Маленькие Боги

– Но… Над ними, лязгнув, пришли в движение петли. Послышалось отдаленное царапанье бронзой по бронзе. – Давай сматываемся отсюда, сказал Урн. – Боги знают, что тут творится.

И посыпались удары на панцирь Движущейся Черепахи. – Сволочь! Сволочь! Сволочь! кричал Симони, продолжая колотить по панцирю. – Пошла! Я сказал, пошла! Ты можешь понять простое эфебское слово! Пошла!

Машина стояла неподвижно, истекая паром.

Ом тащился вверх по склону небольшого холма. Все опять пришло к тому же. Теперь остался только один способ попасть в Цитадель. Даже если очень повезет, это один шанс на миллион.

И Брута остановился перед огромными дверями, на виду у толпы и ворчащей стражи. Квизиция имела право задержать любого, но стражники могли лишь предполагать, что случиться с тем, кто осмелится схватить архиепископа, особенно столь недавно попавшего в милость Пророка. Просто знак, шептал Брута в пустоте своей головы. Ворота вздрогнули и стали медленно открываться. Брута шагнул вперед. Он не совсем осознавал происходящее, как-то обрывочно, не так, как воспринимают нормальные люди. Одна часть его сознания все еще была в состоянии наблюдать за состоянием его собственных мыслей и думать: «Пожалуй, Великие Пророки чувствовали себя так все время». Тысячи внутри Святилища в недоумении оглядывались вокруг. Хоры Меньших Ясмей смолки посреди песнопения. Брута двинулся, поднимаясь по проходу, единственный во всей вдруг растерявшейся толпе, у кого была цель. Ворбис стоял в центре святилища, под куполом. Стражники бросились было к Бруте, однако Ворбис сделал плавный, но недвусмысленный жест. Пробил Брутин час. Тут был посох Оссори, плащ Аввея и сандалии Сены. И, поддерживая купол, стояли массивные статуи первых четырех пророков. Он никогда не видел их прежде. Он слышал о них каждый день своего детства. И что они значили теперь? Ничего. Ничто не имеет значения, если Ворбис – Пророк. Ничто не имеет значения, если Ценобриархом был человек, который в глубинах своей головы не слышал ничего, кроме собственных мыслей. Он подозревал, что жест Ворбиса не только сдерживал стражников, хотя они и окружили его живой стеной. Он еще и наполнил святилище тишиной. В которой Ворбис заговорил. – А, мой Брута. Мы обыскались тебя. И вот теперь даже ты здесь… Брута остановился в нескольких шагах. То…что бы это ни было… что толкнуло его войти, исчезло. Теперь все, что было, был Ворбис. Улыбающийся. Та, все еще способная мыслить часть его сознания, думала: «Тебе нечего сказать. Никто не будет слушать. Никому нет дела. Ну, расскажешь ты людям об Эфебе и Брате Мардаке, и о пустыне. Это не будет фундаментальной истиной. Фундаментальная истина. Вот чем держится мир, вместе с Ворбисом. Ворбис сказал: «Что-нибудь не так? Ты хочешь что-то сказать?» Черные-на-черном глаза заполнили мир, как две бездны. Брутин разум покорился и брутино тело взяло верх. Оно потянуло его руку и подняло ее, на глазах у рванувшихся вперед стражников. Он увидел, как дернулась щека Ворбиса, и улыбнулся. Брута остановился и опустил руку. Он сказал: «Нет, не хочу.» Тогда, в первый и единственный раз, он увидел Ворбиса в ярости. Прежде дьякону случалось разозлиться, но это контролировалось разумом, включалось и выключалось по мере надобности. Но то, что было сейчас, было иное, неконтролируемое. И это лишь на мгновение вспыхнуло в его глазах. Когда на нем сомкнулись руки стражников, Ворбис шагнул вперед и похлопал его по плечу. Он на секунду заглянул Бруте в глаза, а потом сказал мягко:

– Избейте его до полусмерти, и пусть жар сделает остальное. Ясмь начал было что-то говорить, но замолк, увидев выражение лица Ворбиса. – Сейчас же.

Мир тишины. Ни единый звук не доносится сюда, кроме шороха ветра в перьях. Отсюда сверху мир кажется круглым, опоясанным лентой моря. Видно все от горизонта до горизонта, солнце кажется ближе. И вот, глядя вниз, глядя на фигурки……внизу среди ферм на краю пустыни…… на небольшом холмике……маленький нелепый куполок… Ни звука, лишь свист ветра в перьях, когда орел складывает крылья и падает камнем вниз, и свет сходится клином на крохотном движущемся пятнышке, на котором сконцентрировано все внимание орла. Ближе и……когти выпущены……цап……и вверх…

Брута открыл глаза. Его спина всего-лишь была в агонии. Он давно привык выключать боль. Его распялили на поверхности чего-то, его руки и ноги были прикованы к чему-то, чего он не видел. Небо вверху. Возвышающийся фасад святилища с одной стороны. Немного повернув голову, он у видел примолкшую толпу. И коричневый металл железной черепахи. Он чувствовал запах. Кто-то только что затянул оковы на его руках. Брута взглянул вверх, на инквизитора. Ну, что он там должен сказать? А, вот. – Черепаха Движется? – пробормотал он. Человек усмехнулся. – Не эта, дружище, сказал он.

Мир кружился под Омом, пока орел поднимался на панцеребойную высоту, а его разум был объят экзистенциальным ужасом оторванной от земли черепахи. И мыслями Бруты, ясными и четкими в непосредственной близости от смерти… Я лежу на спине, становится все жарче и жарче, и скоро я умру… Осторожно, осторожно. Собраться, собраться. Это может случиться в любую секунду… Ом вытянул свою длинную костлявую шею, вгляделся в тело прямо над собой, выбрал то, что он надеялся, было примерно тем, чем нужно, просунул нос сквозь коричневые перья над когтями, и цапнул. Орел сморгнул. Ни одна черепаха никогда за всю историю не делала ничего подобного ни с одним из орлов. Мысли Ома проникли в маленький серебристый мирок орлиных мозгов:

– Мы ведь не хотим обидеть друг друга, верно?

Орел сморгнул еще раз. Орлы никогда не развивали большого воображения или предвидения, свыше представления о том, что черепаха разбивается, если ее сбросить на камни. Но у него начала вырисовываться мысленная картина того, что случится, если отпустить тяжелую черепаху, по-прежнему нежно стискивающую весьма существенную часть его тела. Его глаза увлажнились. Новая мысль прокралась в его мозг. – Теперь. Сыграешь, ох, в мячик со мной, я сыграю…в мячик с тобой. Понял? Это важно. Вот что я собираюсь сделать… орел стремительно поднялся в струях горячего воздуха с раскаленных скал и устремился в сторону далекого сияния Цитадели. Ни одна черепаха прежде не делала этого. Ни одна черепаха во всем мультиверсуме. Но ни одна черепаха никогда не была богом, и не знала неписанного мотто Квизиции: Cuius tecticulos habes, habeas cardia et cerebellum. Когда все внимание приковано к твоему захвату, сердца и мысли никуда не денутся. Урн протолкался сквозь толпу, Фергмен тащился следом. Это является одновременно и силой, и слабостью гражданских войн, по крайней мере в начале: все одеты в одну и ту же униформу. Много легче находить врагов, когда они носят другие цвета, или по крайней мере говорят со смешным акцентом. Их можно, скажем, обзывать «гуками». Это упрощает дело. – Эге, подумал Урн. – Да это же почти философия. Жаль, что я скорее всего не доживу, чтобы рассказать об этом кому-нибудь. Большие ворота были приоткрыты. Толпа молчала и была чем-то поглощена. Он вытянул шею, чтобы посмотреть, а потом взглянул вверх на солдата около него. Это был Симони. – Я думал… – Она не работает, горько сказал Симони. – А вы…

– Мы все сделали! Что-то сломалось!

– Это все здешняя сталь, сказал Урн. – Связующие узлы, работающие с детонацией… – Да какая теперь разница? – сказал Симони. Унылый голос, которым это было сказано, заставил Урна взглянуть туда, куда были обращены глаза толпы. Там была еще одна железная черепаха – точная модель черепахи, посаженная на что-то вроде жаровни из металлических полос, в которой пара инквизиторов все еще раздувала огонь. А на спине черепахи, прикованный цепями, лежал… – Кто это?

