На своем месте

Глава 18 Дела духовные

Я ведь рассказывал уже об охране моего дома, которую наладил после проникновения ко мне в кабинет вора? Так она никуда не делась, даже несмотря на некоторое улучшение обстановки по сравнению с теми временами, когда в такой охране появилась надобность. Именно что некоторое — «Иван Иваныча», он же Тихонов, как показала история с хромоножкой Фросей, тайные запросто могут выпустить, и раз однажды они так уже поступали, где гарантия, что второго раза не будет? Правильно, нет такой гарантии. А вот устроенная на артефактах защита и охранники есть, и потому живётся мне намного спокойнее. Другое дело, что для некоторых посетителей моего дома такие меры безопасности оборачивались определёнными неудобствами. Большинство тех, кого можно пропустить через ворота, охрана уже знала в лицо, остальным же следовало назваться и подождать, пока охранник свяжется с Игнатовым или Сафоновым, а те со мной. Долго ждать не приходилось — получив моё дозволение на пропуск человека, охранник со всем почтением провожал его к крыльцу, куда одновременно спускался слуга, чьей обязанностью было принять у визитёра пальто, головной убор и трость, а затем проводить в кабинет. Ещё я позаботился о том, чтобы у охраны имелся перечень людей, в лицо ей пока не знакомых, но право прохода через ворота имеющих. Самозванство у нас строго карается, и вряд ли кому придёт в голову назваться, например, моим тестем или лейтенантом Азарьевым — оба у меня тут ещё не были, и в лицо их охранники пока не знали. И о том, чтобы ожидание, пусть и недолгое, не тяготило гостя, я позаботился тоже — ждать приходилось не на улице, а в своеобразном «предбаннике», где для зимы имелся обогрев, а для лета вентиляция. Конечно, в рассуждении принятых здесь приличий смотрелось такое не вполне безупречным, однако в свете уже привыкли, что Левские, они, конечно, с причудами, но им можно — высоко взлетели и даже самому царю государю нашему Фёдору Васильевичу какой-никакой роднёй заделались. В особенности, кстати, такие пересуды относились к одному из Левских — тому самому, коего я имею удовольствие ежедневно наблюдать в зеркале.

Вот и иеромонаху Роману пришлось чуть-чуть подождать у ворот — пусть и были мы с ним знакомы уже десять лет, но в этом моём доме он впервые. Просто так скромный насельник Иосифо-Волоцкой обители на моём жизненном пути никогда не появлялся, и пока его провожали ко мне, я пытался сообразить, что на сей раз может такой гость с собой принести. Предположения у меня были разные, но как только отец Роман изложил суть дела, с которым пришёл, выяснилось, что я не угадал — настоятель Иосифо-Волоцкого монастыря архимандрит Власий сейчас находился по своим делам в Москве и на завтра или послезавтра приглашал меня к себе в удобное для меня время. Благорасположение одного из влиятельнейших священнослужителей, проявленное в виде предоставления мне выбора времени встречи, я оценил, и заставлять его высокопреподобие долго ждать не стал, сказав его посланцу, что завтра к десяти пополуночи и буду. От угощения отец Роман вежливо отказался и сразу же убыл, оставив меня в лёгком недоумении — что же такое высокопреподобному архимандриту от меня понадобилось, что он прислал ко мне гонцом инока, чьё положение среди монастырской братии было уж точно не самым низким?

К московскому подворью Иосифо-Волоцкого монастыря в Большом Голутвинском переулке я прибыл за пять минут до назначенного времени, и ровно в десять меня впустили к архимандриту.

Его высокопреподобие снова явил мне свою благосклонность, встретив меня стоя перед рабочим столом, на котором, как я успел заметить, царил образцовый порядок. Высокий и худой, при этом весьма осанистый пожилой человек в светло-сером полотняном подряснике [1] с тёмно-синим поясом внимательно смотрел на меня серыми глазами, но добрым я бы его взгляд не назвал. Умным — да, изучающим — однозначно, но не добрым. Злым, впрочем, он мне тоже не показался.

