Мир приключений, 1928 № 09

Систематический Литературный Конкурс «Мира Приключений» 1928 г.

В каждой книжке «Мира Приключений» печатается по одному рассказу на премию в 100 рублей для подписчиков, то есть в течение 1928 г. будет дано 12 рассказов с премиями на 1200 рублей. Рассказ-задача № 1 напечатан в декабрьской книжке 1927 г.

Основное задание этого Систематического Литературного Конкурса нового типа — написать премируемое окончание к рассказу, помещенному без последней, заключительной главы.

Цель Систематического Литературного Конкурса — поощрить самодеятельность и работу читателя в области литературно — художественного творчества.

В лесу — процеженный сумрак храма. Тихо, торжественно. Сосны- рдяные, прямые и стройные, рядами готических колонн тянутся к высокому куполу Разлапые, ярко-зеленые ели разбросаны меж колоннами, как шатры первобытного становища. По взгорьям, мягко-округлым, что женские груди, мелко курчавятся серые мхи, — коврами пестротканными выстилают они подножья колонн. Если всматриваться долго, кажется, будто груди-шиханы дышат спокойно и ровно, еле заметно вздымаясь.

Солнце кружится в небе не ярком, северном, застиранном частыми дождями до потери окраски. Кружится солнце: сползет за размытую линию дальнего леса, охватит полнеба колыхающим заревом и через пас или два выплывет снова, чуть ли не там же, где село. Возлюбило солнце унылый безрадостный Север и хочет его заласкать как хилого дитятю, долго росшего без материнской ласки.

Впрок идет ласка. Парным молоком теплого тумана омываются вечерами низкие топи. Озера дымятся в нагретых за день берегах. Влажным, пахучим паром дышат открытые поры земли. Тучнеет суглинок под раскаленными слоями перегноя. Целебным компрессом одета застуженная земля. Воскресают зачахлые зерна, выгоняют ростки навстречу подобревшему солнцу. Буйная сила скрыта и в этой убогой землице, только надо ее разбудить. И будит, усердно будит, ставшее неожиданно чивым скупое северное солнце.

Северная весна хороша, как и всякая весна.

— Ари-и-ша!..

Голос со стороны лесничего дома, голос сочный, грудной, отчетливый, но здесь, у водопада, его не слышно, хотя и не шумен водопад. Крутобережная лесная речушка — как крутобедрая девка в узкой и тесной одежке. От недавних дождей пополнела и стала рекой. Тесно ей пробираться по проторенной веками дорожке, узко ей обычное ложе, как девке на-сносях узеет девичье платье.

А тут еще плиты гранита, как две широкие ступени, зачем-то легли на пути. Скользит по ступеням вниз речонка без шума, только с каким-то довольно радостным ворчаньем. Смотреть издали — как будто бы плавно-густое, иззеленя-синее что-то ползет. И только поодаль, значительно ниже, кудрявится белое кружево пены. Справа и слева лежат валуны, камни — не камни, горы — не горы — формой похожи на побитые яйца каких-то допотопных чудовищных птиц.

— Ари-и-на!..

На окрик, из-за валунов, — дуло винтовки, затем — голова в красном платочке. Повела глазами по сторонам, прислушалась.

— Ари и-ин-на!..

Быстро — чуть глазом успеешь моргнуть — на самом большом валуне, как на постаменте, памятник вырости успел: выше колен сапоги, штаны с оттопыренными ушами, мужская рубаха — горой на высокой девической груди, винтовка победно торчит за спиной.

— О-го-го-го!..

Звонко, переливчато запрыгало Эхо и замерло где-то, как будто споткнувшись.

— Вон ты где! А я все зверье взбулгачил, тебя искавши…

— Что спешно понадобилась? Аль давно не видал?..

Стоит подбоченясь, тихо смеется, а губы как будто намазаны клюквой.

— Посланный с пограничного пункта. Опять контрабандисты шалят. Надо скакать.

Спрыгнула с камня и на шею.

— Когда вернешься?

— Боюсь, не раньше завтра. Трусить не будешь одна-то?

— Не впервой. И по неделе оставалась.

Споро, привычно оба шагают но еле заметной тропинке.

— Семян цветочных не забудь, Павлик. Красных маков побольше.

— Картошку бы лучше садила. Опоздала с цветами.

— Я тебя маками буду кормить, чтобы крепче спал.

И оба смеются молодым, беззаботным смехом.

У новосрубленной избы остановились. Здесь сосны немного потеснились, уступили дорогу жилью. Огородные грядки разграфлены, как жирный транспарант.

Павел кивнул головой на полянку поодаль:

— Вот где картошке расти… Вскопать бы.

— Не лучше ли маки посеять, Павлуша?..

И снова смеются, беспричинно, по-детски.

— Ты сама — ярче махрового мака!

Обнял, схватил за бока, смял и хотел поцеловать. Неловко наткнулся на винтовку. И оба хохочут.

Из-за сарая, где слышна возня лошадей — кривоногий Абрам. Не идет — катится, ноги — колесо без спиц, — сподручнее лошадь обхватывать.

— Ермолаич, пора! Начальник наказывал, чтоб духом…

— Трогай! До увиданья, Ариша!

Поцеловал, за угол — и на коне, — все в одно мгновенье.

— Постой, провожу, а то Гнедко застоялся…

— Да ты хоть оседлай. Подождем..

— Не впервой!

По коряжистой дорожке скачут трое, гуськом: впереди амазонка в ушастых штанах, без седла, за нею — смеющийся Павел и в хвосте — круглоногий Абрам.

