.
Корнелий Марцеллин и его фракция требовали радикального решения нарбоннского вопроса. Не пристало правительству Его Божественного Величества столь длительное время церемониться с этой страной, говорили они. Не желают нарбоннские варвары жить в мире с Империей -- и не надо. Пришло время упразднить их государство и вместо герцогства создать имперский экзархат. Власть экзарха в Нарбоннской Галлии поддержит постоянный воинский контингент; все смутьяны будут немедленно обращаться в рабов и переправляться на каменоломни в Оркус, а их место на нарбоннской земле займут имперские поселенцы, акриты.
Поборники окончательной оккупации мятежной страны доминировали в коридорах власти всю первую половину мая. В сущности, им никто не противоречил: София Юстина устранилась от руководства внешней политикой Империи, а ее сторонники держали загадочную паузу. В Генеральном штабе полным ходом шла проработка планов решительной интервенции. Мало кто из знающих людей сомневался, что герцогское правление в Нарбонне доживает последние дни, в крайнем случае, недели.
Все изменилось четырнадцатого мая, когда в Темисии неожиданно объявилась свергнутая герцогиня Кримхильда. С легкой руки столичных публицистов ее полагали собственноручно растерзанной звероподобным братом. Но вот она возникла вновь; темисиане, едва припоминавшие неприметную, застенчивую, стесненную всевозможными варварскими условностями дочь Круна, были ошеломлены, узрев в Кримхильде решительную, гордую, уверенную в себе женщину-правительницу -- а какой редкостной красавицей она смотрелась в венце из роскошных платиновых волос! И трех дней не прошло, как оборотистые репортеры сотворили из незадачливой герцогини героический образ Новой Аталанты, а некоторые, особенно ретивые, сравнивали Кримхильду с самой властительной Минервой. В газетах писали, будто Кримхильда чудесным образом спаслась из когтей своего чудовищного брата, и единственными, кто ей в этом помогал, были сами великие аватары, которым она не уставала молиться. Выбравшись из узилища, писали столичные газеты, законная герцогиня не сразу покинула Нарбонну; нет, сначала она собственной рукой покарала убийц своего мужа, благородного патриса Виктора Лонгина. Узурпатор Варг, этот монстр в людском обличии, по версии газетчиков, бросил на поимку сестры всех своих приспешников, но она ловко обошла их и отыскала возможность вырваться к истинным друзьям.
То есть в Темисию.
На какое-то время герцогиня Кримхильда стала в аморийской столице самой популярной личностью, затмив даже персидского царевича Астиага с его скандальными любовницами. Репортеры выстраивались к ней в очередь за интервью, газеты смаковали подробности героических деяний герцогини, в которых, между прочим, оказалась задействована ни кто иная как София Юстина... да, да, та самая!
В этот момент в процесс мифотворчества столичных репортеров вмешались чьи-то влиятельные руки, и он увял, буквально в считанные часы; самым ретивым искателям сенсаций пришлось переверстывать свои газеты.
Что касается самой герцогини Кримхильды, ее приходилось воспринимать как новую реальность -- для кого безрадостную, а для кого и отрадную! Правительство, вспомнив, что Кримхильда не только звезда всеобщего внимания, но и законная архонтесса своей страны, утвержденная самим Божественным императором, первым делом оградило ее от вредного влияния оборотистых газетчиков. Кримхильду поселили в правительственном особняке под Темисией. К изумлению чиновников, устраивавших варварскую архонтессу в этом особняке, она проявила строптивый нрав и потребовала немедленной встречи с первыми лицами государства.
Семнадцатого мая ее принял в Малом Квиринале сам Тит Юстин. С самого начала герцогиня повела беседу в агрессивной манере. Смысл ее пылких речей сводился к одному: Империя обязана восстановить попранную подлыми язычниками справедливость. Под справедливостью Кримхильда понимала возвращение себя на нарбоннский престол и беспощадное возмездие мятежникам. И если для второго Империи вовсе не нужна была Кримхильда, то для первого она была необходима обязательно. Выслушав герцогиню и найдя ее весьма неуравновешенной особой, первый министр Империи решил отделаться туманными обещаниями -- и тут же понял, на кого напал: Кримхильда немедленно заявила о намерении выступить перед народными избранниками... и рассказать им все!
Это было уже очень серьезно. Тит Юстин сказал, что обязан сперва выслушать мнение министерства колоний. В переводе с дипломатического на обычный язык это означало: судьбу нарбоннских галлов вновь будет решать София Юстина. Поэтому настойчивая Кримхильда потребовала от первого министра устроить ее встречу с дочерью. Тит Юстин заявил, что София выхаживает больного сына... Это нисколько не смутило Кримхильду. "Я буду рада поддержать мою добрую подругу и покровительницу", -- заявила она. Первому министру ничего иного не оставалось, как пообещать искомую встречу. Наученная Софией Кримхильда успокоилась только тогда, когда вырвала из уст Тита Юстина священную княжескую клятву; на том и расстались.
Вечером того же дня первый министр имел трудный разговор с дочерью. Многоопытный князь Тит и прежде порицал нарбоннские затеи Софии, теперь же, познакомившись с Кримхильдой, он пребывал в совершенной уверенности, что дальнейшее сотрудничество с ней не доведет Софию до добра. София, в глубине души признававшая правоту отца, тем не менее настаивала на восстановлении Кримхильды на нарбоннском престоле. Дело, конечно, было не в самой Кримхильде, не в обязанности имперского правительства вернуть строптивую колонию под покровительство Божественного Виктора и даже не в опасении прослыть в благочестивом обществе "отступниками от дела справедливости" -дело было в том, что проницательная София увидела в возвращении Кримхильды уникальную возможность совместить острую политическую необходимость с опрометчивой княжеской клятвой Круну, той самой клятвой in articulo mortis58, клятвой "пощадить" детей благородного друга и его страну...
Тит Юстин, разумеется, ничего не знал о священной клятве дочери, и ее неожиданное иррациональное упрямство изумило и возмутило его. В гневе отец наговорил дочери много неприятных слов. Сверх того, впервые за последние годы он попытался избавиться от ее опеки. Это выразилось, в частности, в требовании к Софии уйти из правительства и, хотя бы на время, покинуть Темисию.
Гнев и угрозы отцов хороши для слабодушных детей. Сильные духом только ожесточаются и укрепляются в собственной правоте. Тит Юстин забыл на какие-то мгновения, что в свои молодые годы София уже обладает в политике хваткой львицы и изворотливостью змеи -- она ему напомнила. Она напомнила отцу о сомнительных делах, которые он страшился даже вспоминать, и первый министр внезапно осознал, что никакие заклятые политические враги не могут похвастаться таким внушительным досье на него, как собственная дочь... Более осознание этого горестного факта, чем недвусмысленные намеки Софии, сломило последнее сопротивление князя Тита.
Он глядел на любимую дочь, единственную наследницу славы могучего юстиновского рода, которую он сам сделал той, кем она стала, и думал, что более не властен на нее влиять, не волен остановить ее и оградить от превратностей коварной Фаты... Ему не было шестидесяти лет еще, но в тот тяжелый вечер, в те минуты откровения он ощущал себя глубоким стариком. Она тоже поняла это и дала задний ход.
Поздно! В тот вечер София Юстина сохранила и умножила свой контроль над отцом, но невидимая нить родственного понимания, связывавшая их, была окончательно оборвана.
В стремлении остановить погибельный, как полагал он, полет любимой дочери князь Тит прибег к последнему средству. Он заявил, что завтра же подаст в отставку. А так как по закону первым министром может быть лишь подданный Империи, достигший возраста тридцати лет, Софии в ее полные двадцать семь не суждено сменить отца в Малом Квиринале. Пусть даже сам зловещий Корнелий Марцеллин станет первым министром, лишь бы не она...
Отец снова недооценил дочь. Оказывается, она готова и к такому повороту событий. Очарованные ею сенаторы, равно как и плебейские делегаты, которых она запугала либо приручила своими досье, устроят обструкцию любому другому кандидату. Так минуют два года с небольшим, и все это время она, София Юстина, будет руководить правительством по специальному рескрипту Консистории; где-то в древних законах она отыскала названную возможность... "Кто знает, -- еще с усмешкой добавила предусмотрительная дочь, -- может быть, сам август издаст исключающий эдикт, который позволит мне стать полноправным первым министром прежде достижения тридцатилетнего возраста!".
И отец понял, что она, если понадобится, переступит даже через него -как уже мысленно и на деле переступила через других.
Он сам ее учил: идешь в политику -- забудь о чувствах -- только священный долг, только холодный разум, только суровая целесообразность!
Он даже не догадывался, сколь важны чувства для его достойной дочери.
Следующим днем состоялась обещанная встреча Софии и Кримхильды. Обе героини нашего романа встретились как самые близкие подруги. Для Софии возвращение в игру потерянной фигуры оказалось приятным сюрпризом, а для Кримхильды поддержка самой влиятельной персоны Империи была непреложным условием существования. Подруги наговорили самим себе массу комплиментов, а завершилась встреча проникновенными словами герцогини: "Когда мы вместе, нам никто не страшен!".
София больше слушала Кримхильду, но при этом незаметно направляла ход ее мыслей. К концу беседы Софии стало ясно, что Кримхильда, какой бы строптивой, гордой, решительной она ни казалась, на самом деле всего лишь большая и красивая кукла.
Ее, Софии, кукла. Бывали куклы и похуже!
В двадцатых числах мая наступил окончательный перелом общественных настроений. Идея Нарбоннского экзархата ушла с повестки дня. В Генштабе разрабатывались планы операции "Герцогиня". А некоторые плебейские делегаты, не зная об этом, продолжали вопить с высоких трибун о священном долге имперского правительства возвратить героической герцогине ее варварский престол. Кримхильду радушно принимали в княжеских дворцах. Газеты ярко живописали верность герцогини священному Учению Аватаров и языческие злодейства узурпатора...
София Юстина была довольна: для того на доске и существуют разные фигуры, чтобы всякая из них исполняла особенную партию.
А что же Варг? О нем аморийцы узнавали только из газет. Даже на Форуме, этой твердыне вольномыслия, никто не осмеливался выступать в его поддержку. Варг для Империи был сущий зверь, причем взбесившийся, -- а бешеных зверей уничтожают.
Могло ли быть иначе? Ведь даже сумасшедшему не придет в голову бросать дерзкий вызов хозяевам Ойкумены.
Правительство его не замечало. Еще в начале мая первый министр особым декретом приостановил действие вольфрамовой концессии. Аморийские негоцианты покинули мятежную страну. Мгновенно замерла торговля. Зато землю Нарбоннии наводнили имперские лазутчики и диверсанты. Первые занимались саботажем начинаний Варга, вторые -- загадочными преступниками, "выдававшими себя за казненных еретиков Ульпинов". У первых получалось лучше, но и Ульпинам пришлось несладко в этот май, для них он вовсе не был безмятежным.
Если бы имперское правительство возымело желание подавить мятеж, не прибегая к грубой силе, это нетрудно было сделать. По убеждению самих Ульпинов, Варг продержался бы не больше года.
Но оскорбленная Империя вожделела проучить смутьянов сейчас и сразу, да так, чтобы всем прочим бунтарям неповадно стало -- вот, кстати, была первая причина, зачем мыслители Ульпины присоветовали Варгу отпустить Кримхильду.
К началу июня центр общественной жизни переместился из Темисии в Элиссу, прежнюю столицу Империи, основанную самим Фортунатом, ныне главный город провинции Дорида. Поскольку шел Год Кракена, а этот аватар покровительствовал именно провинции Дорида, очередные Патрисианские игры происходили в Элиссе. На игры прибыли сам август Виктор V, члены священной династии, весь двор, большинство князей, причем многие отпрыски княжеских семей сами участвовали в спортивных состязаниях.
Видных плебеев тоже было много, но на местах зрителей; собственно Плебейские игры обычно проходили через два месяца после Патрисианских, в августе.
