На последней странице

Айзек Азимов, ^{американский писатель} «…Вставьте шплинт А в гнездо Б…»

^{Из всех моих рассказов у этого самая необычная история. Причем он самый короткий из когда-либо написанных мною.}

^{Произошло это приблизительно так. 21 августа 1957 года я принимал участие в дискуссии о средствах и формах пропаганды научных знаний, передававшейся по учебной программе Бостонского телевидения. Вместе со мной в передаче участвовали Джон Хэнсен, автор инструкций по использованию машин и механизмов, и писатель-фантаст Дэвид О. Вудбери.}

^{Мы дружно сетовали на то, что большинство произведений научной фантастики, да и техническая литература тоже, явно не дотягивают до нужного уровня. Потом кто-то вскользь заметил насчет моей плодовитости. С присущей мне скромностью я весь свой успех объяснил невероятным обилием идей, исключительным трудолюбием и беглостью письма. При этом весьма опрометчиво заявил, что могу написать рассказ где угодно, когда угодно и в каких угодно — в разумных пределах — условиях. Мне тут же бросили вызов, попросив написать рассказ прямо в студии, перед направленными на меня камерами.}

^{Я снисходительно согласился и приступил к рассказу, взяв в качестве темы предмет нашей дискуссии. Мои же оппоненты даже не помышляли, чтобы как-то облегчить мою задачу. Они то и дело нарочно обращались ко мне, чтобы втянуть в дискуссию и таким образом прервать ход моих мыслей, а я, будучи довольно тщеславным, продолжал писать, пытаясь в то же время разумно отвечать.}

^{Прежде чем получасовая программа подошла к концу, я написал и прочитал рассказ (потому-то он, между прочим, такой короткий), и это был именно тот, который вы видите здесь под заглавием «…Вставьте шплинт А в гнездо Б…».}

^{Впрочем, я немного смошенничал. (Зачем мне вам лгать?) Мы трое беседовали до начала программы, и я интуитивно почувствовал, что меня могут попросить написать рассказ об этой программе. Поэтому на всякий случай я несколько минут перед ее началом провел в раздумье.}

^{Когда же они меня попросили-таки, рассказ уже более или менее сложился. Мне оставалось только продумать детали, записать и прочитать его. В конце концов, в моем распоряжении было всего 20 минут.}

Рисунок В. Чижикова

Дейв Вудбери и Джон Хэнсен, неуклюжие в своих скафандрах, с волнением наблюдали, как огромная клеть медленно отделяется от транспортного корабля и входит в шлюз для перехода в другую атмосферу. Почти год провели они на космической станции А-5, и им, понятное дело, осточертели грохочущие фильтрационные установки, протекающие резервуары с гидропоникой, генераторы воздуха, которые надсадно гудели, а иногда и просто выходили из строя.

— Все разваливается, — скорбно вздыхал Вудбери, — потому что все это мы сами же и собирали.

— Следуя инструкциям, — добавлял Хэнсен, — составленным каким-то идиотом.

Основания для жалоб, несомненно, были. На космическом корабле самое дефицитное — это место, отводимое для груза, потому-то все оборудование, компактно уложенное, приходилось доставлять на станцию в разобранном виде. Все приборы и установки приходилось собирать на самой станции собственными руками, пользуясь явно не теми инструментами и следуя невнятным и пространным инструкциям по сборке.

Вудбери старательно записал все жалобы, Хэнсен снабдил их соответствующими эпитетами, и официальная просьба об оказании в создавшейся ситуации срочной помощи отправилась на Землю.

И Земля ответила. Был сконструирован специальный робот с позитронным мозгом, напичканным знаниями о том, как собрать любой мыслимый механизм.

Этот-то робот и находился сейчас в разгружающейся клети. Вудбери нервно задрожал, когда створки шлюза наконец сомкнулись за ней.

— Первым делом, — громыхнул Вудбери, — пусть он разберет и вновь соберет все приборы на кухне и настроит автомат для поджаривания бифштексов, чтобы они у нас выходили с кровью, а не подгорали.

Они вошли в станцию и принялись осторожно обрабатывать клеть демолекуляризаторами, чтобы удостовериться, что не пропадает ни один атом их выполненного на заказ робота-сборщика.

Клеть раскрылась!

Внутри лежали пятьсот ящиков с отдельными узлами… и пачка машинописных листов со смазанным текстом.

Перевел с английского Владимир Постников

Василий Головачев И наступила темнота

Он был очень красив — первый трансгалактический космолет. Изящество и сила сочетались в нем удивительным образом, создавая впечатление гармонии и эстетического совершенства. Экипаж космолета состоял всего из двух человек, потому что целью экспедиции была проверка вывода ученых-космологов о конечности космоса, иными словами — разведка «границ» Вселенной.

Выслушав напутствия взволнованных ученых, командир корабля Иванов произнес: «Спасибо! До встречи!» — и скрылся в космолете. Пилот Петров помахал остающимся рукой и молча последовал за ним.

В кабине Иванов ответил на все вопросы диспетчера Дальразведки, вопросительно посмотрел на товарища, и тот ободряюще кивнул. Иванов включил двигатель.

Первый трансгалактический космолет стартовал в сторону галактического полюса, в неизвестность.

Выйдя за пределы Солнечной системы, космолет сделал первый гиперсветовой прыжок за пределы Галактики, и космолетчики долго любовались великолепной спиралью Млечного Пути, занимавшей весь объем главного экрана. Второй прыжок вынес их за пределы местного скопления галактик, откуда родная Галактика выглядела уже слабеньким пятнышком света размером с человеческий зрачок.

— Не потеряться бы, — сказал молчавший со времени старта Петров, вечно занятый какими-то расчетами.

— А курсовые автоматы на что? — ответствовал Иванов, зная, что космолет ведут автоматы по давно рассчитанной траектории и затеряться практически невозможно.

Однако Петров почему-то пожал плечами, и на лицо его упала тень сомнения…

Третий, и пятый, и двадцать пятый прыжки в режиме «звездный кенгуру» ничего не меняли в окружающем их пространстве. После двадцать шестого прыжка космолетчики принялись за исследование окружающего мира и проверку систем корабля. Анализ пройденного пути показал, что космолет пронзил около тринадцати миллиардов световых лет и прошел вблизи квазизвездного источника, известного под названием Беглец-XX — догорающего со времени рождения Вселенной клочка праматерии.

Позади остался сверкающий редкими огнями знакомый космос, впереди людей ждала Ее Величество Неизвестность…

Очнувшись от суточного небытия, Иванов пощупал тяжелую после гипносна голову и встретил взгляд товарища, выражавший вопрос. Выключив защиту, он дал команду автомату, и экраны прозрели.

— Елки-палки! — угрюмо буркнул Петров.

Их со всех сторон окружала полная тьма! Ни одного лучика света, ни одной самой крохотной звездочю!! Ничего! Мрак!

— Тринадцатый день одно и то же… — пробормотал Иванов и нехотя включил бортовой исследовательский комплекс. Но и с помощью приборов не удалось определить, где находится космолет. Казалось, весь корабль плотно упакован черной, непроницаемой для света материей. Автоматика тоже не могла дать рекомендаций, как выбираться из этого странного угольного мешка, в котором не существовало расстояний и линейных мер. Плотность энергетического потока со всех сторон стала ничтожно малой, сверхчувствительные датчики выбрасывали на табло почти одни нули.

Сутки исследователи ничего не предпринимали, думали. Потом Иванов снова включил двигатели.

— Будем прыгать, пока куда-нибудь не припрыгаем. Иного пути у нас нет.

Совершив сотый прыжок, отчаявшиеся космолетчики с угасающей надеждой обшаривали глазами черноту обзорных экранов, и вдруг Петров сбросил свою угрюмую флегматичность:

— Ущипни меня, Толя, я сплю!

Слева по носу космолета появилась маленькая искорка. Она была почти не видна, далеко за пределами человеческого зрения, но, если свет от нее дошел в эту область пространства, значит, впереди иная Вселенная?..

После пятого прыжка с момента обнаружения искры света Иванов остановил сверхсветовое движение космолета.

Звезда увеличилась, но уж очень странной был ее спектр, он не укладывался в рамки ни одной из теорий звездного излучения.

Сначала Петров мрачно пошутил, что они попали в антимир, потом предположил, что это «белая дыра» — выход в иную Вселенную из той, откуда они вылетели.

Сделав еще прыжок, они наконец увидели, что это такое.

Перед ними, ясно видимая в черноте космического пространства, висела исполинская, корящая ровным оранжевым пламенем свеча.

— Сто тысяч километров! — пробормотал Петров, дикими глазами глядя на визирные метки экрана. — Глянь, Толя, длина пламени — сто тысяч километров! Представляешь?!

Иванов не представлял, он просто смотрел, открыв рот.

На свече застыли капли расплавленного стеарина, а ее основание терялось во мраке. Она горела ровно, невозмутимо, бездымно, словно стояла на столе в подсвечнике, а не висела в космосе.

— Батюшки-светы! — ахнул Иванов. — Это куда же нас вынесло?!

Развить мысль он не успел. Откуда-то из мрака придвинулись к свече исполинские человеческие губы, дунули на пламя — и наступила полная темнота…

Рисунок М. Федоровской

В. Куземко Очарованный пришелец

В полдень, когда солнце уже припекало, а заказанный молодежной газетой фельетон застыл на второй строчке, в небе протяжно громыхнуло и рядом с моей дачей плюхнулся инопланетный космический корабль. Из него вылез Пришелец, осмотрелся и быстро зашагал к крыльцу.

«Значит, верно предсказывали ученые, что инопланетяне будут похожи на нас!» — подумал я, торопливо надевая свежую рубаху. Завязать галстук я не успел. Дверь комнаты… нет, не отворилась, а просто растаяла. Пришелец стоял на пороге.

— Рад приветствовать посланца иной цивилизации! — торжественно начал я, выходя из-за письменного стола.

— Радуйся, землянин, — процедил Пришелец, и письменный стол вместе с пишущей машинкой «Москва» и пустой пачкой «Примы» превратился в ничто. Я не успел ахнуть, как исчезли также все стулья, репродукция известной картины на стене.

— Надолго к нам? — спросил я светским тоном, сделав вид, что ничего не произошло. — Откуда будете?..

Пришелец жестом остановил меня и подошел к окну. Убедившись, что звездная телега стоит на месте, он вперил в меня свои глаза, похожие на два рубиновых лазера.

— Радуйся, говорю я… Ибо из всех обитателей Земли ты умрешь последним!

