Аларик сражался против людской волны. Голова его оказалась под поверхностью человеческого моря, и он боролся за каждый вздох. Его собственное имя, повторяемое снова и снова, звучало подобно приглушенному гулу океана.
План его был несложным. Кхорн, наверное, одобрил бы его. Кровожадность горгафских вояк, глубоко укоренившаяся за поколения, нуждалась лишь в правильном толчке, чтобы они ринулись на арену и присоединились к побоищу.
Все, что нужно было сделать Аларику, — бежать. Он получил послание, и чтобы понять его значение, он должен был вырваться с этой арены и скрыться в Горгафе.
Аларик продирался сквозь толпу, перелезая через тела, пока не добрался до верха стены, ограждавшей арену. Он подтянулся и очутился на трибуне, ярусами уходящей вверх по стенам воронки, в которой размещалась арена. Сражение безумствовало под ним, все боевые порядки смешались в этом урагане жестокости.
Лорды разозлятся. Крови, конечно, будет много, и Кхорн получит свое, но всеобщая свалка — это совсем не то, чего хотели повелители Дракаази. Бунт Аларика был оскорблением для правящей системы планеты.
Внезапно перед Алариком очутился лорд Эбондрак, шествующий позади строя Змеиной Стражи.
Сердце Аларика упало. Все, что он должен был сделать, пропало. Эбондрак не входил в его планы.
— Серый Рыцарь! — проревел Эбондрак. — Отвергнутый Богом Трупов! Марионетка Кхорна! Такого отмщения ты ищешь? Встретиться со мной лицом к лицу и убить меня в моих же собственных владениях?
Змеиная Стража наступала, обнажив черные мечи.
Аларику не удастся отомстить. Эбондрак не будет свергнут и не падет от его руки. Но он человек, а это означает драться до конца.
Аларик бросился на пол. Эбондрак выдохнул облачко черного пламени, которое опалило Серого Рыцаря с одной стороны, и он откатился подальше, пытаясь сбить огонь, пока тот не добрался до тела сквозь доспех. В ушах его стоял такой шум, будто вокруг бушевал огненный ураган. Змеиные Стражники продолжали наступать прямо сквозь огонь, их доспехи защищали от него.
Аларик не мог драться с Эбондраком, его бы тут же уничтожил черный огонь.
Он готовился умереть.
Юстикар вскочил на ноги. Змеиные Стражники были уже рядом, и он набросился на них, снеся один из черных безглазых шлемов своим топором. Другой ринулся вперед, пытаясь повалить его, но Аларик ударил его коленом в лицо и отшвырнул прочь.
— На что надеешься, ты, маленькое существо? — пророкотал Эбондрак. За его клыками клубился черный огонь. Он грозно навис над шеренгой Змеиных Стражников, охраняющих его, и скинул мантию, распахнув крылья во всю ширь. — Чего ты рассчитывал добиться?
Змеиная Стража сомкнулась вокруг Аларика и подняла мечи, словно палачи, ожидающие лишь приказа, чтобы лишить его головы.
— Убив меня, ты убьешь Дракаази. Верно? — Эбондрак жутко усмехнулся сквозь ярость. — Так ты рассуждал?
Внезапно Эбондрак перевел взгляд за спину Аларика. Рев позади усилился, словно на арену обрушилась новая волна. Юстикар рискнул оглянуться.
Десятки тысяч воинов Горгафа карабкались на трибуны вслед за ним. Над их головами реяло то самое знамя, которое бросил им Аларик. Они хотели сражаться и, быть может, умереть, и для этого им требовался самый лучший на арене противник. Все сильнейшие гладиаторы увязли в толчее внизу, и осталась лишь Змеиная Стража.
— Убить его! — закричал Эбондрак, в то время как стихийное войско бросилось в атаку. — Сомкнуть строй!
Меч опустился.
Аларик был быстрее.