От праздничной Элиссы мятежную Нарбонну отделяли какие-то девятьсот герм глади Внутреннего моря -- однако на Патрисианских играх о суетной политике почти не вспоминали.
Сведущие люди, все как один, предполагали, что основные операции в Нарбоннской Галлии начнутся сразу по завершении Патрисианских игр.
Софии Юстины тоже не было в столице во время игр. Ее сын Палладий успешно справился с менингитом, и София, оставив первенца на попечении любящей бабушки Лукреции Марцеллины, с новыми силами устремилась в пучину политических бурь.
Первого июня София присутствовала на открытии Патрисианских игр, но уже второго июня ее аэросфера была над Вавилоном. В столице Месопотамии министр колоний провела день, затем отправилась в Сузы, персидскую столицу. Ее усилиями удалось разрешить пограничный конфликт между друзьями Аморийской империи на Среднем Востоке. После Суз и Вавилона она посетила Тифлис, Антиохию, Иерусалим, на один день возвратилась в космополис и снова отправилась в дальний путь, на этот раз на север, в германские государства. Оттуда аэросфера министра колоний направилась в Италию. В Неаполе София снова встретилась с наместниками близлежащих земель. Посетив элитную разведшколу в окрестностях Везувия, она узнала подробности охоты на Ульпинов. Шефу разведшколы Фламинию Семерину она мягко намекнула, сколь много грамотных и преданных людей мечтают заместить его должность...
Тринадцатого июня София Юстина прибыла на Сицилию, в город Панорм. Там ее уже ждали герцогиня Кримхильда и князь Марсий Милиссин.
Днем раньше Божественный император пожаловал двадцативосьмилетнему генерал-майору Марсию Милиссину воинский чин генерал-легата, а первый министр назначил его руководить операцией "Герцогиня".
* * *
148-й Год Кракена (1786),
14 июня, Внутреннее море у берега Сицилии, борт линкора "Мафдет"
Гигантский флагман медленно плыл по Мессинскому проливу. Стремительный ветер бил в черные паруса, и могло показаться, что грозный Симплициссимус, живописанный белыми змейками на этих парусах, извивается в корчах безудержного гнева. Силовая установка линкора была выключена; корабль маневрировал против ветра с помощью парусов. В узком проливе меж угрюмых скал это занятие было небезопасным, но генерал-легат Марсий Милиссин не сомневался в мастерстве своих капитанов.
Он стоял на носу корабля, там, где начинался бушприт, у бронзовой фигуры изготовившегося к прыжку свирепого гепарда. Его облачение составлял новый черный калазирис с пышными золотыми эполетами, петлицами с ликом воинственного аватара и двумя большими звездами, каждая о двенадцати лучах, вышитыми на рукавах калазириса. Подставив мужественное лицо ветру, князь Марсий могучей рукой обнимал плечи княгини Софии. Они были одни на палубе в это раннее утро. София тоже была в форменной одежде, но не военной, а цивильной: ее вытканный золотом синий калазирис с тремя большими звездами обозначал высокий гражданский чин логофета, который обычно присваивался имперскому министру и в военной иерархии соответствовал званию генерал-префекта, командующего корпусом. Марсий знал, что тоже станет генерал-префектом, если выполнит возложенную на него миссию.
Впрочем, честолюбие для этого человека было далеко не главным мотивом -- главными мотивами были для него желания возлюбленной Софии и священный долг солдата Империи.
Гигантский корабль едва заметно содрогнулся, провалившись в упругую волну. София тоже вздрогнула и проговорила:
-- "В страхе великом тогда проходили мы тесным проливом;
Сцилла грозила с одной стороны, а с другой пожирала
Жадно Харибда соленую влагу: когда извергались
Воды из чрева ее, как в котле, на огне раскаленном,
Со свистом кипели они, клокоча и буровясь; и пена
Вихрем взлетала на обе вершины утесов; когда же
Волны соленого моря обратно глотала Харибда,
Внутренность вся открывалась ее: пред зевом ужасно
Волны сшибались, а в недра утробы открытом кипели
Тина и черный песок. Мы, объятые ужасом бледным,
В трепете очи свои на грозящую гибель вперяли.
Тою порой с корабля шестерых, отличавшихся бодрой
Силой товарищей, разом схватя их, похитила Сцилла;
Взор на корабль и на схваченных вдруг обративши, успел я
Только их руки и ноги вверху над своей головою
Мельком приметить: они в высоте призывающим гласом
Имя мое прокричали с последнею скорбию сердца"...
-- Унылый стих, навевающий тоску, -- заметил Марсий. -- У Гомера есть места получше. Вот, например:
-- "Добрая! Сердце себе не круши неумеренной скорбью.
Против судьбы человек не пошлет меня к Аидесу"...
-- Ради Творца, замолчи! -- простонала София. -- Ты все перепутал! Это из монолога Гектора перед битвой с Ахиллом... в каковой битве отважный Гектор пал. О, мой мужественный бог, я не хочу быть твоей Андромахой! Ну зачем ты вызвался в этот поход?!
-- Мне странно слышать твои слова, звездоокая богиня. Не мой ли долг расквитаться с варварскими ублюдками за все унижения, которым они тебя подвергли?! Jus retorsionis naturale59, в конце концов!
София зябко прижалась к могучего торсу возлюбленного.
-- Этого страшусь больше всего на свете. Ненависть затмит тебе рассудок, а боги карают безрассудных.
-- Не затмит. Мне не впервые бить языческих собак. А тут даже не собаки -- так, петухи!
-- Пойми, любимый, это не игра! Да, под твоим началом легион верных солдат, но... но наше предприятие не обещает быть легкой прогулкой! Там сама земля враждебна нам...
Князь Марсий недобро ощерился.
-- Скоро эта земля покорится нам!
-- Не обольщайся, воинственный бог. Я знаю, ты возьмешь Нарбонну и посадишь мою куклу на ее престол. Однако это будет не конец войны, а лишь начало. Дикари слабы, как ветхий хворост, но, подобно хворосту, легко воспламеняются... Искра мифической свободы воспламеняет их! И я боюсь, что, прежде чем сгореть самим, они сожгут наши надежды... мои надежды на тебя, любимый.
-- Твои волнения напрасны, бесценная моя. Это в политике все сложно, а война -- это война всего лишь! Чем мучаешься ты? Я перевешаю диких собак скорее, нежели они, как ты сказала, воспламенятся!
Княгиня София задумчиво покачала головой.
-- Зверей дразнить не стоит. Если начнешь вешать невиновных или, тем паче, женщин и детей...
-- Женщин? Детей? Что ты такое говоришь?!
-- Я говорю правду, Марс. Будь готов к тому, что против твоих стойких солдат выйдут крестьянки с вилами и детвора с ножами. Наступит момент, когда узурпатору будет не на кого больше положиться. И эти женщины с детьми, возможно, станут грозной силой против твоих легионеров...
-- Воистину, народ безумных дикарей! -- пробурчал Марсий.
-- Вот именно. Поэтому будь осмотрителен, мудр и расчетлив. Зачинщиков волнений вешай принародно, а остальных смутьянов и сочувствующих им обращай в рабов и в метрополию немедля отправляй.
-- А как отделить сочувствующих негодяям от безучастных и верных нам?
По карминным устам Софии пробежала улыбка.
-- Эта загадка не для тебя. Условно считай всех варваров сочувствующими мятежникам. Если восстала деревня -- сожги ее дотла и всех обрати в рабство, а старосту и прочих главарей повесь прилюдно, как я уже сказала. Если бунтует город, возьми его и покарай защитников, как будто бунтовали все они. Однако не забывай использовать услуги эфиальтов и не скупись, оплачивая их. Твоя задача-максимум -- не посадить Кримхильду на престол, а сломить дикарский дух нарбоннского народа. Это поистине nervus rerum60! Поэтому не опасайся внушать варварам страх и ужас. Жги, режь, убивай, угоняй в рабство, даже пытай, и чем более жестоко, тем больший трепет ты внушишь. Самое лучшее, если ты предстанешь варварам не как обычный оккупант, а воплощением воинственного бога, демоном неотвратимого возмездия. Но не переусердствуй: как только ты увидишь... вернее, я увижу, что мятежная страна покорена, мы тотчас сменим гнев на милость, и оставшиеся в живых вновь познают преимущества имперской власти.
Марсий вздохнул и сказал:
-- Как жаль, что ты не можешь подарить мне хотя бы малую частицу своего ума, любимая. Иной раз, слушая тебя, я изумляюсь, как женщина способна быть такой безжалостной, а иной раз поражаюсь твоему добросердечию. И ты всегда знаешь, что, когда и где уместно!
-- Выходит, не всегда, любимый, иначе б не было самой войны... Я вспомнила песнь Одиссея о Сцилле и Харибде вовсе не случайно, -- София простерла руку к серым скалам, мимо которых сквозь водовороты пробирался могучий линкор. -- Я как раз между этими скалами. Не Сцилла меня схватит, так проглотит Харибда. А может, выплыву, как выплыл Одиссей... Я слишком далеко заплыла, чтоб поворачивать назад! Сколько людей погибло... никчемных, в основном, но были среди них и дорогие мне. И сколько еще погибнет... А все ради чего? Чтобы добыть очередной Юстине пост первого министра?
-- Не говори так, звездоокая богиня, -- прошептал Марсий. -- Все, павшие ради тебя, не стоят твоего мизинца. Когда-нибудь они бы умерли; разве не счастье умереть со славой?!
-- О, милый Марс, -- с горечью промолвила София, -- где ты увидел славу?
Она умолкла; молчал и он, размышляя над ее словами. Эти размышления вскоре увели его из философских далей к прозаичной действительности. Князь Марсий внезапно рассмеялся и сказал:
-- А голову злодея Варга я отошлю тебе в банке со спиртом!
-- Ни в коем случае! -- живо отозвалась княгиня София. -- Ты должен взять его живым и привезти в цепях изменника. Когда это случится, я устрою тебе триумф на Палатинской площади, и сам Божественный Виктор будет приветствовать тебя с галереи Северных врат Большого Императорского дворца! А подлый узурпатор пройдет в цепях за колесницей триумфатора; казним его уж после.
Серо-стальные глаза красавца князя зажглись при этой мысли. Больших триумфов в Темисии не справляли уж несколько десятков лет. И четыре столетия минули с тех пор, как триумфатором в последний раз становился военачальник моложе тридцати...
-- Клянусь тебе, моя богиня, так и будет! -- взволнованно воскликнул Марсий Милиссин.
"Miles gloriosus -- asinus gloriosus"61, -- эта старинная поговорка вдруг вспомнилась Софии Юстине, и София поспешила прогнать опасную мысль прочь, ибо к возлюбленному Марсу старинная поговорка не могла иметь ни малейшего отношения.
* * *
148-й Год Кракена (1786),
19 июня, Галлия, Нарбонна и ее окрестности
Из "Походных записок" рыцаря Ромуальда
...Герцог, мой друг и государь, последние семь дней спал урывками, а ночи не спал вовсе. Он ждал атаки амореев каждый час, я сам тому свидетель.
Он сильно изменился за тот короткий срок, что правил в государстве -побледнел, осунулся, стал резким, раздражительным и гневным. И оно понятно: по-моему, мой герцог и не правил даже, а изо всех сил пытался собрать государство, которое, подобно воде, вытекало из его рук. С тех пор как амореи вроде бы убрались, а на деле объявили нам жестокую осаду, все шло не так, как ожидал мой герцог.
