ГЛАВА 12

МЕДЕЯ

Не в каждый праздник у Святого Николая горело столько огней. Перед иконой Угодника сияли самые большие, самые толстые свечи. Отстояв службу до конца, я вышла на паперть. Мама осталась внутри, а отец был где-то на скалах — то ли возле маяка, то ли на башне генуэзской крепости.

За Тесеем взялись присмотреть соседи, на берегу дежурили рыбаки, по набережной, несмотря на непогоду, бродили туристы — деться от любопытных или сочувствующих взглядов было некуда, и я пошла домой.

Тишина в гостиной и на кухне казалась непривычной до звона в ушах. Большие застекленные двери, выходящие на виноградник были закрыты ставнями. Где-то в трубе выл ветер.

Я поднялась к себе в спальню и села на пол перед большим плетеным сундуком. Я была одна. Можно было не ждать, что кто-то войдет внезапно, что спросит, чем я занимаюсь, или, наоборот, отведет в сторону глаза.

Подняла крышку сундука, развернула полотняный чехол и запустила руку в щекотливое теплое нутро. Здесь, переложенные мешочками с сушеной полынью, хранились теплые вещи, мои и Тесея. А на самом дне лежал толстый серый свитер, о котором знали лишь я да мама.

Верблюжью шерсть для него когда-то давно купила бабушка у ногаев на рынке в Феодосии, она же спряла нитки. И она научила меня моему первому заговору — от лихого человека. До моего последнего заговора бабушка не дожила. Уже без нее я вязала узелки и полушепотом просила-молила:

…и на вечере, на перекрой-месяце

Приходите, мои слова,

Во все щели земные, во все омуты глухие,

Разверните следы мужа моего

На место обихоженное,

Божьей милостью положенное.

Я провела пальцем по изнанке, нащупывая крошечные неровности. Вот заговор от глубокой воды, вот от черного глаза. От тоски и от зубной боли, путеводная и от пьянства (на всякий случай). От остуды и на людскую любовь. Жаль, не успела отдать.

Разложив свитер на кровати, я покачала головой: плотно связанный, тяжелый, как кольчуга, он уже не налезет на Ясона, хоть и вязался с запасом. Кто же знал, что мой парень вымахает еще на полголовы вверх и станет шире в плечах раза в полтора. А вот в поясе остался почти, как был. Многие женщины позавидуют.

Прошли годы, когда я распускала и перевязывала полотно, словно Пенелопа, пытаясь обратить время вспять. Теперь у меня есть для этого причина — надо будет удлинить рукава, расширить в груди. Где-то у мамы еще хранятся остатки той пряжи. Завтра попрошу.

А пока я сгребла темное полотно в охапку, уткнулась у него лицом и тихонько заплакала. Как ни странно, слезы принесли облегчение, а вслед за ними пришел сон.

— Медея… Медея, просыпайся.

Все еще прижимая к себе не подаренный свитер, я села на постели и, сонно жмурясь, уставилась на маму.

— Что? Что случилось?

Она поспешила успокоить меня:

— Все хорошо. Вернулись. Ясон привез Яшку с Гришкой и даже лодку их на буксире притащил. Слава Богу!

— Слава Богу! — Я перекрестилась вслед за мамой. — Надо Тесея забрать.

— Уже сходила за ним. Сидит внизу, мультики смотрит. А братьев пока не жди. Они, как на берег ступили, так сразу всей ватагой завалились к Спиридону. Хоть мокрые и холодные — им все равно. И Ясон твой с ними, конечно. — Мама взяла у меня из рук свитер и тихо рассмеялась, сворачивая его. — Ты бы его видела. На причал сошел на полном ходу, словно с трамвая. Хотя и наши балбесы тоже фасон держали. Кругом все от счастья плачут, а эти делают вид, что ничего и не случилось, словно в лавку за папиросами сгоняли да обратно вернулись. Так что до утра будут в таверне песни орать и плясать. Отец сказать, что Яшку с Гришкой завтра побьет, а пока пусть отдыхают. Услышала Богородица наши молитвы. — Она ласково погладила меня по щеке теплой ладонью. — Все наши мужчины живы.

