Мир приключений, 1928 № 09

ПОЛОСАТЫЕ

ИЗ ЖИЗНИ ПРИМОРЬЯ

Рассказ Г. ДАУРОВА

Иллюстрации С. ЛУЗАНОВА

Тигр на Амуре — бытовое явление, настолько частое, привычное и заурядное для старожилов, что дивиться и подчас ужасаться обилию этого зверя может лишь свежий, непривычный человек. Старожил только рукой махнет, когда заходит речь о тигре или «полосатом» — по амурской его кличке.

Обилие тигров в Приморье создало не только специально тигровый промысел, но и целую кучу рассказов, былей, анекдотов как о самих полосатых хищниках приморской тайги, их нравах, обычаях и повадках, так и об охотах на них. Любой бывалый охотник-уссуриец с удовольствием порасскажет их вам сколько угодно. Ни одна охота ведь не дает столько острых, захватывающих впечатлений и рискованных моментов, как охота на грозного полосатого владыку приморской тайги. Он силен, смел, свиреп и хитер почти человеческой хитростью, когда выскальзывает из подстроенных ему ловушек и сам их подстраивает преследующему его охотнику. Смертью или тяжкими увечьями на тигровых охотах поплатилось не мало опытных уссурийцев-таежников: — дешево этот зверь почти никогда не дается в руки…

Два рассказа, приводимые здесь, совсем не выдумка автора это подлинные тигровые были, переданные мне или самим участником, или очевидцем этих случаев. Таких повествований можно было бы привести еще целые десятки…

— Завтра распорядитесь сделать наряд на заготовку дров в урочище Чумар, как обыкновенно…

— Слушаю-сь…

— Да не забудьте: — красноармейцам кроме инструмента и продовольствия захватить с собой винтовки и боевые патроны. Чем чорт не шутит — в здешних местах тигры не редкость…

— Слушаю-сь. Будет исполнено, тов. командир.

Н-ский погранпост расположен в глубине бухты св. Ольги. Подковой вдается в берег бухта и ширится далее густосиняя морская гладь; грузными лесистыми громадами вплотную к берегу сползают дикие горные хребты — отроги Сихота-Ашня. Кучка бревенчатых бараков поста приткнулась у их подножий, утонув в колючих пышных хвоях вековых кедров и лиственниц; вплотную к баракам надвинулась уссурийская нехоженая тайга. Нелегко на Н-ском посту его обитателям — на десятки верст кругом по побережью лесистого хребта непроходимая, кишащая зверем и птицею тайга — обиталище медведей, изюбрей, рыси и полосатого красавца тигра, глухомань, безлюдье, дикая пустыня. Ближайшее жилое место в пятидесяти верстах далее по побережью и раз в неделю оттуда морем прибегает пограничный катер с почтой, продовольствием и последними известиями. Ждут на посту катер, как манну небесную…

С давних времен на Н-ском посту повелось заготовлять дрова на зиму силами красноармейцев. Топором валят в тайге красноармейцы вековые матерые сосны, кедры и лиственницы, пилят, аккуратно выкладывают на таежном порубе свеже-пахнущие, аппетитные штабеля дров — подсыхать до осени. В зимние штормовые вечера так жарко и весело пылают в барачных печах сухие кедровые или лиственичные поленья. Тайга кругом такая — десять лет руби — не вырубишь и в половину…

Красноармейцы на заготовку дров идут охотно и весело. И обычно от желающих попасть «на дрова» — отбою нет.

Так и теперь… Два десятка красноармейцев с комвзводом во главе с топорами, пилами и винтовками выступили на очередную заготовку дров в глубокой лесной пади, меж двух горных хребтов, верстах в пяти от поста. Весело, с песнями, шутками и горластым дружным смехом шли таежной тропой к намеченному урочищу красноармейцы. Скинув гимнастерки, разбили лагерь в вековой тайге и, засучив рукава, с гомоном и прибаутками, принялись за первый почин. Зазвенели топоры, завизжала, зашурхала по дереву острозубая пила и далеко по тайге разнесся, тревожа зверье, этот шум, смех и порой гулкое, пушечное буханье подпиленного, рухнувшего великана-кедра или высоченной, прямой, как свеча, лиственницы.