Влажным дыханием полон лес. Ноздри женщины и лошади тянутся жадно навстречу плывущим ароматам. Кто — то невидимый брызгает всюду душистым хвойным экстрактом. Лесная мелкота жужжит, верещит, щебечет и крутится, крутится в беспрерывной любовной игре. Разноцветные бабочки, — подвижные цветы — порхают по цветам неподвижным.

За полдень солнце отмеряло. Скоро и домик лесной. Далеко проводила Ариша своего Павлика, даже Гнедко приустал, голову низко понурил, лениво бредет. Или, быть может, опьянел от лесных ароматов бесполый Гнедко.

Край горизонта с востока темно-синим завешан. Туча — не туча, как будто оттуда медленной лавиной поток густой кубовой краски ползет. Треснуло что-то вдали, неуверенно повторенное эхом. Еще и еще в разнобой. Гром или выстрелы? То и другое частенько услышишь весною в лесу. Гром нам надежду несет, гром — это музыка лета. Выстрел — свирепое дело, связан он с кровью всегда.

Вот и лесная сторожка. Ариша вздохнула влюбленно, довольный заржал и Гнедко.

Кубовый занавес выше всползает по небу. Слышно, как кто-то невидимый сзади лениво ворошит гигантские железные листья. Идет подготовка к торжественной феерии и все присмирело. Даже солнце конфузливо скрылось куда-то.

По сердцу Арише лесные бури, да и всякие бури вообще. Есть что-то общее между вешней грозой и женским юным, взрывчатым сердцем. И та и другое повинуются каким-то скрытым и темным законам. И там и здесь — вековые загадки.

Ветер порывисто тряхнул кронами сосен. Что-то всколыхнулось в груди высокой у Ариши. Что-то влечет на простор, навстречу надвигающейся буре. Сил нет сидеть в спокойном, защищенном углу. Кажется, спрячешься — и трусливо пропустишь что-то волшебное, самое нужное в жизни. Сказку какую-то неповторную не узнаешь, сказку, которая говорится однажды. Жадно тянется Ариша навстречу сказке. С буйным трепетом сердца обежала любимые места близ лесной пограничной сторожки, побывала у водопада, где гигантским гнездом чернеют гигантские яйца допотопной неведомой птицы, сама птицей взлетела на лысое взгорье, откуда так призрачно синеются влекущие лесные дали. Взлетела, окинула взглядом просторы, раскинула руки и ждет, когда сказка начнется. Как будто повинуясь сигналу, с треском разорвалась кубовая завеса, а за ней — полосы нестерпимо-яркого света. Раздирают на части завесу, рвут в клочья вдоль и поперек, а завеса, знай, смыкается снова, ревниво бережет то, что за ней происходит. Гулы и громы, и залпы, и тысячекратные отклики растерявшегося эхо. Сказка началась! Клубы за клубами дыма с огнем изрыгает низко нависшее небо. Миллионы невидимых орудий ведут несмолкаемую перекличку. Миллионы жерл одновременно выбрасывают снопы огня. Бушует небесный пожар! И, чтоб его потушить, как-то сразу спустили все шлюзы. Будто все озера сразу опрокинули свое содержимое над лесом.

Мокрая до нитки и счастливая до отказа вернулась Ариша в сторожку. Сбросила липкое все и сбежала с крыльца, — и снова под теплый, так ласково хлещущий душ. В сумраке вечера, как мрамор живой, долго отдавалась щекочущим ласкам дождя. Тихо смеялась, словно воркуя. Наслаждалась и млела, слушая шумную сказку. Повернулась к крыльцу…

У крыльца, под прикрытием навеса, бессильно опершись на ступеньку, чернеет чужой человек…

— Кто вы такой? Как вы смели!..

И — гневная — к нему.

Человек бессильно повернул голову, человек беззвучно шевелит губами, — немолодой, изможденный человек, со взглядом затравленного зверя.

— Что вам нужно? Кто вы такой? Я вас спрашиваю?..

— Я ранен… Помогите… — еле слышно лепечут посиневшие губы.

Ариша забыла о наготе. Наклонилась над серо-седым человеком.

— Пойдемте в избу… Поднимайтесь…

Попыталась поднять. Человек застонал:

— Не могу…

— Ну, тогда подождите…

Исчезла в сенях. Через минуту — на пороге, снова в мужском. Человек отшатнулся, пытался бежать.

— Не бойтесь, здесь никто вас не тронет. Ну, идемте в избу…

Волоком, почти без его участия, втащила человека в избу. Уложила на лавку, расстегнула мокрый костюм, — заграничный, здесь не носят таких. Вся рубашка пропитана чем-то расплывшимся рыже-красным.

— Пуля?

— В грудь… И, кажется, застряла..

— Можете переодеться сами?

— Попробую…

Долго возился, раздеваясь, — не смог.

Ариша раздела его донага. Переодела в красноармейское, — с Павлика. Тщательно обмыла и перевязала рану. Сготовила чай, напоила и только тогда спросила:

— Кто это вас?

Человек опасливо покосился на женщину и жалобно всхлипнул.

— Не бойтесь меня… Там? На границе?

Тихо кивнул головой.

— Контрабанда?

— О, нет… Возвращался домой… В Россию…

— Эмигрант?

Снова кивнул головой и протяжно вздохнул.

— Лежите спокойно… Утром съезжу в село за врачом…

Человек помолчал и несмело спросил:

— Далеко?

— Тридцать верст. Не волнуйтесь, я быстро… верхом… А теперь постарайтесь уснуть…

Ночь прядет сказки, прядет свои сны. Ливень прошел, но небо покрыто тучами. За раскрытым окном сторожки темно и тихо, — ни звука.

