1

Ронан Линч все еще помнил худший сон из всех когда-либо ему приснившихся. Сейчас это видение казалось уже далеким прошлым, два года минуло с тех пор. Или три? А может, четыре? В детстве время ускользает незаметно, а теперь, когда он возмужал, или как это правильно называют, оно и вовсе неуловимо. Значение имело только то, что это произошло До. Когда-то Ронан делил жизнь на До и После смерти отца, теперь все стало иначе. Теперь это было До того, как он обрел способность к сновидению. И После.

Данный случай произошел До.

Когда сновидение явилось, Ронан уже был обладателем эпичного каталога незабываемых кошмаров всех мастей. Какой сорт вы бы предпочли? Может, классический набор монстров: когти, клыки, патлатые перья, мокрые от дождя? Или публичное унижение: попытки скрыть разразившийся посреди кинозала насморк, бесконечно подтирая потрепанным рукавом нескончаемый поток соплей. А может, жуткие эксперименты над телом? Ножницы, кромсающие плоть руки, кости и сухожилия, вырывающиеся наружу. Безумие стало извечным выбором: ступить на привычную территорию, чтобы оказаться ошарашенным ощущением чудовищной и неотвратимой неправильности происходящего, которое ворочается, ворочается и ворочается внутри, пока не проснешься дрожащий и покрытый потом.

Он видел их все.

«Кошмары – это уроки», – сказала как-то раз его мать Аврора. – Они кажутся плохими, потому что ты знаешь хорошее».

«Кошмары – как сучки, – заявил однажды его отец Ниалл. – Пусть заигрывают с тобой, мой мальчик, но не вздумай познакомиться с ними поближе».

«Ночной кошмар – химическая реакция, – считал его бойфренд Адам. – Неконтролируемый всплеск адреналина в ответ на раздражитель, возможно, вызванный травмой».

«Вперед, не стесняйтесь в выражениях», – отвечал Ронан.

Таковы были кошмары: они были реальны. По крайней мере, для него. Если остальные просыпались в холодном поту с бешено колотящимся сердцем, то Ронан, потеряв бдительность, мог проснуться и обнаружить рядом все, что ему пригрезилось. Раньше такое часто происходило.

И стало случаться вновь.

Он начинал думать, что, возможно, между До и После не существует такой четкой границы, как ему казалось.

Именно это приключилось в том плохом сне: Ронан включил свет, увидел зеркало. И себя в нем. Ронан из зеркала позвал: «Ронан!»

Он вздрогнул и проснулся в своей старой спальне в Амбарах. Спина покрыта потом. Руки гудят. Бубух-бубух – сердце грохочет о ребра. Обычный страшный сон. Луны не было видно, но он чувствовал, как она наблюдает, отбрасывая тени за неподвижными ножками стола и над распростертыми лопастями потолочного вентилятора. В доме царила тишина, остальные домочадцы спали. Он поднялся и налил стакан воды из-под крана в ванной. Выпил, налил еще.

Зажег свет и уставился в зеркало. Там снова был он. Ронан из зеркала вновь произнес: «Ронан!»

И он опять проснулся, на этот раз по-настоящему.

Обычно, когда просыпаешься, становится очевидным, что сон был всего лишь иллюзией. Но этот сон о сновидении… все казалось таким реальным. Половицы, холодная потрескавшаяся плитка в ванной, журчание воды в кране.

В этот раз, когда он встал, чтобы налить стакан воды, по-настоящему налить стакан воды и выпить, чтобы прогнать наваждение, он был уверен, что будет поражен ощущением касания пальцев ко всему, мимо чего проходил, напоминая себе, насколько своеобразна реальность наяву. Неровность оштукатуренных стен. Гладкость отполированного изгиба спинки стула. Легкий порыв воздуха из двери Мэтью, когда он толкнул ее, чтобы увидеть спящего младшего брата.

Ты не спишь. Ты не спишь.

На этот раз в ванной он обратил внимание на луну, едва различимую сквозь жалюзи, на тусклое ржавое пятно у основания старого крана. Это детали, подумал он, которые спящему мозгу выдумать не по силам.

Ронан включил свет и увидел зеркало. Свое отражение в нем. Ронан из зеркала произнес: «Ронан!»

И снова проснулся в своей постели. Снова, снова.

