Мост через огненную реку

СМЕРТЕЛЬНАЯ РАЗРАБОТКА ГЕНЕРАЛА ГАЛЕНА

Кони ступали по цветам. Степь за Саной была покрыта пестрым весенним ковром, еще не объеденным, не истоптанным табунами. Марион пофыркивала, срывая на ходу высокие стебли, слегка косила глазом на спутника – совсем чуть-чуть, чтобы не подумал ненароком, будто ему внимание оказывают. Вороной жеребец Галена всхрапывал, выгибал шею, танцевал под всадником, всем видом показывая, как ему хочется припустить по цветочному ковру, покрасоваться перед кобылой – в надежде, что хозяин поймет… Но хозяин не понимал, железной рукой заставляя ступать степенно и вести себя прилично, и вороной поневоле шел шагом.

От самого Трогартейна Гален и Бейсингем видели друг друга лишь издали. Энтони всю дорогу ехал рядом с Монтазьеном, с утра до ночи занятый каким-то важным и серьезным разговором. Теодор не слышал, о чем они говорили, но догадаться было нетрудно: кому, как не герцогу Монтазьену предстояло в кратчайший срок сделать из вчерашнего генерала короля.

Но едва они перешли Сану, Энтони возник около Теодора.

– Эй! – крикнул он, и когда Гален поднял голову, пустил лошадь в галоп.

Они долго носились по степи, как ошалевшие от зимы жеребята, потом поехали шагом, стремя в стремя.

– Все! Пока мы на этой стороне, о делах – ни слова. Красота-то какая!

Теодор с усмешкой смотрел перед собой, покусывал травинку, молчал.

– Знаю, что ты мне сейчас скажешь, бродяга. – Энтони ткнул его кулаком в бок и легко увернулся от жеста возмездия. – Ты скажешь: «Видел бы ты эзрийские степи!»

– Я видел эзрийские степи. – Теодор взглянул на солнце, прищурился.

– Скажешь, они лучше?

– Нет, – флегматично заметил он, не меняя позы. – То же самое. Только со всех сторон и до края земли.

– Кстати, я спросить тебя хотел, друг. Ты что, рехнулся?

– Не совсем. – Гален смотрел лукаво, углы губ дрожали от смеха.

– Тогда объясни: какого черта ты суешься в Аркенайн на вороной лошади? Тебе мало досталось?

– Тони, – укоризненно протянул генерал. – Я же цыган…

– Ну и что, что цыган?!

– А ты не слышал поговорку, что у цыгана лошадь всегда крашеная? Если не для дела, то просто потому, что так положено.

Энтони с сомнением оглядел сначала жеребца, потом его хозяина. Конь был черный, как ночь, ни единого светлого пятнышка, и выглядел абсолютно натурально. Хозяин больше не мог крепиться и расхохотался, как мальчишка, сотворивший очень удачную проказу.

– Ну ты и хитер! – только и смог сказать Бейсингем.

– Хороший конь, рыжий. Строевой, неприметный. Я его у кавалеристов раздобыл, в тот же день сварил составчик, и вот тебе результат. Два раза в месяц подновляю, цвет прекрасный, королеве нравится, придворные в восторге. А вы чем там с Монтазьеном занимались с таким упоением?

– Да ну, – скривился Энтони. – Политикой. Гадость! Давай лучше еще прокатимся, нам в Аркенайне дней двадцать торчать, а там будет не до прогулок.

…Аркенайн, действительно, переменился. Внешне все тот же, внутри он был убран по-королевски. Полы покрыты коврами, стены завешаны гобеленами – не иначе, опустошили все дворцовые кладовые, – массивная мебель в рыцарском стиле еще пахла деревом, всюду шелк, бархат, золото, фарфор. Убрана и отделана была, правда, лишь часть замка, но Энтони и не стремился выйти за ее пределы. В Аркенайне он притих, старался держаться поближе к Теодору и кончил тем, что поместился с ним в одних покоях. Он, как главный участник предстоящего действа, имел право, коего были лишены придворные рангом поменьше – выбрать себе помещение, и как-то так получилось, что бремя выбора легло на плечи Галена. Пока Бейсингем устраивал королеву в ее покоях, Теодор и Артона осмотрели все помещения и остановились на трех комнатах, отделанных в эзрийском стиле – две спальни и небольшая гостиная. В спальнях постели были устроены прямо на полу, на роскошных коврах, в гостиной стояли низенькие столики, удобные диваны и уйма всяких статуэток, которые Энтони тут же велел убрать с глаз долой, чтобы не путались под руками и под ногами. Артона поместился в маленькой комнатке для слуг. Своих денщиков они оставили в Трогартейне – Энтони по просьбе королевы, Теодор по собственному почину. Впрочем, королевских слуг хватало на всех.

Вторая дверь каморки выходила в коридорчик, который вел на галерею – там славно будет вечером пить вино, разглядывая двор замка. Другой конец галереи выводил уже на просторы «девственного Аркенайна». Получился почти военный лагерь с запасным выходом, ведущим на оперативный простор.

Жили друзья вместе, но виделись по-прежнему нечасто. Энтони и в Аркенайне пришлось проводить дни с Монтазьеном, к которому присоединился Оулиш, наставлявший будущего короля в основах дипломатии. Остальные герцоги Трогармарка к аркенайнским делам оказались непричастны. Теодор, одолжив у Энтони ординарца, лазал по замку, исследуя самые дальние его закоулки, или веселился с приятелями, которых за время пребывания в Трогармарке приобрел множество, и все больше почему-то среди людей Хозяина, словно тянуло его к ним. Артона тоже нашел себе друзей среди слуг и стражи. Лишь вечером они все встречались, но вскоре и вечера у Бейсингема стали заняты.

Уже на второй день, едва опустились сумерки, к ним заявился Монтазьен и пригласил Энтони с собой.

– Все это, конечно, глупости, – несколько смущенно сказал герцог, – но здесь, как и везде в мире, дураков больше, чем хотелось бы иметь. Вам придется присутствовать на мистерии, милорд.

– Это обязательно? – поморщился Энтони, вспомнив «рыцарей первого круга».

Монтазьен вздохнул.

– Увы… Коль скоро мы связались с этой публикой, приходится им угождать.

– В любом случае участвовать в «избавлении от запретов» я не намерен. Даже ради короны.

– О чем речь! – воскликнул герцог. – Вам совсем не нужно участвовать даже в мистерии, достаточно присутствовать, и все. А когда начнется всякая мерзость… – он тоже поморщился, – я и сам уйду.

Энтони вздохнул и пошел с Монтазьеном. Теодора не звали, но цыган тоже отправился с ними.

Мистерия оказалась похожей на ту, что Бейсингем уже видел – такие же непонятные песни, то заунывные, то истеричные, танцы с факелами. Время от времени все с воплем устремлялись к столу в середине зала, тому, что с кольцами, наклоняя факелы так, что пламя едва не касалось поверхности. Энтони передернуло.

– Так и кажется, что здесь привязан какой-нибудь несчастный пленник…

– Этот стол предназначен для других целей. Из людей здесь будете лежать только вы, герцог, – накануне Великой Ночи.

– Надеюсь, не привязанным? – Энтони вспомнил Тейн, и ему стало как-то неуютно.

– Ну что вы, – засмеялся Монтазьен. – Кольца не имеют отношения ни к нашей церкви, ни к Аркенайну. Вы должны знать, что здесь гнездились сначала бароны, потом разбойники – кто-нибудь из них, я думаю, и наградил стол этим украшением. Надеюсь, вы и так будете лежать тихо. Главная трудность в другом – не рассмеяться…

Энтони проскучал около часа и, едва общество дошло до того момента, когда экстаз превращается в исступление, незаметно удалился. С тех пор он каждый вечер приходил сюда, а на пятый день, чувствуя себя полным идиотом, растянулся на холодном столе. Из этого положения зал казался совсем другим – пляшущие огни, мечущиеся тени на стенах – и Энтони невольно проникся атмосферой мистерии, даже на какое-то мгновение почувствовал себя пленником, на обнаженной груди которого уже лежит жертвенный нож, но потом посмотрел на хорошо знакомые лица вокруг и закусил губу: прав был Монтазьен. Самое трудное во всем этом – не рассмеяться.

Когда они возвращались в покои, Теодор вдруг остановился, издав удивленное восклицание: к кольцу в стене, возле двери, была привязана черная лента, конец которой уходил за поворот коридора.

– Это еще что?

– О! – лукаво засмеялся Энтони. – Этот ритуал мне даже нравится, в отличие от дурацких мистерий. Погоди, погоди. Не сейчас. Поужинаем, и я все тебе расскажу.

После ужина они сидели в гостиной. Энтони был возбужден и весел, прямо как девица перед первым балом, то и дело вскакивал и мерил шагами комнату.

– Артона, – наконец, сказал он, – выйди в коридор. Факелы погасили?

– Погасили, – отрапортовал, вернувшись, капрал. – Темно, как у кобылы в заднице.

– Ну вот… А теперь слушай, Терри, – Энтони принялся раздеваться, сбросил рубашку и снова заходил по комнате. – Обещал – рассказываю. Будет это так. Сейчас я надену вот это… – он кивнул на брошенную на спинку дивана черную хламиду – не то балахон, не то пеньюар. – Потом выйду отсюда, босой, возьмусь за ленту и пойду по ней – заметь, в кромешной тьме – до тех пор, пока не дойду до королевы. Самое главное – не опрокинуть кубки с вином, стоящие у изголовья. Винцо я знаю – это, скажу тебе, вещь! Всякое соображение теряешь. И вот так, во тьме кромешной, под вой ветра в слуховых раковинах, все и произойдет…

– Любопытно! – хмыкнул Гален. – А она тоже соображение теряет, или только ты?

– В прошлый раз – еще как! – засмеялся Энтони.

– Любопытно, – повторил цыган, прикрыв глаза тяжелыми веками.

Энтони стало не по себе.

– Терри, клянусь! Если б я мог, я бы с радостью уступил тебе место. Не нужна она мне, поверь! Если потом, когда она сделает все, что надо, у тебя получится – я слова не скажу!

– Да, конечно, – кивнул Теодор.

…В последнее мгновение перед тем, как потерять сознание, Бейсингем решил, что на них обвалился потолок. А что еще он мог подумать?

…Там, наверху, оказалось звездное небо. Энтони увидел его, когда, после долгих усилий, все же сумел повернуться на спину. Сначала он лежал лицом вниз, уткнувшись носом в грубое сукно, под которым были камни – очень жесткие и неудобные. Потом ухитрился повернуться и тут же пожалел об этом – лежать на связанных руках оказалось еще хуже. Связан он был на совесть, по рукам и ногам, – не туго, но мастерски, не вывернешься. Полностью одет, но кто и когда его одевал, а главное – зачем? Голова – как большой дубовый сундук с тупыми ребрами. Он мог бы еще что-то понять, если бы оказался в кромешной тьме каземата – но над ним, вне всякого сомнения, было ночное звездное небо, лицо холодил ветерок… да и вообще холодно, майская ночь – не лучшее время, чтобы валяться на камнях.

Сзади послышался шорох шагов, смутная фигура склонилась над Бейсингемом, он почувствовал, что его берут за плечи.

– Очнулись, ваша светлость? – произнес хорошо знакомый голос.

– Артона, – обрадовался Энтони. – Как ты меня нашел? Развяжи скорее…

– Не сейчас, ваша светлость, – капрал говорил почтительно, но твердо.

– Ты что, с ума сошел?!

– Его превосходительство велел: сначала все расскажи, до последнего слова, а потом развяжи. Я и сам так думаю: если сделать наоборот, то вы или мне каменюкой по голове врежете, или назад полезете, а может, и то, и другое…

Продолжая говорить, Артона усадил Бейсингема, прислонив его спиной к камню, дал глотнуть водки, но неудачно – Энтони закашлялся и долго не мог отдышаться.

– Что это было? – спросил он, немного придя в себя. – Потолок обвалился?

– Это я вам по голове вдарил, ваша светлость. Как у нас с его превосходительством генералом Галеном условлено было.

– Ты… вы с ума сошли!

– Никак нет, ваша светлость. Если кто и сошел с ума, то кое-кто другой. Где же это видано – человек сам, своей волей в петлю лезет. Они вам черт-те чего наплели, а вы и уши развесили.

– Ты слова-то выбирай, – рассердился Энтони. – Не с унтером соседнего взвода разговариваешь!

Вспыхнувшая обида на мгновение заслонила от него тот факт, что ничего теперь не будет – ни короны, ни славного будущего. А когда сознание непоправимости вернулось, он… а что он мог-то, связанный?

