Медь в драгоценной шкатулке

Глава 9

Ещё несколько дней меня не тревожили, должно быть, ждали возвращения императора. Евнух-вымогатель больше не появлялся, кормили меня в срок и вкусно, хотя и без изысков. На мои вопросы, что будет дальше, только пожимали плечами, но обращались без грубости. Грудь больше не болела, а болеть она перестала в тот самый день, я даже не заметила, когда. Эх, что бы ни случилось, не кормить мне больше малышку…

А потом в мою камеру пришли конвоиры и отвели во дворец Великого Превосходства. И когда евнух, стоявший перед входом в зал, пропел: «Прибыла наложница его высочества наследного принца Луй Соньши!», я поняла, что мне оказана великая честь — его величество решил допросить меня лично.

Внутри были знакомые всё лица. И господин Руэ, гун Вэнь, и тот самый господин Ма, с которым гун приходил в допросную, и её величество. Вот её братца не было, что обнадёживало, но вместо него обнаружился ещё какой-то тип, и я вспомнила слова Руэ Чжиорга о Трёх ответственных. Видимо, это и был представитель приказа Великой Справедливости. Все они сидели на подушках за небольшими столиками, выстроившимися в два ряда в середине зала, так что сидящие за ними оказались напротив друг друга — императрица и гун Вэнь, господин Ма и тот второй. Проходя между ними, я с невольным любопытством кинула быстрый взгляд по сторонам. В общем, всё примерно то же самое, что и во дворце Полдень: ширмы и лёгкие прозрачные занавеси между колоннами, высокие подсвечники, курильницы и свисающие с потолка фонарики. Между тем прямо передо мной оказалось небольшое возвышение перпендикулярно столикам, на котором стояли ещё один столик и низкий широкий диванчик. Я опустилась на колени на выложенный в каменном полу цветок и поклонилась до земли сидящему на диванчике высокому старику со змеящимся по халату синим драконом:

— Приветствую ваше величество.

— Встань, Луй Соньши, — голос у императора был… ну, обыкновенный голос немолодого человека. — Сейчас я задам тебе несколько вопросов. Ты должна говорить правду, ничего не утаивая. Ты понимаешь это?

— Да, ваше величество, я понимаю.

— Императрица обвиняет тебя в колдовстве. В том, что ты затуманила разум наследного принца с помощью обрядов, которые творила совместно со степной шаманкой. Это правда?

— Нет, ваше величество.

— Ты обвиняешь императрицу во лжи?

— Ни в коем случае, ваше величество. Вероятно, её величество ввели в заблуждение.

Её величество поджала губы, но промолчала.

— И кто же её ввел? — поинтересовался император.

— Я не знаю. Её величество не сказала мне, от кого она услышала эту клевету.

— Её обличили слуги Восточного дворца, — императрица повернулась к супругу. — А так же сама шаманка показала на неё во время допроса.

— Что скажешь? — спросил у меня император.

— Слуги Восточного дворца уже однажды пытались меня оклеветать, наточив струны, которыми поранилась одна из моих сестёр, и обвинив в этом меня. Тогда расследование доказало мою невиновность. Что до шаманки… Осмелюсь спросить, её допрашивали под пыткой?

Его величество посмотрел на гуна Вэня, и тот кивнул.

— Под пыткой любой человек способен оговорить себя или кого-то другого, — я постаралась говорить спокойно, хотя горло сжалось. — Мудрая Цаганцэл всего лишь хотела прекратить мучения, которых уже не могла стерпеть.

— Ваше величество, — императрица всё так же смотрела только на императора. — Есть ещё один свидетель, чьи показания заслуживают полного доверия. Соблаговолите допросить её.

— Что ж, пусть зовут, — согласился тот.

Новым свидетелем оказалась… её высочество Мекси-Цу. М-да, не ожидала. Хотя, возможно, и следовало бы. А принцесса тем временем опустилась на колени рядом со мной и в свою очередь дважды поклонилась:

— Приветствую, ваше величество. Приветствую, ваше величество, — второй поклон предназначался императрице. Эх, а я-то свекрови поклониться не сообразила.

— Что ж, Мекси-Цу, — мягко сказал император, — расскажи, что тебе известно.