Молодой красноармеец Федорчук лишь недавно на посту. Прибыл парень издалека, с синеводной Ингоды, из безлесных степей Забайкалья, и с непривычки долго не мог привыкнуть к новым местам. Пугала дико-величавая суровая красота горных лесистых хребтов вековой тайги, зеленым лесным морем шумевшей кругом, пенящееся у береговых утесов когда ласковое, а когда и грозное море, пугали и рассказы товарищей о тайге и таежном зверье — медведях, волках, рысях и тигре, нередко появлявшемся в окрестностях поста. Тигра Федорчук боялся больше всего; наслушался о нем страстей еще при отправке в Хабаровск, и товарищи подсмеивались над этим и дома, и в бараках, и теперь, на таежном урочище.

— Эй, Федорчук! — кричал весельчак и шутник Евстропов, — поглядывай, паря, по сторонам-то! Неровен час, «он» подберется…

— Он, ребята, таких новичков, как наш Федорчук, издали чует. Зверь умной, нашего брата, кто побывалей, стороной обойдет, а новичка што кабана выслеживат — в особку любит ихнего брата!

И порубка вздрогнула от дружного хохота красноармейцев.

У Федорчука на сердце скребло от шуток товарищей, но он усердно продолжал обрубать сучья поваленных деревьев. Он находился на самой окраине порубки, близ густой заросли. Работа отошла в сторону, Увлекшись, Федорчук совсем позабыл о своих страхах и товарищеских шутках и даже не обратил внимания на внезапный шорох и треск в кустах позади себя. Но дружный и многоголосый крик товарищей заставил его шарахнуться от неожиданности и испуга:

— Берегись! Бер-регись!..

Несколько человек разом кинулись к нему, крича, маша руками. Испуганный Федорчук инстинктивно обернулся, и в ту же минуту страшный рев почти оглушил его. Перед глазами мелькнула огромная полосатая масса, оскаленная клыкастая пасть, широколобая голова с прижатыми ушами и желтыми, янтарными глазами. Страшная тяжесть обрушилась на него, сшибла с ног, притиснула к земле. Когтистая лапа тигра глубоко взбороздила грудь и плечо обеспамятевшего красноармейца и, прежде чем успели опомниться зрители нежданной драмы, страшный зверь схватил Федорчука за бедро и, держа в пасти, одним прыжком скрылся со своей добычей в кустах… Поруба огласилась отчаянным криком, воем, гиканьем; стопорами, с сучьями, с наскоро схваченной винтовкой, пограничники, как один, кинулись в погоню за тигром.

Оглушенный падением, от тряски и страшной боли в бедре, Федорчук быстро пришел в себя. Открыл глаза и чуть не сошел с ума от ужаса: легко, как ребенка, за бедро волочил его тайгою огромный уссурийский тигр; лобастая, опушенная седыми баками голова была рукой достать от Федорчука. Красноармеец чуть не обеспамятел снова, но ужас смерти придал ему и силу, и сообразительность. При падения он не выронил топора и судорожно сжал его; топорище и теперь было стиснуто в руке, а страшная лобастая голова зверя была так близка… И, почти не сознавая, что делает, собрав все силы, красноармеец изловчился и накоротке извернувшись, ударил топором меж желтых немигающих глаз тигра. Глубоко, с хрустом, увязло в чем то отточенное, острое лезвие топора. В ту же минуту разжались страшные тиски, сдавливавшие бедро Федорчука. Точно в тумане он увидел, как с глухим ревом споткнулась и рухнула рядом громадная полосатая масса, обливая кровью траву. Он потерял создание…

Через несколько минут, ломая кусты, по свежему следу, толпой добежали красноармейцы. И остановились в остолбенении: на траве в глубоком обмороке валялся ободранный и обливающийся кровью Федорчук, а рядом с ним во всю длину своего громадного полосатого тела распростерся мертвый тигр. В черепе хищника, но самый обух, увязло лезвие федорчуковского топора…

Рассказавший мне эту историю бравый комвзвод-пограничник не без удовольствия добавил:

— Выжил, парень-то. Дешево отделался, помял его полосатый, руку да бедро истерзал, и только. Главное — не сплоховал парень, а то бы… сожрать его тигр не сожрал бы: ребята наши помешали б, а распотрошить-бы успел начисто, да!.

