Млечный Путь, 21 век, номер 50 2025

Наталья БАХТИНА
ГРОМ СОШЕЛ С УМА

- Гром сошел с ума!

Витька Потапов из 1-го "Б" класса стремглав несся по коридору, не разбирая дороги, натыкаясь на учеников и учителей. Он нелепо размахивал руками и вопил во все горло:

- Гром сошел с ума!

Математичка, шедшая на урок в 6-й "А" класс с огромными циркулем и линейкой, не успела посторониться, и Витька со всего размаху налетел на училку, уткнувшись носом ей в колени. Учительница чудом удержалась на ногах, но выронила все, что держала в руках: классный журнал откатился в одну сторону, а железный циркуль попал под ноги физкультурнику, который поскользнулся на нем и растянулся во весь рост на полу на радость галдящей малолетней публики.

Витька пробормотал: "Простите, Марь-Ванна", и продолжил стремительный бег по коридору, но через пять шагов был резко остановлен - схвачен за шиворот Генкой из 5-го "В" класса.

- Что ты сказал?!

- Гром говорит, что он сошел с ума, - пролепетал первоклассник, не пытаясь высвободиться из цепких пальцев Гены Удальцова.

- Где ты его видел?

- В гардеробе. Он там свою куртку порвал и... и...

- И что?

- И учебник по физике Матвей Борисыча в помойку выбросил, вот что!

Это было серьезно. Вся школа знала, что когда Валерка Громов кричит: "Я сошел с ума!" - с ним лучше не связываться. Ему старались не попадаться на глаза, потому что последствия встречи с Громом, когда он находился в таком состоянии, были непредсказуемы. Со школьной курточки у того, кто попадался Грому на пути, могли осыпаться все пуговицы; или ручка могла внезапно вылететь из пенала, а куда она при этом полетит - кто ее знает; сторож дядя Ваня, повстречавший однажды Грома в таком состоянии у сарая, потом жаловался, что не может даже смотреть в сторону "беленькой", не то, что пить ее. Отпетый хулиган Васька Постнов из 9-го "В", и тот, когда бегал на переменках курить, забирался по пожарной лестнице на чердак, чтобы ненароком не встретиться с Громом в туалете. Единственный, кто имел влияние на Громова, был его одноклассник, Гена Удальцов, который сидел с ним за одной партой. И сейчас именно от Гены зависело дальнейшее развитие событий. Надо было спасать Грома от неприятностей, а школу - от него.

Генка вздохнул. С Матвеем Борисовичем придется объясняться, но это потом. Сначала Гром. Он отпустил первоклассника и направился к гардеробу. Прозвенел звонок, последние замешкавшиеся ученики ныряли в свои классы.

Гром сидел в школьной раздевалке на полу и зло размазывал под носом кровавые сопли. Под правым глазом у него зрел внушительных размеров фингал, а вокруг валялись в беспорядке школьные принадлежности. Среди них на полу выделялись сразу несколько ластиков разного размера и цвета.

Генка молча присел рядом.

- Чего тебе? - Громов недобро покосился на одноклассника.

- Приложить бы надо.

- Кого приложить?

- Не кого, а что. - Генка вытащил из кармана брюк чайную ложку, которую непонятно зачем стибрил неделю назад в столовой и с тех пор носил с собой на всякий случай. Получается, случай и представился. - Вот, держи. А то глаз совсем заплывет.

Громов покочевряжился немного, но ложку взял. Генка дипломатично помолчал пару минут. Валерка сильно засопел носом.

- Иди на физику, ты же не пропускаешь.

- Без тебя не пойду.

- А я вообще, может, больше в школу ходить не буду! Сбегу в Крым, там тепло, там яблоки, и на берегу под лодкой на песке можно спать.

- Кто тебе такое сказал?!

- В фильме видел.

- Заметут. У нас в стране беспризорников не бывает. - Генка понял, что нужно срочно уводить разговор в другую сторону. - Слушай, я тут вчера Настасью Павловну видел, она просила ей помочь, дрова в сарай перетащить. Она заказала хорошие дрова, березовые, ей привезли и вывалили прямо перед калиткой. Теперь она даже за водой выйти не может, соседку просит, чтобы через забор передавала. Пойдем, а?

Настасья Павловна раньше была учительницей литературы в единственной школе села Мытарино. Теперь она вышла на пенсию и жила совсем одна. Ее дочь уехала в город, вышла замуж и приезжала к матери раз в год по обещанию.

- Куда я с таким фонарем пойду? - Валерка Громов отнял от щеки ложку и продемонстрировал свой фонарь.

- Да она же старенькая совсем и слепая. Не увидит ничего. Вдвоем мы в два счета управимся.

- Прямо сейчас, что ли?

- А что тянуть?

- У тебя же ранец в классе остался.

- Ну и что? Никуда он не денется. После обеда заберу.

Настасья Павловна была, конечно, старая, но вовсе не слепая. Она сразу увидела багровый кровоподтек под глазом Грома, но дипломатично ничего не спросила. После того как мальчишки перетаскали дрова, учительница позвала их в хату пить чай с пирогами и с черносмородиновым вареньем. Генка боялся, что Валерка застесняется и не пойдет, но тот пошел. Сильно проголодался, наверное, от работы на свежем воздухе. Генка и сам проголодался.

Выпили по три стакана чая, съели по четыре куска пирога. Настасья Павловна предлагала еще, но больше не лезло.

Выйдя со двора учительницы, оба не сговариваясь повернули в сторону заброшенных сараев возле озера. Рядом с озером, привязанный к колышку, пасся козел Митрофан нубийской породы. Красивый, с большими витиеватыми рогами, он был предметом гордости владелицы, Зинаиды Федоровны Попрыгунчиковой. Стояли последние дни золотой осени, скоро баба Зина перестанет выводить козла на прогулку и запрет его на всю зиму в сарае.

- Эх, жаль, хлеба нет! Он черный хлеб любит.

Услышав заветное слово, Митрофан поспешил навстречу:

- Бе-е-е!

- Нету сегодня ничего, не бекай, - с досадой проговорил Валерка, ощупывая на всякий случай карманы.

- У меня есть! - обрадовался Гена и вытащил из кармана куртки сверток. - Маманя сунула утром, я проспал и позавтракать не успел. Сейчас посмотрим. - Он развернул пакет, в нем оказался бутерброд с сыром. - Черный, ура! Сейчас мы ему скормим. На, один кусок ты ему дай, а я - второй.

Митрофан с удовольствием съел оба куска, но не отходил, ждал чего-то.

- Как думаешь, он сыр будет?

- Думаю, будет, - авторитетно заявил Гром.

Козел съел сыр с большим удовольствием и, встав на задние лапы, начал мотать головой вверх-вниз.

- Во дает!

- Это он благодарит. - Генка присмотрелся к козлу повнимательнее. - Смотри, у него один рог сломан. Бедняга! Как это он?

- Я однажды видел, как он с разбегу бодал дверь сарая. Наверное, осерчал, что его там запирают, хотел разбить. Вот и разбил, только не дверь, а рог.

"Сейчас пора", - подумал Гена и спросил:

- А ты что бодал?

- Ты о чем? А, это. - Гром поморщился. - Болит, зараза. Это мы с отчимом повздорили.

- Опять?!

- Ну. Он напился вчера, как обычно, а сегодня с бодуна мамку бить начал. Я ему говорю: прекрати немедленно, а то врежу.

- И что? Врезал?

- Врезал.

- Ты - ему?

- Он - мне. Не видно, что ли? - Гром обиделся на непонятливость друга. - А на меня опять нашло... Как будто желтый шар выскочил из живота и повис перед лицом отчима. А он как зашатается, как завопит! Прямо там и упал, в коридоре.

- Ты что, тебя же посадят!

- Не посадят, я малолетка. И потом, это не я, он сам упал. Мамка к нему бросилась, поднимать, а я - на улицу, даже портфель взять не успел. Хоть бы он сдох, зараза! У-у, ненавижу!

Помолчали. Гена понял, что пожелание "сдохнуть" относилось не к портфелю, а к отчиму. Валерка всю жизнь с ним не ладил, даже пару раз убегал из дома, отсиживался и ночевал на ферме у Ефросиньи Михайловны, которая его жалела и подкармливала. Спал там же, в закутке, на сене. Мать приходила, плакала, упрашивала вернуться домой. Сын не мог устоять перед материнскими слезами и возвращался.

Гена осторожно спросил:

- Так ты это... когда говоришь, что сходишь с ума, у тебя этот шар, что ли, перед глазами появляется?

- Да. Знаешь, как-то жутко становится. Я-то просто так кричу, чтобы всех напугать. А вдруг и правда..? - Гром посмотрел на приятеля с тоской.

- Нет, - уверенно сказал Генка. - Я же вижу: ты совершенно нормальный. Я у тебя никогда этого шара не замечал. Получается, это ты один его видишь. А..! Это у тебя явление такое... пари... паро... паранормальное, вот!

- Чего-чего?

- Паранормальное, говорю, явление. Я по телеку передачу смотрел. Некоторые люди могут, не прикасаясь, предметы двигать, мысли читать и все такое.

- Я мысли читать не умею. На кой оно мне? Я и так наперед знаю, что скажет Матвей Борисыч: "Садись, Громов. Оценку свою знаешь".

Валерка так смешно скопировал старческий дребезжащий голос учителя физики, что Генка не выдержал и прыснул в кулак.

- И что? В этой твоей передаче про желтый шар, как у меня, рассказывали?

- Ну, именно про желтый шар не рассказывали. Но говорили, что силой мысли можно даже убить человека. Может, у тебя от злости мысль такая желтая выскочила и по отчиму ударила?

Громов задумался.

- Слушай, а перед этим у меня как-то вот здесь, - Валера показал, где именно, - жарко стало, и потом как будто что-то треснуло. Я еще подумал: на кухне, что ли, что-то упало...

- Точно, - авторитетно заявил Гена. - Это ты выпустил из себя. Только почему у тебя мысль из живота выскочила?

- Откуда я знаю - почему да почему? Это надо у твоей пары ненормальных спрашивать.

Помолчали. Митрофан, потерявший интерес к мальчишкам, доедал последний клочок зеленой травы в пределах досягаемости. Туман над озером рассеялся, стало тепло как летом. Над обрывом яркими бусинами алели густые гроздья рябины, предвещая морозную зиму. Старая яблоня на заброшенном участке сгибалась под тяжестью никому не нужных плодов.

- Яблок в этом году уродилось... - Генка подобрал скатившееся с оврага яблоко, вытер о рукав и надкусил. - Мамка не успевает обрабатывать. Лежат под деревьями и гниют.

- Слушай, а козел яблоки ест?

- Не знаю. Вряд ли. Хотя... Давай попробуем.

Ребята пошарили вокруг себя и нашли в траве несколько яблок с помятыми боками. Козел Митрофан, наевшись травы, лежал под кустом, лениво поводя ушами, отгоняя редких, но оттого не менее надоедливых мух. На предложенное угощение он отреагировал довольно неожиданно: сначала понюхал, потом фыркнул и рогом поддел одно яблоко, так что оно зацепилось за рог. На второй рог мальчишки сами надели яблоко. Для симметрии. Получилось красиво.

Так они и стояли, любуясь делом рук своих, а Митрофан бодал рогами воздух и безуспешно пытался освободиться от раздражающих его предметов. На козлиное беканье прибежала баба Зина, что жила через дорогу.

- Ах вы, охальники! Ремня на вас нету! Пошто козла мучаете?

- Баб Зин, мы не мучаем, это он сам... - попытались неуклюже оправдаться мальчики.

- Знаю я вас! Сам-то он, может, одно нацепил, а второе? - Прозорливая баба Зина замахнулась на ребят веткой. - А ну, кыш отседова! Твоя мать, Валерка, отчима на скорой в город повезла, а ты тут проказничашь!

Валерка с Генкой переглянулись и стремглав побежали к Валеркиному дому.

Мать Валеры вернулась из райцентра усталая и зареванная. Сын растопил печь, сварил картошку в мундирах и держал ее до приезда матери в печи, чтобы не остыла. Полез в подпол, достал банку с солеными огурцами и помидорами. Когда Мария Сергеевна увидела на столе тарелки и миску с соленьями, не удержалась, расплакалась. Притянула к себе голову сына и крепко обняла. Валерка стоял, молчал, боялся пошевелиться и не знал что сказать.

- Спасибо, сынок.

- За что, ма? - виновато промычал Валерка.

- За то, что заступаешься за меня. Я же знаю, как ты переживаешь. Я перед тобой очень виновата. Но ведь так трудно было одной, когда с тобой маленьким осталась...

- А что, папка правда на флоте погиб?

Мать тяжело вздохнула.

- Ушел он от нас. Прости, что скрывала правду. Не хотела, чтобы ты чувствовал себя покинутым.

- Ну, ушел и ушел. Что с того? - постарался успокоить мать Валерка, но у самого противно заныло под ложечкой. - Вон у Зинки Пономаревой тоже отца сроду не было, а она такая красавица! Все мальчишки за ней бегают, и из девятого, и из десятого класса, и даже из восьмого!

Зина Пономарева, первая школьная красавица, была единственной дочерью доярки Ефросиньи, нагулявшей дочь от шабашника, приезжавшего расписывать сельский клуб семнадцать лет назад. Все про это знали, но деревенские Фросю уважали, худого слова про нее не говорили. Была она передовиком молочной промышленности, ее фото висело на доске почета в райцентре Ванютино уже который год подряд.

- Ефросинья Михайловна женщина видная, у нее от женихов отбоя не было в молодости. Да и сейчас кузнец Михалыч вздыхает, когда она мимо кузни на работу идет. А Сашка Заболотный подрался как-то из-за нее с приезжим заготовителем, когда тот прямо на ферме стал к ней приставать. А я, сынок, - мать опять тяжело вздохнула, - со своей эмблемой кому нужна?

"Эмблемой" мать называла большое родимое пятно бордового цвета, уродовавшее ее левую щеку и заползавшее на лоб. Что она только ни делала, чтобы от него избавиться, - и чеснок прикладывала, и болиголовом мазала, и даже к знахарке ходила, - ничего не помогало.

- Ну и что, - упрямо не сдавался сын, - прожили бы одни, зачем тебе этот урод сдался, не понимаю.

- Он буянит, только когда выпьет...

- Ага, пьет через день, а на второй - похмеляется. Ма, давай его выгоним, а? Я уже большой, работать пойду. Проживем.

Мать притянула сына к себе, обняла. Он стоял, замерев в неудобной позе, но не смея отстраниться.

- Жалко его, сынок... У него больше никого нет.

- Ну вот, здрасте-пожалста! А тебя кто пожалеет? - От злости Валерка даже поперхнулся и закашлялся. Матери пришлось его постучать ладонью по спине, чтобы он поскорее пришел в себя.

Кашель утих так же внезапно, как и начался. Только стало резко саднить в горле, как будто кто-то прошелся по нему изнутри наждачной бумагой. Валера пошел на кухню и выпил стакан молока, который стоял на столе. Мать знала, что сын, придя домой из школы, обязательно пьет молоко, и заранее доставала его из холодильника, чтобы успело согреться. "Значит, она достала его из холодильника еще утром, когда уезжала", - подумал Валера.

- Как дела в школе? Уроков много задали?

- Я сегодня не ходил. Куда я с таким глазом пойду? Все начнут спрашивать, смеяться. Ну их, не хочу.

И опять мать тяжело вздохнула. От этих ее вздохов у Валерки все внутри цепенело и леденело, как будто его выставили на мороз голышом и к столбу привязали, чтобы не убежал.

Царапанье в горле прошло. Только стоял в нем какой-то комок, который никак не удавалось проглотить до конца. Валера жевал хлеб, пробовал целиком заглатывать большие куски, запивал водой - ничего не помогало. И только когда прижал руки к горлу и постоял так минут десять, закрыв глаза, немного полегчало. Матери ничего не сказал, ей и так досталось. Нечего ее своим горлом беспокоить.

Под вечер заглянул Генка.

- Ты как? В школу завтра собираешься? Я тебе задание по математике и по физике принес.

- Так тебя же на уроках не было.

- Я за ранцем забегал, мне Петька рассказал, что задали. Говорит, Матвей Борисыч про тебя спрашивал.

Валерка насупился.

- Не бросал я его учебник, он сам...

- Кто - сам? Сам Матвей Борисыч выбросил?!

- Да нет же! Учебник сам - как вырвется у него из рук и как отлетит в сторону! Чесс-слово! А этот Потапов из 1-го "Б" глаза вытаращил и побежал кричать, будто я выкинул. Да е-мое, я к нему даже не притрагивался!

- Матвей Борисыч так и сказал. И еще добавил: "Громов, - говорит, - никакой не хулиган, а обладает уникальными способностями. Передайте ему, что я прошу его зайти ко мне после уроков, есть серьезный разговор".

- Так и сказал? - недоверчиво переспросил Валера. - Про уникальные способности?

- Так и сказал, - подтвердил Гена.

На следующее утро, выпросив у матери тональную пудру, Валерка долго стоял у зеркала, пытаясь замазать синяк, который приобрел красивый бордовый оттенок с сиреневым отливом. Замазать не получалось, как он ни старался. К тому же скула под глазом опухла, это никакой пудрой не замажешь. Так и пошел в школу, низко надвинув кепку на глаза.

Все уроки просидел, низко склонив голову над партой. Почему-то никто с ним не заговаривал, только боковым зрением Валера замечал направленные на него украдкой взгляды ребят. Учителя к доске тоже не вызывали. Повезло. А последним уроком была физика.

- Кто отсутствует? - спросил Матвей Борисович, усевшись за свой стол и открыв классный журнал.

- Все присутствуют, Матвей Борисыч! - бодро отрапортовала Машка Иванова, вскочив со своего места. Она сегодня была дежурной.

Громов сидел прямо за ней, низко опустив голову.

- Хорошо. Садись, Иванова.

Тема сегодняшнего урока была "Измерительные приборы". Тема скучная: кто не знает, что длина меряется с помощью линейки, а температура - с помощью термометра? Но Матвей Борисович сумел заинтересовать ребят. Рассказал, как в старину на Руси измеряли длину, когда никаких линеек еще не было. Начал с того, что развернул и повесил на доске такой плакат:

Ребята наперебой стали измерять, чему равен аршин и пядь. Получалось у всех по-разному.

- Точности нет никакой, - авторитетно заявил Генка. - Плюс-минус лапоть.

- А кто знает, откуда пошло это выражение? - оживился учитель.

Никто не знал.

- И что в лаптях измеряли вовсе не расстояние - тоже не знаете?

Этого тоже ребята не знали. Просто считали, что выражение это смешное означает "очень приблизительно", с маленькой точностью.

И тогда Матвей Борисович рассказал, что, оказывается, пастухи считали время... в лаптях. На месте выпаса у каждого пастуха было приметное дерево. Длину тени от него пастух измерял, ступая ногами в лаптях. Когда длина тени достигала шести-семи лаптей, это означало, что пора гнать стадо домой.

Так, за интересными разговорами, прошел урок. Когда прозвенел звонок, Матвей Борисович сказал:

- Домашнего задания не задаю, а в пятницу вместо урока пойдем время мерять... в лаптях. У кого нет лаптей, подойдут кроссовки. Собираемся у озера, у большого дуба.

- Ура! - Ребята, радостные, побросали свои учебники в ранцы и в портфели и умчались из класса.

- А тебя, Громов, я попрошу остаться.

Геннадий Удальцов прохаживался по дорожке возле школы, далеко не отходил, боялся пропустить друга. Наконец тот вышел, кепка по-прежнему натянута на глаза, но походка изменилась, стала более решительной и какой-то задумчивой. Не замечая Гену, он направился в сторону здравпункта: там помощником фельдшера работала его мать.

- Валер, постой, я тут! - Генка бросился вдогонку, размахивая ранцем. - Вы с Матвеем Борисовичем разговаривали, да? Что он тебе сказал?

Громов солидно помолчал, как будто испытывал терпение друга.

- Сказал, что хочет меня отвезти в город к своему другу. Они вместе в институте учились. Только Матвей Борисыч после института в школу пошел работать, а его друг сейчас - научный сотрудник в специальной лаборатории, научно-исследовательской. Изучает - как ты сказал? - пара...нормальные явления. Я спросил его: какое отношение это имеет к пару? Вода, что ли, в теле от злости разогревается и кипеть начинает? Он как рассмеется и говорит, что это никакой не пар, а "пара" - слово такое греческое, означает отклонение от нормы. В этом смысле я ненормальный, да. Но он говорит, этого не следует бояться. Все открытия, говорит, совершали люди, которых окружающие считали ненормальными.

- И что теперь? Ты уедешь в город? Там будешь жить?

- Не знаю. С одной стороны, конечно, интересно, да и харю это пьяную не буду видеть - это плюс. А с другой стороны, мать бросать жалко... - Валерка отвернулся в сторону и подозрительно зашмыгал носом. - Ну ладно, Ген, я пойду, мне к мамке надо зайти. Матвей Борисыч просил ей передать, что хочет с ней поговорить.

- О том, чтобы разрешила в город с ним поехать, да?

- Наверное, - Громов пожал плечами. - Неудобно было спрашивать.

Матвей Борисович действительно хотел видеть Марию Сергеевну по поводу ее сына. Поэтому после работы она пошла к нему домой. Жил учитель один, жена от него уехала лет двадцать назад, и дочку с собой забрала. Сказала, что не хочет свою жизнь бессмысленно тратить в этой дыре, и дочери нужно дать приличное образование. Укатила к родителям в столицу. Я, говорит, выходила за тебя замуж, потому что ты надежды подавал, а теперь что? Вон, говорит, твой друг защитился и теперь работает ведущим научным сотрудником в престижном институте, а ты так и пропадешь здесь.

Маленький домик Матвея Борисовича был аккуратно покрашен в синий цвет. Сам учитель и красил. Он все делал сам: и готовил, и стирал, и огород небольшой вскапывал. Сажал картошку, тыкву и огурцы - то, что требовало минимум ухода. Домик этот достался ему от родителей, сюда и привез он молодую жену, с которой познакомился еще в университете. Поначалу все было хорошо, но постепенно семейная лодка разбилась о неприхотливый быт сельской местности. На одной чаше весов - чистый воздух и красивые пейзажи, на другой - отсутствие элементарных удобств. И это обстоятельство для молодой женщины оказалось важнее. Удобства, конечно, были, но исключительно во дворе. Молодую женщину тоже понять можно было: она выросла в городской квартире, никакого орудия тяжелее молотка в своей жизни не держала, ходить привыкла по асфальту в туфельках, а не по грязи в сапогах. Матвей Борисович понял, поэтому и не стал удерживать, когда она в один злополучный день расплакалась и заявила, что больше не может здесь жить и завтра же уезжает к родителям. Дочке тогда был годик, и он ее больше никогда не видел.

Честно говоря, он и не стремился увидеть. Что он ей скажет? Отказ на отцовство он подписал, когда бывшая снова выходила замуж, с тех пор жил так, как будто у него семьи никогда не было.

Вернее, семья у него была. Большая. Всех своих учеников Матвей Борисович считал своими детьми, и так к ним и относился. Он, если надо было, занимался с ними дополнительно, причем совершенно бесплатно; ходил с ребятами на экскурсии - они назывались "научно-исследовательские экспедиции" и были всеми учениками очень любимы. Учитель был большой знаток астрономии и часто приглашал ребят к себе домой, где у него была оборудована наблюдательная площадка в сарае. Любительский телескоп ему подарил Владимир Михайлович, тот самый друг, который сейчас работал в городе в ИПАЯ - институте паранормальных и аномальных явлений. Ребята восхищались оранжево-синей двойной звездой Альбирео в созвездии Лебедя, радовались, когда удавалось рассмотреть тройную звезду Омикрон 1 Лебедя неподалеку от Денеба в этом же созвездии, увидеть рядом с Мицаром и Алькором в Большой Медведице еще одну, третью звездочку, а в созвездии Гончих Псов - звезду с романтичным названием Сердце Карла. Родители не боялись отпускать детей на наблюдения к учителю на всю ночь во время летних каникул.

Валера Громов не пропускал вечерние наблюдения, плавно перетекающие в ночные. Мальчик преследовал две цели, и он сам, пожалуй, не знал, какая из них для него важнее: сбежать лишний раз из дому, чтобы не наткнуться даже ненароком на отчима, или послушать рассказы учителя о марсианских каналах и о самой высокой в солнечной системе горе Олимп, что в три раза выше Эвереста; о кольцах Сатурна, на которых, оказывается, тоже есть горы; об осколках прекрасной планеты Фаэтон, жители которой не смогли договориться друг с другом и взорвали свою планету, которая превратилась в пояс астероидов между Марсом и Юпитером. Летом ночи теплые, душистые. Тихо вокруг, лишь иногда прошуршит над головой летучая мышь, да заухает за озером сова-полуночница.

В безлунные ночи небо искрится мириадами звезд. Если прислушаться, то услышишь шорох, который отличается от всех звуков, что могли бы породить живые создания или механизмы на земле. Это небесные светила переговариваются на своем лучезарном языке, посылая друг другу импульсы света: "Как тебе светится, не скучно ли одной в этой темной и пустой вселенной?" "Я хочу стать сверхновой, чтобы сиять ярче всех!.." "А я уже отсверкала свое, пора готовиться к спокойной и безмятежной жизни маленького белого карлика..."

Мария Сергеевна не препятствовала увлечению сына астрономией. И потому она со спокойной душой пошла к Матвею Борисовичу: решила, что речь пойдет о том, чтобы отпустить сына на всю ночь на наблюдения. Так уже бывало прежде, и не раз. Но сегодня разговор пошел о другом.

- Вы прямо с работы, Мария Сергеевна? Хотите, угощу вас чаем?

- Что вы, Матвей Борисович! Спасибо, но я сейчас домой пойду, надо сына кормить.

Учитель замялся. От Марии Сергеевны не ускользнул его смущенный вид. Она насторожилась.

- Вот как раз насчет сына я и хотел с вами поговорить...

- Что-нибудь случилось? В чем он провинился? Он, конечно, несдержанный бывает, но он очень хороший у меня. Если вы насчет того синяка, то он не виноват, это я во всем виновата. - Женщина не сдержалась, и слезы показались у нее на глазах.

- Успокойтесь, пожалуйста. - Учитель подал Марии Сергеевне платок. - Сядьте, я совсем о другом.

- Простите, - женщина села. - Нервы не в порядке. Я вас слушаю, Матвей Борисович.

То, что ее сын не совсем обычный ребенок, Мария Сергеевна подозревала давно. Знала, но скрывала от всех, и даже себе самой по большому счету боялась признаться. И теперь, когда учитель стал говорить о необычных способностях Валеры, не удивилась. Когда-то она пыталась обратиться к врачу. Заезжий педиатр, к которому она повела мальчика, когда тому исполнилось четыре года, поставил ему диагноз СДВГ. Она спросила: что это значит? Он ответил: синдром дефицита внимания и гиперактивности, который надо обязательно лечить. Дал ей направление в областную неврологическую детскую больницу. Это направление Мария Сергеевна засунула на полати, в коробку со старыми квитанциями, лишь бы подальше и с глаз долой. Больше она к врачам не ходила. Окунувшись в эти воспоминания, женщина отвлеклась и на какое-то время перестала слушать учителя, пока ее что-то не кольнуло в его речи: ей показалось, что он произнес слово "индюк".

- Что вы говорите? Какой индюк?

- Помилуйте, голубушка Мария Сергеевна! Я сказал не "индюк", а "индиго". Я же вам объясняю! Вы меня совсем не слушаете?

- Простите. Я задумалась.

Учитель привык в школе объяснять ученикам одно и то же по несколько раз, поэтому он терпеливо еще раз рассказал, что в последние годы стали рождаться дети, которые отличаются необычной формой талантливости. Они рано начинают говорить, читать, считать и писать.

- Когда ваш сын научился читать?

- Я ему в три года показала буквы, а потом смотрю: он сам книжки читает. Я его и не учила совсем...

- Вот-вот. Эти дети схватывают на лету, но только то, что сами хотят. Их невозможно заставлять. Если их принуждать, они становятся агрессивны. Скажите честно: у вас есть проблемы с сыном в семье?

Женщина замялась, потом отвела глаза в сторону и неохотно промолвила:

- Бывают... Муж считает, что Валера непослушный растет, и поэтому часто ссорится с ним..

- Вот-вот, - учитель горестно улыбнулся. - Мария Сергеевна, поймите меня правильно: я не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, просто хочу уберечь мальчика, да и вас тоже от неприятностей.

- Каких неприятностей?

- Понимаете, у мальчика необычные способности, он не понимает, как их контролировать. Может возникнуть такая ситуация, что ненароком нанесет вред себе или окружающим. Чтобы этого не случилось, я предлагаю... Что с вами?

Мария Сергеевна побледнела и схватилась за сердце.

- Простите, у вас нет валокордина?

- Сейчас-сейчас. - Учитель кинулся к прикроватной тумбочке и достал из ящика пузырек с лекарством. - Я вам накапаю тридцать капель.

- Спасибо.

Мария Сергеевна выпила капли с небольшим количеством воды и поблагодарила. Посидели молча. Потом, успокоившись, она сказала:

- Вы сказали, что хотите что-то предложить. Я слушаю вас.

И учитель поведал ей примерно то же, что перед этим говорил ее сыну. Кроме того, он убеждал женщину, что ее сын в городе будет под хорошим присмотром врачей-исследователей, которым полностью можно доверять; что мальчик ни в чем не будет нуждаться; что он будет ходить в школу вместе с другими детьми с необычными способностями и не отстанет от школьной программы; что такие дети - залог будущего процветания всего человечества.

Мария Сергеевна нарочно сделала вид, что не поняла последнюю фразу насчет "процветания", и переспросила в шутку:

- Так из них что - садовников, что ли, будут делать?

- Можно и так сказать, если понимать в самом широком смысле. Они будут отделять зерна от плевел. - Учитель зорко глянул на женщину и быстро добавил: - Они будут видеть людей насквозь; тем, кому можно еще помочь, будут объяснять, что нужно сделать, чтобы восстановить утраченные связи с космосом и со вселенной...

- Как это? Я не понимаю. - Мария Сергеевна совсем уже успокоилась, но при этих словах снова встрепенулась, как будто испугалась чего-то. - При чем тут космос? Космонавтов, что ли, из них будут готовить?

- Вы знаете, голубушка Мария Сергеевна, не обязательно быть космонавтом, чтобы понимать, что космос влияет на Землю и на всех людей. Вот, например, на Солнце бывают вспышки, к планете Земля летит солнечный ветер, от этого бывают магнитные бури, к которым некоторые люди очень чувствительны...

- Да, мне Валера рассказывал. Ему очень понравилось, что от Солнца тоже дует ветер.

- Да. Но не только это... Некоторые люди - как ваш Валера, например, - очень тонко ощущают вибрации и других небесных тел. Они могут помочь другим людям, а могут и навредить, если не знать, как с этим знанием обращаться.

Учитель помолчал, видимо, подбирая нужные слова.

- Таких детей стало рождаться довольно много в последнее время, и с каждым годом их становится все больше и больше. За ними - будущее. За ними, а не за теми, кто живет не думая о последствиях для планеты и для людей, живет по принципу: после нас хоть потоп. Эти дети - наша надежда. Когда я говорю "наша", я имею в виду все человечество, а не только нас с вами. Но таким детям тоже нужна помощь, по крайней мере, на первых порах. Поэтому я и обращаюсь к вам, уважаемая Мария Сергеевна: разрешите Валере поступить в специальную школу для одаренных детей. С Валерой я уже на эту тему поговорил, он сказал, что сделает так, как вы скажете. Но я понял, что сам он не против.

