На звук пушек

Глава 3. Viva corsi![10]

Южная Германия, Великое герцогство Баден

Франция, Страсбург, Париж, лето 1867 г.

Во Фрайбурге дела Жоржа устроились самым лучшим образом. Герр Энгессер, мужчина в весьма преклонных годах, ознакомился как с адресованной ему запиской, так и с письмом в канцелярию апостольского администратора. А затем долго всматривался в лицо Жоржа. После чего, не задавая лишних вопросов, устроил странника в причтовый дом, где тому нашлись и угол, и еда. Работа тоже нашлась. Целую неделю Жорж трудился то на ремонте храма святого Мартина, то в городском соборе: что-то переносил, катал, таскал, мыл, чистил или подметал.

И уже в следующий понедельник ему выдали бумагу, где свидетельствовалось, что Жорж Бомон, получивший ранение и потерявший в результате контузии память, находился на излечении в приходе Святого Петра в Шварцвальде, а ныне возвращается на родину. Что это за приход и где он находится, Бомон не знал. Но бумага выглядела очень внушительно, с красивыми завитушками в начале каждой строки и большой печатью с крестом, вписанным в щит. Жорж бережно уложил свой первый документ в кожаную, непромокаемую ладанку и прятал под рубаху.

С епископом Фрайбурга увидеться Жоржу не довелось. И слава богу! Его Преподобное Превосходительство был полностью погружен хлопоты в связи с созываемым Папой Римским Собором и в проблемы со светскими властями. Впрочем, высокая политика Жоржа не волновала. Хотя, как ему сказали, если бы не вся эта суета, бумаги ему выправили бы куда быстрее.

Получив свидетельство, благословение и направление на французский Страсбург, Жорж отправился в дорогу. Путь в десять немецких миль[11] он проделал за три дня. Остановившись на сутки в селении Фризенхайм у пожилой вдовы, где за кормежку и еду на дорогу, переделал накопившуюся мужскую работу по хозяйству.

Пересечение границы его немного удивило. Ни на границе Бадена, ни с французской стороны никто не спросил у него никаких документов. Путник с тощей котомкой не привлек внимания пограничников и таможенников. Их интересовали исключительно грузы. Идешь налегке? Ну и иди себе.

По всей видимости, отец Бруно в своей глуши чего-то не знал или отстал от жизни, что волновался по поводу отсутствия документов у Бомона.

Тем не менее, Жорж решил обратиться в архиепархию Страсбурга, куда его направили в церковной канцелярии. Он нуждался в ночлеге и питании, а церковь могла предоставить и то, и другое, в обмен на работу. Бомон все еще не освоился в новом для себя мире. И привычная схема: труд в обмен на кров и пищу, казалось ему вполне приемлемой.

А архиепархии Жоржа направили на строительные работы церкви Святого Петра разнорабочим. Силушка есть, а навык дело наживное.

Церковь поразила Жоржа тем, что принадлежала и протестантам, и католикам. И католики решили перестроить свою часть храма, кстати, самого старого в городе. Жизнь потекла неторопливо, в привычном русле. Жорж работал, за это его кормили. Впрочем, некоторые отличия в нынешней жизни от той, что была у него прежде, имелись. Бомон стал внимательно слушать разговоры окружающих между собой. Пока не задавая вопросов. Еще одним отличием от прошлого было чтение, которым увлекся Бомон, читая все газеты, журналы и брошюры, которые попадали ему в руки. И уж совсем новым и непривычным было, когда через неделю ему дали на руки немного денег. Как ими распорядиться Бомон пока не знал и спрятал в свою ладанку.

Все шло замечательно, пока одним субботним днем с Бомоном не заговорила одна из женщин, посещавших храм. Женщина жила по соседству, за каналом, и попросила отремонтировать ей ограду. Все воскресенье Жорж потратил на привычные работы по хозяйству, выслушивая сетования хозяйки на то, как нелегко жить одинокой еще не старой вдове.

А в понедельник на стройку пришли жандармы и увели Бомона с собой.

