Млечный Путь, 21 век, номер 4(53), 2025

Дмитрий СТРОВСКИЙ
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЭТЮДЫ

Не знаю, почему мне захотелось создать цикл коротких эссе о мировой литературе. Точнее о том, как я понимаю разные произведения прошлого и настоящего. Дело это, по правде говоря, малопочтенное. В этом случае с неизбежностью возникает вопрос: почему автор решил заговорить об одних произведениях, а не о других? Отвечу просто: эти произведения нравятся ему. В них нельзя не узреть самый что ни на есть современный смысл.

Итак, с чего начнем? Пожалуй, с романа И. А. Тургенева "Отцы и дети" - очень актуального для нашего времени. Попробую объясниться.

Главным героем "Отцов и детей", если вы помните, является Евгений Базаров. Молодой человек недурной наружности, студент, весь погруженный в химию и отрицающий значимость каких бы то ни было искусств. Он их считает попросту лишними для повседневной жизни. Лягушки, которых он режет на хирургическом столе, ему много важнее любой сонаты или поэмы. И по этому поводу в разговорах Базаров не испытывает никакой неловкости.

Ему противостоит Павел Петрович Кирсанов, дворянин, с детства обладавший "замечательное красотой" и считавший Базарова человеком недалёким и приземленным. Вокруг споров этих двух героев и разворачивается основной конфликт романа. А на чьей стороне сам Тургенев, спрашиваю я себя?

Однозначно и не скажешь. Разумом, по-моему, он понимает: будущее за Базаровыми, в душе же ему много милее Кирсановы - не очень, возможно, далёкие, но куда менее прагматичные. На протяжении всего повествования Тургенев словно плетёт кружево отмеченного конфликта, нанизывая на него все новые детали. В конце романа Базаров погибает. Он наносит на руку случайный порез во время проведения очередного опыта. Всё это выглядит нелепо и горько. Не о деталях, впрочем, речь. Ловлю себя на том, как менялось моё отношение к спору между Базаровым и Кирсановым.

В школе, где мы проходили этот роман, мне очень хотелось быть похожим на Базарова, который, как казалось тогда, мыслил чётко, конкретно и современно. В отличие от вечно брюзжавшего неврастеника Кирсанова. А вот сегодня моя оценка претерпела существенные изменения. Базаров - неисправимый материалист. Для него вообще не существует бога, души, фантазии. А мне, признаюсь, такой мир кажется скучным и малопривлекательным. В нем нет или, по крайней мере, крайне мало человечности, сопричастности с судьбами других людей.

Мне кажется, жизнь станет неимоверно пресной и даже унылой, если встать на защиту такого мира. Она и оказывается сегодня именно такой. Огромное число людей во всем мире хотят одного - денег и материальных благ, которые и становятся часто мерилом успеха. Они, эти люди, чётко знают, как выживать в современной реальности, и это им кажется самой привлекательной ценностью. Я в изобилии встречал таких людей, и всякий раз после начала общения с ними мне становилось нестерпимо тоскливо и уныло. И становится до сих пор. Именно поэтому я не очень вписываюсь в такой мир. Построенный зачастую на понимании того, как надо жить, но не дающего ответ на вопрос, зачем.

Это уже слова другого литературного героя - Ильи Ильича Обломова из романа Гончарова. Интересно, почему Базаровых в наше время в изобилии, а Кирсановы стали столь редкими? Много причин, наверное. Сама современная жизнь часто становится исключительно ареной выживания, на которой мало места для лирики. И уровень человеческой эмпатии в этих условиях сводится часто к нулю. Не хотел бы обобщать, но он точно становится в дефиците. Многим людям не хочется тратить на это свое время. Наверное, так жить спокойнее. С базаровскими мыслями вообще существовать комфортнее, чем с мыслями Павла Кирсанова. Надо меньше напрягаться, соучаствовать в жизни других людей, можно даже не любить никого - и вот вам куда более спокойная жизнь.

Так, повторюсь, бытуют сегодня многие. Эта жизнь, как отчётливо вижу, не противоречит жизням миллионов людей и. тем более. не противоречит мыслям и чувствам современных политиков. А я не могу её разделить и в их сознании отстал от современной жизни. Тургенев своим романом не даёт нам ответа, как надобно жить и чувствовать. В отличие от современной жизни. Но именно своей недосказанностью "Отцы и дети" неимоверно дороги мне. Мне кажется, Тургенев, понимая важность прогресса, подобно его герою Павлу Кирсанову, не очень доверял ему.

И я, вслед за классиком, не очень доверяю современному прогрессу. При всех достоинствах он - пока, во всяком случае, - не сделал человека лучше, честнее, духовнее. Думаю, что смысл полноценной жизни и состоит в этом. И мне важен именно такой человек - неравнодушный, наполненный всё той же эмпатией. А с другими людьми мне скучно.

О Чехове можно рассказывать бесконечно. Он для меня интеллектуал и интеллигент в одном лице. Если кто подзабыл, то интеллигентность изначально определялась не наличием у человека ума или творческой изобретательности, но присутствием у него человеческого сострадания, которое переносится на окружающих.

Именно так характеризовал интеллигента ныне забытый дореволюционный писатель Пётр Боборыкин Чехов был именно таким - способным соучаствовать с судьбами других людей. Он создавал библиотеки. строил школы, врачевал, показывая на своем примере: можно жить не по лжи, не во имя безудержного злата, а руководствуясь куда более гуманными идеями. Мне кажется, Чехов неимоверно страдал, осознавая, что окружающий мир не готов поддержать эти идеи. Именно поэтому большое число его произведений - и пьес, и повестей, и рассказов - строится вокруг одних и тех же вопросов: что главное для человека, и может ли он почувствовать себя счастливым, живя на грешной земле?

Ответить на эти вопросы стало, по-моему, сверхзадачей для Чехова. Удалось ли ему это сделать? Не уверен. В своём творчестве Чехов показывал по большей части либо людей грешных, либо несостоявшихся. А часто у него изначально неплохие люди становились грешниками, хотя и не всегда отдавая себе в этом отчёт.

Сдаётся мне, один из характерных примеров такого рода - врач Ионыч из одноименного чеховского рассказа. В молодости наполненный радужным желанием о спасении людей, с ходом времени превращающийся не просто в несносного по характеру человека, но и пренебрегающего своими прямыми медицинскими обязанностями. О помощи людям Ионыч уже не вспоминает, его мысли о другом. Он доволен тем, что владеет уже не просто двуколкой, а богатой рессорной повозкой, запряжённой шестёркой лошадей. Сам он с годами неимоверно потолстел, страдает одышкой.

Дело, которому Ионыч призван вроде бы служить, с годами неимоверно обременяет его и неприятие к своим пациентам только возрастает. Вот, собственно, и весь рассказ, повествующий, если по сути, о жизни несостоявшегося земского врача второй половины XIX века. Мне кажется, значимость этого рассказа со временем только возросла. Он не о судьбе отдельного человека, но о том, что происходит с индивидом, предающим себя и свои изначальные чувства и посылы. Он о том, что предательство по отношению к своим идеалам вытравляет душу и делает саму жизнь совершенно бессмысленной.

Чеховский Ионыч - это привычный образ для сегодняшней жизни. И он заметен невооружённым глазом. Это режиссер Никита Михалков, актер Михаил Пореченков, гендиректор информагентства "Россия сегодня" Дмитрий Киселев. Это некогда российский реформатор Анатолий Чубайс и телеведущая Ксюша Собчак. Имя этим людям легион. Они есть в каждой стране. За их внешне правильными словами оказывается в конечном итоге одно желание - получить "бабки" любым путем и полная уверенность в том, что последние не пахнут. Ради этого можно врать, и снова врать, лепя из себя "самых достойных", которые на самом деле далеки от этого.

