Моряки Гора

Глава 12 Вахта на высоте

Промозглая ночь. Пробирающий до костей холод. В редкие перерывы в стене дождя сквозь прорехи в тучах выглядывала Тюремная Луна.

Я стоял на платформе, внутри кольца леера на первой фок-мачте, самой носовой на судне.

В моменты просветления я бросал взгляд на палубу, в сторону основания второй фок-мачты. Там, далеко внизу, можно было различить миниатюрную, одетую в облегающую тунику фигурку, стоявшую у мачты. Ее руки были привязаны над головой, а живот пересекали пять витков веревки, плотно прижимавших ее спиной к дереву. Она имела неосторожность вызвать неудовольствие у свободного мужчины. Несомненно, эта девка быстро научится не повторять подобных ошибок впредь. Ублажать мужчин, это то, для чего она существует.

Днем на палубе было достаточно тепло, и к нашему удовольствию рабыни снова щеголяли в своих туниках. Трудно описать, насколько приятно видеть босую рабыню в тунике или чем-то меньшем. Однако на платформе наблюдателя, может быть довольно прохладно, даже когда внизу люди наслаждаются теплом. Ночью же торчать здесь было, мягко говоря, неприятно. Даже мой плащ не спасал, и я дрожал от холода. Тем более, что с вечера зарядил дождь, и моя одежда к этому моменту промокла насквозь. Еще тяжелее приходилось той несчастной малышке, что была привязана внизу. Она стояла низко опустив голову. Промокшая до нитки реповая ткань ее крошечной туники прилипла к ее телу. А что поделать, ей следовало бы прилежнее учиться быть рабыней.

Насколько я понимаю, я уже ясно дал понять, что не принадлежу к касте Моряков. Одно дело ворочать веслом, или выполнять те или иные работы на судне, и даже быть его боевой компонентой, и совсем другое уметь читать погоду, воду, звезды, прокладывать курс, держать руль в бурном море, обращаться с такелажем и парусами и так далее. Было, конечно, и то, что мне было вполне по силам, например, стоять вахту на верху, что я в данный момент и делал. На каждой мачте, почти у самого клотика, имелась платформа и кольцевой леер, ограждавший ее и позволявший наблюдателю перемещаться вокруг мачты. Так что, если бы возникло желание, можно было бы выставить вахтенных на каждой мачте, причем по паре на каждой платформе. Разумеется, как правило было занято только одно место, да и то с одним единственным наблюдателем, обычно, как сегодня вечером на фок-мачте. Конечно, ситуация отличалась бы коренным образом, если бы корабль находился в опасных водах, ожидал нападения или чего-то в этом роде.

Чтобы удержать равновесие мне приходилось постоянно цепляться за поручень, холодный и мокрый. Любое движения судна, будь то бортовая или килевая качка, рысканье, подъем и падение носа на волне, на высоте мачты усиливались. Само собой, человеку сухопутному, скажем, пехотинцу вроде меня, требуется время, чтобы привыкнуть к морской стихии. Лично у меня с этим проблем не возникло и я приспособился к такой жизни достаточно легко и быстро, хватило двух — трех дней на Метиохе, что впрочем слабо подготовило меня к ночным бдениям на вершине мачты, с ее высотой, пронизывающим ветром и неистовыми рывками из стороны в сторону. Думаю, подобное времяпрепровождение, поначалу может лишить самообладания и укачать даже самого закаленного моряка. Возможно, именно поэтому лишь люди из очень ограниченного круга стояли вахты на мачте. А теперь и я, с несколькими другими, оказался, среди тех, кого часто назначали в такое дежурство. Поначалу от одного взгляда, брошенного вниз, на палубу или на воду за бортом, становилось нехорошо. Оказалось, что легче было сконцентрироваться не на судне, а на горизонте, который, в любом случае, оставался там, где он должен быть, что бы ни происходило вокруг. После пары дней несения вахты на вершине мачты, тело, внутренности, чувство равновесия и все такое приспосабливается к такому движению. Некоторые, конечно, приспосабливаются к такой работе быстрее других, соответственно именно их впоследствии чаще всего назначают наблюдателями. Кое-кто, что интересно, оказывается неспособен, или вообще, или, по крайней мере, в течение определенного времени, выработать в себе эту привычку. Безусловно, при ясной погоде и спокойном море, вахта на высоте не так уж чтобы сильно отличается от вахты на палубе, на баке или на юте. После первых нескольких дней меня вообще перестали беспокоить вахты на смотровой площадке, а при хорошей погоде начале даже доставлять мне удовольствие. Оказавшись вдали от суеты, кажется, что становишься ближе к ветру, облакам и солнечному свету, начинаешь остро ощущать раскинувшуюся на пасанги вокруг бескрайнюю, необозримую, неохватную неопределенность Тассы, прекрасную и грозную, гостеприимную и подлую, благожелательную и опасную, беспокойную, сверкающую и угрожающую, зеленая, обширную, интригующую, манящую Тассу. Нетрудно заметить, как она манит мужчин, настолько она очаровательна и красива. Но не менее легко увидеть, как она, с ее мощью и капризами, прихотями и властью, умеет вселять страх в самое крепкое из сердец. Будьте осторожны, поскольку вино Тассы — вино хмельное. Она может послать тебе попутный ветер, защищать тебя, поддерживая своими большими руками, а в следующее мгновение, стоит ей только захотеть, сломать тебя, утянуть в свои таинственные, страшные, бездонные пучины. Связав с нею свою судьбу, ты можешь встретить много чего, непередаваемое богатство лунного света на воде, ее шепот за бортом долгими ночами, ее незабываемое великолепие по утрам, режущую глаза яркость ее полудня, постепенно переходящую в закат и сумрак, предоставляемый ею доступ к далеким берегам, величественную тьму ее гнева, свист плети ее ветров, силу и мощь ее волн, подобных ожившим горам. Она — любовь Касты Моряков. Она — хмельное вино. Имя ей — Тасса.

Ветер сменил направление. Дождь усилился, его капли потяжелели.

Подзорная труба Строителей висела на ремне, пересекавшем мою грудь. Как и большинство впередсмотрящих, я обвязал вокруг талии страховочный линь. Здесь нетрудно потерять опору, особенно в непогоду или когда поверхность обледенела, и проскользнуть между краем платформой и леером, установленным на высоте талии.

Я услышал стук первых градин по дереву.

Мы уже успели попасть под два серьезных града или, скорее ледяных шторма, принесенных с ураганным ветром с далекого севера. Бури, подобные этим, нередки в Прериях, раскинувшихся к северо-востоку от Волтая. Иногда, налетая внезапно, они опустошают стаи перелетных птиц, обрушиваясь с неба на пернатых, которые, послушные заложенным в них инстинктам, отказываются приземлиться и поискать убежища. Паруса быстро взяли на рифы, опасаясь, как бы какие-нибудь особенно крупные куски льда их не повредили. Сотни крошечных горошин забарабанили по палубе. Но попадались и крупные градины. Попадая в палубу или реллинги, они отбивали щепки, оставляя крупные щербины. Некоторые ледышки были размером с кулак мужчины. Всем вахтенным вскоре было приказано покинуть палубу, скрывшись внизу. Ледяная дробь, барабаном пророкотавшая по палубе, заставила тарнов поволноваться. Впрочем, в данный момент бояться уже было особо нечего, опасные шторма редко заглядывали в эти широты. Тем не менее, я поспешил прижаться спиной к мачте и натянул капюшон плаща на голову.

Град не причинил большого вреда. Фактически, он не был серьезным, но его хватило, чтобы палуба на некоторое время практически опустела. Теперь я подозреваю, что это имело непосредственное отношение к тому, что произошло далее.

Бросив взгляд назад и вниз, чтобы проверить как там рабыня, привязанная ко второй мачте в наказание за некую провинность, я убедился, что она по-прежнему на том же месте. Ее ноги были босы, как это принято для рабынь в хорошую погоду. Свободные женщины уверены, что кейджера, раз уж она — животное, не имеет права ходить в обуви, не больше чем какой-нибудь верр или кайила, однако окончательное решение, конечно, все равно за владельцем рабыни. Некоторые невольницы, высокие кейджеры, могут иметь в своем распоряжении сандалии и даже туфли, украшенные драгоценными камнями, вот только свободная женщина, увидев такое нарушение традиций, запросто может приказать, снять столь дерзкую обувь в своем присутствии, а иногда и потребовать встать на четвереньки и, кротко склонив голову, принести ей туфли в зубах, примерно так же, как мог бы их принести своему хозяину любимый слин, или рабыня своему владельцу. Трудно отыскать хоть толику приязни в отношениях свободной женщины и рабыни. Но что интересно, рабыня с благодарностью сама встает на четвереньки и, покорно опустив голову, несет в зубах сандалии своему хозяину, как животное, которым она себя сознает. «Я ваша, ваше животное, Господин. Может ли рабыня надеяться, что хозяин сочтет ее достойной своего внимания?». Вероятно, сказав что-то подобное, она поцелует его ноги, а затем аккуратно наденет на них сандалии и завяжет шнурки, после чего она, наверное, снова поцеловав его ноги, немного отстранится и встанет перед ним на колени, склонив голову. Она — его рабыня. Он — ее господин. Однако, это совсем не то же самое, что проделать это перед другой женщиной. Какое право имеет одна женщина, по своей сути всего лишь женщина, так позорить, унижать и оскорблять другую женщину? В этом нет ничего общего с естественными отношениями женщины и мужчины, лишь безжалостное оскорбление, ни на чем не основанная, неестественная пародия на биологически обоснованную правильность. Разве обе они не самки, не подходящее имущество мужчины? Вся разница между ними сводится к ошейнику на шее одной из них? Почему свободная женщина так ненавидит рабыню? Может она завидует дрожащей рабыне, ни горле которой красуется тонкая полоса металла, объявляя о ее красоте и желанности? Или она завидует ей, ее счастью, ее удовлетворенности, ее господину, наконец? «Так ли отличалась бы от меня, гордая госпожа, — могла бы задаться вопросом рабыня, — будь Ты одета в такую же тунику, как и я, а твою шею так же, как и мою, окружал бы подобный опознавательный аксессуар?».

