Млечный Путь, 21 век, номер 4(53), 2025

Дэн Шорин
Цена вдохновения

Каждый раз, когда Алекс смотрел на чистый холст, к нему возвращались детские воспоминания.

Алексу шесть лет, бабушка впервые привела его в галерею Коркоран, которая ещё не стала школой искусств и дизайна. Округлое старинное здание навевает скуку, но всё разом меняется, когда они заходят внутрь. На стенах висят картины, которые сияют ярче, чем неоновые вывески Манхэттена. Бабушка, Элеонора, сама когда-то была художницей, но из-за артрита давно не брала кисть в руки. Однако в галерее её глаза горят, словно она помолодела на десятки лет.

- Знаешь, Алекс, искусство - это как окно в чужие мечты, - сказала она, наклоняясь к нему и указывая на огромный пейзаж с морем и закатом. - Когда смотришь на что-то такое, ты словно становишься частью иного мира.

Алекс долго разглядывает картину: волны кажутся такими живыми, что можно услышать их шум. Его маленькая рука непроизвольно тянется к изображению, но бабушка мягко берёт его за запястье.

- Никогда не трогай картину. Лучше попробуй создать свою, - её голос был добрым, но твёрдым. - Обещай, что когда-нибудь покажешь мне, каким видишь мир ты.

Эти слова зажгли в нём искру, которая не угасла даже спустя годы. Мальчик начал рисовать всё, что видел: деревья за окном, игрушки, лица друзей. Но Алексу всегда казалось, что его работы слишком примитивны в сравнении с картинами, выставленными в галерее.

Бабушка всегда поддерживала его, даже когда он сомневался. Она часто сидела рядом, поправляя свои очки, и терпеливо смотрела, как он смешивает краски на палитре, подбадривая:

- Не бойся ошибиться. Помни, искусство - это не о том, чтобы быть идеальным. Это о том, чтобы показать, что у тебя внутри.

Годы шли. Бабушка ушла из жизни, но её слова остались с Алексом. В какой-то момент он почувствовал себя в долгу перед бабушкой. Именно эти мысли придали парню уверенности, что он должен добиться успеха любой ценой.

Однако со временем родились сомнения: он не мог приблизиться к шедеврам, которые вдохновляли его в детстве. В какой-то момент он понял, что рисовать "как другие" ему не дано, но страсть к искусству и желание воплотить свои мечты были слишком сильны.

К тому времени как ему исполнилось двадцать, Алекс снимал в Ричленде скромную мастерскую, которую с трудом мог себе позволить. Несмотря на ежедневный труд, он не чувствовал, что его картины чего-то стоят. Работы Алекса не принимали в галереи, на заказах удавалось заработать лишь на материалы, и это исподволь подтачивало его уверенность.

Однажды вечером юноша, уставший от очередного дня, проведённого за неудачными попытками передать на холсте задуманный образ, зашёл в ближайшее кафе, где всегда можно было найти других художников, музыкантов и просто творческих людей. В углу играла тихая музыка, а на стенах висели картины местных мастеров.

- Ты выглядишь так, будто тебя искусство поимело, - раздался голос из-за соседнего столика.

Алекс поднял глаза. Там сидел мужчина средних лет в дорогом костюме. Его гладко причёсанные волосы и идеально белая рубашка резко выделялись на фоне богемной небрежности остальных посетителей. На спинке стула висела трость из тёмного, почти чёрного дерева, отполированного до блеска. На её рукоятке был установлен массивный серебряный набалдашник в форме черепа ворона.

- Нет, - хмуро ответил Алекс. - Скорее, я разочаровал искусство.

Мужчина усмехнулся.

- Ты не одинок. Все хотят создать что-то великое, но не у всех хватает времени и... терпения.

- И что вы предлагаете? - раздражённо спросил Алекс.

Мужчина ответил не сразу. Сначала он достал из кармана маленький планшет и положил его на стол перед Алексом. На экране мигало окно с изображением - иконка с солнцем и луной.

- Это твой шанс, - произнёс он тихо. - Программа, которая создаёт картины за тебя. Ты даёшь идею, а она воплощает её в жизнь.

- Генератор? - Алекс недоверчиво нахмурился. - Это не искусство, это просто... алгоритмы.

- Алгоритмы, которые могут открыть тебе двери, - мужчина сделал паузу, чтобы подчеркнуть свои слова. - Людям не важно, как ты это сделал. Им важно, что они видят перед собой.

Алекс заколебался. С одной стороны, это предложение казалось соблазнительным. Но с другой... оно пахло предательством всего, чему его учила бабушка.

- И сколько это стоит? - наконец спросил он.

Мужчина улыбнулся.

- Не деньги. Всего лишь немного твоего времени.

Алекс не понял намёка, но что-то в голосе мужчины заставило его задуматься. Он взял планшет, ища скрытый подвох, а мужчина просто поднялся со стула и, слегка опираясь на трость, вышел из кафе.

Позже, уже в своей мастерской, Алекс долго смотрел на экран. Иконка с солнцем и луной словно гипнотизировала его. Рука потянулась к кнопке запуска.

"Это и есть мой шанс", - подумал он, касаясь экрана. В тоже же время Алекс не мог отделаться от лёгкого, но болезненного ощущения: будто он предаёт то, во что всегда верил. Этично ли для художника использовать современные технологии?

"Это неправильно", - думал он, ощущая странную тяжесть в груди. Ещё вчера он был уверен, что картина - это результат долгих усилий, борьбы с собой, с холстом и красками. А теперь всё, что требовалось, - ввести текстовый запрос и нажать на кнопку. Однако сомнения не могли заглушить голос внутри, который твердил: "Докажи себе и миру, что ты способен создать нечто стоящее".

Убрав планшет в ящик стола, Алекс решил переспать с этой мыслью.

Утром сомнения отступили. Алекс достал планшет. На экране снова мигала знакомая иконка: солнце и луна менялись местами, будто подсказывая, что времени уйдёт совсем немного. Алекс ввёл первые слова:

Он нажал на кнопку, и иконка начала свой странный танец: солнце, луна, снова солнце. Алекс следил за этим гипнотическим циклом, похожим на вращение часового механизма, отсчитывающего секунды и минуты. Когда процесс завершился, на экране появилась картина. Сердце Алекса пропустило удар.

Перед ним было изображение, которое он даже не мог себе представить. Волны действительно напоминали осколки стекла, а солнечный свет играл на воде, как живой. Корабль, окаймлённый лёгкой дымкой, будто вышел из его самых сокровенных детских грёз. Картина была безупречна. Слишком безупречна.

- Это... я? - пробормотал он. Но радость быстро сменилась тревогой.

Картина была великолепной, но Алекс не чувствовал её своей. Не было ощущения, которое возникало после часов борьбы с холстом. Не было боли в спине, не было краски под ногтями, не было ночей, проведённых в поисках нужного оттенка. Был только результат, созданный кем-то или чем-то.

Но мысль о том, что он наконец сможет предъявить миру свои работы, затмевала всё остальное.

Он заказал специальный принтер, созданный для художников и дизайнеров, стремящихся добиться идеального баланса между точностью технологий и теплотой ручной работы. Устройство было оснащено уникальной системой, которая не просто распыляла краску, как стандартные модели, а словно "намазывала" её тонкими слоями, воссоздавая текстуру мазков кисти.

Принтер прибыл через несколько дней в массивной коробке с множеством инструкций и кабелей. Алекс с волнением вскрыл упаковку, аккуратно извлёк устройство и установил его в углу мастерской. Настройка заняла почти весь вечер: программное обеспечение, идущее в комплекте, включало сложный алгоритм, который анализировал изображение и переводил его в имитацию ручной работы.

После установки программы Алекс потратил ещё несколько часов, экспериментируя с настройками. Можно было выбрать тип кисти - от мягкой круглой до жёсткой плоской, регулировать толщину слоёв краски, её прозрачность и даже направление движения виртуальной кисти. Каждый параметр был рассчитан так, чтобы картина выглядела максимально естественно, как будто вышла из-под руки настоящего мастера.

Когда всё было готово, Алекс загрузил в программу своё изображение. Он наблюдал, как принтер медленно оживает. Головка устройства двигалась с удивительной грацией, словно следуя движениям руки невидимого художника. Шаг за шагом изображение обретало форму: мазки накладывались слоями, создавая эффект рельефа, который невозможно было отличить от настоящей живописи.

Когда процесс завершился, Алекс осторожно извлёк холст из принтера и поставил его на мольберт. Краска блестела при свете лампы, а рельеф мазков ощущался под пальцами. Он провёл рукой по поверхности, невольно улыбаясь. Работа выглядела, словно он сам часами трудился над ней, держа кисть в руке.

Солнечный свет, проникая в окно, оживлял картину, делая её ещё более глубокой. Алекс почувствовал гордость, но где-то глубоко внутри таилась странная пустота.

"Это только начало, - убеждал он себя. - Главное - результат. Люди будут судить по тому, что они видят, а не по тому, как это было создано".

На следующий день Алекс поехал в Вашингтон. Восточное здание Национальной галереи искусства всегда завораживало художника. Гладкие плоскости стеклянных пирамид отражали холодное осеннее солнце, а фонтан неподалёку журчал, насмешливо напоминая о непрерывном течении времени. Это место всегда казалось ему символом недосягаемого успеха. Сегодня он стоял здесь вновь - на этот раз с чем-то, что, как он надеялся, изменит его судьбу.

Картина под его рукой, спрятанная в чехол, была не просто ещё одной попыткой. Это было нечто совершенно новое, столь непривычное для его собственного понимания искусства, что даже он сам едва мог поверить в созданное. Но желание попробовать было сильнее сомнений.

Войдя внутрь, он сразу направился к кабинету мистера Джонатана Рейнольдса - куратора выставок. Алекс знал его по прежним неудачным визитам, каждый из которых заканчивался вежливыми, но категорическими отказами.

Джонатан Рейнольдс встретил его, привстав из-за стола. Высокий и стройный, в безупречно сидящем костюме в тонкую полоску и с идеально завязанным галстуком, он выглядел воплощением делового изящества: каждое движение - уверенное, взгляд - острый, словно видящий собеседника насквозь.

- Добрый день, мистер Рейнольдс, - начал Алекс, стараясь сохранять голос спокойным, но чувствуя, как внутри всё сжимается.

- Алекс, - куратор слегка кивнул, не выказывая ни малейших эмоций. - Чем могу помочь?

- Я хотел бы предложить для вашей оценки одну свою новую работу.

- Новую? - Джонатан поднял бровь. - Вы уверены, что хотите вновь пройти через процедуру рецензирования?

Алекс на мгновение замешкался, но затем решительно развернул чехол, открывая картину.

Наступила тишина.

Джонатан медленно встал из-за стола, его глаза пристально изучали холст. Алекс чувствовал, как воздух будто сгустился, а время растянулось.

- Это... - Куратор сделал паузу, будто подбирая точное слово. - Неожиданно.

Алекс молчал, чувствуя, как напряжение перерастает в тихую эйфорию. Он видел, как Рейнольдс меняет угол обзора, склоняя голову, чтобы уловить нюансы работы.

- Композиция выверена до мелочей, - продолжил Джонатан, всё ещё глядя на картину. - Цветовая гамма сбалансирована и провоцирует почти медитативное состояние. И при этом... - он на мгновение замолчал, прежде чем закончить, - эта работа лишена той наивности, которая была свойственна вашим предыдущим полотнам.

- Значит, она подходит? - спросил Алекс, голос его дрогнул на последних словах.

- Подходит? - Рейнольдс, наконец, повернулся к нему. - Алекс, я не просто приму её. Я хочу, чтобы она открывала выставку.

От этих слов у Алекса перехватило дыхание. Его взяли. Его картину выбрали.

Однако вместе с радостью появилась горечь. В его памяти всплыли слова бабушки: "Искусство - это о том, чтобы показать, что у тебя внутри". Полотно было прекрасно, но могло ли оно быть искренним, если Алекс даже не прикоснулся к кисти?

Эти мысли не давали ему покоя следующие несколько дней. Алекс осознавал, что его успех стал возможен благодаря технологии, но вместе с этим всё острее чувствовал внутреннюю пустоту. Он часами бесцельно глядел на чистые холсты, литрами пил чёрный кофе.

Когда пришло приглашение на выставку в Национальной галерее искусства, Алекса переполняли смешанные эмоции: гордость за признание и тревога, что его работа отражает не душу художника, а холодные алгоритмы.

Выставка носила громкое название "Эхо времени". Она была посвящена работам современных художников, отражающим столкновение традиций с инновациями. Картина Алекса под названием "Гармония хаоса" была выбрана для открытия экспозиции - её разместили в самом начале, где она встречала посетителей, задавая тон всему мероприятию.

Алекс стоял в сторонке, наблюдая за потоком гостей. Его сердце то ускорялось, то почти останавливалось. Люди подходили к его картине, обсуждали, восхищённо шептались. Их одобрение было музыкой для его ушей, но ему всё ещё не верилось, что всё это происходит наяву.

Из размышлений его вывел резкий голос, принадлежавший человеку, чьего присутствия он бы предпочёл избежать.

- Алекс Уиттман, - голос был саркастичным и тягучим, словно человек смаковал каждую букву имени. - Или мне стоит назвать вас "мастером хаотичных мазков"?

Алекс обернулся. Перед ним стоял Кристофер Хейл, известный арт-критик, острый на язык и безжалостный к тем, кто, по его мнению, "пытался паразитировать на великом искусстве". Невысокий, худощавый, с острым профилем и ледяным взглядом, он смотрел на Алекса с выражением напускного удивления.

- Поздравляю, - начал Хейл, скрестив руки на груди. - Кто бы мог подумать, что однажды я увижу вашу работу в начале экспозиции. Это, должно быть, ошибка кураторов?

- Нет, - коротко ответил Алекс, стараясь не поддаваться на провокацию.

- Не обижайтесь, - продолжил Хейл с легкой усмешкой, подходя ближе к картине. - Но эта работа... Она слишком старается быть значимой. Посмотрите на эти динамичные линии, попытку создать напряжение между хаосом и порядком. Всё это, конечно, впечатляет на первый взгляд, но стоит задуматься - не слишком ли она... надуманна?

Алекс нахмурился.

- Что вы имеете в виду?

- Только то, что это выглядит как попытка произвести впечатление. Пустой трюк, если хотите, - Хейл сделал небрежный жест в сторону картины. - Нет души, Уиттман. Краски есть, но нет жизни.

- Это ваше мнение, - резко ответил Алекс.

- Конечно, моё, - согласился Хейл, сужая глаза. - Но моё мнение - это то, что формирует вкус этой галереи. И пока что я не уверен, что эта работа заслуживает быть здесь.

Прежде чем Алекс успел что-то ответить, сзади раздался спокойный голос:

- Забавно слышать, как человек с претензией на вкус обвиняет художника в отсутствии души.

Хейл обернулся, и его самоуверенное выражение мгновенно сменилось настороженностью. Перед ним стоял высокий мужчина в классическом чёрном костюме с тростью в левой руке - тот самый, которого Алекс видел в кафе.

- Вы что-то сказали? - осторожно спросил Хейл, не сводя взгляда с рукоятки трости.

- Сказал, - спокойно ответил мужчина. - Если вы не видите глубины в этой работе, возможно, вам стоит пересмотреть своё представление об искусстве. Случается, что картина оказывается сложнее, чем человек, который на неё смотрит.

Лицо Хейла побледнело.

- Я... Возможно, я ошибся в своих суждениях, - пробормотал он. - Работа действительно сильная, просто... неожиданная.

Мужчина лишь слегка наклонил голову, словно давая понять, что разговор окончен.

- Простите, - сказал Хейл Алексу, хотя в его голосе не чувствовалось искренности. - Ваша работа достойна внимания.

Критик развернулся и быстро удалился, оставив Алекса наедине с неожиданной поддержкой.

- Спасибо, - выдохнул Алекс.

Тот кивнул и молча удалился.

Алекс стоял в растерянности, едва успевая осмыслить произошедшее. Тем временем вокруг него начали собираться другие посетители, высказывая свои восторженные отзывы.

- Это невероятно, - произнесла пожилая дама, разглядывая полотно. - Такое ощущение, будто оно открывает окно в другой мир.

- Эта работа... Она словно говорит с тобой, - добавил молодой мужчина, стоявший рядом.

Алекс только кивал, чувствуя, как эйфория от признания накрывает его с головой. Это был успех. Настоящий успех. Перед художником открылись двери, о которых он мечтал всю свою жизнь.

Спустя несколько дней Алекс сидел за столом из чёрного ореха в кабинете Джонатана Рейнольдса. На полках вокруг него стройными рядами стояли книги и каталоги: "Современное искусство: Перспективы XXI века", "Линейность и хаос в визуальном искусстве", "Великие провокаторы от Дюшана до Хёрста". На стенах - черно-белые фотографии: открытие выставок, рукопожатия с именитыми художниками, архивные кадры, запечатлевшие богатую историю галереи.

- "Гармония хаоса"... название оправдывает содержание, - начал Рейнольдс, перелистывая каталог выставки, где первая страница была отведена под картину Алекса. Его тон был спокойным, слова уверенными. - Ваша работа уже привлекла внимание как критиков, так и коллекционеров. Я лично получил несколько запросов - достаточно серьёзных, чтобы утверждать, что картина будет продана в кратчайшие сроки.

Алекс кивнул, стараясь сохранить спокойствие.

- Значит, она вызывает интерес.

- Это мягко сказано. - Рейнольдс чуть склонил голову, изучая Алекса с тонкой улыбкой. - Взгляните, Алекс.

Он развернул каталог выставки, показывая страницу с рецензиями. В глаза бросались строки восторженных отзывов: "Аллегория бесконечной борьбы человека с непостижимыми силами природы", "Рассмотрение границ хаоса и порядка через лаконичную, но экспрессивную визуальную форму".

- Такие слова не пишут из вежливости, - продолжил Джонатан. - Это осмысленные рецензии, за которыми стоят серьёзные профессионалы.

Алекс скользнул взглядом по напечатанным строкам, внутренне ликуя, но сохраняя внешнюю сдержанность.

- Звучит обнадёживающе, - произнёс он.

- Я даже не припомню, чтобы дебютная работа подняла такой шум, - продолжил Рейнольдс, опираясь локтями на стол. - Говоря откровенно, мы могли бы продать эту картину уже завтра.

- Уже? - Алекс слегка приподнял брови, хотя это не стало для него неожиданностью.

- Да, - кивнул Джонатан. - Цена будет значительной, но, как вы знаете, галерея берёт себе 50% от продажи.

Алекс кивнул, понимая, что это стандартная практика.

- Меня устраивает, - сказал Алекс, хотя на мгновение мелькнула мысль о том, сколько он теряет.

- Замечательно, - улыбнулся Рейнольдс. - Однако интерес к вашей работе настолько велик, что нам нужно действовать быстро. Коллекционеры требуют больше, Алекс. Им нужны ещё картины. И желательно такого же уровня.

Алекс почувствовал, как давление нарастает. Ещё работы?

- Я постараюсь, - сказал он, скрывая своё внутреннее беспокойство.

- Это всё, чего я прошу, - кивнул Джонатан. - Если вы продолжите в том же духе, я уверен, ваше имя закрепится среди самых обсуждаемых в художественной среде.

Он взял в руки одну из лежавших на столе газет и развернул её.

- Смотрите, здесь целая колонка посвящена вашей работе.

Алекс взглянул на страницу, где броский заголовок возвещал: "Новое имя в современном искусстве: Алекс Уиттман".

- Даже "Арт-Перспектива" отозвалась положительно, - продолжил Джонатан. - Хотя есть и странности. Вы ведь знаете Кристофера Хейла?

- Знаю, - коротко ответил Алекс.

- Он всегда был скептичен к новым именам, но его мнение могло бы сыграть решающую роль. Однако после открытия выставки он куда-то исчез. Мы не смогли с ним связаться.

Алекс вспомнил, как Хейл растерялся в день выставки, и от этой мысли по спине пробежал холодок.

- Это плохо?

- Его молчание не повлияло на общий успех, - уверенно заявил Рейнольдс. - Вашей работе хватило других положительных отзывов, чтобы имя Уиттмана прозвучало на равных с именами признанных мастеров.

Алекс молча кивнул, ощущая одновременно гордость и страх.

- Главное сейчас - продолжать, - сказал Джонатан, вставая из-за стола. - Мы ждем от вас ещё несколько работ. Что-то мне подсказывает, что вы нас не разочаруете.

- Я сделаю всё возможное, - произнёс Алекс, поднимаясь.

Рейнольдс протянул ему руку, и он ответил крепким рукопожатием.

Когда Алекс вышел из кабинета, восторженные строки рецензий всё ещё звучали в его голове. Он добился того, о чём мечтал, но вместе с этим пришли требования, которые теперь казались неизбежными. Все эти похвалы и ожидания словно нависли над ним тяжким грузом. Он чувствовал себя одновременно вдохновлённым и загнанным в угол.

Вернувшись домой, Алекс достал планшет, уставившись на пустое поле для ввода текста. Его пальцы висели над клавиатурой, но он не торопился печатать. Успех первой картины тяготил его больше, чем вдохновлял. Что, если она была случайностью? Простым совпадением, которое уже не повторится?

Вдохнув глубже, Алекс закрыл глаза и представил образ. Он хотел создать что-то, что отразило бы его собственное состояние - хрупкость, баланс на грани, тонкую границу между триумфом и катастрофой.

Он набрал: "Одинокая фигура, стоящая перед огромной трещиной во льду. Лёд - почти прозрачный, сквозь него видно тёмное, холодное море. Трещина освещена слабым закатом, солнце едва касается горизонта, будто ныряет в ледяное царство".

Алгоритм заработал, и перед его глазами снова закружился танец луны и солнца. Алекс ждал, сжимая руки в кулаки, чувствуя, как сердце стучит в ритме этого странного мелькания. Когда картинка наконец появилась, он несколько секунд смотрел на неё, затаив дыхание. Лёд был таким хрупким, что, казалось, его можно было услышать - треск, будто он вот-вот разломится. Одинокая фигура на фоне закатного неба выглядела обречённой, но всё же продолжала стоять, словно не замечая смертельной угрозы.

- Это... - Алекс потерянно искал слова. - Это работает.

Его сомнения начали отступать, уступая место новому волнению. Он задумался, что делать дальше. В голове возник образ движения, энергии, чего-то разрушительного, но одновременно прекрасного. Он снова начал печатать: "Стая птиц, взмывающая вверх из густого леса. Деревья горят, охваченные пламенем. Небо заполнено контрастом между густым чёрным дымом и пробивающимся светом рассвета".

На этот раз ожидание показалось ему ещё более напряжённым. Танец луны и солнца на экране гипнотизировал, заставляя задуматься, как странно он чувствует себя каждый раз после работы с алгоритмом. Но как только картина загрузилась, эти мысли исчезли.

Птицы, взмывающие вверх, казались живыми. Алекс буквально видел, как они рвутся прочь от полыхающего ада, крылья их горели алым светом рассвета. Контраст между разрушением и проблеском нового утра захватил его настолько, что он не сразу понял, что улыбается.

- Это прекрасно, - прошептал он.

Он откинулся на спинку стула, но вскоре снова выпрямился. Теперь он хотел создать что-то более глубокое, символическое. Что-то, что останется в памяти надолго. Алекс закрыл глаза, стараясь услышать в себе образ, а потом стал печатать: "Каменные ступени, ведущие вверх в пустоту. На каждой ступени лежат символы: старинные книги, сломанные часы, детские игрушки. Вдали - слабый силуэт человека, который растворяется в туманной бездне".

Пока алгоритм работал, Алекс чувствовал, как напряжение возвращается. А что, если эта идея окажется слишком сложной, слишком абстрактной для ИИ? Но сомнения рассеялись, как только картина появилась на экране.

Каждая ступень была прописана с невероятной тщательностью, а символы, лежавшие на них, казались наполненными историей. Алекс всматривался в них, поражаясь тому, как детские игрушки перекликались с треснувшими часами, как книги казались пропитанными мудростью и пылью веков. Но всё это уходило в туман, словно исчезая, словно само время отказывалось сохранять воспоминания.

Алекс медленно отвёл взгляд от экрана, ощущая, как по телу разливается напряжение, будто струны внутри него натянулись до предела. Это было странное сочетание восторга и тревоги, как перед прыжком в неизвестность. "Это просто волнение, - подумал он. - Такое бывает, когда понимаешь, что твои мечты начинают сбываться". Он потер виски, пытаясь унять рой мыслей, и встал. У зеркала его взгляд неожиданно задержался: одна прядь волос у виска стала белой. Алекс нахмурился, но тут же усмехнулся, убеждая себя, что это всего лишь результат напряжённой работы и долгих размышлений. "Просто стресс", - проговорил он вслух, возвращаясь к столу.

В следующие две недели Алекс работал без остановки, словно одержимый. При помощи планшета он создал ещё десять картин, каждая из которых казалась шагом вперёд - ярче, глубже, сложнее. Его студия наполнилась сонмом новых шедевров, плещущих энергией и эмоциями.

Одна из картин изображала гигантский рассвет, растекающийся по бескрайнему полю из стеклянных лилий - лучи солнца переливались всеми оттенками спектра, а хрупкие лепестки отражали небесное сияние. Другая показывала древний замок на отвесной скале, где стены плавились и текли, как в кошмаре, обнажая внутри силуэты древних воинов. Алекс вплетал в свои работы всё, что копилось у него в душе - страх, восторг, тоску и надежду.

Однако с каждой законченной картиной его усталость росла. Утром он замечал, что пальцы едва слушаются его, а к вечеру глаза слезились от напряжения. Боль в висках стала постоянной, а сны превратились в пугающий хаос, от которого он просыпался в холодном поту.

В какой-то момент Алекс решил, что пора выйти из дома и освежить голову. Натянув куртку, он направился к двери, ощущая, что воздух в студии стал слишком тяжёлым. Возле дома остановился возвращающийся в столицу автобус и, повинуясь внезапному порыву, Алекс запрыгнул в него.

На улицах Вашингтона царила мягкая вечерняя прохлада, наполняющая лёгкие свежестью. Алекс неторопливо прогуливался по улочкам, наслаждаясь редким моментом спокойствия. После череды выставок и заказов он наконец позволил себе выбраться из мастерской. Его взгляд скользил по витринам кафе, в которых посетители оживлённо обсуждали новости, и уличным музыкантам, играющим меланхоличные мелодии. Казалось, город жил своей жизнью, совсем не замечая, как менялся его внутренний мир.

- Алекс? Это ты? - раздался знакомый голос позади.

Алекс обернулся и увидел Марка Хэмилтона, старого друга, с которым они учились в колледже. Когда-то они были неразлучны, но жизнь развела их по разным дорогам: Марк стал архитектором и уехал в Нью-Йорк, а Алекс остался в городе, погружённый в свои поиски художественного вдохновения.

- Марк! Чёрт возьми, сколько лет, сколько зим! - Алекс расплылся в улыбке и крепко пожал руку другу.

- Сколько лет, говоришь? На вид ты, кажется, прожил три десятка, - Марк усмехнулся, оглядывая Алекса с ног до головы. - Ты выглядишь измотанным.

- Спасибо за комплимент, - попытался отшутиться Алекс, стараясь скрыть нотки тревоги.

- Прости, дружище, не хотел тебя обидеть. Просто... Серьёзно, ты сильно изменился. Ты, наверное, слишком много работаешь. Эти художники всегда за своими мольбертами сутками торчат, да?

- Не только художники, Марк. Архитекторы ведь тоже не жалеют себя. Сколько бессонных ночей ты провёл над проектами?

Марк задорно рассмеялся.

- Верно подмечено. Только знаешь, наши здания хотя бы стоят веками, если всё сделано правильно. А твои работы, сколько они проживут? Год? Два? Если повезёт - десятилетие?

- Зависит от того, какие работы, - усмехнулся Алекс. - Сейчас полотна могут сохраняться столетиями. В цифровом виде - бесконечно долго. А главное - они живут в сознании людей. Каждый зритель уносит с собой частичку того, что увидел.

- Хорошо сказано, - Марк одобрительно кивнул. - Но ты сам-то доволен тем, что создаёшь?

Алекс замешкался. Этот вопрос всегда был для него щекотливым.

- Знаешь, иногда я думаю, что искусство - это не о довольстве, - наконец произнёс он. - Скорее о том, чтобы постоянно искать. Быть в этом процессе. Удовлетворённость ворует прогресс.

- Или, наоборот, прогресс убивает тебя, - не без иронии заметил Марк, оглядев друга.

- Что ты имеешь в виду? - Алекс прищурился, улыбка исчезла с его лица.