– А тут как ни разговаривай, все одно выходит. Они эту свою серенаду стараются выполнить до последней буковки. А там что сказано? «На трон вернется королева, а рыцарь отправится ко мне». Верно? А «ко мне» – это уж всяко не на трон. А вернее всего – прямо к Хозяину в зубы. Убить они вас решили, когда все кончится. Его превосходительство это сразу понял, и я понял, когда он мне эту самую серенаду показал. Да тут до кого угодно дошло бы в момент. Но вы ничего и слушать не желали, они вас этой короной совсем заморочили. Вот тогда генерал Гален и решил по голове вас стукнуть и вынести… Для этого только одно время и годилось. Вы, может быть, не видели, ваша светлость, но за вами в замке по пятам ходили. А в этот вечер все должны были по комнатам сидеть, и огни погашены. Я думаю, генерал это еще по дороге придумал, с таким расчетом и покои выбирал – чтобы со вторым выходом, да чтобы к подземному ходу прямая дорога, такая, что и во тьме не заблудишься.

Когда вы с ним стали разговаривать, генерал мне знак дал. Я, значит, стукнул вас по голове. Потом он еще какое-то средство вам в рот влил, чтобы подольше в себя не приходили… Одели мы вас, затем я вас взял и отправился к подземному ходу – генерал мне заранее показал, и плитку на полу мы приподняли…

– Ну, я с ним поговорю! – прошипел Энтони. – Где он там прячется? А ну, выходи! – и, внезапно охрипшим голосом, уже догадываясь, но еще не смея понять, спросил: – Где Теодор?

– В замке он остался, ваша светлость! – сказал Артона.

– П-почему!? – Бейсингем вдруг стал заикаться, слова не помещались во рту, вылезали по частям. – Он же м-мог уйти! Он… из-за королевы?

– Из-за нее – в последнюю очередь, ваша светлость.

– Да развяжи ты меня! – отчаянно задергался Бейсингем. – Хватит, сколько же можно!

– Если слово дадите, ваша светлость, что выслушаете меня до конца – тогда развяжу. Если нет…

– Даю! Двадцать раз даю!

Артона, несмотря на темноту, быстро справился с веревками. Энтони с наслаждением выпростал руки, мгновенным движением схватил его за горло и… тут же снова опрокинулся лицом на плащ.

– Я же пехотный капрал, ваша светлость, – укоризненно сказал усевшийся сверху Артона. – Что, снова вас скручивать?

– Не надо, я пошутил, – прохрипел Бейсингем, и тут прежняя тревога вернулась удесятеренной, сжала сердце, выдавила воздух из легких. – Рассказывай, не тяни!

– Поначалу именно такой план и был: стукнуть вас по голове, вынести подземным ходом и уйти всем через границу, а там – видно будет, куда дальше идти и что делать. Но потом оказалось, что все не так, как думалось. Мы-то что предполагали? Достаточно один раз им помешать, и все. А на поверку оказалось, что дело обстоит совсем иначе.

Два дня назад я как раз был на галерее, смотрел во двор и увидел, как приехал какой-то человек, старик. Не наш, это точно. И очень он меня заинтересовал. А я к тому времени Аркенайн знал уже, как родную казарму. Стал я за этим стариком следить потихоньку. Он прошел к себе, покой ему был приготовлен заранее, а потом к нему зашел Монтазьен. Если бы они в комнате говорили, я бы ничего услышать не смог, но они пошли в зал, тот, что с клетками. Ну, а туда забежать – нечего делать, там у двери совсем темно. Я зашел, да в ближайшую клетку и спрятался. Они какие-то бумаги смотрели, а потом старик и говорит Монтазьену: чего, мол, остальных не подождал? Они люди подневольные, вырваться непросто, можно было все устроить и неделей позже. А Монтазьен отвечает, что он слишком во многом зависит от дураков…

– Знакомая песня, – скрипнул зубами Энтони.

– Как я понял из их разговора, дело обстоит так: сегодняшняя ночь – не единственная, а всего лишь первая. Все это должно состояться не в ночь парада планет, а после этой ночи, с первого по тринадцатое, а потом с первого по тринадцатое мая следующего года, и так каждый год, до тех пор, пока королева будет красива. Так что времени у них сколько угодно, чтобы вас найти. А там вас или дожмут, заставят все выполнить и убьют, или убьют сразу и выберут себе другого прекрасного рыцаря. Поначалу генерал Гален хотел вас все же спрятать получше и, может, войну затеять… Эзрийский эмир ему приятель, а из-за Корунны можно большую войну раскачать, да сбросить всю эту мразь. Ну, а как стали вы про этот ритуал рассказывать, так вижу – он что-то задумал. Потом мне сказал. Рыцарем-то может быть и кто-нибудь другой, а королева у них одна. И надумал он им сразу весь праздник испортить, раз и навсегда…

– Как? – только и мог спросить Энтони.

– А вы не догадываетесь, ваша светлость? Бейсингему стало жарко.

– Он… он сумасшедший. Это невозможно! Бетти… королева меня знает и ни с кем не спутает.

– Не так уж и невозможно, ваша светлость. У него была ваша одежда, ваш перстень, ваши духи. А кроме того, если вино такое сильное, как вы говорили… не до того ей будет, чтобы особо различать-то. Да, по правде сказать, я его ослушался: отнес вас сюда, а сам вернулся, послушал – все тихо, значит, дело вышло.

– Все он врет! – выдохнул Энтони. – Ему Бетти была нужна. Он по ней с самого начала с ума сходил. Тоже мне, человек из легенды… Может выберется он, как думаешь, Артона? Из того зала до подземного хода не так уж и далеко…

– Его превосходительство велел его здесь ждать до рассвета – все равно в темноте по этим каменюкам не пройти, – а потом уходить.

– Черта с два я уйду! – сквозь зубы процедил Энтони. – Что он обо мне думает, в конце-то концов!

– Вы ему не поможете, ваша светлость! – воскликнул Артона.

– Помочь не смогу, так убить сумею, чтоб хотя бы без пыток обошлось. Ты не представляешь себе, как эти подонки умеют пытать, и хорошо, что не представляешь… А ты что думал: я его брошу и побегу шкуру свою спасать, так, что ли?

Он в ярости обернулся к капралу, стиснув его плечо. Артона не дрогнул.

– Ваша светлость, – сказал он. – Вы обещали выслушать все до последнего слова. Генерал Гален еще кое-что сказал. Он сказал, что эти будут сидеть здесь до тринадцатого мая, что бы ни случилось. А за это время можно взять Трогартейн… И еще он просил напомнить вам о монетке, что вы на шее носите.

Энтони бессильно уронил руки. Теодор не оставил ему выхода. Он машинально расстегнул рубашку, нащупал монетку. Рядом был еще какой-то шнурок, грубый, кожаный. Он потянул и вытащил знак солнца – простонародный, медный знак.

– Что это?

– Это генерала Галена солнце. Он не мог его с собой взять, а в Аркенайне бросать не хотел, вот и надел вам на шею. И еще, уже самое последнее. Он сказал, что если попадется, то, может быть, сразу его и не убьют. Могут прикончить со злости, а возможно, и приберегут для тринадцатого числа. Мало ему, конечно, не покажется, но коли так, то у него будет шанс. Если мы обернемся к тринадцатому, ваша светлость.

– К тринадцатому… – Энтони задумался. – Если отправиться в столицу, взять солдат… За пять дней мы доедем… можем доехать. Значит, надо это сделать. Обратно, с солдатами, выйдет дней семь. Получается, что на все в Трогартейне у нас одна ночь. Так чего же мы ждем?! Уже светает!

Энтони поднялся и шагнул в предрассветные сумерки, Артона покачал головой и двинулся следом. Пригибаясь, они прошли каменную осыпь и нырнули в лес на склоне горы…

– Хорош, – сказал старик. – Но не прекрасен.

Гален был привязан к кольцам, вделанным в колонны зала, там, где не было решетки, растянут между ними – не шелохнуться, ноги прикручены к таким же кольцам в полу. Старик осматривал его, как осматривал бы лошадь – долго, тщательно и со знанием дела. Монтазьен стоял рядом, остальные столпились в отдалении, растерянные и обескураженные. На жертвенном столе – разоренное ложе, смятые простыни. Королевы уже нет – увели…

– Отличное сердце. Это очень важно, чтобы сердце было хорошим, герцог.

– А то я не знаю, – буркнул Монтазьен. – У Бейсингема оно тоже отличное.

– О Бейсингеме можно пока забыть. Потом поквитаемся. А сейчас надо решить, что делать с этим. Я полагаю, коль скоро он занял место своего друга, то пусть и останется на нем до самого конца. Разве что подготовку надо сделать несколько иную, такую, чтобы наши козлики поняли: с Хозяином не шутят. Кто у вас лучник?

– Вы еще дубинки возьмите! – саркастически бросил Теодор. – Или зубами и когтями…

– Лучник, молодой человек – это не тот, кто стреляет из лука. Это тот, кто выпускает стрелу, летящую к цели. Стрелой будете вы, а цель… скоро узнаете.

– Короче говоря – палач! – презрительно усмехнулся Гален.

– Можно сказать и так, – слегка улыбнулся старик. – Итак, есть ли в свите лучник?

– Я! – При виде человека, который подошел к ним, Гален, при всем своем самообладании, вздрогнул. Капитан Шимони посмотрел на него и нервно облизнул губы.

– За ним один старый должок есть, сударь. Вы позволите его получить?

– Можешь. Только запомни: не повреди кожу. Он нужен нам целым.

– Есть много способов и без кровопролития. Например…

– Капитан, пожалуйста, избавьте нас от подробностей, – поморщился Монтазьен. – И подождите начинать, пока мы не уйдем. Я хочу побеседовать без шума.

– Отойдемте, герцог, – сказал старик. – Пусть молодые люди посмотрят друг на друга, им предстоит много времени провести вместе.

Они отошли на середину зала.

– Знаете, – проговорил Монтазьен, – может быть, все и к лучшему. – Это был опасный момент. Достижение цели всегда опасно, ибо влечет перемены, а большинству присутствующих здесь перемены далеко не полезны.

– Воистину, вашими устами говорит мудрость, – тонко улыбнулся старик. – Более того, здесь есть еще одна особенность. Дело в том, что достоверность этих пророчеств, мягко говоря… Мы, конечно, возимся с ними, но больше для того, чтобы чем-то заняться, чем с надеждой на успех. Хорошо бы, конечно, чтоб у Князя на земле был один наместник, – но разве это так делается?

Герцог быстро взглянул на него, лицо слегка передернулось.

– Я с самого начала полагал, что все это задумано для козликов, – сказал он через несколько секунд, овладев собой. – Вы останетесь?

– Пожалуй, да. Не думаю, что ваш капитан справится с таким зверем. Ему наверняка потребуется помощь.

– А я уеду. Все же нельзя совсем забывать о Бейсингеме. Я почти уверен, что он сейчас мчится куда-нибудь в Ольвию, но надо учитывать все варианты. Так что я бы съездил в Трогартейн.

– Ну что ж, хорошо. Возьмите с собой полдюжины голубей и не забывайте извещать меня о том, что происходит в вашей столице. Молодой человек, – повысил он голос, – можете приступать. К вечеру я приду и посмотрю, что у вас получилось.

…Пять дней. Легко сказать, но как это сделать? За пять дней можно добраться до Трогартейна верхом, имея в поводу по запасной лошади, а лучше, так и по две. Но до Тарра – ближайшего городка, где можно раздобыть хоть каких-то кляч, двадцать пять миль пути. Можно бы купить коня в степи, у табунщиков – но кто-нибудь пробовал пешим искать табун в степи? Да, кстати… купить… а на что купить?!

– У тебя есть хоть какие-нибудь деньги? – спросил Энтони.

Артона сунул руку в карман и вытащил кошелек – Бейсингем с большим интересом узнал свой собственный. Из другого кармана он извлек туго набитый кошелек Галена.

– Денег – хоть банк открывай, – мрачно сказал Энтони. – Да вот толку от них…

И в самом деле – что толку от золота в безлюдном горном ущелье? Надо что-то придумать… Он шел, почти бежал по очередной каменной осыпи вслед за капралом, повторяя про себя: не может быть, чтобы не было выхода, не может быть… Он где-то есть, совсем близко… Внезапная мысль заставила его замереть на месте.

– Артона, – спросил он. – Ты не знаешь, припасы в замок привозят ежедневно?

– Именно так, – кивнул капрал. – То, что долго лежит, завезли загодя, а мясо, молоко и прочее всякое, что едят свежим, возят каждый день. Обоз выезжает из Тарра вечером, по холодку, и к утру приходит в замок, разгружается, коней и возчиков меняют, и обратно. При обозе шестеро стражников, верхами. Мы как раз успеваем к дороге, ваша светлость.