На лавке, близ керосиновой лампочки, землисто серый, седой человек с заграничной острой бородкой. Глаза закрыты, дышит редко, но спокойно. Спит или не спит? Ариша у окна смотрит в насторожившуюся темноту, думает о жизни, мешая ее со сказкой. Что — сказка, и что — жизнь? Жизнь— это то, что есть. Сказки — что было или снилось. Иногда — жуткая сказка, но все же сладостная для сердца, ибо смягчена временем. Всякая боль прошедшая — сладка.

Сказка — это:

Запущенный старый парк. Маленькая девочка в белом, с голубым бантом. Непокорные белокурые локоны по плечам. Шелестящая шелками мама, — такая тонкая и высокая, как тополь. Мадам со смешной огромной бородавкой на носу. Появляющийся изредка в усадьбе шумный, крикливый и неласковый человек — папа, и связанные с его появлением слезы мамы. Молчаливая, сторожкая жуть парка по вечерам, и маленькое, страхом сжатое сердечко в груди, трепещущее, как пойманная птичка.

Сказка — это:

Толпы бородатых мужиков под окнами дома, редкие сухие выстрелы, ночное бегство из дома с мамой на тряской крестьянской телеге, откуда-то с задворок, со стоном закушенные губы мамы, слезящийся нос мадам, с дрожащей на нем бородавкой, и колыхающее вдали, над усадьбой, кроваво-багряное зарево пожара.

Сказка — это:

Впервые познанный город, каморка с коптящей керосиновой лампочкой, люди, рвущие у мамы колечки и серьги на мену, слезы о бесследно-пропавшем папе, мама в подвязанных веревочками ботинках, пекущая вкусные лепешки из жмыхов на продажу, умирающая от тифа графиня, в самом жестоком бреду уверяющая кого-то, что она самого чистокровного пролетарского происхождения.

Сказка — это:

Отчаянная безпризорность по городам и селам, по большим дорогам и кишащим людьми станциям, раннее знакомство с грязью жизни колонии с ватагой шумных, крикливых, отчаянных головорезов обоего пола, замкнуто-трудовой режим на несколько лет, выход на фабрику, учеба и первая встреча с ним, первый выход в жизнь.

Жизнь — это:

Лесная сторожка, валуны у водопада, молчаливая армия сосен, скаканье верхом на Гнедке, весенние грозы над лесом, прищуренно улыбающийся Павлик, сердце, переполненное любовью, и восемнадцать лет за плечами…

И вот этот, лежащий с закрытыми глазами, редко дышащий человек с седой, заграничной бородкой…

Ночь длится. За окном — еле слышимый шорох деревьев. Небо в просветы меж сосен клочками сероватой пакли маячит, — чем-то сплошным, плотно-стеганным небо закрыто. Влажный воздух, пахнущий хвоей и перегноем, пахнущий сытным парным молоком, льется в раскрытое окно. Грудь расширяет от жадных глотков. Дышишь и не надышишься. Неуемная, жадная жажда томит.

Человек с заграничной бородкой жадней той, другой, — он глотает порывисто, быстро, толчками.

Застонал, повернулся к Арише, спросил:

— Вы одна здесь живете?

— С мужем.

— А муж где?

— Уехал на пункт. Завтра вернется.

— А здесь — что?

— Лесная сторожка. Да вы-бы молчали, вам вредно.

— Мне лучше…

— Ну вот и отлично. Чуть свет — поскачу за врачом.

Человек повозился, вздохнул:

— А потом?

— А потом — муж приедет, рассудит…

И немного помолчав:

— У вас документы в порядке?

— Нету меня никаких документов… Тихонько границу хотел перейти… А дальше…

И умолк.

— А дальше?

— Ну, дальше, — жив буду, — как-нибудь… Живут же люди… Я не преступник… Я мирный гражданин… Не расстреляют, надеюсь, за это…

— Лежите спокойно, усните…

— Не могу…

Помолчал, подавил сорвавшийся стон, попросил воды. И опять:

— Здесь у меня жена и ребенок… В России, то есть… Давно потерял их следы… Живы ли?… — С тоской огляделся вокруг, глазами к окну потянулся: — Дождь прошел?

— Да.

— Найду ли своих?… Девочка… Дочка… Беленькая такая… Славная… Восемь лет было…

— Давно не виделись?

— Больше десяти лет.

Ариша усмехнулась:

— У вашей девочки, наверное, уже свои дети.

Человек как-то испуганно вздрогнув, приподнялся на локтях и пустым взглядом ввалившихся глаз уставился на хозяйку.

— Лежите, вам нельзя шевелиться…

— Вы правы… Я об этом как-то не думал… А странно… Ищу ребенка, а она… Нет, нет, этого быть не может… Это… это… кощунство.

Заплакал беззвучно. Просто поморщился— и глаза, как две впадины мосле дождя, наполнились до краев мутноватой влагой. Закрыл глаза, сжал впадины пальцами и долго лежал молча, часто и прерывисто дыша. Медленно начал снова по слову цедить, как будто про себя:

— Зачем я… иду?… и куда?… Кто я?… Труп… Отголосок прошлого… Песчинка бури… бывший человек… Жизнь для меня кончилась… десять лет назад… Чего ищу?… Иголку в лесу… Мудрено… мудрено найти… Как жаль, что пуля так неудачно попала… Если б левее… Было лучше… Тяжело жить, когда внутри пусто… Оболочка человека, а внутри, под оболочкой — ничего… И тоска… тоска… Самая страшная казнь человека… Вы знаете, что такое тоска?… Простите, как вас зовут?

— Аришей…

Лицо человека прояснилось. Подобие улыбки появилось вокруг посиневшего рта.