Мы были счастливы, конечно, что отстояли волю, но герцог знал, что амореи с этим не смирятся и, собрав войска, воротятся, дабы снова нас поработить. Мы, подданные и соратники государя, жили вместе с ним предвкушением грядущих битв. Мы метались по стране, герцог держал пламенные речи перед народом, и народ записывался в герцогское ополчение. И повсюду народ просил у государя хлеба. А государь отвечал народу, что много хлеба будет, когда свободу отвоюем. Но горожане и селяне его не понимали; наивным, им казалось, что свобода отвоевана уже. Иные даже ныли, мол, при прежнем государе и амореях было больше хлеба. Им, правда, затыкали глотки, однако герцог понимал и сам, что простой народ долго без хлеба не протянет. Поэтому герцог мечтал, чтобы амореи начали атаку поскорее, пока народ еще на нашей стороне. Однажды государь сказал мне так: "Ожидание пытки хуже самой пытки. Когда тебя пытают сразу, ты держишься, ведь ты мужчина! А когда долго ждешь пытки, тобой овладевает немочь, ты устаешь от ожидания, и пытка застигает тебя слабым".
Так оно и вышло, как опасался мудрый государь. Мы ждали интервенции с начала мая. Сперва мы думали, что Юстина захочет задавить нас сразу. И всякий майский день кто-то из нас бросал тревожный взгляд на море -- нет ли там вражьих кораблей?! Так май прошел, настал июнь. Мы чуть успокоились, когда у них затеялись господские игры; всем известно, что амореи по своей воле во время таких игр не воюют. Герцог воспрял духом, но Ульпины точно назло заявили ему, мол, это может быть со стороны амореев такая военная хитрость: ты успокоишься, а они возьмут да и нападут на тебя точно во время своих игр!
Мне кажется, герцог слишком слушал этих самых Ульпинов.
В общем, амореи на нас во время игр не напали. Мой государь считал, что нападут вот-вот. Тринадцатого июня он даже сам высматривал окрестности Нарбонны, не высадился ли где тайный десант. Но амореи не напали ни тринадцатого, ни четырнадцатого, ни в следующие дни. Герцог изнывал от ожидания, а более всего -- от своего бессилия хотя бы что-то изменить. Все ловушки, которые он замыслил для амореев, давно были готовы. Нас, то есть свою новую армию, он самолично упражнял по три раза на дню. Мы тоже ждать устали. Иные рыцари толковали, мол, всякое бывает: может, и не будет никаких амореев! А что уж говорить о простом народе -- селяне, те с тоской в глазах посматривали на дороги, и находились даже дезертиры. Герцог сетовал мне, что если так пойдет и дальше, то войско разбежится.
Днем восемнадцатого июня Ульпины предупредили государя о приближении вражеского флота. Одни лишь боги ведают, как колдуны узнали эту весть. Герцог их послушал и поднял нас по тревоге. Мы заняли места в окопах на берегу. Так просидели до самых сумерек. К исходу дня больше всего глаза болели; зажмуришься -- и все равно чудится море. Оно было пустынно, как и прежде. Раздосадованный государь приказал отходить в Нарбонну; на берегу он оставил караульный отряд в пятнадцать ратников.
Сгустилась ночь; герцог встретил ее на сторожевой вышке донжона. Ульпины сотворили ему подзорную трубу; по их уверениям, через эту трубу большой корабль можно углядеть за десять герм. Я так мыслю, лукавые чудодеи солгали герцогу. И он глядел в трубу, и я, и еще трое рыцарей -- ничего на море мы не заметили. Потом совсем темно стало, и мы с герцогом ушли вниз, оставив тех троих на страже.
Мой государь заснул. Да и меня ко сну клонило. А в полночь это началось.
Первым, что я помню, были крики "Пожар! Пожар!". Герцог тотчас очнулся. Мы бросились к окну. Вокруг царила ночь, но откуда-то сверху доносились отсветы пламени. Но не могло же пылать небо! И герцог кинулся наверх...
Мы не смогли добраться туда: сторожевая вышка пылала. Это было диковинное зрелище -- каменный факел посред ночного города! Древний камень шипел, борясь с огнем... напрасно!
То тут, то там, и в цитадели, и в самой Нарбонне внезапно вспыхивал костер. Точно какой-то невидимый демон подносил спичку, и дома из камня, глины, дерева равно вспыхивали у нас на глазах. Мы ничего не могли поделать, ничего!
Эти костры разрастались, превращаясь в один свирепый пожар. Весь город уже проснулся и тушил его. И в пламени пожара мы наконец увидали их... Клянусь вам, я никогда не бегал от врагов, но тут животный ужас сковал мне члены: в багровых отблесках гигантского кострища мы узрели на черном море множество далеких кораблей.
Там были несколько фрегатов, шесть легких и три тяжелых крейсера, да еще линкор, в сравнении с которым прежний "Уаджет" мог показаться игрушечной ладьей. Как видно, тот линкор и сжег нашу сторожевую башню. Помимо этих кораблей, в эскадре амореев имелись и посудины поменьше. Катера и шлюпки что есть мочи неслись к берегу -- все, сразу, и я не мог их всех пересчитать. Клянусь вам, в тот момент сам герцог стушевался: узрев такое -- пожар вокруг себя и сонмища врагов, спешащих из ночи, -- да кто угодно нарисует конец света!
И это было еще только начало. Пока наши пытались погасить пожар, враг высадился на берег. Ловушки сработали, но не смогли надолго задержать его. Караульные бежали равно трусы, хотя, конечно, иначе все погибли бы. У государя была еще одна труба, не такая дальнозоркая, как сотворили Ульпины, но даже в эту трубу мы увидали, кто напал на нас.
Это были воины в черных доспехах, то есть легионеры сухопутной армии, а не морские пехотинцы. Их было видимо-невидимо, и каждый нес на лице маску злобного Симплициссимуса. Герцог оценил взглядом горизонт и пробормотал: "Забери меня Хель, если тут меньше легиона!". Меня бросило в жар: легион -это же двенадцать тысяч ратников! А у нас всего-то было десять тысяч ополченцев, включая давешних крестьян! Но даже если бы у нас не десять тысяч было, а пятьдесят, все равно мы бы остались в проигрыше супротив вражеского легиона.
Сам герцог не предполагал такого: он думал, Юстина бросит против нас преторию, может, две иль три -- но целый легион?!
Поэтому никто не возражал, когда мой государь скомандовал отход. На самом деле мы попросту удирали из Нарбонны, оставив жителей на растерзание свирепым амореям.
Мне не забыть эту жуткую ночь девятнадцатого июня. Мы снова убегали из Нарбонны, как и два месяца тому назад. Сейчас все было много хуже, настолько плохо, что мой великий герцог плакал; не помню уж, когда он плакал раньше, хоть знаю государя с детства...
Мы спешили по улицам Нарбонны, и вослед нам бежали старики и матери с детьми. Вокруг пылал огонь, а что были за звуки... единый стон... вернее, вой... так воют волчьи детеныши в горящем логове! Мы, взрослые волки, бежали из логова, точно трусливые шакалы; мы могли остаться и погибнуть, защищая город. Герцог предпочел славной смерти позорное бегство, но я не волен осуждать его... я рыцарь -- он мой государь.
Мы выбрались из полыхающей Нарбонны; старики и женщины отстали; за нами скакали рыцари и бежали пешие ополченцы. Вдруг герцог въехал на высокий холм, воздел меч и громовым голосом воскликнул:
-- Друзья мои, братья! Вероломный враг понудил нас оставить стольной город. Сегодня его ночь. Но мы живы, и это значит, мы будем драться, защищая нашу землю! Клянусь вам, братья, именем Воителя Донара, наступит светлый день, когда прогоним мы коварных амореев, прогоним навсегда, и из столицы нашей, и с земли нарбоннской! Да будет так, по слову моему и волею Могучего Донара!
Только государь промолвил эти слова, над головой его в ночном небе вспыхнуло чудесное видение. То был молот Мьельнир, волшебное оружие Донара. Мьельнир пылал огненным светом, и на нем искрились древние руны. Все были потрясены великим чудом, а герцог проревел, да так, что всякий воин его сумел услышать:
-- Это знак, знак свыше! Отеческие боги с нами, они помогут нам изгнать пришельцев, но только если сами не сдадимся! Вот этим молотом и нашими клинками мы выкинем за море проклятых амореев!..
Глава двадцатая,
целиком исполненная в эпистолярном жанре
148-й Год Кракена (1786),
24 июня, Галлия, Нарбонна, дворец герцогини
Донесение: генерал-легат князь Марсий Милиссин, командующий нарбоннской группировкой, -- князю Титу Юстину, консулу, сенатору и первому министру Империи, в Темисию, дворец Малый Квиринал (лично, совершенно секретно)
Ваше высокопревосходительство!
Имею честь доложить о завершении начального этапа операции "Герцогиня":
1. К настоящему моменту под контролем вверенных моему командованию сил находится примерно шестая часть Нарбоннской Галлии, в том числе вся береговая полоса и прибрежные воды.
2. Ее светлости архонтессе Кримхильде переданы бразды правления на отвоеванной у мятежников территории.
3. Взяты и разрушены четыре укрепленных замка узурпатора, в том числе замок Эльсинор. Узурпатор с группой верных ему людей пытается скрыться. Робкие попытки сопротивления мятежников без особого труда подавляются имперскими войсками. Местное население, за редкими исключениями, встречает представителей законной власти со сдержанным оптимизмом.
Потери легиона за пять дней операции составили семьсот двадцать семь человек убитыми и ранеными, потери противника не поддаются исчислению. Сто восемнадцать варваров казнены в Нарбонне по повелению архонтессы Кримхильды, еще около трех сотен преданы смерти по моему приказу и по приказам моих командиров.
Согласно плану операции, продолжаю очистку территории герцогства от мятежников и сочувствующих им лиц. К концу текущего месяца планирую довести количество обращаемых в рабство варваров до двадцати -- двадцати пяти тысяч единиц, в связи с чем прошу дополнительно направить в Нарбонну транспортные суда.
Vivat Imperator!
* * *
148-й Год Кракена (1786),
24 июня, Галлия, Нарбонна, дворец герцогини
Письмо: Марсий Милиссин -- Софии Юстине, в Темисию, дворец Юстинов (лично, совершенно секретно)
Возлюбленная моя богиня!
Ты, как всегда, права на все сто: поход в Нарбоннию можно назвать как угодно, только не легкой прогулкой!
О планы наших генштабистов можно вытирать ноги. Варвары повсюду оказывают бешеное сопротивление. Exempli causa62, штурм Эльсинора обошелся мне в три сотни легионеров. Когда мои войска наконец ворвались в замок, дикари сами подожгли его и почти все сгорели, не желая сдаваться в плен.
Как ты велела, основные силы направляю на поимку узурпатора. Он мечется от одного замка к другому, возбуждая против нас свой дремучий народ. Мне удалось захватить одну из его прокламаций (прилагается).
Но первая головная боль моя -- это твоя кукла. Понятно, почему варвары не желают признавать ее своей владычицей. Она свирепа до безрассудства. Вот тебе всего один образчик: она велела перебить всех дворцовых челядинцев на том единственном основании, что они служили ее ненавистному брату. Немногие варвары, перешедшие на ее сторону, занимаются розыском давних обидчиков герцогини; по-моему, она больше озабочена сведением личных счетов, чем делами правления.
Остаюсь безумно влюбленный в тебя Марс -- это единственное безумие, которое я себе позволяю посреди дикарской страны.
P.S. Премного благодарен за предупреждение. Майор Арсип Гинта в самом деле оказался лазутчиком моего шурина Корнелия Марцеллина. К счастью, подонок Гинта не успел связаться с мятежниками. Всегда говорил я, не нужно дозволять плебеям командование соединением более одной турмы!.. Все сведения, добытые под пыткой и в ходе следствия, я направляю тебе. Надеюсь, их удастся использовать против Марцеллина. Напрасно ты не дозволила мне вызвать негодяя на дуэль! Чую, он нам немало еще подпортит крови!
* * *
Воззвание герцога Варга к народу Нарбоннской Галлии
Лютый ворог на отчей земле!
Он пришел, чтобы поработить свободных, умертвить мужей, обесчестить женщин и отобрать детей.
Он пришел, чтобы обратить в рабство тебя и родичей твоих.
Если ты мужчина, вспомни об этом и возьми в руки оружие.
