На суше и на море

Иван Никитин Трудное золото

В 1861 году из Александровского централа бежала большая группа каторжан. Чуть ли не все они погибли в непроходимых ущельях Восточных Саян. Только трое дошли до устья Шумака. Зимовали беглецы в пещере. Двух каторжан голод заставил уйти через горы в село Тунку, где их и схватили. Третий, Дмитрий Демин, неукротимой воли человек, на редкость физически сильный, срубил в скрытом распадке на бурливой речке зимовье и стал добывать пушнину, обменивая ее на хлеб и соль у охотников, изредка забредавших в эти глухие места.

Однажды в погоне за зверем он спустился в глубокую впадину и в русле каменистого ручья под водопадом случайно обнаружил богатое рудное золото. Это и позволило ему откупиться от местных властей и получить разрешение на право жительства в селе Тунка. Здесь Дмитрий Демин построил дом, — обзавелся семьей. Изредка он тайно от всех отправлялся к своему кладу и возвращался о золотом.

Перед смертью старый каторжник открыл сыновьям свою тайну. На следующее лето они отправились на поиски клада. Но во время переправы через горную реку кони сыновей Демина утонули, а они сами едва спаслись и возвратились домой ни с чем.

Много лет спустя прослышал о месторождении геолог Николай Новиков. Несколько лет он искал его в низовьях Шумака. Но золото долго не давалось в руки. Наконец осенью 1927 года, прослеживая шаг за шагом засечки, копанки и затесы беглого каторжника, Новиков наткнулся на жилу рудного золота.

…Таежный мрак постепенно редел. По узкой тропе бодро шагал Николай Новиков. Вся его фигура дышала силой и уверенностью. За ним шли бывшие партизаны Шведов и Дорожный. Оба рослые, плечистые, настоящие таежники. В этом походе их связывало с Новиковым важное дело: они должны были передать намытое золото государству, рассказать о найденном Деминском месторождении. Караван замыкали братья Леоновы — Семен и Василий, жители поселка Слюдянки. Первый — маленький, верткий, второй — бородатый богатырь.

Настроение у приискателей было приподнятым. На карту нанесены точные координаты богатого рудного месторождения, а в переметных сумах — два пуда золота. Скорее к родным местам! Из глубины леса доносилась утренняя перекличка птиц. Всеми цветами радуги играли снежные шапки гор в лучах восходящего солнца.

— Золото доброе, — вполголоса сказал Василий своему брату, — не каждому такой фарт в руки дается.

— Какой же фарт, ежели он чужой? — горько вздохнул Семен.

— Как чужой?

— А вот так! Дорожный да Шведов хотят отдать золото Советам.

Семен скосил злые глаза на брата. Тот засопел, лицо его побагровело.

— А нам с тобой вот, — и Семен показал Василию кукиш.

— Так ведь это же обман! Тут и наш пай есть.

— Нам шиш с маслом.

— Значит, надули, сволочи!

Ты не шуми, услышат. Их надо того… — И маленькая, цепкая рука Семена крепко сжала плечо Василия. — Понял? Шабашить — и концы в воду.

— Страшно, Сеня.

— Тайга, глушь. Кто будет знать?

— А вдруг дознаются?

— А мы схитрим: скажем, что до места не дошли. Переправлялись через реку на плоту… Они утонули, мы еле спаслись. Золото припрячем. Угомонятся — заберем. Такой фарт раз в жизни бывает…

Через несколько дней братья Леоновы вернулись в село одни, уверяя, что остальные участники похода погибли во время переправы через реку Шумак.

Степку разбудил истошный крик матери:

— Что ты наделал, Василь? На кого ты нас оставил? Как я буду теперь жить одна-одинешенька?

Из-за трубы русской печи показалась вихрастая голова мальчика. Мать сидела за столом, ломая руки, диким взглядом уставившись на мигающую керосиновую лампу, и во весь голос причитала. Сердце мальчишки сжалось от страха.

— Мам, чо ты? — спросил он, спрыгивая на пол. Она обвила руками его шею, крепко прижала к груди.

— Отца заарестовали, сынок! Увели кормильца нашего. Каково нам теперь без него?! Сиротинушка ты мой, бесталанный…

Степка задрожал, все тело сразу покрылось испариной.

— За чо его, мам?

— За золото… Будь оно трижды проклято!

Степка заплакал.

— Никогда, Степанушка, не прикасайся к золоту. На нем людская кровь!.. — стонала мать и гладила сына по вихрам. — Как жить будем? Как нам теперь смотреть людям в глаза?

С горя Степкина мать слегла, а Степану хоть не показывайся на улицу.

— Твой тятька вор и убийца! — дразнили его сверстники.

— Весь в отца, змееныш! — шипели соседи.

Недолго проболев, мать умерла. Степка остался круглым сиротой…

Решил Степка податься к деду Игнату, который жил далеко в горах в одиноком домике.

Ничего не сказал дед, слушая скупой рассказ внука о постигшем его горе. Только лихорадочно загорелся у старика единственный глаз, задергались на лице синие шрамы — страшные отметины, полученные в молодости в схватке с медведем, да сошлись на переносице лохматые брови. Толстые пальцы судорожно теребили курчавую бороду.

— Перестань!.. — вдруг сердито шикнул Игнат, заметив слезы на щеках внука. — Рядом тайга… Она мокрых не любит…

Стал Степка жить с дедом. Хотя перевалило старику за шестьдесят, но он остался бодрым и энергичным. Да и дел было много: летом они ловили и вялили рыбу; осенью собирали ягоды, сушили и солили грибы; зимой старик бил белку, ловил соболя, случалось, ходил на медведя. Приучал дед к охоте и Степку.

Прошло два года. Мальчик окреп, подрос, ему исполнилось шестнадцать лет. Все дальше и дальше уводили деда и внука звериные тропы.

Как-то, бродя по тайге, они случайно наткнулись на кособокую, прогнившую избушку, ушедшую до половины в землю. Кругом рос густой бурьян. Сверху к домику подхода не было — нависали отвесные скалы. Единственный путь к зимовью — по бурливой реке. С трудом охотники открыли скрипучую дверь. На них пахнуло сыростью и плесенью. Стол, железная печка, на нарах два почерневших лотка, несколько ржавых совков, лопата и кирка — вот все, что они здесь нашли. Заброшенное зимовье им понравилось. Они решили поселиться здесь.

Кончилась зима. Весенние звуки далеко разносились по тайге. Посвистывали рябчики, ворковали лесные голуби, переговаривались тетерева. На озерах, речных протоках гоготали гуси, крякали утки, без устали голосили чайки, неслись клики белоснежных лебедей, курлыканье журавлей.

Как-то Игнат и Степка спустились в глубокую долину. Старик шел по приметам, известным только ему. Неожиданно в кустах пронзительно и тревожно закричала кедровка. Дед остановился, прислушался.

— Беда, Степаха… — сказал он, шумно нюхая воздух широкими волосатыми ноздрями. — Тайга горит… Слышишь, как птахи кричат?

Степка, напрягая слух, старался разобраться в лесных шумах и голосах. Где-то в протоке прокурлыкали и смолкли журавли. Резко застрекотала сорока. Свистнул бурундук. Снова противно заверещала кедровка. Но ничего тревожного в этом привычном лесном гомоне Степка не расслышал.

Все ниже и ниже спускались охотники по берегу горной реки. Вдруг из чащи вынырнула лосиха с годовалым теленком и кинулась в воду. Гордо откинув назад красивые головки, перебрались через перекат и скрылись в скалах косули. Затем с визгом и хрюканьем бросилось в реку стадо диких свиней.

Деревья зашумели, закачались, как будто на них налетел сильный ветер: белки темной лавиной прыгали с ветки на ветку, с вершины на вершину, спеша уйти от приближающейся опасности.

Вскоре явственно запахло дымом, гарью. Лес загудел, затрещал. Клокочущее пламя скакало по деревьям, выбрасывая желтые языки. Зловещими столбами крутился синий дым.

С ужасом и болью смотрели охотники на страшную картину лесного пожара. В муках и судорогах гибли деревья, кустарники. Огонь выполз на опушку. Горело редколесье, одинокие лиственницы плакали смолистыми слезами. Увидев белку, метавшуюся в кольце пламени, дед сбросил винтовку, подсумки с патронами и, снимая на ходу ватник, побежал к зверьку. Жаром дохнуло в лицо деду. Дым, густой и едкий, слепил, выжимал слезы. Сердце стучало сильно, учащенно.

Степка видел, как дед, зажав фуражку в зубах, проскочил сквозь метавшийся огонь, накрыл ватником белку и, петляя, побежал прыжками к реке, с трудом уходя от преследующей его огненной метели. Раздувалась длинная рубаха, мелькали белые взлохмаченные волосы и черная борода. Вдруг дед закашлялся, зашатался, задохнулся, рухнул ничком в бушующее пламя, тотчас его накрыли объятые огнем падающие деревья.

— Дедушка! — дико закричал Степка. Рядом с треском лопнула сухостоина и, роняя искры, грохнулась в реку. Схватив винтовку, подсумки с патронами, Степка ошалело кинулся прочь. Он бежал, глотая горячий, дымный воздух, спотыкаясь о кочки и валуны.

Вскоре лес кончился. Степка пошел медленнее, пошатываясь. Спустился к обрыву и обессиленно шлепнулся на камень, стараясь отдышаться. Внизу шумела река. Пожар остался позади, за перевалом.

Отчаяние охватило Степку. Одному не выбраться из тайги. Страх навалился тяжелой глыбой. Хотелось кричать, выть. Что теперь делать?

Вдруг лицо мальчика просветлело. Из-за дерева показался человек. Он был в ватнике, в ичигах, из-под серой шляпы-котелка торчали рыжие космы, под горбатым носом — пшеничные усы.

Откуда он взялся в этих местах? Чего ищет? Лицо у него было сосредоточенным, маленькие глазки внимательно осматривали местность. Было что-то знакомое в облике этого человека. У Степки лихорадочно прыгали мысли. Сердце заныло от глухого непонятного беспокойства. Будто вновь услышал он крик матери: «Золото! Будь оно проклято! На нем кровь!..»