– Брута. – Что?

– Я не понимаю, что происходит. То ли он ударил Ворбиса, то ли нет. Или что-то еще. В любом случае, привел его в ярость. Ворбис остановил церемонию, прямо здесь и сейчас. Урн взглянул на дьякона. Еще не Ценобриарха, ибо он еще не был коронован. Среди Ясмей и епископов, нерешительно топчущихся у открытых ворот, его бритая голова сияла в утреннем свете. – Тогда давай, сказал Урн. – Что?

– Берем лестницу и спасаем его!

– Их здесь больше, чем нас. – сказал Симони. – А разве не так всегда и бывает? Ведь их не стало сказочно много только потому, что они схватили Бруту, верно?

Симони схватил его за руку. – Рассуждай логически, можешь ты это? – сказал он. – Ты же философ, верно? Посмотри на толпу. Урн посмотрел на толпу. – Ну?

– Им это не понравится. – Симони повернулся. – Слушай, Брута все равно умрет. Но так это будет что-то значить. Люди, в глубине души, не понимают, всю эту трепологию о форме мира и всех прочих вещах, но они запомнят, что Ворбис сделал с человеком. Так? Мы сделаем смерть Бруты символом для людей, ты что, не понимаешь?

Урн поглядел на далекую фигурку Бруты. Он был обнажен, за исключением набедренной повязки. – Символом? – сказал он. В горле у него пересохло. – Так надо. Он вспомнил, как Дидактилос говорил, что мир – забавное место. И, подумал он отстраненно, так оно и есть. Здесь люди, зажаривая кого-то до смерти, оставляют ему, приличия ради, набедренную повязку. Надо смеяться. Иначе сойдешь с ума. – Знаешь, сказал он, поворачиваясь к Симони. – Теперь я знаю, что Ворбис – это зло. Он сжег мой город. Так и Цортеанцы поступали так же время от времени, а мы жгли их города. Это просто война. Кусочки истории. И он лгал, мошенничал и тянулся к власти, и множество людей поступают точно так же. Но знаешь, в чем разница? Знаешь, что это?

– Конечно, сказал Симони. – То, что он делает с…

– То, что он сделал с тобой. – Чего?

– Он превращает людей в подобия себя. Хватка Симони напоминала тиски. – Ты сказал, я становлюсь, как он?

– Когда-то ты сказал, что зарезал бы его, сказал Урн. – А теперь ты говоришь, как он… – Хорошо, мы бросимся на них, а потом? – сказал Симони. – Я уверен в… сотни четыре будет на нашей стороне. Я подам сигнал и несколько сотен наших нападут на тысячи их? Он в любом случае умрет, и мы вместе с ним? Что это даст?

Лицо Урна посерело от ужаса. – Ты что, действительно не знаешь? – сказал он. Кое-кто из толпы с любопытством поглядывал него. – Ты не знаешь? – сказал он.

Небо было голубо. Солнце пока не взошло достаточно высоко, чтобы превратиться в обычный для Омнии медный шар. Брута снова повернул голову к солнцу. Оно было где-то на ширину себя над горизонтом, но если верны теории Дидактилоса о скорости света, в действительности оно садилось, где-то в тысячах лет в будущем. Его заслонила голова Ворбиса. – Уже горячей, Брута? – сказал дьякон. – Тепло. – Я сделаю теплее. В толпе начались беспорядки. Кто-то кричал. Ворбис не обратил внимания. – Ничего не хочется сказать? – сказал он. – Нет? Даже никакого проклятия?

– Ты никогда не слышал Ома, сказал Брута. – Ты никогда не верил. Ты никогда не слышал его голоса. Все, что ты слышал, было эхом твоих собственных мыслей. – Действительно? Но я – Ценобриарх, а ты будешь сожжен за измену и ересь. – сказал Ворбис. – Пожалуй, хватит с Ома?

– Справедливость восторжествует. сказал Брута. – Если нет справедливости, нет ничего. Он услышал тоненький голосок в своей голове, слишком слабый, чтобы разобрать слова. – Справедливость? – сказал Ворбис. Казалось, эта идея привела его в неистовство. Он повернулся к толпу епископов. – Вы слышали его? Справедливость восторжествует? Ом уже рассудил! Через меня! Вот – справедливость!

На солнце появилось пятнышко, мчащееся к Цитадели, и тоненький голосок произносил: левее левее левее выше выше левее правее чуть выше и левее. Глыба металл под ним стала неприятно горячей. – Он грядет, сказал Брута. Ворбис махнул рукой в сторону огромного фасада святилища. – «Люди построили это. Мы построили это.»-сказал он. – «А что сделала Ом? Он грядет? Пусть приходит! Пусть творит суд между нами!» – Он грядет, повторил Брута. – Бог. Люди в страхе смотрели вверх. Это было то самое мгновение, одно-единственное мгновение, когда мир, вопреки всему опыту затаил дыхание в ожидании чуда.…теперь выше и левее, когда я скажу три, один, два, ТРИВорбис прохрипел Брута. – Что? рявкнул Ворбис. – Мы умрем. Это был только шепот, но он отразился эхом от бронзовых ворот и разнесся по Месту… Людям стало тревожно, хотя никто не понимал, почему. Орел пронесся через площадь, так низко, что люди шарахались. Затем, миновав крышу святилища, он повернул обратно к горам. Зрители расслабились. Это был всего-навсего орел. Но на мгновение, на одно лишь мгновение… Никто не заметил маленькую крупинку, падающую, кувыркаясь, с неба. Не надейтесь на богов. Но можете верить в черепах. Ощущение свиста ветра в голове Бруты, и голос…… гадгадгадспаситенетНетНетАргхххГадНЕТОАРГХХХ… Даже Ворбис затаил дыхание. Было мгновение, одно-единственное мгновение, когда он увидел орла… но нет… Он воздел руку и счастливо улыбнулся небу. – Извини. – сказал Брута. Пара человек, наблюдавших Ворбиса вблизи, рассказывали потом, что времени как раз хватило на то, чтобы выражение его лица изменилось прежде, чем два фунта черепахи, падающие со скоростью три метра в секунду, ударили его промеж глаз. Это было откровение. И оно что-то сотворило с теми, кто видел. Для начала, они уверовали всем своим сердцем.

Брута видел ноги, взбегающие вверх по лестнице, и руки, тянущиеся к оковам. А потом раздался глас: Он – Мой. Великий Бог вознесся над Святилищем, переливаясь и меняясь от вливающейся в него веры тысяч людей. Тут были образы орлов с человеческими головами, быков, золотых рогов, но они сливались, вспыхивали и сплавлялись друг с другом. Четыре огненные стрелы просвистели из облаков и разрушили оковы, держащие Бруту.

II. Он – Ценобриарх И Пророк Из Пророков. Глас теофании пророкотал эхом в далеких горах.

III. Возражения? Нет? Хорошо. Облако к тому времени сконденсировалось в мерцающую фигуру, высотой равную Святилищу. Она наклонилась вниз, пока ее лицо не оказалось в нескольких футах от Бруты и шепотом, раскатившимся над Местом, сказала:

IV. Не Волнуйся. Это Только Начало. Ты Да Я, Малыш! Люди Скоро Поймут, Что В Действительности Означает Стон И Скрежет Зубовный. Вылетела еще одна стрела пламени и поразила ворота Святилища. Они захлопнулись, а потом раскаленная добела бронза начала плавиться, растапливая вековые заповеди.

V. Что Скажешь, Пророк?

Брута нетвердо поднялся. Урн поддерживал его под одну руку, Симони под другую.

