Мир фантастики. Зона высадки

Александр Прокопович Настоящая любовь

… Зато пива здесь было — немерено. На ночь точно хватит, а в утро верилось слабо. Мне ни разу не доводилось слышать, чтобы после атаки панцирников кто-то выжил. Если быть более точным, мне не доводилось слышать, чтобы выжил любой, кто увидел панцирника. Я был первым. Но это не надолго. Где-то до утра. Пятый бокал пива, а я все не чувствую вкуса. Если утро все же наступит, оно должно меня научить одному — верить клиентам нельзя. Даже, если они оплатили аванс. Особенно, когда они, не торгуясь, оплатили огромный аванс. Денег у меня было много. Непонятно только, на что их тут можно потратить. Пиво, кое-что крепче, нехитрая закуска, при желании можно купить весь этот кабак, вместе с номерами на втором этаже и десятком женщин разного возраста, веса, роста, умения. Одна сидела напротив. Конечно, если она еще на сантиметр задерет юбку, я не выдержу и брошусь к ней в объятья. Сейчас.

Что во мне такого привлекательного? Обгоревшая одежда, одна штанина короче другой, и вовсе не потому, что симметрия вышла из моды. Просто этот кусок горел быстрее, чем все остальное.

Мой корабль упал в двух кварталах отсюда. Если бы не панцирники, я бы убил сотни людей и развалил пару домов. Панцирники проделали всё это неделю назад, поэтому единственным пострадавшим оказался я.

Спасти удалось немного — только то, что было на мне, если забыть о штанах.

В корабле осталась куча полезных вещей типа коммутатора, оружия и нормальной одежды. Осталась — это несколько преувеличенно. Ярко и хорошо горели — это вернее. Я не слышу одним ухом. И очень хочется умыться. Что она на меня так смотрит? Я и так знаю, что в пыли, крови, но эта чертова пивная — единственное, что светилось в округе, и у меня просто не было сил идти дальше. Я первый раз пью пиво на такой высоте. Я бывал в ресторанах, расположенных куда выше, но там как-то все больше напитки благородные и дорогие. Пивная на седьмом этаже — это довольно причудливо. Будь она на первом, я бы её, скорее всего, просто не заметил. В округе почти все дома двух-, трехэтажные и этот воспринимался почти что башней. Выше — только звезды. Проклятые звезды.

У них тут только пиво и пиво покрепче. Электричество идет от чудом уцелевшего кабеля, и холодильник полон. Место, в котором мне отчаянно хотелось бы осмотреться и попытаться привести себя в пристойный вид, отсутствует напрочь. Может, у них не принято? А кружки с виду чистые…

Народ приходил и уходил, изредка поднимался на этаж выше.

Наверное, они так жили всегда. Здесь все было так обыденно, что как-то не верилось в то, что неделя войны с панцирниками сделала их такими. Боже, она мне улыбалась… Какое счастье, что я не стал стоматологом! Я отвернулся и могу не смотреть, а они так на жизнь зарабатывают.

— Мне все равно что, лишь бы крепкое и холодное… Ты ведь угостишь меня?

Наверное, решила, что если я не ведусь на обнаженную плоть, то обязательно сработает улыбка. Может, местные настолько талантливы, что способны безошибочно определять наличие денег, или настолько тупы, что не способны протянуть тонкую нить логики от того, как человек одет, к тому, что он в состоянии, а что нет? Я угощу её. Пусть хоть кто-то будет в эту ночь счастливым.

— Меня зовут Кэрэн, а как ты хочешь, чтобы я тебя называла?

Я оторвал взгляд от кружки и внимательно осмотрелся. Нет. Это она мне. Осмотр присутствующих дал результат: кажется, мы все тут только что выбрались из рухнувшего корабля. Я не видел вывески, но знаю, что там написано: «Отель у погибшего звездолетчика». На самом деле — какая разница, откуда именно ты выбрался, главное, что жив. Умрем мы точно скоро, и, похоже, что одновременно.

