Медь в драгоценной шкатулке

Глава 6

Я стояла рядом с колыбелькой, с непреходящими нежностью и удивлением разглядывая крохотное существо, что мирно посапывало сейчас на белоснежных простынках с вышитыми на них тигриными мордочками — оберегами от сглаза. Как будто бы не этот ангелочек сегодня устроил бессонную ночь мне и своим нянькам. Я так и не поняла, в чём была причина ночного концерта: может, животик болел? Няньки хором уверяли меня, что для маленького ребёнка плакать по ночам — вполне нормально, но сами волновались не меньше моего. Не то переживали за маленькую принцессу, не то за моё настроение и расположение к ним.

Впрочем, до принцессы малышка ещё не доросла — так звались только дочери и сёстры императора, а внучка носила странный для моего слуха титул «областная госпожа». Госпожа, кстати, так официально и оставалась безымянной. Имя ей должен был выбрать глава семьи, то есть лично его величество, а он что-то не торопился. Шёл уже второй здешний месяц, а император всё раздумывал и ждал, когда гадатели укажут благоприятный день для именования своей единственной пока внучки. Меня уверили, что это тоже нормально, между рождением и наречением имени может пройти и несколько месяцев. Сама же я звала её местным словом Ксиши — Радость. И потому, что она действительно была моей маленькой радостью, и потому что похоже на «Ксюшу». А что, Ксения — хорошее имя.

Тайрен к именованию дочери никакого интереса не проявил.

Девочка шевельнулась, приоткрыв глазки — пока ещё бессмысленные, несфокусированные. Звякнули привязанные к ножкам бубенчики, всё от того же сглаза и прочих злых сил. Я наклонилась ниже и легонько дотронулась до тёплой щёчки. Она такая маленькая! И всё у неё как настоящее — и реснички, и пальчики, и ноготки на пальчиках… Тьфу ты, что я несу — конечно, у неё всё настоящее! И я всё никак не могла перестать этому удивляться. Неужели вот это крошечное существо совсем недавно было частью моего тела? Неужели оно вышло из меня? Я создала её, пусть не руками, не разумом, но самой своей плотью и кровью. И вот она лежит в колыбели передо мной, совсем отдельный маленький человечек. Однако, сознавая разумом отдельность дочки, я всё никак не могла его прочувствовать. Когда она плакала сегодня ночью, я постоянно ловила себя на недоумении: почему я не понимаю, отчего? Если ей больно или неприятно, разве у меня не должно болеть вместе с ней?

— Кто это тут у нас такой маленький? — подчиняясь инстинктивной потребности всех матерей, заворковала я. — Кто это у нас такой хорошенький? А чьи у нас глазки? Папины. А чей у нас носик? Папин. А чей у нас ротик? Тоже папин!

Конечно, насчёт ротика и носика это я загнула — невозможно у такого маленького ребёнка с уверенностью сказать, на кого похожи его черты. Но вот глазками она совершенно точно пошла в отца — передо мной лежала маленькая азиаточка. И хорошо, не придётся всю жизнь выслушивать шипение насчёт «круглых» глаз.

— Опять сюсюкаешь?

Я выпрямилась, подавив раздражённый вздох — в комнату вошёл Тайрен. Его отношение к дочери было для меня источником постоянных огорчений. Кажется, он настолько уверился, что нашим первенцем непременно будет сын, что девочку просто отказывался принимать. Вплоть до того, что как-то назвал её «твоя дочь». Пришлось напомнить, что и ему она вообще-то тоже не чужая. Порой мне казалось, что он просто ревнует меня, когда высказывает недовольство тем, что я слишком много времени провожу с ребёнком. Мы даже ссорились из-за этого. Я напоминала, как он обвинял меня в отсутствии сердца из-за того, что я отношусь без энтузиазма к идее продолжения рода. А вот теперь, когда ребёнок родился, кто из нас ведёт себя как бессердечный? «Так девочка же!» — отмахивался он, а я агрессивно спрашивала, не считает ли он, будто девочки меньше нуждаются в родительской любви и заботе, чем мальчики. «Соньши! — Тайрен закатывал глаза к потолку. — О ней есть кому позаботиться! Ты ведёшь себя так, словно во дворце не осталось ни одной служанки».

Словно уловив моё состояние, Ксиши тихонько хныкнула, и Тайрен сразу же поморщился.