- Да ничего, дружище, - Марк развёл руками, словно извиняясь. - Просто ты всегда был одержим работой, но сейчас... Ты выглядишь, будто каждый мазок кисти вытягивает из тебя силы.

- Искусство требует жертв, - сказал Алекс.

Фраза прозвучала скорее как самооправдание, чем утверждение.

- Это точно, - Марк взглянул на часы. - Ладно, мне пора. Рад был тебя увидеть, Алекс. Надеюсь, ты найдёшь время выдохнуть.

Они обменялись рукопожатием, и Марк скрылся за углом, оставив Алекса одного.

Когда Алекс вернулся домой, то проходя мимо зеркала, стоявшего у стены, замер. Он внимательно вгляделся в своё отражение. Тусклый свет лампы высветил тонкие линии, прорезающие его лоб и уголки глаз. Это были морщины. Настоящие морщины, которые невозможно объяснить простым недосыпом.

Он отступил на шаг и провёл рукой по волосам. Кожа головы вдруг показалась ему странно холодной. Он наклонился ближе к зеркалу и заметил, что волосы начали редеть, а у корней пробиваются серебристые пряди.

- Не может быть, - прошептал Алекс, чувствуя, как холодок тревоги пробегает по спине.

Он переоделся в старую футболку и джинсы, но одежда, которая ещё недавно сидела идеально, теперь казалась чуть свободнее в плечах. Впервые за долгое время он осознал, насколько ослабло его тело.

- Я просто устал, - убеждал себя Алекс, потирая лицо ладонями. - Это стресс. Обычный стресс.

Внимание Алекса всё чаще притягивала иконка ожидания в генераторе изображений. Луна плавно сменялась солнцем, и этот процесс вызывал странное беспокойство. Он никогда не задумывался, зачем эта анимация была добавлена в интерфейс. "Для красоты?" - пытался он убедить себя, но с каждым новым сеансом чувство нарастающей тревоги усиливалось.

В какой-то момент Алекс поймал себя на том, что не может перестать смотреть на эту иконку. Её движение завораживало, почти гипнотизировало. Он отметил, что чем дольше длился процесс генерации, тем больше циклов "луна-солнце" успевало пройти. Что-то в этом казалось ему неправильным, словно за этим движением скрывался смысл, который он пока не мог понять.

Через несколько дней Алекс случайно наткнулся на старую фотографию - его портрет, сделанный в прошлом году. Улыбающееся лицо молодого мужчины, полного энергии, смотрело на него с экрана телефона. Алекс долго разглядывал это изображение, ощущая острый контраст между этим человеком и своим отражением в зеркале. Ещё пару месяцев назад он выглядел иначе. Он потёр виски, пытаясь стряхнуть ощущение диссонанса, но мысль уже застряла у него в голове.

На следующий день Алекс привычно сидел перед экраном, пристально глядя на иконку ожидания, которая в очередной раз замерла на солнце. Ему нужно было понять, что происходит, и интуиция подсказывала, что ответы скрыты где-то в недрах программы. Он давно привык к компьютерам и основам работы софта, но алгоритмы не были его сильной стороной. Тем не менее, Алекс решил попробовать.

Открыв интерфейс программы, Алекс внимательно изучил вкладки настроек. На первый взгляд, всё выглядело стандартно: параметры качества изображения, выбор стилистических алгоритмов, библиотека текстур. Ничего, что могло бы объяснить его ухудшающееся самочувствие. Но затем он обратил внимание на малозаметную кнопку в правом нижнем углу экрана, на которой было написано "Журнал событий".

Кликнув по ней, Алекс увидел список логов - длинные строки данных, записанных программой во время работы. Вначале они показались бессмысленными: поток чисел, временных меток и системных сообщений, напоминающих отчёты отладочного режима.

"Время генерации: 17.4 сек", "Загрузка процессора: 42%", "Потребление памяти: 12 ГБ" - эти данные выглядели привычно и не вызывали вопросов. Однако среди них он заметил что-то странное: фразы, которые не имели никакого отношения к обработке изображений.

"Циклы восстановления завершены: 12".

"Адаптивный источник активен".

"Человеческий ресурс: синхронизировано".

Алекс нахмурился. "Человеческий ресурс?" Он прокрутил список логов вверх, пытаясь найти первые упоминания этих строк. Они начали появляться после генерации его третьей картины.

Чтобы получить больше информации, он решил извлечь файлы логов для более детального анализа. Однако тут он столкнулся с неожиданной проблемой: файлы были зашифрованы. Программа требовала авторизации администратора для доступа. Алекс нахмурился - он никогда не задавал пароль для этой программы, и у него не было представления, как обойти это ограничение.

Он вспомнил, что где-то у него должен был быть старый USB-накопитель с инструментами для работы с шифрованием. Нашёл флешку в ящике стола, перебросил с планшета на компьютер логи, вставил флешку в usb-разъём и запустил программу для дешифровки.

Через несколько минут программа выдала первый результат. Алгоритм шифрования был сложным, но не непреодолимым. Алекс смог извлечь файлы и открыть их в текстовом редакторе. Теперь перед ним был полный массив данных - бесчисленные строки, фиксирующие каждый шаг программы.

Его взгляд зацепился за очередную странную запись:

"Временная шкала: синхронизация завершена".

"Энергетическая корреляция: стабильна".

"Индексация субъекта: активна".

Сердце сжалось. Эти слова звучали как что-то гораздо большее, чем просто запись о работе алгоритма. "Индексация субъекта"? Кого? Себя? Алекс почувствовал, как по спине пробежал холодок.

Он продолжил искать. Среди множества строк он обнаружил, что каждая сессия генерации сопровождалась упоминанием "источника энергии", который почему-то нигде не был указан явно. Программа брала энергию не от компьютера, не из сети, а от чего-то другого. С каждой сессией "потребление источника" росло.

Алекс откинулся в кресле, ощущая, как его дыхание становится учащённым. Он не знал, что это значит, но понимал одно - программа явно использовала что-то большее, чем ресурсы машины. И он догадывался, чем это могло быть.

Алекс медленно поднялся из кресла, чувствуя, как напряжение внутри него сменяется неясной решимостью. Он оглядел свою студию: на столе всё так же лежал планшет, экран которого мерцал, словно ожидая следующего шага. "Если это цена за величие, - подумал он, - возможно, оно того стоит".

В течение следующих месяцев его жизнь превратилась в бесконечный поток заказов и предложений. Картины, созданные с помощью программы, вызвали настоящий фурор. Влиятельные галеристы, коллекционеры и журналисты наперебой восхваляли его работы, называя их "новым словом в искусстве".

И вот он оказался в Нью-Йорке, в центре мирового искусства, где его имя звучит наравне с признанными мастерами. Аукционный дом Сотбис предложил включить его картину в одну из самых престижных коллекций. Алекс долго смотрел на приглашение, прежде чем решиться приехать.

Великолепный зал нью-йоркского филиала аукционного дома Сотбис утопал в мягком золотистом свете. Полированная мраморная плитка отражала тусклый блеск канделябров, а гул голосов напоминал шёпот моря. Богатейшие люди мира, собравшиеся в этом храме искусства, оживлённо обсуждали предстоящий лот. Мужчины в дорогих костюмах, женщины в вечерних платьях - все они пришли ради одного: прикоснуться к величию современного искусства.

Алекс сидел в заднем ряду, старательно избегая чужих взглядов. Художник нервно сцепил пальцы, наблюдая, как в зал выносят картины.

- Итак, леди и джентльмены, следующая работа - "Гармония хаоса", - объявил аукционист идеально поставленным голосом. Он снял драпировку с полотна, одновременно на экране появилась картина: бурное море и вставший на дыбы корабль. - Эта картина не просто шедевр. Это символ эпохи. Стартовая цена - пятьсот тысяч долларов.

В зале повисло напряжение. Несколько секунд никто не двигался, и Алекс почувствовал, как пот холодными каплями течёт по спине.

- Пятьсот тысяч, - произнёс мужчина в первом ряду, поднимая табличку.

- Шестьсот, - тут же добавила женщина в изумрудном платье.

Ставки начали расти, одна за другой. Миллион. Полтора. Два.

Алекс не мог оторвать взгляд от зала. Его сердце стучало, как барабан. Богачи, всегда казавшиеся небожителями, дрались за право обладать его творением.

- Два с половиной миллиона, - прозвучал голос мужчины в чёрном костюме. Он сидел прямо, словно солдат на параде, и его уверенность внушала уважение.

- Три миллиона, - мягко, но решительно произнесла женщина в шляпе с широкой вуалью.

Зал ахнул. Даже аукционист замер на мгновение, прежде чем объявить:

- Три миллиона долларов! Продано!

Аплодисменты раздались по всему залу. Люди вставали со своих мест, хлопая в ладоши. Алекс чувствовал, как у него подкашиваются ноги. Он хотел радоваться, но вместо этого ощущал лишь глухое опустошение.

- Поздравляю, дамы и господа, - сказал аукционист, возвышаясь над залом. - Сегодня вы стали свидетелями рождения новой легенды - Алекса Уиттмана.

Алекс медленно поднялся и направился к выходу. Вышел из яркого зала на улицу, вдохнул прохладный воздух и закрыл глаза. Где-то в глубине души он знал: эта победа станет лишь началом чего-то большего. И куда это приведёт, он не мог сказать.

Алекс долго глядел на мерцающие огни большого города. Машины проносились мимо, их фары рисовали световые дорожки в ночи. В кармане лежал чек - половина суммы, за которую была продана картина. Вторая половина отошла галерее. Цифры казались нереальными. Алекс провёл пальцами по краю бумаги, пытаясь убедиться, что это не сон.

В следующие недели его жизнь изменилась. Имя Алекса Уиттмана было на устах всего мира. Газеты писали о "гениальном художнике нового поколения", галереи наперебой предлагали ему выставки, а богатые коллекционеры стремились заполучить его работы. Каждый новый контракт, каждая успешная сделка только поднимали его выше.

Он позволил себе роскошь, которую когда-то считал недосягаемой: апартаменты в престижном районе Джорджтаун, с видом на Потомак, кадиллак, целая коллекция дорогих костюмов. Всё это стало частью его новой жизни, обещавшей великие свершения.

Но с этим пришло и другое - обязательства, встречи, переговоры. В мире, где искусство становилось товаром, успех требовал больше, чем талант: им нужно было уметь управлять. Алекс всё чаще ловил себя на мысли, что роскошь стала не просто наградой, но и частью нового образа, который он создавал.

Показателем этого стали регулярные встречи с его персональным куратором - Джонатаном Рейнольдсом. Это были не просто обеды, а возможность закрепить свой статус.

Алекс, облачённый в безупречно сшитый костюм от Бриони, вышел из своего нового автомобиля - сверкающего чёрного Cadillac Escalade. На запястье художника поблёскивали золотые часы Патек Филипп. Он направился к входу в эксклюзивный ресторан, где его уже ожидал Джонатан Рейнольдс.

У входа в ресторан Алекса встречал швейцар с безупречно выглаженным воротничком и ослепительно белыми перчатками. Он открыл массивные двери из тонированного стекла, приветствуя Алекса лёгким наклоном головы и вежливой улыбкой.

Взгляд Алекса скользнул по гигантским хрустальным люстрам, парящим под высоким сводчатым потолком. Их свет играл отражениями на лакированных деревянных панелях стен и мраморных полах, отполированных до зеркального блеска. Столы, покрытые кремовыми шёлковыми скатертями, были украшены композициями из свежих орхидей. Вдоль одной из стен протянулся подсвеченный мягким бирюзовым светом аквариум, в глубине которого шевелились морские обитатели. За роялем в углу сидел музыкант, в котором, Алекс, к своему удивлению, узнал популярного в Сети пианиста. Между столами сновали чёрно-белые фигуры официантов с серебряными подносами.

Высокий менеджер в идеально сидящем тёмно-синем фраке с золотыми пуговицами проводил Алекса в приватную VIP-зону, где за столиком с видом на ночной город сидел Джонатан Рейнольдс, как всегда безупречно одетый.

- Алекс, рад тебя видеть, - приветствовал он художника, поднимаясь и протягивая руку.

- Джонатан, взаимно, - ответил Алекс, пожимая руку партнёра.

Они уселись за стол, и официант незамедлительно подал им меню в кожаном переплёте. После заказа изысканных блюд и редких вин, Джонатан начал разговор:

- Твои последние работы произвели фурор на рынке. Сотбис готовит специальный аукцион, посвящённый исключительно твоим картинам.

Алекс кивнул, ощущая смесь гордости и тревоги.

- Это впечатляет. Я не ожидал такого быстрого подъёма.

- Рынок сейчас на пике интереса к твоему творчеству, - продолжил Рейнольдс. - Коллекционеры готовы платить любые суммы, чтобы заполучить твои работы. Если бы ты мог предоставить ещё несколько полотен, мы могли бы удовлетворить этот спрос и укрепить твою позицию на международной арене.

Алекс задумался, понимая, что каждое новое произведение даётся ему всё труднее.

- Я постараюсь, но создание каждой картины требует времени и сил.

Джонатан понимающе кивнул, делая глоток вина.

- Конечно, я понимаю. Но представь, какую вершину мы можем покорить вместе.

- Расскажите про эту вершину.

- Ты понимаешь, Алекс, - говорил Рейнольдс, едва касаясь своего бокала с красным вином, - твои работы не просто картины. Это вызов всей системе. Ты основал совершенно новый жанр живописи: весьма гармоничный сплав импрессионизма с гиперреализмом. Думаю, именно поэтому твои полотна вызывают такой ажиотаж.

Алекс кивнул, задумчиво проворачивая бокал с соком в руке.

- Возможно. Но меня всё же беспокоит... а что дальше? Не станет ли искусство, созданное подобным образом, слишком "идеальным", а значит, холодным?

- Парадоксально, но идеал может быть пугающе живым, - возразил Рейнольдс. - Взгляни на "Симфонию в бездне", твою работу, выставленную в Лондоне. Люди говорят, что ощущают её "пульс". Они видят в ней человеческую душу, которую, кажется, невозможно было бы уловить в традиционном искусстве.

Алекс улыбнулся, но в его глазах мелькнула тень.

- Интересно, а критики согласятся с вами?

Рейнольдс усмехнулся.

- О, критики, Алекс, это отдельная порода. Они хотят видеть в любом произведении нечто большее, чем оно есть. Их задача - создать легенду, а ваша - соответствовать ей. Вы же уже это сделали. Кстати, слышали новость о Кристофере Хейле?

- Да, арт-критик. Что с ним?

- Его тело недавно обнаружили. Опознали только по ДНК. Труп был мумифицирован.

Алекс почувствовал пробежавший по спине холодок, и сделал быстрый глоток вина.

- Это ужасно. Как это произошло?

- Полиция пока не разглашает деталей.

Пытаясь сменить мрачную тему, Джонатан улыбнулся:

- Но есть и хорошие новости. Мы практически согласовали твою персональную выставку в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Это огромная честь и возможность.

Алекс не мог поверить своим ушам.

- Это невероятно.

- Да, и я думаю, что для открытия этой выставки нам нужен абсолютный шедевр, который переживёт эпохи.

Алекс почувствовал внутренний протест, но отступать было уже некуда.

- Я сделаю всё возможное, - произнёс он, встретив взгляд Рейнольдса.

Слова прозвучали твёрдо, но в глубине души Алекс был ни в чём не уверен. Когда Рейнольдс поднялся из-за стола, чтобы проститься, художник проводил его взглядом, а затем задержался в пустом ресторане ещё на несколько минут, обдумывая сказанное.

По дороге домой он едва замечал мелькающие за окном огни города. Мысли роились в голове, там было всё: груз ответственности, страх провала. В висках стучали слова Рейнольдса: "Абсолютный шедевр, который переживёт эпохи".

Погруженный в мысли, Алекс проехал апартаменты. Опомнился он уже когда подъезжал к старой студии в Ричленде, которую превратил в мастерскую. Войдя внутрь, Алекс даже не снял пальто. Он медленно подошёл к своему рабочему столу и огляделся. Это место, которое всегда было его убежищем, внезапно стало казаться клеткой.

Алекс провёл рукой по экрану планшета, запуская программу. Гаджет зажёгся мягким светом, осветив его лицо. Алекс сел, глубоко вздохнув, словно готовясь к прыжку в бездну.

Теперь это было неизбежно. Он должен был создать что-то, что не просто вдохновит людей, а останется в истории. Его пальцы застыли над планшетом. Первое слово, первый штрих должны были открыть дверь к этому шедевру.

Алекс смотрел в пустое поле для ввода текста. Это должно быть что-то большее, чем искусство. Что-то большее, чем он сам. Картина, которая станет лучшей. Он вспомнил слова бабушки: "Настоящее искусство всегда требует жертву. Только тот, кто готов отдать всё, сможет создать что-то, что переживёт века". Или она этого не говорила? Алекс с ужасом понял, что не помнит этого, словно кто-то освободил его разум от её мудрых, но мягких слов.

Он набрал запрос, тщательно продумывая каждую деталь:

"Абсолютная безмятежность. Предел бытия. Момент, когда всё становится ничем. Смерть, но как акт освобождения. Человеческая душа, покидающая мир, в её последний миг покоя и красоты. Палитра - приглушённые тёплые тона, переходящие в глубокую тьму, но с проблеском света. Композиция - аллегория перехода, завуалированная образами природы и света".

Алекс назвал картину "Последний вздох вечности".

Он запустил генерацию. На экране появилась знакомая анимация: иконка луны медленно превращалась в солнце, затем снова в луну. Циклы сменяли друг друга, отражая, как медленно, но неумолимо уходит время.

С каждым пройденным циклом Алекс чувствовал, как его тело слабеет. Невидимая тяжесть сковывала грудь, пальцы дрожали, а зрение начинало расплываться. Но он не мог остановиться. Он буквально ощущал, как его жизненная энергия перетекает в эту работу, как будто он сам становился частью картины.

На второй день он перестал замечать ход времени. Свет монитора, казалось, стал его единственным ориентиром в темноте. На третий день дыхание стало поверхностным, а пальцы еле слушались его, но он упрямо смотрел на экран. Алекс думал, что жизнь, превращённая в искусство, станет его бессмертием.

Когда генерация завершилась, Алекс увидел её. На экране возникла сцена, от которой невозможно было отвести взгляд. Нежный свет касался прозрачных силуэтов, уходящих вдаль, словно растворяясь в бесконечности. Взгляд зрителя устремлялся за ними, чувствуя одновременно тоску и умиротворение. Картина говорила о конце и начале, о страхе и надежде.

Алекс запустил принтер, потом попытался подняться, чтобы взглянуть на распечатанный холст, но ноги подкосились, и художник опустился на пол. Слабая улыбка скользнула по его губам. Он знал, что создал то, ради чего жил.

Перед глазами мелькнуло воспоминание - бабушкины руки, раскладывающие карточный пасьянс, её тёплый голос: "В конце всегда остаётся только то, что ты сделал для мира".

Просторные залы Лувра были залиты мягким светом, который пробивался сквозь высокие окна, отражаясь от мраморных стен и позолоченных рам. В одном из залов, на стене из гладкого серого камня, висела картина, которая заставляла посетителей замирать. Она называлась "Последний вздох вечности".

От полотна захватывало дух. Картина изображала безграничный космос, заполненный спиральными галактиками, туманностями и кометами, которые пульсировали жизнью. В центре композиции находилась фигура человека, окружённая вихрем света и тени. Его лицо - наполовину скрытое тьмой, наполовину озарённое золотым сиянием - выражало одновременно страдание и экстаз. Руки человека простирались вперёд, растворяясь в потоках энергии, словно он отдавал своё существо бесконечности. Над его правым плечом тускло мерцал символ солнца, над левым - луны.

Самый завораживающий элемент картины - это глаза человека. Они были наполнены чем-то, что напоминало отражение самой души, пламя, которое медленно угасало. Грани света и тьмы переплетались в таком хаотичном, но идеально сбалансированном танце, что казалось, будто картина движется, дышит, живёт своей жизнью.

Перед полотном собралась группа студентов из Школы изящных искусств, главной художественной школы Парижа. Они внимательно слушали гида, элегантного мужчину в строгом чёрном костюме, с тростью в руке.

- Это шедевр Алекса Уиттмана, - говорил он глубоким, чуть хрипловатым голосом, - его последняя и самая знаковая работа. В ней художник выразил всю свою сущность, свои страхи, свою одержимость бессмертием через искусство. В последние месяцы жизни он стал настоящим затворником, полностью поглощённым созданием этой картины. Его гениальность была неразрывно связана с безумием. Уиттман верил, что каждая его работа отнимала у него годы жизни.

Толпа затаила дыхание, слушая его слова. Один из студентов, молодой человек с длинными тёмными волосами, нахмурился и поднял руку.

- Вы хотите сказать, что он умер... от веры в свою смерть? Разве такое возможно?

Гид посмотрел на него долгим взглядом, затем слегка улыбнулся и произнёс:

- Иногда то, во что мы верим, становится сильнее нас самих.

Эти слова повисли в воздухе, и группа молча смотрела на "Последний вздох вечности", словно пытаясь найти в нём ответ. Наконец, гид слегка постучал тростью по полу, прерывая тишину.

- А теперь, друзья, давайте перейдём к следующему экспонату.

Гид уверенно двинулся вперёд, его шаги были размеренными и тихими. На мгновение, когда свет упал на набалдашник его трости, стало ясно, что он выполнен в форме серебряного черепа ворона. Темноволосый студент, отстав от группы, бросил последний взгляд на картину, пытаясь уловить какую-то странность, неправильность. Ему это не удалось, и он последовал за экскурсией.

Елена Ермакова
Он сам

В том месте, совсем близко к дому, сигнал от металлоискателя был слабым, а я был очень уставшим. И всё-таки я решился сделать последний рывок и копнуть хотя бы на небольшую глубину. Лопата сразу же обо что-то звякнула. Увы, это был всего лишь камень, но под камнем что-то белело, и я, изумленный, извлек из рыхлой рыжеватой земли тонкую белую кисть, хрупкие кости детской руки, неведомо как там оказавшейся.

Копать дальше я не стал, последний азарт ушел вместе с лучами заходящего солнца. Я побрел к дому, осторожно неся на ладони странную находку. Дом, точнее половина деревенского дома, снятого на несколько дней, встретил меня запахом плесени и кофе, который я забыл утром в открытом термосе. В доме было всего две комнаты: кухня, которой я не пользовался, и спальня. Кормила меня за отдельную плату тётя Оля, хозяйка второй половины дома. Есть под Питером такие деревенские дома, которые с самого начала, еще столетие назад строились на несколько семей, с отдельными входами.

Я оставил находку на кухонном столе, на полиэтиленовом пакете. Расспрошу соседку, не погибали ли в этих местах дети. В спальне занялся разборкой основных находок за день, драгоценных артефактов со времен войны и блокады, которые не только пополнят мою собственную коллекцию, но и принесут кое-какой доход, когда предложу их знакомым коллекционерам. Завтра скину фотки кому надо.

Я и сам не заметил, как несколько лет назад скатился в "черную археологию". Мир, который я любил - мир прошлого, раздираемого тайнами и противоречиями, - подернулся тонкой пленкой погони за деньгами. Я все меньше рассматривал находки с восхищением, все больше с точки зрения денег. Подземные глубины все реже навещали меня в снах, как это было в юности, когда я, как червь, вгрызался не столько в недра земли, сколько в недра проросшего историей подземного мира.

Я так устал за день, что ужинать не пошел. Не раздеваясь, рухнул на продавленный старый диван и провалился в сон. Проснулся от истошного, безумного женского крика.

Вскочил, включил свет. Дом был пуст. Вышел с фонариком на улицу. Ничего, предутренняя тьма и тишина. Постучал к тете Оле, та зашаркала к двери и сонным голосом спросила: "Кто там?". Я извинился и пошел к себе. Приснилось.

Но спать я больше не мог, допил вчерашний кофе и занялся находками, осторожно счищая с них землю, фотографируя и делая записи в блокноте. Ближе к семи утра пошел к тете Оле завтракать.

Пока шел от своего крыльцо к её, чуть не заплутал в утреннем тумане.

Тетя Оля уже хлопотала у плиты.

- Так ты что ж так рано вскочил сегодня? - спросила без осуждения, ставя передо мной оладьи, творог и варенье. Она была сухонькой, опрятной. Седая девочка.

- Простите, теть Оль, рвался к вам среди ночи. Стыдно сказать, меня крик женский разбудил. Сон приснился. Хотел убедиться, что у вас все в порядке.

Тетя Оля дернулась, отвернулась, встала, шагнула к плите.

- Женщина, говоришь, кричала? Вот и соседки мои в свою половину не приезжают, потому что звуки им чудятся.

- Какие звуки?

- Ты вот что, у нас тут на краю деревни звуков всяких много. Это я так сказала, сама не знаю зачем, - тетя Оля заговорила вдруг торопливо, словно пытаясь в чем-то убедить меня. Я догадался: она решила, что я могу испугаться и съехать из дома, а для нее деньги за снятый дом и за готовку важны.

- Я не из пугливых, теть Оль. Уезжать никуда не собираюсь. Раз деньги заплатил, в доме доживу. У вас тут места на железки богатые. Ну так что за звуки?

Меня разбирало любопытство. Уж очень правдоподобным был крик из моего сна. Любопытство к прошлому вдруг разом навострило уши.

- Моим соседкам, хозяйкам половины дома, где ты живешь, всё стуки в окна чудились. У нас тут, видишь, после войны случай страшный был. В сорок седьмом. Мне всего семь лет тогда было. Мальчик гранату в лесу нашел и подорвался на ней. Так вот этот мальчик братом моих соседок был. Его всего покалечило и руку оторвало. Так без руки его в гроб и положили. Вот моим соседкам все и чудилось, что Гошина рука к ним в окно стучится. Да только это сказки все, конечно. Мальчишки из деревни балуются, стучат и кричат.

Почему я не сказал тете Оле, что нашел детскую руку недалеко от дома? Я промолчал. Подумал - не может быть, чтобы это была рука из пятидесятых двадцатого века. Та рука давно слилась с землей.

- А соседки давно из дома уехали? - спросил вместо этого.

- Они и раньше-то после смерти матери не особо часто приезжали. Так, на лето иногда. Кое-что сажали, урожай с деревьев снимали. Но все наскоком. Потом уж мне признались, что стук им со смерти матери чудиться стал. А умерла она в восьмидесятых. Я за их половиной дома с тех пор присматриваю, а доход со сдачи дома делим. Они старые уже, как и я, но бодрятся. Я с ними с детства дружу и с Гошей дружила.

День мне предстоял долгий, я уложил рюкзак, прошелся по дому, убедился, что все окна заперты. Но документы и ключи от машины в доме не оставил, мало ли что. Подошел к руке.

- Может, ты все-таки Гоша? - зачем-то сказал вслух.

В доме мигнул свет, и мне стало не по себе. Ужасняк какой-то, подумалось.

На душе было мутно, пока не вошел в лес, начинавшийся почти сразу же за домом. На самой границе леса остановился и оглянулся на дом. Улица выстелена туманом. Наверное, потому что она лежит в низине, остальная деревня выше, на холме. Дом почти не виден, зато корявые ветки старых яблонь вылезают из тумана как змеи.

День прошел бесплодно, в отличие от предыдущего. Так, кое-что по мелочи, но в общем на сей раз мир прошлого оставил меня в дураках. Возвращаясь, я нырнул в сырой туман, который так и держал дом под колпаком. По дороге зашел к тете Оле и предупредил, что буду ужинать.

На пороге, не входя в дом, сбросил сапоги и прошелся по комнате и коридору. Старые-престарые обои выцвели настолько, что и рисунка было уже не разглядеть. Кое-где на обоях белели пятна от фотографий. В самом углу комнаты, между диваном и окном, стоял картонный ящик, единственное, что еще не увезли из дома старушки-владелицы.

Присел на корточки перед вчерашними находками, разложенными на полу, и вздрогнул. Среди находок лежал листок из моей записной книжки, на котором моим розовым маркером было выведено "Он сам". Сама записная книжка лежала на диване, на том же месте на котором я ее оставлял утром. Рядом ручка, карандаш и маркер.

Я быстро прошелся по дому, проверяя окна. Все заперто. Похоже у соседских мальчишек были от дома ключи. Кто-то из них пробрался в дом и зачем-то намалевал записку. Почерк был явно детским, буквы прописными. Я снова обошел весь дом, проверил свои вещи. Ничего не пропало, все было на местах.

Проходя мимо кухни, бросил взгляд на стол. Рука белела в полутьме. Отогнал странную мысль. Да ну, не может быть.