Если ты женщина, вспомни о муже.
Если ты мал, помоги старшим отстоять твою жизнь.
Если ты стар и немощен, встреть ворога ненавистью.
Если ты голоден, порази ворога и испей его крови -- она насытит тебя.
Если ты смирился, вспомни, кто были твои предки; хорошо подумай, прежде чем покрыть свой славный род позором.
Если ты уже разуверился во мне, я все еще верю в тебя.
Я верю, ты победишь или умрешь свободным.
Наступит день, когда лютый ворог, точно трусливый кролик, побежит от нас, от тебя и от меня.
Вместе со мной ты приблизишь этот день.
Свобода или смерть!
* * *
148-й Год Кракена (1786),
30 июня, Темисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов
Из письма Софии Юстины Марсию Милиссину
...Воззвание узурпатора, вне всякого сомнения, дело рук известных нам злодеев. Равно как и "чудеса", о которых ты докладывал прежде. Умоляю тебя, Марс, если ты пока не в состоянии изловить Варга, отгони его подальше от пещеры Гнипахеллир, дабы он не смог встречаться со злодеями.
Далее, постарайся найти общий язык с моей куклой. Помни, de jure63 ты находишься на вверенной ей земле и единственно по ее приглашению. Если ее не станет, моей политике будет нанесен тяжелый удар. По известной тебе причине я не могу допустить превращения Нарбоннского герцогства в экзархат.
Увеличь обещанное вознаграждение за поимку узурпатора до тысячи денариев. Думаю, пришла пора назначать награду и за головы его сообщников -однако не за все; попытайся внести раскол в ряды бунтовщиков. Действуй избирательно в этом вопросе. Понимаю, тебе неловко зависеть от варваров... что делать! Трудно победить силой -- побеждай хитростью. Помни, данайцы овладели Троей хитростью Улисса, не понадеявшись на одну лишь силу Диомеда, младшего Аякса, Неоптолема и обоих сыновей Атрея, -- а то были герои, равные тебе! Не столь уж важно, как ты заполучишь Варга, -- много важнее, как мы с тобой это представим.
С народом на отвоеванных территориях обращайся миром. Сделай вот что: пообещай неимущим селянам и городским низам собственность казненных и обращенных в рабство; тогда первые начнут скорее поддерживать тебя против вторых. Устраивай каждодневные раздачи хлеба и денег, не забывай упоминать при этом имена Божественного Виктора и моей злосчастной куклы. А если и тогда случатся бунты, расправляйся со смутьянами, не зная пощады. Все казни должны быть показательными -- in terrorem64!
Поторопись, мой воинственный бог. У тебя немного времени осталось; осень в Галлии -- самый мерзкий сезон. Не надейся, что Кронос играет против узурпатора, -- он играет против нас. Мне пришлось уж дважды выступать перед плебейскими делегатами по нарбоннскому вопросу. Пока я на коне, но ты поторопись: мои враги не дремлют.
Vale at me ama65 -- остаюсь и жду с победой, преданная тебе София.
* * *
148-й Год Кракена (1786),
13 июля, Галлия, Нарбонна, дворец герцогини
Послание: герцогиня Кримхильда -- княгине Софии Юстине, министру колоний, в Темисию, дворец Большой Квиринал, Палаты Сфинкса (лично, совершенно секретно)
Ваше сиятельство!
Прошу без промедления призвать к порядку вашего легата Милиссина. Он ведет себя так, будто это он тут герцог, а я его служанка. Он не дает мне управлять моим народом, сам же до сих пор не смог поймать главаря мятежников!
Я отрядила своих слуг за узурпатором, и что же?! Легат велел схватить моих людей, под предлогом, что они ему мешают и могут сами перейти на сторону мятежников. Верные мне люди были под стражей возвращены в Нарбонну.
Еще один пример. Я издала указ о переходе прежних баронских владений в собственность короны. Ваш легат не позволил моим герольдам зачитать сей указ! Сверх того, он дерзнул угрожать мне -- мне, архонтессе, власть которой подтвердил сам Божественный император! Под угрозой применения грубой силы мне пришлось отменить этот указ.
Ответьте мне, ваше сиятельство, в каких законах Империи записано, что младший генерал волен отменять указы светлейшей архонтессы?! Нет у вас таких законов!
Ваше сиятельство! Умоляю вас устроить так, чтобы ваш легат подчинялся мне, законной герцогине нарбоннских галлов. Клянусь вам, под моим началом презренные мятежники будут сокрушены в течение трех дней, самое большее, недели.
Vivat Imperator!
* * *
148-й Год Кракена (1786),
17 июля, Темисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов
Из письма Софии Юстины Кримхильде
...Понимаю, сколь непросто вам сохранять хладнокровие в это тягостное время, моя дорогая. Понимаю и сочувствую. Ваши проблемы -- это мои проблемы. Ваша боль -- моя боль. Ваша победа -- моя победа.
Не судите князя Марсия Милиссина слишком строго: он выполняет свой священный долг. Нам, женщинам, нелегко порой понять военных. Мы должны поддерживать их. Генерал Милиссин -- превосходный военачальник, имперское правительство всецело доверяет ему.
А вам, герцогиня, следует знать, что солдатам императора вольны приказывать только другие солдаты императора, но никак не правители союзных Империи земель!
Полагаю, в душе вы признаете авторитет и компетентность нашего легата. Оставьте обиды и заново откройте в князе Милиссине друга. Пусть все узрят, что вы и он заодно. Раскол между светскими и военными правителями выгоден нашим общим врагам. Будучи не в силах одолеть законную власть в честном бою, мятежники пытаются поссорить вас. Не поддавайтесь! Вспомните заветы отца и задайте самой себе вопрос: удастся ли мир между нарбоннскими галлами и Империей, если сама герцогиня Нарбоннская идет войной на полномочного имперского легата?!
Но довольно о грустном! У меня для вас есть радостная весть. В вашей семье -- прибавление. Не далее как вчера ваша невестка княжна Доротея Марцеллина успешно разрешилась мальчиком. Ребенок родился здоровый и красивый, весом почти в три тысячи оболов. Вашего племянника уже благословили по аморийскому обряду и нарекли Свенельдом, в честь деда вашего. По-моему, хорошее имя для наследника нарбоннского престола. Вы поступите правильно, если, не откладывая, издадите соответствующий указ; я обещаю его скорое утверждение Божественным Виктором. Ваш народ возрадуется, узнав о прибавлении династии, и это поможет нам в борьбе с узурпатором...
* * *
148-й Год Кракена (1786),
27 июля, Галлия, Нарбонна, дворец герцогини
Донесение: генерал-легат князь Марсий Милиссин, командующий нарбоннской группировкой, -- князю Титу Юстину, консулу, сенатору и первому министру Империи, в Темисию, дворец Малый Квиринал (лично, совершенно секретно)
Ваше высокопревосходительство!
Имею честь доложить о завершении de facto операции "Герцогиня":
1. В настоящее время вверенным моему командованию силам удалось взять под контроль всю территорию Нарбоннской Галлии, за исключением некоторых отдаленных местностей, не имеющих какого-либо стратегического значения.
2. Организованное сопротивление отрядов узурпатора подавлено; разрозненные группы бунтовщиков скрываются в лесах и среди гор. Они озабочены проблемой собственного выживания, не имеют единого командования, совершенно деморализованы и в силу этого не представляют сколь-нибудь серьезной опасности.
3. Местное население, уверившееся в бессмысленности мятежа, в общем и целом поддерживает законную власть. Локальные волнения, имеющие место в малонаселенных районах герцогства, без промедления подавляются войсками вверенного моему командованию легиона и нарбоннской армией.
Потери легиона с начала операции составили четыре тысячи двести сорок восемь человек убитыми и ранеными, потери противника по-прежнему не поддаются исчислению.
В августе планирую завершить очистку территории герцогства от мятежников и сочувствующих им лиц. С этой целью намерен произвести прочесывание нарбоннских лесов и гор. Для минимизации предполагаемых потерь прошу дополнительно снабдить меня обмундированием для ведения газовой атаки в количестве трех тысяч комплект-пакетов.
Vivat Imperator!
* * *
148-й Год Кракена (1786),
27 июля, Галлия, Нарбонна, дворец герцогини
Письмо: Марсий Милиссин -- Софии Юстине, в Темисию, дворец Юстинов (лично, совершенно секретно)
Возлюбленная моя Виртута!
С радостью рапортую тебе примерно то же самое, что написал твоему отцу. Мы все-таки загнали мятежников в леса и горы, точь-в-точь к началу Плебейских игр! Местонахождение самого узурпатора по-прежнему неизвестно, равно как и не заметно какой-либо активности с его стороны. Прокламации он более не выпускает, я думаю, по двум причинам: боится выдать себя моей разведке и не верит в эффективность своих воззваний. Что касается второго, то прокламации узурпатора неэффективны главным образом потому, что все варвары, на кого он мог рассчитывать, уже записались в его отряды и бесславно погибли, либо отданы в рабство и отправлены в метрополию, либо, наконец, признали законную власть.
На сегодняшний день награда за живого узурпатора составляет четыре тысячи денариев, то есть целое состояние, по здешним меркам. Неудивительно поэтому, что узурпатор предпочитает отсиживаться в лесах.
Следуя твоим советам, активно привлекаю на свою сторону местное население. Уже выплатил восемьсот денариев эфиальтам в качестве вознаграждения за сообщников узурпатора. Приходится быть осторожным; третьего дня имел место дикий случай, когда двое варваров, заявив место, где якобы скрывается узурпатор и получив задаток в сто денариев, завели моих людей в засаду. Сами негодяи погибли, но их затея стоила жизни полусотне легионеров.
Моя богиня! Сердечно благодарю тебя за Кримхильду. Ты -- истинная чаровница; единственным тонким намеком ты сотворила то, чего я не мог добиться целый месяц уговорами и угрозами. Ты бы видела, как твоя кукла "радовалась" прибавлению своего семейства! По-моему, она панически боится, что мы сместим ее с престола и коронуем младенца Свенельда; она же понимает, что нам, в сущности, безразлично, от чьего имени править Нарбоннией. Двадцать третьего июля я заставил ее подписать указ о назначении Свенельда наследным принцем; так она двое суток после этого отлеживалась! Теперь твоя кукла не рискует и шагу ступить без моего изволения. Опасаюсь, как бы она не пустилась в другую крайность; мне недосуг опекать ее по всякой мелочи. Подумай, может быть, и в самом деле посадить вместо нее младенца -- хотя бы не будет путаться под ногами!
Скучающий по тебе Марс -- с самой страстной в мире любовью к самой восхитительной в мире женщине.
* * *
148-й Год Кракена (1786),
ночь 3 августа, Элисса, Консульский дворец
Из письма Софии Юстины Марсию Милиссину
...День провела на играх. Все в голове смешалось: бег, бокс, борьба, гимнастика, эстафета, гонки на колесницах... всего и не упомню! Нет, спорт -- это не для меня, скучно, утомительно и бестолково. Если бы не нужно было "дружить" с плебейскими магнатами, ни за что бы не поехала в Элиссу. Увы, приходится жить их интересами... зато сколько новых союзников я здесь приобрела!
Incidenter66: твой славный протеже Филипп Лаконик все-таки поборол дядюшкиного гиппопотама Ксанта Архиллу! Надеюсь, я не слишком явно радовалась, и дядя Марцеллин ничего не заподозрил.
Его дочь и твоя племянница Доротея вполне оправилась после родов -настолько, что Корнелий привез ее в Элиссу. Он тоже не тратит время даром, обрабатывая полезных людей. Честно говоря, мой высокородный дядя находится в смешном положении: его шурин гоняется по Варварии за его зятем, а его внук одновременно носит титулы аморийского княжича и наследного принца варварской страны.