Мария Сергеевна задумалась. Предложение учителя снимало главную проблему: прекратятся стычки между отчимом и сыном, которые участились в последнее время. А в последний раз дело дошло до госпитализации. Да, похоже, Валера действительно что-то такое умеет... С одной стороны, она, конечно, будет тосковать, а с другой - сыну в городе будет спокойнее. Если так будет лучше для него, то она может и потерпеть.

- Вы сможете ездить к нему в гости, когда захотите, - сказал учитель, как будто подслушав ее мысли. - И он тоже будет приезжать на каникулы, когда сможет и захочет. Я вас не тороплю, поговорите с сыном, подумайте вместе как следует. Но не очень долго. Кто знает, какой поворот примут события в будущем, если пустить все на самотек.

- Хорошо. - Мария Сергеевна встала и попрощалась с учителем: - До свиданья, Матвей Борисович. Думаю, мы сделаем так, как будет лучше для Валеры.

Дома она сразу решительно пошла в комнату сына. Он сидел и делал уроки по физике.

- Ну что, сынок, хочешь поехать в город?

- Хочу, мам. Только тебя оставлять здесь жалко.

- Обо мне не беспокойся. Я сейчас, пока шла от Матвея Борисовича, думала о нашей жизни, и поняла: никто мне не нужен, кроме тебя. Поэтому я хочу, чтобы тебе было хорошо. И поэтому надо тебе ехать в город. Я буду к тебе приезжать. Часто. Гостинцев тебе привозить. А отчима скоро выписывают...

Валерка нахмурился.

- Не бойся, я поеду к нему завтра и скажу, что мы с ним расстаемся. Он, по-моему, боится тебя, сынок. Никакого счастья я с ним не видала, да и тебе он всегда был чужим человеком. А мне надо тоже подумать о будущем. Знаешь, я давно хотела учиться на врача. Или хотя бы на фельдшера. Поступлю на заочное, буду в город приезжать, экзамены сдавать, с тобой будем чаще видеться. Как ты думаешь, примут меня? Должны принять, мне же еще тридцать три года.

- Конечно, примут, мам!

- Через год буду поступать в училище, за зиму как раз подготовлюсь.

Так и договорились.

Через неделю Валера Громов в сопровождении учителя Матвея Борисовича уехал в город Новосараевск - областной центр, в котором находился институт паранормальных и аномальных явлений. В ИПАЯ было создано экспериментальное отделение для детей и подростков, обладающих уникальными дарованиями. Некоторые способности обернулись для их обладателей настоящими мучениями: например, были дети, чей слух развился до такой степени, что они могли слышать писк комара за сто метров; поэтому их приходилось держать в специальных камерах с толстой звукоизоляцией. Обычные противошумные наушники не помогали; ученые бились над созданием специальных материалов, которые отсеивали бы весь лишний шум и пропускали только полезные сигналы.

Были также дети, способные видеть в темноте так же хорошо, как и днем; некоторые видели разноцветное свечение вокруг людей. Такие дети боялись выходить лишний раз на улицу, потому что уставали от непрерывной какофонии цветов, причем, как следовало из их слов, преобладали цвета неприятных грязно-серых оттенков. Серые люди пугали детей, они шарахались в сторону и могли даже попасть под машину. Если надо было пойти, например, в магазин, чтобы купить новую обувь для воспитанника, маршрут составлялся таким образом, чтобы пройти в стороне от людных мест. Такие ребята утверждали, что редко видят у людей чистое свечение - от красного до фиолетового, - а чаще попадаются люди с темными пятнами; они говорили, что с этим человеком творится что-то неладное.

Один из "видящих" мальчиков подошел на третий день к Громову и сказал:

- Привет. Меня зовут Коля. Что с твоей матерью не в порядке?

Валера опешил.

- А ты откуда знаешь?

- Я вижу. Ты об этом почти постоянно думаешь. Какое-то пятно на коже, да?

Валера решил, что молчать не имеет смысла, и рассказал о маминой "эмблеме". Коля задумался.

- Знаешь, может быть, я смогу ей помочь. Но я должен ее увидеть.

Громов как-то сразу проникся доверием к Коле. Серьезный мальчик, со всеми в нормальных отношениях, все свободное время проводит в читальном зале, перебирает старинные фолианты. Чудак! Сейчас никто почти бумажных книг не читает, а он что-то ищет там, рассматривает, выписывает...

В следующий раз, когда Мария Сергеевна приехала навестить сына, он познакомил ее с Колей. Представил:

- Это мой друг.

Они заранее так уговорились, чтобы Мария Сергеевна расслабилась и к Коле благожелательно отнеслась. Честно говоря, Валера и не возражал против такой дружбы.

Коля спокойно сказал:

- Мария Сергеевна, скажите, с вашей бабушкой в молодости что-то нехорошее случилось?

Мария Сергеевна вспыхнула.

- Мама, расскажи, не стесняйся, - попросил Валера. - Очень надо. Просто поверь, что надо - и мне, и тебе.

Эту историю мать Марии Сергеевны поведала дочери незадолго до своей смерти, а потом расплакалась и сказала, что род их проклят по женской линии до седьмого колена. Оказывается, ее мать - бабушка Марии Сергеевны - убежала в молодости с табором цыган, который остановился на кочевье неподалеку от села Привольное. Видно, цыганам понравилось название села, а Зое, красивой девушке с тяжелой русой косой, понравился молодой цыган, лихо скачущий на коне и с размаху прыгавший с ним вместе в озеро, чтобы остудить себя и коня в жаркую погоду.

Целый год о Зое не было ни слуху ни духу, а потом она заявилась домой с младенцем. Мрачная и подавленная, сначала ничего не рассказывала; потом сказала, что не поладила со свекровью: та заявила, что не такую невестку она хотела для единственного сына. Зоя пыталась поговорить со своим избранником, но он принял сторону матери. А когда девушка сказала, что у нее будет ребенок, свекровь выгнала ее прочь: "Непонятно, чей ребенок!" Напоследок послала проклятие: все женщины в роду будут обезображены и не смогут иметь полноценную семью.

- У моей матери, бабушки Валеры, была "заячья губа", а у меня - вот это родимое пятно.

- Это можно исправить. - Коля подошел к Марии Сергеевне и поднес свою правую руку к ее левой щеке. - Чувствуете что-нибудь?

- Да... слабое покалывание и приятное тепло.

- Вы так посидите спокойно минуты три-четыре, с закрытыми глазами.

Мария Сергеевна закрыла глаза и прислушалась к себе. На нее вдруг нахлынула умиротворенность и приятное ощущение прикосновения какого-то огромного, светлого и доброжелательного существа, которое смотрело на нее с любовью и нежностью. Где было это существо, непонятно; оно, пожалуй, было везде, и отовсюду струилась его мягкая, освобождающая душу от вечной тревоги сила...

- Я думаю, этого достаточно. - Коля помахал пальцами правой руки. - Остальное организм сделает сам. Не сразу, конечно: тело постепенно освободится от чуждой программы. Но процесс пошел, и с каждым днем твоя мама будет замечать, что пятно становится меньше.

Валера смотрел во все глаза. Он сразу поверил тому, что говорил его новый друг.

- Как ты этому научился?

- Я всегда это умел. Неправильная информация, она как бы... как блямба висит над человеком. Как будто кто-то посадил кляксу на чистом листе бумаги. А я действую как ластик - эту грязь убираю.

Насчет ластика - это Валерка сразу понял. Он сам очень любил ластики, собирал их и всегда носил с собой. Говорил, что они вызывают у него приятное чувство защиты от разных неприятностей. Когда что-то происходило с ним нехорошее, перед глазами появлялось серое пятно, и он представлял себе, что стирает ластиком на огромном листе бумаги это пятно.

- А тебе это не вредно?

- Нет, у меня не задерживается. Как с гуся вода, - Коля рассмеялся. - Просто покалывает немного в пальцах, и пятки нагреваются. Не беспокойся, ко мне тут все ходят: и уборщица тетя Маша, и повар, и даже охранник Василий Степанович. Обругает их кто-то, а они обижаются и долго забыть не могут. Сами себя, можно сказать, разрушают. Я вот, например, никогда не обижаюсь, обижаться - вредно. Просто не разговариваю с человеком, если вижу, что этот человек мне не подходит.

Мария Сергеевна открыла глаза и удивилась:

- Я что - заснула? Прямо здесь?

- Устали, наверное, вот и задремали. Езжайте спокойно домой, если у вас дел в городе больше нет, и хорошенько отдохните.

- Да, мальчики, поеду я... Хорошо, что вы подружились, я рада, что у Валеры появился такой друг.

Мария Сергеевна ушла, а Коля сказал:

- Она забыла, что рассказывала нам свою историю, и ты не напоминай. А то ей будет неудобно передо мной.

Мама позвонила через несколько дней. Она была в приподнятом и возбужденном состоянии.

- Сынок, после того как я с тобой повидалась, - там еще этот мальчик был, Коля, - мое пятно меньше стало. Представляешь? Ни с того ни с сего! С каждым днем все уменьшается и уменьшается. И тускнеет. А еще хотела тебе сказать - меня приняли в училище! На заочное отделение. Несмотря на то, что учебный год уже начался. Теперь я тоже студентка.

Коля обрадовался, когда узнал про Валерину маму.

- Значит, получилось. Я очень рад.

- Могло не получиться?

- Бывает. Но твоя мама - очень чистый человек, а это загрязнение было локальное, не проникло далеко. Знаешь, это как рак: у некоторых людей метастазы идут от больного органа по всему телу, а у других он гнездится в одном месте, и если этот больной участок убрать, то человек выздоравливает. И обязательно надо занять себя чем-нибудь полезным. Хорошо, что твоя мама будет учиться на врача. А про всю эту историю с бабушкой она забыла, так что ты случайно не проговорись.

Коля помолчал и добавил:

- В этом случае, как у твоей мамы, проклятие пошло по женской линии; но природа как будто отыгрывается и берет свое по мужской линии, и часто мужчины в таком роду получают уникальные способности. Вот ты, например, получил дар Защитника. Ты концентрируешь энергию, когда видишь, что кто-то нуждается в защите. Ты не терпишь несправедливости. Это великий природный дар, но это очень опасный дар, и я не знаю, стоит ли тебе подробно рассказывать об этом нашим шефам. Понимаешь, ведь кое-кто может захотеть применить твою способность против своих врагов...

- Каких врагов?

- Ну, враги всегда найдутся, было бы желание. Я просто лечу людей, мою способность трудно обратить во вред. А вот с тобой дело обстоит по-другому...

Решено было, что Коля никому не будет рассказывать о Валеркиной способности, а сам Валерка тоже не станет слишком раскрываться на испытаниях.

Сначала испытания заключались в том, что испытуемого помещали в изолированную камеру и просили рисовать на листе бумаги все, что тому придет в голову. Вроде бы безобидное занятие, но оно о многом способно было рассказать исследователям. Дело в том, что в это самое время на стенку камеры проецировали ряд изображений, а потом сравнивали их с рисунками, которые нарисовал перципиент.

С этим заданием Валера справился легко, в девяноста процентах случаев его рисунки отражали проецируемые картины: море, горы, лес или речку. Затем его попросили открыть наугад толстую книгу, ткнуть пальцем в любое место и назвать номер страницы и номер строки. Перед мысленным взором Валеры тут же встали два числа, которые он и назвал. Он сам не знал, как так получилось - ведь они с Колей условились, что он не будет слишком усердствовать. Экспериментаторы несказанно удивились и попросили повторить опыт. В этот раз Валерка назвал числа "от балды", и экспериментаторы удивились еще больше.

После обеда его попросили зайти к Владимиру Михайловичу, ведущему научному сотруднику института, тому самому, который дружил с Матвеем Борисовичем.

- Здравствуйте, Владимир Михайлович, - Валера робко зашел в кабинет.

- Здравствуй, Валера. Как тебе у нас живется, не обижает никто?

- Что вы, Владимир Михалыч, ребята все хорошие...

- Подружился с кем-нибудь?

- С Колей Никифоровым. Он классный, мою маму вылечил.

- Да, он такой. Добрый, только подозрительный очень.

Валера насторожился.

- Что вы имеете в виду?

- Он говорил тебе, что не стоит до конца раскрывать перед нами свои способности?

Вопрос застал Валерку врасплох. Он не привык врать и поэтому промолчал. Потом понял, что его молчание красноречивее любых слов, и покраснел до ушей. Эх! А ведь Коля предупреждал, что его могут попытаться вызвать на откровенный разговор!

- Можешь не отвечать. Я тебе расскажу Колину историю. Прежде чем попасть к нам, он жил в детском доме. Отца он не знает, а мать его лишили родительских прав за пьянство. Она нигде не работала, а когда узнала, что сын может лечить людей, заставляла его это делать за деньги. Он пытался избавить от недугов таких же пьянчужек, как его мать, - другого контингента она не знала. Им помогало на короткое время, но эти люди не собирались бросать пить, поэтому когда действие Колиной терапии кончалось, приходили и начинали предъявлять претензии. Мать его била, а однажды по пьянке избила до полусмерти. Врачи еле-еле откачали - сама же и вызвала скорую помощь, когда увидела, что натворила. Ее посадили, а Колю отправили в детский дом. Тогда ему было десять лет. В детском доме он, по доброте душевной, помог нянечке - вылечил хроническую астму, а она разболтала всему персоналу. И тут повторилась та же история: мальчика "прибрал к рукам" охранник, здоровенный верзила, который заставлял его лечить людей за деньги. Сказал Коле, что если он вякнет кому-нибудь, то он его пришибет. Совершенно случайно об этом узнала воспитательница и не побоялась предать дело огласке. Была большая шумиха, охранника уволили, пытались посадить, но его отмазал кто-то из бывших хозяев, которым он раньше служил. В местной прессе даже об этом печатали, так мы и узнали об этом мальчике. - Владимир Михайлович подошел к окну и задумчиво сказал: - Смотри, деревья уже почти облетели. Глубокая осень. - Повернувшись к Валере, спросил: - Не мерзнешь по ночам? Отопление-то еще не включили.

- Под одеялом не холодно, Владимир Михайлович. Мне мамка теплый свитер привезла.

- Да, так вот. Ты понимаешь теперь, что у Коли есть все основания не доверять людям.

Громов опустил глаза.

-Понимаю. Но ему не понравится, когда он узнает...

- О нашем разговоре?

- Да.

- Я не буду тебе говорить, чтобы ты ему не рассказывал о нашей беседе. Наверное, нужно сказать. Всегда лучше быть честным. Если настоящий друг, то поймет. Конечно, ему трудно до конца поверить людям после таких испытаний, но когда-нибудь это должно произойти... В одной очень хорошей книжке я когда-то прочел: "Лучше двадцать раз ошибиться в человеке, чем относиться с подозрением к каждому".

Коля ничего не стал спрашивать, только посмотрел внимательно на Громова и отвел глаза. "Ну да, он же каждого насквозь видит", - с горечью вспомнил Валера. После этого случая между ребятами как будто пробежала черная кошка, а попросту говоря - Коля стал избегать своего бывшего друга. Валера не стал оправдываться, он не считал себя виноватым. И что подвел друга, он также не думал.

Наверное, Коле не понравилось, что Громов узнал об обстоятельствах его жизни в детском доме. Но ведь Владимир Михайлович сам рассказал, Валерка вовсе не напрашивался! Странный он все-таки, Коля...

С другими ребятами у Валеры так и не сложилось доверительных отношений. У каждого хватало своих проблем: сверхчувствительный к звукам десятилетний Вася просыпался, если в сторожке чихнул сторож, и потом долго не мог заснуть; пятнадцатилетнюю Машу почти каждую ночь посещали инопланетяне и рассказывали ей о жизни на далеких планетах, где животные умеют разговаривать, а птицы большие и покладистые: если кто-то захочет переехать на новое место, он заказывает птицу-переносчицу, она прилетает и переносит весь дом в это место вместе со всеми обитателями. Инопланетяне предлагали Маше посетить свою планету, но она пока не хотела - боялась, что ее птицы унесут, и она не сумеет вернуться.

Пришла пора испытаний "на земле". Каждый из воспитанников проходил свое испытание, в соответствии со спецификой испытуемого. Для Громова долго не могли придумать подходящий тест: его способности могли активизироваться только в экстремальных ситуациях. Специально подвергать мальчика опасности никто не желал. Оставалось ждать подходящего случая.

И случай вскоре представился. На день рождения Коли весь персонал лаборатории собрался и подарил ему часы. Прекрасные наручные часы Угличского часового завода, с ремешком из натуральной кожи. Коля был очень рад подарку, все время носил часы на руке, то и дело на них поглядывал. Снимал только на ночь, бережно убирал в тумбочку и никому не давал поносить, как ребята ни просили. Одно омрачало радость мальчика: ремешок был рассчитан на руку взрослого мужчины, надо бы проделать еще одну дырочку, чтобы плотнее застегивался на руке; но Коле жалко было, как он говорил, "портить" ремешок, и он все время оттягивал это дело.

Поэтому часы время от времени спадали с руки в самом неподходящем месте. Однажды Коля потерял их в клумбе, когда помогал выдирать сорняки между цветами. Потом они нашлись, совершенно неожиданно: оказывается, сорока унесла блестящую вещь и украсила ею свое гнездо; стеклышко часов начало отсвечивать на солнце, так пропажу и обнаружили.

Как-то раз повариха тетя Катя послала пятерых мальчишек на базар за картошкой. Дело было к вечеру, она решила на завтрак испечь драники, а картошка почти вся закончилась. Среди тех, кто вызвался сбегать за картошкой, - базар был недалеко, три квартала от института, - были и Коля с Валеркой. Мальчишки с того памятного разговора почти не общались друг с другом. Громов считал, что он ничем не провинился перед Колей; тот, по-видимому, думал по-другому.

Расплатившись за картошку, ребята нагнулись за сумками. В этот момент часы с Колиной руки соскользнули и упали на землю. Откуда ни возьмись, подлетел пацаненок, который крутился поблизости от торговых рядов, подхватил часы - и был таков. Коля побежал за ним, но тот юркнул в щель между рядами - и скрылся из глаз.

Вся эта история произошла на глазах у торговки овощами.

- Это постреленок Степаниды, дворничихи местной, которая на базаре метет. Он здесь часто крутится.

- Где живет Степанида?

Женщина охотно объяснила.

Ребята заявились к ней домой все вместе, и с картошкой. Она не хотела их пускать, но Громов так посмотрел на нее, что она испуганно посторонилась и пропустила его внутрь. Перед остальными мальчишками успела захлопнуть дверь.

Малец сидел на кухне возле умывальника, в руках у него были часы. Ни слова не говоря, Громов приблизился к нему. Тот посмотрел на Валерку и сам протянул ему часы. Громов даже не отвесил малолетнему вору подзатыльник, повернулся и спокойно покинул комнату.

Вечером, перед сном Коля подошел к Валерке.

- Как ты их забрал?

- Он сам мне отдал.

- Сам?

- Да.

- Как это?

- Когда он побежал от нас на рынке, я ему послал вдогонку мысль: "Сидеть дома и ждать меня". Он и ждал. Сидел на кухне и крутил часы в руке, пока мы не пришли.

- Значит, у тебя открылась способность внушения. Или она и раньше была?

- Не замечал. Но сегодня я очень сильно захотел вернуть тебе подарок. Я не собираюсь злоупотреблять...

- У тебя и не получится. Просто так отдавать приказы не сможешь, только если понадобится восстановить справедливость. Как сегодня. Потому что ты - Защитник. Спасибо тебе.

Коля помолчал и продолжил:

- Ты меня прости. Я хотел тебя предостеречь. Зря рассердился тогда на тебя. Не разговаривал. Был неправ. Это твое дело - раскрывать или не раскрывать свои способности. Каждый сам решает. Ну что, мир?

- Мир.

Прошло несколько лет. Мальчики, ставшие закадычными друзьями, окончили школу, затем отделение психологии в престижном вузе и поступили на работу в один и тот же институт, созданный спонсорами, пожелавшими остаться неизвестными. Институт назывался НИИЯС - Научно-Исследовательский Институт Ясновидящих Специалистов. Институт ставил перед собой амбициозные цели -- разыскивать детей и подростков, обладающих уникальными способностями в духовной сфере. Специально обученные люди, видящие на духовном плане то, что не подвластно обычному зрению, посещали школы, колледжи, училища; разговаривали с трудными подростками, на которых указывали учителя, как на совершенно не поддающихся процессу обучения учеников. Искали детей "индиго", обладающих темно-синей или фиолетовой аурой. Делалась ставка на то, что такие дети - это новая раса людей, наделенных особой чувствительностью и телепатическими способностями.

Через десять лет эта деятельность дала первые всходы. Воспитанные в среде себе подобных, эти люди, обладая мощной интуицией и нестандартными способностями в самых разных областях, в том числе науке управления, стали занимать руководящие посты в обществе. Основное внимание уделялось педагогике, так как воспитание детей - главная задача любого общества, которое хочет жить и развиваться.

Была и обратная сторона медали. Если видишь насквозь человека с его мелочными интересами - жадностью, завистью, стремлением обогатиться и возвыситься, - то жизнь превращается в путешествие по кругам ада. Только в единичных случаях можно помочь таким людям очиститься - и для этого они сами должны захотеть измениться. Таких случаев было немного - раз, два, и обчелся.

Тем не менее, контуры будущего, пока еще весьма удаленного, скоро начали проступать сквозь все сложности работы с новыми людьми - будущего, в котором не будет войн и раздоров, а установится светлое братство людей, объединенных единым желанием: трудиться совместно для воцарения на планете Земля справедливого общества, где каждый человек будет оценен по достоинству, и каждому воздастся по заслугам. Самой востребованной и почитаемой профессией станет просветительская работа, потому что именно от Учителя будет зависеть, станет ли продолжаться бесконечное соперничество между людьми, переходящее из горячей фазы в холодную и снова в горячую, или же люди смогут, наконец, преодолеть разногласия и переступить через сиюминутные амбиции, чтобы сохранить цивилизацию и нашу Землю от разрушения.

Дмитрий РАСКИН
НОВОЕ ПРОШЛОЕ

С профессором Уальбером я познакомился на горнолыжном курорте. Сам он на лыжи уже не вставал по причине довольно-таки преклонного возраста, но наслаждался видами, воздухом и зрелищем румяной жизнеутверждающей юности в яркой спортивной экипировке.

Сейчас мы с ним на веранде отеля в креслах. Профессор под пледом, в руке бокал виски, седая борода в лучах остывающего солнца кажется еще более респектабельной, чем на самом деле. Выражение чуть усталой и слегка ироничной мудрости на лице - сейчас казалось, что он даже несколько сдерживает себя, а дай он себе волю, мудрости, усталости и иронии было б куда как больше у него.

- Вам, профессор, вполне можно было б сниматься в рекламе какого-нибудь пенсионного фонда, - говорю я.

Те отношения, что у нас с ним уже сложились, вполне позволяют мне такой стиль общения.

- Ценю ваш профессиональный взгляд, Хендерсон, - салютует мне бокалом Уальбер.

(Дело в том, что я пиарщик.)

- Кстати о профессионализме, так чем конкретно занимается ваш институт памяти?

- Полное наше название "Институт моделирования и коррекции памяти". Так что выводы делайте сами, молодой человек, - ответил он, разливая новую порцию виски по нашим бокалам.

- Неужели?!

- Да, именно.

- Но как такое возможно?!

- Манипуляция с вашими нейронами, этак на грани с насилием над вашим мозгом, плюс имплантация элементов искусственного интеллекта с целым рядом программ производящих заданные "картинки", которые ваш мозг будет принимать за "свои" (за одно уже это, придет время, будет нобелевка), плюс ваше большое желание, плюс наша активизация ваших механизмов самовнушения, плюс раскрепощение образного вашего и ассоциативного мышления... в общем, здесь еще много и много плюсов. Словом, наша программа - одни сплошные плюсы. Извините за каламбур, конечно, но уверен, вы, Хендерсон, ко мне снисходительны.

- Получается, вам по силам устранить какое-либо мучительное для вашего пациента или же постыдное воспоминание?

- В общем, да, - кивнул профессор. И тут же, нарочито: - Но лучше таковыми не обзаводиться, молодой человек. Уж поверьте моему опыту.

- А вы можете...

- Сделать воспоминанием то, чего вообще не было? - не дослушал меня он.

Я вообще-то хотел спросить не это, но когда он сказал! Я поперхнулся и энергично закивал.

- Можем, - сказал профессор, - сделать небывшее бывшим. По желанию пациента можем переупрямить, перехитрить его судьбу. Обратим ничто в бытие... в бытие его памяти. И эти его воспоминания ничем не будут отличаться от настоящих его воспоминаний о действительном, непридуманном, не сочиненном в моей лаборатории прошлом, уж поверьте.

- Но вы же производите никакое не бытие, а фикции!

- Для пациента, заказчика они совершенно реальные, - демонстративная невозмутимость профессора. - К тому же, не производим, а помогаем его сознанию, его коре и подкорке сделать своей реальностью то, что, по тем ли иным причинам, стало для него важнее всего. Насильно здесь ничего не получится. Это, Хендерсон, я упреждаю следующий ваш вопрос.

- Но ради чего все это?! - вырвалось у меня. - Во имя?!

-Неудачник сознает себя прожившим успешную жизнь. Несчастный становится счастливым. Бездарный оказывается талантливым, гениальным, вспоминает свои озарения и открытия. Упустивший собственную любовь предается воспоминаниям о том, как любил и был любимым... Во имя милосердия. Неужели непонятно?

- Не знаю, конечно, но я чувствую, что-то в этом не то. Не то и не так... - сбиваюсь, не нахожу аргументов я.

- Человек без поступков вдруг оказывается прожившим насыщенную жизнь. Он не убоялся выбора, он был смел, решителен, честен, добр, - продолжает, вдохновляется профессор. - Не имевший смысла прожитой жизни теперь обретает его. Человек без судьбы, разминувшийся с нею, не доросший до нее, получает покой в полноте сознания ее свершенности. Коривший себя за бездарно растраченную жизнь узнает, как много в его жизни было осмысленного, настоящего, живого. Проживший правильно, но в пол, в треть накала, теперь сознает себя прожившим на все сто. Бросивший своих детей окажется заботливым, любящим отцом. Случайно убивший, теперь никого не убивал. Мне продолжить?

- Вы собираетесь стать вместо Бога?!

- Вы верующий?

- Нет, профессор. Но это сейчас не имеет никакого значения. Вы придумали пошлое милосердие! И дело даже не в том, что вы подменяете его галлюцинациями. Вы ампутируете у ваших пациентов совесть, сознание ответственности и вины. Вместо рефлексии умиротворенность, вместо попытки катарсиса покой. Вы отнимаете у них возможность Спасения. Еще раз, профессор, я неверующий.

- Вы еще молоды, Хендерсон... Майкл, - профессор был сейчас очень серьезен и перестал олицетворять "респектабельную старость", - и потому резонерствуете.

- К тому же... - у меня появились новые аргументы.

- Я не говорю, что ты не прав, Майк, - останавливает меня профессор Уальбер. - Ты прав. Но ты всего лишь прав, понимаешь? А я пытаюсь помочь тем, кто столкнулся с непосильным для них, кому не по мерке. Тем, кто и так не для катарсиса, совести и вины. Но они достойны утешения. Да! мне это далеко не всегда приятно, часто просто приходится обслуживать чье-то самодовольство, воплощать вполне графоманские сценарии чьей-то прожитой жизни... но я избавляю людей от страдания.

- А если ваш клиент и не думал страдать от отсутствия совести? - я недослушал его.

- В этом случае я беру на себя.

- Страдание? - съязвил я.

- А ты хорошо поймал меня на слове, - кивнул профессор, - на штампе, автоматизме языка. Но в этих случаях мне действительно неприятно.

- Я тронут, - я повышаю градус своего сарказма.

- Но у меня есть пациент, что переживает собственное несовершенство, сознает свою неспособность пробиться к смыслу и истине в пространстве сочиненной для него совершенно счастливой и сбывшейся жизни.

- И вы считаете, что это искупает все ваше?

- Ну, не все, конечно же, - Уальбер был тих и серьезен. - Но узнать, что ты не убил свободу его воли, не отменил, не подменил его свободу, пусть он сам и попросил об этом... А те, кто при моей помощи отказываются от осмысления прожитой жизни, отменяют совесть (кстати, имеют право на это! как ни прискорбно) они отменяют свое осмысление, свою собственную совесть, а не осмысление и совесть вообще.

- Но за чей счет это все?

- Не понял, - сказал профессор, - ты же не о деньгах и страховках сейчас?

- Вот вы сказали, бросивший своих детей придается воспоминаниям, каким он был любящим и заботливым отцом. А что же с брошенными детишками? Прикажете им прийти в ваш институт и заказать профессору Уальберу воспоминания о том, как они были счастливы со своим папой?!

- Я же уже говорил тебе, что ты прав, - отрезал профессор.

- А если к вам обращается маньяк, точнее, тот, кто хотел, мечтал быть маньяком, но не смог. Может, смелости не хватило или же просто не сложилось у него, не сбылось. И как вы обычно здесь поступаете? "Любой каприз за ваши деньги", да? Пусть наслаждается воспоминаниями об изнасилованиях и расчлененке? От этого же никому не хуже, так? Что говорит в таком случае ваша наука?

- Говорит этика, - улыбнулся профессор Уальбер. - Наука же ей поддакивает. Но я вполне могу избавить девушку от воспоминаний о ее встрече с маньяком. Сотру из ее памяти напрочь. Ее жизнь и психика не будут изуродованы.

Я ловлю себя на том, что рад этой правоте профессора. Хоть в чем-то он оказался прав.

- А если у девушки остались шрамы или еще что-нибудь? - спрашиваю я.

- Ее, смоделированная мною и моими ассистентами память, хранит картинки пережитой ею автомобильной аварии. Тебя, Майк, это устроит? Жаль, конечно, что с чисто профессиональной точки зрения это мое благодеяние как раз проще всего. Рутина, не более, - закончил профессор.

- Предположим, ваш клиент, хочет быть миллиардером, - говорю я. - Вы создадите для него соответствующие воспоминания, это я уже понял. Но доллары вы же ему не напечатаете! Или я опять чего-то здесь не понимаю?

- Именно.

- Что "именно", профессор? Не понимаю или же вы все-таки напечатаете?

- Он будет знать, что все свои средства потратил на благотворительность. Память его хранит то, с какой благодарностью принимали его помощь всевозможные фонды. Он знает, что на его средства построены клиники, церкви, космические корабли. Его радует сознание, что деньги его приносят добро людям. Тысячи и тысячи нуждавшихся в помощи мужчин, женщин, детей получили ее из его рук.

- Пусть вы, может, и делаете доброе дело, профессор, но ваше добро цинично.

Профессор Уальбер развел руками.

- И, к тому же, этот ваш "миллиардер", сдается мне, не на облаке живет. У него есть родные, наследники... Стойте! Значит, они все в сговоре с вами?!

- Ты удивительным образом схватываешь самую суть дела. Это у меня геронтологические программы. Цель здесь: скрасить последние годы ли, месяцы перед уходом, эвтаназией или окончательным впадением в деменцию.

- Привет, ребята! - на веранде Хельга и Урсула. - Такой денек сегодня, а вы все сидите.

Обе сияют, счастливы совершенно.

- Ну мы пошли, - исчезают в дверях отеля. Из холла слышен их смех.

- Иди за ними, - кивает профессор. - Ставь свой бокал, - он забирает у меня бокал, - и вперед. Иди, иди, Майк, иначе сейчас услышишь пару-тройку моих трюизмов о правах и правоте молодости.

