Наполеон. Книга 1. Путь к славе

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ СПАСЕНИЕ И ЛЮБОВЬ

Остужева, в очередной раз так ничего и не понявшего, арестовали по обвинению в насилии над дамой. Последнее, что он слышал, это глухой голос Бонапарта за закрывшейся дверью в покои Бочетти, он что-то резко выговаривал ей. Потом кто-то из особо ретивых гренадеров не выдержал и ударил Сашу кулаком в висок. В себя он пришел уже в камере.

Миланские тюрьмы были переполнены. Французы моментально задерживали всех подозрительных, а отпускать не спешили. В камере яблоку было негде упасть, и поэтому Александр не лежал, а стоял. Он удивился — потерявшим сознание все же полагается лежать. Оказалось, что его бережно поддерживает плечистый парень лет шестнадцати с простым, даже простецким лицом.

— Очнулся? — Парень явно обрадовался. — Хорошо, а то я звал-звал доктора, а они то ли не хотят его пригласить, то ли не имеют, то ли не понимают… Да их самих не поймешь, французов этих, верно?

Для гудящей головы Александра каждое слово этого громкоголосого заступника звучало как новый гренадерский удар. Он кое-как закрепился в вертикальном положении, осторожно потер виски. Вокруг тоже говорили, и говорили громко, по-итальянски. Это было невыносимо, но Остужев сразу понял, где находится. Если так, деваться некуда.

— Ты по-русски говоришь, что ли? — спросил он товарища по несчастью.

— А по-каковски еще? Некогда было языки учить. Как батя из дома прогнал, так и мотаюсь из одной страны в другую. Прям как голь перекатная.

— Один убежал, другого выгнали — что у меня за соотечественники?.. — все еще плохо соображая, пожаловался Остужев и повнимательнее рассмотрел собеседника. — Ты кто?

— Байсаков, Иван Иваныч, — добродушно представился парень. — А ты?

— А я Остужев, Александр Сергеевич. — Он наконец осмотрелся как следует, еще раз все припомнил и застонал уже не от боли, а от душевных мук. — Байсаков… Либо она меня спасет, либо пусть лучше я умру здесь.

— У тебя тут девка есть? — Байсаков явно был рад возможности поговорить. — Хорошо тебе. Мне тоже здешние девки понравились, правда, я их видел-то, лишь пока по городу тащили.

— За что ты здесь? — спросил Остужев скорее из вежливости. — И как вообще тебя в Италию занесло?

— Это целая история! — пробасил Иван Иванович. — Сперва меня папаша из дома выгнал. За то, что я ему перечил. Много раз выгонял, а тут я подумал: возьму да уйду. И далеко ушел, до самых Кавказских гор. Море хотел посмотреть. Посмотрел, а тут турки меня и поймали. Ну, не сразу, конечно, сперва-то я их бил, а потом еще прибежали и скрутили-таки. Побили, а потом другим туркам продали, вроде как раба христианского. Прямо в город Истамбул, точно говорю!

— Байсаков, — прервал его Остужев, — а тут пить дают?

— На прогулку выведут — пей, там фонтан есть. Скоро уже прогулка. А вот кормят только с утра. — Байсаков этим фактом явно был удручен даже больше, чем своим пребыванием в тюрьме. — И кормят, знаешь ли, паршиво. Меня мамлюки в Египте лучше кормили. А французы эти жмоты хуже мамлюков. Знал бы, стал сам мамлюком, как просили.

— Помолчи, пожалуйста, — попросил Остужев. — Мне надо кое о чем подумать.

Парень послушно замолчал, а вот итальянцы продолжали галдеть, как на рынке. Но с ними договориться было невозможно, и Остужев попробовал просто отрешиться от них, забыть, что почти выучил итальянский. Джина могла так поступить для того, чтобы спасти свою репутацию, остаться с Наполеоном и потом выручить из тюрьмы Александра. Или — потому что всего лишь затевала какую-то игру и он ей совсем не был дорог. Она что-то знала о предметах, значит, и правда была подручной Колиньи, а не просто любовницей.

