На своем месте

Глава 3 Воришка Мартышка, много вопросов и мало ответов

Старший губной пристав Шаболдин позвонил мне, едва начались присутственные часы в губной управе. На скорейшем моём прибытии он не настаивал, но попросил, чтобы я явился в управу обязательно при орденах. Зачем оно ему, я как-то не сообразил, но раз просит, почему бы и нет? Значит, надо.

— Дело, Алексей Филиппович, такое, — отдав дань приветствиям, пристав перешёл к изложению того, что уже выведал. — Вора я опознал, сам же его ловил однажды. Серафим Петров Мартынов, по прозванью «Мартышка». Прозвали его так не только за фамилию, но и за умение лазать по стенам, цепляясь за малейшие выступы. Кто с ним второй был, пока сказать не возьмусь, но ищем уже, сам-то Мартышка его вряд ли сдаст.

— Мне, Борис Григорьевич, более интересно, кто там был третьим, — видя некоторое недоумение пристава, я поделился с ним своими утренними соображениями.

— Вот даже как? — поморщился Шаболдин. — Впрочем, спорить с вами, Алексей Филиппович, я не стану, ибо никакого изъяна в ваших рассуждениях не усматриваю, да и сам полагаю, что не по своему хотению Мартынов к вам полез, кто-то его на такое подрядил. Оно, конечно, захочет Мартышка этого третьего нам сдать или не захочет, вилами на воде писано, но делать нечего, буду из него выжимать… Ордена при вас, это хорошо.

— А ордена-то к чему? — поинтересовался я.

— Старшая сестра Мартынова в генеральской семье служила, — ответил пристав. — Когда понесла и службу оставила, хозяева, её службою довольные, дали ей на выход немало. Вы, Алексей Филиппович, хотя и не генерал, но два ордена у вас военные, глядишь, на Мартышку и подействуют…

Что ж, если так, то да. Я, правда, на пробуждение у воришки совести на основании почтения к военным особо сильно не надеялся, но ежели вдруг сработает, то почему и бы нет? Тем более, надеть лучший свой кафтан, к коему мои ордена прицеплены, мне никакого особого труда не составило.

…Установление личности Серафима Петрова Мартынова, девятнадцати лет от роду, православного вероисповедания, мещанина, родившегося в Москве, постоянного места жительства в Москве не имеющего, спрашивать у сестры его Натальи, проживающей в доме нумер пятый по Четвёртому Красносельскому переулку, много времени не заняло — как я понимаю, Шаболдин всё это надиктовал писарю по памяти. Сам Мартынов сказанное приставом не подтвердил, но и отрицать не пытался. Держался воришка уже не так фасонисто, как ночью, не иначе, начал осознавать своё незавидное положение. Кстати, а пристав-то, похоже, не ошибся — на мои ордена Мартышка пялился с несколько обалдевшим видом.

— Я тебе, Мартынов, говорил в прошлый раз, чтобы ты мне больше не попадался? — вопросил Шаболдин и сам же ответил: — Говорил. Тогда ты по малолетству своему в исправительные работы угодил, а теперь вот на каторгу отправишься, нянчиться с тобою никто уже не будет.

Незадачливый воришка горестно вздохнул.

— И заметь, Мартынов, — продолжал пристав, — отправишься надолго. Ты же по дури по своей большого человека обокрасть пытался. Его сиятельство боярин Левской на войне отличился, у самого царя-государя нашего в чести, а сестра его сиятельства за меньшим братом царя Фёдора Васильевича замужем. Тебе судья за то, что ты у его сиятельства в доме буянил, отвесит от души, даже не сомневайся! Лет на десять уж точно загремишь, никак не меньше!

С лица Мартышки можно уже было писать эпическое полотно «Вселенская скорбь».

— Но смотри, Мартынов, ежели его сиятельство милость к тебе проявит, то и судья сильно свирепствовать не станет. Вот только милость эту заслужить ещё надо! — закончил Шаболдин вступительную речь.

— Ваше сиятельство, помилуйте! — Мартынов вскочил с табурета и бухнулся на колени. — Я заслужу! Я возмещу, у меня деньги есть! Мне на десять лет на каторгу никак нельзя!