Надо же! И об этом они подумали! Нет, у Галена даже безумные разработки всегда превосходны…

– Может быть, лучше перехватить их, когда они из замка пойдут, на свежих конях?

– Может, и так. Но только там тоже не дураки. Они знают, что вам, ваша светлость, лошади нужны, так что могут обоз и не отправить. Или пошлют с ним взвод стражников. Нет, ваша светлость, коней надо брать сейчас.

Милорд Бейсингем, где ваша голова? Тоже мне, генерал деревянных солдатиков! – как сказала бы Эстер. Такой простейшей вещи не сообразить!

Энтони тряхнул головой и взял себя в руки.

Они уже прошли мили полторы по дороге, когда за поворотом послышался скрип колес и голоса. Вскоре показалась головная телега, рядом с ней – кавалерийский унтер на строевом коне. Хорошо, что не офицер, повезло…

– Коней берем всех! – шепнул Артона. Энтони вышел на дорогу.

– Сержант!

Тот подъехал, слез с седла, вытянулся.

– Нам нужны ваши лошади. Прикажите своим людям спешиться.

Сержант побледнел, не отводя глаз от лица Бейсингема.

– Что-нибудь случилось? – срывающимся голосом спросил он.

«Хорошо же я, наверное, выгляжу!» – подумал Энтони, а вслух сказал:

– Случилось. Но вам этого знать не обязательно. Отдайте нам лошадей и ступайте в замок пешком. Здесь недалеко.

– Зачем нам шесть усталых коней? – недоуменно спросил Энтони капрала, когда обоз скрылся за поворотом дороги.

– Чтоб они думали, что мы поедем туда, где свежих коней не достать: через горы в Мойзельберг или по ольвийскому тракту. А мы сделаем совсем не так. Мне генерал говорил: тут, если свернуть в другую сторону, через две мили будет степная дорога – она ведет к переправе через Сану и выходит на тракт в семидесяти милях от ольвийской границы. Там где-нибудь обменяем коней на свежих, и одежку раздобудем подходящую, а то в вашем парадном камзоле только по дорогам и разъезжать.

Они так и поступили. Еще до переправы через реку им удалось обменять коней – хмурый хозяин табуна не задал ни одного вопроса, лишь хмыкнул, взглянув на кавалерийские клейма, и дал по два коня за три. Артона не стал спорить, а Бейсингем и вовсе молчал. Солнце уже припекало, он исходил потом под солдатским мундиром, который дал ему капрал, чтобы не видно было шелковой рубашки. Табунщику, казалось, ни до чего не было дела, но вдруг он оглядел Бейсингема, покопался в седельной сумке, извлек простую застиранную холщовую рубаху и линялые коричневые штаны, кинул ему на седло и уехал. Энтони тревожно взглянул на капрала.

– Ничего, молчать будет, – успокоил его Артона. – Здесь народ неразговорчивый, особенно с благородными и солдатами. А уж коль скоро до переодевания дошло, может, и остальное в должный вид приведем, а, ваша светлость?

Капрал снарядился в дорогу основательно. Когда они подъехали к маленькой речке, Артона достал из мешка ножницы и бритву, и через полчаса Бейсингем лишь головой качал, глядя в осколок зеркальца и не узнавая себя. В долговязом, бритом молодом человеке – лет пять долой! – с короткими, по-солдатски, чуть ниже ушей остриженными волосами трудно было узнать милорда Бейсингема. Можно, но трудно.

Чуть-чуть подумав, Артона чикнул ножницами и по своим усам, проворчав:

– Так-то лучше… Все приметы долой! Теперь снимите сапоги, ваша светлость – уж больно они у вас хорошие – и тронемся, пожалуй…

– Как же я поеду без сапог? – удивился Энтони.

– Как ездят те, у кого их нет, – пожал плечами капрал, – босиком.

По пути Артона в каждой деревне заходил в лавку, оставляя Бейсингема с конями. Наконец, из третьей по счету он вышел с торжествующим лицом, держа под мышкой толстый коричневый мешок, медный рожок и небольшой ободранный деревянный ящичек. Немного повозившись, капрал засунул ящик в мешок и привязал к седлу.

– Почта! – догадался Энтони. – Артона, что б я без тебя делал!

Капрал не сдержал довольной улыбки, однако тут же стал серьезным:

– Теперь купить вам, ваша светлость, что-нибудь получше этих тряпок – и вперед.

В следующей деревне они пообедали и купили поношенный солдатский мундир и башмаки. Трактирщица оглядела Энтони и хихикнула.

– Чего скалишься? – прикрикнул Артона. – По-твоему, я ему бархатные штаны покупать должен, если он из благородных? Пусть спасибо скажет, что я взял его почту возить и что мне с таким оборванцем ехать неприлично! Эй, как тебя там…

– Валентин… – искоса взглянув на новое начальство, ответил Энтони.

– Ступай коней седлать, нечего тут на баб пялиться! – капрал чувствительно пихнул Бейсингема в спину, и тот, уже выходя, слышал, как он говорил хозяйке: – Подобрал его у табунщиков, в степи. Этот еще ничего… Ты бы видела, до какого безобразия иной раз доходят благородные…

«Если бы Артона знал, как он прав…» – подумал Энтони, вспомнив себя в зеркале цирюльника на Жасминовой улице.

– Вы не обижайтесь, ваша светлость… – едва они выехали за околицу, начал Артона.

– Да я не обижаюсь. Я вот о чем думаю. Коль скоро ты будешь в деревнях и в поле по-разному ко мне обращаться, то непременно перепутаешь. Если ты мне на дороге тычок дашь, я уж как-нибудь стерплю, а если где-нибудь в трактире ляпнешь: «Ваша светлость»? Давай уж я у тебя и на самом деле помощником побуду…

В последующие дни Энтони пришлось в полной мере почувствовать себя подчиненным. Он седлал и, если не было конюха, чистил коней, наливал своему «старшому» вино и лез ложкой в миску строго в свою очередь, то и дело получал тычки и оплеухи, а сам был неизменно почтителен, что в деревнях, что в поле, так что в конце концов совершенно вошел в роль обнищавшего дворянина, которого отставной унтер из милости взял почту с собой возить.

– Он ведь благородный, – объяснял дорожным спутникам Артона, сидя за кружкой пива. – Ему никогда для хлеба работать не приходилось. Ничего, нужда и не тому научит…

Они гнали коней, как… как почтальоны, меняя ослабевших на свежих и делая по полтора кавалерийских перехода в день. Пока они успевали, хотя и с трудом. Выложившись за день, по ночам Энтони засыпал, едва коснувшись подушки. Но в первую же ночь на постоялом дворе он вдруг проснулся с отчаянно бьющимся сердцем. Ему приснился сон, невероятно отчетливый, словно и не сон вовсе. Он увидел Теодора. Лицо цыгана осунулось, глаза запали, руки заведены за голову, нижняя губа прокушена, на подбородке – запекшийся ручеек крови. В темных глазах – то самое выражение, которое он уже видел и раньше, но не мог понять, а теперь понял. Это был страх – нет, не страх, а ужас, обессиливающий, смертельный ужас.

– Тони, – шептал Теодор. – Тони… Пожалуйста, успей… До тринадцатого я буду жить. Успей… спаси меня, Тони…

Бейсингем натянул рубашку на груди так, что она затрещала. Нет! Это слишком! Он и так выкладывается, как может, это нечестно, его мозг не имеет права вытворять с ним такие штуки. Он крутился на постели, но, едва закрывал глаза, перед ним вставало все то же лицо. Наваждение длилось часа два, а потом пропало, как не было.

На следующую ночь все повторилось. Снова то же лицо, еще более осунувшееся, снова умоляющий не то шепот, не то стон: «Спаси меня, Тони!» Он ведь сказал, он решил для себя, что вытащит Галена оттуда – пусть изуродованного, какого угодно, но вытащит, и потом не бросит, никогда, что бы с ним ни сделали…

– Слышу, – нетерпеливо ответил он. – Я тебя слышу, Терри! Я приду!

– Я буду ждать, – шепнул тот и прикрыл глаза. И на следующую ночь он снова увидел Теодора.

– Тони… – шептал цыган. – Тони, ответь! Поговори со мной… – и вдруг выдохнул: – О, Боже!

Перед тем как сон оборвался, Энтони успел увидеть, что ужас в глазах Теодора стал темным и тяжелым, как сгусток смолы. Следующей ночи, последней перед столицей, Бейсингем ждал с нетерпением, но Галена он больше не увидел. Однако Энтони помнил: тринадцатое.

И вот, наконец, впереди показались воспетые поэтами стены Трогартейна. Теперь они выглядели совсем по-другому, безукоризненно строго и чинно – а Энтони дорого бы дал, чтобы вновь увидеть прежний хаос. Сейчас это была простая каменная десятифутовая стена, без частокола, ибо нижний город в обороне больше не нуждался. Из-за нее не высовывались деревья и крыши домов, да и народу наверху не было – задняя стена обвалилась, и все, что за камнем, представляло собой просто груду земли.

Но все же это была стена, а в стене – ворота, а в воротах – караульные. Это не придорожные деревни, здесь Бейсингема видели не раз. Может, его, конечно, и не узнают – такого. Ну а если узнают? Они остановили коней, спешились неподалеку от какого-то трактира.

– Артона, – тихонько сказал Энтони. – Нам в ворота нельзя.

– Может, темноты подождем? – предложил капрал. – В темноте, при факелах, проедем…

– Нельзя нам ждать! – крикнул Энтони так, что на них стали оглядываться. И тут же получил тычок от «главного почтальона», такой, что сунулся носом в конскую шею.

– А я говорю – будем ждать! – заорал на него Артона. – И не твое щенячье дело мне указывать! Быстро веди коней во двор!

Энтони, опустив голову, потянул лошадей за собой к воротам трактира, Артона пошел следом. Больше никто не обращал на них внимания.

– Шуметь-то зачем? – флегматично спросил Артона десять минут спустя и с опаской покосился на пивную кружку в руке Бейсингема. – Чтобы вас вернее узнали? От крика мыслей не прибавится.

Взяв свою кружку с пивом, он подошел к хозяину и принялся о чем-то с ним шептаться.

– Все будет, – сказал, вернувшись, капрал. – И в город попадем, и по улицам пройдем незамеченными. Повезло нам, в нужный трактир зашли. Сейчас только пиво допьем, и двинемся…

Выпив и расплатившись, они прошли на хозяйскую половину. Там была еще одна комната, с двумя столами и широченной лавкой у дальней стены. На лавке, на грязнейших простынях, спали несколько женщин, явно из разряда уличных. Хозяин потряс за плечо одну из них.

– Чего тебе? – подняла та растрепанную голову.

Трактирщик тихо сказал ей несколько слов и ушел. Женщина хмуро указала Бейсингему на лавку рядом с собой, подошла к столу, налила себе вина, затем извлекла откуда-то небольшой плетеный ящичек, достала холщовый бинт.

– Чего сидишь? – буркнула она. – Сымай мундир-то, у нищих слуг нет…

Для начала она подвязала предплечье левой руки Энтони к плечу, натуго забинтовав, так что казалось, вместо руки торчит культя. Пустой рукав заправила за пояс. Потом достала несколько горшочков. По мере работы она оживлялась, начала посмеиваться, Артона же только крякал. Закончив, женщина поднесла Энтони зеркало:

– Ну что, хорош красавчик?

Бейсингем охнул, потому что из глубины стекла смотрела такая образина… Багровая, покрытая рубцами физиономия и шея, такая же правая рука, на щеке и на лбу омерзительного вида язвы.

– Теперь вот еще, – сказала женщина, протягивая Артона черную повязку. – Наденешь ему, когда будете в городе. А ты, красавчик, запомни – ты слепой, увечный, пострадавший на пожаре солдат, и если кто милостыню подаст, не вздумай в него монетой обратно запустить. Понял, твое благородие?

– Не впервой мне милостыню-то просить, красавица, – подражая простонародному говору, засмеялся Энтони, – и в место мы пойдем такое, что нищим калекам туда самая дорога… Ну, а теперь показывай, где твой тайный ход.

Час спустя к воротам монастыря Святого Ульриха подходила пара, которая, действительно, здесь не привлекала особого внимания. Отставной солдат вел под локоть другого, однорукого и слепого. Незрячие глаза калеки были замотаны черной тряпкой, он с трудом ковылял, ухватившись за плечо провожатого. Тряпка была плотной, Энтони, лишь зверски скосив глаза вниз, мог видеть дорогу под ногами, а хромоту надежно обеспечивали несколько камешков в башмаке. Левую руку ломило невыносимо, хотя женщина и говорила, что с подвязанными конечностями нищие ходят по целым дням. Бейсингем впервые подумал, что просить милостыню – совсем не легкая работа. Однако впечатление он производил такое, какое надо, и за то время, пока они добирались до монастыря, прибавил к пенни, что висело на шее, еще четыре.