Раздался новый, отвратительный шум: заскрежетал замок, который открывал охранник. Десяток французских пехотинцев выгнали арестантов в тюремный двор, пыльный и жаркий. Итальянское солнце пекло Остужева по больной, ничем не прикрытой голове. Он поискал глазами фонтан. Таковой имелся, но вокруг него уже столпилось человек тридцать. Никто не хотел ждать, тут же начались драки.

— Вот, так они всегда! — пожаловался Байсаков. — Если бы просто все в очереди стояли, ведь быстрее бы напились, и все успели! А так — половина вернется, не попив, и потом опять драка.

— Как жарко… — Остужев прикрыл больную голову руками.

— Жарко? Нет, Александр Сергеевич! Вот в Египте было жарко. Даже мамлюки с коней падали, а я ничего. О, да ты шатаешься. Надо тебе водички, идем быстрей.

Распихивая итальянцев не по годам широкими плечами, Байсаков потащил Александра к фонтану, если так можно было назвать довольно грязное сооружение с неизвестно откуда берущейся водой. Это никому не понравилось, и со всех сторон на Ивана обрушился град тумаков. Однако он, лишь прикрывая лицо, никому не отвечал.

— Тут с ними подерешься — хуже будет, я уже пробовал! — сообщил он на ухо Остужеву. — Ну, давай, пей.

Саша потянулся к фонтану, но тут же получил затрещину — коренастый итальянец с огромными зубами, весь в рванье, закричал ему что-то про уважение к старшим. Остужев развел руками, попытался извиниться, с трудом подбирая итальянские слова, и получил еще один удар, на этот раз кулаком в нос. Способность к драке отчего-то никак не просыпалась, то ли из-за удара по голове, то ли из-за отсутствия угрозы жизни.

— Ну, хватит! — Байсаков выпустил его и начал бить налево и направо. — Пей, Александр Сергеич, пока французы не налетели!

Вода! Остужев пил долго, стараясь исподлобья все же наблюдать за происходящим. Впрочем, следить было особенно не за чем: Байсаков обладал какой-то медвежьей силой и разбрасывал всевозможных оборванцев и разбойников, собранных французами в тюрьме, удивительно легко. Мало кто решался подойти к нему второй раз, и совсем никто не хотел третьей попытки. Однако вскоре раздался выстрел, потом еще один. Итальянцы легли на землю, присел рядом с Остужевым и Байсаков.

— С французами осторожнее! — снова сказал он. — Зверье!

К ним уже бежали гренадеры, до того курившие трубку у стены. Немного освежившийся Остужев понял причину их проворности — во дворе на шум драки появился их начальник, маленький усатый капитан. Он тоже быстро шагал к ним на коротких кривых ногах, придерживая рукой кавалерийскую саблю.

— Дай, я с ними поговорю, — шепнул Остужев Байсакову и начал по-французски: — Мсье! Произошло недоразумение, мсье! На нас напали!

Гренадеры, услышав правильный французский выговор, чуть убавили прыти и подошли к ним уже шагом.

— Опять этот медведь! — недовольно проворчал старый усатый солдат. — От него одни неприятности.

— Когда дрались итальянцы, вы не вмешивались, — заметил ему Остужев. — Вы вообще не следили за порядком, мсье. Я должен вам это сказать, как офицер армии Республики.

— Никакой ты не офицер! — до них дошагал наконец и капитан. — Ты насильник. Нашел себе приятеля, да? Этот каналья уже покалечил тут несколько человек, и я не собираюсь этого терпеть! Мы цивилизованная нация, и даже в итальянцах есть капля культуры, а этого азиата следует расстрелять.

— Позвольте, капитан, я никого не насиловал, до вас дошли ошибочные известия. — Остужеву совсем не понравилась такая репутация. — Произошло недоразумение, но об этом лучше знает генерал Бонапарт.

— О да. — На капитана сказанное не произвело никакого впечатления. — Генерал Бонапарт мне вас и прислал. Приказано не жалеть, но и не расстреливать. Зачем вы мне такой нужны, а? Ни то, ни се. Вот что я придумал! Ведите их обоих в караулку и дайте для начала по паре десятков шомполов.

— Ну вот, опять! — взревел Байсаков, услышав знакомое слово. — Я же говорил, зверье эти французы!