Прошло полвека. Я не без душевного трепета стою перед дверью "Института моделирования и коррекции памяти", что носит имя профессора Джейкоба Уальбера. Я прожил благополучную и, в общем-то, хорошую жизнь, но...

Я уже час как слушаю доктора Адамс. Юная, располагающая к себе, увлеченно рассказывает о тех манипуляциях, которым здесь подвергнут мой мозг, о трансформациях, предстоящим моему сознанию и подсознанию. Что же, со времен Уальбера технологии ушли вперед. Но я должен выбрать, говорит доктор Адамс. У них есть типовые сценарии: "удачная жизнь", "политическая карьера", "кинозвезда", "публичная персона", "семейные ценности", "звезда бейсбола", "счастливая любовь". Всего триста двадцать пять вариантов. И все эти сценарии у них, как в элитарном, так и в популярном (проглотила слово "попсовом") вариантах. Девочка! хочется сказать ей. Ну как же ты не понимаешь, я пришел сюда за своим, уникальным, неповторимым, пришел, чтобы как раз вырваться из своей "типовой" жизни и не слишком-то индивидуализированной судьбы. Профессор Уальбер такие вещи, в отличие от тебя, прекрасно сознавал.

- У нас также есть и специальные предложения, мистер Хендерсон, - мое невысказанное неудовольствие она поняла так, будто я не удовлетворен слишком малым количеством "типовых сценариев". - Некоторые, например, выбирают "несчастную жизнь" или же "трагическую любовь". У нас есть также и более специфические предложения, - добросовестная доктор Адамс пытается нащупать, что же мне действительно надо.

- Хорошо, я подумаю, взвешу, - я пытаюсь закруглить разговор, - и сообщу о своем решении.

- Насчет медицинской и психологической стороны дела вы можете быть совершенно спокойны. Все пройдет под руководством профессора Джонсона, любимого ученика профессора Уальбера. Я же, в свою очередь, являюсь ученицей профессора Джонсона.

- Любимой ученицей?

- Наверное, с моей стороны это было б нескромно, - доктор Адамс была совершенно серьезна.

Я писал свой сценарий. У меня вдохновение. Это будет история любви. Да-да, любовь! Ее зовут Линда (мне всегда нравилось это имя). Смешливая, остроплечая, золотистые волосы. Глаза - в них столько тепла, доброты, нежности. Писал, работал самозабвенно целую неделю. Когда закончил понял - слишком восторженно, даже слащаво. Борешься, борешься с этой своей жалостью к самому себе, вроде бы и побеждаешь, загоняешь вглубь, а она вылезает обратно время от времени: "Здрасьте". А сейчас вообще показала себя во всей красе. Я же, создавая себе "новое прошлое", "новую жизнь", не хочу брать туда себя самого совсем уже прежнего. Я, всегдашний, успел себе самому надоесть.

Стал переписывать. В этой любви к Линде я хочу не столько брать, сколько отдавать. Пусть, наконец-то будет так. Я буду любить ее не для себя, не ради себя и даже же ради любви, а ради нее, Линды.... Мне нужна бескорыстная, самозабвенная любовь. Чистота, безосновность любви. Вот каким станет мое прошлое. Знаю, что не способен, но я заставлю себя, иначе все вообще не имеет смысла. А если я и не справлюсь или, как я говорил в своей прошлой жизни, "не вывезу", то клиника профессора Уальбера вывезет(?) Да! Линда должна быть наивной. Даже очень наивной. Иначе она не влюбилась бы в меня. И пусть ее плечи будут классической формы. Но какое место сможет занять Линда в моем прошлом, сколько я могу ей отдать времени моей жизни? Уальбер не случайно как-то раз сказал: "Самое трудное, это "склейки". То есть совмещение, соединение смоделированной профессором памяти пациента с реальными структурами его сознания и воспоминаний, с настоящими обстоятельствами его сегодняшней жизни. Допустим, Линда моя жена. Но сколько я могу быть с нею в моем прошлом? Только промежуток между первым моим браком с Санди и вторым браком с Грейси. То есть, это только четыре года! А я хочу любви счастливой и долгой. А что должно быть на пятый наш с Линдой год? Мы расстались?! Но я же написал сценарий долгой, счастливой любви... любви навсегда. Остается одно - Линда умерла. Технически, думаю, это для профессора Джонсона и доктора Адамс будет несложно. Но я не могу так! Я уже полюбил вымышленную свою, литературную Линду. И умертвить ее ради того, чтобы в моей переправленной, сфальсифицированной биографии сошлись концы с концами! А ведь сколько было бы сильных чувств, пусть и тяжелых, может, и непосильных для меня. Но они сделали б меня глубоким и сложным: тоска по безвременно ушедшей любимой, сознание, боль необратимости, невосполнимости утраты, горечь от того, что так слепы и безжалостны законы Мироздания, сохранение неповторимости Линды, ее доброты и света в своем сердце. (Я, в чьей жизни не было сколько-то серьезных потерь, всегда же мечтал о подлинном, живом, настоящем, а в последнее время затосковал еще и по "драматизму" и "глубине".) Но я не хочу! Не стану манипулировать Линдой за ради этого своего... Да, если б даже и захотел, не смог бы. Теперь уже не смог бы.

Можно, конечно, стереть все, что связанно с первым моим браком. Была Синди и нет никакой Синди. Но есть наш с ней сын Джони. Да и с Синди мы были вместе всего-то три года, а для Линды мне нужна целая жизнь.

Тогда остается только одно - Линда моя любовница. Кстати, я же время от времени хотел изменить своей Грейси. Да не решился как-то. Или просто случай не представился, за все эти годы, десятилетия, м-м, да. Но пачкать Линду всем тем, что есть нечестного и унизительного во внебрачной связи? Нет, нужно что-то другое. Но вот что, что?! В девятнадцатом веке вступить со мной в брак ей могли запретить родители, а сейчас, в конце двадцать второго... что могло б навсегда разлучить нас?

После общения с доктором Адамс, я был настроен несколько против профессора Джонсона, но он подкупал своей доброжелательностью и обстоятельностью. Чувствовалось к тому же, что доброжелательность у него не просто служебная, не показная. Большого роста, в ширину тоже большой, как иногда говорят, толстомясый. Эта его полнота придает колорит, симпатична для окружающих, но, возможно, уже создает кое-какие проблемы для него самого. А его обстоятельность - он уже два часа изучает мой сценарий, делает пометки, подолгу размышляет над тем ли иным фрагментом, а к какому-то месту в тексте, бывает, что возвращается.

- Итак, мистер Хендерсон, ваша Линда воспользовалась оказией, звездолетом отправляющимся на одну экзопланету, у нее там родители, ну да, в земной колонии, я правильно понял? Линда знает, другого случая не будет. Она увидит их последний раз в жизни. Но на обратном пути звездолет потерпел аварию - сбой системы навигации, и он попадает в искаженное пространство, в пространственную петлю.

- В пространственно-временную, - поправляю его я.

- То, что должно быть вашей разлукой на два года, стало расставанием навсегда.

- Но может быть звездолет системы "Паломник" еще и выйдет из петли, - вдруг сказал я.

- Мистер Хендерсон, - глянул на меня профессор Джонсон, - вы хотите внести это в сценарий?

- Да, - я попытался кивнуть сдержанно, как будто отстраненно.

- Воля ваша, конечно. Но проще было бы, если б этот "Паломник" разбился вдребезги.

Я промолчал.

- Так получилось бы даже мелодраматичнее, - не найдя у меня понимания: - Хендерсон... Майкл, я руководствуюсь всецело заботой о вас, как о пациенте. Если есть надежда на ее возвращение, то вас будет мучить совесть: вы же не дождались ее, слишком быстро женились на Грейс. Не спорю, сейчас уже прошло полвека, а звездолет по-прежнему в петле, это для вас смягчающее обстоятельство, как и для любого на вашем месте, м-м, да. Но вам же, насколько я вас понимаю (а я разбираюсь в людях, поверьте моему опыту) все равно будет как-то... - и очень по-доброму, с душой: - Так зачем же, Майкл? Может, лучше космическая катастрофа? К тому же, нет, я не специалист, конечно, и всегда стараюсь не выходить за рамки своей профессиональной компетенции, но мне кажется, здесь не все так уж научно и достоверно у вас. Представьте, вы тоскуете по своей Линде, начинаете изучать специальную, да и просто научно-популярную литературу и в один прекрасный день узнаете, что никаких пространственно-временных петель не существует (во всяком случае в обозримом для нас космосе). Это лишь научная фантастика. И что тогда? Что будет с вами тогда?

- Я и в юности был не слишком-то любознателен, Рон, - отвечаю я Джонсону, - а уж в нынешнем моем возрасте! Читаю вообще чуть-чуть, заставляю себя, просто для профилактики деменции, не более. Мне не интересен окружающий мир... что же по возрасту. Это, видимо, среднестатистическое у меня. Но для подстраховки давайте несколько снизим мои когнитивные способности. Это же возможно, правда?

Джонсон промолчал.

- Я ценю ваше участие, Рон, но все риски беру на себя. Где я должен расписаться?

- Реализация вашего оригинального сценария обойдется вам намного дороже по сравнению с нашим типовым. Я думаю, Майкл, вы и сами это понимаете.

Я действительно понимаю. Он назвал сумму. Это практически все мои личные сбережения (да здравствует брачный контракт!). Счастье, что не придется обсуждать с Грейси использование наших общих средств. Плохо, что Криса, Кэтрин и Джо оставляю без наследства, без основной его части.

- Вот видите, ваша мечта уже начинает портить вашу реальную жизнь, - Джонсон, кажется, понял, о чем я думаю. - К тому же в вашем случае, подготовка будет более долгой и несколько более тяжелой для вас, нежели в стандартном варианте, - Проницательный Джонсон уловил мою неприязнь к слову "типовой" и пользовался синонимами.

- И еще, - поднял палей профессор Джонсон. - "Одна экзопланета" звучит не очень. Для достоверности придумайте ей название или возьмите за основу какой-нибудь номер подобного рода планет из каталогов НАСА.

Грейси я объяснил свои отлучки из дома тем, что хожу к психотерапевту. И это не было таким уж обманом. В программу подготовки к "установке новой памяти" входили и сеансы психотерапии.

В своем домашнем компьютере я создал файл "Майкл Хендерсон. Настоящая жизнь". Записал все свои воспоминания (более-менее все), то есть оставил себе лазейку? А Джонсон думает, что я одержимый. Только название мне не понравилось. То, что будет у меня после клиники Джонсона, разве не настоящая жизнь? Может, она даже будет более настоящей, чем то, что было до... Переименовал файл в "М. Хендерсон. Прежняя жизнь". Или же лучше назвать: "Первая жизнь"? Сделал себе напоминалку в компе: "Чувствуешь, что психика не справляется, открой файл такой-то". Надеюсь, я пойму. И еще я создал файл "Любовь к Линде". Сценарий". Название зашифровал. Оставил себе памятку: "Открыть в самом крайнем случае". Джонсону об этом, естественно, знать не обязательно.

И настал день.

Страшно. Все понимаю, а все равно страшно. Сам не ожидал. Доктор Адамс держала меня за руку, пока не начал действовать наркоз.

- Майкл, отнеситесь к этому, как к любой другой, самой обычной операции, - повторяла она.

Реабилитация прошла успешно, уложилась в нормативные сроки. Грейс и дети знали, что я лег в клинику, дабы кое-что подправить, навести порядок у себя в ДНК. Обычное дело, рутина, беспокоиться не о чем.

Вот уже профессор Джонсон прощается со мной:

- С вами было приятно сотрудничать, Майкл.

Я в ответ лепечу что-то аналогичное. Нет, без иронии, я действительно тронут.

- Если будут какие-то вопросы, сомнения, звоните, - напутствует меня профессор Джонсон. - Даже, если сочтете свои сомнения занудством или же болезненной мнительностью, все равно звоните, не стесняйтесь, хорошо? Гарантийное и сервисное обслуживание в течение десяти дет.

Я снова дома. Живу обычной своей жизнью. Подстригаю свою лужайку. Небо надо мной точно такое же. Солнышко светит все так же. Крис, Кэтрин и Джо по-прежнему мои дети. Грейси время от времени выпекает мой любимый пирог. Чего еще надо? То есть, операция прошла успешно. Неизбежная процедура коррекции генов, отвечающих за Альцгеймер. Что же, в моем возрасте уже положено. "Институт памяти" делает и такого рода операции. И все действительно хорошо. Моя идентичность не нарушена, мозг и психика не задеты. Надо бы узнать, что они могут мне предложить по своему основному профилю, то есть насчет "моделирования памяти". Только стоит ли? Нужно ли мне это? От добра добра не ищут... да и вообще. Линда? Да, я помню Линду. Отчетливо помню. Наверное, даже помню все. Деменция, видимо, мне теперь и в самом деле не грозит. Но это было так давно, целая жизнь прошла, и Линда вспоминается так, иногда... с теплотой, с легкой грустью, но достаточно отстраненно.

Грейси купила авто, старый такой, двадцать первого века, "форд", так это называется, кажется. Она у меня коллекционирует всякий антиквариат (в прошлом месяце притащила домой античную вазу). Но все эти двигатели внутреннего сгорания (если я не путаю название.) ее особая страсть. Она счастлива. Мне нравится, когда она счастлива.

Уже вечером, перед самым сном:

- Знаешь Грейси, когда-то у меня была Линда, да... Столько доброты, ни в ком не встречал такого больше. Доброта и... - я подбираю слово. Сказал Грейси: - Я тебе расскажу, - добавил, почти что в шутку: - Только, если не будешь ревновать.

- Майк, как думаешь, кузов этого моего новоприобретения отдать на реставрацию или же так оставить? Артефакт ведь и должен быть дряхлым, - ответила Грейси.

Проснулся средь ночи. Линда. Я помню - вдруг вспомнил! Запах ее волос. Ее голос. И то, как забавно она грызла яблоко. Помню ее прикосновение, ее объятие... Ее кожа под моими пальцами - это забыть невозможно.

Наши шутки, наш смех. Что там было? о чем и к чему? по поводу? - не помню, не важно. Но эти мгновения и длительность счастья. Чистота, безраздельность, всамделишность счастья.

Возраст такой, когда уже начинаешь латать в своем организме то одну, то другую брешь. Я заменил себе сначала коленный сустав на правой ноге, затем тазобедренный на левой. А двумя месяцами позже мне имплантировали новую печень, выращенную из стволовых клеток. Явно будет лучше прежней. С сердцем вообще все в порядке и без медицинского вмешательства, я даже не ожидал. Словом, все складывается довольно оптимистично. И впереди у меня еще много времени.

Рождество. Все наши в гостях у нас с Грейси. Крис со своей Джуди, их детки, близнецы Бен и Майк (вроде бы в честь меня) тоже здесь. Жены Бена и Майкла, Хлоя и Шелли. Их извечная шутка, будто они путают своих мужей - каждый год радуются ей, как в первый раз. Дети Бена и Майкла, как всегда не явились, развлекаются где-то со сверстниками. Кэтрин с новым мужем, все забываю, как его зовут (это я, конечно, кокетничаю), с дочками, Дарси и Меган, а ее старшая Мэри, со своими Стефани и Тиной (мои правнучки). Да! Еще Эмили, дочка Дарси. Но она такая, что ее как будто и нет. А где же муж Мэри? Сейчас подъедет. А вот уже и подъехал. Нет, это друг Меган Билл паркуется у нас перед домом, но не суть. Муж Мэри, в общем-то, астронавт, так что он, наверное, не подъедет, а прилетит - моя дежурная острота. Интересно, все смеются из такта или просто не держат в голове, что я говорю ее из года в год, стоило только ей выйти за него замуж. Мой Джони на пороге с юной подругой (слишком юной) и с бутылкой шампанского. У него сложились довольно-таки хорошие отношения с моими детьми от Грейси, да и с самой Грейси. А вот уже и Стив, муж Мэри, неужели прямо с Марса?

Все идет неплохо. То есть, как всегда. Но несколько лучше даже. Сколько-то натужного веселия и веселия вполне искреннего (от того совсем уже незамысловатого). Сколько-то добродушия, тщеславия, занудства, душевного тепла. Нашлось место и нашим застарелым, обидам друг на друга, но это так, попутно, по привычке, не попортив праздника. Наша любовь друг к другу, в той, нам отпущенной мере, разлита в воздухе. Разговоры о своем повседневном, житейском - сейчас это дается всем нам с чуточку большей иронией, нежели обычно. А вот уже Грейси повела Стефани и Тину в ванную. Ну да, отмывать от крема и соусов. "Тина под соусом", - год за годом говорю я, и с тою же самой интонацией. Кэтрин рассказывает о том, что решилась на программу, останавливающую старение клеток, теперь проживет лет двести. Причем, не с момента рождения, а с третьего декабря уходящего года, когда ей сделали купирование "гена старения". Жаль только Дэвид (ее муж) не хочет. Ей будет его не хватать. Я к такого рода совсем уже экстремальным вмешательствам в наш генетический код отношусь настороженно (я консерватор). Но спорить с ней сил и желания сейчас нет. Главное, чтобы всевозможные побочные эффекты не превратили в ад, эти ее "двести лет". Крис взахлеб о том, какой они с Джуди собираются приобрести дом. Стефани разбила бокал. Моему внуку Майку пришла мысль начать трансляцию нашей вечеринки, чтобы его подружка, которая сейчас подлетает к Меркурию (новогодний тур такой!) была в курсе. Когда он берет меня крупным планом, я говорю: "Зря. Она же решит, что у тебя дурная наследственность, и вряд ли захочет заводить с тобой детей".

Все разбрелись по комнатам, улеглись спать уже под утро. Грейси устала, но она счастлива. Совершенно счастлива. Я же вижу. Я? Тоже счастлив.

- Знаешь, Мики, я, пожалуй, пойду, - кивнула мне Грейси и отправилась в спальню.

Я же решил глотнуть немного воздуха. Накинул куртку и вышел в сад.

Да, во всем этом сегодняшнем все-таки есть и чувство и смысл. И в моей прожитой жизни смысл - сейчас я чувствую, сознаю это даже острее, чем обычно. Но неправота, неглубина смысла! Какая-то даже вина смысла... Вырваться. На свободу? куда угодно. Спрятаться от этой моей удобной, счастливой жизни. Единственное, что было у меня настоящего, абсолютного, доподлинного... единственное, что было у меня из того, что лучше и больше меня, это любовь к Линде. Линда, где ты? Есть же надежда, хоть какая-то тень надежды, что корабль "Паломник" вынырнет из пространственной петли. Если бы он действительно разбился, какие-то куски, фрагменты так ли иначе попали б из петли в обычный, в ординарный наш космос, и были бы зафиксированы аппаратурой. Значит, надежда действительно есть! Я понимаю, в петле искажено не только пространство, но и время. И Линда может вернуться постаревшей не на пятьдесят, а на пять лет, на три, два года. Вернется юной двадцатисемилетней? Или же наоборот, окажется много старше меня? Много старше моей матери? Лишь бы только вернулась. Я верю в чудо. Линда, Линда...

Кирилл БЕРЕНДЕЕВ
ЗИМНИЙ ДОЗОР

- Вызывали? - Чапель вошел в дежурку первым, Полых, подотстав на шаг. Хмурый отвернулся от окна, молча подал старику-ветерану подзорную трубу. Кивнул в сторону заснеженной реки, наискось рассекавшей городок.

- В окнах церковных складов огни. Я б не углядел, как бы не сумерки. Верно, давно возятся, темень не заметили.

- Думаешь, шатуны?

- А кто еще у матери воровать способен? - вдруг резко произнес, почти выкрикнул Хмурый. - Только такие подонки. - И более спокойно продолжил: - Сходите туда, разведайте. Если двое-трое их будет, попробуйте задержать. Не рискуйте, я сказал, попробуйте. Вечереет, шатуны сейчас снулые. Идите через холм, а я помощь позову.

В дозоре в этот день находилось всего трое, сам старшина, полдня мерзший в дежурке на плохо отапливаемой каланче и двое его помощников, кемаривших в опустевшей казарме. Еще трое днем отправились в обход городка, но пока не вернулись. А Груздь приболел.

- Мы на лыжах не поднимемся, если напрямик, - возразил Чапель. - Вон какие снега намело. Придется в обход.

Хмурый насупился, но кивнул. Подал ключ от оружейной.

- Берите побольше болтов для самострелов и пики. И не надо на рожон лезть, как найду Птаха, сразу к вам отправлю. Если что - дайте знак.

Он подал сигнальный заряд и повел за собой в подвал, где находилась оружейный склад. Через шесть минут оба дозорных уже двинулись в сторону далеких складов.

Шли молча, наступившую тишину никто не хотел нарушать. Вечерело быстро, сумерки окутывали заснеженный город. Мороз крепчал. Широкие лыжи шуршали на снегу, последние несколько дней погода стояла солнечная, но непривычно холодная, наст слежался плотный, лыжи шли ходко.

Город спал. Как заповедано создателем, все его жители почивали в глубоком сне под охраной Зимнего дозора, оберегавшего их долгий покой. Только дюжина избранных несла вахту все три зимних холодных месяца. Поздней осенью, когда они уходили на боковую, дозор следил, чтоб не случилось какого пожара от позабытой жаровни или печи. Позже, едва навалит снег, а жители увидят десятый сон, раз или два в неделю церковный лекарь Кислец обходил дома, проверяя, все ли в порядке с его жителями, а ежели какая напасть приключилась, вламывался внутрь, оказывая помощь. Этой зимой подобного еще не случалось, а вот прошлую, снулую и слякотную, не один раз. Из-за скверной погоды немало горожан охватила хвороба, неведомо из каких краев прибывшая с дождями и ветрами. Некоторые в такие дни беспричинно пробуждались от заповеданного сна, но не желая становиться шатунами, разжигали красные дымы, хорошо видные с каланчи, - и Кислец спешил к ним на помощь, давая отвар опия, убаюкивал и успокаивал.

А еще в последние годы замучили набегами неспящие. Дикари-отступники, утратившие мораль и облик, они давно обретались по дальним окраинам, но нынче стали все больше перебираться к городу, а долгой зимой и вовсе заходить в него, ища, чем поживиться. Вот и сейчас Хмурый увидел таких. Обовшивевшие, опустившиеся, не то люди, не то звери, они и летом пробирались в город, ища пропитания или клянча его, пока добропорядочные горожане не вызывали охрану. Пойманных судили, конечно, приговаривая к должному наказанию, но проку от этого? Голод не тетка. С каждым годом шатунов все прибавлялось, одному создателю ведомо, отчего. Старики, когда просыпались, а делали они это раньше прочих, все больше заговаривали о последних днях мироздания, яркими предвестниками чего им виделись нашествия неспящих. Впрочем, так они говорили всегда, наслушавшись в младые годы россказней таких же убеленных сединами, но не умом, старцев. В церковных летописях, достоверно ведущихся в городе вот уже больше двухсот лет, ни слова не говорилось о подобном, как и в житиях и пророчествах святых отцов. Впрочем те, написанные во дни зарождения истин, обходили жизнь города стороной, отцу настоятелю Щербе приходилось самому убеждать и разуверять паству, трактуя канон и отвергая домыслы. Сейчас он спит, а заместо него бодрствует седовласый дьяк Хмарь, славный певчий и остроумный рассказчик - особенно, когда хлебнет лишнего. Полых любил его послушать, особенно, в детские годы, когда всякое слово взрослого виделось непреложной истиной. Сейчас больше предпочитал общество Чапеля, скупого на слова, но щедрого делами. Как юноша обрадовался, узнав, что ныне ему доведется в первую бессонную зиму разделить бремя с прославленным дозорным. Полых шел, глядя в спину размашисто двигавшемуся Чапелю почти неотрывно.

Оттого и наткнулся на ветерана, стоило тому сбавить ход. Чапель недовольно обернулся.

- Не гони, идти долго, - обрезал его извинения старик. В этом году он двенадцатый раз выходил в дозор, последний, больше нельзя прописанными лекарями древности и утвержденного первосвященниками прошлого законами. Больше него бодрствовал только Хмурый, в прошлый год вынужденный снова не спать из-за приключившейся в городе хвори и бессонницы. И как он переносит такие зимы?

- С тобой хоть на край света, - тут же ответил Полых.

- Не подлизывайся. Идем неспешно, мало что нас там ждет.

- Заваруха? - зажглись огнем глаза парня. Чапель хмыкнул.

- Неймется? Смотри, не накаркай. Вдвоем нам даже с двумя шатунами дай бог справиться.

Пику и броню он не взял, шел налегке, оттого и обставлял Полыха, нагрузившегося поклажей за двоих: сигнальные заряды, топорики, веревки, огниво и все прочее, столь же необходимое, даже кандалы, сейчас лежало в его суме, пригибая к земле, а еще по ногам била пика, сползая со скверной перевязи. Но остановиться и поправить не смел, боясь прослыть неучем. Ведь сколько Хмурый его гонял два года назад.

Чапель снова обернулся, кивком давая понять, куда им теперь. Полых знал эти буераки как свои пять пальцев с детства, но то летом, зимой тут будто другая земля. В любой момент можно угодить в снежную ловушку. Он еще раз порадовался, что в этот раз в дозор не пришлось идти с Жором, другие, более опытные, много нелестного про него говорили.

Полых по-дурацки улыбнулся в ответ на кивок товарища, дернул плечом, поправляя пику, и устремился по склону вниз, к реке.

Бодрствовать зимой хотя бы раз в жизни приходилось всякому жителю города мужского пола, получившего добро от Кисляка: таков обычай, исполнять который мальчишки мечтали с затаенным дыханием. Конечно, всякую осень находились те несознательные родные и близкие, полагавшие своего родича неспособным к должному прохождению службы в Зимнем дозоре, но для того и существовала церковь, чтоб лечить и не такие заблудшие души. Хоть в иных случаях отец настоятель и находил необходимость отсрочки жребия, но такая семья была должна уже всей общине, отрабатывая провинность последующую весну и лето. Но куда чаще падавший жребий почитался за благо, а служение друзьям и родным, равно как и матери-церкви полагалось высшим долгом и святой обязанностью, исполнять которую счастье, а не провинность. Неудивительно, что иные сами просились бодрствовать, особенно, молодые, и если Кисляк разрешал, отбирали у кого-то шанс показать себя. Не всем им даровали тянуть жребий сразу, но каждую осень пацанва приходила на празднование равноденствия обязательно. Полыху несказанно повезло, он стал дозорным с первого раза, через год после совершеннолетия.

Идти в дозор имелся еще один весомый повод - так надежнее всего уберечься от участи стать неспящим. Было то поветрие или какой-то недуг самой общины, никто, даже отец Щерба, не ведал, но ежевесенне нескольких человек община не досчитывалась. Некоторые тайком уходили к шатунам, а иные, дабы избежать подобного, накладывали на себя руки. Что говорить, дядя Полыха именно таков оказался. Ощра, его супруга, рассказывала: когда тот понял, стать ему шатуном в эту зиму, недолго думая, заколол себя пикой - оружие в доме имелось, дядя много лет был правой рукой старосты, полдюжины раз уходившим в зиму. Но куда страшней и назидательней пример Чапеля, размеренно дышащего впереди юноши. Несколько лет назад, когда его старший сын Тихий обратился шатуном, отец не выдержал. Отвел того в сарай и заколол сам, взяв тяжелейший грех на душу. Отец настоятель, отмаливал его, конечно, но разве может отец простить себя после такого? Только утешиться мыслью, что сын не стал нечестивцем, не вернулся в лес, подобно диким предкам, не знавшим слова божия.

Узнав об этом поступке, Полых прилепился к Чапелю еще сильнее. Ведь у них теперь была одна боль на двоих. Старик не спешил ей делиться, но иногда в подробностях и в назидание рассказывал, как Тихий становился шатуном, как переставал сознавать себя прежнего, а обрастал дикостью, изрекал крамолу. Чапелю просто не оставалось иного выбора: ни беседы с отцом Щербой, ни отвары Кисляка уже не помогали. Иерей потом долго приводил в пример тот поступок, чем налагал новую тень на чело старика.

Полых, хоть и шапочно, но знал Тихого. Шебутной неслух, задира и остряк, у него всегда была компания, попасть в которую юноша мечтал, но так и не смог. Еще бы, Тихий старше приятеля на целых четыре года. После церковной школы они разошлись окончательно.

А потом смерть. Пусть скверная, но отчасти достойная даже. С шатунами в городе старались не церемониться, разве отмаливали их заблудшие души, но с дикарями, повадившимися обирать, а то и убивать бывших товарищей, не церемонились. Тому была еще причина, огласки которой старательно избегали, но и верили в верность, ровно она из писания исходила. Все старшие дозорные уверяли Полыха, от шатуна можно заразиться. Не то зловонное его дыхание передает скверну, не то самый вид заставляет забыть о завете, да только некоторые из тех, кто ловил неспящих, дабы судить их по чести, сами уходили в леса. Отец Щерба никогда не говорил прямо, так ли это на самом деле, перекладывая все ответы на старосту и начальника дозора, а те не стеснялись в обвинениях. Неудивительно, что многие, особо, молодняк, уговаривали шатунов выстрелами из самострела задолго до встречи. Вот и Полых, он больше полагался на зоркий глаз и ловкие руки, чем на бьющую по ногам пику.

Дозорные вышли к речке, спустившись с пологого холма, теперь им предстояло подниматься на белоснежную кручу противоположного склона, снежной шапкой нависшего над рекой. На самой ее вершине находилась церковь Святых Даров, а чуть поодаль располагались те самые склады, где хранилось все самое необходимое для пробуждения весной: запасы провизии, дрова, уголь, лекарства, бодрящая кора хинного дерева для легкого пробуждения, шкуры и еще многое другое. Туда сумели пробраться шатуны. Конечно, подобный склад охранялся особо, вокруг него осенью выставлялся надежный высокий забор, а затем всю зиму из причта за сохранностью следил дьяк, да и дозорные заглядывали частенько. Но верно, в этот раз Хмарь задремал. А идти еще около получаса.

Что-то хрустнуло, до слуха Полыха донеслась сдавленная ругань Чапеля. Он сломал лыжную палку. Старик повернулся к напарнику, разведя руки и тем принося извинения.

- Я не слышал, брат Чапель, - ответил негромко страж, невольно пунцовея: он редко так величал ветерана, хотя именно таково было обычное обращение в Зимнем дозоре, стиравшее всякую грань между ратниками. Богатые и бедные, бессонной зимой они сторожили покой близких, опираясь на плечо немногочисленных товарищей и в том находя поддержку и утешение в самые сумрачные и стылые недели, когда день сливается с ночью.

- Намело, - отвечал Чапель. - Поторопимся, может, застанем.

- Говорят на далеких югах до сих пор зимы нет, и люди все время...

- Брось! - отмахнулся старик. - Лучше пику поправь, под ноги уйдет.

Полых смутился, замолчал. Но тут же продолжил.

- А ведь и в Золотом веке было подобное.

- Было, - неохотно признал Чапель, - тебе-то что?

- Я вот о чем подумал, брат... - Он закашлялся в волнении, но соратник молчал, выжидая. Парень продолжил: - Тогда в Золотом веке люди жили без завета, без страданий, без зимы и были счастливы. А потом возгордились и отвернулись от бога. Я подумал, может, они его не знали вовсе?

Чапель хмыкнул. Он вдруг понял, почему всю дорогу молчавший Полых разговорился: юноша боится, нет, не за жизнь, что она для молодняка, но уронить себя в глазах старшего товарища, на которого так полагается и от мнения коего столь зависит.

- Может и не знали, поди разбери. Преданий того времени не осталось.