— Да… Ариша… Ариша!.. Так вот, Ариша… Знаете ли вы, что такое тоска по родине?…

— Не знаю. Я с родины никуда не уезжала.

— А я знаю… В сущности, если меня проверить, я знал только одно — тоску по родине. Все другие переживания частью угасли, частью поглощены ею… Этой тоской по родине… Это она толкнула меня под винтовки пограничников… Ведь я знал, что это так кончится. Знал наверное… И даже могло быть хуже… И все же пошел… И если бы было в тысячу раз страшнее — тоже пошел бы… На сто смертей пошел бы… За одно… За одно только: умереть на родимой земле… Поцеловать ее перед смертью… Кто этого не испытал, — не может понять… это особенное… Известное только нам… изгнанникам… Позвольте глоток воды… Ириша… Ириша…

Он трясущимися руками задержал ее руку с ковшом.

— Ириша… Вы простите, что я говорю: Ириша… Так мне понятнее… Так вот, Ириша… Я знаю, у вас доброе, отзывчивое сердце… Женское сердце не может быть иным… Не откажите мне… в моей просьбе… Не выдавайте меня этим… пограничникам… А доктора не надо… И вообще никому говорить не надо… Я к утру… немного отдохну… соберусь с силами и пойду… до ближайшей деревни… Хорошо?… И мужу говорить не нужно… Ведь вы исполните это?

Руки с надеждой цепляются за руки женщины, расплескивая воду на одеяло.

— Хорошо, хорошо… Только лежите спокойно, там видно будет…

— Ну, вот, спасибо… Я это знал… А там… я… как-нибудь выплыву. Мне бы только до города…

Откинулся на подушку, дышит все учащеннее, лицо порозовело. Открыл глаза, с тоскою озирается вокруг.

— Боже, как темен и запутан твой мир!.. Как несчастны твои создания!.. Знаете, Ириша… Жизнь мне представляется гигантской ступой, где копошатся разнородные живые твари… И кто-то злобный и жестокий беспрерывно толчет их огромным пестом… А зачем это?… Кому это нужно? Для чего?… Никто не знает… И никогда не узнает… Все так сложно и непонятно, что недоступно чьему-бы то ни было пониманию…

— Молчите лучше… Это у вас от лихорадки. В мире все просто. Значит, успокойтесь и спите. Завтра будет лучше. А там — забудете.

Человек с сомнением покачал головой.

— Просто? Вы говорите в мире все просто?… Может быть… Вам сколько лет?

— Восемнадцать. Да лежите же спокойно, несуразный человек!

— Лежу, лежу… я спокоен… Да… в восемнадцать лет — все должно быть просто. Вы правы…

Словно подстерегавшая, трель какой-то звонкоголосой птички раздается над самым окном. Ей отвечает другая, третья, — подальше. Тени меж деревьями тают. Рдяные, прямые стволы сосен рисуются строго и четко. Женщина взглядывает на мужчину. Он лежит вверх лицом, слегка вздернув остренькую бородку, дышит редко, спокойно. Она заботливо прикрывает окно и выходит за дверь.

Небо очистилось. Кое-где по прозрачной голубизне скользят обрывки разрозненных облачков, то белых, как кипень, то слегка подрумяненных. К востоку, за стеною сосен, колыхает пламя зари. Словно алый, пламенеющий занавес опущен меж небом и лесом. Влажная зелень листвы сверкает, как свеже окрашенная за ночь. Птичий гомон разноголос и вызывающе неуемен. Каждый кустик, каждый клочок земли, каждая ветка хвои кадят расточи-тельным ароматом.

Мир — прекрасен и детски прост. Звуки леса — гармонично нестройны.

Ариша, уверенно ступая босыми ногами, прошла к водопаду, вмиг сбросила с себя одежду и с воздетыми к небу руками застыла, стоя на валуне, — как мраморная богиня какого — то счастливого лесного народца. Потом, осторожно ступая по камням и изгибая торс, спустилась к пополневшей реченке и погрузилась в ее обжигающую быстрину, — как раз там, где плавный водопад кудрявится завитками жемчужной пены.

Порозовел белый мрамор. Ласково замурлыкала река.

Возвращалась домой медленно, неторопливо, о чем-то раздумывая. Рассеянно срывала росистые цветочки и как-то незаметно для себя сплела венок. На минуту остановилась у спорной полянки, где, по мнению Павлика, следовало посадить картофель, а по ее — посеять маки.

В хлеву призывно замычала Буренка. Ариша быстро схватила подойник и пошла доить. С наслаждением выжимала кремово-дымящуюся влагу, любовалась тугими, упругими звенящими струями. Наполнила подойник до краев и выпустила корову на подножный корм.

Затем оседлала Гнедка и пошла в избу, готовая скакать за доктором. На минуту задумалась возле печки, наполнила миску парным молоком, отрезала ломоть хлеба, понесла незнакомцу.

— Вы спите? Вот здесь — молок# и хлеб. Захотите — подкрепитесь. Я еду за доктором…

Помолчала минуту.

— Вернемся часам к девяти. Если приедет муж, скажите ему то же, что мне сказали. Я ему оставлю записку… — Долго искала карандаш. Нашла, хотела писать. Неожиданна схватилась за какую то мысль, быстро подошла к человеку с заграничной бородкой, положила ему руку на лоб. Холодный и влажный, как валун у водопада.

Раскрыла впалую, желто костяную грудь, близко припала ухом. Человека нет…

Кончился…

Долгим взглядом осмотрела заострившиеся черты, медленно отошла к двери. В сенцах, в рамке дверей, долго, стояла опершись руками о косяки, без мысли смотрела на спорную полянку, где бродила, пощипывая травку, Буренка.

