На пороге перерождения

Глава 6

Твою мать! — мысленно выругался я, после чего перед взглядом поплыли новые слова.

Это ещё что за хрень такая?! А текст! Как же много текста! В последний раз я читал ещё в школе! Сложновато вспомнить школьные уроки, когда находишься в подобном положении. И это ещё учитывая, что последний урок по грамоте, на котором нас как раз учили чтению, был, примерно, шестнадцать лет назад.

Всё ещё загибаясь от ужасной боли, я услышал недовольный возглас ударившего меня стражника:

— Что, придурок, совсем обнаглел?! Когда тебе приказывают, нужно выполнять!

Что именно я там не выполнил было непонятно, так как, судя по всему, приказ был отдан как раз в тот момент, когда меня накрыла беспросветная тьма. Тьма и глухота.

Пытаясь отойти от очередного удара, я продолжил заново постигать науку чтения.

Да что это вообще за слова-то такие непонятные. Вот же ш! А больно-то как! Он что, обладает техникой каких-то специальных ударов?

Покорчившись от боли ещё некоторое время, я всё же взял на себя смелость стиснуть зубы и встать прямо. Не потому что охранник уж слишком настойчиво просил сделать это последние несколько секунд, а потому что мне стало как-то противно от самого себя. Корчится, словно какой-то жалкий хлюпик? Нет, это точно не про меня. Как-то я слишком расслабился в последнее время. Особенно, после того, как одолел Генри в смертельной схватке. Как-то уж я совсем не думаю о своей репутации.

Выпрямившись и уверенно взглянув прямо на охранника, я вдруг заявил тому:

— Пошёл в жопу!

— Не понял? — весь его вид говорил о том, что он не понял. — Ты чего вякнул? Ну-ка повтори!

Для такого я даже пододвинулся ближе. Мой рот оказался чуть ли не на уровне его уха.

— Я говорю: пошёл в жопу, тупой урод, — медленно, размеренно, отчеканивая каждое слово, повторил я.

Стражник отодвинулся. В глазах читалось острое желание перевернуть ситуацию в свою сторону.

Очередная подсказка мелькнула перед глазами. На этот раз я уже понимал, что это подсказка. Чёртова оранжевая хреновина! Что ты вообще сделала со мной? Почему я теперь вижу какие-то буквы? Что это за слова? Нет, я конечно понимаю значение некоторых из них, но зачем мне знать всё это? И что вообще за клетки такие? Темница? Или какой-то узор на одежде? Нет, это вряд ли. Клетки в организме… Чёрт! И почему мне так и не дали доучится? Глядишь что-то да понимал бы. Хотя… если это и впрямь одежда вечных, если эта оранжевая хреновина когда-то принадлежала вечным, то я бы не понял о чём речь, даже если бы закончил полный курс школьной программы. Думаю, язык вечных всё же отличается от нашего…

И с каких вообще пор я стал верить в вечных? Да, мать твою, с тех самых, когда стал видеть перед глазами непонятные надписи! Что вообще за грёбаный учебник прямо внутри головы? И как я понял, что он внутри головы? Да очень просто! Если бы эти буквы видел бы не только я, то охранник бы уже давно удивлялся не моему поведению, а тому, что ему сообщают про какие-то клетки.

Оторвавшись от мыслей и вернувшись в реальность, я вдруг осознал, что простоял уже достаточно долго — долго для того, чтобы получить очередной удар. Был удивителен сам факт того, что я до сих пор стою прямо и до сих пор не корчусь от нового приступа боли. А потом я вроде как бы понял, что время будто замедлилось. Не знаю, как это объяснить, и не знаю, как я это понял, так как никогда ранее не сталкивался ни с чем подобным, но всё же я это понял. На каком-то подсознательном уровне. Тогда я, конечно, даже и понятий таких не знал — «подсознательный уровень». Тогда я просто стоял, офигевая от происходящего. Это сейчас, благодаря действию той самой оранжевой капсулы, я понимаю многое из того, чего не понял бы, оставшись тем же деревенщиной, каким был всегда. Но сегодня, не без помощи той же СВК (а также благодаря множеству других факторов, произошедших позже) могу с лёгкостью оперировать такими сложными понятиями, как «подсознание», «кислородное голодание», и ещё множеством других заумных словечек…

Стоп! Стойте! — закричал я мысленно. Что значит сокращён?! Я же даже не просил! Остановите это безумие! Какая ещё, к чёрту мозговая активность? И почему у меня забрали так много ну… натри… нитри… нутриума! И зачем он вообще нужен? Этого я, конечно, знать не мог, но почему-то отчётливо понимал — он нужен.

Конечно, прежде, чем паниковать, вообще стоило бы разобраться в принципах работы этой хреновины, и в том, каким именно образом расходуется этот самый нутриум. Но тогда было совсем не до этого. Тогда я боялся. Боялся, что умру, как только цифра слева доползёт до минимальной отметки.