В жандармерии Жоржа обыскали, а затем отвели в какую-то комнату, с единственным зарешеченным окошком. В комнате за столом сидел человек в форме, с бородкой клинышком, перед которым конвоиры и выложили все отобранное у задержанного. А самого Бомона усадили на табуретку посреди помещения.

Некоторое время начальник, а никем иным и не мог быть человек за столом, изучал содержимое ладанки, особенно единственный документ Бомона. Затем уставился на Жоржа и долго молчал.

– Видок у тебя, действительно, как у матерого душегуба, – наконец произнес начальник. – Тебя совершенно не волнует, почему тебя задержали?

– Волнует сам факт задержания, – ответил Жорж. – У нас скоро обед. А почему задержали, думаю, вы мне скажите.

Начальник только хмыкнул:

– Обязательно скажу. А пока давай знакомиться. Тебя в Страсбурге знают как Жоржа Бомона. Ну а я Давид Лучани, сержант-майор[12] жандармерии.

Затем начался протокольный опрос: когда и где родился, кто родители, семейное положение. На большинство вопросов Жорж не знал ответов, а по поводу фамилии и службы в армии сослался на мнение преподобного Бруно.

– Откуда ты только взялся, Pinzutu[13]? – в сердцах произнес Лучани. – В опросном листе сплошь «не знаю» и «не помню»! Scimarellu[14]!

– Me ne impippu[15]! – неожиданно для себя ответил Бомон.

– Piombu! Di quale s?[16]? – воскликнул Лучани, приподнявшись со стула.

Жорж только пожал плечами в ответ.

– Может ты еще поешь Paghjelle[17]? – успокаиваясь и усаживаясь обратно на стул произнес жандарм.

– Слов не помню, – честно ответил Жорж.

В этот раз пауза затянулась, а затем Лучани поинтересовался:

– Pigli? a machja[18]? – получив в ответ еще одно пожатие плечами.

Жандарм забарабанил пальцами по столу.

– А твой преподобный Браун не мог ничего напутать? Может не Бомон, а, например, Бонелли?

– Не француз, а итальянец? – сразу уловил смысл Жорж. – Зачем я тогда шел на север? Как оказался в Бадене?

– Твой французский как у природного француза. Но и на корсиканском говоришь, будто родился на острове. Задал ты задачку.

– Отец Бруно считал, что я француз. И выяснить кто я, смогу во Франции.

– А он знал, что у тебя речь, как у корсиканского горца? Pinzutu, в лучшем случае, говорят как генуэзцы с Кальви. Но у меня появилась мысль проверить, действительно ли ты солдат. Пойдем за мной.

По пути велел некоему капралу Тома вынести во двор оружие: штатный карабин и нарезной мушкет Минье, конфискованный недавно у одного фермера, спьяну затеявшего стрельбу по соседям.

– Ну-ка, покажи, что ты умеешь, – жандарм протянул Жоржу старый потертый мушкет.

– А что показать? – поинтересовался Бомон.

– А что придумаешь, то и покажи.

Жорж взял в руки мушкет. Внимательно его осмотрел:

– Давно не чищен. Да и механизм износился немало, – через некоторое время вынес он вердикт.

– Это конфискат. В конце месяца сдадим по начальству, пусть оно решает: что в мастерскую, что на слом. Давай узнаем, вспомнишь ли ты ружейные приемы. В армии муштруют так, что даже если потерял память, руки сами вспомнят, что делать.

Жорж покрутил мушкет в руках, оценивая балансировку. Некоторое время постоял с закрытыми глазами, пытаясь пробудить в себе какие-то воспоминания или даже ощущения.

– Штыка не хватает, – наконец вынес он вердикт.

– Обойдешься без штыка. Уж чего нет, того нет.

Бомон приставил ружье к ноге, прикладом на землю. Постоял так некоторое время и принялся выполнять ружейные экзерсисы, по разделениям, постепенно ускоряя темп. Выполнив «на плечо», «под курок», «на караул», «на руку» и другие, Бомон продемонстрировал элементы боевых приемов, исполняя их четко и быстро. По мере выполнения приемов Жоржа окружили, находившиеся во дворе жандармы, чиновники и даже затесалась парочка посетителей.

