На звук пушек

Глава 8. Когда в походе в Сирии

Северная Франция, август 1870 г.

Дорога, дорога!

Стучат колеса вагонов, отсчитывая километры, поезд идет к Мецу и дальше на восток, поближе к Саарбрюккену, где уже идут бои.

Неделя выпала для Бомона просто сумасшедшая. Если даже война кончится до того, как эшелон прибудет к границам Франции, ему будет что вспомнить.

Прямо с колес пришлось включиться в процесс создания Отдельной усиленной конно-гвардейской батареи на базе артиллерийской команды и солдат запасников Версальского гарнизона. Шеварди как то удалось выбить приказ на ее создание, что было сродни подвигу Геракла. Но деталей Бомон пока не знал. Пока шло формирование не до того было. Создать батарею за неделю, это вам не по бульвару прогуляться.

– К слову, некогда было раньше спросить, – спросил Бомон у Шеварди, – как же военное министерство дало согласие на формирование нашей батареи?

– А они и не давали, – ответил подполковник, раздумывая лечь спать или сперва немного перекусить. – Это был прямой приказ императора.

Бомон посмотрел на командира, удивляясь, как тому удалось получить такой приказ. А Шеварди грустно улыбнулся, вспомнив, как его приняли в военном министерстве после его возвращения с юга, когда он, узнав о начале мобилизации, с полпути бросился в Париж. Все его просьбы направить в любую артиллерийскую часть лишь бы в действующую армию, разбивались об однотипный ответ: свободных должностей нет, при возникновении первой же вакансии мы вам сообщим. Это при том, что опытных артиллерийских офицеров в армии не хватало.

Франция располагала тремя тысячами полевых бронзовых орудий против тысячи стальных прусских пушек, и такого же количества у союзных Пруссии немецких земель. Преимущество вроде за Францией, но более двух третей ее орудийного парка находилось на складах. В реальности Франция располагала 920 полевыми орудиями, из которых всего 780 были сведены в 130 батарей и переданы в Рейнскую армию. На большее число батарей просто не хватило не то что офицеров, но и подготовленных канониров.

Кроме того, в условиях строжайшей секретности было сформировано двадцать четыре батареи митральез Реффи. Всего сто сорок четыре орудия. На эти батареи отправлялись наиболее подготовленные офицеры и канониры. Но вот беда. Они имели богатый опыт использования нарезных дульнозарядных орудий системы Хитте. А опыт стрельбы из митральез имели минимальный, так как имели возможность познакомиться с ними непосредственно в ходе формирования. И ни один из офицеров не имел представления о возможностях залпового пулевого оружия и тактике его использования.

И, тем не менее, Шеварди везде отказали даже в назначении на должность командира батареи.

Очередной военный чиновник с лампасами генерала даже не соизволил пригласить Шеварди в кабинет, передав издевательский ответ через адъютанта: «Вам дано поручение, вот его и выполняйте. Армия Франции нуждается во всем самом лучшем, без всяких изъянов». При этом адъютантишка бросил красноречивый взгляд на деревянную ногу подполковника.

Шеварди это взбесило. Но он не показал вида. Поняв, что обычным путем ему ничего не добиться, Шеварди направился в Тюильри. Он знал, что даже во времена, когда Луи-Наполеон был здоров, попасть к нему на прием было нетривиальной задачей даже для генералов. А уж теперь, когда император болен, о чем Шеварди было хорошо известно, личный прием был чем-то из разряда невозможного. Но Шеварди закусил удила. Да собственно, и особого выбора у него не было. Или Цезарь или никто! Альтернативой было прозябание на какой-нибудь заштатной тыловой должности, откуда по окончанию войны отправят на пенсию.

Шеварди добился невозможного, он сумел прорваться к Луи-Наполеону, нагло заявив: «Император мне обещал!». Придворным лизоблюдам хотелось отправить буйного под арест, но они отказались от этой здравой мысли, рассудив что взять под стражу инвалида-героя в нынешней непростой политической ситуации будет хоть и разумной, но крайне вредной для карьеры идеей.

Пять минут, это все, что смог выбить Шеварди у адъютанта императора генерала Кастельно, прорвавшись сквозь заслоны клерков и секретарей. Но ожидать эти пять минут пришлось почти три четверти часа, хотя в приемной императора, к удивлению, никого не было. Зато, когда офицер вошел в кабинет, ему любезно предложили кресло.[55]

Наполеон III встретил Шеварди сидящим за массивным письменным столом и затянутый в военный мундир. Год назад Луи-Наполеон выглядел, честно говоря, не важно. Но то, что увидел Шеварди, его поразило. Вытянутое лицо с бледной желтоватой кожей, плохо расчесанные волосы, мешки под глазами. А сами глаза мутные, равнодушные, смотрящие куда-то внутрь себя.