- Они не видели и не понимали знамений, что насылает им всеотец, - Полых вздохнул. - А когда пришла первая зима, спаслись лишь уверовавшие во вседержителя, построившие надежное укрытие, ковчег от лютой стужи. А ведь люди не додумались до Зимнего дозора, да и господь ничего не сказал...

- Всеотец не должен разжевывать простые истины. Когда поняли, тогда и создали.

- Я еще подумал, а были ли тогда шатуны - в первую зиму?

- В писании ничего об этом не говорится. - Чапель повернулся и снял со спины соратника пику, которую стал использовать как палку для подъема на кручу, тут немного пологую. - Стало быть, не было. Потом когда-то появились. Ступай осторожней, всюду ямы.

- И я так подумал, - радостно добавил Полых, стараясь двигаться след в след. Церковь находилась над самом обрывом, стеной нависшим над рекой, подняться к ней можно было лишь кружной дорогой. Хотя мальчишки, они спешили к заутрене напрямую, по мосткам, а летом и вовсе переплывая реку и наперегонки поднимаясь по глинистым берегам, скатываясь и начиная сызнова. Но всегда приходили первыми. - Мне вот что пришло в голову: а вдруг неспящие это знак свыше. Не просто ж так они появляются, и чем дальше, тем больше и чаще.

- Что за знак? - полюбопытствовал дозорный, не оглядываясь.

- Может, это нам весточка от бога. Мол, не просто так ваши мучения, скоро зима кончится, и мы вернемся в Золотой век, который был заповедан изначально.

- Не заповедан, олух, дарован. Заповедана зима и способы ее пережить, как символ греха людского и как возможность очищения.

- Да я понял, понял. Но вдруг так? И бог посылает нам знаки, а мы их не поняли.

- Отец настоятель бы распознал. Он, поди, мудрее тебя.

- Но вдруг он не понимает, что зимы кончаются, а потому и не видит или видит, но, как дозаветные, не понимает, к чему шатунов так много.

- А ты постиг.

- Я просто предполагаю. Ведь не просто ж так.

- Странно, что не приплел стариков и их "конец времен".

- Так это и есть конец, только зимы. Окончательный, навсегда. Вон прошлая какая мягкая была, шатунами сразу два десятка стало.

- И два десятка умерло. Что это за завет такой, когда столько горожан без вины пропало? Или ты намекаешь, твой дядя напрасно погиб?

Полых спохватился, замолчал разом. Чапель приостановился, хлопнул ему по плечу. Крамола, конечно, но об том лучше молчать. Молодой, чего ни ляпнет, не подумав. Главное, чтоб потом не окоротили язык, не запугали и не отвадили думать вовсе.

Сразу вспомнился Тихий. Чапель мотнул головой, отгоняя видение.

- Может, ты и прав, только лучше никому не говори. Не в том ты положении, чтоб рассуждать за здорово живешь на подобные темы.

- Но ты, брат Чапель, со мной согласен? - прозвучало как утверждение.

- Мне думается, всеотец и блудным своим детям место в грядущем уготовил, какое именно, не ведает никто, но надо и в это верить.

- О том в святом писании ни слова, но раз ты говоришь...

- Я не о том, Полых, чтоб...

Впереди что-то явственно хрустнуло, оба замерли, насторожившись. Чапель присел, знаком давая напарнику сделать тоже.

Снова зашуршало, но это по насту посыпался снег. Чапель, приглядевшись, поднялся.

- Холод. Ветка сломалась. Пошли.

Некоторое время брели молча. Круть закончилась, они добрались до невысокой оградки - перед ними простерлось старое кладбище. Чем искать вход, Чапель попросту перекинул ноги, разом оказавшись в пределах вечного покоя. Чуть замешкавшись, за ним последовал Полых. Всю дорогу юноша озирался. Где-то здесь должна быть могила его дяди. И Тихого тоже. Ищет ли ее старик? Он постоянно поглядывал на Чапеля, но ветеран шел молча, вперивши взгляд под ноги, сосредоточившись лишь на лыжах, скрипуче резавших снежок.

Парню вдруг вспомнилось, как лет десять назад, холодным непогожим летом они с матерью, младшим братом и тетей Ощрой ходили сюда на родительскую. Мама вспоминала своего супруга, ее сестра - своего. Сидели молча, выпили самогон за упокой, тогда он попробовал первач первый раз, здорово пригубил и чуть не испортил тихое торжество - Полыха начало тошнить. Брат сперва сидел рядом, потом родительница отправила в церковь, хор мальчиков готовился к завтрашней службе, наступал день Завета, самый важный праздник в году, не считая дня Пробуждения, конечно. Но то семейное событие, отмечаемое в день равноденствия, а это праздник особый, для всех. Перед ним вспоминают родных, не доживших до нынешних дней, напиваться в родительскую субботу даже рекомендуется, во всяком случае, отец настоятель слова поперек ни одному пьяндире не скажет.

Мать часто рассказывала об отце, всегда на его камне, заросшим мхом. Шугаря Полых не помнил, он умер через год после рождения старшего, как только на свет появился младший. Юноша не понимал, что чувствовал к нему, кроме того раза, когда, захмелев, вдруг ощутил непреходящую пустоту в душе, куда, как в пропасть, ухнули косые взгляды соучеников, их насмешки, а еще злые языки, треплющие по углам неприглядное о матери, покосившийся дом, заросший сад, на который вечно не хватало времени и сил, и еще многое, нагонявшее в душу тревогу и неустроенность. Шугаря поселяне не уважали, но причин этого Полых не понимал. Мать уверяла, он был достойный человек, немало потрудившийся на благо города, но где и как - старалась не рассказывать. И тетка Ощра тоже не вдавалась в подробности, лишь раз пролив свет: он работал при старосте распорядителем на складе, еще до наводнения. Оказался ли он виновен в той потере большей части запасов, никто не сказывал, но Полых по всеобщему молчанию мог предполагать худшее, а потому почитал родителя человеком мягким, но слабым, жалея о его доле. Вот если бы он покончил с собой, становясь шатуном, как дядя, другое дело. Семейству Шугаря был бы почет и уважение - как Ощре и отпрыскам.

Вот и сейчас, вроде обрел подобие отца, Чапель с ним возится, помогает и советует, выслушивает и отчитывает, но глубоко внутри понимает - все это не то, не то. Пусть Полых не представлял, какого это, иметь обоих родителей, но даже с наставником Чапелем в душе юноши все равно ощущалась прежняя пустота. Ему вдруг настойчиво захотелось причаститься святых даров и исповедаться - как в день Завета. Вечер этого праздника Полых почитал лучшими, он будто очищался от коросты, зудевшей с весны, разраставшейся с пробуждения.

- Жаль, зимой церковь закрыта, - неожиданно прервал молчание юноша. - Мне сейчас так захотелось зайти.

- Помолиться за шатунов? - спросил Чапель, очевидно, думая о недавнем их разговоре.

- Нет, что ты. Я за шатунов и так молюсь, как все мы, в праздники. Но ты прав, странно, что я раньше, прося за них всеотца, об этом не думал. Ведь неспящим нельзя входить в церковь, будто прокаженным. Это... мне всегда казалось это странным и...

Он не смог досказать фразы. Чапель пришел на выручку:

- Неправильным, - коротко сказал он. - Это верно. Но мы молимся за ушедших, чтоб им найти покой и потерянную связь со всеотцом, ждущим возвращения блудных своих сынов.

- Но если господь сам отлучает их от сна, как говорит отец Щерба, тогда почему им не дозволено очиститься на исповеди? Для чего еще в церковь ходят?

- Прекрати! - резко каркнул Чапель. И тут же произнес другим тоном: - Это богохульство, что ты сейчас говоришь. Мы молимся за них, мы, принявшие дар завета от всеотца, терпящие его наказание за родителей наших и очищающиеся потомками. А неспящие, они отвернулись от всеблагого, изринули его из сердца - потому и стали шатунами.

Оба говорили словами отца настоятеля, но в пылу спора не замечали этого.

- Но для каждого открыта дорога назад, так? - почти в отчаянии спросил Полых.

Чапель долго молчал. Остановился подле одной из могил, накрытых тяжелой плитой, глубоко захороненной под снегом, лишь самый гранитный край ее серел из-под наста. Это камень Тихого? Или какой другой? Полых потряс головой, отгоняя наваждение, всмотрелся в лицо Чапеля, но тот старательно прятал глаза. Вот уж от него никак нельзя было ожидать подобного.

Наконец, старик пошевелился, кивнул и глухим голосом произнес:

- Негоже тут торчать, работа ждет. Бери пику, пошли.

Высоко находится церковь Святых Даров, нелегко до нее добраться и в сухой погожий день. Тернист путь к богу, непросто получить его милость, о том должен помнить всякий добропорядочный прихожанин. Но господь милостив и терпелив, и об этом следует знать каждому.

Эти слова наставления Полых повторил про себя еще раз, когда дозорные вышли с кладбища, подходя к зданию храма. Первое, что замечал всякий добрый путник, направлявшийся в город - шпиль церкви Святых Даров. Многие пилигримы прибывали в эти глухие места поглазеть на чудное сооружение и помолиться в его большом нефе, вмещавшим едва ли не всех горожан. Они и приходили - в день Завета, слушать слова отца Щербы и хор отроков, вступавший после завершения службы. Полых любил послушать байки прибывших, он с приятелями после праздников частенько пропадал в церкви, дожидаясь выхода паломников, а потом жадно ловил каждое их слово. Полых не покидал пределов города, скудость материнских средств не позволяла, но послушать о дальних местах любил, всегда воображая и себя усталым путником, только прибывшим в неведомые места. Странно, но пение младшего тому тоже споспешествовало.

Господь не дал Полыху голоса брата, а потому он, ерзая на жесткой неудобной скамье, отчаянно тому завидовал, хоть и понимал, насколько это грешно, ведь все мы дети божьи и привечаемы всеотцом одинаково. Хорошо, после молитв и пения можно было придти к отцу Щербе и покаяться в незамысловатых грехах, накопленных с самой весны. Он же отпускал грехи и в осеннее равноденствие, в день Разлуки, когда мир до самой весны прощался со всевышним, уходя на покой.

Мальчишкой Полых любил играть возле церковных врат, где самая круча. С другими пареньками они, то бегали взапуски, гоняясь за шатунами как Зимний дозор, а то изображали сцены святого писания пред алтарем, под руководством отца настоятеля. Щерба любил точность и строгость во всем, особенно, каноне, но в иное время дозволял пацанам сумасбродствовать как душе угодно. За это его любили и уважали дети и подростки, Полых не исключение. Во всяком окружающем он старался выискать хоть частицу потерянного родителя. Не всегда получалось, конечно.

Склады, где бдительный Хмурый завидел огни, располагались в отдалении за церковью, почти на самой границе. Прежде они находились у реки, но после того памятного потопа, уничтожившего половину запасов, их перенесли в центр города, а уже десять лет назад, когда лихой осенний пожар сожрал немалую долю накопленного к пробуждению, иерей настоял на перестройке старого церковного склада под городские нужды. Его расширили, обустроили, обнесли надежной изгородью. Теперь Щерба занимался распределением благ не только духовных, но и телесных и в обеих ипостасях преуспевал, немало этим не стесняясь.

- Вот хохма будет, если мы придем, а на складе проснувшийся Хмарь колобродит, - вдруг хмыкнул Чапель, оборачиваясь к юнцу. Полых смешался. Ему уже в голову приходила подобная мысль, он старательно изгонял ее прочь. За истекшие полчаса парень какие только мысли в голове и перебрал. И что он растеряется, а Чапель сам всех повяжет, и что все с точностью до наоборот случится. Но больше всего Полых боялся любой своей ошибки. Еще бы, это его первая зима, а сегодня и вовсе первое испытание. Как ни мандражировать.

Еще раз глянув на парня, Чапель улыбнулся.

- Не трепыхайся так, успеешь себя проявить.

- Спасибо, брат, - он хотел сказать еще что-то, но лыжа предательски скользнула в яму, Полых ухнул в снег. А когда поднялся, увидел пред собой невеликий камень без надписи.

Дозорные дали большой крюк, от городского кладбища переходя к месту упокоения шатунов. Да, им тоже полагалась такая милость. Пусть их и казнили, но лишь затем, чтобы отправить на высший суд, божий. Полых несколько раз присутствовал на подобных собраниях, когда отцы города: настоятель, староста и глава Зимнего дозора - решали судьбы виновных, но не повинившихся в грехах неспящих. Кто-то брал последнее у вдовы, кто-то убивал по душевной злобе, а иной вовсе душил едва народившихся младенцев. Какая уж тут пощада. Полых смотрел на них со странным ощущением какой-то гадливости, при которой, и ненавидеть, и жалеть равно неприятно. За всех виновных отец неустанно молился Щерба, а староста вручал напоследок расписку - в земной юдоли к ним нет обид боле. После этого шатунов топили под перестук барабанов и стон рожков, некоторые горожане сопровождали казнь свистом и улюлюканьем, но большинство молчало. Ночью тела хоронили за оградой в безымянных могилах, при свете чадящих факелов, - как то заповедано писанием. Настоятель снова шептал молитву, на сей раз, праздничную, ибо сказано: ввечеру после казни всеотец взвесит души и выскажет свое слово: простить, оставив подле себя или отправить в чистилище, где пребывать им до самого конца земного мира. Лишь тогда все создания его объединятся, вернутся в Золотой век, в вечное лето, где будут существовать под недреманным оком создателя в мире и процветании.

Незнамо почему, но юноше вдруг показалось, именно это камень Тихого. Хоть парень погиб достойно, пусть порченым, но не окончательно, вставшим, но не пошедшим кривой дорогой неспящих. Поднявшись, Полых поспешил за Чапелем, который, чуть пригнувшись, уже подходил к тому месту ограды, где прочные еловые доски были взломаны ударами тяжелого топора. Дав знак Полыху молчать, он тихо скрылся в дыре.

Юноша попытался последовать за ним сразу, как в омут, но вдруг остановился. Оглянулся, будто ища поддержки, сам не понимая причин случившейся задержки, досадуя на себя за нее, нелепую паузу, взглядом ища сам не пойми чего.

Вид с холма на город неизменно его впечатлял и летом, сейчас же Полых впервые глянул с кручи на заметенную родную сторонку. Город прижался к реке, полукольцом опоясавшую его, редкие по краям домишки теснились к самой сердцевине, у базарной площади, становясь пятистенками, столь мало пространства оставалось при застройке. Густые сады, видневшиеся на северной стороне, сменялись пустыми огородами, уходя к далеким холмам, скрывавшимся под наметенными снегами. Вдали маячил черной полосой далекий лес, где-то там, по рассказам дозорных, обитали шатуны - и сейчас, верно, поджидают своих товарищей, посланных за припасами. Полых в лес никогда не совался, хотя дал зарок непременно побывать там с дружиной, устраивавшей очередной разгон зарвавшимся не спящим. Сейчас, когда он стал ратником Зимнего дозора, его непременно должны взять. Обязательно.

Уверившись в этом, Полых рванулся в дыру и оказался на территории церковного склада.

Через пролаз тянулись три цепочки следов и ни одной обратно - это первое, что заметил Полых, едва проник на склад. Он тут же похвалил себя за наблюдательность, поспешил за Чапелем, стоявшим на углу одного из трех массивных деревянных сооружений, высотой в два этажа, располагавшихся вдалеке друг от друга - Щерба страховался, боясь как бы новый пожар с одного не перекинулся на остальные. Бывать тут парню еще не доводилось, неудивительно, что он постоянно вертел головой, пытаясь все увидеть сразу. Хорошо, Чапель вовремя одернул, напомнив, зачем они здесь. Полых тотчас залился краской, не хватало еще подвести брата дозорного.

Вдвоем они подползли на корточках к углу ближайшего здания. Отсюда открывался вид на приоткрытую дверь соседнего сарая. Темнело стремительно, мир погружался в ледяную мглу, а белое безмолвие лишь выделяло редкие звуки, доносившиеся из приоткрытых дверей.

- Кажись, двое. Погодь здесь, гляну. Доставай самострел, - коротко отдавал приказы Чапель, его напарник только успевал им следовать. Взяв свой арбалет, старик ловко метнулся к сараю, после кивнул юноше, тот попытался столь же стремительно сократить дистанцию, вроде получилось. Чапель одобрительно кивнул.

- Сторожи, я сейчас.

Он нагнулся к самой земле, глянул, тотчас вернувшись. Кивнул, и рванулся внутрь, вбрасывая себя в полутемное помещение. Скомандовал чужакам стоять смирно, не дурить, держать руки за головой. Полых, вдруг замешкав, не сразу последовав за старшим, испугался своей нерешительности. Наконец, бросился следом.

- Вяжи его, - коротко приказал Чапель, тут же спросивший шатуна, куда задевался второй. Юноша только сейчас огляделся по сторонам, привыкая к неяркому свету факела, зажженного чужаком. Сощурившись, он увидел стоявшего возле коробов с сушеной рыбой и вяленым мясом крепкого плечистого парня, возрастом чуть постарше молодого дозорного, мало походившего на себе подобных дикарей, добротно одетого, пусть и в затасканный полушубок и сбитый набок треух, плотные штаны и валенки, для прочности обшитые понизу кожей. Поворачиваться он не спешил, но это к лучшему, так Полыху сподручнее заковать его в кандалы, сейчас извлеченные из сумы.

Рядом находились сани на широких полозьях, на них шатун поместил уже несколько коробок рыбы, банки маринада, еще кое-что, потребное дикарям. А чуть в стороне, юноша только сейчас заметил, виделась дорожка темной влаги, поблескивавшая на свете. Кровь.

Второй шатун был тяжело ранен, но не Чапелем, Полых это понял сразу, кем-то прежде. Он бездвижно лежал на полу. Пойманный неспящий наскоро перевязал товарища, а теперь, видно, решал, бросить его и тащить остальное, или пожалеть. За этим его и схватили. Юноша склонился над ним, проверяя. Нет, уже не дышит. Отшатнулся от мертвого шатуна, неприязненно глядя на второго.

- Здесь еще один, - наконец, юноша смог говорить. Чапель сделал два шага вперед, увидел убитого арбалетной стрелой. Перевел взгляд дальше.

- Проклятье, Хмарь...

Тут только Полых заметил дьяка, бездвижно лежащего чуть поодаль. Юноша подскочил к нему, не слушая окрик соратника. Болт вонзился чуть выше сердца дьяка, вряд ли он долго мучился.

Метнулся назад, подскочил к шатуну и замер. Несколько мгновений он так и стоял подле неспящего, не понимая причин своей остановки, а когда начал осознавать, покрылся холодным потом.

В тот же миг его отбросил назад Чапель.

- Сын, - медленно произнес старик.

Голова закружилась. Сознание отказывалось верить в происходящее. Полых сделал еще один шаг вперед, глянул на Чапеля. А тот вместо привычных слов, так давно ожидаемых, произнес нечто вовсе немыслимое:

- Ты почему опять пришел? Я просил тебя.

Дверь скрипнула, оба одномоментно оглянулись. Снова воззрились друг на друга, забыв о третьем.

Полых переставал понимать увиденное. Будто в кошмарном сне из которого, как ни щипай себя, ни тряси головой, нет выхода.

- Что с дьяком? - спросил Чапель, нагнетая еще больше безумство. Тихий тяжело выдохнул.

- Моя вина, - едва шевеля губами, ответил он. - Мы осторожны были, в укромном месте забор сломали, никто не слышал. А Хмарь все равно вылез. Как нарочно. - Помолчав чуть, прибавил: - Мне пришлось, отец. Он Ревуна подбил, втихую высунулся и подбил.

Снова молчание. Полых не понимал, ни как поступить, ни что сказать. Голову раздирали сотни вопросов.

Тихий почти не изменился лицом, вдруг подумалось несуразное. Заматерел, окреп, стал не то, чтоб уверенней, он и прежде был самоуверен до тщеславия, но внимательней, что ли. Точно спокойней - в прежнее время в таком положении психанул бы почем зря, а тут - смотрит и молчит. К стенке приперли, все равно говорит спокойно, ровно зазубренный урок отвечает.

Полых глянул на дозорного, но Чапель будто позабыл о его существовании, смотрел только на сына, нежданным образом воскресшего. Говорил с ним, ровно и не терял никогда.

- Да что происходит-то?! - не сдержавшись, воскликнул юноша. Оба беседовавших оборотились к нему. Чапель, спохватившись, произнес

- Прости, брат Полых. Мой сын, Тихий, из неспящих. Тебе, верно, он знаком по прежним временам.

- Еще как знаком, - он не знал, как продолжить. Растерянно переводил взгляд с одного на другого. Наконец, спросил:

- Но почему ты? Мог бы сказать, предупредить...

- Я тебя помню, - к нему обратился и шатун. - Такой сумасброд, вечно меня в церкви подначивал, обскакать хотел. Иногда получалось. Славнее времена были.

Тихий улыбнулся даже. Полых ошарашено посмотрел на него. Снова на Чапеля.

- Ответь, брат, что я сейчас вижу, - слова все же сложились во фразу.

- Теперь и ты знаешь, - ответил старик, явно не представляя, как ему следует подать сложившуюся ситуацию. - И тебе с этим жить. Видишь, мой сын шатуном стал. А я, как ты понял, не решился его на суд завета отвести. Не дал казнить, байку придумал, будто сам убил - а на деле отпустил на все четыре стороны. Велел никогда не приходить, сторониться города как огня.

Чапель глянул на молодого соратника так, будто прощения у него просил. Впервые Полых видел старика таким растерянным, беспомощным даже. Дозорный вдруг предстал перед ним тем, кем являлся на деле - любящим отцом, способным на любое предательство ради сына. Завет нарушить и через своих преступить, лишь бы его вызволить.

- Ты божью клятву отринул, - медленно, как во сне, произнес юноша. Оба глянули на него, потом шатун хмыкнул. - Ты себя, нас всех обесчестил. Ты город выродкам продал.

- Мой сын выродок? Полых, ты сейчас своими словами говоришь?

- Я... - он смешался. Нет, назвать так Тихого не мог. Никогда не любил его, уважал, да, признавал силу и особые качества вожака, тоже верно. Но выродком, дикарем.... Да разве он похож на опустившегося, обиженного на весь свет урода, каких отец Щерба прощал, а староста отпускал в мир иной без долгов перед городом? Стоявший перед ним не вязался с хорошо знакомым образом убогого отщепенца, сто раз виденного на базарной площади в день казни. Те хулили горожан, поносили последними словами настоятеля, дышали ненавистью или молчали, обнажая гниль души и тела. За это юноша презирал их, но и не мог заставить себя чувствовать что-то еще, кроме извечно сопровождавшей их гадливости. Кажется, он даже молился со всеми за упокой, подсознательно корчась душевным презрением. Не мог себя заставить думать иначе.

Нет, Тихий не такой. И все же он шатун. Мир будто с ума сошел.

Воздуха перестало хватать, земля не то, чтоб ушла из-под ног, но Полых вдруг осознал, что доски пола поднялись и с маху врезали ему в лоб.

Когда он очнулся, мир немного пришел в себя. Чапель сидел перед ним, а юный дозорный лежал на дубленой шкуре возле окна сарая. Сумрак наступившей долгой ночи ядовитым холодом сочился от стен. Полых вздрогнул, попытался подняться. Старик успокоил его.

- Полежи, сейчас пройдет.

Парень хотел сказать, что за безумие ему привиделось, но в следующий миг узрел перед собой Тихого и прикусил язык. Помешательство не думало проходить, продолжаясь как ни в чем не бывало.

- ...больше некому. За зиму второй карательный отряд приходил, - негромко продолжил разговор Тихий. Заметив пробуждение дозорного, шатун замолчал, глядя ему прямо в глаза. Полых не смог отвечать и отвел взор. Глянул на Чапеля.

- Мне надо знать, - чуть слышно произнес он. Тут же себя обругал за явную слабость, попытался подняться, да тело не позволило. Его будто опоили чем.

- Я скажу, - вместо отца заговорил Тихий. - Слушай внимательно, а уж потом...

- Я сам решу, что потом, - в голове, наконец, появилась нужная твердость. Полых попытался сесть, Чапель помог ему. Хорошо, что он сумел отстраниться.

- Отец меня спас.

- Он тебя предал, - решимость возвращалась. - Вверг в грех и отправил на вечные муки. Тебе даже не попасть в чистилище теперь. Ты про?клятый шатун и этого не изменить.

- Ты обещал слушать.

Да, это совсем другой Тихий. Прежний наорал бы на него или выдал затрещину. Неспящие его так переменили или грех дикарской жизни? Не все ли равно.

- Хорошо. Говори.

- Отец меня спас от суда. Ночью велел уходить в лес. Дал все необходимое, проводил и вернулся, всем сказал, что убил. Я слышал, меня даже хоронили.

- Так и было, - недовольный тем, что продолжает отвечать, изрек Полых. Ему бы молчать всю дорогу, не слушая дикаря. Вот только почему-то не может. Слова сами рвутся с языка и голова шумит. Явно опоили.

- В лесу я встретился с другими ушедшими. Нас там много.

- Кто бы сомневался!

- Ты обещал, - мягко произнес Тихий, на что Полых сжал губы. - Меня приютили. Обогрели, помогли обустроиться.

- Где, в берлогах? Землянках?

- Там поселок. Жизнь, конечно, не сахар, но по другой причине, чем ты думаешь. Нам часто приходится перебираться с места на место, мы не можем толком обустроиться. Часто вынуждены просить селян о помощи. Некоторые нас поддерживают.

- Выродки, - отрезал Полых.

- Их больше, чем ты думаешь. Горожане тоже помогают, особенно, осенью, когда урожай. Мы не всегда заходим в город, но некоторые, зная о нашем положении, сами выносят за околицу еду и одежду, за что мы им вечно благодарны.

- Скверна, везде эта скверна, - продолжил он и тут же осекся. Снова говорил с Тихим, а должен жечь его взглядом и думать, как отсюда выбраться. Нет, не сейчас, еще слишком слаб. Но помощь недалеко. Скоро прибудут другие дозорные, Хмурый обещал, что сюда придет отряд Птаха. Надо чуть подождать. Сделать вид, что слушает эти бредни.

- Конечно, зависеть от доброй воли, особенно, когда за нее сурово наказывают, грешно. Мы это понимаем. Поделать мало, что можем. Посылаем только самых слабых и беззащитных у вас пропитания просить, но только, когда совсем припрет. Остальные вынуждены сторожить поселение. Еще бы, ведь на нас охотятся, как на зверей.

- Будто вы... - и смог, наконец, оборвать себя.

- Мы такие же, как вы, - отрезал Тихий. - Наверное, лучше. Мы не строим церкви, не зависим от жрецов и уж точно не убиваем себе подобных.

- А как же дети? Вы же младенцев давите! - яростно взревел Полых. Тихий ошарашено глянул на Чапеля, старик покачал головой.

- Я скажу, - произнес ветеран. - Щерба этого хочет. Потому многих пойманных неспящих пытают перед казнью, чтоб взяли на себя самые дикие грехи.

- Зачем это отцу настоятелю? - удивился глупости сказанного Полых. - Разве шатуны и так не грешны?

- Воришку можно пожалеть, а чудовище - нет.

- Но убиенные младенцы?

- Нет убийств. Умирают от болезней или по несчастному случаю. Несчастным матерям платят, если те соглашаются признать смерть младенца нападением шатуна, да и в глазах общества они почти героини. Еще бы, жертвы чудовищ. Одна при мне приходила к Хмурому жалиться на своего оруна, как его назвала, а после сама придушила и требовала признать, что это неспящие сделали.

- Ты лжешь! Скажи еще, Хмарь их пытает, - хотя он бы не удивился и такому раскладу в устах Чапеля. Теперь уже нечему удивляться.

- Желающие без него находятся. Хмурый сам не чурается. Ладно, что вокруг ходить, раньше я этим грешил. Веришь?

Полых куснул губы. Прежний ярый защитник канона вдруг обагрился невинной кровью.

- Вот теперь верю, - зло произнес парень. - Оба хороши, нечего сказать.

Тихий глянул на парня исподлобья, Полых еще раз поразился перемене, происшедшей с ним. Совсем другой человек, стал куда больше походить на отца. Теперь они, Чапель и Тихий, молча вглядывались в лицо юноши, пытаясь увидеть в нем следы изменений, происшедших от их речей. Полыха охватил внезапный холод. Так вот как становятся дикарями. Они его заражают!

- Отойдите от меня, - потребовал парень. - Мне с отцом настоятелем надо свидеться. Спросить у него... - нет, не то, что он несет, - прощения просить и исповедаться в грезе. Я ведь теперь одним из вас могу стать. Если отпустите, конечно.

- Очень на это надеюсь, - ответил Тихий. - Многие так поступают. Думаешь, почему неспящих стало в городе так много - слушают, потом о себе думают, о близких. Люди рассуждать стали, а не просто ненавидеть, да казням радоваться. Вы ж самые дикари и есть, кто младенцев на базарную площадь приводит, показать, как шатуна топят. Вы своей ненавистью всех и вся заражаете. А мы... мы освобождаем от нее. Нам сложно, трудно, вы на нас как на зверей охотитесь, но мы не сдаемся. У нас теперь и оружие появилось, самострелы, пики, палаши даже. Мы можем за себя постоять.

- И все зимой не спите? - против воли спросил Полых.

- Да. Это наш выбор.

- Что же вы делаете?

- Охотимся, рыбачим. Готовимся к весне. От дозора отбиваемся. Детей растим, песни поем.

- Воруем, забыл сказать.

- И такое бывает. Но нам помогают горожане. Твой отец...

Не может быть! Неужто они и до его родителя тогда добрались?

- Лжешь, собака! Что мой отец вам сделал?

- Он был добрым человеком. Понимающим. Пусть не одобрял наш выбор, но помогал. Он при складе распорядителем был, так всегда ранней зимой или поздней осенью обязательно находил возможность нас одарить. У города частенько излишки оставались, он следил, чтоб те неспящим попали.

- Ты не можешь этого знать! Слишком мал помнить.

- Мне об этом старшие братья рассказывали. Ты думаешь, за что его не любили городские? Подозревали в пособничестве шатунам. Не без оснований, как видишь. Он справедливо полагал...

- Не хочу слушать!

Отчаянный крик, как вопль о помощи, прорезал складскую темень. Полых отскочил от пытавшегося удержать его Чапеля, по дороге схватил самострел. Торопливо, дрожащими руками взвел тетиву, вложил болт.

- Не дури, брат, - донесся до него голос напарника, - брось сейчас же.

- Сейчас брошу! - рявкнул Полых, метнувшись на голос, ровно волк на добычу. Забыв, что у него в руке не пика, а самострел. В самый последний момент нажал на спусковой рычаг.

Тяжелый удар вбил его в землю.

Тихий метнулся к отцу. Поднял его. Чапель, прикусив губу, смотрел на застрявшую в плече короткую арбалетную стрелу, неприязненно поморщился, затем попросил принести чистой тряпки и первача.

- Мерзкое дело, - произнес он, поднимаясь. - Ты мальчишку не сильно попортил?

- Оклемается, - недовольно щурясь, произнес Тихий. - Вон какой некрепкий, то и дело в обморок. Куда ему в дозор. Других не осталось?

Он хмыкнул, но под взглядом отца осекся. Чапель поводил плечом, снова поморщился. Надел рубаху, накинул старый поддоспешник.

- Тебе придется идти со мной, - не слишком уверенно произнес Тихий. Отец кивнул.

- Сам знаю. Давай побольше добычи наберем, чтоб вам потом не ворочаться.

- Ты не представляешь, отец, как я мечтал раньше, что мы снова вместе станем жить, как прежде...

Чапель покачал головой.

- Как прежде не получится. Мать и дочь останутся в заложниках.