В дверь постучали. Тетя Оля.

- Ужин стынет.

- Теть Оль, вы без меня сюда не заходили?

- Нет, милый. А что?

- Ничего.

И снова я ничего не сказал старушке. Ну ладно, предположим записку написали соседские мальчишки.

Но аппетит у меня пропал. Ужинал я у нее на кухне из вежливости. Все-таки соседка старалась.

- Теть Оль, у вас ключи от дома никогда не пропадали? Или у хозяек моего дома?

- У меня нет, а у них не знаю. Так что, исчезло у тебя что-то?

Старушка всполошилась.

- Все в порядке, теть Оль. Это я так спросил, на всякий случай.

По крайней мере, мальчишки ничего не украли. Ну, написали какую-то глупость. Плевать. Но одна мысль засела у меня в голове и не хотела оттуда уходить.

- Так что, теть Оль, расскажете мне про Гошу? Каким он был?

Тетя Оля заметно вздрогнула и какое-то время молча смотрела на меня.

- Вот не думала, что ты о нем спросишь. Гоша хороший был мальчик. Добрый, веселый. И смелый.

- Смелый?

- Ну да. Страшно мне вспоминать те годы. Как во сне было. Снится часто, наяву хочу вспомнить, а как будто не могу. Как камень на сердце лежит. Но раз уж ты войной интересуешься, расскажу тебе кое-что. Может, полегче мне станет.

Я кивнул.

- Гошиного отца на войну сразу в сорок первом забрали. Гоше был годик или два тогда. Его младшие сестры-близняшки, соседки мои, родились в первый год войны, уже как Гошин отец в армию ушел. Когда Гошин отец про близняшек узнал, решил, что не его они, что жена их без него нагуляла, хотя Гошина мать клялась, что забеременела от мужа сразу перед его уходом на фронт. Писать он перестал. Гошина мать поплакала и забыла о нем, надо было с тремя детьми выживать. А он в сорок седьмом явился. Весь в орденах, но грязный, больной, тощий. И пил. Пил страшно. Как напьется, ходит по деревне и клянется, что жену убьет, потому что она ему изменяла, пока он фашистов бил. Гоша от него близняшек прятал, когда он особенно лютовал. Но самый страшный случай позже случился.

Тетя Оля села на стул, положила руки на колени. Потом схватилась за косынку на голове, потянула так, что косынка сползла на плечи. Уронила руки.

- Однажды Гошин отец пьяный стал ломиться ночью в дом, а дверь заперта была. Я и моя мама проснулись, за стеной ведь у нас все это. Мама молитву шепчет, меня к себе прижимает, пока Гошин отец крушит дверь топором в их доме. Потом слышим, Гошина мать говорит, "Открой, сынок. Он же отец. Если откроем, он нас пощадит. А не откроем, убьет". А Гоша ей в ответ: "Не открою. И тебе не дам". И так мне страшно стало, была бы я на Гошином месте, обязательно бы открыла, только бы прекратить этот стук топора. Пусть бы уж лучше открыть дверь и умереть, чем вот так сидеть и ждать. Очнулась я уже только утром. Мама завтрак готовила, сказала, что Гошин отец так и ушел, не солоно хлебавши. Дверь не поддалась. После той ночи Гошин отец в семью уже не возвратился. Но я ту ночь никогда не забуду. Страшнее не было ничего в моей жизни. Разве что Гошина смерть. А умер он через неделю после того. Мы все на тот взрыв прибежали. Гоша был весь в крови. Но живой еще. Мать его страшно закричала. И знаешь, он от этого крика открыл глаза, посмотрел на нее, сказал два слова, что-то еще хотел сказать, но не смог, глаза опять закрыл и умер.

Тетя Оля торопливо смахнула слезу. В этот момент она еще больше стала похожа на девочку. Несчастную, перепуганную и очень грустную.

- А что он сказал, тетя Оля?

Старушка покачала головой.

- Не помню. Подожди. Вспомнила. Мы все с мамой тогда думали, что бы его слова могли значить. "Он сам".

- Он сам?

- Да, так он и сказал, "Он сам".

Он сам. Накарябанные маркером слова. Я торопливо встал из-за стола, попрощался с соcедкой и пошел к себе.

Туман вокруг дома был почти непроглядным и мне все время казалось, что вот-вот за домом раздастся истошный женский крик из моего сна, крик матери, которая увидела умирающего сына.

Раскрыв дверь на свою половину дома, я застыл на пороге. Весь коридор был усеян страничками из моего блокнота с двумя словами. Он сам. Он сам. Он сам.

Я вошел в кухню и включил свет. Рука лежала там же, где я ее оставил.

- Гоша, что значит "он сам"? Что ты хочешь мне сказать?

После рассказа соседки я уже не сомневался, что рука была Гошина. Я так и думал, что свет мигнет, поэтому не удивился и не испугался.

- Дай мне знать больше.

Свет во всем доме неожиданно стал тусклым, задрожал. Потом и вовсе погас. А я вдруг понял, что Гоша, так же, как и я, блуждает во тьме. Он не знает, как донести до меня то, что запомнил в момент своей смерти, а без этого ему не уйти из жизни. Ему нужно было быть услышанным. В том моменте было что-то страшное, что держало его, не давало обрести покой. Он был между двумя мирами, существовал в том последнем измерении, которое отделяет жизнь от смерти.

Откуда ко мне пришли эти мысли? Но кем бы они ни были навеяны, я в них не сомневался. Я был уверен, что Гоше нужна помощь.

- Хорошо, Гоша. Давай попробуем снова.

Свет вернулся.

- Ты помнишь, как нашел гранату?

Свет погас.

- Не помнишь. Понял.

Мне не хватало какого-то звена. Или нескольких.

- Гоша, я ведь почти ничего не знаю. Должно быть что-то еще, что ты запомнил в тот момент. Что-то тебя держит, не дает тебе покоя. Давай так. Дай мне ночь подумать. Верни свет в дом.

Свет вернулся, я лег на свой диван, подложив подушку под голову. Интернета в доме не было, поэтому надеяться на то, что я смогу уточнить какую-то информацию о детях, которые подрывались на гранатах после войны в Ленинградской области, я не мог. Я знал, что такие смерти были там чаще, чем в других областях, но ничего точнее вспомнить не мог.

Часа два я вертелся на диване, все больше убеждая себя, что сошел с ума. Перебои света в доме принял за разговор. Глупые шутки соседских мальчишек за письма с того света. И все-таки свет на ночь я выключать не стал. Рядом со мной в доме кто-то был, все мои чувства были обострены, испуган я не был, но мне было очень не по себе.

Под утро я провалился в сон, очнувшись, сразу же сел, опустил ноги на пол. Прямо перед диваном лежала старая желтая фотография. Кто-то копался, пока я спал, в картонном ящике со старьем, одна из его створок была открыта, там виднелись старые фотоальбомы. На фото был мужчина в военной форме и орденах, женщина с двумя одинаковыми маленькими девочками на руках. Мальчик лет семи, худой и большеглазый. У мужчины лицо было все испачкано розовым маркером. Отец Гоши. Разглядеть это лицо было невозможно под слоем краски от маркера, которым много раз провели по фотографии. Оно было почти стерто.

Я чувствовал, что отгадка странных Гошиных слов где-то рядом, протяни руку - достанешь. Эта жутковатая игра меня захватила, хотел я того или нет, верил в Гошин призрак или нет.

У тети Оли я сразу же приступил к делу.

- Тетя Оля, говорите, Гошин отец после смерти сына исчез?

- И что тебе Гоша покоя не дает? Ты ведь им не родственник, у них и родни-то не было, - тетя Оля смотрела на меня испытующе. Видимо, память о тех днях была ей дорога, раз не хотела доверять ее чужому человеку.

- Меня прошлое интересует, я коллекционер. И ... мне жалко Гошу, тетя Оля.

Как мне еще иначе было объясниться перед соседкой? Она кивнула.

- Гошин отец появился после Гошиной смерти всего один раз. На похоронах. Сильно пьяный. Прыгнул в могилу, крышку с гробы откинул. Кричал, что Гошина мать сама Гоше гранату дала, чтобы убить сына из ненависти к нему. Что так она своего мужа со свету сжить хотела, истребить его род.

- И вы ему поверили?

- Кто-то, может, и поверил. Но не мы с матерью. Мы-то видели, как она по Гоше убивалась.

Как люди могли поверить, что мать сама могла дать сыну гранату? Сама ...

Я вскочил со стула и сказал, что вернусь через пару минут. Мне надо было побыть одному. Двор сразу же запеленал меня сырым туманом, который, казалось, поселился на улице навечно. Но мне было не до тумана. Меня мучила эта фраза: она сама. Сама дала сыну гранату. Как в пропитом, воспаленном мозгу Гошиного отца могла зародиться такая мысль?

Громко, над самым ухом крикнула ворона, и я вдруг вспомнил, что когда-то читал, будто преступники часто приписывают жертвам собственные побудительные мотивы и поступки. Неужели...

Я почти вбежал в дом.

- Тетя Оля, а Гошин отец когда-нибудь грозился убить Гошу?

Соседка застыла над чашкой с чаем. Потом медленно-медленно подняла на меня глаза.

- Зачем ты старое бередишь? Что теперь это изменит?

- Изменит, тетя Оля. Вспомните, что Гошин отец кричал в ту ночь, когда в дом ломился.

Тетя Оля смотрела на меня, не отрываясь.

- Я и в детстве-то не помнила, так мне страшно было. А ты хочешь, чтобы я сейчас вспомнила.

- Хочу, тетя Оля.

Она моргнула и заговорила быстро, почти шепотом.

- Может, и вправду лучше вспомнить. Освободиться. Я тогда думала, что спала, но все равно слышала. Но как вспомнить-то?

- Вы не помните, потому что не могли поверить в то, что слышали. Дети помнят то, что понимают. А вы не понимали ту ненависть.

- Не понимала. Как можно так про своего сына и жену!?

Теперь у нее по щекам катились слезы.

- Он кричал, "Вы предатели, фашисты. В родной дом не пускаете. Убью вас". А потом, "Мой родной сын гонит прочь, а ведь я за него воевал. Предал меня, предал, предал".

Я положил руку на ее маленькую руку, похожую на птичью лапку.

- Спасибо, тетя Оля. Спасибо, что сохранили эту память. Поеду я скоро. Скажите мне, где Гоша похоронен.

Она сказала. Его мать и он сам были похоронены на деревенском кладбище, и тетя Оля его часто навещала, так же, как и его сестры. Его помнили и любили.

Когда я вышел на крыльцо, туман, наконец-то, раздернулся, и сырое утро вступило в свои права. Я поставил машину прогреваться и пошел в дом.

Гошина рука дожидалась меня на кухне.

- Мы на кладбище поедем, Гоша. Похороню тебя рядом с мамой, - сказал я ему. - Это твой отец тебя убил, Гоша. Уж не знаю, откуда у него была граната, но он ведь военным человеком был, как-то раздобыл. Не знаю, бросил он в тебя гранату или дал тебе и показал, как ей пользоваться. Этого мы никогда не узнаем. Люди и подумать не могли, что такое возможно. А дети в те годы часто в этих местах на гранатах подрывались, так что твоему отцу все сошло с рук.

За моими словами ничего не последовало, и я понял, что Гоша слушает.

- Ты помнишь крик своей матери, помнишь, как хотел договорить, но не успел. Ты хотел сказать, что это он сам тебя убил, Гоша.

И снова ничего в ответ. Но за окном каркнула ворона, и я решился сказать самое главное.

- Гоша, твой отец был больным, сумасшедшим. И еще. Для него война никогда не кончалась. Никогда. Вот так. Мне очень жаль.

Я осторожно взял Гошину руку, положил в пакет и отнес на пассажирское сиденье в машине. Быстро забросил в багажник остальные вещи и попрощался с соседкой. На кладбище легко нашел могилу и вырыл для руки маленькую яму рядом с памятником. Я не знал, что еще сказать Гоше, а потому ничего не сказал.

Помню, что из-за сырого леса вышло, наконец, солнце, и я принял это как добрый знак. На сердце у меня полегчало. Что-то важное случилось, и это касалось не только Гоши, но и меня. Подземный мир дал мне последний шанс, и я принял его. Я был внутри времени, не снаружи, я был частью происходившего. Пусть ветер, который разбудил меня, был холодным и подземным, но он дул в лицо, и сквозь его жесткие порывы я видел мир настоящим.

Ольга САЖИНА
Откройте теорию относительности

Маятник напольных часов оглушительно щелкнул и остановился. Перебирая тяжелыми со сна ногами, я медленно втащил на кровать одеяло, сброшенное от невыносимой жары, и протер глаза. Раскаленный диск солнца над широкой дугой залива уже подернулся густой красной дымкой, выхватывая темный силуэт тупого крокодильего носа - острова Капри. К острову тянулась узкая коса Сорренто - восточной оконечности подковообразного залива. Скоро темная полоска "страны лимонов" заиграет желтыми огоньками, а остров кошек и цветов ответит ему разноцветной огненной россыпью.

Сиеста закончилась. Каменные стены двухметровой толщины моей скромной комнатки, одной из сотен в громаде древней Обсерватории, медленно остывали. Скоро станет холодно - здесь, на горе, холод обрушивается стремительнее кометы. По углам в запыленных нишах потихоньку собирались сумерки, и широкие листья огневки уже начали свою работу: гладкий каменный пол покрылся легким муаром нежно розовых бликов. Я привычно взглянул на крышку заваленного бумагами секретера, но Фламмы там не было, зато уже появились четыре полусонные фуоки и неторопливо расползлись по стенам. Три уверенно светили ровным оранжевым, топорща восьмилучевые усики. Одна же покрылась густо-фиолетовым, почти сливаясь с настенной картой звездного неба; вместо того, чтобы занять свое место в широкой латунной лунке возле потолка, она как-то боком стала продвигаться к окну. Наверное, опять мало пила. Я отодрал от стены почти добравшуюся до окна фуоку и положил ее в блюдечко с оставшимся от ужина кьянти. Фламмы по-прежнему не было.

Разыскав на полке вчерашние макароны, я выложил на сковороду слипшуюся массу, поставил ее на перекрестие слюдяных крылышек вуггуна и щелкнул его по носу. Вуггун чихнул и опрокинул сковороду. Все содержимое вывалилось на пол. Porca Madonna! Фуока блаженно дремала в сухом блюдечке, на ее фиолетовой хитиновой спинке сияли оранжевые полосы. Вуггун виновато косился на меня рубиновым глазом, его крылышки, нагреваясь, тоже становились рубиновыми. Наконец объявилась Фламма и полезла ко мне на колени, приглашая почитать, но мне было не до книг. Я посадил ее на полку, где она обиженно замигала синим, распустив все четыре крыла. Я был голоден и зол.

Сунув в карман часы и радостно взблеснувшую изумрудным Фламму, я накинул теплый плащ и отправился в пиццерию, очень рассчитывая на то, что Антонио уже разогрел печь. Кальмары у него закончились еще на прошлой неделе, ведь Джузеппе работал теперь у старика Бруно и ходил в море только по четвергам. Видимо, все дело в Марии, внучке Бруно. Но как бы оно там ни было с этими кальмарами и с внучкой Бруно, свою пиццу "маргариту" со свежим базиликом я все же надеялся получить.

Оглушительно стрекотали цикады. В темных шапках пальм возились просыпающиеся летучие мыши. Воздух был упоительно прохладен, напитан сладковатым ароматом магнолий.

По узким ступеням высокой каменной лестницы я спустился во внутренний дворик. Миновав увитую плющом арку и вечно распахнутую замшелую калитку, по еще одной лестнице, только гораздо более широкой и удобной, я поднялся к центральному зданию Обсерватории, мимо тихонько бурлящих фонтанчиков и зарослей агавы. А потом, обогнув молчаливое здание, поспешил вниз, по мощеному крупным булыжником серпантину мостовой, прямо к воротам, разделяющим Обсерваторию и Город. Осмелевшие мыши носились над головой. "Ужинают", - подумал я, невольно ускоряя шаг. Под горку было приятно идти таким вот быстрым пружинистым шагом. По правую руку высилась глухая стена Обсерватории, а по левую, за глубоким обрывом, расстилался пестрый многоярусный Город. Крыши уже не пылали на солнце, но и система огней еще не была приведена в действие - редкие минуты сумерек. Я миновал зеленый двухэтажный домик сеньора директора. Окна были еще темными, но на крылечке в ожидании обеда уже расположились кошки. Последний поворот, круглый каменный зал амфитеатр под открытым небом с тяжелыми кольцами в стенах, для лошадей, и привратник, толстяк Фортунато, открывает передо мной ворота.

- Buona sera, - широко улыбается Фортунато, шипяще произнося последнее слово, что свойственно коренным обитателям Города. Белые зубы сверкают на хитром смуглом лице, - Buona sera, сеньор Маурицио.

- Buona sera, Фортунато, - улыбаюсь в ответ я. Именно привратник научил меня, что в Городе принято желать доброго вечера, начиная с двух часов по полудни. До сих пор не знаю, почему. Может, он пошутил?

- Как дела в Венеции? - спрашивает он сквозь решетку, запирая за мной двери и задвигая тяжелый засов.

- Говорят, снова дожди. - Я не был дома уже почти пять лет, с тех пор как директор Обсерватории пригласил меня наблюдать кометы. Сеньор директор, как и все просвещенные люди нашего времени, любит кометы и еще очень любит кошек. Кошек я не люблю, но кометы, в особенности вопрос об их цвете, всегда интересовали меня. Особенно после скандальной истории с флорентийскими Фонарщиками. Сеньор директор - консерватор, он не верит в Фонарщиков, считая все это чьей-то глупой шуткой. Я люблю кометы, но к Фонарщикам тоже отношусь подозрительно.

Антоний встретил меня на пороге своей пиццерии. Его заспанное мятое лицо навело меня на мрачные мысли.

- Может, сеньор желает вчерашней пасты? - зевнул хозяин.

Из-за его спины на меня с любопытством косился антониев вуггун, холодный, как прибрежные камни... Сеньор вчерашних макарон не желал! Я дернул щекой и ушел.

Улицы оживали. Мимо промчался мальчик лет десяти, за ним с удивительным проворством подпрыгивала толстая женщина в цветастом платье с небрежным вырезом, открывавшим шею и широкие полные плечи. Она поймала мальчишку за ухо.

- Вы только поглядите на этого поганца! - заорала она. - Пьетро, паршивец, сколько раз я говорила тебе не шляться в доки!

Из-за пазухи паршивца Пьетро на мостовую выскользнули несколько толстых темных брусков с неровными краями. Это был колотый шоколад. Его можно достать только в порту, у моряков, приходящих из Бразилии. Только вот можно и не найти дорогу обратно, заплутав в узких портовых улочках. Опасное это дело. Каморра не пощадит и сопливых пацанов, шныряющих там, где не надо. Даже бесстрашные сицилийцы обходят стороной районы каморры. Хорошо, что Фортунато в первый же день моего приезда представил меня самому сеньору Брунелло и его людям. Двоюродная сестра Фортунато замужем за внучатым племянником сеньора Брунелло.

- Выпори его как следует, Мария, - посоветовала булочница, старшая дочка Джузеппе, продавца сыра, стоявшая в дверях своей лавки.

- Отдай его в матросы! - крикнула с балкончика второго этажа другая женщина, сеньора Флора, - и тут же заорала через улицу: - Фабио, Фабио, твой кузен, кажется, искал толкового мальчишку на свой "Светлячок"!

- Как же, толковый! - Толстая Мария снова отвесила затрещину тихонько подвывавшему Пьетро. Он размазывал грязными кулачками слезы, с невыразимым отчаянием глядя на валяющиеся в пыли плитки шоколада. Мария дернула его за руку и поволокла куда-то вниз, в переулки. Булочница затеяла разговор с Анной о ценах на зелень. Фабио дремал на стуле у входа в лавку жестянщика.

С наступлением сумерек по мере того, как зажигались все новые и новые огни, Город как будто становился больше - и выше, и шире, и глубже. На западе сеть огоньков уходила вверх, по холму святого Эльма к старинной крепости, петляя среди каменных заборов и насыпей, на северо-востоке - по пологому склону Каподимонте, мимо величественного собора Пресвятой Девы Марии, мимо королевского дворца со статуями из Помпей и Геркуланума, и мимо королевского парка прямо к венчавшей гору Обсерватории. От роскошного светлого Вомеро - района богачей и центра лучших в мире шоколадных лавок - огоньки расползались вниз, в бедные районы. За сотню ливров там вполне можно снять угол на ночь, только свет в нижней части Города уже совсем другой, ни фуок, ни вуггунов там не найти. Вдоль узких грязных улочек - только груды тусклых камней из долины Сольфатары, воняющие серой. В доках тоже пахнет серой, и еще больше - рыбой и морем; причалы озаряются неровным бледно-зеленым светом развешенных гирляндами морских обитателей.

Мимо огромного сияющего девственной белизной купола собора Пресвятой Девы Марии, я спускался к площади Данте. Ленивое ничегонеделание сменялось суетной активностью - вынужденные сдерживать во время огнедышащей сиесты буйный темперамент люди получили в свое распоряжение долгие часы прохлады. Я пару раз привычным движением хлопнул рукой по карманам, отгоняя не в меру прытких охотников до чужих кошельков. Множество их шныряло посреди шумной говорливой толпы. Одетые в пестрые полосатые халаты негры - продавцы фиников и безделушек из дешевого дерева - орали зычными голосами и переговаривались между собой непонятными гортанными возгласами. Они раскладывали свой товар прямо на мраморных ступенях древних дворцов. Каменные свидетели канувшей в небытие славы древнейшего Города бывшей некогда величайшей империи становились местом торговли. Жители давным-давно устали от обременительной славы властителей мира и теперь просто жили. Один за другим открывались шоколадные лавки и всевозможные кафеенки и пастичерии, с горами пирожных в витринах.

И все ярче и ярче разгорались огни над Городом. Я испытывал легкое чувство зависти. Даже моя Венеция уже не могла соперничать с таким количеством огней... Чем-то, видимо, не приглянулся отцу Родгеру город на сваях. Может, оно и правильно - где еще властвовать огням, как не здесь, в Городе, поблизости от Везувия и Campi Flegrei - Полей Огня, в том самом месте, где по легенде Одиссей спускался в царство Аида. Кто бы мог подумать, что всего каких-нибудь двадцать лет назад Город освещался практически только унылыми огнями камней долины Сольфатары. Город рыбы и серы - вот чем он был двадцать лет назад. Конечно, теперешний Город - заслуга не одного только отца Родгера. Просто именно ему принадлежит две наиболее протяженные сети огней - Flamma Colorata и Flamma Variegata. Первая охватывает весь холм святого Эльма, а вторая - площадь Данте и ближайшие окрестности. И, конечно, именно отцу Родгеру принадлежит освещение Аппиевой дороги, до самой королевской резиденции в Казерте.

А вот во Флоренции всегда отдавали предпочтение Мертвым Огням. Скорее всего, из-за золотого моста на Арно. На Мертвых Огнях и только на них так неповторимо блестит золото, для которого важна однотонность и неизменность света. Флорентийцы презрительно именуют творение отца Родгера рождественской елкой - впрочем, этих банкиров ничего кроме золота не интересует. Именно Флоренция - родина Фонарщиков, этого загадочного сообщества, пытающегося доказать, что Мертвые Огни тоже имеют цвета и оттенки. Не иначе, масоны.

Спустя час неспешной ходьбы я уже вошел в круглый двухъярусный зеркальный зал "Империала".

- Buona sera, сеньор Маурицио, - улыбнулся мне хозяин.

- Buona sera, Альвио, - улыбнулся я в ответ, - один капучино без сахара.

В углу я сразу же заметил нового посетителя. Он умостил на коленях широкий планшет со стопкой бумажных листов и цветной пастелью рисовал сидящую напротив кошку в голубом чепчике.

- Господин Хайао Миядзаки, - шепнул мне на ухо Альвио, - странный он. Рисует много-много раз одну и ту же кошку, но каждый раз немного повернутую, или с чуть другим положением лап. Как будто пытается нарисовать движение.

Кошка зевнула и, потеребив ленточку чепчика, сбила его на ухо.

- Знаете, кто сегодня здесь? - снова зашептал мне в другое ухо Альвио, заговорщически перегнувшись через стойку. - Сам отец Родгер!

- О... - только и смог сказать я, мгновенно потеряв интерес к господину Хайао с его кошкой.

Хозяин дернул бровями, указывая мне на узенькую винтовую лестницу, ведущую балкончик, опоясывающий зал "Империала". Я без слов устремился туда.

Отец Родгер сидел за столиком, разложив перед собой разобранные механизмы часов, и сосредоточенно в них копался. Его длинные тонкие пальцы двигались с завораживающей точностью и проворством, как лапки молодой фуоки. У него был длинный нос с импозантной римской горбинкой, выступающий вперед острый подбородок и напряженно сжатые в ниточку тонкие бесцветные губы.

Рядом с ним сидел смуглый курчавый человек с очень живыми блестящими глазами. Он аккуратно подавал отцу Родгеру малюсенькие часовые отвертки.

- Вечер добрый, отец Родгер, - робко сказал я. Он оторвался от своей работы и с неудовольствием поднял на меня большие бесцветные глаза. Моя восторженность несколько покоробила его.

- Добрый, - буркнул он. Такое надменное лицо могло принадлежать только жителю Вечного Города. Вообще, римляне редкие гости здесь, так далеко на юге Италии.

- Простите, что мешаю вам, отец Родгер... - Я робко представился. - Работаю в Обсерватории по приглашению сеньора директора. Я... я просто не мог не выразить вам своего восхищения!

- Ну?..

Блеклые глаза смотрели на меня в упор.

- Своего восхищения... - неуверенно повторил я, как-то потерявшись под его колючим взглядом. Подумать только, мне посчастливилось встретить самого отца Родгера! Ну уж теперь я отсюда никуда не уйду, до последнего боя часов. И я присел рядом.

Фламма вылезла из моего кармана и, перебирая тоненькими цепкими лапками, осторожно вскарабкалась по плащу мне на плечо.

- Держишь на тосканском кьянти? - спросил отец Родгер, быстро окинув ее взглядом. - Почему не на "Фалангине"?

- От местного она все время спит. Южное вино слишком сладкое.

- Глупости! - отрезал римлянин. - Просто избаловали их нынче донельзя!

Некоторое время отец Родгер молча копался в часовых механизмах. Я счастливо сидел рядом. Часы "Империала" пробили полночь. В тот же миг за окнам ярко вспыхнуло - вступила в действие последняя часть Flamma Variegata. Отец Родгер прервал непонятную мне работу и посмотрел в окно.

- Цветных огней множество, - изрек он задумчиво. - Начиная от темно-фиолетовых и почти черных, свойственных подземным жужелицам-псевдолайтам, и заканчивая ослепительно-белым вуггунами, живущими у подножья Везувия, и морскими пурпурными крессами, и сзвентасами, летучими рыбами Залива, которые освещают всю портовую часть Города. Но вот от чего зависит их цвет? - Отец Родгер требовательно смотрел прямо на меня.

- Они меняют цвет в зависимости от вида, размера и возраста. И от сорта винограда, конечно, - Я говорил вещи, известные каждому ребенку. - А если речь идет о горящих камнях, то всем известно, что свои цвета они берут от жара Везувия или Полей Огня и хранят его - не так долго, как живые существа, но на один зимний сезон вполне хватает. А цвет их зависит от того, насколько близко к источникам истечения лавы их находят...

- "Всем известно"! - хмыкнул отец Родгер. - А что столь ученый юноша скажет об изменении цвета Мертвых Огней?

- Они не меняют цвет, на то они и Мертвые Огни. А флорентийцы...

Отец Родгер досадливо махнул рукой, перебивая меня:

- Этим флорентийским ростовщикам никогда ничего не интересно! - раздраженно сказал он. - Более того, они мешают другим исследовать этот вопрос, потому как это может сказаться на ценах на золото.

- Так вы говорите о вымыслах Фонарщиков?

Я вспомнил скептическую усмешку сеньора директора. Видимо, ее тень отразилась на моем лице, потому что отец Родгер нахмурился.

- Не о таких-то уж вымыслах, как тебе кажется. Четырех Фонарщиков видели в Болонье и Пизе полгода назад, - сухо сказал он, - а не далее, чем в прошлом месяце мой добрый друг Джованни, - он кивнул на своего спутника, - видел одного в Венеции, прямо на площади Сан-Марко перед дворцом Дожей.

- Огонь Фонарщиков, который они крепят на четырех коротких мачтах своих экипажей, сродни огню камней Везувия, только в отличие от них он чисто белый, - сказал Джованни.