— Это было за два дня до ареста его высочества принца Тайрена, — Мекси-Цу плавно выпрямилась, как и я, не вставая с колен. — Когда стемнело, ко мне пришёл один из евнухов, присматривавших за садом, и сказал, что в его укромном уголке одна из наложниц делает что-то странное. Я решила взглянуть своими глазами. Евнух проводил меня до нужного места. Это было на берегу дальнего пруда. Спрятавшись за кустами, мы видели, как наложница Соньши танцует и поёт заклинания. Потом она подняла какой-то предмет и воскликнула: «О, сила духов, явите своё могущество! Да вопьётся игла в сердце принца! Как эта нить пришивает рукав к одежде, так пусть его воля всегда будет скована с моей!» Она воткнула в предмет иглу с нитью и бросила её в пруд. Наутро я приказала обыскать это место, и слуги нашли там зарытый труп собаки с вырванным сердцем. Я рассказала об этом его высочеству, но принц Тайрен сказал, что я клевещу на Соньши, и приказал мне молчать. Мне показалось, что он был не в себе. Я несколько дней думала и колебалась, не решаясь нарушить волю моего супруга. Но в конце концов всё же рассказала обо всём её величеству.

Ах ты дрянь, подумала я. А я-то ещё уговаривала Тайрена быть с тобой поласковей!

— Ну, — император посмотрел на меня, — это правда?

— Нет, ваше величество.

— С чего бы принцессе Мекси-Цу клеветать на тебя?

— Я могу лишь предполагать, ваше величество. Ревность. Его высочество всегда предпочитал меня, и я родила ему ребёнка, а ребёнок её высочества не выжил. Я глубоко сочувствую её высочеству, это горе способно затмить рассудок любой женщины.

Мекси-Цу кинула на меня неласковый взгляд, но промолчала. А вот императрица молчать не стала:

— С чего бы это моему сыну предпочитать тебя жене, если ты не одурманила его колдовством?

— А разве когда меня не было, было иначе? Разве тогда он не предпочитал Инь Кольхог?

— Кольхог была красавицей, в отличие от тебя. Но ты отвратила его от всех! Хотя, когда он увидел тебя в первые, то счёл уродливой.

— Ваше величество, я уверена, что это не первый случай, когда женщину любят не за красоту.

— А что у тебя есть? — презрительно спросила императрица. — Таланты? Добрый нрав?

Да уж добрее, чем у тебя, подумала я, а вслух сказала:

— За что меня полюбил его высочество, может сказать только его высочество. Но если бы всех некрасивых обвиняли в колдовстве и казнили, род человеческий уже бы вымер.

— Твоя наглость ни с чем не сравнится. Твоё преступление доказано, а ты ещё смеешь его отрицать?

— Да чем доказано-то? — не выдержала я. — Это всё — голые слова! Как зовут того евнуха? Пусть он придёт сюда и повторит всё сказанное перед лицом его величества! Её высочество не разглядела в темноте, что это был за предмет, но разглядела, что я воткнула именно иголку с ниткой? Может, и цвет нитки назовёт? Какой породы была та собака? Откуда вообще в Восточной дворце взялась собака? Кто её выкапывал, что это были за слуги, и куда они дели собачий труп потом?

Я замолчала, переводя дыхание.

— Ваше величество, мы ещё должны это выслушивать? — императрица снова посмотрела на августейшего супруга. — По-моему, всё кристально ясно.

— Подожди, — император сделал отстраняющий жест. — Мекси-Цу, тебе есть что ещё добавить?

— Нет, ваше величество, я рассказала всё, что знала.

— Тогда ты можешь идти. А что до тебя… Так ты утверждаешь, что все вокруг тебя ненавидят и на тебя клевещут?

— Если тебе плюют в спину, значит, ты впереди, — вспомнила я местную поговорку. — Но верно и обратное, ваше величество. Тем, кто впереди, всегда плюют в спину.

Его величество пожевал губами.

— Мне доносили, что слухи про тебя ходят давно, — сказал он. — Твоё возвышение действительно заставляет задуматься.

— Но почему же тогда свидетельства появились только сейчас, ваше величество? Восточный дворец не настолько уж и велик. Если бы в его парке регулярно закапывали собак, верно бы кто-нибудь да заметил.

— Это, как её, Мудрая, на допросе показала, что давала тебе уроки колдовства. Готов поверить, что до встречи с ней ты действительно не колдовала.

— Это не так, ваше величество. Мудрая Цаганцэл дала мне лишь амулет на здоровье ребёнка. После моего возвращения в Восточный дворец заклинатели из Высшей службы врачевания проверили его и не нашли ничего предосудительного.

