На суше и на море - 1965

Герман Чижевский За завесой ливня

Молодой человек был в залах этого музея впервые. Он вздрогнул, бросив взгляд налево, потому что не далее чем в футе от его коротко подстриженной головы слепо таращил провалами глазниц немыслимый урод с утиной мордой. Посетитель с трудом оторвал взор от странного набора подкрашенных гипсовых заплаток, бурых кусков окаменелых костей и гладко обструганных деревяшек, составлявших несимпатичные подробности вытянутой морды урода, и посмотрел направо. Оттуда, из застекленной витрины, на него пристально глядел другой невообразимый монстр — приземистый, с широкими массивными костями в буграх, наделенный могучим и грубым скелетом, с огромной узкой головой, похожей на топор, и устрашающими желтыми клыками, которые, не помещаясь между челюстями, свешивались за подбородок.

Посетитель ничем не выдал своего волнения и начал беглый осмотр палеонтологической коллекции. Через огромную арку на него ощерились чудовищные экспонаты второго зала. Это был угасший мир ископаемых, который он рассматривал со смешанным чувством восхищения и смутного страха. Они восстали из своих каменных могил, тоже окаменелые и торжествующие в своей безобразности, и привели его в смятение. Молодой человек думал о тех двух с половиной миллиардах лет жизни, сметенной временем, которые минули, как один день, пока не появился на планете он сам. И он остро почувствовал несоизмеримость времени, предназначенного ему и отданного в безраздельное владение им. Несколько подавленный, он продолжал осматривать необычайные экспонаты залов.

В одном из них на третьем часу осмотра он заметил на отдельном постаменте большую банку, на три четверти наполненную спиртом или формалином, с огромной притертой пробкой, герметически закупоренной бесцветным блестящим лаком или клеем. В банке, распластанное на вертикально поставленной матовой стеклянной доске, заключалось нечто странное. Молодой человек наклонился и рассмотрел большие клешни, которые показались ему клешнями очень крупного рака. Он осмотрел банку со всех сторон, но вместо ожидаемого хвостового плавника обнаружил изогнутый острейший коготь. Тогда молодой человек решил, что ошибся и что перед ним невиданного размера скорпион. Особенно его смутили выставленные здесь же вполне сохранившиеся внутренности. Некоторые органы не изменили, на его взгляд, даже своей окраски.

Молодой посетитель музея заслышал в гулкой тишине зала чьи-то шаркающие шаги и выпрямился, не спуская глаз со странного препарата. Когда обладатель неторопливой шаркающей походки приблизился, молодой человек повернул голову.

В стороне проходил сухонький, облысевший, дряхлый старик немного выше среднего роста в сером, видавшем виды костюме. Казалось, он не замечал присутствия другого лица и, заложив руки за спину, машинально, глубоко задумавшись, прогуливался по залам. Маленькая головка, обтянутая желтой кожей, с провалившимися щеками, как голова иссохшей мумии, колыхалась на тощей цыплячьей шее. Он производил впечатление служащего музея. Молодой человек некоторое время, не замечаемый старцем, с интересом наблюдал за ним. Потом несколько неожиданно для самого себя шагнул ему навстречу, внезапно появившись перед стариком из-за угла застекленной витрины.

Тот сильно вздрогнул и отпрянул, ошеломленно уставившись на молодого человека, словно увидел умершего родственника.

— Вы что-то сказали? — громким шепотом пробормотал он, приходя понемногу в себя. — Вы так меня напугали, — прошептали его синие сморщенные губы, — я не ожидал встретить здесь посетителей.

Его маленькие выцветшие глазки испытующе оглядывали незнакомца.

— Простите, что испугал вас, — начал молодой человек, чувствуя неловкость и не зная, что сказать дальше.

— Пустяки, — скороговоркой проговорил старик, овладев уже обычным голосом и все еще пристально изучая лицо незнакомца, — просто я был погружен в мысли и не заметил вас.

— Я хотел спросить, — начал молодой посетитель и запнулся. — Ведь в вашем музее выставлены одни ископаемые, окаменелые ископаемые, — зачем-то поправился он, вообразив, что его не поймут. — В банке, — пояснил он, — спиртовой препарат. По-моему, он совсем свежий. Кажется, скорпион.

— Свежий, — внезапно изменившимся скрипучим голосом повторил старик, — совсем свежий, вы правильно отметили. — Непонятная бледность проступила вдруг сквозь желтизну его лица. — Этому экспонату уже скоро двадцать шесть лет… но это тоже ископаемое, вполне ископаемое, хотя мы встретили его живым…

— Ваш экспонат мой ровесник, — оживился молодой посетитель, не замечая перемен, происшедших с его собеседником. — Вот удивительно! А как он попал в музей? Кто его нашел? Я полагал, сэр, что ископаемое — это во всех случаях ископаемое и его отыскивают в земле. А вы говорите, что это…

— А это двигалось по земле, и довольно проворно, впрочем, другие суставчатые химеры были еще проворнее, — задумчиво, в замедленном темпе проговорил старик и часто заморгал слезящимися глазами. Казалось, что-то напомнило ему не совсем обычный эпизод из его долгой жизни и воспоминания расстроили его.

— Вы, вероятно, знаете его историю? — донимал расспросами молодой посетитель старца. — В самом деле скорпиона нашли живым?!

Старик молчал и только моргал глазами, веки его стали совсем красными. Молчание затянулось. Неожиданно старик прервал его.

— Вы еще молоды, и вам многое предстоит узнать, — с хрипотцой пробормотал он и повторил: — Вы еще так молоды…

— Мне двадцать шесть, — сконфуженно напомнил посетитель.

— Вам двадцать шесть? — Старик еще раз мягко взглянул на собеседника. — Что ж, так и быть, пожалуй, я расскажу вам историю, связанную с этим экспонатом, чтобы вам стало понятным, почему он здесь, — неожиданно согласился старик. Он тотчас пригласил молодого собеседника в свой кабинет.

Это была узкая длинная комната с высоким потолком. Пол, два потемневших от времени письменных стола и диван были завалены обломками серовато-бурого сланца и картонными коробками с окаменевшими реликвиями древнейших эпох.

— Присаживайтесь, — предложил глуховатым голосом старец и убрал с кожаного кресла каменный барельеф, похожий на огромную лилию. Несмотря на середину дня и высокое узкое окно из целого стекла, в комнате стоял полумрак. Старик включил освещение. Атмосфера таинственности, свойственная в большей или меньшей степени каждому научному кабинету, почти осязаемо окутала молодого посетителя. Старый ученый погрузился до подбородка в кресло у стола и, уставившись маленькими бесцветными глазками в обрамлении красных, припухших век куда-то в переносицу гостя, внезапно начал:

— Мне было тогда, — на мгновение он умолк, — словом, я тогда был в два раза старше вас. И произошло все это в неисследованном районе Чили, в пустынной местности к северу от города Токопильи, примерно в двух с половиной милях от Тихоокеанского побережья…

И скоро из рассказа старика начала вырисовываться весьма необычная история…

Слегка волнистая равнина, безлюдная и пустынная, не имела конца. Под горячими лучами солнца ее гнетущее однообразие скрашивалось лишь бирюзовой голубизной неба и мерцавшими по временам вспышками ослепительных игл света, отброшенных гранями камней. От зноя пересыхало в горле. Короткие лиловые тени от камней и скал дрожали, волновались и растекались в полуденном жарком мареве, как в причудливых видениях сюрреалистов.

