Маленькие Боги

Кривоклюв издал вопль паники и попытался улететь, но тому препятствовал не учтенный вес черепахи, висящий на одной ноге. Ом пропахал по песку несколько футов, прежде чем отпустить. Он попытался сплюнуть, но черепаший рот не приспособлен для подобной работы. – Ненавижу птиц, сказал он вечернему воздуху. Кривоклюв укрощенно наблюдал за ним с вершины дюны. Он нахохлил пригоршню грязно-серых перьев с видом того, кто готов, при необходимости, ждать всю ночь. Столько, сколько потребуется. Ом снова подполз к Бруте. Отлично, он все еще дышал. Вода… Бог посвятил ей немного размышлений. Расколоть живую скалу. Один из путей. Заставить воду течь… не сложно. Дело молекул и векторов. Вода по природе своей склонна течь. Важно лишь приглядеть, чтобы она текла тут, вместо того, чтобы течь там. Вовсе не сложно для бога на вершине могущества. А как взяться за это в положении черепахи?

Черепаха стянула себя на дно дюны и затем несколько минут ползала туда-сюда. В конце концов она определила точку и принялась копать.

Это было не справедливо. Было очень жарко. Теперь он замерзал. Брута открыл глаза. Звезды пустыни, бриллиантово-белые, смотрели на него. Его язык, казалось, заполнял рот. Вот оно… Вода. Он перевернулся. Были голоса в его голове, а теперь были голоса вне его головы. Они были нечеткими, но несомненно были, разносясь тихим эхом по залитому лунным светом песку. Брута с болью сполз к подножию дюны. Там был холмик. В действительности, там было несколько холмиков. Приглушенный голос доносился из под одного из них. Он подполз ближе. В холмике была нора. Где то глубоко под землей кто-то ругался. Слов было не разобрать, так как они раскатывались эхом вперед и назад по тоннелю, но общий эффект спутать было не возможно. Брута повалился вниз и смотрел. Через несколько минут в зеве норы наметилось движение и возник Ом, покрытый тем, что, если бы это была не пустыня, Брута назвал бы грязью. – А, это ты, сказала черепаха. – Оторви кусок робы и дай сюда. Брута повиновался, словно во сне. – Обвяжи вот здесь, сказал Ом, это не пикник, скажу я тебе. Он взял тряпку в челюсти, осторожно развернулся и пропал в норе. Через пару минут он вернулся, по-прежнему таща тряпку. Она была пропитана жидкостью. Брута позволил жидкости капать в рот. У нее был вкус грязи, и песка, и дешевой коричневой краски, и немного черепахи, но он мог бы выпить галлон такой воды. Он бы плавал в луже такой воды. Он оторвал еще лоскут, чтобы Ом отнес вниз. Когда Ом снова появился, Брута стоял на коленях около Ворбиса. – Шестнадцать футов вниз! Шестнадцать проклятых футов! – кричал Ом. – Не трать на него! Он что, еще не подох?

– У него жар. – Не трать на него свою жалость!

– Я по-прежнему беру его с собой в Омнию. – Ты думаешь, мы туда попадем? Без еды? Без воды?

– Но ты нашел воду. Воду в пустыне. – Ничего чудесного в этом нет, сказал Ом. – На побережье бывает сезон дождей. Паводки. Увлажняются русла рек. Получается водоносный слой, добавил он. – Для меня звучит, как чудо, прокаркал Брута. – То, что ты можешь это объяснить, еще не значит, что это не чудо. – Ну, еды-то уж здесь нет, поверь мне, сказал Ом. – Есть нечего. Ничего в море, если мы снова сможем найти море. Я знаю пустыни. Скалистые гребни, которые надо обходить. Все уводит тебя с дороги. Дюны, движущиеся по ночам… львы… другие вещи……боги. – Что же ты тогда предлагаешь? – сказал Брута. – Ты сказал, что лучше быть живым, чем мертвым. Ты хочешь вернуться назад в Эфебу? Ты думаешь, мы будем там популярны?

Ом молчал. Брута кивнул. – Тогда принеси еще воды.

Было удобнее идти по ночам, с Ворбисом на плече и Омом под мышкой. В это время года… сияние в небе там – это Аврора Кореалис, Сияние над Пупом, где магическое поле Дискворлда постоянно разряжается о пики Cori Celesti, центральной горы. В это время года солнце встает над пустыней в Эфебе и над морем в Омнии, потому с сиянием по левую руку и закатом позади… – Ты когда-нибудь бывал на Сori Celesti? – сказал Брута. Ом, задремавший на холоде, проснулся с появлением звезд. – А?

– Там, где живут боги. – Ха! Сказал бы я тебе, мрачно сказал Ом. – Что?

– Они считают себя задрипанной элитой!

– Так ты там не жил?

– Нет. Надо быть богом грома, или еще чего-нибудь. Нужно иметь целую кучу почитателей, чтобы жить на Холме Шишек. Надо быть антропоморфной персонификацией, как они. – Не просто Великим Богом, да?

Ну, здесь пустыня. И Брута умрет. – Могу и рассказать, пробормотал Ом. – Не кажется, что мы выживем… Смотри, каждый бог для кого-то – Великий Бог. Я никогда не хотел быть столь велик. Пригоршня племен, город или пара. Разве это слишком много?

– В империи два миллиона людей, сказал Брута. – Да. Фантастически хорошо, правда? Начать всего-то с пастуха, слышащего голоса в голове, и кончить двумя миллионами людей. – Но ты никогда не делал ничего для них, сказал Брута. – Например?

– Ну… велел бы им не убивать друг друга, или что-нибудь в этом роде… – Никогда об этом не задумывался. Почему я должен им это говорить?

Брута искал чего-нибудь, что затронуло бы божескую психологию. – Ну, если бы люди не убивали друг друга, то у тебя было бы больше верующих, предположил он. – В этом есть смысл, заключил Ом. – Интересный смысл. Подлый. Брута продолжал шагать молча. На дюнах искрился иней. – Ты когда-нибудь слышал об Этике?

– Это где-нибудь в Ховондаладе, да?

– Эфебцы ею очень интересуются. – Возможно, думают захватить. – Кажется, они очень много об этом рассуждают. – Может, долговременная стратегия?

– Вообще-то, я не думаю, что это – место. Это скорее связано с тем, как живут люди. – Что, валяясь целый день, пока рабы справляют всю настоящую работу? Поверь мне, где бы ты не увидел компанию слоняющихся разгильдяев, рассуждающих об истине и красоте и лучшем способе атаки Этики, можешь прозакладывать свои сандалии, это все потому, что дюжины других несчастных занимаются настоящим делом, в то время как эти сволочи живут, как…

…боги? – сказал Брута. Тягостное молчание. – Я хотел сказать, короли, укоризненно сказал Ом. – Это звучало скорее как «боги». – Короли, настойчиво повторил Ом. – Зачем людям нужны боги? – упорствовал Брута. – Ох, боги должны быть, – сказал Ом искренним, не бессмысленным голосом. – Но это богам нужны люди, сказал Брута. – Чтобы верили. Ты сам сказал. Ом колебался. – Ну, допустим, сказал он. – Но люди должны во что-нибудь верить. Так? В смысле, почему же еще гремит гром?

– Гром, сказал Брута, его глаза слегка мерцали. – Я не… – Гром вызывают удары облаков друг о друга; после удара молнии в воздухе образуется дыра, и звук порождается облаками, стремящимися заполнить эту дыру и сталкивающимися, в соответствии со строгими кумулодинамическими принципами. – У тебя очень смешной голос, когда ты цитируешь, сказал Ом. – что знает кумулодинамический?

– Не знаю. Никто не показал мне словарь. – В любом случае, это просто объяснение, сказал Ом. – Это не причина. – Моя бабушка как-то сказала, что гром случается, когда Великий Бог Ом снимает сандалии, сказал Брута. – Она была в тот день в отличном настроении, почти улыбалась. – Метафорически верно, сказал Ом. – Но я никогда не произвожу грома. Разделение труда, видишь ли. Проклятый У-Меня-Большой-Молот Слепой Ио на Холме Шишек отвечает за все громы. – Ты, кажется, говорил, что существуют сотни богов грома, сказал Брута. – Да-а. И в нем – все они. Рационализация. Объединятся пара племен, у каждого из которых есть свой бог грома, так? И боги вроде как сливаются, знаешь, как размножаются амебы?

– Нет. – Ну, так же, только наоборот. – Я по-прежнему не понимаю, как один боги может быть сотней богов грома. Они все по-разному выглядят… – Фальшивые носы. – Что?

– И другие голоса. По моим сведениям, у Ио семьдесят разных молотов. Это не общеизвестно. То же и с богиней-матерью. Она всего одна. У нее просто много париков и вообще, удивительно, что можно сделать с набитыми лифчиками. В пустыне стояла абсолютная тишина. Звезды, слегка размазанные высоковысотным туманом, висели крошечными неподвижными розетками. Вдалеке, в направлении того, что Церковь называла Верхним Полюсом, и о чем Брута понемногу начинал думать как о Пупе, небо замерцало. Брута поставил Ома и положил Ворбиса на песок. Абсолютная тишина. Ничего на мили вокруг, кроме того, что он нес с собой. Так, наверное, должны были чувствовать себя пророки, кода они уходили одни пустыню искать… что бы они там не находили, и разговаривать с… с кем бы они там не разговаривали. Он слышал, как Ом, немного жалобно сказал:»Люди должны во что-то верить. По чему бы и не в богов? Во что же еще?

Брута рассмеялся. – Знаешь, сказал он, я не думаю, что верю теперь во что-нибудь. – Кроме меня!

– Ох, я знаю, что ты существуешь, сказал Брута. Он почувствовал, как Ом слега расслабился. – Кстати, о черепах. В черепах я могу поверить. В них, вроде как, много сущности в одном месте. А вот с богами у меня, в общем-то проблемы. – Смотри, если люди перестанут верить в богов, они начнут верить во что-нибудь другое, сказал Ом. – Они будут верить в паровой шар молодого Урна. Во что-нибудь. – Гммм. Зеленое сияние в небе означало, что свет зори в неистовстве гнался за солнцем. Ворбис застонал. – Я не понимаю, почему он не проснется, – сказал Брута. – Я не смог найти сломанных костей. – Как ты узнал?

– Один из Эфебских свитков был все о костях. Ты можешь что-нибудь для него сделать?

– С какой стати?

– Ты – бог. – Ну, да. Если бы я был достаточно силен, я бы, пожалуй, поразил его молнией. – Я думал, Ио посылает молнии. – Нет, только гром. Можно посылать сколько угодно молний, но насчет грома придется договариваться. Теперь горизонт был широкой золотой тесьмой. – Как насчет дождя? – сказал Брута. – Как насчет чего-нибудь полезного?

Полоса серебра появилась под золотом. Солнечный свет мчался к Бруте. – Это крайне оскорбительное замечание, сказала черепаха. – Замечание, рассчитанное на то, чтобы задеть. В быстро разрастающемся свете Брута разглядел один из каменных островков неподалеку. Его разрушенные солнцем колонны не обещали ничего, кроме тени, но с тенью, всегда и в больших количествах доступной в Цитадели, здесь была напряженка. – Пещеры? – сказал Брута. – Змеи. – Но все-таки пещеры?

– Со змеями. – Ядовитыми?

– Посмотрим.

«Безымянный» Корабль мягко бежал вперед, с наполненной ветром робой Урна, прикрепленной к мачте, сделанной из остатков рамы сферы, связанных вместе шнурками сандалий Симони. – Я думаю, что я понял, что стряслось, сказал Урн. – Проблема превышения скорости. – Превышения скорости? Мы вылетели из воды! – сказал Симони. – Нужен какой-нибудь управляющий/регулирующий механизм, сказал Урн, царапая чертеж на борту корабля. – Нечто, что открывало бы клапан, если пара слишком много. Думаю, я смогу кое-что сделать с парой вращающихся шаров. – Смешно ты говоришь, сказал Дидактилос. – Когда я почувствовал, что мы покинули воду и сфера взорвалась, я отчетливо осознал…. – Эта проклятая штуковина чуть нас не убила! – сказал Симони. – Потому следующая будет лучше, весело сказал Урн. Он оглядел далекий берег. – Почему бы нам не высадиться где-нибудь здесь? – сказал он. – В пустыне? – сказал Симони. – На кой? Нечего есть, нечего пить, легко заблудиться. Омния – единственное направление при таком ветре. Мы сможем высадиться по эту сторону города. Я знаю людей. И эти люди знают людей. По всей Омнии есть люди, которые знают людей. Людей, которые верят в Черепаху. – Знаете, я никогда не подразумевал, что люди должны верить в Черепаху, несчастным голосом сказал Дидактилос. – Это просто большая черепаха. Она просто существует. Просто так уж оно есть. Не думаю, что Черепаха кого-нибудь проклинает. Я просто думал, что это хорошая идея, записать все это и немного объяснить. – Люди сидят ночь напролет на часах, пока другие люди делают копии, сказал Симони, игнорируя его. – Передают их из рук в руки. Каждый делает копию и передает! Это распространяется, как подземный пожар. – И как, уже много копий? – сказал Дидактилос опасливо. – Сотни! Тысячи!