Еще incidenter, Марс, ты разумей, что предлагаешь: ты, что же, жаждешь, чтобы герцогом Нарбоннским, хотя бы и pro forma67, стал родной внук Корнелия Марцеллина?! А регентство кто примет -- его родная дочь?! Это за их власть ты согласен платить жизнями своих легионеров?!! Я уже не говорю о том, что Свенельд -- сын узурпатора, злейшего врага Империи! Ты позабыл об этом?..
Я тебе так скажу, возлюбленный мой: сначала поймай своего "неуловимого" вепря, как обещался, а что делать дальше, после узнаешь.
И опять-таки: не полагай Кримхильду дурой. Она негодная правительница, это верно, но это вовсе не означает, что она не сумеет вонзить тебе кинжал в спину, когда захочет и когда ты этого не будешь ждать. Смотри, не унижай ее, она на редкость скрытна и злопамятна, даже для дикой северянки. Я не удивлюсь, если узнаю, что она послала или собирается послать убийц к маленькому Свенельду. Ты больше эту тему не муссируй. Она -- герцогиня, он -- наследный принц. Она -- в Нарбоннской Галлии, он -- в Амории. И это хорошо для каждого из нас. Лучше приставь агентов к моей кукле, да самых лучших, пусть отслеживают каждый вдох ее и выдох. Найди ей какое-нибудь занятие по душе; ей нравится пытать врагов -- пускай пытает, только чтобы об этом никто не знал.
Мне не нужны от вас сюрпризы, достаточно мне и своих проблем.
Отец сильно сдал за последние три месяца; тут поговаривают, что ему пора в отставку, и гадают, когда она случится и кто придет отцу на смену. Все знают, что de facto я правлю за отца, но не всем это нравится. Вчера я встречалась с понтификом, и его святейшеством недвусмысленно дал мне понять, что Консистория законы нарушать не станет и не допустит меня в Малый Квиринал, пока мне не исполнится тридцать лет, во всяком случае, Консистория этого состава. Если отец продержится хотя бы до начала следующего года, у меня появится шанс: по известной тебе причине архонт Стимфалии вынужден дружить со мной.68 Но если, не приведи Господь, с отцом случится неприятность раньше января и первым министром вдруг станет Корнелий Марцеллин, потом его из Квиринала изгнать безмерно сложно будет: дядя имеет скверную способность прилипать ко всякому креслу, куда садится.
Вот почему, мой милый Эрот69, я требую от тебя предельной осмотрительности во всем, что касается политических дел.
Vale70, по-прежнему жду тебя с победой, любимый, и остаюсь преданная тебе Психея71.
P.S. Не заставляй свою звездоокую богиню ждать слишком долго -- она женщина, и она бывает нетерпелива!
Глава двадцать первая,
из которой читатель понимает, как завершилась война между нарбоннскими галлами и Аморийской империей
148-й Год Кракена (1786),
ночь 19 сентября, горы Муспельхейма на границе Нарбоннской и Лугдунской Галлии
Было холодно и душно. Посреди сумрачного грота едва тлели головешки вечернего костра. Сернистые испарения вились причудливыми призрачными силуэтами. Мерзлый ветер порывами вторгался в пределы грота, но не приносил с собой спасительной свежести. Там, откуда прилетал он, среди заснеженных пиков бушевали огненные дети разгневанных подземных богов. Лед и пламень, вихрь и сера, смерть вокруг и внутри... отыщется ли место, враждебное людям больше?! Земля трепетала даже здесь, в этом сумрачном гроте, трескалась ее древняя кожа, и в открывшиеся поры тотчас устремлялось гнилостное дыхание духов. А за пределами грота -- угрюмые, непролазные скалы, одинокие герои-деревца, пустынная тишина, мерцающие звезды в обманчиво чистом небе -и огни лагеря упрямых легионеров внизу, в долине...
Молодой Варг спал у стены, завернувшись в шерстяной плащ и кожаную куртку, вернее, в те лохмотья, что от них остались. Подушкой ему служил валун размером с голову. Спиной к спине спал Ромуальд, отважный рыцарь, преданный соратник, загнанный волк. Еще с десяток молодых людей, выносливостью спорящих с бессмертными богами, дремали беспокойным сном поблизости; вахту у входа в грот не нес никто... ибо зверей без разума людского тут не водилось, а звери в человеческом обличии не пойдут сюда -зачем им это, им, охотникам, волков загнавшим?!
Таким охотникам умелым ни к чему волчьи шкуры, такие охотники дождутся, когда последние бойцы растерзанной стаи упокоятся сами -- от холода, от голода, от жажды, от ядовитых испарений, от страха, от скорби умерших надежд... недолго ждать осталось им!
А сил уж нет, чтобы вниз спуститься, встретить смертный бой и, поразя последнего врага, на скакунах валькирий к Вотану устремиться... нет больше сил таких! Не бой то будет и даже не резня: другой приказ привел сюда легионеров. Им велено схватить живьем остатних волков стаи, в клетки засадить и привезти торжествующим венценосцам -- на поругание.
Лишь чудо могло спасти молодого Варга, он ждал этого чуда -- и оно случилось, рукотворное чудо смущающих разум пришлых кудесников.
Нет, не явился великомогучий Донар, хотя бы даже в иллюзорном обличии, дабы вдохнуть отвагу в младые сердца. Отваги было им не занимать, как и упрямства; пожалуй, к той сентябрьской стылой ночи ее осталось боле, чем сил незримых у пришлых чудодеев. Одной отвагой не сдвинуть горы, не сбросить камни на стан врага, одной отвагой, равно как и призрачными фарсами, свирепого врага не испугаешь... Силен был супостат, жесток и беспощаден, умел, благоразумен и настойчив -- он победил по праву, как и обещал.
Ибо тот мир, в котором родился свободожаждующий Варг, принадлежал душителям свободы: за сотни лет им всем была хорошая наука удушать неразрешенную свободу...
Чудо во сне свершилось. Сперва сон хаотичный был. Метались краски, образы... клинки сверкали и разряды бластеров, ревел огонь и кровь лилась, и было бегство, преследование, и снова бой, и кровь, и трупы, и раны, и опять огонь, и солнце на кровавом небосклоне, и ночь в пути, и новый бой, и бегство, еще, и еще, и еще... Краски отчаяния и образы погибели мелькали привычной черной чередой... они тускнели, угасали... вихрилось пламя колдовских костров... настал момент, когда соратники исчезли, и он один остался; вокруг была пещера, где харкал кровяной водою одинокий гейзер, а в струях кровяной воды лицо играло, так, не лицо, а образ крысы с маленькими человечьими глазами, в которых угасал и снова проявлялся таинственный свинцовый огонек... Мышастый лик в струях воды, возможно, шевелил губами, но молодому Варгу неясны были слова, пока в мозгу не прозвучало:
-- Приветствую тебя, мой благородный друг... Ты жив еще, я знаю. И мы живы... пока!
Образ сменился; Варг познал сокращенную историю агонии еретиков Ульпинов: в реальном времени она заняла месяцы, но это время пронеслось в его мозгу за несколько неистовых мгновений. Он увидал, как пришлые ересиархи, его бесценные друзья-наставники и совратители, живут, вернее, существуют в погибельных пещерах, как атакуют их обученные диверсанты, как с яростью безумного отчаяния отбиваются еретики, как изводят свои мыслительные силы, затмевая разум и смущая души натасканных ловцов, как учиняют хитрые ловушки, как путают следы, как убивают ловцов сами и как натравливают на них обитателей пещеры, диких зверей и вовсе незнакомых жутких тварей... Он увидал, как постепенно из тщедушных, чахлых созданий сильномогучие еретики обращаются в скелеты, обтянутые серой кожей... они алчут выжить, и с этой целью сами ловят рыбу и незнакомых тварей из подземной реки, змееподобных слизней, нетопырей и гигантских улиток, едят все это... и не только: бывает, в удачный день жертвы заполучают ловцов и пользуются ими -- пьют кровь и поедают плоть равно воду и пищу; он увидал и это. Однако силы неравны: все новые и новые ловцы спешат по души, отданные дьяволу, и мощи дьявола -- или обманчивой науки? -- Ульпинам не хватает... уже недвижны их тела, обтянутые мышастой кожей, лишь голый и свободный разум витает сводами Гнипахеллира!
Вновь родился в дремотном сознании фонтан кровавой влаги, и пепельный образ в струях замедленной воды изрек устало:
-- Мы миновали должный путь до самого финала, равно как и ты, наш благородный друг. Настало время выбирать конец... ты можешь еще выбрать!
Во сне Варг понял внезапно, что хочет предложить ему Марк Ульпин, и это понимание ужаснуло его больше, чем все горести и неудачи бессмысленной войны... Он попытался закричать, но тщетно: то сон был, а во сне спящий лишь видеть властен, не участвовать в видениях, дарованных ему.
-- Коварная Фата нынче улыбается жестокому врагу, -- продолжал бессловесный голос ересиарха. -- София исхитрилась добиться невозможного. Узнай же, благородный друг, что недели три тому назад понтифик аморийской Курии, верный заветам законолюбивых предков, внезапно отошел к богам; на престол понтифика вступил ловкий ставленник нашей врагини. Его короновал белой митрой, как и положено, в Мемноне, в Храме Фатума, сам август Виктор Фортунат. Верховные сановники Империи присутствовали на интронизации. Был и отец Софии, первый министр. И будто бы он простудился там... Минули дни; болезнь пристала к слабому; нашлись и те, кто ей помог, болезни... Тит Юстин слег, а дочь его София посредством изощренной интриги понудила трусливых олигархов издать рескрипт о возложении на нее, вплоть до выздоровления отца, обязанностей первого министра. Увы, благородный друг, наша жестокая врагиня дорвалась до кормила имперской власти, не помешали ей ни собственные преступления, ни козни неудачливых соперников!.. Среди фанфар врагиня нас не позабыла -- тебя, меня и сына моего. Она намерена покончить с нами, раз и навсегда. Второго дня София издала такой декрет: Фламиний Семерин, тот, кто охотился за нами по ее приказу, назначен в Палаты Цербера72, а на его место заступила Медея Тамина. Узнай же, благородный друг, кто такая Медея Тамина: она училась вместе с Софией в Императорском Университете, затем творила правосудие в судах Святой Курии. Медея Тамина была одним из прокуроров на процессе против еретиков Ульпинов... И всегда оставалась верна Софии Юстине, благодетельнице своей! А сказанное означает, что с нами разделаются в ближайшие недели... если продержимся до конца октября, это будет чудо. Нас не спасти уже... спасись хотя бы ты! Нет смысла погибать всем вместе, когда остался выжить шанс...
Варг знал, что скажет дальше Марк Ульпин; как оказалось, Варг ошибся: сначала еретик сказал иное.
-- Открою тебе тайну твоего спасения, благородный друг. Отец твой Крун перед кончиной молил Софию пощадить тебя. В это непросто поверить -- ведь сам отец твой полагал казнить тебя! -- но это истинная правда. В момент душевного затмения София поклялась ему кровью Фортуната. Можно ли верить суетной клятве врагини вероломной?.. Не знаю, не знаю... Но у тебя нет выхода иного, иначе ты умрешь бесцельно и бесславно! Вот он, последний шанс, твой и ее: отдай ей нас, тех, кто стал причиной твоих бед! Отдай, пока еще мы живы! Не будет нас -- не сможешь нас отдать... Право, жизни наши, жизни тех, кто на деле мертв уже, не стоят ничего -- но, отдавая нас Софии, ты напомнишь ей о священной клятве Круну, и она не станет добивать тебя... возможно. Прощай, благородный друг. Прощай -- и прости...
Видение померкло; Варг словно провалился в пустоту. Мыслей не было, был только мрак и безысходное отчаяние, пылавшее в его душе. Причиной отчаяния являлось то, что в последнем монологе Марка Ульпина ни разу не прозвучало ставшее уже привычным заклинательное слово "свобода".
Так понял Варг: "свободы" не было уже -- остался только "шанс".
