Маски зверя

Четвёртая глава

Меня замутило. За спиной погибли и продолжали умирать люди, но… я их не видела, я только знала, что они остались там, в горящих перекорёженных машинах, которые уже не сталкивались, но продолжали взрываться. Но вот она лежит — девочка, подпись к которой продолжала звучать в ушах властным: «Как что? Выбросить!» Лежит вот, рядом — только руку протяни и коснёшься её тела. И хотелось выть от тоски, оплакивать этот ужас, реальный и видимый… И эти седые волосы — девочки лет двенадцати, лицо которой, и неожиданно детское, и в то же время окаменелое, и в отсветах близких огней, будто в далёком погребальном костре, бледно-белое, — заставляли сжиматься сердце больше, чем мысль о десятках жизней, пропавших там, у развалин.

Рука машинально потянулась убрать мелкий листочек, прилипший под закрытым глазом… И кончики пальцев будто обожгло горячечным теплом кожи.

— Димка, она живая! — ахнула я.

Брат, стоявший тут же, тяжело дыша, вздрогнул.

— Лидка, Лид, а её не?.. — он запнулся, страшась произносить жуткое слово.

Я нерешительно и с содроганием провела ладонью по спортивным брючкам найдёныша ниже пояса, и облегчение хлынуло такое, что я мгновенно вспотела.

— Нет, Димка, нет! Всё нормально…

Брат тут же присел рядом и склонился к девочке, пытаясь разглядеть лицо. Быстро выпрямился.

— Фу, от неё воняет…

Приоткрытый рот девочки и в самом деле источал настоящий смрад, причём очень знакомый. Поморщившись и отвернувшись, я недолго ломала голову, что с ней. Вспомнила пьяного подростка. Ясно. Узнала вонь. Её тоже напоили.

Но раз её напоили, как того мальчишку, значит, она тоже…

— Несём к ручью, — отдышавшись, скомандовала я. — Надо влить в неё чистую воду. Судя по Лене, вода должна помочь. Помнишь, ты ей минералку купил?

Мы поставили неожиданно лёгкое тело на ноги, а потом Димыч просто поднял девчонку под мышки, сцепив руки на её спине, а я осторожно положила её голову за его плечо — носом чуть ли ему не в затылок, а вялые руки за спину, будто девочка обнимала его в ответ. На руки взять её он не решился — слишком густо здесь росли кусты.

— Не тяжело? — забеспокоилась я.

— Угу, мешки таскать не тяжело, — проворчал братишка, — а тут тяжело должно быть? Нет, всё нормалёк! Тяжело — тоже… спросила…

Он шёл за мной, прокладывавшей путь вниз, в овраг, к ручью, и непрестанно бормотал, а то и злобно ворчал. Я не одёргивала его. Вместе с руганью вслух выходило из него потрясение. Из меня оно выходило с каждым шагом по неизвестному месту, когда приходилось сначала проверять поверхность на надёжную твёрдость и только потом ставить ногу. Страх упасть тоже неплохо перебивал недавний ужас. Был ещё один страх: а вдруг я всё поняла неправильно — и девочку не удастся оживить водой? Хотя какое, к чёрту, оживить… Она живая, но… Что с нею сделали? По первому впечатлению — выжали все жизненные соки. А чисто реально — несколько дней не кормили, а только поили спиртом, давая зажевать его какой-нибудь закусочной дрянью.

Нога поехала на сухой почве без травы, и я еле успела зацепиться за ветку куста, плохо видного в темноте, хотя его листья то и дело вспыхивали тёмно-жёлтыми отблесками пожара сверху. Обернулась.

— Димыч, подожди немного. Посмотрю, как тут спуститься.

Он уже молча встал на месте. А я быстро обследовала крутой спуск, сообразив, наконец, использовать фонарик мобильного телефона. И, пустив луч подальше от себя, обнаружила, что мы застряли неподалёку от настоящей тропы. Нашла место, где можно сократить путь, вернулась к Димычу. Снова повела за собой, освещая путь перед нами уже двумя мобильниками, своим и его.

Ближе к овражному ключу послышался его негромкий монотонный переливчатый звон. Вода звенела, ровно вливаясь из трубы в небольшой бассейн, а затем по желобу уходила в лесную речку. Наши городские волонтёры из экологического общества не только оформили выход ключевой воды, но и обложили место камнями, чтобы воду и подход к ней в будущем не завалило овражной грязью. Кое-где эти камни (в основном кирпичи) даже закрепили цементной смесью.