Панцирники давно были бедой, но бедой далекой. Время от времени они с кем-то сталкивались, и это неизменно кончалось гибелью имевших несчастье их повстречать. Собственно вся информация о панцирниках сводилась к случайно перехваченным сигналам уже гибнувших кораблей. Известно было мало, но и этого малого должно было хватать, чтобы не соваться на планету, которой не повезло оказаться на пути у флота этих чудовищ.

Панцирники — те, о которых мы знали, — передвигались большими соединениями, за дальними пределами обжитого космоса, были всегда вооружены и всегда первыми вступали в контакт. Что характерно — вступали отменно вежливо и на языке тех, кого встречали. Представьте себе: летите вы, никого не трогаете, и вдруг с вами заговаривает чудище, больше всего похожее на черепаху, из-под панциря которой свисает густая зеленая слизь, что само по себе неприятно, но у создания еще есть голова. Голова находится сверху на панцире и расположением сильно напоминает башню танка. Только очень уродливую башню. Глаза, большие и маленькие, беспорядочно разбросаны по голове этого существа и время от времени, чтобы наблюдатель не скучал, — открываются и закрываются. Я сказал, что у панцирника огромный двойной рот и внутри у этого четырехстворчатого рта что-то постоянно шевелится? Уже просто для проформы все это зрелище сопровождается четырьмя парами ложноножек непрестанно, то переплетающихся, то расплетающихся…

У президента Феофании была своя теория. Он считал, что с панцирниками можно договориться. Для этого я ему и понадобился. Планировалось, что меня встретят, и сейчас я, проанализировав всю информацию, предложу что-нибудь президенту и его правительству и мирно отбуду вместе с другими спешно покидавшими Феофанию путешественниками.

Кстати, умные местные жители уже давно пили пиво далеко от панцирников и от Феофании. Умные и богатые. Боюсь, любительница крепкого и холодного не накопит средств на билет отсюда, даже если отдастся всем мужчинам этого города.

Я знаю еще одну печальную вещь. В Империи были рады, что Феофания в нее не входит. Пришлось бы в дело вступить имперскому флоту, а Император совсем не хотел из-за какой-то там планеты остаться без флота.

До панцирников оставалось километров шестьсот. Они наступали с севера на юг, и скорость их наступления была не связана с сопротивлением местной армии. Сто километров в час. Именно на такой скорости они гарантировано уничтожали все живое. Методичные ребята. Феофанию было жаль, но зато теперь мы знали о панцирниках в сотни раз больше. В сотни раз больше для того, чтобы, завидя их, тут же бежать без оглядки.

Две недели назад армада панцирников вошла в местную солнечную систему. Зачем они это сделали: пополнить припасы, остановиться передохнуть или их привлекли местные красоты, — останется неизвестно. Флагман флота вышел на связь с правительством. По уже известной традиции они были вежливы и деликатны. Они даже предупредили, что разумный вид, населяющий систему, будет уничтожен. И принялись за дело.

Вероятно, когда президент Феофании приглашал меня, он не знал, что панцирники еще никогда никому не угрожали. Это же не угроза — сообщить, что собираешься делать? Что они всерьез. И если какой-то специалист летит к планете, которой занялись панцирники, они не извиняются — прости, брат, не лети сюда, туда лети.

А может, он в суматохе забыл, что кого-то там приглашал, и сейчас, покинув родную систему, вспомнил о неудачливом специалисте по глобальным кризисам, хлопнул в ладоши, вздохнул и, кто знает, даже воскликнул: «Вот не повезло парню-то, а!»

А ведь Империи известны планеты вполне даже пригодные для жизни, кроме того, что жизни этой там близко нет. Если я прав, можно составить маршрут следования панцирников. Был бы у меня коммуникатор, мог бы порадовать живых мудрой мыслью.