А вот чего Энтони не учел, а Артона не сообразил: то, что сделано было по одному слову лорда Бейсингема, не будет делаться для нищего калеки.

– Ваше преподобие, – умолял Энтони монаха, в который уже раз, – мне господин настоятель тогда, после пожара, так и сказал: приходи, я тебе все твои грехи отпущу. Вы ему только скажите, ваше преподобие, что к нему Дамиан просится, тот, который на пожаре был, только скажите… А он уж сам решит, снизойдет он ко мне или нет…

– Вы от него не отвяжетесь, – подал голос сидевший рядом на скамье Артона. – Он мне от самых ворот все твердил, что ему отец настоятель самолично позволил к себе обращаться. Вы лучше спросите у настоятеля – может, он время назначит, когда ему прийти. А то будет сюда каждый день таскаться – и вам хлопотно, и ему трудно, все же живая душа. Да и нехорошо получается: он ведь здесь, в монастыре, пострадал, святыню от огня спасая…

– Ладно, скажу, – неохотно пробурчал монах. Вернулся он скоро, через несколько минут, с легким удивлением взглянул на Бейсингема.

– Отец настоятель примет тебя сейчас, – торжественно проговорил он. – Ступай за мной.

В темном коридоре Энтони вообще ничего не видел. Он шел, с трудом улавливая тихие шаги своего проводника, спотыкался и натыкался на стены, до тех пор, пока монах, раздосадованный, не взял его под руку. Дальше они пошли быстрее, потом хлопнула дверь, и послышался голос отца Максимилиана:

– Игнатий, проследи, чтобы нам не мешали. Этому человеку, по-видимому, есть в чем исповедоваться, раз он так настойчиво добивается свидания со мной.

Уже другая рука взяла Энтони под локоть, осторожно повела куда-то, и он, повинуясь несильному нажиму, покорно опустился на стул.

– Ну, а теперь, Дамиан, – голос настоятеля звучал совсем рядом, – я готов выслушать вас. Что случилось?

– Помогите мне руку развязать, святой отец, – выдохнул Энтони, безуспешно пытаясь одной рукой расстегнуть пуговицы мундира. – И дайте немного водки, если у вас есть, чтобы смыть эту боевую раскраску. А что происходит, я расскажу вам, пока буду этим заниматься… О, нет! Если нищие так целыми днями ходят, то потом, уж точно, ночей не спят… – простонал он, пытаясь растереть вконец онемевшую руку, пока отец Максимилиан наливал водку в небольшую чашку и доставал кусок мягкого холста.

– Позвольте уж, я уберу ваши рубцы и язвы – я сделаю это быстрее и точнее, чем вы. Не спешите, Дамиан. Какие бы срочные дела ни привели вас ко мне, несколько минут значения не имеют.

Голос настоятеля обволакивал, успокаивал, и Энтони послушался, откинулся на спинку стула, закрыл глаза… Когда он, вздрогнув, пробудился, настоятель уже убрал чашку с водкой и теперь сидел напротив, ожидая.

– Вы спали двадцать минут, Дамиан, – сказал он. – Я уже собрался вас будить. А теперь я готов вас выслушать. Что случилось? Вы попали в беду?

– Не я, святой отец, – от спокойного голоса священника Энтони и сам успокоился. – Мы все попали в беду…

– …Что вы намерены делать? У вас есть какой-нибудь план? – полчаса спустя спросил настоятель.

– Планов у меня сколько угодно, – вздохнул Бейсингем. – И все никуда не годятся. Потому что для того чтобы их выполнить, мне нужны помощники в городе и время. Помощников у меня нет, а времени – всего одна ночь. Не говоря уже о том, что если меня узнают, тут мне и конец придет…

– Вас никто не узнает, уж об этом-то я позабочусь. – Голос отца Максимилиана был по-прежнему спокоен, так что Энтони даже позавидовал монаху. Вот это выдержка! – Помощники тоже будут. Но для начала надо бы решить, что мы будем делать. Есть один человек, я за него ручаюсь – смелый, толковый и богобоязненный. Думаю, имеет смысл обсудить все именно с ним…

– Мы? – Энтони удивленно уставился на монаха.

– Дамиан, вы, кажется, сказали, что опасность грозит нам всем – или я ослышался? К тому же битва с дьяволом и его порождениями – моя прямая обязанность. Пойдемте, теперь и вправду не стоит терять время.

Четверть часа спустя из монастыря вышли несколько человек из тех, к которым в городе все привыкли – сборщики пожертвований. Сзади, с огромной корзиной, шел Артона, как и прежде, в мундире, впереди – два монаха. Настоятель монастыря, в своем простом одеянии мало отличавшийся от подчиненных, всю дорогу негромко обсуждал что-то со спутником. Тот, по-видимому, постригся совсем недавно, ибо его еще волновали чувства бренного мира – по крайней мере, голова в капюшоне регулярно поворачивалась вслед хорошеньким женщинам, после чего он каждый раз вздыхал и обводил лицо знаком Солнца. На них никто не оборачивался – подумаешь, монахи, эка невидаль!

Сборщики пожертвований, миновав ворота внутренней стены, углубились в улицы верхнего города. Они дошли до ратуши, повернули в переулок и, пройдя еще немного, остановились перед небольшим особняком красного кирпича.

– Только бы он был дома, – сказал настоятель, – а то придется посылать за ним, а искать его в Трогартейне…

Однако максимус Эрдли оказался дома. Едва взглянув на своих гостей, толстяк тут же приказал принести еды и вина, на которые оба, и Бейсингем, и Артона, набросились с аппетитом двоих здоровых мужчин, очень рано и скудно позавтракавших. Пока они насыщались, отец Максимилиан кратко поведал максимусу о происходящем.

– Да, дела, – промолвил Эрдли. – Чуял я, что неладно у нас в столице, но чтобы такая пакость завелась… И что же вы намерены делать, милорд? Да вы ешьте, у меня кухарка такая, что и герцогу впору. Ешьте, милорд, без этикета мы сегодня как-нибудь обойдемся…

– Подниму войско, я ведь маршал, право имею, – ответил Бейсингем, в промежутке между двумя кусками. – Объясню офицерам, куда они вляпались.

– Никого вы не поднимете, милорд, – сказал отец Максимилиан. – Пока офицеры связаны этой колдовской присягой, они никогда не выступят против королевы.

Энтони едва не поперхнулся:

– А вы откуда знаете, что с присягой не все чисто?

– За кого вы меня принимаете? – оскорбился настоятель и тут же, прошептав несколько слов, обвел лицо знаком Солнца. – Простите, Дамиан, грешен перед вами… Я сразу все понял, едва Мартин начал свои богословские споры. Другое дело, что сделать ничего было нельзя – как ему запретишь? Выглядело все убедительно, у нас в церкви, случалось, из-за большей ерунды посохи ломали, а принять усеченную присягу решила королева, по совету милорда Бейсингема…

– Святой отец, ну будьте справедливы! Я же понятия не имел! – взвыл Бейсингем.

– Буду справедлив. Вы понятия не имели, – отчеканил отец Максимилиан. – Вы пересчитали все ловушки, которые для вас приготовили, и нам всем несказанно повезло, что у вас такие друзья.

Энтони стиснул зубы, лицо исказила мгновенная гримаса боли. Он встал из-за стола и отошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Артона опустил глаза и сжал кулаки.

– Поэтому у меня всего одна ночь, – переведя дыхание, выговорил Энтони. – Я должен успеть. Вы можете связаться со Священным Трибуналом, отец Максимилиан? У них есть, наверное, какие-нибудь маги в темницах, пусть пообещают им свободу, деньги… я сам любые деньги заплачу. Если один маг наложил заклятие, другой может его снять, я уверен, может!

– В этом вопросе мы обойдемся и без магов, Дамиан. Если офицер присягнет Господу и поцелует знак солнца, этого будет достаточно.

– Вы уверены? – недоверчиво спросил Бейсингем

– Абсолютно! – жестко сказал настоятель.

– Этого хватит, милорд, – кивнул и максимус.

– Ну, если вы точно уверены… Тогда надо начинать с коменданта! Генерал Гровер – друг моего отца, меня знает давным-давно… Человек он верный и честный, и я попробую его уговорить… Отсюда до его дома минут двадцать ходу, давайте пойдем к нему…

– Нет, это не дело, милорд, – покачал головой максимус. – Генерал – человек семейный, у него дома жена, дети, порученцы, и все вас знают. Не надо вам туда соваться. Лучше уж я за ним схожу. Меня он знает хорошо, и если я его вызову по срочному делу, пойдет обязательно. Вот только куда? Коли я правильно понимаю дело, такую присягу лучше приносить не в комнате, а в церкви, вернее будет. Куда его вести? В монастырь – далеко, надо снова ворота проходить, да и глаз там многовато. Если бы надежный человек, у которого домовая церковь имеется… Нет ли у вас такого, ваша светлость?

– Герцогиня Баррио… – задумчиво произнес Энтони и покачал головой. – Нет. Ее дом на виду к нему незаметно не подойдешь, да и шпики там наверняка болтаются, есть у них на то причины. А надо, чтобы… Есть такой дом, есть! Там и домовая церковь, и хозяин надежный, и подойти можно скрытно, сзади, переулками. И еще… мне все равно необходимо туда попасть! Там хранится одна вещь, без которой мы не обойдемся!

…Нет, только Рене мог так невозмутимо принять у себя дома завалившуюся на ночь глядя, без предупреждения, столь странную компанию. И только Рене мог, увидев Бейсингема в монашеской одежде, всего лишь поинтересоваться: значит ли это, что он теперь пьет только церковное вино, или не откажется от ориньянского?

– У нас есть примерно час, – ответил Энтони. – Через час, если все получится так, как надо, максимус приведет сюда коменданта. У тебя есть горячая вода? Знал бы ты, сколько дней я мечтаю о ванне! И ты, надеюсь, еще не выкинул мою одежду?

– Тони… Если я тебя обниму, ты ведь не поймешь это неправильно? – тихо спросил маркиз, когда они вошли в коридор, и дверь скрыта их от чужих взглядов.

…За час Бейсингем успел не только вымыться и одеться, но даже привести в порядок волосы. Вызванный Рене цирюльник лишь головой покачал, глядя на кое-как обкромсанные патлы законодателя столичных мод.

– Сделай из этого что-нибудь такое, на что можно смотреть, – велел Энтони. – Что-нибудь такое, что можно сделать быстро.

– Легко сказать, – проворчал цирюльник. – Причесать ежа под домашнюю кошку, да еще и быстро…

Однако дело свое он сделал, попросту завив волосы, так что Энтони стал похож на ягненка. Это выглядело слегка комично, но герцог того и хотел. Сам он тем временем рассматривал фамильные драгоценности Рене, подбирая украшения к невероятно легкомысленному, самому легкомысленному из всего, что здесь было, сиреневому камзолу.

Когда он, одетый и причесанный, вышел в большую гостиную, то застал там предгрозовую тишину. Гровер уже пришел и теперь сердито мерил шагами комнату.

– Объясни мне, пожалуйста, что за бред я должен выслушивать? Какая, к дьяволу, магия?! Ладно, священник – ему положено. Ладно, господин максимус… купцы народ суеверный. Но вы, лорд Бейсингем, маршал Бейсингем – стыдно! Вытаскивать меня из дому, ночью – я думал, война началась! А выясняется, что все это ради того, чтобы я принес присягу Господу Богу! Если ты свихнулся, то я – еще нет! Я в эти игры не играю…

– Господин генерал, – сказал священник. – Правильность того, что вам сообщили, очень легко проверить, здесь и сейчас. Если это, по-вашему, игра, то она ни к чему вас не обяжет. Если не игра, то вы сможете в этом убедиться.

Гровер еще больше нахмурился и покраснел.

– Хватит делать из меня дурака! Стыдно! Солидные люди! А о вас, лорд Бейсингем, я был лучшего мнения.

Он резко повернулся и направился к выходу. Несколько невероятно долгих мгновений все молчали и смотрели друг на друга, потом Энтони кинулся следом. Гровера он перехватил уже возле лестницы и бросился перед ним на колени.

– Это еще что такое?! – окончательно вскипел тот.

– Генерал, – торопливо заговорил Энтони, – выслушайте меня. Памятью отца прошу, вы ведь с ним дружили… Вы уже один раз не дали мне умереть…

– Что ты болтаешь? – нахмурился Гровер. – Когда это?

– Когда мы отступали… Я привез вам донесение… письмо отца. Я думал, что опоздал, и хотел покончить с собой…

Брови генерала взлетели вверх, он остановился, изумленно глядя на Энтони, который по-прежнему стоял на коленях.