По пескам медленно тащился большой фургон, запряженный лошадьми, и всадник на худосочном чалом коне с чеканной серебряной уздечкой. Человек с лицом и руками цвета бронзы и властным орлиным профилем в одежде из домотканой пестрой материи подъехал к дышлу фургона. Из кибитки высунулась голова в широкополой островерхой шляпе и вопросительно повернулась к всаднику.

— Что скажешь? — спросил человек по-английски.

— Море, — возвестил индеец, протянув вперед заскорузлый палец. Он говорил на одном из перуанских наречий, но белые люди немного понимали его язык.

— Где ты увидел море? — удивился человек в фургоне и даже привстал, чтобы лучше видеть.

— Там, за холмами, море, — настаивал индеец.

— Не болтай вздор, — попробовал вразумить его человек в широкополой шляпе, — ты говорил, что до моря далеко. Ты, должно быть, не знаешь ни местности, ни куда привел нас. И зачем только ты нам навязался?! Я думаю, — обратился он к компаньону в глубине фургона, — мы заблудились.

— Не заблудились, — меланхолично возразил человек с орлиным профилем. — Там, за холмами, море, — продолжал повторять он, — до моря далеко. Дальше я не пойду. Мне дальше нельзя. — Глаза его испуганно бегали по сторонам.

— Чего он боится? — спросил второй путник из фургона.

— Далеко ли до берега? — отрывисто спросил первый.

— Когда тени станут такие, — и краснокожий проводник составил замысловатую комбинацию из обеих рук и части своей груди, — лама добежит до воды.

— Не побежать ли и нам, как ламы? — задумчиво проговорил человек в широкополой шляпе. — Почему ты не хочешь вести нас дальше? — резко заговорил он. — Мы заплатим. Ты не можешь оставить нас!

— Дайте, сколько обещали, — сказал меднолицый проводник, — и я уйду. — И он повернул худого чалого коня назад.

— Ну что с ним поделаешь? — в раздумье сказал человек в широкополой шляпе.

— Придется отпустить его, — донеслось из глубины фургона.

— Отпустить и остаться одним в совершенно незнакомом месте? Колею скоро заметет песком, — словно жалуясь, проговорил человек, державший вожжи.

— Справимся, — убежденно заявил его компаньон, просовывая непокрытую голову в щель между полотнищами брезента.

— Ты хорошо знаешь эти места? — обратился первый к проводнику.

— Нет, — последовал лаконичный ответ.

— Он не хочет признаться, чтобы мы не задержали его. Он может уйти и не получив обещанного вознаграждения, — сказал человек с вожжами.

— В какую сторону нам направиться, чтобы выйти к берегу? — снова спросил он, словно примирившись с мыслью, что они останутся одни в пустыне. Он соскочил на землю и раза два подпрыгнул, расправляя затекшие ноги. Индеец равнодушно протянул руку и с бесстрастным лицом указал направление.

— Справьтесь по компасу, — предложил его спутник, — и расплатитесь с ним. К силурийским песчаникам мы двинемся одни.

— Придется, — нехотя согласился человек в широкополой шляпе и, забравшись снова в фургон, стал отсчитывать шиллинги.

— Вот, бери, — сказал он, появляясь снова и протягивая раскрытую ладонь меднолицему всаднику. Тот взял деньги, долго недоверчиво пересчитывал, потом спрятал в потертый кожаный кисет и, не простившись, пустил коня рысью.

— Заплатим вдвое! — прокричал ему вслед возница, вдруг спохватившись, но кричал напрасно. Пыли не было, из-под копыт летели камни и пригоршни крупного песка. Всадник в пончо — одежде, похожей на одеяло, в отверстие которого он продел голову, — начал вскачь огибать невысокий песчаный холм. Через двадцать секунд он навсегда скрылся от взоров раздосадованных путников за извилистым гребнем бугра. Эти двое продолжали еще стоять, прислушиваясь к щемящему чувству, возникшему после того, как затих вдали топот копыт.

— Поехали, — нарочито спокойным тоном сказал человек с непокрытой головой, забираясь под брезент.

Они тронулись и были в пути еще около трех часов, пока с вершины одного из самых высоких пригорков, изборожденного остриями скал, не увидели милях в четырех к западу голубую полоску моря, затянутую розоватой вуалью испарений.

Авторучка снова выскользнула из потных пальцев и, прокатившись по тетради, беззвучно упала в песок. Рыжие песчинки уже не прилипали к перу: в ней не было чернил. Авторучка была грязной, со следами пальцев. Грязной была помятая толстая тетрадь. Грязными были руки. Одна из них протянулась и подобрала ручку с песка.

— Утром доверху наполнил ее чернилами, и вот нет ни капли… В горячей печи они не могли бы высохнуть быстрее! Вот досадно! Не удается дописать всего несколько строк… — Человек еще раз встряхнул самописку.

— Мистер Кроссби, ручка с вами?

— Не ношу ее при себе. Приобрел печальный опыт. Держу в вещевом мешке, — Кроссби выпрямился, вытирая пот с лица тыльной стороной руки.

Плотный, среднего роста, он мог бы сойти за фермера с Дальнего Запада, но мягкие и тонкие черты лица выдавали в нем интеллигента.

Его компаньон мистер Бигелоу, шатен с высоким прорезанным мелкими морщинами лбом, с несоразмерно длинными худыми руками и ногами, был на голову выше Кроссби. Вольный ветер этого странного места, места на «краю света», как о нем сказал привратник музея, растрепал его скудную шевелюру. Но вокруг не было никого, перед кем следовало бы ежеминутно причесываться, никого и ничего, кроме безотрадной пустыни, из песка которой досужий шутник повытаскал и разбросал по поверхности камни, какие только нашел: от тонкого, раковистого на излом кремниевого щебня и до гигантских скал, одетых в черную кору пустынного загара.

Путники прибыли в эти края издалека с повозкой, запряженной парой крепких лошадей, и трудились в полную силу уже пятый час, раскапывая крупный рыжий песок.

Квадратная площадка в десяток ярдов углубилась на несколько футов. По краям площадки высились неровные бугры выброшенного щебня, мелких камней, песка. Вал, окруживший яму разорванной волнистой линией, был черно-серого цвета. Он продолжался на внешней стороне бесконечными молчаливыми нагромождениями растрескавшихся скал, пепельных каменных глыб, переходя в бескрайних просторах слегка всхолмленной равнины в полустертую линию задымленного горизонта.

Кроссби продолжал вяло копать еще несколько минут. Затем решительно отбросил лопату. Тяжелый дребезжащий шум камней внезапно смолк. И непривычная тишина, словно молотом, ударила людям в уши — они ощутили почти физическую боль.

— От такой жары с ума можно сойти, — сказал Кроссби и сел на камень рядом с компаньоном.