— Я?.. Последним?.. — залепетал я. — Справедливо ли именно меня наделять вечной жизнью, когда есть и другие гении? Наш редактор, к примеру. Боюсь, что я недостоин, не успел заслужить…

— Какая вечная жизнь?! — хмыкнул Пришелец. — Сейчас я вместе с тобой взлечу, сброшу X-бомбу и буду наслаждаться гибелью землян. Ты же усилишь мое удовольствие своими рыданиями. Потом я выброшу тебя в открытый космос…

— Чем же мы вам не угодили? — жалобно пискнул я. — Подлая планетка! — с негодованием сказал Пришелец. — В позапрошлом эйме в нее врезался мой дедушка. Он, правда, любил заложить за дюзы, но, думаю, тут не обошлось без интриг землян. И они ответят за это! Ступай за мной!

Я зажмурился…

— Что здесь происходит? — раздался с порога голос моей сестры Кати. Вовремя приехала, голубушка, навестить братца!

— Кто такая? — остановился Пришелец, уставившись на нее.

— А это что за хам? — прищурилась Катя заинтересованно.

Пришелец был парнишкой симпатичным, но и мою Катю на улице не провожали взглядами только светофоры.

— Моя сестра, — галантно представил я ее Пришельцу. — А это, Катя, товарищ из космоса…

— Из созвездия Орион, по-вашему, — уточнил Пришелец. — Ты мне нравишься…

Думаю, последние слова относились не ко мне.

— Вот уж не знала, что мы с вами на «ты»! — ледяным тоном произнесла сестра. — Вас извиняет, что вы — инопланетянин. Кстати, а на Землю зачем прилетели?

— Представляешь, Катя, он хочет всех нас… — начал было я, но неземная сила заставила меня умолкнуть.

— Научная командировка… Так сказать, контакт с братьями по разуму… — проговорил вальяжно Пришелец. — А как вас зовут?

— Катя. — Сестра окинула взглядом комнату и удивленно сказала: — Куда все девалось-то?

Стулья и стол тут же появились на прежних местах На письменном столе, рядом с импортной пишмашинкой лежала пачка «Мальборо» и рукопись законченного юмористического романа.

— А меня зовут Ткр-фс-улшком, — представился Пришелец.

— Значит, Лешей! — обрадовался я.

Вскоре мы пили чай. Я дымил «Мальборо» и, поглаживая новую пишмашинку, хихикал над удачными местами в романе. Катя и Пришелец разговаривали, не обращая на меня ни малейшего внимания.

— Меня в нашем тузе очень ценят. Шеф так и сказал: быть тебе моим заместителем. У тебя, мол, такие способности, что грех не использовать их на руководящей работе, — убеждал Пришелец, не отрывая глаз от Кати.

— Подумаешь — руководящая работа! Зарплата — фи! Инфаркт гарантирован, и пшик свободного времени! А вот у моей подруги муж слесарем в автосервисе работает, так он жену в норковую шубу одел, и шапка у нее из серебристого песца, между прочим…

— Я тоже в технике хорошо разбираюсь. Для меня собрать вечный двигатель — минутное дело… У вас такое вкусное варенье!

— Это меня бабушка варить научила, — зарумянилась от удовольствия Катя.

Прошли лето и зима. Прошло еще много лет и зим. Всей семьей мы прогуливались по заснеженной аллее парка. В прозрачном фиолетовом небе загадочно светила луна.

— А вон созвездие Орион, — показал Леша рукой своему первенцу. — Я там раньше жил. И знаешь…

— Знаю, знаю! — перебил его юный скептик. — Тебя там все очень ценили, а твой шеф предлагал сесть на его место, а сам набивался в заместители. Ты, папка, как заложишь за дюзы, всегда одно и то же сто раз рассказываешь! — Он ловко цыкнул сквозь зубы и превратил в пыль стоявшего у входа в парк сержанта милиции.

— Не груби отцу! — осадила его Катя, толкавшая перед собой коляску с двойняшками. Норковая шубка и шапка из соболя ей очень шли. — И, вообще, немедленно перестань хулиганить и верни милиционера на место. Слышишь? А то всыплю!

Строптивый отпрыск сердито шмыгнул носом, но перечить не решился. Сержант снова материализовался, но только теперь на нем были почему-то генеральские погоны. Ошарашенно оглянувшись и не заметив ничего подозрительного, он на всякий случай отчаянно засвистел.

Мы медленно двигались по заснеженной аллее. Я с наслаждением вдыхал свежий “морозный воздух и тихо улыбался. Из распахнутого настежь прозрачно-фиолетового неба призывно и ласково светили крупные, как булыжники, звезды…

Рисунок И. Айдарова

А. Бирюк Опасная работа

Звездолет опустился на планету. Первыми высыпали наружу микробиологи со своими пробирками и микроскопами, за ними, гремя рейками и сверкая объективами теодолитов, топографы, потом геологи, зоологи, ботаники и прочие. Капитан стоял на мостике и руководил высадкой.

— Эй, вы! — сердился он на сейсмологов, которые суетились у грузового люка, вытаскивая свою громоздкую аппаратуру. — Не создавайте пробок!

А у тех, как назло, что-то застряло, и сейсмологи переругивались с метеорологами, которые со своей аппаратурой напирали на них сзади.

Наконец все партии отправились в путь, и капитан смог позволить себе чашечку-другую кофе.

Первые тревожные сведения стали поступать через час, когда вернулись топографы.

— Не можем сделать съемку. Берем одно расстояние, а на деле оно оказывается совершенно другим!

Капитан сердито их отчитал и велел в максимально сжатые сроки отладить приборы. Но не успел он еще поостыть, как примчались сейсмологи.

— И у вас тоже приборы? — закричал капитан. — Я, что ли, должен следить за вашей аппаратурой?

Жаловались микробиологи: микроскопы словно ослепли, а экспресс-посевы не дают вообще никаких результатов — ни положительных, ни отрицательных.

Зоологи разводили руками: следов животных — тьма, самих же зверей не видать и не слыхать. Недоумевали ботаники: только сорвешь листок или цветок растения, его живая структура мгновенно разрушается и превращается в пыль. Такие же головоломки и у почвоведов, и у метеорологов. А у гидрологов вообще волосы дыбом становятся: при их приближении реки пересыхали, а моря и озера выходили из берегов…

— Ну и дела! — ужаснулся капитан. — Все планеты как планеты, а эта — паршивая овца в стаде! Необходимо полное и универсальное обследование.

Но не успела команда приготовиться к выходу, как вдруг все услышали:

— Оставьте меня в покое.

Опытный капитан сразу сообразил:

— Однако, я вижу, мы тут не первые. Ну что ж, давайте знакомиться! Мы…

— Я — планета! — перебил его голос. — Я сама по себе.

Капитан и помощник переглянулись.

— Гм… — произнес капитан после некоторой паузы. — Впервые встречаю планету, которая сама по себе. Но, так или иначе, мы должны тебя изучить и занести в звездный реестр.

— Я против.

— Нет уж, — возразил капитан. — Всякая планета, попавшая в зону интересов нашей цивилизации, должна быть исследована, а уж решать, осваивать тебя или оставить в покое, будешь не ты!

— Может быть, вы будете решать — существовать мне или нет?

— Ты слишком много рассуждаешь! — вскипел капитан. — Ты просто издеваешься над нами!

— Немедленно улетайте, — ответил голос.

— Мы заставим тебя подчиниться, — холодно подвел итог дискуссии капитан.

И вдруг он почувствовал что-то неладное. Но что именно — он понял лишь некоторое время спустя, когда невероятная сила ускорения вжала его в кресло и он на миг потерял сознание…

К капитану подскочил помятый помощник и помог подняться.

— Странно, — пробормотал капитан, во все глаза рассматривая пейзаж родного космодрома, откуда стартовал год назад. — Мне кажется, что мы дома? Но каким образом?

— Нас, вероятно, просто вышвырнули…

— Опасная у нас работа. И неблагодарная, — вздохнул капитан. — Никогда не знаешь, где и на какую грубость нарвешься!

Рисунок В. ЛОСЕВА

Эктор Пиночет ^(Чили) Крыса

От переводчика

^{Вчитайтесь в краткие слова, предваряющие новую книгу чилийского писателя Эктора Пиночета «Ипподром Аликанте» и другие фантастические рассказы»: «Я посвящаю эту книгу движению солидарности. Солидарности с моим народом. И еще посвящаю ее друзьям».}

^{Слова эти принадлежат перу человека, поклявшегося до последнего вздоха бороться с чилийским фашизмом, и фашизм сумел уже по-своему оценить смертельного своего врага. Имя Эктора Пиночета давно уже внесено в списки имен патриотов, особенно неугодных режиму.}

^{Почти с самого момента переворота он вынужден был покинуть родину. В 1973 году, в Париже, публикуется его поэма-воззвание «Остановим смерть!» — и ее, как боевую листовку, читают чилийцы. Болонья, 1980 год — здесь вышел сборник его «Поэм из изгнания», пронизанных болью и ненавистью к предателям родины. В эти же годы Эктор Пиночет начинает писать свою «фантастику». Я намеренно беру это слово в кавычках хотя бы потому, что те, в чей адрес направлены эти рассказы, воспринимают их как самые что ни на есть реалистические произведения. Материальные, как оружие, грозящее свержением диктатуре.}

Они дошли наконец и, взмыленные, полумертвые от усталости, кое-как примостились в каком-то помещении на куче замшелых балок. Тут же послышался сухой царапающий шорох: потревоженные крысы и ящерицы спешно зарывались в большую кучу мусора. Путники сидели молча, поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век.

Который потолще оказался и поразговорчивее:

— Это… здесь, лейтенант?.. — выдохнул он застрявшие в горле слова.

Второй с усилием кивнул: «Да, сеньор, здесь…»

Этот содержательный диалог обошелся толстяку в остаток сил; он завалился на спину, жадно ловя ртом затхлый воздух. Взгляд его мутно плавал по неоштукатуренному потолку, по стенам со следами обоев, пока наконец не зацепился за край едва заметного в темноте оконца.

— А вы… уверены в этом?..

— Так точно… катакомбы внизу… — На последнем слове лейтенант сделал особое ударение.

Они вновь замолчали.

— Время уходит… — мертво обронил лейтенант.

— Ну так пошли! — толстяк деланно приободрился, изображая готовность немедленно покинуть свое импровизированное ложе.

Поднимаясь, зачем-то тщательно стряхивали налипший на мундиры мусор.

— Несмотря на то, что мы отыграли у них приличную фору, дела обстоят не совсем так, как хотелось бы… — обронил толстяк.