– Вы тогда спасли меня, только потому, что не отмахнулись… Я вас умоляю, не отмахивайтесь и на этот раз! Памятью отца прошу! Ну что вам стоит, вы ведь уже здесь, это дело минуты…

Гровер поморщился.

– Ладно, ладно, хорошо… Только встань, пожалуйста, Тони, ну что за театр такой…

Они направились в церковь. Все было быстро и просто: «Я, генерал Себастьян Гровер…» – произносил комендант привычные слова. Закончив говорить, он поцеловал двенадцатиконечную звезду и поднялся. Огляделся, тряхнул головой, взглянул на Энтони, и тот заметил, что из глаз коменданта напрочь исчезла растерянность, которая поселилась там в последнее время.

– Ну, и что теперь? – пожав плечами, спросил он.

– А теперь я расскажу вам, что на самом деле происходит в Трогартейне.

– …Боже мой! – прошептал Рене, когда Энтони закончил. – Я видел, что у нас что-то не так, – но чтобы такой ужас, такой…

– Тони! – В глазах Гровера боролись столько разных чувств, что даже поэт Бейсингем не смог бы их перечислить. – Мне это кажется – знаешь, чем?

– Знаю! – горько сказал Энтони. – Сказкой или бредом. Послушайте, генерал… вы знаете меня много лет. Скажите, я очень религиозен?

– Не замечал… – усмехнулся Гровер. – По крайней мере, пока ты не потащил меня приносить присягу Господу Богу.

– Отец Максимилиан сказал, что это помогает против магии. Ему видней. Я тоже над всем этим смеялся, пока мне королева не подарила перстень, который я смог снять, лишь окунув руку в чашу со святой водой. В конце концов, если магия есть у колдунов, почему бы церкви тоже ее не иметь? Но я не религиозен, и меня всякими там церковными страшилками не купишь. Нет, я сам, своими глазами видел их ритуалы, участвовал в их мистериях, читал их пророчества, Монтазьен делился со мной планами их секты. Мой друг, лучший военачальник нашего времени, сейчас в их руках, и его ждет смерть… страшная смерть, если мы не успеем! Он занял мое место, потому что умереть должен был я. Что вам еще надо, чтобы поверить?

– Одно из двух, – помедлив, проговорил генерал. – Или этот бред – правда. Или… или ты изменник и добываешь себе корону!

– Вы знаете меня много лет, – тихо сказал Энтони, – и я Бейсингем. Вот и судите сами, могу ли я быть изменником. А что касается короны, то я предпочел бы, чтобы королем стал тот, кто должен им быть. Надеюсь, что он не откажется.

Гровер снова заходил по комнате, наконец, остановился.

– А если откажется? – спросил он, ни на кого не глядя.

– Я постараюсь его уговорить. Если же нет, тогда… – Энтони выпрямился и поднял голову, глаза в свете свечей блеснули стальной синевой. – Генерал, вы их не знаете, а я знаю. И я растопчу свою честь, я нарушу любую присягу, я силой возьму корону, но Трогармарк я этим тварям не отдам! Но давайте пока что об этом говорить не будем.

– Будем говорить о деле, – все так же хмуро согласился Гровер. – Что ты намерен делать?

– Не забывайте, – усмехнулся Энтони, – я все же маршал Трогармарка. Это не лучшая рекомендация, согласен, но дает кое-какие права. И если я имею право поднять без королевского приказа войска, то почему бы мне своей властью не привести их к присяге Господу Богу? Хотел бы я видеть того, кто публично откажется ее принести! – он задумался. – Вот что, господин генерал… Я сейчас напишу приказ. Поднимите самые надежные части гарнизона, постройте их во дворе кавалерийской казармы, вызовите туда же надежных офицеров из других частей и на основании моего приказа пусть приносят присягу Господу Богу. Я отправлюсь во дворец, а потом приду туда – и надеюсь, что приведу с собой нового короля. Затем я рассказываю всем то, что рассказал вам, и мы приводим войска к присяге королю.

– И ты получаешь десяток пуль от тех, кто и присягнув Господу Богу, останется верным Элизабет, – оборвал его Гровер. – Не забывай, что звание маршала Трогармарка, как ты сам только что сказал, не самая лучшая рекомендация.

– Господин генерал прав, – неожиданно вмешался в разговор настоятель. – Если начать с гарнизона, будет много шума, а нам надо сделать все быстро и тихо. Поэтому я думаю, что начинать надо с городской стражи. Во-первых, там нет дворян, а во-вторых, там на милорда смотрят почти как на ангела-хранителя. А кроме того, мы, церковники, тоже не даром хлеб едим. Среди дворян наш авторитет невелик, что верно, то верно, но о простом народе этого не скажешь.

– Вы прочтете им проповедь? – мрачно спросил Энтони.

– Нет, проповеди я буду читать завтра, – настоятель, не удержавшись, лукаво улыбнулся. – Есть ведь и другие способы. Отсюда до здания Священного Трибунала четверть часа неспешного ходу. Перед тем как идти в казармы, мы направимся туда, и через полчаса у нас будет вердикт об отлучении от церкви королевы Элизабет и ее приближенных, которых нам сейчас поименно назовет лорд Бейсингем. Я думаю, имея на руках эту бумагу, разговаривать будет гораздо проще, особенно со стражниками. Простой народ мало заражен безбожием, это все барские забавы…

Энтони вспыхнул и быстро взглянул на настоятеля.

– Простите, милорд, но разве я не прав?

– Правы, конечно… Просто вы облекаете свою правоту в такие слова… Ну да не будем придираться. Вы абсолютно правы, отец Максимилиан. Сперва стражников – только как можно тише, чтобы никто не заподозрил, что происходит, – потом, поочередно, гарнизон. Сначала офицеров – тех, кто не принесет присягу, немедленно арестовывать, – затем солдат… Впрочем, не мне учить генерала Гровера. Если к часу ночи я не появлюсь в казармах, начинайте без меня. Надеюсь, с помощью стражи к утру вы справитесь со всем остальным.

– Не только стражи, – сказал по-прежнему тихонько сидевший в уголке максимус. – Как только будет готов вердикт об отлучении, я поднимаю городское ополчение – у нас полторы тысячи бойцов, и безбожников среди них нет. Приведу их к казармам стражи и отдам в ваше распоряжение.

Бейсингем кивнул и вопросительно посмотрел на Гровера. Генерал все так же хмурился, но уже, скорее, по инерции. Он еще несколько раз прошелся по гостиной и, наконец, остановился напротив Бейсингема, остро и внимательно взглянул ему в глаза.

– Ну и история… Знаешь, Тони, если бы ты пришел с этим ко мне один, я бы отправил тебя или в Тейн, или в сумасшедший дом. Но я слишком уважаю отца Максимилиана и господина максимуса… – он замялся.

– …И не слишком уважаете ту компанию, что собирается в тронном зале, – закончил за него Бейсингем.

Гровер нахмурился, но Энтони тоже смотрел ему прямо в глаза, и генерал, наконец, кивнул.

– Леон был настоящим королем, – нехотя сказал он. – Года не прошло, как он умер, а в армии черт знает что творится. Летом мы влезем в Корунну и нам придет конец. Если ты соврал мне, Тони, – Бог тебя судья. Но даже если ты изменник, то я согласен, чтобы корона была на твоей голове – хуже, по крайней мере, от этого не будет.

– Итак, вы с нами? – улыбнулся отец Максимилиан и, поскольку вопрос не требовал ответа, тут же продолжил: – Совесть ваша может быть спокойна, лорд Бейсингем сказал правду. Вы даже должностного проступка не совершите – по кодексу Трогара, отлученные от церкви не могут занимать государственных должностей, – он повернулся к Энтони и снова улыбнулся. – Поэтому, кстати, компании галантных паладинов так легко сходили с рук все их художества. Вы можете не знать, милорд, но именно Мартин и его компания после каждого вашего пасквиля требовали отлучить вас – но у кого из членов Священного Трибунала поднялась бы рука оставить Трогармарк без генерала Бейсингема? А карать второстепенных участников, не трогая вдохновителя, было бы несправедливо.

Энтони молча поклонился настоятелю и, подойдя к столу, принялся наливать вино.

– Так что вы скажете о нашем плане, генерал? – спросил он, не отрываясь от своего занятия.

Этот вопрос был именно тем, что нужно Гроверу. Комендант сразу перестал хмуриться, морщиться, расхаживать из угла в угол, стал спокойным и собранным.

– Пока выглядит убедительно. Самое слабое место во всем этом – твоя прогулка во дворец. Может быть, возьмешь с собой охрану?

– Ага! Чтобы дворцовая стража решила, что начался мятеж, а кто-нибудь из посвященных под шумок прирезал нашего короля. Не забывайте, он находится на положении заложника. Нет, во дворец я пойду один.

Артона хмыкнул и придвинулся поближе.

– Я пойду один! – повторил Энтони, и в его голосе прорезался металл. – Генерал, обещайте мне одну вещь. Если я не вернусь, отправьте солдат в Аркенайн. Они должны прибыть туда не позже рассвета тринадцатого мая, запомните – не позже. Артона покажет, как попасть в замок, и вы легко его захватите, со всеми, кто там будет. Генерал… что бы ни случилось со мной, вы должны спасти Теодора. Я ему обещал…

– Хорошо, Тони, – кивнул Гровер. – Я сделаю все, что возможно…

– И невозможное тоже!

– И невозможное…

– Ну что ж… Если все решено – вперед! – Энтони встал и поднял стакан с вином. – Пойду по стопам прадеда Леопольда. Пусть и обо мне спорят, уронил я этой ночью в грязь честь своего рода или, наоборот, возвысил ее.

– А на самом деле? – спросил Рене, поднимая свой стакан.

– На самом деле я ее продал. За пенни, – Энтони засмеялся и вытащил висящую на шее монету. – Хорошая сделка, я ею доволен…

Он поцеловал монетку, убрал ее обратно и залпом выпил вино.

Легкомысленный сиреневый камзол с еще более легкомысленным топазовым ожерельем, принадлежавшим матери Рене, и прическа «под юного барашка» сделали свое дело. Энтони прошел во дворец, никого не удивив и не насторожив. Лишь дежурный офицер дворцовой охраны, гвардейский капитан, воскликнул:

– Герцог, что у вас с волосами? И где ваша борода?

– Я ввожу новую моду! – засмеялся Бейсингем.

– Вас привели дела? А как же Ее Величество?

– Ее Величество находится на расстоянии двух дневных переходов от Трогартейна. Я приехал известить о ее возвращении.

– Что-нибудь случилось?

– Ужасная вещь! – склонившись к капитану, прошептал Энтони. – Она просыпается ночью, а на ее ночном столике – крыса! И ест ее притирания…

– Разве крысы едят притирания? – удивился гвардеец.

– Право, не знаю, – пожал плечами Бейсингем. – Полагаю, достаточно крысы как таковой. Завтра с утра пусть гонят служанок готовить покои.

– Вы к себе? – поинтересовался капитан.

– Да, разумеется, – небрежно ответил Энтони. – Устал как собака. Целый день в седле. Только сейчас въехал в столицу.

Он взял с места в галоп и промчался через ворота, сообразив, что лошадь под «только что въехавшим в столицу» маршалом слишком свежая, а одежда у него чистая, и надеясь, что гвардеец в темноте этого не заметит.

«Паршивый из меня шпион получается, – подумал он. – Недалеко бы я ушел без Артона!»

…От конюшни Энтони пошел через сад – так было ближе и незаметней. Сначала к себе. В передней двое стражников, игравших в кости, вскочили при его приближении. Так: небрежно махнуть им рукой, улыбнуться – продолжайте, мол… Прихватив одну из их свечей, он влетел в гардеробную, мгновенно скинул дурацкий сиреневый камзол, надел парадный маршальский мундир, пурпурный, с золотым шитьем, перевязь с парадной шпагой. Затем взял обычный полевой мундир, саблю, кавалерийские сапоги, завернул все это в плащ и связал. Все заняло не больше десяти минут.

Взяв скатку и маршальский жезл и еще раз махнув рукой так и пребывавшим в ошалении стражникам, он вышел в коридор. Куда теперь? А, проклятье! Ведь Себастьян наверняка пьян, как возчик. Энтони задумался. Пожалуй что… Да, чем тащить пьяницу на себе через весь дворец, лучше рискнуть…

Он спустился на первый этаж, прошел по двору и вышел к правому жилому крылу дворца. В покинутых покоях короля Леона не держали ни слуг, ни стражи. Зачем стеречь пустую раковину? Бейсингем переступил порог гостиной Леона, задел портьеру и невольно чихнул – столько пыли поднялось из бархатных складок. На мгновение больно сжалось сердце. Свет свечи выхватывал из темноты то брошенную колоду карт, то вазу с высохшим цветком. Проклятие, да здесь что – с тех пор даже не убирали? Впрочем, если не убирали, то ему же лучше…

В спальне короля все было так же, как и раньше, словно ее хозяин вышел всего час назад – если б не пыль. Пыль лежала толстым слоем на полу, на каминной доске, видная даже при свете одинокой свечи. Когда Энтони взялся за дверцу шкафчика, резные завитки, которых он касался, заблестели, все остальное было по-прежнему матовым. Так… черная бутылка… она тут одна…

Всей кожей ощущая, как идет время, Энтони выбрался в сад и пошел, заглядывая в окна, пока не увидел того, кто был ему нужен.