Неожиданно приняла решение: не говорить Павлику ничего. Так лучше. Не было ничего: ни грозы, ни человека с заграничной бородкой, ни выстрелов в лесу. Ничего… Не было и нет. Все идет по-старому.

Одела высокие сапоги, взяла заступ и направилась к спорной полянке. Уверенно, скоро, привычно копала рыхлую, влажную землю. Когда могила была готова, вернулась в избу. Привела незнакомца в порядок: застегнула ворот красноармейской рубахи, омыла лицо, одела на ноги шерстяные чулки, голову повязала красным платком — с своей головы.

Легко, как привычную ношу, подняла труп на руки и понесла к могиле.

Когда опустила тело на дно и взялась за заступ, — вспомнила о платье незнакомца. Вернулась в избу, собрала непросохшее, грязное, машинально осмотрела карманы. Какие-то слежавшиеся, смоченные бумажки, носовой платок, карандаш и перочинный нож, размокший кусок хлеба. Ни бумажника, ни денег, — больше ничего. Все положила обратно. Бумажки оставит — рассмотреть на досуге. Свернула мокрое платье в узелок и опустила в могилу, рядом с владельцем вещей.

Снова заработал заступ. Когда заровняла могилу, полянка имела вид поля, вскопанного для посева.

На глаз попался брошенный ею, сплетенный на досуге, веночек. Подняла его, уже полузавядший, и положила на землю там, где должна приходиться голова человека с заграничной бородкой.

1) Читателям предлагается прислать на русском языке недостающую, последнюю, заключительную главу к рассказу. Лучшее из присланных окончаний будет напечатано с подписью приславшего и награждено премией в 100 рублей.

2) В систематическом Литературном Конкурсе могут участвовать все граждане Союза Советских Социалистических Республик, состоящие подписчиками «Мира Приключений».

3) Никаких личных ограничений для конкурирующих авторов не ставится, и возможны случаи, когда один и тот же автор получит в течение года несколько премий.

4) Рукописи должны быть напечатаны на машинке или написаны чернилами (не карандашом!), четко, разборчиво, набело, подписаны именем, отчеством и фамилией автора, и снабжены его точным адресом.

5) На первой странице рукописи должен быть приклеен печатный адрес подписчика с бандероли, под которой доставляется почтой журнал «Мир Приключений».

Примечание. Авторами, состязающимися на премию, могут быть и все члены семьи подписчика, а также участники коллективной подписки на журнал, по тогда на ярлыке почтовой бандероли должно значиться не личное имя, а название учреждения или организации, выписывающей «Мир Приключений».

6) Последний срок доставки рукописей — 25 ноября 1928 г. Поступившие после этого числа не будут участвовать в Конкурсе.

7) Во избежание недоразумений рекомендуется посылать рукописи заказным порядком и адресовать: Ленинград 25, Стремянная, 8. В Редакцию журнала «Мир Приключений», на Литературный Конкурс.

8) Не получившие премии рукописи будут сожжены и имена их авторов сохранятся втайне. В журнале будет опубликовано только общее число поступивших рукописей — решений литературной задачи.

9) Никаких индивидуальных оценок не премированных на Конкурсе рукописей Редакция не дает.

Следующий рассказ на премию в 100 рублей будет напечатан в октябрьской книжке «Мира Приключений».

Каждая книжка нашего журнала вызывает длинный ряд читательских откликов. Больше всего поступает их по поводу конкурсных рассказов. И на этот раз скопилась целая пачка писем самого разнообразного содержания. Очень показательно, что среди читателей, горячо приветствующих наш Систематический Литературный Конкурс, есть много таких, которые лично сами не принимают участия в нем, но следят за ходом Конкурса, мысленно решают литературные задачи и интересуются премируемыми заключениями и отчетом о присланных рукописях. Многие видят в работе по Конкурсу школу для молодого или неопытного литератора, многие сочувствуют нашей попытке возбудить и повысить в читателях интерес к литературе вообще и литературную самодеятельность и т. д.

Каждое полученное нами письмо внимательно прочитывается и, если оно носит принципиальный характер, или мысли и вопросы, высказанные в нем, могут вызвать общий интерес, такое письмо в свою очередь находит отклик на этих столбцах.

Среди множества похвал и выражений благодарности за учреждение Конкурса, вызывающего помимо расходов и значительное увеличение труда Редакции, есть и критические замечания, заслуживающие оглашения.

Один из читателей, В. В. З. (Ленинград), находит, что все помещенные рассказы — задачи, кроме «Лиловой буквы», слишком легки, что они «должны в большей мере служить для проявления сообразительности и эрудиции участников Конкурса и не быть только литературными упражнениями». Читатель безусловно прав. Мы держимся того же мнения, но весь вопрос в том, что считать «только литературным упражнением». Первые рассказы — задачи должны были нащупать читателя, определить степень его подготовленности, выявить уровень сил, которые будут принимать участие в Конкурсе. Мы уже говорили однажды, что Редакция при выборе рассказов действует по определенному плану, который не считает полезным оглашать предварительно. Кроме сделанного сейчас разъяснения можем однако указать, что с повышением трудности рассказа увеличивается соответственно и пространство «во всех измерениях», отводимое на долю читательской работы. Эта постепенность, конечно, входит в программу нашего Систематического Конкурса. Так, рассказы «Лунная дорога» и «Слепцы у омута» уже требуют большой доли самостоятельного творчества и проявления фантазии. Ставим пока на этом точку…

Один читатель пишет, что «рассказов-задач, не дающих материала для решения в одном определенном направлении (вследствие ли неумения автора или сознательной «провокации» — не следовало выдавать». Здесь явное недоразумение и на нем следует остановиться. Рассказов-задач плохих авторов или слабых, начинающих, мы не печатаем вообще. Мы стремимся к тому, чтобы каждый помещаемый рассказ был прежде всего художественным произведением, отличающимся от других не только по содержанию, но и по форме и стилю; чтобы он сам по себе мог служить известного рода образцом в отношении подхода к теме, трактовки сюжета, манеры письма, тона. Читатель, серьезно смотрящий на предлагаемую ему работу, извлечет полезные уроки даже из одного вдумчивого ознакомления с темами и изложением рассказов-задач. Он почувствует несомненно, что есть гармония между их содержанием и формой, в которую содержание облечено, и инстинктивно, хотя бы вначале подражательно, будет искать для окончания такую художественную линию, которая не испортит рисунка в целом.