Я учтиво поприветствовал архимандрита, подошёл под благословение и, получив оное, был тут же приглашён за отдельно стоявший стол, совершенно пустой, если не считать лежавшей на нём книги Левенгаупта — той самой, которую я переводил и которая вот только-только вышла в свет из университетской типографии, а если судить по многочисленным закладкам, была архимандритом уже и прочитана.

— Давно хотел познакомиться с тобою, Алексей Филиппович, — манеру разговора архимандрит избрал некую промежуточную, обращаясь на «ты», но называя меня по имени-отчеству, а не «сын мой».

— Великая честь для меня, ваше высокопреподобие, — почтительно ответил я. Сейчас, сидя напротив архимандрита Власия за столом, я мог рассмотреть настоятеля поближе. Когда ещё представится случай вот так побеседовать с одним из самых влиятельных священнослужителей? Официальной инквизиции у нас в церкви нет, а вот неофициальную как раз отец Власий и возглавляет, так что его вес в делах церковных повыше будет, чем у иного архиепископа, а то и митрополита. Да и не только в церковных — мне, например, переведённую мной же книгу доставили только позавчера, а отец Власий успел уже её прочитать, а значит, получил её раньше меня.

Лицо архимандрита, и само-то по себе худое и удлинённое, казалось ещё более худым и длинным из-за свисавшей почти до середины груди бороды. При всём этом измождённым отец Власий не выглядел, более того, производил впечатление мужчины, несмотря на немалые свои года и худое телосложение, здорового и крепкого. Про умный, внимательный и оценивающий взгляд архимандрита я уже говорил. Особой доброты в этом взгляде я не увидел и при более внимательном рассмотрении, но и любопытства не заметил тоже — кажется, не само знакомство со мной интересовало высокопреподобного Власия, а что-то куда более определённое, в чём требовалось моё участие.

— Левенгаупта книгу ты переводил, — вопросительного тона в словах Власия не было, что и понятно, учитывая указанное на титульном листе имя переводчика, — сам у него учился, стало быть, знал учёного немца хорошо.

— Именно так, ваше высокопреподобие, — я постарался, чтобы признание моё звучало с хорошо заметным достоинством. А что, как по мне, есть чем гордиться.

— Без титлов, Алексей Филиппович, — с едва заметным нетерпением отмахнулся архимандрит.

— Да, отче, — очередное проявление благосклонности я принял с поклоном-кивком, изобразить, сидя за столом, какой-то более выразительный знак почтения было невозможно.

— Вот и растолкуй мне тогда кое-что, — с этими словами отец Власий раскрыл книгу на первой закладке…

Следующие два часа прошли в череде вопросов и ответов. Вот только не надо думать, будто архимандрит что-то в книге не понял. Всё он понял, и понял правильно, но вам, например, разве не было бы интересно узнать, что о понравившейся вам книге думал сам её автор, исходя из чего он написал именно так, а не иначе, почему вообще он её написал? Хорошо, пусть это будет не сам автор, а человек, лично с тем автором знакомый? Вот и отцу Власию тоже стало интересно, и возможностью свой интерес удовлетворить он воспользовался.

Интерес архимандрита, как быстро выяснилось в ходе беседы, отличался некоторыми особенностями, обусловленными его положением. Продвигаемая Левенгауптом идея сохранения и усиления превосходства европейских христианских народов над народами азиатскими и нехристианскими заинтересовала отца Власия в рассуждении доказательства через то превосходство христианской веры над иными и способствования таким образом проповеди христианства среди магометан и последователей иных культов, причём как в Царстве Русском, так и за пределами оного. В какой-то мере такой интерес перекликался с моими собственными соображениями, высказанными в приснопамятной статье о национальной безопасности, так что беседа наша с высокопреподобным Власием за рамки переведённой мною книги благополучно вышла.