— А остальных обезьян загоните в клетку, хватит гулять, — распорядился капитан и странно посмотрел на Остужева. — Я жду распоряжений на твой счет. И знаешь, что я думаю о том, почему их нет так долго? Потому что нашему любимому генералу некогда изобрести для тебя наказание полюбопытнее. Я бы отрезал тебе кое-что и заставил сожрать, но я человек простой, без фантазии. Думаю, будет что-то интересное. Но пока шомпола не помешают. В караулку!

Покалывая узников штыками, обоих погнали к серому приземистому зданию в углу тюремного двора, завели внутрь, в узкое длинное помещение с лавками вдоль стен. Обоих обнажили до пояса и ремнями привязали к скамьям. Два солдата достали шомполы и приготовились начать экзекуцию, остальные столпились напротив.

— Я что, слова выговариваю как-то неправильно? — лениво спросил капитан. — Я сказал: загнать остальных обезьян за решетку! Или я сперва вас, обезьян, должен туда загнать? Задумайтесь, почему, пока другие завоевывают Италию, вы торчите здесь, в тюрьме.

Раздосадованные солдаты лениво потянулись к выходу.

— Капитан, а почему вы здесь торчите, пока другие завоевывают Италию? — спросил привязанный к скамье Остужев, подозревая, что терять ему уже нечего. — Я знал нескольких капитанов, которые уже успели стать полковниками со времени начала кампании. Я уж не говорю о посылках, которые они отправляли домой, и о прекрасных ломбардийках!

— Я здесь, потому что мне можно доверить это заведение, — мрачно объяснил капитан. — Хотя ты прав, обошлись со мной несправедливо. Поэтому ты получишь не двадцать, а тридцать шомполов.

— Он сказал — тридцать? — Байсаков вовсе не был так глуп и нелюбопытен, как могло показаться на первый взгляд. — А я говорил тебе, Александр Сергеевич, от французов все зло. Зверье!

— Помолчи, пока и тебе не прибавили.

Остужев почти хотел этой боли. Слишком болело сердце, да и голова тоже. Но ничего так и не произошло.

— Добрый день, мсье!

Он вывернул шею и увидел рядом с капитаном двух милых девушек, которые держали четыре пистолета. В одной он без труда узнал Мари, во второй не узнал, но угадал Гаевского. Солдаты, стоявшие над узниками с шомполами, с тоской посмотрели на ружья, но Антон быстро шагнул между ними и оружием. Капитан, увидев совсем юных девушек с пистолетами, впал в оцепенение.

— Предупреждаю сразу: терять нам уже нечего, — заговорил Гаевский басом, и это произвело впечатление даже на бывалых солдат, которые разом вздрогнули. — Поэтому в случае сопротивления стрелять будем сразу. Вас трое, у нас четыре пистолета, еще и пулю сэкономим.

Мари, впрочем, один пистолет положила, чтобы вытащить из-за пояса нож и освободить Остужева. Александр сел, накинул рубашку и встретился глазами с печальным взглядом Байсакова.

— Да не оставим тебя, Иван Иваныч, — вздохнул он. — Дай мне пистолет, Мари, и освободи этого скитальца.

— Тоже из наших краев? — по-русски удивился Гаевский. — Из нас пора полк формировать.

— А ты чего девкой оделся? — спросил Байсаков, которого только еще начала освобождать Мари. — Не стыдно, а? Хуже скомороха. Смотреть противно.

— Мари, а может, мы его оставим? — тут же предложил Антон. — Пусть не смотрит.

Девушка ничего не ответила. Когда Байсаков освободился, он первым делом взял ружье, не забыв отобрать и шомпол у солдата. Остужев к тому времени уже оделся и разоружил все так же пребывавшего в оцепенении капитана.

— Нет, мой друг, — сказал он ему. — Вам даже и такое заведение доверить нельзя. Теперь надо связать их и быстро уходить.

Гаевский усмехнулся Мари.

— Вот я тебе говорил: как только освободим, начнет командовать. Он же старше, ты понимаешь? Он умнее.

Мари снова промолчала, только качнула головой в сторону двери. Не той, что вела в тюремный двор, а другой, выйдя через которую можно было оказаться на свободе.

— А связать этих? — Гаевский кивнул на солдат и капитана. — Зачем нам выстрелы в спину?