Удар приклада о землю поставил точку в выполненном комплексе. Затем Бомон немного постоял и вдруг взорвался в стремительном калейдоскопе движений, слившихся в некий танец с оружием.

Из-за решетчатого забора жандармерии раздались аплодисменты прохожих, привлеченных необычным зрелищем.

– Однако! – только и смог сказать Лучани, и скомандовал. – Тома, забери мушкет!

А сам сержант-майор подхватил Бомона под руку и повлек в здание.

– Говорят ты механик?

– Я? – удивился Жорж.

– Ну, отремонтировал ты какой-то механизм на своей стройке?

– Механизм? Это наверно о той бочке, в которой мы размешиваем раствор. Какой же это механизм? Там простенькое устройство.

– Тома, бездельник! – закричал сержант-майор, длинный заходя в длинный коридор жандармерии. И тот час же в дверях образовался вышеозначенный Тома, все еще с мушкетом в руках.

– Тома, я вот что подумал. Ты говорил с утра, что у тебя там какой-то замок сломался.

– Так починили уже. Позвали слесаря, он и починил.

– Жаль. А больше ничего, что можно отремонтировать нет?

– Щеколду в кладовой давно надо подправить.

– Не то! Что-нибудь посложнее. Механизм какой…

Тома задумался и неуверенно предложил:

– У Дюбуа часы сломались.

– Это уже слишком!

– Тогда и не знаю.

– Ладно, иди, – произнес Лучани и пояснил наблюдавшему за этой сценой Бомону.

– Хотел проверить, какой из тебя механик. Ну да ладно. Пойдем, Дьордью.

В какой-то момент для Даида Лучани Бомон превратился из француза Жоржа в корсиканца Дьордью[19].

И себя в кабинете жандарм открыл шкафчик и достал бутылку вина и два серебряных стаканчика, покрытых искусной чеканкой.

– От отца досталось, – кивнул корсиканец на емкости, которые уже начал наполнять вином. – А тому от деда. И так далее. Практическая вещь. Всегда можно выпить с хорошим человеком, не опасаясь, что может не оказаться кружки или стакана.

– Это Каркаджола[20]! Прямиком с Баланьи! За Прекрасный Остров!

Жорж выпил вслед за хозяином кабинета, удивляясь тому, как повернулась беседа.

– Три вещи прославили Корсику: люди, собаки и вино! – продолжал Лучани. – Но я бы добавил еще и сыр. К такому вину нужны хотя бы два корсиканца и немного корсиканского сыра!

– Вы думаете, я корсиканец?

– Никаких сомнений, Дьордью. Для этого достаточно послушать, как ты говоришь! Мало ли что письмо написано на французском! Император тоже писал на французском! Я пишу на французском! Весь мир говорит и пишет на французском!

– А кольцо?

– А ты уверен, что затертая буква это «m»? на этом месте может поместиться и две буквы. Например, «l» и «g». И выходит не Бомон, а Балань![21] Тебе его дали на память о доме. Может быть такое?

Жорж задумался. Стройная версия отца Бруно теперь ему уже не казалась столь убедительной.

– И то что ты выбрал военную карьеру… А я не сомневаюсь, что ты был не просто солдатом, а скорей сержантом. То что выбрал стезю военного, только подтверждает, что ты корсиканец. Мы испытываем любовь к оружию с детства. Для корсиканца достойны три дороги чести: служба в армии, служба государству или… хм… свобода в маках[22]. Но последнее, я бы тебе не рекомендовал.

– Однако вы меня пригласили не для беседы о Корсике, – проговорил Жорж.

– Ах, да! Тебе известен такой Жан Дюваль?

– Я знаю троих или четверых человек по имени Жан. Но есть ли среди них Дюваль мне не известно.

– Он работает на строительстве Святого Петра.

– Там работает двое по имени Жан.

– Не важно. Главное, что он написал заявление, в котором обвиняет тебя, что ты Клеман Эмбер. Который скрывается от правосудия. И приводит свои доводы в пользу своей версии.