На палубе было сыро и холодно.

Волосы стоявшей внизу девушки, темные и длинные, промокли насквозь и почти полностью скрывали ее лицо. Лишь иногда, когда она поднимала голову и смотрела в мою сторону, ее лицо, белыми, блестящими от капель дождя полосами проглядывало из-под волос. Но я не обращал на нее большого внимания, и она вскоре снова опускала голову. Ее фигура, на мой взгляд, и в прежние времена небезынтересная, за время прошедшее с начала путешествия стала еще лучше. Несомненно, это было результатом режима диеты и физических упражнений, назначенного ей. Можно много чего добиться от своего животного в плане улучшения его породы, стоит только захотеть. Ну а раз уж ее жизненная энергия и здоровье укрепились, то она, теперь простое животное для удовольствий в ошейнике, как и все остальные ее сестры, будет еще беспомощнее, чем когда-либо крутиться в своих веревках. Рабство многократно усиливает сексуальный аппетит и потребности женщины, делая их почти невыносимыми.

Я обвел взглядом горизонт, точнее то место, где он должен был находиться, скрытый тучами, темнотой и стеной дождя. Трудно что-либо разглядеть в таких условиях.

Палуба к этому моменту почти совсем опустела. Темнота и непогода не особенно располагают к прогулкам. Внизу, за исключением рулевого, несшего вахту на юте, рабыни и двух парней дежуривших на палубе, никого не было. Первая вахта уже сменилась, и теперь пришло время второй смене приступать к исполнению своих обязанностей. Позже я узнал в чем они заключались.

Честно говоря, к этому моменту я уже начал получать удовольствие от нахождения на вершине мачты и теперь всегда с нетерпением ожидал наступления своей вахты. Уединение на корабле — редкость, и такая вахта одна из немногих предоставляла эту возможность, что на круглом судне, что на корабле Терсита. У оказавшегося здесь есть время и возможность собраться с мыслями и прийти к каким-нибудь выводам. Мне было ясно, что Серемидий, служивший телохранителем у Лорда Окимото, видел во мне угрозу, поскольку я знал его по Ару и мог опознать. Я подозревал, что даже самые близкие к нему люди, в нашей отчаянной ситуации ставшие его союзниками, вроде Тиртая, состоявшего на службе Лорда Нисиды, могли видеть в нем только искусного фехтовальщика, Рутилия из Ара. Но наверняка я этого знать не мог. Позднее я узнал о том, что в свите Лорда Нисиды с самого начала были люди, к которым тот относился с подозрением. Первоначально их было пятеро. Они не были пани, но все знали с какой стороны браться за оружие. Тиртай был всего лишь одним из их числа. Остальных звали Квинт, Теларион, Фабий и Ликорг. Однако случилось так, что двое из этой пятерки, Квинт и Ликорг, погибли в большом лесу, во время перехода из тарнового лагеря к берегу Александры. У меня не было никаких причин считать, что те смерти имели какое-либо отношение к Серемидию. Я не слышал о каких-то трениях между ним и теми двумя. О Теларионе и Фабие я практически ничего не знал, зато чувствовал, что кое-что знаю о Тиртае.

Время от времени я оглядывался, посматривая на связанную рабыню. Ее звали Альциноя. Когда-то она была из Ара. У нее все еще оставалось немало того, что ей следовало узнать о своем ошейнике. Собственно именно по этой причине она и была привязана так, как была. Иным женщинам требуется совсем немного времени для того, чтобы понять, что они теперь рабыни, только это, и ничего кроме этого. Другим приходится прояснять этот момент несколько дольше. Но со временем все они приходят к пониманию этого. У ног мужчины.

Я проявлял осторожность и старался не оставаться с Серемидием наедине, а также избегал вступать с ним в разговоры, даже когда он казался в самом что ни на есть благоприятном настроении. Мне не раз в бытность мою в Аре случалось видеть, как самая с виду невинная беседа могла внезапно перерасти в ссору и обмен оскорблениями и закончиться мечами, обычно в парке или на Площади Тарнов, на рассвете, когда вокруг было немного свидетелей. Серемидий был мастером таких провокаций. Еще одним преимуществом вахты на мачте, в противоположность вахтам на палубе, дежурствам в коридорах, охране кладовых, работам в парусных мастерских и так далее, было то, что к этому месту трудно подобраться незамеченным. Кстати, поставить меня сюда Атию предложил ни кто иной, как один мой знакомый тарнсмэн по имени Тэрл. Помимо этого, что интересно, Кэбот часто приказывал мне сопровождать его, словно я мог бы быть его телохранителем. В такие моменты, конечно, я был вооружен. Как бы то ни было, у меня были причины подозревать, что за тот факт, что я все еще числился в списке живых, мне в немалой степени следовало благодарить тарнсмэна. Похоже, именно его меч стоял между Серемидием и Каллием. Но порой в моей голове проскакивали мысли, заставлявшие меня вздрагивать. Что если во все это было вовлечено нечто большее, чем я мог подозревать? Разве не могло быть так, что я, Каллий, буду служить приманкой в ловушке, поставленной на Серемидия? Вражду между тарнсмэном и Серемидием мог не заметить только слепой.

Как же я был удивлен, когда мне стало ясно, что Кэбот совершенно не боялся Серемидия. Напротив, он, казалось, приветствовал возможность скрестить с ним мечи, и еще больше я был поражен, когда заметил, что Серемидий совершенно ясно избегал давать повод для такого поединка. Кем же мог быть этот тарнсмэн, известный мне как Тэрл Кэбот? Но даже самая превосходная сталь бесполезна против яда, не спасет от Ананганского дротика брошенного из-за угла, от ножа в спину.

Я снова бросил взгляд вниз.

Приятно посмотреть рабыню, особенно на красивую и хорошо сложенную. Я часто задумывался над тем, что она могла бы показать выйдя на сцену торгов. Уверен, у ней были бы причины преуспеть в выступлении на такой сцене. Мягко говоря, неприятно возвращаться к клетку с аукциона непроданной.

Как отчаянно они стремятся понравиться аукционисту, выставить себя превосходным товаром, товаром, который стоит того, чтобы забрать его домой! Как стремятся они привлечь внимание покупателей!

Неприятно возвращаться с торгов к клетку непроданной.

Кроме того, если их продадут за большие деньги, то они, вероятно, окажутся в собственности более состоятельного хозяина, будут носить более легкий ошейник, спать в конуре получше, лучше питаться, возможно, даже получат сандалии, в общем, шансы на более легкую жизнь выше.

В любом случае в клетку непроданной лучше не возвращаться. Ничего приятного в этом точно не будет.

Шел третий месяц, первая неделя после второй руки перехода. В Аре этот месяц еще называют Камерий. В других местах для него есть другие имена, например, на Косе это месяц Луриуса, названный в честь нашего великого Убара, дворцы и крепости которого возвышаются в Джаде. В Ко-ро-ба, насколько я знаю, его называют Сельнар. Понятия не имею, как о нем говорят среди вас в Брундизиуме. Ага, значит, месяц Поликрат! Замечательно, надо запомнить. В любом случае это третий месяц.

Вырвавшись из ледового плена, мы держали курс на юго-запад.

За столом нам, как и ожидалось, прислуживали девушки. Они были одеты в короткие туники, все же это не был какой-нибудь пир победы некого Убара, на котором пока еще свободные дочери потерпевших поражение должны были бы служить голыми. Некие правила должны были сохраняться, хотя бы ради поддержания дисциплины на корабле. Пага-рабыни, домашние рабыни, рабыни для удовольствий и прочие девки обслуживали столы, как это распространено в больших домохозяйствах, на постоялых дворах, тавернах и так далее, но все же несколько иначе, поскольку столы на судне выше и сидят за ними на скамьях, которые прикреплены к палубе, чтобы предотвратить их смещение во время шторма. Просто сидеть на полу со скрещенными ногами, как это распространено на суше, в море при качке неудобно. Сидя же на скамье можно придерживаться за край стола, который, кстати, снабжен ограничительным бортиком, чтобы посуда не соскальзывала на палубу. С этой же целью основания кубков утяжелены, делая их более устойчивыми, а тарелки сделаны плоскодонными и квадратными, тем самым увеличивая площадь поверхности находящейся в контакте со столом, и уменьшая способность скользить.

Итак, палуба была практически пуста. Погода и время, а шел, судя по склянкам, восемнадцатый ан, к прогулкам не располагала.

Быстро стемнело. Тюремная Луна, единственная из трех показавшаяся в небе в эту ночь, скрылась за горизонтом и больше не освещала море. Впереди была безлунная ночь.

Я понятия не имел, почему эту луну назвали Тюремной. Вы знаете, что на рассвете и в сумерках у нее появляется сероватый оттенок, почти как если бы она была металлическим шаром, а не естественной луной. Довольно таки интересная иллюзия.

Горизонт разобрать стало невозможно. Почувствовать где он примерно находится, конечно, было можно, но не увидеть. Человек, привыкший находиться на мачте, примерно представлял, где должна быть его линия, точно так же как это представляли те, кто находился на главной палубе или на палубе юта, но со своей точки зрения.