— Всем, значит, можно, а тебе вдруг и нельзя? — усмехнулся я.

— Нельзя, ваше сиятельство, вот прям совсем нельзя! — чуть не плакал Мартынов. Уж на десять лет точно нельзя! Сеструхе моей Натахе дочку поднимать, а мужа у ней нет, один я и помогаю! Бес попутал, простите дурака!

— Бес, говоришь? — с подчёркнутым недоверием переспросил я, когда двое губных вновь усадили Мартышку на табурет. — А мне вот сдаётся, что и не бес вовсе… Деньги, говоришь, есть? Сестре отдай, мне они без надобности, своих довольно. Но вот кто их тебе заплатил, ты нам с господином старшим губным приставом давай рассказывай. Ты же не по собственной блажи ко мне в дом залез, а по чьему-то наущению, да за деньги, верно?

— Верно, ваше сиятельство, — сокрушённо признал Мартынов. — Подрядил меня один…

— И кто же? — я вовсю пользовался своим особым положением в Елоховской губной управе. В допросах участвовать мне тут негласно дозволено, а что никакого законного положения у меня нет, так в допросном листе, когда его набело переписывать будут, просто напишут, что спрашивал старший губной пристав Шаболдин. Такой лист, конечно, не всякий допрошенный подпишет, но я говорил уже, что здесь это не обязательно. Да и не того полёта птица воришка Мартышка, чтобы суду его подпись важна была.

— Сказал, звать Иван Иванычем, — заговорить Мартынов решился не сразу, но всё-таки решился. — Я раньше дел с ним не имел и даже не видал его никогда, но ко мне он пришёл с Печёным.

— Павел Фомин Курдюмов, по прозванью «Печёный», — пояснил Шаболдин. — Почти три десятка лет на каторге провёл. Сам давно уже на дела не ходит по старости и нездоровью, но среди воров весьма уважаем.

Так, стало быть, местная организованная преступность как она есть. Живёт себе такой дедок тихо-мирно, сам не ворует, но заказчиков с исполнителями сводит, не бесплатно, ясное дело, да и преступления наверняка планирует и организует…

— Дал мне Иван Иваныч задаток десять рублёв серебром, да потом обещал ещё сорок рублёв бумажных, — продолжал воришка. — Я уж собрался было отсидеться втихую, чтобы на дело не ходить, а он, глядишь, и отвяжется, мне и десять рублёв, да серебром-то, деньги хорошие, ежели ничего за них делать не надо, ан не вышло. Нашёл он меня, сказал, мол, раз пришёл ко мне от Печёного, то Печёный с меня и спросит, ежели я соскочить захочу. А мне Печёному поперечить чего-то не хочется…

— И что же этому твоему Иван Иванычу в моём доме понадобилось? — задал я самый важный для меня вопрос.

— Не мой он, — Мартынов даже головой мотнул. — Диковины всякие, я таких и не видал, даже не знаю, что за вещицы.

— Да? — удивился я. — И как тогда ты собирался их искать, если не видал?

— Так он мне рисунки показал, — охотно пояснил воришка. — Увидел бы, узнал да прихватил.

— И где они, те рисунки? — я аж подобрался.

— Не дал он их мне, — вздохнул Мартынов. — Только из рук показывал.

М-да, облом в чистом виде… Наши с Шаболдиным попытки заставить Мартышку описать художества «Иван Иваныча» закончились бесславным провалом — ничего внятного вор сказать так и не смог, нёс какую-то вздорную чушь, единственное, что можно было из его сумбурных «объяснений» понять, что речь шла о каких-то поделках из чёрного стекла. Отродясь у меня такого не было. Может, наниматель вора что-то сам напутал?

— Ладно, Мартынов, что толком ты ничего сказать не можешь, я вижу, — пришлось мне признать поражение пытливого ума в неравной схватке с непрошибаемой тупостью. А наружность этого Иван Иваныча описать сумеешь?

— Это запросто, — оживился вор. — Седой, да не шибко старый, без усов-бороды, щекобрады [1] только. Очки носит. Одет по-господски, говор тоже господский, да только совсем он не из благородных.

— Почему же? — такую наблюдательность уж точно стоило использовать по полной.