Он разрубил топором забрало шлема, нависшего над ним, и вогнал локоть в горло Змеиного Стражника, стоящего позади. Его предполагаемый палач упал с разрубленной головой, и второй стражник повалился тоже, поскольку Аларик отрубил ему ногу.
Эбондрак выдохнул. Пламя поверх головы Аларика полетело в толпу, атакующую Змеиную Стражу. Люди исчезли в полосах черного огня.
Аларик едва сознавал, как солдаты подняли его себе на плечи, хотя люди горели и гибли под мечами Змеиной Стражи. Он увидел знамя, по-прежнему реющее высоко, и понял, что и сам, подобно этому знамени, стал символом мятежа и войны для этих людей. Извращенные создания не желали ничего иного, как последовать за Алариком к собственной смерти, потому что знали, что никто на Дракаази не сможет умереть так славно, как космодесантник.
Где-то посреди сражения Эбондрак сгреб несколько горгафских солдат и закинул себе в глотку, чтобы унять ярость. Лорды полностью утратили контроль над ареной Горгафа. Он с отвращением отвернулся от побоища. Взбунтовавшиеся солдаты были для него слишком мелкой добычей. Аларик исчез в мятежной толпе, и не осталось больше никого, достойного быть убитым лордом Эбондраком.
Аларик смотрел на разгорающееся пламя и растущие по краю арены горы трупов, пока толпа не вынесла его сквозь сумрак арки наружу, в город войны Горгаф.
Ночи Горгафа были очень холодны. Они добивали раненых днем, так что сражаться на следующее утро могли лишь достойные и подготовленные.
Аларик не ощущал холода так, как остальные люди. Он знал, что такая ночь способна убить слабого, но для него это ничего не значило. Он даже хотел бы чувствовать холод и бояться его, поскольку это было то, что он мог понять, мог осмыслить. Это был враг, которого можно победить: найти укрытие, развести костер. Дракаази была врагом, с которым он не мог поступить так. Здесь не было легких решений. Если бы он мог чувствовать холод, то, по крайней мере, мог бы испытывать некоторую гордость оттого, что еще жив.
Если бы Эбондрак умер, что бы это дало? Сам лорд навел его на эту мысль. Если дракона не станет, его место займет кто-нибудь другой, возможно, Веналитор, или Аргутракс, или еще какой-нибудь древний кошмар Дракаази, про который Аларик даже не слышал.
Аларик добрался до осажденных крепостей через несколько часов после того, как армия оставила арену Горгафа и перенесла сражение на улицы города. Он покинул войско, направившись к двум крепостям. Его не интересовало, что будет с мятежниками. Наверное, бунт уже усмиряют, мстя за сорванные горгафские игры.
Аларик осторожно шел по траншее. Она была отрыта десятилетия назад, когда две крепости явно воевали между собой, и их повелители приказали копать траншеи, чтобы подобраться к противнику и захватить его крепость. Линии осады пересекались, нахлестывались друг на друга в паутине туннелей и траншей, и там еще сохранились следы боев: старые поломанные кости, торчащие из черной земли, россыпи пустых гильз, превратившихся в куски красно-бурой ржавчины.
Каждая крепость представляла собой цилиндр, ощетинившийся ржавыми орудиями и помеченный множеством вмятин от осадных машин, чьи остатки валялись здесь же. Аларик почти слышал грохот орудий и крики умирающих. На миг он задумался, сколько же погибло здесь, сражаясь на этой маленькой войне среди грандиозной битвы Горгафа. В этом городе, казалось, уже нет места для новых смертей.
Перед ним стоял храм, возведенный на том месте, где линии осаждающих впервые сошлись. Он был выстроен из гильз огромных артиллерийских снарядов, превращенных в рифленые колонны, а из пуль от станковых орудий получились зубы для скорчившихся на крыше горгулий.