Стать Ионычем в современном мире несложно, тем более, что этические вешки давным-давно сбиты, и нравственных мерил в современном публичном пространстве уже почти не осталось. Чехов своим "Ионычем" ставит эти вопросы более века назад. И, по правде говоря, не видит возможности изменить сложившуюся ситуацию. Однако уже тем, что эти вопросы звучат, Чехов кажется мне необычайно современным, вне строго очерченных временных рамок и территориальных границ. Его "Ионыч" для меня - самая что ни на есть настольная книга. Её я буду перечитывать ровно столько, сколько отведёт мне на это Всевышний.

Сказки - далеко не единственное, что сочинял датчанин Ганс-Христиан Андерсен. Из-под его пера выходили стихи и серьезная проза. Исследователи посчитали, что Андерсен "выдал на гора" в общей сложности 3342 произведения в самых разных жанрах, став одним из самых продуктивных о сочинителей XIX века. Однако именно сказки сделали Андерсена известным на весь мир. Знакомство с ним водили многие представители интеллектуальной элиты того времени. Композитор Ференц Лист, писатели Диккенс и Гюго... Бывая в Копенгагене для выступлений, подписания контрактов или просто так, они непременно хотели увидеться и с Андерсеном. А тот вел уединённый образ жизни и ни на что не сетовал. Сказки прошли через всю его жизнь. Если присмотреться к их содержанию, то быстро обнаруживается характерная деталь.

Едва ли не в каждой сказке присутствует хотя бы один трагический герой, и он непременно мужского пола. Можно вспомнить Гадкого утёнка, ставшего впоследствии красивым лебедем, или мальчика Кая, которого увезла с собой Снежная королева. Был и глуповатый, но по-своему несчастный правитель из сказки "Новое платье короля" или Принц из "Русалочки", так и не способный обрести своё счастье. А ещё был младший принц из сказки "Дикие лебеди", который до конца своих дней оставался с лебединым крылом вместо руки, и, конечно, Стойкий оловянный солдатик, которого несносный злой мальчишка кинул в огонь...

В общем, таких несчастливых персонажей в сказках Андерсена немереное число. Почему писателя так тянуло к этим героям? Мне кажется, ответ надо искать в биографии самого Андерсена, которую не назовёшь счастливой. У него никогда не было семьи. На заре своей жизни, после окончания школы, он познакомился с девушкой по имени Риборг Войт. Однако Андерсен был от природы столь застенчив, что это отпугнуло даже такую целомудренную особу, как Риборг. Характером Андерсен так и не изменился. Иногда он вроде собирался с силами и знакомился с молодыми женщинами. Но толку от этого оказывалось совсем немного. Он и прожил всю свою жизнь уединённо и аскетично. Издание книг приносили Андерсену неплохие гонорары, но у него не было никакого желания пускать эти деньги в дело. Андерсен не покупал акций, не занимался бизнесом. Все, что он умел, - это лишь писать, погружаясь в мир своих фантазий.

Если вчитаться в его сказки, то ни один из его героев не занимается накоплением богатства. Если они и присутствуют, то исключительно малоприметным фоном. Во всем этом - слепки с жизни самого Андерсена, которую он сам не очень-то лелеял. В его сказках ощущается недосказанность. И андерсеновские герои в облике юношей и мужчин в чём-то напоминают его самого: внутренне неустроенные и не очень счастливые.

Сказки могли заканчиваться хорошо, но это мало отражалось на поведении персонажей. Уже после смерти Андерсена выяснилось, что все скопленные у него деньги он завещал Риборг Войт - той самой, с которой познакомился в юности. К тому времени она давным-давно была замужем, имея не только детей, но и внуков. Андерсен так и не признался ей вслух в своей любви, но всю жизнь пронёс её в сердце. Он остался прежним романтиком, несмотря на преклонный возраст. И герои его сказок тоже остаются романтиками, как бы тяжело не складывались обстоятельства вокруг них.

...Когда я перечитываю сегодня андерсеновские сказки, у меня подчас наворачиваются на глазах слезы. Наверное потому, что жизнь и истории Андерсена так зримо накладываются на нынешний мир. В его сказках живут сильные герои. И именно их так часто не хватает в повседневной реальности.

В родительской квартире полное собрание сочинений Ги де Мопассана всегда стояло на книжной полке сверху - так, чтобы я не мог с лёгкостью дотянуться до него. Позже мама признавалась, что она не хотела моей приобщенности к творчеству этого писателя. Боялась, что тот нанесёт непоправимый урон моему юношескому восприятию.

Речь в первую очередь шла о повести "Пышка", о чём тоже упомянула мама, когда я уже давно стал семейным человеком. С высоты сегодняшних лет всё это кажется нелепым. Что поделать: "развитой социализм" наложил отпечаток на все проявления повседневной жизни, в том числе и восприятие искусства.

Действие "Пышки" разворачивается во времена франко-прусской войны 1871 года. Во французском дилижансе едут представители обеспеченных слоёв общества, а вместе с ними полноватая проститутка по прозвищу Пышка (фр. boule de suif). Во время остановки на ночлег прусский офицер не разрешает дилижансу двигаться дальше - до тех пор, пока Пышка не отдастся ему.

Женщина сопротивляется из патриотических соображений: ей противны пруссаки. Спутники же укоряют ее за упрямство. Даже монашки без устали повторяют, что действия Пышки будут угодны небу. Она уступает давлению попутчиков, и поездка вскоре продолжается.

Но тут и происходит развязка сюжета: окружающие Пышки отстраняются от неё, а потом даже смеются, когда та признаётся, что голодна. Пышка ощущает предательство по отношению к себе, а местный политик, наблюдая за всем этим, начинает преспокойно насвистывать "Марсельезу"...

Эта повесть стремительно выдвинула Мопассана в число самых известных писателей своего времени. Критики писали - не всегда, правда, с соучастием - что автор "Пышки" бросил вызов тогдашней французской аристократии, явственно упрекнув её в моральной продажности и беспринципности. Спустя полтора века многое изменилось. Вместе с тем, на мой взгляд, Мопассан подметил то, что в человеческой натуре осталось незыблемым. Независимо от того, о какой стране и социальной группе идёт речь. Мы по-прежнему остаёмся циничными по отношению к миру, выхватываем из него то, что выгодно на данный момент нам, готовы обелять себя при каждом удобном случае.

Человеческая природа осталась лживой, читаю я сегодня между строк повести Мопассана. Несмотря на технический прогресс, обозначившийся с тех времён, возросший уровень образования людей, качественно иную социализацию личности. Однако мы те же. Грешны во многих своих чувствах и деяниях и при этом не замечаем своей порочности. Не хотелось бы обобщать и морализировать по этому поводу. Однако именно наличием вселенской циничностью я расцениваю отсутствие "Пышки" в школьных программах по литературе. Её по-прежнему нет ни в российской школе, ни в американской, ни, тем более, в израильской. Нет под предлогом того, что дети якобы ещё не созрели к восприятию этой повести, и её появление в школьных учебниках может поколебать неустойчивые молодые души, вызвать в них нездоровый интерес к окружающему миру.

В пору своей журналистской работы в России я слышал об этом неоднократно. Думаю, что примерно так строит свои объяснения и вся педагогика. А по-моему, в этом проявляет себя всё та же лживость современного мира. Она была полтора века назад и остаётся сегодня. Неоперившиеся читатели - вопреки представлениям школьных педагогов и психологов - давным-давно в курсе всего того, что происходит в "Пышке", а некоторые не понаслышке знают и самих Пышек. Честный разговор на эту тему, наоборот, мог бы оказаться по-настоящему спасительным для молодого поколения, которое только вступает в жизнь, и позволил бы хоть в малой степени снизить конфликтность "отцов" и "детей". Однако мир и сегодня, в эпоху Интернета и возросшей информированности всех обо всём предпочитает жить по прежним калькам. Так проще и удобнее.

ДОБРЫЙ ДОКТОР АЙБОЛИТ...