– Пожалуй, уже слишком поздно просить, скажем, пять процентов как авторский гонорар? – сказал Дидактилос; на мгновение на его лице промелькнула надежда. – Нет. Пожалуй, и речи об этом быть не может. Нет забудь, что я спросил. В воздухе просвистели несколько летучих рыб, преследуемых дельфином. – Не могу не чувствовать некоторого сожаления об этом молодом человеке, Бруте, сказал Дидактилос. – Велика потеря! сказал Симони. – Священников и так слишком много. – У него – все наши книги, сказал Урн. – Он, пожалуй, всплывет от такого количества знаний в нем, сказал Дидактилос. – В любом случае, он сумасшедший, сказал Симони. – Я видел, как он шептался с той черепашкой. – Я надеюсь, она все еще при нем. Некоторые из них довольно вкусны, сказал Дидактилос.

Пещера – громко сказано, просто глубокая ложбина, вытесанная бесконечными ветрами пустыни и, давным-давно, водой. Но этого хватало. Брута стал на колени на каменном полу и поднял камень над головой. В ушах звенело и глазные яблоки, казалось, катались по песку. Никакой воды с заката и сто лет никакой еды. Он должен это сделать. – Извини, сказал он и опустил камень вниз. Змея внимательно наблюдала за ним, но охваченная утренней апатией, была слишком медлительна, чтобы увернуться. Этот трещащий звук, Брута знал, его совесть будет снова и снова повторять ему. – Отлично, произнес рядышком Ом. – Теперь обдери ее, и не теряй сока. Кожу тоже сохрани. – Не хочу этого делать, сказал Брута. – Посмотри на это так, сказал Ом, если бы ты вошел в эту пещеру, и не было бы меня, чтобы тебя предупредить, ты бы лежал на полу с ногой размером со шкаф. Упреди, дабы не быть упрежденным…. – И змея эта не слишком большая, сказал Брута. – А потом, когда ты бы корчился в неописуемой агонии, ты воображал бы все те вещи, которые проделал бы с этой проклятой змеей, если бы добрался до нее первым. – сказал Ом. – Ну, твое желание исполнилось. И не давай Ворбису, добавил он. – У него продолжается жар. Он все что-то бормочет. – Ты действительно думаешь, что ты доставишь его в Цитадель, и они тебе поверят? – сказал Ом. – Брат Намрод всегда говорил, что я очень правдив, сказал Брута. Он разбил камень о стену пещеры чтобы получить грубое острие, и осторожно начал разделывать змею. – В любом случае, у меня нет выбора. Не могу же я просто оставить его. – Можешь, сказал Ом. – Умирать в пустыне?

– Да. Это просто. Куда проще, чем не оставлять его умирать в пустыне. – Нет. – Это как поступают в Этике, да? – саркастически сказал Ом. – Не знаю. Это как поступаю я.

«Безымянный» Корабль втянули в лощину между скал. Позади пляжа стоял невысокий утес. Симони спустился с него туда, где ежились от ветра философы. – Я эти места знаю, сказал он. – Мы в нескольких милях от деревни, где живут друзья. Нам всего лишь нужно подождать до ночи. – Зачем ты все это делаешь? – сказал Урн. – В смысле, какой в этом прок?

– Ты когда-нибудь слышал о стране, называвшейся Истанзия? – сказал Симони. – Она была небольшая. В ней было ничего, нужного другим. Просто место, где жили люди. – Омния захватила ее пятнадцать лет назад, сказал Дидактилос. – Верно. Моя родина, сказал Симони. – Я тогда был еще малышом. Не я не забуду. И другие не забудут. У множества людей есть причины ненавидеть Церковь. – Я видел тебя стоящим рядом с Ворбисом, сказал Урн. – Я думал, что ты его защищаешь. – Да, верно, верно. сказал Симони. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь убил его раньше меня. Дидактилос завернулся в тогу и поежился.

Солнце было приклепано к медному куполу неба. Брута дремал в пещере. В своем углу беспокойно метался Ворбис. Ом в ожидании сидел у входа в пещеру. Ждал готовясь. Ждал боясь. И они пришли. Они явились из-под кусочков камней и из трещин в скалах. Они брызнули из песка, они закапали с колеблющегося неба. Воздух наполнился их голосами, слабыми, как шепот мошкары. Ом напрягся. Их речь не была речью больших богов. Это едва ли было речью вообще. Это были слабые модуляции желаний и глада, без существительных и со считанными глаголами.… Хочу… Ом ответил: «Мое». Их были тысячи. Да, он был сильнее, у него был верующий, но они заполняли небо подобно саранче. Тяжестью расплавленного свинца на него изливалось страстное желание. Его единственное преимущество заключалось в том, что у маленьких богов отсутствовала концепция сотрудничества. Это была та роскошь, которая приходит с эволюцией.…Хочу… Мое!

Бормотание перешло в скулеж. – Но вы можете обзавестись другими, сказал Ом.…Глухо, тяжело, закрыто, заткнуто… – Знаю, сказал Ом. – Но этот – мой!

Психический вопль прокатился по пустыне. Маленькие боги бежали. За исключением одного. Как заметил Ом, этот не роился вместе с остальными, а мягко парил над куском выбеленной солнцем кости. Он ничего не говорил. Он обратил свое внимание на него. Ты. Мой!

Знаю, сказал маленький бог. Он знал язык, настоящий язык богов, однако разговаривал, словно каждое слово приходилось лебедкой поднимать из глубин памяти. – Кто ты? – сказал Ом. Маленький бог пришел в возбуждение. Здесь некогда был город, сказал маленький бог. – Не просто город. Империя городов. Я, Я, Я помню, были сады и парки. Было озеро. На озере были плавучие сады, Я помню. Я. Я. И были святилища. О каких только можно мечтать. Великие пирамиды святилищ, достигавшие неба. Тысячи приносились в жертву. Во славу. Ома замутило. Это был не просто маленький бог. Это был бог, который не всегда был маленьким… Кем ты был?

И были святилища. Я, Я, мне. Такие святилища, о каких можно только мечтать. Великие пирамиды святилищ, достигавшие неба. Слава. Тысячи приносились в жертву. Мне. Во славу. И были святилища. Мне, мне, мне. Великая слава. Святилища такая слава, о какой только мечтать. Великие пирамиды святилищ мечта, достававшая до неба. Мне, мне. Жертвовали. Мечта. Тысячи приносились в жертву. Мне во славу великого неба. Ты был их богом? – рискнул Ом. Тысячи были принесены в жертву. Во славу. Ты меня слышишь?

Тысячи принесли в жертву великую славу. Мне, мне, мне. Как тебя звали? – закричал Ом. Звали?

Горячий ветер подувший над пустыней передвинул несколько песчинок. Эхо потерянного бога улетело, вновь и вновь перекувыркиваясь, пока исчезло среди камней. Где ты?

Нет ответа. Вот так и случается, подумал Ом. Быть маленьким богом плохо, однако в это время ты едва ли осознаешь, что это плохо, ибо лишь смутно осознаешь что-либо вообще, но все время существует нечто, что является, возможно, зародышем надежды, знания и веры, что в один день ты можешь стать чем-то большим, чем ты сейчас. Но куда как хуже быть богом в прошлом, а теперь – не более, чем кучкой туманных воспоминаний, носимой туда-сюда по песку из искрошившихся камней твоих святилищ…. Ом повернулся и, на коротких толстых лапках зашагал целеустремленно назад в пещеру, пока подошел к голове Бруты, которую он и боднул. – Ась?

– Просто проверяю, жив ли. – Фгфл. – Хорошо. Пошатываясь, Ом направился обратно на свой пост у входа в пещеру. Говорят, что в пустынях бывают оазисы, но они никогда не бывают в одном месте дважды. Пустыня не картографична. Она пожирает картографов. Этим занимаются львы. Ом помнил их. Тощие, не похожие на львов Ховондаландских степей. Скорее волк, чем лев, скорее гиена, чем что-либо другое. Не смелые, а с какой-то злобной, мускулистой трусостью, куда более опасной… Львы. Ой-ей…. Ему надо найти львов. Львы пьют.

Брута проснулся, когда послеполуденный свет тащился через пустыню. Во рту был привкус змеи. Ом бодал его ногу. – Ну, давай, давай, ты теряешь лучшую часть дня. – Есть вода? – слабо пробормотал Брута. – Будет. Всего в пяти милях. Удивительная удача. Брута заставил себя встать. Каждый мускул болел. – Откуда ты знаешь?

– Я это чувствую. Я – бог, знаешь ли. – Ты говорил, что можешь чувствовать только мысли. Ом выругался. Брута ничего не забывал. Это сложнее, соврал Ом. – Верь мне. Пошли, пока не смерклось. И не забудь Мистера Ворбиса. Ворбис лежал свернувшись. Он взглянул на Бруту несфокусированными глазами, встал, когда Брута ему помог, как человек все еще спящий. – Думаю, его могли ужалить, сказал Брута. – Есть морские животные с жалом. И ядовитые коаллы. Он продолжает шевелить губами, но я не могу разобрать, что он пытается сказать. – Возьми его с собой, сказал Ом. – Возьми его с собой, ох, да. – Прошлой ночью ты хотел, чтобы я его оставил, сказал Брута. – Разве? – сказал Ом, весь его панцирь лучился невинностью. – Ну, может быть я побывал в Этике. Что-то изменилось в моем сердце. Я вижу, что он с нами с определенной целью. Старый добрый Ворбис. Возьми его с собой.

Симони и двое философов стояли на вершине скалы, глядя через иссушенные угодья Омнии на далекую скалу Цитадели. Двое из них, по крайней мере, смотрели. – Дайте мне рычаг и место встать, и я разобью это место, как яйцо, сказал Симони, ведя Дидактилоса вниз по узкому проходу. – Выглядит большой, сказал Урн. – Видишь отблеск? Это те двери. – Выглядят массивными. – Я спрашивал, сказал Симони, – о корабле. Как он движется. Нечто в этом роде могло бы разнести ворота, верно?

– Пришлось бы затопить долину. – сказал Урн. – В смысле, если бы оно было на колесах. – Ха, да, сказал Урн саркастически. Был долгий день. – Да, если бы у меня была кузница, полдюжины кузнецов и куча помощников. Колеса? Нет проблем, но…. – Надо будет посмотреть, сказал Симони, что мы сможем сделать.

Солнце опустилось к горизонту, когда Брута, обвивая рукой плечи Ворбиса, достиг следующего скалистого островка. Он был больше, чем тот, со змеей. Ветер придал камням неприятную, вытянутую форму, и они торчали, словно пальцы. Здесь были даже деревья, приютившись в расселинах между камнями. – Где-то тут есть вода, сказал Брута. – Всегда есть вода, даже в худших из пустынь, сказал Ом. – Дюйм, ох, может, два дюйма дождя в год. – Я что-то чую, сказал Брута, ступая ногами по песку и хрустя известняком вокруг валунов. – Что-то отвратительное. – Подними меня над головой. Ом оглядел скалы. – Правильно. Теперь опусти меня обратно. И иди к той скале, которая выглядит, как… которая выглядит очень необычно, действительно. Брута взглянул. – Действительно, прокаркал он, в конце концов. – Удивительно, что может сделать ветер. – У ветра есть чувство юмора, сказал Ом. – Однако, оно довольно приземленное. Около основания скалы огромные плиты, наваленные за долгие годы, создавали зубчатую насыпь с темными зевами то тут, то там. – Этот запах, начал Брута. – Возможно, животные приходят пить воду, сказал Ом. Нога Бруты поддала нечто желтовато-белое, что покатилось прочь среди камней производя звук, как мешок кокосов. Звук громко раскатился в удушающе-пустой тишине пустыни. – Что это было?

– Определенно, не череп, соврал Ом, не волнуйся… – Здесь всюду кости!

– Да ну? А чего ты ожидал? Это пустыня! Люди здесь умирают! Это очень популярное времяпровождение в здешних местах!

Брута поднял кость. Он был, как он сам отлично знал, туп. Но люди, после того, как умирают, не грызут собственных костей. – Ом… – Здесь есть вода! – кричал Ом. – Она нам нужна! Но… возможно, есть небольшие препятствия!

– Препятствия какого рода?

– Природные опасности!

– Вроде…?

– Ну, знаешь львов? – в отчаянии сказал Ом. – Здесь есть львы?

– Ну… слегка. – Слегка львы?

– Всего один лев. – Всего один… – …исключительно одиночное создание. Самые опасные – старые самцы, вытесненные молодыми соперниками в самые негостеприимные регион. Они злобны и хитры, и по крайности своего положения теряют всякий страх перед людьми…. Память испарилась, позволяя двигаться голосовым связкам Бруты. – Какой?

– Если он сыт, он не обратит на нас никакого внимания, сказал Ом. – Да?

– Они тогда засыпают. – После поедания…?

Брута оглянулся на Ворбиса, тяжело осевшего на камень. – Поедания? – повторил он. – Это было бы милосердием, сказал Ом. – Ко льву – да! Ты хочешь использовать его как наживку?