— Ты просто проявила осторожность, — надменно бросила императрица. — Но когда у тебя родилась девочка, а не мальчик, тебе срочно понадобилось привязать моего сына покрепче, чтобы он не бросил тебя от разочарования. Вот ты и призвала своих колдунов, чтобы научили, как.

— Его высочество действительно был разочарован, но считал, что следующим будет сын, и был готов ждать, ваше величество. И я не могла бы призвать колдунов одна, нужен был бы хотя бы ещё один человек, который отвёз бы им письмо. Разве кто-нибудь в этом признался?

— Тебе не нужны были письма. Ведьмы могут выходить из тела и так переноситься хоть на край света.

— Если так, ваше величество, то зачем мне было бы призывать помощников сюда? Я могла бы выйти из тела и научиться на расстоянии.

— Ну, может, и не звала, — неохотно уступила её величество. — Приехали сами. Эти варвары коварны, только и ждут, как бы навредить, даже если притворяются готовыми склониться перед нашей мощью.

— Тогда при чём здесь я?

— При том, что без тебя они не смогли бы заморочить моему сыну голову! Он не зря родился в счастливый день, ему нельзя было повредить простыми заклинаниями. Морок навёл кто-то, кому Тайрен доверял, кто мог похитить его волосы или предметы одежды!

— Что ж, признаю, ваше величество, что о колдовстве вам известно больше, чем мне.

Гун Вэнь, не скрываясь, ухмыльнулся. Он, как и его коллеги, или кто они там были, слушали нас молча, но очень внимательно.

Твои отговорки тебе не помогут, — процедила императрица.

— Но зачем мне заставлять его высочество помогать злокозненным варварам? Любовь ко мне его высочества вспыхнула без их участия, а вся эта история повредила ему, а значит и мне.

— Затем, что именно они поднесли тебя нам в дар, не так ли? — торжествующе провозгласила императрица. — Признаю свою вину, мне нужно было самой тебя проверить ещё тогда. Может статься, ты вообще не человек, а создание степных шаманов или призванный ими демон, посланный на погибель нашей империи. Об этом уже давно говорили. Небо смотрит из глаз народа! От людей ничего не скроешь.

— Но меня уже проверяли, — возразила я. — И нашли, что я — обычный человек.

— И кто же?

— Почтенный настоятель Чжа Жаосиланг.

Судя по наступившему молчанию, это имя произвело впечатление.

— Это… когда Тайрен приглашал его в Украшенный Цветами Светлый дворец два года назад? — припомнил его величество, до того с интересом прислушивавшийся к нашей перепалке. — Если принц призвал его для проверки, то он несколько разумней, чем я думал.

— Тогда степные шаманы подчинили наложницу наследника, когда они жили на границе, — предположила императрица.

— Ваше величество, — сказала я, — осмелюсь спросить: так я ведьма или жертва колдовства?

Император хмыкнул, и его супруга раздражённо покосилась на него. Впрочем, на её губах тут же расцвела улыбка.

— Ваше величество, — елейным тоном произнесла она, — я рада, что это разбирательство так вас веселит. Но я не могу унять тревогу при мысли, какая опасность пробралась во Внутренний дворец, какой вред уже нанесла… и как близко подобралась даже к вашему величеству!

— Ценю тревогу хозяйки Внутреннего дворца, — о, а император тоже умеет язвить. — Но, думаю, мы тут уже достаточно препирались, пора заканчивать. Что мои советники думают по поводу всего услышанного?

Гун Вэнь привстал за своим столиком и поклонился.

— Моё мнение, ваше величество — эта девушка невиновна. Моё почтение к её величеству императрице Эльм неизменно, но здесь прозвучала правильная мысль — потеря ребёнка способна затмить женский разум. Боюсь, её величеству просто трудно поверить в то, что её сын оказался способен на подобное… легкомыслие, хочу верить, что это было именно оно. Но, чтобы отпали все сомнения, пусть заклинатели проверят Луй Соньши ещё раз. И не только заклинатели из Высшей службы врачевания, но и, надёжности ради, из приказа Великого постоянства или Отдела поклонения горним силам. Тогда мы точно исключим возможность ошибки и недобросовестности, каковую могут проявить придворные заклинатели в надежде выслужиться.

— Если бы мы не доверяли придворным заклинателям, мы бы просто не стали держать их при себе, — заметил император. — Великий державный наблюдатель Ма, что думаете вы?