К слову, никогда ранее я не сталкивался с такими цифрами. Максимум, которому нас обучали в школе, ограничивался цифрой 10. Цифровую грамоту и вообще прочие математические науки, как правило, преподавали только детям из знатных родов. Да — даже помимо знатных родов тайканцев, в империи имелись другие знатные роды. Одним из самых знатнейших родов в полисе был, конечно, губернаторский род. А дальше уже шли роды поменьше — казначейский, род учёных, род инженеров и так далее, и тому подобное. Столь высокие должности, как правило, передавались по наследству, а потому соответствующих предметов в школе не существовало в принципе. Обычно родители сами преподавали ребёнку науку счетоводства. Но находились и гении самоучки, что каким-то невероятным образом постигали всё самостоятельно. Вместо того, чтобы резвиться с остальными ребятами в свободное от занятий и домашней работы время, они постоянно мастерили какие-то приблуды. Кто-то мастерил, а кто-то просто устраивал мозговой штурм.

В полисах, как правило, поощряли умственное развитие, поэтому учителя сами помогали любознательным ребятам, занимаясь с ними внеурочно. И чуть позже, когда такие вот умники взрослели, они открывали что-то вроде собственных школ. Отдельные школы для избранных. Чуть позже понятие школы сменилось на понятие «исследовательская». Чем развитее был полис, тем больше исследовательских в нём было. Со временем исследовательские объединялись, и тогда в полисе появлялся институт — коллаборация из нескольких исследовательских, в которых стали преподавать более глубокие науки, попутно продолжая раздвигать границы известного.

Поэтому… да. Не во всех полисах всё было на столько развито. Но всё же, со стороны тайканцев было слишком самоуверенно считать, что в полисах живут одни дикари.

К чему я это? Да к тому, что в тот самый момент, когда я увидел, как понижаются запасы нутриума, когда я осознал, что понимаю столь высокие значения цифр, я уже потихоньку понимал, что с моим организмом происходит что-то неладное.

Но что-то я отвлёкся…

Слова в голове будто бы издевались надо мной.

Время резко ускорилось. Прямо на глазах. Из медленной тягучей смеси оно превратилось в несущегося по бескрайнему полю коня. Сравнение не самое красивое, но всё же. Какое есть…

Бах! Удар пришёлся прямо по лицу. Меня чуть ли не развернуло на сто восемьдесят. По крайне мере, казалось, что голова вот-вот оторвётся от шеи. Я сплюнул сгусток крови. Привкус металла остался на губах. Облизнул. Удивительно, но на этот раз я не собирался загибаться.

Перед глазами засветилось очередное сообщение.

Да что это за издевательство такое! Понижают, и даже не спрашивают! А где эффект? За что вообще забирают?!

Тут я вдруг ощутил полное отсутствие боли. Не совсем полное, но в тот момент, после того, как я загибался от нескольких ударов, а затем ещё пытался сделать вид, будто мне не больно, но всё равно было больно, я вдруг перестал ощущать какую-либо боль. Скорее, слабый дискомфорт в районе груди, ни в коем разе не сравнимый с тем, что было до этого, и небольшое жжение в районе губы. И всё! Больше ничего! Вот так просто!

Да что, блин, со мной вообще происходит?

Провёл пальцами по губе, взглянул на следы крови, оставшиеся после касания. Посмотрел на охранника. Краешек рта непроизвольно полез вверх. Я почувствовал, как на лице появляется мерзкая улыбка. Почему мерзкая? Потому что так могут улыбаться только мерзкие варвары. Или же люди, затеявшие что-то злобное. Я же, в свою очередь, затеивать ничего не собирался. Просто оно как-то само вышло. Уж больно сильно хотелось показать стражнику, что мне плевать на все его удары. Чтобы этот засранец сто раз подумал, прежде, чем бить снова.

Ожидаемо, страха в глазах я не увидел. Но зато, после того, как охранник понял, что его действия не возымели никакого эффекта, услышал что-то вроде:

— Ты ещё у меня получишь, урод, — точно разгневанный пёс прорычал он.

Посмотрим… посмотрим, — только и подумал я про себя, продолжая сверлить охранника своим нездоровым взглядом.

— Что происходит? — послышался знакомый голос из-за спины. Я быстро сообразил, что это Катсу-Абэ.