– Он не переживет пустыни. В любом случае, он поступил много хуже с тысячами людей. Он умрет во имя благой цели. – Благая цель?

– Мне это угодно. Раздалось рычание, где-то среди камней. Оно не было громким, но в нем слышалась сила. Брута попятился. – Мы не бросаем львам людей просто так!

– Он бросает. – Да. Я – нет. – Отлично, мы взберемся на вершину плиты и когда лев примется за него, ты сможешь размозжить ему голову камнем. Он, скорее всего, удерет с рукой или ногой. Этого он не упустит. – Нет! Нельзя поступать так с людьми только потому, что они беспомощны!

– Знаешь ли, я не мог выбрать лучшее время!

Из-за каменной гряды раздался еще один рык. Он звучал громче. Брута растерянно взглянул вниз, на разрозненные кости. Среди них, полускрытый мусором, лежал меч. Он был старый и не очень хороший, и изъеденный песком. Он робко поднял его за лезвие. – Другой конец, сказал Ом. – Знаю!

– Ты умеешь им пользоваться?

– Не знаю. – Я крепко надеюсь, что ты учишься налету. Лев появился, медленно. Львы пустыни, как уже было сказано, не похожи на степных львов. Они были похожи, когда великие пустыни были зелеными рощами. (т. е. до того, как жители позволили козам пастись повсюду. Ничто так не создает пустынь, как козы. ). тогда можно было почти весь день (но не достаточно) величественно лежать, в промежутках между почти регулярным употреблением козлятины. Но рощи перешли в кустарники, кустарники перешли в, так скажем, более жидкие кустарники, и козы, и люди, и, под конец, даже города, исчезли. Львы остались. Почти всегда есть, что есть, если ты достаточно голоден. Людям по-прежнему приходится пересекать пустыню. Тут есть ящерицы. Тут есть змеи. Это трудно назвать экологической нишей, но львы накрепко обосновались в ней, как неумолимая смерть, поджидающая большинство из тех, кто встретился с пустынным львом. С этим уже кто-то повстречался. Его грива были спутанной. Его шкуру полосовали старые шрамы. Он потащился в сторону Бруты, волоча бесполезную заднюю ногу. – Он ранен, сказал Брута. – Ох, хорошо. И это такая куча еды! сказал Ом. – Пусть, немного жестковат, но…. Лев рухнул, его грудная клетка, напоминающая сушилку для посуды, тяжело вздымалась. Из его бока торчало копье. Мухи, которые всегда, в любой пустыне находят, что поесть, поднялись роем. Брута положил меч. Ом втянул голову в панцирь. – О, нет, пробормотал он. – В мире двадцать миллионо в людей, а тот единственный, который в меня верит, самоу…. – Мы не можем бросить его вот так, сказал Брута. – Можем. Можем. Это лев. Львов оставляют. Брута встал на колени. Лев открыл один покрытый коркой желтый глаз, слишком ослабший даже чтобы его укусить. – Ты же умрешь, ты же умрешь. Я не смогу найти никого, кто бы верил в меня, тут…. Знания Бруты по анатомии животных были рудиментарными. Хотя некоторые инквизиторы обладали завидными знаниями внутренностей человеческого тела, что недоступно тем, кто не располагает возможностью вскрывать его, пока оно еще функционирует, на медицину как таковую в Омнии смотрели неодобрительно. Но повсюду, в каждой деревне, был кто-то, кто официально не вправлял костей и кто не знал самой малости об определенных растениях, и кто стоял вне досягаемости Квизиции, благодаря хрупкой благодарности пациентов. И каждый крестьянин располагал крупицами знаний. Острая зубная боль способна сломить даже самых стойких в вере. Брута ухватился за рукоять копья. Лев зарычал, когда он пошевелил его. – Не мог бы ты поговорить с ним? – сказал Брута. – Это животное. – Как и ты. Ты можешь попытаться его успокоить. Ибо если он возбудится… Ом аж коготками зацарапал от сосредоточенности. В действительности, мысли льва не содержали ничего, кроме расширяющейся туманности боли, заволакивающей даже фоновый голод. Ом попытался обуздать боль, заставить ее улетать… и не думать о том, что случится, если когда она пропадет. Судя по обстоятельствам, лев не ел много дней. Лев заворчал, когда Брута вытащил наконечник дротика. – Омнийский, сказал он. – Он тут недавно. Он должен был встретить солдат по пути в Эфебу. Они должны были проходить недалеко. он оторвал еще одну полосу от своей рубахи и попытался прочистить рану. – Мы хотим его съесть, а не вылечить! – кричал Ом. – О чем ты думаешь? Ты думаешь, он будет тебе благодарен?

– Он жаждет помощи. – И скоро возжаждет, быть сытым, об этом ты подумал?

– Он трогательно смотрит на меня. – Возможно, никогда прежде не выдел недельный запас пищи бродящий вокруг на двух ногах. Это не было правдой, поразмыслил Ом. Брута таял, как кусок льда, здесь в пустыне. Вот что поддерживало его живым! Парень был двуногим верблюдом. Брута прохрустел в сторону каменной насыпи, жуки и кости рассыпались под его ногами. Валуны образовывали лабиринт полузасыпанных туннелей и пещер. Судя по запаху, лев обитал здесь уже давно, и нездоровилось ему часто. Он некоторое время разглядывал ближайшую пещеру. – Что такого поразительного в львином логове? – сказал Ом. – По-моему то, что в него ведут ступени, сказал Брута.

Дидактилос ощущал толпу. Она заполняла амбар. – Сколько их тут? – сказал он. – Сотни, сказал Урн. – Они сидят даже на стропилах! И… учитель?

– Да?

– Здесь даже пара священников! И дюжина солдат!

– Не беспокойся, сказал Симони, присоединяясь к ним на импровизированной платформе, сделанной из фиговых бочек. – Они последователи Черепахи, как и вы. Мы находим друзей в самых неожиданных местах!

– Но я не…, беспомощно начал Дидактилос. – Здесь нет ни единого, кто бы не ненавидел Церковь всей душой, сказал Симони. – Но это не…. – Они ждут того, кто их возглавит!

– Но я никогда…. – Я знаю, ты не подведешь. Ты – человек рассудка. Урн, влезь сюда. Здесь кузнец, с которым я хотел тебя познакомить… Дидактилос повернулся лицом к толпе. Он чувствовал горячую, напряженную тишину их взглядов.

Каждая капля копилась в течении минут. Это гипнотизировало. Брута поймал себя на созерцании каждой развивающейся капли. Было почти невозможно заметить, как она увеличивается, но они увеличивались и капали тысячелетиями. – Ну как? – сказал Ом. Вода просачивается вниз после дождей, сказал Брута. – Она оседает среди камней. Разве боги не знают таких вещей?

– Нам не требуется, – Ом огляделся. – Давай пойдем отсюда. Я ненавижу это место. – Это просто заброшенного святилище. Здесь ничего нет. – Это я и имею ввиду. Песок и булыжники наполовину засыпали его. Свет просачивался через разбитую крышу высоко вверху на скат, по которому они сползли вниз. Бруте было интересно, сколькие из выветренных скал в пустыне некогда были строениями. Это должно было быть огромным, наверное величественной башней. А потом пришла пустыня.

Здесь не было нашептывающих голосов. Даже маленькие боги держались подальше от заброшенных святилищ, по той же причине, по которой люди избегают кладбищ. Единственным звуком было случайное бульканье капли. Капли падали в мелкую лужицу перед тем, что выглядело, как алтарь. На всем пути от лужицы до круглой дыры в плитах пола, которая казалась бездонной, вода проточила канавку. Здесь было несколько статуй, все опрокинуты; они были грубых пропорций, какие-либо детали отсутствовали, каждая напоминала детскую игрушку из глины, высеченную в граните. Далекие стены некогда были покрыты каким-то барельефом, но он повсюду искрошился, за исключением нескольких мест, где остались странные рисунки, большей частью состоящие из щупалец. – Кто были те люди, что здесь жили? – сказал Брута. – Не знаю. – Какому богу они поклонялись?

– Не знаю. – Статуи сделаны из гранита, но гранита по близости нет. – Значит, они были очень набожны. Они тащили его всю дорогу. – И алтарный камень покрыт канавками. – А, исключительн о набожны. Это чтобы могла стечь кровь. – Ты правда думаешь, что они совершали человеческие жертвоприношения?

– Я не знаю! Я хочу выбраться отсюда!

– Почему? Здесь есть вода и прохладно… – Потому… здесь жил бог. Могучий бог. Его почитали тысячи. Я это чувствую. Понимаешь? Это излучают стены. Великий Бог. Сильна была его власть и величественны его слова. Армии шли во имя его, и грабили, и убивали. Так то. А теперь никто, ни ты, ни я, ни один даже не знает, что это был за бог, ни его имени, или на что он был похож. Львы пьют в святых местах, и те маленькие юркие твари о восьми ногах, одна около твоей ноги, как их там бишь, та, что с усами, ползают по алтарю. Теперь ты понимаешь?

– Нет. – сказал Брута. – Ты не боишься смерти? Ты же человек!

Брута обмозговал это. В нескольких футах, Ворбис молча смотрел на лоскуток неба. – Он проснулся. Он просто не разговаривает. – Какая разница? Я не спрашивал тебя о нем. – Знаешь… иногда… на работах в катакомбах… это такое место, где не можешь помочь… В смысле, все эти черепа и прочее… и Книга говорит… – И в этом вы все, сказал Ом с ноткой горького триумфа в голосе. – Вы не знаете. Неопределенность, вот что не дает всем посходить с ума. Чувство, что все еще может наладиться, в конце то концов. Но с богами не так. Мы знаем. Ты знаешь историю о воробье, летящем через комнату?

– Нет. – Все ее знают. – Не я. – Что жизнь – это воробей, летящий через комнату? Что снаружи нет ничего, кроме темноты? И что он летит через комнату, и это всего лишь мгновение тепла и света?

– Там есть открытые окна? – сказал Брута. – Ты можешь себе представить, что значить быть этим воробьем, и знать о темноте? Знать, что потом будет нечего вспомнить, никогда, кроме мгновения света?

– Нет. – Нет. Конечно, ты не можешь. Но вот на что это похоже, быть богом. А это место… это морг. Брута оглядел это старое, полутемное святилище. – А… ты знаешь, на что похоже быть человеком?

Голова Ома на мгновение втянулась под панцирь, ближайший эквивалент пожатия плечами, который он мог проделать. – По сравнению с богом? Просто. Рождаешься. Подчиняешься нескольким правилам. Делаешь то, что велят. Умираешь. Тебя забывают. Брута взглянул на него. – Что-нибудь не так?

Брута встряхнул головой. Потом встал и подошел к Ворбису. Дьякон пил воду из чашки ладоней Бруты. Но что-то в нем оставалось выключенным. Он ходил, он пил, он дышал. Или что-то ходило, пило, дышало. Его тело. Его темные глаза открылись, но казалось, он смотрит на что-то, чего Брута не видел. Не было ощущения, что кто-то смотрит сквозь эти глаза. Брута был уверен, что если бы он ушел, Ворбис сидел бы на расколотых плитах до тех пор, пока мягко-мягко не повалился бы на них. Тело Ворбиса присутствовало, но местоположение его мыслей было бы, пожалуй, невозможно отметить ни на одном нормальном атласе. Только это и было, здесь и сейчас, и вдруг Брута почувствовал себя таким одиноким, что даже Ворбис был хорошей компанией. – Почему ты с ним возишься? Он убил тысячи людей!

– Да, но, возможно, он думал, что ты этого хочешь. – Я никогда не говорил, что этого хочу. – Тебе нет дела, сказал Брута. – Но Я… – Заткнись!

Рот Ома открылся в изумлении. – Ты мог помочь людям, сказал Брута. – Но ты только и делал, что топотал по окрестностям, ревел и пытался их запугать. Как… как человек, ударяющий мула палкой. Но люди вроде Ворбиса сделали палку такой хорошей, что мул и умирает, веря в нее. – Это иносказание трудно понять сразу, кисло сказал Ом. – Я говорю о реальной жизни!

– Это не моя вина, что люди неправильно… – Твоя! Должна быть твоей! Раз уж ты загадил людские мысли потому, что хотел, что бы они в тебя верили, все, что они совершают, все – твоя вина!

Брута поглядел на черепаху, а потом зашагал в сторону груды булыжника, возвышавшейся в одном конце разрушенного святилища. Он принялся в ней рыться. – Чего ты ищешь?

– Нам надо нести воду, сказал Брута. – Там ничего не будет, сказал Ом. – Люди просто ушли. Земля ушла, и люди тоже. Они все забрали с собой. Зачем утруждаться смотреть?