— Я полностью согласен с Великим защитником, ваше величество.

— Распорядитель Рао?

— Учитывая опасность, которую может принести колдовство, я считаю, что лучше перебдеть, — поклонился человек, сидевший напротив державного наблюдателя. — В связи с этим предложение освидетельствовать эту женщину у заклинателей кажется мне вполне разумным. Дождаться их вердикта и тогда вынести окончательный приговор.

— Что ж, выведите наложницу Луй Соньши в соседние покои. Возможно, она подумает и сможет сказать нам что-нибудь ещё. А мы пока сделаем перерыв.

Я кинула последний взгляд на мрачную императрицу и поклонилась, испытывая осторожный оптимизм. Кажется, для меня всё складывалось не так уж и плохо. Хотя и непонятно, каких именно высказываний от меня ждут после размышлений.

Соседние покои мало чем отличались от комнаты, в которой шло разбирательство. Разве что не было столиков, стоящих перед возвышением. Никакого сиденья мне не предложили, и пришлось снова сесть на полу на пятки, игнорируя ноющее ощущение в ногах. Была бы я здесь одна, я бы сейчас металась от стены к стене, пытаясь движением заглушить выворачивающее душу волнение. Но один взгляд на стоящих над душой евнухов с каменными лицами заставлял меня смирно сидеть на месте. Если я попытаюсь встать, как бы не усадили силой. Так что вместо ходьбы я нервно ломала пальцы, считая едва ползущие минуты, в которые решалась моя судьба.

Когда открылась дверь, я вздрогнула, и сердце совершило кульбит. Но вошедший евнух не торопился объявлять, что император снова призывает меня к себе. Вместо этого он подошёл ко мне вплотную и улыбнулся мне сверху вниз:

— Как вы себя чувствуете, наложница Соньши?

— Благодарю вас, отлично, — как можно более бодро отозвалась я.

— Должно быть, вы гадаете, что имел в виду его величество, когда дал вам время на размышление?

— Да, — честно сказала я.

— Всё очень просто. Полагаю, вы всё сейчас поймёте, я буду с вами предельно откровенен. Его величество склонен согласиться с вашими доводами и доводами ваших защитников. Но вы должны понять, что императрица есть императрица. Её слова не могут быть отвергнуты просто так. Какие толки пойдут во дворце и в народе, если кто-то, арестованный по её приказу за преступление, будет отпущен безо всякого наказания? Разве можно допустить, чтобы слуги и чернь говорили, что её величество занимается самоуправством и обвинила кого-то бездоказательно?

— Все люди могут ошибаться.

— Но не все при этом так благословлены Небом, чтобы быть столь приближенными к его Сыну. Неправота её величества бросит тень на всю императорскую семью. Неужели ссылки принца-наследника не довольно для того, чтобы чернь распускала языки, а среди придворных росли сомнения и непорядки?

— И что же делать?

— Долг любого подданного — всеми силами служить престолу, в том числе и взяв на себя вину, если потребуется. Но его величество милостив. Он готов помиловать вас, если у этой вины есть смягчающие обстоятельства. Шаманка Цаганцэл призналась в преступлении, её участь, считайте, уже решена. Ей не будет хуже, если вы скажете, что были околдованы ею. Да, вы пытались приворожить его высочество, но не по своей воле. Подробности, я полагаю, вы сможете припомнить и сами.

— А если я откажусь?

Тогда император с болью в сердце будет вынужден поступить так, как диктует благо государства, зависящее и от репутации августейшей семьи, — евнух сделал паузу. — К слову, его высочеству ваше молчание не поможет.

— Почему?

— Потому что так желает его величество, — отрезал евнух. — Если хотите, подумайте ещё немного, стоит ли тонуть вам обеим, или же вы предпочтёте путь к спасению. Но недолго. Вам всё ясно?

— Да уж куда яснее, — угрюмо отозвалась я. Бедная Цаганцэл! Признание — царица доказательств, и пусть всем ясно, что обвинение выеденного яйца не стоит, щадить её никто не собирается. Потому что лень возиться, или потому, что император желает помочь супруге, черти б её драли, сохранить лицо. Что ж, я действительно хуже уже не сделаю. Жизнь, как ни крути, у меня одна. И у меня дочь, о которой надо позаботиться…

— Ну, как, вы готовы? — спросил евнух, и я кивнула.