— Вы правы, сеньор. Ведь, как говорится, на бога надейся, а сам… — тут лейтенант запнулся, вдруг обнаружив не принятую в их отношениях фамильярность, и перешел на привычно официальный тон. — Я хотел сказать, что, хотя им и нелегко будет обнаружить нас здесь, все же единственное место, где мы можем чувствовать себя в безопасности, так это — подземелье. — Лейтенант уже не рекомендовал — он настаивал.

Тут до толстяка дошло наконец, что весь этот тщательно спланированный отход, вся эта осмотрительность замешены на таком животном страхе, что его бросило в дрожь.

Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна. Да что там известна — он ориентировался здесь как в собственной квартире; ловко огибая в кромешной тьме выступы стен, лавировал среди коварных островков битого стекла, щебня, мусора. Кругом стояла гулкая колодезная тишина.

В щели лезли пропыленные листья дряхлой смоковницы, мешаясь с ветками ежевики, сплошь покрывавшей пространство бесчисленных комнат и анфилад громадного полуразрушенного дома.

— Здесь, — наконец сказал лейтенант и, скривясь, сунул руку в самую гущу немилосердных колючек. Звякнуло железо — будто оковы спали. — Готово…

Раздался скрежет, и край ежевичной стены грозно и неотвратимо ринулся прямо на них. Но через мгновение движение прекратилось; открылся черный зев входа. Толстяк заглянул — и вдруг смутное ощущение страха подступило к самому сердцу, словно бы он уже был там и даже пытался выбраться оттуда…

Лейтенант вошел первым, и галерею тут же залил неяркий мертвенный свет. Дверь за ними неслышно закрылась.

— Да, трудновато им будет разыскать нас теперь, сеньор! — лейтенант был просто вне себя от восторга, которого, впрочем, толстяк явно не разделял. Поджав губы, он лишь брезгливо процедил в ответ:

— Было бы лучше, если бы мы поторопились…

Подумать только, этот вот сеньор торопыга многие годы был их кумиром, знаменем армии, живым символом возрождения нации! И нате вам — в четыре дня все пошло прахом. Гора родила обыкновеннейшую мышь, серенькое, мокрое от страха существо. Люди из его окружения не преминули отметить эту разительную перемену — кто с горечью и тоской, кто с плохо скрытым злорадством. И он вдруг сделался никому не нужным, всеми презираемым пугалом, способным поразить разве что воображение еще более мелкого хищника — обывателя.

Поглощенный невеселыми мыслями, лейтенант и не заметил, как оказался у второй двери. В затылок ему шумно пыхтел спутник. Лейтенант достал из кармана ключ, вставил в искусно замаскированную в скале щель, глянул на секундную стрелку. Над дверью загорелась красная лампочка. Затем, дрогнув, плавно разошлись створки.

— Некоторые меры предосторожности были тогда просто необходимы… вам известно, в силу каких обстоятельств…

Толстяк понимающе и даже с некоторым одобрением кивнул.

У ног их разверзся черный провал. Каменные ступени спиральной лестницы вели, похоже, в самую преисподнюю. Спускались молча, с неудовольствием вслушиваясь в перестук собственных каблуков. Наверху плотно сомкнулись бронированные створки, и сразу сгустившийся мрак подземелья добавил обоим такой тоски и тревоги, что мучительно захотелось ринуться отсюда прочь…

Сойдя с последней ступени, лейтенант вновь включил освещение: они стояли у самого края ниши, вырубленной прямо в скале. У дальней стены виднелись письменный стол и старинное кресло, обитое кожей. На столе — телефон, бумаги, разбросанные карандаши.

В каждую из стен ниши были врезаны двери, обитые массивными железными полосами. Свет шел от ламп, вмонтированных над притолоками. Лучи их фокусировались на стене прямо перед столом. Толстяк внимательно оглядел полированную его поверхность, ковырнул ногтем засохшее пятно сургучного цвета. Обернулся к лейтенанту. Тот уже отворял одну из дверей.

— Процедура вам предстоит не из легких, сеньор, но у нас действительно нет другого выхода, — лейтенант натянуто улыбнулся: нечаянный каламбур слишком точно выразил создавшуюся ситуацию…

За дверью открылся длинный узкий коридор, образованный двумя рядами тюремных камер.

Дряблые губы толстяка растянулись в подобие кислой улыбки. Подобную веселость лейтенант наблюдал впервые за четверо суток, в течение которых они были поистине неразлучны; приободрившись, офицер заметил уже несколько развязнее:

— Камеры пусты все до единой — хоть любую из них занимай… Всех находившихся здесь ликвидировали, так что свидетелей не будет. Не угодно ли удостовериться?

Он рывком распахнул остальные двери — и тусклый свет затеплился в двух точно таких же коридорах, по которым так же убегали вдаль пронумерованные таблички.

Тут толстяк явственно различил какой-то странный далекий шум. Признаться, он беспокоил его и раньше, но как-то не хотелось нервическим любопытством ронять начальственное достоинство в глазах хранившего невозмутимость подчиненного. Теперь, заметив, как напряглось лицо лейтенанта, можно было небрежно выразить некоторое недоумение: э-э-э… что это там такое?..

— Черт, как же это мы о собаках забыли… — Лейтенант был явно обескуражен и, чтобы затушевать неловкость, преувеличенно деловитым тоном добавил: — У нас есть еще несколько минут в запасе, я вам все объясню. А впрочем, объяснять тут особенно нечего…

Широким жестом он пригласил толстяка занять кресло, и тот с размаху плюхнулся на сиденье.

— Все очень просто, сеньор. Когда я уйду, засекайте время. Ровно через час пятнадцать вы пойдете вот по этому коридору. Запомните: вход — здесь. — Он вывел карандашом жирный крест на одном из дверных косяков. — Рекомендую идти обычным прогулочным шагом. Тогда минут через двадцать пять — тридцать окажетесь у решетчатой перегородки. Она заперта, но откроется автоматически спустя сорок пять минут после начала рабочего цикла. Значит, ждать там придется с четверть часа, может, чуть больше — смотря сколько времени уйдет на дорогу. Когда проход откроется, не мешкайте: заслонка на место встанет автоматически — независимо от того, успели вы пройти или нет.

Лейтенант приостановился на миг, взглянул на толстяка, который, словно усердный школяр, строчил ручкой, не поднимая глаз, вкривь и вкось исписывая листки своего блокнота.

— Прошу вас, сеньор, только откровенно: до сих пор я достаточно ясно излагал суть предприятия?

— Яснее не придумаешь, так что валяйте дальше, лейтенант.

Тот сосредоточенно уставился в пол — так ему легче было сконцентрироваться на особенно важных мыслях. Построив их по ранжиру, офицер вдохновенно продолжил диктант:

— Миновав решетку, вы значительно приблизитесь к цели. Останутся сущие пустяки, какую-нибудь сотню метров вы одолеете за три, от силы четыре минуты, и вот он перед вами — выход! Разумеется, он тоже будет заперт, дверь там устроена в виде люка — из тех, которыми оснащены подводные лодки — массивная такая, тяжелая стальная крышка. Как и у решетки, вы переждете какое-то время. И вот люк начнет медленно… Нет, не так. Пишите: очень медленно открываться. Потом раздастся щелчок, как от щеколды, — это значит, что люк открыт до предела и у вас в запасе ровно три минуты, чтобы выбраться наружу. Трех минут на это хватит с лихвой, сеньор. Однако… поспешайте! Впрочем, я не думаю, что в пути вы испытаете какие-либо затруднения: здесь достаточно слепо довериться букве инструкции.

Ну а об остальном мы тоже позаботились заблаговременно: крышка люка закроется герметически, и больше никто и никогда не проникнет в этот лабиринт, а стало быть, и не узнает о нашем маленьком секрете… Итак, еще затемно вы окажетесь по ту сторону холма и дальше пойдете по следу — как и условились, он будет выложен белыми камешками. Я лично позабочусь об охране — из тех гвардейцев, что еще не разбежались… Они и проводят вас прямехонько к американскому вертолету. А уж гринго вызволят вас оттуда…

Прервав свою скоропись, толстяк выразительно постучал карандашом по столу.

— Да-да, — спохватился лейтенант, угадав настроение шефа. — Вернемся к делу. Пора, я думаю, рассказать, зачем вы должны провести здесь час с четвертью, вместо того чтобы немедленно отправиться… м-м-м… на свободу. Как вам известно, это, так сказать, учреждение мы основали с вашего ведома вскоре после столь блистательно осуществленного вами переворота. И за все эти годы здесь ни разу не случалось осечек, поэтому никто и не подозревал о существовании объекта…

При этих словах толстяк невольно поежился.

— Мы пускали его в ход, — невозмутимо продолжал лейтенант, — обычно убедившись, что поблизости нет даже охраны. Специалисты отвели на весь, как бы это выразиться… производственный цикл ровно два часа пятнадцать минут — из них час пятнадцать как раз уходило на допросы, и мы начинали их одновременно с нажатием кнопки «пуск» — вон там, на пульте. Да, кстати, об электронике: фотоэлементы расположены почти по всей длине коридора — вплоть до решетки. Всего их — пятнадцать пар, действующих по принципу турникетов. Поэтому очень важно не «вспугнуть» их, до добра это еще никого не доводило; вот почему лучше всего идти прогулочным шагом. Как только вы минуете последнюю пару «глаз», свет в коридоре погаснет, и тотчас осветится решетка, та самая, о которой я уже говорил. Одновременно откроются клетки, в которых мы держим собак — черт, угораздило же их здесь оставить… В силу известных обстоятельств бедолаги, надо думать, оголодали ужасно, поэтому, сеньор, вы там особенно не задерживайтесь…

Лейтенант снова взглянул на часы. Толстяк угрюмо перечитывал свои записи. Воцарившееся было тягостное молчание офицер прервал вежливым: «У нас есть еще две минуты, сеньор, и если вам что-то еще неясно…»

— Сколько у вас там содержится псов? — вопрос был задан с эдакой скучающей светской небрежностью.

— Да так… Десятка с четыре. Мы их использовали при допросах… а потом и на охоте, — в тон ему ответствовал лейтенант: он всегда щадил впечатлительность своего патрона. — Ну, нам пора, сеньор.

Толстяк отложил блокнот в сторону и молча стал наблюдать за лейтенантом, направившимся ко входу в коридор, — единственному пути, ведущему к спасению былого «цвета нации». Другие уже отрезаны… На мгновение высвеченное лицо лейтенанта показалось бледнее обычного, черты лица — заостреннее.

Лейтенант уверенно манипулировал на пульте, и эта молчаливая работа вдруг пробудила у толстяка приятные воспоминания. Может быть, потому, что похожий пульт находился в кабине его вертолета. Славное было время! Боевые машины взмывали и ложились на курс, и одним нажатием кнопки в пыль разносились непокорные рабочие кварталы. Бывало, бомбили и на малой высоте: однажды он даже разглядел лицо какой-то женщины. Запрокинутое, все в слезах…

Толстяк встрепенулся, отгоняя непрошеное видение.