Глава двадцать вторая,
в которой ad interim первый министр Империи посещает место своего преступления
148-й Год Кракена (1786),
14 октября, Внутреннее море у берега Нарбоннской Галлии, борт линкора "Мафдет", затем окрестности Нарбонны
Из воспоминаний Софии Юстины
...Я приняла это решение, как только получила ошеломляющее послание от Варга. Муки совести понуждали меня возвратиться в Нарбонну, меня тянуло туда, на место моего преступления. Мое положение в Темисии оставалось достаточно прочным, отец медленно, но верно оправлялся от инфаркта, и я считала себя обязанной поставить точку в нарбоннском кризисе, пока ключи от главного кабинета в Малом Квиринале были в моих руках. Я быстро сочинила тронную речь для императора, завершила неотложные дела, а все иные отнесла на потом, и рано утром отбыла из космополиса, даже не поставив в известность своих министров. Разумеется, я сильно рисковала, ведь до девятнадцатого октября оставались считанные дни; если не вернусь к девятнадцатому, придется распрощаться с политической карьерой: никогда еще первым министром Империи не становился человек, дерзнувший опоздать ко дню рождения Божественного императора! Поэтому в Нарбонну полетели сразу три аэросферы, так, на всякий случай.
Полет прошел без осложнений. В полдень моя аэросфера успешно пришвартовалась к приемной мачте линкора "Мафдет". Несмотря на неожиданность визита, Марс устроил мне помпезную встречу, пожалуй, даже чересчур. На палубе линкора выстроилась центурия почетного караула. Сначала мне почудилось, что Марс каким-то образом, втайне от меня, выписал из метрополии патрисианских гвардейцев. На самом деле он вырядил в парадные гвардейские мундиры героев минувшей военной кампании; я поняла это по свежим ранам, которые только начинали заживать... Очевидно, таким образом Марс собирался похвастаться передо мной, а заодно продемонстрировать своих лучших солдат, проливших кровь согласно моей воле. Я почувствовала себя неловко: эти герои, вероятно, полагают, что я приехала вручать им ордена за мужество и храбрость!
Мужчины неисправимы, даже -- и в особенности! -- мой воинственный бог. О, неужели Марс не знает, как я мечтаю броситься в его объятия, прильнуть к его устам, ощутить прикосновение его сильных рук... я так истосковалась по ним все эти долгие четыре месяца! А вместо этого он вынуждает пылкую Виртуту играть докучливую роль властительной Юноны...
Чеканя шаг, он подошел ко мне и отдал честь, как полагается по протоколу. Он не смог отказать себе в удовольствии проглотить приставку "ad interim"73 перед словами "первый министр". О, Марс, большой ребенок!
Наша кукла, разумеется, также не упустила возможности поприветствовать меня. Я попыталась сосчитать, сколько символов герцогской власти она надела, и поняла, что все. Большая корона, золотая цепь, пурпурный плащ, багряные сапоги, жезл из слоновой кости -- все это было на ней или при ней и смотрелось на удивление вульгарно. Лицо Кримхильды было пунцово-розовым, не то от ветра, не то по причине поразившего мою бедняжку беспокойства. Взглянув на нее, я ощутила стыд и жгучее желание сорвать с недостойной возложенные мной регалии. Она усугубила свое положение тем, что попыталась облобызать мою руку. Пришлось шепнуть ей на ухо по-галльски:
-- Что вы делаете, дорогая?! Немедленно оставьте! Я же не царствующая особа, как вы, а всего лишь высокопоставленный чиновник на службе императора!
Наверное, в моих слова бедняжка услышала издевку; ее пунцовое лицо мгновенно побледнело, и она едва пролепетала слова официального приветствия.
Военный оркестр исполнил государственный гимн, а затем мне пришлось обратиться к солдатам. Как всегда, когда не могу вознаградить делами, вознаградила словами -- и, как всегда в подобных случаях, мои слушатели остались от меня в восторге. Увенчала речь обещанием представить лучших героев императору для награждения орденами и именным оружием.
После церемонии уединилась с Марсом в его апартаментах на линкоре... я не желала себя больше сдерживать! Кукла было увязалась за нами, но я плеснула в нее волной холодного презрения и приказала возвращаться в Нарбонну, где ждать меня. Смотреть на Кримхильду было больно и жалко; я и не подозревала, насколько мнительна она. Однако успокаивать не стала -- пусть мнит, что впала у меня в немилость.
Когда она исчезла, мы с Марсом предались любви. Какое сладостное счастье забыть себя, свою загадочную личность, и пробудить в себе Женщину! В те жаркие мгновения презрела собственную власть над миром и отдала себя во власть любимого мужчины. Он говорил мне сладкие слова, он поглощал меня неистовыми поцелуями, он наслаждался моим благоухающим телом... я испытывала неземную усладу, точно сама покинула сей грешный мир и очутилась в Богоявленном Элизиуме... Это в Элизиуме озаряли мы пространство мелодиями нашего блаженства, это в Элизиуме, не на земле, извивались наши молодые, алчущие любви тела, это в Элизиуме мой воинственный бог изливал в меня свой сладкий нектар!.. Того, что нас услышат, я не боялась, ибо мы были в Элизиуме, а все остальные -- на грешной земле. И я была не правительница Империи, и он был не имперский легат -- я, звездоокая его Виртута и он, мой воинственный Марс, унеслись в поднебесные выси истинного счастья... ради этого стоило жить и страдать!
Мы потеряли счет минутам и часам, а остальные, грешные смертные, не осмеливались беспокоить нас. За окном угасал день, и с ним уходило наше счастье... где-то в глубинах сознания нарастало ощущение неотвратной беды, и я изобретала всяческие уловки, чтобы продлить сказочное путешествие в Элизиум, я не отпускала моего Марса, сколько могла... И чувствовала, что, вопреки моим усилиям, мы стремительно проваливаемся вниз, из Элизиума на враждебную землю, из облаков счастья в пучину безнадежности... в ту бездну, где я, самая могущественная женщина Ойкумены, принуждена метаться в невидимых оковах жестоких обстоятельств, условностей, предрассудков -- и законов, формальных и неписаных, где я сама была вечной рабой взбалмошной, непредсказуемой госпожи, чье имя Фата...
...Я очнулась посреди ночи. Обнаженный Марс лежал рядом и безмолвно ласкал меня взглядом, прекрасный, как сам античный бог. Ощущение ускользающего счастья вновь заполонило меня, я разрыдалась, и Марс принялся успокаивать меня, шептал слова, которые я обожала... как будто звуки сами по себе могли вернуть небесное блаженство! Мне захотелось вознаградить его... но чем могла вознаградить я бога?! Могла дать орден, могла устроить звание префекта и даже проэдра, могла назначить военным министром... Я все могла, что может смертное создание, и ничего, над чем обычно властвует богиня.
Я приняла это как данность, и Женщина во мне уснула... счастливая Она была, я так завидовала Ей! А я, ad interim первый министр и re vera74 раба Фаты, вновь стала сильной, мудрой и жестокой. Моя душа вернулась в мозг; мозг, отдохнувший, заработал, как часы; я оделась, Марс оделся тоже, и мы отправились в сектор анабиоза и рекреации.
Молчаливый дежурный заставил нас переоблачиться в герметичные скафандры, и мы вошли. Дежурный извлек обе капсулы из холодильных камер. Морозный пар рассеялся, и сквозь стекло узрела я их закоченевшие лики... Узнать непросто было их, но я узнала.
-- Это они, -- сказала Марсу я на патрисианском сиа; он кивнул безмолвно.
Мы выпроводили дежурного и остались в палате вчетвером: я, Марсий и слуги дьявола.
-- Как это случилось? -- спросила я.
Я знала, разумеется, ответ, но жаждала услышать его снова, здесь и сейчас: только так могла завершиться неправдоподобная история еретиков Ульпинов.
-- Узурпатор сдался в плен со всеми уцелевшими сообщниками, -- ответил Марс. -- Его доставили в Нарбонну, и я встретился с ним. Он попросил о приватном разговоре. Я согласился. И он поведал мне, что хочет выдать еретиков. Я усомнился в его искренности. Он убедил меня, не скрою. Я эстафетой переправил тебе его письмо. А вчера он вывел нас точно на злодеев, и мы схватили их живыми. Согласно твоему приказу, их тотчас заморозили.
-- Значит, они живы... Послушай, Марс, немедленно сожги их!
-- Без рекреации?
-- Да. Мне не о чем беседовать с еретиками. Сожги их, Марс. Я хочу забыть о них.
Он понял меня и не стал возражать. Прямо из сектора анабиоза капсулы с телами злодеев перенесли в корабельный крематорий. Я пожелала присутствовать на всех этапах, до самого конца. Мне надлежало убедиться, что они мертвы и больше не восстанут. Я всматривалась в лица заклятых врагов родного мне мира и пыталась прочувствовать ауру, исходящую от них. Я не была профессиональным ментатом, как они, но даже лучшие ментаты всегда считали меня "своей", я была тем, кого называют "харизматическая личность", а всякий, кто носит на себе этот божий дар75, уже наполовину ментат. Если бы я захотела, то стала бы ментатом, -- но власть над смертными пленила меня, и я предпочла суетную политику возвышенной науке...
Я не смогла прочувствовать их ауру, а это означало, что жизнь оставила Ульпинов уже после заморозки. Возможно, осознав, что им пришел конец, ересиархи сами приказали себе умереть... они были великими ментатами!
Огонь поглощал их тела, а я стояла и смотрела: неистовое пламя завораживало меня.
-- Почему, -- вдруг, неожиданно для самой себя, промолвила я, -- почему эти люди предпочли страдания и смерть?! Жизнь жестока, но она прекрасна! Зачем они дерзнули бросить вызов властительным богам? Разве они, великие ментаты, не могли провидеть неизбежный свой конец?!
Марс пожал плечами: подобными вопросами не задавался он, ибо ответ был самоочевиден.
-- Дьявол овладел их душами.
Да, дьявол... кто же еще! Какая иная сила могла подвигнуть посвященных и просвещенных иереев Содружества, служителей Caput Mundi76, властителей божественных наук, к тривиальной языческой ереси?! Но почему именно они? Я этого не понимала. Вспоминаю первую лекцию его преосвященства Марка Ульпина, куратора Ордена Сфинкса, которую услышала в Мемноне; мне было двадцать два года тогда. Лекция называлась "Квинтэссенция Божественного мира"... Они понимали! Разумеется, они понимали, где истина лежит... тогда почему? как это случилось? в какой момент чужая дьявольская сила ворвалась в их просвещенные души и поселилась там? почему они ее туда пустили -- не верю, что не могли изгнать, ибо даже никчемные рабы, если на то есть воля, способны дьявола изгнать, иначе мир давно уже погиб бы в черной бездне Хаоса...
Марс прав: вселенная пустых вопросов и всего один ответ -- sic Fata voluerunt77.
Я повелела уничтожить даже пепел, оставшийся от них. Его поместили в кислоту и растворили, а кислоту нейтрализовали и выпарили без остатка. Finis!78 Но я не испытала облегчения -- ибо, в отличие от бренных тел, осталась кровь, которую они пролили, и этой чужой крови остался целый океан.
Так подоспело утро очередного дня, и я отправилась в Нарбонну. Марс сопровождал меня. На берегу нас ожидала карета, и я с немалым изумлением узрела, что снаружи карета обтянута немейской кожей. На мой безмолвный вопрос Марс отделался кивком. Я села в карету, а он, как то и подобает боевому генералу, поехал рядом на белом коне. Мы двинулись в путь в сопровождении центурии вооруженных до зубов легионеров.
-- Что все это означает, Марсий? -- строго спросила я.
Он насупился.
-- Я не мог написать всего. Ты должна была увидеть это своими глазами.
И я увидела... Мне было с чем сравнить: полгода тому назад я уже ездила этой дорогой.