Сквозь выбитые окна Аларик смог разглядеть заброшенные кузнечные горны и наковальни, груды бракованных мечей и ржавых заготовок. Дверь в кузницу свободно раскачивалась взад-вперед, демонстрируя темноту и холод внутри. Храмовый алтарь использовали в качестве наковальни, и он был весь в глубоких зарубках. Аларик осторожно вошел внутрь. Он почуял запах дыма и расплавленного металла и, казалось, услышал звон молота, кующего новый меч.
Место было заброшено, причем уже давно. С того момента, как Аларик получил топор у выхода на арену, он в глубине души надеялся, что это кузнец, разговаривавший с ним на Карникале, пытается подать ему знак. Он не знал даже, союзник этот кузнец или враг или вовсе плод его воображения. Однако скорее это был потенциальный союзник, а Аларик понимал, что такой человек за пределами «Гекатомбы» ему необходим.
Неужели он в самом деле надеялся найти что-то здесь? Уж конечно, не более чем надеялся, что сумеет убить лорда Эбондрака в одиночку.
В сумраке покинутого храма что-то блеснуло. Аларик отложил в сторону несколько незаконченных клинков и увидел молот, прислоненный к алтарю-наковальне. Его обух сверкал ярким серебром и был покрыт гравировкой — комета, несущаяся к планете, кулак в латной рукавице с зажатой в нем молнией, дракон с мечом в сердце. Аларик поднял оружие и ощутил его тяжесть. Оно было сделано столь же искусно, как и топор. Аларик вспомнил брата Дворна, который был бы счастлив заполучить столь великолепную вещь, и задумался, удалось ли Дворну и другим его братьям по оружию выбраться с Сартис Майорис живыми и свободными.
На одной стороне молота, той, что должна разить врага, было изображение черепа. Один глаз был пустой, в другом горел искусно выгравированный огонь. Аларик долго смотрел на рисунок, пытаясь понять, что он означает.
Это, видимо, послание. Должна была быть цель, ради которой он нашел это место, рисковал жизнью, сбежав с арены. Одноглазый череп должен что-то означать, даже если значение это ускользало от Аларика.
Возможно, череп олицетворял собой Аларика. С Ошейником Кхорна на шее он был наполовину слеп.
— Молота Демонов не существует, — произнес Аларик вслух. — Не существует священного оружия, дожидающегося, когда его пустят в ход. Он — это я. Я должен победить эту планету. Я Молот.
Что, если Молот Демонов — просто очередная из хитростей Хаоса? Почитатели Хаоса запросто могли устроить такую мистификацию только для того, чтобы дать отчаявшимся людям тень надежды, которую потом можно у них отнять.
Аларик хотел верить в свою миссию, пусть даже это будет всего лишь способ достойно умереть на Дракаази, но ему не на что было опереться в этой вере.
Внезапный звук вырвал Аларика из раздумий. Снаружи что-то двигалось: шаги по битому щебню, перестук потревоженных камней. Аларик взял топор в одну руку и молот в другую, уверившись, что, судя по их балансу, оба они откованы одним мастером.
Он услышал еще шаги, голоса и звон обнаженных мечей.
Аларик напрягся. Он встал спиной к алтарю и лицом к двери, так он сможет в несколько прыжков преодолеть это пространство, сокрушить молотом первое же спрятанное за забралом лицо, которое увидит, и подрубить следующему воину ноги снизу топором. Он был готов.
Одна из стен храма рухнула в грохоте камней и скрежете рвущегося металла, и по обломкам прямо в храм въехал «Рино». Аларику пришлось перепрыгнуть через алтарь, чтобы не попасть под его гусеницы. Боковой люк открылся, из него выскочили два Змеиных Стражника, но не в массивных доспехах телохранителей Эбондрака, а в кольчугах и коже, лица закрыты кожаными масками, в руках плети, сияющие ярким серебром. Они замахнулись ими на Аларика. Он позволил одной плетке дважды обвиться вокруг рукояти топора и вырвал ее из рук воина, но другая хлестнула его по плечу, и жгучая слепящая боль пронзила Аларика. Он рухнул на колени, вслепую размахивая молотом, слышал хруст костей, но не видел, во что попал.