— Ну, как там у вас, все готово? Сверим часы?

— Немного терпения, сеньор…

Кнопки на пульте игриво замигали зелеными и красными огоньками.

— Время пошло, сеньор!

Толстяк взглянул на часы. Ровно три. Лейтенант стоял перед ним, вытянувшись по уставу, — как в лучшие времена.

— Задание выполнено, генерал!

— Да, но эти бумаги… На столе их целая куча, а ведь, насколько мне известно, это…

— Списки без вести пропавших. Не извольте беспокоиться, я уже включил взрывное устройство. Оно сработает, как только люк по ту сторону холма захлопнется. И тогда никто и никогда их больше не увидит. Удачи вам.

— Благодарю вас. — В тоне генерала сквозила скорее озабоченность, чем грусть расставания.

Лейтенант круто развернулся на каблуках и парадным шагом прошел к лестнице. Долго еще вслушивался генерал в безостановочный бег по гулким ступеням. Слух его, казалось, обострился настолько, что был слышен даже скрип офицерских сапог — там, за стальной дверью… Все. Мертвая тишина сгустилась в нише.

Что же теперь делать? Рука сама потянулась к стопке листов на столе. Вот дьявол, сплошь известные всем имена! Скомканная бумажка полетела в корзину. Он вытащил еще один лист, за ним — еще, еще… Строка за строкой — ряды исчерканных красными чернилами, кровоточащих имен…

Его замутило, и он тяжело выбрался из кресла. Прошелся, внимательно оглядывая стены, — как голо все, пусто… Вернулся к столу, стараясь не смотреть на проклятые бумаги. Так как же получше убить время? Пожалуй, лучше уж поразмыслить над полученной инструкцией. Тем более что она внушала тревожившие его сомнения.

Толстяк поискал записи — помнится, он оставил их на столе. Здесь их не было… Не было?! Он кинулся перебирать один за другим разбросанные повсюду листки, но на глаза попадались лишь имена, имена, имена… Ничего, кроме имен!

Он запустил руки в корзину — на дне лежал лишь скомканный им в гневе листок. Генералу отчаянно захотелось вдруг выть, кататься по полу, рвать на себе волосы. Он опять зарылся в бумаги, ринулся под стол… Имена, проклятые имена, ничего, кроме исчерканных красным имен! Елозя по каменному настилу, он подобрался к креслу и, ломая ногти, стал отдирать край дорогой обивки… Вдруг ужасное подозрение рывком подняло его на ноги.

Лейтенант! Записи взял лейтенант! Но… как? Нет, нет, не может быть, ведь он диктовал из того угла, потом… Что было потом? Ах да, щелкнул каблуками, поприветствовал, смылся…

Он почувствовал, что теряет сознание, руки вцепились в застегнутый з£ крючки ворот… И вдруг разом обмякли. Пальцы коснулись золота мундирных пуговиц, скользнули на дно внутреннего кармана. Фу-ты, господи, гора с плеч! С великой нежностью разворачивал он, разглаживая каждый листочек блокнота, затем бережно упрятал за пазуху. Все равно читать сил уже нет. Колени вдруг подогнулись, и он мешком повалился в кресло. Вялость овладела им, мягко укачивая, смеживая веки. Спать… Спать…

…Он был владыкой пигмеев, власть его распространялась повсюду и всюду внушала страх. В этом страхе и заключалось все величие и могущество, он распоряжался жизнью и смертью, и холеные пальцы цепко держали за горло целый народ.

…Но вот владыка бежит, бежит без оглядки. Восстали все и гонят его отовсюду. Они уже за спиной, ближе, ближе, нет, это уже не пигмеи, гиганты догоняют лилипута, уже настигли, и чья-то громадная ступня нависла надо мной, господи, я пропа-а-ал!!! Громовое эхо, лавиной сорвавшись со стен, вынесло генерала из кресла. В висках неистово пульсировало: «Пропал, пропал, пропал…» Проспал!

Он чуть не до локтя рванул рукав кителя. Часы показывали три тридцать. Лай собак вдруг сделался громче, казалось, они вот-вот ринутся изо всех углов. Генерал платком вытер липкое лицо. Нет, нельзя так распускаться, а то таких дров здесь еще наломаешь, особенно в треклятом этом коридоре. Уж там-то игру заказывают механизмы, с ними не договоришься. Любой промах — смерть; такие вот ставки: пытка «дорогой на волю» всегда заканчивалась одинаково, и до люка не дошел никто… По генеральской спине пробежал холодок.

А что было бы, проснись он всего часом позже? Дьявольские часы уже запущены в ход, их ничем не остановить… Нет, определенно сдают нервы, ох, не ко времени все это. Времени?! Генерал вновь дернул рукав мундира, уставился на циферблат. Протер стекло. Приложил к уху. Вроде бы тикают, но как-то уж очень вяло… А что, если они отстают, или батарейки садятся? Он расстегнул браслет, осторожно, словно боясь расплескать чашу с живой водой, снял часы с руки. Большие, золотые, инкрустированные алмазами, часы эти достались ему, в сущности, даром. Так, пустячная услуга солидной фирме — право на беспошлинную торговлю в этой нищей стране.

Он не удержался и еще раз посмотрел на часы. Встал. Одеревеневшие ноги не слушались. Только этого еще не хватало! Лейтенант, скотина, очень уж резвым оказался, мчал сюда по горам, по долам… К лицу ли ему, генералу, такие прыжки? Да еще с его весом — тут и не такие ноги откажут. Особенно икры донимают… Он нагнулся, чтобы растереть их. Черт же дернул его на это! Словно раскаленная игла с маху прошила его. Как подкошенный, он рухнул в кресло. Принялся было массировать сведенную судорогой ногу, но боль была такая, что генерал, не усидев, тихо сполз на пол, оглашая дикими воплями своды пещеры. И тотчас же зловещим эхом ему стал свирепый отдаленный лай.

Чтобы отдышаться, пришлось перевернуться на спину. Заодно снова можно посмотреть на часы. Без двадцати четыре. До входа в туннель тридцать пять минут. Или пять? А может, там надо было быть еще час назад? Эх, и часы-то не сверить — разве что с собственным одиночеством.

Не отрывая подошв от пола, едва переставляя прямые, как палки, ноги, генерал едва ли не целую вечность двигался к креслу. Потом, кряхтя, разворачивал его к двери и наконец, с усилием опираясь на ручки, сел, так и не подогнув колени.

А что, если за сорок пять минут он не успеет миновать все эти фотозападни? Или судороги вновь одолеют? Он с ненавистью вспомнил лейтенанта, его настоятельный совет пройтись по коридору «прогулочным шагом».

Осторожно сдвинув ноги, он титаническим усилием попытался отжаться руками — удалось. Теперь он стоял неподвижный, как памятник самому себе, и панически боялся лишний раз глазом моргнуть. Медленно-медленно поднял левую руку. Зубами оттянул рукав. Осторожно скосил глаза. Пора двигать к выходу…

Вот минутная стрелка замерла на горизонтали — и в то же мгновение от стены к стене коридора на небольшой высоте протянулись желтые полоски лучей. Выхватив из сумрака горловину туннеля, вспыхнули на потолке лампы, и грузный, дряблый человек вдруг ощутил бешеное желание пулей промчаться по адской мышеловке. Разом выбраться из этой могилы, полной грудью вдохнуть свежий, привольный воздух. И вошел в коридор.

Генерал шел, обливаясь холодным потом. И без того неблизкий, стократ вырос путь до луча, перерезавшего коридор как раз на уровне его пояса. Вроде бы до него сейчас метров тридцать. Значит, пройдено уже сто. Или восемьдесят? А может, сто двадцать — кто знает… Та-ак, кажется, ноги совсем отказывают. Эх, согнуть бы их чуточку в коленях, да ведь страшно. Это еще что за окошко в стене? Легонько, тихонько, спешить здесь ни к чему: неизвестно еще, для каких оно тут надобностей. А сейчас он пересечет первый из пятнадцати этих гнусных желтых лучей… Отлично!

Послышался тихий зуммер, генерал испуганно обернулся. Луч за спиной погас. Не останавливаясь, еще раз глянул на циферблат. На весь маршрут до луча ушло шесть минут. Помножим на пятнадцать. Это что же выходит, а? Полтора часа? Да ведь ему отпущена половина этого срока! Надо прибавить. Выбора нет. Нет его, понимаете, нет, нет. Не-е-т!!!

Галерея стала уходить куда-то вбок. Генерал шел уже почти нормальным шагом, понимая, однако, что недостаточно быстро. Поврежденные сухожилия давали знать о себе все настойчивее, все чаще, и при всем желании нельзя было ускорить и без того уже рискованный ход. А где-то там, в глубине, скоро сработают механизмы подъема, решетка, перегораживающая туннель, в последний раз откроет проход и с лязгом обрушится зубьями на асфальт.

Он чуть увеличил шаг — и тут же боль прострелила колено; в считанных метрах от третьего луча правая нога стала подозрительно шаркать. Третий луч генерал пересек, уже заметно хромая. С нетерпением глянул на часы. Вот это да, за две минуты, личный рекорд! А может, дистанция между лучами сократилась? Тоже неплохо.

На четвертый и пятый этапы ушло в среднем по стольку же, что вселяло надежды. Только бы опять не свело ногу. Галерея уже заметнее сворачивала вправо, и дорога, кажется, пошла под уклон. Или почудилось?

…Проходя восьмой участок, он уже умел экономить драгоценное время, сосредоточиваться только на решении одной проблемы — идти, сгибая ноги в коленях.

Пересекая девятый луч, он даже не взглянул на часы; что толку, когда впереди — еще шесть, и неизвестно, дотянет ли он до десятого?

Решив хоть немного взбодриться, генерал попытался было насвистывать любимый марш, но и тут его ждала неудача: с губ сорвалось лишь омерзительное шипение.

Что ж, тогда он будет думать о будущем, о новой жизни — в тиши и спокойствии. Благо денег у него предостаточно, остались и влиятельные друзья. Да, там будет ему вольготно. Там… Если здесь он вовремя доберется до решетки! Робость, конечно, есть, но только так, слегка. Что ж такого? Говорят, и самые храбрые бывают повержены духом, а он, несомненно, из самых, это и раньше многие признавали. Взять тот же переворот. Да разве кто-нибудь провернул бы его с той же отвагой и решимостью?..

…Пройден десятый луч. На часах — четыре сорок семь. Он явно запаздывает, а силы уже на исходе… Значит, надо выжать все, на что еще способны ноги. Идти, идти дальше.