- Но самое интересное, - подхватил отец Родгер, его бледные глаза разгорались как крылышки вуггуна, - когда такой экипаж движется прочь от тебя, то огонь становится чуть красноватым. Когда же он движется навстречу тебе - чуть синим. Свидетелей становится уже слишком много, чтобы списать это все на случайность или расстройство зрения.

- Почему так? - озадаченно спросил я. С открытием новых стеклодувных мастерских в Венеции на зрение теперь действительно мало кто жаловался.

- Не знаю, - пожал плечами Джованни. - Все происходит так, как будто свет зависит от скорости движения. Понимаешь, свет зависит не только от того, из чего сделан источник, но и от его скорости! И только Господь знает, от чего он может еще зависеть!

Мы помолчали. Я подумал, что, окажись отец Родгер прав, не понадобилось бы столько кьянти, чтобы сделать старую фуоку голубоватой, - впрочем, что за толк от нее в бешено мчащемся экипаже?

Отец Родгер собрал последние часы. Перед ним на столе лежали три совершенно одинаковых простеньких циферблата в крепкой, но не лишенной изящества оправе.

- И вот что я еще думаю, - отец Родгер снова смотрел прямо меня, - огромное множество часов по всей Италии измеряет время - струйкой песка, качанием маятника, точной работой связанных воедино колесиков... но все часы измеряют одно и тоже - время. Разве не означает это, что время есть сущность, не зависящая от того, что ее измеряет? Есть часы без стрелок и циферблатов. Важен их ритм, их ход! Человеческое сердце тоже могло бы служить часами, не будь оно подвержено ускорениям и замедлениям... Часы с разболтанными шестеренками - плохие. Они постоянно ломаются, спешат или отстают. Часы мастера идут долго и равномерно. Время везде одно и то же, просто чем совершеннее носитель, тем точнее мы его измеряем. А что может быть совершеннее Божественного Света? - голос отца Родгера зазвучал почти благоговейно. - Что может быть совершение часов, механизм которых суть лишь свет и больше ничего?!

- Но как сделать стрелки и циферблат из света? - не сдержал я удивленного вопроса. Уж проще набить фуоками экипажи Фонарщиков.

- Зеркалами, мой мальчик, зеркалами, - снисходительно ответствовал мне отец Родгер. - Двумя зеркалами. Считать одним мгновением, когда луч отразится от одного зеркала и вернется к другому. И, коль скоро свет зависит от скорости движения его источника, от нее же должно зависеть и время!

Отец Родгер вскочил на ноги и взволнованно заходил по анфиладе.

- А может, это все зависит не только от скорости, но и от ветра, от погоды, от... от высоты над морем, в конце концов, - бормотал он. - Все это нужно проверить...

Нашу беседу прервал усиливающийся грохот на улице. Хрустальная люстра угрожающе покачнулась, переливчато тряхнув подвесками. Ее фуоки посыпались на пол. Альвио выскочил из-за стойки и выбежал на улицу.

- Фонарщики! - От его истошного вопля мы с Джованни вскочили как подброшенные, а отец Родгер, схватив со стола один из циферблатов, с невероятным проворством метнулся по винтовой лесенке вниз и со скоростью, достойной ядра пушек Святого Эльма, вылетел на улицу вслед за Альвио.

Фонарщиков было целых шестеро. Трое, не останавливаясь, промчались мимо по направлению к темной громаде Везувия. Трое осадили лошадей прямо перед "Империалом".

Каждый миниатюрный экипаж, запряженный тройкой лошадей, был рассчитан всего на одного седока и управлялся одним Фонарщиком. Ажурный абрис экипажа гармонировал с изящным сложением тонконогих лошадей. На лошадях - алые и зеленые шляпы. По углам каждого экипажа - четыре ослепительно белых фонаря.

Один из Фонарщиков спрыгнул на землю. Он был укутан широким зеленым плащом и носил широкополую шляпу с пышным плюмажем. Передвигался он легко и плавно, точно кот, сошедший с витрины венецианского магазина игрушек. Он направился прямо к оторопевшему Альвио. Тот попятился.

- Buona notte, сеньор, - Фонарщик элегантно снял шляпу, открыв молодое лицо, разгоряченное быстрой ездой, - капучино без сахара, пожалуйста.

- Да-да, конечно... - Альвио поспешил принести требуемое.

- На Везувий? - деловито осведомился отец Родгер. Не прикрытое широкими полями шляпы, лицо Фонарщика потеряло всю свою загадочность.

- Отец Родгер, - поклонился Фонарщик, - чрезвычайно польщен встречей.

Голос Фонарщика был звонкий, а тон почтительный.

- Я с вами.

Фонарщик сделал приглашающий жест рукой, одним глотком осушил принесенную Альвио чашку кофе.

- Двое часов тебе - одни оставишь здесь, другие захватишь с собой и отправишься к подножью Везувия, жду тебя там через два дня... - скороговоркой произнес отец Родгер изумленному Джованни и одним прыжком оказался на заднем сидении экипажа.

Я сорвал с плеч свой плащ и кинул его римлянину:

- На Везувии сегодня холодно, святой отец!

- Благодарю, юноша, благодарю!

- Потом... потом не загляните ли в Обсерваторию? Сеньор директор был бы очень рад...

Фонарщик изогнул губы, чуть-чуть приподнял свою роскошную шляпу. А потом внезапно и жутко выкрикнул несколько непонятных слов. Три лошади с хрипом рванулись в галоп, выпученный лиловый глаз мелькнул, казалось, близко-близко от моего лица.

- Жди меня у подножия Везувия, Джованни-и-и!.. - донеслись до нас слова отца Родгера, и все потонуло в бешеном перестуке копыт, высекающих искры из булыжной мостовой.

- "Одни оставишь здесь". Кому это - "здесь"? И куда его опять черт понес? То за летучими кальмарами, то за безумными флорентийцами, теперь вот с Фонарщиками, масонами этими... - бормотал Джованни.

- Оставь мне, - вдруг попросил я, мне очень захотелось еще раз увидеть отца Родгера.

Джованни с явным облегчением протянул мне часы.

Экипаж мчался к набережной, к Санта Лучии, и дальше-дальше, мимо "Гамбринуса", прямо к темному подножью старого двугорбого вулкана.

Два других экипажа погрохотали по Толедо, распугивая прохожих, чтобы потом, видимо, свернуть на Аппиеву дорогу и устремиться к Казерте. Остальные двенадцать огоньков Фонарщиков уже мелькали поблизости от Везувия...

Господь всемогущий, пресвятая Дева Мария и святой Антоний, да что у них за лошади?!

Шум стих. Ставшие из белых почему-то чуть красноватыми огоньки Фонарщиков слабо мерцали на склонах Везувия - наверное, пыль поднялась. Джованни тихонечко мурлыкал тарантеллу, увязывая на ослика мешочек с часами. Господин Хайао рисовал кота в зеленой бархатной шляпе. Моя Фламма в кармане плаща была, наверное, уже где-то на Везувии.

Виктор Касаткин
ВСЕ БУДЕТ СОВСЕМ ПО-ДРУГОМУ. ПОНИМАЕШЬ?

Дневной свет проникал через щели оконных жалюзи и ложился ломаными полосами на предметы и стены рабочего кабинета известного ученого-астрофизика, профессора Юрия Ворстока. Ученый сидел за рабочим столом. Полоса света освещала лицо, тонкие черты его были неподвижны, глаза закрыты. В комнате, как и во всем здании научного центра, было очень тихо, только пальцы профессора нервно постукивали по крышке стола.

Он открыл глаза и посмотрел на часы: "Осталось 5 минут ..." Потом перевел взгляд на стоящую на столе рамку с фотографией смеющейся женщины, его жены. Это было давно, в той жизни... Жена умерла от рака, совсем молодой. Ворсток тяжело переживал ее уход: замкнулся и вел одинокий образ жизни. Для себя он решил: "Моя жизнь - это наука".

"Может, и хорошо, что ты не видишь этого, Маргарит", - произнес он, с содроганием вспомнив, что творилось день назад на улицах города. Крики: "Это кара Господня! Покайтесь, грешники! И мы спасемся!" или "Всем хана! Делай, что хочешь!". Испуганные лица людей, торопящихся уехать из города. Многие находились под действием алкоголя и наркотиков. "Как звери, - думал Ворсток, - пытаются урвать от жизни последнее..." Сам он решил спокойно и гордо принять смерть, но с досадой чувствовал, что внутри медленно нарастает напряжение.

Снова взглянул на часы: осталось две минуты! Рубашка стала мокрой от пота. Прекратив барабанить пальцами по столу, неожиданно для себя он резко зажмурил глаза и весь сжался, ожидая удара. Послышался нарастающий гул. Уши заложило. Все вокруг зашаталось. Казалось, что стены гнутся под напором ветра. Не открывая глаз, он ощутил, что на улице потемнело, и сжался еще сильнее: "Вот сейчас... Ну, быстрее же... чтобы не мучиться..." Минута, другая...

Но то, чего ожидал Ворсток, не произошло. С трудом открыв глаза, он попытался встать, чтобы поднять жалюзи на окне, но не смог: мышцы не слушались его и ныли, как после тяжелой физической нагрузки. Он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Мысли, перебивая друг друга, проносились в голове: "... а может, я уже умер?", "...он прошёл по касательной", "...значит, Пауль ошибся?". Постепенно вихрь мыслей стих, и через минуту ученый погрузился в сон - сказались бессонные ночи и напряжение предыдущих дней.

Ворсток стоял в большом светлом зале с прозрачными стенами, полом и потолком, за которыми светили звезды. Зал будто парил в космическом пространстве.

Он был не один - вокруг были люди разных рас, возрастов... Все стояли примерно в двух шагах друг от друга. Ему показалось, что среди присутствующих он узнал нескольких известных ученых и политиков.

Все растерянно осматривались по сторонам. Стоял небольшой гул. И вдруг наступила тишина. В глубине зала возник светящийся шар. Он стал менять форму и принял контуры человека. На темном фоне звёздного неба его фигура светилась белым светом.

Светящийся человек сказал:

- Мы собрали вас, чтобы объяснить произошедшее.

Ученый с удивлением отметил, что спокойный и располагающий к себе голос звучит как будто рядом и обращается лично к нему.

- Вы ждали столкновения Земли с астероидом. Но оно не произошло, потому что мы изменили его траекторию, предотвратив катастрофу.

По залу прошел легкий гул. Ворсток обернулся на шепот: "Господи! Прости меня грешного, что я порой малодушничал и не верил в тебя... Пришло Царство Божие!" Это шептал пожилой священник в черной одежде. По его лицу текли слезы.

Рядом кто-то тихо сказал: "О, Майтрея, Будда Будущего! Ты пришел к нам..." Это был худой, аскетического вида мужчина с темным лицом, одетый в старое желтое одеяние. "Видимо, тибетский монах, - решил ученый. - Странно, они говорят на своём языке, но я понимаю их..."

Он снова устремил взгляд на светящегося человека: "Неужели это Христос или Будда?". Профессор был атеистом, и его раздражали разговоры о религии и мистике.

Светящийся человек продолжал:

- Кто мы? Мы - цивилизация, которая гораздо старше вашей.

"Ну вот все и объяснилось! - облегченно выдохнул Ворсток. - Не надо петь "Харе Кришна" или "Аллилуйя".

В существовании других разумных существ во Вселенной он не видел ничего необычного. Ученый хорошо знал, что Мир бесконечен и таких планет, как Земля, скорее всего, несчётное множество.

- Вам надо знать, что астероид, который мы отклонили, не один. В ближайшем будущем Земле угрожает группа астероидов. Сегодня мы помогли вам. Но мы не можем оберегать вас от опасностей, с которыми вы в состоянии справиться сами.

Ваша цивилизация обладает достаточными техническими возможностями и должна сама решать проблемы такого масштаба. Однако для этого вам надо изменить устройство своего общества, преодолеть разобщённость. Одно или два даже очень развитых государства не могут противостоять серьёзным угрозам. А вам угрожают не только космические тела, но и смертоносные пандемии, экологические катастрофы, изменение климата и многие другие опасности. Только Объединённое Человечество имеет шанс и выжить, и развиваться.

Мы собрали здесь тех, кто способен понять необходимость такого объединения. Каждый из вас может по-своему помочь этому.

Да, вы все разные, вы представители разных культур, у вас разное воспитание и взгляды на устройство Мира, поэтому мы считаем правильным продолжить разговор с каждым из вас отдельно.

Ворсток оказался в просторной комнате, в которой, как и в зале, стены, пол и потолок были прозрачными, а за ними - звездное небо. Комнату заливал мягкий свет. В ней не было ничего, кроме двух легких кресел.

Напротив ученого стоял светящийся человек. Он жестом предложил ему сесть в кресло и сел сам.

- Здравствуйте, если не возражаете, мы будем к Вам обращаться просто - Профессор.

Ворсток пожал плечами, пробормотав:

- Как вам угодно...

Он внимательно разглядывал своего собеседника. Тот был как бы соткан из света. Сначала ученый предположил, что это голограмма. Но потом все-таки решил, что это живое существо: от него исходило ощущение жизни, спокойствия и дружелюбия. У Ворстока возникло чувство, что он общается с кем-то очень родным, давно знакомым, что он говорит с близким другом.

- Вы давно наблюдаете за нами? - спросил ученый.

- Да, с самого начала существования человечества. Мы наблюдаем и за другими ростками разумной жизни в нашем секторе галактики.

- Вы уже вмешивались в нашу жизнь?

- Да, разумеется. Мы вмешивались всякий раз, когда возникала проблема, с которой человечество самостоятельно справиться не могло.

- Почему же вы не появились раньше и не поделились своим опытом? Почему не помогли нам стать лучше, предотвратив страшные войны, несправедливость, смертельные болезни?! - с горечью спросил Ворсток.

- Мы подчиняемся законам Мироздания, законам развития Живого, разумной Жизни. Каждая цивилизация идет своим путем. Только опираясь на свой опыт, вы можете двигаться в будущее, - ответил Светящийся человек и, помолчав, добавил: - Мы отличаемся от вас: мы рождены другой планетой, мы другие. Наш опыт может не подходить для вас...

- Я понимаю, что цивилизация сама должна решать свои проблемы, иначе не будет развития. - и Ворсток, вспомнив свою жену, тихо прошептал: - Но мне сложно принять это...

Собеседник внимательно посмотрел на ученого и сказал:

- Ваша горечь нам понятна. Мир так устроен: жизнь и смерть предполагают друг друга... Мы переживаем гибель других цивилизаций так же, как вы переживаете уход близких людей... - и добавил: - Устройство Мира, Земли, подобных планет подразумевает возникновение жизни, а жизнь неизбежно производит Разум.

Светящийся человек коснулся руки Ворстока:

- Наша цивилизация, Юрий, заинтересована в человечестве.

- Я все понимаю... Извините... поддался эмоциям. Напряжение последних дней... - ученый на минуту погрузился в себя, затем обратился к собеседнику: - В зале вы говорили о Едином Человечестве. Но из чего следует, что такое объединение возможно?

- Движение к объединению - одно из главных направлений в развитии Жизни. Клетки объединились в сложные организмы. Живые существа образуют пары, стаи, стада... В человеке, как ни в ком другом на Земле, воплотилось стремление ко всё большему и большему объединению: племена, государства... И вот теперь человечеству суждено соединиться в планетарный организм. Это принципиально новый виток жизни. Он сопостави?м с тем, когда в прошлом на Земле, из отдельных клеток сложился многоклеточный организм. Важно понимать, что способность к такому соединению заложена в природе человека, в ваших генах.

- Может... Может быть... О чем-то подобном говорил ученый Тейяр де Шарден, - сказал ученый. - Но пока я вижу не объединение, а, скорее, все большее разобщение людей. Идет война "всех против всех". Человечество распадается на глазах. Порой кажется, что и простые люди, и политики просто сошли с ума.

- Такое разобщение объяснимо: когда старая форма устройства общества доходит до своего предела, в ней нарастают противоречия, и в конце концов общество распадается. Вот вы сказали: "Порой кажется, что и простые люди, и политики просто сошли с ума". Да. Распад происходит и в головах: люди как бы глупеют. Один из ваших мыслителей, Сергей Семёнов, остроумно назвал этот феномен DEMENTIA NUMENIS.

- Корабль прогнил, дал течь. А поглупевшие капитаны пытаются плыть дальше... - грустно усмехнулся Ворсток. - Но не сгущаете ли Вы краски? Разве нельзя исправить положение, приняв правильные законы, выбрав во власть нормальных, разумных людей? И тогда человечество будет спокойно существовать дальше.

- Нет. Нынешняя форма вашего общественного устройства отжила свой срок. Судите сами: общество, основанное на конкуренции и погоне за наживой, постоянно будут раздирать противоречия, конфликты, войны. А значит, вы будете слабы и беззащитны перед внешними угрозами, что и показала история с астероидом.

- Да... Как ученый я могу добавить: сейчас большие научные проекты просто неосуществимы из-за нашей разобщённости.

- Но кроме внешних угроз существуют угрозы, исходящие из самого устройства вашей цивилизации. Посмотрите: погоня за обогащением привела к тому, что стало выгодным производить продукты, которые противоречат природе человека, разрушают организм, мозг и ваш геном. К этому же приводит и нарастающее загрязнение окружающей среды... Создаются искусственные болезни, которые выгодно лечить, о чем свидетельствуют пандемии последних лет... Семимильными шагами идет распространение наркомании... Можно долго перечислять проблемы вашего общества. И многие из них, если так будет продолжаться, могут оказаться гибельными.

- Вы утверждаете, что нашей цивилизации необходимо измениться. А что, если мы не сможем этого сделать?

- Цивилизации, остановившиеся в своем развитии, обречены. В галактике немало звездных систем, в которых жизнь не смогла преодолеть внутреннюю разобщённость. На смену им через миллионы лет приходит новая волна Разумной Жизни. Но на смену...

- Нерадужная перспектива для человечества... Но о каком обществе Вы говорили в зале?

- Единое Человечество, Планетарный Суперорганизм... Когда не будет погони за обогащением, не будет конкуренции и борьбы за деньги, блага и власть, а будет сотрудничество, направленное на развитие каждого человека и Человечества, а затем уже и на большие цели.

- Нет, эта идея умерла. Попытка построить такое общество провалилась!

- Первая попытка, первый опыт нередко содержат много ошибок. Мы знаем, у вас такая попытка была в России - построение коммунизма. К сожалению, недостаточное знание законов развития общества, психологии, отрицание духовной связи между людьми привело к тому, что задача воспитать Нового Человека не была решена. Но ведь многие другие задачи решались, и довольно успешно... Человечеству еще предстоит осмыслить этот уникальный опыт.

Светящийся человек задумчиво посмотрел на Ворстока и сказал:

- Профессор, если вам не нравится слово коммунизм, общество Будущего можно назвать иначе, например, так, как его называл русский мыслитель Владимир Вернадский - ноосферное человечество, или как другой русский мыслитель Сергей Семёнов - Гуманистическое Общество.

- Гуманистическое общество? По латыни "гуманус" - человек. Да, такое название лучше. - неожиданно Ворсток улыбнулся: - Знаете, в юности я любил научную фантастику. Общество будущего неплохо описал ученый, фантаст Ефремов, но мне больше нравилась концепция "Геи" у Азимова в его книге "Основание и Земля". Цивилизация Геи - это такой, как Вы говорите, Планетарный Суперорганизм, в него входят и люди, и другие живые существа планеты, и растения - в общем, вся планета целиком.

Ученый задумался...

- Да.... Все это, конечно, красиво... Но, зная людей, мне сложно быть оптимистом. Менялись времена, страны, общества... но сами люди не менялись. Человек остался агрессивным, эгоистичным, жадным... как тысячи лет назад. Думаю, человек не способен меняться!

- Это не так. В вашей генетике заложен только проект человека, а вот каким будет сам человек, зависит от того, в каком обществе будут формироваться его природные задатки, какова культура общества. Один и тот же ребенок, будь он воспитан в разных культурах, будет вести себя по-разному. А то, что люди на протяжении веков остаются агрессивными и эгоистичными, в этом нет ничего удивительного, ведь они формировались в цивилизации, основанной на конкуренции, борьбе за обогащение.

- Но разве дело не в природе человека? У нас принято считать, что человек - социальное животное, и потому он порочен, склонен к злу и жадности. И только законы как-то сдерживают его.

- Это удобная точка зрения - списать проблемы общества на натуру человека. Конечно, в человеке от природы есть задатки агрессии, жадности, эгоизма, но есть и задатки способностей к дружелюбию, взаимовыручке и альтруизму. Вопрос только в том, какие природные качества будет развивать данное общество.

- Наше общество формирует одиноких эгоистов, ищущих только деньги, развлечения, кайф... Я нередко сталкиваюсь с людьми, которые искренне считают, что они свободны и сами делают свой выбор, но, если внимательно приглядеться, они живут на основе установок, сформированных этим самым обществом, - ученый грустно усмехнулся. - Наше общество - это конвейер по производству потребителей...

- Причем таких людей становится и будет становиться всё больше, потому что именно такие нужны рынку.

- Да... наше общество далеко не идеально. Но ведь, с другой-то стороны, стремление к обогащению, конкуренция - важнейший двигатель прогресса! Это стимул для активной деятельности. Без такого стимула человек превратится в ленивое существо, что-то типа капибар - животных, которые только и делают, что наслаждаются жизнью, греясь на солнышке или нежась в теплых источниках.

- У человека есть немало потребностей, которые при правильном воспитании способны заменить такие стимулы. Например, потребность в служении обществу, в совместном труде, в творчестве, исследовательской деятельности... При этом способность человека к разрушительной деятельности может оказаться полезной в освоении мертвого космоса, а стремление конкурировать превратится в соревнование. Но вот что очень важно: деятельность Человека Будущего перестанет носить индивидуалистический характер и обретет перспективу.

- Согласен, когда живешь и действуешь только для себя, это снижает ценность жизни и приводит к мыслям об абсурдности существования. Я столкнулся с этим, и, если бы не наука... - Ворсток ненадолго задумался, затем сказал: - Но все же большинство людей устраивает сегодняшнее положение вещей. Им нравится так жить. В развитых, благополучных странах - сытно, тепло...

Он замолчал, а потом тихо добавил:

- Знаете, мне страшно об этом говорить, но мне кажется, что только полное разрушение привычного образа жизни или гибель значительной части человечества может как-то изменить позицию моих современников...

- Что касается разрушения, то оно уже идет. А гибель части Человечества - один из худших и, к сожалению, возможных сценариев... Но мы надеемся, что людям достанет разума вовремя понять бесперспективность старого общества. Ведь вы так себя и назвали: Homo sapiens - человек разумный...

- Очень хочется, чтобы так и было. Но давайте вернемся к обществу будущего. Вот Вы говорите: "Человечество - единый организм", а у меня невольно возникает вопрос - не будет ли это коммунистическим муравейником, состоящим из одинаковых людей-винтиков, где нет места свободным творческим людям.

- Общество-"муравейник" не имеет перспективы. Для продвижения в Будущее необходимы свободные, творческие личности.

- Какова цель гуманистического общества? Создание доступных благ и радостно-беззаботная жизнь?

- Закончить развитие человечества созданием животного рая, где всего лишь сытно, комфортно и много развлечений? Нет. Этого мало для разумного существа. И это противоречит вселенским законам развития жизни. А первостепенными задачами Гуманистического общества являются: дать человеку возможность всестороннего гармоничного развития и обеспечить человечеству выход в Космос. Ошибочно считать, что человечеству в его сегодняшнем виде есть место на просторах Вселенной.

- Первобытные людоеды на своих космических пиро?гах отправились на охоту в Космос... - невесело усмехнулся Ворсток.

- Да, это примерно так и выглядит. Только тогда, когда человечество станет единым, его не будут сторониться другие космические цивилизации, и появится возможность сотрудничества с ними... Вам еще предстоит осознать свое место в Мироздании, своё, если так можно выразиться, предназначение - стать активным участником развития Вселенной.

- Это очень похоже на мечты русских космистов - Вернадского, Циолковского... Но сейчас у нас популярен другой образ будущего - технически развитое общество, по устройству похожее на наше, ведущее нескончаемые войны с другими цивилизациями...

- Этот образ основан на вашем историческом опыте. Но Планетарное Человечество - совершенно новый этап развития, и соответствующего опыта у вас, разумеется, нет. Что касается воинственности других Миров, то это всего лишь ваши психологические проекции и фантазии. Агрессивность несовместима с высоким уровнем развития цивилизации.

- Но ведь человечество может выбрать и другой путь, не Гуманистическое общество?

- Конечно. Вы можете, например, создать искусственный суперинтеллект - суперробота, который будет просто обеспечивать комфортно-расслабленное состояние человеку, а затем, когда человек сойдет со сцены, робот заменит его, возглавив эволюцию на Земле. Или другая, не менее нелепая возможность: в поиске бессмертия, постепенно заменяя детали своего тела, вы, в конечном итоге, перенесёте свое сознание в кибернетическое существо. В обоих случаях человечество окажется промежуточным звеном развития между живыми и кибернетическими организмами.

- Значит, эволюция не дает гарантий, что будет красивый "хэппи-энд"... - задумчиво покачал головой Ворсток. - Теперь я хочу спросить Вас о нашей сегодняшней встрече. Почему в зале я видел мало известных политиков? Казалось бы, что именно они должны были быть на такой встрече.

- Вы же понимаете, что большинство политиков заинтересованы в сохранении существующего порядка. Они, как шестеренки, крутятся в механизме, который пока еще работает. Сейчас только единицы способны понять ситуацию и действовать на благо человечества. Именно такие люди и были в зале.

- По-моему, тогда надо было бы пригласить как можно больше ученых, а не этих шарлатанов, бездельников, погруженных в свои фантазийные галлюцинации...

Светящийся человек улыбнулся:

- Под шарлатанами вы, вероятно, имеете в виду мыслителей, духовных деятелей и просто религиозных людей?

- Конечно! Зачем они вообще были в зале? - возмутился Ворсток.

- В настоящих духовных учениях есть вера в Человека, в его возможности. Тогда как в вашем обществе человек воспринимается как социальное животное. Духовные учения озабочены будущим человечества, хотя по-разному понимают его: Царство Божие, Сукхавати... Но, что особенно важно в кризисное время, духовно одарённые люди, сами порой не подозревая, открыты на коллективное психическое Человечества и могут оказывать на него благотворное влияние.

- Я не силен в мистике... - поморщился ученый.

- Понять не трудно, если согласиться с тем, что человечество - это живое целое, огромное Живое Существо. А если это так, то, как любое живое существо, оно имеет свою психику, душу или коллективное психическое.

- Описанная Азимовым цивилизация Гея была таким планетарным организмом, а значит - обладала коллективным психическим. Каждый из жителей планеты был открыт на это коллективное психическое. Они были связаны друг с другом незримой связью: чувствовали друг друга, знали, что с каждым происходит, могли пользоваться знаниями всей планеты... Но при этом каждый оставался индивидуальностью.

- Судя по вашему описанию, эта цивилизация прошла длинный путь развития. А вы находитесь в самом начале. Но и сейчас у вас есть люди, одарённые способностями к духовной практике, открытые на коллективное психическое. Их концентрация внимания (медитация) на той или иной идее может заострить ее в сознании других людей. Конечно, такое влияние осуществимо только тогда, когда пришло время и недостает лишь толчка.

Помолчав, Светящийся человек сказал:

- Если убрать из ткани человечества людей, которые занимаются духовной практикой или просто разумных верующих, оно быстро деградирует. Их вклад в коллективное психическое Земли трудно переоценить...

- А если убрать ученых, - возмущенно сказал Ворсток, - человечество вернется в средневековье: в невежество и сплошную мистику. Мы это уже проходили!

- Да, так и будет, - сказал собеседник. - Мы понимаем вас. Вы ученый и изучаете внешнюю, как вы говорите, объективную реальность. Ваши исследования можно проверить, повторить.... А для людей, посвятивших себя духовному пути, главной ценностью является их опыт постижения внутреннего плана Универсума. Это, а также и нематериальность самих "объектов", которые они исследуют или в которые верят, может приводить к ошибкам, самообману и, как вы сказали, "фантазийным галлюцинациям".

- Вот! Вот! О чем я и говорил! Все это древние мифы и сказки! Создание Мира за шесть дней! Хорошо, что сейчас уже не говорят про алмазный купол над Землёй или Бога, сидящего с ангелами на облаках! Все это устарело! - с жаром произнес ученый.