И Степка вспомнил. Накануне ареста отца этот человек приходил в их дом, к чему-то приглядывался, по-тараканьи шевеля усами. Парнишка решил, что теперь этот человек ищет его, Степку. А в ушах звенело: «Не связывайся с золотом, сынок!» Надо спасаться! Бежать! Но тут показался еще один человек — плотный бородатый старик, в белой фуражке и брезентовой куртке, с раскрытой книгой в руках. За ним шла лошадь. Старик что-то сказал носатому с пшеничными усами, и вдвоем зашагали в глубь леса.

А вскоре над ущельем промчался зловещий вихрь. Поднявшись до небес, темно-серая пыль затмила горы. Что-то замяукало, засвистело, затрещало. Охнув, одинокая ель рухнула с вершины скалы.

Сжимая в руках винтовку, Степка что было мочи побежал вниз…

Второй месяц отряд профессора Львова шел по глухим ущельям и каньонам Китоя, где редко ступала нога человека. Солнце сильно пригревало. Река, разбуженная весенним половодьем, вздулась и, взъяренная, пошла крушить лед. Шумная вода осатанело ворочала на перекатах огромные валуны, трепала кусты, вереницей неслись вскачь черные коряги, приплясывая на волнах, сшибаясь, плыли большие льдины. Издалека доносился грозный гул водопада.

Три дня отряд строил переправу через взбунтовавшийся Китой. За это время река очистилась ото льда, но вода не убывала. Стук топоров, визг пил, людской говор, ржание коней, мычание быков будили таежную глушь. Рабочие делали козлы и, подбадривая друг друга криками, спускали их в воду, потом закрепляли на них лежни, укладывали и вязали настил из жердей. Трудно было перегонять животных по этому зыбкому сооружению. Настил трещал и качался. Один жеребец заупрямился, не хотел идти: нервно вздрагивая и пятясь, он храпел, боязливо косил глазами на ревущий поток, рвал повод.

— Ну, смелей, Вороной! — Львов похлопал жеребца по шее, уверенно взял его под уздцы. Конь, быстро перебирая ногами, ступил на настил.

— Не спеши!.. Не спеши, дуралей…

Но жеребец вдруг заржал, встал на дыбы, рванулся вперед и… свалился в клокочущую воду, чуть было не потянул за собой и профессора. Бешеное течение подхватило коня, завертело, словно щепку, и со страшной силой швырнуло на острые зубья камней. Львов бросился к лагерю, схватил веревку и, позвав людей, побежал вдоль берега. Животное еще можно было спасти. Но лошадь сорвало с каменной гряды и понесло вниз. Профессор остановился, вынул носовой платок, отер потное лицо и снял шляпу. Проводив глазами растерзанного коня, он повернулся и, горько улыбаясь, сказал:

— Что поделаешь… Бывает и такое…

Переправа затянулась до вечера. У отвесной скалы на другом берегу разбили палатки, разожгли костры.

Расстроенный гибелью жеребца, Львов захотел побыть один и побрел в лес. Среди деревьев, скрытые лишайниками, лежали скользкие валуны. Глубоко под ними журчал невидимый ручеек. Продравшись сквозь цепкие заросли, профессор забрался на сопку и замер, с восхищением рассматривая открывшуюся его глазам картину. Зарево заката бросало красноватые отблески на ледники, в сумрачных долинах синела тайга. Над гольцами висела сизая туча. Но вот дохнул ветерок, и туча побледнела, распалась на маленькие облачка, которые вскоре истлели в пурпурном закате.

Сами собой стали набегать воспоминания. Перед мысленным взором возник родной Урал, екатеринбургская гимназия. Там Львов и пристрастился к геологии. Его всегда привлекал мир камней, минералов. Полюбились яркие малахиты, переливчатые топазы, игривые хрустали и прихотливые яшмы. Хотелось проникнуть в тайну роста кристаллов. В тринадцать лет у него уже набралась коллекция уральских минералов настолько ценная, что приезжающие в Екатеринбург любители и знатоки камня охотно вступали с ним в обмен. В его домашнем музее было собрано четыре тысячи образцов. Большой радостью было для юноши, когда посмотреть его коллекцию приезжали русские ученые Штукенберг и Толмачев, венский профессор Чермак, профессор Флинк из Стокгольма. Ныне эта коллекция вошла в собрание минералов Иркутского политехнического музея.

Петербургский университет. Там Львов впервые познакомился с нелегальной литературой, читал Плеханова, страстные статьи Ленина, которые будоражили, волновали, глубоко западали в душу…

Потом арест, тюрьма… В одиночной камере он начал сочинять стихи.

Сибирская ссылка. Здесь, в Тунке, он увидел безысходное горе народное, бесправие, нищету, голод. Крестьянские поля ежегодно опустошала кобылка, род саранчи.

«Сибирь-матушка год дает урожай, а десять нет», — говорили хлебопашцы, шли в кабак, пропивали последние гроши.

Молодой ученый вступил в бой с саранчой — опаливал густотравные поля, где кобылка собиралась в ненастную погоду, опрыскивал их парижской зеленью, распространял гибельные для саранчи грибки.

Потом власти разрешили ссыльному поступить геологом в горную партию на строительстве Транссибирской магистрали. Сколько им исхожено… Прибайкалье, Витим, Саяны, Маньчжурия, Дальний Восток…

После революции Львов стал преподавателем Иркутского университета, создал труды по гидрогеологии… Полжизни он посвятил изучению Восточных Саян, открыл десятки минеральных источников, месторождения слюды, олова, нефрита.

Сделано немало, но и в шестьдесят лет профессор все еще возглавлял поисковые партии…

Над гольцами появился красноватый диск луны. Прощальным взглядом Львов окинул таежные дали, скалистые хребты и стал медленно спускаться с сопки.

У палаток слышалось треньканье балалайки. Проводник Андрей Краснов, сорокалетний кряжистый мужчина, возле костра оттопывал «сибирячку».

— Братцы! — кричал он, тряся огненно-рыжими вихрами, выделывая разбитыми ичигами замысловатые вензеля. — Веселись! Сегодня Лександру Владимирычу шестьдесят стукнуло!

К этому событию готовились все. Пропахшие дымом и конским потом люди стригли друг друга под гребенку, плескались в холодной реке, переодевались в чистые рубашки. Готовился праздничный ужин.

Львов прошел в палатку. Через некоторое время он вышел к костру в начищенных ботинках, черных брюках, в соломенной шляпе и белой косоворотке, подпоясанной пояском с кисточками. В руках у него была фляга с коньяком.

— Традиция, что поделаешь, — усмехнулся ученый, бросая лукавый взгляд на сидящих у костра.

Под кроной развесистого кедра, вокруг разостланного брезента, уставленного мисками с говядиной, консервами, оловянными кружками, праздновали день рождения Александра Владимировича. Именинник сидел на чурке, положив маленькие руки на колени. Рядом, прямо на земле, расположился Андрей Краснов. Задорно сверкали маленькие глазки под мохнатыми рыжими бровями.

— Вот вам, Лександр Владимирыч, и подарок! Редкий камешек! — Краснов протянул профессору кусок белого кварца с желтыми проблесками.

— Спасибо, Андрей! Проверим на золото. А что, ты думаешь, я сегодня нашел? Колючий барбарис! Все здесь есть: лазуриты, хрусталь, мрамор… Саяны — это чудо! — восторженно заключил ученый.

Шлифовальщик Григорий Суслов, ровесник Львова, низенький, голубоглазый, долго топтался возле брезента, крутил казачьи усы, приглаживал на голове пушок редких курчавых волос. Он добродушно улыбался, а курносое загорелое лицо по-стариковски морщилось. Наконец, решившись, он достал из-под рубахи вазу зеленого цвета.

— Из того самого нефрита, Александр Владимирович, что сыскали выше Эхэ-Гола в прошлом году, — застенчиво улыбнулся Суслов.

Профессор вскинул удивленные глаза, смущенно пробормотал:

— Это уж зря… Зачем же такой подарок?

Краснов разлил коньяк. Все подняли кружки, чокнулись.

— Тридцать лет по Саянам ходите, Александр Владимирович, — сказал Суслов, — вам надо бы памятник поставить.

— Геолог — вечный бродяга, скиталец, — задумчиво ответил Львов. — Это его работа, его жизнь! Давайте, друзья, я лучше почитаю вам свои стихи…

Едва слышно скрипели деревья, шептались во мраке могучие кедры. С реки доносились всплески воды, рядом глухо стучали копытами стреноженные лошади, позвякивали боталы. На небе мерцали далекие звезды. Ярко пылал костер из смолевых веток. Профессор негромко, задумчиво декламировал:

До глубокой ночи горел большой костер, бренчала балалайка. Андрей Краснов несколько раз с шутками и прибаутками принимался за свою «сибирячку».

Потом дружно пели о славном Байкале, о бродяге, бежавшем с Сахалина, о молодецкой удали…

К ночи разыгралась гроза. Избушка тряслась, стонала. Ветер и дождь звонко бились в окна зимовья.

Степке не спалось. Он зажег огарок свечи, поставил в банку на полочке. В лесу глухо щелкнуло: это переломилась пополам сухостоина. Степка закрыл глаза. И в багровом зареве пожара замелькала седая голова дедушки, падали, охваченные пламенем, деревья. Степка открыл глаза — кошмарное видение исчезло. Сон не шел. Вспомнились те двое, которых он видел сегодня в лесу. Зачем они пришли сюда? Неужели ищут его? Ему непрестанно мерещился рыжий мужчина в шляпе-котелке.

«Эх, тятька, тятька! За золотом погнался, как будто только в нем счастье», — с болью в сердце думал Степка. Неужели все было когда-то по-другому? Неужели три года назад на берегу Байкала он, одиннадцатилетний мальчишка, стоял рядом с родным отцом?

Неожиданно распахнулась дверь, и в избушку шумно ввалились люди. Могучий удар грома потряс землю.

— Вот это буря! — сказал один из вошедших, откидывая капюшон. Степка в испуге метнулся в угол, узнав усатого. «За мной!» — мелькнула мысль.