— Тепловой удар нам не грозит, — заговорил его спутник, — соли у нас достаточно. Недостаток ее в крови — дело нешуточное, когда в таком пекле жарятся только двое.

— От камня веет, как от камина, — продолжал Кроссби, вставая и опускаясь на корточки, — а духота, словно в галерейных лесах на Луалабе, и такое чувство, что вот-вот хлынет проливной дождь…

— Вы всегда страдали некоторым избытком воображения. Почему вы решили, что будет дождь? Это же почти Атакама, хотя и несколько в стороне. — Бигелоу критически оглядел фигуру Кроссби.

Они были в серых запыленных брюках и выцветших синих рубахах с закатанными по локоть рукавами.

— Вы заметили, Бигелоу, какой здесь временами ветер? — снова заговорил Кроссби и вдруг умолк.

В этот момент где-то в вышине над ними задул ветер и вскоре стих, а на их разгоряченные лица вдруг повеяло струей сырого липкого воздуха. Кроссби в недоумении завертел головой, принюхиваясь.

— Очень странно, — в задумчивости проговорил он, — вот опять. — Он переменил позу: — Вы почувствовали, чем запахло?

Бигелоу посопел носом, но, казалось, не обнаружил ничего необыкновенного.

— Да ничем особенным, — сказал он.

— Да нет же, сэр. Вы разве не уловили запаха? Он очень необычен для этих мест…

— Чепуха! Вы просто ошиблись. Что же необычного в нем? Не запах же дыма от костра пещерного человека! Здесь нет пещер и нет других отложений, кроме палеозойских. Вы это столь же хорошо знаете, коллега, как и я. Вы только взгляните, сколько нам еще предстоит работы, — вяло продолжал он, — а ведь мы не юноши. Вот вы толкуете о дожде. Ну какой дождь в этой бескрайней пустыне? И потом дождь бы только помешал нам. Возьмитесь-ка лучше за дело. И да сопутствует нам успех…

— Нет, нет! — возразил Кроссби. — Сказать вам, какой запах приносит ветер?

— Он лишен запаха, мистер Кроссби.

— Запах дождя, грозового ливня!

— Запах чего? Это у вас от перегрева. Прикройте чем-нибудь голову. Где ваша шляпа? Возьмите мою.

— Да вы не спорьте! — почти рассердился Кроссби и стал грязным носовым платком протирать глаза.

— В конце концов, — проговорил Бигелоу, — отчего бы и не быть дождю? Ведь дожди идут даже в Сахаре! А от нас до моря рукой подать.

— Конечно, — сказал Кроссби, — запах дождя еще не самый дождь, но все же для пустыни запахи необычные. Впрочем, мы в низине, и возможно, что она обширна.

Они приступили к работе. Уже через час их ждала первая находка. Исследователи наткнулись на стяжения. В конкрециях в каменных футлярах лежали кости. Некоторые футляры имели трещины и раскалывались под молотком, другие они нагревали в пламени спиртовок и бросали в холодную воду. В недрах конкреций обнажились кости небесно-голубого цвета. Люди удвоили осторожность и внимание. Лопаты были оставлены. Их заменили раскопочные ножи, которые принес Бигелоу.

Открытие голубых костей словно влило в ученых новые силы, и они продолжали ползать на коленях по песку, острым камням и перерывать их руками даже тогда, когда, казалось, никаких ископаемых разрытый песок уже не содержал. Кроссби, оперировавший препаровальной иглой, поднял на спутника усталые глаза:

— Это не совсем то, что мы надеялись найти, но все же и это интересно. Рыбы верхнего девона изучены в достаточной мере. Стоит ли загромождать повозку?

— Мы вскрыли девонский пласт, — не отрываясь от работы, проговорил Бигелоу.

— Силурийские обнажения надо искать в другом месте или глубже.

Спустя минуту Бигелоу, жилистый и сухой, как трость, вновь стоял на коленях посреди груды песка и галечника в нескольких ярдах в стороне от Кроссби, угрюмо склонившись над позвоночником таинственного первичного четвероногого. Мягкой широкой кистью ученый торопливо помахивал взад и вперед, сметая с хрупкой поверхности песчинки.

— Верхнедевонский стегоцефал, — отметил Бигелоу, — прекрасно сохранившиеся амфицельные позвонки — выпуклые спереди и вогнутые сзади. Классический позвоночник примитивных амфибий! — не удержался он от восторженного восклицания. — Взгляните, сэр!

— Сейчас посмотрю, — отозвался Кроссби. — Опять запахло дождем или сыростью, — возвестил он и отложил иглу. Бигелоу оторвался от работы и поднял голову.

— Почему же тогда на этих песках ничего не растет? — заметил он. — По-видимому, если дожди и выпадают, то это случается крайне редко.

— Может быть, мы прибыли сюда как раз накануне этого редчайшего случая? — предположил Кроссби.

Он выпрямился и испытующе оглядел пустынный горизонт. Кроссби простоял так несколько минут и вдруг почти физически ощутил угрожающее одиночество, которое начинало отовсюду наползать неясными предвечерними образами и казалось чутко подстерегающими тенями. Солнце садилось. Кроссби стоял и осматривался в задумчивости еще несколько минут. Потом машинально потянулся за сигаретой.

Смутная, неосознанная тревога закрадывалась и в душу Бигелоу, но он умел не прислушиваться к ней и, опустившись на колени, с сочувственным видом наблюдал за не в меру впечатлительным коллегой. Минуты текли в молчании. В стороне знакомо и успокаивающе позвякивали сбруей лошади. Их выпрягли, и они стояли у фургона в тени с грустным видом, уныло понурив головы, изредка поводя ушами.

— Может быть, вы и правы, — негромко произнес Бигелоу, — хотя и маловероятно.

— Что такое? — переспросил Кроссби.

Бигелоу медлил с ответом, он протянул руку за кистью, посматривая на компаньона. Тот одной рукой прикрыл глаза от низко стоявшего ослепительного солнца, а другой указал вдаль.

— Да, — промолвил он, словно пришел к окончательному выводу, — воздух влажный. Похоже, что, несмотря на абсурдность дождя в пустыне, будет дождь… Что вы на это скажете, Бигелоу? Это феномен, почти феномен! — вполголоса добавил он. — Здесь и колодцев никаких нет… Совершенно безводная и бесплодная местность! Дожди приходят оттуда. — И он указал рукой на юго-восток.

— Влажный ветер дует с той стороны, — почти нехотя согласился Бигелоу, на которого упрямство компаньона наконец произвело впечатление. Они молча смотрели на неясные очертания гор… За их спинами небо потемнело, а горы впереди проступали сквозь золотистую дымку заката едва заметными зеленоватыми волнами.

— Из-за той гряды, — сказал Бигелоу, подняв плечи и упершись костлявыми руками в бока.

Ответа не последовало, и его коллега, покачиваясь на носках, все еще пристально вглядывался в затягивавшийся мглой таинственный зеленоватый горный массив на юге.

— Кто знает, — произнес Кроссби и вернулся к прерванному делу.