VI. Твои Заповеди?

– Я думал, они должны исходить от тебя, сказал Брута. – Не знаю, смогу ли я придумать что-нибудь… Мир ждал. – Как насчет «Думай Сам»? сказал очарованный и исполненный священного трепета Урн взирая на богоявление. – Нет. сказал Симони. – Попытайся что-нибудь вроде «Сплоченность Общества – Ключ К Прогрессу». – Эдак и язык сломать можно. – Сказал Урн. – Если я могу чем-нибудь помочь, сказал Провались-Я-Сквозь-Землю Дблах, из толпы, то что-нибудь в интересах пищевой промышленности было бы очень кстати. – Не убивать людей. Мы бы справились с чем-нибудь в таком роде. – Это было бы хорошее начало. – сказал Урн. Они посмотрели на Избранного. Он высвободился из их рук и стоял сам, слегка покачиваясь. – Не-ет. сказал Брута. – Нет. Я думал так раньше, но это не то. Действительно, не то. – Теперь, сказал он. – Только теперь. Единственный момент в истории. Не завтра, не через месяц, если не сейчас, то всегда будет слишком поздно. Они смотрели на него. – Давай, сказал Симони. – Что не так? Ты не можешь возражать против этого!

– Это трудно объяснить, сказал Брута. – Но я думаю, это связано с тем, как люди должны себя вести. Я думаю… надо поступать так или иначе, потому что это правильно. Не потому, что так говорят боги. В следующий раз они могут сказать что-то другое.

VII. Мне Понравилось То, Чтобы Не Убивать, – сказал Ом с высоты.

V III. Это Хорошо Звучит. Поспеши, Тут Есть Что Поразить И Низвергнуть. – Видите? сказал Брута. – Нет. Никаких молний. Никаких заповедей, если ты не пообещаешь, что тоже будешь из исполнять. Ом тяжко ударил по крыше Святилища.

IX. – Ты Приказываешь Мне? Здесь? СЕЙЧАС? МНЕ?

– Нет. Я прошу.

X. – Это Хуже, Чем Приказания!

– Все палки о двух концах. Ом снова ударил по крыше Святилища. Стена осела. Та часть толпы, которой не удалось убраться с Места, удвоила свои усилия.

XI. Должно Быть Наказание! Иначе Не Будет Порядка!

– Нет.

XII. – Ты Мне Не Нужен! Теперь У Меня Достаточно Верующих!

– Но только через меня. И, скорее всего, не на долго. Все начнется с начала. Так уже бывало. Так случается постоянно. Вот почему умирают боги. Они никогда не верят в людей. Но у тебя есть шанс. Все, что нужно, это… вера.

XIII. – Что? Выслушивать Тупые Молитвы? Присматривать За Малыми Детьми? Устраивать дождь?

– Иногда. Не всякий раз. Смотри на это, как на сделку.

XIV. – Сделка! Я Не Заключаю Сделок! Не С Людьми!

– Заключи теперь, сказал Брута. – Пока есть возможность. Или однажды тебе придется договариваться с Симони, или кем-то вроде него. Или с Урном, или с кем-нибудь вроде него.

XV. – Я Могу Стереть Тебя С Лица Земли. – Да. Я всецело в твоей власти.

XVI. – Я Могу Расколоть Тебя, Как Яйцо!

– Да. Ом замолчал. Потом он сказал:

XVII. Ты Не Можешь Использовать Слабостью Как Оружие. – Но это все, что у меня есть.

XVIII. – Тогда почему я должен уступать?

– Это не уступка. Это сделка. Имей дело со мной в слабости моей. Или однажды кто-то будет торговаться с тобой на позиции силы. Мир меняется.

XIX. – Ха! Ты Хочешь Ввести Конституционную Религию?

– А почему нет? Другие виды не работают. Ом склонился над Святилищем, его норов утих.

Книга II, стих I. – Тогда Отлично. Но Только Временно. – он ухмыльнулся во всю ширину своего огромного, клубящегося лица. – Скажем, на сто лет. Так?

– А через сто лет?

II. – Посмотрим. – Уговор. Палец, длинный, как дерево, разогнулся, опустился, коснулся Бруты.

III. – Ты Умеешь Уговаривать. Тебе это пригодится. Приближается флот. – Эфебцы? сказал Симони.

IV. – И Цортеанцы. И Джелибейби. И Клатчанцы. Все Свободные Народы Побережья. Чтобы Уничтожить Омнию На Радость Всем. Или На Горе. – У тебя не слишком много друзей, верно? сказал Урн. – Даже я не слишком люблю нас, а я – мы. сказал Симони. – Он взглянул вверх на бога. – Ты поможешь?

V. – Ты Же Даже Не Веришь В Меня!

– Да, но я практичен.

VI. – А Так Же Смел, Настолько, Чтобы Провозглашать Атеизм Перед Лицом Своего Бога. – Это ничего не меняет, знаешь ли! сказал Симони. – И не думай, что сможешь задурить мне голову тем, что существуешь!

– Никакой помощи. твердо сказал Брута. – Что? сказал Симони. – Нам нужна могучая армия против такого множества!

– Да. Но у нас ее нет. Потому мы поступим иначе. – Ты сумасшедший!

Спокойствие Бруты было подобно покою пустыни. – Возможно. – Мы должны бороться!

– Не сейчас. Симони в ярости стиснул кулаки. – Смотри… слушай… Мы умирали за ложь. Столетиями умирали за ложь. он махнул рукой в сторону бога. – Теперь у нас есть правда, за которую стоит умирать!

Рот Симони беззвучно открывался и закрывался в поисках слов. В конце концов, он нашел несколько среди ошметков своего образования. – Нам говорили, что лучшее, во имя чего стоит умереть, это бог, пробормотал он. – Это сказал Ворбис. И он был… глупцом. Ты можешь умереть за свою родину, или своих людей, или за свою семью, но во имя бога ты должен жить полно и напряженно каждый день своей долгой жизни. – И как долго это будет продолжаться?

– Увидим. Брута взглянул на Ома. – Ты не будешь больше показываться так?

Книга III, часть I. Нет. Одного раза достаточно. – П омни пустыню.

II. – Буду помнить. – Пошли со мной. Брута подошел к телу Ворбиса и поднял его. – Я думаю, сказал он, что они высадятся на берегу со эфебской стороны фортов. Они не захотят причаливать к камням и не смогут причалить к утесам. Там я их и встречу. он взглянул вниз, на Ворбиса. – Должен же кто-то. – Ты же не собираешься идти в одиночку?

– Десяти тысяч не хватило бы. Одного может быть достаточно. Он пошел вниз по ступеням. Урн и Симони смотрели, как он уходит. – Он решил умереть. сказал Симони. – От него не останется даже грязного пятна на песке. – Он повернулся к Ому. – Ты можешь его остановить?

– Возможно, Нет. Брута был уже на середине Места. – Мы его не бросим.

IV. – Хорошо. Ом смотрел, как и они уходят. А потом он остался один, за исключением тысяч, глядящих на него, толпящихся по краям огромной площади. Хотелось бы ему знать, что им сказать. Вот почему ему нужен человек вроде Бруты. Вот почему любому богу нужны люди вроде Бруты. – Извините?

Бог взглянул вниз.

V. – Да?

– Гм. Не могу ли я что-нибудь продать вам?

VI. – Как Тебя Звать?

– Дблах, боже.

VII. – А, Да, Верно. И Чего Же Ты Желаешь?

Торговец озабоченно переминался с одной ноги на другую. – Не могли бы вы произвести небольшую заповедь? Что-нибудь насчет, скажем, йогуртов по средам? Их всегда очень трудно сбыть среди недели.

VIII. – Ты Предстал Пред Богом Своим В Надежде Улучшить Бизнес?

– Ну-у-у, сказал Дблах, мы могли бы договориться. Бей железо, пока горячо, как говорят инквизиторы. Двенадцать процентов? Как насчет? С прибыли, конечно… Великий Бог улыбнулся.

IX. – Пожалуй, Ты Станешь Малым Пророком Дблахом, сказал он. – Хорошо, хорошо. Я этого и хотел. Просто стараюсь свести оба конца на землю.

X. – Черепахи Должны Быть Оставлены В Покое. Дблах склонил голову набок. – Не воспевать, верно? Но… черепаховые ожерелья… гм… броши, конечно… черепаховый панцирь…

XI. – НЕТ!

– Понял, понял. Отлично. Статуи черепах. Да-а-а. Я уже думал об этом. Отличная форма. Кстати, не могли бы вы заставить статую качаться туда-сюда? Очень полезно для бизнеса, эти качающиеся статуи. Статуя Оссори раскачивается рег’лярно, во время каждого Поста Оссори. Говорят, при помощи небольшого поршневого устройства в цоколе. Но это очень на руку всем пророкам.