– А кто такой Клеман Эмбер?

– Обычный грабитель и бандит. За его поимку предлагается неплохая сумма.

– И этот, Жан Дюваль, предположил, что я Клеман Эмбер, бандит и разбойник?

– Приметы сходятся. Высокий, русый, физически сильный. Имеет шрамы. И, к слову, Клеман был механиком на строительстве у барона Османа.

– Так вот почему вы интересовались, механик ли я?

Корсиканец рассмеялся:

– Если бы я думал, что ты Эмбер, то не отправил бы за тобой всего двоих жандармов. Дело в том, что Эмбер недавно был вновь ранен. Причем в ногу. А ты не хромаешь. Широкой публике это не известно, и ты не болтай. Ну и кроме того, я в этом убедился после беседы с тобой. Бандит не знает ни немецкого, ни тем более корсиканского. Он родился и вырос в Париже. И он никогда не служил в армии.

– Тогда зачем было меня приводить в жандармерию?

– Порядок есть порядок. Если поступило заявление, я должен его проверить. Тем более, заявление чин по чину подписанное.

– Придется объявить на стройке, что произошла ошибка, – вздохнул Жорж. – Не хотелось бы, чтобы в дальнейшем кто-то по ошибке вновь опознал во мне беглого грабителя.

– Это решаемо, – ответил корсиканец. – Готов биться об заклад, что ты где-то перешел дорожку этому Дювалю. Скорей всего здесь замешана женщина. Тебе в последние дни никто не оказывал знаки внимания?

– Вроде нет. Вот только позавчера меня попросила мадам Жерве поправить ей ограду.

– Вот! – поднял палец Лучани. – Поправил забор и…? Давай, не стесняйся!

– Смазал петли у некоторых дверей. Прибил пару досок…

– И? – нетерпеливо произнес корсиканец.

– Она покормила, извинилась, что нет денег. Приглашала зайти как-то.

– И?! – подстегивал Жоржа собеседник.

– И я ушел.

– Э? – только и смог произнести Лучано.

Корсиканец плеснул в стаканчик вино и залпом выпил. Потом вспомнил о вежливости и налил немного гостю и себе. После чего убрал бутылку в шкафчик. Все же он был при исполнении.

– А эта мадам Жерве, она как? Симпатичная?

– Обычная. Может кому и симпатичная, кто постарше.

– А! – произнес Лучано, будто фраза Жоржа все объясняла.

Жандарм немного прошелся по кабинету и уселся за стол, вновь принимая официальный вид.

– Не знаю, почему ты уехал с Корсики, – заговорил Лучано, – но работа на стройке, это не для таких людей как мы.

Жорж кивал, соглашаясь. Если ему предложат лучшую работу, то почему нет?

– Я бы оставил тебя у нас в жандармерии, но увы! – продолжал сержант-майор. – Жандармерия – прежде всего армия! Согласно Декрету от 1 марта 1854 года, кандидат в жандармы не должен в прошлом привлекаться по суду или иметь взыскания, отмеченные в приказе, если он военный. Для этого кандидат должен предоставить четкие и ясные сведения о себе. А с этим у тебя трудности.

– А для работы мне нужны документы?

– Для работы? Если на стройке или обычной фабрике – не нужны. В 1848 году был принят закон о том, что каждый рабочий должен иметь паспорт. Но Шарль-Луи, как стал президентом[23], не слишком строго следил за выполнением этого закона, а затем и вовсе отменил его. Так что для приема на работу достаточно записи в домовой книге по месту жительства. Но это если ты не хочешь пойти в армию или на государственную службу. Там документы необходимы. Однако, у меня есть хорошее предложение для тебя!

При этом вид жандарма был такой, будто он сейчас подарит Жоржу Аячо или Бастию.

– По закону от 17 июля 1856 года протоколы жандармерии уравнены с судебными постановлениями и не требуют подтверждения. С таким документом ты сможешь устроиться в Парижский арсенал. Это достойная работа. Кроме того, в Париже тебе проще будет восстановить документы.