Он важно обошёл меня сбоку. Его глаза будто пытались просверлить меня. Он смотрел так, словно хотел заглянуть прямо в душу и разобраться, что же происходит там внутри. Почему такой наглый? Что ещё за ухмылка? Чем она вызвана? Но только я знал ответ на всё эти вопросы. И нет, дело было вовсе не в том, что запас нутриума опустился до отметки в восемь единиц из ста. Дело было в том, что я наконец понял, на что именно расходуется этот чёртов нутриум. Понял не до конца, но уже достаточно для того, чтобы делать какие-то предположения. И первым было предположение — он расходуется на восстановление клеток. А клетки это, по всей видимости, то, из чего состоит организм. Как камни, из которых состоит городская стена, или же дерево, из которого состоит деревенский домик.

С одной стороны, было хорошо, что я потихоньку начал разбираться в полученных способностях. Но с другой было плохо то, что я всё ещё не понимал, как именно восстанавливается запас этого долбаного нутриума. Потому что, судя по всему, нутриум во всей этой истории с красной хреновиной был самым ценным элементом, за счёт которого и работала так называемая СВК.

«Молодец, соображалка работает», — похвалил я себя мысленно.

— Значит, вот он — единственный выживший в смертельной битве под Кливонской крепостью, — то ли с издёвкой, то ли с гордостью сообщил он. Я всё же склонялся к тому, что он просто издевается.

С другой же стороны встал вопрос — каким образом он узнал, кто я такой? Хотя, вопрос быстро отпадал, как только я смотрел на нас с Ли — две белых вороны в стае черных орлов. Только мы с Ли были единственными одетыми (выше пояса) в строю гладиаторов.

В этот самый момент к Катсу-Абэ подошёл важного вида человек — худощавый, но при этом достаточно молодой парень, лет тридцати-тридцати пяти на вид. На лице красовалась трёхдневная щетина. В соответствии со всеми нормами адекватности, он был облачён не в какую-то там тогу, а во вполне себе нормальный костюм из солдатской рубахи и чёрных свободных штанов, по-крестьянски заправленных в невысокие кожаные сапоги. Вообще, кажется я многое упустил за последние несколько лет, так как всегда думал, что жители развитых провинций, как правило, носят именно тогу. Но, судя по всему, что-то пошло не так, мода сменилась, а тогу стали носить лишь представители дипломатической сферы. И то не все.

Сунув руки в карманы, с некой долей расслабленности тридцатилетний мужчина осмотрел меня с ног до головы, после чего сделал пол оборота в сторону заместителя императора и сказал:

— Похоже на то.

— Почему до сих пор не переодели? — последовал возмущённый вопрос заместителя. — И того тоже, — указательный палец устремился в сторону Ли.

— Наверное поступили совсем недавно. Я, сэр, вообще не знал, что у нас новенькие.

Мужчина разговаривал так, будто совершенно не боялся заместителя. Как будто перед ним стоял не заместитель императора, а кто-то равный по социальному положению. Думаю, с его стороны было очень самоуверенно общаться с Катсу-Абэ таким тоном. Но присутствие столь важного чина рядом ничуть не мешало мужчине вести себя на столько расслабленно, на сколько это вообще возможно.

— Сэр, — нехотя протянул он. — Переоденем мы их, не волнуйтесь вы так.

Я уже было ожидал, что вот-вот последует хорошая затрещина, ну или хотя бы гневное ругательство в сторону раздолбая. Но вместо этого Катсу-Абэ лишь смерил его недовольным взглядом, после чего ещё раз посмотрел на нас и, словно не обращая никакого внимания на поведение мужчины, резко сменил тему:

— Вот они, настоящие революционеры. Подняли на уши всю империю. Повстанческие настроения как болезнь расползаются по округам. В Периане, Секоку и Норде вовсе восстали целые армии. Нам повезло, что наши солдаты были организованнее и отважнее этих трусливых крыс, решивших напасть на империю исподтишка. Мы разбили около пяти мятежных армий, нам пришлось сжечь все восставшие деревни.

Твою мать! Сжечь деревни?! Они сожгли все деревни?! Наша деревня сожжена?! Не может быть! Отец…

После того, как умерла мать, отец сделал всё возможное для того, чтобы у меня было будущее. Это ведь именно он научил меня стрельбе из лука. Именно он показал, как выживать в условиях дикой природы. Когда мне было десять, когда я ещё жил в одном из приютов полиса, у меня складывались не лучшие отношения со сверстниками. Мягко говоря, меня не принимали. Из-за того, что я постоянно попадал в передряги — то приючу уличного пса прямо в приюте, а на утро это заметит воспитатель и вся группа на месяц лишится возможности гулять, то вступлюсь за непутёвого паренька, на которого пытаются давить более авторитетные сверстники, вследствие чего завяжется драка, а там и до очередного наказания недалеко, — из-за всего этого меня не любили. И, стыдно это признавать, редкими ночами я и вовсе мог пустить слезу. Нет… Пустить слезу — это слабо сказано. Раз уж начал, то говори до конца. Я страдал. Да, именно так. Я страдал от недостатка любви. Каким бы смелым, самоуверенным и бесстрашным я не был, мне никогда не хватало внимания. Но я не хотел добиваться внимания, прилипши к одной из авторитетных групп — тех самых ребят, что постоянно всех унижали, за счёт чего и повышали свой авторитет. Не только в глазах других, но и в своих глазах тоже. Нет — я никогда не был таким.