Опустившись на песчаный холмик, Бигелоу продолжал смотреть на кирпичного цвета дымку у кромки далеких скал, которая теперь сгустилась и расползлась по всему горизонту, поднимаясь выше, скрадывая и смягчая их суровые очертания. Он наблюдал, как тусклые краски на востоке быстро темнели, как застыл в пронизывающей тишине лик местности, изборожденный остриями скал. Странная напряженная дремота спустилась на равнину в чуткой предвечерней тиши.

Поднявшись и сунув руки в карманы, Бигелоу принялся расхаживать перед грудами песка, а затем, привлеченный чем-то, направился к ближайшим обломкам скал, протянувшим к востоку длинные зубчатые тени. Достигнув их, он застыл в неподвижности, а затем Кроссби услышал, как тот издали зовет его.

Кроссби приблизился и с удивлением уставился на странный след на песке.

— Что вы об этом скажете? — услышал он голос Бигелоу. — Не правда ли, интересная находка?

— Вот наглядное доказательство, что в здешних краях обитают крупные существа и что, стало быть, они как-то добывают для себя воду!

— Может быть, они роют норы и достигают глубин, где песок сырой?

— Кто знает? — задумчиво повторил Кроссби, не желая пускаться в пустые догадки.

Оба исследователя опустились на колени и ползали вокруг больших и малых вдавленных полос на песке. Это были канавки, как если бы проволокли несколько небольших камней параллельно один другому и что-то более мягкое, но плотное между ними. Песок в этом месте оказался без камней, и исследователи рассмотрели в густеющих сумерках круглые полузасыпанные ямки, точно кто-то, передвигаясь, часто втыкал в песок палку. За ними следы протягивались еще ярдов на двадцать, а затем штрихи на песке и ямки были занесены полосами сыпучих песков. Люди остановились.

— Вот досадно! — с горечью сказал Бигелоу.

— Что они вам напоминают? — спросил его компаньон.

— Ничего определенного. Не могу найти аналогии, — признался Бигелоу.

— Пожалуй, если подумать хорошенько… — с неопределенной интонацией начал Кроссби, но не договорил.

Он повернулся и обнаружил еще четыре следа. Исследователи направились к ним и, рассмотрев настолько внимательно, насколько позволял меркнущий свет, установили полное тождество с первым следом. Причем было похоже, что следы шли со стороны моря. Признаки жизни, рассеянные вокруг них, не только не успокоили двух ученых, но, напротив, вызвали почему-то неясную тревогу. Опасения их могли показаться надуманными, и они не выразили их даже друг другу, но после сделанных открытий они вопросительно оглядывались по сторонам. И когда одна из только что возникших и быстро множившихся теней бросилась им в глаза и заинтересовала их очертаниями, они вместе оглядели ее и, слегка разочарованные, но в то же время немного довольные, побрели к месту своих раскопок. Становилось прохладнее.

Бигелоу, машинально оглядывавший песок вокруг себя, внезапно с силой оттолкнул Кроссби в сторону и отскочил сам. Кроссби, едва устояв на ногах, очумело уставился на компаньона.

— Ваши шуточки, мистер… — он не кончил.

— У вашей ноги… Глядите!

Что-то быстро двигалось по песку совсем рядом с местом, где только что они прошли: нечто удлиненное размером с человеческую стопу. Цвет его был тускл и неясен, только края выделялись расплывчатыми багровыми пятнами да поднятый кверху суставчатый хвост с крючком. Существо имело четыре пары стремительно мелькавших коленчатых ног и полумесяцем разведенные клешни впереди. Оно бежало, проваливаясь в ямки и проворно выбираясь из них. Внешне оно очень походило на скорпиона, но во много раз увеличенного. Однако круглые полузасыпанные ямки и гигантские примятые полосы, наискось прочерченные штрихами, были не его следами.

Возбужденные, изредка бросая отрывистые реплики, ученые издали наблюдали за маленьким чудовищем.

Кроссби нетерпеливо сделал шаг к нему, но Бигелоу удержал его:

— Мы спугнем… Вы, полагаю, поняли, что это не скорпион?

— Чушь! — отмахнулся от него Кроссби. — Это скорпион, хотя и необычайный!

— Я хотел сказать, — оправдывался Бигелоу, — что в наши дни таких скорпионов нет.

— Да, ни в коллекциях, ни живыми я таких страшных уродов не встречал… Однако он может уйти от нас.

— Мы помешаем ему. Но прежде надо узнать его повадки. Инстинкт или запах заставляет его спешить? Наверно, он направится к тем скалам. Там мы должны его поймать.

— К нему не подступишься с голыми руками.

— Зачем же?! Но взять живым!

Большой скорпион вынырнул из-за кучки камней и, резко изменив направление, устремился к наметенной ветром миниатюрной дюне. И тотчас его клешни пришли в движение, что-то исследуя. Когда люди достигли дюны, он уже снова по прямой линии бежал к камням.

— Скорее, — воскликнул Кроссби, — в камнях щели! Он уйдет!

— Я задержу его. Бегите за ведром!

Бигелоу поспешно возводил на пути скорпиона препятствия из песчаных валов и камней. Но чудовище немедленно преодолевало их. Мельком Бигелоу бросил взгляд на то, к чему стремился их необычный гость, и увидел побуревший от времени сухой хитиновый панцирь другого удивительного существа. Он вспотел, хотя с наступлением сумерек стало прохладно, прыгая на почтительном расстоянии от скорпиона и стараясь до прихода компаньона не подпустить его к камням. Подоспевший с ведром мистер Кроссби застал своего коллегу за странной игрой со скорпионом.

— Бегите скорее, — прокричал он еще издали, — едва справляюсь!

После четырех или пяти неудачных попыток они накрыли скорпиона ведром. Потом им удалось перевернуть его и камнем подтолкнуть злобно сопротивлявшийся «научный объект». Убедившись, что стенки для него слишком гладки, они поспешно возвратились к останкам другого скорпиона. Один взгляд на него поверг их в изумление. Его хищно изогнутое жало составляло свыше трети длины хвоста, а само чудовище, не имевшее клешней, было непомерно раздуто в средней части и намного превосходило то, которое бешено металось у них в ведре.

— Это каркиносома скорпионис… — дрогнувшим голосом пробормотал мистер Кроссби и даже покачнулся от внезапно нахлынувшей дурноты. Сильно дрожавшей рукой он провел по вспотевшему лбу и опустился на песок. Песок под ним был жесток и холоден.

— Еще новость, — устало произнес он, — гигантский морской скорпион из силурийского периода… Второго периода палеозойской эры! Уму непостижимо!..

Бигелоу почти с испугом смотрел на вполне свежие, отнюдь не ископаемые остатки каркиносомы. Ни слова не сказав, он ринулся к ведру. Затем так же молча, хлопнув руками по карманам, бегом пустился к фургону за спичками. Вскоре он появился весь мокрый, с расширенными от волнения глазами.

Он чиркнул спичкой и поднес мигающий огонек к ведру. Там шевелилось нечто темное с оранжевыми пятнами по бокам суставчатого тела, тускло поблескивавшего под пламенем. Кроссби протянул руку и рванул ведро к себе. Оба тяжело и шумно дышали и, обжигая пальцы о спички, попеременно заглядывали в ведро.