— Назад! — дико закричал Степка, хватаясь за винтовку. — Поворачивай, говорю!

— Ты чо, очумел! — рявкнул усатый и сильным ударом выбил оружие из рук. Потом поднял винтовку, вынул затвор и положил его в карман плаща.

— Так-то лучше! С перепугу можно и человека убить! — сказал он, осматривая винтовку. — А штука добрая, бельгийская. Да и охотник, видимо, не промах. Посмотрите, Лександр Владимирыч, он снял прицельную рамку, оставил одну мушку. В горах расстояния изменчивы, охотник верит глазу.

Снимая брезентовый дождевик, бородатый старик в белой фуражке тихо сказал:

— Поставь, Краснов, лошадей за избу, там потише.

Носатый вышел. Свеча замигала от ворвавшегося ветра, потухла. Степка сжал в темноте рукоятку ножа.

— Ты не бойся, мальчик. Мы геологи, изучаем Саяны. — Длинный, яркий луч фонарика рассек тьму, побежал по стене, отыскивая свечу. Степка облегченно вздохнул, пряча нож под тюфяк. Старик зажег свечу.

— Кто ты? Как сюда попал? — спросил он, с интересом рассматривая подростка. Обветренное закопченное лицо, грязные руки исцарапаны, видны ссадины, синяки и ожоги. Копна спутанных темных волос прикрывает упрямый лоб. Прожженная куртка висит лохмотьями. В рваных штанах, стоптанных броднях, грязной рубахе с расстегнутым воротом мальчик казался жалким, бесприютным, заброшенным.

Парнишка молчал. Он отвел глаза в сторону. На лбу появились морщинки, глаза сузились, потемнели, запекшиеся губы свело судорогой. Степка криво усмехнулся и молча лег на нары.

Краснов принес в зимовье седла, сумы. Затем затопил железную печку. Пришельцы разулись, отжали портянки, брюки, развесили их над печкой. От мокрой одежды валил пар. Огарок свечи, в последний раз беспомощно мигнув, погас. В печурке метался огонь, бросая красные блики на лица сидящих. Краснов достал кисет, свернул папиросу из крепкого самосада.

— Вот это и есть зимовье беглого каторжника Митьки Демина, — задумчиво произнес проводник. — Пять лет он прожил тут.

В печке потрескивали дрова. Выл ветер, шумела тайга, шелестел дождь.

— Если бы не братья Леоновы, мерзавцы, мы не искали бы этот клад. Ведь Новиков нанес его на карту, — продолжал Краснов.

— Мне неизвестны подробности. Как были уличены Леоновы в преступлении? — спросил профессор.

— Случай помог, — ответил проводник. — Мне пришлось тогда ночевать в тайге у костра. Проснулся, когда уже гасли звезды. Было зябко. Вдруг издалека донеслись чуть слышно три выстрела. Кто это? Может, кто заблудился? Тут донеслись еще два выстрела. «Однако, худо, беда с человеком. Зря стрелять не будет», — решил я. Потушил костер, заседлал коня и направился вниз по Шумаку. — Краснов затянулся папиросой, помолчал. — Часа через два я увидел тлеющий балаган. От балагана к реке тянулся кровавый след. На прибрежном песке нашел следы восьми пар конских копыт. Я долго ползал по земле, осматривал траву, хотел узнать, что же произошло. У костра попалось несколько крупинок золота…

В зимовье было тихо. Только в отдалении рыкал гром, да гудела печка, бока ее покраснели. Жарко.

— А что на суде признались они? — нарушил молчание Львов.

— Нет. Твердили одно: «До места мы не дошли. Золота не видели». Тогда прокурор сказал, что принесенное Новиковым золото в двадцатом году и найденное мной у балагана из одного гнезда. Крыть им было нечем, — заключил Краснов.

— Куда же они его подевали? — заинтересовался профессор.

— У братьев золота не нашли. Позднее, в тюрьме, Василий Леонов проговорился. Золото они спрятали в бутылках где-то в тайге, а потом не могли его найти, забыли место.

Львов достал из сумы подсвечник, спички, засветил свечу. На столе появились хлеб, мясо, сахар.

— Садись с нами ужинать, — пригласил профессор Степку, неподвижно лежавшего на нарах вниз лицом. — Уморился. Заснул. Интересно, чей он?

— Местный охотник, наверно, — предположил Краснов. — Но почему один? Добраться сюда, однако, одному трудно. Случай чудной. Испугался нас что-то. Одичал, видно.

Степка не спал. Горе захлестнуло его. Захотелось немедленно убежать из зимовья. Но разве спрячешься от себя, от всего того, что узнал, услышал? Только сейчас понял и прочувствовал, какую тяжесть он будет носить в своем сердце. И вновь послышался далекий голос матери: «Не трогай золото, сынок!» Степка испуганно открыл глаза. В окно медленно вползал серый рассвет. На полу храпели гости. «А какое оно, золото?» Он никогда и не видал его.

Всю ночь метался на нарах Степка и никак не мог успокоиться. Он не слышал, как поднялись старик и усатый, готовили завтрак. Не чувствовал, как заботливые руки прикоснулись к его горячему, пылающему лбу.

— Заболел парень, — беспокоился Львов. — Мы не можем оставить его одного.

Краснову нравились доброта и отзывчивость профессора, его простота и мягкость.

— Отвезем в лагерь, — предложил проводник.

— Нет, — возразил Александр Владимирович. — Больному нужен покой. Поезжайте за отрядом, а я останусь, обработаю дневники, поухаживаю за больным.

…Степка очнулся на второй день.

— Вставай, таежник, пора в путь, — услышал он чей-то мягкий голос. Степка открыл глаза. У стола сидел человек с белокурой бородой. Зеленые глаза старика ласково смотрели на Степку. Где он видел это приветливое лицо с редеющей седой шевелюрой?

— Я геолог, Александр Владимирович Львов, — сказал профессор. — А ты откуда, чей?

— Из Слюдянки. Сын Василия Леонова, Степан.

Чтобы не выдать удивления, Львов долго тер ладонью свой крутой лоб. А Степка торопился выложить все, что накопилось у него за три скитальческих года. Детская откровенность тронула ученого.

— Успокойся, Степан. Сын за отца не ответчик! — сказал Львов. И от этих слов Степке стало легче, спокойнее.

— Как жить буду? Один кругом.

— Ты молодой, надо учиться. Поедем в Иркутск. Я устрою тебя в школу.

Львов помог мальчику подняться с нар и вывел его из зимовья. Степке было и радостно и боязно: начиналась новая, неизведанная жизнь.

Степка быстро прижился в отряде Львова. Ходил с геологами в маршруты, таскал образцы, наклеивал на них номера, рыл ямки-закопушки, в общем делал все, что ему скажут. Работа была ему по душе, и он исполнял ее охотно. А главное, каждый день узнавал что-то новое. И самое интересное ходить с Александром Владимировичем.

Вот Львов быстро идет в гору, с хрустом наступая на сушняк. Ичиги у него высокие, туго перехваченные выше и ниже икр сыромятными подвязками с медными кольцами. Через плечо большая брезентовая сумка, сбоку из-под белой толстовки виднеется пистолет в кобуре.

Львов взмахивает молотком и сильным точным ударом отбивает осколок от серой глыбы. Степке нравятся его порывистость, энергичность, зоркость взгляда, умение «читать» камни. «Башковитый старик», — думает Степка и с любопытством наблюдает, как Александр Владимирович рассматривает камни в лупу, записывает что-то в толстую тетрадь.

Кругом первобытная тишина и покой. Умытые росой скалы греются на солнце. От них поднимается тонкими струйками пар.

Вдруг сбоку появилось что-то темное. Кусты зашевелились, затрещали… «Медведь!» — мелькнуло в голове Степки, и он стремительно подскочил к профессору. Это было так неожиданно, что тот невольно вздрогнул.

— Стреляйте, медведь! — свистящим шепотом сказал Степка.

Львов расстегнул кобуру. Лохматый мишка благодушно ворошил муравьиную кучу, причмокивал, жмурил глаза, наслаждаясь лакомством. Увидев людей, он поднял морду, свирепо зарычал и проворно кинулся наутек.

— Что же вы? Упустили… — упрекнул Львова Степка.

— А зачем его убивать? Он нас не трогает. Пусть живет, — спокойно промолвил профессор. — Убить медведя мы, конечно, могли, Степан. Но все ли нужно бить, что нам попадается на глаза? Я думаю, ты понимаешь меня? — И вдруг неожиданно предложил: — Хочешь, я тебе расскажу о том, что здесь было давным-давно?

Степка с готовностью кивнул головой. Профессор уселся на каменную плиту и начал:

— В далекие времена здесь царили снега, туманы, льды. Вон те толстые складки образовались от моря. А тот великан появился от вулкана и надел на себя соболью шапку. А лысые горы когда-то проутюжил ледник. Мощные ледниковые языки в восемьдесят — сто километров изрезали все. Они тянулись до Кяхты, пропилили русло Ангары. На Байкале Саянский ледник столкнулся с Полярным, и они расширили байкальскую впадину.

Разговорившись, профессор будто помолодел, румянец выступил на щеках. Голос стал звучнее, задушевнее:

— Посмотри, Степан, внизу смешанный лес, потом хвойный или лиственничный, а выше — кедры. Кедр переходит в стланик. Почему? Отчего по-разному цветут и пахнут лесные и горные цветы?

Степка не сводил с геолога глаз.

— А какой здесь чистый, прозрачный, здоровый воздух! Сколько солнца! — восхищался ученый. — Недалеко отсюда, на горе Наран, небо бывает закрыто облаками только две недели в году.

— Александр Владимирович, в скалах я нашел белый ломкий камень. Он горько-кислый и вяжет рот. Буряты покупали этот камень у дедушки за хорошие деньги. — И Степка поспешно достал из кармана и развязал небольшой мешочек. Львов с интересом повертел белый с сероватым оттенком образец, разглядывал, мял длинными пальцами, нюхал.

— Это целебное каменное масло. Оно образуется на отвесных утесах в виде наростов. Им останавливают кровь… — Львов посмотрел на часы, поднялся. — Ого! Как время летит! Пора обедать.