Когда надобность в периодическом обращении к заложенным страницам Левенгаупта отпала, отец Власий предложил продолжить разговор на прогулке, на что я с благодарностью согласился — и ноги размять нелишним показалось, и воздухом свежим подышать. За ворота подворья мы не выбирались, неспешно прохаживаясь вокруг храма, причтового дома и других построек, а когда вернулись, стол был накрыт для чаепития. Впрочем, угощение, обильное и вкусное, никак не мешало нашей беседе, постепенно превратившейся в чередование вопросов архимандрита с моими ответами. Отец Власий заинтересовался и моими делами с артефакторским обучением, и заводской выделкой артефактов, и даже затеей со стандартами, причём содержание вопросов выдавало его немалые познания в магии. Оно и понятно — от священнослужителя на его месте трудно было бы ожидать иного.

Стал спрашивать отца Власия и я. Поинтересовался для начала судьбой доктора Ломского, [2] узнал, что он так и сидит в монастырской тюрьме, и уже не один — двух своих сообщников по запрещённым магическим практикам он выдал, обоих судили закрытым заседанием, после чего одного с соблюдением всех положенных в таких случаях мер предосторожности повесили, а второй делит теперь с Ломским принудительное монастырское гостеприимство. Помнится, говорил я о том два с лишним года назад с отцом Диомидом, [3] но тогда речь шла о розыске тех сообщников монахами и тайными, а сейчас, стало быть, дело закончено — и нашли, и наказали уже.

— Отче, — я решил воспользоваться удобным случаем и прояснить для себя интересный вопрос, — я вот не раз и не два сталкивался с применением магии для совершения преступлений. Но то обычные практики были, которым много кто научиться может. Чем же от них тогда запрещённые практики отличаются?

— Запрещённые практики потому так именуются, что запрещены не из-за целей своих, а из-за способов совершения, — ответил архимандрит и, видя, что я не вполне понял, принялся пояснять: — Прежде всего это практики, совершение коих невозможно иначе как через нанесение вреда душе, разуму или телу самого совершающего. То есть если для совершения магического действия требуется принять на душу тяжкий грех, одурманить себя вином или ядом, нанести себе рану, пустив из неё кровь, это уже относится к запрещённым практикам вне зависимости от того, для чего именно совершается. Магические действия, совершаемые на убиении, увечении или мучении людей и скотов, также к запрещённым отнесены. Запрещены и магические практики, для совершения коих потребны мёртвые тела или части оных, кровь, семя, кал, моча и блевотина, как человеческие, так и скотские.

М-да, нечего сказать, объяснение исключительно толковое и столь же исчерпывающее. Никакой тебе чёрной магии, никакой некромантии, ежели не хочешь на собственной шкуре узнать много нового о смиренных монахах… Ну и правильно, не надо нам такого добра, обойдёмся как-нибудь. Интересно стало, что из перечисленного практиковал доктор Ломский, но что-то не потянуло меня о том спрашивать.

— Жизнь показывает, — продолжал отец Власий, — что артефакторы к запрещённым практикам куда реже обращаются, нежели натуральные маги. А потому твоё, Алексей Филиппович, артефакторное обучение — дело благое, и церковь наша за тебя молить Господа будет.

Ага, вот, стало быть, почему архимандрит книгой Левенгаупта так заинтересовался — немец же там как раз на важность артефакторики напирает. То есть чем внимательнее наши одарённые к советам Левенгаупта прислушаются, тем легче отцу Власию и его братии будет со своим делом управляться. Ну да, всё правильно.

Но вот высказанное отцом архимандритом одобрение, тем более не от себя лично, а от лица всей церкви — это сильно… Особенно если поддержка церкви не одними молитвами ограничится, хотя и так очень даже хорошо, да ещё когда молиться в храме будут, да не в простом, а в монастырском. Но если о нашем с Леонидом, Татьянкой и Васильковыми проекте говорить, то благосклонное отношение церкви ему уж точно не помешает.

Вот как раз о том я и собрался было завести речь, но архимандрит меня опередил.