-- ...Война не завершилась пленом узурпатора, -- говорил Марсий, -- она перешла в другую стадию. Неделю тому назад я, втайне от герцогини, провел перепись населения Нарбоннской Галлии. Я не посмел сообщить тебе результаты письмом или по видикону... А сейчас скажу: их осталось немногим более полумиллиона! Ты понимаешь, что это означает?! Нет ни одной семьи, которую не захватила бы война! Я угнал в рабство сто тысяч нарбоннских варваров и столько же погибли. Почти все здоровые мужчины! Остались старцы, женщины да малолетки... Никто не занимается хозяйством, и оно умирает. Если бы не щедрые субсидии твоего правительства, то сразу начался бы голод. Разве какой вольфрамовый рудник способен компенсировать Империи эти затраты?!
-- Это мое дело, -- сухо заметила я. -- Ты воюешь, а правлю я.
-- Да, я воюю! Со всеми с ними, -- Марс обвел рукой горизонт. -- Днем они получают из моих рук хлеб, а ночью убивают моих легионеров. Наступает утро, я провожу расследование и назначаю показательные казни. И снова хлеб, и снова ночь, и снова варвары пытаются убить моих солдат. Ни страх, ни уговоры, ни подачки на них не действуют. Они озлоблены. Они нас ненавидят. Они уже не за свободу бьются -- они нам просто мстят! Мстят за отцов, за матерей, за братьев и сестер! И что прикажешь делать? Казнить детей?! Брать в рабство одноруких старцев?! Да кто в Империи их купит? Везти туда дороже встанет! То есть гораздо проще убивать. А кто тогда останется?.. Я знаешь что тебе скажу, моя богиня: так нельзя! Тебе придется или оставить их в покое, или уничтожить всех. Я бы второе выбрал. Земля Нарбоннии богата, плодоносна и обширна. Устрой наш экзархат, и пусть трудолюбивые акриты займут места мятежных галлов...
-- Я не могу. Разве забыл ты, Марс, я обещала Круну пощадить его страну...
Он рассмеялся смехом, который заставил меня вздрогнуть.
-- И это называется, ты пощадила?! Взгляни на эту землю -- haec facies Trojae, cum caperetur, erat!79
-- Умолкни... И без тебя больно.
Марс метнул на меня тяжелый взгляд.
-- Нет, я не все еще сказал! Я тут четыре месяца живу, воюю, управляю и, кажется, кое-что понял! Знаю, ты меня умнее, и намного, ты даже гениальна как политик. Но ты ощущаешь здешнюю жизнь мозгами, а я каждодневно вижу ее глазами! Тебе бы внять моим словам!
-- Говори, -- вздохнув, кивнула я.
-- Мои солдаты ропщут. Когда была война, они сражались и радовались всякой битве. Это их работа. Но теперь... теперь у них работа уцелеть! Язычники неугомонны; ежедневно я теряю по пять-семь солдат, а в иной день и двадцать. А когда я предпринимаю карательную экспедицию, дикари прячутся по своим лесам, где они знают каждую осину. Если так пойдет и дальше, к исходу года от легиона останется одна претория, и узурпатор, даже будучи в плену, добьется своего! Я расскажу тебе, что приключилось в городке Фюркате. Однажды ночью кто-то перебил весь гарнизон легионеров! И тишина... А в городке мятежных войск ведь не осталось вовсе! Кто это сотворил? Я так и не узнал. Ответь, что было делать мне, если кто угодно может быть виновен или невинен?! И в каждом поселении такое. Я не могу присматривать за всей страной. Я не тюремщик, а солдат! От легиона остались почти шесть тысяч воинов. Я их рассредоточил по стране: в каждом крупном городе стоит когорта, в городке поменьше -- центурия, в крепостях -- по турме... И всякий день я получаю отовсюду известия о ночных налетах на моих солдат! Так не может продолжаться бесконечно! Легионеры воевать должны, их заплечным делам не обучали!..
-- А что Кримхильда?
Кисти рук Марсия сжались в кулаки.
-- Клянусь, ее бы первую повесил на осине! И тем бы спас своих солдат. Почему мои легионеры должны платить кровью за то, чтобы эта кукла могла носить корону герцогини?!
-- Quoedam saturationes minus succedunt.80 Увы! Политика несправедлива, Марс.
-- Твоя политика зашла в тупик, -- тихо произнес он. -- Я это говорю, потому что люблю тебя. Пока еще не поздно, поменяй ее!
-- Что? Или кого? Политику или герцогиню?
-- Подземная темница во дворце всегда полна. Мне говорили, что при Круне служили три палача -- сейчас их десять, а она -- одиннадцатая, палач над всеми палачами! Она находит удовольствие в жестоких пытках. Сама пытает узников, не разбирая, кто есть кто, и все об этом знают...
-- Кто все?!
-- Ее народ. А ты боишься, что узнают в Темисии?
-- Это плохо, Марс. Ты не выполнил мою волю. Я велела держать эскапады Кримхильды в глубокой тайне.
-- Как можно утаить такое?! Это не в моих силах. Все знают и все ненавидят. Ее -- так даже больше, чем нас. Но гибнем мы, а не она! Я, вероятно, должен радоваться, ибо победил мятежников, они разгромлены, и узурпатор у меня в плену... мне, кстати, пришлось приставить к его камере усиленную охрану, которая не только сторожит, но также проверяет пищу; эта кукла алчет любой ценой расправиться с родным братом, даже назло мне и тебе. Ты понимаешь, она психически неуравновешенная особа! Власть не по силам ей, она не понимает, что такое власть. Да и как она может понять, если всего год назад она была никем, а сегодня ты заставила ее нести бремя власти в такой тяжелой стране, с которой не всякий муж способен совладать?! Ты создавала Кримхильду подобием себя. Но она -- не ты и никогда тобой не станет, ее судьба другая! Верно говорили древние: honores mutant mores81!.. Ну, как, скажи, я должен радоваться нашей победе?!
Он много говорил еще, изливая мне свою душу. Он словно и не помнил, о чем я первая его предупреждала... Да, он был прав -- если не во всем, то во многом, особенно насчет Кримхильды. Это удивляло меня, ибо Марсий не был доктором трех наук, как я. Он изменился, и я со смешанным чувством гордости и ревности понимала, что мой воинственный бог гораздо умнее, чем я привыкла считать.
А что касается Кримхильды... Она выросла в замкнутом мирке, подобно всем знатным галльским женщинам; такова была воля могучего отца, привыкшего защищать слабых и любимых от превратностей суровой Фаты. Я превратила в развалины этот благостный мирок. Год тому назад, в Темисии, я соблазнила молодую принцессу благами нашей великозвездной цивилизации. Она увидела сказку. Я не послушалась предостережений Круна и внушила его дочери мысль, что она, Кримхильда, достойна лучшей доли, достойна уважения, достойна власти, наконец. Так началось превращение Кримхильды из содержанки в собственницу. Это превращение случилось слишком быстро: теперь я понимаю, что ее психика просто не успела приспособиться к новому укладу жизни. Когда принцесса начала брать на себя больше дозволенного варварским женщинам, отношение к ней окружающих стало враждебным. А она не смогла придумать иной защиты, кроме агрессии. Неудивительно, что со временем в Кримхильде взыграло наследие первобытных предков, и она превратилась в рабу самых низменных своих инстинктов. Душа ее потеряла покой, она отныне воевала против всех, кто подвергал сомнению ее "естественные права"; поскольку их вождем был ее родной брат, он стал для нее воплощением абсолютного зла. Апогей этой страшной войны случился на моих глазах, в тот день, когда Кримхильда потеряла отца, который для нее был центром мироздания, любимого мужа и едва не погибла сама; в ее представлении главным убийцей был Варг. Ее неокрепшее сознание не смогло пережить эти тягчайшие психические травмы. Я думаю, именно тогда Кримхильда возненавидела свою страну и свой народ. Став герцогиней, она уже не могла этим народом править -- если не явно, то подсознательно она мечтала уничтожить всех, кто так или иначе оказывался причастен к ее бедам и унижениям, от родного брата до безымянного ополченца мятежного войска. Власть предоставляла ей такую возможность. Вот почему она находила отдохновение в жестоких пытках заключенных: через эти пытки она утоляла свою заветную мечту! Так завершилось превращение Кримхильды из робкой овечки в алчущую крови дьяволицу...
Неожиданное происшествие отвлекло меня от этих мыслей. Внезапно моя карета содрогнулась, словно проваливаясь куда-то, и встала. Я не удержала равновесие и больно ударилась о стенку. В первое мгновение я решила, что на нас напали, и, к стыду своему, испугалась. Однако карета всего лишь угодила в большую яму на дороге; вскоре легионеры вытащили ее, и наш кортеж продолжил путь.
-- Проклятые дороги, -- пробурчал у моего окна Марсий. -- Вернее, тут совсем их нет. Одна земля да глина...
-- А ты хотел бы разъезжать по асфальту и бетону? -- усмехнулась я.
Он кивнул.
-- В самом деле, что мешает твоему правительству построить здесь нормальные дороги, и тогда вместо грубых повозок мы смогли бы использовать машины. Разве это встанет дороже?!
-- Разумеется, Марс. В тысячу, в миллион, в миллиард крат дороже!
-- Не понимаю.
-- Допустим, мы построим им дороги. А что потом, любимый? Потом они возжелают иметь машины: что-то же должно ездить по этим прекрасным дорогам! А для машин требуется электричество. Для электричества -- эфир. Для улавливания эфира -- кристаллы-эфириты и энергетические рамки. А теперь подумай, Марс: если у них будут отличные дороги, совершенные машины, электричество, эфириты и энергетические рамки, какие же они после этого будут варвары и какая мы после этого будем Цивилизация?! Получив все это, они захотят иметь мобили вместо лошадей, видиконовую связь вместо почтовых голубей, они поймут, что летать на экранопланах и аэросферах лучше, нежели скакать на лошадях... Я уже не говорю о том, что они, оставшись по натуре варварами, используют всю эту мощь не себе во благо, а против нас. Пусть лучше будет все как есть.
Мой воинственный бог надолго задумался, а затем сказал:
-- Можно построить дороги и не давать машины. Или оставить за собой контроль над машинами. И вовсе уж не обязательно давать им эфириты. Пусть получают электричество от солнца или, к примеру, от ветряных мельниц. Разве это опасно?
-- Ради Творца и всех великих аватаров, никому больше не говори ничего подобного! -- простонала я. -- Тут самое опасное начать! Если прогресс запустится по-настоящему, его не остановишь! А то, что предлагаешь ты, гораздо хуже: ты предлагаешь дать возможность варварам искать альтернативные источники энергии! Ты вспомни, что случилось пятьсот лет тому назад, когда персидский шах Бахрам оснастил мастеров своей страны паровыми машинами и взял на вооружение "ханьский огонь"82...
Я вдруг поймала себя на мысли, что Марс не может знать этого: истинная история войны с Бахрамом известна узкому кругу посвященных. Официально считается, что безумный падишах просто поднял мятеж против нашей власти; ни в одном учебнике истории не сказаны истинные причины той войны; равно не сказано и то, что нам пришлось утопить Персию в крови, прежде чем мы победили Бахрама и отбросили его страну на положенное ей великими аватарами место. С нашей стороны в той войне пали почти сто тысяч легионеров, и она на самом деле продолжалась не пять, а тридцать шесть лет...
-- Пусть лучше остается все как есть, -- быстро повторила я. -- Варвары на то и варвары, чтобы не быть похожими на нас. Варварство задумано богами для того, чтобы оттенить превосходство Цивилизации...
-- Я это знаю, -- усмехнулся он. -- Не беспокойся, милая, твой Марс не еретик. Я не имею обыкновение задавать излишние вопросы. Я же не спрашиваю тебя, почему мы всегда воюем с варварами вполсилы...