Они спустились к реке, насобирали хворосту и развели костер. Вдруг, ломясь через заросли, в воду прыгнул огромный изюбр. На середине реки он остановился. Тяжело дыша, разгоряченный, готовый защищаться, зверь затравленно озирался.

Вслед за ним выскочили два волка и заметались по берегу. Один бросился в воду и перебрался на другую сторону. Затем, как по команде, серые разбойники кинулись в воду и поплыли к добыче. Быстрое течение отнесло их вниз. Волки снова кинулись к изюбру. И в тот момент, когда хищники готовы были вцепиться в добычу, изюбр сделал большой прыжок.

Львов достал маузер. Грянул выстрел. Дернувшись, ближний волк погрузился в воду. Второй хищник и изюбр метнулись в разные стороны и мигом скрылись в чаще.

Подходя к лагерю, Львов и Степка услышали громкий голос Краснова, который кого-то ругал. «Кого это он?» — подумал Львов и ускорил шаг.

На маленькой лужайке Александр Владимирович увидел лошадей и Краснова. На разостланном брезенте проводник ведерком делил овес.

— Я вам доверял, не стреножил, кормил, поил, чистил, послабленье давал. А вы? Взяли и ушли. Подвели, братцы! — журил он коней. — А это все ты, Машка! За дурь тебя выгнали пограничники, мы подобрали. Вместо благодарности сама ушла и остальных сманила.

Высокая темной масти кобылица ходила за Андреем, тихо, виновато ржала.

— Овес просишь, а от работы отлыниваешь. Сколько ты вьюков испортила? Как забредешь в воду, сразу ложишься. Разве это дело? Нет у тебя совести. Сейчас на тебе девушка ездит, городская, неопытная. А ты брыкаешься, лягаешься… Срам.

Профессор усмехнулся, перевел глаза на Степку, дувшегося от смеха, и потянул его за собой.

Несколько дней геологи исследовали прибрежные скалы и обнажения Китоя. В пикетажной книжке Львова пестрели записи: «Впервые осмотрели пять минеральных источников на Шумаке с температурой от 10 до 40 градусов. Шумакский, Билютыйский, Ниловский и другие источники образовались в результате послевулканических процессов, являясь их позднейшими сигналами на земной поверхности»…

…«В долине реки Богдашки обнаружены знаки металлов платиновой группы — ее спутник аваруит и несколько мельчайших зернышек платины».

«Медные и цинковые руды есть в низовьях Шумака».

Верный конь Голубок медленно брел вверх по речке. Вот он остановился у отвесной скалы. Профессор спешился, достал книжку и стал описывать обнажение. Голубок дремал, свесив тяжелую голову на короткой шее и отставив заднюю ногу.

Подъехали Григорий Суслов, Андрей Краснов, Степка.

— Опять что-то сыскали, Лександр Владимирыч? — спросил Краснов, спрыгивая с коня.

— Иди сюда, Андрей. Посмотри. — Львов указал на дно реки, где медленно перекатывались яркие камни. — Это же сказочное богатство: голубой лазурит и зеленый нефрит!

Шлепая по воде высокими броднями, ученый пошел к огромному валуну густо-зеленого нефрита, лежавшему в русле реки. Кругом виднелись цветные камни. Правый склон Китоя зеленел линзовидными жилами нефрита. Львов попросил Краснова и Суслова замерить коренное обнажение.

Степка осторожно ощупывал руками камни, рассматривал на свет, пробовал на зуб.

— Этот красивый камень царица Екатерина II покупала в Китае, — пояснял ученый, присаживаясь на валун. — Он шел на облицовку залов Царскосельского и Мраморного дворцов. А вот прелестные вазы, украшающие один из залов Эрмитажа, сделаны из саянского нефрита. Его впервые открыл в прошлом веке Григорий Маркианович Пермикин. Трудно было найти в то время камни-самоцветы, но еще труднее вывезти. На плотах через сплошные пороги Пермикин доставил из долины Саган-Хара сто сорок пудов нефрита на Петергофскую гранильную фабрику.

Подошли Краснов и Суслов. Профессор взял у Андрея листок с цифрами, записал в полевую книжку: «Обнаружены два новых коренных месторождения нефрита в ущелье реки Китоя — один в трехстах метрах, другой в километре от устья Эхэ-Гола».

Золото то показывалось, заманивало, дразнило, то вдруг исчезало бесследно. Чтобы вскрыть кварцевые жилы, заложили канавы.

Солнце накалило палатку. Профессор в белой рубашке с расстегнутым воротом сидел за длинным, узким столом и в большую лупу рассматривал пробы из канав. В некоторых образцах, извиваясь и пересекая друг друга, были видны прожилки сульфидов: золотисто-желтого пирита, темного, почти черного сфалерита и галенита, сверкающего серебром.

— Есть золото, содержание проверим в лаборатории, — бормотал ученый, бережно укладывая пробу в мешочек.

Полог палатки был откинут, и Львов увидел Степку, спускающегося с косогора. Профессор замечал, что паренек с каждым днем все больше увлекается геологией. Львов улыбнулся: этот найденыш заменит ему сына и продолжит его дело.

У реки фыркали, мотая головами кони.

В палатку пролез Степка, сбросив с плеч мешок с новыми образцами. Потный, усталый, он схватил ведро и пил взахлеб прохладную ключевую воду. Львов развязал мешок, достал пробу. И снова жилка с живым, теплым, чуть перламутровым блеском.

Опираясь на палку, профессор вылез из палатки. С волнением он смотрел на высокую, крутую сопку, где шли горные работы. Но подняться туда, к кварцевой жиле, он не мог, разболелись ноги. Седые брови насупились. Тридцать четыре года он лазил по этим хребтам с тяжелой сумкой за плечами.

Профессор концом палки задумчиво тыкал в землю. Неужели его горная тропа кончилась? Раньше он старался не думать об этом. Вечное движение, поиски — удел геолога. Надо успеть закончить то, что задумано, намечено…

Мысли опять вернулись к кварцевой жиле. Так новиковское золото не найдешь. Надо вести систематическое изучение Саян. Богатый край. На Саянах есть коренное золото, и он научит молодых геологов искать его. А теперь пора возвращаться. Через три недели начинаются занятия в университете. Львов обернулся, встретился взглядом с серыми глазами Степки.

— Собери, Степан, людей. Поедем в город.

Профессор с завистью смотрел вслед юноше. Как легко, пружинисто скачет он с валуна на валун. Вот что значит молодость!

Сильный ветер выжимал слезу. Степка упорно карабкался на гору. С ловкостью кабарги прыгал с выступа на выступ, жался к нависшим скалам, хватаясь руками за гранитные выступы. Брезентовая куртка прилипла к телу. Соленый пот градом катился по лицу.

Степка посмотрел вверх, на красную гору. Сколько в ней богатства! Вот распахнуть бы ее, как материн сундук, и посмотреть, что в ней? «Нет, ничего бы я там не увидел, — подумал Степка. — Ведь я не могу отличить пустого камня от драгоценного. Правда, профессор обещал научить…»

Степка перевел взгляд на тайгу. По ней разметались синие пятна топких болот, серых холодных озер. В ярких лучах солнца вспыхивали студеные ручейки. Но вот из-за горы стремительно вынеслось маленькое облачко, расширилось, закрыло солнце. Мгновенно потемнело. Ярко сверкнуло в горах. Что-то затрещало в волосах. Грозовой удар тяжелой кувалдой бухнул по вершине горы. Степка побежал, споткнулся, упал. Из тучи хлынул густой, плотный ливень. Косые струи стегнули по лицу, поползли по спине. Вода мгновенно пропитала мхи, лишайники. Побежали гремучие ручьи, перекатывая голыши, щебень, песок.

Скользя по мокрым камням, Степка поспешно карабкался на сопку. Он преодолел скалистый гребень и выбрался к седловине. Студеный ветер ударил в лицо, засвистел в ушах. Внизу шумели, гнулись деревья. Степка кубарем скатился в трехметровую канаву. У самой стенки, куда меньше захлестывал дождь, стояли и сидели на корточках канавщики.

— Чуть не пропал! — вздохнул мальчишка. — Аж за волосы что-то хватало!

Раздался дружный, веселый смех. Лицо Степки было уморительным.

— Ох и насмешил, паря, аж в кишках колет!.. — сквозь смех проговорил Краснов.

— Не верите?! — обиделся Степка.

Краснов перестал смеяться и, тряхнув рыжими нечесаными вихрами, высунул кайло из канавы. Послышался треск.

— Отчего это?

— Забрались мы к самому небу. Где ж ему это понравится. Вот оно и злится.

Восточные Саяны край несметных сокровищ, но суровый и необжитый, неохотно и скупо открывающий человеку свои богатства. Только людей дерзкой отваги, неукротимой воли, пытливых камнелюбов пускают саянские горы в свои тайники. Таким и стал теперь Степан Леонов.

В небольшом домике поселка геологов летом его редко застанешь. Вместе с другими кладоискателями бродит он по горным ущельям, речным падям, в глухой тайге.

Вот и сейчас его срочно вызвали к начальнику. Наверное, опять новое задание. То, что услышал Леонов, очень обрадовало его. Сбывалось давно задуманное.

— Из управления пришел ответ. Ваш проект, Степан Васильевич, утвержден, — сказал начальник. — Ваши соображения о составе отряда?

— Со мной пойдут геологи Доков и Коршунов. На них можно положиться. Немало с ними исхожено саянских троп. Рабочими возьмем Базырова и Гордеева, молодые, но крепкие ребята. Сейчас они с Доковым на рекогносцировке. Скоро вернутся. Начну немедленно готовиться к выходу на Шумак.

— Великолепно! Еще раз все продумайте, проверьте. Продукты будем подбрасывать вертолетом.

От начальника Леонов направился в геологический отдел. Здесь изучают образцы горных пород, взвешивают пробы, составляют геологические карты, зарисовывают выработки, пишут отчеты.

Степан разделся, расчесал свою черную клинышком бородку, разгладил усы, достал из сейфа папку. Между густыми бровями пролегла глубокая морщина. Он вновь и вновь перечитывал записи профессора Львова.