— А теперь, Алексей Филиппович, скажи-ка мне, что за дело затеял ты с женскою больницею и женскою гимнастикой? Да ещё царевича Леонида с царевною Татьяною в него вовлёк? — какой-то особой строгости в голосе отца Власия я не услышал, но задан вопрос был уже без благосклонно-заинтересованного тона, к которому я за время беседы успел привыкнуть. Кажется, известия о нашей затее до архимандрита дошли в каком-то искажённом виде, и хорошо, если смысл её настоятелю исказили по глупости, а не по недоброму умыслу.

В ответе я постарался и развеять опасения отца Власия, и сделать это так, чтобы слова мои не выглядели оправданиями. Стыдиться или бояться мне тут было совершенно нечего, и я просто изложил своими словами обосновательные бумаги, что писали для Татьянки я сам и Андрей Васильков. Не забыл, понятное дело, упомянуть и о пожертвованиях, сделанных в пользу начинания государем и его семьёй.

— Вот, значит, как… — ответил архимандрит после некоторого раздумья, и голос его на этот раз звучал уже куда мягче, хотя некоторая осторожность в нём ещё ощущалась. — Что же, тело есть храм души, а потому содержать его, как и храм Божий, в должном порядке следует. В чистоте и здравии, стало быть. И раз государь наш Фёдор Васильевич дело одобрил, то и спрашивать тут больше нечего. Мне-то, знаешь ли, про затею с этим гимнастическим обществом много чего говорили… Уж не обессудь, Алексей Филиппович, пересказывать тебе не стану. Но высоко ты поднялся, и завистников у тебя прибавилось. Ну да цену их словам я теперь знаю, так что ежели опять до меня их речи дойдут, так и пропадут втуне. Только ты, вот что, Алексей Филиппович…

Я весь обратился во внимание. Архимандрит прав, завистников у меня наверняка хватает, и завистников деятельных — вон, даже его высокопреподобию накляузничали. Пожалел меня отец Власий, пожалуй, напрасно, что пересказывать те кляузы не стал, я и так неплохо себе представлял, что там могло быть написано, но расположение своё показал. И как вот после такого к его словам не прислушаться?

— Ты как точно известно станет, где больницу и гимнастический дом строить будут, мне о том сообщи. Прямо сюда, на подворье, пришли письмо, мне передадут. А я посмотрю, кто там в ближайшем храме Божием настоятель… — ну да, про то, что если архимандриту тот настоятель чем не угодит, тут же его и поменяют, вслух говорить и правда нет смысла, я не дурак, уже и так понял. То есть присмотр церкви Женскому гимнастическому обществу царевны Татьяны Филипповны обеспечен. И не просто церкви, а церковной тайной службы. Ну да ладно, раз так, то так. Избежать, как я понимаю, такого счастья не выйдет, значит, будем жить и работать с ним. Хм, а может, оно и к лучшему?

— И про завистников, Алексей Филиппович, не забывай, — похоже, архимандрит взялся приводить нашу беседу к завершению. — Они ещё не раз и не два жизнь тебе попортить возжелают… Но ежели ты сам чист останешься, ничего у них не выйдёт, кроме вреда собственным их душам. Веруй в Бога, молись Ему, уповай на Него, и устроит Господь тебе всё по правде Своей. А мы с братией за тебя Бога молить будем ежедневно, дабы укрепил Он тебя и направил. Помощь Божия никому не лишняя, и тебе лишней не будет.

Перед прощанием архимандрит подарил мне серебряный медальон-икону Михаила Архангела, небесного покровителя князей и бояр, и выказал преизряднейшее уважение, лично проводив меня до ворот подворья.

Домой я ехал в смешанных чувствах. Благорасположение его высокопреподобия — это в любом случае хорошо, даже в совмещении с неявно обещанным мне присмотром. Так, царь за мной уже присматривает, глава церковной тайной службы теперь тоже. И кто тут может оказаться следующим?..

[1] Длинное (до пят) одеяние с широким запахом, глухим воротом и узкими рукавами, ушитое в талии и расширенное к низу. Носится на богослужении (исключительно чёрный) или как повседневная одежда (любого неяркого цвета)

[2] См. роман «Семейные тайны»

[3] См. роман «Хитрая затея»