В комнате заседаний были все те же — кроме её величества. Вот и хорошо, видеть её совсем не хотелось.

— Наложница Луй Соньши желает сделать признание! — объявил евнух, когда я на всякий случай поклонилась императору ещё раз. Все выжидающе уставились на меня, я выпрямилась, не вставая с колен, сделала глубокий вдох и сцепила руки:

— Я…

Тишина стала оглушительной — во всяком случае, мне она давила на уши. Я чувствовала их взгляды, чувствовала их ожидание. И поняла, что просто стою, раскрыв рот. В голове было пусто, мысли никак не желали выстраиваться в осмысленные фразы, которые можно было бы выразить словами. Я не представляла, как это можно сделать. Как наступить на голову другому человеку, чтобы выбраться самой? Как — взять и оклеветать невиновного? Как — обвинить женщину, принимавшую меня в своём доме, дававшую мне советы, молившую своих духов о моём благополучном разрешении? Вот так просто открыть рот — и произнести?

Пауза затягивалась. Я ещё раз обвела затравленным взглядом лица императора и его вельмож, и села на пятки, опустив глаза.

— Мне нечего сказать.

Я не отрывала взгляда от своих сцепленных рук, так что не знаю, как они отреагировали. Ещё одна небольшая пауза, и император приказал меня увести.

Интерлюдия 1

— Ваше величество, — поклонился Кан Гуанли, — уже поздно. Вам нужно отдохнуть.

— Да, — император Иочжун отложил кисть и с кряхтением потянулся. Старость не радость… Нет, стариком он себя не чувствовал, и всё же суставы всё чаще напоминали о себе. Эх, вскочить бы сейчас на коня да промчаться по окрестностям столицы, как когда-то. Когда небо было выше, солнце ярче, а императрица, ещё вчера просто сестра молодого, но многобещающего чиновника — совсем юной, но уже сногсшибательно красивой девушкой, глядевшей на своего августейшего супруга влюблёнными глазами. Только что завоёванная власть кружила голову, вся империя простиралась у ног, и казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть — и будет налажена в ней идеальная жизнь, как при древних мудрых царях.

И где теперь та бесшабашная юность, та глупая, но такая прекрасная самоуверенность? Он и его соратники — все они были преисполнены радужных надежд. Потом эти надежды потускнели, поистрепались и сгинули вместе с большей частью соратников. Кто-то ушёл в отставку, кто-то погиб, кого-то пришлось сослать, а то и казнить. А императрица из обожающей его красавицы превратилась в сварливую грымзу, которую и видеть лишний раз не хочется. Впрочем, даже неприязнь к ней вылиняла до привычно подавляемого раздражения. Всё мельчает со временем, даже чувства. А ведь когда-то он ненавидел её почти так же страстно, как до того любил. Лишь боязнь потерять лицо удержала его от того, чтобы лишить её титула и сослать куда-нибудь подальше, а то и вовсе казнить.

Теперь между ними установилось что-то вроде напряжённого равновесия. Её величество больше не пыталась лезть в его дела, а он больше никак не вмешивался в её. Порядок во Внутреннем дворце она поддерживала образцовый, и не осталось в нём больше ни одной женщины, ради которой стоило бы начинать конфликт. Единственное, о чём он по-настоящему жалел, так это о том, что полностью оставил старшей жене заботы об их сыне. Всё было не до того, государственные дела поглощали всё время, а дети и должны жить в гареме со своими матерями до достижения определённого срока. Ему постоянно казалось, что этот срок ещё не наступил. А когда он спохватился, было поздно. Трясущаяся над единственным ребёнком Ильмин изрядно разбаловала мальчишку. В какой-то степени, конечно, её можно понять…

Впрочем, Иочжун признавал, что в Тайреновом характере нужно винить не только мать. Иногда ему становилось почти страшно от того, насколько сын походил на него самого в молодости. Та же самоуверенность, тот же избыток сил, та же святая убеждённость, что нужно совсем немного, всего-то несколько реформ, чтобы наступили всеобщее счастье и благоденствие. Император искренне пытался предостеречь строптивое чадо, избавить от повторения своих ошибок, вбить в его упрямую голову, что самовольство, увлечение новшествами и пренебрежение правилами и добродетелями ни к чему хорошему не приведёт. Без толку. Видно, так уж устроен человек, что мудрость к нему приходит только с годами и совершёнными ошибками.