— Шмотки да вещи дешёвые, — охотно пояснил Мартынов. — Воротник на пальте кроличий, чумадан, ну, такой как у докторов, тёртый, палочка простецкая…

Надо полагать, говорил вор о саквояже и трости. Что ж, приметы почти что никакие, но других всё равно нет.

— И как ты ему должен был отдать ворованное? — спросил я.

— Так прям у дома вашего сиятельства, — ответил воришка. — Он же с нами пошёл, только через забор не полез.

— С кем это с вами? — вклинился Шаболдин.

— Э-э-э, ваше благородие, так не пойдёт, — как и все невеликого ума люди, Мартышка, должно быть, решил, что раз его не бьют и разговаривают с ним по-человечески, можно и нахамить. — Это Иван Иваныч мне не сват, не брат, а своего я не сдам. На каторге ежели прознают, что я товарища сдал, житья не дадут.

— Ну не сдашь, и пёс с тобой, сами найдём, — безразлично сказал пристав и повернулся ко мне. — У вашего сиятельства больше вопросов к подследственному нет?

— Нет, Борис Григорьевич, — а молодец Шаболдин, слепил мне образ влиятельного лица из подручных, так сказать, материалов. Впрочем, и не наврал ни разу — я и правда у царя в чести, и Татьянка, сестрица моя, за царевичем Леонидом замужем… Но удачно вышло, ничего не скажешь. Главное — мои догадки в общем и целом подтвердились. Про артефакты Мартынов не сказал, но и сам мог того не знать, а вот что в дом ко мне он полез по заказу, сознался.

— Что скажете, Алексей Филиппович? — Мартышку увели в камеру и пристав вернулся к принятой между нами манере общения.

— Не врёт, пожалуй, — прислушавшись к своим ощущениям, сказал я. — А ваше, Борис Григорьевич, мнение каким будет?

— Тоже скажу, что не врёт, — недолго подумав, ответил Шаболдин. — Но меня тут другое больше заботит…

— И что же? — заинтересовался я.

— Где этого Иван Иваныча искать, — ожидаемо сказал пристав. — Печёного я, понятно, допрошу, да он мне уж точно не скажет.

Это да, не скажет. Пусть к воровскому миру «Иван Иваныч» и не принадлежит, сдавать заказчика для вора Печёного никак не выгодно, подрывом, так сказать, деловой репутации чревато.

— Ладно, — небрежным взмахом руки Шаболдин отогнал невесёлые мысли, — остаётся ещё подельник Мартынова. Буду его искать, благо, имею представление, где и как. Чаю, Алексей Филиппович, не желаете?

…Вернувшись из губной управы, я с немалым удовольствием выслушал доклад Никиты Пашкова. Окно в кабинете он починил, с ящиками стола и наиболее пострадавшим стулом обещал закончить завтра с утра. Дворецкий Игнатов порадовал известием о покупке новой настольной лампы, такой же, как и была, да тем, что чернильное пятно с пола удалось-таки стереть. Завтра, значит, кабинету вернут привычный для меня вид.

Варя пожелала услышать мой рассказ о ходе розыска, и мы около часа снова гуляли по двору с Андрюшенькой в коляске. Говорить супруге о таинственном заказчике я пока не стал, но прочие подробности допроса воришки Мартышки поведал почти что в лицах, чем и Вареньку повеселил, и сам от тревожных мыслей немного отвлёкся. Потом я проводил Варю с Андрюшенькой в детскую и уже предвкушал, как займусь, наконец, созданием новых охранных артефактов, но, увы, планы опять пришлось переиначивать — прибыли отец с дядей и братом.