— Пора и мне тебя угостить? У меня наверху уютно и тихо… И можно умыться, — для убедительности Кэрэн попыталась затолкать край юбки куда-то уж совсем высоко… и я сдался. Кто бы мог подумать, что меня так легко заманить литром воды? Что-то в глубине моего уже приготовившегося умирать мозга шевельнулось и потянулось к чистоте. Я только что понял, что вместо трансляции народ слушает какой-то местный хит, который ни разу не сменился на что-то еще, за тот час, что я посвятил пиву и Кэрэн.

То есть надо понимать, что местные журналисты уже тоже либо свалили, либо готовились умирать. Остались я, Кэрэн и все те, кто при рождении не сообразил ни серебряной ложки в рот запихнуть, ни рубашку накинуть…

По крайней мере, я себя напоследок увижу — там, где есть вода, должно быть и зеркало.

Меня ждал сюрприз. Оказалось, что достаточно снять с уха корку засохшей крови, как слух ко мне вернулся во всей красе стерео. А всё горячая вода — бережно выливаемая на меня Кэрэн. Огромное махровое полотенце задумывалось как предмет коллективного пользования, но я справился сам. Мне было хорошо: чистый, теплый и уверенный в своем будущем. Чего еще? Кэрэн знала, чего еще — объем сосуда не оставлял сомнений в крепости напитка. Я не ошибся. Мне стало еще лучше, а потом Кэрэн совершила чудо. Я как раз закончил формулировать просьбу дать мне просто поспать, когда в комнату вошла ОНА. То есть я даже знал, как её зовут… Вероятно, Кэрэн тоже умылась. Или дело было в том крепком, чего я выпил много?

Дело ведь не в длине ног? И на самом деле — никто не знает, в чем дело. Потому что есть ведь такие — никаких изысков и глаз косит, а ты уже дышишь через раз и все неважно, дайте дверь заколочу гвоздями, чтобы не убежала никуда.

Кэрэн меня любила. Это не важно, любил ли я её. Любовь такая штука, что если её много у кого-то одного — этого хватает обоим. Она хотела меня и хотела моих денег. Она могла забрать всё, но по неведомому мне тарифу высчитала сумму и аккуратно спрятала остаток в почти целый карман моих штанов. Эти деньги сгорят вместе с нами, еще до рассвета, но Кэрэн — все равно. Как я сразу не заметил эту чудесную родинку у нее сантиметров на пять ниже пупка?

В этой жизни Кэрэн умела делать только две вещи — считать деньги и любить.

Это хорошо, что меня скоро убьют. Любовь — худшая из зависимостей, я не вышел бы отсюда до тех пор, пока Кэрэн своими маленькими пальчиками не отсчитает последнюю купюру. Я вышел бы отсюда ненадолго, дабы обчистить первого попавшегося. Лишь для того, чтоб вернуться.

У президента Феофании была теория. То есть теория была у спецов, но как это часто бывает, будучи услышанной президентом, теория поменяла хозяина. Она была простой и понятной. Настолько, чтобы в неё можно было поверить. Спецы предположили, что панцирники очень сильные эмпаты.

Панцирники чувствовали чужие эмоции. И, что нормально для эмпатов, не отличались сдержанностью.

Можно вообще не моргать. Можно заморозить мимические мышцы. Но нельзя не ужаснуться при виде панцирника. И панцирники чувствовали этот ужас. И отвечали. Примерно так мог бы ответить опарыш, прочувствовав гамму чувств барышни, только что обнаружившей личинку у себя в супе. По счастью, у опарышей нет космического флота.

Теория хорошая. Жаль, на практике теория буксовала.

Президент начал с местного общества любителей животных. Я видел фотографии местной фауны. Я понимал президента: такое нельзя защищать, если только по какой-то странной прихоти — не полюбить.

Делегация встречала флот панцирников на дальних подступах системы. Недолго встречала, секунд пятнадцать. Вероятно, именно столько понадобилось, чтобы панцирники поздоровались и уничтожили делегацию. С корабля велась трансляция, так что мы точно знаем, что панцирники поздоровались.