Змеиные Стражники ринулись в двери и окна храма. Их было множество. Другие выскакивали из «Рино», размахивая плетками. Аларик отбивался, подпуская их на расстояние удара, сбивал с ног, но их было слишком много.
Он упал на четвереньки, боль впивалась в него, словно огненные стрелы. Он достал солдата с плетью молотом, раздробив тому колено, и затем, когда тот, корчась, упал, снес ему голову. Он рубанул другого по корпусу и с трудом поднялся на ноги, но у Змеиных Стражников, окруживших его, были щиты с изображением белых драконов, которыми они отшвырнули его обратно, когда он попытался прорваться.
Он лежал на спине. Тело его продолжало сражаться, но что-то в дальнем уголке разума уговаривало — нужно сдаться. Это была та часть его самого, которую высвободил Ошейник Кхорна, — скрытый трус, вынырнувший наконец на поверхность, чтобы сказать ему, что он все равно проиграет.
Аларик поднялся снова, в последний раз, заставляя труса умолкнуть. Он взревел, будто зверь.
Холодная тяжесть обрушилась ему на спину, и тут же стало горячо в груди. Аларик глянул вниз и увидел острие черного меча, торчащее из его грудной кости. Он попытался оглянуться и мельком заметил Змеиного Стражника, нависшего над ним. Аларик попробовал соскользнуть с клинка, но тот не шелохнулся. Боль наконец дошла до сознания, и мир потускнел.
Клинок сломался, и Аларик осел на пол. Обломок меча по-прежнему торчал из его груди.
Не имело значения, сдался он или нет. Боль победила, и Аларик потерял сознание.
— Я вижу, ты поразмыслил над тем, что я сказал. — Голос Дурендина был тих и спокоен, в нем не было тех резких ноток, которые появлялись, когда капеллан с кафедры напоминал Серым Рыцарям об их долге перед Императором.
— Да, — подтвердил Аларик.
Вокруг он видел сдержанное великолепие Часовни Мандулиса. Она была выстроена из темного камня, на колоннах, поддерживавших потолок, вырезаны изображения великих магистров прошлого, павших в борьбе с демонами. Однако привычных гранитных стен с начертанными на них именами погибших Серых Рыцарей не было, часовня была открытой, и за ее колоннами смутно виднелась бескрайняя золотая пустыня под темно-синим сумеречным небом. В небе перемигивались странные звезды — те изменчивые созвездия, что просачивались из Ока Ужаса.
Аларик сидел на одной из каменных скамеек. Дурендин устроился на пару рядов впереди, судя по всему, как простой молящийся, поскольку на нем не было отделанного черным силового доспеха, что было отличительным знаком капеллана. Аларик понял, что он и сам без доспехов. На нем был жутко измятый нагрудник в виде распростертых крыльев, а из груди торчало острие черного меча.
— И? — спросил Дурендин.
— Ты был не прав.
— В самом деле?
— Кое с чем невозможно бороться.
— Интересно. Ты полагаешь, что эти великие магистры тоже так думали? Что Мандулис мог повстречать врага и сказать: «С этим я сражаться не могу»?
Аларик взглянул на колонну с изображением Мандулиса. Великий магистр был вооружен мечом, рукоять которого напоминала огненную стрелу. Аларик пытался подражать деяниям Мандулиса, убившего демон-принца Гаргатулота, но теперь ему казалось, что это было в какой-то иной жизни.
— Я не великий магистр, — ответил Аларик.
— Нет, если собираешься так просто сдаться.
— Я не сдаюсь, капеллан.