На палубе, конечно, кое-какое освещение оставалось. Один фонарь был установлен на юте, около поста рулевого, другой на баке. В окружавшей нас тьме, свет этих фонарей казался необыкновенно ярким, но днем, на солнце, было даже трудно сказать, были ли они зажжены или нет.

Тасса казалась умиротворенной. Моя вахта должна была закончиться во втором ане. Теперь, в упавшей тьме разглядеть рабыню стало непросто.

Из-за того, что столы на корабле выше обычных, девушки вынуждены прислуживать стоя на ногах. Некоторые общие черты, конечно, присутствуют. Они обязаны быть почтительными и большую часть времени молчать, а если кому-то из них потребуется что-то сказать, то от нее ожидается, что говорить она будет как рабыня, а не как свободная женщина. В конце концов, для рабыни получить разрешение говорить в присутствии свободного мужчины — это привилегия. Она же не свободная женщина. Это свободная женщина может делать многое из того, что ей могло бы взбрести в голову. Рабыни не могут. Обычно рабыня, как служащая вообще, так и та, которая прислуживает за длинными столами, старается не встречаться взглядом со свободным мужчиной. Чаще всего подает блюда склонив голову, держа кубок или тарелку обеими руками до тех пор, пока не поставит, аккуратно, мягко и почтительно, перед свободным человеком.

В этот раз Альциною и трех других девушек приставили к нашему столу.

И она посмела поставить передо мной кубок, держа его одной рукой. Когда девушка держит посуду обеими руками, это выглядит более эстетично, это предполагает уважение, это выгодно подчеркивает ее фигуру, а еще это заставляет ее держать запястья вместе, подобно тому, как если бы они были скованы цепью. Это прямо предписано служащей рабыне. Кроме того, при этом обе ее руки находятся на виду, так что у нее нет шанса подойти с кинжалом, скажем, держа его за спиной. Точно такое же объяснение есть и для скудности обычной рабской одежды, скрыть в которой оружие практически невозможно, хотя это все же не основная ее цель. Все же основная задача такой одежды — показать красоту рабыни. Тем не менее, история знает много случаев, когда такая, казалось бы, незначительная предосторожность предотвратила покушения, в которых свободная женщина, замаскированная под рабыню, пыталась приблизиться, скажем, к генералу или Убару, на расстояние достаточное, чтобы пустить в ход свое оружие. Потенциальная убийца может, обнаружив, что должна держать обе руки на виду, или, что более вероятно, не желая держать, скажем, кубок в двух руках, выглядит колеблющейся или смущенной. Это заметно и является поводом для дополнительного расследования. Если будет обнаружено, что исследуемая испытывает недостаток в клейме, то это упущение будет быстро исправлено, и незадачливая убийца отправится прямиком на рынок. Естественно, озадаченный и несколько раздраженный я обернулся, чтобы посмотреть на ту рабыню, которая посмела обслужить меня неподобающим образом. Так она еще и осмелилась встретиться со мной глазами, всем своим видом демонстрируя недовольство, а потом надменно уставилась в сторону. Признаться, такое ее поведение меня озадачило. Уверен, она уже должна была знать правила. Конечно, могло быть и так, что ее не проинформировали. Возможно ведь, что она не пользовалась популярностью среди тех крупных женщин, что служили надсмотрщицами на палубе «Касра», и решили не просвещать ее о надлежащем протоколе и этикете обслуживания. Возможно, они хотели, чтобы ее отослали назад к ним, плачущую, с руками, связанными за спиной и отметкой о надлежащем наказании, прикрепленной к ее ошейнику. В арсенале надсмотрщиц могут быть самые различные наказания, от плети и стрекала до урезания порций и мучительных способов связывании, коих существует великое множество. Рабынь всегда держат в рамках строгой дисциплины, и сделать это совсем не трудно. Я хотел было, что, конечно, было ошибкой с моей стороны, проигнорировать такое вопиющее нарушение правил этикета. Обычно это, действительно, ошибочное решение, ибо может поощрить животное вести себя подобным образом и дальше, а то и попытаться добиться больших привилегий. Поводок на рабыне, если можно так выразиться, должен быть коротким и натянутым. Ей ни в коем случае нельзя позволить забыть, что она — рабыня, и только рабыня. Сам не знаю, почему я в тот момент ничего не предпринял. Возможно, просто растерялся. Или до меня не дошло то, что произошло в тот момент. Кстати, она не вела себя так с другими мужчинами, сидевшими со мной за одним столом. Не был ли я в чем-то особенным для нее? Само собой, я знал ее как прежнюю Леди Флавию из Ара. Но мне казалось, что это скорее должно было, поощрить ее не к наглости, а к рьяной осмотрительности в таких вопросах, а также к страстному желанию понравиться. Не подумала ли она, что для нее было унизительно и совершенно неподобающе служить мужчинам? Уж не думала ли она о себе все еще так, словно была в Аре, как о женщине при власти и положении, намного выше, скажем, простого гвардейца или солдата? Не чувствовала ли она себя все еще прекрасной леди, которую необъяснимо и неуместно приставили к черной, позорной работе, годной только для рабыни? В нашей столовой, рассчитанной на полторы сотни мужчин, в тот момент заполненной до отказа, с каждой стороны четырех длинных столов сидело примерно по двадцать человек, которым прислуживали шестнадцать рабынь.

Ломти са-тарнового хлеба были распределены между сидевшими мужчинами. Каждому из нас досталось по половинке лармы, крайне полезному в длительных путешествиях фрукту, предотвращавшему слабость и кровоточивость десен. Хлеб, наполовину поломанный, был поставлен не по правую руку от меня, а нагло передо мной. Половинка лармы оказалась маленькой, полусухой и дряблой, и выглядела так, словно отрезали ее вчера, да еще и выжали из нее большую часть сока. Фактически, это была немногим более, чем остатки кожуры. Я бы не удивился, если бы узнал, что ее подобрали из мусора. Меня в тот момент не волновали ни игры рабыни, ни ее экспрессия. Я задавался вопросом, заметили ли остальные, мои товарищи или другие рабыни, эти тонкости. Возможно, нет. Альциноя, конечно, была рабыней судна. Мне она не принадлежала. Безусловно, у меня оставались мои права свободного мужчины и члена команды корабля. Медленно, во мне, подобно пузырящемуся сладкому меду, популярному в «стране драккаров», расположенной севернее Кассау, напитку, начал закипеть гнев. Далее, нам должны были подать заполненные едой квадратные тарелки. Я уже видел рабыню, которой подошла очередь нести тарелку мне, но Альциноя вклинилась перед нею, кинула что-то в тарелку, а затем приблизилась ко мне. Очевидно, она намеревалась обслужить меня лично. Кстати, она привлекательно двигала бедрами. Возможно, она успела изучить кое-что о своем ошейнике. Я даже представил ее себе извивающейся и умоляющей в моих руках. Довести до этого рабыню можно запросто. Но она вышагивала с высоко поднятой головой, а на ее лице застыла отчетливо недовольная, я бы даже сказал презрительная мина. Она что, не понимала, что такое поведение могло стать причиной для наказания? Я предположил, что не понимала. Она нагло, с грохотом, швырнула тарелку передо мной. Гарнир и кусочки обжаренного тарска, высыпались на стол. Мужчины оторвались от своего обеда и подняли головы, удивленно осматриваясь. Краем глаза я заметил резко побледневшие лица двух других рабынь. Это указало на то, что для них игры и провокационное поведение надменной Альцинои секретом не были. Та высокомерно повернулась, собираясь удалиться, но вскрикнув начала заваливаться на спину, дернутая назад моей рукой, схватившей ее за волосы. Я резко повернул ее и бросил вперед. Нахалка успела выставить руки и удержаться ими за край стола. Я же пинком заставил ее отступить назад и расставить ноги. Теперь она стояла, неловко наклонившись вперед, вцепившись руками в бурт окружавший стол.

— Оставайся, как стоишь, — буркнул я.

Послышались довольные смешки двух других рабынь, до настоящего времени бывших в замешательстве от высокомерного поведения Альцинои. «Выходит, — заключил я про себя, — они прекрасно знали о том, что здесь происходило».

— Стрекало! — потребовал я, и одна из развеселившихся рабынь метнулась к стене, где с крюка свисал тонкий гибкий инструмент.

Поспешно вернувшись ко мне она опустилась на колени и, низко склонив голова между руками, протянула инструмент.

— Что Вы собираетесь делать? — испуганно проговорила Альциною, разом растеряв всю свою уверенность, и нашла в себе силы мгновением спустя добавить, — Господин!

Я же не пожалел для задней части ее бедер нескольких обжигающих ударов. Верещать она начала уже после первого, но двинуться, сменить позу, не осмелилась. Затем я вернул стрекало рабыне, принесшей его мне и не скрывавшей своей радости от произошедшего. Через пару мгновений атрибут снова висел на своем крюке.

— Еще хлеба! — потребовал кто-то из мужчин, и девушки вернулись к своим обязанностям, за исключением наказанной Альцинои.

Мужчины, собравшиеся за столом, вернулись к своим прежним занятиям, кто к трапезе, кто к неспешной беседе. Ничего экстраординарного ведь не произошло.

— А ну полезай под стол и становись там на колени рядом с моей левой ногой, — бросил я Альциное.