— Палеофонус нунтиус, — наконец выдавил из себя Бигелоу и в изнеможении сел на песок.

— Совершенно справедливо, — глухо, каким-то чужим голосом подтвердил Кроссби, — один из первых древнейших наземных скорпионов. Один из тех, кто вышел из морей, чтобы научиться дышать воздухом и заселить пустынные массивы суши.

Сейчас ученые напоминали людей, внезапно лишившихся рассудка или увидевших вблизи сонмы надвигавшихся на них привидений. Полчаса молчаливых размышлений и несколько сигарет не прояснили загадочной ситуации. Собрав хитиновые части каркиносомы в рубашку Кроссби и осторожно подняв ведро с палеофонусом, исследователи возвратились к повозке.

Не доверяя себе, они обратились к монографиям, и французский специалист по палеонтологической стратиграфии Термье окончательно рассеял их сомнения. Тогда они приступили к прерванному делу.

В густейших сумерках извлекались из песка загадочные создания силурийских морей — граптолиты, внешне так похожие на нежные веточки растений или удивительные спирали с тонкой насечкой. В сланцах ученым попалось несколько ископаемых отпечатков панцирных рыб, так называемые разнощитковые — птераспис, телодус, ланаркия — и костнощитковые — цефаласпис, гемицикласпис. И Кроссби, и Бигелоу знали, чем объяснялось, что первые, самые малоподвижные рыбы — и они же первые позвоночные — всегда были одеты в панцирь, а также лишены челюстей, которые позволяли бы им хватать, кусать и пожирать друг друга. Но вместо челюстей у них имелось небольшое отверстие, через которое они засасывали лишь очень мелкую пищу. Их врагами были беспозвоночные (головоногие) спруты древности, заключенные иногда в чудовищной величины раковины — прямые или завитые кольцом — и обитавшие только в морях; а в пресных и малосоленых водах, где возникли панцирные рыбы, на них охотились огромные эвриптериды (скорпионоподобные существа) с сильными крупными клешнями и кусающими челюстями. Это и заставило рыб одеться в костяную броню.

Вскоре после таинственных открытий Кроссби обнаружил часть черепа ранее найденного стегоцефала, наполовину заключенного в камень. Усталому Кроссби представилось, что в то время, когда владыками земли были гады, эта амфибия ползала тут в душных испарениях каменноугольных болот и гортанно квакала в сумрачной тиши готического леса. Теперь ее останки в беспорядке смешались, полураздавленные толщами песка. Кроссби действовал тонкой стальной иглой, осторожно короткими, щупающими уколами прочищая борозды на черепе от затвердевшего спекшегося песка.

От этого занятия его отвлек Бигелоу. Он залил гипсом и забинтовал часть длинного позвоночника стегоцефала, у которого хвостовые позвонки еще придавливала тяжелая каменная глыба. Ломами они откатили камень, и Бигелоу направился к повозке за водой, чтобы развести дополнительно несколько фунтов гипса.

Сквозь вой и свист внезапно поднявшегося ветра он услышал, как Кроссби прокричал ему вслед:

— Я был прав, небо в тучах! Надо ждать грозы!

Бранясь, Бигелоу полез в фургон. Он извлек алюминиевый таз, налил воды и принялся плескаться, наслаждаясь весьма относительной прохладой. Вытирать лицо он не стал, чтобы остудить его, а взглянув на свою рубашку, подумал о платяной щетке. Лихо выплеснув воду из таза на ближайшую лошадь, довольный собой, он снова забрался в фургон. При каждом резком движении от него поднималось серое облачко. В фургоне было темно, не лучше было и снаружи. Такое быстрое наступление темноты удивило его, и он выставил голову из фургона.

Ветер все усиливался. Его унылые напевы, несущиеся со стороны изъеденных ветрами и непогодой камней и шероховатых выступов скал, порождали тревогу. Из-за летевших по сумрачному небу обрывков туч слабо проступавшие звезды меркли горстями. Раз или два вверху возникло и задрожало зеленоватым отблеском пламя. Рокот грома пришел издалека. Тогда Бигелоу вспомнил о мешке с гипсом и, спрыгнув с повозки, зашагал к разрытой площадке. Сумрак быстро сгущался, искажая очертания камней и скал, лишая их объемности и цвета. Все становилось однообразным, серым и плоским.

Бигелоу предложил Кроссби последовать его примеру — пойти умыться.

— Сейчас разразится ливень, — уверенно заявил Кроссби, — и для меня будет большим удовольствием освежиться в его струях. Вот когда я по-настоящему умоюсь! А вы, мистер Бигелоу, пока могли бы унести гипс. Я что-то устал, не хочется двигаться.

Он остался лежать в яме, предвкушая удовольствие от первых капель дождя. Кроссби смотрел на еще светлевшую полоску неба, и мысли его снова вернулись к их странным открытиям. Сначала светлевшая полоска неба была шириной в его мизинец, но очень скоро она сократилась до толщины карандаша, как-то незаметно подошла к тонкому изломанному просвету, и в неуловимое мгновение края туч сошлись.

Бигелоу удалялся. Шаги его быстро замирали. Он насвистывал монотонную мелодию, которая опротивела мистеру Кроссби с первых месяцев их знакомства. Во всем остальном Бигелоу был славным малым, если бы не эта его мелодия, которая неотступно преследовала его годами. Ведь даже классическая ария, повторенная сто тысяч раз подряд, способна вызвать у слушателей образ намыленной веревки.

Мелкий дождь настиг Бигелоу возле повозки. Держа тяжелый бумажный мешок с гипсом в руках, он пробежал бегом последние несколько ярдов, прикрывая крафт-пакет от брызг. Поспешно распахнув брезентовый фартук фургона, он ощутил, как на его лицо и руки упали первые крупные капли необычно теплого, словно подогретого, дождя.

Бигелоу вскочил в фургон и погрузился в кромешную тьму. Сзади из мглы и быстро нараставшего шелеста дождя длинная кривая молния распорола зигзагом небо, озаряя стены фургона, ящики для упаковки собранного материала, мешки с гипсом и прочую кладь. Вздрагивая и извиваясь, словно от собственного гнева, она мерцала целую секунду, осветив зеленым и фиолетовым огнем небеса и землю. При ее мертвящем свете ученый увидел в правом углу фургона свой чемодан.

Раскаты грома глыбами тяжелых звуков покатились, сталкиваясь в небесах, и, еще более оглушительные, низвергались на землю.

— Что за нелепая страна! — бросил в испуге Бигелоу и защелкал замками чемодана. Вслед за ослепительной вспышкой молнии наступила темнота. Стало темно, как в герметически закрытом ящике, и Бигелоу, у которого с некоторых пор возникла потребность высказывать наедине с собой мысли вслух, принялся браниться. Звук собственного голоса вселял бодрость и уверенность, даже когда поблизости творилось что-либо непонятное. Особенную бодрость он ощущал, когда бранился: в молодости с ним это случалось редко, но суровая жизнь в условиях экспедиции развила эту скверную привычку. Грубые, стертые от употребления слова брани имели свойство сообщать поразительную реальность происходящему, любое событие они ставили с головы на ноги. Всякая иллюзорность тотчас же исчезала, все становилось до противности понятным и будничным.