XII. – Ты Рассмешил Меня, Малый Пророк. Продавай Своих Черепах, В Любом Смысле Слова. – По правде говоря, сказал Дблах, – я только что нарисовал несколько эскизов… Ом пропал. Раздался короткий громовой раскат. Дблах задумчиво взглянул на свои эскизы. – …но, пожалуй, стоит снять эту маленькую фигурку сверху. – Сказал он больше для себя.

Дух Ворбиса огляделся. – А. Пустыня, сказал он. Черный песок был абсолютно неподвижен под усыпанным звездами небом. Пустыня казалась холодной. Он еще не собирался умирать. Вообще-то… он не слишком помнил, как он умер. – Пустыня. – Повторил он, но в этот раз с оттенком неуверенности в голосе. Он никогда за всю свою… жизнь ни в чем не чувствовал неуверенности. Ощущение было незнакомым и пугающим… А обычные люди – чувствуют ли они это?

Он почувствовал чье-то прикосновение. Смерть был поражен. Это удавалось очень мало кому из людей, сохранить после смерти свой прежний образ мыслей. Смерти не доставляла удовольствия его работа. Удовольствие – это эмоция, а эмоции были для него труднодостижимы. Но оставалась такая вещь удовлетворение. – Так, сказал Ворбис. – Пустыня… А в конце пустыни…?

– СУД. – Да, да, конечно. Ворбис постарался собраться. Не удавалось. Куда-то пропала уверенность. А он всегда был уверен. Он колебался, как человек, открывший дверь в знакомую комнату и не там ничего, кроме бездонной пропасти. Воспоминания были по-прежнему на месте. Он их чувствовал. С ними было все в порядке. Просто он не мог вспомнить, чем они были. Был голос… Действительно ли там был голос? Но все, что он мог припомнить, было эхо его собственных мыслей, отдающееся в недрах его головы. Теперь надо было пересечь пустыню. Чего здесь стоило опасаться… Пустыня это то, во что ты веришь. Ворбис заглянул внутрь себя. И продолжал смотреть. Он опустился на колени. – Я ВИЖУ, ТЫ ЗАНЯТ, сказала Смерть. – Не покидай меня! Тут так пусто!

Смерть оглядел бесконечную пустыню. Он щелкнул пальцами и откуда ни возьмись, отрысил белый конь. – Я ВИЖУ СОТНИ ТЫСЯЧ ЛЮДЕЙ, сказал он вскакивая в седло. – Где? Где?

– ЗДЕСЬ. С ТОБОЙ. – Я их не вижу!

Смерть взялась за поводья. – И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ. – Сказал он. Его конь сделал несколько шагов вперед. – Я не понимаю! – воскликнул Ворбис. Смерть придержал коня. – НАВЕРНОЕ, ТЫ СЛЫШАЛ, сказал он, – ВЫРАЖЕНИЕ, ЧТО АД – ЭТО ДРУГИЕ ЛЮДИ?

– Да. Да, конечно. Смерть кивнул. – СО ВРЕМЕНЕМ, сказал он, – ТЫ УБЕДИШЬСЯ, ЧТО ЭТО НЕ ТАК.

Первые корабли причалили на мелководье, и войска попрыгали в прибой, доходивший им до плечь. Никто точно не знал, кто руководит флотом. Большинство государств побережья ненавидели друг друга. В основе этого лежали не столько личные чувства, сколько что-то вроде исторического базиса. С другой стороны, насколько руководство было необходимым? Все знали, где находится Омния. Ни одна из стран не ненавидела никого из состава флота больше, чем Омнию. Теперь она должна была… перестать существовать. Генерал Аргависти из Эфебы считал, что командует он, ибо, хотя число его кораблей не было наибольшим, он мстил за нападение на Эфебу. Но Император Борвориус Цортский знал, что главнокомандующим является он, потому что цортских кораблей было больше, чем любых других. И Адмирал Рхам-ар-Эфан из Джелибейби знал, что тут командует он, потому что принадлежал к тому типу людей, которые всегда знают, что командуют тут они. В принципе, единственный капитан, который не думал, что командует флотом, был Фаста Бенж, рыбак очень маленького племени болотных кочевников, о чьем существовании все остальные страны и не подозревали. Его маленькое тростниковое суденышко оказалось на пути армады и было ею увлечено. Так как его народ верит, что на свете живет всего 51 человек, почитает великого тритона, говорит на языке, которого никто больше не понимает, и никогда прежде не видел ни металла, ни огня, большую часть времен Фаста Бенж проводил с удивленной улыбкой на лице. Действительно, они пристали к берегу, но не к обычному, из грязи и тростника, а к берегу из маленьких песчаных крупинок. Он вытащил свое маленькое тростниковое суденышко на песок, и уселся, с интересом наблюдая, что будут делать люди в шапках с перьями и блестящих одеждах под рыбью чешую. Генерал Аргависти оглядел берег. – Они должны были заметить наше приближение, сказал он. – Так почему они позволили нам безнаказанно высадиться?

Горячая дымка вилась над дюнами. Появилось пятнышко, то увеличивающееся, то сжимающееся в мареве. На берег высаживались остальные войска. Генерал Аргависти прикрыл глаза ладонью. – Там кто-то стоит. – сказал он. – Наверное, разведчик, сказал Борвориус. – Что-то не пойму, что он может разведывать у себя на родине, сказал Аргависти. – В любом случае, будь он разведчиком. Он бы ползал вокруг, вот что могу сказать. Фигура остановилась у подножия дюн. Что-то во всем этом резало глаза. Аргависти видел много вражеских армий, и это было в порядке вещей. Одна терпеливо ждущая фигура – нет. Он поймал себя на том, что оборачивается взглянуть на нее. – Он что-то несет, сказал он в конце концов. – Сержант? Пойди и приведи его сюда. Сержант вернулся через несколько минут. – Он говорит, что встретится с вами на середине берега, сэр. – отрапортовал он. – Разве я не велел тебе его привести?

– Он не хочет идти, сэр. – У тебя есть меч, верно?

– Дассэр. Я подтолкнул его немного, но он не хочет двигаться, сэр. И он тащит труп, сэр. – На поле боя? Это, знаешь ли, не укладывается во «все свое ношу с собой». – И еще… сэр?

– Что?

– По его словам, он вроде как Ценобриарх, сэр. Он хочет мирных переговоров. – Ах, вот оно как? Мирных переговоров? Мы знаем, что такое мирные переговоры с Омнией. Пойди и скажи… Нет. Возьми пару солдат и доставьте его сюда. Брута шел между солдат через четко организованное столпотворение лагеря. – Я должен бояться, думал он. – Я всегда боялся в Цитадели. Но сейчас – нет. Это через страх и за его пределами. Один солдат подтолкнул его. Не позволять же врагу безнаказанно разгуливать по лагерю, даже если он сам того хочет. Его привели к столу на козлах, за которым сидело с полдюжины людей в разных униформах и один маленький человечек с оливковой кожей, потрошивший рыбу и с надеждой улыбавшийся всем и каждому. – Ну, так что, сказал Аргависти, – Ценобриарх Омнии, верно?

Брута бросил на песок тело Ворбиса. Командующие уставились на него. – Я знал его…-сказал Борвориус, – Ворбис! Кто-то все-таки прикончил его, да? Ты прекратишь пытаться всучить мне эту рыбу? Кто-нибудь знает, кто этот человек? добавил он, указывая на Фасту Бенжа. – Это была черепаха, сказал Брута. – Действительно? Не удивляюсь. Никогда им не доверял, ползают все время вокруг. Слушай, я сказал не надо! Не надо мне рыбы! Он не из моих, я уверен. Он из ваших?

Аргависти раздраженно взмахнул рукой. – Кто послал тебя, юноша.?

– Никто. Я пришел сам. Но вы могли бы сказать, что я посланник будущего. – Ты философ? Где твои губки?