Рабыня молча повиновалась. Высота стола не позволяла ей стоять на коленях прямо. Согнувшись, девушка повернула голову и посмотрела на меня. Было довольно трудно прочитать выражение, застывшее в ее глазах. Там было что-то от удивления, страха и немого вопроса, и, возможно, что-то еще. Тем временем на стол передо мной был поставлен кубок с пагой, большой ломоть хлеба, нормальный кусок лармы и другая тарелка, полная и исходящая паром. Альциноя покорно стояла на коленях под столом у моей ноги. Не сомневаюсь, что задняя часть ее бедер горела. На ее щеках блестели влажные дорожки слез. Я не торопился приступать к еде. Мне все равно особо не чем было заняться в следующий ан, оставшийся до моей вахты.

— Я могу говорить, Господин? — спросила Альциноя.

— Нет, — ответил я и, отщипнув кусочек от ломтя са-тарнового хлеба, приказал: — Открой рот.

Бывшая Леди Флавия удивленно уставилась на меня, но повиновалась, и я запихнул хлеб ей в рот.

— Жуй, — велел я.

Должно быть, во рту у нее было сухо, и ей потребовался целый ен на то, чтобы протолкнуть хлеб в себя, при этом девка чуть не подавилась. Бывшая Леди Флавия теперь получала еду с моей руки. Обычно такое происходит только между хозяином и его рабыней. По ее телу пробежала дрожь. В конце трапезы я взял кубок паги, и долго смаковал хмельной напиток, а когда смаковать больше ничего не осталось, взял рабыню за волосы, вытащил из-под стола, согнул в поясе, заставив принять обычную для ведомой рабыни позу, и встал из-за стола. Вскоре, поднявшись по нескольким трапам, все также держа ее голову у своего левого бедра, я вышел на главную палубу. Прижав девушку спиной ко второй мачте, я связал ей руки спереди.

— Вы связываете меня, — прошептала Альциноя.

Я не стал наказывать ее за то, что она заговорила без разрешения. Признаться, я не понял, почему в ее голосе помимо страха прозвучала благодарность. Затем, подняв скрещенные, связанные в запястьях руки девушки, я привязал их над ее головой к мачте. Потом, несколькими витками веревки на уровне ее живота, я плотно прижал спину рабыни к мачте.

— Вы связали меня, Господин, — прошептала девушка, немного поерзав и убедившись в своей полной беспомощности.

Что интересно, она совсем не казалась мне обезумевшей от страха или ярости, скорее выглядела успокоенной.

— Спасибо за то, что связали меня, Господин.

Я уже поворачивался, чтобы уйти, как Альциноя окликнула меня:

— Господин.

— Что? — буркнул я.

— Я всегда хотела быть связанной вами, — сделала она неожиданное признание, — даже в Аре. Даже тогда я мечтала о том, чтобы Вы взяли меня в свои руки и связали, сделав совершенно беспомощной.

— Мне пора на вахту, — сообщил я, бросив взгляд на фок-мачту, и повернулся уходить.

— Господин! — позвала девушка снова.

Я обернулся.

— Я беспомощна, Господин, — вздохнула она. — Неужели Вы не прижмете свои губы к моим?

— Ты просишь этого? — уточнил я.

В ее взгляде я прочитал мимолетное колебание, а затем Бывшая Леди Флавия, кивнула.

— Да, Господин, — подтвердила она чуть слышным жалобным голосом и, закрыв глаза и сложив губы для поцелуя наклонилась, насколько позволяли веревки, вперед.

Подозреваю, что когда Альциноя открыла глаза, я уже поднимался по вантам к огороженной кольцевым леером платформе на вершине фок-мачты.

— Я ненавижу тебя! — полетел мне вслед ее возмущенный крик. — Я ненавижу тебя!

— Хочешь, чтобы я прикрепил к твоему ошейнику требование наказания? — поинтересовался я.

— Нет, Господин! — вскрикнула она, и в ее голосе прозвенел нешуточный страх. — Нет! Нет, Господин!

Поднявшись на марс и прежде чем продолжить путь на верх, я остановился и посмотрел назад. Бывшая Леди Флавия яростно дергалась в державших ее веревках. Мне не раз случалось видеть рабынь в таком затруднительном положении. Одного прикосновения может быть достаточно, чтобы заставить их кричать. Врачи были совершенно правы, поставив ей свой диагноз, причем с того момента прошло много дней. Она была рабыней, плодом, созревшим и готовым упасть в руки мужчин.

Мой товарищ, которого я поднимался сменить, не стал дожидаться меня на платформе и уже спускался вниз. Мы встретились с ним на вантах.

— Ну как она? — полюбопытствовал он.

— Рабыня, — пожал я плечами, цепляясь за выбленку.

— Похоже, погода этой ночью не порадует, — заметил моряк.

— Вот и замечательно, — усмехнулся я.

До второго ана, до окончания моей вахты еще оставалось прилично времени. Палуба внизу опустела. Лишь рулевой, привязанная к мачте рабыня, впередсмотрящий на баке, да пара вахтенных на главной палубе, чьи имена мне вскоре предстояло узнать.

Прошел еще один заряд града, после которого я услышал тихое поскрипывание выбленок на вантах справа от себя.

Я сразу усомнился, что это мог бы быть мой сменщик. Еще не пробили даже полуночные склянки.

Оружия, как я уже упоминал, при мне не было.

— Кто здесь? — окликнул я.

— Твоя смена, — услышал в ответ.

— Аякс? — уточнил я.

— Нет, — ответил мужчина, — Лер.

Голос его прозвучал уже ближе.

Аякс, разумеется, не был тем, кто должен был меня сменить. С моей стороны это была проверка. Мне стало ясно, что, кем бы ни был тот, кто приближался к платформе, он имел доступ лично или через осведомителя к расписанию вахт.

— Хорошо, — хмыкнул я.

Голос говорившего никак не мог принадлежать Леру.

— Пароль скажи, — потребовал я, — друг Лер.

— Но в этом же нет необходимости, — в голосе мужчины послышалось удивление.

— Таковы правила, — отозвался я. — Тарн сердится.

— Слин радуется, — сказал голос из темноты, теперь еще ближе.

«Так, — подумал я, — значит тот, кто приближается ко мне или его осведомитель, имеет доступ не только к расписанию вахт, но и к паролям и отзывам, а ведь они меняются ежедневно, а иногда и чаще». Кому-то может показаться, что на корабле, при его изолированности и оторванности от остального мира, подобные предосторожности бессмысленны, но это не так. После подавления вспыхнувшего мятежа Лорды Окимото и Нисида, являвшиеся высшей военной властью на судне, причем все указывало на то, что приоритет был у первого, значительно усилили все, что было связано с безопасностью. Конечно, пароли, отзывы и прочие меры не являются чем-то новым в среде военных, причем в любое время, а не только ночью, в полевых условиях, на войне, маневрах и так далее, где они особенно усилены. Все это можно встретить на воротах, у бродов, мостов и так далее. Там где в одном месте собрано большое количество мужчин, такие мероприятия особенно важны, поскольку вряд ли вы будете знать каждого в лицо. Доступ к складам и оружейным камерам зачастую защищен паролем и отзывом. В конце концов, даже у твоего знакомого, и даже у друга может не быть разрешения войти внутрь. Известны случаи, когда такие сигналы используются даже для входа в обычные здания, если они достаточно большие, да сам вход порой подобен лабиринту. Вот мы, например, использовали их в Центральной Башне, во времена оккупации Ара.

Я скорее почувствовал, чем увидел, как чья-то рука схватилась за край платформы.

— Я могу подняться? — послышался мужской голос, явно не голос Лера.

— Само собой, — разрешил я.

Это был тот самый момент, когда человек, поднимающийся на платформу, если та занята, совершенно беззащитен.

Голос говорившего был ясным, а слова разборчивы, следовательно, никакого ножа, зажатого между зубами можно было не опасаться. То есть, прежде чем воспользоваться оружием, ему требовалось его достать, скажем, с шейного шнура, плечевых ножен или чего-то подобного.

Мне не трудно было представить опасения поднимавшегося по вантам ночного гостя, особенно если он не был уверен во мне, или считал, что я не доверяю ему. Лер, кстати, никогда не задавал мне такого вопроса. Ему это просто не приходило в голову. Ошибка была крошечной, но ее было вполне достаточно, чтобы гарантировать моему гостю смерть.

Я нисколько не сомневался, что в тот момент, когда ноги незнакомца получат опору на платформе, нож уже будет в его руке.

— Подай мне руку, — попросил он.

Что и требовалось доказать. Меня собирались поставить в положение, в котором я был бы удобно повернут к нападавшему и хорошо удерживался бы им.

Должно быть, он в этот момент уже был по пояс выше края платформы и стоял на выбленке, опираясь руками в деревянную поверхность.

— Лови-ка лучше мою ногу, — хмыкнул я.

— Чего? — опешил незнакомец, но это было последнее, что он произнес.

Вцепившись реллинг, я что было сил, ударил ногой в то место темноты, откуда доносился голос. Нога встретила сопротивление, и оттуда послышался противный хруст лицевых костей, треснувших под моим ботинком, а потом душераздирающий постепенно затухающий вопль. Судя по всему, падающее тело, по крайней мере, дважды ударилось о выбленки, прежде чем снизу долетел всплеск. Почти в тот же момент я почувствовал колебания вант, и понял, что ночной гость пришел не один.

— Кого там еще несет? — осведомился я, но так и не получил какого-либо вразумительного ответа на свой вопрос.

Похоже, на этот раз нож все же был зажат между зубами.

— Человек за бортом! — громко прокричал я вниз вахтенному на баке, а затем повторил сигнал, повернувшись к рулевому, который тут же принялся крутить штурвал, меняя курс судна.

«Чем больше народу я смогу собрать на палубе, тем лучше», — решил я.

А еще мне было не понятно, почему вахтенные на палубе немедленно не ударили в сигнальный рельс.