Потом опыт поставили на поклонниках местного культа. С учетом того, что их верховное божество сильно смахивало на черепаху, и местное писание велело его любить сильнее жизни — можно было на что-то надеяться. Но не нужно было. Служители культа сплоховали. Вероятно, они больше боялись, чем любили… В религиях так бывает.

Делегацию политиков собирали долго, набралось два человека. В это время нормальные политики уже были довольно далеко от родной планеты. Не знаю, почему президент Феофании решил, что политик в состоянии кого-то полюбить. Разве что в ванной перед зеркалом. Политики продержались не дольше остальных.

У меня был свой план. Не такой красивый, как теория президента, но все же. Теперь уже неработающий, но был.

Когда на подлете к системе я обнаружил, что меня никто не встречает… то есть не встречают представители клиента — панцирники были уже тут как тут — я решил, что аванс все же получен, а значит, нужно хотя бы попытаться его отработать.

Я не верил в теории, но у меня был план. Мне казалось — простой и безопасный.

Обычно панцирники вступали в контакт в пределах поражения своим оружием. План был простой — вступить в контакт и тут же оторваться от преследования. Мне казалось, что если бы удалось чуть-чуть дольше пообщаться с панцирниками — могло бы что-то получиться. Мой корабль был действительно очень быстрым. Недолго.

Вероятно, предел поражения оружия панцирников был больше, чем расстояние, которое им нужно было для контакта. Я не успел ничего сказать.

Простые планы часто бывают не лучше хороших теорий. Мы с президентом ошиблись. Только он далеко и в безопасности, а я падал на его родную планету.

С другой стороны, я видел панцирника, он со мной поздоровался — и все еще жив. Нас таких мало. Скоро снова не останется ни одного.

Мешало время. Я чувствовал, что оно вытекает и уже не вернется обратно. Женщине, которая была со мной, — было неважно, сколько минут до рассвета, она любила меня так, что этого должно было хватить на двоих. У Кэрэн очень маленький лоб. Вероятно, чтобы любить, мозг не нужен.

Тьма за окном уже потеряла силу, когда панцирники напомнили о себе. Пока что это был только звук — рев двигателей штурмовиков. Скоро нам покажут картинку.

Я разбудил Кэрэн. Я заставил собрать её всех подруг. Это было не трудно — у меня все еще было денег больше, чем я успею потратить. Мы поднялись на крышу. Нас было одиннадцать — девять женщин, я и махровое полотенце.

Мы смотрели в небо. Это редко, когда взрослые мужчины и женщины смотрят в небо. Это почти никогда, чтобы смотрели так.

На Феофании очень красивые облака, наверное, из-за того, что небо здесь низкое и темное, почти фиолетовое. Солнце еще не включилось на полную катушку, и можно было любоваться сразу и облаками, и звездами. Не худший вариант. Одна из звезд погасла, потом еще одна — небольшой катер панцирника летел к нам — темный на темном фоне.

Я отвернулся. Я решил смотреть в тот край неба, который еще не испорчен панцирниками. По моим расчетам ждать осталось недолго. Недолго все тянулось и тянулось. Небо светлело, звезды гасли, я все ждал, когда же вся жизнь пронесется перед глазами? Не проносилась.

Поворачивать голову было трудно, страшно — вот увижу чего там и…

Катер панцирника висел метрах в трех над нами. Мне не рассказывали, что они делают свои корабли прозрачными — я мог рассмотреть врага во всех деталях. Просто некому было. До сих пор мне доводилось видеть панцирников только на экране. Вид снизу вверх был не лучше. Ложноножки копошились, переплетаясь друг с другом, все это происходило в чем-то очень похожем на гной — жидкое, неприятное, вязкое, зеленое. Я уже никогда не полюблю цвет молодой травы.

Я не сразу понял, что не так. Мы были живы, и я больше не слышал рева. Девять женщин замерли на крыше. Девять женщин смотрели на панцирника… Любовь сочилась от крыши к панцирнику и дальше — до самых звезд…

Они были прекрасны. Чтобы заслужить такой взгляд, большинство мужчин нормальных готовы жертвовать литры крови, килограммы мяса. Девять обнаженных женщин на бетонной крыше — почти не касаясь ногами, вытянулись вперед и вверх — туда, где завис кораблик панцирника.