– А возьмут ли меня на работу в арсенал?

– Для этого и существуют земляки, Дьордью! Я скажу, к кому тебе обратиться.

Следующим утром Жорж Бомон выехал в Париж. Начинался новый этап его жизни.

Париж поразил Бомона широкими проспектами, размахом строительных работ, суетой и бестолковостью. Сотни мужчин и женщин среди бела дня разгуливали бульварами без всякого дела, глазея друг на друга и на красоты архитектуры.

Но что совсем не удивило, почему-то, Жоржа, так это то, что Парижский Арсенал находится не в Арсенале, и большей частью даже не в Париже. По необъяснимой причине, Бомон воспринял это известие как должное. Париж поражал своими размерами, а навыка пользоваться общественным или частным транспортом у Бомона не было. Да и денег было маловато, и бросать их на ветер Жоржу не хотелось. С некоторым трудом Бомон все же добрался до управления жандармерии, где разыскал знакомого Лучани, в чине лейтенанта и передал тому гостинец. После чего спокойно отправился в Мёдон, небольшой городок на берегу Сены к юго-западу от Парижа, где находились оружейные мастерские, в которых работал некий мастер Бартоли.

В Мёдоне Бомону понравилось больше, чем в помпезной и кичливой столице. Несмотря на близость Парижа, городок жил собственной спокойной и деловитой жизнью. Фабиан Бартоли, к которому Жоржа направил Давид Лучано, прочитал письмо жандарма, после чего принял Бомона как земляка и отдаленного родственника. Не взирая ни на то, что до этого не видел и не обращая внимания на французскую фамилию. Как и Лучани, новый знакомый сразу стал звать его Дьордью, на корсиканский лад.

В первый же вечер, сидя с гостем за бокалом вина, Бартоли, посмеиваясь, рассказал, как он покинул родину еще юнцом. С ним приключился безумный «лямур», как это только и бывает в молодости. К несчастью, его избранница принадлежала к клану, с которым у семьи Фабиана были несколько напряженные отношения. И потому пока любовная горячка не приняла конкретных форм и не стала поводом для вендеты, любовничка отправили как можно подальше, к дальним родственникам, даже скорее дальним знакомым, жившим в еще более далеком Париже. Так была определена судьба и будущая профессия подмастерья, а затем оружейного мастера Бартоли.

Фабиан обратился к подполковнику де Реффи, а тот определил земляка мастера на стрельбище, к западу от городка. Положительную роль в назначении сыграли документы, заверенные страсбургскими жандармами. Тем более что и сам Вершер де Реффи оказался родом из Страсбурга.

Необходимое для работы на секретном полигоне подтверждение благонадежности из парижской жандармерии пришло за три дня. И Жорж Бомон оказался зачислен на государственную службу.

Осталось получить сведения о прохождении Бомоном воинской службы. Но запрос в архивы ушел уже не частным порядком, а через военное министерство. А Бартоли обещал написать своему знакомцу в архивах, и тот ускорит получение нужной справки.

И Бартоли не обманул. Уже через полтора месяца Бомона пригласили в комплекс зданий между Марсовым полем и площадью Фонтеной. Здесь, среди других учреждений военного министерства, временно располагался и военный архив. Временно, потому что с времен Наполеона французские архивы находились в состоянии постоянных переездов. А переезд, это всегда путаница.

Всегда, но только если это не касается архивов. В чем и убедился Жорж, увидев стройные ряды с картотекой, в которой военнослужащие перекрестно учитывались сразу по нескольким категориям и параметрам.

Архивариус, абсолютно седой мужчина весьма преклонных лет, оказался, как и Бартоли и Лучани, корсиканцем. И точно так же, как они, наплевательски отнесся к французской фамилии просителя, воспринимая ее как некую прихоть. Впрочем, было похоже, что для архивариуса все имена и фамилии были некими маркерами, необходимыми для идентификации субъектов.