Я, не теряя ни мгновения, сорвал с себя плащ и поспешно намотал его на левую руку.

Нож описал широкий полукруг на уровне моих лодыжек, самую малость не дотянувшись до кожи. Я отпрянул, споткнулся. Нападавший сделал выпад под леером, выиграв мгновение, которого ему хватило, чтобы выскочить на поверхность платформы. Я бросился вперед, на темную фигуру, внезапно выросшую напротив меня, и почувствовал, что клинок прорезал плащ, но завяз в ткани, не достав до руки. Я поднял свою руку, отодвигая руку с ножом в сторону, а потом изловчился и, сжав запястье незнакомца, прижал его спиной к мачте. Мы стояли друг против друга, схватившись в темноте безлунной ночи. Я сжимал его запястье, удерживая нож подальше от себя, а он пытался вывернуть руку из моего захвата. Но не так-то просто вырваться из захвата гребца. Его рука вцепилась в мои волосы, оттягиваю мою голову назад, а потом процарапала по моему лицу. Я же опустил голову, прижав подбородок к груди, и поднырнув под его руку так, чтобы он не мог достать меня, обхватил своего противника правой рукой и толкнул его мимо мачты назад, впечатав спиной в реллинг, и принялся давить, перегибая его все дальше назад. Спустя некоторое время я услышал, как хрустнул позвоночника моего несостоявшегося убийцы, и перевалил его обмякшее тело через кольцо леера. Через мгновение, показавшееся мне очень долгим, снизу донесся короткий стук шлепнувшегося на палубу трупа. Я по-прежнему не мог взять в толк, почему не поднимает тревогу, почему я не слышу сигнального звона?

С трудом переводя дыхание, отступил назад, привалившись спиной к мачте, мотылявшейся из стороны в сторону в такт качке судна, резко усилившейся, возможно, вследствие действий рулевого.

Почти в тот же самый момент я ощутил, как что-то, с внезапным, заставляющим похолодеть от ужаса шуршанием, пролетело над моей головой.

Я немедленно упал ничком на платформу, проследив за тем, чтобы ни кусочка моего тела не торчало из-за края платформы.

Ни одна птица, ни одно насекомое, не летали так быстро, так прямо, с таким звуком пронзая воздух.

Мгновением спустя что-то ударило в мачту и, со звоном срикошетив от металлического обруча, улетело в море.

Позднее, днем, я обнаружил полукруглую щербину на стальной полосе, как раз в том месте, где была моя голова, за мгновение до того, как я упал на платформу.

Почему не звонит сигнал тревоги?

К своему облегчению, осторожно выглянув из-за края, я увидел, что на палубе появились несколько новых персонажей. Они выскакивали из люков, несомненно, отреагировав на изменение движения судна. Некоторые несли с собой лампы, в руках других были фонари.

И только в этот момент начал звенеть сигнальный рельс.

Поначалу мелькавшие в разные стороны лучи фонарей, вскоре сосредоточились в одном месте. Мужчины столпились вокруг того места, где, как я видел сверху, на палубе лежало тело.

Я увидел Тиртая, ожесточенно бившего колотушкой по сигнальному рельсу.

— Хо, — донесся до меня голос снизу, — как Ты там, благородный Каллий? С тобой все в порядке?

— Да, — крикнул я вниз.

— Хвала Царствующим Жрецам, — воскликнул то же голос, в котором не трудно было узнать голос Серемидия.

Ни у него, ни у Тиртая, насколько я мог судить, с такого расстояния арбалетов не было. Скорее всего, они избавились от своего оружия, просто выбросив его за борт. Именно в этот момент, я понял, что Серемидий и Тиртай в ту ночь несли вахту на главной палубе.

— Спускайте галеру! — крикнул я, указывая вперед по ходу судна, где, как я предполагал, должен был находиться мой первый противник. — Один человек выпал за борт!

Рулевой к этому моменту уже положил судно на обратный курс.

Прошло не больше ана, когда с одной из двух галер, рыскавших вокруг корабля с подвешенными на шестах фонарями, доложили, что обнаружили в воде часть тела. Я слышал крик до самого последнего момента его падения, так что в воду он, скорее всего, входил еще живым, хотя вполне мог при этом сломать шею. Для нас так и осталось загадкой, кто же закусил его телом.

Я услышал, что внизу Тиртай обвинял меня в том, что я бессовестно убил своего сменщика. Впрочем, Серемидий тут же предостерег его, приказав замолчать. Возможно, бывший командир Таурентианцев опасался могущих появиться вопросов.

К тому же, к этому моменту Лер уже присутствовал на открытой палубе, и было ясно, что мой ночной гость никак не мог быть моим сменщиком.

В толпе, собравшейся внизу, я заметил фигуру Тэрла Кэбота, которую трудно было с кем-то перепутать.

Серемидий старался держаться как можно дальше от него.

Вскоре на палубе появились Лорды Окимото и Нисида.

Лера послали наверх, хотя до его вахты было еще далеко, но меня следовало расспросить. Я не был не то, что близко знаком с кем-либо из нападавших на меня, но и даже не знал об их существовании. Ими оказались двое мужчин из свиты Лорда Нисиды, которых звали Фабий и Теларион. Чуть позже, отозвав меня в сторону, Тэрл Кэбот рассказал, что их было пятеро, тех, относительно кого у Лорда Нисиды имелись небезосновательные подозрения, и он предпочитал держать этих людей поближе к себе. Командир пани был уверен, что среди них был как минимум один шпион и один мог быть Ассасином, причем как в одном лице, так и в разных. Двое нашли свою смерть в северных лесах, во время перехода к Александре. Их звали Квинт и Ликорг. Теперь отсеялись два других, Фабий и Теларион.

— Но ведь есть еще пятый, — сказал я тогда.

— Да, — кивнул Кэбот.

— Тиртай, — угадал я.

Мне было известно, что он входил в свиту Лорда Нисиды.

— Точно, — подтвердил Кэбот.

— И Вы думаете, что это он — шпион или Ассасин? — уточнил я.

— Вполне возможно, — сказал Кэбот.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Возможно потому, что мне кажется, что черное ему было бы к лицу, — усмехнулся тарнсмэн, а потом, немного помолчав, добавил: — Я обыскал его каюту и нашел маленькую кисточку и пузырек черной краски.

— Чтобы нарисовать кинжал, — предположил я.

— Все выглядит именно так, — согласился он.

— Значит, именно он Ассасин, — заключил я.

— Все выглядит именно так, — повторил Кэбот.

— Вы сообщили Лорду Нисиде? — поинтересовался я.

— Разумеется, — кивнул мой собеседник.

— Уверен, теперь он избавится от такого подчиненного, — заявил я.

— Не думаю, — хмыкнул Кэбот.

— Но почему? — удивился я.

— Это известно только Лорду Нисиде, — развел руками тарнсмэн.

— Быть может, он полагает, что у него может возникнуть потребность в Ассасине?

— Все возможно, — кивнул Кэбот.

— Судя по всему, у Тиртая есть планы на захват корабля, — решил предупредить я.

— Не исключено, — согласился со мной мой собеседник, — но он не станет осуществлять их до тех пор, пока это не будет практично, — заметил Кэбот.

— Тиртай опасен, — покачал я головой.

— Конечно, — не стал спорить со мной тарнсмэн.

— С ним нужно покончить, — буркнул я.

— Я так не думаю, — не согласился со мной он.

— Почему? — спросил я.

— Там, куда мы направляемся, — пояснил Кэбот, — нам может понадобиться каждый клинок.

В этот момент к нам приблизился Серемидий. Тиртай держался за его спиной.

— Рад видеть, что с тобой все в порядке, благородный Каллий, — сказал Серемидий. — Мы опасались, что тебя могли ранить. Вот только мы не можем понять причин мнимого на тебя нападения, о котором Ты нам сообщил.

— Для меня самого это необъяснимо, благородный Рутилий, — ответил я. — Я этих двоих даже не знал.

— Тогда, возможно, произошла ошибка, и они приняли тебя за кого-то другого, за своего врага или кого-то в этом роде?

— Мне тоже так показалось, благородный Рутилий, — не стал спорить я.

— Самое что ни на есть трагическое недоразумение, — вздохнул Серемидий.

— Согласен, — кивнул я.

— По крайней мере, с тобой все в порядке, Ты невредим и в безопасности, — добавил он. — Именно это важнее всего.

— Благодарю за заботу, благородный Рутилий, — буркнул я, и

они с Тиртаем откланялись.

— Я и не знал, — хмыкнул Кэбот, — что благородного Рутилия из Ара так заботит твое благополучие.

— Никакой он не Рутилий, — проворчал я.

— Знаю, — кивнул тарнсмэн.

— В меня еще и стреляли из арбалетов, — сообщил я, — было как минимум два выстрела, Один болт попал в обруч на мачте.

— Не удивлен, — пожал он плечами.

— Прошу меня простить, — сказал я, — но думаю, что мне следует проверить рабыню.

— Конечно, — понимающе кивнул тарнсмэн.

Шлюха не закричала, не попыталась меня предупредить. Так что теперь пусть дрожит от ужаса под презрительным строгим взглядом Каллия, живого и невредимого.

Разумеется, мне не трудно было понять, почему связанная рабыня не будет даже пытаться предупредить кого-либо о грозящей ему опасности, даже если она о ней знает. А в нашем случае я еще и знал о ее прежней ипостаси.

Я перенес свое внимание на вторую мачту и направился туда. Тарнсмэн последовал за мной.