Так что Димыч усадил девочку, точней её безвольное тело, на камень, прислонив её к бортику желоба. Ему пришлось остаться рядом, чтобы поддерживать её. Мы обговорили, как будет происходить нужный процесс, и он слегка наклонил найдёныша головой в сторону, а я принялась поить. Для начала пришлось просто вымыть ей рот, а потом, набирая воду пригоршней, осторожно, чтобы не слишком намочить одежду, вливать её в рот девочки. Вода-то ключевая — ледяная, поэтому я старалась поить совсем по чуть-чуть. И чуть не разревелась от злости, когда поняла, что напоить найдёныша в её состоянии просто нереально! Сколько ни наливала ей в рот, всё тут же выливалось. Привести в сознание? Но у неё не обморок, а фиг знает что!..

Кажется, я начала слишком резко двигаться. Димыч негромко посоветовал:

— А ты не пои её. Ты просто смачивай ей рот. Сколько попадёт — всё хорошо. Как рука замёрзнет, поменяемся, и я тоже буду поить — то есть смачивать.

Мы вымокли сами, намочили-таки живот девочке и её волосы, иногда прерывая своё странное занятие, чтобы не дать ей совсем уж замёрзнуть.

Она ожила, когда я, в очередной раз поменявшись местами с братом, поддерживала её. Просто внезапно прильнула к подставленной ладони Димыча и принялась глотать ледяную воду с неё, твердея всем телом, но не открывая глаз… Насколько я довольно спокойный и даже чёрствый по жизни человек, и то чуть не разревелась от нового облегчения… Много ей пить не дали — побоялись, как бы не заболела.

Но в себя она так и не пришла.

— У нас проблема, — задумчиво сказала я, усевшись так, чтобы она, всё так же с закрытыми глазами, опиралась всем телом на меня, — как вытащить её отсюда — это ладно. А вот доехать до города…

— Семён довезёт, — проворчал Димыч и встал, вытирая руки о джинсы. — Как выберемся наверх, сразу позвоню.

— Димка, а откуда у тебя такие знакомства? — поинтересовалась я, чуть покачиваясь, потому что наш найдёныш делал слабые движения — явно вырваться. А мягкие движения девочку явно успокаивали. — Откуда взял этого Семёна с машиной? Да ещё такого, что он к тебе по первому зову?

— Он на нашей улице живёт — третий дом от нас. Зимой, в феврале, помнишь, какой лёд на улицах был? Ну, меня мама послала за хлебом, а он как раз из магазина выходил и на крыльце шлёпнулся. Ногу сломать не сломал, но вывих жуткий был. Я его дотащил до его подъезда, а перед тем он позвонил своей девушке. Она врач. Потом тащили его к лифту уже вдвоём. И он сказал, чтобы я звонил, когда нужна машина или его помощь. Мы так-то перезванивались, я — чтобы узнавать, как он, а он звонил, чтобы поздравить с праздниками. Ну и вот. Сегодня я позвонил, и он приехал. Лид, а как ты догадалась, что девочка здесь?

— Та гиена, которая мальчишку увезла, сказала: «Выбросить». Я долго вспоминала их разговор и поняла, что это был ответ на вопрос этих, куда девать второго. Вообще-то, я думала, что будет ещё один пацан… Ты отдохнул? Или мне самой её отнести наверх?

— Ещё чего не хватало, — пробормотал братишка. И, кряхтя, снова нагрузился живой ношей. — Всё, шагаем. — И проговорил уже в спину: — Хорошо, что эти уехали…

Я поняла Димку: нас с их жертвой не увидят.

По крутой, но удобной, в сравнении с недавними зарослями, овражной тропе мы поднялись наверх, близко к площадке со старым цехом и, не сговариваясь, обошли её, направляясь сразу на дорогу к городу. Оглянулись не раз — на притихший огонь возле развалин. Но всё ещё огонь. Особенно страшно всё ещё пылали внутренности старого цеха… Тропкой под деревьями, чтобы с дороги не было видно, добрели до первой пригородной остановки и там усадили девочку, всё ещё не пришедшую в себя (глаз так и не открыла) на скамью под навесом.

— Мы её домой повезём? — ненужно спросил Димыч, вызвав своего Семёна и глядя на дорогу, вызывавшую в сумерках странное ощущение вечности своим постоянно нарастающими и убегающими огнями.

— Угу.

— Думаешь, мама ругаться не будет?