Но попасть в кабинет императора оказалось пустяком по сравнению с настоящим подвигом Геракла, который предстояло совершить в старании пробить броню безразличия, в которое был погружен правитель Франции. Все, что говорил Шеварди падало в пустоту, не оставляя следа в сознании императора, хотя тот и кивал в такт словам посетителя. А время визита, всего пять минут, истекало и вскоре вышло.

Нетерпеливо заерзал в углу адъютант императора, подавая знак, что аудиенция окончена.

– Вам сообщат мое решение, – точкой в разговоре прозвучали слова императора.

В прошлые встречи Луи-Наполеон всегда обращался к Шеварди на «ты». И этот переход к безликому «вы», прозвучал для подполковника как приговор.

Шеварди поднялся и, глядя прямо в глаза императора, произнес:

– Вы обманули меня. Видно слово Наполеона нынче ничего не стоит!

У Кастельно сделались бешеные глаза. Казалось, что, не смотря на разницу в возрасте в добрых пятнадцать лет и собственное генеральское звание, адъютант императора сейчас выбросит наглеца в приемную и уже там разделается с ним.

Но Луи-Наполеон поднял руки, останавливая преданного офицера.

– Покиньте нас, – тихо произнес император.

Кастельно не сразу понял, что эти слова относятся к нему, а не к наглецу, позволившему оскорбительное высказывание. Поэтому Луи-Наполеон повторил еще раз:

– Анри, покиньте нас. Мы тут побеседуем приватно.

Не сводя глаз с Шеварди, красный от гнева генерал покинул кабинет и прикрыл за собой дверь.

– Садитесь, – разрешил Наполеон и надолго замолчал.

Шеварди следил за лицом императора и видел, как тот внутренне собирается с силами, как медленно уходит дымка из глаз Луи-Наполеона.

– Повторите еще раз, то, что говорили прежде.

Из кабинета Шеварди вышел с проектом приказа о создании отдельной опытной батареи митральез, им же самим написанным, но с подписью и личной печатью императора. И собственноручно написанным Луи-Наполеоном распоряжением оказывать подполковнику Шеварди всевозможное содействие.

Проект приказа Шеварди передал генералу Кастельно, а тот прочитав, передал одному из своих подчиненных с распоряжением переписать и оформить. После чего Шеварди предложили пройти в одну из комнат, отведенную для ожидающих посетителей не слишком высоких чинов и положения в обществе. Здесь в отличие от приемной императора толпилось множество народа: кто-то ожидал приема у одного из чиновников Двора, кто-то письменного назначения на должность или ответа на прошение. Некоторое время спустя подполковника здесь нашел гвардейский капитан, попросив еще раз пройти в приемную. С ним хотел говорить генерал Кастельно.

– Если на этой войне эта ваша батарея и вы, подполковник, лично не совершите чего-то достойного, оправдывающего ваше поведение, то я вас закопаю в самой вонючей куче дерьма, которая только есть во Франции.

Такими словами напутствовал Шеварди адъютант императора, вручая копии приказов о формировании Отдельной батареи Гвардейской конной артиллерии, о назначении командиром батареи подполковника Шеварди и еще не менее дюжины других, без которых формирование новой части невозможно. Формировать новую часть предполагалось на основе артиллерийской команды и солдат запасников Версальского гарнизона. В качестве основного вооружения батареи используя имеющиеся опытные образцы митральез. Отдельным приказом было оформлено распоряжение о проведении испытаний новых образцов вооружений в боевых условиях.

На руках Шеварди также оставался приказ, написанный рукой императора. И хотя будучи большим по объему приказ наделял владельца меньшими полномочиями, чем известная записка кардинала к миледи, но это был личный(!) приказ императора, и давал Шеварди значительные возможности. Чем тот и воспользовался не раз и не два.

Шеварди за две с небольшим недели удалось выбить штаты, включить батарею в резерв Рейской армии и поставить непредусмотренную уставами часть на довольствие. Выбить у интендантов продовольствие и снаряжение вне очереди было еще там удовольствием.