Есть книжки, которые поистине вечны. Несмотря на все вместе взятые мировые катаклизмы, смену культурных и социальных приоритетов, умирание одних стран и возникновение на их месте других. Эти книжки не всегда проходят в школе. Но именно их взрослые непременно читают своим детям и внукам. Так существовало вчера, так происходит сегодня и непременно будет через полвека. Потому что без эти книжек мир рискует если не рухнуть, то изрядно накрениться. Да-да!

Ну, конечно, это "Доктор Айболит" - моя (и уверен не только) любимая книжка в стихах. Та самая, которая была завершена молодым Корнеем Чуковским ещё в 1924 году и спустя год увидела свет. И сразу стала популярной к удивлению многих писателей, критиков и педагогов. Эти образные и удивительно запоминающиеся стихи читала вся страна. Читала и декламировала наизусть - не только на детских утренниках, но и в более старшей по возрасту аудитории.

Доктор Айболит, как мы хорошо помним, лечит животных. Он живёт в лесу, а звери идут к нему за помощью, если им нездоровится. А когда в Африке заболевают обезьянки, Айболит, не задумываясь, спешит туда, пересаживаясь с волков на дельфинов. И успевает вовремя, спасая от гибели не только шимпанзе и мартышек, но и всех представителей животного мира, кто уповает на него.

А попутно он сражается со злым разбойником Бармалеем и его подельниками, а спасённые звери и птицы ему в этом помогают. И, конечно, все они побеждают плохого Бармалея, как и надлежит хорошим героям. Вот такой он, незамысловатый сказочный сюжет. Однако детский он только на первый взгляд. В своем стихотворении Корней Чуковский проговаривает то очень важное, без чего не может по-настоящему состояться в жизни ни один человек - ни маленький, ни большой. В самой доступной форме наш любимый писатель размышляет, что такое добро, дружба, соучастие к ближнему, и почему зло не должно существовать на свете.

А через 12 лет после стихотворного произведения вышел ещё один "Доктор Айболит" Корнея Чуковского, но уже в прозе.

"Жил-был доктор, - начинается эта книга. - Он был добрый. Звали его Айболит. И была у него злая сестра, которую звали Варвара. Больше всего на свете доктор любил зверей. В комнате у него жили зайцы. В шкафу у него жила белка. На диване жил колючий ёж. В сундуке жили белые мыши... Из всех своих зверей доктор Айболит любил больше всего утку Кику, собаку Авву, маленькую свинку Хрю-Хрю, попугая Карудо и сову Бумбу. Очень сердилась на доктора его злая Варвара за то, что у него в комнате столько зверей.

- Прогони их сию же минуту! - кричала она. - Они только комнаты пачкают. Не желаю жить с этими скверными тварями!

- Нет, Варвара, они не скверные! - говорил доктор. - Я очень рад, что они живут у меня".

Не знаю, какой Айболит получился лучше - в стихах или прозе. Мне нравятся оба. Вместе с тем в прозе образ доктора проявляет себя более выпукло и объемно. Одновременно он даёт возможность задуматься о том, что формально не вошло в повесть. Например, о том, откуда вообще взялся этот Айболит. Одним из прообразов доктора стал вымышленный персонаж не очень ныне известного британского писателя Хью Лофтинга - Дулиттл. Он, как потом и советский Айболит, лечил разных животных и даже умел разговаривать на их языке. А ещё Дулиттл, живший в Англии в начале XIX века, слыл большим путешественником и умудрился побывать на Северном полюсе. Помимо всего прочего, он водил дружбу с попугаем по имени Полинезия, поросёнком Габ-Габом, собакой Джипом, уткой Даб-Дабой, обезьянкой Чи-Чи, совой Ту-Ту и Тянитолкаем, напоминавшем лошадь с двумя головами, которая умело бегала как вперёд, так и назад.

Во всем этом нельзя не усмотреть прямые аналогии с сюжетом Корнея Чуковского. Он творчески обработал его, как это нередко бывает в "большой" литературе, и тем самым расширил "айболитную" аудиторию.

Однако стоит упомянуть и другой прообраз всё того же Айболита, куда более приближенный к нам. Им стал врач Цемах Иоселевич Шабад, которого все русскоязычные пациенты называли попросту Тимофеем Осиповичем. А тот никогда на это не обижался. Наоборот, ко всем проявлял внимание и терпение. Лечил и людей, и животных вплоть до своей смерти в 1935 году. С 1894 года доктор Шабад жил в Вильно. Возглавлял одну из местных больниц и даже создал отделение "Общества охранения здоровья еврейского населения". А ещё за участие в антиправительственных выступлениях доктор Шабад в 1905 году был арестован, а затем выслан из страны. Через два года, получив разрешение вернуться домой, Цемах Шабад стал активным участником еврейского общественного движения в Вильно, а в дальнейшем был даже избран в муниципалитет этого города и Польский сейм. Но главное его призвание осталось с этим человеком до конца его жизни.

Потрясающие жизнелюбие и человечность, которым можно поклониться. Если что и может спасти изнахраченный мир, то только эти качества души. Корней Чуковский признавался в своих дневниках, что Цемах Шабад был самым добрым человеком, которого он знал в своей жизни.

"Он лечил детей бедняков бесплатно. Придёт, бывало, к нему худенькая девочка, он говорит ей:

- Ты хочешь, чтобы я тебе выписал рецепт? Нет, тебе поможет молоко, приходи ко мне каждое утро, и ты получишь два стакана молока.

И по утрам к нему выстраивалась целая очередь. Дети не только сами приходили к нему, но и приносили больных животных".

Так писал Корней Чуковский, а в конце своих дневников замечал: "Вот я и подумал, как было бы чудно написать сказку про такого доброго доктора". Так и появились эти сказки - вначале одна в стихах, а потом вторая - в прозе. Обе они просто удивительны по содержанию. Добрые и чуткие к миру. Именно благодаря тем самым книгам Корнея Чуковского на одной из улочек Вильнюса впоследствии появился небольшой памятник доктор Шабаду - как он беседует с пришедшей к нему маленькой девочкой. А та нежно держит в руках своего пухлого и симпатичного котика.

Эта картинка с натуры - словно гимн человеколюбию того, кто негромко, но выразительно любил окружавший его мир.

Хорошая литература всегда идёт от жизни. А сама жизнь просто сполна иллюстрирует, что эта литература не ошибается. Просто потому, что она не может ошибаться. По-моему, так важно помнить о тех, кто олицетворяет такое гуманное творчество. И о писателях, и о героях их произведений. Чтобы самим соответствовать предназначению человека.

"СКАЖИ-КА, ДЯДЯ..."

С лермонтовской балладой "Бородино" (а именно под этим жанром отмеченное произведение вошло в историю литературы) я напрямую пересекся дважды.

В первый раз это случилось в пятом классе, когда учительница задала нам выучить это стихотворение наизусть. Насчёт всех своих корешей не скажу, а я тогда его выучил. И на следующий день даже продекламировал "Бородино" наизусть, получив "пятерку".

Да, недаром, по-прежнему говорю я себе через много лет.

А во второй раз я вспоминал эту балладу уже на Бородинском поле. В 2012 году, к 200-летию Бородинской битвы, там состоялось грандиозное театрализованное действо.

В 1812 году, как мы помним из истории, в битве сошлись французская и русская армии. Перед первыми стояла задача очистить путь на Москву, у вторых - во что бы то ни стало защитить её. Победили первые, что бы потом ни писали учебники истории.

Воевали тогда целый день - с утра и до позднего вечера. Общие потери только убитыми составили в общей сложности почти сто тысяч человек - невероятно много для одного дня войны даже по современным меркам. Что уж говорить о начале 19 века!