— Опять будет реветь? — спросил он.

— Думается мне, что ваше высочество, когда только родились, ревели ничуть не меньше, — я взяла девочку на руки.

— Я ревел даже больше, — Тайрен неожиданно улыбнулся. — Говорят, я был непочтителен ещё в материнской утробе.

— Это как? — я вскинула глаза в лёгком обалдении.

— Толкался сильно.

Я только и смогла, что покачать головой, не находя слов. Вспомнилась замечание Кея: «А, сразу видно, что твой ребёнок…» Нет, конечно, у местных всегда были довольно странные представления об окружающем мире. Но обвинить в непочтительности нерождённого ещё младенца, это… это сильно.

— О, — пока я укачивала малышку, Тайрен оглядел комнату и остановил взгляд на книгах на столе. — Решила изучить правила поведения?

— Ну… да, — раз уж вместе с повышением ранга мне вменилось в обязанность наблюдать за поведением своих товарок по гарему, надо же знать, что это за добродетели, в которых я должна их наставлять. Так что я проштудировала пресловутое «Поведение женщин» госпожи Пэн, и ещё принесённую мне вместе с ней из библиотеки «Книгу о женской почтительности» госпожи Вейс, а теперь готовилась приступить к сборнику биографий знаменитых женщин, которых местные моралисты сочли достойными подражания. Уже успела заглянуть в первую главу, и поняла, что основная заслуга прославляемой там дамы состояла в том, что она, будучи любимой наложницей императора, отказалась сесть с ним в одни носилки, дабы не отвлекать его от размышлений о государственных делах. Надо же, какая жертва!

В первых же двух книгах всё, в общем-то, было вполне ожидаемо. Послушание, послушание и ещё раз послушание. Уступчивость и скромность. Почтение к мужу, а пуще того, почтение к свёкру и свекрови, даже больше, чем к собственным родителям. И если невестка будет достаточно скромна и послушна, если изо всех сил будет стараться угодить, то родители мужа, даже если изначально настроены к ней негативно, обязательно её полюбят. А если не любят, значит, недостаточно стараешься. Как будто нелюбовь свекрови имеет какое-то отношение к стараниям невестки.

Как хорошо, что я живу отдельно от свекрови, и мне нет нужды часто с ней видеться. Её величество лишь дважды навещала внучку и даже дала мне пару советов, как с ней обращаться. Я выслушала их со всем рекомендованным почтением и пообещала исполнить в точности, тем более что советы и правда были толковыми. Этим всё и исчерпалось.

Ещё в книгах рекомендовалось дружить со всеми прочими домочадцами, а особенно — с братьями и сёстрами мужа, ибо они оказывают на мужа существенное влияние, а разлад в доме неизбежно негативно скажется и на жене. В принципе не могу не признать, что рациональное зерно в этом было — если уж нет возможности отделиться, а это здесь, насколько я поняла, не принято, и приходиться существовать с роднёй мужа под одной крышей, тогда худой мир лучше доброй ссоры. Но вот от чего у меня точно сводило скулы, так это от рассуждений, что женщина не должна интересоваться ничем за пределами дома. А также о том, что нельзя позволять себе никаких вольностей за порогом спальни, даже в собственном доме, даже с мужем. Не дай бог поцеловать его или там руки коснуться. Почему-то все составители правил поведения пребывали в святой уверенности, что попытка дать себе хоть какую-то вольность неизбежно приведёт к полной распущенности. Или ты втискиваешь себя в колодки, или ты вор и разбойник, третьего не дано.

— Похвально, — с ироничной серьёзностью тем временем кивнул Тайрен. — Лучше поздно, чем никогда.

— Теперь я смогу стать образцом хороших манер и тем заслужить любовь вашего высочества, — в тон ему отозвалась я. Ксиши затихла, и я бережно положила её обратно в колыбельку. Девочка причмокнула и помахала ручками в воздухе.

— Мою любовь ты заслужила уже давно и отнюдь не этим, — рассмеялся его высочество и, пренебрегая всеми правилами приличия, притянул меня к себе. Я зашипела сквозь зубы:

— Ой… Ваше высочество…

— Что?

— Грудь… Не прижимайте меня так, пожалуйста.