- Отобьем, выкрадем! Не первый раз...

Он только вздохнул в ответ.

- Не пойдет. Мать искренне верит Щербе. Ты для нее вправду умер.

- Значит, будем снова одни. Почти как прежде. Но отец, разве не об этом ты мне говорил столько раз.

- Я боюсь, после моего бегства Хмурый прикажет всем выйти из спячки. Поднимет город на поиски. Я же его правая рука.

- Значит, будем воевать! - зло рыкнул Тихий. - Нам есть за что. И так эти дикари у нас каждую весну каждого десятого убивают, да еще пленных берут казнями развлечься. Но мы тоже с ними не церемонимся.

- Будто взаимная вражда когда к чему полезному приводила.

- Мы не можем не отвечать, отец, ты это знаешь не хуже меня.

- Потому и говорю.

- А теперь ты организуешь наше сопротивление, проверишь навыки, ловушки на дозор, как рассказывал раньше, поставишь. Мы выстоим. Нас с каждым годом все больше, мы поднимемся, мы всем покажем.

Чапель хотел что-то сказать, но смолчал. Услышав шорох, вздрогнул, глянул через плечо. Полых зашевелился, приходя в себя.

- У пацана интересная теория появилась, в пути поделился. Будто неспящие массово стали появляться, поскольку приближается конец зимы. Окончательный, навсегда. А дальше, вестимо, будет царство божие.

- Ты ему поверил? В эти бабьи сказки? - встревожено спросил Тихий.

- Что ты напугался? Может, правда что-то меняется, может, даже к лучшему.

- Неспящих становится больше, ибо не могут люди все время спать. Пришла пора бодрствовать, покончить с царством зажравшихся попов и старост, скинуть...

- Оставь красноречие для посиделок у костра, пацан скоро очнется. Пошли, пока дозор не набежал.

Тихий невольно улыбнулся, но все же произнес:

- Наконец-то мы снова вместе, отец. Я так счастлив этому, так рад.

Вдвоем таща за собой сани с провизией, они вышли со склада, притворив за собой ворота.

Полых очнулся разом. Мгновение он недоуменно глядел в потолок, потом все вспомнил, вскочил на ноги. Голова предательски закружилась, но он переборол себя.

Вокруг было тихо, кажется, Чапель с сыном убрались. Странно, что не прикончили втихую. Лучше бы прикончили, как он теперь в глаза побратимам посмотрит? Или он так долго пробыл в их компании, что теперь... нет, не может быть! Или заражен?

Дверь скрипнула, тихо раскрываясь. Полых метнулся к лежащему у ног самострелу, торопливо согнул его плечи, загоняя тетиву в орех. Не успеет.

- Не стреляй, Хруст! Это парнишка наш. Живой. Вот уж чудо, а мы думали, шатуны тебя порешили.

Полых только сейчас сообразил, кто перед ним. Сам Хмурый и второй его помощник, Птах. За ними в сарай вошло еще трое или четверо дозорных. Какое-то время парень держал незаряженный самострел в руках, потом сообразил, что к чему, бросил его на пол. Орех щелкнул, спуская тетиву.

Вдруг пришло в голову, ему страшно повезло. Птах всегда стреляет, а после разбирается, в кого. От сознания этого стало душно. А ведь вроде к своим попал, долгожданно.

Неужто переродился? Надо рассказать про Чапеля.

- Хмаря подстрелили, - тихо произнес кто-то, но Птах его перебил:

- Пацанчик не промах, смотри, кого завалил. Сына вдовы Темного. Ай да парень, первый сорт. Славным дозорным стал, в первую же ходку. Брат Хмурый, это надо отметить. А старик где?

- Обязательно. Спрыснем по возвращении, - откликнулся старшина. - А вот тебе знак.

Он подошел к убитому шатуну, приложил два пальца к ране, а после отпечатал их на лбу и щеках Полыха. Так, как это обыкновенно делал вином отец настоятель, крестя младенчика кровью матери-церкви, тем самым посвящая его в таинство Завета.

За который столько невинных душ погублено, подумалось Полыху. Он вздрогнул всем телом, когда пальцы старшины коснулись его лба, но сдержался. Мерзкая, гадливая мысль ужом приползла - а ведь он так мечтал о подобном посвящении, так ждал его, думал, Чапель окрестит кровью убитого пацаном первого шатуна, будет гордится, всем расскажет, как Полых себя проявил, настоящим героем. А вот как вышло.

- Настоящий мужчина перед нами, братья, - заверил присутствующих Птах. - Восставим брата Полыха, поздравив его с первым, но даст бог, не последним шатуном. Куда это Чаепель задевался, непонятно. Ладно, дай самострел, парень, я тебе первую зарубку сделаю.... Да что это с тобой?

Полых отшатнулся от него, как от прокаженного, бросился к выходу. Там его вывернуло. Птах последовал за ним, увидев причину, расхохотался, следом заржали все остальные.

Как он мечтал об этом, как ждал посвящения. А теперь.... Стал чужим. И куда, к кому бежать? Щерба выслушает, но после вернется и отдаст Хмурому, велев рассказать тому все как на духу и принять суд. У него, у них нет другого пути, только так, как заповедано предками, как учит святое писание, дарованное всеотцом.

Полыха со смехом вернули в сарай. Хмурый почал бутылку первача, пустил по кругу. Парень жадно приник к горлышку, стал пить, не обращая внимания на обожженную самогоном глотку. Его снова поздравляли, он не слышал. Голоса слились воедино, в нетрезвый хор, больше похожий на затянувшийся звериный рык. Хотелось заткнуть уши, закрыть глаза. Бежать. Исчезнуть. Скрыться.

Елена ЕРМАКОВА
СТАРИК И ЧУЖИЕ БОГИ

Никогда не думал, что мой собственный дом когда-то покажется мне чужим. Но с тех пор, как в него ворвались эти трое, я не хочу видеть ни свою старую печь, ни рыболовную сеть на стене, ни травы над окном, развешанные пучками для просушки.

Но и убежать я не могу. Дверь закрыта на щеколду, разбойники не сводят с меня глаз.

Вот уже часов пять как эти одичавшие спят, едят и играют в карты. Беглые солдаты, ставшие разбойниками, грязные, заросшие щетиной. Съели за один присест половину моих запасов на зиму, а потом еще и козленка из сарая притащили. Рады, что мой дом на отшибе, и никто никогда меня не хватится. А впрочем, деревня-то моя сгорела год назад, так что беспокоиться обо мне в любом случае некому.

Заставили меня убить и освежевать козленка, а потом разделать и положить на решетку. А я делал это и думал, что козленок похож на жертвоприношение. Но каким богам? Свои от меня отвернулись, а чужие...

Чужие боги глумятся надо мной. Год назад день в день чужие боги появились в моей жизни. Можно сказать, свалились мне на голову, сломали мою жизнь, а теперь хотят окончательно отобрать ее руками этих троих, но перед смертью еще и унизить меня. Потому что одичавшие, растерзавшие мой дом, рано или поздно убьют меня, но перед этим еще и поглумятся. Разве я не вижу, как их главарь поигрывает ножом, то втыкая его в стол, то вынимая? Разве не знаю, что значит звериный голод в его глазах?

Смерти я не боюсь, но растоптанным быть не хочу.

Интересно, это чужие боги, закопанные за моим домом, послали ко мне одичавших, или запах чужих богов просто притягивает к себе нечисть?

- Эй, дед, - зашевелил губами самый худой и злой из разбойников. - Ты чего все время смотришь? Чего пялишься?

Я отворачиваюсь. Не хочу объяснять ему, что я глух от рождения и могу только читать по губам. Если я хочу понять, что мне говорят, я должен видеть лица. Даже их поганые рожи, и то должен видеть, если хочу выжить. До сих пор они не догадались, ну и незачем им знать.

Самый заросший из троих идет к двери с пустым ведром, открывает ее и сразу же закрывает. Холодно ему, что ли? Похоже, ветер принес похолодание, ранняя зима подкатила этим вечером.

Поворачивается ко мне.

- Иди воды принеси. А еще заодно возьми хлеб и брось в телегу. У нас там пленник.

Я тянусь за тулупом, но лохматый встает у меня на пути.

- Э, нет. Сбежишь еще. Так иди, без тулупа. По холоду далеко не ускачешь, если чего удумаешь.

Еще как ускачу. За моим домом роща, а в роще узкая, но быстрая речка. На речке челнок с рыбацким снаряжением и одеялом, речка в два счета отнесет меня к дальней людной деревне.

Сердце у меня чуть не выскакивает из груди, такой близкой вдруг показалась свобода. Притворяюсь, что еле иду, спотыкаюсь о порог, как будто совсем немощен.

А как только дверь за собой закрываю, скатываюсь с крыльца. Холод режет как ножом, но я его не боюсь. Еще немного, и я спасен.

По дороге кидаю хлеб в телегу. Не хочу смотреть, кто там, но все-таки не выдерживаю и поворачиваю голову. В телеге мальчишка, лохматый и грязный, сидит, завернувшись в какие-то мешки. Вот звери.

Мальчишка не старше моего внука. Не старше семи, а столько внуку и было год назад. Подбегаю к телеге, хочу схватить мальчишку на руки и бежать с ним к речке, но одна рука у него прикована цепью к телеге. Что же делать-то мне?

Мальчишку бросить никак не могу. Снова идти в дом к зверью, дождаться, пока они уснут и найти у них, спящих, ключ от цепи? Похоже, ничего другого не остается, но это почти верная смерть.

Дверь распахивается, и тот же заросший разбойник грозит мне кулаком. Я подхватываю ведро и плетусь к колодцу. Почему я еще в прошлом году не ушел из этого дома? Неужели думал, что чужие боги оставят меня в покое?

Чужие боги... меня вдруг пронзает одна мысль. Как же я раньше-то не подумал об этом? Чужие боги просятся наружу из-под земли. Вот почему это все происходит. Все, что мне нужно сделать, - это выпустить их на волю. Пусть сделают то, что им надо, а потом я снова их похороню.

Дверь закрывается, когда разбойник убедился, что я опускаю ведро в колодец, и я бросаюсь от колодца на огород за домом. Здесь под корнями вывороченного в прошлом году дуба и лежат боги.

Руки, стынущие на морозе, отчаянно роют землю, еще мягкую, хранящую осеннее тепло. Руки помнят то место, где я спрятал богов. То место, куда они упали, выворотив дуб. Наконец, пальцы натыкаются на грубую холстину мешка, в который боги завернуты. Долго смотреть на них нельзя. Это верная смерть.

Ровно год назад в этот самый осенний день случился небесный камнепад. Я почувствовал удары, земля содрогалась. Ветка упавшего дуба ударила по крыше, и я понял, куда упал камень. Выскочил из дома и увидел еще дымившуюся яму среди змеистых корней дерева, вырванных из земли. Небесный камень на дне ямы был большим, похожим на сгусток фиолетовой звездной ночи. Он будто втягивал меня внутрь, а еще я почувствовал странное касание чего-то к моим мыслям. Это был шепот, голос, который что-то мне говорил. Но что - понять я не мог, я же только по губам читаю, настоящих звуков не слышу. Я тогда подумал: а вдруг чужие боги из камня, упавшие с неба, говорят что-то важное и хорошее?

Я прижимаю к себе мешок с вытащенными из земли чужими богами. Вытащенными заново. Это мне кажется или камень за год в земле стал больше, налился силой, злым колдовством? Я бросаюсь к дому в надежде, что разбойники еще не хватились меня.

В тот день год назад я также бежал, но в деревню, к старшине. Бежал, прижимая к груди завернутый в мешок говорящий камень. Думал, что несу драгоценность.

Добегаю со своей ношей до двери, в горле стоит запах пепла того дня год назад. Или это холод жжет горло? В дверях уже стоит разбойник, лицо кривится от гнева.

Выдыхаю из себя:

- Клад. Драгоценность.

Говорю я плохо, как каркаю. Или как собака лает. Внук надо мной посмеивался. Где уж глухому говорить научиться. Но разбойник меня понял, посторонился и впустил в дом, не ударив. Сейчас они узнают, что за драгоценность я им принес.

Выкатываю камень из мешка на стол, стараясь не смотреть на него. Вместо этого смотрю в глаза одичавшим, а в них пляшут сиреневые искры жадной радости. Они смотрят на камень; зачарованные, чужие боги уже тянут их внутрь своего каменного мира.

Когда я год назад принес камень в свою деревню, запыхавшийся и счастливый, все были в общинном доме, праздновали урожай. Как увидели камень, столпились вокруг него, не в силах оторвать глаз, слушая ласковые голоса. Вот как эти недоумки разбойники сейчас.

Так я их и оставил тогда, свою родню и соседей, склонившимися над камнем. Ушел домой, довольный, что доставил всей деревне радость. Внук мой смотрел на меня светлыми глазами, в которых серое на глазах окрашивалось сиреневым. Смотрел и улыбался. Таким я его и запомнил.

На следующий день вся деревня была мертва, и внук мой тоже. А я вспомнил, как когда-то в детстве мой собственный дед говорил мне о небесных камнях, несущих болезни и смерть. Такой злой камень я нашел год назад себе на беду и принес в деревню. А не погубил он меня только потому, что я сразу же от него избавился. Деревню я тогда сжег, от горя и ярости, вместе со всеми мертвецами, а чужих богов швырнул в ту же яму, откуда их вынул.

Потихоньку пячусь к двери. Тати молчат, меня не видят, припали к камню. Я даже тулуп свой успел прихватить, выскакивая за дверь.

Смотрите, нелюди, на свою драгоценность. Смотрите, пока чужой мир не увел вас за собой в свои чертоги. Чужие боги, которых я проклинал, пришли за своей добычей.

Закрываю дверь, выдыхаю. А вам, одичавшие, за эту дверь уже не выйти. Спускаюсь с крыльца и иду к телеге. Иду спокойно, словно гора свалилась с моих плеч.

Накрываю мальчишку тулупом, а себе из сарая приношу старое одеяло, которым в холодные ночи кутал козленка. Сначала просто сижу в телеге, потом не выдерживаю, ложусь.

- Завтра свежей рыбы тебе нажарю, - говорю мальчику. - У меня сеть на речке стоит. А потом освобожу тебя. Ты не смотри, что я старый, я слово знаю колдовское.

Мне не ведомо, ответил он мне или нет. Темно, лица его уже не разглядеть. Завтра первым делом заберу из дома камень с чужими богами и спрячу его в то гнездовье, которое он, падая, сам для себя в земле сделал. Потом найду ключ, чтобы освободить мальчика от цепи. Дом с мертвыми одичавшими сожгу, пусть пеплом накроет то место, где спрятаны боги. Мы сядем в лодку и уплывем в людные места, туда, куда не приходят разбойники. Нельзя рисковать жизнью мальчишки.

По тому, как мальчик немного придвигается ко мне, чтобы согреться, понимаю, что он меня слышал и доверяет мне. Сон то накатывает на меня волной, то отпускает, но я уже знаю, что кошмар, который снился мне каждый день целый год, ушел и больше никогда не вернется.

Ярослав КУДЛАЧ
НЕ НУЖНО ИХ ЗАВОЕВЫВАТЬ

Привет, любезный читатель или очаровательная читательница! Хочешь, я поведаю тебе одну страшную историю? Вижу, вижу, что хочешь! Нет, речь пойдет не о вампирах и зомби, ведь это все выдумки, а история, которую я собираюсь рассказать, безукоризненно правдива. Вот, послушай.

Однажды, солнечным летним днем, когда, казалось бы, ничто не предвещало неприятностей, на окраине одного очень большого города, находящегося в той самой стране, где бед только две, а все остальное - ну просто зашибись, появилась пара инопланетян. Они не прилетели, не трансгрессировались, не пролезли в пространственно-временную дыру, а взяли, да и возникли. Немудрено, ведь они были представителями сверхцивилизации, стало быть, могли носиться по вселенной туда-сюда, не обращая внимания на всякие мелочи типа теории относительности или там еще какого континуума. Они о таком даже не подозревали. Только люди забивают себе голову подобной чепухой, а наши два визитера человеками не являлись. Они были сверхразвитыми, сверхучеными, сверхумными, сверхсильными, сверхмогучими итд. А еще весьма интересовались Землей и были очень и очень плохими. Злыми, кровожадными, беспощадными и подлыми. Словом, дерьмо космическое.

Тут кое-кто из наиболее въедливых читателей непременно воскликнет: как же так? Сверхцивилизация не может быть плохой! Сверхцивилизация - это сверхдобро! Да и не будет она интересоваться нами, как мы не интересуемся обезьянами острова Буги-Вуги. Что ей с нами делить и чем делиться? Друзья, это жесточайшее заблуждение, говорю из личного опыта. Встречал я на своем веку достаточно всяких спруто-суперов. Ничем от вас не отличаются, разве что количеством конечностей и умением творить чудеса. Хорошо еще, что мужики эти головоногие попадались симпатичные, добродушные. В противоположность нашей парочке. Их цивилизация с начала времен занималась тем, что порабощала чужие планеты. Зачем? Да ради удовольствия! Они наслаждались властью, богатством, вкусной едой, выпивкой, женщинами, одним словом, вели себя, как абсолютно нормальные люди. Беда в том, что, будучи сверхцивилизацией, упомянутые пришельцы попросту зажрались и стали поглощать планету за планетой. Ну а поскольку недоразвитых цивилизаций в нашей вселенной, как говорится, хоть гермошлемом черпай, то каждому суперчужому достался целый большой угольный мешок с населенными планетами. Аборигены, конечно же, активно сопротивлялись, но куда им, недоумкам! Всегда все заканчивалось одинаково: поражение, унижение, рабство и борьба за светлое будущее. Иногда агрессоры соображали завоеванный мир на двоих или даже на троих, но лишь для того, чтобы стравливать между собой жителей, заставляя воевать за себя, любимых. Грязные, гнусные мерзавцы!

И вот, два представителя такой, с позволения сказать, сверхцивилизации, очутились на вашей чудесной голубой планете, и произошло это отнюдь не случайно! Оказывается, их центральный био-нано-фазано-бизонный Компьютер, выискивая новые объекты для атаки, наткнулся на чертову бабушку Землю. А, наткнувшись, испугался: нечасто во вселенной встречаются народы, столь похожие в своих стремлениях на самих агрессоров. Но даже если такие и попадались, то с ними легко было справиться. Духовный и научный уровни покоряемых туземцев редко бывали сколь-либо значительны. А вот земляне, как оказалось, не только жутко агрессивны, жадны, беспощадны и хитры, но еще и технически развиты не по годам. И если земная цивилизация будет и дальше расти такими темпами... Вообразив себе эту жуткую картину, Компьютер поспешно выдал кому надо собранную информацию, а сам перекрыл все каналы ввода и вывода, решив отсидеться в виртуальном чулане, пока высшие инстанции решают вопросы мирового масштаба. Следствием этого вселенского переполоха и стало появление двух инопланетян на обочине проселочной дороги в некой отдельно взятой за жабры стране.

Хотя два негодяя и возникли неожиданно, ничьего внимания они не привлекли. Да и с чего бы им привлекать, ведь внешне они выглядели точно как люди. Со времен первичного органического супа известно: хочешь узнать все о планете, стань одним из местных жителей. Пришельцы отлично рубили тему, а потому приняли облик двух заурядных мужичков, одетых в средней стоимости костюмчики и обутых в непонятного колеру ботинки. Для начала они осмотрели друг друга, чтобы убедиться в достоверности маскировки. Затем Первый осторожно поменял местами на Втором ухо и галстук, а Второй, в свою очередь, подкрутил Первому глаза, отодвинув их на должное расстояние от зубов. Теперь стоило подумать, как себя назвать, чтобы упростить контакт с аборигенами. Первый слегка пошевелил мозгами, спрятал их назад в черепную коробку и решил именоваться просто: Владимир Владимирович. А Второй, не долго думая, принял имя... Нет, не Владимир Александрович. И не Дмитрий Анатольевич. Исходя из простой логики, он назвал себя Петр Алексеевич. Понятия не имею, кого они имели в виду и какой логикой руководствовались. Я буду называть их просто: Вова и Петя.

Договорились так: Вова отправится выяснять все, кто касается технического и научного развития людей, а Петя разузнает подробности о духовном и культурном уровне. Тогда можно решать, как поступить с этими возомнившими о себе обезьянами. Задание простое, торопиться не надо, поэтому решили встретиться на том же месте через час, чтобы поделиться впечатлениями.

Вова вернулся мрачный, как Лавкрафт. Нахмурив брови, лоб и темя, он уселся на одному ему видимое кресло и принял позу мыслителя Родена, только оперся подбородком не на кулак, а на левую пятку. Петя, напротив, сиял. Причем, в прямом смысле: из его глаз струился нежный, ласковый багровый свет. Как правило, это был плохой знак. Для местных жителей.

- Ну, чего новенького на Земле? - весело спросил он и достал из воздуха бокал коктейля величиной со снаряд для пушки "Дора". - Надеюсь, техническая сторона дела нас не разочарует?

Вова фыркнул так зло, что из его носа вырвался клуб вонючего дыма.

- Просто супер! - ответил он, пыхтя. - Лучше не бывает! За полтораста местных лет они ухитрились шагнуть от плуга к атомному реактору! Их представители побывали на Луне, их роботы облетели почти всю планетную систему, и всего один шаг отделяет их компьютеры от рождения искусственного интеллекта. Трудно даже себе вообразить, что первый человек взлетел в космос всего лишь полвека назад! А медицина! Болезни, старость, уродства год за годом сдают свои позиции. Нет, рак и еще парочка заболеваний держатся довольно прочно, но зато люди открыли генетику и стремительно ее развивают. Такими темпами они очень скоро научатся не только лечить все болезни, но и смогут бесконечно совершенствовать природу самого человека. Их наука движется вперед столь быстро, что никаким цивилизациям не угнаться. А средства коммуникации! Уже сейчас едва ли не каждый житель планеты способен получить любую информацию, если у него имеется персональный компьютер. Честное слово, я того, кто подарил им интернет, собственноручно бы разложил на байты!

Вова раздраженно лязгнул внезапно выросшими клыками. Потом, чтобы успокоиться, сотворил ананас и сжевал его неочищенным.

- Я все просчитал, - добавил он, выплюнув зеленый хвостик. - Через двести лет они освоят Солнечную систему, через триста доберутся до звезд, а через пятьсот лет достигнут личного бессмертия. И тогда их ничто не остановит. Только если...

Он посмотрел на Петю.

- Может, культура у них находится в первобытном состоянии? - спросил он с надеждой у своего напарника. - Тогда у нас есть реальный шанс...

- На тебе! - сказал Петя, сопроводив реплику неприличным жестом. - С этим тут все в порядке. Я обошел большинство музеев мира, перелистал все самые значительные книги, изучил их историю и философию. Вот что я тебе скажу, мой осклизлый друг: по сравнению с их культурой наши рекорды - просто двойной тулуп. Ты даже представить себе не можешь, каких высот мысли достигли эти двуногие млекопитающие! У меня не хватит ни слов, ни телепатем, чтобы передать величие их скульпторов, художников и композиторов. Земные писатели настолько развили текст как инструмент, что могут письменно создать почти любой образ! А какова сила духа! Мораль! Воистину, эти питекантропы-переростки несгибаемы, словно большевики. Их философы добрались почти до самых основ мироздания. Еще немного, и культура Земли объединится с наукой. Тогда они совершат такой скачок, что нам останется лишь смыться в параллельную вселенную. Хотя, рано или поздно они и туда доберутся. Вот такие пирожки с протоплазмой, дружище. Ну а сейчас самое главное.

Петя выдержал театральную паузу, присосавшись к своему бокалу. Когда уровень ярко-лиловой жидкости понизился почти до нуля, он заставил бокал вновь наполниться. Эту процедуру он повторил раз двадцать пять. Вова ждал, не проявляя никаких признаков нетерпения. Наконец Петя оторвался от напитка и произнес со странной интонацией:

- Они создали религию и верят в бога.

Вова застонал и в отчаянии ухватился обеими руками за ягодицы.

- За голову, - заметил Петя. - Люди под влиянием эмоционального порыва хватаются за голову.

Его напарник спешно переменил позу.

- Это конец, - пробормотал он горестно. - Ничем их не остановить. Окрыленные образом всемогущего и вечного существа, они будут стремиться к своему идеалу, пока не достигнут его. С их наукой и культурой это случится всего через пару столетий. И мы ничего не можем сделать!

- Ты не понял, - вкрадчиво сказал Петя. - Вся штука в том, что они действительно верят в бога.

Поймав вопросительный взгляд Вовы, он с удовольствием пояснил:

- Видишь ли, они убеждены в том, что их, а равно как и весь мир вокруг, создал какой-то высший, причем, непостижимый разум. Но это не главное. Самый принцип их религии - беспрекословное подчинение богу! Здорово, правда? И верят ведь не только в бога, но и в полную чушь: мистику, приметы, какую-то им самим непонятную эзотерику... Разинув рты, внимают шаманам, которые дурят их на все четыре стороны. Попы поливают святым оксидом водорода космические корабли и прочие средства передвижения, а народ валится перед бородатыми жуликами на колени! Люди платят деньги за дурацкие ритуальные танцы и бормотание бессвязных текстов, которые тут называют молитвами. Бегают по гадалкам и этим, как их... твою галактику... экстрасенсам, во! Правители пытаются обмануть друг друга, священники пытаются обмануть правителей, и все вместе успешно обманывают простых жителей, которые, в свою очередь, вовсю обдуривают и тех, и других. Такое ощущение, что человечество обожает, когда его надувают. Намутишь какой-нибудь фенотипической фигни, вроде бородатой рожи на спиле дерева, и толпы фанатиков принимаются неистово ее лобызать. Но это еще не все. Они измышляют не только богов, но и плотских кумиров, а потом начинают убивать друг друга из-за ими же выдуманных сказок! Тут такие войны ведутся, какие редко где можно увидеть. Короче говоря, эта цивилизация зиждется на трех принципах: слепо веруй, всегда жульничай и обязательно дай обжулить себя. И последнее, на закусь. Идиотские верования и ханжеская мораль двуногих прямоходящих до такой степени противоречат прогрессу, что им не только до звезд не суждено добраться, но даже со своими социальными и физическими недугами не дано справиться. Есть здесь и разумные люди, но, к нашему счастью, их число ничтожно, и они никакой роли в обществе не играют. Ну, что скажешь теперь?

Пока Петя говорил, Вова все дальше откидывался на спинку невидимого кресла. Дослушав, он вытащил из пупка сигару, прикурил от пролетавшей мимо шаровой молнии, а затем глубокомысленно произнес:

- Я думаю, не нужно их завоевывать.

Пожевал сигару и добавил:

- Они уже завоеваны.

Петя понимающе кивнул в ответ и подмигнул. А потом оба подлеца заискрились, пошли волнами, да и пропали, словно никогда тут не появлялись. Куда они делись? Ах, читатель, понятия не имею! Пути сверхцивилизации неисповедимы. Сгинули, и слава богу, которого нет. Вот такая страшная и на редкость правдивая история. Что, не понравился мой рассказ? Это твое дело. А куда ты сейчас направляешься, если не секрет? Ах, вот как, в храм... Помолиться и духовно очиститься после всей этой богохульной чуши... Ладно, иди, молись. Только вот что. Перед тем, как начнешь чистить душу, подумай: а эти двое точно удалились из вашего мира? Ты вообще знаешь, кому собираешься курить фимиам?

Все, все, иди уже... Сердитый какой... А я отправлюсь на Антарес-4. Там как раз намечается две религиозных войны с участием пяти враждующих группировок. На одну из них я поставил целую дюжину планетных систем! Надо проследить, чтобы другие игроки не обвели меня вокруг ложноножки. Это ведь такое жулье, только дай им возможность смухлевать, и весь исторический процесс на планете полетит в черную дыру. Первая война начнется по расписанию ровно через шесть минут. Надо поторопиться, если я хочу занять удобное место для наблюдения. Бывай, человек, двуногое прямоходящее, которое звучит так гордо! Продолжай гордиться собой! Мы не возражаем.

Татьяна МАКСИМОВА
СУБМАРИНА В ЗЫБУЧИХ ПЕСКАХ

- Сейчас, сэр, начнутся пески - обернувшись, крикнул пилот.

Льюис и так уже давно сидел возле окна и не спускал глаз с однообразного ландшафта. Это место к северо-востоку США, протянувшееся от мыса Генри до мыса Фир, исстари называли кладбищем Мира.

Здешние дюны, постоянно находясь в каком-то сатанинском движении, без устали выполняют свою "черную" работу. Этот адский, похожий на живой, "организм", время от времени выталкивает на поверхность остовы судов разных эпох - от старинных парусников до современных подводных лодок. Но внешние отмели мыса Гаттерас особенно преуспели в этой внезапной материализации того, что когда-либо бороздило моря и океаны.

- Мыс Гаттерас, сэр! - крикнул снова пилот Льюису, который неотрывно смотрел вниз на характерные зыбучие дюны необозримых отмелей. Сердце его подпрыгивало и бешено билось, а кинокамера описывала значительную синусоиду в такт трепещущему сердцу.

- Садимся, сэр! - крикнул пилот и развернул шестиместный вертолет по ветру.

Льюис тем временем снимал общую панораму, сгорая от нетерпения

увидеть главное. Он успел бросить лишь мимолетный взгляд на Катю, которая сидела у противоположного окна. Ее задорный хохолок тоже дрожал от восторга и запаха сенсации.

- Льюис, снимай! - крикнула Катя, указывая вниз.

Субмарина лежала на боку, носом зарывшись в песок. Льюис "застрекотал" кинокамерой, а Катя лихорадочно собирала нехитрое репортерское "хозяйство", собираясь поскорее выпрыгнуть из вертолета.

Номерной знак на боку подводной лодки говорил о том, что это действительно та субмарина, которая внезапно исчезла в районе Индийского океана еще в 1998 году, то есть тринадцать лет назад.

Секретный рапорт Пентагона об этом загадочном случае был представлен группе экспертов, и они пришли к единодушному мнению, что произошло перемещение в пространстве и во времени.

Субмарина патрулировала побережье южной части Флориды, где предполагалось приводнение капсулы с астронавтами. Неожиданно, на глубине 200 футов лодка начала вибрировать. Вибрация длилась около минуты и затем прекратилась. Но спутниковая навигационная система определила, что лодка находилась уже в другой точке - в 300 милях от восточного побережья Африки! За 60 секунд лодка преодолела расстояние в десять тысяч километров?! В следующую минуту лодка бесследно исчезла.

- Скорее, Льюис! Снимай все! - кричала Катя уже на качающейся от сильного ветра веревочной лестнице. Ее крепкая, спортивная фигурка была уже далеко внизу, и Льюис сознался себе, что ему приятно смотреть, как она азартно взялась за свое первое репортерское задание.

Шеф-редактор "Ньюис" скептически отнесся к анонимному звонку, который сообщал о том, что завтра зыбучие пески Гаттераса "отдадут" назад субмарину, которая исчезла тринадцать лет назад. И только Катя, которая еще путалась в огромном здании редакции и с восторгом смотрела на мелькающих в коридорах знаменитостей, вспомнила о предсказании Гаттераской Вирджинии.

Предсказание гласило, что в начале двадцать первого века зыбучие пески станут твердыми, как гранит, чтобы исторгнуть на поверхность все, что было когда-то похищено морями и океанами.

- Ну, вот ты и займись этим! - бросил на бегу раскрасневшейся от волнения Кате шеф- редактор. Льюис же "ходил" в провинившихся у шефа еще с прошлой недели, когда вместо кадров похищения певички из ресторана, Льюис в суете "пустил" в номер кадры "очень личного характера".