— Она и Лену восприняла как человека, которому по семейным обстоятельствам надо переночевать вне дома. А эту девочку мы пронесём незаметно — мама и знать не будет. До утра. Уходить будем — скажем.

— А завтра что будем делать?

— Искать того Зрячего и индейцев.

Димыч уже знал от меня, кто такие индейцы, слышал мой разговор с Леной, и согласился, что их легче так называть в разговоре.

— А как мы их будем искать, если у нас работа?

— Думаю. Мне кажется, надо попросить Регину вернуть Аделию.

— Видел я твою Регину. Фиг она возьмёт её назад. Ты сама подумай — придётся платить и ей, кроме нас с тобой. Неа, не захочет.

— Значит… — Я вздохнула и задумалась. — У нас товару в магазине мало осталось. А если предложить Аделии учёбу на этой мелочи, чтобы её потом Регина взяла в другую точку? Ей ведь тоже обидно, что её вот так взяли — и выкинули.

— Ну, не знаю… — задумался и братишка. — А как ты ей предложишь?

— Я скажу, что товара сейчас мало, и мы ей оставим записи, что где и для чего надо в каких количествах, чтобы она постепенно запомнила. Или ещё что-нибудь придумаю.

— И ты собираешься сидеть всю ночь, чтобы написать всё это?

— Собираюсь. Хм. Хотя… Можно предложить ей заменить нас на один-два дня, а взамен подарю ей одну из шалей Лены. Потому что нам позарез надо найти того Зрячего и индейцев. Ведь тогда мы сможем передать им Лену и эту девочку, а уж дальше они сами сумеют, без нас.

— И когда ты собираешься звонить Аделии?

— Как только приедем домой.

— Слишком поздно, — с сомнением сказал Димыч. — Ты лучше позвони, когда в машине Семёна будем. Тебе никто мешать не будет.

Так и сделали. Семён, судя по его кратким репликам, решил, что мы приехали к старому цеху разыскать свою подружку или знакомую, которую теперь надо довезти до дому, поскольку она в невменяемом состоянии. Его больше заинтересовало, что происходит на месте у развалин. Узнав о страшной катастрофе, он только вздохнул.

Только он развернул машину к городу, как навстречу помчались машины с мигалками — скорые, полиция, пожарные… Когда мы пролетели мимо, я поёжилась…

Сидела я на заднем сиденье машины, обнимая девочку и, честно говоря, больше думая о том, как её встретит Лена, чем о том, чтобы позвонить Аделии. Но мысль о завтрашнем дне и необходимой свободе передвижений перевесила. Я взялась за телефон.

— Чё надо? — хмуро спросила Аделия.

— Привет, — спокойно сказала я. — Аделия, я знаю, ты обожаешь эксклюзивные вещи. Тебе нужна шаль с узором, который в нашем городе никто не сумеет повторить? По словам твоей тёти, одна такая стоит несколько тысяч. Ты получишь её даром. Почти.

— Так, и чего ты хочешь? — оживилась бывшая коллега.

— Мне нужно, чтобы ты завтра посидела до обеда в магазине.

Пауза подсказала, что Аделия задумалась. Следующая реплика показала глубину её размышлений: она лодырь, но не дура.

— А если Регина узнает?

— Я ей с утра позвоню. Скажу, что покупателей мало. Она не приедет и про тебя не узнает. — «В конце концов, дальше дома с магазином мы не уйдём», — вздохнула я.

— А шаль в самом деле такая раритетная? — подозрительно спросила Аделия.

— В самом.

— Во сколько приезжать?

Закончив разговор, я показала брату, вопросительно взглянувшему в зеркальце, большой палец. Он кивнул и отвернулся. А я как-то непроизвольно погладила по жёстким седым волосам нашего найдёныша.

Сдаётся мне, что девочка — тоже ребёнок Лены. Дочка. Наверное, гиены похитили целую семью… Завтра утром мы передадим «индейцам»-миротворцам Лену и девочку, а потом расскажем о пьяном пацане. И — умоем руки: свой долг выполнили — спасли тех, кого сумели… Любопытно, а кто тот — небритый? Как и давно ли нашли его «индейцы»? Или он сам от удивления подошёл к ним и спросил, кто они такие?.. Но Лена сказала — Зрячие. И сказала так, словно она давно о них знает. Значит, есть в нашем мире люди, которые чуть ли не издревле общаются с «индейцами» и гиенами? Фу… В такие дебри залезла, не зная конкретики, не опираясь на факты…

В будние дни родители в это вечернее время обычно смотрят детектив по телевизору. Так что нам должно повезти: мы спокойно пронесём девочку в мою комнату, уложим её на моё кресло-кровать и даже наверняка сумеем не разбудить Лену.