Только с огнестрельным оружием и боеприпасами не было никаких проблем. На складах Версальского полигона было достаточно стрелкового оружия и патронов для него. Основную огневую мощь батареи составляли две модифицированные митральезы Реффи с запиранием затвора не винтом, а запорным рычагом. Что ускоряло перезарядку. И шесть картечниц Гатлинга, закупленных ранее для испытаний, под тот же 13-миллиметровый патрон, что и у Реффи[56].

Но самым сложным стало выбить разнарядку на перевозку батареи по железной дороге. Выяснилось, что с началом войны для частных железнодорожных компаний мало что изменилось. Продолжали курсировать пассажирские поезда, а грузовые эшелоны в первую очередь выделялись под заключенные ранее контракты. На нужды армии выделялись освободившиеся составы.

В 1859 году Шеварди пришлось уже отправляться на театр военных действий по железной дороге. Тогда за три месяца было перевезено 230 тысяч войск и 36 тысяч лошадей с обозом и орудиями. Тогда это казалось фантастическим результатом. Никто ранее не перебрасывал такие массы войск за столь короткое время на большие расстояния. Но французские генералы остались недовольны. Они, впрочем как и прусские и австрийские генералы, считали что перевозка в вагонах ослабляет дисциплину в войсках, вредит здоровью лошадей, а толчки и сотрясения при движении по рельсам может вызвать детонацию боеприпасов и привести к катастрофе. Поэтому, не смотря на появление целого ряда документов, которые должны были бы нормировать работу железных дорог в военное время, за последующие десять лет так ничего в этом плане не было сделано практически. Все оставалось на этапе исследований и рекомендаций. А ведь теперь предстояло перебросить вдвое больше войск и куда за более короткий срок.

Но Шеварди как то удалось выбить вагоны для перевозки скота, пропахшие животным потом, навозом и мочой, как что этот запах не мог перебить даже табачный дым. Да от раскаленной солнцем крыши несло нестерпимым жаром, из-за чего все себя чувствовали себя как каплун в печи. Батарейцы или стояли у приоткрытой двери вагона, или дымили табаком, освободив от соломы один угол в передней части вагона, где дуло поменьше и был насыпан песок. Самые стойкие и неприхотливые спали в гамаках, подвешенных между стенами на крюках. Пожалуй, легче других было часовым, охраняющим повозки и орудия на открытых платформах. Их обдувало ветерком.

Но больше других повезло командному составу батареи. В их распоряжении была коморка в самом первом вагоне. Здесь обычно ехали сопровождающие груз и имелись некоторые удобства в виде стола и лавок.

Питались на станциях. Патриотично настроенные дамы и господа организовали для проезжающих войск обеды, выдавая свежеиспеченный горячий хлеб, бульон в чашках, мягкие булочки и кружки с кофе.

На очередной станции прибежал какой-то железнодорожный чин и сообщил, что здесь остановка продлиться не менее трех часов. Воинские эшелоны, идущие вне расписания, сбили весь график – пожаловался железнодорожник и поспешил дальше.

– Господин подполковник! – к вагону спешил следующий посыльный.

На этой станции, как и при предыдущей остановке, была организована раздача горячего питания для проезжающих войск. И посыльный прибежал предупредить, что к их эшелону движется целая депутация наиболее именитых горожан, возглавляемая женой мэра и вдовой какого-то генерала, фамилия которого Шеварди была незнакома.

Пришлось подполковнику одевать свой гвардейский мундир с орденами и медалями и идти встречать депутацию, которую, как оказалось, в большинстве составляли жены местных чиновников и богатых горожан.

Наблюдая приближение превосходящих сил пр… прекрасной половины общества, Шеварди тут же мобилизовал свои резервы в лице лейтенанта Керона, сержанта Бомона и рядового Деруле. Керон был единственный, кроме самого Шеварди, офицер на батарее. (Остальные должности были вакантны и их замещали опытные сержанты-отставники с полигона). Бомона представлять нет нужды. А Поль Деруле, был добровольцем-волонтером, который поступил на батарею по рекомендациям жены и тещи Шеварди. Молодой человек, 24 лет уже успел опубликовать несколько стихотворений и поставить одноактную драму в стихах на самой престижной сцене Франции, театре Комеди-Франсез.