— Можно не связывать! — важно сказал ему Иван. — Можно вот так!

Он прошел мимо трех французов, на ходу отвешивая им удары в челюсть. Все трое попадали без сознания.

— Папаша научил, — пояснил Байсаков. — Это на себе прочувствовать надо, тогда понятно, как бить, чтоб не зашибить совсем.

Гаевский посмотрел на Остужева с выражением муки на лице. Александр только развел руками: не бросать же его теперь? Они прошли через дверь, ведущую к свободе, и оказались в небольшой будке. Здесь, связанные и с заткнутыми ртами, лежали два часовых.

— Скучно им было, захотелось с девочками поболтать, — пояснил Гаевский. — Дисциплина у французов что-то падает. Пора Бонапарту об этом подумать. Его-то они слушают, а вот офицеров рангом поменьше бояться разучились. Вина много пьют, за девушками волочатся…

— Помолчи! — приказал Остужев, выглядывая на улицу. — Есть карета или еще что-нибудь?

— Есть карета, есть. Иди налево. — Гаевский вытолкнул его наружу. — Пистолет только сунь под сюртук.

Карета и правда стояла шагах в ста. Когда Остужев дошел до нее и увидел, кто держит лошадей, то споткнулся и едва не упал. Это была Джина Бочетти, как никогда прекрасная в уланской форме. Она опустила глаза и не сделала ни шагу навстречу.

— Что это значит? — Остужев тоже не подошел к ней и дождался Гаевского. — Откуда она вас знает?

— Я к ней пришел, — объяснил Антон. — Услышал, что случилось, и пришел к ней. Правда, сначала ее выгнал Бонапарт, и еще, кстати, он пытался арестовать Колиньи. Но это ни к чему рассказывать здесь, только что вырвавшись из тюрьмы. Может быть, поедем?

Мари, молчаливая и даже какая-то чопорная, уже садилась в карету. Гаевский залез на козлы, и Остужеву ничего не оставалось, как последовать за Мари. Забрался наконец и Байсаков, сперва галантно открыв дверцу перед Джиной. Гаевский щелкнул кнутом, и лошади понесли их куда-то за город.

— Кто будет мне объяснять, что произошло? — мрачно спросил Остужев. — Я надеялся на Антона, но он лишил меня такого счастья. Кто тогда?

— Я могу только сказать, что моему отцу пришлось на некоторое время отлучиться, — ответила Мари, и Александр понял, что имени Дюпона она произносить при Джине не хочет. — Я пришла сообщить об этом Антону, и он познакомил меня с графиней Бочетти.

— Хорошо, Саша, я тебе все расскажу, — заговорила Бочетти, по-прежнему не глядя Александру в глаза. — Прежде всего: я поступила так только затем, чтобы мы оба не оказались в тюрьме! Наполеон может вести себя очень достойно, надо отдать ему должное, но на самом деле никаких принципов у него нет. Оскорблений он не прощает никому, ни мужчинам, ни женщинам, а оскорбление может увидеть в любом пустяке, он же корсиканец. Я испугалась. Я надеялась сохранить его расположение, позже во всем признаться и вызволить тебя. Все получилось иначе, он вскипел, сказал, что не хочет меня знать, и прогнал. А потом оказалось, что он приказал арестовать Колиньи, но мне неизвестно почему. Все случилось так неожиданно… Я не знала, что делать. И тогда меня нашел Антон. Сначала я решила, что он пришел меня застрелить. Но Антон лишь спросил, могу ли я помочь вытащить тебя из беды. Через знакомых офицеров я выяснила, куда тебя отвезли, и еще кое-что насчет тюрьмы, начала разрабатывать план, но Антон решил попробовать сперва действовать быстро, наудачу. Он оказался прав. Теперь мы едем в какое-то место, известное молодым людям.

Бочетти покосилась в сторону Мари, но девушка все так же смотрела в окно.

— Спасибо тебе, Джина, — решился произнести Остужев. — И тебе, конечно же, огромное спасибо, Мари! Антону скажу потом. А это мой приятель поневоле, Иван Байсаков. Он тоже из России и угодил в миланскую тюрьму каким-то странным образом.