Но всё пошло не так.

Приехали затемно, Семён помог вынуть из машины девочку, так и не пришедшую в себя, и даже предложил донести её до квартиры. Димыч отказался. Он отдохнул в машине и теперь готов был свернуть горы. Правда, я заметила, что лицо брата выглядело осунувшимся: столько впечатлений, столько работы за единственный день!..

Когда я открыла Димке с его ношей подъездную дверь, машина Семёна мягко уплыла в темноту, осветив на прощание дорогу перед домом.

Только добрались до квартиры, только открыли дверь — картина маслом: мама стоит у приоткрытой двери в мою комнату. На стук входной обернулась, ахнула тихонько и поспешила навстречу, не забыв закрыть дверь в комнату.

— Дети, что случилось? — испуганно глядя на девочку, которую держал Димыч, спросила она шёпотом, оглядываясь на коридор — видимо, боялась, что папа услышит.

— Мама, она переночует у нас до завтра, ладно? — обречённо спросила я. Мама, конечно, не откажет в помощи, но я очень не хотела, чтобы она видела найдёныша вдобавок к Лене. Не хотела, чтобы она беспокоилась. — Девочке пришлось сбежать, как и Лене, но они обе и правда у нас только до завтра.

Мама прижала ладони ко рту и всё же повернулась, чтобы открыть дверь моей комнаты.

И Димка первым догадался спросить:

— Мам, а ты-то чего испугалась?

— Эта ваша Лена… — Мама глубоко вздохнула и покачала головой. — Никогда такого не видела! Никогда… И ещё… Она здоровая ли? Не болеет?

— Истощена! — решительно сказала я. — Мам, я сейчас девочку уложу, а потом выйду, и ты мне всё расскажешь, ладно?

— А с девочкой что? Может, врача вызвать?

Вот тут я совсем растерялась. И сама об этом думала по дороге… Но как вызвать к найдёнышу врача скорой, если нет ни документов, ничего, что бы указывало на её личность? А вдруг девочка ещё и анатомического строения другого? И запоздало пожалела, что не вызвала скорую там, на месте пожара. Врачи бы осмотрели девочку, а мы бы сказали, что она шапочно нам знакомая, что мы сами её домой отправим… Эх… Кулаками после драки не машут. Поэтому я сердито из-за собственной недогадливости сказала:

— Она просто устала очень. Ей покой нужен, мам.

Димка шагнул в комнату, в которой горела настольная лампа с ненавязчивым, уютно домашним светом, и я поняла, почему мама испугалась.

Брату было некогда приглядываться. Он выполнял то, о чём мы договорились по дороге: положил девочку в разложенное кресло, сразу натянул на неё лёгкое одеяло и только после этого выпрямившись, осмотрелся. Оторопел, как и я.

Как всякий любитель вязания, я хомяк. Это значит, что у меня не только шкафы ломятся от пряжи, скупленной при распродаже, но и по всей комнате есть свои заначки. Когда в «моём» магазине оставался один или два мотка от отдельного привоза, их уценяли и выбрасывали в специальную коробку при кассе. Покупатели с удовольствием брали такие на шапочки или на шарфы, а то и для совсем маленьких детей. Когда случалось уценить два одинаковых мотка, я скрупулёзно изучала их, прикидывая, на что они могут подойти. И, если пряжа мне очень нравилась (а нравилась мне пряжа именно в два мотка, к которым потом ещё один докупить можно), я покупала уценку себе и складывала пряжу в большую корзину, с которой папа осенью ходил по грибы.

Сейчас по всей комнате висели шали. Лена нашла мою корзину, которая всегда стояла у стола при окне, убрала сверху лежавшее начало, которое я всё равно бы распустила: начала зимнюю вещь, но не успела закончить, а летом зимние вещи вязать не получается. Женщина вынула из моего начала спицы, аккуратно переместив петли на найденную ею спицу-крючок, которая всегда торчала у меня из карандашницы на столе. И опустошила всю корзину. Димка молча оглядывал ажурные шали, которые свисали со спинок двух стульев, с полуоткрытой дверцы шкафа, с ручек комода для белья, со спинки кровати, на которой сейчас спала мастерица… И несколько шалей лежали прямо на столешнице письменного стола. Почему Димка повернулся именно к ним?