Черт возьми.

Он, словно умирающий, хватал воздух ртом.

Ронан не понимал, бодрствует он или спит, и уже не знал, как определить разницу. Исследовал каждую деталь как во сне, так и наяву и не почувствовал никакого шва между ними.

Ему подумалось: «Возможно, я обречен делать это вечно. Пытаться проснуться, так и не узнав, удалось ли мне это».

Временами он задавался вопросом, не был ли он все еще в том сне. Что, если он вообще никогда не просыпался? Может, все неправдоподобные вещи, что произошли со времен этого самого «Ронан!» из зеркала, все невероятные события школьных лет, хорошие и плохие, существовали только в его голове. Это могло быть таким же убедительным объяснением, как и любое другое.

Худший сон.

До, ему казалось, он всегда сможет уловить разницу между сном и бодрствованием. Понять, где реальность, а где плод его фантазии. Но После…


– Просыпайся, снежок, мы на месте, – позвала Хеннесси.

Ронан очнулся в тот момент, когда автомобиль остановился, гравий захрустел под шинами, сухая ветка оцарапала кузов. Он лежал, растянувшись на заднем сиденье, и теперь сел, прижимая ладонь к занемевшей шее. На противоположной стороне сиденья присненная им ворониха по кличке Бензопила забралась в свою коробку, предчувствуя, что они вот-вот выйдут наружу. Ронан машинально потянулся к телефону в попытке проверить сообщения, прежде чем вспомнил, что его нет.

Снаружи прохладный полдень сменился золотистым теплом вечера. Здания с плоскими крышами сгрудились вокруг торговой парковки, их водосточные желоба мягко золотились в свете уходящего дня. Это был один из тех комплексов, внешнему виду которых не хватало только припаркованных рядом школьных автобусов. Как и следовало ожидать, Ронан заметил выцветшую вывеску: «МУЗЕЙ ЖИВОЙ ИСТОРИИ ЗАПАДНОЙ ВИРДЖИНИИ».

Табличку окружал беспрепятственно разросшийся китайский ясень, вся площадь парковки была охвачена сетью заросших сорняками трещин. В конце сезона листья, скученные в рыжие и пурпурные завитки, остались только там, куда не смог добраться ветерок.

Музей живой истории выглядел так, словно был мертв уже несколько десятилетий.

Именно такие места обычно выбирал Брайд. На протяжении нескольких недель, прошедших с момента их побега от Модераторов на берегу Потомака, Брайд вел их через разрушенные дома, опустевшие съемные квартиры, закрытые антикварные магазины, пустующие ангары аэропорта, ветхие прибежища туристов. Ронан не мог сказать точно, произрастала ли тяга Брайда к захудалым местам из соображений секретности или эстетики.

Казалось, «секретность» не является синонимом «заброшенности», но Брайд никогда не приводил их в места, которые еще хранили в памяти редкое прикосновение человеческих рук.

В подобных жилищах всегда не хватало удобств, но Ронан не мог жаловаться. Ведь они были все еще живы, верно? Трое сновидцев, преследуемые законом, по-прежнему в строю, вооруженные до зубов собственным жизнелюбием, выбирались из своего автомобиля, позаимствованного во сне.

– Прислушайся. Что ты слышишь? – спросил Брайд.

Он произносил это каждый раз, когда они оказывались в новом месте.

Ронан уловил шелест ветра, подхватившего сухую листву. Отдаленный рев грузовиков на шоссе. Рокот невидимого самолета. Собачий лай. Звук жужжащего генератора где-то вдали. Мягкий свист крыльев Бензопилы. Вид птицы с черным оперением, проносящейся высоко над ними тремя в этом необыкновенном успокаивающем месте, наполнил его чувством, которому он не находил описания, но ощущал, как оно становится все сильнее и сильнее, с тех пор как они сбежали.

Это было похоже на полноту. Присутствие, реальность. Раньше он был полым, опустошенным. Нет, истощенным. Он находился на пути к пустоте. И теперь внутри него снова что-то было.

– Слушай, – сказал Брайд, и Ронан прислушался. Что он слышал? Пульс отдавался в ушах. История его крови. Движение души. Гул того, что наполняло его.

Это не могло быть счастьем, подумал он, потому что находился вдали от братьев и Адама. Он волновался за них и, конечно, не мог быть счастлив, испытывая беспокойство.