…Ну конечно же, Себастьян оказался пьян, и даже через окно было видно, что не просто пьян, а до полного умопомрачения. Брат короля сидел в кресле, точнее, пытался сидеть, то откидываясь на спинку, то тяжело опираясь о стол. Вот он попытался налить еще… не получилось, опрокинул стакан. И эта пьяная тварь будет королем Трогармарка?

Пожалуй, он и дверь отпереть не сумеет. Впрочем, кто сказал, что она заперта? Себастьян через раз забывал это сделать, возвращаясь с прогулки. Энтони толкнул дверь, выходившую в сад, и та легко отворилась. Он вошел, кинул скатку на свободное кресло, повернулся было к Себастьяну…

– Добрый вечер, герцог! Рад видеть вас в добром здравии.

Голос абсолютно трезвый, спокойный, знакомый. Бейсингем, вздрогнув всем телом, обернулся. Позади него, в проеме двери, стоял герцог Монтазьен.

– …Присядьте, милорд, на вас лица нет! Не ждали меня так скоро? Я хоть и не военный, но тоже умею держаться в седле. Вина или, может быть, генеральской, двойной можжевеловой?

Энтони, онемевший от неожиданности, лишь отрицательно покачал головой.

– Как угодно. Тогда не обижайтесь, я буду пить один… – Монтазьен налил вина, удобно расположился за небольшим столиком. – Наши думают, что вас надо искать где-нибудь в Ольвии, а то и в Аркенберге. А я почему-то решил, что вы можете отправиться сюда. Удобно: в столице почти никого нет, самое время поднять войска и захватить власть. В этом случае вам понадобились бы две вещи: маршальский жезл и это существо… – Монтазьен мотнул головой в сторону Себастьяна.

– С-сам ты с-существо… – незамедлительно отозвался тот.

Монтазьен поднялся, подошел к Себастьяну, поднял лежавший на боку стакан и наполнил его. Затем снова обернулся к Бейсингему:

– Когда караульный гвардеец доложил мне о вашем возвращении, я решил, что сначала вы пойдете к себе за жезлом, а потом – сюда. И, как видите, не ошибся.

Энтони понимал, что герцог конечно же не один. В коридоре наверняка ждет стража – но это мелочи, пусть только попробуют взять его в тесном помещении с саблей в руке. А вот арбалетчики, которые караулят у секретных бойниц или в темноте за портьерами – совсем другое дело. Во рту пересохло, он протянул руку и взял стакан, из которого пил Монтазьен.

– Опасаетесь? – засмеялся герцог и налил себе вина в другой стакан. – Совсем вас запугали, как я погляжу. Успокойтесь, я не собираюсь ни травить вас, ни околдовывать. Мне просто нужно с вами поговорить, милорд. Вы уже взяли себя в руки? Можете слушать?

Энтони молча кивнул, не сводя глаз с герцога. В крайнем случае, он успеет достать его кинжалом, даже арбалетная стрела не убивает мгновенно. Впрочем, послушать стоит, умереть он всегда успеет…

– Тогда я хотел бы услышать ответ на один вопрос. Все было так хорошо, мы обо всем договорились. Какая дурная муха вас укусила? Почему вы вдруг удрали из Аркенайна?

– Я прочел конец пророчества, – голос звучал хрипло, Энтони ругнулся про себя, кашлянул и глотнул вина – стало легче. – Мы так не договаривались. Вы обещали мне корону, а не путешествие к Хозяину в зубы. Я не люблю, когда меня дурачат, герцог, и имею привычку платить долги.

– С процентами! – усмехнулся Монтазьен. – С процентами, дорогой мой Бейсингем. Это ж надо: столько лет мои козлики составляли гороскопы, ждали, готовились. А вы одним ударом порушили здание, строившееся все эти годы. Мало того, что удрали сами, так еще и подставили нам этого своего цыгана. Кстати, как вам удалось уговорить его на такое самопожертвование? Поделитесь секретом. У меня нечто подобное получается только с дураками, а он ведь далеко не дурак… Энтони как можно небрежнее пожал плечами:

– Я его не уговаривал. Он сам остался. В конце концов, если человек готов заплатить жизнью за то, чтобы провести ночь с женщиной – это его дело. Не связанным же мне его было вытаскивать из Аркенайна. Отчасти, конечно, и я виноват – рассказывал ему, как хороша Бетти в постели. Но не более того, право…

– Не очень-то вы сожалеете о своем дружке, – хмыкнул Монтазьен. – Ну и правильно. Знали бы вы, что он о вас за вашей спиной говорил. Могу сообщить: он получил то, что хотел, а теперь получит и то, что ему причитается.

– Ну и ладно, – махнул правой рукой Энтони. Левой он изо всех сил стискивал верхушку жезла, так, что острые края маршальского знака впивались в ладонь. – Если не секрет… теперь, наверное, уже не секрет… расскажите мне, что на самом деле должно было произойти, если бы я сделал то, что должен был сделать.

– Ну что ж, правду так правду. Вы, как и написано в пророчестве, отправились бы к Хозяину. Бетти сразу же по возвращении из Аркенайна вышла бы замуж за этого красавца, – Монтазьен мотнул головой в сторону Себастьяна.

– О-очень она мне н-нужна, – поднял тот голову.

– …Потом она родила бы ребенка, – продолжал герцог так, словно брата короля тут и не было. – По всей вероятности, королева не перенесла бы родов, а муж ее через некоторое время умер от неумеренного пьянства. Я стал бы регентом при малолетнем короле.

– А что вам мешает сделать то же самое теперь?

– Огласка, дорогой мой милорд. Слишком много народу знает, что на самом деле произошло. И я не думаю, что представители знатнейших родов королевства – и в первую очередь небезызвестный вам герцог Монтазьен, то есть я – согласятся, чтобы на трон уселся плод любви цыгана и дочери лесоруба. Да и у меня нет ни малейшего желания состоять регентом при подобном ублюдке. Поэтому я здесь и поэтому я хочу удержать вас от безумных поступков, которые будут стоить вам жизни.

– Вы о чем?

– О намерении воспользоваться маршальским званием, поднять войска и посадить на трон Себастьяна. Уж эту-то возможность мы предусмотрели. Вы не поднимете войска, милорд, и никто их не поднимет. Нет такой силы, которая заставила бы их нарушить присягу королеве Элизабет, поверьте мне, я знаю, что говорю…

– Они в-все п-п-предусмотрели, да… – снова заговорил Себастьян.

– Простите, герцог, я больше так не могу! – вскочил Энтони. – С вашего разрешения, я заткну ему глотку!

Он взял черную бутылку, принесенную из спальни короля, налил четверть стакана, разбавил водой и принялся вливать напиток в королевского брата. Тот отплевывался и невнятно ругался. Монтазьен снисходительно смотрел на них.

– Что это у вас? Сонное зелье? А впрочем, какая разница! Я хочу сказать вам, что вы проиграли, Бейсингем. Вы потерпели полное поражение и должны это понять.

– Но и вы не выиграли! – зло бросил Энтони, занятый борьбой с Себастьяном. – Вы тоже…

– Правильно. Я тоже. Мы оба проиграли. И поэтому я предлагаю вам не сводить счеты. Давайте забудем все пакости, которые мы сделали друг другу, и подумаем о будущем. Потому что теперь наши интересы совпадают.

– Ну-ну… – усмехнулся Энтони. – Это на каком же направлении они совпадают?

– Ага! Заинтересовались! Тогда послушайте, как я вижу будущее Трогармарка. Бетти недолго просидит на троне. Правящая королева, знаете ли, весьма экзотическое блюдо, много его не съешь. После чего начнется долгая кровавая борьба за трон, или королем станет этот красавец и начнется такая же грызня возле трона. Что вам больше нравится, милорд?

Энтони снова взял стакан Монтазьена и принялся пить. Герцог покачал головой и налил себе еще один.

– Ничего, продолжайте, здесь целый шкаф посуды… Так вот: кто бы ни победил в этой борьбе – ни вашего, ни моего положения это не изменит. Я останусь, как я есть, а вы… надеюсь, вы понимаете, что жить в Трогармарке не сможете. Вам предстоит незавидная судьба беглеца, пугающегося каждой тени, ибо наша церковь не из тех, что исповедуют всепрощение. Между тем есть вариант, который устроил бы нас обоих, а также всех граждан Трогармарка, от генерала до последнего мужика. Если уж на трон должен сесть кто-то из лордов, то почему бы королем не стать вам, милорд?

– Это я уже слышал! – усмехнулся Бейсингем. – И даже поверил.

– Да, но тогда у меня не было в этом настоящего интереса. А теперь он есть. Ведь блистательного младенца не будет, значит, можно подумать и о себе. Мы низложим Бетти – слишком много чести для нее быть королевой. Не думаю, что кто-то станет особо цепляться и за Себастьяна. Если мы объявим королем вас, все – и знать, и народ – примут это с воплями восторга. А наших козликов я утихомирю, это я вам обещаю.

– А что с этого будете иметь вы? – разглядывая вино на свет, отстраненно поинтересовался Энтони.

– Вы сделаете меня первым министром. А еще… Бетти мне никто – полагаю, вам это известно. Но у меня есть и родная дочь, которую я люблю и которой горжусь. Она не так красива, как Элизабет, зато куда умнее, аристократка до мозга костей и будет великолепной королевой. И она – ваша невеста, Энтони! Если я буду первым министром, а моя дочь – королевой, меня это устроит…

– Почему я должен вам верить? – все так же не глядя на Монтазьена, спросил Бейсингем.

– Вы ведь военный, милорд. Я никогда не считал, что военные глупы, наоборот. Подумайте, просчитайте варианты, и вы поймете, что это наилучший выход для нас обоих.

Бейсингем краем глаза посмотрел на Себастьяна. Брат короля лежал головой ни столе и, казалось, спал. Знать бы, сохранило зелье Леона свое действие, или оно испортилось за полтора года? И еще знать бы… Эх, был бы у него хрустальный шар, он бы сейчас перенесся в казармы, посмотрел – получается ли хоть что-то у Гровера с настоятелем. Или прав Монтазьен, и околдованные войска не пойдут против королевы?

– А если я откажусь? – поинтересовался Энтони. – Тогда вы дадите знак, и ваши люди пристрелят меня через смотровую щель? Или снова отправят в Тейн, в объятия капитана Шимони?

– Фу, как вы грубо о нас думаете, – поморщился Монтазьен. – Если откажетесь, вы будете нам не нужны, ни для чего. Арбалетчики охраняют меня, и пока на меня никто не нападает, стрелять не станут. Тем более во дворце, где ничего нельзя скрыть. Нет, милорд, если откажетесь, вас попросту предоставят собственной судьбе. Вас убьют военные, которых вы попытаетесь поднять, или найдет и прикончит кто-нибудь из мстителей-козликов, буде вам удастся пережить эту ночь.

Энтони ни на мгновение не сомневался, что Монтазьен врет, и что если он откажется, ему не выйти из дворца. Впрочем, ему в любом случае отсюда не выйти. Согласись он, и его все равно будут стеречь, как узника, но если у Гровера с настоятелем все получится, то завтра дворец возьмут штурмом и можно попытаться уцелеть. По крайней мере, будет шанс. Да, но с чего он взял, что его оставят во дворце? А если Монтазьен захочет немедленно отправиться обратно в Аркенайн? Надо выторговать отсрочку…

– От ночи уже ничего не осталось, – сказал Бейсингем, мельком взглянув на Себастьяна. Подействовало? Не подействовало? – Я не собираюсь принимать такие решения наспех, особенно когда с ног валюсь от усталости. Завтра, на свежую голову, я подумаю над вашими словами, и мы вернемся к этому разговору. Идемте спать, герцог…

– Спа-ать… Ид-демте с-спать! – снова послышался пьяный голос, и Себастьян зашевелился. Неужели средство потеряло действие? Брат короля поднялся, подошел к камину и принялся гасить свечи в бра: сначала в одном, потом во втором. – С-свет пог-гасить и с-спа-ать!