Брута его игнорировал. Под камнями и песком что-то было. – Зачем жалеть Ворбиса? – хныкал Ом. – Он все равно умрет в ближайшие сто лет. Мы все умрем. Брута вытащил кусок разрисованной керамики. Она вышла на свет и оказалась двумя третьими широкой вазы, разбитой точно вдоль. Она была почти такой же широкой, как раскинутые руки Бруты, но слишком разбитой, что бы кто-нибудь на нее позарился. Она была совершенно бесполезна. Но некогда она для чего-то использовалась. По горлышку шли лепные фигуры. Брут вгляделся в них, желая чем-нибудь отвлечься, пока голос Ома гудел в его голове. Фигурки выглядели более-менее человеческими. Они проводили религиозную церемонию. Можно судить по ножам (это не убийство, если совершается во имя бога). В центре чаши была большая фигура, очевидно важная, какое-то божество, в честь которого это совершалось… – Что? сказал он. – Я сказал, через сто лет мы все будем мертвы. Брута смотрел на фигуры вокруг чаши. Никто не знал, кто был их богом, и сами они исчезли. Львы спят в святынях и…. – Chilopoda aridius, обычная пустынная многоножка, подсказала резидентная библиотека его памяти…мчалась под алтарем. – Да, сказал Брута. – Будем. – Он поднял чашу над головой и повернулся. Ом нырнул под панцирь. – Но здесь…-Брута сжал зубы, зашатавшись под весом. – И сейчас…. Он швырнул чашу. Она приземлилась около алтаря. Фрагменты древней керамики взвились и снова зазвенели вниз. Эхо гулко заухало по святилищу. – мы живы!

Он поднял Ома, совершенно втянувшегося под свой панцирь. – И мы сделаем это домом. Для нас всех, сказал он. – Я это знаю. – Так написано, да? – приглушенным голосом сказал Ом. – Так сказано. И если ты против – черепаший панцирь, по моему, отличное вместилище воды. – Ты этого не сделаешь. – Кто знает? Я могу. Ты же сказал, что через сто лет мы все будем мертвы. – Да! Да! в отчаянии сказал Ом. – Но здесь и сейчас… – Так-то.

Дидактилос улыбнулся. Не то, чтобы это легко далось ему. Не то, чтобы он был мрачным человеком, но он не видел улыбок остальных. Чтобы улыбнуться, нужно было приложить усилия нескольких десятков мускулов, и не было никакого воздаяния за эту трату усилий. Он часто говорил перед толпами в Эфебе, но они неизменно состояли из других философов, восклицания которых, вроде»Дубина проклятая!»,»Да ты это все выдумываешь по ходу дела!» и прочие вклады в дебаты создавали чувство свободы и уверенности в себе. Потому, что никто в действительности не обращал внимания. Они просто прорабатывали то, что хотели сказать сами. Но эта толпа напоминала ему Бруту. Их слушание было похоже на огромную яму, ожидающую, что его слова ее наполнят. Проблема состояла в том, что он произносил философию, а они слушали тарабарщину. – Вы не можете верить в Великого А’Туина, сказал он. – Великий А’Туин существуе т. Не имеет смысла верить в то, что существует. – Кто-то поднял руку, сказал Урн. – Да?

– Сир, ведь именно то, что существует, достойно того, чтобы в это верили? – сказал вопрошающий, носивший униформу сержанта Святой Стражи. – Если оно существует, не обязательно в него верить, сказал Дидактилос. – Оно просто есть. – Он пожал плечами. – Что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я просто записал то, что знают люди. Встают и рушатся горы, а под ними Черепаха плывет вперед. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи растут и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а черепаха по-прежнему движется. Черепаха Движется. Из темноты раздался голос, – И это действительно правда?

Дидактилос пожал плечами. – Черепаха существует. Мир – это плоский диск. Солнце обходит вокруг него один раз каждый день, таща за собой свет. И это будет продолжать происходить, будете вы верить в это, или нет. Так уж оно есть. Я не разбираюсь в истине. Истина куда более сложная вещь, чем это. Сказать по правде, думаю, что Черепахе до фени, правда это или нет. Симони потянул Урна в сторону, пока философ продолжал говорить. – Они не за тем пришли! Ты можешь что-нибудь предпринять?

– Не понял? – сказал Урн. – Они не хотят философии. Им нужен предлог двинуться против Церкви! Сейчас! Ворбис мертв, Ценобриарх слабоумен, иерархи заняты всаживанием ножей друг другу в спину. Цитадель похожа на большую гнилую сливу. – Тут есть еще пара заковырок, сказал Урн. – Ты говорил, что у тебя только десятая часть армии. – Но они свободные люди, сказал Симони. – Свободные в своих мыслях. Они будут биться за нечто большее, чем пятьдесят центов в день. Урн взглянул вниз, на свои руки. Он часто поступал так, когда бывал в чем-то не уверен, словно это были единственные вещи в мире, в которых он был уверен абсолютно. – Счет сократится до трех к одному прежде, чем остальные поймут, что происходит, жестоко сказал Симони. – Ты говорил с кузнецом?

– Да. – Ты сможешь это сделать?

– Я… пожалуй. Это не совсем то, что я… – Они пытали его отца. Только за то, что на его кузнице висела подкова, когда каждому известно, что у кузнецов должны быть свои маленькие обряды. И они забрали его сына в армию. Но у него много помощников. Они будут работать ночами. Все что от тебя требуется, это сказать им, что тебе нужно. – Я сделал несколько набросков… – Отлично, сказал Симони. – Послушай, Урн. Церковь существует благодаря людям вроде Ворбиса. Так уж это устроено. Миллионы людей умерли во имя… во имя одной лишь лжи. Мы можем это остановить… Дидактилос кончил говорить. – Он промазал, сказал Симони. – Он мог сделать с ними нечто. А он просто вывалил на них гору фактов. Невозможно возбудить людей фактами. Им нужен повод. Им нужен символ.

Они покинули святилище перед самым закатом. Лев, заползший было под тень нескольких скал, встал, чтобы посмотреть, как они уходят. – Он будет нас выслеживать, стонал Ом, они всегда так поступают. Многие мили. – Мы выживем. – Мне бы твою уверенность. – Ах, но у меня есть Бог, на которого можно положиться. – Разрушенных святилищ больше не будет. – Будет что-нибудь другое. – Не будет даже змей поесть. – Но я иду с моим Богом. – Не в качестве закуски, надеюсь. А еще ты идешь не в ту сторону. – Нет. Я по-прежнему удаляюсь от берега. – Что я и имел ввиду. – Как далеко мог уйти лев с такой раной?

– Что тут общего?

– Все. И через пол часа, черной тенистой линией по серебрянной залитой лунным светом пустыне появился след. – Этим путем прошли солдаты. Мы просто пойдем по следу назад. Если мы будем идти туда, откуда они пришли, мы придем туда, куда идем. – Нам это не под силу!

– Мы будем идти днем. – О, да. Они тащили столько еды и воды, сколько могли унести, горько сказал Ом. – Какое счастье, что на нас не лежит это бремя. Брута мельком взглянул на Ворбиса. Он теперь шел без помощи, при условии, если его слегка поворачивать, когда надо сменить направление. Но даже Ому пришлось признать, что след представлял собой некоторое удобство. Он был живым, в том же смысле, как является живым эхо. Люди прошли здесь не слишком давно. В мире есть другие люди. Кто-то где-то выжил. Или нет. Через час или около того они прошли мимо холмика около следа. На его вершине лежал шлем, а в песок был воткнут меч. – Множество солдат умерло, чтобы быстро сюда добраться, сказал Брута. Тот, кто потратил достаточно времени, чтобы похоронить своего мертвеца, кроме того начертал на песке холмика символ. Брута почти ожидал, что это будет черепаха, но ветер пустыни еще не окончательно стер грубое изображение пары рогов. – Я этого не понимаю, сказал Ом. – В действительности, они не верят, что я существую, но мимоходом, рисуют что-нибудь в этом роде на могиле. – Это трудно объяснить. Я думаю, это потому, что они верят, что они существуют, сказал Брута. – Потому, что они – люди, и он – один из них. Он вытащил меч из песка. – Что ты собираешься с ним делать?

– Может пригодиться. – Против кого?

– Может пригодиться. Часом позже лев, хромавший вслед за Брутой, тоже добрел до могилы. Он прожил в пустыне шестнадцать лет, и прожил он так долго потому, что не умер, а не умер потому, что никогда не транжирил доступный протеин. Он начал рыть. Люди постоянно разбрасываются доступным протеином, с тех самых пор, как стали интересоваться, кто из него состоял. Но, в общем-то, можно оказаться погребенным и в худшем месте, чем утроба льва.

Среди скальных островков были змеи и ящерицы. Возможно, они были очень питательны и каждая была, в своем роде, вкусовым фейерверком. Воды не было. Но были деревья… более или менее. Они выглядели, как группы камней, только у некоторых в центре выступал шип цветка, блестяще-розовый и красный в лучах рассвета. – Откуда они достают воду?

– Из окаменелых морей. – Вода, превратившаяся в камень?

– Нет. Вода, протекавшая тысячи лет назад. В здешнем скальном основании. – Ты не можешь до нее докопаться?

– Не будь дураком. Брута перевел взгляд с цветка на ближайший каменный островок. – Мед. – сказал он. – Что?

Пчелиное гнездо находилось высоко на склоне шпиля скалы. Их жужжание было слышно с земли. Дороги вверх не было. – Отличные попытки, сказал Ом. Солнце поднялось. Скалы уже были теплы на ощупь. – Отдохни немного, ласково сказал Ом. – Я погляжу. – Поглядишь на что?

– Я погляжу и отыщу. Брута отвел Ворбиса в тень большого валуна и мягко подтолкнул вниз. Потом улегся сам. Пока что жажда не слишком донимала. Он пил из лужицы во святилище до тех пор, пока не начал хлюпать при ходьбе. Потом, возможно, они найдут змею… Принимая во внимание, что случается с другими людьми, жизнь не такая уж плохая штука. Ворбис лежал на своем месте, его черные на черном глаза смотрели в пустоту. Брута старался уснуть Ему даже не снились сны. Дидактилоса это бы сильно взволновало. «Некто, кто все помнит и не видит снов, должен думать очень медленно», сказал он. «Представьте себе сердце», (подобно многим ранним мыслителям, эфебцы верили, что помыслы рождаются в сердце, и что мозг – всего-навсего устройство по охлаждению крови. ), говорил он, «которое почто все занято памятью и расщедривается едва на несколько ударов в день на нужды мышления». Это объясняло бы, почему Брута двигал губами, когда думал. Так что это не могло быть сном. Должно быть, это было солнце. Он слышал голос Ома в голове. Черепаха звучала так, словно разговаривала с людьми, которых Брута не слышал. Мой!

Прочь!

Нет. Мой!

Оба!

Мой!

Брута повернул голову. Черепаха была в щели между двумя камнями, шея вытянута и раскачивается из стороны в сторону. Был и другой звук, что-то вроде комариного писка, появлявшийся и исчезавший… и обещания в голове. Потом замелькали они… лица, обращающиеся к нему, обличья, видения величия, великолепные возможности, поднимающие его, возносящие высоко над миром, все это его, он мог сделать все, требовалось лишь поверить в меня, в меня, в меня… Напротив оформилось видение. Там, на камне неподалеку, поджаренный поросенок, окруженный фруктами, и кружка пива, такого холодного, что воздух конденсировался на краях. Мой!

Брута сморгнул. Голоса исчезли. И еда тоже. Он моргнул еще раз. Были странные пост-видения, не видимые, но ощущаемые. Несмотря на свою совершенную память, он не мог вспомнить, что голоса говорили, или что было на остальных картинках. В его голове задержалось лишь воспоминание о жаренном поросенке и холодном пиве. – Это все потому, что они не знали, что тебе предложить, тихо сказал голос Ома. – Потому они пытались предложить тебе что-нибудь. Обычно они начинают с видений еды и плотских удовольствий. – Они добрались лишь до еды, сказал Брута. – Стало быть, хорошо, что я их осилил, сказал Ом. – Страшно сказать, чего они смогли бы достичь с молодым человеком вроде тебя. Брута поднялся на локтях. Ворбис не двигался. – Они пытались добраться и до него?

– Думаю, да. Не сработало. Ничто не входит, ничто не выходит. Никогда не видел мозга, столь повернутого внутрь себя. – Они вернуться?

– О, да. Им больше нечего делать. – Когда они придут, сказал Брута, чувствуя себя безрассудным, не мог бы ты подождать, пока они доберутся до плотских удовольствий?

– Очень вредно для тебя. – Они изводили Брата Намрода. Но, я думаю, пожалуй, нам следует знать своих противников?. Голос Бруты перешел в хрип. – Я смог бы справиться с видением питья, сказал он устало. Тени были длинными. Он с удивлением огляделся. – Как долго они пытались?

– Весь день. И упорные же демоны. Их тут, как мошкары. Почему, Брута понял на закате. Он встретил Св. Унгуланта отшельника, друга всех маленьких богов. Повсюду.

– Так, так, так, сказал Св. Унгулант. – У нас тут не слишком много посетителей. Верно, Ангус?