Точкой, от которой старикан начал свои поиски, было выбрано возможное ранение Бомона во время итальянской компании. Таких раненных Бомонов оказалось аж восемнадцать человек. Из них 11 имели совершенно непохожие имена, пятеро имело имя Жан, и только двое – Жоржей. Именно их карточки и отобрал архивариус к визиту Бомона.

Один из Жоржей Бомонов был ранен, и ему ампутировали два пальца правой руки.

Жорж продемонстрировал целые пальцы, и эту кандидатуру отклонили.

– Что, смотрим то, что осталось, – проговорил архивариус. – Жорж Бомон, 1835 года рождения. Ну тут непонятно. По твоему лицу, братец, и не скажешь, сколько тебе лет. Морщин нет как у юнца. А по глазам – прям мой сверстник. Кхе-кхе-кхе… Так что ясности в этом пункте нет. Рост 192 сантиметра. Да уж. Рост у тебя гренадерский. И на глаз, метр девяносто как раз и будет. Волос светло-русый. Совпадает. Нос, брови, рот. Все совпадает. Что тут еще? Поступил на службу канониром 6-й батареи, 2 корпуса. Прохождение службы. Канонир 1 класса, капрал. Перевод в конную артиллерию. Участвовал в итальянской компании. Ну это понятно. Ранен 20 мая 1859 г. Вернулся в строй 10 июня того же года. Сержант, командир орудия – приказ от 18 июня. Вновь ранен 24 июня 1859 года. Умер от ран 10 ноября в госпитале при церкви Гроле в Кастильоне-делла-Стивьере.

Архивариус посмотрел на Жоржа.

– Поздравляю Бомон, вы мертвы!

На протяжении всей беседы архивариус, в силу того, что был значительно старше, обращался к посетителю на «ты». Но в последней фразе он перешел на «вы». Что ни говори, смерть требует уважительного отношения, тем более в преклонном возрасте.

– А ты, оказывается герой: участвовал в битве у Маженто и Сольферино! – поздравил старик. – Жалко, что погиб. Это очень усложнит прохождение документов. Начальство не любит воскресших героев. От них путаница в делах и сплошные траты.

– Я ни на что не претендую, – заявил Жорж.

– Можно, конечно, попробовать, – с сомнением проговорил старый бюрократ. – Корсиканцы должны помогать друг другу. Вот только начальник у меня пикардиец.

Бомон выложил на стол несколько империалов, завернутые в носовой платок. Все, что смог ему выделить в долг Фабиан Бартоли.

Старик взглянул, на подношение, хмыкнул… и убрал платочек в карман.

– Не густо, но попробую сделать все, что смогу.

Бог любит троицу. Через три недели на почту мастера Бартоли поступил толстый запечатанный конверт, со всеми необходимыми документами на имя Жоржа Бомона, сержанта в отставке.

Как бонус к письму шла памятная серебряная медаль за итальянскую компанию и подлинный диплом, выписанный еще в октябре 1859 года.

Военное министерство.

Архивы Французской Империи.

Памятная медаль за итальянскую компанию.

Члены административного совета 13-го полка конных артиллеристов подтверждают, что Бомон Жорж, сержант, командир орудия, принимал участие в итальянской компании и получил медаль, утвержденную императорским декретом от 11 августа 1859 года.

Зарегистрировано в Военном министерстве под № 121121, Дуэ, 8 октября 1859 года.

Полковник Фресио.

Для разрешения и регистрации в Большой канцелярии Имперского ордена Почетного легиона № 89481.

Диплом являлся подлинником 1859 года. И был тем ценен. Придавая фактом своего существования правдоподобность остальным документам, выписанным нынешним 1869 годом, с пометкой «копия».

Бомон подумал… и отказался от медали и от диплома к ней:

– Я не помню. Если мне подтвердят, что я именно тот Бомон, что служил в 13-м полку полковника Фресио, тогда я вновь обращусь к вам.

– Чудак человек, – покачал головой, служащий архива. – У тебя есть все документы, что ты есть ты.

– Но я не помню себя, – упрямо повторил Жорж.

И тем не менее, общими усилиями воскрешение Жоржа-Йоргена состоялось.

Вива Корсика! Да здравствуют корсиканцы!