ЯСОН

Веки уже не то что слипались, они казались приклеенными друг к другу. Если учесть, что не спал я больше суток, да еще как следует промерз в море, кувшин подогретого красного, да еще с медом я позволить себе мог.

Как говорится, скупая мужская слеза дорогого стоит, а вот сопли уже значительно дешевле.

Братья Ангелисы уже спали валетом на широкой лавке у стены, чем бессовестно пользовались все присутствующие в таверне. Даже выстроилась очередь, желающая сфотографироваться с павшими героями. Мне же это больше напоминало окончание сафари и фиксацию удачной охоты белых масса[27] на львов.

Последним сдался Ваня Андруцаки. Когда на пороге таверны возникла его жена Степанида, большая молчаливая женщина, он внезапно обмяк и начал медленно оседать на пол. Степанида спокойно подхватила его под руку, закинула на закорки и двинулась к выходу. Со спины она была похожа на средних размеров гориллу с детенышем-переростком за плечами.

— Вот это женщина, — завистливо вздохнул кто-то рядом со мной.

— Да уж. — Согласился я.

Как ни странно, у меня еще хватило сил подняться на ноги при появлении Анастаса Ангелиса. Мы даже пожали друг другу руки. Затем вдруг отец Медеи и ее братья куда-то исчезли, а я обнаружил себя сидящим в на своей койке в каюте на своем баркасе.

От подушки вкусно пахло Меей, ее волосами и кожей. Я уткнулся носом в белую наволочку, закрыл глаза и пропал.

* * *

Проспал я, вероятно, часов двадцать, не меньше. Мышцы, конечно, болели, и шея затекла. Мокрая одежда на полу высохла и затвердела в непонятную скульптуру, но за круглым окошком умирал фиолетовый закат, шуршали волны и не было слышно ни единого человеческого голоса.

Я был дома. Мы все вернулись. Все было хорошо.

Подняться на ноги меня заставил только недостаток кофеина в организме и сосущая пустота в области желудка. Коричневая пенка в кофейнике начала вспухать вместе с первым стуком в дверь. Ждать второго я не стал:

— Иду.

На пороге стояла Медея, и у меня враз пересохло в горле. Не способный что-либо сказать, я посторонился и пропустил ее внутрь.

Как считала тетя Песя, настоящий мужик, закрыв за собой дверь, тут же должен начать приставать. Так я и сделал. И чуть не задохнулся от счастья, когда губы Медеи чуть приоткрылись мне навстречу.

— Кофе хочешь?

Я уже нес ее к постели.

— Я поужинала.

— Тебя искать не будут?

— Мама знает, где я.

Мои руки уже торопливо шарили по ее телу, сражаясь с кнопкой и молнией на джинсах.

— А отец?

— А с отцом будешь сам разговаривать, если захочешь.

Конечно, захочу! Но потом, позже. Только не сейчас.

Уже откуда-то из горячей темноты до меня долетело:

— Ясон, я хочу сейчас.

Нет, моя красавица. Я не стану торопиться. Я ждал восемь чертовых лет, и если ты думаешь, что я не захочу как следует попробовать тебя на вкус, то сильно ошибаешься.

Сладкая, как мед. Терпкая, как вино. Моя Медея.

* * *

— Мне пора идти.

Страшно было представить, что эти теплые руки на моей шее сейчас разомкнутся, а дыхание, которое щекочет щеку, без следа растворится в воздухе. Я крепче притиснул к себе еще сонную Медею.

— Куда ты?

— Домой. — Я обиженно засопел, и она закатила глаза. — Я не могу здесь остаться.

— Очень даже можешь.

Я чуть не сказал, что она может остаться здесь навсегда. Здесь, со мной, в этой постели на всю оставшуюся нашу жизнь. Или хотя бы на восемь лет, пока мы не наверстаем упущенное.

Тогда можно будет и встать. Чтобы поесть или еще зачем-нибудь.