Изумлённая, я всё же осторожно подошла к нему.

Хриплым голосом, чуть не сипя, братишка спросил вполголоса:

— Ты видишь то же, что и я?

— Дай сначала взглянуть! — буркнула я. И уставилась на шали.

Сначала не поняла и даже удивилась: эти три штуки были только начаты… Нет, скорее — ощущалась в них именно незаконченность и вроде как заброшенность. Лена даже спицы вынула, хотя почему-то не распустила. Но что увидел в них Димыч? Я пока видела только одно — поразительной красоты узоры, которые… которые… Меня вдруг будто водоворотом затянуло в эти узоры, странные и непонятные. Если раньше я любовалась словно бы морозными ветками на окне, то теперь я даже понять не могла, что эти узоры мне напоминают. Только чувствовалось в них, тихо лежащих на столе, необычное движение, оборванное на полуслове. А потом глаза наткнулись на странную линию — и взгляд повело по ней, закрутило, пойманный…

Своё тяжёлое дыхание я ощутила словно со стороны, как и прерывистый вздох, вырвавшийся внезапно… И как удар — с узоров незаконченных шалей сплелось лицо того мальчишки, пьяного и торжествующего… Движение продолжалось. Взгляд соскользнул с неясного образа, и подросток, теперь уже едва прорисованный тенями, медленно пропал за краями шалей. Будто ушёл.

Напряжение было таким жёстким, что мы оба вздрогнули, когда Лена неожиданно поднялась с кровати и, не обращая внимания на нас, подошла к креслу, на котором лежала девочка. Мама просто остолбенела: женщина шла с закрытыми глазами. А мы от другого остолбенели… Лена шла, сияя солнечным радостным светом — словно плыла в тёплых лучах, от которых светилась и сама.

Она склонилась над девочкой и обняла её лицо ладонями.

Мы замерли, когда найдёныш вдруг приподнялся и прильнул к женщине…

Не замечая никого из присутствующих, Лена помогла девочке подняться и провела к своей кровати. Так же не глядя, взяла ближайшие две шали со стульев и укутала в них девочку. После чего приблизилась к столу, на котором среди недовязанных шалей стояла ваза с виноградом, взяла одну кисть и села рядом с девочкой. Лежащую, поглядывающую на нас исподтишка сонными глазами, как будто видела нас не в реальности, а во сне, накормила ягодами с кисти, просто поднося их к губам девочки-найдёныша. Потом Лена легла рядом и натянула на обеих одеяло. И снова неподвижность…

Придя в себя, я оглядела комнату иначе. Кажется, Лена будет вставать среди ночи и не раз. А пока она точно провалилась в сон.

— Выйди, — прошелестела я брату.

Тот кивнул и вышел, оттеснив от двери ошарашенную маму.

А я, стараясь не шуметь, открыла шкаф и достала пару огромных кожаных сумок с пряжей, поставив их рядом с корзиной. Сначала хотела выложить нитки в корзину, но сумки при движении издавали слишком отчётливый шум. Пусть Лена сама разбирается. Затем тут же, рядом с сумками, на стуле оставила ещё несколько пар спиц. Я не поняла смысл недовязанных шалей, но, кажется, вывязывая их, Лена пыталась спасти сына. Пока не получилось. Но ведь всё может быть? Может, из других нитей получится?

Затем я вышла из комнаты и чуть не бегом отправилась на кухню, где меня ждали мама и братишка.

— Ты что? — снова перепугалась мама. — Что ещё случилось?

— Ничего не случилось, — убедительным тоном сказала я. — Мне надо вымыть ещё фруктов и ягод.

— Давай я вымою, — вызвался Димка, — а ты подсушишь. В салатник положим, да?

— Да, в салатник. — Я помолчала, с полотенцем в руках выжидая мытых и мокрых плодов от брата, старательно работающего у раковины, а потом не выдержала и с любопытством спросила: — Мама, пока нас с Димкой не было, у тебя не случилось чего-то… хорошего?

Димыч, забыв о фруктах, тоже уставился на маму.

Мама медленно прошла к табурету и села.

— Хорошее, говоришь? — и улыбнулась — мечтательно и рассеянно, явно что-то вспоминая. — Когда вы ушли, сначала ничего не было. Но, когда мы с отцом сели у телевизора, позвонила моя подруга из другого города. Мы когда-то вместе работали. Я недавно её вспоминала. Она вышла замуж в другой город. Сначала переписывались. Потом были только открытки на дни рождения и на Новый год. А потом заглохло и это. И вдруг звонок. Мы говорили почти полчаса. Никогда бы не подумала, что это счастье — говорить с человеком, которого помнишь молодым. Будто сама помолодела.