Мари повернулась наконец и внимательно рассмотрела Байсакова. Тот, услышав свою фамилию, широко улыбнулся. Мари поджала губы.

Антон свернул на небольшую дорожку, проехал через рощу и остановился у неприметного, со всех сторон закрытого деревьями домика. Здесь, как выяснилось, последние дни жила Мари. По ее словам, ее привез сюда отец, а потом вынужден был исчезнуть на некоторое время. Бочетти, тихая и задумчивая, обошла весь дом и принялась бродить по окрестностям.

— Я правильно понимаю, что ты ей не веришь? — спросил Остужев.

— Правильно, — кивнула девушка. — И Антон знает, что я ей не верю.

— Но она вправду нам помогла! — весело напомнил Гаевский. — Действительно выяснила, где ты, и даже примерный план тюрьмы у нас был. Мы вошли как бы с черного хода. Дальше повезло, но…

— Но это могла быть ловушка, — меланхолично заметила Мари.

— Мы бы вырвались, — засмеялся Гаевский. — Ну, или как минимум ты. Зато знали бы точно, кто такая Бочетти. А теперь вопрос остался открытым.

— Можно мне что-нибудь съесть? — спросил соскучившийся Байсаков. — Хоть что-нибудь.

— Сначала расскажи, кто ты, — потребовал Гаевский. — Я для Мари переведу, а Джине пока знать необязательно.

Байсаков повторил начало своей истории, уже слышанное Остужевым: через Азовское и Черное моря увезли его турки в Истамбул. Там его продали мамлюкам в Египет, где почти год Иван пребывал в рабстве. Мамлюки любили его за невиданную физическую силу и постоянно предлагали принять ислам и записаться в их войско. По словам Байсакова, мамлюки держат в руках весь Египет и давно поработили египтян. Вроде бы они подчиняются турецкому султану, только он сам их боится и никаких приказов не отдает. Творят мамлюки в Египте что хотят, и одно время Байсаков всерьез думал об их предложении.

— Только тоска взяла, — закончил он. — Вспомнил снежок белый, лес, зайчиков-белочек… Заскучал по Сибири. Ну, и двинул на север. Там море. Попросился по-христиански к итальянцам на корабль, выручайте, мол, от мамлюков бегу. Они и приняли. А уж потом я от Неаполя все на север шел и вот сюда добрался. Языка-то не знаю, заплутал, поди, малость. Далеко Россия-матушка?

— Далеко, — кивнул Гаевский. — Но это ничего. Доберись до Польши, а там уж тебе рукой покажут.

— Вынюхивает! — фыркнула Мари, глядя в окно на гуляющую Джину. — Я чувствую, как она вынюхивает Клода.

— Или ты сумасшедшая, или самая умная из нас, — как всегда, беспечно предположил Гаевский. — Ну, в любом случая я тебя люблю, сестричка. Без тебя мне было скучно. Александр все-таки немного нудный. Война ему не нравится!

Мари, посмотрев на несчастного Байсакова, без слов поняла его и принялась готовить ужин. Гаевский, слова которого проигнорировали, попробовал надуться, но, поскучав немного, изменил решение и пошел помогать.

— Я тоже могу готовить, — сказал Иван. — Сыр порезать или еще что-нибудь такое.

— Сиди, отдыхай, — распорядился Остужев. — А я пойду прогуляюсь.

Джина ждала его уже давно. Она действительно была очень хороша в роли улана. Но Остужев запретил себе любоваться. Он должен был понять эту женщину, потому что теперь от этого зависела не только его жизнь, но жизнь его юных друзей. Он медленно подошел, остановился рядом, оперся о ствол дерева.

— Ты меня любишь? — просто спросила она.

— Да, — признался Александр. — Но не знаю, могу ли я тебе верить.

— Я понимаю. Ты умен, Саша, ты честен и благороден — все эти качества я хотела бы видеть в себе, но их нет… — Джина теребила пуговицу, и Остужев уже не мог думать, смущается она или изображает смущение. Он любил ее и хотел упиваться этим чувством. — Но, может быть, я еще не все в жизни потеряла? Саша, я могу только просить. Вытащи меня из той грязи, в которой я оказалась. Я уже сама себе не верю. Я боюсь.

— Кого? Наполеона или Колиньи?