«Надо произвести детальные геологоразведочные работы, обследовав весь горный отрог по Шумаку до Китоя на протяжении двадцати километров от устья первого. После топографической съемки ущелья в 1930 году экспедицией Ангарстроя определенно выяснено, что Новиков, следуя от устья Архыта (Хонхобоя), мог подняться на Шумак только по одному из его правых притоков. С другой стороны, из долины, можно подняться на хребет по пади Лапсона или Хунды-Гола левым притоком Шумака…».

Профессор Львов помог Степану окончить среднюю школу, потом Иркутский университет. От Львова он узнал все подробности о золотом кладе, о Демине, о Новикове. Из года в год дума о кладе неотступно, как тень, бродила за геологом по пятам, не давая ему покоя. Накануне Великой Отечественной войны за несколько месяцев до смерти профессор Львов дал подробные наставления, как искать золото: сначала маленьким отрядом провести рекогносцировку Шумака, отобрать штуфные и шлиховые пробы, а потом развернуть широкие поиски. Золото есть и должно быть найдено. «Проводник Краснов утверждал, — говорил профессор, что месторождение под водопадом. Надо проверить в этом районе все водопады».

За шестнадцать лет работы геологом Степан вдоль и поперек исходил Тункинские и Китойские Альпы. Он видел их с самолета: внизу лежал почти правильный равнобедренный треугольник, выложенный самой природой из каменных хребтов. А среди них — красивейшее ледниковое озеро Ильчир. Кругом, куда ни глянь, тайга. Здесь свой неповторимый пейзаж, свой собственный климат. Беспрерывные сильные ветры секут хребты, коротким летом обмывают их холодные грозовые ливни, а зимой здесь бушуют бураны…

«Мы найдем это месторождение!» — уверенно решил Степан. Он вспомнил о людях, искавших затерянный клад. Эх, отец, отец! Золотишко ослепило его разум, затянуло в свои тенета… Убил Новикова, охотников-партизан, украл золото у государства. А теперь так трудно его искать… Он подумал о товарищах, с которыми скоро выступит в поход. Доков, Базыров, Гордеев сейчас в горах. Леонов посмотрел в окно: сквозь белесую пелену маячили далекие бело-синие вершины снежных хребтов…

Маленький отряд Докова спустился к горячему источнику. У старого, прогнившего трехстенка разведчики нашли мешок с продуктами, сброшенный с вертолета. В мешке оказались мука, сахар, консервы, мясо, махорка.

После обеда геологи осмотрели Шумакский источник, слава о котором идет по всей Бурятии. Несомненно, здесь со временем будет санаторий. А пока… В чудесном сосновом бору деревянный сарай, вокруг него семь шалашей. В единственное окно сарая пробивается свет. По деревянному желобу журчит живительная влага. Она стекает в неглубокую яму, обложенную камнями.

На дворе трещал мороз, а температура воды — тридцать семь градусов! Первым в ванну погрузился Доков. Тело сразу же покрылось бисеринками пузырьков углекислого газа. Геолог ощутил легкое покалывание.

Как хорошо после такой ванны посидеть у костра с кружкой горячего крепкого чая.

— Чудесный здесь будет курорт! — мечтательно произнес Доков.

— Шибко большие горы, Петр Иванович, дороги сюда нет, — усомнился Володя Базыров, черный вихрастый парень, уроженец одного из здешних улусов.

— Как нет дороги? Больных будут доставлять сюда воздушные такси — вертолеты. Скоро и хорошо, без тряски, без пыли.

Заштопаны порвавшиеся ватники, наготовлены лепешки, и снова геологи бредут по ущелью. Тяжелые рюкзаки, раздувшиеся от проб и образцов, режут плечи. Хрустит и поскрипывает снег под лыжами. Разведчики идут от обнажения к обнажению. Петр Иванович Доков время от времени вынимает горный компас, записывает азимут маршрута, делает пометку на планшете. Маршрут идет вверх по реке. На высоте около трех метров Доков заметил выход кварцевой жилы. Он снял с себя рюкзак, лоток, встал на плечи Тимофея и взял образец из сульфидного гнезда с видимым золотом.

Чтобы определить границы распространения обломков кварца, Доков разметил линию для полуметровых ямок. Упорно вгрызаясь в мерзлую землю, Гордеев бьет копуши в шахматном порядке в пятидесяти шагах друг от друга. Базыров носит породу к замерзшему ручью, Петр Иванович промывает ее на лотке в проруби. Делает он это мастерски. Лоток крутится в его руках, как живой, то плавно скользит под водой, то замирает, то вновь вздрагивает, ныряет. Руки геолога от ледяной воды красны, как лапы гуся. Рядом горит костер, на нем в совке сушатся шлихи, среди которых поблескивают редкие золотинки. Долго греет Доков руки, потом непослушными пальцами заворачивает шлихи в бумажную капсулу, пишет адрес пробы, с какой глубины она взята, ее очередной номер и результаты: «Пусто», «Знаки», «Золото».

Река, зажатая ущельем, делалась все уже. Обтесанные ветром гранитные скалы вздыбились в самое небо. Обхватив узловатыми корнями гранитные скалы, кедры-смельчаки застыли на опасном посту. По ущелью гулял ветер, мороз щипал нос, щеки. Только вода не везде поддавалась холоду. Дымились наледи, изредка слышался треск оседающего льда.

Впереди устало шагали Доков и Гордеев, простукивая лед палками. Подошвы сапог обледенели и скользили. Базыров отстал. Ему было тяжело тащить на лыжах пробы, образцы, инструмент.

Вдруг под ногами лопнул пустотелый лед. Не успев отскочить в сторону, Доков и Гордеев провалились куда-то. Только испуганный крик Володи донесся сверху. Первым поднялся Тимофей. Разбрызгивая воду, он поспешил на помощь Докову, который скользил и барахтался в воде, стараясь встать.

— Не расшиблись? — тревожно спросил Гордеев.

— Нет, — сдавленным голосом ответил Доков. — Вот черт! Куда же это нас занесло?

Осмотрелись. Справа и слева мерзлые зеленоватые стены. Над головой тускло просвечивал бирюзовый потолок. Большой разноцветный ледяной склеп.

— Вот вам и хрустальный дворец! — пошутил Доков.

Ноги сводило судорогой. Доков вынул из-за пояса топорик и начал рубить ледяную крышу. Влажная одежда холодными тисками сжимала тело. Через несколько минут его сменил Тимофей. Во все стороны летели осколки льда. Вскоре в потолке появилось отверстие. Цепляясь окостеневшими пальцами за скользкий лед, разведчики кое-как выбрались наверх, на животе отползли подальше от опасного места.

…Всю ночь разведчики сидели у костра, грелись кипятком и много курили. От скал падали густые тени, на реке желтела полоса лунного света. Гулко постреливал лед. И снова, в который раз, заговорили о золоте.

— Говорят, что хранится оно в банках, в слитках… без дела… — Базыров скользнул взглядом по мокрому ватнику Докова, уперся в обросшее щетиной лицо.

— Не совсем так. У золота большое будущее. — Петр Иванович раскурил папиросу, затянулся. — Золото — незаменимый металл. Сейчас его применяют при изготовлении реактивных двигателей, ядерных реакторов, самолетов. А с развитием науки и техники потребность в нем еще больше увеличится. Золото всегда будет нужно людям.

Едва забрезжил рассвет, геологи двинулись в путь. Высокий замерзший водопад преградил дорогу. Идти в обход потребуется несколько дней. Доков взялся за топор, Тимофей и Володя помогали ему ножами. Они долбили ступеньки…

К обеду поднялись на верх водопада. Присели на выступ скалы. Одолевала зевота. Сказывалась бессонная ночь. Усталость расползалась по телу. Хотелось прилечь, забыться. А путь еще далек.

— За перевалом зимовье, — сказал Доков, разглядывая карту. — До него всего три километра. Там переночуем, а завтра спустимся к Тункинскому курорту, где нас ждет машина. — Петр Иванович посмотрел на хребет. «Да, — подумал он, — на лыжах на перевал не подняться. Идти без них — утонешь: снег глубокий. Как быть?»

После обеда Доков топором разрубил лыжи на квадратные дощечки. Привязав их к ногам и рукам, разведчики на четвереньках стали карабкаться по крутому склону. Встать нельзя: провалишься в снег с головой. Оставалось уже совсем немного до перевала, когда на гольцах закурилась снежная пыль, предвестник бурана.

— Ребята! Сворачивай вправо, вон к тем кедрам! — крикнул Доков.

Ураганный ветер обрушился на седловину. Снег лез в рукавицы, набивался в сапоги. То тут, то там грохотали обвалы…

Первым добрался до кедров Тимофей. Обхватив руками дерево, он посмотрел вниз. Доков помогал выбившемуся из сил Володе. Тимофей достал из рюкзака тонкую альпийскую веревку и бросил конец товарищам. Доков сделал петлю, подцепил Володю под мышки, и Гордеев потянул его к себе.

Через четверть часа пылал спасительный костер.

Тайга пробуждалась. На высоких гольцах занималась багряная зорька. По узкой тропе, цокая подковами, бодро шагали косматые лошади, сильные и выносливые. Впереди, плавно покачиваясь в седле, ехал Степан Леонов, рядом на сворке бежала собака. Еле заметной звериной тропой караван двигался к Шумакскому перевалу.

Лето вступало в свои права. Звенели горные ручьи. Чернели увалы, зеленела трава.

Степан Васильевич знал, что перевал скалист и труднодоступен. Всюду кручи и пропасти. Путь один — по лощине. На перевале голо, где не соберешь и вязанки хвороста, чтобы согреться. Это беспокоило Леонова. Что ждет отряд впереди?

Принесенные Доковым пробы показали золото, а сульфидное гнездо дало сто восемьдесят граммов на тонну. Степан Васильевич видел месторождение на геологической карте и на плане шлихового опробования.

С распадка начался подъем. Коней вели в поводу. Задыхаясь, взбирались на кручи. Еще тяжелее приходилось при спуске. С круч кони шли зигзагами, нащупывая копытами каждый выступ, осторожно подтягивали задние ноги, иногда прыгали короткими скачками через расщелины.