И ухмыльнувшись, не без зависти добавил еще:

— Пятьсот рублей на этом ударе заработал..

— Как так? Какие пятьсот рублей?

— А за тигра-то… За шкуру, да еще премия, вместе рублей пятьсот набежало, обогател, можно сказать, парень. Пофартило… нда…

Эту захватывающую историю мне рассказал ее непосредственный участник, пожилой, уже седеющий человек, старожил-уссуриец, агроном по специальности, и ярый, запойный охотник по страсти.

Я привожу ее здесь почти языком самого участника.

— Было это в Приморьи, в окрестностях Никольска-Уссурийского. По служебным делам пришлось мне надолго застрять в этом городишке, заброшенном среди сопок и полудикой, уссурийской тайги. Ладно… Выкроилась пара свободных и лишних деньков, и вот, в компании с добрыми моими знакомыми и приятелями-никольчанами, решил я использовать эти деньки: съездить в сопки на охоту за тетеревами. В окрестностях городка их было сколько угодно и битую птицу на базаре отдавали почти за гроши. Мы отправились в сопки целой компанией, вшестером, на двух телегах. Тетеревов оказалось немало — влет с телеги удалось подстрелить одного, вылетевшего чуть не из-под самых колес.

Расположились лагерем верстах в двадцати. Переночевали и ранним утром, поодиночке, разбрелись по окрестностям с ружьем и собакой испытывать свой охотничий фарт.

Я, откровенно говоря, не любитель охоты с компаньоном и поэтому нарочно выбрал такое направление, где меньше всего было шансов встретить кого-либо из товарищей. Охотник я был старый и опытный, с отличной бельгийской двухстволкой, Лебедэ; мой пойнтер «Тайга» была хорошо натаскана на летную дичь. Я рассчитывал настрелять больше, чем другие. А на случай чего… кроме дробовых патронов в патронташ я сунул с десяток крупных разрывных жаканов: в тайге без этой предосторожности и на белку не ходят…

Охота по утреннему холодку была очень удачна: тетеревиное бормотание и чуфаканье слышалось почти на каждом шагу, и чем дальше в тайгу, тем чаще и громче. Испуганная птица подпускала к себе почти вплотную, и часа через два в моей сетке болталась куча трофеев.

Уже давно рассвело и солнце припекало; день обещал быть жарким и безоблачным. Птица притихла и стала осторожнее. Я решил отдохнуть, ушел в тень молодого дубка и, скручивая папиросу, впервые огляделся по сторонам.

Незаметно для себя, в охотничьем азарте, я, очевидно, забрел в тайгу дальше, чем думал. Отдаленных выстрелов моих товарищей уже не было слышно, как я ни прислушивался. Редкая тайга кругом отсвечивала на солнце блеклым золотом хвои и стволов. Пышная зелень лиственных деревьев там и сям врезалась в хвойполесье.

В нерушимой лесной тишине лишь нежно и робко посвистывал где-то рядом в кустах таежный бурундук да мерно постукивал далеко в чаще дятель.

Заблудиться я не боялся — со мной был компас и мой охотничий опыт. Я покуривал и раздумывал: вернуться ли в лагерь с тем, что есть, или поохотиться еще на рябчиков? Охотничья страсть победила. Чтобы не утруждать себя тасканьем набитой уже дичи, я повесил утреннюю добычу на сук молодого дубка, заприметил его.