— Обоих! — В ее глазах появились слезы. — И тебя тоже. Я боюсь узнать, что ты думаешь обо мне на самом деле. Ты сказал, что любишь, но не знаешь, верить ли мне. Но я тоже не знаю, могу ли тебе верить! У тебя есть друзья и убеждения. У меня нет ничего и никого. Ты знаешь, чего я сейчас хочу?

Остужев покачал головой и подумал, что он хочет только одного — оказаться с ней вдвоем далеко-далеко, все равно где, лишь бы все эти страшные и отвратительные события остались на другом краю земли.

— Я хочу, чтобы ты увел меня в спальню, Саша, — сказала Бочетти. — И если ты сейчас скажешь мне «уходи», я уйду. А можешь ничего не говорить. Я сама все пойму.

Он даже улыбнулся. Джина вела себя так, будто у него был выбор. Она в самом деле не понимала, как он ее любит, и это делало ее почему-то еще более привлекательной. Александр взял ее за руку и повел. Они прошли мимо готовящих ужин друзей, и никто не сказал им ни слова.

— Как ты думаешь, она ему там ничего не сделает? — спросила Мари, когда пара поднялась по лестнице.

— Смотря что ты имеешь в виду! — рассмеялся Гаевский и покосился на печально хлопающего глазами, ничего не понимавшего Байсакова. — Но довольно странно было бы помогать спасти его, чтобы потом убить.

— А ты уверен, что она сама знает, чего хочет? — Мари хлопнула рукой о стол и посмотрела на Ивана. Тот кивнул. — Ты все время пытаешься все просчитать, Антон. Молодец. Только женщину просчитать невозможно.

А наверху творилось волшебство. Александр был слишком влюблен, чтобы подумать, где научилась Джина всему тому, чем он наслаждался. И это к лучшему, ведь именно сейчас к нему неожиданно пришла лучшая ночь в его жизни. Возможно, она была лучшей и в жизни Джины. И ничто не говорило о том, что она добивается каких-то целей, ни одна тень не проскользнула на ее лице.

Мари оставила остатки ужина на столе, и под утро Александр и Джина были приятно удивлены. Они молча сидели друг напротив друга и уплетали за обе щеки сыр, помидоры, зелень… Все подряд. Курицы оставалось совсем немного, и тарелка долго ездила с края на край стола — каждый хотел угостить другого. Наконец Джина подошла к Александру и заставила съесть птицу, тонкими пальцами запихивая кусочки ему в рот. Если бы его спросили, чем он готов заплатить за это блаженство, он бы, не задумываясь, ответил: всем.

Потом они снова ушли наверх. Проснулась Мари, неслышной тенью метнулась за ними и немного постояла у двери. Ей не нравилась Бочетти, девушка чувствовала что-то недоброе, но сформулировать какую-то мысль, чтобы донести ее до Александра, не могла. Мари спустилась и обнаружила голодного Байсакова, рыщущего по кухне. Общаться они не могли, но Мари снова все поняла без слов. Она показала ему, где хранятся запасы пищи, и Иван долго по-русски ее благодарил. Мари занялась приборкой, делая вид, что не обращает на Ивана внимания, но легкая улыбка все же появилась на ее губах в это утро.

Наконец, позавтракать пришел и Антон, который на первую половину ночи сам себя назначил часовым. Ничего подозрительного он не увидел и не услышал, что его сильно успокоило — в глубине души он тоже боялся, что привел в этот затерянный в лесу домик змею.

— Клод как-то даст тебе знать, когда появится? — тихо спросил он у Мари.

— Нет, ему пришлось плотно залечь на дно. Колиньи выследил меня в обозе. Боюсь, Баррас рассказал ему все. Когда появился Дюпон, они обложили его. Клоду пришлось уйти, но об этом домике он знает. Я оставила тут ему несколько знаков, чтобы не торопился входить, если что-то случится. Но когда его ждать… — Мари загрустила. — И ждать ли?

— Брось с утра нюни распускать! — Антон повернулся к Байсакову. — Ваня, расскажи еще про мамлюков.

— Что рассказывать? — пожал могучими плечами жующий Байсаков. — Конница у них очень страшная, а пехоты нет. Но конница когда летит, саблями машет, улюлюкает — очень жутко. Спроси лучше Мари: хотела бы она увидеть Россию?