Он обратился к воздуху перед ним. Брута пытался удержать равновесие, ибо тележное колесо опасно накренялось при каждом его движении. Они оставили Ворибиса сидеть в пустыне, в двадцати футах внизу, обжимать колени и смотреть в никуда. Колесо было прибито плоско на тонком шесте. Его ширины едва доставало, чтобы один человек мог неудобно лечь. Но Св. Унгулант выглядел созданным лежать неудобно. Он был так тощ, что даже скелет мог бы спросить:»Разве он не тощ?». Он был одет во что-то вроде набедренной повязки минималиста, насколько об этом было возможно судить под волосами и бородой. Было достаточно трудно не обращать внимания на Св. Унгуланта, скакавшего вверх-вниз на верхушке своего шеста, крича:»Куу-ии!» и»Тут!». В нескольких футах был несколько меньший шест, со старомодной уборной с полумесяцем на дверях. То, что ты – отшельник, не значит, что ты должен отказаться ото всего, сказал Св. Унгулант. Брута слышал об отшельниках, бывших чем-то вроде пророков в одну сторону. Они уходили в пустыни и не возвращались назад, предпочитая жизнь пустынника в грязи и лишениях, и грязи, и святых размышлениях, и грязи. Многим из них нравилось делать свою жизнь еще более неудобной, замуровываясь в кельях или живя, для примера, на верхушке шеста. Омнианская церковь поощряла это на том основании, что лучше пусть сходят с ума сколь возможно далеко, где они не причинят никакого беспокойства, и пусть о них заботится община, покуда эта община состоит из львов, канюков и грязи. – Я подумываю об установке еще одного колеса, – сказал Св. Унгулант, прямо тут. Наслаждаться утренним солнцем, знаешь. Брута огляделся. Лишь гладкий камень да песок простирались во всех направлениях. – А разве ты не наслаждаешься солнцем повсюду все время? – сказал он. – Но утреннее куда важнее, сказал Св Унгулант. – Кроме того, Ангус говорит, что нам нужно патио. – Он будет устраивать на нем барбекью, сказал Ом внутри головы Бруты. – Гм, – сказал Брута. – Ты… вообще-то… святой… какой религии?

Выражение замешательства промелькнуло на том крошечном промежутке лица, которое оставалось между бровями Св. Унгуланта и его усами. – Ух. Действительно, ни одной. Это все – чистое недоразумение, сказал он. – Мои родители назвали меня Севрияном Ваддеюсом Унгулиантом, а потом, однажды, разумеется, совершенно удивительным образом кто-то обратил внимание на инициалы. Все остальное казалось неизбежным. Колесо слегка покачнулось. Кожа Св. Унгуланта была почти черна от солнца пустыни. – В дальнейшем мне пришлось выбрать отшельничество, конечно. – сказал он. – Я учился. Я полностью самоучка. Невозможно найти отшельника, который бы научил тебя отшельничеству, ибо это, разумеется, испортило бы все дело. – Э… но существует… Ангус? – сказал Брута, глядя на то место, где, по его убеждению, находился Ангус, или по крайней мере, туда, где он был убежден, что тот находится по убеждению Св. Унгулианта. – Он сейчас здесь, резко сказал святой, указывая на противоположный конец колеса. – Но он не занимается отшельничеством. Он не обучен, понимаешь. Он просто компания. Говорю тебе, я бы сошел с ума, если бы Ангус не поддерживал меня все это время. – Да… Пожалуй, сошел бы, сказал Брута. Он улыбнулся пустому воздуху дабы выразить одобрение. – В принципе, это отличная жизнь. Часы довольно длинны, но еда и питье воистину того стоят. У Бруты возникло отчетливое ощущение, что он знает, что за этим последует. – Достаточно холодное пиво? – сказал он. – Ледяное, сияя сказал Св. Унгулант. – А жаренный поросенок?

Маниакальная улыбка расползалась по лицу Св. Унгуланта. – Да, весь коричневый и хрустящий по краям, – сказал он. – Но я надеюсь, э… ты съедаешь и случайную змею, или ящерицу?

– Стыдно признаться, да. Время от времени. Просто, для разнообразия. – А грибы, тоже? – сказал Ом. – Здесь есть грибы? – невинно сказал Брута. Св. Унгулант счастливо закивал. – Да, после ежегодных дождей. Красные с желтыми крапинками. В пустыне становится действительно интересно во время грибного сезона. – Полно огромных пурпурных поющих улиток? Говорящих столбов пламени? Взрывающихся жирафов? В таком роде? осторожно сказал Брута. – Во имя неба, да! – сказал святой. – Понятия не имею, по чему. По-моему, их притягивают грибы. Брута кивнул. – Ты неплохо схватываешь, малыш. – сказал Ом. – Я надеюсь, ты иногда пьешь… воду? – сказал Брута. – Конечно, это глупо, правда? – сказал Св. Унгулант. – Весь этот превосходный набор напитков, но так часто охватывает, не подберу другого слова, жажда нескольких маленьких глоточков воды. Ты можешь это объяснить?

– Это было бы довольно сложно…-сказал Брута, по-прежнему разговаривая очень осторожно, подобно тому, кто водит пятидесяти футовую рыбину на леске с прочность на разрыв в пятьдесят один фунт. – Действительно, странно, сказал Св. Унгулант. – Особенно, когда ледяное пиво столь доступно. – А где вы, ух, берете ее? Воду? – сказал Брута. – Знаешь каменные деревья?

– Те, что с большими цветами?

– Если вскроешь мясистую часть листьев, там есть до полупинты воды, сказал святой. – Предупреждаю, на вкус это как виэвиэ. – Думаю, мы попробуем это стерпеть, сказал Брута иссохшими губами. Он попятился к веревочной лестнице, в которой заключался контакт святого с землей. – Вы уверены, что не хотите остаться? – сказал Св. Унгулант. – Сегодня Среда. У нас по средам молочный поросенок с поварским подбором залитых солнцем росисто-свежих овощей. – У нас, ух, много дел, сказал Брута, на полпути вниз по раскачивающейся лестнице. – Сладости с тележки?

– Я думаю, пожалуй… Св. Унгулант грустно смотрел вниз на Бруту, направляющего Ворбиса прочь по пустоши. – А на десерт, пожалуй, мята! – прокричал он через ладони рупором. – Нет?

Скоро фигуры стали едва различимыми точками среди песка. – Могут быть видения сексуальных удо… нет, вру, это по четвергам…-пробормотал Св. Унгулант. Теперь, когда ушли посетители, воздух снова наполнился жужжанием и хныканьем маленьких богов. Здесь были биллионы их. Св. Унгулант улыбался. Он был, без сомнения, сумасшедшим. Он иногда это подозревал. Но он придерживался точки зрения, что безумие не должно пропадать зря. Он ежедневно обедал пищей богов, пил редчайшие вина, ел фрукты, которых не было не только в это время года, но и в действительности. Выпивать иногда пригоршню солоноватой воды и жевать отвратительную ногу ящерицы в медицинских целях было не высокой платой. Он вернулся обратно к заставленному столу, мерцавшему в воздухе. Все это… и все эти маленькие боги хотели, чтобы был кто-нибудь, кто знал бы о них, кто хотя бы верил бы в то, что они существуют. А еще сегодня было желе и мороженное. – Ну, больше нам достанется, а, Ангус?

Да, сказал Ангус.

Война в Эфебе закончилась. Она не могла продолжаться долго, особенно после того, как в нее включились рабы. Было слишком много узких улочек, слишком много налетов, и, кроме того, слишком много ужасающей решимости. Принято считать, что свободные люди всегда победят рабов, но, пожалуй, это зависит от точки зрения. Кроме того, командующий эфебским гарнизоном что-то нервно продекламировал о том, что с рабством впредь будет покончено, что взъярило рабов. Какой толк выживать, если потом, будучи свободным, не можешь иметь рабов? Кроме того, а что они будут есть?

Омнианцы не могли ничего понять, а неуверенные люди плохо бьются. И Ворбис пропал. Несомненные факты начинали вызывать сомнения, когда повсюду были его глаза. Тирана освободили из тюрьмы. Он провел первый день свободы аккуратно составляя послания другим маленьким странам побережья. Пришло время что-нибудь предпринять относительно Омнии. Брута пел. Его голос эхом разносился среди камней. Стая кривоклювов стряхнула свои ленивые пешеходные привычки и неистово рванула прочь, оставляя позади перья в своем стремлении стать рожденными летать. Змеи втирались в трещины в камнях. В пустыне можно жить. Или по крайней мере выжить… Возвращение в Омнию всего-навсего вопрос времени. Еще один день… Ворбис плелся немного позади него. Он ничего не говорил, и, когда с ним заговаривали, не подавал ни единого признака, что понял, что ему сказали. Ом, гремя в Брутином мешке, начал ощущать острую депрессию, которая накатывает на любого реалиста в присутствии горячего оптимиста. Искаженные тона»Стальные когти разорвут безбожников» неслись вдаль. – Мы живы, сказал Брута. – Теперь. – И мы не далеко от дома. – Да?

– Я видел дикую козу среди скал чуть раньше. – Их по-прежнему много вокруг. – Коз?

– Богов. И те, что были прежде, были ничтожны, уверяю тебя. – В смысле?

Ом усмехнулся: «Это ведь логично, разве нет? Подумай. Более сильные крутятся с краю, где есть верую… в смысле, люди. А слабых оттесняют в пески, куда люди забредают редко…» – Сильные боги, сказал Брута задумчиво. – Боги, знающие, каково быть сильными. – Верно. – Не те боги, которые знают, каково быть слабыми. – Что? Они не продержаться и пяти минут. В этом мире бог пожирает бога. – Пожалуй, это кое-что объясняет в природе богов. Сила – врожденное качество. Как грех. Его лицо омрачилось. – Вот только… не так. В смысле, грех. Я думаю, пожалуй, когда мы вернемся, я поговорю с некоторыми людьми. – Ох, и они послушают, да?

– Говорят, мудрость приходит их пустынь. – Лишь та мудрость, которую хотят люди. И грибы. Когда солнце начало взбираться, Брута подоил козу. Она терпеливо стояла, пока Ом успокаивал ее мысли. И Ом не предлагал ее убить, заметил Брута. Они снова нашли тень. Здесь это были кусты, низкие, усаженные колючками, каждый крошечный листочек скрывался за баррикадой из шипов. Ом подождал немного, но маленькие боги окраины были хитрее и менее настырные. Они придут, возможно в полдень, когда солнце превратит ландшафт в адское сияние. Он услышит их. А тем временем можно поесть. Он пробрался сквозь кусты, шипы которых безвредно ломались о его панцирь. Он миновал другую черепаху, не населенную богом, и одарившую его неопределенным взглядом, которым пользуются черепахи, когда они раздумывают, годиться ли то, что тут находится, для того, чтобы съесть или заняться любовью, что является единственными мыслями в мозгу нормальной черепахи. Он обошел ее, и обнаружил несколько листьев, пропущенных ею. Время от времени поднимал голову над песком и наблюдал за спящими. А потом он увидел, как Ворбис сел, огляделся, медленно и методично, поднял камень, внимательно его изучил, а затем опустил его резко на голову Бруты. Брута даже не застонал. Ворбис встал и зашагал напрямую к кустам, скрывавшим Ома. Он раздвинул ветви, не обращая внимания на шипы, и вытащил черепаху, встреченную Омом. Одно мгновение она висел, медленно двигая ногами, пока дьякон не бросил ее с размаха на камни. Потом он с натугой поднял Бруту, перекинул его через плече и двинулся в сторону Омнии. Все произошло за несколько секунд. Ом пытался остановить автоматически втягивающиеся под панцирь голову и ноги, инстинктивную паническую реакцию черепахи. Ворбис уже исчезал за скалами. Он исчез. Ом начал двигаться вперед, потом нырнул под панцирь, когда тень промелькнула над землей. Это была знакомая тень, наполнявшая черепаху ужасом. Орел скользнул вниз и вперед к точке, где сучила лапками ударенная черепаха, и, с небольшой паузой на остановку, схватил рептилию и взмыл обратно в небо длинными, медлительными взмахами крыльев. Ом провожал его взглядом, пока он не превратился в пятно, а потом наблюдал, как меньшая точка отделилась и закувыркалась вниз на скалы. Орел медленно опустился, готовясь поесть. Бриз зашумел в колючках кустов и пошевелил песок. Ому казалось, что он слышит колкие издевательские голоса всех маленьких богов.

Св. Унгулант, стоя на своих костистых коленях, разломил жесткий раздутый лист каменного дерева. Славный парень, подумал он. Много разговаривает сам с собой, но чего же еще ждать. Пустыня забирает некоторых вроде него, верно, Ангус?

– Верно, сказал Ангус. Ангус не пожелал немного солоноватой воды. Он сказал, что у него от нее газы. – Как тебе угодно, сказал Св. Унгулант, – Хорошо, хорошо! А вот и небольшое угощение. Здесь, в открытой пустыне не слишком часто попадается Chilopoda aridus, а здесь было целых три, все под одним камнем. Ведь смешно, как приятно что-нибудь пожевать даже после хорошего обеда Petit porc roti avec pommes de terre nouvelles et legumes du jour et biere glacee avec figment de l'imangination. Он выковыривал ножки второй из зубов, когда лев взобрался на вершину ближайшей дюны позади него. Лев ощущал странное чувство благодарности. Он чувствовал, что должен оторваться от отличной еды, которая буквально сама в рот лезла, и, так сказать, воздержаться от поедания ее, вроде как символически. А тут было куда больше еды, не обращающей на него никакого внимания. Ну, этой он ничем не обязан. Он подался вперед, перешел на бег. В неведении о судьбе своей, Св. Унгулант занялся третьей стоножкой. Лев прыгнул… Дела обернулись бы очень плохо для Св. Унгуланта, если бы Ангус не хватил льва камнем прямо за ухом.