А два столетия спустя на Бородинском поле в деталях разыграли ту же самую битву. И мне довелось быть там во время этого действа. Повторить его в точности, разумеется, не могли - потребовалось бы поистине гигантское число статистов. Но представление всё равно было что надо! Тогда в Россию приехали любители-реконструкторы из двух десятков европейских стран, а для пущей убедительности выписали даже американского актёра, сыгравшего роль Наполеона.

Примечательно, что во время этого действа кое-кому были отведены роли убитых. Запомнилось, как некоторые просто-таки жизненно падали со своих лошадей - под дымовые завесы и разрывы пушечных ядер.

Так что баллада "Бородино", по-настоящему прославившая Лермонтова, - это частичка и моей жизни.

Несмотря на свой небольшой объём, сама баллада, увидевшая свет в 1837 году (к 25-летию памятного события), по-своему уникальна.

Во-первых, она безупречна с точки зрения стихосложения. Поэтический ритм выдержан идеально, рифма точна и временами даже изумительна, что лишь подтверждает талант сочинителя. 23-летний М. Лермонтов поистине уникален в своей поэтике.

Во-вторых, в отличие от подавляющего числа стихотворений первой половины 19 века (да и много позже), эта баллада проблемна по содержанию. В ней нет "барабанного боя", в изобилии встречавшегося в тогдашней военной поэзии, но все время чувствуется горький привкус. Судьба народа невероятно тяжела, его представители один за другим безудержно гибнут в Бородинском побоище ("Тогда считать мы стали раны, товарищей считать"). Не до радости, словом. И Лермонтов не кривит душой, воссоздавая прошлое.

А ещё в балладе заметную роль играет автор. Он по-настоящему живой рассказчик, напоминающий народного заступника. И это создаёт внутреннюю гармонию между человеком и историей.

Вообще-то, прообразом рассказчика послужил не сам поэт, а Афанасий Столыпин - участник Отечественной войны 1812 года, младший брат лермонтовской бабушки. Его настроения переданы в балладе через водораздел, который обнаруживается в сознании старших и младших по возрасту участников Бородинской битвы.

Старшие стремятся в бой и искренне не понимают, почему молодые командиры медлят с этим:

Молодые, видимо, осознают, что наполеоновская армия сильна, и бросаться в бой - значит, погубить все дело. Через этот конфликт "отцов" и "детей" мы словно осознаем, что молодые пообразованнее, дальновиднее. Это они потом станут декабристами, выйдут на Сенатскую площадь...

Впрочем, это я сейчас домысливаю за Лермонтова. Неблагодарный труд...

Зато известно точно, что главный рассказчик, по сюжету, не Лермонтов и даже не его родственник Столыпин, а старый артиллерист - человек из народа. Вначале он описывает события, предварившие само сражение: долгое отступление русской армии, обстоятельный выбор места предстоявшего сражения, подготовку перед боем, клятву верности и т. д. И уже потом начинается само сражение, когда "смешались в кучу кони, люди".

Венцом же повествования становится психологическое состояние русского воинства после завершения боя. На первый план выходит непримиримый антагонизм двух культур - русской и французской (позже ту же мысль будет последовательно проводить Лев Толстой в "Войне и мире"). И первая одерживает верх и в формальном отношении, и в морально-этическом. Что тоже было честно, потому как враг есть враг, и других настроений по отношению к нему быть не может.

Нравилось ли самому Лермонтову сочинённое им "Бородино"? Точных свидетельств не найдено, дневников на сей счёт он не оставил. Думается, однако, что в целом поэт остался доволен своим творением, написанным, что называется, "в один присест". Иначе оно не получилось бы столь ярким и светлым. Сколь бы ни тяжелы испытания, а сильный духом человек всё равно неминуемо побеждает. И это тоже читается между строк баллады, остаётся в памяти.

По-моему, такая философия соответствовала и духу самого Лермонтова. Всё-таки он был смелым офицером, рубахой-парнем. Правда, мстительным и, к тому же, с плохим характером.

Вместе с тем, люди эмоциональные нередко хорошо чувствуют других людей. А Лермонтов-то уж точно реализовал запрос целого поколения, и не одного - на историческую правду, на уважение к себе со стороны тех, кто не нюхал пороха.

И это ещё один штрих в понимание того, почему балладу "Бородино" активно читают по сей день. И я её люблю - за всё то, о чем написал выше.

Писатель Павел Бажов создавал сказы. Не сказки, а именно сказы. Под этим названием они вошли во все его книги и прочно ассоциируются с именем писателя. Каких-либо других, не бажовских, сказов в мировой литературе, кажется, не существует.

По мне, сказы это что-то непременно эпическое. Авторский монолог, выраженный в особой иносказательной форме. А ещё особая художественная интонация. Бажовскую ни с какой иной не спутаешь. Она поистине уникальна и, уверен, останется таковой на все времена.

"Пошли раз двое наших заводских траву смотреть. А покосы у них дальние были. За Северушкой где-то. День праздничный был, и жарко - страсть. Парун чистый. А оба в горе робили, на Гумешках то есть. Малахит-руду добывали, лазоревку тоже".

Это сказ "Медной горы Хозяйка", с которого ещё в 1930-е годы пошла для Бажова всесоюзная слава. Тут что ни слово - всё в новинку. Парун, Гумешки, лазоревка... Я даже не знаю, могут ли их понять нынешние школьники. А иностранцы?

А вот как начинается ещё один бажовский сказ - один из самых известных - "Серебряное копытце":

"Жил в нашем заводе старик один, по прозвищу Кокованя. Семьи у Коковани не осталось, он и придумал взять в дети сиротку. Спросил у соседей - не знают ли кого, а соседи и говорят:

- Недавно на Глинке осиротела семья Григория Потопаева. Старших-то девчонок приказчик велел в барскую рукодельню взять, а одну девчоночку по шестому году никому не надо. Вот ты и возьми её".

А потом, по ходу повествования, к Коковане с девочкой Даренкой и кошкой Муренкой прибегает волшебный и таинственный козёл, который в заснеженную зиму умудряется выбивать своим копытцем разные драгоценные камни. Как это у него получается, никому не ведомо. Но камни, между тем, появляются в большом изобилии. К счастью Даренки и неотделимой от нее Муренки.

Признаюсь: в годы моих детства и юности мне не очень-то и нравились бажовские сказы. Резало буквально вёе: и сюжеты, изрядное число которых было попросту мрачным, и авторская манера повествования, и имена героев. Какие-то Таютки, Митьши, Даренки, Кирюхи и прочие, которые своим присутствием не вызывали соучастия к себе. А потом появлялись эта самая Хозяйка медной горы, сотворённая из камня, жутких размеров Змеиный полоз, безумные лебеди и прочая живность, которые совсем не добавляли у меня оптимизма и уверенности в завтрашнем дне.

И лишь с годами все эти персонажи стали наполняться каким-то особым притяжением - настолько нетривиальными применительно к всеобщему наследию мировой литературы они выглядели. Не оставалось ничего другого, как просто радоваться их бытованию и гордиться, что по улицам твоего родного города Свердловска ходил в своей незамысловатой кепке и с трубкой во рту подлинный классик советской эпической литературы Павел Петрович Бажов.

Примечательно и другое. Существовало словно два Бажова.

Один вплоть до своей смерти в 1950-м году сочинял совершенно оригинальные по своей языковой стилистике сказы. Они рождались из его краеведческой работы. Как учитель, а потом и журналист местной газеты Бажов очень тяготел к местному фольклору, ещё с юности собирая и накапливая материал, который потом лёг в основу его сказов.

А второй Бажов выполнял куда более подённую работу. Став известным, бесконечно выступал перед школьниками в Свердловском дворце пионеров и в школах, непрерывно мотался в Москву как депутат Верховного Совета СССР, писал статьи во славу партии и правительства для различных газет и журналов. Партия же возвела Бажова на щит, ощущая, что может лихо состричь дивиденды на его имени. И стригла по полной! Тем более, что по политическим вопросам тот никогда критически не высказывался,

В последние годы жизни Бажов стал чем-то вроде монументальной иконы, которую власть безостановочно сажала "в красные углы" во время всех своих заседаний. Тот и сидел, всякий раз внимательно оглядывая зал, что замечаешь по многим фотографиям, сохранившимся по сей день.