- Действительно, многие из них опираются на древние и устаревшие представления, которые сегодня выглядят архаично...

Светящийся человек немного помолчал.

- Знаете, Профессор, люди, действительно открытые на духовную реальность, всегда найдут общий язык и смогут эффективно взаимодействовать с людьми другой конфессии, другой точкой зрения.

Затем Светящийся человек улыбнулся, сказав:

- Но мы с вами ушли в сторону.

- Да. Конечно. Почему вы так долго говорите со мной? Чем вызвано такое внимание ко мне? Я не проповедник, и не политик. К тому же в последние годы я отстранился от людей...

- Вы очень важны. До доклада профессора Пауля вы занимались исследованиями, в которых обнаружили, что Земле могут угрожать целые группы астероидов, идущих с разными интервалами, друг за другом. Но когда профессор Пауль сделал свой доклад о приближающемся одиночном астероиде, Вы прервали свои исследования. Так вот, те ваши расчеты о группах астероидов - верны. Мы надеемся, что вы согласитесь вернуться к своим старым исследованиям, доработать их и как можно быстрее опубликовать. К вам сейчас прислушаются, ведь речь идет уже не об одном астероиде, а о нескольких группах, что не дает надежды на удачный исход, как это было сейчас. Ваша публикация будет иметь большой резонанс. И у человечества появится то, чего не было в этот раз - достаточно времени, чтобы перед лицом общей опасности сделать первый шаг к объединению и вместе предотвратить гибель.

- Не знаю... Как давать сейчас обещания? Да я и забросил... и забыл о тех расчетах...

- Профессор, вы видимо, сейчас склоняетесь к тому, что все это сон.

Ворсток смутился.

- Сон это или не сон, вы решите сами. У вас в памяти будет информация о тех, кто был сегодня в зале. Когда вы закончите расчеты, поищите этих людей в интернете. Ведь в зале было много тех, о ком вы раньше не могли знать. Нам кажется, это вас убедит. Если вы решите не продолжать свои исследования или не опубликовывать их в ближайшем времени, то нам будет сложно найти другого ученого...

- Понятно... Я подумаю... - неуверенно сказал Ворсток.

- Надеюсь, мы ответили на ваши вопросы?

- Да, конечно.

- До свидания, Профессор.

- До свидания...

Контуры комнаты стали таять.

Вечерний свет проникал через щели оконных жалюзи и ложился полосами на предметы и стены кабинета. Ворсток полулежал в рабочем кресле. Он с опаской приоткрыл глаза: "Я у себя. Значит, это просто сон! Но, на всякий случай, надо посмотреть старые расчеты". И, придвинувшись к рабочему столу, включил компьютер...

Прошел месяц. Ворсток считал, анализировал, сопоставлял данные. Погрузившись в работу, он почти не замечал происходящего вокруг. А город постепенно приходил в себя, люди возвращались из своих убежищ. Научный Центр наполнился сотрудниками.

И вот итоговые расчёты готовы. Действительно, вероятность встречи Земли с астероидами была большой. И все же ученый сомневался. Чтобы уточнить данные и уже уверенно говорить об опасности, понадобится еще год-полтора. Если опубликовать расчеты сейчас, ошибка может обернуться проблемой. Ворсток видел, как изменилась жизнь профессора Пауля: люди вымещали на нем свое раздражение - за то, что он спровоцировал панику и хаос в ожидании несостоявшейся катастрофы. Ворстоку не хотелось оказаться в подобном положении. "Нет. Надо подождать, - рассуждал он, - надо все еще проверять и проверять..."

Ученый был доволен тем, что проделал большую работу. Он улыбнулся и тихо сказал, обращаясь к фотографии своей жены: "Да.... А все же какой чудесный был сон месяц назад, он подтолкнул меня вернуться к моим старым расчетам. Разговор со своим бессознательным... Кажется, во сне русский химик Менделеев открыл периодический закон. Да и вообще, как же сложно устроен человек, если может видеть такие сны!"

Ворсток встал и начал энергично ходить по своему кабинету. Вдруг его взгляд упал на дальний конец стола, где лежал лист бумаги. Он вспомнил, что месяц назад после удивительного сна в его памяти неожиданно всплыла информация о тех, кто был в зале в том сне. Он быстро записал фамилии и... забыл об этом.

"Стоит ли искать этих людей из сна?" -думал ученый. И хотя он был уверен в том, что все это игра воображения, сел за компьютер... В списке были мыслители, философы, религиозные деятели разных конфессий. Первой открылась информация о настоятеле какого-то монастыря: с экрана на него смотрел тот самый человек, который что-то шептал тогда в зале про Царство Божие... "Это случайность!" - сказал себе ученый и приступил к поиску других.

"Не может быть! Я не знал и никогда даже не слышал о них", - все больше и больше раздражался Ворсток. Особенно его озадачило то, что он нашел и того тибетского монаха, шептавшего о будде Майтрее: "Ну, уж об этом-то монахе я точно никак не мог знать..." Ученый отметил, что религиозные деятели из списка не занимали больших постов в своих иерархиях. Да и другие персонажи из списка были малоизвестны.

Закончив поиски, он выключил компьютер и долго смотрел в темный экран монитора. Затем сильно оттолкнулся ногами от пола, так что отъехал на рабочем кресле в дальний угол кабинета, резко встал, набросил пальто и вышел. Он шел по коридору Научного Центра, не замечая почтительных взглядов сотрудников. Выйдя из здания, Ворсток быстрым шагом пошел по улице. Наступила весна, деревья покрылись молодой листвой. Город постепенно восстанавливался, но кое-где еще виднелся неубранный мусор, разбитые мародёрами стекла магазинов. Он резко свернул в пустынный парк. В глубине парка подошел к большому раскидистому дереву и остановился. Ни о чем не думая, Ворсток просто смотрел на дерево: на шероховатом стволе кое-где виднелись отпадающие старые пластинки коры, за которыми светлела нежная коричневатая кожица. Ветер мягко шевелил свежую листву. Воробьи, чирикая, перелетали с ветки на ветку...

Вдруг кто-то дернул его за рукав. Он вздрогнул, с недоумением повернулся и увидел мальчика.

- Извините, профессор. Вы меня не узнали? Я ваш сосед...

- Что?.. А... узнал. Здравствуй.

- Мы уже вернулись с родителями домой.

- Да... Хорошо... - Ворсток медленно возвращался к реальности.

- Профессор, говорят, вы всё знаете о Космосе. Пожалуйста, скажите: может все это повториться? Мои родители были очень напуганы и плакали. ЭТО может повториться?

- Что - ЭТО?.. Ах да, - ученый на минуту задумался. - Не надо бояться. Если что-то и будет, то все будет иначе.

И, немного подумав, уверенно сказал:

- Все будет совсем по-другому. Понимаешь?

Наталья НОВАШ
СКРИПКА И ЯЙЦО ФАБЕРЖЕ, Или В ДОМЕ ТЕРЯЛИСЬ ВЕЩИ

- И скрипка твоя пропала? - спросила мама, оглядев комнату и, как всегда, бросив взгляд на застеклённую полку в шкафу, где хранились антикварные вещи.

Спросила без удивления, потому что в доме терялись вещи... И находили их потом в самых необычных и неожиданных местах. Но скрипка!..

- Не пропала, мамочка, не пропала! - поспешила заверить Мини. - Её выпросила Олечка. Поиграть.

Олечка была младшей подружкой Мини. Третьеклассница Мини была старшая. А Олечка - совсем крошка.

- Она, кажется, ещё не ходит в школу? - уточнила мама.

- Не ходит! Ей только шесть лет. Но она уже учится играть на скрипке. Скрипку ей пока ещё берут напрокат. Она решила поиграть на этой.

- Умная девочка! - усмехнулась мама. -

Казалось, она искренне, хоть и с иронией, восхитилась Олечкой. Но Мини почувствовала и неодобрение.

- Не волнуйся, мамочка! Не волнуйся. Когда ей купят свою, собственную, она обязательно вернёт.

- Ну-ну... - скептически согласилась мама.

- Олечка очень честная.

- Посмотрим, - сказала на это мама. И добавила: - Ты всё-таки поступила опрометчиво, не посоветовавшись с нами.

И как в воду глядела. Олечкин учитель музыки сказал, что скрипку надо пореставрировать. "Но старое дерево треснуло, и скрипка пришла в негодность!" - объяснил он Олечке и показал какие-то обломки... А потом выяснилось, что учитель музыки продал скрипку за семь тысяч долларов кому-то, у кого была такая сумма. Хотя она стоила дороже. А Олечке дал какую-то другую. Насовсем. Но это было в прошлом году.

Если бы Мини спросили не сейчас, когда она ходила уже в четвёртый класс, а лет в пять, кем бы ей хотелось быть, девочкой или мальчиком, она бы сказала - мальчиком.

Мини никогда не играла в куклы. Это ей было не интересно. У неё были совсем другие игрушки, доставшиеся от бабушек. Одна сохранила скрипки прадеда. Другая - яйцо Фаберже, которое в ленинградскую блокаду, как и все ценные вещи, отнесли в торгсин, где за них давали продукты, чтобы выжить в голод. Яйцо было подлинное, с клеймом и очень красивое - из сияющего розового камня с узорами из бирюзы, на смешных золотых ножках в форме розанчиков и с такой же золотой окантовкой смыкающихся на экваторе полусфер. Но одна ножка была отломана, и на прозрачном камне была трещина, поэтому за него отказались давать положенные большие деньги. Решив, что владельцы никуда не денутся и принесут опять... А тут и блокаду сняли - вот его и оставили на память. Так настоящее яйцо Фаберже достались Мини.

А скрипок у неё было две. Одна была изумительная - лёгкая, чарующая изящными вырезами и изгибами и сияющая золотистым деревом. С латинским именем мастера, её сделавшего, где-то сбоку. На ней бабушкин прадед играл и делал скрипки сам - по её образцу. А вот вторую, самодельную скрипку доделать он не успел, потому что умер. Даже не покрыл её лаком. Скрипки нашли на сыром и холодном чердаке старого дома. Фирменная была как новенькая. А не доделанная потемнела, приобрела какой-то синеватый оттенок. Неотполированное дерево казалось рыхлым, набрякшим, похожим на простую фанеру... Рядом они смотрелись как две противоположности - сияющий золотоволосый ангел и неуклюжий, неумытый негритёнок.

Вот какие игрушки были у Мини в детстве. Были ещё книжки, доставшиеся от обеих бабушек - написанные через ять, с цветными иллюстрациями, напоминавшими картины Эрмитажа, и переложенные каждая папиросной бумажкой. А вовсе не куклы. Да и имя у неё было совсем другое. Её, как и маму, назвали Юлией. Когда ребёнку пошёл второй годик, родители поняли, какую совершили глупость. Если звучит одно имя, попробуй-ка разбери, кого зовут. На зов прибегали сразу обе Юли. И папа сказал: "Хватит. Дальше так нельзя, нужно что-то делать. - И придумал. - Ты, мама, взрослая, будешь Юлей-макси. А ты, малышня, - Юлей-мини!" Но само имя у "малышни" как-то сразу же потерялось. Осталась приставка - прозвище. Все её так и звали с тех пор - Мини.

Мини очень расстроилась из-за того, что случилось со скрипкой. И даже повзрослев на целый год, не могла с таким смириться.

"Как он мог? - думала она про учителя. - Как можно вообще брать чужое? Ведь оно не твоё!". Нет, этого она не могла понять. И сказала папе:

- Как мог человек такое сделать? Я бы никогда так не поступила!

- Ха, - сказал папа, отворачиваясь от компьютерного монитора. - Ты говоришь так, пока ты ещё ребёнок. Не зарекайся. Неизвестно, на какие поступки ты будешь способна, став взрослой!

- Что? А разве взрослые - не такие? Они хуже детей?

- Конечно. А как ты думала? Тебе хорошо. Ты ни за что не отвечаешь. Дети живут за их счёт. А взрослым надо выживать. Две тысячи лет природа программирует взрослых на выживание. Им и хочется выживать. И надо. Но, как и в дикой природе среди зверей, выживает сильнейший - более сильный, чем остальные, так и в человеческом обществе выжить может более подлый. Более наглый, более хитрый, более агрессивный. Лишь недавно в цивилизованном мире стали создаваться условия для процветания более умных и нравственных людей. Но всё же это пока дело будущего.

- Жалко... - сказала Мини. - Правда же?

Папа кивнул.

- А в нашей стране пока что учитель - самый бедный и неоплачиваемый человек. Даже в царской России, в царской колонии, у нас белорусский деревенский учитель, если его преследовало самодержавие и за вольнодумство грозило тюрьмой, мог запросто сбежать в Америку.

- Откуда ты знаешь?

- Читайте классиков. Хотя "На росстанях" должны запретить изучать в школе. Там суровая правда. Из неё следует, что каждый деревенский учитель получал такую зарплату, что мог запросто купить билет за море. Если понадобится. И ещё у него по закону при школе была какая-нибудь деревенская бабуся, которая его обслуживала - убирала в школе и его доме и готовила ему еду.

- Домработница?

Папа кивнул:

- Бесплатная. А твой учитель музыки - несчастнейший человек. Бедность и нищета довели его до отчаяния. И он просто воспользовался случаем добыть денег... благодаря такой дурочке, как ты.

- Да он просто вор! - сказала Мини. - Чего тут думать. Ведь ты так бы не поступил? Хоть и взрослый.

- Я - нет. Никогда. Люди - как твои скрипки. Разного качества. Фирменная скрипка сделана из какого-то особого дерева, какого не было у нашего предка.

Мини знала из какого. Бабушка говорила: из вишнёвого. Для этого её прадед растил в саду какие-то особые вишнёвые деревья. Мини их помнила. Высоченные, сучковатые с корявым стволом, старые-престарые вишни, и на них никогда не было ягод. Ими зарос весь сад, пока его не срубили и дом не снесли.

- Так вот, - продолжал папа. - Нужного, качественного дерева, из которого делал скрипки Страдивари, у нашего предка не могло быть. Откуда? Да он, к тому же, и умер, не успев отшлифовать корпус и покрыть лаком. И вот результат - одну скрипку купили за доллары через сто лет, а другая гниёт у тебя в шкафу - "как память".

Мини жалко было и пропавшую скрипку. Она знала, что та уже не вернётся, как возвращались другие вещи, исчезавшие в многомирии. О нём она прочитала в интернете, когда в новой квартире стали пропадать вещи. Потому что их новая квартира, построенная в новостройке в чистом поле, вероятно, имела выходы в многомирие. В отличие от их старого дома. Так думала Мини. И, может быть, была права.

Потому что изо дня в день в их новом доме странным образом продолжали исчезать вещи...

Вещи исчезали, как и в других домах. И находили их потом, по обыкновению, в самых неподходящих и неожиданных местах. В тех местах, где никто не мог даже предположить, как они там очутились.

И было бы всё, как во всех домах, где нет порядка, и живут растеряхи, если бы не одна деталь. Мини учитывала всё. Она просматривала все возможные варианты, и пропавшую вещь находили там, где её раньше не было. Она это точно знала.

Пропадали две только что напечатанные пачки фотографий о летнем отпуске. Пропадал семейный альбом. Терялась тетрадка старшего брата Даньки с конспектами лекций... Исчезала папина флэшка с письменного стола. Пропадал в январе мамин крем для загара. И флэшку потом находили на книжной полке, а крем - на полу в прихожей у входной двери.

Иногда пропавшие вещи были те же самые. А иногда - нет. Всё-таки чуть-чуть другие. Мини сразу же пришло в голову не трогать вещи, если они оказывались чужими. И те со временем просто исчезали. Так, карандаш, которым она однажды заложила учебник, вдруг пропал, а потом через день опять появился в книжке, на том самом месте, где его оставили. Но это был уже совсем другой карандаш - вовсе не из нашего мира. У нас не бывает таких карандашей. Утолщённых на обоих концах и истончённых посередине, вроде песочных часов. Им было бы даже удобней пользоваться. Мини сразу это заметила и потому не дотронулась, быстро отдёрнув руку. И он исчез примерно через час.

Точно так же и свой пропавший купальник в белую и красную полоску она нашла через неделю в ванной. В темноте, на полу под раковиной. И точно так же сразу отдёрнула руку, заметив на нём ещё и тоненькую, едва заметную полосочку жёлтого цвета. И купальник исчез мгновенно. Он был точно не её.

Жалко конечно, что в таких случаях, когда Мини не дотрагивалась до странных пропаж, их собственные вещи могли потом вовсе не появиться. Но она не могла брать чужое. Да только впервые так оно и случилось - с её носками. Пропали её синие шерстяные носки. А потом нашлись. С виду они были точь-в-точь её собственные... Но, когда Мини их внимательно рассмотрела... Ей стало не по себе.

Носки были новые, ещё не ношенные - совершенно неотличимые от тех, что бабушка подарила на Новый год, только один был с дырочкой, аккуратно, но уж слишком грубо заштопанной толстыми белыми нитками на самой середине подошвы, где у всех людей носки никогда не трутся. Так что носить левый носок было совсем невозможно. И в каждом из них было по две пятки.

Носки были возвращены явно не туда. Но Мини знала, что взрослые и тут придумали бы какое-нибудь здравое и логическое объяснение. Поэтому оба пришлось выбросить в мусоропровод. И с тех пор Мини никогда не дотрагивалась до возвращённых назад - но чужих вещей.

Мини любила просто наблюдать. Иногда, однако, приходилось вмешиваться.

Так было с пропавшей Данькиной тетрадкой лекций по философии. Он забыл об этих своих конспектах до самой сессии. А летняя сессия как раз начиналась с этого совсем не важного, как он считал, предмета, и брат на неделю укатил на дачу к товарищу, решив, что просмотрит конспекты лекций вечером перед экзаменом и этого будет достаточно... Но не тут -то было. Вернулся он в середине дня, в самый последний день перед злосчастным экзаменом и не нашёл тетрадку.

В безуспешных поисках семья перерыла весь дом и полки в книжном шкафу, куда, как ему казалось, Данька мог запихнуть тетрадь, чтобы та не валялась на письменном столе. Но ничего не нашли...

И только когда Мини вежливо попросила: "Духи, отдайте, пожалуйста, тетрадку", Данька заметил её под креслом в своей комнате. Мини прекрасно знала, что никаких духов нет, и что тетрадку сто раз можно было заметить под креслом, как делал брат, бегая туда-сюда из комнаты в поисках пропажи. Тетрадь сразу же бросалась в глаза каждому, кто в комнату входил... И никакие духи были тут не причём, но она решила, что следует так сказать... Ей давно было ясно, что кто-то невидимый и осторожный следит за жизнью в их доме... Книги оставались открытыми не на той странице, на которой их оставляла Мини. И вещи пропадали именно такие и именно тогда - в тот момент, когда они были не нужны обитателям дома.

Она старалась поддерживать хорошие отношения с теми, кого она называла "духами" и кто поступал достаточно благородно, хотя в своей работе порой допускал непростительные ошибки. Как было, например, с носками. Или в доме вдруг оказывались журналы, которых никто никогда не выписывал и никто ниоткуда не приносил. Она это прекрасно знала, хоть взрослые на этот счёт всегда находили объяснения. "Откуда-то приволок Данька... Зачем?" или "На что бабушке такой дурацкий и примитивный женский журнал?.. Ах, да, это его оставила её придурошная подружка..."

Так постепенно накапливались факты. И вот теперь, когда "духи" вернули по её просьбе тетрадку, Мини задумалась.

"Попадают ли пропадающие вещи в разные множественные миры, и, странствуя там, - возвращаются или... не возвращаются обратно? Или это она сама, Мини, путешествует по этим разным пространствам, где обнаруживает свои или чужие вещи - возвращаясь или в свою или - тоже какую-нибудь чужую, но почти идентичную квартиру? Отличающуюся от бесчисленных, рассеянных в многомирии двойников лишь ничтожными мелочами? Теми вещами, которые "исчезают"?

Мини подумала и решила, что может быть и так, и так. И, возможно, оказалась права.

"Но тогда, если верно второе, - предположила Мини, - то проблема во мне?!" Именно она сама, отличаясь от других людей, слонялась по многомирию... "Но тогда... Я таскаю с собой и свою семью?" Или же её мозг, настраиваясь на другую реальность, воспринимал неким образом оказавшиеся там - пропавшие вещи? И тогда... Такие способности можно развивать!

Пропажи всегда обнаруживались случайно. Пропадало то, что не станут искать! Например, вспомнят вдруг только накануне экзамена. Или опять понадобятся надоевшие всем фотографии. Как тогда, когда к Данику вдруг заявился друг, который давно уже не показывался. И надо же было ему нагрянуть так неожиданно, да ещё на ночь глядя. Когда его даже Даник не ждал! Мини тогда перерыла всё и была абсолютно уверена, что этих двух чёрных пакетов с фотографиями, обнаруженных ею на следующий день, не было в злополучный вечер на полке за плюшевой маской чебурашки. А так хотелось фотографии показать....

Вот-вот! Всё складывалось так, что пропажи всегда обнаруживались неожиданно! Только по какой-нибудь нелепой случайности. Всё складывалось так, что они не должны были обнаружиться. Исчезало то, о чём в данный момент вспомнить вроде бы не могли - о чём просто не должны были помнить.

И словно узнав о догадках Мини, "духи" после этого случая долго ничем не напоминали о себе. Вещей нездешнего происхождения не появлялось, и пропажи обнаруживались там, где их, как правило, и оставляли рассеянные маши-растеряши. А положить на место, привычки у занятых своими мыслями обитателей дома не было и в помине... Потому что не было в том никакой надобности. Тратить время на ерунду!

И вот в самый последний день летних каникул Мини заметила новую пропажу. Яйцо Фаберже исчезло с полки, где хранились антикварные вещи.

А вечером случилось ещё одно неприятное для Мини событие - в гости опять нагрянула бабушкина подружка детства. Мини она совсем не нравилась. "Возможно, в детстве с ней и можно было дружить. Но теперь?" Мини в этом не понимала бабушку. К тому же эта бабушкина подружка детства была со странностями. Всегда боялась, что дверь в её комнате захлопнется намертво и не сможет открыться. Поэтому ей выделяли комнату с простым и надёжным ключом в замке. Такая комната была только у Мини. И ей приходилось переселяться в папин кабинет. Где было ей не совсем удобно, и перед сном под рукой не оказывалось ни компьютера, ни любимой книжки. И тогда, без привычных вещей она предавалась раздумьям.... Просто так, чтоб побыстрей заснуть. И в голову приходили разные мысли... например, о том, что способности можно развивать... И надо.

И вот в тот последний приезд бабушкиной подружки, пожелавшей поздравить любимую внучку своей любимой подруги с праздничным днём первого сентября, самой виновнице этого нелепого, придуманного взрослыми торжества, совершенно не удавалось заснуть.

"Ну и как, - размышляла Мини, - как можно развить собственные способности? К примеру, - такие, чтобы заснуть мгновенно?"

Знаменитый умница Пуаро, придуманный Агатой Кристи, умел приказывать своим "серым клеточкам". А Мини решила приказывать своим собственным нейросетям... Да только те оказались совсем не такими послушными, как серые клеточки у Пуаро... И выдавали совсем не те истины, о которых просила Мини.

Вот и в тот злополучный вечер... Вместо полезных и нужных рекомендаций о немедленном засыпании, почему-то в голову лезли совершенно не нужные мысли о палестинских арабах. Тех, у которых цель уничтожить Израиль. Это как у русских с их соседней Украиной... И выходило, что исламистские джихадисты не виноваты, когда, совершая джихад, убивают неверных.

"Так зомбирует мусульман их религия - вот и всё!" - решила для себя Мини.

"Кто бы спорил... - съехидничали нейросети. - Угораздило Мухаммеда разрешить всем принявшим его "религию мира"... убивать всех прочих, неверных, и прибирать к рукам их имущество!"

"Так чего же тогда стоит человек?" - спросила себя Мини.

"Ничего!" - ответили ей нейросети.

Она решила выключить свет.

И встав с дивана, Мини увидела на полу недавнюю пропажу.

Яйцо Фаберже так и светилось своим чудным розоватым светом.

Она обрадовалась, и, опустившись на колени, уже протянула руку к своей дорогой детской игрушке, но замерла огорчённо...

Оно не моё! Как жаль!

Вторая ажурная ножка - в форме причудливого золотого розанчика была цела, а на верхней сияющей полусфере не было той самой злополучной, или можно сказать, счастливой трещины в форме молнии, из-за которой ценная вещь досталась Мини. Она отдёрнула руку... И яйцо исчезло.

И Мини сразу же уснула в папином кабинете.

И в ту ночь ей приснился сон. Во сне она увидела папин кабинет. Но только - в странных необычных красках и в каком-то призрачном непонятном свете. Было темно, но Мини видела красное дерево старинного шкафа и коричневое с разводами дерево книжных полок, на которых стояли книги. А в пространствах над книгами пылал нежный розовато-сиреневый свет. Как свет кварцевой лампы, которую мама часто включала на кухне. Он был живой и пульсировал ореолом над рядами плотно прижатых друг к другу томов - он струился над ними, вылизывал корешки и выплёскивался из полок клубами светящегося сиреневого пламени. И Мини казалось, что в комнате сверкают молнии.

В кресле посреди комнаты сидел тёмный человек, слегка опустив веки. Мини знала, что он читает книги.

Потом Мини проснулась и увидела это на самом деле. А дальше она помнила только утро следующего дня. Утро было необычным само по себе. Мини многого от него ждала. Это был первый день в новой математической гимназии. В пятом классе.

Утро было необычным и по-другому. Оно было не таким, как всегда. Глянув на солнце за занавеской, Мини почему-то знала, что днём пойдёт дождь. Просто солнце было такого цвета и по небу сразу было видно, что будет дождь, хоть в окошке не было ни одной тучки.

В дверь заглянул котёнок, и Мини сразу увидела, какой он стал ленивый и глупый. Он уже вырос и не играл больше, как в прежние времена, она давно уже замечала за ним такое, а теперь она поняла, что он сердится и недоволен. Опять кто-то забыл оставить открытой дверь в туалет, где стояли его два лотка для... самых неотложных дел, и надо было её открыть, а вставать так не хотелось. К счастью, раздался скрип открываемой двери, и котёнок умчался из её комнаты.

В это утро мама ей показалась более усталой и озабоченной, а бабушка - более доброй, чем всегда, она так жалела свою теряющую разум подругу...

Обе по очереди заглядывали в её комнату - не проснулась ли? Но Мини притворялась, что спит. Она знала, что было ещё рано. А кроме того, она знала содержание всех книг в папином кабинете. И главное, она почти всё в них понимала. И рассуждать сейчас было так приятно. Недаром дедушка говорил всегда, что самые умные мысли приходят в голову, когда утром лежишь в кровати. И поэтому он не любил утренних лекций...

Мини была уже не вчерашней четвероклассницей, и так как сегодня, именно в этот день должна была пойти в пятый класс, она заранее приготовилась много знать... но всё равно ей стало не по себе от наполнивших её голову знаний. Она отчётливо представляла, как работает электромотор и генератор, и знала массу подробностей о токах, магнитных полях и напряжениях. Основы высшей математики стройно и логично выстраивались рядами в её голове. И даже Тора была прочитана так, как надо. "Вот так и заканчивается история!.." - язвили саркастические нейросети... Но Мини не обращала внимания. Её собственная история только начиналась! Она теперь точно знала, что никаких духов не было и в помине.

Какой-то медлительный нерадивый Кригрэрэрд - так странно возникло в ассоциации его имя - должен был и никак не мог закончить просмотр двух плёнок... двух новеньких плёнок слайдов. И вернуть их немедленно на первый уровень к объекту номер семнадцать сектора номер четыре в мире номер пять.

И какой-то сердитый Мэгрэрэрд - таким словом ей послышалось второе имя - бесконечно сигналил ему в пространство и бесконечно обещал ему устроить в будущем что-то такое, чего Мини не захотела до конца понять.

В общем, дальше у неё выходил сумбур из терминов и незнакомых слов, и Мини ушла от восприятия информации в этом спектре пространства.

Она попробовала порегулировать своё восприятие в разных направлениях. Это здорово получалось. Как раньше, прищуривая и скашивая глаза, наблюдала она солнце сквозь ресницы - видела его двойным, тройным на стекле и предметы - раздвоенными, расстроенными, прищуривая и скашивая глаза, так и теперь, делая что-то со своим мозгом, видела она реальность в бесконечном, мелькающем калейдоскопе диапазонов. Миры сменялись в её восприятии мирами. Она видела их серые и разноцветные окна, в которых мелькала нелепая жизнь.