Я ожидал найти ее бледной от страха, ведь она должна понимать, что я по-прежнему был жив. Безусловно, рабыни редко осмеливаются вмешиваться в дела свободных людей, даже своих хозяев. Это не для них, им, как животным остается только дождаться результата и узнать свое будущее? Вмешательство может быть равносильно смерти. Так не лучше ли для рабыни, меньше видеть, а знать еще меньше? Как говорится, любопытство не подобает кейджере.

Но вот, наконец, я остановился перед рабыней.

— Хм, а вот это уже интересно, — хмыкнул Кэбот.

Фигура, на которую я ранее посматривал с платформы на мачте, долгое время остававшаяся относительно неподвижной, теперь задергалась. Когда один из мужчин поднял фонарь, признаться, я был крайне удивлен. Больше не было видно ее роскошных длинных темных волос, свободно ниспадавших на ее белую тунику. Голова девушки была закрыта, завернута в какую-то легкую материю. Из-под ткани доносилось еле слышное мычание. Рабыня отчаянно пыталась издать сколь-нибудь громкие звуки, но ее усилия пропадали даром. Ее было едва слышно в паре ярдов от мачты. Я развязывал шнур, державший импровизированный колпак на ее голове, и приподнял настолько, чтобы был виден рот девушки. Кляп был втиснут глубоко в ее рот и закреплен на месте жгутом, завязанным на затылке. Тогда я рывком вернул ткань на прежнее место.

Альциноя жалобно, просительно заскулила. Даже когда рот женщины заткнут, нетрудно прочитать такие звуки.

— Ты собираешься оставить ее в таком виде? — полюбопытствовал Кэбот.

— Она — рабыня, — пожал я плечами.

— Сними с нее капюшон и вытащи кляп, — потребовал тарнсмэн. — Она могла что-то видеть.

Не видя причин для неподчинения, я сдернул ткань, и Альциноя тут же отвернула голову в сторону и зажмурилась, ослепленная светом фонаря. Спустя мгновение она все же повернулась ко мне лицом и подняла голову, но ее глаза слезились и оставались наполовину закрытыми.

— Ох, Господин! — выдохнула девушка.

В ее голосе, казалось, звенели непередаваемые облегчение, радость и благодарность. Могло бы даже сложиться впечатление, что ошейник на ее шее мог быть не общественным ошейником, закреплявшим ее, скажем, за кораблем Терсита, а, скорее, частным ошейником, например, Каллия из Джада.

Признаться, я опешил.

Тарнсмэн зажал подбородок бывшей Леди Флавии в своей правой руке и повернул так, чтобы она смотрела на него. Я заключил, что его захват был довольно болезненным.

— Говори, — бросил он. — Что здесь произошло? Кто был на палубе? Как все происходило? Говори, женщина. Говори, самка!

Меня поразило то, что он говорил с нею с точки зрения ее пола, просто, без скидок на ее положение, на то, что она была связана. Это был голос представителя господствующего пола, обращавшегося к представительнице пола рабского, прямо, безапелляционно, не ожидая услышать что-либо кроме правды. Я подозревал, и это меня озадачило, что он говорил бы с ней точно так же, даже будь она свободной. Разумеется, мне казалось непостижимым, что к свободной женщине могли бы обращаться в таком ключе. Но с другой стороны, кто такая свободная женщина, как не рабыня без хозяина? Смогут ли выстоять договоренности общества, привычки, правила, традиции и все остальное, против биологических фактов чистой природы? Конечно, он говорил с нею способом, который выходил далеко за пределы пустяков туник и ошейников, клейм и цепей. Что делают такие аксессуары, как ошейник, наручники и прочие мелочи, как не подтверждают женственность их носительницы? Безусловно, рабыням, поскольку они не свободные женщины, настоятельно рекомендуется отвечать быстро и правдиво на любые вопросы свободного мужчины. Есть много способов поощрить разговорчивость у строптивой рабыни. Фактически, как вам всем известно, в суде, по действующим нормам права, показания рабынь обычно берутся под пыткой.

Трудно было не заметить, какое влияние оказал тарнсмэн на рабыню. Сказать, что она была испугана, это ничего не сказать.

— Говори, кейджера, — бросил я ей.

В ее взгляде, на мгновение обращенном на меня, читалась благодарность за то, что я понял ее беспомощность и ужас, и за мое понимание того, что она была всего лишь рабыней.

Это не могло меня не порадовать. Это означало, что теперь она полностью поняла свой статус, поняла то, что была рабыней на самом деле, рабыней и только ей.

Это — момент истины, момент понимания и способности проникновения в суть, момент подчинения, который вряд ли когда-либо забудет женщина в ошейнике.

— Я ничего не видела! Я ничего не знаю, Господин! — всхлипнула она. — Было темно. Я стояла опустив голову и закрыв глаза. Они подошли молча. Я услышала тихий звук в самый последний момент, когда они уже были рядом. Меня схватили за волосы и рывком подняли голову. Это было очень больно! Я увидел двух мужчин! Они стояли по бокам! В масках! Я уже собиралась закричать, но в этот момент один из них заткнул мне рот кляпом, так что я едва могла скулить. Кляп они закрепили, а потом накинули мне на голову что-то вроде мешка, и я больше не могла видеть, что происходило вокруг меня. Я почувствовала, как мою шею обвязали шнуром, затянув узел на горле. Я начала бороться. Я была в панике. Но я была совершенно беспомощна. Я ничего не могла видеть. Я не могла говорить. Я понятия не имела о том, что происходило. Я не знаю ничего, Господин! Ничего! Это — правда, Господин! Будьте милосердны к рабыне! На ней ошейник, она не посмеет лгать, Господин!

— Вполне возможно, — сказал я, обращаясь к тарнсмэну, — что эта шлюха ничего не знает.

— Шлюха, Господин? — опешила рабыня.

— Да, — подтвердил я.

— Да, Господин, — вздохнула она.

— Не только возможно, — усмехнулся Кэбот, — но и вероятно. Понятно, что этим людям свидетели их действий были не нужны, даже если этим свидетелем оказалась бы рабыня, для которой их действия были бы выгодны, или даже желательны.

— О нет, Господин! — простонала рабыня.

— Шантаж, в среде злоумышленников или заговорщиков, — пожал плечами тарнсмэн, — дело обычное. Так что, для таких людей, чем меньше свидетелей, тем лучше. То, что рабыню не убили, может указать на то, что они нашли ее интересной, по-видимому, интересной, как рабыня. Оно и понятно. Перед нами совсем не худший кусок рабского мяса. Думаю, что она могла бы пользоваться хорошим спросом.

Рабыня пораженно уставилась на него, причем в ее взгляде явно читалась благодарность. Когда-то она расценивала себя слишком красивой для того, чтобы быть рабыней, теперь до нее дошло, что ее красоте, пусть и видной, было далеко до красоты многих других рабынь. Такое открытие может стать весьма обескураживающим опытом для любой женщины, особенно для по-настоящему привлекательной. Трудно принять тот факт, что твоя красота, возможно выдающаяся для свободной женщины, может оказаться весьма средней для рабыни. Впервые она находит себя среди женщин крайне интересных для мужчин, среди женщин отобранных именно по этому параметру, и, более того, она понимает, что ее оценивают на фоне этих женщин. В такой неординарной ситуации врожденное самодовольство и высокомерие женщины, вероятно, уступят место надежде на то, что мужчины или хотя бы некоторые из них, смогут найти ее, как минимум, такой же привлекательной. Конечно, она приложит все свои силы, чтобы быть таковой. Можно также вспомнить, что рабыня становится гораздо красивее после того, как на ее шее сомкнется ошейник. Обычно бывает именно так, и тому, несомненно, есть множество причин, от физиологических до психологических, от телесных до эмоциональных.

— То, как легко и эффективно это было сделано, — заметил Тэрл Кэбот, — ее нейтрализация, устранение из игры, удаление с доски, если можно так выразиться, простым кляпом в рот и капюшоном на голову, предполагают, что у них большой опыт в этих делах. Возможно, это работорговцы или рейдеры, или кто-то другой, привычный к поимке и обращению с женщинами. Хоть какая-то информация. Кроме того, ясно, что в это дело было вовлечено два человека.

Я кивнул, соглашаясь с его выводом.

— Можешь сказать что-то еще, рабыня? — уточнил тарнсмэн.

— Нет, Господин, — мотнула она головой.

— Она может лгать, — предупредил я.

— Нет, нет, Господин! — воскликнула Альциноя.

— А разве не странно, — поинтересовался я, — что вахта на палубе оказалась не в состоянии заметить злоумышленников, и что сигнал тревоги никто не подавал вплоть до того момента, пока на палубу не начали выбегать люди?

— Ты находишь в этом что-то странное? — спросил тарнсмэн, бросая недвусмысленный взгляд на пару вахтенных.

— Нет, — хмыкнул я, перехватив его взгляд.

— Вот и я тоже, — кивнул он.

Я развязал узел, который держал миниатюрные запястья рабыни над ее головой, а затем освободил ее от веревок на животе.

Град и дождь прекратились, но в воздухе все еще висела влага.

Лер уже нескольких енов как стоял на платформе. Свой плащ он отбросил за спину.

Едва освободившись от веревок, рабыня, не будучи отосланной и находясь в присутствии свободных мужчин, опустилась на колени и низко склонила голову.

Такая поза была для нее самой подходящей.

Между рабовладельцами и их рабынями присутствует большая доля красивого символизма. И в этом нет ничего неестественного.

Это отлично отражает категоричность этих отношений и абсолютность этой реальности.

— Твоя туника промокла, — констатировал я, — а твои волосы растрепались.

— Рабыня боится, что не сможет понравиться господам, — отозвалась Альциноя.

— Тебе идет стоять на коленях с опущенной головой, — сообщил я.

— Могу ли я опустить ее еще ниже, Господин? — спросила она.