Но чувство казалось очень схожим.

– Когда умрет последний человек, над опустевшим лесом по-прежнему будет реветь самолет, – сказал Брайд.

Хотя он и жаловался, голос его оставался спокойным. Во многих отношениях он был полной противоположностью своим взбалмошным ученикам. Ничто не могло испугать его и заставить слететь с катушек. Он не смеялся истерическим смехом и не разражался яростными слезами. Не важничал, но и не принижал себя, не потакал своим желаниям и не занимался самоотрицанием. Он просто был. Все в его позе кричало о нем не как о высшем хищнике, а скорее как о чем-то настолько могущественном, что полностью исключало сценарий «хищник-жертва». И эта картинка была бы неполной без взъерошенной пряди рыжевато-коричневых волос.

«Он своего рода франт, – сказала Хеннесси Ронану в первый же день, когда они остались наедине. – Типа, франт суперуровня. Он уже победил всех других франтов и теперь стал их боссом, которого должен победить ты, чтобы заполучить его рубашку с пуговицами».

Ронану не понравилось слово «франт», но он понял, что она хотела сказать. Было в Брайде что-то легкое и иллюзорное, нечто, что противоречило значимости его целей. С тех пор как он познакомился с ним лично, Ронан думал, что есть в Брайде что-то удивительное, некое несоответствие, словно проводки в мозгу Ронана неверно стыковались, как если бы он думал об одном слове, а произносил другое. Что означало всякий раз, когда он долго смотрел на Брайда, ему начинало казаться, что у него на языке зарождается бесформенный вопрос.

Но в чем мог быть вопрос? Ответ всегда прост – Брайд.

Брайд спросил:

– Что ты чувствуешь?

И Хеннесси разразилась взрывным монологом. Она всегда была как пленочная кассета, которая проигрывалась слишком быстро, но с тех пор как они ушли в бега, ее скорость переключилась в режим перемотки.

– Чувствую? Чувствую? Что же я чувствую? Я чувствую Западную Вирджинию. Могу простить тебя, если ты считаешь, что чувствуешь Вирджинию. Это близко, очень близко, но здесь преобладают нотки кожи. Попробую… что же это?.. пожалуй, я чувствую привкус банджо. Ммм… нет. Цимбалы. Да, точно она. Так и знала, что тут замешаны струнные. Что же еще. Кудзу? Подожди, дай минутку. Это что, нотка серы?

Хеннесси обычно не тормозила на полпути, поэтому Брайд уныло ждал, а Ронан достал сумку и меч с надписью «Превращены в кошмар» на рукояти. Он закинул вещи за спину и поправил ножны, чтобы клинок висел строго между лопаток. В любом случае он не собирался утруждать себя участием в безумной игре Брайда. Прекрасно осознавая, что ему в ней не победить.

Когда Брайд спросил «Что ты чувствуешь?», он имел в виду «Сколько энергии силовых линий ты можешь ощутить

Ронан никогда не обладал способностью чувствовать силу невидимых линий, которые подпитывали его сны. По крайней мере, пока бодрствовал. Но Адам мог. И если бы Ронан и Хеннесси не выбросили свои телефоны в ту первую ночь, чтобы Модераторы не смогли использовать их в качестве средств слежения, Ронан попросил бы у него пару советов.

Ну, наверное.

На тот момент, когда они отключили телефоны, Адам все еще не ответил на последнее сообщение Ронана. «Tamquam», – написал Ронан, на что должен был получить ответ «alter idem». Но Адам не ответил вовсе.

Тишина даже своего рода помогала… делала разлуку… сносной.

Что ты чувствуешь?

Смущение.

– Если ты закончила, – сухо бросил Брайд. – Силовые линии. Чувствуешь?

– Может, немного? – сообразила Хеннесси. – Больше хлебницы, но мельче газонокосилки? Достаточно, чтобы Ронан Линч чуть позже смог устроить беспорядок.

Ронан показал ей средний палец.

– Используй свои чувства, а не пальцы, Ронан, – сказал Брайд. – Разделение между твоим бодрствующим и спящим «я» несущественно, и гарантирую, что в скором будущем этот пробел принесет тебе хлопот. Собирай вещи, Хеннесси. Мы останемся здесь на ночь.