Это — одна сторона дела. Другая — не менее важна. Автор рассказа-задачи умышленно оставляет известные пробелы, не все договаривает, чтобы дать решающему задачу возможность проявить и свои личные силы: и воображение, и знание быта, и способности ориентироваться в известных условиях, и, наконец, литературно художественное чутье. В меру способностей своих автор делает, что может. Но, поистине, сколько голов — столько умов! Бывают случаи, что читателю, решающему задачу, приходят на мысль такие варианты, каких автор не имел в виду. И вполне возможно, что читатель, работавший в широких рамках предоставленной ему свободы, напишет в минуту озарения иное и даже лучшее окончание, чем дал автор. Тут нет ничего обидного для автора. Разве история литературы не дает вам многочисленных примеров, что и гениальные писатели сами изменяли впоследствии развязки своих произведений, хотя они были, разумеется, хорошо продуманы. И автору «не подносится пилюля», — как предполагает один читатель, — если премированное решение оказывается не совпадающим с его собственным, авторским. Возможность этого автор предвидел.

Из опыта уже закончившихся 7 отдельных конкурсов мы видим, что нередко читатель дает и новые, чудесные, тонкие штрихи, которые, не изменяя целого, живыми художественными подробностями украшают и дополняют все произведение.

Здесь мы отчасти отвечаем и на нередко задаваемый нам вопрос: отчего не публикуются фамилии авторов рассказов-задач? Из сказанного выше ясно, что это делается по соглашению Редакции с авторами, чтобы уменьшить индивидуальное значение рассказа, чтобы именно авторское самолюбие не могло подвергнуться никаким кривотолкам, чтобы наиболее ярко и выпукло выступала не личность и имя автора, конечно, всегда имеющего среди читателей своих друзей и врагов, своих почитателей и хулителей, а само произведение. Говоря коротко: чтобы не флаг прикрывал груз, а груз ценился сам по себе, хотя он и обезличен. И что дало бы читателю осведомление об имени автора? Было бы удовлетворено только праздное любопытство. За то автора могли бы поставить иной раз в неудобное положение… За рассказы-задачи всю ответственность несет на себе Редакция, кто бы ни были авторы их. И авторы, и читатели сохраняют в Конкурсе полную свободу — обе стороны от этого только выигрывают.

Нам еще часто задают вопрос: как приступать к делу, решая рассказ-задачу. Тут может быть несколько ответов в зависимости от подготовки читателя, но, пожалуй, достаточно будет извлечь главные указания из письма читателя же И. С. С. (Вологда), рассказывающего нам, как он работает. Читатель С. «хорошо продумывает первые главы рассказа, перечитывая их по нескольку раз, и попутно записывает все появившиеся мысли, а на основании их составляет в голове план заключительной главы».

Отвечаем и на видимо больной, — судя по количеству писем — вопрос: как научиться писать грамотно, без ошибок? — Никакое знание грамматики само по себе не может дать навыка писать без ошибок и литературно. Нужно читать книги, возможно больше и вдумчиво читать, и запоминать начертания слов, обращать внимание на сочетания их, на конструкцию фраз, т. е. на построение речи. Иногда на минуту-другую прервать чтение и вообразить себе трудные слова написанными и фразу составленной. Такое запоминание легко входит в привычку и дает великолепные результаты. Между прочим, полезно учиться и на «Мире Приключений», так как он печатается почти без ошибок и на литературную сторону его материала обращено особое внимание. Конечно, если читатель знает языки и притом древние — латинский и греческий, работа значительно облегчается и морфология, отыскание корней и происхождений слов, становится сама по себе интересной задачей. Но увлекаться этим нельзя. Хороший литературный язык вовсе не требует обильного употребления иностранных и мало вошедших в обиходную речь слов. В этом отношении читатель также может воспользоваться «Миром Приключений», где следят за чистотой богатейшего русского языка и иностранные слова применяют только тогда, когда они неизбежны или являются так называемыми «техническими терминами». Вообще же нужно давать своему мозгу постоянную работу и искать слово, по возможности русское, точное и яркое. Еще раз посоветуем: Читайте! Читайте книги! И во время отдыха, незаметно, шутя, будете литературно обогащаться на всю жизнь.

На Конкурс № 7, из-за опоздания выходом книжки журнала, прислано всего 38 решений, из них 6 — подписчицами.

Большая часть писавших заключительные главы догадалась о секрете дяди Франсуа, который вместо пятифранковых монет опускал в ящик круглые льдинки. Такое простое и доступное для простеца и в то же время хитреца-крестьянина разрешение вопроса может быть единственным. Таким оно было и в действительности. Дело в том, что автор рассказа-задачи, известный писатель, в основу сюжета положил судебный процесс, слушавшийся в свое время в Париже и вызвавший много шума.