— Тогда что, Аларик? Какое из качеств поможет тебе одержать победу, если не готовность Серого Рыцаря к бою?
— Воображение.
Дурендин рассмеялся. Непривычно было видеть старика смеющимся.
— В самом деле? Как это?
— Это осознание того, что сражаться можно разными способами.
— Понятно. Значит, ты думаешь, что стрел и меча недостаточно, и ищешь другой путь.
— Да, я понял это, столкнувшись с Эбондраком. Я не могу сражаться с ними так, как с любым другим противником. Только не со всей этой планетой разом. Даже если я сумею победить, каждая капля пролитой мною крови станет их достижением. Нужно найти другой путь.
— Какой?
— Не знаю. — Аларик откинулся на спинку, чувствуя, как сила утекает из него.
— И ты думаешь, что я смогу подсказать тебе ответ?
— Я не знаю, что я думаю.
Дурендин поднялся и разгладил свои ритуальные одежды. Он прошел к алтарю и взял с его каменной плиты жаровню. Лик Императора взирал сверху на капеллана, зажигавшего одну за другой свечи и курильницы вокруг алтаря. Это был древний ритуал, символизировавший огонь, возгоревшийся в душах столь многих Серых Рыцарей со времени основания часовни, и напоминавший живым Серым Рыцарям, что души их боевых братьев собираются вместе, чтобы сражаться рядом с Императором до конца времен.
Аларик представил себе эти души, летящие будто светлячки на погребальный костер, рвущиеся в бой, и ему стало жаль их. Впервые ему пришло в голову, что, возможно, их жертва в конечном счете напрасна.
— Я не могу дать тебе ответ, Аларик, — сказал Дурендин. — Думаю, ты пришел ко мне, скорее надеясь, чем рассчитывая получить его, и я должен разочаровать тебя. На меня возложено бремя капеллана, потому что я твоя полная противоположность. Я вижу лишь путь Серых Рыцарей, нескончаемую битву с Хаосом. Все остальное должно рассматриваться через призму этого. С точки зрения капеллана, не может быть ни сомнения, ни компромисса. Ты одинок, юстикар, как и все мы.
— Тогда не думаю, что я смогу сделать это, — ответил Аларик. — Мой долг на Дракаази ясен. Хаос должен быть наказан. Правосудие Императора должно свершиться, но я один, а лордов Дракаази так много, и они так сильны. В точности как сказал Веналитор, я могу либо погибнуть там, ничего не добившись, либо сражаться, преумножая славу их Кровавого Бога. Я не могу победить.
— Значит, такова твоя судьба, Аларик. Великий магистр, разумеется, никогда не признал бы этого, но как ты сам сказал, ты не великий магистр. А сейчас тебе лучше уйти. Твоя кровь течет на пол моей часовни, а это дурной знак.
Аларик опустил взгляд на свою грудь. Рана кровоточила, кровь вытекала толчками в такт ударам его сердец. Она струилась по скамье и растекалась лужицей у ног.
— Я умираю?
Дурендин оглянулся на него, но Аларик не смог прочесть выражение его лица.
— Если бы я сказал «да», что бы ты почувствовал?
— Облегчение, — ответил Аларик. — Выбор был бы сделан за меня.
— Но Дракаази осталась бы прежней, поэтому я советую тебе пожить.
— Я посмотрю, что можно будет сделать.
— Удачи, юстикар. Возможно, я смогу встретиться с тобой снова, я имею в виду настоящий я, там, на Титане. Подозреваю, что мне будет очень интересно узнать об этих разговорах.
— До свидания, капеллан.
Дурендин отвернулся, черты его начали расплываться, и вскоре он остался без лица. Лица великих магистров тоже исчезли, камень колонн сделался гладким, без единой отметины. Одна за другой звезды за пределами часовни стали гаснуть, и Часовня Мандулиса растаяла в пустыне.
Аларик сделал глубокий болезненный вдох, и мрак рассеялся.