Когда Бажов при этом работал - одному богу известно. Но новые сказы создавал исправно, доведя в конечном итоге их общее число, кажется, до трехсот с лишним. А ещё он консультировал кинематографистов, мультипликаторов и композиторов, которые неустанно создавали по этим сказам свои произведения. Вот что значит нащупать в творчестве свою жилу и использовать её на полную катушку! Не все на такое способны.

Не знаю, правда, был ли Павел Петрович при этом сильно счастлив. Тем более, что многие сюжеты таких театральных постановок лишь отдаленно напоминали бажовские. Бралась беспроигрышная идея - а дальше хоть трава не расти (как, например, случилось при создании балета "Каменный цветок", сочиненного С. Прокофьевым уже после смерти писателя).

Впрочем, однажды Бажов точно был горд за свое дело - в 1943 году, при получении Сталинской премии. Он сразу откликнулся на это событие отдельным выступлением, которое тогда же опубликовала Свердловская областная газета "Уральский рабочий".

А ещё ему регулярно присылали в качестве авторских экземпляров его сказы, выходившие за границей на иностранных языках. Я видел полку с этими книгами - в бажовском музее, который находится в том же деревянном домике в Екатеринбурге, где когда-то жил Павел Петрович. Их уже тогда, в пору моего детства, было немало, этих книг, которые должны были внушать Бажову хотя бы толику радости. Потому как далеко не всех переводят для зарубежных читателей. А сейчас, к слову, этих языков, на которых вышли "Малахитовая шкатулка", "Ермакова лебеди" и прочие бажовские сказы, уже около сотни.

Не знаю, как сегодня, а полвека назад подле той полки с книгами стояли почему-то бажовские валенки. Они были старые и потрёпанные и совсем не озонировали окрестный воздух. Мне тогда показалось всё это странным: неужто валенки нельзя было как-то почистить? Но потом подумалось, что, наверное, после этого валенки с неизбежностью потеряют всю свою прелесть. А так не оставалось никаких сомнений, что их носил сам Павел Петрович.

Когда в декабре 1950-го Бажов умер в Москве, его решили захоронить в Свердловске. Там, на старом Ивановском кладбище, что почти в центре города, и покоится Павел Петрович. А могилу украшает замечательный памятник. Бажов сидит на камне в характерной для него позе и рассказывает кому-то один из своих сказов. Памятник, конечно, монументальный, но при этом земной и человечный.

Бажов и впрямь оставил о себе по-настоящему добрую память. Супротив власти никогда не шёл, но никого и не закладывал (хотя мог бы по тем временам), многих молодых литераторов искренне поддерживал, своими званиями никогда не кичился. Народ к нему шёл толпами со всякими просьбами, и Бажов что мог - всегда делал.

По-моему, без всякой натяжки он отменный пример для подражания. И сказы его хорошие. Человечные, как и он сам. По нашим временам это не так уж мало, не правда ли?

Один из своих сказов Бажов назвал "Дорогое имячко". По-моему, это словосочетание подходит и к нему самому. Чем дольше живу - тем всё больше убеждаюсь.

До сих пор в памяти этот небольшой, но замечательный культурно-развлекательный центр, расположенный на стокгольмском острове Юргорден. Шведы называют его "музеем сказок".

...Вы садитесь в двухместное кресло, которое то движется по паркету, а то резко устремляется к потолку, совершая экскурсию по произведениям Астрид Линдгрен. А потом вы словно плывете по небу в окружении мерцающих звёзд, а внизу раскрываются виды то небольших деревушек, а то каких-то сказочных замков. Ниже проплывают лёгкие пушистые облачка, и кажется, что весь мир у ваших ног.

Как же интересно это маленькое путешествие! И неважно, в каком возрасте вы пришли в музей. Шведы сделали эту экскурсию по-настоящему увлекательной. Просто потому, что знают, как использовать всяческие эффекты.

А они, бесспорно, усиливают интерес и к самой А. Линдгрен, подталкивая к тому, чтобы вы, наконец, взяли в руки одну из её книг.

Она написала свыше 60 детских романов и повестей. С юного возраста я помню Карлсона, маленькую и забавную девочку Пеппи Длинныйчулок, сыщика Калле Блумквиста. А многое из творческого наследия А. Линдгрен не знаю совсем. Просто потому, что на русский язык большая часть ее произведений никогда не переводилась.

Самый известные для нас персонажи "бабушки Астрид" - это, пожалуй, Карлсон и Малыш из ее трилогии. Впрочем, все три повести были написаны в 1940-1950-х годах, когда А. Линдгрен ещё не была никакой старушкой. Однако в моём детстве ей было уже под 70. Такой она и отпечаталась в моей памяти - с открытым взглядом и доброй, чуть ироничной улыбкой, спрятанной в её глазах.

А вы помните, как начинается первая из трёх повестей о Карлсоне?

"В городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме живёт самая обыкновенная шведская семья по фамилии Свантесон. Семья эта состоит из самого обыкновенного папы, самой обыкновенной мамы и трёх самых обыкновенных ребят - Боссе, Бетан и Малыша".

Уже на первых страницах повествования появляется и сам Карлсон - нелепый человечек неопределенного возраста, называющий себя "мужчиной в самом расцвете сил".

- А в каком возрасте бывает расцвет сил? - пытается уточнить у него Малыш.

- В любом, - отвечает Карлсон. - Решительно в любом.

Он, конечно, весьма странный мужичок, который носит только фамилию без имени. Большой любитель "дуракаваляния", торта со сливками и малинового варенья, ловко "низводяший" фрекен Бок и дядюшку Юлиуса, а также незадачливых воришек Рулле и Филле, рисовальщик "маленьких одиноких петухов" и постоянно мучимый жаждой - настолько, что готов выпить всю воду из аквариума Малыша.

Фантазия Астрид Линдгрен была поистине безграничной. Благодаря ее недюжинному воображению и рождался этот "винегрет" приключений Карлсона. Одно его ноу-хау по части создания "привидения с мотором" чего стоит! Благодаря своему изобретению Карлсон так напугал жуликов, что они побросали всё, что хотели унести из семейной квартиры Малыша, и больше не совали в неё свои носы. Так-то вот!

Примечательно, однако, что на родине А. Линдгрен Карлсон отнюдь не считается "милым" персонажем. Шведы полагают, что он не мил и не добропорядочен, а самый что ни на есть несносный хулиган, которого вовсе не стоит рекламировать.

Сдается мне, что у этих скандинавов совсем худо с чувством юмора. Карлсон, конечно, не самый образцовый по поведению персонаж, но дурным и никчемным его тоже не назовешь. Он, вообще-то, умеет дружить, что по нынешним временам необыкновенно ценно. Во всяком случае часто вытаскивает Малыша из нелицеприятных ситуаций. В прямом смысле этого слова - когда тот, например, падает с крыши.

Правда, на крышу Малыша затащил никто иной, как тот же Карлсон. Однако он и не отказывается от своей "зоны ответственности": старается ободрить, если что, не улепетывает в кусты при первой опасности. И вообще, этот Карлсон сама непосредственность. С ним не соскучишься! Тем самым он вызывает симпатию миллионов детей в самых разных странах.

Жизнь кардинально изменилась за последние полвека. А Карлсон по-прежнему любим детворой и потому заполняет собой её мир, продолжая проказничать. И три повести о нем по-прежнему выходят миллионными тиражами. Вот что значит попадание писателем "в точку" детской психологии!

А если смотреть пристальнее, то трилогия Астрид Линдгрен учит тому, как любить человека, когда, кажется, этого делать совсем не стоит. Просто потому, что он сущее наказание. Но повествование о Карлсоне как бы говорит нам: надо продолжать любить, только тогда ты сам сможешь остаться человеком.