— Что Ты имеешь в виду? — не понял я, а затем почувствовал ее губы на своих ботинках

— Я сожалею, что я вызвала недовольство у Господина, — прошептала рабыня.

Я даже не нашелся что-то сказать на это ее заявление.

Она, эта женщина, была у моих ног. Я помнил ее по Ару. Она, эта рабыня, была у моих ног. И я помнил ее по Ару.

— Спасибо за то, что наказали меня, Господин, — проговорила бывшая Леди Флавия.

— Да это пустяк в общем-то, — пробормотал я.

— Уже поздно, — напомнил Кэбот. — Ее следует вернуть в загон на палубе «Касра», ведь так?

— Верно, — согласился я.

— Она вызвала недовольство, — добавил он.

— Да, — кивнул я.

— Мне попросить, чтобы принесли знак наказания и шнур? — спросил тарнсмэн.

Как уже было упомянуто, знак наказания прикреплялся к ошейнику провинившейся рабыни, а руки ее связывались за спиной, после чего она должна была поспешить в свою камеру, где надсмотрщицы, женщины крупные, отмеряли ей заслуженное наказание.

— А что Ты думаешь на этот счет, рабыня? — осведомился я.

Мне вспомнился ее прежний ужас от одного упоминания о том, что это могло бы быть сделано с нею. Я заключил, что для красивой рабыни, такой рабыни как она, фигуристой и деликатной, нравящейся мужчинам, для рабыни того вида, за который мужчины готовы расстаться с деньгами, вида, которым мужчины хотят владеть, вида, который мужчины считают привлекательным и желанным, для изящной, женственной рабыни, было крайне неприятно оказаться во власти сварливых, ненавидящих ее, завистливых, ревнивых, несчастных, мясистых животных, каковым только и могли поручить отвечать за рабский загон.

— Все будет сделано так, как того пожелают господа, — прошептала рабыня, склонившая голову вниз, к самым моим ногам.

— Верно, — не мог не согласиться я, — с тобой будет сделано все, что мы, как господа, решим с тобой сделать. В этом Ты можешь даже не сомневаться, рабыня. Но мне хотелось бы услышать твое собственное мнение.

— Оно такое же, как мнение господ, — ответила она.

Ее ответ меня вполне удовлетворил.

— Ты далеко зашла в своей неволе, — констатировал я.

— Я надеюсь, что господа будут мною довольны, — сказала Альциноя.

— Ты достаточно наказана, — сообщил я ей. — Можешь идти.

— Оставьте меня, — попросила она. — Я прошу позволить мне доставить вам удовольствие!

— Удовольствие? Мне? — удивился я.

— Да! — подтвердила бывшая Леди Флавия.

— Как? — спросил я. — Каким образом?

— Как рабыня, — ответила она. — Как рабыня, которой я являюсь!

— Ты хоть знаешь, что Ты только что произнесла? — поинтересовался я.

— О да, Господин!

— Говори, — потребовал я.

— Я прошу о внимании, — попросила Альциноя.

— О каком внимании? — настаивал я.

В конце концов, почему я должен был облегчать жизнь рабыне, особенно такой рабыне.

— Неужели Вы заставите меня говорить такие слова? Меня, зная, кем я когда-то была?

— Конечно, — заверил ее я.

— Схватите меня, возьмите меня! — всхлипнула девушка, поднимая ко мне свое лицо. — Используйте меня! Я прошу этого! Сделайте меня средством для вашего удовольствия! Простым средством! Я не прошу ничего иного, ничего сверх этого! На мне ошейник! Полюбуйтесь на меня! Я — рабыня охваченная потребностями! Будьте милосердны! Я умоляю! Используете меня для своего удовольствия! Для чего еще я нужна, если не для вашего удовольствия? Используйте меня для своего удовольствия, Господин! Используйте меня! Я прошу этого!

— И это было так, — уточнил я, — даже в Аре?

— Да, Господин, — заплакала бывшая Леди Флавия, опуская голову. — Даже в Аре!

Это ее признание мне показался интересным.

— Палуба твердая, холодная и сырая, — заметил тарнсмэн. — Вон там лежит большая бухта каната.

Я поднял фонарь повыше, чтобы лучше осветить ту, что низко склонив голову, стояла на коленях у моих ног.

Она больше, после произнесенного ею признания, не смела поднять лицо и встретиться со мной взглядом.

— Мне не давали права на твое использование, рабская девка, — сообщил я.

— Но ведь Вы связали меня, — прошептала она.

— Это мог бы сделать любой мужчина, — пожал я плечами.

Она обхватила руками мои ноги и, наконец, решилась посмотреть на меня. В свете фонаря я увидел блеснувшие на ее лице дорожки слез.

— Разве рабыне не может быть позволено, завоевать расположение Господина? — спросила Альциноя.

— Уходи, — бросил я.

— Господин! — взмолилась она.

— Мне нужно повторить команду? — полюбопытствовал я.

Она снова прижалась губами к моим ботинкам, а затем встала, не поднимая головы, отступила на пару шагов назад и, повернувшись, побежала прочь и, быстро покинув круг света фонаря, исчезла во тьме. Я успел заметить, что плечи девушки тряслись от рыданий.

— А Ты неплохо разбираешься в том, как следует обращаться с рабыней, — хмыкнул тарнсмэн и, не дождавшись от меня ответа, добавил: — Эта шлюха уже была совершенно готова.

Интересно видеть, насколько беспомощными могут быть рабыни, как охватывают их жар и потребности. Это, как мне кажется, имеет непосредственное отношение к ошейнику и собственно к рабству как таковому.

Странно, думал я в тот момент, что неволя может освободить их.

Неудивительно, что мужчины надевают на них ошейники.

Они принадлежат ошейнику. Они хотят этого. А оказавшись внутри ошейника, они находят себя, находят свое предназначение и целостность.

— Мне не давали права на ее использование, — напомнил я, посмотрев в ту сторону, где, как я знал, лежала большая бухта каната.

— Само собой, — усмехнулся тарнсмэн, — это едва ли сравнится с мехами любви, расстеленными на полу в ногах господской постели.

Как известно, для рабыни получить разрешение лечь на постель хозяина — это символ большого расположения.

Сомневаюсь, что красотка Альциноя была бы способна заслужить эту честь быстро, если бы она принадлежала мне. Такой символ расположения не так-то легко заслужить.

— Она корабельная рабыня, — отмахнулся я. — Мне она не принадлежит.

— Но тот факт, что Рутилий из Ара, точнее тот, кто себя так называет, проявляет к ней интерес, заставляет опасаться за твою жизнь еще больше, — предупредил он.

Впрочем, его предупреждение запоздало, я об этом узнал довольно давно.

— Интересно только, в чем заключается его интерес к ней, — добавил Кэбот.

— Она небезынтересна, как рабыня, — пожал я плечами.

— И ее красота значительно выросла, — признал мой собеседник.

— Это не ново для тех, кто носит ошейник, — усмехнулся я.

— Верно, — согласился он.

— И, похоже, она уже стала беспомощно горячей маленькой шлюхой, — констатировал Тэрл Кэбот.

— Это тоже обычный эффект ошейника, — сказал я.

— Верно, — кивнул он.

— Подозреваю, что будь она все еще свободной женщиной, — предположил тарнсмэн, — то она купила бы ошейник и, встав перед тобой на колени, сама попросила бы сделать ее твоей рабыней.

Я промолчал. Немногие из свободных женщин смогут вот так обуздать свою гордость. С другой стороны, рабыням гордость не позволена. Это — одна из привлекательных сторон рабыни.

Свободные женщины зачастую боятся рук мужчины, опасаясь того, что может с ними случиться. Вероятно, немногие из них понимают причины их беспокойства, их раздражительности, рассеянности, бессонницы и смятой за ночь постели. А может все наоборот, и они понимают это слишком хорошо.

Немало подушек было пропитано слезами свободных женщин.

Знают и они причину своих слез?

Возможно.

На свободную женщину наложено множество культурных ограничений. Разве не видно, что она порой больше рабыня, чем сами рабыни? А ограничения у нее богаты, узки коридоры, разрешенные для ее движений, крепки узы соглашений, которыми она связана. В состоянии ли она жить, не ощущая невидимых узлов, связывающих ее по рукам и ногам? Как естественно тогда для нее, переполненной не подвергаемыми сомнению предписаниями и ограничениями, оправдывать те стены, внутри которых она живет как узница, заключенная в тюрьму. Как естественна в таком случае ее гордость, ее отчужденность, ее борьба за удержание тех оговорок, что были наложены на нее. Что такое ее желание по сравнению с весом общества? К тому же, разве сложно сыграть достоинство, если в этом есть необходимость? Разве трудно льду обдавать холодом, а камню демонстрировать отсутствие чувств? Как естественно в этих условиях то, что она должна со всей невинностью и убежденностью, а часто с неистовой серьезностью, восхвалять то предательство, которое она совершила, ту борьбу, в которой она предала себя, тот отказ себе, быть самой собой. Как естественно тогда, что она должна конкурировать со своими сестрами в непроницаемости для желаний, в холодности и инертности, в отрицании себя. Насколько великолепна свободная женщина! У нее есть Домашний Камень, чего у рабыни быть не может. Но при этом она остается женщиной, хотя и непреклонно это отрицает. Это продолжает жить в ней. Гены, передающие наследственность, правят в каждой живой клеточке ее тела. Истина, примитивная, древняя, все равно остается истиной. Ее природа остается с нею, потому что эта природа и есть она сама. Не подозревает ли она время от времени, что там, под ее одеждами, прячется рабыня, притворившаяся свободной женщиной? Не слышит ли она время от времени внутри себя плач и крики тоскующей рабыни? Не жаждет ли она, время от времени, ошейника рабовладельца, веса его цепей? Не сознает ли она, что в глубине своего сердца она — его законная рабыня?