Приближалось время очередного кормления, и грудь, полная молока, стала очень чувствительной. Я с усмешкой вспоминала, как на последних месяцах беременности мечтала о том, что вот рожу и снова могу лежать на животе. И никто не предупредил меня, что лежать на животе можно будет разве что в позе сфинкса.

Тайрен поморщился, но всё-таки отодвинулся.

— Я тебя совсем не вижу, — сказал он. — Мекси-Цу в последнее время общается со мной чаще, чем ты.

— Ваше высочество…

— Ты можешь оторваться от неё хотя бы ненадолго? Есть кое-что, что я хотел бы с тобой обсудить.

— Через час я буду к услугам вашего высочества, — уверила я.

— Через час придёт Кей, — недовольно сказал он. — А, впрочем, ладно. Обсудим вместе.

Значит, не личное, решила я, проводив Тайрена и собирая в стопку ворох нравоучительной литературы, присланной мне из дворцовой библиотеки. Помимо трактатов и сборника биографий тут были и тексты религиозного содержания, и описания женских обрядов — последнее было совсем не лишним. Но больше всего меня потрясли «Таблицы достоинств и прегрешений» некоего анонимного автора, похоже, монаха или священника. Это действительно был сборник таблиц, в которых обстоятельно обозначалось, сколько именно очков на будущем загробном суде ты потеряешь или приобретёшь при совершении какого-нибудь греха либо подвига. Все таблицы я читать не стала, ограничившись пока только разделом взаимоотношений мужчин и женщин, а остальное лишь пролистала на скорую руку. Вообще я заметила, что мои новые соотечественники питают прямо-таки страсть к классификации. Их рисом не корми, дай всё разложить по полочкам, в том числе и материи, казалось бы, совершенно для этого непредназначенные.

Самым тяжким преступлением, как и ожидалось, оказалось изнасилование — оно могло поспорить только с убийствами, продажей свободных людей в рабство без суда и непочтительностью к родителям. Однако дальше оказывалось, что этот грех подразделяется на множество градаций, в зависимости от обстоятельств и личности потерпевшей. Самым тяжким видом было насилие над девственницей или вдовой, сразу же отнимавшее целую тысячу очков, а уж если насилию подвергалась монахиня, то тут даже точной цифры не было — просто капец для тебя на том свете, и всё. А вот изнасилование замужней женщины сразу снижало вину вдвое. И ещё меньше был грех, если насилию подверглась не ровня, а служанка, тут уже и девственницы со вдовами оценивались в пятьсот очков. И совсем жалкие пятьдесят очков получал, точнее, терял совершивший насилие над проституткой, каковая имела право отказать в случае наличия у неё постоянного любовника или покровителя.

Смягчающим обстоятельством считался непреодолимый порыв страсти — если ты насилуешь женщину не для того, чтобы унизить и продемонстрировать превосходство, а по страстной к ней любви, то даже монахиня уже обретала конкретную цифру: всю ту же тысячу. Исключение, как ни странно, составляли проститутки — страсть к ним, наоборот, усугубляла вину с пятидесяти очков до ста. Ещё больше смягчала вину «предопределённость», то есть ситуация, когда соитие было результатом деяний мужчины и женщины в прошлых жизнях. Определённая логика в этом присутствовала: если твой поступок — карма, то ты как бы не очень и виноват. Но по каким, интересно мне знать, критериям, можно определить, что результат твоего личного порыва, а что — кармическое? Ведь, по идее, «Таблицы» составлены для практического применения, то есть для того, чтобы каждый человек мог вычислить, насколько он нагрешил, и сколько добрых дел нужно совершить, чтобы это поправить.

Сурово — от пятидесяти до двухсот очков — оценивалась похвальба своими сексуальными подвигами, как реальными, так и вымышленными. Очень сурово — от трёхсот до шестисот очков — клевета на добродетельных женщин, сладострастные мечты о монахинях и вдовах, аборты, втягивание других лиц в забавы с проститутками и азартные игры, а так же предпочтение какой-то одной жены или наложницы всем остальным (привет, Тайрен, ты, оказывается, грешник). На двести очков тянула неспособность устроить браки своих служанок. Ну и дальше по мелочи — например, распевание непристойный песенок или просмотр фривольных пьес оценивалось по одному очку за каждую. Так же как и просмотр повторяющихся похотливых снов, правда, не уточнялось, за каждый сон вычитается очко, или за все вкупе.