Книжки для маленьких пишет огромное число писателей. Но подлинного успеха удается добиваться лишь единицам. Писательница Астрид Линдгрен оказалась среди них. При этом она никогда не кичилась своей известностью. Вела уединенный образ жизни, постоянно работала за письменным столом и собственноручно отвечала на письма маленьких читателей, приходившие огромным числом на ее имя со всего света.

Удивительная женщина, что тут скажешь...

Детские впечатления для каждого человека оказываются самыми яркими. Мы часто до конца жизни помним именно их.

Первой книжкой моего детства, прочитанной от корки до корки, стали "Сказки дядюшки Римуса" Джоэля Харриса. Забавные истории про Братца Кролика, Братца Лиса, Братца Медведя, Матушку Медоуз и других персонажей - это то, что я впитал в себя лет в шесть.

"Сказки дядюшки Римуса", изданные на русском языке в 1936 году (в переводе М. Гершензона) стояли когда-то на моей книжной полке. Они перекочевали туда из ещё довоенной маминой библиотеки. А мама всякий раз читала мне их перед сном. Разве такое можно забыть?..

Никакие фольклорные истории не трогали меня так, как "Сказки дядюшки Римуса". Ни сказки братьев Гримм, ни ещё более ранние сказки Шарля Перро и написанные во второй половине 19 в. "лубочные сюжеты" А. Афанасьева. Конкурентом Джоэля Харриса в моем детском сознании воспринимался разве что Ганс-Христиан Андерсен, но последний был именно сказочником, рассказывающим изначально выдуманные сюжеты. А вот Харрис взял за основу своих сказок истории, пересказываемые представителями нескольких поколений американских рабов. Ему удалось сделать из этих придуманных историй что-то "а-ля документальное", пусть и облаченное в мастерски придуманную "обёртку".

Джоэль Харрис был журналистом из Атланты. Именно профессия повлияла на его интерес к американскому фольклору. Работая с 16 лет в газете The Countryman "мальчиком на посылках" (в 1860-е гг.), он бывал на южных плантациях, где впервые услышал в пересказе афроамериканцев разные истории про Братца Кролика...

Этот фольклор потом и перекочевал в сотню сказок, которым Дж. Харрис отдал в общей сложности лет тридцать. Сочинял, составлял из написанного разные сборники, публиковался...

Он вообще-то был талантливым малым, этот Дж. Харрис, и уже в 30-летнем возрасте стал редактором газеты. Потом другой... Хотя административная карьера Харриса шла в гору, она не умерила его творческую активность. Он беспрестанно писал: эссе о сельской жизни штата Джорджия, обзоры книг, каламбуры и юмористические заметки.

Всё это перепечатывалось другими газетами, что постепенно делало Харрисона всё более популярным - вначале на юге Америки, а потом уже и по всей стране.

"Сказки дядюшки Римуса" уже при жизни автора стали венцом его творчества. Их сюжеты предельно просты, как прост и доступен даже для детского возраста язык, которым они написаны. Он без изысков, но точен и образен, и это ровно то, чего ждёт от писателя детвора. На нее и рассчитывал Дж. Харрис.

Маленькие американцы читали эти сказки запоем. Мне кажется, самым главным для их бешеной популярности стало единение сюрреалистичных сюжетов и обыденной реальности. Замени имена персонажей на человеческие - и вот они, вполне житейские истории, которые могли случиться с вами, вашими соседями.

Так или иначе, сказки Дж. Харриса способны научить маленького человека основам бытия, взаимоотношениям с другими людьми. Одновременно они строят "мостик" от детской психики к психике взрослой, создавая тем самым основу для сближения людей самых разных возрастов.

По-моему, это главное, что должны брать на себя детские книжки. При этом сказки Харриса по большому счёту нельзя отнести исключительно к американской жизни. Они раскрывают каноны поведения применительно к любому обществу (опять же, подобно андерсеновские сказкам).

А ещё эти сказки не создают идеальных образов. Братец Кролик - тот ещё козёл, способный вывести из себя кого угодно. Он жуткий хитрован, думающий, как бы при первом случае объегорить своего соседа Братца Лиса, и вообще подловатое создание.

Братец Лис постоянно страдает от иезуитства Братца Кролика, которое достает ему до печенок. Между тем он не так уж и плох при ближайшем рассмотрении, этот Братец Лис. Заботится о своей семье, промышляя о пропитании, благоустройстве своего домика. И на этом поприще бесконечно страдает от "хитрозадости" Братца Кролика. При соседстве с таким вахлаком с неизбежностью поедет "крыша" любого, вот она и едет у Братца Лиса. Иногда он даёт Брату Кролику "по ушам". Однако эти успехи исключительно временны, и Братец Лис в конечном итоге всегда повержен. Несправедливость полнейшая!

Хорошо хотя бы то, что сам Братец Лис не замечает своего бесконечного позора. Во всяком случае, не признается в нем. Мучается только, бедолага.

Дж. Харрис мастерски изобразил все эти перепетии, сам того не ведая проторив дорогу для фантазий Р. Киплинга и... советской мультипликации. Волк из мультика "Ну, погоди!", неустанно бегающий за зайцем, - это интерпретация всё тех же сюжетов из "Сказок дядюшки Римуса". Забавно, не правда ли?

А мы просто радуемся, читая сказки Дж. Харриса. Что может быть важнее для маленького читателя! Да и для большого, наверное, тоже.

Честно говоря, не припомню более мрачных писателей в истории мировой литературы, чем братья Якоб и Вильгельм Гримм (правильнее Гриммы, но это слово почему-то не прижилось).

Почти все их сказки - это концентрация ужаса, желчи, алчности и просто скверных человеческих характеров. Как, читая такие сказки, остаться психически здоровым, не очень понятно.

Говорят, что все ответы надо искать в биографиях авторов. Но их жизни были спокойны и даже умиротворенны. Так что это вряд ли поможет.

Родившись соответственно в 1785 и 1786 годах, братья Гримм прожили довольно долго по меркам своего времени и умерли, когда обоим было уже за семьдесят. Они оставили после себя множество сказок, которые вошли в бесчисленное число книг, выходивших и при их жизни, и после.

"Белоснежка", "Бременские музыканты", "Волк и семеро козлят"... Эти сказки не только переиздавались множество раз и в разных странах. По ним ставились многочисленные спектакли, создавались мюзиклы и фильмы. Братья Гримм без преувеличения вошли в число наиболее читаемых сказочников мира.

Вообще-то, они бы сильно удивились, узнав, что останутся в народной памяти исключительно создателями сказок.

По основному своему заделу братья Гримм были лингвистами, и их жизнь оказалась связанной с различными университетами Германии: Кассельским, Гетингенским и Берлинским. Оба выходили к студентам с лекциями о немецкой филологии, но, в основном, занимались библиотекарской работой. При этом не просто перекладывали с места на место читательские формуляры и фиксировали количество поступаемых книг, но вели научные исследования.

В задачу Вильгельма и Якоба входило, в частности, изучение немецкого фольклора - старинных легенд, историй, баек и всего прочего. При этом братья Гримм не просто собирали духовное наследие германского (правильнее утверждать, прусского) прошлого, но переводили его на литературный язык. Это было, к слову, не так-то просто. В средние века немецкий язык претерпел серьёзную трансформацию, а тот, что бытовал в IX или X веках, выглядел в эту пору совершенно нечитаемым.

В конце концов братья Гримм поднакопили большущее число самых разных народных историй. А в 1818 году даже выпустили в Берлине первый двухтомник народного эпоса, назвав его "Немецкие легенды" (Deutsche Sagen). Сами легенды основывались на средневековых германских хрониках. Их дух был невероятно мрачен, и читать их было тяжко. А братья Гримм не просто читали, но штудировали их "с карандашом в руке".