– Я надеялась, что ты это скажешь. – Хеннесси шарила вокруг, как зомби. – Я потеряла Буррито. Ронан Линч, скажи, если я на верном пути… уфф, не бери в голову.

Буррито, то есть машина, на самом деле не была невидимой, так как Брайд предостерегал от грез, обладающих истинной невидимостью. Ему не нравилось, когда им снилось что-то постоянное, бесконечное, повторяющееся, что невозможно отменить. Он не одобрял ни одно творение, которое оставляло нестираемый углеродный след после ухода своего создателя. Так что машина не была невидимой. Она просто была незаметной. Ронан весьма гордился собой. Брайд намеренно попросил неприметный автомобиль, явно не сомневаясь в способности Ронана достать подобный. Было приятно почувствовать себя нужным. Причастным. Хотел бы он, чтобы процесс воплощения этой задумки в реальность прошел немного более элегантно… однако что есть, то есть.

Хеннесси взвалила на плечо меч, похожий на оружие Ронана, за исключением рукояти с цитатой «Из хаоса», и Ронан крикнул:

– Бензопила, за мной!

Ворониха спикировала к нему по воздуху. Ронан едва успел отвернуть голову, чтобы не получить когтями по лицу, когда птица приземлилась на его плечо.

Брайд распахнул дверь в музей.

– Было заперто? – спросила Хеннесси.

– Правда? – ответил Брайд. – Только после вас.

Внутри Музей живой истории Западной Вирджинии оказался запущенным и внезапно забавным. Загроможденные, полутемные коридоры вели мимо комнат, заполненных диорамами в натуральную величину, обставленными старинным реквизитом и выцветшими манекенами. Здесь ученики в комбинезонах и/или с косичками с восторгом взирали на манекен учительницы в старомодной классной комнате. Там дородный доктор в полевом госпитале осматривал менее упитанного пациента. А тут активисты по защите прав женщин лоббировали голоса избирателей. А вот здесь шахтеры спускались в бетонное отверстие пещеры. Лица манекенов были выполнены в мультяшном стиле. Все это попахивало гораздо сильнее, чем можно было ожидать от здания, заброшенного с 1970-х годов.

– Это место будет меня преследовать. Что за вонь? – спросил Ронан.

– «Музей живой истории Западной Вирджинии предоставляет захватывающий опыт применения зрения, слуха и обоняния. – Хеннесси нашла рекламную брошюру и теперь читала ее вслух, обходя коробки и мебель, вынесенные в холл. – Более пятисот уникальных запахов доставляются по трубопроводу в разноплановые… – Разноплановые? Серьезно?.. – сценарии. Учащиеся получат возможность вернуться назад в прошлое и провести уникальную экскурсию, которую, мы уверены, запомнят надолго!»

– Помоги мне, – сказал Брайд.

Он уже втащил в зал два манекена и собирался за третьим. Брайд встал рядом с ними плечом к плечу. Ему не было необходимости объяснять, что он делает. В тусклом свете манекены казались пугающе живыми, по крайней мере, они выглядели достаточно убедительно, чтобы заставить незваного гостя остановиться. Фальшивая армия.

Ронан начинал понимать, что первой реакцией Брайда всегда был порыв втянуть врагов в игры разума. Он сражался, если было необходимо, но всегда предпочитал, чтобы его противники побеждали себя сами.

– Так и будешь там стоять? – спросил Ронан Хеннесси, когда они с Брайдом вытащили шикарного руководителя в костюме-тройке, домохозяйку военных времен в цветастом платье и трех курсантов в пыльной форме.

– Я не могу прикасаться к такой безвкусице, – Хеннесси указала на матроса с неровно раскрашенными глазами. – Это может быть заразно. Вот такой способ лишиться своих творческих сил.

– Если бы я придерживался подобной политики в отношении сновидцев, тебя бы сейчас здесь не было, – беззлобно заметил Брайд.

Ронан с шипением коснулся щеки проводника поезда.