Вот им уже пришлось рассказать всё в подробностях, и о самом происшествии, и о допросе Мартынова, и о том, что вора подрядил некий «Иван Иваныч». Недолгое совещание мудро постановило, что над новыми охранными артефактами мне поработать следует, что любая в том помощь, ежели таковая мне потребуется, будет незамедлительно и в полном объёме оказана, что охрану как наших домов, так и предприятий надо если и не усилить, то уж всяко напомнить сторожам о бдительности и усердии. Решения эти при всей их правильности всё же смотрелись предсказуемыми и само собой разумеющимися, я уже начал испытывать некоторое недовольство от того, что пришлось тратить на них время, но Василий, вот же молодец, напомнил о моих обширных знакомствах среди артефакторов и предложил мне поинтересоваться у Маевского, Дикушкина, а то и кого-то ещё, кто вообще мог бы столь действенные артефакты-глушители изготовить. Сам заказ на поиск у меня неких таинственных предметов из чёрного стекла вызвал у моих родных полное непонимание. У меня, впрочем, тоже, особенно когда отец, дядя и брат всячески меня выспрашивали, какие вообще можно делать из чёрного стекла артефакты и что в оных могло бы оказаться настолько полезным, что кто-то пожелал бы их украсть. Тут, увы, сказать мне было нечего — да, стекло, особенно цветное, для изготовления многих артефактов вполне годно, но каких-то особо исключительных свойств от стеклянных магических изделий ждать не приходится. Вопрос в итоге отложили на потом, когда появятся хоть какие-то новости. В завершение меня обязали своевременно оповещать присутствующих о ходе розыска, по настоянию дяди Андрея закрепили принятые решения, пропустив по чарке, да и разошлись, пусть и в некотором расстройстве, однако же с чувством пока ещё не выполненного, но уже находящегося в процессе выполнения долга.

С уходом родных я опять не смог засесть за работу над артефактами — после обеда пришлось писать Дикушкину и Хюбнеру, да отдать письма секретарю, чтобы отправил их почтой в Усть-Невский и Мюнхен. Маевскому писать не стал, с ним я лично поговорю, он-то всё равно в Москве. Завтра, значит, тоже не до создания артефактов будет, потому как утром поеду на завод, дня три уже там не был, а оттуда в университет к Маевскому. Обедать, скорее всего, на заводе и буду, так что день, почитай, займу этими делами прямо и до самого вечера…

Ладно, головой работать я всё равно могу практически всегда, когда не сплю, этим и занялся, поскольку всё произошедшее ночью у меня дома и сегодня в губной управе, требовало вдумчивого осмысления. Вот только ни к чему путному это самое осмысление совсем не приводило.

Некий человек с правильной речью и небогато, хотя и с претензией на солидность, одетый, подрядил ловкого и умелого, но не шибко умного вора на проникновение в мой дом с целью поиска таинственных изделий из чёрного стекла. Более того, он вору это самое проникновение заметно облегчил, подавив действие охранных артефактов. И сразу же один за другим посыпались вопросы, ответов на которые я не видел. Что, спросите, за вопросы? Что ж, изложу по порядку.

Первый: как человек, к воровскому сообществу не принадлежащий, вообще вышел на авторитетного вора? Здесь организованная преступность такого влияния на нормальную жизнь, как это было в бывшем моём мире, даже близко не имеет, и потому среди людей обычных далеко не сразу найдёшь такого, кто мог бы свести с ворами.

Второй: что это вообще могли бы быть за предметы? Просто из чёрного стекла, или из обсидиана, то есть стекла естественного вулканического происхождения, оно ведь тоже чёрное?

Третий: вряд ли найдётся разумный человек, всерьёз полагающий, что владелец неких ужасно ценных предметов ночью, когда он ими не пользуется, будет держать их иначе как в железном несгораемом шкафу. А ломиком, что губные отобрали у Мартынова, такой шкаф не вскроешь. И на что этот «Иван Иваныч» тогда рассчитывал? Десять рублей ведь отдал, да ещё сорок готов был к ним прибавить…

И четвёртый: почему, имея преизрядной мощности артефакт-глушитель, «Иван Иваныч» не воспользовался столь же мощным поисковым артефактом? Не хотел давать его Мартышке? И в чём тогда смысл всего этого предприятия?

И без внятного ответа хотя бы на один из этих вопросов ни о какой целостной картине происшествия не могло быть и речи.

Вспомнилось, как совсем ещё недавно я радовался, что год с лишним прожил без загадок и тайн. Ну вот, получается, накаркал. Или… Прислушавшись к себе, я признал, что и правда «или». Пусть розыск начался с совсем уж загадочных загадок и таинственных тайн, я тому радовался. Это моё. Надо же, в прошлой жизни как-то без всей этой шерлокхолмсовщины жил и ничего, а здесь без неё и не могу уже…

[1] Простонародное название бакенбард