К вечеру у отвесной скалы разбили лагерь. Задымил костер. Поужинали наскоро.

Утром Степан Васильевич осмотрел лошадей, проверил подгонку вьюков. Развернув карту, он подозвал геологов Коршунова и Докова.

— Я предлагаю разделиться на две группы, — сказал Леонов. — Вы перевалите через этот отрог, спуститесь в лощину и там разобьете лагерь. Мы с Володей проверим заявку профессора Львова.

Оставив трех лошадей, отряд двинулся дальше.

Леонов ушел в маршрут. Разложив костер, Володя стал ждать геолога. Начальник вернулся к обеду, настроил полевую рацию. В эфир полетели позывные экспедиции, затем сообщение о проверке заявки на свинец.

Через полчаса Леонов широко шагал по тропе, а за ним двигались три вьючные лошади, подгоняемые Володей. Жарко пекло солнце. Цвела рябина, белела черемуха. Пахло свежей травой, багульником. Звериная тропа то исчезала, теряясь в зарослях, то снова появлялась. Порой открывался перевал с крутыми откосами и узкими падями. Хлюпало болото, лошади с трудом вытаскивали ноги из вязкой грязи.

Степан Васильевич спешился. Базыров едва поспевал за ним, удивляясь умению начальника находить проходы в буреломе и непроходимой чаще.

Лес остался позади, начались гольцы. Леонов тревожно глядел на собаку. Она шла вяло, часто хватала траву.

— Дружок перемену погоды чует, — сказал он Володе. Через несколько шагов Степан Васильевич остановился и стал рассматривать какие-то следы. Его лицо помрачнело.

— Изюбри спускаются с гор. А это очень плохо. Пурга будет.

На небе ослепительно сверкало июньское солнце, и Володе казалось, что начальник ошибается. Но вскоре налетел сильный ветер. Раскачивались деревья, посерела трава, полег камыш, умолкли птицы. Все притаилось, замерло. Солнце потускнело. Из-за вершины Шумана стремительно вынеслась черная грозовая туча, края которой, словно кошмы, опустились вниз и поползли, заполняя лощины. Сверкнула молния, оглушительно грянул гром, потрясая землю. Прорвался холодный с градом ливень.

Стало темно. Одежда вымокла и отяжелела. Дождь внезапно сменился снегом. Он сыпал все гуще и гуще, пушистые хлопья слепили глаза.

Ветер ломал деревья, заваливал проходы каменной осыпью. Ожили безмолвные осыпи, голодным волком завыли щели в скалах. Протяжно грохнул обвал. Ущелье мучительно застонало. Срывались камни и, разгоняясь, стремительно скакали вниз… Долго слышался отдаленный стук камней.

Резко похолодало. Люди и кони еле двигались. Стужа перехватывала дыхание, забиралась под шапку, в рукава. Степан Васильевич спотыкался, падал, с трудом поднимался и упорно карабкался на хребет.

— Дойти, надо успеть дойти! — кричал он Базырову.

На вершине отрога ветер валил с ног. Две лошади отказались идти. Они повернулись задом к ветру, опустились на колени, легли. Ничто не могло их стронуть с места.

— Володя! Бери собаку и иди к лагерю, осталось километра полтора… — прокричал Леонов, подавая ему поводок. — Смотри, не отпускай Дружка, замерзнешь!

— А вы, Степан Васильевич? — забеспокоился Володя.

— Не пропаду! Не впервые!

— Спирт достаньте — согреетесь!

— Спирт в пургу нельзя, хлебнешь — и конец… Ну в путь! Пошел!

Володю, коня и собаку поглотила ревущая тьма. Степан развьючил лошадей. Развязал мешки, достал несколько одеял и укрыл животных. Затем снес в кучу вьюки, вытоптал в снегу углубление, расстелил кошму и укрылся одеялом, прижимаясь к вздрагивающему боку коня.

В распадке гудела непогода. В такую ночь страшно сидеть даже вдвоем у костра. Еще страшнее быть одному, без огня, слушать разноголосый рев бури. Укрыться от ветра негде.

Степан спал чутко. Он почувствовал, что кто-то дохнул на его щеку, потом ткнулся в нее чем-то теплым и мокрым. Геолог вздрогнул и открыл глаза. Его лицо лизал шершавый язык.

— Дружок! — испуганно закричал Леонов, узнав своего четвероногого спутника. — А где Володя? Неужели?.. — И Степан представил, как пурга заметает чернобрового скуластого юношу… Геолог быстро вскочил на ноги. Одежда стояла коробом. Как избитое, ныло все тело. Внутри, словно горящие угли, грудь резало острым ножом… Знобило.

«Вероятно, простудился», — думал Леонов, разминая занемевшие ноги. Пальцы не гнулись, обмороженные щеки ныли. Степан долго не мог завьючить поднявшихся лошадей. Первые шаги стоили больших усилий: ноги передвигались с трудом. По-прежнему бесилась и куролесила пурга. Над гольцами шумел ветер.

Спуск в долину оказался крутым. Нужно идти с большой осторожностью, чтобы не сорваться в пропасть. Хочется лечь, сжаться комком, закрыть глаза и отдохнуть… Но Степан, сжав зубы, продолжал спуск. Наконец он увидел палатки, бегущих к нему людей. Сердце стучало гулко, в глазах плыли круги. Леонов пошатнулся, но чьи-то руки поддержали его. Как во сне он видел радостные лица, слышал знакомые голоса. Кто-то старательно растирал его снегом и спиртом.

— Володя… Потерялся Володя Базыров… — твердил Леонов.

— Я здесь, Степан Васильевич, — послышался голос Володи.

…Леонов очнулся ночью. Встал, подошел к железной печке, подбросил дров. Он чувствовал слабость, но жар прошел. Приятно было сидеть у гудящей печки. За палаткой, переступая с ноги на ногу, кони жевали овес. Дружок, лежавший в углу, поднялся, потянулся, зевнул, потом подошел к хозяину, ласково завилял хвостом.

— Чуткий ты, Дружок, — сказал хозяин. — По тебе видно, солнечным завтрашний день будет.

…Дорога становилась все труднее. Все чаще путь преграждали каменные осыпи. Кони выбивались из сил. Они пятились, опасливо кося глазами на пропасть, где шумел горный ключ. Под ногами шуршали и щелкали камни. Леонов шагал рядом с лошадью, слегка подпирая вьюк плечом. Обильный пот выступил на лбу, заливал глаза, одежда липла к телу. На губах появился привкус соли, во рту стало горько. Хотелось пить. Степан остановился, осмотрелся. Высота не менее двух километров. Кругом высокогорная тундра с редкой порослью лиственниц и колючих кустарников.

А подъем все круче. В отвесных осыпях приходилось устраивать из жердей лестницы, рубить кустарник для настила. На себе геологи поднимали груз, а потом с большим трудом вели наверх лошадей. Препятствие за препятствием. Вот неприступные утесы преградили путь. Выхода нет. Повернуть назад нельзя, а впереди гранитная стена. Как поднять на нее лошадей, приборы, снаряжение?

Целый день искали проход. Единственная тропа пролегала по узкому карнизу у отвесных скал. Внизу голубой блестящей лентой извивалась река. Это самая трудная часть пути. Неосторожное движение, неверный шаг — полетишь в пропасть.

Леонов первым ступил на карниз. На длинном поводе он вел лошадь с радиостанцией. Она осторожно переставляла ноги, медленно шла за геологом.

Неожиданно из-за выступа скалы появился медведь. Увидев человека, он остановился. Боязливо посмотрел вниз, поднял морду, втянул ноздрями воздух и сердито фыркнул. Леонов много раз встречался с медведем. Обычно зверь уходил прочь, но на этот раз уступить тропу не захотел. Степан Васильевич медленно двинулся навстречу зверю, сжимая в руках нож. Медведь, сделав несколько шагов, остановился. Нос его нервно дергался.

«Можно было бы повернуть назад, — думал Леонов, — но зверь тогда непременно набросится». Зверь и человек сошлись совсем близко. Не выдержав взгляда человека, медведь рявкнул и встал на дыбы.

Геологи замерли, увидев рядом с Леоновым мохнатое чудовище. Тимофей Гордеев махом сорвал с плеч карабин. Резкий выстрел раздался сразу же вслед за ревом медведя. Раненый зверь рухнул в пропасть. Страшный рев, удесятеренный эхом, вспугнул лошадей. Серая кобылица, которую вел в поводу Леонов, метнулась в сторону… и вслед за медведем полетела в ущелье. Остальных коней геологи крепко взяли под уздцы. Лошади долго не могли успокоиться, мелко дрожали, боязливо топтались на месте.

Доков ласково успокоил, погладил буланого коня и потянул его за собой на карниз. Он не подгонял лошадь, а просто говорил ей какие-то ласковые слова. За буланым конем пошли и остальные. Внизу, в темном ущелье, гудел ветер. Долго шли по карнизу. Потом спустились к реке и разбили палатки. Базыров срубил сухостоину и развел жаркий костер. Повесил над ним два закопченных ведра.

С реки тянуло холодом. Усталые люди молчали, жались к огню. Подошел Леонов, спокойный, кряжистый. На широкой груди — бинокль, сбоку — полевая сумка. Отчего приуныли люди? Может быть, в их сердца поселилось сомнение в успехе дела? А это для геолога главная опасность.

Замкнулся в себе Петр Доков. Он лучше всех знает этот трудный и опасный путь, который проделал весной. Доков всегда молчалив. Но Анатолия Коршунова видеть грустным непривычно. Этот похожий на цыгана молодой геолог редко бывает скучным. Вот и сейчас он потянулся к своей подруге — гитаре, долго настраивал ее и задумчиво подбирал какой-то мотив.

В ведрах забулькало. Базыров стал черпаком помешивать суп. Гордеев раскладывал на брезенте миски, резал хлеб. «Нет, — облегченно решил Леонов, — не сомнение владеет людьми, а усталость. Да и неизвестность всегда томительна».