Ещё меня впечатлило, что клевета на женщин считалась даже большим грехом, чем клевета на богов. Я даже обратилась к наставнику Фону для разъяснения. Оказалось, причиной было то, что боги могут за себя постоять, а женщины нет. Что ж, логично.

общем, оказывается, плюсик или минусик в карму — изобретение отнюдь не компьютерного века.

…А темой, которую так жаждал обсудить Тайрен, оказалось повышение цен, и что с этим можно сделать. Вот что значит создать себе репутацию учёной женщины — кажется, принц теперь считал меня экспертом во всех областях, и никакие ссылки на своё невежество уже не спасали.

— А ты подумай. Ведь наверняка и у вас в стране когда-то происходило что-то подобное.

— Ну… — вынуждена была признать я. — Да, происходило, и совсем недавно.

— И как с этим боролись?

— Дали ценам возможность расти, покуда вырастут, в течение примерно десяти лет. А потом уменьшили сразу все в тысячу раз. Но и заработки, соответственно, тоже.

Мужчины переглянулись.

— Десять лет, — с усмешкой сказал Кей. — У нас цены растут постоянно. Во всяком случае, при твоём деде, Тайрен, росли точно. Как раз тогда было вторжение степняков, страна была разорена, и чтобы их сдержать, приходилось снабжать огромную армию. Тогда за рис платили золотом!

— То есть сейчас положение стало лучше? — уточнила я.

— Да, когда варваров выгнали и заброшенные земли снова начали обрабатывать, цены упали. Но теперь они снова растут.

— Ну, собственно, цены всегда растут, — философски заметила я. — Свойство у них такое. То уменьшение, о котором я говорила, вовсе не остановило удешевление денег, просто оно стало помедленнее. Хотя там и другие факторы работали, главным образом то, что жизнь стала получше, и товаров появилось в избытке.

— Но всё равно это мысль, — задумчиво сказал Тайрен. — Можно будет попробовать поступить так же. А то мои отец и дед чего только не делали, чтобы пополнить казну. Вплоть до того, что давали ранги торговцам, если те брали на себя снабжение приграничных гарнизонов зерном. Теперь отец придумал снять шкуру с драгоценного белого оленя, что содержался в зверинце, разрезать на куски и продавать всем вельможам по куску за пять тысяч таэлей. Дары императору можно подносить только на куске этой шкуры, так что имеющие право бывать на аудиенциях перепродают их и друг другу.

— Но ведь шкура рано или поздно закончится, — заметила я.

— Вот то-то и оно…

Мы помолчали.

— Может быть, к тому времени, когда ты станешь императором, цены у нас тоже станут расти медленнее, — сказал Кей.

— Ты в это веришь?

Гюэ Кей покачал головой.

— Я мало понимаю в этих денежных делах, — сказал он. — Я офицер, а не чиновник и тем более не торговец. У нас в Цзяране среди простых людей деньги не в ходу — подати платят зерном, шестью и мясом, а также прочим, что могут добыть. И живут при этом получше, чем многие из равнинных крестьян. Я вот думаю — а может, в этом всё и дело? Может, эти куски металла вообще лучше бы отменить?

— А как же рынки? — спросила я.

— А что — рынки?

— Как ваши простолюдины покупают и продают?

— Опять ты про торговлю…

— Моё мнение на этот счёт вы знаете, — я пожала плечами. — В любом случае, рано или поздно возникает необходимость приобрести то, что не можешь добыть сам. Можно, конечно, выменивать, но ведь деньгами пользоваться куда удобнее!

— Неудобство можно и потерпеть.

— Если вы выбираетесь на рынок раз в год и покупаете одну-две вещи, то да, а вот в государственных масштабах уже возникнут проблемы. Начиная от трудностей транспортировки товаров для обмена, и кончая тем, что у вас может не оказаться нужного другой стороне, и вы просто не столкуетесь.

— Ну, можно сделать обменной единицей зерно, — заметил Тайрен. — Собственно, у нас и подати им с крестьян собирают, и чиновникам жалование частично в зерне выплачивают. Зерно и шёлк — вполне себе альтернатива деньгам.