И тут меня не покинула удача: еще час охоты дал мне с полдюжины жирных таежных рябчиков и молодую тетерку-копалуху. Незаметно я забрел в довольно густую тайгу. Кругом красновато-бурой мшистой колоннадой толпились стволы старых сосен, лиственниц, лохматых манчжурских кедров. Их сучья и хвоя частой сетью переплелись вверху, не пропуская солнца, и в лесу под ними было сумеречно и жутковато. Нога беззвучно тонула в густом слое опавших хвой. С двустволкой наготове я пробирался меж деревьев, высматривая и прислушиваясь к крикам рябчиков.

И вот, помню, вдруг с некоторого времени меня стало беспокоить странное, неопределенное, но тревожное ощущение, ощущение чьего-то близкого присутствия, чьего-то внимательного взгляда позади. Вначале я не обратил на это внимания — ерунда! но… чем дальше я шел в тайгу, тем больше и болезненней чувствовалось чье-то соседство, чья-то невидимая, но настойчивая слежка за мной. Ощущение было настолько сильным, что, наконец, я круто обернулся и оглядел тайгу — ничего! Насколько можно было разглядеть, кругом было пустынно и тихо, ничто живое не шевельнулось в чаще и ничего подозрительного не обнаружил глаз. Но стоило пройти несколько шагов вперед — и опять за спиной явственно чувствовался чей-то упорный взгляд, чье-то присутствие.

— Что за чертовщина? — подумал я, оглядываясь по счету в третий раз. Могло быть одно лишь объяснение: из чащи за мной следит или человек или зверь… Но человек — откуда ему тут взяться и для чего прятаться? Следит, очевидно, зверь, но какой — медведь, волк, рысь? Мелькнуло предположение о тигре, но тотчас исчезло: откуда ему тут взяться? Тигры здесь водятся, но много южнее, ближе к отрогам Алиня. Во всяком случае, кто бы ни следил за мной, своего он достиг: я уже не мог всецело сосредоточиться на охоте, как раньше: присутствие кого-то загадочного по соседству заставляло инстинктивно держаться настороже, оглядываться и прислушиваться к каждому звуку и шороху в тайге. Раз показалось — совсем близко в чаще хрустнул валежник. Я круто обернулся и целую минуту напряженно слушал и смотрел по сторонам— никого и ничего… А между тем ощущение невидимой слежки не прекращалось…

— Плохо! — подумал я, и мне невольно стало не по себе. Таежная тишина почудилась затаившейся и угрожающей.

Будь со мной моя «Тайга», я бы проверил невидимого врага чутьем и поиском испытанного пса, но как на грех собака все время рыскала где-то впереди в тайге, редко взлаивая на рябчиков и не откликаясь на свистки. Я оглянулся еще раз и ускорил шаги… Поскорей бы выбраться на открытое место…

Тайга вдруг поредела, деревья расступились, открыли впереди поляну. Пара тетерок, шумно хлопая крыльями, снялась с нее при моем появлении и потянула в сторону. Я вскинул было двустволку— ударить влет, но удержался, не знаю почему. Шагнул вперед, на открытое место… И в это мгновение за моей спиной и совсем близко затрещали кусты. Я порывисто обернулся, инстинктивно взял на изготовку ружье, взглянул и… замер на месте. Всего и паре саженей от меня из кустов наполовину высунулась огромная лобастая кошачья голова с прижатыми ушами. Мгновенно я узнал ее, и пышные седые бакены, опушившие ее, и желтые как янтарь, круглые, немигающие глаза. В упор столкнулись они с моими и под их взглядом я, помню, вдруг почувствовал себя не бывалым, видавшим виды, закаленным охотником, а беспомощным и жалким мышенком, увидевшим перед собой кота.