И даже строгий и несговорчивый Мэгрэрэрд - Мини почему-то уверена была, что это он, - промелькнул перед ней в комнате с прозрачными желеобразными стенами, сквозь которые просвечивало раздвоенное белое солнце.

Бесконечно просматривала она варианты, словно сдвигая и сморщивая что-то в своём мозгу. Наблюдала, проваливаясь в другую жизнь, словно заглядывала в чужие окна. И наконец, наткнулась на свою собственную комнату.

Мини только подрегулировала краски, чтобы они стали такими, как раньше, и дальше не захотела уже ничего менять. Ей так больше нравилось.

И тут, опомнившись, Мини вдруг поняла, что действительно сидит в своём кресле посреди своей комнаты... Тогда как только что спала на диване в папином кабинете, а бабушкина подруга, которая ей сейчас особенно не понравилась, глядит на неё вытаращенными от страха глазами из дальнего конца комнаты и безуспешно дёргает в панике почему-то запертую дверь.

И ключа не было ни у неё в руках, ни на столике у кровати.

Тут Мини всё поняла и расхохоталась, наверное, на весь дом, а может быть, и ещё дальше. Она представила, как эта суеверная и вечно чего-то опасающаяся бабушкина подружка, запиравшаяся, как видно, на ночь, не нашла вдруг ключа под подушкой или на столике, где его оставила. И, проведя всё утро в безуспешных поисках - ох, уж, этот копуха-Кригрэрэрд! - мелькнуло у Мини, - и в безуспешных попытках выбраться из собственной ловушки, вдруг увидела Мини в кресле посреди запертой комнаты!

Мини хохотала и хохотала. Она вновь неосознанно прорвала константы энергопространства, но представила его уже почти отчётливо как бесконечный океан колеблющейся энергии, состоящий из бесчисленных слоёв с различно колеблющимися волнами, или с разными степенями колебаний этих бессчётных, существующих помимо друг друга и наполняющих это пространство волновых процессов.

И каждый сменяющийся разряд колебаний она ощущала уже как новый энергетический уровень, на котором вдруг согласно начинали существовать теперь уже все электроны атомов её тела. И миры сменялись мирами не только перед глазами, но и в окружающей реальности - данные ей в ощущениях... Как говорит та самая материалистическая философия из Данькиной тетрадки....

Она осознанно приводила себя в состояние колебания, принадлежащего следующему и следующему энергетическому уровню, и Мини сама уже оказывалась в комнатах другой жизни, а не просто "подсматривала в окна".

И наконец она оказалась в точном подобии своей комнаты, где на столике лежал ключ. Вот это был успех!

А как Мини возвратилась назад в свою комнату, ответить на этот вопрос, могли, вероятно, лишь её собственные - непослушные и несговорчивые, постоянно хулиганящие нейросети. Не теряя времени, она подскочила с кресла, чтобы вручить несчастной узнице ключ, и та тотчас же исчезла за дверью. Ей давно нужно было в туалет, как и котёнку.

В кресле было не так приятно рассуждать, как лёжа в кровати. Дедушка был сто раз прав. Но в голове у Мини последовательно складывалась теория. Не противоречившая ни истинам из пропадавшей Данькиной тетрадки, ни самой Торе, где говорится о множественности миров. А продолжавшие хулиганить нейросети вдруг зачем-то подсовывали ей воспоминание о том, как бабушка однажды сказала, что в Торе ничуть не опровергается тот факт, что Машиах может быть женщиной. Ну, к чему бы, спрашивается? Она не стала растрачивать внимание на постороннее. Она впитывала рождавшееся в мозгу новое и знала, что эти разные степени колебаний представляют собой отдельные энергетические уровни существования материи - различные сферы её видения и восприятия. И только те, кто принадлежит к одному и тому же волновому уровню - видят друг друга и чувствуют одну реальность.

И её интересовали уже все эти миры - вселенные внутри вселенных, находившиеся в пределах её комнаты как бесконечное семейство вставных матрёшек. Матрёшки эти были разные и непохожие, но все они были одного размера, так ловко умещавшиеся друг в друге, ничем не выдавая себя соседкам. И Мини это очень понравилось. Никто никому не мешал. Как мешает арабам Израиль или русским - соседняя Украина. Вот бы так стало на Земле! А от того, что сама она во всём разобралась, радовалась Мини ещё больше. И всё так же безотчётно проделывая что-то со своим мозгом, перебирая бесконечные варианты, оказывалась она в бесконечном калейдоскопе жизней, купалась в мелькающем свете зелёных и розовых солнц и их странных и удивительных миров. Некоторые ей очень нравились. Вот бы сюда перенести Израиль, мечтала Мини! "А может быть так когда-то ушли шумеры?!" - мешали ей по-прежнему надоедливые нейросети. А обрадованный Кригрэрэрд сигналил и сигналил упрямому и недоверчивому Мэгрэрэрду, что пространство, наконец, сознательно прорвано ИМИ - соседями, с ИХ стороны, и теперь-то уж контакт по инструкции разрешается!

Оба они сигналил и Мини. Но Мини молчала. Она решила не отвечать. Потому что знала, что контакт будет устанавливаться не с ней, а со взрослыми. А взрослых нельзя допускать в многомирие. ...Неизвестно чего они могут там натворить! У них просто мания убивать и брать чужое!

Поэтому Мини делала вид, что не слышит. Ей очень не хотелось огорчать своих новых друзей, но стыдно было всё объяснять Кригэрэрду, и она упорно продолжала не отвечать. Пусть думают, что произошла ошибка.

А потом Мини старательно проверяла свой собранный с вечера портфель. И думала, как бы чего-нибудь не забыть? "А оставляют ли в гимназиях на второй год?" - издевались не к месту нахальные нейросети. "Кажется, нет... А жаль".

Но Мини была спокойна. Знала, что впереди у неё - как минимум десять лет хорошей жизни. Ведь там ещё будет институт. И ничто не помешает взять хоть раз академку - полноценный академический отпуск на целый год.

"Но всё-таки, самое лучшее было бы именно сейчас, - твердили ей вечно спорящие нейросети, - получше как-нибудь придуриться и пару годиков посидеть дополнительно в каком-нибудь классе".

Чтобы хоть на парочку-тройку лет отсрочить тот неизбежный переход... в эту самую... категорию взрослых...

Ведь когда-нибудь ей придётся отвечать Кригрэрэрду... И честно сказать, что представляют из себя взрослые на самом деле...

Евгений ДОБРУШИН
Телевизор

А вообще, хостель Абраму нравился. Квартирка была маленькая, однокомнатная, но зато, со всеми удобствами. Туалет, душевая, кухонька такая аккуратненькая. В комнату проведено кабельное телевидение. Балкончик, опять же, хоть и крохотный, но солнечный, летом можно будет там даже ночевать. Соседи замечательные - такие же старички-одиночки, спокойные, музыку никто громко не включает, дискотеки до двух ночи не устраивает. В общем, жить можно.

Жаль только, телевизор старый сломался. В мастерской сказали - чинить не имеет смысла. Дешевле новый купить. И вот, старик снял со счета тысячу шекелей и пошел в магазин. День был солнечный, но не жаркий. Впрочем, до полудня оставалось еще два часа.

Абрам вышел на улицу и гордо глянул на красивое новое здание, в котором ему дали квартиру. Он чувствовал, что начинает еще больше любить Израиль, и был доволен этим чувством. Два последних года он маялся по съемным квартирам. Дети жили отдельно, своими семьями, и он не хотел им мешать. После смерти жены пришлось брать напарника - одному ему съем не потянуть. Теперь же он был сам себе хозяин. Его сосед получил жилье в том же доме, и они продолжали дружить, по вечерам играя в домино и карты за столиком в садике, что находился неподалеку. Вот и сейчас он пересекал этот тихий сквер, здороваясь с сидящими на скамейках и всматриваясь в их лица, пытаясь отыскать среди них своего приятеля.

- Абрам, ты куда так торопишься? - услышал он знакомый голос за спиной.

- А, это ты? А я как раз тебя ищу.

- Это я тебя ищу. Тебе нужен телевизор?

- Я вот за ним и иду.

- Куда?

- Как это - куда? В магазин, конечно!

- Зачем тебе магазин? Пойдем со мной! Тут кто-то выбросил классный ящик! "Сони". Старый, но, похоже, в рабочем состоянии.

- Чего же ты сразу не сказал? - оживился Абрам. Он уже стал прикидывать, что можно купить на сэкономленные деньги.

Телевизор стоял рядом с мусорным баком. Модель была и в самом деле довольно древняя - деревянный коричневый корпус, зеленый экран и кнопки вместо пульта дистанционного управления. Самое интересное, что название японской фирмы "Сони" было написано почему-то по-русски. Правда, старички на такой пустяк внимания не обратили. Они подняли вдвоем ящик и потащили его в хостель. После этого Брыскин (так звали приятеля Абрама) сразу ушел - у него была очередь к глазному на полдвенадцатого, а наш герой подключил прибор к сети, вставил переходник от коробочки кабельного декодера в нужное гнездо... и телевизор заработал!

По российскому каналу показывали утренний выпуск новостей.

Когда речь зашла об Израиле, Абрам по привычке стал комментировать происходящее. По своим убеждениям он был ультраправым и, как всякий человек, ненавидящий своих врагов, довольно образно выражал свои мысли по поводу арабо-израильского конфликта.

Весь день старик провел у новой игрушки. Он переключал каналы с одного на другой, смотрел передачи, высказывая свои мысли вслух. Теперь у него был постоянный собеседник. В отличие от других, его можно было в любой момент прервать или перевести на "другой разговор" - то есть на другой канал. Телевизор не возражал. И в этом было его главное преимущество. С ним можно было посплетничать о жизни других людей - за сериалом, поругаться во время программы новостей и посмеяться на юмористической передаче. А можно было вспомнить детство вместе со старыми довоенными мультиками, время от времени транслируемыми в детских программах.

Абрам так увлекся, что не вышел в столовую ни на обед, ни на ужин. В девять вечера он смотрел израильский "Мабат" по первому каналу и ругался таким отборным матом, что из-за стенки стали стучать соседи. Особенно его раздражали два Йоси - Бейлин и Сарид. Их он иначе, как проститутками, и не называл. За двенадцать лет, проведенных в Израиле, он уже довольно неплохо изучил иврит и понимал почти все, о чем говорилось в передаче. Тем сильнее был его гнев. Человеку, полной чашей вкусившему антисемитизм и коммунистический террор, было непонятно, как люди ради карьеры и денег могут предавать собственный народ.

А в одиннадцать вечера передавали матч "Зенит" - "Динамо" (Москва).

Как бывший ленинградец, Абрам истово болел за свою команду, и когда "Зенит" все же проиграл, минут пятнадцать не мог прийти в себя.

Заснул он далеко за полночь.

На следующий день он проснулся перед самым обедом. Умывшись и приведя себя в порядок, Абрам спустился в столовую.

В столовой царило необычное оживление. Все что-то обсуждали, многие плакали, правда, скорее, от радости, чем от горя, у других был на лицах испуг, а один дед бегал от столика к столику, потрясая над головой черной кипой, и громким шепотом бормотал:

- Дождались! Дождались! Я же говорил, что он придет! Я же говорил!

Абрам взял порцию супа, картошку с мясом, хлеб, салат, стакан с чаем и, отыскав глазами Брыскина, подсел к нему.

- Добрый день! - сказал он.

- А! Привет, привет! Слыхал новость?

- Какую?

- Говорят, Мессия пришел.

- Ну, ну. "Свежо предание..."

- А я думаю, это кто-то забавляется.

- Ты можешь мне пояснить по-человечески? Что случилось?

- Ты вчера телевизор смотрел?

- Ну.

- И... ничего такого не замечал?

- Не понимаю, а что я должен был замечать?

Брыскин отодвинул в сторону пустую тарелку.

- Значит, ты еще не в курсе.

- В курсе чего?

- Наверное, ты смотрел не те передачи...

- Хватит тянуть кота за хвост! Говори по существу!

- Погоди, не кипятись. Дело в том, что кто-то вклинивается в трансляции и комментирует передачи. Причем, ругает гоев на чем свет стоит, призывает к трансферу... Ну и все такое.

- Да?

- Ну. Причем, самое интересное, что делает он это по-русски!

- Подожди, ты что, меня разыгрываешь?

- Да об этом с утра весь хостель говорит! Спроси любого!

- Это правда? - обратился Абрам к старушке за соседним столиком, которая внимательно слушала разговор двух приятелей, однако, не вмешивалась.

- Он не врет. А мой сын мне сегодня звонил и сказал, что ТОТ, - она указала пальцем вверх, - еще и за "Зенит" болеет. Вчера питерцы продули московскому "Динамо", так ОН потом долго еще судью на мыло посылал.

- Чудеса! - Абрам пожал плечами.

Они еще долго обсуждали это событие. Впрочем, ни в Бога, ни в Мессию, Абрам не верил. В конечном итоге они сошлись на мнении, что это дело рук какого-нибудь хакера, и пошли по комнатам спать.

А вечером все новостные каналы передавали о необычном феномене. Выяснилось, что эти "комментарии" принимались во всем мире, причем каждый из зрителей их слышал на том языке, который лучше всего знал. Впрочем, комментарии были не ко всем передачам. Чаще всего это встречалось на русских международных каналах, реже на израильских, и еще реже на европейских, таких, как ТВ5, АРТЭ, САТ-1, САТ-3 и РТЛ.

Голос комментатора был старческий, но бодрый и даже иногда злой. Судя по характеру комментариев, он был евреем, причем, жителем Израиля. Жил на пенсию в каком-то хостеле.

Родом новоявленный мессия был из Ленинграда, где в детстве пережил блокаду, поэтому ненавидел немцев, а также арабов, как врагов Израиля и еврейского народа. Мессия ругал также русских, французов и даже почему-то американцев. Последних он называл предателями и зажравшимися янки.

Так продолжалось изо дня в день.

Все спецслужбы "стояли на ушах". Никаких посторонних помех не регистрировалось, все частоты оставались на своих местах, и создавалось впечатление, что наложение голоса происходит непосредственно в мозгу тех, кто смотрит передачи.

Единственным, кто не слышал ни разу "комментатора", был старый Абрам.

Первым, кто догадался о личности "мессии" был Саша Брыскин. Друг Абрама.

Он пришел к нему в гости и сказал:

- Это ты, Абрам!

- Что - я? - не понял тот.

- Ты и есть тот, кто заварил всю эту кашу!

- Какую кашу?

- Ты - "комментатор"!

- Я?!

От неожиданности Абрам сел на диван.

- Я наконец узнал его - это твой голос! - продолжал Брыскин. - С самого начала он казался мне знакомым. Потом я проанализировал все факты и понял - это ты!

- Но - почему?

- Не знаю. Но я могу это доказать.

- Как?

- Ты сейчас включишь ОРТ, и будешь читать вслух, ну, хотя бы, Пушкина, а я пойду к себе, и включу тот же канал. И посмотрим, что получится.

- Ты спятил...

- Боишься?

- Ничего я не боюсь! Иди, включай телевизор!

Так они и сделали.

А потом Саша позвонил Абраше и продекламировал:

- "Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы, где, может быть, родились вы..."

Закончить строчку из поэмы он не успел - в телефонной трубке что-то грохнуло, и связь прервалась.

Когда он вбежал в комнату друга, Абрам лежал на полу и не дышал. Телевизор был включен на канале ОРТ.

Старика похоронили на следующий день. Брыскина на похоронах не было - он лежал в больнице с сердечным приступом.

В мире, между тем, происходили кое-какие изменения. За те три недели, которые длились "комментарии", многие политики пересмотрели свое отношение к Израилю и евреям. А стало это возможным благодаря многочисленным демонстрациям в поддержку страны, в которой живет "мессия". Тем более, что доводы "пророка" были настолько убедительны, что многие резко поменяли свое мнение по поводу еврейской нации вообще и арабо-израильского конфликта, в частности. Все-таки, Абрам был неглупым человеком. Сам того не подозревая, он стал рупором своей страны и сделал для нее больше, чем все израильские премьер-министры, вместе взятые.

Когда "комментарии" по известной причине прекратились, пошли слухи, что мессия умер. С одной стороны, это было так. Но с другой...

В комнату Абрама вселили другого старичка. Он выбросил прежний телевизор и поставил свой, более новый и современный.

Но прибор пролежал на помойке недолго. Его нашел подросток по имени Ицик и притащил к себе домой.

Вскоре планету облетела весть - "мессия" вернулся! Только теперь он был пацаном и комментировал, в основном, порноканалы и МТВ. Всем музыкальным стилям предпочитал рок и тащился от полногрудых блондинок.

Старенький "Сони" продолжал работать.

Ольга БЭЙС
ДНЕВНИК УДАЧИ

В этот день погода была просто жуткой. Холодно, сыро, мелкий колючий дождь бил по лицу, бессовестно забираясь под зонт. Остаться без машины в такой день - вот пример дикого невезения. Именно это со мной и произошло. Машина у меня старенькая, давно отслужила свое... Но я страдаю патологической привязанностью к привычным вещам. Для меня обувь сменить - это проблема. А тут машина!..

В общем, мотор моей старушки отказался заводиться напрочь, а мне, как назло, срочно нужно было в аэропорт. Моя любимая сестричка, наконец, удосужилась приехать в гости, она должна была прилететь вечерним рейсом.

Я хотела заказать такси, но если уж начались неприятности... Телефон не работал. Вот и пришлось мне пробежаться, как минимум, до соседнего дома, чтобы позвонить от соседей.

До ближайшего коттеджа было метров двести, не больше. Но в такую морось!... Я уже проскочила полдороги, когда услышала истошный кошачий вопль.

Котенок сидел на дереве и, видимо, боялся спуститься. Он был мокрый, грязный и так дрожал, что было непонятно, как он еще удерживается на этой ветке. Дерево было не слишком высоким, но, чтобы достать горемыку, пришлось повозиться. Я с трудом сняла его и завернула в платок, который до той минуты был повязан вокруг моей шеи. Пришлось возвращаться домой, хорошо, что у меня нет привычки откладывать дела на последнюю минуту.

Я положила моего неожиданного гостя у теплого радиатора на кухне, налила ему блюдце молока и уже хотела повторить свою попытку дойти до дома соседей, но тут услышала сигнал собственного телефонного аппарата. Это была сестра. Из-за нелетной погоды наша встреча откладывалась, по крайней мере, на сутки.

Не могу сказать, что я обрадовалась, но определенное чувство облегчения меня все же посетило. Сегодня уже не надо было выходить на улицу.

Пока переодевалась, принимала душ, готовила себе ужин, пушистик просох, согрелся и оказался очень симпатичным рыжим котиком с большими круглыми глазами, зелеными как два изумруда. Он сразу почувствовал себя хозяином в моем небольшом жилище, но я вдруг подумала, что, возможно, его кто-то ищет. Что же делать?.. И словно отвечая на мои мысли, кто-то постучал. Я открыла дверь и была крайне удивлена. Там никого... Но на пороге лежал какой-то пакет.

В пакете была старая школьная тетрадь... Кажется это... Ну, конечно!

Еще в школе я вела дневник, в который тщательно записывала все свои радости и печали, важные для меня события, или вернее то, что тогда казалось важным. Но это было так давно!..

Так расчувствовалась, что на глаза навернулись слезы. Я открыла тетрадь и...

Что это?! 15 апреля 2... года! Но этот день наступит только завтра! Сегодня 14 апреля!.. На всякий случай, я проверила правильность своего ощущения времени по всем присутствующим в моем доме источникам информации. Что же это за мистификация? Как можно записать события дня, который еще не наступил? Если это кто-то пошутил, то он хорошо знал мой почерк и умело ему подражал. Я НЕ МОГЛА этого написать! Ну что ж, посмотрим... Заглянем в завтра...

Да, если верить этому дневнику, у меня завтра будет день сплошных чудес! Милая совсем безобидная шутка...

Кроме чудесного прогноза на следующий день в тетради больше ничего не было. Просто чистые листы. Настроение мое поднялось, и я мысленно поблагодарила того, кто затеял этот невинный розыгрыш.

В этот странный вечер меня рано сморил сон. Котенок, сытый и довольный устроился на моей кровати. Я погладила его шелковистую шерстку, и он громко замурлыкал, наполняя мою комнату каким-то неповторимым уютом. "Может он и ничей", - с надеждой подумалось мне, назову его Солнышком.

Засыпая, я вспомнила чудесный дневник... "...Издательство ЦЕНТР приглашает Вас для заключения...". Да хорошо бы, но...

Утро было великолепным. Ярко сияло солнце, на небе ни облачка!.. Деревья шелестели зелеными лаковыми листочками, цветы в палисаднике весело и любопытно вытягивали свои разноцветные головки навстречу легкому весеннему ветерку. Не верилось, что еще вчера все это великолепие красок было скрыто от нас серым занавесом дождя.

В почтовом ящике было несколько писем. Ни одного счета! Замечательно!

Один конверт привлек мое особое внимание. Я вдруг вспомнила необычное вчерашнее происшествие. Солнышко сидел у моих ног и умывал свою неотразимую мордашку. Я разволновалась и не сразу смогла распечатать это долгожданное письмо, получить которое уже почти не надеялась. Впрочем, еще не известно, что внутри....

"...Издательство Центр приглашает Вас для заключения договора на издание присланных Вами произведений..."

Я дочитала письмо, но почувствовала не только радость...

Дневник!.. Откуда неведомый шутник мог все это знать. Погода, котенок и, наконец, это письмо?!

В старой тетради еще было много чистых страниц...

А что, если?..

16 апреля 2... года, написала я на верхней строке. Почему бы не попробовать самой написать хотя бы несколько страниц своей жизни...

Керри закрыла дверь за последним гостем, подошла к еще пока неостывшему камину, рухнула в большое старое кресло и, наконец, расплакалась. Бабушка умерла ночью. Тихо, почти беззвучно. Лишь осторожно вздохнув, на прощанье. Керри вдруг подумала, что совершенно не помнит ее голоса. Если бы она сейчас услышала ее голос, наверное бы, узнала его. Но какой он был? Чем отличался от других голосов?

- Керри! - вдруг прозвучало рядом, - прекрати это мокрое безобразие!

- Бабушка? Это ты?

- Я, кто же еще?

- Но...

- Только не напоминай, что я забыла передать тебе подарок! Я помню. Тебе ведь вчера исполнилось девятнадцать лет.

- Мне не нужно ничего, я хочу, чтобы ты была со мной! Всегда!

- Глупости! - возмутилась неожиданно добрая старушка. - Ты же прекрасно знаешь, что никто не живет вечно.

- Знаю, но и то, что я сейчас могу с тобой говорить, тоже или сон, или чудо! Так ведь?

- Назови это как хочешь. Но подарок у меня для тебя есть. Пойди в спальню и на комоде рядом с зеркалом возьми коробку. Погоди, выслушай меня сначала. Не открывай ее сразу. Это не простой сюрприз. С секретом. Очень трудно бывает загадать желание, когда знаешь, что оно исполнится, и притом только одно. Откроешь коробку тогда, когда будешь абсолютно точно знать, ЧТО тебе в данный момент крайне необходимо, запомни - КРАЙНЕ необходимо.

Керри показалось, что она спала и проснулась. "Как жаль, что это был всего лишь сон" - подумала она. Но любопытство, или какое-то еще более экзотическое чувство заставило ее подняться из кресла и пойти в спальню. Коробка была на комоде, небольшая, чуть крупнее, чем та, в которую помещались наушники от мобильного телефона. Картонная, темно-коричневого цвета. Очень хотелось попробовать открыть ее сразу, но она вспомнила бабушкины слова, пусть даже и прозвучавшие во сне, и решила подождать. Чего? Она толком и не знала. Взяла этот странный подарок и решила выйти из дома, чтобы вернуть себя в реальность. Уж больно непонятно завершался этот тяжелый день.

Что произошло, Керри поняла только тогда, когда услышала щелчок захлопнувшейся двери.

- Ой! - только и сумела произнести она. Что же делать? Время позднее. Ей никогда не приходилось сталкиваться с такой проблемой. Соседей беспокоить неудобно. Да и никого она пока не знает настолько, чтобы обращаться в такой ситуации. Хоть плачь! Тут она почувствовала, что еще держит в руке коробку. Машинально открыла ее. Что это? Там лежал ключ, точно такой, каким она еще недавно открывала дверь своей квартиры. И он подошел.

Когда она опустилась в старое кресло возле камина, она опять, или ей это почудилось, услышала чуть ворчливый голос бабушки: "Теперь ты знаешь, какой случай может оказаться подходящим, чтобы вспомнить о моем подарке".

"Врата нежданных сюрпризов". Эта дурацкая фраза пришла в голову Кэрри, едва она утром открыла глаза.

Нет, она не была случайной. Но только Кэрри понимала ее смысл и соответствие обстоятельствам жизни. Ей предстояло сегодня явиться на работу, которую ей предложили в бюро по трудоустройству, туда она решила обратиться не тогда, когда уже просто не будет другого выхода, а заранее. На ее банковском счету еще было не пусто, но она не привыкла решать проблемы в момент, когда не решать их уже невозможно.

Кое-кто в ее окружении считал это занудством. Ну и пусть.

Контора по подбору кадров для СМИ занимала всего две небольшие комнаты в огромном здании "Сэндилайн"

За большим письменным столом сидел человек средних лет, который почему-то сразу вызвал у Кэрри симпатию. Впрочем, она особо и не волновалась. Она понимала, что делает первую попытку, которая редко бывает удачной.

- Рад, что вы обратились к нам госпожа Брук, - с мягкой почти отеческой улыбкой произнес человек за столом.

- Я надеюсь, что обратилась к вам не зря, - пролепетала с неожиданной робостью, совершенно ей не свойственной, Кэрри.

- Уверен, что так. У вас есть все качества, необходимые для той работы, которую вам предстоит выполнить, конечно, если вы согласитесь.

- В ней есть что-то особенное?

- И нет, и да. Как посмотреть. У вас есть опыт репортера, фоторепортера и хорошая спортивная подготовка, что, пожалуй, самое важное.

- Предстоит работа в каком-то необычном месте?

- Если вы согласитесь на наши условия.

- А что за условия?

- Первое состоит в том, что оплату на свой банковский счет вы получите до того, как отправитесь на место репортажа.

- Вряд ли это предложение может быть мною отвергнуто. - Кэрри вдруг улыбнулась и, наконец, полностью успокоилась.

- Второе условие: вы никому и никогда не будете рассказывать об этом опыте.

- О моей работе у вас?

- Назовите это так.

- Хорошо. Да и кому мне рассказывать?

- В этом конверте чип, вы сейчас возьмете его и вставите в аппарат, вот в этот. - Он указал на небольшое устройство, похожее на старый мобильный телефон, появившееся у него в руке как по волшебству. - Погодите, вы это проделаете не здесь.

- Конечно, - подтвердила Кэрри.

- А теперь, собственно, о задании. Что вы знаете о Бермудском треугольнике?

- Практически только то, что он есть, и что вблизи этого пресловутого треугольника когда-то пропадали корабли и, кажется, даже самолеты.

Собеседник Кэрри снисходительно, как ей показалось, улыбнулся. И продолжил:

- Что ж, это уже немало. Корабли и самолеты пропадали не только там, но этот условный треугольник стал самым известным и обрел славу таинственного места. Чего только о нем ни говорят, какие чудеса ни приписывают.

- Да, вы правы. Но что вы хотите, чтобы сделала я?

- Вам нужно будет добраться на небольшом катере до некоторой точки в океане. Катером будет управлять наш оператор, - предварил предполагаемый работодатель вопрос Кэрри. - Там вам нужно будет вставить в этот прибор чип и бросить устройство в океан. И еще ничему не удивляйтесь.

Кэрри проснулась, открыла нехотя глаза и потянулась. Приснится же такое. Но насчет работы надо бы узнать, денег едва хватит на пару месяцев. И то, если соблюдать жесткий режим экономии. Она включила комп, чтобы уточнить, какими средствами располагает. Что это? Явная ошибка, такой суммы на своем счету Кэрри не видела никогда! Надо срочно связаться с банком.

- Госпожа Брук, - заворковала служащая, - наш курьер уже едет к вам, ваша кредитная карта готова. Примите наши поздравления.

- Поздравления?! С чем?! - выкрикнула Кэрри, но связь уже прервалась.

Я не помню уже, когда познакомилась с такой моделью жизни и судьбы. Иногда мне кажется, что с пониманием этой нехитрой истины я родилась. Так и жила, постигая ее, мгновение за мгновением. Белые полоски мелькали, незаметно таяли во времени, дарили краткие мгновения счастья.