- Короче! Шеф решил отыграться, но дело, кажется, стоящее. Да и с Катей следует познакомиться поближе - решил Льюис, опускаясь по лестнице, которую "болтало" от сильного ветра, словно щепку в водовороте.

На песке оставался след морского прибоя и кое-где видны были засохшие скелетики мелких рыб и крабов. Зеленовато-серый бок гигантской "рыбины" - субмарины, был покрыт ракушками и подсохшими водорослями, не имел видимых зазоров, был на вид скользким и холодным.

Пока Катя смотрела вслед улетающему вертолету, созванивалась с редакцией, передавала по Интернету снимки, сделанные Льюисом: панорамно, издали, сбоку, он медленно обходил вытянутое тело лодки.

- Как ты думаешь, там остался кто-нибудь в живых? - замирая от восторженного волнения тихо спросила Катя, тронув Льюиса сзади за плечо.

- Ну что ты? Слишком иного лет прошло - ответил он с некоторой долей превосходства взрослого перед детской наивностью.

- А что, если здесь сработал парадокс Шредингера? А квантовая физика распространяется и на системы, принадлежащие макромиру?

Льюис застыл с открытым ртом, в котором застряли вопросы: что такое макромир и о каком Шредингере идет речь?

Катя же продолжала высказывать предположения, причем "сыпала" такими аргументами, под градом которых, Льюис казался себе абсолютным невеждой младенческого возраста.

- ... если они смогли практиковать инедию, то живы и поныне - победно заключила наконец Катя.

Она тряхнула хохолком светлых волос и с ликованием посмотрела на Льюиса. Он же, в этот момент подумал о себе, как о тряпке-половичке, на который выплеснули ведро воды, которую он никогда не сможет всосать.

- Почему ты молчишь? - с тенью недоверия спросила Катя. Неужели ты не веришь ни в одну из тех гипотез, которые я сейчас выдвинула? Хотя, если ты пессимист и консерватор, то зачем ты сейчас здесь? - с вызовом спросила она.

Льюису совсем не хотелось выставлять себя глупцом перед этим ребенком, но его злила эта необоснованная вера в невероятные совпадения, немыслимые чудеса перед лицом реалий.

- В какие бы игры с ними не играло Время, но никакая медитация не заменит простых и необходимых вещей: воздуха, света, еды - даже с какой-то злостью ответил он. Речь идет ни много, ни мало, а о тринадцати годах.

- Боже! - с некоторым сочувствием проговорила Катя. Я же говорила о "петлях Времени", о телепортации и, правда уникальной способности обходиться без еды совсем. Но разве вся эта история "растянувшегося" Времени не феномен?

Льюис понял одно - она знает такое, о чем он в своей буднично-суетливой жизни фоторепортера слыхом не слыхивал и решил не спорить с Катей.

- Я готов поверить даже в "воскресших" моряков этой субмарины, которые "не заметили, что отсутствовали" чуть больше десяти лет, раз ты так считаешь - устав от этого разговора сказал он.

Катя уже пожалела о своей горячности и, слегка дотронувшись до руки Льюиса, почти шепотом сказала:

- А знаешь, что сказала известная болгарская провидица Ванга о темной сути этих "струящихся" песков?

"...есть коварные зыбучие пески. Это приют душ, чьи кости не обрели покоя. Души молят о погребении костей. Никогда не обретут покоя, потому и злобствуют, ворочая пески. От этих Духов можно узнать даже больше, чем от меня, если посмотреть в чудесно ограненный бриллиант, очень давно подаренный слепой девочке, носящей имя святой. Бриллиант не затерялся - он живет и служит".

Последние слова Катя сказала очень тихо и посмотрела на Льюиса.

Льюис чувствовал себя скверно: место, от которого "попахивало" отнюдь не киношной мистикой, хвастливая девчушка, которая взяла "верх" в выполнении редакционного задания - все это не добавляло ему настроения. Но он утешал себя тем, что сенсационные снимки подправят его финансовое положение.

- Черт с ней! - решил он про себя. Пусть болтает! Через пару часов с ближайшим вертолетом я буду в редакции. Шеф должен будет мне кругленькую сумму, а уж я то, сумею ее потратить!

- Льюис! Если ты не будешь со мной разговаривать, мне будет еще страшнее! - вдруг откровенно призналась Катя.

Льюис посмотрел на нее долгим взглядом. Эта всезнайка, выскочка и еще бог знает кто его или разыгрывает, или смеется над его провинциальным воспитанием, в котором не было места чудесам "размытого" времени. Но она наивно хлопала серыми глазами, в которых не было и тени смеха и старалась стать поближе к Льюису.

- И чего я решил, что она выскочка? - вдруг подумал Льюис. Девчонка, просто девчонка! - улыбнулся он Кате и постарался ее обнять.

- Вот это - уже слишком! - гордо заявила Катя и немного отстранилась от него.

- Я не навязывался - пожал плечами Льюис и повернулся лицом к лодке.

Море и дюны застыли в каком-то мрачном молчании. Лодка все так же лежала на боку, уткнувшись носом в песок, но что-то изменилось, было не так, как зафиксировала первоначально память профессионального фотографа.

- Вот видишь - подошла к нему Катя. Здесь все время что-то меняется, но что?

- Да, что? - задавал этот вопрос себе и Льюис, вглядываясь в пейзаж. Этот вопрос заставлял сильнее стучать его сердце. Сколько у нас часов до вертолета? - стараясь говорить спокойно и ровно, спросил он у Кати.

- Думаю часа три. По крайней мере, так обещали в редакции - отозвалась Катя, неотрывно вглядываясь в очертания лодки.

- За это время с нами уж точно ничего не случится, но какой материал, какой материал получит наш толстый Джон! - и Льюис смешно надул щеки, пародируя шеф-редактора.

Катя не рассмеялась, как предполагал Льюис, не поддержала шутку. Она напряглась всем телом и застыла, всматриваясь в горизонт.

- Может, я просто многое знаю об этом месте, а может я просто трусиха, но мне очень и очень "не по себе" - наконец выдавила она из себя, оборачиваясь к Льюису.

Льюис тем временем сел на песок и достал бутерброды, которыми всегда запасался в достаточном количестве, прежде чем выехать, вылететь или просто уйти по заданию редакции. Сочная пицца придала ему уверенности настолько, что он с беззаботной улыбкой спросил Катю:

- Ну! Так что здесь "такого", чего надо опасаться? Да, пиццы не хочешь? Катя подошла к нему ближе, и Льюис увидел в ее глазах непролитые слезы.

- Да что с тобой? - уже с тревогой спросил он и, встав с песка, подошел к ней и обхватил за плечи.

- Сначала я ничего не заметила, но теперь мне кажется - Катя всхлипнула и немного помолчав, выдохнула... - нас засасывают, едят пески.

Льюис так и застыл с открытым ртом, в который собирался вложить остаток пиццы.

- Девочка! Да что ты такое говоришь? - чуть слышно спросил он, захлопнув, наконец, рот. С чего ты взяла? - уже громче и решительнее спрашивал Льюис у Кати, которая стояла неподвижно, прислушиваясь.

- Смотри! Смотри! - она указала ему на линию горизонта.

Линия горизонта медленно двигалась вверх, и лодка была уже не на уровне глаз, а значительно выше.

- Мы опускаемся! - уже кричала она. Неужели ты не видишь?

Льюис отпрянул от нее, как от прокаженной, но Катя крепко схватила его за рукав куртки и сердито спросила:

- Льюис, ты хочешь жить?

Этот вопрос сначала не мог поместиться в его голове, но резкие удары сердца и значительный скачок вверх линии горизонта, заставили его собраться с мыслями настолько, что он вместо растерянного: "Что делать?" закричал решительное: "Бежим!".

- Куда, Льюис? Куда? Кругом песок..., и он...двигается - кричала Катя.

- Нет! Нет - думал Льюис лихорадочно цепляясь за обрывки мыслей, которые неслись в его голове и не находили пути к спасению.

Сейчас и он ясно чувствовал движение под ногами, видел все время возвышающийся зеленовато-серый остов лодки.

- Лодка, Катя! Лодка - закричал Льюис и схватил ее за руку.

Катя тоже подумала о лодке и бросила на Льюиса благодарный взгляд. Льюис подхватил сумку, кинокамеру и "рванул" вслед за Катей.

Огромная и "рябая" от облепивших ее ракушек, она возвышалась совсем недалеко. Бежать пришлось все время вверх по наклонной плоскости, увязая во влажном песке, но никогда еще Льюис не бегал так быстро, даже будучи солдатом, во время операции "Буря в пустыне".

Не сговариваясь, они поднимались к носу субмарины и молили Бога успеть добежать. Песок "хватал" за ноги и волок в бездну, но Катя уже держалась за шершавый бок и царапалась наверх, стараясь поскорее оказаться на "спине" лодки. Льюис на бегу передал ей сумку и побежал за ней по гулкой поверхности.

Они замедлили бег, пробежав еще немного и сели, наконец, отдышаться. Металл был теплым от прямых солнечных лучей, пах засохшими водорослями и морской солью. Катя слегка придвинулась к Льюису и прикрыла глаза. Им совсем не хотелось разговаривать, а только сидеть вот так рядом и вдыхать запах моря, прислушиваясь к прибою. Ветер слегка шевелил светлый Катин хохолок и щекотал щеку Льюиса. Близкий прибой обдавал мелкими брызгами и лодка, мелко подрагивая, казалась плывущей в далекие дали.

- Как хорошо, девочка - прошептал Льюис в нежное Катино ушко, не открывая глаз.

Она придвинулась к нему и, положив головку на его грудь, сидела не шевелясь, не открывая глаз.

- Мы словно летим над бездной! - тихо сказала она в ответ.

Льюиса накрыла теплая волна нежности, и он крепко обхватил Катины хрупкие плечи.

Ее страшный, нечеловеческий крик "подбросил" его через мгновение. Открывшиеся глаза видели, но он отказывался понять то, на что смотрел.

Они сидели на траве, тесно прижавшись, друг к другу, в окружении небольшой группы существ, которых лишь только после пристального, внимательного взгляда можно было назвать людьми. Огромные реликтовые деревья подступали стеною, образуя непроходимый заслон из незнакомой растительности.

- О, Господи! - выдохнул, наконец, Льюис и встряхнул верещащую Катю.

Она закрыла глаза руками, плотнее придвинулась к нему и перестала орать. В кругу низкорослых, заросших шерстью существ произошло движение, и вперед выдвинулся большеголовый старец с длинной бородой. Льюис поймал его цепкий взгляд и прочел в нем разум и любопытство.

- Катя! Девочка открой глаза. По - моему от нас чего-то хотят.

Тихо повизгивая от ужаса, Катя открыла глаза и тут же схватила Льюиса за рукав.

- Посмотри! Посмотри, как они все на меня смотрят, - прошептала она на ухо Льюису, вздрагивая от волнения.

Действительно, группа заросших людей во главе с бородатым, незаметно приблизилась и почти в упор разглядывала Катю.

- Ну, сделай что-нибудь! - Катя готова была бежать и снова сорваться на душераздирающий крик, но непонятная сила вдруг придавила ее и Льюиса к земле.

- Льюис, я не могу пошевелиться - едва внятно прошептала она.

Льюис и сам почувствовал расслабленность во всем теле, которая заставила его безвольно опустить голову. Скачущие мысли приостановили бег.

- Приветствую вас, пленники Калачакры! - вдруг четко и громко прозвучало в его ушах.

Льюис смог только вздрогнуть от неожиданности и мельком увидеть, как вздрогнула Катя.

- Я - верный слуга могущественного правителя Пентаксирии, царя Иоанна. Я буду сопровождать вас в путешествии по просторам царства, пока вы не предстанете перед ним. Он увидел вас в своем магическом зеркале, когда обозревал Мир и приказал доставить к нему.

Маленькое бородатое существо ослабило зоркость своего взгляда, и некая сила сразу же "отпустила" Льюиса, давая возможность почувствовать привычную гибкость тела и скачущую быстроту отрывочных мыслей. Рядом зашевелилась Катя, пробуя подвижность рук и всего корпуса. Лицо, которое она повернула к Льюису, было бледным и растерянным.

- Если это не сон, Льюис - медленно в раздумье сказала она - то с нами случилось непоправимое. Мы перенеслись каким-то загадочным образом не только в пространстве, но во Времени, что значительно хуже. Мы попали далеко, глубоко назад.

Последние ее слова были прерваны безутешными рыданиями. Она спрятала лицо в ладонях и затряслась от рыданий.

- Ну, за что? За что это с нами сделали? Зачем мы им? - всхлипывая, вопрошала она.

Льюис гладил ее непослушные волосы, а сам выстраивал планы побега - один фантастичнее другого, до конца не осознав, что они попали в плен к самому Времени.

Бородатый карлик - ну, конечно же, он был похож на мудрого карлика из старых сказок - снова выдвинулся вперед и устремил свой взор на Льюиса и Катю. И снова ими овладела некая сила, которая сделала тело немощным, а мысли вялыми пока не остановила их совсем.

- Редко кому из смертных выпадает такая удача, как Вам, "оседлавшим" Колесо Времени. Побывать в течение жизни сразу на двух ступенях бегущей в Лету лестницы не удается почти никому, кроме тех, кто живет в Обители Мудрости.

Святитель Иоанн зовет в гости, не собираясь видеть в Вас пленников - прозвучал в ушах уже знакомый голос.

Сила "отпустила" и мысли снова побежали, перегоняя одна другую.

- Какое-то сумасшедшее то ли везение, то ли невезение - думал Льюис. Какой материал для газеты! Но как отсюда выбраться? - громоздились мысли в голове.

Тем временем кучка волосатых людей незаметно переменилась. Они стали выше и шире в плечах. Карлик что-то сказал им, и они переместились ближе к лесу, мгновенно построились в шеренги, образовав небольшой отряд. Приглядевшись, Льюис с изумлением увидел на них островерхие шапки и доспехи - ей-богу они выглядели настоящими викингами.

Льюис с трудом оторвал взгляд от "превращений" волосатых и посмотрел на Катю. Она сидела с широко открытыми глазами, в которых еще дрожали слезы. Карлик уж слишком быстро оказался на краю поляны и встал во главе отряда, невероятным образом превратившись в богатыря, одетого в доспехи.

- Непостижимо! - прошептала рядом Катя, не отрывая взгляда от происходящего под деревьями. Льюис, - спустя несколько мгновений задумчиво спросила она, - ты не помнишь, в какое время жил царь Иоанн, и где эта страна ПЕНТАКСИРИЯ?

Льюис красноречиво пожал плечами и отрицательно покачал головой.

- Я так и думала, что ты ничего не знаешь, - зло "кинула" Катя. Если б сейчас у нас под рукой был Интернет... Я вот о чем сейчас думаю: переместились ли во времени наши вещи и лодка? А если да, то будут ли работать здесь мобильная связь, Интернет, электронные часы, спутниковая связь? И еще, как мы будем общаться с этими потрясающе интересными существами? Я бы очень хотела поговорить с ними, но не так телепатически, как они с нами. А, впрочем, - перебила она саму себя - я готова была бы и на телепатическую связь, но боюсь, не сумею.

Льюис в это время осматривал траву возле себя в поисках видеокамеры и сумки, в которой лежали вещи, так нужные сейчас. Он точно помнил, что они были с ним, когда он прыгнул на теплую твердь лодки.

- Давай попробуем побродить здесь и поискать наши вещи - предложила Катя, встав на ноги.

Маленький отряд "викингов" тут же оказался рядом, окружив Катю и Льюиса плотным кольцом.

- Черт! - выругалась Катя. - Нас же уверили в том, что мы не пленники.

- А мы и не собираемся заковывать вас в кандалы и тащить за собою. Просто здесь много врагов, о которых вы и не подозреваете. У нас есть четкий приказ поскорее, без проволочек доставить вас к царю живыми и невредимыми - ответил ей бородатый "Черномор".

Ничто, пожалуй, за сегодняшний сумасшедший день не удивило Катю и Льюиса больше, чем эта лексически правильная речь современного английского в устах заросшего, полудикого существа в реликтовых лесах.

- Боже! - первой вышла из шока Катя. Почему ты раньше с нами "так" не разговаривал? - спросила она первое, что пришло ей в тот момент в голову.

- А потому, что я только что научился разговаривать на вашем языке - парировал бородатый.

Ой! - Катя хлопнула в ладоши и закружилась на одной ноге, как маленькая девочка. И я смогу задать тебе много-много вопросов? - с ликованием спросила она.

- Я - воин! - с достоинством ответил "начальник викингов". Многое сокрыто, многого я не могу знать, многого не должны знать Вы.

- Хорошо, - немного подумав, сказала Катя, - я буду спрашивать о простом.

- У нас совсем мало времени до заката, а царь Иоанн просил доставить Вас к ужину. Так что успею ответить на несколько вопросов, - по-деловому ответил "Черномор".

Льюис с неослабевающим интересом вслушивался и всматривался в происходящее, привычно находя интересные ракурсы, сожалея об утерянной кинокамере. Катя же совсем забыла о недавних слезах и явно собиралась брать интервью.

- Кто ты, и как тебя зовут - начала Катя с простого "ключевого" вопроса.

- Я - воин войска царя Иоанна из племени менехунов. Зовут меня Тум.

- Хоть немного расскажи о себе - попросила Катя.

Тум взглянул на заходящее солнце и "кивнул" своему отряду, который так и стоял под деревьями и только тогда ответил.

- Сегодня наше время истекает, но завтра, если всемогущий поп Иоанн захочет, я покажу вам просторы царства и отвечу на те вопросы, ответы на которые я знаю. Тум слегка повел рукой и опять какая-то неведомая сила "заставила" Катю и Льюиса сесть на землю и взяться за руки.

Высотное, современное здание на Брок-стрит "лихорадило" уже несколько часов. Коридоры редакции "Ньюс" были заполнены, казалось, хаотично бегающими сотрудниками. Воздух накалился от звонящих телефонов, "шипящие" ленты телетайпов лили бесконечную "воду" известий, "жесткие" глаза компьютеров "выстреливали" новости. Шеф-редактора "рвали на части" - до внеочередного выпуска номера с сенсационной новостью с мыса Гаттерас оставался час.

- Хорошо! Хорошо, - повторял "толстый Джон", как его называла между собой пишущая "братия" известной газеты, рассматривая снимки пропавшей тринадцать лет тому назад лодки.

- А в целом он неплохой парень. И профессионал - думал он о Льюисе. Да и те несколько строк, что набрала эта "новенькая", тоже ушли в номер без правки. Молодец! "Новенькая" - умница! Надо будет к ней присмотреться - старался припомнить ее лицо шеф-редактор. Это надо же! Первое задание - и ... сенсация! Не всем так везет. Надо завтра же попробовать малышку на солидном материале, строчек на двести.

- Тереза - включил он внутреннюю связь. Есть еще новости с мыса Гаттерас? И еще одно - они успеют появиться к концу рабочего дня? Если - да, то пусть войдут ко мне.

- Джон! Сообщений больше не поступало, но вертолет за ними уже вышел. Надеюсь увидеть их через несколько часов - ответила кудрявая Тереза, которая славилась на всю редакцию тем, что понимала "толстого Джо" с полуслова. Два ведущих специалиста по квантовой физике находятся на борту и осмотрят субмарину. После осмотра они должны дать эксклюзивное интервью для нашей газеты - на одном дыхании "выпалила" Тереза.

- Ты - просто молодец! - машинально ответил на ее доклад шеф, всматриваясь в мелькающие строчки своего компьютера. Рабочий день был в зените и требовал от Джона не только повышенного внимания, но и нескольких тысяч сгоревших от перенапряжения нервных клеток. В следующую минуту шеф - редактор забыл о мысе Гаттерас и тех, кто остался в капкане его зыбучих песков на пороге тайны.

Светило катилось к закату, когда Джон Каллери устало развалясь в своем командном кресле включил внутреннее освещение. Светлые легкие жалюзи на большущем окне тихо поползли вниз и скрыли за собой огромный город, в который несколько часов назад была "выброшена" сенсация. Редакция опубликовала номер "горячего телефона" и он звонил, не умолкая. Звонили родные, близкие, знакомые и просто любопытные, которых потрясла история пропавшей лодки.

К высотному зданию на Брок-стрит потянулась тонкая цепочка скорбных женщин, которые надеялись узнать в редакции подробности смерти или "воскрешения" списанных Временем моряков. В "аду" этой круговерти прошел день и только сейчас Джон высоко поднял уставшие ноги и вызвал к себе Терезу.

Броская, яркая красота Терезы всегда волновала Джона, но дерзость и независимость ее характера ставили непреодолимую преграду для развития их отношений вне работы.

- Тереза - ты молодец! - довольно кивнул Джон, когда увидел, что Тереза вкатила столик с чашкой "дымящегося" бульона и парой бутербродов.

- Мне кажется, ты сегодня не ел, - сказала она.

- Да! Был трудный день, но я им доволен. Кстати - эта новенькая... - Катя Грей - подсказала Тереза.

- ...да, да эта Катя Грей. Они еще не появились в редакции?

Тереза подала Джону чашку с бульоном и присела напротив, показав при этом красивые ноги.

- Джон, дай себе передышку. Новости во время еды не способствуют хорошему усвоению пищи - сказала она. Я непременно расскажу тебе все, но только после того, как увижу, пустую чашку.

- Да, да. Спасибо тебе, Тереза. И чтобы я без тебя делал, - хитро улыбаясь и явно намекая на что-то большее, сказал Джон, потянувшись за кружкой.

Ничего не ответив, Тереза подошла к окну и, приподняв жалюзи, долго смотрела на заходящее солнце и багровые отблески умирающего дня в стеклянной громаде соседнего здания.

- Джон! Ты веришь в чудеса, Санта Клауса, Зазеркалье? - она подошла и села рядом.

Джон удивленно поднял на нее глаза и поперхнулся последним кусочком бутерброда.

- Что с тобой, Тереза? - спросил он. Ты увидела меня во сне или намерена просить значительную прибавку к Рождеству? - пошутил он, но Тереза не ответила на шутку.

- Нет. Я просто хочу сообщить последние новости с мыса Гаттерас - ответила она, став снова независимой и холодно-сдержанной.

- Что там еще? - почему-то разозлился Джон, готовясь к неприятностям.

- Они исчезли, сэр! Вертолет только что вернулся, не обнаружив на этой пустынной отмели ни лодки, ни сотрудников нашей газеты. Я безуспешно пыталась связаться с ними по мобильной связи, но в ответ только странная тишина с каскадом неясных звуков. Компьютерная связь тоже прервана.

Я запросила локальную систему "ТУРАЙЯ", но спутник их потерял, система ответила дословно следующее: "объекта нет на Земле". Боюсь, что нас ожидает очередная сенсация, - уже со вздохом сказала Тереза. Все дежурные операторы специально оповещены и в случае выхода кого-то из них на связь, меня или тебя оповестят в любое время дня или ночи.

- Ты молодец, Тереза, - только и смог сказать расстроенный Джон.

- Я хорошо знаю об этом. - Тереза была уже возле самых дверей и постаралась послать Джону одну из самых своих лучезарных улыбок в поддержку, но сейчас у нее это плохо получилось. Она только успокаивающе взмахнула рукой и тихо прикрыла за собой дверь.

- Черт! Черт! - выругался Джон, сильно стукнув по подлокотнику кресла, но уже в следующее мгновение застыл, обдумывая что-то.

- Тереза! Зайди ко мне. - Включил он внутреннюю связь.

- Если ты хочешь отдать мне распоряжение о завтрашнем внеочередном выпуске со следующее сенсационной новостью, то я как раз этим занимаюсь - дерзко ответила она.

- Хорошо. Зайдешь ко мне со своими предложениями по этому поводу позднее, а сейчас не соединяй меня ни с кем. Я хочу полчаса побыть один.

- Да, Джон, - тихо ответила Тереза. Надеюсь, что с ними все будет в порядке. Отдыхай! Я позвоню тебе в семь - и отключила связь.

Джон выключил освещение и остался в сгущающихся сумерках, которые уже начали "поглощать" его просторный кабинет. Далеко внизу кипела жизнь большого города, а сюда только иногда долетали резкие звуки полицейской сирены.

- Господи! Чудны дела твои, - прошептал Джон позабытые слова и сжал голову руками. Кто мы? Лишь пыль на ветру, - ответил он на свои невеселые мысли, и ему захотелось плакать от беспомощности и жалости, то ли к себе, то ли ко всему роду человеческому.

Он встал и, спотыкаясь в сумерках, подошел к бару. Налив себе немного виски он даже себе побоялся признаться, что пьет за упокой душ своих сотрудников.

Выпив, Джон подошел к окну и замер, глядя на огромный сонный город. Негромкий стук в дверь заставил его оторваться от бездумного созерцания далеких огней и мерцающих звезд.

- Ну, кто еще там? Войдите, - недовольно отозвался он.

- Простите, ради Бога, сэр. - На пороге стоял начальник службы безопасности. Я прекрасно понимаю, что три утра не подходящее время для доклада, но дело настолько неординарно, что я рискнул побеспокоить вас сейчас.

- Что случилось? Надеюсь, не инопланетяне ходят по зданию. - Джон "поймал" себя на том, что от усталости он "заводится" по любому случаю.

- Слава Богу, нет, - без тени улыбки ответил начальник службы безопасности. Я хотел бы, чтобы вы прямо сейчас прослушали одно сообщение.

Как всегда, моя команда просматривала "кино", полученное с камер внешнего и внутреннего наблюдения; прослушивала все сообщения, поступившие извне за день. Одно сообщение было едва различимо - слишком много странных помех и атмосферных разрядов.

Я приказал "прогнать" неясный шум на компьютере, способном обработать даже самый слабый электрический сигнал. "КIМI" способен не только услышать, но и увидеть того, кто вышел на связь. И вот, что мы получили. Разрешите воспользоваться вашим компьютером, сэр - обратился начальник охраны к Джону.

- Конечно же. - Джон нетерпеливо потер руки, предчувствуя "невероятные" новости.

Начальник службы безопасности несколько минут "поколдовал" возле компьютера Джона и наконец пригласил его:

- Слушайте, смотрите!

Джон впился взглядом в мелькающий экран, на котором несколько мгновений ничего не происходило. Вдруг "сетка" растянулась, изогнулась, и появилось мутное изображение девушки. Она явно обращалась к кому-то, проговаривая одно и тоже слово. И наконец сквозь шум и треск можно было услышать:

- Джон Каллери! Джон Каллери! - Джон вздрогнул, услышав, что обращаются к нему.

- Услышьте нас! Это - Катя Тейчер и Льюис Брег. Это последняя наша попытка выйти на связь. Батарейки "подсели", а заменить их здесь нечем. Менехун Тум от лица царя Иоанна собирается показать нам царство. Царь зовет нас зачем-то в гости. С нами случилось непоправимое - мы в прошлом, хотя не знаем в каком веке. Прощайте. - Девушка повторила еще несколько слов, но они "утонули" в шуме, затем исчезло и изображение.

Джон обратил непонимающий взгляд на шефа службы безопасности:

- Это возможно, получить "послание" из прошлого? - спросил он.

- Поиски "тонких планов" ведутся еще от создателя фонографа и электрической лампочки Эдисона. А с 1994 года японцы вплотную занимаются созданием опытного образца, который способен будет принять сигнал "страны теней" - ответил он.

- Вы думаете, что уже настало время, когда, включив приемник, можно будет услышать живые голоса Пифагора и Платона, проникнуть в тайну утерянных книг Гермеса и Трисмегиста? - охватив голову руками, спросил Джон.

Но шеф охранников не знал ответов на эти вопросы.

Харви Вайсс отложил подшивку "Ньюс" и, задумавшись, откинулся в кресле.

- Да-а - произнес он вслух, обдумывая прочитанное. Наука, порой бежит позади событий, напоминая профессионального зеваку, который опоздал, но пытается "увидеть" происшествие, по слухам. Я, наверное, единственный на свете человек, который, не задумываясь ни на минуту поменялся бы с этими несчастными местами. Ну, чтобы святителю Иоанну не пригласить в гости меня, который собирает золотые крупинки знаний об этом забытом царстве уже почти двадцать пять лет - Харви вздохнул и допил остывший кофе.

- Грета! - крикнул он в приоткрытую дверь суховатой молодящейся даме. - Пригласите мне на завтра к полудню эту Клер Дил из газеты. Я хочу рассказать публике все, что знаю о царе Иоанне. Вот уж никогда бы не поверил, что такая "специальная", невыигрышная тема в истории, получит такой публичный резонанс! Святитель Иоанн на это, видимо, рассчитывает. - Последнюю фразу он сказал вполголоса, боясь недоуменного взгляда Греты.

...В ХII - ХIII веках в Европе активно писали о загадочном и сильном государстве, которым правил маг - волшебник (он же святитель, поп) царь Иоанн, - начал просветительскую лекцию по просьбе газеты "Ньюс" профессор Лондонского университета Харви Вайсс. Клер специально вылетела в Лондон, чтобы пообщаться с профессором.

Мир потрясен загадочными событиями последнего месяца, который вобрал в себя столько невероятных происшествий: исчезновение Кати Грей и Льюиса Брега; сигнал из прошлого.

- Но так же мало, как и о судьбе Кати и Льюиса мы знаем о царе Иоанне и о его царствовании, - развела руками Клер Дил.

- Страна святителя Иоанна называлась Пентаксирия. Монгольские и европейские источники сообщают, что этот царь был самым могущественным правителем в Центральной Азии вплоть до возвышения Чингисхана. Иоанн, якобы, вел свой род от евангельских волхвов. "И был он властителем над соседними правителями и над тремя Индиями в придачу, семьдесят два царя платили ему дань".

В его владениях проживали библейские народы Магог и Гог, которых греки называли скифами. Позднее эти народы вошли в состав империи Чингисхана, которая стала называться Монголией. В этом же царстве также жил народ "аргон", мужчины и женщины которого были умны и красивы. Здесь главным образом и жил царь...

Богатые города с множеством изваяний из камня сейчас погребены пустыней Такла - Макан, что в западной части Кун-луня. Там находят на каменных плитах среди скал тексты, которые. весьма возможно. принадлежат пресвитеру Иоанну.

В пределах своего царства Иоанн жил в волшебном дворце, который был окружен сказочным богатством, диковинными устройствами и роскошью. Его дворец был сложен из драгоценных камней и чистого золота. Хрустальная дверь его чертогов сама собой открывалась и закрывалась перед входившим.

Рядом с дворцом царя-мага было удивительное "волшебное" зеркало, глядя в которое он обозревал события, происходившие не только в его стране, но и во всем мире. Во дворце находился фонтан, окунувшись в который можно было вернуть себе утраченную юношескую силу.

А "эликсир истины" очищал каждого, кто приходил сюда, а посему, "коварным и нечестивым" не было хода в царство Иоанна. А еще имелся у правителя воздушный транспорт в виде дракона, для полетов. А еще у царя был "орлиный" камень, который был способен увеличить остроту зрения и сделать невидимым того, кто носил его в кольце.

Большое количество магических камней в святилище рядом с дворцом могли освещать окрестности до восьми миль или погружать в полную темноту, а еще они имели способность нагревать или охлаждать любую субстанцию. Вход в это святилище строго охранялся, открываясь только достойным.

- Послушайте, профессор, - не выдержала Клер. - Может это и хорошая сказка, подобная мифам и легендам древней Греции, но хотелось бы услышать об археологических находках, последних научных открытиях и серьезных выводах.

- Понимаю вас, - усмехнулся ее горячности Харви Вайсс. - Известные путешественники ХХ века в Трансгималайском районе также видели устройства, излучавшие лучи сияющего голубого света и фосфоресцирующие камни, которые испускали такой свет, что ночь менялась на день, о чем есть достаточно материалов, зарегистрированных исторической наукой. Прошел этими тропами и я, побывав в светоносной пещере в 2007 году.