Перед тем как потушить последнюю свечу, Себастьян быстро оглянулся: взгляд у него был острый и совершенно трезвый. Неужели? Энтони едва удержался, чтобы не вскрикнуть. И едва огонек на стене погас, он швырнул на пол стоявший на столе подсвечник, наступил на все три свечи разом и схватил Монтазьена за горло.

– … Себастьян, – выдохнул Энтони в кромешную тьму, – быстро, веревку.

Через несколько секунд у него в руках очутился шнур – похоже, от звонка, которым вызывали слуг. Бейсингем мгновенно скрутил руки Монтазьена и встал, продолжая локтем прижимать шею герцога.

– Имейте в виду, – громко сказал он в темноту, – если вздумаете стрелять: мы прикрываемся вашим хозяином.

– Не будьте дураком, Бейсингем, – прохрипел Монтазьен. – Выходы из дворца перекрыты. Все, в том числе и потайные ходы.

– Ну что ж, значит, вашей дочери не повезло, – зло усмехнулся Энтони. – Она потеряет сегодня и отца, и жениха.

Он ощупью нашарил свою скатку и сунул ее в руки Себастьяну, а сам взял маршальский жезл и кинул взгляд на окно. Ночь была пасмурной, безлунной, тьма в саду кромешная. Продолжая держать Монтазьена, Бейсингем подошел к двери в сад, пинком открыл ее, и они вывалились наружу.

– За мной! – шепнул Себастьян и, схватив Энтони за руку, потащил его куда-то в глубь сада.

Брат короля почти бежал, хотя двигался абсолютно бесшумно. Бейсингем тоже изо всех сил старался не шуметь, лихорадочно соображая, куда они идут. Умнее всего было бы закрыться в каком-нибудь подвале и подождать завтрашнего дня. Завтра дворец возьмут… он хотел надеяться, что возьмут, хотя Гроверу без него будет куда труднее. Все-таки к Бейсингему в войсках относятся по-особому.

– Куда мы идем? – едва слышным шепотом спросил он Себастьяна.

– Забыл, поросенок? – хохотнул тот.

И тут Энтони вспомнил. Да, немудрено забыть, если этим путем они не пользовались лет двадцать пять – с тех пор, как принцы получили право выходить из дворца, когда им вздумается. Там, в дальнем углу сада, рос старый уродливый вяз. Его перекрученный ствол накренился в сторону сада, но одна ветвь подходила совсем близко к дворцовой ограде. Когда они были мальчишками, они часто выбирались из дворца этим путем. Ограда выходила в небольшой пустынный переулок, а неподалеку жил огородник, который за небольшую плату предоставлял беглецам свою лестницу, чтобы те могли вернуться обратно.

– Неужели там все по-прежнему? – прошептал Энтони.

– Два дня назад было в порядке, – так же тихо ответил Себастьян. – Я видел. Я иногда проверяю нашу лесенку – вдруг придется ею воспользоваться? Вот только Монтазьена мы туда не затащим.

– Да черта нам в Монтазьене! – нетерпеливо воскликнул Энтони. – По ту сторону стены он нам не нужен.

Герцог покорно перебирал ногами, даже не пытаясь вырваться – должно быть, совсем оцепенел от страха. Себастьян легко взобрался на дерево, Энтони передал ему свою скатку и жезл – и тут, когда он весь тянулся вверх, приподнявшись на цыпочках… Монтазьен ударил, как мог – локтем с разворота, не сильно, зато прямо под ложечку. Пока Бейсингем стоял, хватая ртом воздух и созерцая разноцветные круги перед глазами, его пленник кинулся в кусты, и через несколько секунд, уже на порядочном отдалении, послышался его крик: «Сюда!»

– Тони! Что с тобой? – звал сверху Себастьян.

– Помоги! – выдохнул Энтони и, ухватившись за протянутую руку, кое-как взобрался на дерево. Они одновременно спрыгнули за ограду и метнулись в ближайший переулок. Бейсингем, задыхаясь, привалился к стене, яростно растирая место удара, словно это могло помочь. Себастьян обхватил его и потащил, не давая упасть. Они свернули раз, еще раз, нырнули в какой-то тесный проход и затаились. Энтони прислушался: все было тихо.

– Надеюсь, собак у них нет, – прямо в ухо ему шепнул Себастьян. – Куда теперь?

– В казармы городской стражи! – прохрипел Бейсингем, все еще отчаянно цепляясь за плечо нового короля Трогармарка.

…Когда за ними захлопнулись ворота казарм, Себастьян коротко выдохнул и опустился на скамейку под факелом. Энтони рухнул рядом, пытаясь отдышаться. Кто-то потряс его за плечо, он поднял голову – перед ними стоял Гровер.

– Ну мы и бежали! – усмехнулся Бейсингем. – Куда там зайцам.

– Лучше живой заяц, чем мертвый лев, – в тон ему фыркнул Себастьян. – Может быть, теперь расскажешь, что происходит?

– Расскажу, – все еще не в силах слитно произнести больше нескольких слов, проговорил Бейсингем. – Сейчас. Только пойдем в штаб. Там светло. Там вино есть…

В штабе Энтони коротко повторил Себастьяну то, что до этого уже столько раз рассказывал остальным.

– Ты что – хотел меня удивить? – поднял тот четкую, словно кисточкой прорисованную бровь. – Половину этого я знал, о второй половине догадывался. А Леон, думаю, знал все или почти все. Лучше скажи, что ты теперь собираешься делать?

– Менять правителей. Хватит, поиграли в торжество воплощенной мечты всех подонков Трогармарка. Слушай, у нас нет времени, чтобы долго думать. Даю минуту на размышление. Одно из двух: либо ты становишься королем, либо им стану я, а ты можешь продолжать пить водку Обещаю, мешать не буду. Выбирай.

Себастьян быстро взглянул на него.

– Ненавижу водку! – скривился он. – Почти так же, как Бетти. Не понимаю, что ты в ней нашел?

– Ну, коли так, возьми! – Энтони протянул руку. На ладони лежал перстень: массивный золотой круг, камень с вырезанным вепрем. Фамильное кольцо Трогаров. Кольцо королей. Себастьян присвистнул, но ничего не сказал, лишь надел перстень и выпрямился.

– Что ж, пойдем поглядим, кто умнее – ты или Монтазьен.

Энтони только усмехнулся. Он ни минуты не сомневался в Себастьяне. Он помнил, помнил с детства, кто из их мальчишеской компании был самым отчаянным. Не Валентин, не Леон, даже не Терри. Самым-самым всегда был Себастьян. А брат короля помнил еще кое-что: во всех его мальчишеских безумствах за ним хвостиком бегал самый младший из Бейсингемов.

Строй стражников приветствовал Бейсингема, как обычно – легким шепотом, за которым последовал бы радостный рев нескольких сотен здоровенных глоток, если бы Энтони не оборвал его резким движением руки. Он вышел на середину, оглядел строй, быстро взглянул на стоящих отдельно офицеров гарнизона и словно бы случайно расположившихся рядом ополченцев.

– Солдаты! – он говорил негромко, но в тишине ночного города затаившие дыхание ветераны слышали каждое слово. – Вы уже знаете, что богословский спор решен, и уже принесли недостающую присягу. Пришла пора узнать и остальное. Те, кто начинал этот спор, во главе с королевой Элизабет, отлучены от церкви как еретики, враги Господа и поклонники дьявола.

По рядам стражников прошел гул. Офицеры насторожились.

– Я сам, – Энтони чуть возвысил голос, перекрывая шум, – сам тому свидетелем. Я видел их мистерии перед статуей козла – то, чем они сейчас занимаются в Аркенайне, проклятом месте, средоточии колдовства. Я должен был стать жертвой дьяволу и лишь чудом вырвался оттуда. Надеюсь, мне вы верите?

– Верим, – послышалось несколько голосов, но большинство солдат молчали.

– Я понимаю, то, что вы услышали, чудовищно. Но это так. Поклонники дьявола захватили власть в Трогармарке, оттеснив от трона законного короля. Где это видано – чтобы женщина носила корону и правила государством? Где это видано – приносить присягу без имени Господа?

Теперь тишина была такая, что если закрыть глаза, то могло показаться, что во дворе находится один Бейсингем.

– Согласно кодексу Трогара, – продолжал он, – отлученные от Церкви не могут занимать государственных должностей. Вы все свободны от присяги королеве Элизабет, выступившей против Господа. А сейчас вам предстоит принести присягу новому королю Трогармарка, законному королю – Его Величеству Себастьяну. Я присягну первым.

Он опустился на одно колено перед Себастьяном и принялся произносить с детства знакомые слова воинской присяги. Закончил, поцеловал перстень Трогара.

И тогда строй стражников взорвался приветственным криком.

…Полчаса спустя они сидели в штабе. Гровера здесь уже не было: взяв тех офицеров, что присягнули Себастьяну, он отправился приводить к присяге остальные части гарнизона.

– Раз уж тут есть перо и бумага… – Энтони тряхнул чернильницу, заглянул внутрь и усмехнулся: – и даже чернила, дай мне собственноручный приказ, чтобы я мог разобраться со всей этой мразью в Аркенайне.

– А что ты хочешь с ними сделать? – осведомился Себастьян.

– Не знаю, – зло дернул щекой Энтони. – Будут сопротивляться – перебью, нет – арестую. Я бы предпочел, чтобы они сопротивлялись.

– Не очень-то я привычен указы издавать. – Себастьян задумался, начал было писать, разорвал бумагу, взял другой лист, снова что-то начал, и снова разорвал. Наконец, досадливо махнул рукой, написал несколько слов, подписался и приложил перстень. Энтони взял листок, поднес к свету. Там, четким и совершенно ровным почерком, словно бы писавший во всю жизнь капли вина в рот не брал, было выведено:

«То, что сделал маршал Бейсингем, сделано по приказу короля».

…Во дворе было уже пусто: остались лишь охранявшие казарму стражники да с полсотни вооруженных горожан, которых максимус приставил в качестве телохранителей к Бейсингему и новому королю. К Энтони подошел отец Максимилиан.

– Ну что ж, начало положено, и хорошее. Что вы намерены делать дальше, милорд?

– Комендант приведет к присяге остальные войска, а мне надо заехать еще в одно место, а потом возьму полк кавалерии – и в Аркенайн.

– А там что? Решился ли Себастьян арестовать собственную невестку и несколько десятков представителей высшей знати?

– Нет, он поступил иначе, – и Энтони показал настоятелю приказ.

– Да, в уме ему не откажешь. Дайте мне эту бумагу до утра, – попросил священник. – К рассвету я привезу ее в кавалерийские казармы. Попробую добыть для вас еще одну подпись…

…Герцогиня Баррио, поднятая с постели среди ночи, вышла в капоте.

– Простите, Бейсингем, уж коль скоро вы являетесь в такое время, надеюсь, вы не станете требовать от меня полного следования этикету. Что случилось? Судя по вашему торжествующему виду, вы низложили Элизабет?

– Да, – задыхаясь, выпалил Энтони. – На троне – Себастьян. Прошу прощения за столь поздний визит… или за столь ранний… но у меня есть время лишь до утра. Мне очень нужно переговорить с Аланом.

– А мне – с вами, милорд, – послышался голос мальчика. – Я ломал голову, как сообщить вам о том, что узнал. Если бы вы уехали всего на два дня позже… или если бы гонцы из Аркенберга приехали на два дня раньше. Вы даже не представляете, милорд, с чем мы столкнулись!

…На столе библиотеки лежала книга. Старинная книга, переплетенная в потертую кожу.

– Это «История культов» аркенбергского епископа Аматлора, – даже сейчас Алан говорил неторопливо, лишь слегка вздрагивающий голос выдавал волнение. – Он жил за двести лет до Трогара и занимался делом, не приветствуемым церковью, – изучением языческих и дьявольских культов. Труд его то запрещали и жгли, то разрешали – но не переписывали, так что сохранилось всего несколько экземпляров, один из них – в библиотеке аркенбергского архиепископа. Он охотно прислал мне эту книгу – рад был избавиться, да и я взамен предложил кое-что такое… впрочем, не будем об этом, время дорого. Лучше я расскажу вам, куда вы, милорд, изволили попасть…

«Артона бы сказал – вляпаться», – подумал Энтони. Алан раскрыл книгу.

– Это он?

…Да, это было то же лицо, которое он видел на стене в Аркенайне. Прямой нос и рот, миндалевидный разрез глаз, чуть изогнутая линия бровей, волосы, падающие темной глыбой на плечи. Однако здесь он был изображен полностью: мускулистое стройное тело, два больших темных крыла – и свет, заливающий все вокруг.

– «Блистающий свет»? – дрогнувшим голосом спросил Энтони.

– Да, это изображение дьявола называется именно так. А теперь посмотрите сюда.