Вслед за первой вспышкой с разных сторон горизонта бешено полыхнули снопы молний и по брезентовой кровле фургона с неистовой яростью забарабанил дождь. «Боже праведный, — подумал Бигелоу, — настоящий тропический ливень! И это в безжизненной пустыне!.. „Безжизненной?“ — поймал он себя на слове и задумался. — Чудак этот Кроссби! Он, конечно, все еще наслаждается дождем в своей яме!»

— Надо извлечь фонарь, — сказал он вслух и стал ощупью пробираться в другой конец повозки.

Он чиркнул спичкой и долгое время рылся во всякой всячине, загромождавшей повозку. Бидоны с водой и мешки с овсом лежали вперемежку с жестянками какао и коробками яичного порошка. Когда количество спичек в коробке убавилось на две трети, он отыскал «летучую мышь» и, немного успокоившись, водрузил фонарь на самом верху ящика для коллекций. Теперь он мог ясно видеть, что он вытряхивает из чемодана, и тут же приступил к не совсем планомерным поискам платяной щетки. Чертыхаясь и кляня дождь и ветер, он перекладывал с места на место содержимое чемодана сначала своего, потом чужого. Щетка не находилась. Груды верхнего и нижнего белья, носки, подтяжки, носовые платки, флаконы с одеколоном и кремы для бритья, бритвенный прибор с пружиной, портативный фотоаппарат фирмы «Аргус» с корпусом из кокосового ореха, дорожные мыльницы, пуговицы и карандаши и многое другое — все это он вывалил на давно не мытые доски пола, и теперь эта груда ждала рассортировки по чемоданам.

— Это поставит в тупик кого угодно, — снова заговорил он вслух и присел на край ящика. Он не переставал удивляться, чем это занят под дождем Кроссби, почему не идет в фургон и не поможет ему отыскать щетку. Разуверившись в возможности найти платяную, он нерешительно поднял с пола зубную щетку. Щетка была совсем новая, недавно купленная, и Бигелоу только начал примериваться, нельзя ли ее использовать вместо платяной, когда его правая рука внезапно замерла у левого бока: чуть слышно, выделяясь из монотонного рева ливня, с грохотом обрушившегося на брезентовый верх фургона, донесся как будто испуганный возглас Кроссби:

— Бигелоо-уу!..

Вслед за тем зазвенели сбруей лошади, словно хотели сорваться с невидимой привязи. Потом наступила томительная пауза, наполненная ревом ливня. И вдруг снова, но тише и так, что мороз пробежал по коже:

— Биге-ее-ллл-оо-уу!..

Бигелоу съежился. Он втянул голову в плечи и, застыв в полуобороте к выходу из фургона, ждал, не повторится ли вопль. Сомнений не было: это мог кричать только Кроссби. Безликий, незримый ужас, рожденный воплями Кроссби, надвинулся на Бигелоу из мрака ночи, из грохота грозы.

Выпавшая из пальцев зубная щетка заставила его сильно вздрогнуть. Язык стал сухим и словно прирос к гортани. Он коротко мысленно выругался, потом припомнил несколько слов молитвы. Белыми остановившимися глазами он глядел на колыхавшийся под ветром брезентовый фартук. Бигелоу явственно почувствовал, как множество мелких тонких иголок впились в ткани его носа, и ладони у него сразу вспотели. Необходимо было выйти из фургона и оказать какую-то помощь Кроссби. Выйти следовало немедленно. Что-то непонятное случилось с Кроссби… Что?! Что именно?!

Желтый язычок огня в фонаре мигал от проникавшего в фургон ветра. Неожиданно будто над самым ухом истерически заржала лошадь. Холодная капля сползла от виска по щеке Бигелоу, и он машинально размазал ее рукой.

Фонарь надо было погасить. Из освещенного фургона смотреть в тревожный ночной мрак, озаряемый скачущими огнями молний, стало невыносимо. Язычок пламени, дрожавший за стеклом, мог погаснуть и сам, но сейчас его следовало убить. И сделать это нужно было немедленно, чтобы глаза возможно быстрее освоились с темнотой снаружи и он мог бы заставить себя выйти в темноту, в ливень, в неизвестность… Но здесь, в совершенно безлюдном месте, маленький слабый язычок огня, едва освещавший изнутри повозку, казался единственным надежным другом, и Бигелоу не нашел в себе мужества изменить ему. Поколебавшись, он вдруг прикрыл фонарное стекло попавшейся под руку курткой Кроссби. «Не захватить ли фонарь с собой? Не стоит. Оброню еще на камнях». Давящий мрак немедленно завладел фургоном, и Бигелоу с громко стучащим сердцем внезапно рванулся к выходу. Он с силой налетел боком впотьмах на какой-то острый угол, сдавленно охнул, схватившись за бок, и, падая куда-то, нащупал вдруг рукой что-то упругое и колков. Это оказалась застрявшая между ящиками платяная щетка. Острая боль от сильного ушиба и жесткая щетка вернули его из хаоса растравленного воображения в не менее фантастический реальный мир. Держась за бок, зажав в руке почему-то щетку, он устремился к выходу.

В лицо ему с силой струями ударила вода. Бигелоу был преисполнен желания крикнуть и ободрить компаньона, но вода мгновенно залила ему рот, глаза и уши, и, пока протирал глаза кулаком и отплевывался, он передумал.

Бигелоу выпрыгнул из фургона в непроглядную ночь, в ливень, хлеставший теплыми потоками, и не столько увидел, сколько почувствовал под ногами землю.

В стороне, где должен был находиться Кроссби, все тонуло в кромешной тьме. Сквозь шумящую завесу дождя Бигелоу не различал никакого постороннего шума, кроме однообразного журчания и плеска падавшей воды. В какую бы сторону он ни смотрел — всюду стоял пугающий непроглядный мрак. Лишь напротив него — едва загоралась молния в туманном ореоле брызг — маячил черный, как смертный грех, фургон, отстегнутый фартук которого ветер трепал, как лоскут. Шляпа Бигелоу затерялась в фургоне, и по его непокрытой голове с редких слипшихся волос стекали ручьи теплой воды.

В несколько мгновений Бигелоу промок до нитки и в нерешительности переминался с ноги на ногу. Вода непрерывно заливала ему глаза, и он совсем перестал что-либо видеть. Вдруг рядом с ним громко и испуганно всхрапнула лошадь, потом другая… Эти тревожные звуки сразу же внесли ясность в сбивчивые планы Бигелоу.

Он круто повернулся, точно объятый непреодолимым страхом, и, выставив перед собой руки, обежал повозку, потом какой-то неясный темный предмет и схватил за узду ближайшую к себе лошадь. Она мелко дрожала, и Бигелоу почудилось, что от нее поднимается пар. Он провозился с полминуты, отвязывая лошадь от колеса фургона, и впервые почувствовал холод. Что-то заставило его освободить от привязи и вторую лошадь.