Стратегический расчет Шеварди оказался верным. Бомон, возвышавшийся над присутствующими безмолвным Сфинксом, как обычно действовал на дам подобно удаву на кроликов. Шеварди давно заметил, что присутствие отставного сержанта вызывало у прекрасного пола противоречивые чувства: он и притягивал их и пугал одновременно. Поэтому, когда Шеварди заявил, что, к сожалению, он вместе с сержантом Бомоном вынуждены по служебным делам покинуть очаровательное общество самых прекрасных дам Франции, дамы восприняло это с некоторым облегчением. Даже вдова генерала.

Тем более, что Керон и Деруле остались развлекать прекрасных дам. Керон расточал комплименты и пересказывал свежие столичные сплетни. Деруле рассказывал об известном всей Франции актере Эдмоне Го[57], с которым был знаком по работе в Комеди Франсез. Он конечно мог куда более он мог бы поведать о своих пирушках с Бенуа Кокленом[58], с которым, можно даже сказать, приятельствовал. Но кому интересен молодой актер, вся слава которого состояла в исполнении единственной роли. Даже если это роль Фигаро. Ведь в остальных спектаклях он продолжал играть слуг и оставался актером второго плана. Увы, таков жестокий мир театра, где талант это еще не главное. Поэтому Деруле принялся вспоминать все сплетни и истории о куда более известной, хоть и скандальной славой, Элизе Рашель[59]. Актриса умерла более десяти лет назад, но ее имя по-прежнему оставалось на устах в салонах и гостиных всей Франции. Деруле лично не знал Рашель, но рассказывал так, как будто был завсегдатаем литературных вечеров в ее особняке. Нарушая известную латинскую поговорку, Поль не смог удержаться от того, чтобы отпустить несколько колкостей в адрес покойницы. Он намекнул, что молва о красоте актрисы, сильно преувеличена. Упомянул слухи о ее жадности и о том, что, будучи христианкой, Рашель перед смертью вернулась в иудаизм. Женщины, как бы они не утверждали обратное, ревнивы к чужой красоте и успеху. Поэтому сплетни были восприняты благосклонно и впитаны с жадностью, чтобы быть позже пересказаны приятельницам. В форме рядового солдата, сшитой под заказ у хорошего мастера их дорогого материала, с золотым кольцом на мизинце правой руки, Деруле казался дамам таким загадочным и романтичным. Ушедший Шеварди был описан поэтом, титаном, подобным героям прошлого. Потеряв на войне ногу, подполковник, которого благословил на битву сам император, спешит на встречу с врагом. И даже Бомон, историю которого Деруле изобразил в красках, теперь не казался дамам пугающим, а скорей даже… интригующим. Жалко, что он только сержант…

А Шеварди и Бомон тем временем обошли эшелон, посмотрели как идет раздача личному составу тушеной капусты со свининой, глядя на которую Жорж даже испытал нечто вроде ностальгии. За время пребывания в Париже ему как-то не встретилось в меню кафе и ресторанчиков это привычное для рейнских областей блюдо. Оставив старшим, пока лейтенант занят дамами, одного из унтер-офицеров, подполковник и сержант-майор направились в сторону вокзала, где кроме всего прочего надеялись купить свежие газеты.

– Маркиз! – окликнули Шеварди от пассажирского поезда, стоящего на соседних путях.

В окно вагона первого класса приветливо махал офицер конных егерей. Убедившись, что его заметили, он скрылся, для того, чтобы оказаться на вагонной площадке. Теперь были видны полковничьи нашивки и орден Почетного легиона на груди!

– Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть! – заявил полковник, похлопывая Шеварди по плечу. – Мне говорили ты теперь штабной.

– Штабная работа показалась мне слишком опасной, и я попросился в войска.

– Как всегда шутишь!

– Совсем не шучу. Я командую отдельной батареей и следую во второй корпус.

– Подполковник? Батареей? Ты мог бы стать начальником штаба бригады или даже дивизии.

– Меня устраивает моя нынешняя должность.

Зазвонил колокольчик у вокзала. Паровоз издал гудок. Все посмотрели в его сторону, заметив, что сигнал семафора пополз вверх.

– Отлично! Мы отправляемся! – обрадовался полковник. – Я тоже еду в корпус Фроссара. Командую полком конных егерей в дивизии Мармиера. Увидимся еще! Рад был тебя видеть!

Полковник поспешил к своему вагону. А Шеварди и Бомон продолжили свой путь.

– Не поздновато ли он едет к своему полку? – поинтересовался Бомон.

– Посмотри вокруг! – обвел рукой перрон Шеварди.