На следующей картинке было все то же лицо, теперь обрамленное со всех сторон языками пламени.

– Огненный демон… – неуверенно сказал Бейсингем.

– Не совсем, – покачал головой Алан. – Огненного демона рисуют похоже, но несколько иначе. На самом деле это более раннее изображение и его, и той сущности, которую вы видели на предыдущей картинке. Так сказать, общий прародитель. У него есть имя: это Тариус, хозяин огня. Во всем пантеоне языческих богов я не знаю более мрачного божества и более чудовищного культа.

Зародился он на островах в Эзрийском океане. Много тысяч лет назад там существовал архипелаг. Поначалу он назывался Баали, потом – Утрашти… ну, неважно. Мы знаем его как Альтону.

– Утонувшая земля! – воскликнул Энтони.

…В детстве он читал легенды об утонувшей земле. В теплом, ослепительно синем океане возвышались изумрудно-зеленые острова, славившиеся редкими фруктами, несравненным жемчугом и вином, острова, где всегда было лето. Но однажды в полночь земля разверзлась, оттуда вырвался огонь, и наутро на месте островов лишь лениво перекатывались волны…

Как оно всегда бывает в жизни, на самом деле все было немного не так. Хроники начала Древней Империи рассказывали о благодатном архипелаге более подробно и менее романтично. Действительно, около трех тысяч лет назад в Эзрийском океане существовал архипелаг Альтона, с ним шла бойкая торговля, ходили караваны судов. Оттуда везли жемчуг и вино, туда – континентальные товары и рабов. Рабов островитяне требовали много, причем самых дешевых – старых, больных или, наоборот, детей. Купцы рассказывали, что рабами жители Альтоны кормили своих богов. Впрочем, в то время человеческими жертвоприношениями удивить было невозможно – скорее достойно удивления, если какой-либо культ обходился без них. Но то, о чем повествовал епископ Аматлор, выглядело жутковато даже по меркам языческих времен.

Прекрасные острова Альтоны являлись подножиями вулканов, которые время от времени просыпались. Самый большой остров назывался Тариус. Там и находился главный храм культа Великого Огня, на других островах имелись храмы поменьше.

Философия у жрецов Огня была крайне простая. Жизнь – лишь мгновение, дуновение ветра, а смерть велика и всемогуща. Поэтому весь свой религиозный пыл они тратили на поклонение смерти в самом впечатляющем ее виде – гибели от вулканического пламени. А чтобы умилостивить грозное божество и получить отсрочку, ему приносили жертвы.

Пока Алан рассказывал, услужливое воображение Энтони уже нарисовало картинку. Пологий склон горы, зеленеющие виноградники, черная площадка, в середине жертвенный камень, в отдалении – жадная до зрелищ толпа. Вокруг камня выложен из поленниц пятиугольник, его на небольшом расстоянии охватывает еще один, затем – еще. Число пятиугольников может быть разным. В благополучные годы их два-три, а если предсказания неблагоприятны, то и пять-шесть. В проходы между поленницами загнаны люди: рабы, приговоренные преступники, военнопленные. Сильные связаны, слабые и так никуда не денутся. На камне, в бронзовом кресле – главная жертва, на сей раз – провинившийся жрец. Он понимает, что не вырваться, но все равно бьется в своих путах и молит о пощаде, хоть и знает, что пощады не будет. Рабы тоже знают, что их ждет – в воздухе стоит стон ужаса, лишь маленькие дети ничего не понимают, но и они притихли.

Служители Храма Огня смотрят на восток – ждут, когда над океаном поднимется солнце. И едва край солнечного диска отрывается от морской синевы, поленницу поджигают с пяти концов. Пламя разгорается, стон переходит в вой, сейчас огонь доберется до первых жертв – и вот добрался, в воздух взвивается чудовищный вопль, который он не раз слышал огненной ночью в Трогартейне, на пожаре…

Энтони вскочил, опрокинув стул.

– Что с вами, милорд? – удивился мальчик.

– Боже мой, Алан! – вскрикнул Бейсингем, захваченный страшной догадкой. – С пяти концов! Пожар Трогартейна!

– Ага! И вы об этом подумали! – воскликнул Алан. – Я тоже сразу сообразил, как прочел. Знать бы раньше…

…В конце концов, как и следовало ожидать, Альтона погибла, уничтоженная собственными вулканами, вместе со своим несчастным населением. Однако знать и жрецы успели уплыть. Они добрались до континента, основали колонию там, где сейчас находится эзрийское побережье, и добавили свои камни в ожерелье культов древнего мира.

Давно уже не было смысла в том, чтобы ублажать божество огня – на эзрийском берегу нет ни одного вулкана. Но утилитарный смысл культа вскоре забылся, осталась лишь его мистическая составляющая, осталось изображение бога Огня – миндалевидные глаза, черные густые волосы, прямой рот, характерные для жителей Альтоны. Забыли и о подземном огне, и тогда Тариуса стали отождествлять с солнцем и символически обозначать в виде крута. Прошло еще несколько веков, и он стал попросту богом смерти. Философия культа и теперь оставалась простой: жизнь человека мимолетна и мгновенна, как полет стрелы, ее целью и смыслом является смерть.

– Стрела и круг! – прошептал Энтони.

– Именно так! А обряды остались прежними, равно как и огненное жертвоприношение. Теперь, когда в распоряжении жрецов была огромная территория, они поступали намного проще. Они уже не строили жертвенники, а выбирали деревню или небольшой городок и поджигали, стараясь подгадать время и обстоятельства так, чтобы никто не ушел…

– Ветреную ночь праздника, когда город после выпитого спит непробудным сном… – хрипло проговорил Энтони, так стиснув стакан, что хрупкое стекло лопнуло и вино потекло на пол. – Я добьюсь, чтобы их сожгли, клянусь вам! По кодексу Трогара…

– Прервись, Алан! – негромко приказала герцогиня. – А вы, милорд, выпейте вина и успокойтесь. Разумеется, вы их покараете, но ведь здесь их нет, зачем же так волноваться?

– Хотелось бы найти иное объяснение для всей этой истории, – продолжал Алан несколько минут спустя, – однако с фактами не поспоришь. Аркенайнская печь – это, несомненно, жертвенник. Значит, культ Тариуса продвинулся куда дальше к северу, чем предполагал Аматлор. А последние события говорят о том, что это не мертвая религия, а живая и действующая. Что ж, тогда некоторые загадки перестают быть загадками. Дело в том, что в самых разных странах существуют секты, которые до странности схожи, так, словно идут от одного корня. Дьявола они называют Князем Огня и отождествляют с солнцем – первое обыкновенно, а вот второе для сект дьяволопоклонников нетипично. Но если в основе они имеют культ, пришедший из Альтоны, и если их Князь – это перевоплощенный Тариус… тогда все ясно. И их схожесть, и возникающие порой в самых разных местах странные пожары, и многое другое…

Я думаю, дальше было так… Жизнь идет, и со времен Альтоны культ претерпел некоторые изменения. Заменив Тариуса

Князем, то есть дьяволом, они изменили и философию. Теперь это уже не примитивное язычество… Ну да ладно, постигать глубины сатанинских учений небезопасно даже для членов Трибунала, так что вам я об этом рассказывать не стану. Это моя ноша, для того и существуют советники. Но мы не могли понять отсутствия рядовых членов у этих сект. Там существуют только магистры высоких степеней. Трогартейн раскрыл и эту загадку. Слуги Князя Огня попросту используют другие секты. И эта дурацкая церковь воплощенной мечты, и мейерские братья – сами по себе они никогда бы не объединились. Их объединили слуги Князя.

– И как их отличить? – думая о своем, спросил Энтони.

– Боюсь, что вам это не удастся, милорд, – вздохнул мальчик. – Они утверждают, что отличие только одно – слуги Князя напрямую разговаривают со своим господином. Как вы это проверите?

Алан чуть помолчал, потом резко захлопнул книгу.

– Знаете, герцог… Как ни больно об этом говорить, но генерал Гален принял единственно верное решение, заняв ваше место и отправив вас в Трогартейн. Страшно подумать, что могло бы случиться, если бы они получили своего младенца, и страшно подумать, что было бы, если бы они удержали власть.

То, что наша церковь запрещает изучать сатанинские культы, не всегда идет на пользу. Оказывается, в истории есть случай, когда церковь, символом которой были стрела и круг, захватила высшую власть в государстве. И не на каком-нибудь крохотном островке, а в Тай-Ли. Они начали с собственных окраин, а потом двинулись на соседнюю страну. Это была необычная война. Нападающих не интересовали ни земли, ни люди, их населяющие. Они несли с собой огонь. Самых сильных пленников уводили в рабство, а остальных сжигали в собственных домах. Войска шли, оставляя за собой лишь пепел…

– Полуденные войны! – воскликнул Энтони.

– Полуденные войны! – подтвердил Алан. – После поражения власть сменилась, прежних властителей казнили, но адепты их церкви остались. Должно быть, во время войны мейерские братья и завязали отношения с поклонниками Князя – через пленников, через рабов. Они, конечно, не поклонялись тому, кто был виновником их несчастья – но связи были установлены, а спустя века, когда причины Полуденных войн забылись, церковь Князя смогла наложить лапу на мейерское братство. И теперь мы имеем то, что имеем – страна во власти самого страшного из всех возможных культов…

– Была во власти, Алан! Была! Войска присягнули королю Себастьяну, Священный Трибунал отлучил королеву Элизабет от церкви. Теперь в их власти только Аркенайн. И Теодор… – Энтони застонал, закрыв лицо руками. – Алан! Скажите правду: он знал, с кем столкнулся?

– Скорее чувствовал, – тихо ответил мальчик. – Однако если бы не Теодор, пожалуй, я бы так быстро не разобрался в этом деле. Он говорил, что и козлики, и мейерское братство – все это как-то несерьезно, вроде балийской армии…

Энтони сжал руками виски. Он ведь тоже это заметил, и даже сравнения пришли ему в голову те же самые.

– …вроде балийской армии, – говорил тем временем Алан. – Все это напоминало маскарад. Но за ним он угадывал какую-то страшную силу, древнее зло. Он вообще мистически чуткий человек. Теодор не рассказывал вам, что увидел тогда, когда его чуть не убил вороной конь?

– Нет, – покачал головой Энтони. – Он никогда не говорил, что вообще что-то видел.

– А мне рассказал… Когда конь нес его к обрыву, он вдруг ощутил себя стрелой, летящей к солнцу. А потом он увидел, что солнце – черное, и оно сияет на черном небе… точнее, он не так сказал… Это было черное солнце, сияющее во тьме…

– А я еще удивился – чего он мог так испугаться, – Энтони с трудом перевел дыхание. – Он был тогда серый как пепел. Теперь ясно… Удивительно, как у него хватило сил повернуть коня…

– Это не он повернул. Он-то как раз оцепенел, был не в силах пошевелиться. А потом услышал голос своего отца, тот приказал: «Отвернись. Не смотри вперед». Теодор привык ему повиноваться. Он не мог повернуть головы, но все-таки сумел закрыть глаза. А потом отец заговорил так, как говорил, когда учил его ездить верхом, очень спокойно: «Правый шенкель, левый повод! Давай. Я тебе помогу». Теодор до того раз десять пытался коня повернуть – ничего не получалось, а теперь попробовал – и все вышло. И тут снова голос: «Запомни: никогда не смотри на него». Ну, а потом уже и вы подоспели. Так вот: Теодору показалось, что за всей этой публикой во дворце стоит та же сила. Не зря ему огонь свечей виделся темным.

– И он, зная все это, сунулся в Аркенайн! – хрипло прошептал Энтони. – За мной, дураком…

– Нет, милорд, не за вами, – вздохнула герцогиня, – или не только за вами. Даже если бы вы бежали, он все равно поехал бы. Тут есть еще другая причина. Я о ней догадываюсь, но раз Теодор не говорил, в чем дело, то и я не стану… Однако видно было, что ему это очень важно…

Бейсингем промолчал. Он тоже догадывался… нет, он знал эту причину. Надо же быть таким лопоухим щенком… Взрослый человек, генерал, лучший военачальник в мире, и как тринадцатилетний мальчишка! Боже мой! Терри!

Эстер и юный герцог молчали. Энтони поднял голову. На улице светало.

– Спасибо вам, Алан, – тихо проговорил он. – Мне пора идти. Полк выступает на рассвете. Мы должны успеть в Аркенайн к тринадцатому.

– Пойдемте, милорд, – мальчик встал, и Энтони вдруг заметил, что он, в отличие от матери, одет не в домашнее, а в дорожное платье.

– А вы-то куда собрались? – удивился он.

– Как – куда? – Алан взглянул на Бейсингема ясными, непонимающими глазами. – Я еду с вами. Неужели вы могли предположить что-то иное?