Медея не стала спорить, просто поцеловала меня в кончик носа и улыбнулась:

— Я не могу. Ты сам знаешь, почему.

Правильно, я знал. Эта причина, самая важная из всех возможных, ждала свою маму дома.

— Тесей уже знает, что ты его отец.

— Ты сказала? — У меня дыхание перехватило.

— Не успела, если честно, — Медея смущенно взглянула на меня сквозь золотые волосы. — Об этом уже весь город гудит. Так что, готовься, папаша.

Папаша — это звучит гордо. Я самодовольно ухмыльнулся, наблюдая, как моя женщина шарит по постели в поисках своего белья.

— Отвернись, бесстыжий.

— Не могу, Медея. Не прячься. Дай посмотреть. Много я чего красивого в жизни видел?

Она русалочьим движением откинула волосы назад и завела руки за спину, чтобы застегнуть лифчик:

— Нравится?

— Очень.

— А так? — Повернувшись ко мне спиной, она, не сгибая ног, наклонилась за джинсами.

— Ыыыы!

Я вцепился руками в край койки. Мой член уже вовсю намекал на камбэк. Медея просто не понимала, что играет с огнем.

Внезапный стук в дверь заставил ее одеться со скоростью солдата, поднятого по тревоге. Стиснув зубы, чтобы не выругаться, я вынул из-под койки чистые джинсы, натянул их на голое тело и двинулся к двери.

— Подожди, я быстро разберусь.

Застегиваться не стал — пусть незваные гости поймут, что им здесь не рады.

— Витаю.

Здоровеньки булы, блять! За дверью стояла Оксана во всей красе — свежепокрашенная в жгучую брюнетку и с остро заточенным белозубым оскалом. И с чемоданом на колесиках. Волосы Оксаны были гладко зализаны назад, словно ей на голову срыгнул динозавр, а из ушей свисали хрустальные люстры.

— Ты что здесь делаешь?

— Тебе виришила провидати. Ти ж у нас тепер герой. Ось хочу подивитися, — ее глаза остановились на Медее и хищно расширились, — чем герои писля подвигив займаються.

Я заступил ей дорогу, но меня толкнули с такой силой, что невольно пришлось отодвинуться.

— Оксана, тебе здесь делать нечего. Уходи.

— А, може, я не хочу йти. Може, я хочу поговорити с цей подлюкой. Чому вона по чужим чоловикам повзаэ, як анаконда?

Слово — не воробей, но нагадить может. А Оксана, надо признать, была мастером художественного слова. Я отлетел в одну сторону, Оксана в другую. Медея быстро шла к двери. По дороге она еще успела пнуть какой-то валявшийся на полу сверток.

— Медея! Подожди.

— Отстань, — она вырвала руку. — Разберись сначала со своим гаремом, падишах хренов!

Дверь каюты грохнула с такой силой, что на плите жалобно звякнул забытый кофейник.

— Скатертиною дорога! — Успела пустить Оксана в удаляющуюся спину, и мое желание придушить ее на месте выросло многократно.

Я взял ее за локоть, одновременно разворачивая к себе и удерживая от попытки прыгнуть ко мне на шею.

— Ты зачем приперлась?

— Я твоя жинка! Маю право.

Может, меня бы и смутило это праведное возмущение, если бы не…

— А Боцман с Толиком знают, что ты моя жинка?

— Яки Боцман з Толиком?

Я нагло ухмыльнулся и ждал ответа. Оксана, вероятно, досчитала до десяти и сдалась. А потом и раскололась.

Одним словом, мелкий бандюган Боцман, посещавший ее по вторникам и средам, неизвестно каким образом перепутал свои дни и познакомился с околоточным жандармом Толиком (суббота-воскресенье) прямо у Оксаны на квартире.

Как настоящие мужчины, они сначала подрались и в щепки разнесли ее уютное гнездышко. Затем, будучи ребятами компанейскими и по-своему душевными, пошли в ближайшую наливайку выпить, где и пришли к выводу, что все женщины су… пардон, коварные обманщицы.