Число легенд, переделанных на литературный язык братьями Гримм, с каждым годом росло и в конечном итоге перевалило за три сотни.

В общем, нешуточную миссию взвалили на себя Якоб и Вильгельм. Оба работали как проклятые и после своей смерти унаследовали неофициальный титул отцов-основателей германской филологии.

Помимо работы с хрониками братья Гримм создавали первый словарь немецкого языка. Вильгельм умер, завершив работу над буквой D. Якоб, переживший своего брата на несколько лет, успел "обработать" буквы A, B, C и E. Он скончался за рабочим столом, разбирая слово "фрукт" (звучащий по-немецки как frucht).

После смерти братьев Гримм работу над созданием упомянутого словаря продолжили представители нескольких поколений германских языковедов. А завершилась работа - только вдумайтесь - в 1962 году, т. е. спустя сто с лишним лет после её начала. Представляете, сколь грандиозным оказался этот многотомный проект, инициированный когда-то братьями Гримм!

Так что они остались в общественной памяти не только как авторы своих знаменитых сказок. Но именно последние принесли им общественное признание, затмив собой всё остальное.

...Когда-то, в детстве, у меня была дома книга этих сказок, купленная родителями. Дорогая, в суперобложке, с яркими цветными иллюстрациями, изданная в ГДР на русском языке. Я не столько читал сами сказки, сколько рассматривал картинки. Они были в стиле Дюрера или Брейгеля-младшего, демонстрировавшие неприкрытые пороки людей. Пороки отображались на лицах всех без исключения сказочных героев. Жуткие оскалы, кривые усмешки, безраздельно оттопыренные уши, раздувшиеся ноздри. Бр-р-р!

Кому только в голову пришло печатать такие иллюстрации...

Именно они вкупе с совершенно мрачными текстами и способны создавать подавленность настроения при чтении этих сказок. Нельзя сказать, что сказки Андерсена и Шарля Перро вызывают исключительно чувство оптимизма. Нет, у этих писателей тоже есть мрачные сюжеты. Однако они куда меньше действуют на психику, чем сюжеты сказок братьев Гримм. Последние формируют подлинно мрачное и даже подавленное состояние духа.

Наверное, общая психологическая обстановка того времени, царившая в Германии, подвигала братьев Гримм на создание именно таких сюжетов. В самом деле: поголовная нищета, беспрерывная поножовщина, которая торжествовала в прусской обывательской среде, низкий уровень грамотности населения - все это способствовало именно такой подаче древнего фольклора.

Мне иногда кажется, что Вильгельм и Якоб сознательно нагнетали даже безобидные сюжеты, придавая им мистический характер. Авторы, судя по всему, хотели вписаться в тогдашнюю массовую психологию пруссаков.

Так что не сами сюжеты всему виной, но лингвистические формы их воссоздания, которые использовали братья Гримм.

Однако, может быть, поэтому мне до сих пор и помнятся сказки, собранные в той здоровенный книге. Детская память, как губка, впитывает в себя всё и вся, вот и моя оказалась такой же - совершенно некритичной к тому, что попадало на глаза. Имело ли смысл запоминать все эти ужасы и пороки человеческой натуры? Я по-прежнему задумываюсь об этом сегодня и... не нахожу ответа. Иногда мне кажется, что транслируемые братьями Гримм сюжеты потому так настойчиво проникали в подсознание, что были наполнены неприкрыто мрачным гротеском.

Нужен ли он в таком объёме? Не знаю, пусть на сей счёт рассуждают профессиональные лингвисты. Однако упомянутый гротеск, подчас доведенный до абсурда, - это неотъемлемая черта упомянутых сказок, делающая их непохожими ни на какие сказки мира.

Вот, например, одна из самых известных: "Гензель и Гретель". По-моему, она отлично иллюстрирует то поистине абсурдное, что лавиной вываливается на читателя.

...Мачеха малышей Гензель и Гретель убеждает их родного отца в том, что от ребятни необходимо избавиться. Тот сознательно оставляет их в мрачном лесу. В первый раз дети всё-таки возвращаются домой, поскольку Гензель бросает на дорогу камешки, что помогает им потом отыскать обратный путь. А вот во второй раз мачеха не даёт ему это сделать. В результате брат с сестрёнкой теряются с лесу и набредают на дом старой ведьмы, которая питается исключительно... детьми. Гензель попадает в клетку, а Гретель, по требованию ведьмы, в течение месяца откармливает его, готовя на убой. В конце концов, Гретель восстаёт и на глазах у брата убивает злобную старушку. А после этого брат с сестрёнкой обчищают в отместку ведьмин дом (т. е. попросту воруют всё) и окончательно возвращаются к себе (правда, как они везут старушечий скарб, авторы не сообщают). За время их отсутствия нерадивая и злобная мачеха умирает, тогда они, не задумываясь, забирают себе до кучи её украшения. А потом начинают жить и горя не знать.

И что вы скажете после такой сказки? Признаться, я бы десять раз задумался, чтобы пускать в народ все эти сюжеты и уж, тем более, пичкать ими детей. А братья Гримм, вероятно, считали, что это нормально. Пусть-де малышня привыкает к злобному миру в реальной жизни.

И таких неприкрыто жутких сказок в литературной коллекции братьев Гримм немеряно. Неужели их приятно кому-то читать? А сочинять?

Впрочем, с братьев Гримм какой спрос? Они лишь перекладывали на тогдашний немецкий язык все эти истории. И совсем не рассчитывали на то, что сочинённые ими сказки станут детским чтивом. Интересно, в таком случае, куда смотрела цензура, когда эти сказки начали выходить массовыми тиражами? И была ли она?

Впрочем, эти вопросы адресовать сегодня некому. И авторы сказок умерли бог знает когда, и цензоры, если они были, и издатели. А современные издатели мало задумываются о чем-то, кроме прибыли. И уж точно не размышляют о том, нужны ли современному читателю эти сказочные истории.

Так что придется и дальше видеть в книжных магазинах разных стран сказки братьев Гримм. И осознавать, что мир велик, а понятия доброты и этики в нем очень разнятся.

Можно спорить, вошёл ли Марк Твен в когорту первых мировых писателей, но литературное наследие этого автора точно позволяет дополнить наши представления об окружающем мире.

Если вы хотите лучше узнать европейскую историю, читайте его "Личные воспоминания о Жанне д'Арк", "Принц и нищий" или "Янки из Коннектикута при дворе короля Артура". В свою очередь, желающих в красках представить неспешную жизнь в провинциальной Америке XIX в. я бы адресовал к приключениям Тома Сойера и Гекльберри Финна. Вот уж где по-настоящему расцветает неспешный быт этой страны. А тем, кто охоч до Ближнего Востока, искренне советую обратиться к серии очерков Марка Твена "Простаки за границей".

"Простаки" уступают по популярности многим книгам писателя - из тех, что названы выше. Эти путевые очерки не изучают ни в школе, ни в университетах, на них не часто ссылаются и литературные критики. Почему - не знаю. Не то, чтобы это творение совсем потонуло в литературном тумане, но оно точно меньше на слуху, чем многое из того, что создано именитым писателем.

Жаль. Потому что "Простаки за границей" - по-настоящему интересное произведение. Даже не знаю, каким одним-единственным словом лучше характеризовать его. То ли это сборник журналистских опусов, то ли художественное произведение с большими кусками документалистики. А может, это ничто иное, как писательский дневник, в котором, как часто бывает, соединяются самые разные способы отображения реальности?

Впрочем, точная жанровая определенность в данном случае не так уж важна. Куда существеннее для нас само понимание того, что Марк Твен едва ли не первым из всех известных миру писателей побывал на Ближнем Востоке. Да-да, он стал первопроходцем здешних дорог, совершенно нехоженных до этого писательской братией. Вначале пересёк океан на корабле, а потом уже сухопутным путём отправился в Сирию, Ливан, Египет и Израиль. Было это в 1867 году, когда в Эрец Исраэль почти никто не ездил. А вот Марк Твен решился на это.