— Друзья! — обратился он к товарищам. — Рация погибла. Связь с экспедицией поэтому потеряна. Но до цели один переход. — И Степан Васильевич показал рукой на самый неприступный участок, где скалы отвесно поднимались к вершине.

— А как мы туда пройдем, Степан Васильевич? — спросил вдруг Володя. — Горы высоки… Ледник, скалы… Может, лучше вернуться, пока живы…

— Назад вернуться нельзя. Спуск еще более опасен. Идти в обход Шумака долго…

— Э, Володя, неужели ты испугался? — Доков удивленно смерил паренька взглядом. — Разве ты забыл наш весенний поход по льду? Разве тогда было меньше опасностей?

Анатолий Коршунов отложил гитару и решительно повернулся к товарищам.

— Я думаю, о возврате не может быть и речи. Такие трудности нам, геологам, встречаются не первый раз. Самое главное не паниковать, — и он насмешливо покосился в сторону Володи.

— Пройдем, — подтвердил Доков.

И сразу люди оживились, послышались шутки, смех.

— Здорово ты срезал косолапого! — сказал восхищенно Володя, подкладывая в миску друга куски мяса.

— Чего там… — смутился Гордеев. — Лошадь-то разбилась…

— Зато начальника спас…

— Да, Тимофей, с медведем на такой узкой тропе шутки плохи, — серьезно сказал Леонов. — Молодец! Метко стреляешь. Выручил меня.

— Разбойничает нынче хозяин тайги, — пришел на помощь совершенно потерявшемуся от смущения парню Доков. — За осень и зиму в Бурятии убили больше четырехсот медведей. Только в этом районе с ними было девяносто схваток.

— Орехи и ягоды не уродились…

— Смелый мишка стал, нахальный. У нас в колхозе к телятницам шибко большой медведь повадился. — И Володя развел руками. — Старый, лохматый. Только доярки нальют в бочку снятое молоко для телят, а он тут как тут. Доярки врассыпную, а косолапый обхватит бочку лапами — и… прощай, телячье молочко!

— Вот это бычок-сосунок!

— Мог бы и за теляток приняться…

— Ха-ха-ха, — вдруг расхохотался Коршунов. — Вот со мной раз случай был — потеха! В праздник это было. Послала меня хозяйка спозаранку в подвал за медовухой. Нажал я на дверь, а она не подается, будто кто держит изнутри. «Уже не вор ли?» — подумал я, понатужился и… налетел в темноте на кого-то. Разозлился и огрел его палкой. Раздался такой рев, что я мигом вылетел из подвала… Ха-ха… Оказалось, годовалый медвежонок забрался ночью в подвал и налакался медовухи…

Все дружно засмеялись, а Анатолий уже потянулся за гитарой:

…Снова отряд цепочкой карабкается по крутому гребню. Белые клочья тумана сползают с обрыва в долину. С хребта тянет холодом, чувствуется дыхание ледника. И вот он предстал во всем своем бирюзовом великолепии. Как пройти по его скользкой, зеркальной поверхности? До седловины хребта не более ста метров. И Леонов первым вынул топорик. С силой врубились топоры в лед, осколки и брызги полетели в лицо, за воротник. Слежавшийся за долгие годы, схваченный морозами, спрессованный ветрами, лед был тверд, как камень.

— А с конями как? — забеспокоился Володя Базыров.

— И коней спустим! — твердо ответил Степан Васильевич.

Уставшие, мокрые добрались до вершины хребта, когда солнце большим шаром повисло над горизонтом. Острый, пронизывающий ветер свободно гулял на вершине. Начали разбивать бивак. Сняли вьюки, поставили палатки, сняли с лошадей и развязали вязанки дров. Загудели железные печки.

— Красота! За водой не бегать. Нагнулся и бери чистейший древнейший, первейший ледок, — как всегда, пошутил Коршунов, нагребая в ведро осколки льда.

Леонов в бинокль осмотрел местность. Вокруг горы и горы. Голые, застывшие гиганты… А внизу дремучая, величественная тайга. По ней разметались островки топких болот, мелких холодных озер. В зареве заката сверкают студеные ручейки. Постепенно они тускнеют, гаснут, погружаются в сумрак.

Утро началось с поисков тропы. Напрасно. Пришлось рубить зигзагообразную дорогу в леднике. Разбились на участки. Под ударами кайл и топоров зазвенела двухметровая толща льда. Дело нелегкое, но люди работали упорно и долго.

— Где еще можно встретить такое? Под ногами Северный полюс, над головой Африка, — сказал Коршунов.

Наконец дорога готова. Смастерили сани, на них уложили снаряжение.

— Тебе, Толя, придется принимать грузы, — кивнул на зеленеющий внизу лес Леонов.

— Самое приятное дело: хоть прокачусь с ветерком! — И Коршунов присел на корточки, взмахнул руками, удерживая равновесие, и легко покатился по гладкому льду. — Прощайте, друзья, пишите по новому адресу! — донесся его веселый голос.

Самое трудное было спустить с ледника лошадей. Один вел коня, четверо поддерживали его веревками. Лошадь, присев на задние ноги, медленно сползала по глубокой канаве.

Небо сплошь затянуто тяжелыми плотными тучами. Сердито шумит тайга от сильного ветра. И вдруг над темным лесом взметнулась белая ракета, шипя и брызгая огненными клочьями. Потом другая, третья…

Леонов, широко расставив ноги, пускает в небо ракеты. Они на миг озаряют поляну, лес, три палатки и падают в журчащий горный ручей. Бархатная чернота глубокой ночи разрывается раз за разом и еще плотнее смыкается над головой.

В лагерь не вернулись Доков и Гордеев. На сердце тревога. Густая ночь, глухая тайга, пади, распадки, буреломы…

Коршунов, босиком, в трусиках и тельняшке, стоит рядом, успокаивает:

— Придут, Степан Васильевич. Зверь им не страшен: у них карабин с собой…

Костер то тухнет, то ярко вспыхивает. Это Базыров возится у огня, передвигая котелки с ужином для опоздавших товарищей.

Но вот свет костра вырывает из темноты две фигуры с тяжелыми рюкзаками.

— Увлеклись, не рассчитали маршрута, — смущенно объяснил Петр Иванович. И за кружкой чая он рассказал об интересных находках.

— Мы напали на следы Новикова. Старые шурфы, полуразрушенная бутара на речке Урда-Джатхаз, заявочный столб промышленника Кузнецова на речке Хара-Гол…

Все знали, что золото здесь, рядом, но ухватить пока не могли. Промывка проб на лотке показывала одиночные знаки. Выше по склону их становилось все больше и больше, и вдруг они резко обрывались. Были заложены канавы… Снова пусто.

Коршунов тихо пел под грустный звон гитары:

— Загрустил, не береди душу, — сказал Доков и отставил недопитую кружку чаю. Но Коршунов продолжал:

Грустная песня напомнила о коротком саянском лете. Скоро наступит осень.

Тревожные думы одолевали Леонова. Еще так много надо сделать, успеть… Но уже ключи покрылись ледком. Еще август, а на гольцах уже выпал снег. А в сентябре в этих местах нередко наступает зима. Сколько потребуется средств и труда, чтобы снарядить новую партию!

За лето отряд исходил сотни километров. И не зря. Выявлено несколько рудопроявлений. А новиковский клад так и остался в плену у гор. Продолжать ли поиски? Но как? Связи с экспедицией нет. Продукты на исходе. Одежда и обувь изорвались. Надежда на вертолеты слабая. Облака плывут низко над землей, чуть не задевая деревья. Вчера геологи слышали гул. На всякий случай зажгли костры. Но туман и плотные облака толстым одеялом окутали землю.

С рассветом Леонов с Дружком отправился на охоту. Ветер разогнал облака. Восход охватил полнеба. Озолотились островерхие гранитные шапки гольцов, а у подножия гор источали дурманящие запахи тысячи фиолетово-розовых цветов багульника. Трава серебрилась нежной утренней росой. На деревьях зарделись багрянцем листья, а на земле еще синели колокольчики, цвела желтая облепиха, наполняя воздух запахом ананасов. Круто вверх вздыбились зубчатые гольцы. По карнизу ущелья двигалось стадо горных баранов. Далеко сверкали вечными снегами вершины Мунку-Сардыка.

Рядом рявкнул гуран. Леонов вздрогнул от неожиданности, сплюнул в досаде и быстро зашагал по узкой долине. Под ногами плескалась о камни, отфыркивалась, как горячая монгольская лошадь, река Китой.

Весной изюбры покидают места зимовок и еще по снегу начинают пробиваться к вершинам гор, поближе к альпийским лугам. У теплых минеральных источников они пасутся все лето в светло-желтых цветах кашкары.

Геолог дошел до отрогов и на солнцепеке обнаружил свежие следы изюбра. Они провели его к месту кормежки зверя. Здесь охотник устроил засаду.

Спустились сумерки. В горах все уснуло, притаилось. Ни ветерка, ни шороха. Леонов вслушивался в напряженную тишину. Вдруг Дружок, лежавший у ног хозяина, вскочил, ощетинился, стал жадно нюхать воздух. Потом замер. Охотник почувствовал: где-то совсем рядом стоит зверь. Долго сидел он, не шевелясь и внимательно вглядываясь в темноту. Нет, не видно. Значит, ушел. Дружок беспокойно ерзал и натягивал поводок. Степан Васильевич решил спустить собаку. Она стремительно бросилась вперед…

До самого утра Леонов прождал Дружка. Вот-вот послышится лай собаки, гонящей к засаде изюбра. Сколько раз Дружок загонял соболя, кабаргу, дикого оленя и горного барана. Но в этот раз пес так и не вернулся к хозяину.

Медленно брел Леонов к палаткам. Ему было жаль своего четвероногого друга. Пропал, наверное…

Метров за пятьсот от лагеря Леонов увидел катившийся навстречу черный ком. Ближе, ближе…

— Дружок! — обрадовался охотник.

Собака с визгом бросилась на грудь хозяина, прыгала вокруг, лизала лицо, руки.

У лагеря его радостно встретил Володя Базыров:

— Степан Васильевич! У нас теперь мяса на неделю. Геологи в маршрут ушли, а я обед варил. Вдруг слышу лай. Вижу: Дружок кружит по логу изюбра и старается повернуть его к лагерю. Я схватил ружье и к нему… Ох и умный пес у вас!