Из черных приходилось выбираться. Они тянулись и тянулись, пытаясь не выпустить меня из своей власти, влияя на мои мысли, чувства и даже поступки. И некому было мне не только помочь, но и подсказать, как же вырваться?

Но я пыталась. Придумывала планы, способы, сценарии выхода из черноты.

На самом деле я слишком была занята переживанием своих проблем. Мне сейчас кажется, я настолько в них увязла, что все остальное осталось не только вне моего наблюдения, но и за пределами малейшей доступности. Я была внутри тонкого прозрачного цилиндра, за пределами которого и протекала, собственно, жизнь вообще и моя жизнь, с которой я как будто порвала все отношения. Или хотела порвать.

Это случилось осенью. Хмурым дождливым днем, а как же иначе?

Я была дома. Стояла у окна и тупо наблюдала за каплями, ползущими по стеклу. Повторяю - я была совсем одна. Понятно, что одна я была в некотором пространстве, ограниченном некими стенами, в которых, конечно, всегда можно было увидеть и дверь. Но тогда я видела только стены. И они держали меня. До определенного момента.

Дождь, хоть и казался вечным, иногда затихал, словно и ему нужна была минутка отдыха. И сразу на меня падала тишина. На очень короткое мгновение. В одно из таких мгновений я услышала звук. Кто-то стучал в мою дверь, входную, через которую я поддерживаю связь с миром, окружающим мой дом.

Я вышла в прихожую и открыла дверь. На пороге стояла девочка лет семи-восьми. Она что-то укрывала за пазухой, очень осторожно прижимая это к своему телу. Я потянула за рукав ее мокрой курточки, втянула ее в дом и закрыла дверь. Девочка подняла ко мне свое мокрое не только от дождя, но и от слез, личико. Она сразу успокоилась. И произнесла прекрасное и волшебное слово: "помогите!"

- Конечно, помогу, - ответила я, - что случилось?

- Я только хотела притронуться к дождю. Мама не разрешает мне открывать дверь даже, если кто-то звонит, когда я дома одна. Но мне так... - она заплакала. - Дверь захлопнулась!

- Ты хотела поговорить с дождем? - спросила я.

- Да, я понимаю, что это... - Она не сразу вспомнила нужное слово, - глупо.

- Нет, это совсем не глупо, но ты могла все ему сказать, и не выходя из дома.

- Но он бы не услышал меня!

- Ну, что ты, услышал бы, это же дождь!

Я сказала это уверенно, и мне поверили. Девочка успокоилась. И мы с ней стали решать наши текущие проблемы. Она назвала номер телефона своей мамы. Я позвонила женщине, объяснила, что произошло, и взяла с нее слово, что она не будет сердиться на дочь.

И только потом я вспомнила о существе, которое пряталось в курточке ребенка.

- А кто у тебя там? - спросила я.

- Это Мурзик! Он тоже был на улице!

Она расстегнула курточку. Котенок выпал на коврик, возле которого мы стояли. Как будто ничего особенного не происходило вокруг, этот серый комочек тихо мяукнул и стал тщательно вылизывать свою шерстку.

Вскоре за моей гостьей пришла мама, молодая симпатичная, лет тридцати, я думаю.

Когда я открывала ей дверь, то заметила, что дождь уступил место солнечному свету, решительно пробивавшемуся сквозь медленно исчезавшие тучи.

Что это опять принес Торн? Боюсь я его подарков. Больше всего мне хотелось, чтобы он забыл ко мне дорогу. Но я не могу ничего поделать. Он свободный ветер: непонятно, где рождается, неизвестно, куда улетает.

" Господи, почему я еще жива? Не утонула, не разбилась о скалы? Обрекла себя на длительную и мучительную... Нет, это лучше, чем то, что..."

Да это живое! Торн именно о них рассказывает в своих тоскливых песнях. Жаль, что я не всегда понимаю бессвязные речи этого шумного балагура.

Но как? Может, прилетело? Нет! Птицы иногда прилетают, чтобы отдохнуть во время своих странных перелетов, но это не птица, слишком велико это существо, да и летать вряд ли способно. И не житель подводных глубин. Не пытается вернуться в воду. Даже наоборот, цепляется за каменистый берег. Надо бы помочь, что ли.

"Господи, что это? Неужели мало на мою долю выпало страданий?!"

Кажется, я его напугал.

" Я схожу с ума! Кто-то говорит со мной? Или не со мной? Может, на этом острове есть люди? Нет! Не верю! Не хочу никого видеть и слышать. Не надо!"

Не надо, так не надо. Но неужели спокойно смотреть, как умирает живое существо? И даже, возможно, мыслящее? На, хоть перекуси, вдруг это поможет.

"Ой, что это? Виноград? Нет, не стоит, а вдруг он отравлен?"

Вот странное существо! Только что стремилось умереть, и вдруг...

"Впрочем, какая разница, ведь я же... Какой ароматный и сладкий!"

Вот, уже разумная мысль! Судя по всему, первая. Ну, есть надежда!

"Вкусно, а, может... Нет, правда, я не пропаду здесь! Замечательный, сказочный остров!"

Мне очень приятно. Поладим.

Приятные сюрпризы на моем жизненном пути были предусмотрены не часто. Так, в основном, по мелочи: удачный билет на экзамене, мелкие денежные выигрыши по подаренным в день рождения лотерейным билетам.

Но с самого детства я почему-то была уверена, что однажды со мной обязательно случится что-то чудесное и прекрасное. Наверное, я не одинока в этих своих грезах, и я это всегда понимала.

Не стану вам излагать историю моей жизни, хотя, возможно, вы и нашли бы в ней кое-что поучительное. Однако мне это неинтересно. Для меня настоящая жизнь началась только после той незабываемой зимней ночи.

Нужно сказать, что зима для меня всегда была временем абсолютно бесперспективным с точки зрения ожидания чуда. Все свои реальные или фантастические мечты и надежды я могла связать только с весной. Объективных причин так считать у меня не было, но таковы были мои ощущения. Кроме того, зимой у меня всегда были проблемы, связанные с необходимостью работать. А моя профессия такова, что без настроения никогда не сделаешь ничего такого, за что не стыдно получать соответствующее вознаграждение.

В это время я как раз была, что называется, в творческом тупике. Ежедневные посещения мастерской не приносили никакой пользы ни мне, ни моим заказчикам.

Был февраль. Весна, конечно, была уже на подходе, но этим вечером о ней не вспоминалось. За окном завывал ветер, стекла разрисовал мороз. Бесцельно блуждая по квартире, я подошла к стоявшему в моей спальне старому массивному шкафу со встроенным с внешней стороны дверцы большим овальным зеркалом. И что мне пришло вдруг в голову смотреться в зеркало, не включая свет?

Вы когда-нибудь смотрели в зеркало в темном помещении? Попробуйте. С этого незатейливого эксперимента все и началось....

Изображение за стеклом показалось мне на какое-то мгновение совсем чужим. Я вгляделась чуть пристальнее...

Странное мистическое чувство стало медленно вызревать где-то в самых темных глубинах моего сознания. Я почему-то оглянулась и вдруг увидела, что комната куда-то исчезла, а я стою посредине огромного зала, тускло освещенного светом луны.

Было ли мне в этот момент страшно? Не знаю. Разве что самую малость. Но зато было безумно интересно. Где же это я оказалась? Вопрос "как?" я оставила на потом. Тут я четко услышала шаги, легкие и частые, они свидетельствовали о том, что кто-то сейчас появится здесь, и, очевидно, это любопытное приключение получит свое развитие.

Это была бледная девочка лет семи с темными волосами, беспорядочно спадавшими на худенькие плечи. Одета она была в длинную белую ночную сорочку из какой-то мягкой шелковистой ткани, на ногах были туфельки, которые ей явно были велики. Черты лица трудно разглядеть при столь скудном освещении, но все в этом забавном персонаже казалось мне удивительно знакомым.

Малышка не обратила на меня никакого внимания, да я и не уверена, что она меня видела. Она подошла к большому окну, взобралась на подоконник, устроилась на нем так, чтобы как можно лучше видеть усыпанное звездами ночное небо, и замерла, словно ей было дано услышать откровение вечности.

А где в это мгновение была я сама? Для меня это останется загадкой. Прекрасная и величественная картина уносящейся в бесконечность звездной дороги захватила всю мою сущность. Это невозможно описать словами... Душа открылась навстречу чему-то большому, светлому и доброму. И это осталось со мной навсегда...

После той ночи я целый месяц практически не покидала мастерскую. Я почувствовала и поняла, что такое творчество! Я влюбилась в мир, который раньше мне казался только фоном, на котором выстраиваются декорации наших судеб.

Спасибо тебе, мой маленький Ангел!

Я до сих пор не знаю, что на самом деле произошло в моей жизни той странной ночью, но все так резко изменилось в моей судьбе именно с этого момента.

Возможно, это был всего лишь сон. Тогда это удивительное видение наверняка было символом грядущих перемен.

Как я попала в такую историю? С чего все началось? Мне ужасно не хотелось идти на занятия. Вообще такое со мной бывало крайне редко. Я люблю учиться. Меня даже не особо утомляют лекции по общеобразовательным предметам. Но, кажется, в тот день мне нездоровилось. Или, если не лукавить, я решила, что мне нездоровится, именно потому, что не хотела никуда уходить из дома. Был декабрь. За окном тяжелое серое небо, иногда начинал сыпаться снег, мелкий и колючий, как мне представлялось. От такого не защитит никакая одежда. Сыро, холодно, неуютно.

А дома все просто наоборот!

Я придвинула поближе к старому камину свое любимое кресло и решила, что сегодня сделаю себе не просто выходной, а бесконечно счастливый выходной. Как это? А скажу-ка я себе, что этот день навсегда.

- Слышите, мои враги, мои беды, мои ошибки, все ненавидящие меня, все предавшие меня, все, кому невыносим сам факт моего существования в этом мире. Я живу!

Я произнесла эти слова вслух и засмеялась, хотя из глаз моих текли слезы, и я не могла их остановить.

Что случилось? Это трудно не только объяснить, это очень трудно даже осознать.

Да, слишком пафосно получилось.

Я встала и медленно, словно чего-то опасаясь, подошла к высокому зеркалу в прихожей. Там уже стоял мой чемодан. Он был готов покинуть это жилище даже раньше меня. Еще до того, как я осознала, что это единственный для меня выход. Я посмотрела на дверь и опять засмеялась. В моем смехе уже не было прошлого, не было горечи, исчезли, испарились потери и сопровождающие их печали. Осталось лишь ощущение безграничной свободы. Это были счастливые мгновения забытья.

Я глянула на свое отражение: что это? Вернее, кто это?

Сначала там отразилось то, что осталось от меня после того, как мне указали на эту замечательную дверь. Ну, все не так уж плохо: руки, ноги, голова. - все на месте. Я не рассыпалась в прах, не вознеслась, но и не провалилась в преисподнюю. За этой дверью огромный мир. И этот мир сейчас мне откроется.

Но то, что я увидела, как минимум, было достойно удивления. Ничего, что должно было, по законам природы, отразиться за моей спиной в зеркальном прямоугольнике, не возникло. Там было лишь мое отражение. На фоне... А где же фон? Я увидела лишь черное бесконечное пространство. Ну и ну...

- Господи!

- Определись, дорогая, кто тебе по-настоящему нужен?

Голос был совсем не злым и даже не страшным. Скорее, дружелюбным.

- Кто здесь, - вскрикнула я, и мое отражение исчезло, а появилось то, что я не могу описать обычными словами, так, чтобы было понятно еще кому-то, кроме меня. Но я его узнала. Он родился в моей душе, он долго жил там. И еще в моих мыслях и чувствах. Сначала я не противилась его рождению и соседству. Это было даже забавно. Но он рос и, взрослея, стал подминать мою сущность под себя. Как это случилось? Кажется, я понимаю. Если у меня вдруг появлялось ощущение беспомощности, точнее - нежелание выполнять указания того, что принято называть здравым смыслом, он тут же приходил и давал мне аргументы в пользу простого решения возникшей проблемы. А я охотно, практически не задумываясь, следовала его советам. Они были притягательны не только простотой и изяществом решения, но и доступностью инструментов, при помощи которых я могла все решить. Что за инструменты?

Самый простой - это ложь. Можно ведь не называть все своими именами. Можно придумать слова, весьма комплиментарно описывающие любые действия, мысли чувства. Это так удобно. Я научилась этим виртуозно пользоваться, но там и была главная ловушка. Ничего нам не дается бесплатно. Приходит время, когда за все приходится платить. И цену уже назначаю не я.

Когда я это поняла, цена уже выросла так, что еще пара мгновений, и я не смогу ее заплатить.

- Нет! - решительно выкрикнула я, увидев истинное свое отражение. - Я не хочу быть тобой, я не хочу быть такой! Ты не человеческая моя сущность, ты мерзкое лицемерное зло! Я избавляюсь от тебя навсегда!

И тут мое отражение затянулось сначала почти прозрачным туманом, затем в прямоугольнике зеркального мира я увидела ЕГО, демона и господина. Мое первое побуждение было - просто разбить мерзкое стекло. Но это бы значило - подчиниться злу, сделать именно то, чего оно от меня ждет.

- Нет! - выкрикнула я. - Уходи сам!

Он медленно, очень медленно, словно давая мне время передумать, повернулся ко мне спиной и стал удаляться.

Этот демон меня оставил. Но он не один там, откуда они приходят. Не забыть бы эту простую истину.

Элина хорошо помнит тот главный день. Конечно, это не один день. На то, чтобы осознать себя и предстоявший ей путь, ушли годы. Свою жизненную линию она вычерчивала долго и мучительно. Она помнит, как постепенно, и надо сказать, неохотно вживалась в мир, который принимал и не принимал ее.

Принимал настороженно и равнодушно. К этому она была готова. Но начало пути ее почти оглушило.

Нет смысла описывать биографию среднестатистической личности, которой она была и которой себя осознавала. Таких историй написано и опубликовано в разных видах и формах множество.

Сейчас она сосредоточилась на статье, которую нужно было срочно дописать. Пальцы скользили по компьютерным клавишам:

"Попробую лишь обобщить полученный опыт и связать его с тем, что станет понятно каждому, решившемуся дочитать эти строки до нужной ему точки.

С этим явлением наверняка сталкивались очень многие.

Например, вы участвуете в неком важном для вас процессе. Вы предприняли несколько весьма хорошо продуманных и удачных действий, в результате чего подошли, как вам представлялось, к стопроцентному успеху вашего предприятия после всего единственного и несложного шага, и вдруг все рушится из-за события, которое казалось абсолютно невероятным в вашем воображаемом сценарии.

Еще один пример, в противоположном направлении. У вас черная полоса: что бы вы ни делали, все оказывается неудачей. Вы уже настолько измучены отрицательными результатами своих действий, что предпринимаете шаг, заранее обреченный на провал, со стопроцентной НЕвероятностью, и вдруг случается именно то, что вы считали совершенно невозможным, вы получаете бесценный подарок судьбы.

Эти ситуации есть в жизни каждого, кто просто задумается об этом.

Реальных примеров можно привести море.

На первый взгляд кажется, что нарушается один из постулатов психологической составляющей судьбы. Мы его излагаем очень просто: от судьбы не уйдешь. Как часто мы слышим об этом. Но можно это выразить и по-другому.

Всякая система, построенная на внутренних закономерностях, необходимых для ее существования, содержит некий механизм, обеспечивающий ее самосохранение".

Дописав статью до этого момента, Элина остановилась.

Острая боль заставила ее отвлечься от работы над текстом, который она хотела дописать до того, как естественные и такие желанные события выбьют ее из привычной колеи. Вспышка боли была неожиданной, но короткой.

"Еще девять дней впереди", - попыталась она успокоить себя, но тревожное: "сроки только предполагаемые" заставило ее встать и сделать то, что ей казалось необходимым: она собрала в сумку всякие мелочи, положила рядом с собой телефон и хронометр с тихим, но вполне отчетливым звуковым сигналом, который будет повторяться каждые пятнадцать минут.

Затем она продолжила работу над статьей.

"Два практических вывода:

1. Планируя последовательность действий для достижения некого результата, нужно всегда держать в сознании как можно больше вариантов развития событий после каждого предпринятого вами сознательного действия.

2. Не стоит впадать в депрессию, оказавшись в полосе неудач, нужно помнить, что система дорожит каждым вариантом и каждым своим наблюдателем.

Я не сомневаюсь в том, что это сложное явление, не сомневаюсь и в том, что психические реакции тесно связаны с физиологическими.

Но чтобы научиться рационально и эффективно использовать свое физическое тело для развития сознания и психики, нужно очень точно определиться как с исходными параметрами, так и с направлением развития. Пресловутый вопрос цели я хочу максимально освободить от эмоциональной окраски и рационализировать, чтобы понять, откуда растут эти самые эмоции".

Опять боль. Только уже не та, которая была ожидаема и желанна. По щекам Элины вдруг потекли горячие струйки долгожданных слез. Стало не только легче. Вернулось ощущение или, как минимум, предвкушение счастья.

Все пройдет, а это ощущение...

Она решительно продолжила работу, понимая, что времени осталось совсем немного.

"Я уверена, что культура эмоциональной среды очень влияет на систему осуществляемых нами макровыборов.

Еще один момент - меня интересуют, в связи с этим, два значения слова "боль", ибо я уже, если не понимаю, то очень точно ощущаю связь между придаваемым ему значением и исконным понятием, выраженным фонетически.

Так вот, на первый взгляд это слово обозначает физиологическую реакцию на действие, опасное для физического тела или направленное на его разрушение, но фонетически оно ближе к психической реакции на препятствие в достижении прогресса развития сознания.

Можем ли мы выбирать здесь систему отсчета? Или она жестко задается, как минимум, на некотором пространстве-времени? Да, вопрос о существовании программирования событий жизни, о жесткости этого программирования, о наличии развилок и циклов"

Все, что помнила Элина на следующий день - это бесконечный коридор, по которому ее везут. Куда? Она понимала, что в другую жизнь, счастливую ли? Впрочем, в этот момент налетела мысль, которая перечеркнула все: весь ее жизненный опыт и все ее ожидания.

Белый потолок, в который упирался ее взгляд, безнадежно молчал. Но почему?!

Что случилось?! Я ничего не слышу! Что... Почему? Почему он молчит? Я хочу его услышать. Я согласна отдать ему все!! Слышите?! Все!

Но белый потолок молчит и нагоняет черный страх. Была ли боль? Не знаю! Тут все вспоминается некстати, "В вашем возрасте вы очень рискуете, но мы сделаем все возможное..."

Что вы собираетесь сделать? Я хочу только, чтобы он жил! Я хочу...

И вдруг страшное безмолвие белого потолка разрывается криком! Это его голос, и нет в мире ничего прекраснее!

Сона проснулась за несколько секунд до того, как заголосил будильник. Она встала и успела заправить постель прежде, чем услышала эту мелодию. Вообще в часы было загружено пять мелодий, это Сона придумала несколько лет назад, такое забавное, но, наверное, глупое гадание. В зависимости от того, какая мелодия ее будила, она как бы могла определить уровень своей удачи на грядущий день, но, боже, как часто день приносил вместо даже самой крохотной удачи, в лучшем случае - разочарование.

С тех пор, как она покинула свой дом и обрела, как ей тогда казалось, настоящую свободу, прошла целая вечность. Что, собственно, обрела Сона?

Она посмотрела на электронный календарь на хронометре, укрепленном над входной дверью: 31 декабря.

О!

Самое время подводить итоги и загадывать желание. Хотя бы одно, но самое важное!

Она задумалась. Когда в тот роковой вечер она захлопнула за собой дверь в прошлое, совсем не хотелось думать о будущем. А ведь это было тоже 31 декабря. Что тогда случилось? Почему она так поступила? Тогда она не видела другого решения, а сейчас уже ничего не помнит о той обиде, которая руководила в тот момент ее решениями и поступками.

Она вдруг осознала, что хотела загадать единственное желание: вернуться в то 31 декабря и все исправить. Она понимала, что ее желание не исполнится даже с новогодним боем часов, даже если она успеет высказать его до того, как прозвучит последний удар.

В это время кто-то позвонил в дверной колокольчик. Сона стремительно шагнула к двери и рывком ее открыла. Ее полный тоски и раскаянья взгляд устремился навстречу точно такому же взгляду. Ей показалось, что в этот миг вокруг стало очень светло. И зазвучала прекрасная мелодия, которую она слышала впервые, но ждала и очень хотела услышать...

Настоящего можно не замечать, прошлое можно забыть, но будущее есть всегда. Откуда я это знаю? Я с этой мыслью родилась. Поэтому все, что со мной происходило, особенно, если происходящее мне очень не нравилось, а так было часто, я пропускала мимо своего сознания и видела только будущее.

Там мне открывалось не сплошное счастье, нет. Там все было по-честному: на сотни проблем и неудач - иногда один счастливый случай. Сколько их было в моей жизни? Я не считала, сознательно, не хотела считать. Просто из счастливых мгновений я строила свою дорогу вперед, в будущее.

Самым трудным периодом моего земного существования было детство. Я не помню своих родителей, а, может, их у меня и не было. Жизнь моя протекала в каком-то богоугодном заведении. Почему-то в этом приюте я сразу пришлась не ко двору. Я не страдала от непонимания и обид, я ведь не знала, что может быть иначе. Откуда бы мне это знать? Я приспосабливалась, как могла, стараясь не общаться со сверстниками и не вызывать недовольство взрослых, даже не догадываясь, что именно этим и провоцировала презрение одних и раздражение других.

Все изменилось, когда я случайно встретила по пути из церкви старушку-волшебницу. Это было в канун великого праздника, в тот день, когда, если сделать все правильно и загадать именно то желание, которое заслуживаешь, оно должно обязательно исполниться. Это же все знают? Правда?

В церковь я убегала тайком, ранним утром, зная, что найду открытой заветную дверь. Но я никому и никогда не покажу, где она находится, это ведь дверь моей надежды.

На дороге было пустынно и холодно. Ветер и мелкий колючий дождь проникали сквозь мою уже изрядно промокшую одежду. Но меня это не беспокоило, даже наоборот - вдохновляло. Я была уверена, что к исполнению моего заветного желания обязательно нужно пройти через испытание, вот таким это необходимое испытание и виделось мне.

Не знаю, откуда появилась на моем пути сначала прозрачная, серая, бесформенная тень, которая вдруг обрела четкие очертания и преградила мне путь.

Как бы я ни описала эту женщину, каждый, кто прочтет или услышит мое описание, увидит совсем не то, что видела я.

Судьба у всех своя, нет двух одинаковых жизненных обстоятельств, какими бы скромными эти обстоятельства ни оказались.

Женщина повернулась ко мне лицом и подняла правую руку. Она беззвучно, но явно обратилась ко мне:

- Я пришла, чтобы исполнить твое желание. Ты действительно этого хочешь? Не передумаешь, если я скажу, что твоя просьба услышана?

- Нет, - не задумавшись ни на минуту, ответила я.

- Что ж, но никто не должен знать о той возможности, которую я сейчас тебе подарю. Кроме того, я не знаю, куда направится твой полет, это будешь знать только ты и только тогда, когда полет завершится. Ты окажешься там, где и суждено тебе быть, и не обязательно тебе там понравится. Ты все еще хочешь рискнуть?

- Да! - Я вложила в свой ответ всю страсть своего желания и своей безумной, наверное, просьбы. - Мне это очень нужно!

Я была готова на все, во всяком случае, мне так казалось.

- Тогда лети!

Это были последние слова моей судьбы. Чудесная сила нежно подхватила меня, я стала медленно подниматься. Чем выше был мой полет, тем больше я была ему рада. У меня не было страха. Я наконец увидела мир, увидела таким, каким хотела его видеть. Что же изменилось, по сравнению с тем, что я знала о нем? В нем исчезло всего одно понятие и слово его обозначающее. Здесь ни на одном языке, ни в одном словаре, ни в одной книге не было слова ЛОЖЬ, исчезли и синонимы.

Нет, я никого не приглашаю с собой, это мой выбор. Я не смогу о нем даже пожалеть, откуда мне знать...

Никогда не задумывалась о том, какой у меня характер, что я за человек. А тут мне пришлось заполнять анкету.

Я всего лишь снимала номер в отеле небольшого городка, где мне предстояло прожить несколько дней, выполняя задание редакции. Девушка-регистратор попросила меня ответить на несколько вопросов, предупредив, что можно отвечать только на те, на которые я готова ответить. Вопросы были предоставлены мне в устройстве, похожем на обычный смартфон.

Видно было, что в этом устройстве нет ничего, кроме сведений, полезных для постояльцев отеля. Было и несколько рекламных объявлений. Они тоже предназначались туристам и всякого рода путешественникам, случайно оказавшимся в незнакомом городе.

Но в конце этой своеобразной анкеты было объявление:

Информация для особо любопытных путешественников.

Затем был адрес и номер телефона такси, которое доставляет по этому адресу, если позвонить по указанному номеру.

Почему я приняла условия этой авантюры?

Я была уверена, что нахожусь в эмоциональной яме, и любое изменение в моей жизни будет шагом к свету. Что бы ни случилось, все будет к лучшему.

Дальше события вполне могли быть описаны в каком-нибудь фантастическом рассказе.

Ну, очень фантастическом.

Едва я нажала на заманчивую ссылку, как дверь, возле которой я стояла, распахнулась, и на пороге появился представитель фирмы. Еще пара секунд - и я в машине, плавно отъезжающей от гостиницы.

Мне показалось, что автомобиль несется по шоссе: мимо улиц этого странного города, домов, небольших, но очень красивых скверов со скоростью, вполне соизмеримой с той, что бывает у самолета, бегущего по взлетной полосе, чтобы уже в следующее мгновение оторваться от нее.

Испугалась ли я? Может, испугалась, но страха своего я не помню.

Помню безграничное голубое небо, пронизанное вдоль и поперек золотыми лучами света.

Свет исходил отовсюду.

В какой момент я почувствовала свой полет - не знаю, но его уже нельзя было прервать, да я этого и не хотела. Если и был у меня страх, то он рассеялся и превратился в такой восторг, которого я никогда до этого мгновения не испытывала.

Я готова была остаться в этом прекрасном полете вечно, но знала, что это невозможно. Поэтому просто доверилась потоку событий, в который сознательно погрузила себя, свое сознание, свои чувства.

Счастливые мгновения, как правило, длятся недолго, но остаются в памяти навсегда. Они становятся точкой отсчета. Эта точка делит нашу жизнь на "до" и "после".

Мы не всегда можем их заметить, скованные повседневностью, эмоциями, хлопотами...

Но если замечаем, то становимся сами собой, если хотите, узнаем о себе все. Что было, что будет...

Но часто для тех, кто живет рядом с нами, мы превращаемся в неопознанные летающие объекты.

Куда можно спрятаться от этого праздника? Я его просто не выношу. Я вообще не люблю дни, которые принято праздновать.

Когда я еще верила в прекрасных фей, добрых волшебников, неожиданные счастливые чудеса, мне легко было поверить и в новогоднее чудо.

Но с тех пор, как говорится, много воды утекло. Чудеса в моей жизни случались, но не бесплатно. Понадобилось лет двадцать пять, чтобы я поняла, как дорого они мне достаются. И я перестала их ждать. Я вычеркнула эти ожидания из своей жизни. Научилась превращать отмеченные рамочками дни настольного календаря в дни ударного труда. Если не удавалось заняться делом в редакции, я объявляла для себя генеральную уборку в квартире.

Конечно, можно было бы готовить материалы для предстоящих публикаций или сочинять вопросы для планируемых интервью. Но я заметила, что такое использование праздничных дней не приносит пользы. Мне попросту приходится все переделывать.

Однако мне удалось научиться выглядеть в нужное время веселой и счастливой. Вернее, притворяться, что мне все это не безразлично, как минимум.

И есть только один праздник в году, с которым мне не удавалось справиться. Да, да. Именно обычный календарный Новый год. Увеличение числа, обозначающего изменение даты во всех видах календарей на единицу. Всего-то!

Вот вы и догадались, что я расскажу именно о том, что со мной приключилось 31 декабря прошлого уже года.

Говорят, под Новый год, что ни пожелается... Стихотворение это достаточно известное, чтобы любой, кто захочет дочитать мое повествование, продолжил эти строчки.

Я его не зря вспомнила и сейчас, и тогда. Вранье это!

Сколько бы я ни желала находиться в этот момент в совершенно другом, далеком отсюда, месте, мне приходилось довольствоваться тем, что было.

Я оказалась в аэропорту большого города, не будем заниматься антирекламой, поэтому важно только то, что город был очень большим и современным по всем нынешним приметам.