С беспокойством поглядывая то на темный, готовый раствориться во мраке фургон, то себе под ноги, Бигелоу несмело побрел в сторону рабочей площадки. Рядом с ним, изредка звеня подковами о камни, переступали две расседланные лошади. Беспокойство их увеличивалось, они часто беспричинно упирались, затем, недовольно встряхнув головой, следовали дальше.

Обдаваемый их теплым густым дыханием и чувствуя рядом их сильные тела, Бигелоу несколько успокоился и ускорил шаг. Он шел, напрягая слух, пока не почудилось впереди движение и слабый, едва различимый в шуме дождя хруст. Бигелоу замедлил шаг и вскоре остановился. Откровенный страх и боязнь встретиться с чем-то неизведанным сковали его члены. Тревога за Кроссби получала наконец определенное выражение. С его компаньоном что-то произошло, что, возможно, постигнет и его. Одна мысль — разделить с Кроссби его неведомую участь — наполнила его душу трепетом и вместе с тем породила острый, волнующий, чисто научный интерес. Через три или четыре десятка шагов от него находилась яма, и Бигелоу уже смутно различал что-то на ее дне, от чего явственно исходил слабый фосфорический свет и с жужжанием и сухими щелчками метались от стенки до стенки миниатюрные голубые молнии.

Это явление не столько испугало Бигелоу, сколько ошеломило. Голубоватые маленькие огоньки напоминали искры и были ничтожно малы, чтобы сделать видимой внутренность ямы. При синевато-зеленой гигантской вспышке молнии он успел разглядеть, как на расчищенной площадке беспорядочно перемещались крупные, сверкавшие, словно вороненой сталью, темные существа. Искрящийся свет неожиданно пропал, раздался шрапнельный грохот, и все погрузилось в бездонную черную пучину, лишь раздразнив, но не насытив воображение. Новая вспышка зеленоватого огня заплясала по окрестности и снова осветила яму. Крупные диковинные существа, очень похожие на исполинских уплощенных мокриц, копошились в ней и перебегали из угла в угол. Они бегали на высоких ногах, которые издавали характерный хруст, ранее слышанный Бигелоу, и выгибали кверху, как скорпионы, широкие плоские хвосты, состоящие из сегментов. В них было нечто от чудовищных мокриц, раков и скорпионов. Они собрались кучей в одном месте и пытались взгромоздиться друг на друга.

Молнии беспрестанно бороздили небо. В их непрерывных всплесках Бигелоу увидел, как плоские светящиеся существа в хитиновых панцирях из-за чего-то грызлись. Лошади заржали и уперлись. Инстинкт самосохранения обыкновенного человека уступил место щекочущему интересу палеонтолога. Бигелоу начал медленно приближаться к яме. Он, крадучись, подступал к площадке, таща за спиной лошадей. Сердце бешено стучало. Он судорожно ловил ртом воздух и непрерывно отплевывался от стекавших по лицу ручьев теплой воды. Вдруг он увидел над грудой галечника, справа от себя, качавшиеся в разные стороны, усаженные шипами коленчатые отростки, похожие на огромные клешни рака. Он сильно задрожал, и ноги его едва не подкосились. «Господи! Что это?» — беззвучно шевельнулись губы. И сразу же вслед за клешнями в фиолетовом свете над грудой камней возникла большая, тупо закругленная морда. Перед нею взметнулись, что-то нащупывая, сходясь и расходясь, звонко щелкавшие в сочленениях клешни. Длинные усы начали метаться по воздуху, как две гибкие антенны, излучая сияние, подобное огням святого Эльма.

— Что это? — пробормотал Бигелоу, хватаясь дрожащей рукой за подбородок. — Не может быть… нонсенс… наваждение! — И он машинально в раздумье теребил пальцами мокрый подбородок. Потом провел по лицу свободной левой рукой. Видение не исчезало. Бигелоу поймал себя на мысли, что готовится вскочить на лошадь. Малодушие и чувство товарищества боролись в нем. Однако при виде внушительных клешней, тянувшихся к нему со всех сторон, и всего диковинного и отталкивающего облика обитателей здешних мест Бигелоу почувствовал, что теряет остатки самообладания. Вскочив на лошадь и ведя на поводу другую, он объехал яму и приблизился к ней с другой стороны, всматриваясь и прислушиваясь к тому, что происходит в ней.

Лошадь неожиданно встала на дыбы, и Бигелоу почти сразу увидел Кроссби, лежавшего ничком и облепленного гигантскими скорпионами, как кусок сырого мяса мухами. Что-то странно знакомое почудилось Бигелоу в этих копошившихся существах. Они перелезали через Кроссби и падали. Их тела, состоявшие из сегментов, изгибались совсем как у раков и скорпионов, а хвосты оканчивались длинной острой шпорой или иглой. Когда чудовища прогибались, их блестящие, как будто отполированные, хитиновые панцири скрипели и потрескивали.

Бигелоу яростно закричал, надеясь отпугнуть мерзких тварей от того, что когда-то было человеком, и, рывками дергая повод, понуждал лошадь спуститься в яму. Животное не слушалось и вдруг, испуганно заржав, резко подалось назад. Совсем рядом с копытами коня по земле скользнула длинная, чуть слышно потрескивавшая тень. Бигелоу нервно обернулся. Его глаза встретились с двумя огромными радужными матовыми блюдцами, пристально устремленными на него. Почти тотчас же он почувствовал в ноге болезненный укол, как от сильного электрического разряда, и фосфорические глаза блеснули.

— Боже милостивый! — едва слышно выдохнул он. — Да ведь это силурийские гигантостраки, или ракоскорпионы… Помилуй боже! В самом деле они!..

Он не успел до конца изведать и осознать всю глубину нелепости этой встречи. Огромный ракоскорпион-птеригот, всплеснув по воздуху рачьим хвостом, щелкая клешнями, очень быстро, как скорпион, побежал к лошади. «А если в клешнях яд?» — пронзила Бигелоу мысль как молния, и над песками разнесся его нечеловеческий вопль. Вторая лошадь вырвала повод и с фырканьем унеслась в темноту, с шумом разбрасывая камни. Лошадь под Бигелоу вскинулась на дыбы и, отпрянув в сторону, помчалась в ночь навстречу ветвящимся стволам молний. От бешеной скачки Бигелоу начал сползать набок. Цепляясь изо всех сил за ускользающую из рук шею и режущую пальцы гриву, он оглядывался назад, на тело Кроссби, и видел, как над насыпью возникают все новые и новые силуэты клешней и как тускло светившиеся фосфорические диски загорались поверх песчаного вала.

Бигелоу уже не кричал, а стонал от страха. Человек плохо понимал, где он и что с ним. Он висел на боку коня, ухватившись судорожно сцепленными пальцами за гриву, а ноги его волочились по песку. Лошадь старалась сбросить его — он мешал ей, — но человек держал ее мертвой хваткой. Совсем обезумев, Бигелоу всей тяжестью повис на поводе, пригибая к груди голову. Протащив его с десяток ярдов, лошадь, фыркая, остановилась. Несколько мгновений он лежал вверх лицом и отплевывался от хлеставшего дождя. Медленно приподнявшись на коленях, он обернулся. Собрав остаток сил, он снова полез на лошадь. Она брыкалась и норовила вырваться, но ему все же удалось утвердиться на ее скользкой спине. С трудом выпрямившись, он крепко сжал коня ногами и, держась за повод, перевел дух.