По существу приходится считать неправильными остальные предположения нескольких читателей, приписавших дяде Франсуа какие-то технически хитроумные приспособления, чтобы обмануть электрическое общество. Так, по одной версии, дядя Франсуа изобрел для поворачивания рычага счетчика пластинку из легкого металла, толщиной в ребро монеты, и эту пластинку припаял (?) к монете; или: из брелока-игрушки, представлявшего нечто среднее между пистолетом и арбалетом, Франсуа стрелял в отверстие счетчика пластинкой льда. По мнению проф. Гржебуа можно было так же действовать и тонкой струей воздуха или воды из сильного насоса. Или: старик клал лепешки из камфоры в оболочке из слюды и т. д.

Но замена монеты кружком из льда есть решение первое и только формальное. Альфред как-то должен был узнать или догадаться об этом и уличить Франсуа. И читатели обнаружили правильное логическое мышление, обратив внимание на эту вторую сторону задачи. Вариантов тут дано очень много, и было бы излишне перечислять их все. Отметим те, которые можно объединить в группы, или типичные. У нескольких авторов — дядю Франсуа выдал кошелек с растаявшей льдинкой, попавший в руки Альфреда то непосредственно, то через полицию. У другой группы — изгнанный Альфред разгадал тайну в кафе, когда пил прохладительный напиток со льдом. У иных такие заключения: избитый Альфред в больнице, ему ставят ледяные компрессы, и они-то наводят на мысль, или: Альфред видит на улице воз со льдом и свесившуюся сосульку; или: в комнате у старика, где шла баталия, каблуки крошили разбросанные по полу кусочки льда. — Все эти объяснения более или менее правильны и психологически верны. Есть мелкие подробности, свидетельствующие о внимательной работе над этой частью задачи. Так, С. И. Т. (Воскресенск) заставляет старика класть льдинки, чтобы не таяли в кошельке и не смачивали его, в свинцовую бумагу от шоколадных конфект.

Третьей частью задачи являлось описание самого процесса обличения мошенника и, наконец, четвертой — финал рассказа, развязка, находящаяся в самой тесной хронологической близости с третьей частью, но вытекающая из всего повествования. В развязке психологически оставлялся большой простор решавшему задачу, т. е. требовалось уже проявление, хотя и маленького, но самостоятельного творчества.

Для удобства мы соединяем третью и четвертую части задачи и даем обзор их, как наиболее ценных в работе читателя, несколько подробнее. Уличали дядю Франсуа то сам Альфред (по одной версии — избитый в полиции), то полиция, то непосредственно директор с полицией, даже с членами Общества «Электро». Последние решения совершенно невероятны, как и подробности их, например: директор с Альфредом ворвались в ванную, когда там сидел голый Франсуа, и потребовали показать кошелек. — У большинства читателей дело не осложняется, но некоторые, очень немногие, вводят на сцену то Генриетту, то Руфинелли. Против этого возразить нельзя.

Преобладающее количество финалов соединяет браком Альфреда и Генриетту. Тут попадаются чудесные штрихи. В них видны и наблюдательность, и остроумие, а в иных даже знание французского быта и нравов парижан. Так, например, у Л. М. Р. (Козлов) дядя Франсуа говорит схваченному Альфреду: «я сразу разгадал вас, едва вы постлали мне постель», а в заключение сам Альфред в кафе рассказывает автору эту историю, и автор делает ремарку: «за аперитив платил я>. — У Н. Н. А-ой (Шлиссельбург) тонкая заключительная фраза счастливого Альфреда: «И будь дядя Франсуа трижды вор и мошенник, я, право, ему очень благодарен». — У Н. П. М. (Москва) прелестный финал чуть-чуть гротескного характера: Альфред догадался о, секрете, когда с невестой сидел за апельсиновым сиропом в кафе тетушки Марго, славившемся своими сиропами. «Вот почему в семействе Шам апельсиновый сироп со льдом всегда пользовался особым уважением, и не только сама мадам Альфред Шам, но и ее дочери, и многочисленные внучки готовили этот прекрасный напиток, право, не хуже тети Марго». — У С. С. (Москва) также хороший финал: «На улице Монреаль до сих пор висит старая вывеска: «Электротехническая Контора Альфред Шам с С-ми. Фирма существует с 1889 г.». В кабинете директора этой фирмы висит старый портрет старика Франсуа с надписью: «Изобретательности этого старика фирма обязана своим основанием».

Особняком стоит несколько решений. Они в том или ином отношении неправильны, но в некоторых частях настолько своеобразны, что мы приводим их. У одного автора Альфред повенчался с Генриеттой при помощи Франсуа, и, казалось бы, все обстоит благополучно. Но дирекция ошиблась: дядя Франсуа удрал, и его не нашли. «Это был последний неразгаданный секрет дяди Франсуа». Написано это решение, если брать его целиком, остроумно и литературно. — Любопытный уклон мышления виден в хорошо с внешней стороны написанной, но нелепой по содержанию главе. Альфред сам защищал дядю Франсуа на суде и доказывал, что систематическое мошенничество было только…. спортивным состязанием с Электро. И подкреплял это тем, что не будь здесь «спорт», Электро не заплатило бы ему, Альфреду, 10 тысяч за раскрытие секрета… — Б. В. Б. (Тверь) сочинил иной конец: Альфред заставил изобличенного Франсуа подписать отказ от контракта с «Электро». Женился на Генриетте и… сам пользовался способом дяди Франсуа, пока не был изобретен новый счетчик, учитывающий количество потребляемой энергии, независимо от способа платежа. Рассказ не давал автору никаких оснований превратить Альфреда в мошенника. — Два решения — совсем исключительные: И. С. М. (Каневская) рассказывает, что после ареста Альфреда дирекция «Электро», опасаясь скандала, розыскала Генриетту и просила ее передать жениху, чтобы тот отвечал сам за все и выгородил дирекцию из неприятной истории. Альфред секрета не открыл и все-таки получил 10000 франков за молчание. Нужно ли пояснять, почему такое решение неправильно с бытовой стороны? — И. С. С. (Вологда) в хорошо написанной главе заставляет Альфреда, за несколько часов до свадьбы, догадаться о секрете, и затем бедного молодого человека находят мертвым. Приходится думать, что сердце не выдержало. Вряд ли такой драматический момент кстати в этом рассказе. Он звучит неоправдываемым диссонансом.