Его голос был мягким, бархатным, низким для женского и высоким для мужского. Так не говорят, так в унисон может петь хор… Панцирник заговорил:

— Приветствуем вас, объединяющие души!

Я ждал. Я все еще ждал, когда кораблик ушел за линию горизонта. Было странно — мне нравилось дышать. Никогда не думал, что это так приятно. Кэрэн уже довольно долго тормошила меня за плечо. Кэрэн что-то говорила. Где-то через вечность я, наконец, понял, что именно. Кэрэн предлагала мне скидку, если я останусь с ней на еще одну ночь.

Панцирники бросили начатое дело и исчезли. Через неделю на планету вернулся президент и правительство. Через две они меня нашли. Вовремя. Одних лишь денег было недостаточно, чтобы выбраться отсюда, но хватило бы еще надолго, чтобы ни в чем не отказывать себе здесь. Я уже стал подумывать о покупке небольшой развалины рядом с пивной. И это меня пугало.

Я получил из рук президента новый коммуникатор и даже какой-то орден. Что меня порадовало больше — это билет на «шаттл», который должен был меня забрать с Феофании.

Президент торжествовал. Он с легкостью забыл свою старую теорию и придумал новую. Что это я? Кто-то из советников подарил ему новую. Теперь оказалось, что панцирники были не эмпатами, а убежденными нудистами. Когда они, наконец, увидели красоту обнаженных тел, они поняли, что среди жителей этой планеты все же попадаются приличные люди, и решили оставить нас в покое.

Еще бы — единственное, что оставили после своего ухода панцирники, в качестве объяснения, чего же это они решили пощадить Феофанию, — это небольшой эротический фильм, снятый на крыше одной местной восьмиэтажки. Моя роль была одной из главных, хотя я бы для съемок подготовил что-то другое. Теперь каждый житель планеты знает, что в критические моменты я отворачиваюсь и замираю. Кажется, примерно так поступают тараканы на планете Земля, хорошо, хоть мне не пришло в голову упасть и притвориться мертвым.

Я знаю другое. Панцирники не исчезли с наших трасс и также вежливо здороваются, чтобы затем… — нет-нет, просто улететь. Я видел панцирника так близко, как не видел никто из выживших, — ничего омерзительнее мне видеть не пришлось. Я рассмотрел в прозрачном корабле то, что подтвердили через год экзобиологи. Тело панцирника нашли неподалеку от притона, где я провел больше недели. Каким-то чудом его корабль был сбит местными военными в самом начале компании. Те, кого мы принимали за панцирников, ими не являлись. Каждый панцирник был парой панцирников, слившихся в бесконечном акте. Их щупальца, всегда ласкающие друг друга, их головы, сросшиеся в бесконечном поцелуе… Это должно было показаться отвратительно…

Президент был прав. Панцирники — эмпаты. Для них должно быть нормально, как и для любого другого существа, попытаться понять, кто им встретился на их пути. Для панцирников должно быть нормально — ужаснуться нами. И дело не в том, что именно чувствовал каждый из услышавших приветствие панцирника, дело в том, что каждый из них не почувствовал. Для панцирников — проводящих всю жизнь в бесконечном обожании друг друга — нормально считать, что существо не любящее требуется уничтожить. Они не знают, что не любить не значит ненавидеть. Теперь они знают — мы тоже способны любить, и, вероятно, чрезвычайно удивляются, почему у нас это встречается так редко. Теперь они знают — мы тоже люди — в их понимании. Неполноценные, но все-таки люди. Просто президент Феофании выбрал не тех делегатов. И дело никогда не в деньгах, дело в способности. Я знаю, что девять женщин на крыше любили панцирника. Я ведь заплатил каждой за целый день. Любили по-настоящему, только настоящая любовь могла преодолеть мой страх и мою ненависть.

Я никогда не вернусь на Феофанию.