– Горело так, что лицо этого парня расплавилось. Фактически…

«Кроме того, Музей живой истории Западной Вирджинии… – держа брошюру перед лицом, Хеннесси повысила голос, чтобы заглушить Ронана, – предлагает проведение ночных вечеринок по случаю дня рождения и выезд экспозиции на дом по выходным. Группам более трех лиц предоставляются скидки». Черт возьми. Если бы у нас был еще один сновидец, мы бы могли сэкономить. А деньги потом направить в фонд колледжа Ронана Линча. Но не чтобы пойти в него, а чтобы спалить дотла, их страховка не покроет расходы. Брайд, любимый, есть шанс, что мы сможем подобрать еще попутчика? Еще одного сновидца, который подводил бы тебя реже, чем я? Для полного комплекта?

Брайд отошел от манекенов, отряхивая руки.

– Хочешь еще одного?

Ронан не горел желанием задумываться об этом. Все это напоминало те моменты, которые он изредка испытывал в Амбарах по ночам, когда попадал в ловушку определенного хода мыслей. Он представлял, что они с Адамом прожили вместе много лет, а затем Ронан умер от старости или от несчастного случая, и Адам нашел себе другого, а позже все трое встретились в загробной жизни, и вместо того чтобы провести остаток вечности вдвоем, Адаму пришлось делить свое время между Ронаном и этим глупым узурпатором, в которого он влюбился, будучи вдовцом, разрушив таким образом их кусочек рая. И это еще не считая того, что Ронан начал беспокоиться, попал ли Адам вообще в загробную жизнь, имея столь агностические наклонности.

– Три – хорошее число, – прорычал Ронан, бросив на Хеннесси мрачный взгляд, когда они направились вглубь музея. – Буррито рассчитан на троих.

– На заднем сиденье поместятся еще двое. – сказала Хеннесси.

– Нет, если там уже лежит человек.

– Отличная идея. Если ехать лежа, то, наверное, там можно уложить четырех или пятерых. И еще двоих в багажник.

– Сновидцы! – рявкнул Брайд, заставляя их замолчать.

Он стоял у двойных дверей в конце заполненного манекенами зала, положив руки на дверные ручки. В темноте можно было разглядеть лишь взъерошенные рыжевато-каштановые волосы, бледную шею и светлые полосы на рукавах его серой куртки. Это делало его немного похожим на схематичную фигурку из палочек или скелет – абсолютный минимум, необходимый, чтобы казаться человеком.

Он распахнул двери – и в коридор хлынул теплый свет.

Пространство по ту сторону оказалось размером со спортивный зал. Крыша давно обвалилась. Золотистые вечерние лучи нашли свой путь внутрь через зазубренный пролом, который оказался выходом для стремящегося наружу дерева, покрытого ползучими растениями. Частицы пыли сияли на свету. Здесь пахло настоящей жизнью, а не одним из пятиста ароматов, подающихся по трубам.

– Да, – сказал Брайд, словно отвечая на вопрос.

Место напоминало разрушенный собор. Голуби шумно вспорхнули из тени. Ронан отшатнулся от неожиданности. Хеннесси рефлекторно вскинула руку над головой. Брайд не шелохнулся, наблюдая, как птицы исчезают под крышей. Бензопила бросилась за ними с радостным воплем «кар, кар, кар», прозвучавшим раскатисто и грозно.

– Блин, – прошипел Ронан, раздраженный своей реакцией.

– Отпад, – добавила Хеннесси.

Они двинулись дальше, и еще одна стая птиц вылетела из покрытой пылью кареты, сбив манекен у входа.

– Только взгляните, как все здесь превратилось в музей чего-то совершенно иного, – сказал Брайд. – Посмотрите, насколько это подлинно сейчас.

Из-за куч сухих листьев и подлеска было трудно сказать, о чем изначально была выставка, хотя увитая плющом старинная пожарная машина в нескольких ярдах от кареты наводила на мысль о сцене уличной жизни. Брайд любил отдавать дань памяти об усилиях, приложенных человечеством.

– Сколько лет на это потребовалось? – спросил Брайд вслух. Он положил ладонь на ствол огромного дерева и посмотрел вверх сквозь расколотую крышу. – Сколько лет место должно оставаться нетронутым, чтобы могло вырасти подобное дерево? Сколько еще лет пройдет, прежде чем все здесь полностью исчезнет? Случится ли это когда-нибудь? Или постмузей навсегда останется музеем – памятником человечеству? Мы видим сны, как долго это может продолжаться? Вот почему не стоит грезить о чем-то абсолютном, бесконечном. Мы не настолько эгоистичны, чтобы предполагать, что это всегда останется желанным или необходимым. Нужно думать о том, что станет с нашими грезами, когда мы уйдем. О нашем наследии.