«Как странно погиб Кроссби, — пришло ему на ум. — И могут ли это в самом деле быть гигантские ракоскорпионы силурийского периода, который отстоит от нашего времени на целые триста пятьдесят миллионов лет?! Но гигантостраки жили в воде и дышали жабрами, а эти загадочные ужасные существа рыщут по пескам…

Впрочем, не кажущееся ли это несходство? Многие теперешние обитатели воды покидают ее, и, случается, надолго, крабы например. Они зажимают жабры, не давая им подсыхать, пока совершают свои грабительские налеты на побережья и даже забираются на вершины кокосовых пальм, как „пальмовые воры“, чтобы срезать и полакомиться нежной мякотью кокосовых орехов. А жабры силурийских ракоскорпионов, по-видимому, смачивает дождь. Он-то и позволяет им оставлять морскую воду и странствовать по пустыне, обыскивая пески. Они должны были найти прибежище в теплых водах у берегов. Обилие пищи, уединенность и почти изолированность от человеческого мира, отсутствие опасных врагов из рыб на мелководье должны были помочь колонии некогда всесильных разбойников прибрежья пережить пронесшиеся века. И только ли в одном месте?!»

Дождь продолжал лить как из ведра. Взгляд Бигелоу рассеянно блуждал вокруг, пока при ослепительной вспышке молнии он не увидел вдалеке человеческий скелет. Как в трансе, он тронул коня и подъехал ближе. Кое-где скелет был еще прикрыт лохмотьями. Он лежал позвоночником вверх, и череп наполовину зарылся лицевой стороной в песок. Длинные пряди волос, смоченные дождем, прикрывали голову. Что-то шевельнулось в сознании всадника, и он расширенными глазами уставился на волосы. Потом внезапно резко обернулся.

Ему вновь послышался знакомый хруст. Но теперь он, казалось, исходил отовсюду. И в тот же миг, как черный призрак, появилась вторая лошадь. Она мчалась во весь опор, шумно дыша, на остатке сил, тяжело барабаня подковами по камням, с развевающейся гривой; она промчалась стрелой в сотне ярдов от всадника. Лошадь под Бигелоу храпела и рыла песок копытами. Он увидел спины преследователей, отливавшие медно-голубым и зеленым, и невольно прикинул, что птериготы достигали в длину не менее девяти футов и, следовательно, являлись уникальными экземплярами. Их опережали более подвижные высоконогие стилонуры. Странная толпа чудовищ в отсветах электрических разрядов быстро растекалась в проходах скал, нащупывая запахи коней и человека. Бессчетная масса коленчатых ног издавала хруст и шелест, и шум этот быстро нарастал. Бигелоу нервно озирался. Гибкие суставчатые чудовища, над ископаемыми остатками которых он корпел всю жизнь, широкой дугой надвигались на него сзади и слева, оттесняя беглеца к морю.

Лошадь под ним раздувала ноздри и мелко-мелко дрожала не то от холода, не то от страха. Бигелоу знобило. Спазмы перехватывали дыхание. Глаза застилали дождь и слезы. Он видел все новые разорванные цепи чудовищ. Внезапно всадник преобразился. «Как странно, как неестественно погиб Кроссби», — без устали повторял он, и его охватило бешенство. Он повернул коня навстречу ближним толпам и, пустив его, поскакал так, будто пошел в атаку. Но, еще не достигнув первых рядов пришельцев из силура, он в смятении увидел стремительно бежавший на него лес поднятых клешней и зажмурился… Он был уверен, что погиб. Прильнув к горячей влажной шее лошади, человек в оцепенении слушал, как часто-часто, все убыстряя ритм, в бешеной скачке застучали копыта лошади. По временам она оглашала окрестности тревожным ржанием, но не пыталась сбросить седока. Что-то трещало и хрустело вокруг него и больно кололо в пальцы ног и икры. Он приник к самой шее лошади, совсем слился с нею и слушал шум вокруг и молотом колотившееся сердце.

Бигелоу ощутил, как лошадь поскользнулась, и понял, что это конец… Но страха не стало. Ритм скачки наполнял его душу трепетом. Он вдруг осознал, что жаждет борьбы, дикой, бессмысленной борьбы! Он хватал раскрытым ртом воздух, и прилив нежности к коню захлестнул его душу. Он глядел во мрак широко раскрытыми глазами, терся лицом о гриву и отплясывал нелепый ритмичный танец. Вокруг него грохотала гроза, но ему не было дела до нее. Хруст и треск стихли, лошадь пошла ровнее. Бигелоу мстительно думал о тех, кто повинен был в смерти Кроссби, и захотел вернуться и топтать их копытами коня, с наслаждением внимая хрусту дробящихся панцирей. Он сел прямее и осмотрелся, насколько позволяла темнота. Один из двоих, оставшийся в живых, он был спасен.

Гроза утихла, но дождь, не тревожимый ветром, обильно поливал пески. Зарницы, бесшумно крадучись, вторгались в земной мир, спешили что-то осветить и меркли. Оставленный на равнине фургон, словно зевая, лениво приоткрывал под ветром входную щель… Брезент промок, и мешки с гипсом залило водой. За многие годы знойное солнце высушило их и обратило в камень.

Однажды группа истомленных всадников, сбившись с пути, наткнулась на полузанесенную песком повозку. В эту ночь собравшиеся тучи не принесли дождя и под его мглистой завесой не совершилось нашествия на сушу из таинственных мелководных заливов. Путники были огорчены, что они не первыми побывали в этом «запретном» месте. Они обогатили себя «сувенирами» из фургона, нашли авторучку Бигелоу и остатки его блокнота, а также человеческий скелет в яме рядом с изъеденной ржавчиной лопатой. Они были уверены, что первыми принесли в цивилизованный мир весть о фургоне-призраке на «краю света»…

Кое-кто в Европе еще помнил со слов теперь уже умерших друзей о двух неразлучных палеонтологах — специалистах по силуру, но почти никто не знал, что один из них после бесконечных мытарств по диким местам чилийских предгорий без документов и денег, но с небольшим жестяным бидоном через два года вернулся и торжеств в честь его приезда не было. Его во многом подозревали, и он замкнулся. А теперь перед ним сидел скромный симпатичный юноша, и старик согласился поведать ему историю двадцатишестилетней давности.

Молодой человек сидел с плотно сжатыми губами и глядел в одну точку.

— У нас с матерью нет даже его портрета, — неожиданно сказал он после длительного молчания. — Я хочу стать палеонтологом, помогите мне. — И он поднял на старика глаза. — Я хочу изучить мир, убивший моего отца…

Профессор Бигелоу поперхнулся, умолк и, схватив со стола очки, во все глаза уставился на посетителя.