Экспедиция прошла практически неисследованные районы Гималаев, протяженность маршрута составила свыше семисот километров.

В тот день наш проводник, который все время шел первым, заметил большую отвесную скалу, возле которой не было растительности, а у подножия темнел вход в пещеру.

Вход был низким и нам пришлось пролезть во внутрь сильно согнувшись. К большому удивлению там было достаточно светло и просторно. Оглядевшись, мы обнаружили, что пол залит водой и наши надежды на отдых не оправдались. Однако все мы признавались потом в том, что наш взгляд был прикован к удивительному зрелищу: в глубине, у дальней стены пещеры находилось "нечто" вроде черного постамента, над которым из непонятного источника разливалось ровное и очень сильное ярко - бело - голубое сияние!

В пещере стояла мертвая тишина: ни шороха, ни плеска воды ... как будто замерло все, подчиняясь неведомой силе этого сияния. Не было сил сдвинуться с места, в голове рождались странные видения, слышались далекие голоса, звуки битвы, крики. Когда я огромным усилием воли оторвал взгляд от заворожившей меня картины, то с ужасом понял, что ослеп. То же произошло и с моими товарищами.

Наш проводник, по счастью, стоял за нашей спиной и не смотрел на источник света. Он подхватил одного и второго под мышки и выволок наружу. Ярко светило солнце, но перед нашими глазами была сплошная тьма. Я ослеп! Что с глазами - волновался я и мои товарищи, но проводник успокаивал нас, что все обойдется. Сколько же мы там пробыли - выспрашивал я проводника, потому что все мы не могли сориентироваться во времени.

- Минуты три или четыре - не больше! Иначе бы я не смог забрать вас оттуда.

Проводник из местных жителей явно знал, что-то о природе сияния, но добиться у него большего мы не смогли, хоть как не бились.

А глаза действительно стали различать предметы уже на второй день. В царстве добывались: железо, медь, серебро, драгоценные камни; изготавливались шерстяные, шелковые и другие ткани; золоченое сукно и многое другое.

Древние источники свидетельствуют, что у царского дворца разгуливали единороги с драконами, а саламандры плели огнеупорную ткань из коконов, подобно шелковичным червям.

Реальность существования царя-мага и его царства подтверждают письменные источники Китая, Монголии и даже Ватикана. После вхождения царства Иоанна в империю Чингисхана, потомки царя продолжали оставаться правителями некоторой части бывшего царства.

Родственники, дочери Чингисхана роднились с царями и царевичами рода царя Иоанна. Рашид-ад-Дин отмечает в своих записях, что в 1266 году в Каракоруме - столице Монгольской империи, находился сын монгольского императора Намангана, а с ним - Георгий, внук попа Иоанна. Хронист Альберик де Труа Фонтен сообщает, что в 1165году царь Византии Мануил I Камнен получил письмо от могущественного азиатского властителя Иоанна. Послания от Иоанна получали император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса и другие правители Европы.

Эти документы до сих пор хранятся в архивах Ватикана. Например, 27сентября 1177 года Папа Римский Александр II отправил из Венеции письмо: "Знаменитому Великому королю Индии".

Папа, давая свое благословение Иоанну, пишет, что "слышал о нем от многих, и в частности, от мэтра Филиппа - нашего врага и друга, который неоднократно беседовал с великими и достойными людьми вашего Королевства".

Этот враг и возглавил позднее экспедицию в царство Иоанна, но о ее судьбе ничего неизвестно.

Я предполагаю, что государство этого земного Рая было Дехунгом или Шамбалой - таинственным обиталищем адептов. В 1253 - 1255 годах в стране Иоанна и в Каракоруме побывала экспедиция во главе с Гийомом Рубриком из христианского ордена Миноритов, который описал увиденное. Царством Иоанна в ХIII веке интересовались многие исследователи: Рашид-ад-Дин; Марко Поло, Монте Карвино, Одорик Фриульский и другие. Позднее там побывал известный врач и алхимик Парацельс, получивший там бесценные знания. Там был и Христиан Розен Крей - основатель Ордена Розенкрейцеров, где обучался мудрости в одном из храмов.

Бытующие в Гималаях, Тибете и Алтае предания сообщают, что вплоть до ХХ века в тех краях периодически видели выходящих из подземных пещер людей, которые были высоки и красивы, в дорогих древних одеяниях. Еще предстоит выяснить являются ли эти люди "народом аргон", среди которых любил бывать царь Иоанн, ушедшие в обиталище подземного Беловодья. Это легендарное обиталище столетиями ищут православные монахи, простые люди. Надеялся найти Беловодье и Николай Рерих.

Есть сведения, что переписка Иоанна с Ватиканом находилась чуть ли не до конца ХVII века в подземных хранилищах хана Кучума, возле озера Балхаш. Есть основание надеяться, что она сохранилась и до наших дней, как и библиотека Ивана Грозного.

Царь-маг Иоанн, согласно преданиям, родился в Персии, в районе Тегерана. Властвовал от Гиндукуша через Алтай до Восточных Саян. Предстоит выяснить еще очень многое, но... проведение археологических раскопок в Монголии сопряжено с немалыми сложностями.

По монгольским поверьям нарушать место упокоения людей совершенно недопустимо, так как такое кощунство может уничтожить его бессмертную душу. С точки зрения "западного" человека это предрассудки, но археолог вынужден считаться с убеждениями местного населения и действовать очень осторожно.

Еще в начале ХХ века многие экспедиции сталкивались с отказом монгольских проводников идти по намеченному пути, из-за боязни нарушить священные границы "запрещенной территории" на пути к горам Кунь-Лунь, Ноган-Куль.

В этих краях Агарти - сокровенный мистический центр Земли, заключающий в себе "наследие солнечной династии", прямых наследников Вайвасвата - прародителя всех людей, живущих в нынешней цивилизации. Там, в этих недоступных местах, в таинственной подземной стране живут древние посвященные, тайно руководящие ходом мировых событий. Вот таков край забытого царства мага Иоанна, - провозгласил Харви Вайсс и взглянул на сидевшую напротив него Клер.

Она сидела напротив, но отрешенно смотрела вдаль, забыв выключить диктофон.

- Как прекрасна эта сказка, похожая на быль, - наконец сказала она со вздохом.

Харви Вайсс закачал головой в знак протеста, но не стал тратить слов после всего сказанного им.

- Совсем недавно я, по заданию редакции, встречалась с известной гадалкой, прорицательницей и ясновидящей, участницей Всемирного Конгресса психоаналитиков и медиумов в Вене. Ее фантастические предсказания сбываются на 90% с точностью до нескольких дней.

Делая свои предсказания, она использует пятнадцать видов карт: Таро Уэйта, Таро Папюса, старорусские Таро, карты доктора Моро и многое другое, чему я даже не знаю названия.

В ее "арсенал" входит и гадание по руке, и на круге "Оракул", китайский "Ицзин", гадание по ритуалу Соломона, на старинных дощечках, на маятниках, на хрусталиках, на плавающей свече, на иероглифах, на древне шумерских и ведических манускриптах, на лунном камне, на яйцах и кофейной гуще, древнерусское скоморошье гадание на колокольчиках, по персту указующему и нумерологическому коду, по имени и дате рождения, по вибрации голоса и звука, по засушенным и перетертым в порошок насекомым, а также по магическому зеркалу царя Иоанна.

Вайсс насторожился, но продолжал слушать, не перебивая.

- Эта удивительная женщина сделала несколько предсказаний и для нашей газеты, и для меня лично. Так вот. Она сказала, что Катя и Льюис живы. По "петле Времени" они, если этого сами захотят, смогут вернуться в наш мир через тринадцать лет. Катя будет все это время жить очень далеко от Земли - этого я, по правде сказать, не могу понять, а Льюис обретет семью и станет отцом. Его женой станет женщина из племени "дзопа", живущая на востоке Тибета. Это племя - потомки выходцев с планеты из системы Сириуса и чрезвычайно низкорослы. Это они все чаще похищают землян, чтобы создать новую цивилизацию.

- Ну! Каково предсказание? - Клер блеснула озорными глазами. - Профессор, не "ломайте себе голову" над загадками царя Иоанна, а спокойно подождите каких-то тринадцать лет и встретясь с очевидцами узнайте массу подробностей не на одну монографию. А если серьезно, то я перестала верить науке, видя ее бессилие перед фактами, которыми нас забрасывает жизнь.

Клер мило распрощалась с четой Вайссов и, оставив после себя едва уловимый запах дорогих духов и неописуемое чувство сомнения или сожаления о деле всей жизни в душе профессора, "упорхнула" за океан, чтобы написать о посещении и беседе с известным историком полную тонкой иронии статью.

Человек - удивительное создание! Ну, казалось бы, как можно привыкнуть к бесшумным полетам треугольных гигантов и вертлявых небольших дисков, которые ежедневно и ежечасно кружили над ледниками, что-то неведомое землянам строя? Но нескончаемая работа, цель которой была сокрыта от глаз наблюдателя, через неделю вызывала лишь скуку, а через месяц казалась обычной и не вызывала никаких эмоций.

Темный маленький бар городка в предгорьях Гималаев постепенно пустел: журналисты один за другим уезжали, так и не дождавшись сенсационных новостей. Инопланетяне по-прежнему работали, военные молчали. Клер, после неоднократных неудачных попыток проникнуть в лагерь военных, смирилась с бесконечным ожиданием новостей и тоже подумывала об отъезде. Ее энтузиазм остыл, и она откровенно скучала.

Рассказы геологов и редких гостей - вертолетчиков, были на редкость скупы и не содержали ничего нового. Но сегодня, глаза знакомого геолога блестели, и весь его вид говорил о плохо скрываемом торжестве, которое переполняло его до краев.

- Что случилось с тобой, Стив? - поинтересовалась со смехом Клер - судя по твоему торжественному виду, инопланетяне поделились именно с тобой своим проектом подземного города.

- Готов поспорить на все пиво, которое здесь в наличии, что ты поцелуешь меня столько раз, сколько слов я сейчас произнесу, - ответил Стив с гордым видом.

- Ну да! Стану я обцеловывать каждого, кто мелет здесь всякую чушь, - фыркнув с сердитым видом, ответила Клер.

- Нет, неприступная Клер! У меня есть находка, которая дорого стоит, и я не продам ее дешево, особенно тебе, - спокойно попивая пиво, ответил Стив.

- Не дури, Стив, - уже серьезнее сказала Клер. - Показывай, что там у тебя?

- Клер, милая! У тебя - сенсация, у меня - ты! Только на таких условиях я соглашусь на переговоры, - тоже серьезно ответил Стив и отвернулся к своему пиву.

- Стив! Дурило! О чем идет речь? - теребила его за рукав Клер, но Стив деланно гордо сидел не шевелясь.

Хитрющая Клер обняла его сзади за плечи и, коснувшись своей кудряшкой пышных волос его лица, прошептала:

- Стивушка, дорогой! Я обожаю сенсации и ради них готова на многое, но я тоже не продаюсь дешево.

- Клер! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, но ты меня "не видишь". И только сегодня мне, видимо, помог сам Господь Бог. Смотри, что у меня есть, - и Стив победоносно вынул из кармана крышечку от объектива фотокамеры.

- Что здесь такого? - разочарованно пожала плечами Клер.

- Глупая девочка! Почему ты не спросишь, где я это взял, - с плохо скрытым торжеством спрашивал Стив.

- Ну, где? - равнодушно спросила Клер.

- Да на поляне у расщелины горы, где мы сняли большой пласт земли. Этой вещице лет пятьсот! Но самое главное ты просмотрела, моя хорошая Клер! Здесь есть нацарапанные инициалы хозяина. Спроси у ребят-фоторепортеров, и они тебе подтвердят, что они так обычно метят свою технику.

- Что там за инициалы? - тихо и дрогнувшим голосом спросила Клер.

- Б. Л. - Брег Льюис! - выкрикнули Стив и Клер.

- Боже, Боже! - обнимая Стива, почти приплясывая, кричала Клер.

- Они были здесь! Ура! Я сейчас же свяжусь с Джоном. Представляю, как он обрадуется - и тут же осеклась, побледнела. Нет! Это невозможно и непоправимо - они там, в прошлом. Как они близко и... далеко. - В ее глазах блеснули слезы.

- Подожди плакать, Клер, - засуетился Стив. - Не надо так печалиться. Есть же всякие экстрасенсы, ясновидящие и еще не знаю кто, кто сможет, может быть, "переговорить" с ними.

Клер уже справилась с собою и стала журналистом, "поймавшим" сенсацию.

- Конечно, надо будет подсказать Джону, чтобы он подключил к этому делу ясновидящих. Имея в руках твою находку, они наверняка смогут "связаться" с ними. По крайней мере, так "работала" болгарская Ванга и еще кое-кто из известных ясновидящих. Стив, мы обязательно встретимся с тобой вечером, а сейчас я бегу работать, - сказала скороговоркой Клер и "выпорхнула" из бара, не допив свой бокал.

- Вот так всегда, - со вздохом тихо сказал сам себе Стив, бережно пряча находку в глубокий карман куртки. - Желанная, но неуловимая!

Клер подняла Джона своим телефонным звонком среди ночи, так как не хотела считаться с разностью часовых поясов в таком важном деле. И Джон был ей очень благодарен за это.

- Джон! - возбужденно кричала в трубку Клер. - Свяжись с ясновидящими. Я думаю, имея в руках крышечку, они смогут наладить "связь" с пропавшими.

- Я понял твою мысль, - ответил Джон. - Многие ясновидящие "работают" так. Важно, что ты молодец, девочка и завтрашний номер "Ньюс" выйдет с сенсационной новостью. У тебя есть целых двести строк для сообщения, и они должны быть готовы к сроку. Работай, девочка, и большое тебе спасибо. - Джон отключил связь и пошлепал босыми ногами к бару, чтобы налить себе порцию мартини.

- Господи, помоги нам, - прошептал он, пристально вглядываясь в звездное небо. Какое счастье было бы вернуть ребят и расспросить их о "той" жизни. Сколько новых вопросов и "заморочек" ученым, сколько новых возможностей для человечества.

Сергей СУХОРУКОВ
ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ БЕЛЫЙ БЕС

Случилось так, что однажды я умер. Конечно же, приятного здесь мало, но, помнится, тогда я не сильно переживал поэтому, в целом, печальному поводу. Да, я еще был относительно молод, но что я видел за свои прожитые годы? Пожалуй, ничего такого, из-за чего стоило бы цепляться за жизнь. Возможно, я и в самом деле "не нашел себя", как любили рассуждать у нас некоторые умники с солидными валютными счетами в коммерческих банках. Я считал, что мне плевать на их материальные идолы, они считали, что я просто ленив и не способен к какой-либо ответственной работе. Может быть, они были ближе к истине. Так или иначе, но в их мире, мире денег и успеха, достойного меня занятия я так и не нашел. И смерть положила конец моим поискам.

Сейчас я уже смутно помню свой переход на э т о т свет. Кто-то кричал, перед глазами мелькнули чьи-то лица, женский приглушенный голос настойчиво звал меня. Потом стало тихо. Я очнулся, лежа на спине. Голым. Открыв глаза, увидел ясное голубое небо. Встав на ноги, обнаружил, что подо мной песок. Сразу я предположил, что нахожусь на пляже. Дело, конечно, обычное, но что-то меня насторожило. И тут я сообразил, что именно. Тишина. Абсолютная тишина. И песок. Он тоже, как и небо, был голубым. Меня окружало сплошное море голубого песка, ровное, без впадин или холмов. Безбрежное, на горизонте оно сливалось с небом.

Во всем своем теле я чувствовал непривычную свежесть и легкость. Я сделал шаг. Песок приятно уколол ступни ног. И тут какая-то робкая мысль мелькнула в моей голове. Мысль о том, что так не может быть. Мертвое тело не может чувствовать. И я все понял и вспомнил свою смерть!

Я по-новому, с особенным любопытством, огляделся. Голубая пустыня никак не соответствовала моим представлениям о загробной жизни. Но окружающий меня пейзаж однозначно не был худшим из известных мне вариантов. Правда, непонятно какому из потусторонних ведомств эта местность принадлежит? При жизни я не отличался особой набожностью, так что не питал иллюзий насчет радушного гостеприимства здесь, в мире теней.

Так, сомневаясь, я стоял посреди голубой пустыни, когда почувствовал легкий ветерок со спины, сопровождаемый едва заметным колебанием воздуха. Затем, аккуратно над моей головой, огненным шаром вспыхнуло вдруг появившееся солнце, лопнувшее в следующую же секунду, поджигая небо расплескавшимися ярко-красными каплями. Оглушенный и ослепленный, я упал на колени, а потом, резким толчком земли, был опрокинут на спину. Приподнявшись, я сердито взглянул на небо. Бушующий пожар там сменился мягким сиянием. Оно умиротворяло и несло успокоение. Я любовался им, пока не заметил, как злость моя исчезла без остатка, а на лице застыла неосмысленная улыбка.

Но тут песок вновь сотрясло.

Толчок был намного слабее предыдущего, но теперь он сопровождался глухим подземным рокотом, который, нарастая, усиливался. Потом раздался треск - и в шагах двадцати от меня появилась трещина метра в полтора шириной. С хлопком вырвавшееся оттуда пламя рассыпало фонтаном голубой песок, устремившийся было водопадом в образовавшуюся щель. Воздух резко насытился запахом серы. Затем пламя внезапно погасло, а из щели неведомой силой вытолкнуло хлопья пепла. Повалил густой, черный дым. Постепенно объем его уменьшался и дым, все более сгущаясь, приобретал очертания чего-то смутно знакомого. Наконец, последние клубящиеся струйки превратились в полы черного плаща, спадавшего с плеч огромного черного рыцаря, облаченного в готические доспехи. Голова рыцаря была защищена массивным квадратным шлемом, увенчанным двумя коровьими рогами. В руках рыцарь держал огромный двуручный меч, такой же черный, как и он сам.

Взяв оружие наперевес, черный рыцарь направился в мою сторону. Движения его были зловещими, а намерения недвусмысленными. Несмотря на то, что я уже умер, меня, похоже, собирались умертвить еще раз. Подземный воин был уже близко, когда вдруг шипящий и искрящийся огненный шар, прилетевший откуда-то сверху, взорвался рядом с ним, едва не угодив ему в ногу, опалив спереди броню на голени. Между мной и рыцарем, на месте падения шара, легла воронка, залитая пламенем. Черный воин, даже не посмотрев вверх, спешил обойти пылающий кратер, с явным намерением быстрей добраться до моей грешной души. Я же, напротив, с надеждой посмотрел в небо.

Там величаво шествовал прекрасный белый рыцарь, ступающий по воздуху, как по тверди. Он шел, оставляя за собой шлейф поразительно длинного, почти прозрачного плаща, конец которого тонул в ранее вспыхнувшем сиянии. Латы и меч рыцаря ослепительно пылали небесным огнем, в котором белый воин и был рожден.

- Этот человек не принадлежит тебе, раб преисподней! - прогремел сверху могучий голос.

Черный рыцарь, удостоив, наконец, противника вниманием, в ответ лишь злобно зарычал, одновременно ловко увернувшись от очередной шаровой молнии.

Воспользовавшись заминкой, я отполз на несколько метров назад, подальше от черного посланника Сатаны. В демоническом происхождении черного рыцаря я уже не сомневался. Так же, как и в том, что белый рыцарь послан мне на помощь небесами.

Тем временем Черный, описав над головой круг мечом, направил его на Белого. Черный клубящийся шар сорвался с кончика клинка и устремился в цель. Небесный воин, отразив снаряд круглым щитом, ответил тем же. Шар, только уже огненный, разбился о черный клинок. Безрезультатно обменявшись еще несколькими выстрелами, непримиримые враги сблизились и сошлись в поединке. Теперь мне удалось рассмотреть белого рыцаря лучше. Его тело так же было заковано в броню, поразительно схожую с доспехом черного рыцаря. Собственно, латы воинов отличались лишь цветом и тем, что шлем небесного воина не имел забрала, а вместо уродливых рогов по его бокам были приделаны изящные золотистые крылья.

Сражаясь, белый рыцарь плавно, точно вальсируя, кружился в воздухе над своим противником и расчетливо наносил удары. Мрачный адепт зла, исполином возвышающийся над горящей пустыней, умело отражал их. Постепенно противники двигались все быстрей, а их клинки встречались все чаще, высекая при столкновении искры. Удачным выпадом меча Черный отсек белому рыцарю плащ. Отрезанный вьющийся кольцами кусок медленно растворился в воздухе. Словно в отместку, языки огня, плавящие лазоревый песок, перекинулись на плащ черного рыцаря. Подземный воин резким движением сбросил его, обнажив спину и извивающийся метровый хвост, торчащий из-под панциря. Меня передернуло от омерзения.

Битва за мою душу продолжалась, а я шокированной всей этой фантасмагорией, неподвижно сидел на песке, ожидая итога поединка и решения своей участи. Поначалу я трепетно наблюдал эту схватку, но вскоре однообразие фехтовальных приемов мне надоело, и я заскучал.

Словно оценив мое состояние, противники поспешили закончить затянувшийся поединок. Меч небесного воителя с хрустом врубился в черный корпус врага, оставив в броне борозду, из которой тотчас повалил смрадный дым. Шипя от боли, черный рыцарь рухнул в огонь и загорелся сам, сотрясая воздух жутким воем. Громоздкое тело демона начало проваливаться в песок, пока полностью не было поглощено голубой пустыней.

Отбросив в сторону щит и меч, которые тут же исчезли и не коснувшись земли, победитель грациозной походкой, достойной небожителя, приближался ко мне. Латы белого рыцаря, несмотря на битву сияющие, как и прежде, показались мне тусклыми на фоне его божественного лица, излучавшего небесный свет.

Остановившись передо мной, мой спаситель, ласково улыбнувшись, снял перчатку и протянул мне свою руку, чтобы помочь подняться. Легонько, с благоговением, коснувшись предложенной мне ладони, я встал на ноги. Небесный воин оказался со мной одного роста, хотя на расстоянии казался значительно выше.

- Ты готов следовать со мной к свету? - спросил меня белый рыцарь. Теперь, когда он не сражался с демоном, а говорил со мной, голос у него был мягкий, как ворс.

Я, посмотрев в его ясные голубые глаза, нерешительно кивнул и почувствовал, как их сила, пронизывая меня насквозь, делает мое тело невесомым.

Держась за руки, мы взмыли в небо и поплыли к сиянию, лучи которого маняще зазывали в Царство Света.

- Почему нарушаете? Порядка не знаете, Двенадцать Тридцать Восемь? Мне из-за Вашей халатности неприятности не нужны! - резкий хрипловатый голос принадлежал пожилой крупной даме в строгом сером платье, сидящей за прямоугольным столом с канцелярскими принадлежностями. - Без контракта нельзя!

И разгневанная дама, и стол со стулом непонятно откуда появились перед небесными вратами и зависли в воздухе, загородив вход. Полное раскрасневшееся лицо дамы было обращено именно к нам.

Я растерянно оглянулся на спутника. Он равнодушно смотрел куда-то в небо высоко над завитыми пепельными волосами женщины, а саму ее, казалось, не видел и не слышал.

- Почему не поступило вызова? - бушевала дама. - Я сама должна Вас разыскивать?

И что ее так разозлило?

- Я предполагал, что по прибытию, - заговорил, наконец, белый рыцарь, отпустив мою руку и переведя свой безучастный взгляд с неба на даму.

- Не по инструкции предполагаете! - нетерпеливо перебила женщина. - Не по инструкции!

- Но ведь это - только формальность, - вежливо оправдывался ангел, если, конечно, он им был. - Главное - согласие.

- Согласие? - успокаиваясь, переспросила дама. - А каким образом свободное волеизъявление кандидата зафиксировано?

Небожитель заметно смутился. Теперь на женщину он смотрел с плохо скрываемой неприязнью, портившей его иконописное лицо. Похоже, больше аргументов у моего спутника не было, и последний вопрос остался без ответа. Но дама уже переключилась на какой-то бланк. Поднеся его к носу, она, щуря глаза, сквозь очки внимательно изучала печатный текст. Затем, проницательно взглянув поверх очков на меня, спросила ФИО. Я машинально ответил. Она записала. Рыцарь облегченно вздохнул. Рано. Дама, что-то вспомнив, нахмурилась и отложила бланк на край стола. Потом, очень нехорошо посмотрев на моего спасителя, зловеще спросила:

- Параграф Шестнадцать Четырнадцать соблюден?

Ангел был раздавлен. От его божественного величия не осталось и следа. На даму он смотрел почти с испугом. А женщина, тем временем, медленно растворялась в воздухе.

- Но он же согласен...- неуверенно заговорил рыцарь, когда дама уже исчезла.

- Мне неприятности не нужны! - сурово отчеканил голос из пустоты.

Небесные врата тоже исчезли.

- Ну и чем тебе плохо в раю, дубина? - повернувшись ко мне раздраженно спросил рыцарь. Надо сказать, ругался он зря, я ведь ни от чего не отказывался. Но было видно, что он очень расстроен, и я не стал обижаться, а только вежливо спросил:

- Вы ангел?

- Разумеется, - вздохнул ангел. - А кого ты еще с неба ждал? Кстати, и ты бы мог уже там быть. Впрочем, - подмигнул он мне, - еще не все потеряно. Ты там будешь. Ну, пошли!

И мы действительно пошли, а не полетели.

Первое, что я увидел, почувствовав опять под ногами опору - это черная фигура в обезображенных латах, одиноко бредущая по лазоревой пустыне, волоча по песку хвост. Я готов был поклясться, что это - поверженный ангелом бес. Так оно и оказалось. Он, положив свой огромный вороненый меч на плечо, неторопливо шел к той самой щели в земле, из которой и вылез. Остановившись у неровного зазубренного края, воскресший демон осторожно плашмя погрузил свое оружие в трещину. Затем он принялся неловко царапать пальцами по талии. В результате этой возни что-то щелкнуло - и хвост упал возле его ног! Уродливая кривая палка была просто пристегнута. Спихнув стальным носком хвост вслед за мечом в щель, демон снял свой рогатый шлем. Как оказалось, черный колпак скрывал бледное худощавое лицо юноши с усталыми глазами, прямым носом и плотно сжатыми тонкими губами. Длинные, обрезанные по плечи, черные прямые волосы демона были мокры от пота.

Из темной пасти щели показался край узкой ступенчатой лестницы, должно быть поданной автоматически. Юноша в черных доспехах ступил на верхнюю ступеньку, но тут мой спутник свистом окликнул его. Черный рыцарь обернулся. Ангел, сверкнув рекламной улыбкой и обнажив безукоризненные по форме и белизне зубы, приветливо помахал недавнему врагу рукой.

К этому моменту я уже совсем перестал что-либо понимать. Разве ангел не убил беса, спасая меня? Хотя, разве можно убить демона? Во всяком случае, погибая, орал тот убедительно. Получается, все, что я наблюдал, было всего лишь спектаклем, ловко разыгранным на потеху единственному зрителю. Мне. Но стоило ли так напрягаться ради моей скромной персоны?

Ожидая объяснений, я повернулся к ангелу, но тот, проигнорировав мой вопросительный взгляд, велел мне стоять на месте, а сам, гремя железом, подошел к демону. Дружески приобняв его за плечо, ангел что-то шепнул ему на ухо и громко заржал. Черный рыцарь кисло улыбнулся, и вяло спросил, почему мы еще здесь. Трудно было поверить, что жуткое рычание, которое я слышал из уст черного рыцаря во время недавней битвы, принадлежало этому несколько инфантильному юноше с тихим голосом. Шумно втянув через ноздри воздух, небожитель опять заржал, но на этот раз как-то неестественно.

Я вспомнил серую даму, которая почему-то напугала ангела, и закашлялся.

Небесный воин выразительно посмотрел в мою сторону. Даже на расстоянии я почти физически почувствовал силу его взгляда, наверняка способную крошить камень. Не выдержав, я закрыл глаза. А когда через мгновение открыл, то уже смотрел не на ангела. Я смотрел на собственное отражение в зеркале. Но выглядел лет на пять моложе.

- Добро пожаловать, молодой человек. Сейчас вас вызовут.

Окающий мужской голос прозвучал за моей спиной. Я оглянулся. Помещение, в которое за свою нескромность я так бесцеремонно был выброшен ангелом, оказалось приемным кабинетом, похожим на дюжину других, где мне приходилось побывать. Разве что облик сидящего за письменным столом лысоватого пожилого мужчины в сером костюме никак не вписывался в мои представления о секретарях.

- А я и не секретарь. Я - садовник, - поспешил внести ясность мужчина тем же окающим голосом и представился: - Смаковников Карл Адольфович.

- Через "а", - добавил он зачем-то.

"Что через "а"?" - чуть было не спросил я, но сдержался. Представившись в ответ, я скромно ждал дальнейших указаний.

- Халатик-то накиньте. Вон там, на гвоздике, около зеркала.

Серый халат пришелся мне впору. Я даже повеселел. До чертиков надоело ходить голым. Впрочем, мертвым тоже.

- Увы, молодой человек, - продолжая верно угадывать мои мысли, заговорил назвавшийся садовником, жестом приглашая сесть напротив его на свободный стул. - Человек смертен. И внезапно смертен.

"Однако", - подумал я и направился к стулу, минуя серую дверь. За ней, наверняка, сейчас решало мою судьбу местное начальство. И решало молча. Не было слышно ни звука.

Лишь ощутив под собой стул, я почувствовал насколько устал. Мне захотелось вздремнуть, но дядька, как назло, попался разговорчивый.

- Я такой же почивший, как и вы, - начал рассказывать он. - Но из-за досадной ошибки при записи моей фамилии в контракте, я лишен своего законного места в нижнем ведомстве. Точность должна быть во всем - это вне сякой критики. Но зачем же бюрократию разводить? Сам при жизни этим грешил понемногу. И я так понимаю: грешен - получи свое. Таков порядок. А я уж без малого полвека болтаюсь между землей и небом. Но я своего добьюсь. Свои права я знаю!

Заинтересовавшись, я внимательно слушал. Садовник продолжал.

- Пробовал я свою фамилию изменить, подав прошение Особой комиссии. Даже на уловку пошел, подсказав членам комиссии, что в старину фамилия моя через "о" писалась (ну, так, как ее в контракт занесли). Так верите ли: проверяли ажно до восьмого колена. В обоих ведомствах шарили. А одного прадеда по сей день ищут.

Пробовал я другой контракт составить. Да куда там! "А с первым, что прикажете делать?" - спрашивают. Один авторитетный чиновник принялся всех уверять, что ошибка здесь не в составлении контракта, а во мне. И я, мол, хочу запутать членов комиссии. Он даже инициировал, гад, создание комитета по розыску Смоковникова Карла Адольфовича, через "о". На мое счастие, таковой за последние сто лет в обоих мирах не значился. О чем комиссию и информировали сверху.

Казалось бы, дело решилось. Осталось только получить добро на уничтожение старого документа. И тут такая бумажная волокита началась, что забыли по какому поводу и затеяли. Ну и заглохло все к бесу. Тогда отважился я побеспокоить Верховный суд своего ведомства. Да вот, глядите, ответ пришел.

Он извлек из кармана пиджака вчетверо сложенную розовую бумажку и протянул мне. Я развернул. Это была выписка из решения суда.

- Смаковникову Карлу Адольфовичу в удовлетворении исковых требований о составлении нового Контракта отказать за необоснованностью, - прочитал я вслух последние две строчки.