Антон смерил его долгим, тяжелым взглядом, но Иван, кажется, даже не понял, что Гаевский имел в виду. На лестнице послышались шаги, и появились Джина и Александр, держащиеся за руки.

— Я хочу кое-что сообщить, — сказал Остужев. — Решать будем вместе.

— А я не желаю решать, должны ли вы теперь пожениться! — хмуро ответил Антон, все еще поглядывая на Ивана. — Лучше даже вообще нам ничего не сообщай.

— Нет, я не о том. — Александр обнял Джину. — Я о Колиньи. Джина знает его тайное убежище, как раз на тот случай, если Бонапарт объявит на него охоту и все обернется против него. Колиньи сейчас никому не может доверять. Джина должна прийти туда в течение трех дней, сейчас второй.

— И почему же он доверяет нашей графине, как по-твоему? — Мари отставила прочь чашку кофе. — Никому не доверяет, а ей доверяет.

— Потому что я работаю на него уже почти десять лет. Потому что я неплохо умею хранить тайны… Раньше умела, — поправилась Бочетти и улыбнулась счастливому Александру. — И потому что кто-то должен был приносить ему еду и новости. Если бы я не была уверена, что за мной не следят, я бы не пришла, и он в этом уверен — так уже было не раз. Вы воюете командой, а на нашей стороне никто никому не друг. Арки обманывают всех, так же ведут себя и люди. Арки думают, что мы им служим, на деле же мы следовали своим интересам и старались использовать арков.

— И в чем же были твои интересы? — спросил Гаевский, хрустя яблоком. — Мне вот кажется, ты просто игрок по характеру.

Александр строго посмотрел на него, и Антон ухмыльнулся.

— Деньги, — ответила Бочетти. — Но мои деньги у Колиньи. Он говорил с арками, потом объяснял мне, что делать, и обещал, что однажды я получу все сполна и даже больше. Он выгодно вкладывал мои средства, я знаю это точно. Теперь-то я понимаю, что он и не собирался отдавать их мне, и отпускать меня тоже не собирался. Но я готова проститься с этими деньгами. Я хочу сменить сторону. Я хочу быть с вами и заслужить ваше доверие, как заслужила доверие Александра.

У Мари появилось такое выражение лица, будто она только что прожевала целый лимон. Заметивший это Байсаков с укоризной посмотрел на Бочетти.

— Так что дальше? — спросил Антон. — Ну, убежище. Ну, может быть, он там. Но у нас нет приказа от руководства. То есть приказ имеется: ничего не делать без приказа.

— А теперь самое интересное! — Остужев хлопнул ладонью по столу. — Почему Бонапарт ищет Колиньи, почему хотел арестовать? Колиньи готовил ловушку, собирался напасть на генерала и отобрать предметы силой. Есть вероятность, что это ему удалось.

Гаевский, престав жевать, повернулся к Мари. Девушка покачала головой.

— Сначала надо проверить. Посмотреть Бонапарту в глаза. А он уже покинул Милан. Пока будем за ним гоняться, срок пройдет, и искать Колиньи в этом секретном месте не окажется никакого смысла.

— Именно поэтому надо решить: пойдем ли мы туда, и если да — то кто пойдет? — посерьезнев, объяснил Александр. — Нас четверо. Как только он нападет, я смогу ему достойно ответить. Мари, допустим, идти ни к чему. Джина и Антон прикроют меня сзади. Если там нет Колиньи, то не о чем и говорить. А если есть и с предметами… Это будет большая удача.

— И где это место? — поинтересовался Гаевский.

— Не так уж далеко отсюда. В горах, к северу, — пояснила Бочетти. — Но мы можем пойти и вдвоем с Александром. Я даже думаю, что это правильнее всего.

За домом раздалось недовольное ржание. Антон посмотрел на Ивана.

— Господин Байсаков! Кров и хлеб хорошо бы отработать. Ты там что-то говорил про конницу? Вот нам лошадок накормить и напоить надо.

Байсаков посмотрел на Александра. Он кивнул, и Иван Иваныч покорно отправился выполнять те обязанности, которые был способен исполнить.