Как только у меня появились родители, я и поверить не мог, что кто-то может любить меня по-настоящему. Первый год я и вовсе не верил забравшим меня людям. Думал, что они чего-то от меня хотят. Но спустя время вдруг понял, что обычные деревенщины не могут ничего хотеть. Они хотели одного — подарить кому-нибудь свою любовь.

Как оказалось позже, мне повезло только потому, что моя приёмная мать не могла иметь детей. Спустя несколько лет она погибла из-за этого же недуга. Вообще, это огромная редкость, чтобы кого-то забрали из приюта. В полисах, как правило, свои взгляды на семейные ценности: люди там против семейной жизни. А если и не против, то они сами могут позволить себе рождение ребёнка. Но в деревнях всё иначе — в деревнях принято размножаться, используя все возможные ресурсы. Пока женщина может рожать, она рожает. Поэтому деревенские семьи всегда имеют в своём числе не меньше десяти, а то и вовсе двадцати отпрысков.

Поэтому, когда у приютских детей наступаем момент выпускного, до него доходит практически вся группа — не усыновляют практически никого. Один раз в год — таков шанс на то, что кого-то заберут в семью. И это на весь приют.

Я не верил своим ушам. Деревни сожжены? Все мертвы? Единственный человек в мире, которой заботился обо мне, после смерти матери, мёртв? Этого не может быть…

— Как думаете, господи ланиста, что будет, если мы устроим показательный бой с этими двумя?

— Показательный бой? — снова лениво переспросил мужчина.

— От дипломатишки вряд ли будет какой-то толк. Его можно пустить на мясо сразу. Полагаю, что будет даже действеннее, если мы просто повесим его по потеху публике. Где-нибудь на центральной площади Токио. А вот с единственным выжившим из всех революционных армий солдатом можно утроить хорошее шоу.

Казалось, ещё чуть-чуть и господин ланиста уснёт. На столько ему было плевать на слова императора. На столько ему было не до всех этих политических разборок. Удивительно, как он вообще умудрился стать владельцем гладиаторской школы. С таким рвением можно просиживать зад в какой-нибудь темнице, на должности наблюдателя. Но уж точно нельзя просто взять и стать обладателем гладиаторской школы, если ты ведёшь себя так…

— Пап, — неожиданно вырвалось у молодого мужчины, — делай с ними вообще что хочешь. Мне плевать.

Последовал нехилый подзатыльник. Ну наконец-то… хоть какая-то мера воздействия на наглеца. Зато теперь хотя бы понятно, откуда такая наглость. Понятно почему он ведёт себя так нагло перед самим заместителем императора.

— Сколько раз можно говорить! Не называй меня так!

Согласен, господин Катсу, я бы тоже не хотел иметь такого сына-придурка. И уж тем более я бы не хотел, чтобы кто-то знал о существовании такого сына. Сделал бы всё точно так же, как и вы — отправил бы его в какой-нибудь захолустный полис, поставил бы его там на какую-нибудь неплохую должность и забыл бы о нём, как о страшном сне. Хорошую старость обеспечил, возможности для роста дал, а дальше пусть барахтается сам. Только вот конечно не стоило давать ему столь ответственную должность. Да и вообще… о чём это я? Если бы у меня был такой сын? У меня бы ни за что не было бы такого сына. Своего сына я бы воспитал как подобает.

— Ну так что ты думаешь? — переспросил отец.

Сын в это время активно натирал место ушиба ладонью.

— Давай устроим бой, — согласился он уже без какой-либо доли самоуверенности.

— Третий.

— Что третий?

— Он должен победить два боя. Чтобы люди подумали, что у них есть шанс. Чтобы они прониклись. Получили надежду. Единственный выживший солдат революционной армии один за одним побеждает в кругу арены. А затем нужно резко оборвать его жизнь. Чтобы жалкий плебс понял — сказке конец. Не будет никакой свободы. Только Тайканцы могут править этими землями! Только Тайканцы могут считать себя свободными!

Внутри закипала злость. Для того, чтобы разозлиться, было достаточно уже того, что они сожгли деревни. Но теперь, глядя на самоуверенную морду Катсу-Абэ, я не мог сдерживаться от слова совсем. Я хотел его голову — здесь и сейчас. Отделить её от шеи и подвесить на столб. Чтобы все в империи знали — с перианцами шутки плохи.

Перед глазами появилась очередная надпись:

Ого! За что такие подарки?!