Я затаила дыхание. У нас с Марсом шел опасный разговор. Я это понимала много лучше, чем он, ибо я прошла через чистилище Мемнона, а Марсий -- нет. Там, в теополисе, в сверхсекретной лаборатории, я видела макет оружия, способного за несколько мгновений превратить огромный город в облако прозрачного пепла. И много другого я там видела, от чего кровь Фортуната стынет в жилах... Однажды я не выдержала и задала ученому куратору тот же вопрос. Он внимательно посмотрел на меня и ответил: "Чем больше наша сила, тем больше их противодействие". Тогда я не вполне постигла его мысль. Сегодня -- постигаю!
"Чем больше наша сила, тем больше их противодействие", -- так мне ответил Марк Ульпин. Какое великое счастье, что этот страшный человек in peculio Proserpinae numeratur83!
-- Марс, я хочу тебе кое-что сказать. Мне нельзя это говорить, но тебе я скажу. Ты знаешь, кто такие Адепты Согласия?
Он едва заметно побледнел, но мне этого было достаточно: если и не знал, то кое-что слышал. Я осмотрелась и, убедившись, что нас никто не подслушивает, продолжила:
-- Адепты Согласия-- это члены самой закрытой конгрегации Священного Содружества. Их задача -- отслеживать быт и нравы варваров по всей Ойкумене и пресекать попытки недозволенного богами прогресса. Адепты Согласия не подчиняются ни правительству, ни Консистории, ни даже Святой Курии. Над ними лишь синклит анахоретов Храма Фатума. Но сами Адепты -- не монахи. Это воины, лазутчики, дипломаты, негоцианты... кто угодно по профессии! Самые лучшие, самые надежные, до предела преданные Истинной Вере и Божественному Престолу! На них не распространяются имперские законы, им разрешено все: каждый август при коронации подписывает Адептам Согласия Indulgentia plenaria84. И я считаю это справедливым, -- иначе, без вмешательства Адептов, варвары давно бы вышли из своих берлог, где мы содержим их, и двинулись на нас -- миллионы, десятки миллионов свирепых троглодитов!.. Ты хорошо понял меня, Марс?
-- Я хорошо понял тебя, София, -- тихо ответил он. -- Не беспокойся: я буду немее жреца Тациты!
...Мы прибыли в Нарбонну. Из окна кареты я наблюдала этот многострадальный город. Карета ехала по центральной улице. Здесь стояли лучшие дома. Но я видела не их. Я видела другое: все дома на этой улице наши мастера выстроили заново. А домов "эпохи Круна" не осталось вовсе. И даже на новых постройках кое-где чернели характерные отметины разрядов... Я на мгновение закрыла глаза и представила, как могла бы выглядеть Нарбонна, если бы правительство не направило сюда наших строителей.
Марс прав: таков был облик Трои в час ее пленения!..
Одинокие прохожие, завидев наш кортеж, прижимались к стенам домов либо прятались в проулки. Я остановила карету и приказала привести ко мне старика в сером плаще; старик этот помнился по предыдущему визиту, кажется, он был купец. Охрана обыскала его и пропустила к окну кареты. Старик скользнул по мне бесцветными глазами, в которых не было ни страха, ни презрения, ни обещанной мне Марсом ненависти.
-- Ты помнишь меня, человек? -- спросила я.
Он кивнул.
-- Ты должен низко кланяться ее высокопревосходительству госпоже первому министру, презренный варвар! -- прогремел Марсий и воздел руку, сжимавшую кнут.
Я жестом остановила воинственного бога и обратилась к варвару по-галльски:
-- Ты купец, если я не ошибаюсь?
Он помотал головой и показал свои руки. Они были в мозолях, причем на обеих руках отсутствовал большой палец. Странно... обычно я запоминаю лица.
-- Кто ты?
Он нагнул голову и топнул ногой по земле. Я не поняла: эти жесты могли означать все, что угодно.
-- Пустое дело тратить время на этого ублюдка, -- сказал мне Марс на патрисианском сиа. -- Позволь, я прогоню его.
-- Погоди, -- ответила я и снова обратилась к странному человеку: -Скажи, могу ли я что сделать для тебя?
Он осклабился, и я увидела, что у этого человека нет зубов. Он разинул рот и замычал. У него не было и языка -- я обнаружила лишь жалкий обрубок! Меня бросило в дрожь... и я пропустила плевок, который он адресовал в меня... Плевок попал мне на калазирис чуть ниже шеи. Дикаря тотчас скрутили и оттащили прочь. Легионеры, видевшие это, поспешили отвернуться. Я могла лишь догадываться, о чем они думают в этот момент. Марс смотрел на меня, и его нижняя губа вибрировала от ярости...
-- Негодяя повесить, -- велела я, -- а ночью учинить облаву в городе. Всех, кто окажет сопротивление делом или словом, уничтожать на месте.
Мой воинственный бог остался доволен приказом.
-- А этих, -- еще сказала я, указывая на легионеров эскорта, -- сей же час отослать на дальние рубежи, причем отдельно друг от друга.
Марс понял мою мысль, его мужественное лицо исказила гримаса душевной боли, он взял под козырек и отчеканил:
-- Будет исполнено, ваше высокопревосходительство!
Эти слова резанули меня подобно клинку. Я откинулась на спинку сиденья и больше не заговаривала с Марсом до самого конца пути. Прибыв во дворец, я тотчас начертала декрет о смещении князя Марсия Милиссина с должности командующего нарбоннской группировкой и взятии его под стражу. Мгновение спустя я свой декрет порвала, ибо поняла, что допустила непростительную слабость.
Немилосердные боги назначили мне быть сильнее самых сильных -- ибо каждый из них волен думать лишь о своем, а я обязана была думать обо всем и решать за всех.
Адъютант доложил просьбу герцогини Кримхильды об аудиенции. Я отказала. Если бы увидела ее в тот час, наверное, расцарапала бы ей лицо. Пусть ждет!
Усилием воли привела себя в порядок и приказала доставить ко мне Варга...
Глава двадцать третья,
в которой мятежник убеждает первого министра в своей искренности
148-й Год Кракена (1786),
15 октября, Галлия, Нарбонна, дворец герцогини
О приближении его свидетельствовал нарастающий перезвон стали по каменному полу. Вот отворилась дверь, и три легионера ввели Варга. Палата была небольшая и скудно убранная мебелью: камин, где лениво теплились поленья, стол и кресло.
София Юстина сидела в этом единственном кресле, спиной к широкому окну, яркий солнечный свет из окна наливал мерцающим блеском ее роскошные вороные волосы, но лицо Софии пряталось в тени. Тем не менее Варгу удалось рассмотреть его, это аристократически прекрасное лицо с острым волевым подбородком, огромными черными глазами и изумительно очерченными устами, пылающими завораживающим карминным светом... Прежде, в подземной темнице, Варг долго и мучительно размышлял, как вести себя с этой женщиной, после всего, что с ними случилось, разрабатывал стратегию и тактику решающего поединка -- но сейчас, в это мгновение заготовленные военные планы уступили место неожиданной для него самого импровизации. Как только легионеры, повинуясь молчаливому жесту Софии, оставили ее наедине с пленником, он покачал головой и молвил, с едва уловимым сожалением в голосе:
-- Я никогда не говорил вам, сколь вы красивы? Нет, не говорил! Я был глупцом, я никогда не видел вас всю. Вы были для меня врагом, но не женщиной. Наконец я понял, что как женщина вы много сильнее и прекраснее, нежели как враг. А нынче вы прекрасны вдвойне -- разве кто или что может быть прекраснее женщины-властительницы, женщины-победительницы, женщины, которая настолько умна, что всегда и во всем добивается своего, чего бы это не стоило остальным людишкам!
София улыбнулась.
-- Изысканный и загадочный комплимент. Но все равно благодарю. Во всяком случае, интересное начало, -- она задумчиво посмотрела на него, и он вновь ощутил силу ее пристального взгляда. -- Даже не знаю, как вас нынче называть... пожалуй, на обращение "принц" вы не согласитесь, "герцогом" я вас назвать не могу, а "узурпатором" или "мятежником" именовать собеседника мне не позволяет воспитание...
-- Называйте меня по имени, -- сказал он, -- я с ним родился, с ним и умру. Имя -- вот все, что у меня осталось.
-- Вы готовитесь к смерти, Варг?
Он пожал плечами, и цепи зазвенели на его груди.
-- Воин всегда готов к смерти.
-- В этом заключается ваша решающая ошибка. Вы были только воином, вы предпочли свою гордыню благу государства, и это погубило вас и погубило ваше государство. Вы назвали себя герцогом, но герцогом не стали.
Внимая таким словам, Варг испытывал палящее желание как следует ответить ей, ответить со всей доступной ему силой, пока он еще может говорить, и сокрушить ее самоуверенность, бросить ей в лицо все, что пережил он за эти бесконечные месяцы бессмысленной войны, -- и тем одержать над ней последнюю победу! Нечеловеческим напряжением воли он усмирил себя.
София кивнула и отметила:
-- Вы вправду изменились, Варг. Ради этого мне стоило ехать в Нарбонну.
-- Я знал, что вы приедете. Приедете -- и спросите меня: почему я выдал вам Ульпинов?
-- Почему вы выдали нам Ульпинов, Варг?
Он взглянул ей в глаза и ответил, со всей искренностью, на какую был способен:
-- Потому что я понял, насколько правы были вы тогда, в темнице, незадолго до кончины моего отца. Вы предупреждали -- я вам не внял. Я предпочел использовать Ульпинов. Они мне помогали, как могли. Их силу я не понимал, но принимал, как благо свыше. Если бы не они, я пал был раньше. Но моя страна осталась бы цела. Они питали во мне влечение к свободе, которую, как мне теперь понятно, нам, варварам, не дано достичь. Они настраивали меня против отца и против вас. Они были изобретательны и хитры. Они казались искренними. И я им верил! Только теперь я понял, что они помогали мне падать в бездну...
-- Красиво говорите и толково, -- перебила его София. -- Этому вас, полагаю, тоже Ульпины научили. Они не тратили тут время даром.
-- Вы мне не верите?!
-- Я вам скажу, во что я верю. Я верю в то, что вы сейчас пытаетесь спасти надежду. Вы не смирились, нет. Вы отступили, чтобы выжить и вырвать шанс на будущие битвы. Поэтому вы и решились отдать Ульпинов. Других карт, способных убедить меня в искренности вашего раскаяния, у вас нет уже: вы слишком далеко зашли, идя на поводу гордыни! И я не исключаю, что именно Ульпины присоветовали вам на время отложить поход к Вотану, и вы, конечно, согласились, ибо постыдно рыцарю и принцу предстать перед владыкой Вальхаллы побитым неудачником!
-- Это правда... Все правда! Вы видите людей насквозь -- так загляните в мою душу! Я вам ее открою...
И он открыл ей душу, как и обещал. Он говорил о войне -- не так, как говорил Софии Марсий Милиссин. Варг рисовал картины жесточайших битв, заведомо неравных, но, в то же время, имеющих какой-то смысл, не политический и не военный, а моральный; чем дальше, чем глубже шла война, тем больше становилось этого смысла в бессмысленном сопротивлении могучему врагу... Варг говорил словами воина и полководца, но в них проскальзывали слезы тех, кого он защищал, и стоны тех, кого он совращал на бой иллюзией свободы, и проклятия их, поверивших ему и убитых горем по его вине... Он принимал всю вину на себя и не пытался ни в чем обвинять интервентов; это удивляло и озадачивало Софию. Она чутко слушала Варга, а он, ободренный ее вниманием, словно пытался выговорить все, о чем болела его внезапно повзрослевшая душа. Он радовался возможности сказать ей о войне, ибо, по его глубокому внутреннему убеждению, она была именно тем человеком, который способен выслушать и понять; ее пытливый ум жаждал разобраться, что сотворилось в этой загадочной варварской стране и чего еще здесь можно ожидать...
-- ...Война переделала меня, как моего отца, -- заключил Варг. -- Так что и в этом вы оказались правы!
-- Поздно! -- вздохнула София. -- Слишком поздно! Вы государственный преступник. Об этом знают все, как и о том, что ваша участь предрешена.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