Все наследие Ронана состояло из погрома в студенческой комнате общежития Гарварда, невидимой машины и меча с выгравированными на рукояти словами «Превращены в кошмар».

Все остальное – его грезы, исчезнут в тот же момент, когда он умрет.

Хеннесси замерла.

Она застыла так основательно, что Ронан невольно тоже замер, глядя на нее, и, поскольку они оба остановились, Брайд, наконец, обернулся и заметил.

– Ах, – просто сказал он. Медленно опустил руку в подлесок у ног Хеннесси и выпрямился, держа за голову черную змею. Мускулистое тело рептилии слегка извивалось в его хватке.

Склонив голову набок, Брайд изучал создание. И оно изучало его.

– Замерз, дружок, – сказал он существу. – Разве тебе не пора спать?

А затем обратился к Ронану и Хеннесси:

– Она не самая смертоносная вещь в этой комнате. В дикой природе эта черная змея проживет всего около десяти лет, и единственные, кому она нанесет урон, – это мыши, ровно столько, сколько ей потребуется, чтобы остаться в живых. Изящна. Эффективна. Изумительна, правда. Она отмеряет вдохи и выдохи жизни.

Он протянул змею Хеннесси. Если внутри у девушки и жил страх перед рептилиями, то она умело это скрыла. Спокойно взяла ее, сжав позади глаз, копируя хватку Брайда.

Змея дико изворачивалась, ее туловище обвило руку Хеннесси, которая вторила движениям рептилии, пытаясь уклониться от цепкого хвоста. Затем обе, казалось, пришли к согласию, девушка и змея тихо замерли в подлеске.

– Она чертовски великолепна. Я бы хотела ее нарисовать. – произнесла Хеннесси.

– Посмотри на нее, – сказал Брайд. – Внимательно посмотри. Запомни ее. Что ею движет? Если бы она приснилась тебе, что бы тебе стоило о ней знать?

Ронан, в свое время вылетевший из школы, так никогда и не стал вновь школьником, но он не жалел. Он любил все это. Ему нравилось замечать, как непринужденно и идеально чешуйки змеиной кожи соприкасаются друг с другом. Нравилось наблюдать, как сухая прохладная кожа казалась непробиваемой, жесткой, пока змея не пошевелится, и тогда все это сжималось и расширялось, мышцы перекатывались под поверхностью кожи, словно там жило совершенно иное существо.

Ему нравилось, когда сновидец предлагал подумать об этом существе в контексте его снов.

Наконец, Брайд забрал змею у Хеннесси и осторожно выпустил обратно в подлесок. С некоторой горечью он заметил:

– Это музей неспящих. А как бы выглядели артефакты мира сновидцев? Нынешняя цивилизация настолько убеждена в собственной несостоятельности и правах, что вечно пытается заглушить шум других видов своим жалким белым шумом неудавшихся амбиций и сексуальной тревожности. Горстка людей протестует… но что, если бы голосов стало большинство? Каков мир бы был. А теперь маски.

Ронан достал вещицу из кармана куртки. Две простые шелковые маски были одними из первых, что пригрезились им с Брайдом… маски, которые мгновенно усыпляли надевшего одну из них. Брайд в значительной степени предпочитал их тем снотворным, которые Ронан принимал до их встречи.

«Нельзя есть грезы, – отчитал его Брайд. – В лучшем случае, они уморят тебя голодом, а в худшем – обретут контроль над тобой. Сны подобны словам, подобны мыслям. В них всегда больше смысла, чем кажется. Ты уверен, что эти таблетки всего лишь тебя усыпили?»

Руки Ронана стали горячими, сердце бешено заколотилось. Потребовалось всего пару недель, чтобы маска начала вызывать у него рефлекс, как у подопытных Павлова.

Брайд окинул взглядом разрушенное пространство.

– Давайте найдем безопасное место для сна.

Спать. Видеть сны: безотлагательно, целенаправленно. Грезить: с другими сновидцами.

Это всеобъемлющее, теплое чувство вновь разлилось внутри Ронана, теперь уже достаточно сильное, чтобы он мог дать ему название: сопричастность.

Загрузка...