- Так вот, - вздохнул Карл Адольфович, пряча бумажку в карман. - Советовали мне обжаловать решение на Страшном суде. Мол, там разберутся. Так ведь это ждать-то сколько. Да и не к чему оно тогда уже будет.

У меня затекла нога, и я пошевелился, скрипнув стулом.

- Я вижу, вы потрясены, - оживился садовник.

На всякий случай киваю. История и впрямь забавная. Хотя я и сам пока не понятно куда определен.

- Поверьте, молодой человек, мне здесь не так уж и плохо. Смею даже надеяться, что отлично справляюсь со своими обязанностями. Правда, у меня нет постоянной должности. Не положено. Только временные. Кем я только не был! Но не успеваю и года проработать, как должность под сокращение попадает. Сейчас вот по штату числюсь садовником. А вообще выполняю все, что придется.

- Так вам жалование полагается, - шучу я.

- А как же!

Но тут нашу беседу прервали. Серая дверь распахнулась. Я направился к ней.

- Молодой человек! Молодой человек! - торопливо позвал меня Карл Адольфович.

Я обернулся.

- А не хотите ко мне помощником? - Он говорил серьезно. - Работы у меня много и мне обещали прислать. Не пожалеете! Оплачиваемый отпуск, частые командировки в мир живых. Хотите, а?

Я неопределенно пожал плечами и вошел в дверь.

Уже на входе меня встретили старые знакомые. Первым ко мне подскочил ангел. Теперь он был в белом костюме и белых остроносых туфлях. На груди, поверх белой рубашки, широкой полосой искрился золотом галстук, подобранный под цвет кудрей небесного красавца. Широко улыбаясь, заоблачный франт схватил руками мою ладонь и начал усердно трясти, уверяя, что "просто счастлив меня видеть". На его прекрасном лице, впрочем, читалось то же самое.

Не успел я опомниться от такой перемены, как ангела сменил демон. Как и следовало ожидать, он оделся во все черное. Подчеркивая деловой стиль, свои длинные волосы он собрал в аккуратный хвостик. Без своих устрашающих лат, здесь, в костюме, демон оказался обыкновенным высоким, стройным парнем, несколько тонковатым на фоне атлетически сложенного ангела. Похоже, и этот бледный юноша испытывал при виде меня непонятную радость, хотя выражал ее более сдержанно.

- Не было случая представиться, - словно извиняясь, сказал он, едва мы обменялись рукопожатием. - Хотя, конечно, можно сказать, что мы уже знакомы.

И тут он вдруг заговорщически подмигнул мне и хмыкнул. Я тоже. Кто старое помянет?

- Зовите меня просто - Бес.

- Да, дружище! - запоздало вспомнил об этикете и ангел. - Я - Двенадцать Тридцать Восемь. Но мы же с тобой уже добрые приятели? А для друзей я Эдгар. К черту церемонии!

Ангел, поминающий черта - часто ли такое увидишь? Собственно, как и самого ангела.

- Добро пожаловать в наш офис! - шутливо торжественно провозгласил ангел Эдгар, гостеприимно махнув рукой вглубь кабинета.

Офисом он обозвал небольшую комнатку с голыми стенами, расчерченными на одинаковые по размеру черные и белые квадраты, расположенные в строгом шахматном порядке. Потолок был белым, а каменный пол - черным. В центре комнаты стоял круглый трехцветный стол с тремя стульями: белым, серым и черным. Каждый стул стоял напротив того сектора стола, которому соответствовал по цвету.

- Извини за заминку, дружище, - шепнул мне ангел, когда мы подходили к столу. - Сейчас быстренько заполнишь бумаги - и полетим домой!

Пока я устраивался на своем сером стуле, Эдгар уже подсовывал мне какие-то листы.

- Вот здесь. И здесь...- застенчиво говорил он, водя пальцем по бумаге.

- Постой-ка, Эдгар! - вмешался Бес. - На этот раз, боюсь, ничего не получится...

Ангел, осекшись, замолчал.

- Это почему же? - с вызовом спросил он.

- Он уже меченый. Его обязательно проверят.

- А, дьявол! - наморщился ангел. - Ты прав. И что же ты предлагаешь?

- Параграф...- напомнил Бес.

Теперь Эдгар скривился, словно от жуткой зубной боли.

- Проклятье! Ладно, давай ролик. Не подкопаются.

Едва ангел занял свое место за столом за белым сектором, как стены комнаты замерцали, черные и белые квадраты исчезли, и с четырех сторон на нас обрушилась... обыкновенная реклама! Так вот что такое Параграф Шестнадцать Четырнадцать!

Рекламный ролик был снят в форме диалога двух конкурирующих сторон. Дряхлые старички, насильно вытащенные из их уютных могил, вещали о вечной молодости, мускулистые ражие парни с тусклыми глазами предлагали вечное здоровье, грудастые длинноногие красотки, зазывающе щерились перламутровыми челюстями, обещая вечное наслаждение. Жаркое солнце, пляжи, экзотические пейзажи, вина - вал наслаждений и удовольствий предлагала реклама. И все это под пошловатую музыку, в такт которой ангел и бес радостно кивали головами. Смотря ролик, они, по очереди заглядывая мне в глаза, светились искренним восторгом, многозначительно подмигивали, пришептывали, мол, каково! Не то, что у конкурентов!

Я же, по правде говоря, существенной разницы между двумя ведомствами не заметил. Да и мне уже было все равно. От обилия красок и потока звука болели глаза, и гудела голова.

- Ну?! - Оба, еще не остыв от возбуждения, ожидающе смотрели на меня.

- А больше у вас ничего нет? - робко поинтересовался я, дабы потянуть время.

Бес обиженно отвернулся, а ангел, не скрывая разочарования и презрения, театрально запустил пальцы в свои роскошные золотистые кудри и растрепал их. Впрочем, тут же он овладел собой и опять засверкал своей неизменной голливудской улыбкой. Бес продолжал сидеть ко мне спиной, демонстративно меня игнорируя. Лишь его нервно подрагивающие плечи говорили о том, как он переживает.

- Я хотел сказать, что все это было потрясающе, - поспешил я успокоить своих расстроенных агентов. - Все было интересно. Поэтому трудно выбрать.

- А! - понимающе закивали головами ангел, и бес и сразу же повеселели.

Чтобы еще больше разрядить обстановку я шутливо спросил, обращаясь к демону:

- А котлы для грешников почему не показали?

Лучше бы я промолчал.

Ангел хрюкнул и поспешно закрыл лицо ладонями. Демон даже содрогнулся от ужаса.

- Подписывай ты... подписывай уже! - начал почти умолять Бес, отмахиваясь от меня и указывая пальцем на контракт, лежащий передо мной на столе. Затем, распустив свои волосы, начал нервно их теребить.

Я, конечно, сообразил, что сморозил какую-то глупость. Но зачем же реагировать столь болезненно?

- Я подпишу, обязательно подпишу, - пообещал я. - Но не могли бы вы мне сразу кое-что прояснить?

- Валяй, спрашивай, - благосклонно кивнул Эдгар.

- Значит, если я правильно понял, каждый попавший сюда волен сам выбирать, где ему провести свою вечность?

- Совершенно верно! - подхватил ангел, явно бывший в восторге от моей догадливости.

- И выбирает после того, как просмотрит этот э... замечательный ролик? - на всякий случай уточнил я.

- Именно, - радостно закивал ангел.

- А что тогда значила битва между вами, которую я имел удовольствие наблюдать?

- Скажем? - попросил Эдгар позволения у Беса. Тот кивнул.

- Видишь ли, так гуманно, как нынче, было не всегда, - рассказывал ангел. - Были другие времена - были другие нравы. Я бы даже сказал - дикие нравы. Раньше за душу человека приходилось сражаться. Буквально. Именно поединки ангелов и демонов решали участь умерших. Побеждал ангел - душа попадала на небеса. А если победу одерживал демон - то в пекло!

- Но это было очень давно, - вмешался Бес. - Сегодня эти поединки сохранились лишь в виде шоу. И то только по большим праздникам для почетных гостей.

- А нам с Бесом однажды пришла светлая мысль эти поединки возродить, - сказал Эдгар, самодовольно улыбаясь.

- Зачем?

- Никогда не догадаешься! - радостно заявил ангел. - А идея проста. Параграф - он не надежен. Кандидат может, если повезет, выбрать твое ведомство. А может и не выбрать. А план выполнять надо?

- Надо, - вздохнув, согласился я, вспомнив свое прежнее место работы.

- Вот! А у нас с Бесом есть уговор: души мы забираем себе строго по очереди. Мы красочно сражаемся, и восхищенный или напуганный кандидат без проблем следует за победителем и все подписывает, что положено. Вот ты попал на мою очередь. Поэтому ты должен был попасть на небеса. В следующий раз обязательно победит Бес - и следующий кандидат уже подпишет контракт с нижним ведомством.

- Должен был победить, - уныло подал голос демон. - Теперь, боюсь, лавочка прикрылась. Похоже, отдел кадров пронюхал о нашей выдумке. И как они узнали?

- Это кто-то из моих коллег-конкурентов выболтал, - нахмурился Эдгар. - Благодаря нашему договору я стал лучшим в своем деле, лучшим охотником за душами, и у меня появилось много завистников. Они меня и сдали.

- А это разве не мошенничество? То, как вы добывали души в обход Параграфа Шестнадцать Четырнадцать? - осторожно спросил я.

- Это - бизнес! - в один голос возмутились оба охотника за душами.

Если бизнес, тогда, конечно. О чем разговор?

- Ну, так что ты выбрал? - Ангел и бес с плохо скрываемым нетерпением ожидали моего решения.

Я, конечно, мог бы выбрать ад или рай. Разница небольшая. И там, и там - вечный комфортный покой. Но я, мечтая о нем, о покое, в мире живых, вдруг с ужасом подумал о нем здесь. Нет. Я понял, как ошибался там.

Я вовсе не хочу покоя!

Я молча встал и, сопровождаемый двумя парами удивленных глаз, подошел к двери, открыл ее и позвал:

- Карл Адольфович?

- Да, молодой человек? - отозвались из приемной.

- Я согласен. Согласен быть вашим помощником. Где мне подписать?

Федор ТИТАРЧУК
БАЙКА О СОЗДАТЕЛЕ Из цикла новелл «Байки для Роблингов»

Старинная лампа накаливания, запитанная через диод, дабы срезать половину амплитуды переменного тока и продлить жизнь лампочки едва ли не до бесконечности - главное, не отключать питание, иначе провисшая нить осыплется "от встряски" - своим желтовато-тусклым светом освещала комнатушку метра тир на четыре. Все наши уже собрались. И даже больше - некоторые персонажи из дальнего гетто каким-то образом тоже оказались здесь.

Странник доел принесенную ему банку не то фасоли в томате, не то еще какой деликатесной еды, отложил в сторону ложку, обвел нас испытывающим взором и молвил:

- Ну что, дорогие мои полусинтетические братья, о чем вам сегодня поведать? Какую байку-быль рассказать?

Странник, буду звать его так, хотя у него были и иные имена. Много имен, как я понял, но, по сути ничего так и не понял - как у одной особи может быть сразу много имен?! Для меня это было непонятно. Ну да и ладно - Странник так странник.

- Может о жуках-скарабеях, которых изобрели Создатели и забыли на метановом спутнике? - робко произнес один из завсегдатаев наших посиделок Р17А2-Полудеревянный.

Полудеревянным он был по той причине, что в пылу экспериментов с живой материей кто-то да когда-то сделал ставку на целлюлозную клетку, мол та куда лучше защищена для жизни в условиях космических излучений, так и появились мыслящие существа с такой особенностью строения их организма. В свое время Полудеревянных было едва ли не большинство, и даже поговаривают это направление псевдо-эволюции считалось самым перспективным. Но потом что-то случилось у Создателей, какой-то конфликт, почему-то одни лаборатории были закрыты, другие как-то странно: то замерзли на спутниках Юпитера, то странным образом взорвались на Ганимеде, но после того линия захирела, новых разработок не появлялось и остались вот такие раритеты, как Р17А2 со встроенным квантовым хранилищем "души и сознания", прозябающем сейчас на заброшенной свалке отходов.

- Жуки-скарабеи? - задумался Странник - Можно и про них... Только это будет уже повтором. Их путь давно закончился, новых видов, насколько мне известно, не появляюсь, и если из забытой популяции что и осталось, то к ним не стоит вторгаться. Они и без того были созданы как разрушители, для зачистки отработанных миров, а после того, как с ними поступили Гуманисты-Создатели, то, боюсь, оставшиеся ушли в стадию вечной куколки и только и ждут того, чтобы поквитаться со всей Вселенной.

- Гуманисты? - переспросил больше смахивающий на робота с наложенными на металл искусственными мышцами и кожей Г7А3-Гуманоидный

- Это спорный вопрос, - углубился Странник. - Вопрос гуманизма - это вообще такой вопрос, что в наш век создания новых индивидуумов для расселения по Вселенной вызывает больше вопросов, чем дает ответов. Но они есть - эти Гуманисты, как бы кому от них ни хотелось избавится.

- Ну да ладно, - отмахнулся Странник. - Что-то мы сегодня слишком заговорились, а вы, как я понимаю, хотите новую историю.

- Да-да, - загудело с пару десяток глоток, ретрансляторов, встроенных горнов и бог весть его чего, на что только способен полет мысли Создателей.

- О чем бы на сей раз поговорить? - вроде бы задумался Странник. Он часто так делал, вроде выбирая, о чем сегодня поведать. Часто это была просто уловка, театральный жест - он уже давно решил, о чем сегодня расскажет, но натура Древнего, рожденного еще до Странников, обязывала.

- А почему тебя называют Древним? - вдруг выпалил самый молодой из нас. Его водоросли, адаптированные к поеданию космической радиации, кустом колыхались на том, что с некоторой натяжкой можно было назвать головой.

- Не перебивай, - вступился я, но Странник остановил меня жестом руки.

- Отчего же, отчего же, сдала, - сделал он мне жест рукой. - Я поясню. Все очень просто, и термин Древний вполне описывает мое состояние, потому что я родился еде до тех времен, когда появились Создатели. Они ваши Создатели. Но не мои.

- Это как же? - встрепенулись все присутствующие. - Как, Создатели не создали этот мир? Он существовал до Создателей? Тогда кто создал Создателей? А кто же тогда создал Странника? - роились вопросы

- Именно так! - пояснил Странник. - Создатели, которых вы знаете - это точно такая же модификация исходного биологического материала хомо сапиенс сапиенс, как и большинство из вас, и создал их, как ни странно, тоже Создатель.

Присутствующие заволновались, заскрипели металлические шарниры, потрескивали искусственные мышцы, жужжали фиолетовые водоросли, потрескивали мыслители, словом, все разнообразие соединенных воедино биологического, механистического, духовного и мыслительного пришло в движение. Роблинги разволновались.

- Тише-тише-тише, - я, как модератор этого действа, призвал к спокойствию присутствующих. И передал слово Страннику.

- О да, некое непонятное не то создание, не то набор алгоритмов и встроенных в нашу вселенную законов, привело к созданию предтечи ваших Создателей. - пояснил Странник.

И началась история.

- Кузя, сколько ты там будешь сидеть? - стучала в дверь Адриана, пытаясь выгнать из санузла Казимира. Последний любил поутру обстоятельно принять душ перед длинным и часто сложным трудовым днем, что очень бесило Адриану, которой тоже требовалось время для макияжа и утреннего моциона.

- Сейчас-сейчас, - отозвался Казимир, видимо, не очень спешивший уступить Адриане наполненный паром санузел.

- Ну, знаешь! - хотела устроить "скандал из-за двери" в очередной раз, как дом качнулся. Их высотных многоквартирный дом, где они проживали в квартире на 40-м этаже, именно не зашатался, а именно раз качнулся - будто волна прошла через него, тронула все на своем пути и так же, неизвестно откуда взявшись, неизвестно куда исчезла.

Когда минут пятнадцать спустя мокрый, с полотенцем в руках, Казимир покинул все же ванную, он застал вполне типичную картину. Обиженная Адриана вновь перекрывает совой льющийся из окна свет, отчего ее силуэт выглядит неестественно темным на фоне яркого солнечного света.

- Ну да ладно тебе, - попытался обнять ее Казимир, и ощутил, что на этот раз обида протекает как-то не так.

Адриана не дернулась, не развернулась, не принялась отчитывать его за то, что он в который раз обещал и в который раз не сдержал слово. Раз уж он так любит посидеть в ванной, пускай встает тогда на полчаса, на час раньше и... потому что и ей тоже, и она тоже, и так дальше нельзя...

Но всего этого не случилось. Адриана просто повернулась к нему, пристально так посмотрела глаза в глаза и произнесла что-то вроде: "Какая у тебя бледная кожа, стоило бы ее как-то защитить от разгорающегося солнца".

Казимир усмехнулся, отпустил какую-то шутку, налил себе чая к тостам и наблюдал как она направляется неспешно и грациозно, пребывая в глубокой задумчивости, в сторону ванной.

Он уходил раньше. Минут на двадцать, но раньше, а потому постучал перед уходом в ванную, снова пошутил о чем-то, в ответ ему был плеск воды и не более.

"Обиделась", - подумал он, вздохнул и покинул квартиру, закрыв за собой дверь.

День обещал быть... но в лифте, мчащемся с хорошей скоростью с высоты сорокового этажа вниз, случился первый приступ. Точнее, назвать его приступом было бы существенным преувеличением. Голова слегка закружилась, и ему показалось, что стенки лифта на миг не то чтобы изменили цвет, но как-то цветопередача изменилась. Это длилось лишь миг, и тут же действительность вновь приобрела привычный вид.

Спустя час мир вновь напомнил о себе, когда он перед заходом на работу заскочил в Кулиничи и купил себе чиабату с натуральным кофе для утреннего перекуса. Столик в небольшом павильончике вдруг поплыл в его глазах, меняя не только цвет, размер, но и, казалось, обрастая новыми пространственными сущностями, новыми измерениями...

Голова закружилась, и он едва не выронил из рук стаканчик с кофе.

- У вас тоже сегодня головокружения? - поинтересовалась девушка, которая только что продала ему кофе.

- Немного... - ответил Казимир, присаживаясь за столик.

- Странно... - ответила девушка. - Или нет... - тут же поправила она себя. И будто развивая разговор сама с собою, добавила. - У меня сразу две сменщицы так же, с утра, с головными болями и какими-то галлюцинациями домой отпросились. Вот, осталась одна на всю смену. Не знаю, как буду справляться, - закончила она и взглянула на Казимира своими глубокими глазами, из которых, как на миг показалось ему, исходил теплый янтарный свет. Видение как появилось, так и исчезло, и Казимир тяжело вздохнув, принялся за утренний перекус.

А дальше день и вовсе не заладился. Не так, чтобы сразу взял и не заладился, но по нарастающей.

То светофор друг раздвоился и начал давать противоположные сигналы к переходу. На миг, но этого оказалось достаточно, чтобы пара бедолаг ринулась на красный и создала аварийную ситуацию.

Потом как-то странно гудели провода троллейбуса, натянутые над самым пешеходным переходом, и казалось, что с каждого из проводов в сторону земли лилось нечто странное, зеленоватое, извивающееся, касалось земли и там разливалось целыми лужами. Казимир даже видел, как пара бедолаг, видимо в последний момент все же заметив эти струи, попыталась отскочить в сторону, но не успела. С ними, к счастью, ничего не случилось, но ощущение не то всеобщей галлюцинации, не то военных испытаний над целым городом, не оставляло Казимира.

Поначалу он думал, что наваждение, периодическое головокружение, зрительные и слуховые галлюцинации - это лишь удел его сущности, но, чем ближе он подходил к изогнутому зданию офисного центра, к своей каторге, тем явственнее становилось, что нечто подобное происходит не только с ним. Не со всеми, но со многими.

Апофеозом пути на работу стало тело. Тело лежало прямо возле входа в здание и Казимир узнал своего начальника. Тот, как и положено трудоголику до мозга костей, требовавшему того же от остальных, на работу приходил за час, и, видимо, этого часа ему хватило чтобы как-то умудриться выпорхнуть из окна седьмого этажа, да так неудачно, что его тело в час пик стало достопримечательностью.

Пожалуй, этот сухой и многословный только в требованиях к себе и подчиненным человек, никогда не собирал столько внимания к своей персоне, как сегодня утром.

- Он как-то странно себя повел. Поднялся, вылил кофе на пол и произнес что-то вроде - легко, как птицам, - а потом... - рыдала рядом наша секретарша, по слухам - его любовница.

- Да уж... - протянул Казимир и, с опаской глянув на громаду офисного здания, все же пересек линию, отделяющую его от улицы и "каторги".

И все бы так и осталось непонятным недоразумением, если бы спустя час рядом с местом первого падения не хлопнулось второе, потом третье тело, и вот уже обеденное время, солнечные лучи ласкают тонкими и изящными лучами всю округу, прощупывая каждый миллиметр на предмет бог знает чего... Обволакивают, треплют волосы на голове Казимира, подымающиеся потоки теплого воздуха от разогретого асфальта и потоки, чего-то непонятного, кажется, исходящего из самой сердцевины земли, влекут вверх.

"Легче, чем птица... - шепчет Казимир, качаясь носком на краю парапета. - Легче, чем всемирный эфир..." - Кто-то хватает его в последний миг и стаскивает на разогретую крышу.

"Парить так легко..." - дурманит его запах смолы, к которой он плотно прижат щекой, и все те же восходящие вверх не то испарения, не то потоки эфира.

Его, наверное, от полета с крыши спасло затворничество. Вынужденное затворничество в пустой подсобке, где он с еще десятком таких же "летяг" пробыл до окончания рабочего дня, томимый то желанием взлететь, то ненавидя и проклиная этот мир...

К вечеру его, похоже, отпустило.

Как он добрался домой - осталось большим пятном в памяти. Дорога, подземка, новости в телефоне, люди с неадекватным поведением, да и он сам, пожалуй, со стороны выглядел не очень. Но когда весь город, а судя по новостям, и весь мир, превратились в одночасье в нечто непонятное, то уж к его поведению и внешнему виду никто претензий не предъявлял.

Лифт опять стал местом галлюцинаций. Дорога на сороковой этаж не обошлась без странных видений. Лифт тронулся, набирая ход, и в этот момент стена не только поменяла цвет, как утром. Картинка поплыла, будто громадный микроскоп приближал структуру вещества, не спеша при этом наводить на резкость.

"Ну вот, сейчас я увижу атомы и кристаллическую решетку, а вокруг ядер будут вращаться электроны..." - подумал Казимир, предвкушая видение.

Но громадный микроскоп навел резкость, и никакой кристаллической решетки на ожидаемом месте не оказалось.

"Нет, не может быть..." - простонал Казимир и едва не рухнул на пол лифта

Видение исчезло, глаза болели, мозг отказывался воспринимать происходящее.

Адриана была уже дома. Против обыкновения она не вышла навстречу вернувшемуся с работы Казимиру. Более того, поведение ее было нетипично. Она сидела в прихожей, забравшись с ногами на диван, и то рассматривала, то поглаживала, то трогала не существующие отростки и листья на стоявшем перед ней комнатном растении. Цветами в их доме занимался Казимир, и ранее он как-то не отмечал интереса к цветам со стороны Адрианы. До сегодняшнего дня не отмечал.

У Казимира так кружилась голова, пот заливал лицо, делал невыносимо липкой рубашку, что он лишь отметил интересный факт, сделал пару шагов в сторону ванной, и мир пред ним вновь поплыл...

Он падал в бесконечность, достигнув сначала того самого слоя, который рождал и поглощал элементарные частицы, в котором появлялись и растворялись сложные связи, блуждала неведомая Казимиру до того энергия, казавшаяся ему осмысленной и даже разумной... Провалился сквозь этот слой и отправился в путешествие вниз по структуре мироздания, оставляя этот мир... навсегда.

- Казимир, - позвала его Адриана спустя часа полтора, не отрываясь от своего занятия. Ее глаза излучали янтарный свет и неподдельный интерес к комнатному растению. - У нас на работе творилось что-то непонятное. Сначала с треть работников просто не пришли на работу. Не пришли и на телефонные звонки не отвечали. Потом те, кто уже пришли, начали вести себя странно, двое пытались из окна выпрыгнуть, парить, как птицы...

- Казимир, где же ты? - звала она, не отрываясь от цветка. - Погляди, я раньше не замечала, насколько красивы и совершенны твои цветы. Погляди, насколько они прекрасны!

Казимир, увы, уже не слышал ее. Мир его не принял, и он ушел в мир иной, оставив свое бездыханное тело.

Странник выдохнул, потянулся, давая понять, что история из прошлой жизни окончена.

- Э-э-э... я не совсем понял... - осторожно протянул Р17А2-Полудеревянный. - Это...

- Это был тот день, когда одна вселенная схлопнулась с другой, и на свет появились те, кого вы называете Создателями.

- Создатели?

- Да, - кивнул Странник, разжигая старинный примус в намерении приготовить горячую воду с травой, которую он упорно почему-то называл чаем, несмотря на всю очевидность того, что это вода с травами.

- Так появились Создатели?

- Именно так, - кивнул Странник. - Именно так и именно в тот день.

- Но как же?.. - Картина мира роблингов рушилась в их позитронных, биотонных, кварцевых и иных аппаратах мышления и духовных практик.

- А что с этим, Казимиром? - поинтересовался Р17А2-Полудеревянный.

- Он, увы, не вынес слияния двух миров. Оказался не способен трансформироваться. И его духовная сущность не выдержала диссонанса с пониманием мира, каков он был и каков стал теперь, разделилась с телесной оболочкой и ушла в мир иной. По крайней мере, мне хочется в то верить. - Повисла долгая пауза. - Когда я стоял на его могиле, Адриана уверяла меня, что, как только они разберутся со структурами, удерживающими в материальном объекте духовную сущность, она тут же отправится в мир, куда ушел Казимир, разыщет его и вернет назад.

- А что случилось? - не унимался Р17А2-Полудеревянный. - Почему так произошло?

- Не знаю, мои дорогие, - пожал плечами Странник. - Да, наверное, никто не знает. - Он поставил на примус платиновую емкость с водой. - Это только в старых фильмах да книгах даются ответы на все вопросы, поясняя, что произошло, почему, как с этим бороться... В жизни часто случаются вещи, суть которых мы можем оценивать по проявлениям, не осознавая причин и смысла происходящего. Есть гипотезы...

- Давай гипотезы. - засуетился Г7А3-Гуманоидный

- Хорошо. - Странник добавил в закипающую воду измельченные травы. - Давайте попробуем. Если удастся...

... Наш мир полон закономерностей, которые сплетаются в картину мироздания, и измени хоть одну составляющую, может оказаться, что любая жизнь, не говоря уже о разумной, окажется невозможна. Да измени любую фундаментальную закономерность, заряд элементарной частицы, и мироздание, скорее всего, рухнет.

Нам кажется, что этот мир нерушим, закономерности незыблемы, заряды неизменны. Так было, есть и будет всегда, думали мы, изучая этот мир. Были, безусловно, и те, кто задавался более фундаментальными вопросами. Откуда это взялось? Почему все настолько взаимоувязано и сбалансировано? Зачем и с какой целью создано и функционирует? В свое время эти два направления называли научным подходом, доходя до отрицания замысла как такового. В их понимании мир существовал всегда или почти всегда, развивался, усложнялся, боролся с разрушительными силами благодаря случайным флуктуациям. Второй подход все сводил к творению Высшей Силой, которая вложила замысел во все сущее, создала законы, управляет развитием и мимоходом присматривает за человечеством, как за одним из своих многочисленных проектов.

- Главный Создатель? - едва слышно выдохнул Г7А3-Гуманоидный.

- Пожалуй, да... - согласился Странник. - С некоторыми оговорками. Оба лагеря были далеки от полного понимания мироздания. И только единственное у них было незыблемо - как бы ни менялся этот мир, как бы ни развивался, ни усложнялся, базовые закономерности, законы, силы, заряды и прочие вещи, которые формировали этот мир - незыблемы с момента создания, как бы он ни появился - от Слова Божьего или Великого Взрыва.

При этом у обоих лагерей было множество проблем, скажем так, с прошлым мироздания и человечества. Опираясь на утверждение незыблемости законов мироздания, приходилось изобретать "костыли", чтобы объяснить, например, как появилась жизнь или как сформировалась Солнечная система в таком виде, что защищала миллиарды лет Землю, позволяя развиваться и усложняться живым организмам...

Так бы мы и жили, наверное, если бы мироздание не преподало нам урок.

В тот день, о котором я вам рассказал ранее, случилось нечто, что изменило фундаментальные законы мироздания. Материя стала иной, равновесие сил изменилось, заряды сдвинулись... Мир изменился. И как оказалось, изменения коснулись не только материальной части, но и того, что мы сейчас называем духовной. Ранее между душами живых и неживых существ, с одной стороны, и материальным миром, с иной, лежала непреодолимая пропасть. Лишь изощренные методики позволяли кончиком мизинца проникнуть в иной мир... И вот, в один день эта пропасть если не схлопнулась, то уменьшилась так, что можно стало построить довольно прочный и основательный мостик.

Почему это произошло? Был ли в том умысел Верховного Создателя или простая случайность? Неведомо.

Более того, даже на уровне материального объяснения случившегося до сих пор идут грандиозные споры. Одни уверяют, что наша Вселенная - большой пузырь, в какой-то момент столкнувшийся с соседним пузырем, отчего часть фундаментальных закономерностей нашей Вселенной претерпела изменения. Не фатальные, но существенные.

Иные уверят, мол, в разных участках нашей Вселенной действуют различные законы природы, и в какой-то момент, то ли иной участок проплыл через наш, то ли наша Галактика вошла в иной сектор, с иными базовыми законами...

Но как бы то ни было, даже прямое доказательство наличия духовного мира, сознания и духа у человека, не убедило сторонников научного подхода, что стоило бы поставить вопрос о существовании где-то и иных форм духовной жизни, возможно, куда более сильных, влиятельных, способных охватить всю нашу Вселенную. Нет, этот вопрос как был табу, так и остался, а духовная составляющая живой природы была лишь добавлена как новая, особая форма материи, обладающая специфическими свойствами, вплоть до осмысленного влияния на неживую материю.

Изменение основ мироздания, осознанное или случайное, привело к тому, что подавляющее большинство живших на тот момент живых существ (и людей, в том числе) не смогло перенести этого. Те, кто выжил, кто принял новые правила игры, скажем так, преобразились. Новые закономерности мироздания, например, оставшуюся горстку людей наделил способностями, о которых они до того и мечтать не могли. Люди превратились в то, что их предки назвали бы превращением в полубогов, со способностью видеть мироздание на фундаментальном уровне и использовать эти знания для созидания (порой и деструктивного, стоит признать), даже для создания искусственной разумной жизни. Жизни на базе генетического разнообразия, созданного, возможно, Верховным Создателем. Жизни, которая смогла начать экспансию во Вселенную.

- Ух ты... - Роблинг с металлическим скелетом и искусственными мышцами мало что понял, но был воодушевлен тем, что истина где-то рядом, - Так у Создателей был свой Создатель?!

- Где-то так... - кивнул Странник. Его горячий напиток был уже готов, налит в платиновую емкость, и ему, Страннику, хотелось побыстрее приступить к тому, что он называл чаепитием.

- Ты говорил, что был на могиле этого...

- Казимира.

- Да, Казимира, - уточнил Р17А2-Полудеревянный. - Значит ты из этих... тех, кто был предтечей Создателей.

- Так и есть, - согласился Странник

- Тогда почему ты не изменился и не ушел, как те, кто не захотел принимать этот новый мир?

- А кто сказал, что я не ушел? - отпил свою горячую травяную жидкость Странник. - Я просто вернулся.