— А что делать в неурожайный год, когда зерна не хватает — вообще все торговые операции прекращать? Ваше высочество, я не настолько учёна, чтобы много говорить об этом, но не потому же наши предки придумали деньги, что им заняться было нечем. Во всех странах рано или поздно возникают денежные системы. И как бы люди ни клеймили их, называя злом, жить без них они так и не научились, и, думаю, никогда не научатся. Разве что на островах Бессмертных. Я уж не говорю о том, что отменяя деньги, придётся также отменить и золото с серебром. Ну и медь с бронзой заодно.

— Ну да, — после краткого размышления кивнул Тайрен. — Они всегда будут ценными, а везти серебряный слиток куда удобнее, чем воз с рисом. Тут ты права.

— Золото можно и оставить, — неожиданно усмехнулся Кей. — Из него денег так и так не делают.

— У вас тут нет золотых денег? — удивилась я.

— А у вас есть?

Я кивнула и спросила:

— А как же те тысячи золотых таэлей, которые ваше высочество мне дарили?

— Золотой таэль — это условность, — объяснил Тайрен. — Просто в них удобно считать большие суммы, те же подати. Но если бы такую монету и отчеканили, в обычной жизни от неё не было бы особого проку, слишком большая стоимость, немногие смогли б её использовать.

— Я-асно, — протянула я. — Значит, если бы я захотела получить эту тысячу таэлей одновременно, мне бы выдали груду бронзовых и серебряных монет?

— Или золотыми слитками по весу.

Вскоре после этого разговор увял. А потом Кей засобирался — оказалось, Тайрен назначил его командовать почётным эскортом, встречать уже почти приехавших чжаэнов.

— Как раз встречу их у Львиной рощи и завтра будем в Таюне.

— А почему роща Львиная? — заинтересовалась я.

— Там стоит стела, украшенная львом в честь одной из наших побед, — объяснил Кей. — Кстати, Тайрен, ты когда отправлял вождю Рэнгэну приглашение, кого гонцом посылал?

— Я не отправлял ему приглашения. Он сами решил приехать.

— Да? — удивился Кей. — А в том письме, что ты мне показывал, что-то такое было, что я решил — ты им написал.

— Да нет, просто, когда мы были у них в гостях, я сказал, что буду рад видеть их в Восточном дворце. Вот они и воспользовались случаем.

Кей нахмурился, но кивнул. А мне почему-то вспомнилось, как я расспрашивала Тайрена о его знакомстве с Кеем — ведь ясно, что очень близки, больше никто не называет наследного принца на «ты» и по имени. Оказалось, что они знали друг друга почти сколько себя помнили. Кея четырёхлетним прислал ко двору его отец, Гюэ Чжиан, князь Цзярана, официально — на воспитание, а негласно — в качестве заложника. А ведь я встречала эту фамилию, когда вместе с Тайреном изучала хроники. Первый князь Гюэ был из тех, кто возвысился после падения Великой империи, сумев поймать волну. И заслужил моё искреннее уважение тем, что, в отличие от остальных, выскочивших тогда из грязи в князи, или, как тут говорили, поднявшихся из мрачной долины прямо к синим облакам, не стал спешно изыскивать себе благородных предков. А прямо заявил: ну да, я крестьянин. Был крестьянином. Зато теперь у меня под рукой пятьдесят тысяч копий и контроль над стратегическими крепостями и перевалами. Ну и что вы со мной будете делать?

И пока остальные чесали в затылках, решая, что делать с наглым выскочкой, Луй Шан, основатель нынешней династии императоров, предок Тайрена, взял и послал самозваному князю в жёны одну из своих дочерей, хотя и не от главной жены — в обмен на признание вассалитета. С тех пор горное княжество Цзяран стало щитом империи от воинственных западных горцев, а также частично — от южного соседа, который уже и сам был бы не прочь получить такого вассала, но нужно было суетиться раньше.

И всё же Цзяран был хоть и вассальным, но отдельным княжеством, и потому заложники из него стали если не обычной практикой, то и не чем-то, из ряда вон выходящим.

Прошу прощения у вашего высочества, — в дверях, отрывая меня от воспоминаний, возникла одна из приставленных к малышке нянек. — Госпожа Соньши, маленькая госпожа снова плачет и никак не успокаивается.

— Уже иду! — я вскочила. — Прошу прощения, ваше высочество!

Ну, что ты хочешь, мать… — услышала я за спиной философское замечание Кея.