— Умный — это верно… Не чересчур ли?.. — в словах Леонова чувствовалась легкая досада.

…В железной печурке потрескивают дрова. В палатке дымно. От мокрой одежды валит пар. Под потолком растекается голубоватый табачный дымок. Отодвинув на край стола жестяную банку со свечой, Леонов намечает на карте новые маршруты.

— Мы обследовали падь Лапсона, но золота там нет… Так… Теперь надо спуститься в лощину Хунды-Гола. Петр Иванович, пойдете туда с Анатолием. Я же возьму с собой Базырова, мы исследуем юго-западное нагорье. Думаю, что за пять дней управимся. Гордеев за это время подготовит лошадей к спуску с перевала. Если найдете что-нибудь интересное, сигнализируйте ракетой…

К ночи Леонов и Базыров добрались до намеченного места поисков. У небольшого ручья разожгли костер. После ужина геологи срубили два толстых сухих кедра и, сложив их друг на друга, устроили нодью. Такой костер горел медленно и давал много тепла. Накрыв головы фуфайками, легли на мох и ветки и подставили спины к нодье. Пахло грибами, вянущими цветами, прелыми листьями.

Раздумывая о своей судьбе, о прошлом и будущем, Степан долго не мог заснуть. Он думал о тех временах, когда кочевые племена сойотов-оленеводов ушли на север этого угрюмого угла с его холодными скалами. Только бедный бурят и беглый русский в течение столетий с железным упорством продвигались в глубь Восточных Саян. «Сколько вложено труда, сколько пролито пота, крови и слез, чтобы оживить эту ледяную и мертвую землю», — думал Степан. Перед глазами проплыли страшные перевалы Шумака, Оспин-Дабана, Мунку-Сардыка, где Леонов видел скелеты людей.

Из-за леса выполз серп месяца. Ночь была тихая. Косуля, беззаботно щипавшая траву, вдруг настороженно подняла мордочку. Чуткий слух явственно различил приближающийся треск. На опушку вышел кабан-секач. Косуля мелькнула светлым пятном, исчезла в кустах. Кабан остановился, понюхал воздух, подозрительно фыркнул и потрусил вслед за косулей.

Утро застало геологов в пути. Золотистые лучи солнца играли в капельках росы, застывших светлыми бусинками на кружевных листьях папоротника. Чистые, словно умытые, стояли кряжистые кедры с пышными, раскидистыми кронами. Скоро пейзаж сменился. Кругом топорщились кусты смородины, малины, бузины с пожелтевшими листьями. Незабудки, огоньки и ветреницы тянулись к солнцу.

Леонов решил подняться на самую вершину Шумака. Из-под ног то и дело с шумом взлетали стаи куропаток. Птицы уже оделись в белое и были очень заметны. Разведчики пополнили ими свои скудные припасы.

К середине дня достигли вершины водораздела. Грандиозная панорама открылась перед ними. Наконец-то сбылась давняя мечта Леонова: он видит под собой Шумак во всей его суровой красоте. Необозримая горная страна, затянутая голубоватой дымкой, усеянная лысинами обнаженных пород.

Опираясь на винтовку, Степан Васильевич долго всматривался в знакомые горные хребты. Синей полосой внизу извивается Шумак. Тридцать четыре года назад у этой реки произошла кровавая драма. Но где, в какой складке, в каком месте лежит то золото, из-за которого пролилась кровь?

Леонов сел на камень, достал бинокль. Внизу расстилались альпийские луга. Цветы и травы на этих лугах никогда не вянут, не знают осени. Их внезапно накрывает глубокий снег. Там паслось стадо животных ростом с телят, но покрытых густой, длинной шерстью, свисающей почти до земли. Мускулистый горб, лошадиный хвост, мохнатая морда придавали животным фантастический и свирепый вид. Но это были всего лишь тибетские яки, которых здесь называют сарлыками. Более рослые хайныки — помесь сарлыков с коровами. Неприхотливые и выносливые, они спят прямо на снегу, выходят победителями в единоборстве с волками. В бинокль Степан увидел медведя, который что-то искал на болотистом берегу небольшого озера, а недалеко ленивой походкой к водопою шел марал.

Изыскатели направились к самому истоку реки. Вороша память, Леонов думает о том, что Новиков, несомненно, знал короткую, хотя, возможно, и опасную, тропу. Но где ее найти?

Когда спустились в распадок, заросший пихтой и елью, наступил уже полдень. Вдруг Дружок, бежавший впереди, как-то необычно залаял. Что привлекло его внимание? Степан чуть не бегом поспешил на лай.

На противоположном берегу реки в узком распадке он увидел горбатую избушку, раздавленную кедром, рухнувшим со скалы. Да ведь это оно, то самое зимовье, что когда-то срубил Дмитрий Демин — беглый каторжник. Здесь больше года гостевали Степан со старым дедом. Перед ним мгновенно возникли образы профессора Львова и проводника Краснова, пришедших сюда в холодную грозовую ночь…

Несмотря на усталость, Леонов в эту ночь спал тревожно. Во сне ему грезилось золото, мерещились чьи-то шаги, треск ломающихся сучьев. Весь в поту, он просыпался, подолгу вслушивался в лесные шорохи. Вот где-то далеко гукнул филин, тявкнула лисица… Хоть бы скорее день.

Еще не угасли звезды, и луна не окончила свой путь по небу, а Степан уже поднялся, достал из рюкзака мыло с полотенцем и медленно спустился к реке. Он напился студеной воды, а затем долго, с наслаждением, какого давно не испытывал, намыливал руки, тер лицо…

Рассвет медленно входил в тайгу. Сначала замаячили верхушки деревьев, потом обрисовались пушистые ветви лиственниц. И вот уже перед ним, как бы просыпаясь, поднялись заросли багульника. В ветвях кедра зацыкала и защелкала белка.

В памяти Степана снова возникли мать, дедушка, лесной пожар, Львов, Краснов, и вдруг он явственно вспомнил слова, сказанные тогда таежником: «Золото под водопадом». А ведь тогда, подростком, Степан видел водопад вон под тем отрогом. А вдруг тот? Золото! Где-то тут рядом. До него рукой подать!

Разведчики наскоро позавтракали и двинулись в путь. Леонов повернул в лес, затем торопливо пошел в гору. Володя еле поспевал за ним.

Крутой тропой они спустились к реке и по валунам перебрались на другой берег. Вскоре, продравшись через чащу, они набрели на звериную тропу. Ее, должно быть, пробили к водопою изюбры. Идти стало легче. Поднялись на голец и спустились к шумящему водопаду. Сколько в нем необузданной силы! Бешено скачут и хлещут голубыми космами тугие струи, пропилившие широкую щель в монолитных стенах гранита. Здесь под защитой серых скал покоится небольшое озеро, из которого берет начало ручеек. Леонов замер от восторга. Пересекая наискось изогнутую стену цирка, лежала красавица жила сечением более двух метров. Словно опытный врач, Степан выстукал молотком обнажение. В кварцевой жиле, как ласточкины гнезда, торчали самородки. Володя ножом выковырнул крупный самородок и попробовал на зуб, удивляясь:

— Степан Васильевич, золото-то мягкое!

— Это так… Да характером твердое. Какие здесь сокровища, Володя! — А сердце геолога бурным потоком захлестнула радость. Так вот он какой, деминский клад, о котором ходило столько легенд!

Степан достал из рюкзака алюминиевую миску и присел на корточки у озера. Положил пригоршню речного песка в миску и, погрузив ее в воду, начал промывать. Скоро в миске красновато-желтой кучкой показались зерна и бисеринки металла. Степан подставил кружку, и золото с тонким звоном забренчало по ее дну. Руки Леонова дрожали. Золота много. Оно блестит переливчатой чешуей и по-тараканьи шевелится по краям песка. Нет, так много золота Степан даже не предполагал увидеть! Леонов тщательно осмотрел все вокруг. Нигде не было видно старых выработок. Только звериная тропа спускалась к водопою. Среди холодных каменных глыб крошечные лужайки, покрытые коврами альпийских цветов.

Леонов подошел к скале и стал бить кайлом о ее стенки, отваливая куски белого кварца. Он работал долго, без передышки. Наконец, разгоряченный, потный, он сел на валун и стал рассматривать пробы, в которых густо сверкали вкрапления золота.

Сидя у ревущего водопада, Леонов вспомнил длинные и трудные дороги по тайге, неудачи, голод… Всю жизнь, с детства, провел он в горах. Долго искал он этот заветный клад. И только теперь, когда золото было в его руках, он с особой силой почувствовал всю дикость, нелепость преступления отца. Зачем ему было золото? Что он с ним стал бы делать?

Что-то оборвалось в груди, резко заныло. Степан сидел, втянув голову в плечи, ничего не видя, ничего не слыша… Сердце колотилось часто, усиленно, с перебоями…

Базыров бросился к Леонову.

— Что с вами, Степан Васильевич? — испуганно закричал юноша.

Плечи геолога поникли, лицо побелело и судорожно вздрагивало. Мелко дрожали морщинки у переносья.

— Ничего… пройдет… — произнес Леонов. В его голосе звучала глубокая усталость, какую ощущает человек от непосильного труда. Медленно достал он пакетик с таблетками, сунул одну в рот и долго сидел потом, полузакрыв глаза.

Базыров сочувственно смотрел на своего начальника. Никто в отряде и не догадывался, что Леонову бывает так трудно. Все считали его самым выносливым, с железным здоровьем.

Солнце село. В лесу залегли черные тени. Туманная дымка нависла над озером, повеяло холодом, сыростью. Просвистели крыльями дикие утки. Леонов поднялся и медленно побрел в сторону зимовья.

Вскоре стемнело. В лунном свете сверкал далекий ледник. Внизу глухо шумела тайга. И вдруг над вершинами хребтов ослепительно взорвалась зеленая ракета, ракета победы. Торопливо взлетая один за другим, слепящие огни извещали геологов партии Леонова, что открыто богатое месторождение золота, трудного золота, затерянного и вновь найденного.