– Вы пришли принести войну Омнии. Это плохая идея. – С точки зрения Омнии, да. – С любой точки зрения. Вы наверное победите нас. Но не всех. И что потом? Оставите гарнизон? Навсегда? И новое поколение отплатит вам тем же. Для них не будет иметь значения, почему вы так поступили. Вы будете оккупантами. Они будут бороться. Они могут даже победить. И будет еще одна война. И однажды люди скажут: почему они тогда, в прошлом, со всем этим не разобрались? На берегу. Накануне всего. Прежде чем все эти люди умерли. Сейчас у нас есть шанс. Это удача. Аргависти глядел на него. Потом он толкнул локтем Борвориуса. – Что он сказал?

Борвориус, у которого процесс мышления протекал легче, чем у остальных, сказал: «Ты имеешь ввиду капитуляцию?»

– Да, если это так называется. Аргависти взорвался. – Вы не можете так поступить!

– Кто-то должен. Пожалуйста, выслушайте меня. Ворбис мертв. Он расплатился. – Не достаточно. А как же солдаты? Они собирались разграбить наш город!

– Ваши солдаты повинуются вашим приказам?

– Разумеется!

– И они изрубят меня на месте по вашему приказу?

– Я же сказал!

– А я безоружен. – сказал Брута. Солнце палило неловкую паузу. – Когда я сказал, что они повинуются…-начал Аргависти. – Мы присланы сюда не для переговоров, резко сказал Борвориус. – Смерть Ворбиса ничего принципиального не изменила. Мы здесь за тем, чтобы убедиться, что Омния больше не представляет никакой угрозы. – Она не представляет. Мы пошлем людей и материалы для отстройки Эфебы. И золото, если пожелаете. Мы уменьшим численность нашей армии. И так далее. Считайте, что вы победили. Мы даже сделаем Омнию открытой для всех остальных религий, которые захотят здесь строить свои святилища. Голос прозвучал в его голове. Ощущение было такое, словно в то время, как ты думаешь, что играешь сам по себе, кто-то подходит сзади и говорит: «положи красную Королеву на черного Короля»…

I. – Что?

– Это будет поощрять… местные усилия, сказал Брута.

II. – Другие Боги? Здесь?

– Вдоль побережья будет свободный товарообмен. Я надеюсь, что Омния займет свое место среди дружественных стран.

III. – Ты Упомянул Других Богов. – Ее место в самом низу, сказал Борвориус. – Нет. Так не получится.

IV. – Не Могли Бы Мы Вернуться К Вопросу О Богах?

– Вы извините меня на минуточку? – Сказал Брута. – Мне надо помолиться. Даже у Аргависти не нашлось возражений против того, чтобы Брута отошел немного дальше по берегу. Как проповедовал всем, кто был согласен слушать, Св. Унгулант, в том, что ты сумасшедший, есть свои плюсы. Люди не решаются остановить тебя чтобы не ухудшить положения еще больше. – Да? – сказал со вздохом Брута.

V. – Я Что-то Не Помню, Чтобы Мы Обсуждали Вопрос О Почитании Других Богов В Омнии. – Ох, но это будет работать в твою пользу, – сказал Брута. – Люди скоро увидят, что другие боги вовсе не так хороши, верно? – Он скрестил пальцы за спиной.

VI. – Это Религия, Парень. Не Купля-продажа, Для Сравнения! Ты Не Можешь Выставлять Своего Бога На Торжище!

– Извини. Вижу, что тебя очень расстроило…

VII. – Расстроило? Меня? Кучка Разряженных Баб и Накаченных Позеров В Курчавых Бородах?

– Отлично. Значит, улажено?

VIII. – Они Не Продержатся И Пяти Минут!…Что?

– Тогда я пожалуй вернусь и поговорю с этими людьми еще раз. Он заметил движение среди дюн. – О, нет, сказал он. – Эти идиоты… Он повернулся и помчался в отчаянии к высадившемуся флоту. – Нет! Не надо! Послушайте! Послушайте!

Но они тоже увидели армию Она выглядела внушительно. Пожалуй, более внушительно, чем была на самом деле. Когда разнеслась весть о высадке огромного флота, прибывшего с целью серьезно пограбить, помародерствовать и, ибо происходили они из цивилизованных краев, посвистеть и поманить пальцами женщин, обольщая их своими проклятыми блестящими униформами и приманивая своим проклятым ширпотребом, уж и не знаю, показывая им полированное бронзовое зеркальце, которое прямо-таки втемяшивается им в голову, и они начинают думать, что здешние парни все какие-то не такие… вот тогда люди или направлялись к холмам, или брали в руки что-то удобное для броска, запрятывали семейные ценности в кальсонах Бабушки и готовились биться за них… Все это возглавляла железная телега. Из ее трубы валил пар. Урну пришлось заставить ее заработать снова. – Глупый! Глупый! – обращаясь ко всему миру вообще кричал Брута, продолжая бежать Приплывшие уже выстраивались в боевом порядке, и их командир, кто бы это ни был, был несказанно удивлен явной атакой одного человека. Борвориус поймал его, когда он рванулся на пики. – Вижу, с казал он, – что пока ты тут развлекал нас разговорами, твои солдаты заняли позицию?

– Нет! Я не хотел этого!

Борвориус сощурился. Будучи глупцом, он бы не выжил в таком количестве войн. – Да, сказал он, пожалуй, что нет. Но это ничего не меняет. Послушай меня, наивный юный святоша. Иногда на надо воевать. Дела заходят слишком далеко для слов. Действуют… другие силы. Теперь… иди назад к своим людям. Может, если мы оба окажемся живы, когда все это кончится, тогда мы поговорим. Сначала война, потом разговоры. Вот как это делается, парень. Это история. Теперь, уходи. Брута побрел назад.

I. – Мне Поразить Их Молниями?

– Нет!

II. – Я Мог Бы Обратить Их В Пыль. Только Скажи. – Нет. Это хуже войны.

III. – Но Ты Же Сказал, Что Бог Должен Защищать Свой Народ… – Во что бы это превратилось, если бы я велел тебе истреблять порядочных людей?

IV. – Даже Не Утыкать Их Стрелами?

– Нет. Омнианцы собирались среди дюн. Большинство держалось вокруг крытой железом повозки. Брута наблюдал за ними сквозь мглу отчаяния. – Разве я не говорил, что собираюсь спуститься сюда один? сказал он. Симони, стоявший прислонясь к Черепахе, мрачно усмехнулся. – Получилось? – сказал он. – По-моему… нет. – Я знал. Жаль, что тебе пришлось в этом убедиться. Некоторые вещи склонны случаться, понимаешь? Люди поворачиваются к тебе спиной… и все. – Но если бы люди… – Да. Можешь использовать это в качестве заповеди. Люк на боку Черепахи с лязгом распахнулся и оттуда появился пятящийся задом Урн, с гаечным ключом в руках. – Что это такое? – сказал Брута. – Машина чтобы воевать, сказал Симони. – Черепаха Движется, а?

– Воевать с эфебцами? – сказал Брута. Урн развернулся. – Что?

– Ты сделал… это… чтобы воевать с эфебцами?

– Ну… нет…нет. ошалело сказал Урн. – А мы воюем с Эфебой?

– Со всеми. – сказал Симони. – Но я никогда… да я же сам… Я никогда… Брута взглянул на шипы на колесах и пилообразные пластины по краю Черепахи. – Это самодвижущееся устройство, – сказал Урн. – Мы собирались использовать его для… в смысле… Слушай, я никогда не хотел… – Сейчас нам это необходимо, сказал Симони. – Кому, нам?

– Что дымится из этого носика спереди? сказал Брута. – Пар, глухо сказал Урн. – Он идет через предохранительный клапан. – О. – Он выходит очень горячим, – Урн еще больше ссутулился. – О?

– Кипяток, считай. Взгляд Бруты скользнул с паровой трубы на вращающиеся ножи. – Очень по-философски. – Мы собирались использовать это против Ворбиса, сказал Урн. – Но его нет. И теперь вы пустите это против эфебцев. Знаешь, я дума, что я глуп, но потом я встретил философов. Симони нарушил тишину шлепнув Бруту по плечу. – Все образуется, сказал он. – Мы не можем проиграть. В конце концов, – он ободряюще улыбнулся, – Бог на нашей стороне. Брута развернулся. Кулак вылетел вперед. Удар не был мастерским, но все же был достаточно силен, чтобы Симони развернуло. Он схватился за щеку. – За что? Разве ты не этого хотел?