Я замер, как стоял, сжимая в руках двустволку, мгновенно с головы до пят облившись холодным потом и не спуская расширенных, остолбеневших глаз со страшной кошачьей головы. Это был «он», «полосатый» — гроза приморской тайги… Как он мог очутиться здесь, вдали от излюбленных тигровых мест? Перекочевал ли сюда или забрел мимоходом, случайно, — не знаю. Я знал теперь только, кто выслеживал меня в тайге. И вот я стоял лицом к лицу одинокий, почти безоружный, перед страшным хищником. С мгновенной, ослепительной ясностью вспомнилось: — моя двустволка заряжена дробью! Не успел, не догадался переменить патроны, и вот — стою с дробовиком перед тигром… Я оцепенел… Впервые почувствовал, как много волос на голове под фуражкой. Все они стали туги и жестки, как проволока. Почти перестало биться сердце и в ногах разлилась противная, ноющая слабость. Все окружающее, казалось, исчезло, растаяло, ушло из поля зрения. С жуткой ясностью я видел лишь свирепую лобастую голову и немигающие, желтые, светящиеся фосфорическим светом глаза тигра. Они гипнотизировали, обессиливали, лишали воли… Смутно я видел, как вытянулось из кустов все огромное полосатое тело, прилегло к земле, сдвинулось… видел, что полосатый великан ползет ко мне, не спуская глаз, судорожно играя откинутым назад хвостом; видел и понимал грозящую неотвратимую смерть и — не мог шевельнуться, отряхнуть оцепенение, понудить себя отчаянно бороться за жизнь… Рассказываю я долго, а это были в действительности — секунды.

Не более сажени-полторы разделяло нас. Тигр остановился, прильнул к земле, подбирая лапы, собирая все тело в огромную полосатую массу. Желтые глаза мигнули, дрогнули… — Сейчас прыгнет! — точно это со стороны кто-то крикнул мне, и мгновенно спало оцепенение. Двустволка сама собой метнулась в руках, влегла в плечо… Дробь? Да, дробь, пускай!.. Все произошло почти во мгновение ока, пожалуй, даже меньше. Как раз в широколобую голову легла прицельная мушка, палец точно сам собой рванул курки — оба сразу, — и двойной оглушительный грохот раскатом грома отдался в тайге.

С каким-то пушечным, захлебнувшимся, из самого нутра ревом, точно лошадь, взвилась на дыбы предо мной огромная полосатая масса, разодрала лапами воздух, точно ловя что-то, зашаталась и рухнула… Я еле успел отскочить… С пронзительным ревом, воем, визгом тигр покатился по земле, ломая кусты, мотая окровавленной головой. Опять поднялся на дыбы, заревел, царапая морду, и, рухнув снова, стал кататься и метаться по земле, целыми пластами выдирая дерн и траву. Он был слеп… Двойной заряд дроби, пущеный с близкого расстояния, лег кучно в самые глаза полосатого, ослепил его, и теперь тигр был не страшнее обыкновенного кабана.

Делом одного мгновения было выкинуть из ружья расстрелянные гильзы и всунуть в стволы пулевые патроны. И как раз вовремя: даже ослепленный, беспомощный, потерявший возможность видеть врага, тигр по чутью, с глухим ревом, пополз в мою сторону. И с пяти шагов расстояния, почти в упор, я грянул левым стволом по подползавшему зверю. Судорожно, точно пружиной, его подбросило. Вскинулся было на лапах тигр и грузно ткнулся мордой и землю. Второй выстрел!.. Я видел, как из лобастой, свирепой головы брызнули кровавые клочья и, обливаясь кровью, сразу рухнул и распластался на боку тигр. Огромное, полосатое тело вздрогнуло раз-другой и вытянулось во всю свою длину. Мертво завалилась на сторону развороченная пулей голова хищника и из оскаленной пасти вместе с хлынувшей кровью вывалился красной тряпкой язык… Полосатый был мертв…

Силы и самообладание сразу покинули меня. Наступила реакция, и пошатываясь, отойдя на пару шагов, я скорее упал, чем присел на пенек, весь облитый холодным потом, с еще неизжитым недавним ужасом и слабостью во всем теле.

Дробь, да… она, да шальное охотничье счастье спасли меня, не дав промахнуться по тигру, иначе… тогда бы не тигр, а я валялся бы на поляне безобразной, распотрошенной окровавленной тушей, и мои кости трещали бы на зубах полосатого хищника приморской тайги…