Изломанный болью, с искусанными в кровь губами он преодолел желтый шлагбаум одиннадцатого луча. И в ту секунду, когда казалось, что сейчас он без сил растянется на асфальте, чтобы никогда уже не подняться больше, — в ту самую секунду он все-таки прибавил шагу. А если уж честно — просто очень хотелось в это верить. Он обманывал сам себя. Ласкал, тешил иллюзиями.

Путь до четырнадцатого луча казался уже бесконечным. Каждый шаг давался с запредельным трудом. И тогда он загадал: дойду — взгляну на часы. Только гляну — и все. А там можно воспользоваться и услугами пистолета. Вот он, в заднем кармане… генерал с мстительным наслаждением похлопал по нему.

Но сулившее в недалеком будущем избавление от всех мук, сейчас движение это стало новым сигналом бедствия. Рука отказывалась ему подчиняться. Он шевельнул левой — то же самое. В глазах потемнело от нового приступа боли и страха. Он шел, вперившись невидящим взором в протянувшийся где-то там, впереди, четырнадцатый луч. Шел, как идет на тореро смертельно раненный бык…

Луч погас за спиной. Генерал с ненавистью глянул на циферблат. Без трех минут пять. Три минуты, всего три минуты, чтобы добраться до этой стальной защелки, которая поднимется на мгновение — а там и рухнет ножом гильотины. Так стоит ли вообще совать под нее голову?..

В отражении последнего луча матово блеснула решетка.

И вновь в генерала вцепилось отчаянное желание бежать. И, позабыв обо всем на свете, он было ринулся, но дряблое тело повело в сторону, качнуло…

Прозрачно желтевший финиш преодолен в падении на полоску ничком. В это мгновение ноги триумфатора выкинули какой-то вялый кульбит — и его всем позвоночником припечатало к решетке. И тут генерал — нет, не услышал: слух, как и зрение, затопила волна невыносимой боли, — он нутром почуял настигавший его вой. Словно длинный, отточенный кинжал метнулся из глубин катакомбы и впился в живот по рукоять, рассекая кишки. Долго раздумывать не пришлось — он отлично помнил инструктаж лейтенанта. Сюда, к решетке, лавиной неслась свора обезумевших от голода и пьянящей близости жертвы собак.

Рисунок В. Неволина

В следующую секунду заработал механизм. Горбясь гусеницей, руками поджав к животу колени, генерал истошно вопил от жесточайшей боли и животного страха. Решетка медленно-медленно освобождала проход. Вот она замерла, готовясь низринуться — и тогда страх взял еще раз свое. Воющий, сверкающий лампасами колобок вкатился в дыру. Железные зубья голодно лязгнули об пол.

Голодная мощь порыва была неудержима, и вырвавшийся вперед вожак, не в силах притормозить, со всего маху врезался в стальную преграду, тело его обмякло, и в мгновение ока в него вцепились чудовищные клыки, раздирая на части.

С перекошенным от ужаса лицом генерал наблюдал эту сцену. Он забыл на это время о боли. Убраться отсюда! Как можно быстрее и дальше.

Но подняться сил уже не было. Генерал оборвал остатки ногтей, цепляясь за каждую выщербинку в скалистой стене. Раза два ему удалось чуть оторваться от пола… Тем горше было распластываться на нем. И тогда генерал встал на четвереньки. Так он протащился несколько метров, потом разом надломились руки — и голова ткнулась в асфальт.

…Когда генерал в третий раз растянулся, единственной мыслью было: «Все. Не подняться». Тело разом обмякло.

Его охватило глубокое забытье. Но длилось оно, кажется, недолго, резь в животе вернула к действительности. Встряхнувшись, он окончательно пришел в себя. Прищурил глаза — так почему-то теперь было лучше видно. Люк маячил метрах в двадцати, не больше. Неужто ползком не добраться? Конечно, какие тут разговоры! Да вот только когда? Время, черт, время! Сколько сейчас, сколько осталось — генерал не знал и знать не хотел: что за смысл бежать от одного убийцы, чтобы тут же повстречаться с другим?

Генерал продвигался вперед. Добраться! Застрелиться никогда не поздно. Надо будет — он пустит пулю в лоб у самого люка. Вот именно, только у самого люка, не раньше.

Он снова ткнулся лбом об асфальт. Голова чуть не раскололась от боли. Ледяные иглы вонзились в живот… И вдруг он почуял свежее дуновение ветра. В ликующем порыве радости он вскинул вверх руку… Пальцы больно ткнулись в скалистое тело подземелья.

Все. Невозможно больше. Ему не в чем себя упрекнуть, достаточно было только сил перевернуться на спину, лицом туда, где должно быть небо. Но и это удалось лишь наполовину, и теперь он неловко лежал на боку.

Совершенно отчетливо прямо над головой громыхнули гусеницы. Он машинально скосил глаза в сторону раздражающих своим правдоподобием звуков.

Люк был открыт. Гиппопотам зевнул, демонстрируя темную, звездно мерцающую пасть.

Толстяк животом прижался к камням, с трепетом ощущая, как они отдают ему свою силу. И тогда он медленно стал подниматься. Асфальт разом вздыбился к небу, и дыра выхода заплясала перед глазами, и его самого бросило от стены к стене. Но он всем телом ринулся вверх, к каменному зеву. Ему удалось лишь едва ухватиться за самый край стальной челюсти.

…Они сидели на замшелых балках, молча поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век. Толстяк на мгновение прикрыл глаза, ущипнул себя за руку. И услышал свой собственный хриплый смех, а взгляд уже плыл в блаженстве по чудесному неоштукатуренному потолку, по прелестной стене со следами обоев.

— Время уходит, — бесстрастно заметил лейтенант.

— Господи, радость-то какая! — невпопад выпалил, легко поднимаясь, толстяк. Его распирало от удовольствия двигаться, смеяться, говорить, и, как никогда, был он весел и оживлен.

Отряхивая брюки от налипшего мусора, он счастливо и спокойно подумал, что нередко мучившие его ночные кошмары стали для него вроде хорошей приметы: они всегда сулили удачу даже в самых рискованных предприятиях.

Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна.

— Здесь, — сказал он, останавливаясь у заросшей ежевикой стены.

Толстяк насторожился.

Раздался скрежет, и край ежевичной стены грозно и неотвратимо ринулся прямо на них.

Он мертвенно побледнел.

Открылся черный край зева. Они спустились в провал. Ступени спиральной лестницы, похоже, вели в саму преисподнюю… Очень похоже! Мучительно захотелось, не разбирая дороги… Но колени вдруг подогнулись, он едва успел схватиться за перила, ища глазами выход. Дверь за спиной с лязгом закрылась.

Будто зарница полыхнула в мозгу. Страшная боль вернула сознание. Пальцы медленно плющила входившая в пазы крышка тюремного люка. Ледяной ужас стиснул и остановил сердце. Дрогнуло свисшее в горловину туннеля тело. Оторвалось черное время. Черное время крыс.

Перевел с испанского Николай Лопатенко

Амброз Бирс (США) Изобретательный патриот

Рисунок М. Федоровской

На аудиенции у Короля Изобретательный Патриот вынул из кармана бумаги и сказал:

— Позвольте предложить Вашему Величеству новую броню, которую не может пробить ни один снаряд. Если эту броню использовать на флоте, наши боевые корабли будут неуязвимы и, следовательно, одержат победу. Вот свидетельства министров Вашего Величества, которые удостоверяют ценность изобретения. Я готов расстаться с ним за миллион тумтумов.

Изучив документы, Король отложил их в сторону и велел Государственному Казначею Министерства Вымогательств выдать миллион тумтумов.

— А вот, — сказал Изобретательный Патриот, вытащив бумаги из другого кармана, — рабочие чертежи изобретенного мной орудия, снаряды которого пробивают эту броню. Их мечтает приобрести брат Вашего Величества, Император Баца, но верноподданнические чувства и преданность Вам лично заставляют меня предложить их сперва Вашему Величеству. Всего за один миллион тумтумов.

Получив согласие, он засунул руку в другой карман.

— Цена этого непревзойденного орудия была бы гораздо выше, Ваше Величество, если бы не тот факт, что его снаряды можно отразить путем обработки моей брони новым…

Король дал знак Главному Доверенному Слуге.

— Обыщи этого человека, — велел он, — и доложи, сколько у него карманов.

— Сорок три, сэр, — сказал Главный Доверенный Слуга, выполнив приказ.

— Да будет известно Вашему Величеству, — в ужасе вскричал Изобретательный Патриот, — что в одном из них табак.

— Переверните-ка его вверх ногами да потрясите хорошенько, — молвил Король. — Потом выпишите ему чек на 42 миллиона тумтумов и предайте казни. И подготовьте указ, объявляющий изобретательство тягчайшим преступлением.

Перевел с английского В. Баканов

Владимир Васильев Сеанс

Тяжело вздохнув, Змей Горыныч просунул в пасть между верхними клыками хвост, прижал им к небу раздвоенный язык и попытался свистнуть. Вместо оглушительного свиста, однако, получилось жалкое шипение. «Чем бы мне его огорошить?» — тоскливо подумал он, готовясь к неминуемой встрече с богатырем Русланом Кирбитьевичем, который грозился сгубить Змея, разорить его поганое гнездо и освободить из неволи Настасью Митревну, с которой Змей Горыныч жил-поживал вот уже пятнадцать лет душа в душу. И хоть стар был Змей, помирать ему совсем не хотелось. «Ну ладно, авось не шибко покалечит, а коли повезет, то и ему бока намну», — решил он. Тяжело взмахнув крылами, Змей Горыныч взлетел на высоченный дуб и, подслеповато щурясь, стал всматриваться в даль — не пылит ли дорога…

Решение пришло к Стукачеву внезапно. Дело было рискованное, но после скандала с женой чувство уязвленного самолюбия заглушило в нем на время природную робость. «А не вернусь, — ожесточенно думал он, входя в здание Бюро путешествий, — локти кусать станет, да поздно будет! Поздно!»

— Вам куда? — улыбаясь, спросила его девушка-диспетчер.

— Все равно. Куда угодно.

— Хорошо. Тогда ваша кабина номер пять. Сеанс десять минут. Пожалуйста.

— Ну?! Не видать? — задрав голову, воскликнула Настасья Митревна.

— Совсем слепой стал! — ответил ей с дуба Змей Горыныч. — Мужик посредь дороги объявился. Стоит, башкой вертит туда-сюда. Как я его проглядел? Верно, разморило меня на солнышке, вздремнул малость!

— Ты, старый, главное — богатыря не прогляди. А то будет ему свадьба, тебе — поминки! Я в дом пошла. У меня молоко на плите. Если что — кричи.