Некоторые добросовестно обратили внимание и на судьбу счетчика, который было бессмысленно оставлять в таком виде, раз секрет дяди Франсуа стал общим достоянием. И различные авторы совершенно справедливо вводят в употребление новый усовершенствованный счетчик, при чем иные, напр., П. Н. З. (Орел) указывают, что изобрел его главный электротехник (служебное повышение, упомянутое будто вскользь. Это хорошо!) Альфред Шам. Иные, как Т. Б. К., даже поясняют, в чем состояло улучшение счетчика. Напр., в выверке чувствительности рычажка, чтобы он действовал исключительно под действием тяжести 5-франковой монеты. Н. С-ва (Севастополь) придумала и свою защиту счетчика от дяди Франсуа и его последователей: класть на дно в кусочке полотна акварельную краску, которая размокнет от воды и оставит уличающие следы.

Заслуживают отметки хорошее решение Г. С. С. (Н. Новгород) и Л-ы З. (Городище). Последнее несколько суховато.

Лучшее, наиболее полное, хорошо разработанное, интересное и оригинальное в деталях решение прислал ленинградец гр. Г., но, к сожалению, премия ему не может быть присуждена, так как автор потребовал «ни в коем случае его фамилии не оглашать», что нарушает основную, 1-ю статью условий Конкурса, в силу которой заключительная глава печатается обязательно с подписью приславшего. Таким образом, эта рукопись отпадает и Премию в 100 р. на Конкурсе № 7 Систематического Литературного Конкурса «Мира Приключений» 1928 г., по присуждению Редакции, получает

НАТАЛИЯ КОНСТАНТИНОВНА РОЗЕНШИЛЬД

из г. Майкопа (Северо-Кавказский Край),

за следующую заключительную главу к рассказу

— Пошлите за полицией! — повторил, задыхаясь, дядя Франсуа.

Двое лакеев ринулись к дверям. Остальные подхватили под руки сопротивлявшегося Альфреда с таким остервенением, будто поймали опаснейшего преступника.

Старик, кряхтя и оправляясь от схватки, торжествующе поглядывал на своего побежденного врага.

— Будешь подсматривать?! — ворчал он, запахивая халат.

…Шам, перестав обороняться, с усталым видом переводил глаза с державших его лакеев на дверь, с двери на дядю Франсуа, с дяди Франсуа на виновника всего происшедшего — злополучный аппарат…

…И вдруг… Что это? Не обманули ли его глаза?… В отверстии для опускания монет что-то сверкало… Да, да, несомненно, там застрял какой-то маленький, прозрачный предмет, — и от этого предмета, скользя по стенке счетчика, тихонько катилась светлая водяная капля…

Сердце Альфреда отчаянно забилось… Он стоял на пороге разгадки, — в этом не могло быть никакого сомнения. Очевидно, дядя Франсуа слишком поторопился накрыть шпиона и на этот раз не проделал до конца своей обычной манипуляции.

И в такую-то минуту быть прикованным к месту, терять Генриетту, 10 000 франков и все будущее из-за двух пар державших его рук?!.. Нет, никогда!..

Изо всех сил он рванулся, оттолкнул одного лакея, подставил ногу другому и, захлопнув дверь перед самым носом растерявшегося дяди Франсуа, выбежал на улицу.

По мнению старика, Альфреду весьма деятельно помогал сам чорт, а поэтому ни лакеи, ни полиция его не догнали.

Когда десятью минутами позднее описанной выше схватки злополучный аппарат был вскрыт, на дне его оказался мелкий, еще не успевший растаять, кусочек льда, плававший в лужице воды — Перетрусившему дяде Франсуа оставалось только сознаться во всем, хотя в начале допроса он и пытался было уверить присутствующих, будто лед попал в отверстие случайно.

Очевидно, старый мошенник недаром любил по ночам лакомиться сиропом со льдом. Лед — вообще полезная вещь, — ну, а ухитриться приравнять пластинку его к пятифранковой монете, да еще свободно вталкивать эту импровизированную плату почти ежедневно в отверстие аппарата, — это уж действительно значит уметь извлекать из вещей максимум пользы! Стало понятно, отчего образовалась ржавчина на дне счетчика, почему старая лисица неизменно старалась держать его поближе к печке, где лед быстрее таял и вода скорее высыхала… Разумеется, синьор Руфинелли не был посвящен в хитроумный секрет своего патрона.

Мне остается добавить немного… Конечно, дядюшка Франсуа в самом непродолжительном времени предстал пред судом, — и на этот раз уже не он, а сам судья задал ему неизменный вопрос:

— Каким образом?

…Эту историю передал мне старый приятель, Альфред Шам, — владелец большого магазина электрических принадлежностей «Шам и К-о» на улице Риволи в Париже.

— Каков старый негодяй, — а?! — закончил он свое повествование.

— И все-таки, — возразила мадам Генриетта Шам, кладя руку на плечо своему старпому сыну Жоржу, — все-таки, всем счастьем нашей жизни мы обязаны именно этому дяде Франсуа — и никому больше. Разве ты не согласен со мной?