Брута стоял в пустыне, только песок был черен, как небо, и не было солнца, однако все было ярко освещено. Ах, подумал он. Так вот что такое сны. Здесь были тысячи людей, пересекающих пустыню. Они не обращали на него внимания. Они шли, словно совершенно не подозревали, что находятся в центре толпы. Он пытался помахать им, но был прикован к месту. Он пытался говорить, но слова умирали у него во рту. А потом он проснулся.

И первое, что он увидел, был свет, косо падающий из окна. Напротив света была пара кистей, сложенных в знак святых рогов. С некоторым трудом, ибо голова его кричала на него от боли, Брута проследил вдоль по кистям и паре рук к тому месту, где они соединялись недалеко от склоненной головы…

– Брат Намрод?

Наставник послушников взглянул вверх. – Брута?

– Да?

– Слава Ому!

Брута изогнул шею, чтобы оглядеться. – Он тут?

– тут? Как ты себя чувствуешь?

– Я… его голова болела, в спине было такое ощущение, словно она была в огне, и глухая боль ощущалась в коленях. – Ты страшно обгорел, сказал Намрод. – и страшно ударился головой, когда упал. – Где упал?

– упал? Со скал. В пустыне. Ты был с Пророком, сказал Намрод. – Ты ходил с пророком. Один из моих послушников. – Я помню… пустыню…-сказал Брута, осторожно дотрагиваясь до головы. – Но… Пророк…?

– Пророк. Ходят слухи, что тебя могут сделать епископом, а то и Ясьмем, сказал Намрод. – Знаешь ведь, есть прецедент. Самый Святой Бобби был произведен в епископы, ибо он был в пустыне с Пророком Оссори, а он был ослом. – Но я не… помню… никакого Пророка. Были только я и…

Брута остановился. Намрод сиял. – Ворбис?

– Он снисходительнейше поведал мне об этом, сказал Намрод. – Мне выпала честь находиться в Месте Плача, когда он прибыл. Это было как раз после молитв Сестины. Ценобриарх как раз отбывал… ну, да ты знаешь церемонию. А тут, объявляется Ворбис. Покрытый пылью в сопровождении осла. Боюсь, ты был на перекинут через спину осла. – Я не помню осла, сказал Брута. – осла. Он взял его на одной из ферм. С ним была целая толпа!

Возбуждение буквально хлестало из Намрода. – И он объявил месяц Джаддру, и двойную епимитью, и Консул вручил ему Палку и Узду, и Ценобриарх ушел в отшельничество в Скант!

– Ворбис – восьмой Пророк, сказал Брута. – Пророк. Конечно. – А… тут была черепашка? Он упоминал что-либо о черепахе?

– черепахе? Причем тут черепаха? – выражение Намрода смягчилось. – Но, конечно, Пророк говорил, что солнце повлияло на тебя. Он говорил, что ты бредил – извини меняо множестве странных вещей. Он сидел у твоей постели три дня. Это было… воодушевляюще. – Как давно… мы вернулись?

– вернулись? Почти неделя. – Неделя!

– Он сказал, что путешествие очень тебя измотало. Брута смотрел в стену. – И он оставил указание доставить тебя к нему, как только ты придешь в полное сознание, сказал Намрод. – Он был очень категоричен относительно этого. – Тон его голоса говорил, что он не был полностью уверен в состоянии сознания Бруты, даже теперь. – Ты думаешь, ты способен дойти? Я могу послать нескольких послушников, чтобы они тебя отнесли, если хочешь. – Я должен пойти и увидеться с ним сейчас?

– сейчас. Незамедлительно. Я думаю, ты захочешь поблагодарить его.

Об этих областях Цитадели Брута знал только понаслышке. Брат Намрод тоже никогда их не видел. Хотя он и не был специально упомянул в повестке, однако прибыл, с важным видом суетясь вокруг Бруты в то время как двое крепких послушников несли его на чем то вроде паланкина, обычно используемого куда более дряхлыми пожилыми клериками. В центре Цитадели, позади Святилища, находился окруженный стенами садик. Брута оглядел его взглядом эксперта. На голой скале не было ни дюйма натуральной почвы; каждая лопата, в которой росли эти тенистые деревья, была принесена вручную. Ворбис был там, в окружении епископов и Ясьмей. Он оглянулся, когда прибыл Брута. – А, мой компаньон по пустыне, сказал он дружески. – Брат Намрод, я верю. Братья мои, мне хотелось бы, чтобы вы знали, что я собираюсь произвести нашего Бруту в архиепископы. Раздалось очень слабое бормотание изумления со стороны клериков, а потом звук прочищаемого горла. Ворбис взглянул на Епископа Трима, архивиста Цитадели. – Ну, практически он даже не рукоположен, с сомнением сказал Епископ Трим. – Но, конечно, все мы знаем, что был прецедент. – Осел Оссори, сказал Брат Намрод быстро. Он закрыл рот рукой и покраснел от стыда и смущения. Ворибс улыбнулся. – Добрый Брат Намрод верно указал, – произнес он. – И он тоже не был рукоположен, разве что в те дни обращали меньше внимания на подготовку. Раздался хор нервических смешков, какие всегда исходят от людей, чьи дела и самая жизнь находятся во власти человека, только что не слишком весело пошутившего. – Однако, осел был произведен только в епископы, – сказал Епископ»Смертник» Трим. – Должность, для которой он крайне подходил, колко сказал Ворбис. – А теперь, все удалитесь. Включая Субдьякона Намрода, добавил он. Намрод при этом резком повышении перешел от краски к белизне. – Но Архиепископ Брута пусть останется. Мы желаем поговорить. Духовенство испарилось. Ворбис сел на каменный стул под старшим деревом. Оно было огромным и древним, совершенно не похожим на своих недолговечных собратьев за стенами сада, на нем зрели ягоды. Пророк сел, положив локти на каменные подлокотники стула, сцепив перед собой руки, и одарил Бруту долгим медленным взглядом. – Ты… восстановился? – сказал он в конце концов. – Да, лорд, сказал Брута. – Но, лорд, я не могу быть епископом, я не могу даже… – Уверяю тебя, это занятие не требует большой интеллигентности, сказал Ворбис. – Если бы было иначе, епископы не справились бы с ним. Наступила следующая долгая пауза. Когда Ворбис заговорил в следующий раз, это звучало, словно каждое слово лебедкой поднималось с великих глубин. – Мы говорили однажды, не правда ли, о природе реальности?

– Да. – И о том, как часто то, что воспринимается, не является воистину истиной?

– Да. Следующая пауза. Высоко над головой кружил орел, выискивая черепах. – Я уверен, твои воспоминания о блужданиях по пустошам помутнены. у тебя сохранились бессвязные воспоминания… – Нет. – Этого и следовало ожидать. Солнце, жажда, голод… – Нет, лорд. Мою память не легко помутить. – О, да. Припоминаю. – И я тоже, лорд. Ворбис медленно повернул голову, искоса глядя на Бруту, так, словно пытался спрятаться позади собственного лица… – В пустыне Великий Бог Ом говорил со мной. – Да, лорд. Говорил. Каждый день. – Ты возвеличишься, если будешь просто верить, Брута. Когда это станет ведомо людям, я стану великим судией. – Да, лорд. Лорд?

– Да, мой Брута?

– Намрод сказал, что вы вели меня через пустыню, лорд. – Помнишь, что я сказал, о фундаментальной истине, Брута? Конечно, помнишь. Это была пустыня в физическом смысле, конечно, но есть еще пустыня души. Мой Бог вел меня, а я вел тебя. – Ах. Да. Понял. Над головами, выписывающая спирали точка, являющаяся орлом, казалось, зависла на мгновение в воздухе. Потом он сложил крылья и упал… – Многое было дано мне в пустыне, Брута. Многое было постигнуто. Теперь я должен поведать миру. Это долг пророка. Идти туда, где другие не были и принести правду об этом.…быстрее ветра, его мозг и все тело существовали лишь как туман вокруг отвесной целеустремленности цели… – Я не ожидал, что это случится так скоро, но Ом вел меня на путях моих. И теперь, когда в наших руках власть Ценобриарха, мы должны… воспользоваться этим. Где-то далеко среди холмов орел устремился вниз, поднял нечто и стал набирать высоту… – Я всего лишь послушник, Лорд Ворбис. Я не епископ, даже если все будут меня так называть. – Ты привыкнешь. Зарождение идеи в голове Бруты происходило очень долго, но как раз сейчас нечто начало наклевываться. Нечто о том, как Ворбис сидит, нечто о натянутости в его голосе. Ворбис боялся его. Почему меня? Из-за пустыни? Какая разница? На сколько я знаю, это всегда так: возможно, это осел вез Оссори по пустыне, нашел воду, затоптал насмерть льва. Из-за Эфебы? Кто будет слушать? Какая разница? Он – Пророк и Ценобриарх. Он мог бы просто убить меня, и все. Все что он делает – непогрешимо. Все что он говорит – истина. Фундаментальная истина. – У меня есть кое-что, что может удивить тебя, сказал Ворбис вставая. – Ты можешь идти?

– О, да. Намрод просто был добр. Это всего лишь солнечный удар. Когда они двинулись, Брута увидел нечто, чего не заметил прежде. В саду были члены Святой Гвардии, вооруженные луками. Они находились в тени деревьев, или среди кустов – не слишком явно, но все-таки укрытые. Ступени вели из сада в лабиринт подземных тоннелей и комнат, лежащих под Святилищем и, разумеется, всей Цитаделью. Бесшумно пара стражей плыла позади них на почтительном расстоянии. Брута проследовал за Ворбисом через тоннели в квартал ремесленников, где печи и мастерские сгрудились вокруг одной широкой, глубокой световой шахты. Дымы и чад вздымались вокруг вытесанных в скале стен. Ворбис направлялся прямиком к просторному алькову, сияющему красным в пламени печей. Несколько работающих сгрудились вокруг чего-то обширного и изогнутого. – Там, сказал Ворбис. – Как тебе?

Это была черепаха. Литейщики сделали отличную вещь, вплоть до узора на панцире и чешуек на лапах. Она была примерно восьми футов в длину. Брута слышал отрывистые звуки в ушах, когда Ворбис говорил. – Они распространяют ядовитую ересь о черепахах, не правда ли? Они думают, что живут на спине Великой Черепахи. Ну так пусть умирают на ней. Теперь Брута увидел оковы, прикрепленные к каждой железной лапе. Мужчина, или женщина, с великим дискомфортом лежали бы распростертыми на спине черепахи, прикованные крепко за кисти и лодыжки. Он наклонился. Да, внизу была топка. В некоторых отношениях Квизиция неизменна. Такое количество железа веками будет раскаляться до температуры боли. Много времени, стало быть, чтобы все взвесить… – Что ты об этом думаешь? – сказал Ворбис. Видение будущего вспыхнуло в голове Бруты. – Изобретательно, сказал он. – И это станет спасительным уроком для всех остальных, склонных сбиваться с пути истинного знания, сказал Ворбис. – Когда вы собираетесь, ух, продемонстрировать это?

– Я думаю, случай подвернется сам, сказал Ворбис. Когда Брута выпрямился, Ворбис глядел на него столь пристально, словно читая его задние мысли. – А теперь, пожалуйста, оставь нас, сказал Ворбис. – Отдыхай сколько сможешь… сын мой.

Брута медленно шел по Дворцу, глубоко погруженный в непривычные мысли. – День, Ваше Преподобие. – Ты уже знаешь?

Провались-я-на-этом-месте Дблах засиял поверх своего лотка с тепловатым ледяным шербетом. – Дошли слухи, сказал он. – Вот, возьми плитку Клатчанского Наслаждения. Даром. По рукам?

Место было забито больше обычного. Даже Дблаховы горячие пирожки расходились, как горячие пирожки. – Беспокойно сегодня, сказал Брута, едва ли задумываясь о том, что говорил. – Время Пророка, видишь ли, сказал Дблах, когда Великий Бог объявляет себя миру. И если ты думаешь, что сегодня людно, ты не сможешь развернуть козу здесь через несколько дней. – А что тогда произойдет?

– С тобой все в порядке? Ты выглядишь несколько чахлым. – Что тогда произойдет?

– Законы. Ты знаешь. Книга Ворбиса? Я предполагаю…-Дблах наклонился к Брутене можешь намекнуть, а? Я предполагаю, Великий Бог не собирается сказать чего-нибудь полезного в интересах пищевой промышленности?

– Не знаю. Я думаю, он захочет, чтобы люди выращивали больше салата. – Действительно?

– Это всего-лишь предположение. Дблах зловеще рассмеялся. – О, да, но это твое предположение. Намек столь же остер, как тычок острой палкой мертвому верблюду, как говорится. Я знаю, где я смогу запросто прибрать к рукам несколько акров хорошо орошаемой земли. Пожалуй, стоит купить сейчас, раньше всех?