Для Оксаны эта история закончилась бы малой кровью, не вспомни Боцман с Толиком, что они прежде всего люди деловые, и совершили непростительную для бизнесменов ошибку, крышуя мелкий Оксанин бизнес совершенно бесплатно. Ее кафе «Три пескаря» обложили двойным налогом, после чего лавочку пришлось закрыть.

— Значит, решила уносить ноги из Дессы и отсидеться здесь, в Ламосе?

Освободившись, наконец, от моей хватки, Оксана подошла к плите и налила себе давно остывший кофе. Глаза ее блуждали по каюте. Узкая койка, крутая лестница на палубу, стенной шкаф, за одной дверцей которой находились полки для всякой всячины, а за другой скрывалась раковина и электрическая плитка. Чистенько, но тесно.

— Как видишь, у меня места нет.

Судя по кислому выражению Оксаниного лица, она и сама это уже сообразила. Но дух противоречия, видимо, взял верх над рассудительностью:

— Для шалаев всяких мисце знаходиться, а для честной жинки…

Она осеклась, встретив мой взгляд.

— Оксана!

— Що?

— Ты оскорбила дорогую для меня женщину.

— И чого в ний такого дорогого?

— Это мать моего ребенка.

Дальше разговор уже не складывался — у Оксаны постоянно выпадала челюсть.

— Ты больше не будешь ей грубить.

— Так.

— Ни подходить к ней, ни заговаривать нельзя. Поняла?

— Так.

— Увидишь на улице — сразу переходишь на другую сторону. Ясно?

— Так.

Я внимательно просканировал взглядом ее лицо. Кажется, действительно прониклась.

— Теперь обсудим твои проблемы.

— Ну?

Так как я был уже отработанным вариантом, то в глазах Оксаны сразу утратил все признаки пола, как гомосексуалист или гинеколог. Соответственно, отвечала мне она совершенно честно.

— Деньги нужны?

— Так.

— Будешь искать спонсора?

— А як же.

— Могу помочь.

— Я вся увага.

Ну, раз ты «вся увага», милая моя, то слушай.

— Костасу Спитакису нужна официантка. У него кофейня.

— Тю-ю-ю.

Оксана слегка скривилась. Да, понимаю, это вам не Десские масштабы. Ламос — небольшой курортный городок.

— Лучшая в городе. На главной площади. Люди туда ходят степенные… — Оксана насторожилась. — …солидные… — Ноздри ее курносого носика хищно дрогнули. — …состоятельные.

Женщина как-то незаметно подобралась, как пантера перед прыжком.

— Конечно, они не такие симпатичные, как их банковские счета, но ты ведь принца и не ищешь, да?

Оксана пренебрежительно махнула рукой в мою сторону:

— От вас, принцив, одна короста. Мени б вдова чоловика…

Ну, что сказать, этого добра в Ламосе тоже хватало. Если Оксана пожелает стать для одного из них «лебединой песней», мне ли препятствовать ее счастью?

— Пиши адрес.

Кстати, запоздалая мысль заставила окликнуть ее уже на лестнице:

— Оксана!

Уже устремленная к новой цели, она посмотрела на меня недовольно:

— Ну?

— Как ты узнала, что я в Ламосе?

— Тю, так весь фейсбук обговорюэ, як ти потопельникив рятував.

Оказывается, героем быть чревато.

Закрыв за ней дверь, я достал из шкафа ноутбук и наугад набрал в поисковой строке сначала «Таврида», затем «Ламос». Дальше пошел по ссылкам. Чего уже говорить о Дессе, когда даже сообщества Фанагории и Бессарабского берега, пестрели снимками потрепанной лодки братьев Ангелосов, а так же ими самими в таверне у Спиридона — в обнимку с Ваней Андруцаки, со мной, со всеми, кто попался под пьяную руку.

Под моей серой и помятой физиономией значилась подпись: «На просьбу прокомментировать события, герой дня ответил коротко и однозначно: «Идите в жопу!».

Интересно, каких еще гостей мне следует ждать в ближайшие дни?

Загрузка...