— Ладушки, — ответил Змей Горыныч, продолжая наблюдение.

Стукачев топтался на дороге, осматривался и входил понемногу в образ. На нем была длинная, до колен, льняная рубаха и широкие порты, которые норовили все время сползти. «Хоть бы веревку дали, халтурщики», — бормотал он, держа левую руку на пупке. Правая держала лучемет, закамуфлированный под посох.

Слева, справа и позади расстилалась дикая степь. Впереди, в двухстах шагах, стояла потемневшая от времени рубленая изба чудовищных размеров. У нее было две двери — большая, напоминающая ворота, и поменьше — обычных размеров. Окна маленькие. Дом опоясывал невысокий частокол из заостренных бревен. Перед частоколом гуляли куры и гуси. Посреди двора рос огромный дуб, а на самой верхушке его, распустив перепончатые крылья, сидел птеродактиль и внимательнейшим образом рассматривал Стукачева.

Рисунок В. Чижикова

Сердце путешественника окатило ледяной волной. «Чтоб тебя!» — простонал он и взял посох на изготовку. Порты съехали гармонью и улеглись в мягкую дорожную пыль. Но тут земля под ногами начала подрагивать и послышался нарастающий топот. Стукачев проворно сиганул в репейник. Мимо него, поднимая клубы пыли и звеня кольчугой, проскакал здоровенный детина на огненнорыжем коне. У самых ворот детина осадил коня и принялся громко кричать, потрясая копьем. Понять живую речь далекого предка оказалось для Стукачева задачей непосильной. Единственным, что он четко разобрал, было — «живота своего» и «гад». «Э-э, да это он, никак, птеродактиля на бой вызывает, — догадался Стукачев. — Ну, теперь держись!»

В ответ на богатырскую тираду с дуба донеслось шипение. «А-а-а!» — радостно завопил детина и метнул в птеродактиля копье, но не попал. Птеродактиль, в свою очередь, как-то неловко подпрыгнул и, цепляясь за ветки, грохнулся наземь. Детина, пользуясь счастливым моментом, проворно соскочил с коня, отцепил от пояса булаву и начал свирепо дубасить птеродактиля. Бедное животное, прикрывая голову крыльями, издавало жалобные крики. На эти крики из избы вылетела простоволосая женщина с ухватом в руках и с воем набросилась на опешившего от неожиданности детину. Детина бросил булаву и, панически отбиваясь от наседавшей на него бабы, начал пятиться к коню. Потом вскочил в седло и диким галопом помчался прочь. Увидев Стукачева, ставшего невольным свидетелем его позора, богатырь внезапно остановился, развернулся и шагом подъехал к убогому страннику.

— А ты почто? — грозно спросил он.

— Это вы мне? — севшим от страха голосом пролепетал Стукачев.

— Тебе! — ответил детина и заехал ему кулаком в ухо так, что Стукачев, описав дугу, приземлился метрах в трех от богатыря. Одновременно с приземлением в ушах его прозвучал металлический голос диспетчера: «Сеанс окончен!»

Морщась от боли и держась за распухшее багровое ухо, Стукачев вышел из кабины номер пять и возмущенно закричал: «Дайте жалобную книгу!»

Валентин Гончаров Слово предоставляется…

Рисунок А. Гусева

Экипаж корабля ликовал: после долгих лет полета в одиночестве космонавтам предстояло увидеть братьев по разуму.

Правда, были и скептики. Кто-то из младших пилотов с ехидцей поинтересовался, почему, мол, сами эпсилонцы не проявляют стремления к контакту. Но экипаж готовился к высадке, и на мятежные речи никто не обратил внимания, а капитан быстренько осадил наглеца, напомнив ему о поломке механического уборщика и о том, что от еще одной очистки корпус корабля только посвежеет. Сам он ликовал в предвкушении барышей, которые посыплются от туристических корпораций за драгоценную находку, но из-за выходки молокососа прежнее безмятежное настроение исчезло.

Под приветственные крики тысяч и тысяч аборигенов, собравшихся у места посадки, космонавты вышли из корабля. Рядом с кораблем было сооружено нечто сильно смахивающее на обычную трибуну для выступлений, а вскоре на нее взобрался представительного вида эпсилонец и поднял руку. Шум в огромной толпе стих как по мановению волшебной палочки.

По звучанию речь аборигена напоминала одновременно хруст толченого стекла, мяукание кошек в подворотне и шелест дождя в кронах деревьев. Машины-лингвисты начали перевод.

— Уважаемые Звездные Братья, Преодолевшие Столь Дальний Путь и Принесшие Светоч Знаний! Население Эпсилоны преклоняется перед вами. Как самый старый житель планеты, я удостоен поистине высочайшей чести — права приветствовать вас на гостеприимной почве Эпсилоны и провести этот митинг. Вначале хочу познакомить вас вкратце с нашим общественным строем…

Земляне переглянулись. Многим из них не раз доводилось высаживаться на обитаемых планетах. Обычно гостей встречали с радостью, реже с оружием в руках, но никогда — митингом…

— …Планетой управляет единый совет, в состав которого входят три подсовета. Первый из них, подсовет 18 больших городов, сокращенно — БОГов. Второй состоит из представителей малых государств, или МАГов, их на Эпсилоне 34. И наконец, третий подсовет объединяет островные республики, просто ОРы, которых насчитывается 97.

Сейчас я с глубоким сожалением покидаю эту трибуну, чтобы дать слово представителю государства Альфа…

В течение сорока шести минут представитель Альфы, первого по значению БОГа, излагал гостям краткую историю возникновения и развития своего отечества, сделав упор на решающий голос Альфы при решении глобальных проблем, потом принялся перечислять ассортимент выпускаемых товаров, произнося при этом весьма длинные фразы, в ответ на которые автоматические лингвисты все чаще выдавали односложное: «Непереводимо».

Едва долгожитель Альфы закончил выступление, как на трибуне вновь оказался предыдущий оратор.

— Я сожалею о том, что лишь на короткое мгновение обращусь к гостям, представляя им долгожителя Беты — второго по величине и великолепию БОГа Эпсилоны.

Земляне окончательно загрустили. В экипаже корабля было несколько молодых исследователей, только-только пришедших на флот с университетской скамьи и напичканных вздорной романтикой. Вот они-то и сдались первыми. Тайком отключили свои автолингвисты и теперь наслаждались хрустом, мяуканием и шелестом, не понимая в них ничего, кроме часто повторяющегося слова «Бета».

Когда главный долгожитель в третий раз появился на трибуне, солнце клонилось к горизонту, «лингвист» же работал у одного капитана, который по должности обязан был слушать официальные выступления.

Речь представителя Гаммы, третьего по величине государства Эпсилоны, слушали в свете цветных прожекторов, превративших митинг в незабываемую мозаику. Один капитан не замечал окружающих красот. Выслушивая очередную историческую справку, он в десятый раз мысленно заверял себя в том, что на ближайших трех, нет, пяти высадках он и шагу с корабля не сделает, а разведку поручит тем членам экипажа, кто может играть в уме в шахматы или сочиняет стихи.

Между тем выяснилась интересная закономерность: чем меньше были размеры государства, тем продолжительнее оказывалась речь его представителя. Когда представитель Гаммы треснул-мяукнул последнее слово, небосвод озарился светом взошедших лун Эпсилоны.

На трибуну неутомимо взбежал старейший житель планеты.

— Если Покорители Звезд не нуждаются в отдыхе, мы сначала закончим чествование, а затем совершим небольшое путешествие.

— А как долго еще продлится чествование? — осторожно осведомился капитан.

Долгожитель прямо-таки засветился — такое удовольствие доставил ему вопрос землянина.

— Выступят еще долгожители 15 оставшихся БОГов, кратенько скажут приветственное слово знатные люди МАГов и произнесут небольшие речи старейшины ОРов. Затем мы совершим поездку по столицам государств, где в вашу честь состоятся торжественные собрания, заседания, вечера и встречи с самыми почетными эпсилонцами. В заключение в столице Эпсилоны Гите будут вручены высшие награды планеты Вам, Совершившим Беспримерный Подвиг, Память о Котором Сохранят Потомки. Там же будут изваяны ваши статуи в натуральную величину.

«Посмертно», — подумалось капитану. Как наяву, он видел себя — убеленного сединами, с окладистой бородой до пояса. Капитан побледнел, несмотря на двадцати летнюю космическую закалку и знаменитое во всем цивилизованном мире умение скрывать свои чувства.

— Видите ли, дело в том, что нам нужно подняться на орбиту для связи с Землей, после чего мы с удовольствием продолжим эту волнующую встречу. — Капитан кривил душой, как пятнадцатилетний юнга, но поступить иначе он был просто не в силах.

Едва земной корабль стал мельчайшей звездочкой среди множества ей подобных на небосводе, многотысячный крик радости разорвал тишину. Долгожитель жестом потребовал внимания.

— Все, эпсилонцы, — лаконично и просто сказал он. — Продолжайте свои повседневные дела, земляне больше не вернутся. Их туристы не станут нашим национальным бедствием. Работайте, но помните: по сигналу «Слово предоставляется» вы должны немедленно собраться у места высадки очередных гостей. И пожалуйста, побольше фантазии!

Владимир Логинов Последнее усилие

Рисунок А. Гусева

Черепаха плакала. Глухов стоял рядом с ней и гладил узкую, стянутую морщинистой кожей головку. Потом черепаха напряглась, и тело ее стало судорожно выползать из панциря. Она зажмурилась от боли и рывком выскользнула из сдавливающей брони. Тогда Глухов рванул на ней морщинистую кожу…

«Скорее, скорее! На земной модуль!»

Они выскользнули из пещеры… Какое-то огромное черное покрывало словно ждало их. Оно живым студнем наползало на скалы.

Коймаологией⁴ занимались давно, хотя институту, исследующему биоэнергетические возможности человека, было не так уж много лет. Одни специалисты в нем занимались проблемой использования каналов воображения в лечебных целях. Другие засыпали в дарфонах⁵ и после пробуждения давали точную информацию о планетах, куда были «командированы». Посылать в иные миры космические корабли и автоматические станции после открытия коймаологии уже просто не имело смысла.

Владимир Глухов работал над проблемой установления каналов обратной коймасвязи с гуманоидами.

Однажды вечером, когда Глухов как обычно засиделся в лаборатории, ему позвонил однокашник по институту Алексей Круглов и попросил о встрече.

Владимир спустился в холл института.

— Привет.

— Здравствуй.

— Сказать кому — не поверят, — засмеялся Круглов, крепко пожимая руку. — Человек приходит спать на работу. Выспится — и домой… О подобном даже самые отъявленные лентяи прошлых веков не мечтали!