– Не вижу в этом ничего дурного, мр. Дблах. Дблах бочком подобрался поближе. Это было не сложно. Дблах всюду подбирался бочком. Крабы думали, что он ходит боком. – Интересно, сказал он. – В смысле… Ворбис?

– Интересно? – сказал Брута. – Заставляет задуматься. Даже Оссори должен был быть живым человеком, как ты или я. Чистить уши, как обычные люди. Интересно. – Что. – Да все это. Дблах снова заговорщицки рассмеялся и потом продал пилигриму со стертыми ногами чашу гумуса, в чем тот тут же начал раскаиваться. Брута спустился в свою спальню. Она была пуста в это время дня. Шатание вокруг спален возбранялось, дабы присутствие каменно-жестких матрацев не возбудило греховных мыслей. Та малость, что ему принадлежала, пропала с полки у его койки. Возможно, где-то у него была своя комната, но никто не сказал ему об этом. Брута почувствовал себя совершенно потерянным. Он лег на койку, на всякий случай, и вознес моление Ому. Ответа не было. Почти всю его жизнь не было ответа, и это не было очень плохо, ибо он его и не ожидал. И прежде всегда было приятное ощущение, что, возможно, Ом слушает, но просто не утруждается что-нибудь сказать. Сейчас не было чего слушать. Он мог бы с тем же успехом говорить с самим собой, и слушать самого себя. Как Ворбис. Эта мысль не уходила. Мозг, как стальной шар, сказал Ом. Ничто не входит и не выходит. Так что все, что Ворбис мог слышать, был дальний отголосок его души. И из этого дальнего отголоска он скует Книгу Ворбиса, и Брута подозревал, что знает, какие там будут указания. Там будет говориться о святых войнах, крови, крестовых походах, крови, набожности и крови. Брута встал, чувствуя себя дураком. Но мысль не уходила. Он был епископом, но он не знал, чем епископы занимаются. Он видел их только издалека, проплывающих мимо, как кучевые облака. Было лишь одно дело, которое он умел. Какой-то прыщавый парень мотыжил огород. Он с удивлением взглянул на Бруту, когда тот забрал мотыгу, и оказался достаточно туп, чтобы несколько мгновений пытаться удержать ее. – Я, знаешь ли, епископ, сказал Брута. – В любом случае, ты делаешь это не правильно. Иди и займись чем-нибудь другим. Брута зло вонзил мотыгу в сорняки вокруг сеянцев. Всего несколько недель, а на земле уже зеленое море. Ты епископ. Чтобы был паинькой. А вот железная черепаха. Если не будешь слушаться. Ибо…… в пустыне было двое. И Ом говорил с одним из них. Ничего в этом роде прежде не приходило Бруте на ум. Ом говорил с ним. Возможно, он не говорил того, что Великие Пророки ему приписывали. Возможно, он никогда не говорил ничего подобного… Он дошел до конца грядки. Потом он привел в порядок фасолевые плети. Лу-Тзе внимательно следил за Брутой из своего маленького навеса у компостных куч.

Это был другой сарай. Урн перевидал не мало сараев. Они начали с телеги, и потратили кучу времени, уменьшая ее вес, насколько возможно. Он много думал о моторах. Проблемой были зубчатые передачи. Сфера хотела вращаться много быстрее, чем хотели крутиться лопасти. Пожалуй, это была метафора, или что-то в этом роде. – И я не могу заставить его двигаться задом, сказал он. – Не беспокойся, сказал Симони. – Ему не придется двигаться задом. Как насчет брони?

Урн рассеянно махнул рукой в сторону своей мастерской. – Это деревенская кузница! – сказал он. – Эта штуковина двадцать футов в длину! Захарос не может сделать пластину больше чем несколько футов в длину. Я пытался прибивать их к раме, но она просто сломалась под их весом. Симони взглянул на скелет паровой машины и пластины, сложенные в стог рядышком. – Когда-нибудь был в битве, Урн? – сказал он. – Нет. У меня плоскостопие. И я не слишком силен. – Ты знаешь, что такое черепаха?

Урн почесал голову. – Ок, ответ не рептилия с панцирем, да? Потому, что ты знаешь, что я это знаю. – Я имел ввиду черепаху из щитов. Когда нападаешь на крепость или стену, а враг бросает на тебя все, что ни попадя, каждый держит свой щит над головой, так чтобы это… вроде как… стекало бы по всем окружающим щитам. Может выдержать немалый вес. – Частично заходя, пробормотал Урн. – Как чешуя, сказал Симони. Урн отстраненно поглядел на повозку. – Черепаха, сказал он. – А таран? – сказал Симони. – О, это не проблема, сказал Урн, не обращая большого внимания. привернутый к раме ствол. Большая железная трамбовка. Говоришь, там только бронзовые двери?

– Да. Но очень большие. – Они, пожалуй, полые. Или из бронзовых пластин поверх дерева. По-моему так. – Не цельная бронза? Да любой тебе скажет, что это цельная бронза. – Я бы тоже так сказал. – Извините, сэр. Дородный мужчина выступил вперед. Он носил униформу дворцовой стражи. – Это Сержант Фергмен, – сказал Симони. – Да, сержант?

– Двери укреплены Клатчансткой сталью. Из-за битв в во времена Ложного Пророка Зога. И они открываются только наружу. Как шлюзы проходы в каналах, понимаете? Если из толкнуть, они только еще крепче закроются. – Тогда, как они открываются? – сказал Урн. – Ценобриарх поднимает руку и дыхание Ома распахивает их, сказал сержант. – А логически, я имею ввиду. – Ох. Ну, один из дьяконов идет за занавеску и тянет рычаг. Но… когда я бывал на страже в подземной часовне, иногда, там была комната… когда были восхваления и прочее, ну, можно было услышать, как бежит вода… – Гидравлика, сказал Урн. – Думаю, это может быть гидравлика. – Можете ли вы войти вовнутрь? – сказал Симони. – В эту комнату? Почему бы и нет? Никому нет никакого дела. – Он сможет открыть дверь? – сказал Симони. – Гмм? – сказал Урн. Урн отвлеченно тер молотком подбородок. Он выглядел заблудившимся в мире своих мыслей. – Я сказал, сможет Фрегмен заставить эту Гидру Гаврика работать?

– Гмм? Ох. Я так не думаю, сказал Урн, рассеянно. – А ты сможешь?

– Что?

– Ты сможешь заставить ее работать?

– Ох. Возможно. Это только трубы и вес, в конце концов. Гм. Урн по-прежнему глубокомысленно взирал на паровую повозку. Симони многозначительно кивнул сержанту, показывая, что он может уходить, а потом попытался предпринять мысленную межпланетную экспедицию, необходимую, чтобы добраться туда, где был мир Урна. Он тоже попытался поглядеть на повозку. – Когда вы сможете его завершить?

– Гмм?

– Я сказал… – Завтра поздно ночью. Если мы будем работать всю эту ночь. – Но она нужна нам к завтрашнему утру! У нас не будет времени убедиться, будет ли она работать!

– Первое время она будет работать, сказал Урн. – Действительно?

– Я ее сделал. Я в ней смыслю. Ты разбираешься в мечах и копьях, и всем прочьем. Я разбираюсь в том, что кружит и вертится. Первое время она будет работать. – Хорошо. Но, у меня есть другие дела… – Отлично. Урн остался один в сарае. Он рассеянно взглянул на молот, а потом на железную повозку. Здесь не умели правильно лить бронзу. Их железо было смешно, просто смешно. Их медь? Ужасна. Они, казалось, могли сделать сталь, раскалывающуюся от удара. За многие годы Квизиция выполола всех хороших кузнецов. Он сделал все, что мог, но… – Не спрашивайте меня, что будет дальше, тихо сам себе сказал он.

Ворбис сидел в каменном кресле в саду, с рассыпанными вокруг бумагами. – Ну?

Коленопреклоненная фигура не подняла глаз. Двое стражей стояло над ней с обнаженными мечами. – Люди Черепахи… люди составили какой-то заговор, сказал повизгивающий от ужаса голос. – Конечно. Конечно, сказал Ворбис. – И в чем суть?

– Есть такая… когда вы будете утверждаться Ценобриархом… такое устройство, такая машин, которая движется сама собой… они вышибут ворота Святилища… Голос затих. – И где это устройство теперь? – сказал Ворбис. – Я не знаю. Они покупали у меня железо. Это все, что я знаю. – Железное устройство. – Да. человек глубоко вдохнул – это был полу вдох, полу всхлип. – Говорят… стража сказала… мой отец у вас в тюрьме и вы можете… я умоляю. Ворбис взглянул вниз на человека. – Но ты боишь ся. сказал он. – что я могу с тем же успехом бросить в темницу тебя. Ты думаешь, что я такой человек. Ты боишься, что я могу подумать, что раз этот человек связан с еретиками и богохульниками родственными отношениями… Человек продолжал упорно смотреть в землю. Пальцы Ворбиса мягко обвились вокруг его подбородка и подняли его голову, пока они оказались глаза в глаза. – То, что ты сделал, хорошо, сказал он. Он взглянул на одного из стражников. – Отец этого человека по-прежнему жив?

– Да, лорд. – По прежнему способен ходить?

Инквизитор пожал плечами. – Д-д-а, лорд. – Тогда сию минуту выпустите его, отдайте его под надзор его исполненному долга сыну, и отпустите их обоих назад домой. Армии страха и надежды бились в глазах информатора. – Спасибо, лорд. – сказал он. – Иди с миром. Ворбис следил, как один из охранников проводил человека из сада. Потом он рассеянно махнул рукой одному из высокопоставленных квизиторов. – Мы знаем, где он живет?

– Да, лорд. – Хорошо. Инквизитор замешкался. – А это… устройство, лорд?

– Ом говорил со мной. Машина, которая двигается сама собой? Это противно здравому смыслу. Где у нее мускулы? Где ее мозг?

– Да, лорд. Инквизитор, звавшийся дьяконом Кусачкой находился там, где был вчера, в месте, где он не был уверен, что хочет быть сейчас, ибо ему нравилось мучить людей. Это было простое желание, из тех, что в изобилии удовлетворялись в недрах квизиции. И он был одним из тех, кого Ворбис ужасал весьма специфически. Мучить людей потому, что это тебе нравится… это можно понять. Ворбис мучил людей просто потому, что считал, что их следует помучить, без вдохновения, с какой-то болезненной любовью. По опыту Кусачки, люди в конечном счете не выдумывают, перед эксквизитором. Конечно, таких вещей, как устройства, которые двигаются сами собой, нет и быть не может, но он сделал мысленную заметку увеличить количество стражи… – Конечно, сказал Ворбис, во время завтрашней церемонии будут беспорядки. – Лорд?

– Я располагаю… специальным знанием, сказал Ворбис. – Конечно, лорд. – Ты знаешь предел выдержке мускулов и сухожилий, дьякон Кусачка. У Кусачки сложилось мнение, что Ворбис находился где-то по ту сторону безумия. Он имел дело с обыкновенным безумием. Исходя из его опыта, на свете было великое множество безумных людей, и многие из них становились еще более безумны в тоннелях Квизиции. Но Ворбис прошел прямо через этот красный коридор и выстроил нечто вроде логической системы на другом его конце. Рациональное мышление, состоящее из безумных компонентов… – Да, лорд, сказал он. – Я знаю предел человеческой выдержке.

Была ночь, и было холодно для этого времени года. Лу-Тзе пробрался во мрак сарая, усердно подметая. Иногда он доставал из тайников своей робы тряпку и что-нибудь полировал. Он надраивал внешнюю сторону Движущейся Черепахи, низкой и угрожающей, неясно вырисовывавшейся среди теней. Он промел себе дорогу к печи, где некоторое время наблюдал. Отлив хорошего металла требует полной концентрации. Не удивительно, что боги роятся вокруг одиноких кузен. Так многое может произойти неправильно. Легкая неправильность в подборе ингредиентов, секундное замешательство… Урн, почти засыпавший на ходу, заворчал, когда его разбудил толчок и нечто было всунуто ему в руки. Это была чашка чая. Он взглянул в маленькое круглое лицо Лу-Тзе. – Ох, сказал он. – Спасибо. Большое вам спасибо. Кивок, улыбка. – Почти готово, сказал Урн, более или менее сам себе. – сейчас просто надо дать остыть. Дать остыть воистину медленно. Иначе оно кристаллизуется, видите ли. Кивок, улыбка, кивок. Это был хороший чай. – А, ладно, эта отливка не так и важна, сказал Урн, зевая. – Всего-шь рычаги управления… Лу-Тзе осторожно поддержал его и направил на сидение на куче древесного угля. Потом он подошел и некоторое время наблюдал за печью. Кусок железа светился в изложнице. Он вылил на него ведро холодной воды и посмотрел, как огромное облако пара поднялось и развеялось, потом забросил на плече свою метлу и быстро бросился прочь. Люди, для которых Лу-Тзе был лишь случайной фигурой позади очень медлительной метлы, были бы изумлены такой скоростью пробежки, особенно у человека в шесть тысяч лет, который не ест ничего, кроме нешлифованного риса и пьет только зеленый чай с брошенным туда кусочком прогорклого масла. Неподалеку от главных ворот Цитадели он перестал бежать и начал мести. Он промел до ворот, обмел сами ворота, кивнул и улыбнулся солдату, глазевшему на него, а потом додувшему, что это все – лишь слабоумный старый дворник, пополировал одну из ручек ворот, и промел себе дорогу среди пассажей и арок до огорода Бруты. Он увидел фигуру, сгорбившуюся среди тыкв. Лу-Тзе нашел коврик и пробрался обратно в огород, где Брута сидел скрючившись с мотыгой на коленях. Лу-Тзе на своем веку, который был продолжительнее, чем видывали целые цивилизации, видел много агонизирующих лиц. Лицо Бруты было наихудшим. Он обернул коврик вокруг плечей епископа. – Я не слышу его, хрипло сказал Брута. – Это может значить, что он слишком далеко. Я стараюсь так и думать. Он может быть где угодно. За многие мили!