– У нас такие боги, каких мы заслуживаем, сказа Брута, а по-моему, так мы вообще ничего не заслуживаем. Глупо. Глупо. Самый здравомыслящий человек, из всех встреченных в этом году живет на шесте в пустыне. Глупо. Пожалуй, надо будет к нему присоединиться.

I. – С Чего Бы Это?

– Боги и люди, люди и боги, сказал Брута. – Что-то происходит потому, что что-то произошло раньше. Глупо.

II. – Но Ты Же Избранный Мой. – Выбери себе кого-нибудь другого. Брута размашисто зашагал прочь сквозь разношерстную армию. Никто не пытался его остановить. Он вышел на тропу, которая вела к утесам и даже не повернулся взглянуть на боевые позиции. – Ты не собираешься наблюдать битву? Мне нужен кто-нибудь, чтобы смотрел. Дидактилос сидел на камне, со сложенными на посохе руками. – А, привет. – горько сказал Брута. – Добро пожаловать в Омнию. – Если философски к этому относиться, становится легче сказал Дидактилос. – Но нет причин для войны!

– Есть. Честь, месть, долг и иже с ними. – Ты действительно так думаешь? А я-то думал, что философы должны быть логичны. Дидактилос пожал плечами. – Ну, как мне кажется, логика – это всего-лишь способ быть непонятым большинством. – Я думал, что со смертью Ворбиса все кончится. Дидактилос глядел вглубь одному ему видимого мира. – Такие люди, как Ворбис, умирают долго. После них остается эхо в истории. – Понимаю. – Как Урнова паровая машина? – сказал Дидактилос. – Кажется, он немного расстроен, сказал Брута. Дидактилос закудахтал и стукнул палкой по земле. – Ха! Он понял! Все имеет две стороны!

– Так должно быть, сказал Брута.

Что-то подобно золотой комете неслось по небу Дискворлда. Ом взмыл, как орел, поднимаемый свежестью и силой веры. Пока это так. Это ужасно, но столь горячая вера никогда не длится долго. Человеческий разум не в состоянии этого выдержать. Но пока это длится, он силен. Центральный шпиль Cori Celesti возвышался над горами Пупа. Десять вертикальных миль зеленого льда и снега, увенчанных башенками и куполами Данманифестина. Где живут боги Дискворлда. По крайней мере те, кто что-то из себя представляет. И вот что странно, хотя многие годы усилий, работы и интриг затрачиваются богами чтобы сюда попасть, обосновавшись здесь они не занимаются ничем, кроме того, что слишком много пьют и ублажают себя мелким развратом. Многие системы управления катят по той же колее. Они играют. Их игры обычно очень просты, потому что боги быстро устают ото всякий сложностей. Это странно, но факт, что, в то время как маленькие боги миллионы лет сосредоточены на одном стремлении, являются, по сути, одним стремлением, у больших богов забот как у среднестатистического комара. А стиль? Если бы боги Дискворлда были людьми, они бы думали, что три намалеванных утенка уже авангард. Главный холл оканчивается большими дверями. Они затряслись от громоподобного стука. Боги оторвались от своих разнообразных занятий, пожали плечами и отвернулись. Двери рухнули внутрь. Ом промчался сквозь обломки, оглядываясь с таким видом, словно ему нужно что-то найти, а время поджимает. – Отлично. сказал он. Ио, Бог Грома, взглянул в его сторону со своего трона и угрожающе помахал молотом. – Ты кто такой?

Ом метнулся к трону, рванул Ио за тогу и резко ударил головой. Вряд ли кто-нибудь теперь поверит в бога грома… – Оу!

– Слушай, приятель, у меня нет времени болтать со всякими дерьмовыми засранцами. Где боги Эфебы и Тсорта?

Ио, держась за нос, махнул рукой куда-то в центр холла. – Ты бде долдед был так делад! – укоризненно сказал он. Ом помчался через зал. В центре комнаты находилось нечто, что с первого взгляда напоминало круглый стол, со второго выглядело как модель Дискворлда, Черепахи, слонов и всего остального, а потом, каким-то неопределенным образом становилось похоже на настоящий Дискворлд, как он выглядит очень из далека, принесенный поближе. Что-то было неуловимо неправильно с расстояниями, слегка кружилась голова от ощущения огромного пространства. Но, скорее всего настоящий Дискворлд не был покрыт сеткой светящихся линий, парящих где-то у самой поверхности. Или во многих милях от поверхности?

Ом не видел этой вещи раньше, но знал, что это такое. И волна, и частица; и карта, и нанесенная на карту местность. Если присмотреться к крошечному сияющему куполу на вершине малюсеньких Cori Celecti, он несомненно увидит себя, глядящего на еще меньшую модель… и так далее, до того места, где вселенная сворачивается кольцом наподобие хвоста аммонита, такого создания, жившего миллионы лет назад и не верившего ни в каких богов вообще… Боги обступили его со всех сторон, внимательно наблюдая. Ом локтем оттолкнул меньшую Богиню Изобилия. Прямо над миром плавали в воздухе кости, хаос маленьких глиняных фигурок и фишек. Не нужно быть даже чуточку всемогущим, чтобы понять, что тут твориться. – Од удадил медя по досу!

Ом развернулся. – Я никогда не забываю лиц, приятель. Отвали, ясно? Пока у тебя есть что беречь?

Он вернулся к игре. – Извините? – сказал голос у его пояса. Он взглянул на очень большого тритона. – Да?

– Вы не должны были так поступать тут. Никаких Драк. Не здесь. Это правила. Если хотите подраться, у вас есть ваши люди чтобы биться с его людьми. – А ты кто?

– Я – Птанг-Птанг. – А ты – бог?

– Разумеется. – Да? И как много у тебя верующих?

– Пятьдесят один!

Тритон с надеждой взглянул на него, и добавил, – Это много? Не умею считать. Он указал на достаточно грубо отлитую фигурку на берегу Омнии и сказал: «Но тоже ставлю!»

Он взглянул на фигурку маленького рыбака. – Когда он умрет, у тебя будет только пятьдесят верующих, сказал он. – Это больше или меньше, чем пятьдесят один?

– На много меньше. – Действительно?

– Да. – Никто мне этого не говорил. Несколько дюжин богов смотрели на берег. Он с трудом вспомнил Эфебские статуи. Там была богиня с плохо сделанной совой. Верно. Ом почесал голову. Боги так не думают. Отсюда все кажется проще. Это всего-лишь игра. Забываешь, что там, внизу, это не игра. Умирают люди. Отрезаются куски. Мы тут, как орлы, подумал он. Иногда мы показываем черепахам, как надо летать. А потом удаляемся. Он сказал, обращаясь в основном к невидимому миру, «Там будут умирать люди». Цортский Бог Солнца даже не удосужился оглянуться. – Для того они и нужны, сказал он. В руке он держал коробочку для костей, которая выглядела как человеческий череп с рубинами в глазницах. – О, да. сказал Ом. – Я забыл это, на время. Он взглянул на череп, потом повернулся к меньшей Богине Изобилия. – Что это, милашка? Рог изобилия? Можно взглянуть? Спасибо. Ом вытряхнул несколько фруктов. Потом кивнул Божественному Тритону. – Если бы это был ты, дружище, я бы нашел что-нибудь длинное и тяжелое. – А один это меньше, чем пятьдесят один? – сказал Птанг-Птанг. – Все равно, уверенно сказал Ом. Он оглянулся на затылок Цортского Бога. – Но у тебя тысячи, сказал Божественный Тритон. – Ты сражаешься за тысячи. Ом почесал лоб. – Я провел слишком много времени внизу, подумал он. – Я не могу перестать думать по-земному. – По-моему, сказал он, по-моему, если ты хочешь иметь тысячи, ты должен сражаться за одного. – Он похлопал по плечу Солнечного Бога. – Эй, светило?