Если бы древо императорского рода было по-прежнему крепким, если бы выпускало ветки и выращивало листья, беспокоиться было бы не о чем. Из многих вариантов всегда можно выбрать один подходящий. Но в том-то и дело, что выбора Небеса ему не оставили. А ведь у его деда было четырнадцать сыновей! У отца — уже только пятеро. Неужели драконья кровь оскудевает, неужели Небо отнимает свой мандат у рода Луй, неужели и правда его грехи переполнили чашу? Ведь Тайрен и вовсе бездетен…

Хотя нет, уже не бездетен. Один ребёнок у него всё-таки есть. Бесполезная девчонка, но это внушает надежду. Будем молить Небо, чтобы и Мекси-Цу скоро порадовала. Поживут в горной крепости на покое, возможности бузить у наследника будет куда меньше, вторая беременность должна пройти удачней. А если Тайрен будет вести себя хорошо, то и кого-нибудь из наложниц можно будет к нему отправить. Кажется, кто-то подавал прошение о том, чтобы позволить разделить его изгнание…

Да не кто-то, а та самая Соньши.

Воспоминание об этой странной наложнице заставило императора нахмуриться. Ведь он искренне был готов оказать ей милость! Его милостей добивались, за них сражались и интриговали. Но никогда ещё не случалось так, чтобы милость швыряли ему в лицо.

— Ваше величество, — заботливый, как нянька при младенце, Кан Гуанли снова поклонился. — Желаете пройти в сразу в опочивальню? Или прикажете приготовить омовение в купальне?

— Не так уж сейчас и поздно, — император тряхнул головой, принимая неожиданное решение. — Вот что, раз с бумагами на сегодня всё, я желаю посетить темницу Бокового дворца. Посмотрим, как там поживает Луй Соньши.

Луй Соньши сидела на топчане, подтянув колени к груди и обхватив их руками. В полумраке темницы одетая в светлое платье девушка походила на неподвижного призрака. Непривычно светлые волосы сливались со стеной, черты бледного лица выглядели чуждыми, хотя и не сказать, чтобы неприятными, если к ним присмотреться. Когда Тайрен приблизил чужестранку, Иочжун не удивился — молодёжь падка на экзотику. Но то, что она продержалась рядом с его легкомысленным сыном целых два года, и впрямь наводило на размышления. Может, действительно приворожила? Он мог бы и поверить, но когда узнал, что на этом настаивает императрица, скептицизма поприбавилось. Прав Руэ Чжиорг, Ильмин просто пытается оправдать своё чадо всеми возможными способами. И всё-таки любопытство оставалось.

Было тихо — император отослал сопровождающих, так что девушка поняла, что на неё кто-то смотрит, далеко не сразу. Вот она подняла голову, и Иочжуна вдруг посетила мысль, что неправы все те художники и литераторы, что изображают отчаяние как громкие рыдания, раздирание одежд и вырывание волос. Отчаяние — это вот такая маленькая скорчившаяся фигурка в углу. Между тем наложница не двигалась, и Иочжун даже подумал, что она не узнаёт, кто перед ней. То ли слишком темно, то ли тронулась рассудком. Но потом она всё же встала с топчана, опустилась на колени и поклонилась, как положено:

— Приветствую ваше величество.

— В деле моего сына нет доказательств ни твоей вины, ни твоей невиновности. Ты могла бы выступить в свою защиту, но ты сама не захотела воспользоваться предоставленной возможностью. Понимаешь, что это значит?

— Да, ваше величество, — она опустила глаза, действительно огромные на этом бледном лице. — Я понимаю.

Её привычка говорить о себе не в третьем лице резала слух, но сейчас это было не важно. Император подождал ещё, но девушка больше ничего и не добавила.

— Зато я не понимаю, — сказал Иочжун. — Не понимаю, почему ты предпочла смерть жизни. Ты ещё молода. На тебе нет никакого долга, требовавшего отказа от всего. Так почему ты захотела умереть? Неужели тебе не страшно?

— Мне страшно. Мне так страшно, ваше величество, что я не рыдаю от страха, кажется, только потому, что уже выплакала всё, что можно. Но эта женщина… Цаганцэл…

— Она так дорога тебе?

— Нет… Не в этом дело. Мы с ней — товарищи по несчастью, мы обе пострадали из-за одного и того же дела, и обе — несправедливо. Так как же я могу её предать?!