— Ты не потребовал принести знак наказания или шнур, — прокомментировал тарнсмэн.

— Не потребовал, — пожал я плечами.

Меня не интересовало наказание, которое могли наложить на нее рослые женщины. Я полагал, что мужчина, если рабыне потребуется наказание, сможет достичь лучшего результата. Таков путь природы, и он намного более значим для рабыни. В конце концов, она принадлежит ему. А он, в конечном итоге, ее владелец.

Кроме того, я счел, что уже полученный рабыней урок был вполне достаточен, и в дополнительном наказании она не нуждалась.

Поглядев вверх, туда, где к самой вершине фок-мачты прилепилась платформу, окруженная тонким кольцом леера, где сейчас уже дежурил Лер, я вздрогнул. Свет фонаря едва добивал до середины мачты.

— Я не отказался бы от оружия, — сказал я Кэботу.

— Ты не офицер, — напомнил мне он. — Да и не всем офицерам разрешено оружие.

— Но мне нужно оружие, — настаивал я.

— Тогда появится тысяча других желающих вооружиться, — развел руками мой собеседник.

— Платформа практически открытая, леер это вам не стена, — проворчал я. — Эта крепость — опасная и хрупкая.

— Боюсь, там не опаснее, — сказал он, — чем в сотне других мест этого корабля. Не забывай о его отдаленных коридорах, темных углах и слепых поворотах.

— Используй я эту рабыню, то Рутилий, узнав об этом, — предположил я, — в гневе, скорее всего, нашел бы меня совершено не скрываясь.

— Вполне возможно, — не стал спорить со мной тарнсмэн.

— А Вы в такой момент оказались бы рядом? — спросил я.

— Возможно, — уклончиво ответил он.

— То есть, я — приманка, — заключил я.

— Возможно, — снова уклонился от прямого ответа Кэбот.

— На самом деле, его зовут не Рутилием, — решил я поделиться своим секретом. — Это Серемидий, бывший командир таурентианцев.

— Я знаю, — кивнул тарнсмэн. — Мы с ним знакомы еще по Ару.

— И в чем причина такой враждебности между вами? — полюбопытствовал я.

— Это не важно, — отмахнулся Тэрл. — Это имеет отношение к женщине.

— Что за женщина? — не отставал я.

— Талена, — ответил он. — Талена из Ара.

— Убара! — воскликнул я, не в силах скрыть удивления.

— Когда-то она ей была, — поправил меня тарнсмэн.

— Но что он забыл здесь, на корабле? — спросил я.

— Подозреваю, что он решил, будто бы мне известно ее местонахождение, — пожал плечами Кэбот. — Похоже, он тешит себя надеждой, что тем или иным способом сможет выйти на нее через меня.

— Ради премии? — уточнил я.

— Само собой, — подтвердил тарнсмэн. — А также, чтобы выторговать себе амнистию и возвращение в Ар.

— Богатство и свобода ему, — хмыкнул я, — в обмен на большой праздник в Аре, когда ее публично посадят на кол.

— О да, это был бы большой праздник, — усмехнулся мой собеседник.

— А Вы, действительно, не знаете, где ее искать? — не удержался я от вопроса.

— Нет, конечно, — ответил Кэбот. — Вот только, подозреваю, что Серемидий мне не верит. Признаться, я даже рад, что он смог пробраться на корабль. Теперь у меня есть шанс убить его, или, как минимум, лишить его возможности преследовать и захватить Талену ради премии.

— Вы знакомы с Убарой? — спросил я.

— Да, — кивнул он.

— И Вы смогли бы опознать ее?

— Конечно.

— Не сомневаюсь, — сказал я, — что у Вы тоже не прочь найти ее и представить правосудию Ара.

Награда за ее возвращение в Ар была назначена огромная. Это было не просто целое состояние, это была целая дюжина состояний, на которую можно было бы купить город или заплатить наемникам сотни свободных компаний.

— Нет, — покачал он головой, — у меня на Талену другие планы.

Было в тоне его голоса что-то такое, от чего меня пробрала дрожь.

Разумеется, я и сам мог опознать Убару, но мне не показалось, что было бы разумно сообщать это тарнсмэну.

— А где могла бы находиться Талена? — задавал я мучивший меня вопрос.

— Понятия не имею, — пожал плечами Кэбот.

— Наше путешествие затянулось, — заметил я, — Убару искали тысячи охотников, так что к настоящему времени ее, скорее всего, изловили. Не исключено, что она погибла еще несколько месяцев назад в Аре, сидя на колу голой и вопя от боли.

— Не думаю, — сказал тарнсмэн.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Уже поздно, — оборвал он нашу беседу.

— Всего хорошего, — поняв его намек, поспешил распрощаться я.

— Остерегайся Серемидия, — напомнил тарнсмэн.

— Непременно, — заверил его я.

— Всего хорошего.

Мы повернулись, собираясь оставить открытую палубу.

Честно говоря, я сомневался, что воздержавшись от использования рабыни был в меньшей опасности от Серемидия. Возможно, было бы приятно бросить ее спиной на бухту каната и задрать подол ее туники, но нужно помнить и о дисциплине, без которой на корабле никуда. К тому же, никто не давал мне прав на ее использование.

Такие нюансы немаловажны для некоторых мужчин. Далеко не любой из нас отвяжет чужую кайилу.

Мы едва подошли к баку, где с левого борта располагался трап, ведущий на нижние палубы, когда внезапный крик, раздавшийся с вершины фок-мачты, заставил нас замереть.

— Хо! — донесся голос Лера сверху. — Хо! Свет, свет! Впереди прямо по курсу свет!

По судну пролетел двойной звон сигнального рельса.

Мы с Кэботом переглянулись и поспешили вдоль узкого прохода левого борта и встали на носу. Сзади слышался топот. Остальные торопились подняться по трапам правого и левого бортов на палубу бака. Вскоре рядом с нами собралась толпа. Многие держали в руках фонари.

— Впереди, прямо по курсу! — кричал сверху Лер, голос которого, казалось, долетал издалека.

— Вон там! — сказал Кэбот, указывая рукой вперед.

Сигнальщик еще дважды ударил в рельс.

Теперь мы смогли разглядеть свет даже с уровня палубы бака.

— Это — корабль! — крикнул кто-то.

— Нет! — внезапно послышался голос Лорда Нисида, оказывается, находившегося среди нас. — Еще слишком рано. Слишком рано!

В тот же самый момент, внезапно сменивший направление ветер донес из темноты влажный, тяжелый, сладковатый запах.

— Поворачивай! Поворачивай! — что было сил заорал Лорд Нисида.

Можно было предположить, что к настоящему времени, поднятые звоном, Атий, возможно, вместе с Терситом, и старшие офицеры уже собрались на корме у штурвала, или на мостике, на палубе юта, прямо над постом рулевого, откуда лучше обзор и удобнее всего отдавать команды.

Лорд Нисида спешно повернулся и побежал на корму. Мы с Кэботом, а также кто-то из его помощников в фонарем в руке, последовали за ним. Нам пришлось с трудом прокладывать себе дорогу сквозь толпу взволнованных и терзаемых любопытством мужчин, как на баке, так и ниже, на главной палубе. Событие заинтриговало всех, и люди стремились пробиться поближе к носу.

За исключением лучей фонарей, метавшихся здесь и там, палуба была погружена в темноту.

Запах стал сильнее и резче.

Я услышал шорох из-за борта, как будто мы что-то зацепили корпусом.

Спустя считанные ены Лорд Нисида был у подножия трапа, ведущего к посту рулевого. С главной палубы невозможно было определить, кто собрался на юте, они выглядели как темные фигуры на темном фоне.

— Разворачивайте корабль! — донесся до нас истошный крик Лорда Нисиды.

Кричал он обращаясь к тем, кто собрался на палубе юта.

— На обратный курс! Разворачивай! — не унимался пани.

Но сверху, из темноты послышался пронзительный голос Терсита, прокричавшего:

— Вперед! Только вперед!

— Дураки! Идиоты! — крикнул Нисида в ответ и, взбежав по трапу, попытался оттеснить рулевого от штурвала, но к тому на подмогу пришли два моряка, и оттащили самого Лорда.

— Вперед! — снова выкрикнул Терсит.

Ветер, словно послушавшись приказа корабела, вновь став попутным, надул могучие паруса, и огромный корабль рванулся вперед, как спущенный с поводка слин.

Аном позже ветер стих, паруса безвольно обвисли, и корабль замер на месте, слегка покачиваясь на зыби.

Тяжелый, сладковатый запах стал всепроникающим.

Теперь, в предрассветной серой мгле можно было разглядеть целое море цветов, раскинувшееся вокруг корабля. Несметное число желтых и фиолетовых бутонов, многие из которых шириной достигали фута, открывались навстречу утреннему солнцу.

Сверху прилетел крик Атия, обращенный к рулевому:

— Поворачивай! Ложись на обратный курс!

Теперь его голос был полон беспокойства.

— Нет! — закричал в ответ Терсит.

— Мы должны повернуть, уважаемый мастер! — попытался уговорить его Атий.

— Ни за что! — заявил Терсит.

— Уведите его вниз! — потребовал Атий, и один из моряков взял судостроителя под руку и, не обращая внимания на его возражения и даже сопротивление, повел этого невысокого кривого человека прочь с палубы юта.

— Поворачивай! — повторил свою команду Атий.

— Я не могу! — отозвался рулевой. — Не получается!