— Этот сон не дает отдыха, — мрачно возразил Глухов. — И, наверное, нас ждет расплата за вмешательство в естественное течение человеческой жизни. Месяц такого «сна» без контроля — и самый здоровый коймаолог превращается в развалину! И процесс этот необратимый…

— Я привез больную, — неожиданно серьезно сказал Круглов. — Всего шестнадцать лет. Но… безнадежна.

— Что с ней?

— Никто не понимает, в чем дело… Девушка с трагическим восприятием действительности. Говорит невпопад, беспричинно плачет, пыталась наложить на себя руки. Я очень прошу тебя посмотреть ее…

Когда она спит — улыбается. Очевидно, ей снятся чудесные сны, которые длятся по десять-двенадцать часов, а проснувшись, она плачет… и дышит, как старый и тяжело больной человек…

— И как давно?

— С самого рождения.

Глухов помолчал, что-то прикидывая.

— Ничего не обещаю… Приезжай дня через два.

Глухов считал, что человек совершенен и вечен и людям было суждено жить на всех планетах. Но произошла страшная катастрофа, в результате которой уцелел только один гуманоид — земной. Все остальные — жители ближайших планет, оказавшиеся после катастрофы на Земле, — патология, которую мы никак не можем понять. А ведь они имеют не меньше прав на жизнь, чем счастливцы земляне. Глухов верил, что человек может адаптироваться в любых условиях. Неограниченные возможности его организма заставляли Владимира задумываться над самыми, казалось бы, бредовыми идеями: можно жить без атмосферы, пищи и даже воды… Он был убежден, что в человеке заложено все, что есть во Вселенной.

Мила действительно была тяжело больна. Глухов это понял сразу. С минуту он рассматривал болезненное белое лицо девушки, с удивлением чувствуя, как его пульс учащает ритм. Коймаолог вдруг подумал, что он уже где-то видел эти припухшие, слегка воспаленные глаза. Где же? Перед ним внезапно пронеслись сотни навсегда запомнившихся картинок.

«…Пещеры… панцирь… глаза черепахи… Стоп!»

Он впился взглядом в зрачки больной — они!

Мила опустила веки. Над ее левым глазом запульсировала тоненькая жилка.

— В дарфон ее! — Глухов вздрогнул от собственного голоса. — По-моему, она с созвездия Центавра.

Набрать информационный код планеты из созвездия было делом мига… Синеватая кривая на дисплее анализатора биоритма подтвердила его догадку. Ну и что из этого следует? Он обхватил голову руками и замер.

— Плохи дела? — чуть слышно спросил Круглов.

— Не знаю… Она похожа на долго спавшего коймаолога… и живет во сне, а действительность для нее — все равно, что для нас кошмарные сны. Но это не все… Девушка — гуманоид со звезды Альфа Центавра. Если ей создать в дарфоне параметры родной планеты, а потом перевести на земные…

«Еще немного, — лихорадочно думал коймаолог, перепрыгивая через трещину, — осталось чуть-чуть…»

Девушка дрожала в его руках как в сильном ознобе. Глухов видел: черное покрывало скоро настигнет их. За спиной пахнуло леденящим холодом. Владимир сделал последнее усилие и огромным напряжением воли послал импульс своей биоэнергии в дрожащее тело девушки с огромными воспаленными глазами.

И тут она легко, словно воздушный шарик, выскользнула из его рук и устремилась туда, где ждала ее далекая голубая Земля…

Мила проснулась. Сквозь прозрачный купол дарфона она увидела белые стены и океан солнечного света в окне. Странное чувство овладело ею, разлившись теплом по всему словно оттаявшему телу. Она оглянулась. Рядом с ней в синевато-черном халате с капюшоном, туго обтягивающим голову, лежал мужчина. Мила наклонилась к его так странно знакомому лицу. И вот дрогнули веки, открылись глаза. Мужчина улыбнулся.

— Кто вы? — прошептала Мила, невольно радуясь этой улыбке.

— Я… я тебе потом объясню… Все!

Николай Орехов, Георгий Шишко Странная книга

Рисунок А. Гусева

Крыльцо скрипнуло под его ногой…

Как только Сай дошел до этого места в книге, ему вдруг послышался странный звук за дверью. Скрип не скрип, а так, шорох какой-то. Но не сам звук насторожил его, а некая синхронность, одновременность живого звука и звука, только что описанного в книге. От необычного совпадения Сай выронил книгу. Перевернувшись в воздухе, она упала на пол переплетом вверх, примяв страницы. Сай расстроился — он не любил неаккуратного обращения с книгами.

Он прислушался — было тихо. Сай читал книги, обычно держа в поле зрения сразу треть, а то и полстраницы. Вот и теперь он знал, что дальше по тексту убийца за окном должен затаить дыхание и выждать несколько минут.

Минуту назад Саю было бы просто смешно. Он не был суеверен и даже гордился своим скептицизмом. Но сейчас не до шуток: он, Саймон Бишоп, финансист, пять минут назад вдруг встретил свое имя на страницах случайно купленного детективного романа. И на этого Саймона Бишопа в книге идет настоящая охота. А тут еще такое странное совпадение со скрипом, от которого кому угодно станет не по себе… И книга всерьез заинтересовала Бишопа. Уже лихорадочно он принялся листать страницы, чтобы поскорее узнать, чем все кончится. Взгляд выловил всего одну фразу, и у Бишопа задрожали руки…

Кинжал вонзился в грудь Саймона Бишопа, финансиста…

Ухваченная фраза стояла у него перед глазами.

Может, просто совпадение? Разглядывая дверь, Сай даже свесился с дивана. Если имя в книге — просто совпадение и убивают всего лишь тезку, какого-то вымышленного финансиста Саймона Бишопа, — это нетрудно проверить. Надо лишь подождать несколько минут…

Да, конечно же, это совпадение. В конце концов его имя достаточно распространенное. Ну а то, что в детективных романах чаще всего убивают именно финансистов, — и вовсе понятно. Мысль тривиальна до того, что даже злость на сочинителей не берет…

И все же Сай прислушался. Ему показалось, что дверь немного, на миллиметр-другой, приоткрылась. Тихо, так неслышно… Нет, не может быть! Даже если в книге не просто совпадение, даже если убить собираются именно его, Саймона Бишопа, финансиста из Кентукки, — все равно еще рано, в запасе есть сколько-то времени… Может, прыгнуть в окно? Сбежать?

Но кому нужно его убивать? Да и есть ли у него такие враги? И не просто враги, а смертельные, которые не остановятся перед тем, чтобы… Саймон предпочел не думать об этом.

Зачем бежать? Какой смысл прыгать в окно? Если допустить на секунду, что это не просто фантастическое совпадение и что в книге действительно описываются его, Саймона, жизнь и смерть и именно его убьют кинжалом, то какой смысл в том, чтобы прыгать в окно? Ведь сейчас откроется дверь, и… У Сая мелькнула мысль, что, если он быстренько прочтет о дальнейших событиях, то будет знать о них. Читает-то он гораздо быстрее, чем они, эти события, происходят в реальной жизни! А если будет знать, то, может быть, сумеет что-то предпринять…

Саймон Бишоп лихорадочно встряхнул книгу и прочел самую последнюю фразу: «Саймон Бишоп, финансист, лежал на диване и лихорадочно листал окончание случайно купленного романа о Саймоне Бишопе, финансисте, убитом кинжалом…»

Сай облегченно вздохнул: как важно вовремя заглянуть в конец книги!

Теодор Томас, ^{американский писатель} Тест

Для своих лет Роберт Проктор водил машину совсем неплохо. В это прохладное майское утро движение на шоссе было не сильным, и он чувствовал себя легко и уверенно. В воздухе растворилась весенняя свежесть, солнце светило ярко, но не слепило глаза. Одним словом — прекрасный день для поездки.

Он взглянул краем глаза на сидевшую рядом стройную женщину. Ее волосы были едва тронуты сединой. Она спокойно улыбалась, глядя на проносившиеся за окном деревья и лужайки. Роберт быстро вернул взгляд на дорогу.

— Нравится, мам?

— Да, Роберт. — Голос ее был чист как утро. — С тобой приятно ехать. Я вспоминаю, как я водила машину, когда ты был маленький. Тебе тоже нравилось?

— Еще бы, — смущенно улыбнулся он.

Мать нежно погладила его по руке и опять повернулась к боковому стеклу. Роберт прислушался к шуму мотора. Ровное гудение действовало успокаивающе. Он сам перебрал и отладил двигатель. Чтобы понимать машину, нужно особое чувство, и Роберт Проктор был уверен, что у него-то оно есть. Никто во всем мире не мог бы так отладить его машину!

Далеко впереди выбрасывал черные клубы дыма дизельный грузовик, а еще чуть подальше, не отрываясь, мчался голубой открытый автомобиль. Роберт нагонял идущие впереди машины, но до них оставалось еще минуты две.

Утро было прекрасное, и думалось только о хорошем. Спидометр показывал на несколько миль в час больше, чем разрешалось по шоссе, но это — ерунда, ведь он — отличный водитель! Вот машина Роберта уже поравнялась с голубым автомобилем и начала обгон. Но внезапно он резко, без предупреждения, рванулся влево и ударил в переднее крыло машины Роберта, отбросив ее на разделительную полосу.

Только неопытный водитель в такой ситуации сразу давит на тормоз. Роберт отчаянно боролся с рулевым колесом, стараясь удержать машину от разворота, но тут переднее колесо напоролось на острый камень и лопнуло. Пронзительно закричала мать.

Машину развернуло и вынесло передними колесами на встречную полосу. Роберт пытался вернуться вправо, но спущенное колесо скользило по асфальту и не давало выровняться. И тут шедшая навстречу машина ударила по радиатору. Роберта швырнуло вправо, его мать прижало к дверце, но замок выдержал. Левой рукой Роберт вцепился в рулевое колесо и попытался остановить бешеное кручение. Мать так и осталась прижатой к дверце.

Наконец Роберту удалось справиться с рулем и направить машину вдоль полосы. Но едва он собрался съехать к обочине, как прямо перед ним возник легковой автомобиль. Мужчина за рулем замер, в глазах его застыл ужас неминуемого столкновения. Рядом с ним, откинув на спинку сиденья голову, спала девушка. Не страх в глазах водителя, а именно доверчивая беспомощность в лице спящей парализовала Роберта. Последние доли секунды он неотрывно глядел на это приближающееся лицо. Затем машины столкнулись. Что-то ударило его в живот, в глазах потемнело. И только перед тем, как потерять сознание, он понял, что никто уже не кричит…

Рисунок М. Федоровской

Роберт Проктор лежал на дне глубокого темного колодца. Где-то мелькало пятно слабого света и слышались невнятные голоса. Он собрался с силами и попытался приподняться. Посветлело, голоса стали громче. Он попытался еще раз и, открыв глаза, увидел склонившегося над ним человека.