Когда Бог оглянулся, Ом разбил рог о его голову.

Это не был нормальный удар грома. Это ухнуло, как вспышка супер-новой, лавина звуков, разрывающая небо. Песок взмыл и закружился над телами, простершимися ниц на берегу. Вонзилась молния, и ответные огни сорвались с острия пик и концов мечей. Симони вгляделся в грохочущую темноту. – Что за черт происходит? – Он толкнул простертое рядом тело. Это был Аргависти. Они взглянули друг на друга. Еще один удар грома раскатился по небу. Волны, обгоняя друг друга мчались на армаду. С ужасающей грацией корабли несло один на другой, выдерживая басовую ноту грома контрапунктом стонущего дерева. Сломанное рангоутное дерево с глухим звуком ударилось в песок у головы Симони. – Мы тут помрем, если останемся, сказал он. – Пошли. Они побрели через песок и водяную пыль, среди групп трясущихся и молящихся солдат, пока не уперлись во что-то твердое, полузаметенное. Они забрались в царящее под Черепахой спокойствие. Другие додумались до этой идеи прежде. Едва различимые фигуры сидели или лежали растянувшись в темноте. Урн удрученно сидел на ящике с инструментами. Разносился дух потрошеной рыбы. – Боги гневаются, сказал Борвориус. – Страшно разошлись, сказал Аргависти. – Мне хуже. – сказал Симони. – Боги? Ха!

– Не время для безверия, сказал Рхам-ап-Эфан. Снаружи шел град. – Лучшего и не придумаешь. – сказал Симони. Кусок рога изобилия рикошетом отскочил от крыши Черепахи, раскачивающейся на своих шипастых колесах. – Но за что на нас злиться? – сказал Аргависти. – Мы вершим их волю. Борвориус попытался улыбнуться. – Боги, да? сказал он. – Не можем ни сними, ни без них?

Кто-то толкнул Симони и протянул сырую сигарету. Это был Цортский солдат. Назло себе он затянулся. – Хороший табак, сказал он. – То, что растет у нас, на вкус как верблюжье дерьмо. Он передал сигарету дальше, следующей ссутуленной фигуре. – СПАСИБО. Борвориус откуда-то раздобыл фляжку. – Согласился бы пойти бы в ад, если бы внутри что-нибудь было? – сказал он. – Похоже, сказал Симони рассеянно. Потом заметил фляжку. – А, ты об алкоголе? Пожалуй. Но, какая разница. Я бы не пошел в огонь за священников. Спасибо. – Пошли дальше. – СПАСИБО. Черепаха затряслась от громового раската. – Г’н и’химбе бо?

Все посмотрели на сырую рыбу и выражение надежды на лице Фасты Бенжа. – Я могу собрать немного угольев в печке, сказал Урн через некоторое время. Кто-то похлопал Симони по плечу, вызывая странное чувство морозного покалывания и звона в ушах. – СПАСИБО. МНЕ ПОРА ИДТИ. Когда он взял фляжку, он почувствовал свист ветра, внезапное дыхание вселенной. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы заметить, как волна подняла корабль и разбила о дюны. Ветер окрасил далекий вопль. Солдаты оглянулись. – Там были люди, сказал Аргависти. Симони выронил фляжку. – Пошли, сказал он. И ни один, когда они вырывали из пасти бури брусья, когда Урн применил все свои знания о рычагах, когда они шлемами подкапывались под обломки, не спросил, кого они выкапывают, или в какие униформы они одеты. Ветер принес туман, горячий и наполенный электрическими вспышками, а море по-прежнему бушевало. Симони вытащил рангоутное дерево, и заметил, что вес полегче, так как кто-то схватился за другой конец. Он взглянул в глаза Бруте. – Молчи, сказал Брута. – Это боги нас наказывают?

– Молчи!

– Я хочу знать!

– Так лучше, чем если бы мы сами себя наказывали, верно?

– Остались люди, которые уже никогда не выберутся из кораблей!

– Никто не говорил, что это будет приятно!

Симони оттащил кусок обшивки. Там был человек, доспехи и кожаные части были испорчены настолько, что ничего невозможно было определить, но живой. – Слушай, сказал Симони под порывом ветра. – Я не сдамся! Ты не победил! Я делаю это не для каких бы то ни было богов, существуют они, или нет! Я делаю это для людей! И прекрати так улыбаться! Пара костей упала на песок. Мгновение они искрились и потрескивали на песке, а потом исчезли. Море успокоилось. Туман разорвался на клочья и исчез в никуда. В воздухе по-прежнему висела дымка, но хотя бы было видно солнце, пусть как более яркое пятно на куполе неба. Еще раз, снова, возникло ощущение, что вселенная затаила дыхание. Появились боги, прозрачные и мерцающие, в фокусе и нет. Солнце засияло на призраках золотых кудрей, крыльев и лир. Когда они заговорили, они заговорили в унисон, их голоса то вырывались вперед, то запаздывали, как всегда получается, когда группа людей старательно пытается воспроизвести нечто, что было велено сказать. Ом был в этой толпе, он стоял прямо позади Цортского Бога Грома с отстраненным выражением лица. Было заметно, пусть одному Бруте, что правая рука Бога Грома исчезала за его собственной спиной таким манером, словно кто-то держал ее выкрученной на грани боли. Что боги сказали, услышал каждый сражающийся на своем родном языке, в соответствии со своим собственным восприятием. Это сводилось к:

I. Это Не Игра.

II. Здесь и Сейчас, Вы Живы. А потом все кончилось.

– Ты станешь хорошим епископом, сказал Брута. – Я? – сказал Дидактилос. – Я же философ!

– Хорошо. Нам самое время обзавестись философом. – И эфебец!

– Хорошо. Ты сможешь придумать лучший способ управления страной. Священники не должны этим заниматься. Они не могут думать об этом должным образом. Как и солдаты. – Спасибо, сказал Симони. Они сидели в садике Ценобриарха. Высоко в небе кружил орел, высматривая нечто, что не было черепахой. – Мне нравится идея демократии. Должен быть кто-то, кому все не доверяют, сказал Брута. – Таким образом, все счастливы. Подумай об этом. Симони?

– Да?

– Я назначаю тебя главой Квизиции. – Что?

– Я хочу прекратить ее деятельность. И я хочу сделать это самым тяжелым способом. – Ты хочешь, чтобы я перебил всех инквизиторов? Отлично!

– Нет. Это простой путь. Я хочу как можно меньше смертей. Разве что тех, кто получает от этого удовольствие. Но только их. Теперь… а где Урн?

Движущаяся Черепаха по-прежнему оставалась на берегу, ее колеса были погребены под нанесенным штормом песком. Урн был слишком расстроен, чтобы попытаться выкопать ее. – Последний раз он возился с починкой дверного механизма, сказал Дидактилос. – Его хлебом не корми, дай что-нибудь починить. – Верно. Надо будет найти для него занятие. Орошение. Архитектура. Что-нибудь в этом роде. – А что ты собираешься делать? – сказал Симони. – Мне надо сделать копии Библиотеки, сказал Брута. – Но ты же не умеешь ни читать, ни писать, сказал Дидактилос. – Нет. Но я вижу и могу рисовать. Две копии. Одна для хранения здесь. – Когда мы сожжем Семикнижие, будет полно места. – сказал Симони. – Ничего не будет сожжено. Всему свое время. – сказал Брута. Он взглянул на мерцающую полоску пустыни. Смешно. Сейчас он был так же счастлив, как тогда, в пустыне. – А потом…-начал он. – Да?

Брута опустил взгляд на фермы и деревеньки вокруг Цитадели. Он усмехнулся. – А потом мы лучше будем заниматься делом, сказал он. – Каждый день.