— Почему это будто? — пробормотал Димка, невольно улыбаясь при виде маминой улыбки. — Ты себя сейчас не видишь. Знаешь, какая красавица!

— Спасибо, Димыч, — раскраснелась мама и, смущённо улыбаясь, вышла.

После некоторого молчания братишка фыркнул.

— У папы, наверное, спрашивать не стоит. Но, возможно, что-то было и у него. Интересно, как Сашка сдаст завтра экзамен? Чует моё сердце — легко и на отлично.

— Не понимаю принципа, — задумчиво сказала я, вытирая яблоко. — Это вязание всё новых узоров? Значит, Лена не просто вяжет шали, а вывязывает что-то типа заклинания? Интересно, гиены знают об этом?

— То есть? — встрепенулся Димыч. — Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, вчера в магазине она взяла нитки лишь на одну шаль только потому, что гиены следили за ней. И вот она сбежала. Судя по всему, она сумела сбежать, потому что она вывязала нужный ей узор. Но пряжу ей купить разрешили. Так вот и вопрос: знают ли гиены об этой её магии?

— Ты думаешь, она из магического мира?

— Не знаю, но девочку она закутала в две шали, оставленные у кровати. Может, я преувеличиваю, но мне кажется, она ждала, что мы приведём её.

— Блин, быстрей бы утро! — мрачно сказал Димыч. — Быстрей бы найти твоих индейцев и устроить им допрос! Столько вопросов — и ни одного ответа! Слушай, а что ты думаешь насчёт тех шалей, которые на столе лежат? Она пыталась спасти того пацана, но не сумела его вытащить, да?

— Димка, как будто у меня есть ответы! — в сердцах стукнула я кулаком по столу. И вдруг застыла, прислушиваясь к формировавшейся мысли.

— Ты чего? — заинтересовался братишка при виде моей невольной ухмылки.

— Знаешь, до чего додумалась? — Я тоже фыркнула, как он только что. — А ведь завтра нам повезёт! Аделия придёт раньше обычного! Регина не будет нас контролировать! И мы найдём индейцев, после чего Лена и её дети перестанут быть нашей проблемой!

Димка машинально мыл груши, покусывая губу — наверное, примерялся к высказанной мысли. Я с любопытством ожидала его реакции на нечаянное открытие. Наконец он обернулся и сказал:

— Ты имеешь в виду, что Лена втихаря помогает и нам, потому что чувствует, что мы помогаем ей? А почему ты не хочешь и дальше им помогать? Ты же сказала, что Зрячие существовали и раньше. Значит, все эти… — он затруднился с определением. — Ну, эти индейцы и такие, как Лена, — довольно часто попадают сюда, в наш мир. Почему бы и нам… Ну… Не помочь им?

С минуту я сосредоточенно протирала всё, что он передавал мне, и складывала в большую салатницу. Наконец сообразила, как ответить:

— Может, я и помогла бы. Но есть несколько проблем. В живом реале мне сейчас важней магазин, который поручили только мне. И деньги из которого идут и тебе. Всё остальное, пока не прояснится ситуация, для меня фантастика, в которую мне до сих пор трудно поверить. Вот когда предположения и загадки получат основу, тогда я решу, что делать. И как, возможно, совместить работу в магазине с работой на фиг знает кого.

Димка промолчал. Будущий выпускник, почти взрослый, он прекрасно знал, что положение с деньгами в нашей семье — предмет довольно печальный, хотя мы и живём — не голодаем. Но слабая улыбка в его отрешённых глазах подсказала, что он если и не выпалит своего любимого изречения: «Мечтать не вредно!», то в мыслях уже скачет по просторам галактики со световым мечом, как минимум.

Поэтому и промолчала, что готова драться за Лену и девочку, за несчастного пьяного мальчика, лишь бы не увидеть ещё раз, как обычная забава молодых мотоциклистов и автомобилистов заканчивается так страшно, как это было несколько часов назад. А что трагедии будут продолжаться — я не то что была уверена, но…

Взяв салатницу, я осторожно вошла в свою комнату, поставила её рядом с вазой с виноградом, после чего тихо устроилась на кресле-кровати. Надо выспаться. И этот-то день был суматошным. А что ожидает нас с Димкой завтра… О-ой…