Поездка длилась в общей сложности полгода. Вместе с 34-летним мало кому известным тогда Марком Твеном на пароходе находилась группа паломников из США. В его же задачу входила подготовка путевых очерков об этом путешествии. Что он и делал по мере сил, отправляя в различные американские газеты свои впечатления об увиденном.

Иногда они шли до редакций пару месяцев. Но даже ближневосточная почта в ту пору работала неплохо. Газеты исправно получали эти депеши.

Самих же писем набралось пятьдесят три. Уже самые первые понравилось и политическому истеблишменту Америки, и обывателям, что и сделало М. Твена по-настоящему популярным у себя на родине. Всё, написанное им тогда, народ активно обсуждал в тавернах и за семейными обедами, смакуя разные детали.

Через два года после возвращения домой, Марк Твен выпустил уже отдельную книгу этих опусов, назвав ее "Простаки за границей, или Путь новых паломников".

И опять его ждал большой успех. Выражаясь современным языком, эта книга в мгновение ока стала бестселлером. Наверное, потому что она была написана изумительным языком - эмоциональным, образным, полным юмора, а подчас и неприкрытого сарказма.

Американцы - могу судить из богатого опыта общения со многими из них - часто люди весёлые и ироничные. Так что стиль Марка Твена - тоже неприкрыто ироничный - пал на подготовленную почву.

Из всех стран мне много ближе описание М. Твеном израильской реальности. Просто потому, что она сегодня постоянно разворачивается перед моими глазами. И вот что очевидно: тогдашние писательские наблюдения совсем не утратили ныне своего смысла. Они, хотя и о не существующей, но вместе с тем... об очень современной жизни.

Вот как, например, представлен в книге Иерусалим: "...Буквально все улицы города предприимчивыми торгашами Востока превращены в огромный базар, где овощные и мясные лавки соседствуют с ювелирными магазинами, а запах жареного кофе из маленьких харчевен с лёгкостью проникает в бесчисленные сувенирные бутики, где в невообразимом ассортименте представлены атрибуты всех религий, адепты которых посещают святыни этого великого города".

Мне очень симпатичен этот авторский стиль. В нем нет ни тени менторства и амбициозности, но присутствует то бытописательство, которое по прошествии времени становится особо ценным - как маленький документ своего времени.

А вот совсем забавное описание - по поводу всем известной Голгофы. Казалось бы, от автора в этот момент ожидаешь вселенской скорби. А в результате...

"Всей душой веришь, что именно здесь Спаситель расстался с жизнью... Когда стоишь там, где распяли Спасителя, приходится напрягать все силы, чтобы не забыть, что он не был распят в католической церкви. Надо поминутно напоминать себе, что это великое событие произошло под открытым небом, а не в освещённом одними свечами уголке под самым куполом огромного Храма..."

Метко и иронично, не правда ли? Ирония вроде бы скрыта, но она отчётливо заметна.

Кстати, в Иерусалим М. Твен прибыл не со всей группой, а только с маленькой её частью в восемь человек. Остальные не решились на такой маршрут. Добираться до цели пришлось аж из Бейрута и при этом верхом на лошадях - другого транспорта попросту не нашлось. Дороги же в то время - сами понимаете - были далеко не чета нынешним, а в некоторых местах их и не было вовсе. Сам же Марк Твен всё это время ехал верхом с высоко задранными коленями по причине чрезвычайно коротких лошадиных стремян.

Тем не менее, до места назначения добрались исправно. А перед этим путешественники побывали ещё на Галилейском море, в Назарете и Вифлееме. Глазели на всё происходящее и бесконечно удивлялись.

С неизбежностью возникает вопрос: зачем далёкий от религии Марк Твен отправился в Иерусалим, в подробностях описанный им потом? Из-за любопытства? Возможно. Но была, думается, и более весомая причина для такой нелёгкой и экзотической поездки.

Ещё за четыре года до этого, в 1863 году, в Иерусалиме был учрежден орден Пальмы и Раковины. Он стал первой масонской организацией, возникшей на Земле обетованной. Орден занимался приёмом и обустройством масонских паломников и базировался в отеле "Медитерениан". Это здание в Старом Иерусалиме, к слову, сохранилось и по сей день. Всякий раз, когда по воле случая я прохожу мимо него, то вспоминаю, что именно здесь и останавливался Марк Твен.

Сам же писатель ещё за много лет до своего приезда в Иерусалим стал членом американской масонской ложи "Полярная Звезда", а спустя небольшое время даже получил звание мастера-масона. Примечательно при этом, что именно в год путешествия Марка Твена на Святую землю здешний орден Пальмы и Раковины получил из США щедрое пожертвование - 10 тысяч долларов (эта строчка сохранилась в его "приходской" книге по сей день). По тем временам это были огромные деньги, которые совсем непросто было переправить из-за границы на "дикий" Ближний Восток. Так что не исключено, что именно Марк Твен, а тогда ещё молодой журналист Сэмюэль Клеменс, стал как раз тем человеком, который привез в Иерусалим пожертвование американских масонов.

Вышедшие впоследствии отдельной книгой очерки "Простаки за границей" имели и другое любопытное продолжение.

Во-первых, "еврейская тема" не оставляла Марка Твена до конца жизни. Он даже написал отдельное эссе "Относительно евреев" (1899), в котором задумался об их роли в тогдашнем мире. "Евреи, - писал М. Твен, - составляют не более процента человечества. Это наводит на мысль о почти невидимом комочке звездной пыли, затерявшемся в ярком свете Млечного Пути. О евреях, собственно, и слышно-то не должно быть, а о них слышно постоянно".

А во-вторых, писатель неожиданно для себя через многие годы после выхода своих "Простаков" породнился с евреями. Известный на то время американский пианист и композитор Осип Габрилович женился на его дочери Кларе. Когда она сообщила отцу, что собирается выйти замуж за Габриловича, М. Твен ответил так: "Прекрасно, но знай, что остаток жизни ты потратишь на то, чтобы научиться произносить его фамилию".

Мне кажется, та поездка на Землю обетованную, запечатленная в книге очерков Марка Твена, всё-таки перевернула его сознание. В упомянутом выше эссе "Относительно евреев" он писал:

"Я знаю, что евреи ни в одной стране не нарушают закон, и считаю, что с этим должны согласиться даже их враги... А причина ненависти к евреям, скорее, кроется в неспособности христиан успешно конкурировать с ними в делах".

Оставлю сказанное без комментариев. Антисемиты могли бы наверняка возразить Марку Твену но зачем нам они - применительно к исследованию его творчества.

А ещё мне понравилось высказывание писателя - из того же эссе:

"Египтяне, вавилоняне, персы появлялись, наполняли планету шумом и великолепием, а затем исчезали; греки и римляне приходили вслед за ними с не меньшим шумом и тоже исчезали; так же было и с другими народами, которые ярко зажигали свой факел, но, когда он догорал, оставались в потемках или тоже исчезали. Еврей же всех их видел, всех пережил и остался тем, кем он был всегда, не проявив никаких признаков упадка, дряхлости, потери сил, ослабления жизненной энергии, расторопности и остроты ума. Всё в мире смертно, кроме еврея; всё исчезает, лишь он остаётся".

У меня после этого стало как-то светлее на душе. Хотя что я для еврейского народа... Так, песчинка, не более. Но ведь я тоже здесь, откуда пошла его культура и его душа.

Марк Твен не может считаться историком. Его вело вперёд исключительно творческое воображение. Однако он сумел превратить свои наблюдения не просто в документальный, но и философский дневник.

Эта сторона его творческой деятельности почти не становилась предметом детального рассмотрения. Сочтите мои наблюдения за скромную попытку этого...