Фаста Бенж задумчиво греб домой. Он отлично провел эти несколько дней. Встретил множество новых людей и продал довольно много рыбы. Птанг-Птанг со своими прислужниками лично обратился к нему, взяв обещание никогда не развязывать войны в месте, о котором он никогда и не слышал. Он согласился. (* В языке племени Фасты Бенжа нет эквивалента слову «война», потому что воевать им не с кем, а жизнь и так достаточно сложна. Слова Птанг-Птанга дошли как: «Помнишь, как Пача Мож ударил своего дядю большим камнем? Что-то в этом роде, только много хуже.» ) Некоторые новые люди показали ему удивительный способ делать молнию. Бьешь по этому камню этим твердым куском, и получаешь маленькие кусочки молнии, которые падают на сухую штуковину, которая становится красной и горячей, как солнце. Если положить туда еще дерева, она становится больше, и если положить на нее рыбу, она чернеет, но если действовать быстро, она становится не черной, а коричневой и на вкус – лучше всего, что он когда-либо пробовал, хотя это и не сложно. И еще ему дали несколько ножей, сделанных не из камня и одежду, сделанную не из тростника, и, в общем и целом, жизнь улыбалась Фасте Бенжу и его племени. Он не совсем понял, почему множество людей может захотеть ударить дядю Пачи Можа большими камнями, но это действительно ускорило темп технического прогресса.

Никто, даже Брута, не заметил, что вокруг больше нет старого Лу-Тзе. Быть незаметным, не важно, есть ты, или тебя нет, это часть обязанностей исторического монаха. На самом деле, он упаковал свою щетку и босай-горы и ушел по тайным тоннелям и потайным тропам в потаенную долину в центральных горах, где его ждал аббат. Аббат играл в шахматы в длинной галерее, с которой открывался вид на всю долину. В садах били фонтаны, ласточки влетали и вылетали из окон. – Все прошло хорошо? – не поднимая глаз спросил аббат. – Отлично, лорд, сказал Лу-Тзе. – Правда, пришлось немного подтолкнуть дело. – Я надеялся, что ты не будешь этого делать, сказал аббат, беря в руки пешку. – Когда-нибудь ты перегнешь палку. – Эта теперешняя история, сказал Лу-Тзе. – Очень уж она претенциозна. Все время приходится что-то подлаживать… – Да, да… – Раньше история была куда лучше. – Все всегда было лучше, чем теперь. Такова природа истории. – Да, лорд. Лорд?

Аббат с легким раздражением поднял глаза. – Э… вы знаете, книги говорят, что Брута умер и наступило столетие страшных войн. – Ты же знаешь, мои глаза уже не те. – Ну… это не совсем так сейчас. – Пока все в конце концов образуется. – сказал аббат. – Да, лорд, сказал исторический монах. – До твоего следующего назначения еще несколько недель. Почему бы тебе не отдохнуть?

– Спасибо, лорд. Я пожалуй спущусь вниз, в лес, и понаблюдаю за падающими деревьями. – Хорошая практика, хорошая. Разум всегда занят, да?

Когда Лу-Тзе ушел, аббат взглянул на противника. – Хороший человек, сказал он. – Твой ход. Противник долго и внимательно смотрел на доску. Аббат ожидал увидеть, какие там продумываются хитрые долговременные стратегии. Потом его противник коснулся фигуры костяным пальцем. – НАПОМНИ МНЕ ЕЩЕ РАЗ, сказал он, – КАК ХОДИТ ЭТА, С КОНСКОЙ ГОЛОВОЙ?

В конце концов, Брута умер, при необычных обстоятельствах. Он достиг почтенного возраста, но по крайней мере это не было необычно в Церкви. Как он сам говаривал, надо заниматься делом, каждый день. Он встал на заре, и прошел к окну. Он любил наблюдать рассвет. Никто и не пытался убрать Ворота Святилища. Кроме всего прочего, даже Урн не смог предложить, как расчистить божественно исковерканную кучу оплавленного металла. Так что над ними просто построили ступени. Через пару лет люди вполне привыкли и стали говорить, что это, пожалуй, даже символично. Не то, чтобы символ чего-то конкретно. Однако, несомненно символ. И теперь солнце играло на медном куполе Библиотеки. Брута взял на заметку, что стоит спросить, как идет строительство нового крыла. В последнее время было слишком много жалоб на толкотню. Посетить Библиотеку люди прибывали отовсюду. Это была самая большая не магическая библиотека в мире. Казалось, что сюда переселилась половина философов Эфебы, и в Омнии уже появилась пара своих собственных. Даже священники время от времени заглядывали сюда из-за коллекции религиозной литературы. Сейчас там было тысяча двести восемьдесят три религиозные книги, каждая из которых, сама по себе, была единственной, которую стоит прочесть человеку. Видеть их все вместе доставляло своеобразное удовольствие. Как любил говорить Дидактилос, это смешно. Было так, что, когда Брута вкушал свой завтрак, субдьякон, в чьи обязанности входило прочесть ему перечень назначенных на сегодня встреч и тактично удостовериться, что он не выйдет наверх в одном нижнем белье, робко поздравил его. – Ммм? – сказал Брута. Из ложки капала размазня. – Сто лет, сказал субдьякон. – С тех пор, как вы вернулись из пустыни, сир. – Действительно? Я думал, прошло, ммм, лет пятьдесят? Не может быть более шестидесяти, юноша. – Ах, сто лет, лорд. Мы сверились с записями. – Действительно? Сто лет? Столетний срок? – Брута очень осторожно положил свою ложку и уставился на голую стену напротив. Субдьякон поймал себя на том, что поворачивается взглянуть, на что же смотрит Ценобриарх, но там не было ничего кроме белой стены. – Сто лет, задумчиво произнес Брута. – Ммм. Бог мой. Я и забыл. – Он засмеялся. – Я забыл! Сто лет, да? Но здесь и сейчас мы… Субдьякон повернулся. – Ценобриарх?

Он подошел ближе, кровь отлила от лица. – Лорд?

Он повернулся и бросился за помощью. Тело Бруты почти грациозно наклонилось вперед и шлепнулось на стол. Чаша перевернулась и кашица полилась на пол. А потом Брута поднялся, даже не оглянувшись на свое тело. – Ха. Я не ждал тебя, сказал он. Смерть перестал опираться на стену. – КАК ТЕБЕ ПОВЕЗЛО. – Но столько осталось несделано… – ДА. НИКОГДА НЕ БЫВАЕТ СДЕЛАНО ВСЕ. Брута проследовала за мрачной фигурой сквозь стену, где, вместо прихожей, нормально занимавшей заднюю стену, был……черный песок. Сияющий и искрящийся свет струился с усеянного звездами черного неба. – А. Здесь действительно пустыня. Все приходят сюда? сказал Брута. – КТО ЗНАЕТ?

– И что в конце пустыни?

– СУД. Брута обдумал этот ответ. – В котором конце?

Смерть усмехнулся и отступил в сторону. То, что Брута принял за припорошенный песком камень, оказалось скрюченной фигурой, сидящей обхватив колени. Она казалась парализованной ужасом. Он пригляделся. – Ворбис? – сказал он. Он взглянул на Смерть. – Но Ворбис умер сто лет назад!

– ДА ЕМУ НУЖНО ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ ВОДИНОЧКУ. НАЕДИНЕ С САМИМ СОБОЙ. ЕСЛИ ОН ОСМЕЛИТСЯ. – Он здесь уже сто лет?

– МОЖЕТ БЫТЬ И НЕТ. ЗДЕСЬ ИНОЕ ВРЕМЯ. БОЛЕЕ… ЛИЧНОЕ. – А. Ты хочешь сказать, что сто лет может пролететь в пять секунд?

– СТО ЛЕТ МОГУТ ДЛИТЬСЯ ВЕЧНО. Черные на черном глаза внимательно вглядывались в Бруту, автоматически, не раздумывая протянувшего руку… и замешкавшегося. – ОН БЫЛ УБИЙЦА, сказал Смерть. – И СОЗДАТЕЛЬ УБИЙЦ. И МУЧИТЕЛЬ. БЕЗЖАЛОСТНЫЙ. ЖЕСТОКИЙ. ЧЕРСТВЫЙ. НЕПРЕВЗОЙДЕННЫЙ. – Да. Я знаю. Он – Ворбис, сказал Брута. – Ворбис изменял людей. Иногда, в результате получались мертвые люди. Но изменял всегда. Это было его победой. Он усмехнулся. – Но я – это я, сказал он. Ворбис нерешительно встал и последовал за Брутой через пустыню. Смерть наблюдал, как они уходят.