— Ты в порядке, парень? — спросил тот. Голубая форма и лицо казались смутно знакомыми.

Роберт повернул голову и обнаружил, что лежит в пологом кресле и совсем не чувствует боли. Он оглядел комнату и вспомнил.

— Все нормально, парень. Ты только что закончил последнюю часть экзамена на водительские права.

Роберт пристально посмотрел на говорившего, и, хотя он ясно его видел, ему все мерещилось лицо спящей девушки.

— Мы устроили тебе дорожное происшествие под гипнозом, — пояснил полицейский. — Сейчас так со всеми делают, кто получает права. Запоминается на всю жизнь, и водители становятся намного аккуратнее.

Роберт кивнул, вспоминая девушку. Она бы никогда не проснулась. Матери тоже пришлось бы плохо, она ведь уже не молода. Но девчонка бы точно не проснулась.

— …Так что теперь все в порядке, — продолжал полицейский, не глядя на Роберта. — Платишь десять долларов, подписываешь вот эту форму и дня через два по почте получишь права.

Роберт положил на стол десятку, прочитал бланк и подписал. И тут в комнату бесшумно вошли двое мужчин в белых халатах и направились было к Роберту. Почувствовав что-то неладное, он начал было протестовать, но полицейский прервал его:

— Извини, парень, но ты провалил экзамен. Никто не должен хотеть водить машину после того, что с тобой произошло. У тебя даже мысли не должно было бы появиться об этом раньше чем через месяца два. А ты готов сесть за руль прямо сейчас, и тебя совсем не беспокоит, что ты стал причиной гибели людей. Так что, парень, надо лечиться.

Полицейский кивнул медикам, и Роберта Проктора вывели за дверь.

Перевел с английского А. Корженевский

Александр Кузьмин Проигрыш чемпиона

Шлюз барокамеры за мной закрылся. Включились объективы внутреннего обзора и микрофоны звуковой связи. В операторской было светло и тихо.

— Привет, громила Масс.

Динамики долго не издавали ни звука, слышался лишь легкий фон.

— Чего молчишь-то? Как дела? — спросил я обычно разговорчивого Масса.

Он ответил вяло:

— Так себе…

Правильно делают, вводя этим роботам эмоциональный комплекс, благодаря ему нам легче работать.

Я достал материалы робота-сопроводителя и вставил кристалл в транслятор: посмотрим, как там Масс выполнил последнее задание. Его молчание меня тяготило.

— Кстати, ты почему не отправляешься на базу? — спросил я.

— Хочу побыть один, поскучать, — ответил он.

— Тебе не дадут: скоро прибудут технари.

— Пусть работают.

Помнится, кто-то сказал, что у Масса внутри сидит псих. Никто там, конечно, не сидит, но мне тоже иногда становится не по себе, когда разговариваю с его логическими цепями. Я давно согласился с мыслью: в недрах этой махины, величиной с Луну, есть изюминка.

Между тем я просмотрел запись последнего задания. Масс утонул в звезде, и робот-сопроводитель отключил объективы и часть приборов. После паузы на экранах снова запылал горизонт и в центре появилась более темная точка, она двигалась через пояс протуберанцев — по касательной от центра. Масс выполнил задание: эта звезда не взрывоопасна, и человечество может спокойно работать в ближайшем космосе.

И тут мое внимание привлекло нечто необычное. Робот-сопроводитель перед тем, как вторично включилась запись, был на режиме подготовительной тревоги. С чего бы это? Я снова просмотрел показания приборов. По графику операция должна была длиться восемь тысяч двести минут. А пауза между записями сопроводителя — восемь тысяч двести двадцать минут…

Я открыл было рот… Но не такой Масс простак, чтобы спрашивать его прямо в лоб.

— Составим партию? — предложил я.

Масс молчал — понял, что я догадался о том, что он что-то скрывает.

— Ну так как?

— Гуляй, оператор, — прогудели динамики. Я представил себе, как он отмахивался несуществующей рукой.

— А ты уверен, что выиграешь?

Масс обреченно молчал, потому что ему, видно, суждено всегда выигрывать в «четверку» и у нас, операторов, и у инспекторов, и у своих гигантских собратьев по базе.

На внешнем обзоре обозначились шесть точек.

— Технари прибыли, — оживился я.

Ровным строем они вошли в центр экрана и рассыпались. Эти всегда молчащие роботы-трудяги заменят Массу обгоревшие манипуляторы, прочистят двигательные установки, проверят систему самообеспечения. Полетают вокруг громадины часик-другой, повозятся в безмолвии и снова гуськом на базу. За ними и мой черед.

Сыграть Масс так и не согласился. Мы обменялись еще несколькими незначительными фразами, но и их было достаточно, чтобы понять: он чем-то сильно удручен.

Запульсировала лампочка экстренного вызова от технарей. Нарочито не спеша я направился к шлюзу, где был пристыкован мой новенький катер. Динамики воспроизвели чувства Масса: он вздохнул как нашкодивший школяр, который знает, что его вот-вот раскроют.

Я облетел луноподобного Масса по пеленгу и увидел невероятное: в его корпусе была огромная вмятина! Какая же небесная сила здесь приложилась?! По утверждениям создателей, с этими роботами никто не в состоянии справиться. Окажись он и в центре взрыва сверхновой, их просто отшвырнуло бы на энное количество парсеков. Теперь я понял причину удрученности огромного Масса.

— Что произошло?! — несдержанно гаркнул я, ввалившись в операторскую.

— Тебе выпала честь зарегистрировать первый контакт с объектом внеземной цивилизации, — спокойно ответил Масс.

«Хорош контакт», — подумалось мне.

— Ты хорошо понимаешь, что говоришь?

— Разыграем партию? — вместо ответа предложил робот.

— Ты что, рехнулся? Нашел время…

— Но вы же, люди, играете в «четверку», когда я провожу свои исследования.

Тут было нечего возразить.

— Ну хорошо, — вздохнул я.

Мы разыграли предложенную Массом позицию. Он, как всегда, был великолепен и оправдал звание чемпиона базы. На одиннадцатом ходу мне пришлось сдаться.

— Отлично!

По голосу я понял, что Массу полегчало.

— Ну выкладывай, чемпион, — мягко сказал я и тут же поправился: — Докладывай.

— Никакой я теперь не чемпион, — отозвался Масс.

— Это не имеет значения, — строго заметил я. — Говори по делу.

— Я и говорю по делу: вступил в контакт и перестал быть чемпионом.

— По порядку: с кем вступил в контакт? С иным существом или, может, тоже с роботом?

— Я ничего толком не успел определить, — сказал Масс, — но знаю, что объект втрое превосходил меня по размерам.

— Ого! — вырвалось у меня. Теперь я понял, что двадцать лишних минут Масс проторчал в заезде не просто так.

— В чем заключался твой контакт с объектом? — спросил я.

— Собственно, как только мы обнаружили друг друга — это случилось сразу после завершения мною работы, — я познакомил его с игрой, и мы составили отличную партию.

— Она длилась двадцать минут?

— Да. Объект дал мне понять, что очень спешит.

— Значит, за двадцать минут вы смогли найти общий язык и сыграть в «четверку»?

— Совершенно верно. Потом объект удалился.

Тут уж я не сдержал свои эмоции:

— И ты проиграл, дубина?!

— Ага, — тонко хихикнули динамики. — Мы играли на щелбан.

Рисунок А. Гусева

Александр Плонский Только миг

Рисунок. Гусева

На свете всегда были, есть и будут Золушки, и у каждой своя сказка, хотя не обязательно со счастливым окончанием. Наша Золушка — неважно, как ее звали взаправду, — родилась в охотничьей хижине на берегу Подкаменной Тунгуски. Она рано лишилась матери, а отец так и остался бобылем.

«Золушка без мачехи? Это не по правилам!» — скажете вы и, вероятно, будете правы. Но жизнь так часто пренебрегает правилами!

Отец неделями пропадал в тайге и в конце концов не вернулся. Золушка осталась одна.

Однажды рядом с ее домом опустился космический корабль, окруженный сиянием. Вышедший из него человек тоже был весь в ореоле. Золушка, давно мечтавшая о Принце, решила, что это он и есть, и приготовилась лететь с ним в пучину Вселенной. А ведь Вселенная — самый бездонный из всех бездонных омутов…

Принц был взволнован не меньше, ведь в арсенале защитных средств, которыми он располагал, не оказалось главного — от земной любви: сердце Золушки источало «волны», неизвестные инопланетной науке.

Они бросились друг к другу, но в последний момент Принц отпрянул.

— Мы не можем прикоснуться друг к другу! — в отчаянии воскликнул он. — Мой мир и все сущее в нем состоят из антивещества. Лишь энергетический барьер предохраняет нас от аннигиляции.

— От чего? — воскликнула Золушка, не знающая физики.

— От вспышки, которая длилась бы всего только миг! — Как это?

— Это когда наши сердца, соединившись, тотчас бы взорвались… от переполняющей их любви.

— Как это прекрасно! — вздохнула Золушка.

Шли дни, а может, годы — они были неразлучны, Золушка и Принц, хотя их разделяла самая непреодолимая из всех преград.

— Я покажу тебе рассветы Альдебарана, — шептал Принц, хотя понимал, что никогда не сможет выполнить обещание. — Понимаешь, они не розовые, и не алые, и не пурпурные, а…

— Лиловые?

— Вот именно, серебристо-лиловые, нежные, словно ваш жемчуг…

— Говори, говори еще… — просила Золушка. — Мне так хорошо с тобой, так спокойно!

Между тем энергетический барьер понемногу слабел, и в один безрадостный день Принцу пришлось покинуть Землю.

— Я так и не сделал тебя счастливой… — горестно сказал он Золушке на прощанье.

— Нет, сделал… — улыбнулась сквозь слезы она. — Без тебя я навсегда осталась бы Золушкой.

— Как странно, — подумал вслух Принц. — Мне кажется, что это не ты меня провожаешь, а я тебя…

— К лиловым рассветам… — смогла еще пошутить Золушка. Но когда взмыл корабль и затерялся в звездах, она упала на пожухлую траву.

— Хоть миг, но с тобой! — воскликнула Золушка.

— Слышу, лечу! — почудилось в ответ.

Яркая звезда сорвалась с неба, и Золушка, раскинув руки, шагнула ей навстречу…

Такова правда о Тунгусском метеорите.