Действительно, полковник конных егерей не был единственным военнослужащим спешащим к поезду. От здания вокзала к вагоном торопились или неспешно шествовали множество офицеров. Был даже один генерал с сопровождением. Но больше всего было рядовых солдат всех родов войск, группами и поодиночке направляющихся к своим полкам.

Среди этих военных и гражданских, спешивших к поездам, островком выделялся духовой оркестр, музыканты которого неторопливо занимали свои места чуть в стороне от главного входа в вокзал.

В ресторане на вокзальной площади Шеварди заказал себе лотарингский пирог, а Бомон шукрут[60], выслушав при этом насмешку старшего товарища, что квашеной капустой тот мог бы пообедать и у поезда.

– Зато на белой скатерти, как белый человек, – отвечал Бомон.

Выпив в завершении обеда чашечку крепчайшего кофе, отправились обратно к эшелону, надеясь, что благотворительное нашествие уже завершилось.

Когда стояли у лотка с газетами услышали, как на перроне оркестр заиграл «Когда в походе в Сирии»[61].

По вокзальному залу, торопливо, то и дело сбиваясь с быстрого шага на бег, промчалась группа чиновников и офицеров, во главе с толстяком, затянутым по талии трехцветным шарфом. По всей видимости, это мэр городка, чью супругу не так давно имели счастье видеть Шеварди с Бомоном. Через пару минут вслед за мэром залой пробежала стайка девиц с букетами в руках.

На первый путь прибывал пассажирский поезд, в каждом вагоне которого из окон выглядывали солдаты.

– Не вижу грузовых вагонов, – заметил Бомон.

– Наверно обоз следует отдельно. Меня больше интересует, чего это так всполошился мэр.

– Смотрите и его супруга с генеральшей подтянулись на звуки оркестра.

В окно было видно, как жена мэра что-то спрашивает мужа, но тот только отмахивается от нее, вертя головой вдоль поезда и что-то высматривая.

По залу вновь торопливо простучали ботинки. Молодой человек в форме служащего телеграфа промчался залой с зажатой телеграммной лентой в руке. За ним, прихрамывая и опираясь на трость, следовал железнодорожный чиновник, как минимум начальник вокзала.

Мэр выслушал телеграфиста и начал о чем-то советоваться со свитой. Все это время оркестр продолжал играть все тот же веселенький марш.

С запада послышался приближающийся паровозный гудок, требовательный и настойчивый, заставивший мэра подпрыгнуть на месте, что выглядело странно при его комплекции.

По дальнему от вокзала пути не останавливаясь и не снижая скорости, проследовал поезд всего из нескольких вагонов. Мэр, его жена, генеральша, офицеры гарнизона и городские чиновники почтительно вытянулись, провожая взглядами странный поезд.

Когда последний вагон скрылся за выпускным семафором, мэр раздраженно взмахнул рукой в сторону оркестра, и мелодия умолкла на середине такта. Мэр сказал что-то жене и генеральше, раскланялся с ними и полный достоинства удалился под сень вокзала. Вслед за ним потянулись и остальные. На перроне остались только музыканты, собирающие инструменты, и девицы с букетиками в руках.

Послышались крики офицеров, и из вагонов стали выходить солдаты, чтобы немного размяться, покурить и сбегать в буфет или по иным надобностям, с пользой используя время остановки.

– Кажется, нам повезло больше, – Бомон указал на прибывших военнослужащих. – Этим, в лучшем случае, достанутся букетики. Да и те, исключительно офицерам.

У поезда Шеварди встретили лейтенант Керон и рядовой Деруле.

– Господин подполковник, за время вашего отсутствия никаких происшествий не произошло, – доложил Керон. – По соседнему пути только что проследовал поезд императора.

Шеварди вопросительно поднял бровь.

– На вагонах были золотые монограммы с короной и буквой N в лавровом венке, – пояснил Керон.

– Наверно император хочет лично наблюдать, как французские войска переходят границу, – предположил Деруле.

Шеварди теперь приподнял и вторую бровь, заставляя подчиненных гадать, что он хотел этим выразить. В последние время слова «император» и «хочет», стоящие рядом, вызывали у подполковника скепсис. Правительственные и бонапартистские газеты постоянно печатали статьи и заметки, освещающие различные стороны деятельности императора по руководству страной и войсками. Но подполковник помнил свою встречу с Луи-Наполеоном.

Стоянка в городке длилась не три часа, как было обещано, а значительно меньше. Проезд поезда императора остановил на какое-то время движение, и железнодорожники теперь торопились протолкнуть на запад скопившиеся эшелоны.