Мой рейс отложили уже второй раз. Сначала объявили, что по метеоусловиям принимающего аэропорта. Потом уже не объясняли причин.

Настроение мое было на грани внутренней истерики. Вокруг суетились такие же неудачники, как и я. Радости, похоже, никто не ждал.

- Извините, - вдруг услышала я, - вы не могли бы чуть подвинуть вашу сумку, очень устал. - Голос незнакомца вполне подтверждал его слова. Как и взгляд, который вроде был устремлен прямо на меня, но скорее выглядел так. Рядом со мной лежала или стояла, уж не знаю, как будет точнее, моя дорожная сумка, на этот факт я только в этот момент обратила внимание. Поспешно сняла ее и поставила на пол рядом с собой, освободив соседнее сиденье. Мой неожиданный собеседник буквально рухнул на него.

И в тот момент, когда мы с ним, наконец, увидели друг друга, что называется, лицом к лицу, откуда-то сверху, вместо очередного объявления для пассажиров, прозвучала мелодия, какую слышали все: и те, кто сидел за праздничным столом, и те, кто оказался, по воле обстоятельств, вдали от дома, среди незнакомых людей, и все, хочется на это надеяться, улыбнулись каким-то своим самым светлым воспоминаниям.

Улыбнулись и мы. В ожидании новогоднего чуда, которое обязательно случится, и будет оно волшебным и добрым. Добра в этом мире гораздо больше, нужно только помнить об этом.

Вслед за новогодним поздравлением прозвучало и первое в этом году приглашение на посадку в самолет. В самолете мы оказались тоже рядом. А сейчас все это вспоминаем тоже ВМЕСТЕ.

Не зря говорят, что характер - это судьба.

К примеру, приехала я в незнакомый город на пару недель. Дело у меня было пустяковое. Остановись я в гостинице, как все нормальные люди, ничего особенного со мной, скорее всего, не случилось бы.

Но я терпеть не могу провинциальные гостиницы, столичные, впрочем, тоже. А тут прямо на вокзале ко мне подходит очень приятная молодая женщина и предлагает просто сказочный вариант.

Необходимо заметить, что внутренний голос подсказывал мне: есть шанс вляпаться в историю, но я, как обычно, приказала ему заткнуться.

Снимать целый дом на такое короткое время, что за странная причуда? Причем, странность была в самом предложении. За этим мне привиделась некая тайна, а там, где появляется возможность сунуть нос в загадочные и таинственные дела, я уже не способна обратить внимание на такие мелочи, как здравый смысл и осторожность.

Неожиданно, в первую очередь для себя, я оказалась в небольшом, но очень уютном домике, окруженном очаровательным, хорошо ухоженным садом. Здесь было спокойно и комфортно. Впрочем, мне предстояло здесь прожить всего-то несколько дней.

Неделя прошла без всяких происшествий. Да у меня и времени не было на необдуманные поступки. Приходила я к своему временному очагу настолько поздно, что даже не включала телевизор. Легкий ужин, прохладный душ и крепкий здоровый сон в течение восьми часов - вот чем ограничивалось мое пребывание здесь.

Но наступил день, когда ситуация несколько изменилась. Все мои дела были закончены, а уехать домой я могла только утренним поездом, значит завтра. Сегодня же я должна была придумать, как поступить со своим свободным временем. Что бы делал на моем месте нормальный человек? Думаю, вы легко найдете, как минимум, несколько ответов на этот вопрос. Я, кстати, тоже сначала хотела погулять по городу, посидеть в каком-нибудь кафе, и так далее... Но, уже практически держась за ручку двери, я увидела лестницу, ведущую на чердак моего временного жилища.

Наверняка эта лестница была здесь и раньше, но я ее как-то не замечала, а тут увидела.

По скрипучим ненадежным ступенькам я поднялась почти к самой крыше.

Чердак, как чердак... Пыль, паутина, хлам всякий... Сколько таких существует на белом свете. А вот это что-то интересненькое. Прямо под маленьким круглым окошком стоял большой деревянный ящик... Я бы не назвала его сундуком. Он был сколочен из грубо и неумело отесанных досок.

Замка на нем не было, и я решилась заглянуть внутрь. Крышка ящика оказалась довольно тяжелой.

Ничего интересного: никаких писем, дневников или карт. Какие-то старые тряпки, ржавые железки непонятного назначения, пожелтевшая от времени, некогда, очевидно, белая скатерть. А это что?

Парусиновый мешок, а в нем что-то мягкое и шелковистое. Ух ты!

Я держала в руках шикарное вечернее платье. Совершенно новое. Как только что сшитое! Наверняка точнехонько по моей фигуре. Что случится, если я его примерю? Ведь оно лежало здесь, в этом пыльном ящике, а не висело, где положено. Значит, никто им особо не дорожит.

Аккуратно сложив платье, я стала спускаться вниз, собираясь устроить примерку в спальне, где было большое зеркало...

Я была уже почти внизу, когда заметила, что все вокруг несколько изменилось. И самое главное: у меня гости!

Откуда, любопытно узнать, взялась вся эта массивная старинная мебель? Да и пространства в доме словно стало больше...

Посредине комнаты стоял накрытый к ужину стол. Свет исходил от свечей в двух тяжелых подсвечниках, размещенных между тарелками. За столом сидели двое. Меня они явно не видели, хотя я остановилась совсем рядом с ними.

Мужчину можно было бы назвать даже красивым, если бы не выражение его лица. Злоба, смешанная с презрением - вот как я определила бы его взгляд. Женщина сидела спиной ко мне, и лица ее я не видела, но она казалась маленькой и хрупкой. Плечи ее слегка вздрагивали. Кажется, она плакала. И тут я услышала ее голос.

- Зачем ты женился на мне, если не любил? - теперь в голосе женщины звучали обида и негодование.

- Всем когда-нибудь надо жениться, а ты была бы не хуже других, если бы не ныла и знала свое место. А любовь - это выдумка тех идиотов, которые пишут книжонки для глупых истеричек, в которую ты сама себя превращаешь, а мне казалось, что я женюсь на разумной женщине.

Меня по-прежнему не видели или не замечали. Что-то очень знакомое было и в рассуждениях, и в голосе этого грубияна, чтобы не сказать больше. Голоса супругов стали громче, а потом и вовсе перешли в крик. Мужчина вскочил со своего места...

Я сделала еще один шаг к столу. Ну, уж этого я точно не допущу!

Внезапно все исчезло. Кажется, я уснула в кресле перед телевизором и проспала так всю ночь. В голове моей засуетились какие-то смутные воспоминания, я посмотрела в угол, где располагалась лестница, ведущая на чердак. И тут я почувствовала, что-то шелковистое в своих руках: это было красивое вечернее платье.

Приехав домой, я сразу подошла к телефону. Там, куда я звонила, долго не брали трубку. Наконец мне ответили.

- Да! Это ты? Я не ждал тебя сегодня, но, разумеется, если ты приехала, я готов внести изменения в свои планы.

- Не стоит! Я хотела только тебе сказать, что, пожалуй, мы поспешили, я еще не готова к замужеству.

- Это в твоем-то возрасте?!

- Вот именно! - Я положила трубку и в этот день уже не подходила к телефону.

Женщина в строгом темно-синем костюме зачитала решение суда. Наконец все закончилось. Мы оба свободны. Свободны друг от друга, от наших ссор и обид, от общих бытовых проблем, от всего, что нас раньше связывало. Если бы еще освободиться от памяти.

Мой бывший муж виновато улыбнулся на прощанье и поспешил к своей машине. Его очаровательная подружка проявила тактичность. Она ждала его в авто, и я лишь мельком увидела ее изящный локоток в неплотно занавешенном окошке.

Я села в свою машину и через несколько минут уже подъезжала к нашему дому. Впрочем, уже не нашему, моему.

Все не так уж плохо. Развод - это неприятно, но, когда люди не заходят за определенные рамки, можно не доводить ситуацию до трагедии или фарса.

Зазвонил телефон.

- Да, я уже дома. Все нормально. Нет, не слишком. За полгода как-то уже подготовилась. Нет, не стоит. Ну, если ты так считаешь... Да, спасибо. Конечно, позвоню. Пока не могу сказать... Я еще позвоню. Нет, честное слово, все под контролем. Пока.

Ну вот, подведем итоги. Я - свободная независимая женщина, тридцати пяти лет. Мое материальное положение вполне стабильное.

На работе меня ценят. У меня двое очаровательных детей. Значит, в любом случае, жизнь прошла не бесполезно.

Опять телефон.

- Да... Мамуля? Все в порядке... Настроение... вполне. Как ребята? Передай им, что я скоро приеду. Да. Меня только что отправили в отпуск. Думаю, в конце недели. Ну, это обязательно... Конечно, ты абсолютно права. Я и сама так думаю. Вся в тебя. Да, целую всех. До скорого. Пока.

Поймала себя на том, что бесцельно брожу по комнатам. Без детей в доме ужасно пусто. Только ли без детей? Ну да ладно, когда мы не можем изменить обстоятельства, главное - правильное относиться к ним.

От события, которое произошло сегодня утром, осталась не только горечь в душе... Еще у меня появилась некоторая сумма, на которую я не рассчитывала. Сгоряча я хотела от нее отказаться, слишком было похоже на то, что мне просто заплатили за услуги, предоставляемые мною в течение двенадцати лет. Но просчитав ситуацию, я поняла, что меня не поймут, ибо существует некая практика.

Итак, деньги... От них иногда может быть существенная польза. Но неожиданные, шальные деньги, если их правильно употребить, могут доставить массу удовольствия. Остановимся на этом варианте.

Сначала я поехала в парикмахерскую. Девушка, у которой я постоянно причесывалась, разумеется, была в курсе. Ее сочувственный взгляд не оставлял никаких сомнений. Черт с ним!

- Дорогая Аликс, сделайте мне сегодня на голове что-нибудь необычное, праздничное.

Великое дело - женская солидарность! Аликс превзошла себя! Я посмотрела в зеркало... Этому нет названия!

Следующим местом моего паломничества был косметический салон. Здесь меня никто не знал, но оставленная там сумма сделала свое дело.

Я купила себе костюм, о котором давно мечтала, заплатив за него столько, сколько могла бы стоить небольшая спортивная машина в хорошем состоянии.

После посещения обувного магазина денег у меня осталось на бутылку шампанского и торт. Наплевать на все диеты! Хочу наслаждаться!

Дома я почти целый час вертелась перед зеркалом и убедила-таки себя, что у меня еще все может быть... хорошо!

Планы на вечер были пока весьма расплывчатые, но не зря же я так постаралась. В одном из магазинов мне сунули вместе с покупкой рекламный буклет какого-то ночного клуба. А почему бы и нет? Не пропадать же всей этой красоте.

Времени для принятия решения у меня было более чем достаточно. Сварив себе крепкий кофе и отрезав приличный кусок торта, я забралась на диван, включила только что купленный новый диск моей любимой музыкальной группы и наслаждалась всем этим, пока не услышала странный звук, доносившийся из-за входной двери. Выключила музыку и прислушалась... Кто-то возился на моем крыльце и жалобно постанывал.

Это был рыжий лохматый щенок. С радостным визгом он ворвался в дом, но затем стал беспокойно осматривать мое жилище, словно пытался что-то найти.

- Э, да ты, похоже, потерялся...

Щенок сел у моих ног и посмотрел одновременно с тревогою и с надеждой. Так мне показалось.

- Ничего, - постаралась я успокоить его, - мы обязательно отыщем твоего хозяина. А пока хочешь молока?

Щенок выпил молока и съел большой кусок торта. Настроение его явно улучшилось. Но время от времени он все же подбегал к двери, будто ждал, что кто-то вот-вот придет.

- Глупый малыш, твой хозяин вряд ли способен отыскать тебя по запаху. Вот завтра мы дадим объявление в газете...

В это время раздался звонок в дверь.

Не знаю, насколько справедливо утверждение, что между хозяином и собакой есть определенное сходство, но мужчина, стоявший на пороге моего дома и вертевший в руках поводок, был рыжий. Глаза у него были веселые и добрые, хотя взгляд оставался встревоженным.

- Извините, я купил коттедж рядом с вами, так что мы соседи. Вы случайно не видели...

Тут он заметил щенка, радостно виляющего хвостом и хрипловато визжащего от переполнявших его чувств.

- Джерри! Ах ты, проказник! Мы только сегодня переехали. Пока выгружал вещи, он убежал. Дома рядом, вот он и перепутал...

Когда я закрыла за ними дверь, то поняла, что никуда я сегодня не пойду. Это странно, впервые за весь трудный день я заплакала. Хотите верьте, хотите нет! Но больше всего мне не хватало сейчас смешного рыжего Джерри!..

В дверь опять позвонили, на пороге стоял сосед. Возможно, он хотел меня поблагодарить.

Я всегда умела хорошо владеть собой, а тут... Слезы капали и капали из моих глаз... Сильные мужские руки обняли меня. Я уткнулась в широкую грудь совершенно незнакомого человека и дала волю эмоциям, накопившимся не только за прошедший день, но и за все эти шесть трудных месяцев.

- Ради Бога! Простите меня. Мы сегодня развелись с мужем, но не в этом дело... Правда, не в этом...

- Я знаю, пару лет назад я тоже пережил нечто подобное, но теперь я уверен: все, что ни делается, все к лучшему. Знаете... У меня ведь... что-то вроде новоселья, да и Джерри так удачно нашелся. Есть повод...

Через час мы сидели за столиком маленького уютного ресторанчика. На мне был новый костюм. Впрочем, важно было не то, как я выглядела, и даже не то, как себя чувствовала.

Иногда нужно потеряться, чтобы найти то, что, сам того не ведая, искал всю прошедшую жизнь.

- Ты не посмеешь так поступить! - выкрикнула я, глядя в глаза этой циничной и наглой особы.

- И почему это? - спокойно, но заинтересованно, спросила она. - Мне кажется, это вполне возможным и даже забавным.

- Но так нельзя... - уже не столь решительно попыталась возразить я.

- Нельзя, говоришь? Кто может мне это запретить?

- Но есть же какие-то правила... - совсем уже беспомощно пролепетала я навстречу холодному и насмешливому взгляду.

- А что, приличия должны соблюдать только мы с тобой? - Впервые в диалоге прозвучало это объединительное местоимение.

- Но мы даже не можем это доказать!

- Нам не нужны доказательства, мы вполне уверены, не правда ли?

Это была точка в нашем споре или обсуждении, как на это посмотреть. После этих слов ей следовало бы уйти, но она этого не могла сделать, это могла сделать только я. Поскольку она была лишь моим отражением.

В отличие от большинства женщин, передвижению на четырех колесах в комфортабельном салоне я предпочитаю стремительно несущийся навстречу брошенной в никуда дороге мотоцикл.

Своего стального друга я тщательно выбирала. Я заплатила за него столько, сколько не всякий готов заплатить даже за автомобиль.

Но зато теперь я могла насладиться скоростью и свободой. Для меня не существовало препятствий, я их не видела. Пространство и время покорялись мне беспрекословно. Разумеется, все эти ощущения строго регламентировались правилами дорожного движения.

Этот день не обещал никаких сюрпризов, а жаль! Ведь это был день моего рождения. Я встала очень рано. Даже раньше, чем всегда, хотя я стопроцентный жаворонок. Чтобы не разбудить родителей, не стала возиться на кухне. Выпить кофе и проглотить что-нибудь вкусненькое можно и в кафе. Бесшумно выскользнув из дома, я вывела из гаража своего красавца, прокатила его до самого шоссе и только там заставила взреветь и броситься навстречу утренней прохладе и торжественно восходящему на горизонте солнцу.

До чего же здорово мчаться по дороге с еще не проснувшимся движением! Будто весь мир принадлежит только тебе. Маршрут был мне хорошо знаком. Примерно с полчаса я могла не сбрасывать скорость. На пути моем не было ни поворотов, ни перекрестков.

Это произошло настолько неожиданно, что невозможно было не только что-либо понять, но даже удивиться не было времени.

На абсолютно прямом участке пути, где я проезжала бесчисленное количество раз, стояла стена. Разглядеть ее я не успела, но мне показалось, что она выросла прямо из земли. Стена была похожа на остатки разрушенного древнего строения. Я закрыла глаза и...

Сознание потихоньку возвращалось. Откуда-то издалека я услышала голоса. Итак... мыслительный процесс у меня почти в норме. Я осознала, что еще жива и что рядом есть еще кто-то.

Но первое, что я увидела, открыв, наконец, глаза, сильно поколебало мою уверенность в том, что с головой у меня все как надо.

Рядом со мной стояли пожилая женщина и очень симпатичный молодой человек. Но как они выглядят! Во что одеты! Кроме того, мужчина с трудом удерживал огромного вороного коня, копыта которого были так близко от моего лица, что я опять зажмурилась.

Так, только не паниковать. Очевидно, неподалеку идут съемки какого-то фильма. Странно только, что актеры (они же свидетели) до сих пор не вызвали полицию и дорожный патруль. Кстати, где мой мотоцикл?

Я открыла глаза и попыталась подняться. Женщина тут же склонилась ко мне и заговорила с нескрываемой тревогой.

- Слава Богу, дитя мое, вы очнулись. Но не торопитесь подниматься, лучше убедиться, что у вас ничего не сломано. Доктор уже идет сюда. Он посмотрит, насколько вы пострадали, а затем мы решим, как доставить вас домой.

Тут я увидела еще один странный персонаж. Неужели в этом фильме снимается настоящий врач? Впрочем, почему бы и нет?

Во всяком случае, действовал он вполне профессионально. К счастью, все обошлось без сколько-нибудь серьезных травм. Все кости, похоже, целы.

Я еще раз попыталась встать на ноги, но мне не дали довести это действие до конца. Симпатичный молодой актер, привязав к дереву своего коня, подхватил меня на руки. Сначала, я испытала несколько весьма приятных ощущений, связанных с этой трогательной заботой.

Но что все это значит? Где шоссе? Где город? Куда это меня, черт возьми, занесло? И где, наконец, мое любимое средство передвижения? Я поняла, что необходимо немедленно внести ясность.

- Прошу прощения, но не могли бы вы мне сказать, где мой мотоцикл? - Я проговорила это вполне вразумительно, но видели бы вы их лица! Глаза молодого человека смотрели на меня с такими признаками неподдельного волнения, будто он, по меньшей мере, мой старший брат, а не человек, случайно оказавшийся на месте дорожно-транспортного происшествия, в котором слегка пострадала совершенно незнакомая ему особа. Но тут меня оглушила еще одна замеченная мною нелепость. Что это на мне надето?..

Так, надо успокоиться и постараться все хорошенько вспомнить, всему должно быть объяснение. Простое и внятное объяснение. И в этот момент я почувствовала, что опять теряю сознание.

Я огляделась. Странная комната, заставленная какой-то антикварной мебелью. Но почему-то все здесь мне смутно знакомо.

Окно выходит в сад. Вот старая яблоня... Шелк на занавеске слегка выцвел. Надо попросить Полину... Боже! Что с моей головой?!

Дверь тихо приоткрылась...

- Мама, неужели я так долго проспала?

- Тебе сегодня лучше не вставать. Так сказал доктор Шелли. Ты так напугала нас вчера. Алекс ушел совсем расстроенный.

- Алекс? Ах, да. Но ведь все обошлось.

- Я всегда боялась, что твоя любовь к скачкам...

- Но я прекрасно держусь в седле, это всего лишь случайность, кто же мог предвидеть...

Я вдруг наткнулась на какое-то странное воспоминание: удивительно гладкая серая дорога... Стена!..

Солнце медленно выползало из-за темнеющего на горизонте леса.

Как здорово все же мчаться навстречу рассвету на резвом молодом жеребце. Терпеть не могу все эти повозки, кареты...

Наш последний разговор длился недолго и был относительно спокойным. Собственно, так и должно было быть. Взрослые люди, все уже уяснившие и мысленно проговорившие.

Я пожелала Тони удачи, почти искренне. Мне уже нечего было защищать. Я это прекрасно понимала. Сейчас этот человек уйдет из нашего бывшего общего дома, из моей жизни и судьбы. Навсегда.

Плохое слово, пропитанное безысходностью, но точное в нашем случае.

- Ты же не останешься здесь? - зачем-то спросил Тони.

- Побуду немного. Потом вызову такси, - ответила я, - ты иди, не волнуйся. Все будет нормально.

- Я мог бы тебя подбросить, куда скажешь.

- Я еще ничего не решила.

- Разве ты так и не сняла себе квартиру?

- Нет, я не уверена, что останусь в этом городе.

- Как всегда, все решаешь в последнюю минуту? - Вопрос прозвучал почти без обычного раздражения.

- Да. Иди, тебя уже заждались.

- Что ж, прощай.

- Прощай. - Улыбкой, как мне показалось, я смягчила это безжалостное слово.

Я слышала, как хлопнула входная дверь. Кажется, я даже слышала, как зашуршали по дороге колеса.

На кухне, где еще недавно я любила посидеть вечерком за чашкой чая, было непривычно тихо.

Прежде всего "замолк" холодильник. Его увез Тони, так мы договорились: холодильник ему, а из остальных вещей я могу взять все, что хочу. И вообще наше расставание было без слез и воспоминаний.

Тем не менее мне вдруг стало грустно. Привычка? Возможно. Но не только.

Почувствовала какое-то напряжение в горле, еще мгновение и...

Нет, нельзя, не хочу!

Расслабиться, улыбнуться и в аэропорт. Там взять билет на ближайший самолет и улететь в светлое будущее из серого прошлого.

А было прошлое таким уж серым? Опять останавливаю себя на полумысли-полувоспоминании. Не хватало еще расплакаться. Господи, ведь все же так банально.

В зале суда почти не было любопытных. Скучно.

Решительно встала и прямо к входной двери. Полтора метра по коридору - и вот она новая судьба! Интересно же.

Но где же дверь?

Прямо передо мной стена.

Несколько мгновений я рассматривала завитушки на обоях. Потом подошла, погладила дрожащими руками шершавую поверхность.

Стена!

Ерунда какая-то, здесь должна быть дверь. Но ее нет.

Вернулась на кухню. В шкафу должна была остаться маленькая электроплитка. И старый кофейник, которым давно не пользовались. Не помню, когда мы его купили. Или нам его на свадьбу подарили? Да, точно, подарили!

Слава богу, кофейник никуда не исчез. Значит, все будет хорошо. Плитка тоже включилась, чуть мигнув крохотной красной лампочкой.

Пока греется вода, решила все же убедиться, что дверь на месте.

Выглянув в коридор, убедилась и успокоилась.

Нашла на полке банку с кофе. Не люблю растворимый, но ничего, сойдет. Опять выглянула, чтобы увидеть дверь. Но ее там не было. Что за ерунда?

Мне только в этот момент стало страшно. Нет, это был еще не страх, а его предчувствие! Квартирка у нас небольшая: кухня, две комнаты, маленькая кладовка в тупичке за кухней.

Коридорчик в двух направлениях: совсем небольшие пространства. Но где же дверь?

Ее не было. Такого не может быть! Я помчалась к тому месту, где должен был быть выход.

Но там была стена.

А коридоры неожиданно стали расти по мере того, как я пыталась добраться до ускользающей и временами исчезающей двери. Я уже не понимала, где я. Пространство издевалось надо мной. Страх гасил мысли, пытавшиеся пробиться в мою несчастную голову. По щекам моим наконец потекли горькие и позорные слезы. Я просто заревела, глупо по-детски, что называется, в голос.

Я уже не видела нелепости этой странной ситуации. Слезы принесли какое-то облегчение. Я села у глухой стены и дала волю неожиданным слезам и накопившимся горьким чувствам.

Я не помню, сколько времени так просидела. Прямо на полу. В глазах потемнело.

Очнулась я там же, но не одна. Конечно, даже не открывая глаза, я поняла, кто сидит рядом и крепко прижимает меня к себе. Как давно я не чувствовала... такого щемящего покоя.

- Тони!

- Да, дорогая, я рядом.

- Но как ты вошел? Дверь исчезла!

- Я открыл ее своим ключом.

- Прости меня, Тони!

- И ты прости меня.

- Ты был прав, я глупая, безалаберная, ленивая и злая. Но я не могу...

- И не надо, я тоже ничего не хочу... без тебя.

Он появился в моем доме в тот момент и то время, когда я не хотела видеть даже свое отражение в зеркале. Был поздний вечер, я только что вернулась с похорон.

Хоронили моего соседа из дома, который был как раз напротив моего жилища. Покойный принадлежал другому поколению, и поэтому мое знакомство с ним носило весьма поверхностный характер.

Не знаю, почему это скорбное событие так сильно зацепило меня. Сложно описать словами то, что творилось в моей душе. С чем это можно сравнить? Не знаю...

Я говорила себе, что ужасно глупо переживать по данному поводу. В конце концов, умер очень пожилой человек, которого, к тому же, я почти не знала.

Но ничего не помогало. Такая тоска навалилась на мою душу! Если бы я хотя бы могла понять причину этого своего состояния! Но мой, с позволения сказать, интеллект закипал, не умея справиться с этой задачей.

Тут я и увидела, что в комнате не одна. Странно, но в букете эмоций, которые я испытала, вовсе не было страха, чувства наиболее логичного в этих обстоятельствах.

- Ты как здесь оказался? И что тебе надо? - В моем тоне не было ни агрессивности, ни особого удивления, словно я смутно узнавала того, кто непонятно как оказался в моей комнате и спокойно сидел на моем диване без малейшего ощущения неловкости.

- Мне? Подумай хорошенько, может, ты сама... нуждаешься в моей помощи?

- А чем ты можешь мне помочь?... Да я и не знаю, что меня сейчас так достает.... Может, ты знаешь?

- Знаю, но ты мне не поверишь...

- Почему?

- В правду мало кто верит...

- Зачем же ты здесь, если не хочешь говорить?

- Ты не дослушала, я не стану отвечать тебе прямо, но подскажу. Идем со мной.

- Куда?

- В дом напротив.

- Зачем? Там не до нас,.. Да и ночь, все, наверное, уже легли спать...

- Мы никому не помешаем, нас просто никто не увидит.

Процесс, в результате которого мы оказались на чердаке дома напротив, начисто стерся из моей памяти, видимо, из-за своей абсолютной незначительности по сравнению с остальными событиями.

Я огляделась вокруг: чердак как чердак, зачем мы здесь? Клад, что ли, ищем?

- Это можно назвать и кладом, но не в том смысле, на который ты намекаешь.

Мой странный проводник указал жестом в угол, где я неожиданно заметила низенькую дверь на заржавевших петлях и со сломанной ручкой. Дверь с таинственным скрипом отворилась, пропуская нас в какое-то нереальное по моим ощущениям пространство.

То, что я увидела там, безусловно, не принадлежало нашему миру. Это была длинная открытая терраса, выходившая в прекрасный цветущий сад. Мы прошли по ней и свернули влево. Там увидели еще одну дверь, сильно отличавшуюся от предыдущей. Новенькая, покрытая темным лаком, украшенная причудливой резьбой, начищенная до блеска ручка внушала почтение и даже какой-то трепет. Дверь сама открылась перед нами, словно кто-то толкнул ее изнутри.

Что это! Мы оказались в большом красивом зале с колоннами, все стены которого были увешаны картинами. Я не слишком разбираюсь в живописи, но даже мне было абсолютно понятно, что все висевшие здесь полотна - настоящие шедевры.

Пока я с восхищением перебрасывала свой взгляд с одного произведения на другое, мой спутник (я почти забыла о нем) заговорил:

- Человек, покинувший сегодня ваш мир, в молодости мечтал стать художником, но его первые работы не принесли ему ни известности, ни денег. Путь таланта тернист и труден - это банальная, но истина. Он пошел по более легкой дороге. Стал хорошим бухгалтером и честно проработал много лет... То, что ты видишь здесь и сейчас, невозможно увидеть больше нигде и никогда, ибо это упущенный шанс великого художника, которого уже потерял ваш суетный мир.

Я открыла глаза и увидела, что сижу в своем любимом кресле. Странный сон! Да, все-таки это был сон! Я попыталась себя уговорить, но тем не менее...

По старенькой винтовой лестнице я поднялась на чердак своего дома. Среди множества давно никому не нужных вещей, скопившихся здесь бог знает за сколько лет, я отыскала толстую старую тетрадь в некогда синем кожаном переплете. Пожелтевшие от времени листы были густо исписаны почти детским почерком. Это были мои первые литературные пробы, не принесшие мне ни известности, ни денег. Но...

Я спустилась вниз, села за компьютерный столик, и, когда мои пальцы коснулись клавиатуры, с души моей соскользнула тяжесть, ее место робко заняла надежда.