Лу-Тзе улыбнулся и кивнул. – Опять все с начала. Он никогда не велел никому что-либо делать. Или не делать. Ему все равно!

Лу-Тзе кивнул и улыбнулся еще раз. Его зубы были желтые. Это был его двухсотый набор. – Ему не должно быть безразлично!

Лу-Тзе исчез в своем углу снова и вернулся с плоской чашкой, полной чего-то вроде чая. Он кивнул, улыбнулся и предлагал ее до тех пор, пока Брута взял и сделал глоток. Вкус был такой, словно кто-то бросил в горячую воду мешок лаванды. – Ты не понимаешь ничего из того, о чем я тут говорю, верно? – сказал Брута. – Не слишком много, сказал Лу-Тзе. – Ты можешь говорить?

Лу-Тзе приложил к губам морщинистый палец. – Большой секрет, сказал он. Брута взглянул на маленького человечка. Что он знал о нем? Что кто-нибудь о нем знал?

– Ты говоришь с богом, сказал Лу-Тзе. – Откуда ты знаешь?

– Признаки. Людям, которые говорят с Богом, тяжело живется. – Ты прав! Брута взглянул на Лу-Тзе поверх чашки. – Почему ты здесь? сказал он. – Ты не омнианец. И не эфебец. – Вырос неподалеку от Пупа. Давно. Теперь Лу-Тзе чужой всюду, куда приходит. Лучше всего. Изучал религию в храме дома. Теперь идет туда, где есть дело. – Возить землю и подрезать деревья?

– Верно. Никогда не был епископом или большой шишкой. Опасная жизнь. Всегда будь человеком, который чистит скамьи в церкви или подметает под алтарем. Никому нет дела до полезного человека. Никто не интересуется маленьким человеком. Никто не помнит имени. – Именно это я и собирался делать! Но это не сработало. – Найди другую дорогу. Я выучился в храме. Мне сказал старый наставник. Во время передряг всегда помни мудрые слова старого и почтенного мастера. – Какие?

– Старый мастер говорил:»Тот вон парень! Что ты ешь? Надеюсь, ты принес столько, чтобы хватило всем!» Старый мастер говорил:»Ты, нехороший мальчик! Почему ты не делаешь домашней работы?» Старый мастер говорил:»Чему тот парень смеется? Никто не скажет, почему он смеется – вся дожа останется после уроков!». Когда я вспоминаю эти мудрые слова, ничто не кажется таким уж плохим. – А что мне делать? Я его не слышу!

– Делай то, что должен. Если я и знаю что-то, то то, что ты должен пройти это все сам. Брута сжал колени. – Но он ничего не сказал мне! Где вся эта мудрость? Все пророки возвращались назад с указаниями!

– Откуда они их получали?

– Я… думаю, они сами их придумывали. – Возьми их оттуда же.

– И ты называешь это философией? – хохотался Дидактилос, размахивая своей палкой. Урн отчищал с рычага кусочки песчаной изложницы. – Ну… натуральной философией, сказал он. Палка указывала вниз, на бок Движущейся Черепахи. – Я никогда не говорил тебе ничего подобного! – кричал философ. – Философия предназначена для того, чтобы улучшать жизнь!

– Это улучшит жизнь множества людей, спокойно сказал Урн. – Это поможет низвергнуть тирана. – А потом? – сказал Дидактилос. – Что потом?

– А потом ты разберешь ее на части, да? – сказал старик. – Разобьешь ее? Снимешь колеса? Избавишься ото всех этих шипов? Сожжешь балки? Да? Когда она отслужит по назначению, да?

– Ну… начал Урн. – Ага!

– Что ага? Что будет, если мы ее сохраним? Это… послужило бы для устрашения других тиранов!

– Ты думаешь, тираны не построят таких же?

– Ну… я построю больше! – закричал Урн. Дидактилос съежился. – Да, сказал он. – Несомненно, ты построишь. Тогда все это правильно. Даю слово. Пожалуй, я просто расстроился. А теперь… я, пожалуй, пойду, где-нибудь отдохну… Он выглядел сгорбленным и вдруг постаревшим. – Учитель? – сказал Урн. – Не зови меня учителем, сказал Дидактилос, ощупывая дорогу вдоль стены сарая к дверям. – Вижу, ты теперь знаешь все, что необходимо знать о природе человека. Ха!

Великий Бог Ом скатился вниз по склону оросительной канавы и приземлился на спину среди травы на дне. Он перевернулся, схватившись челюстями за корень и подтянув себя вверх. Форма мыслей Бруты мерцала где-то в глубине его сознания. Он не мог выделить каких бы то ни было слов, но это было не нужно; так достаточно видеть волны, что бы знать, в какую сторону течет река. Однажды, кода он различил Цитадель, как сверкающую точку в сумерках, он попытался прокричать свои мысли в глубь, так громко, как только смог. – Подожди! Подожди! Ты не хочешь этого! Мы можем отправиться в Анк-Морпорк! Город шанса! С моим мозгом и твоей… с тобой, мир – наша жемчужница! Зачем ее выбрасывать… А потом он соскользнул в следующий ров. Пару раз он видел орла, всегда выписывающего круги. – Зачем совать руку в жернов? Это место заслужило Ворбиса! Овцы заслуживают, чтобы их гнали!

Что-то в этом роде было, когда первого его верующего забили камнями до смерти. Конечно, к тому времени у него было несколько дюжин верующих. Это была щемящая боль. Это было горько. Невозможно забыть своего первого верующего. Он придает тебе форму. Черепахи не слишком приспособлены к передвижению по пересеченной местности. Тут нужны или более длинные ноги, или более мелкие рвы. Ом прикинул, что он делает менее одной пятой мили в час по прямой, а Цитадель как минимум в двадцати. Однажды он показал неплохое время среди деревьев в оливковых зарослях, но оно с лихвой ушло на преодоление каменистых мест и каменных границ полей. Все это время, пока скребли его лапки, мысли Бруты жужжали в его голове, как далекий рой пчел. Он опять пытался мысленно докричаться. – Что у тебя есть? У него армия! Есть у тебя армия? Ну, сколько у тебя дивизий?

Но такие мысли требовали энергии, а существует предел количеству энергии, которое способна вместить одна черепашка. Он нашел кисть упавшего винограда и пожирал его до тех пор, пока его голова не покрылась соком, но это не многим улучшило дело. А потом была ночь. Здешние ночи не были так холодны, как в пустыне, но они не были так теплы, как дни. Он становился медлителен к ночи, так как его кровь охлаждалась. Он не мог так быстро думать. Или так быстро передвигаться. Он уже терял тепло. Тепло означало скорость. Он осилил вершину муравейника… – Ты же умрешь! Ты же умрешь!

…и скатился с другой стороны.

Подготовка к инаугурации Пророка Ценобриарха началась задолго до рассвета. Во-первых, и не в соответствии с древней традицией, был произведен тщательнейший обыск святилища дьяконом Кусачкой и несколькими его коллегами. Рыскали в поисках натянутых поперек прохода веревок и совались в подозрительные закоулки, а нет ли там спрятавшихся лучников. Хотя это и не бросалось в глаза, у Дьякона Кусачки была на плечах хорошая голова. Он так же послал несколько подразделений в город, выловить обычных подозреваемых. Квизицией считается целесообразным оставлять нескольких подозреваемых на свободе. Тогда знаешь, где их искать, когда они понадобятся. Затем дюжина младших служителей явилась очистить здания и изгнать всех ифритов, джинов и дьяволов. Дьякон Кусачка воздержался от комментариев, наблюдал за ними. Он никогда лично не сталкивался со сверхъестественными существами, но он знал, что может сделать правильно размещенный арбалет с неожидающим того животом. Кто-то хлопнул его по ребрам. Он открыл рот от внезапного вторжения действительности в цепь рассуждений и инстинктивно потянулся за кинжалом. – Ох, сказал он. Лу-Тзе кивнул и улыбнулся и указал метлой, что Дькон Кусачка стоит на участке пола, который он, Лу-Тзе, хотел бы подмести. – Привет, маленький мерзкий желтый дурак, сказал Дьякон Кусачка. Кивок, улыбка. – Идиот. Улыбка. Улыбка. Взгляд.

Урн посторонился. – Теперь, сказал он, вы уверены, что поняли все?

– Это просто, сказал Симони, сидящий в седле Черепахи. – Повтори, сказал Урн. – Мы-растапливаем-печь, сказал Симони. – Потом-когда-красная-иголка-указывает-ХХVI-поворачиваем-бронзовый-кран; когда-свистит-бронзовый-свисток, толкаем-большой-рычаг. И рулим, дергая за веревки. – Правильно, сказал Урн. Но по-прежнему выглядел обеспокоенным. – Это устройство требует аккуратности, – сказал он. – А я – профессиональный солдат, сказал Симони. – Я не суеверный крестьянин. – Отлично, отлично. Ну… если вы уверены… У них хватило времени на несколько завершающих деталей Движущейся Черепахи. На зубчатые края панциря и шипы на колесах. И, конечно, свисток на использованном пару… он был не слишком уверен в этом свистке… – Это всего-лишь устройство, сказал Симони. – Оно не представляет собой проблемы. – Тогда дай нам час. Вы должны просто-напросто добраться к Святилищу к тому времени, как мы откроем двери. – Хорошо. Понял. Отправляйтесь. Сержант Фрегмен знает дорогу. Урн взглянул на паровой свисток и закусил губу. –»Я не знаю, какой эффект это произведет на неприятеля,» – подумал он, –»но должно бы напугать почище преисподней.»

Брута проснулся, или по крайней мере перестал пытаться уснуть. Лу-Тзе ушел. Возможно, подметал где-нибудь. Он прошелся по опустевшим коридорам секции послушников. Еще несколько часов до того, как будет коронован Ценобриарх. Несколько дюжин церемоний должны быть проведены перед этим. Каждый, являющийся хоть кем-нибудь, будет торчать на Месте и прилегающих площадях, и будет еще большее число тех, кто не является почти никем. Сестины были пусты, бесконечные молитвы непропеты. Цитадель казалась бы вымершей, если бы не могучий неопределенный фоновый шум, производимый десятками тысяч молчащих людей. Солнечный свет просачивался через световые шахты. Брута никогда не чувствовал себя более одиноким. По сравнению с этим, пустоши представляли собой веселое пиршество. Прошлая ночь… прошлой ночью, с Лу-Тзе, все казалось таким ясным. Прошлой ночью он был в настроение выступить против Ворбиса здесь и сейчас. Прошлой ночью ему был предоставлен шанс. Все было возможно прошлой ночью. Так уж обычно бывает с прошлыми ночами. После них всегда наступает утро. Он спустился на кухонный уровень, а оттуда во внешний мир. Вокруг была пара поваров, готовящих церемониальные блюда из мяса, хлеба и соли, но они не обратили на него ни малейшего внимания. Он сел в сторонке, у стены одной из боен. Он знал, что где-то здесь есть задний ход. Пожалуй, никто не станет останавливать его сегодня, если он выйдет наружу. Сегодня следят, чтобы нежелательные люди не вошли вовнутрь. Он может просто уйти. Пустоши выглядели достаточно привлекательными, кроме, разве что, голода и жажды. Св. Унгулант, с его сумасшествием и мухоморами жил, казалось, совершенно правильно. Не важно, что ведешь себя, как дурак, при условии, что не надо позволять себе это заметить, и делать это достаточно старательно. Жизнь в пустыне куда проще. Но у ворот была дюжина стражников. Они выглядели несимпатично. Он вернулся обратно на то же место, которое притаилось за углом, и мрачно уставился в землю. Если Ом жив, значит, он может послать знак?

Решетка у сандалий Бруты поднялась на несколько дюймов и скользнула в сторону. Он уставился в дыру. Появилась голова в капюшоне, взглянула назад и снова исчезла. Раздался подземный шепот. Голова появилась вновь, за ней последовало тело. Оно выбралось на булыжники. Капюшон был откинут. Человек заговорщицки засмеялся Бруте, приложил палец к губам, а затем, без предупреждения, бросился к нему с жестокими намерениями. Брута покатился по камням и поднял в панике руки, так как увидел блеск металла. Грязная рука зажала ему рот. Лезвие ножа в драматическом, финальном па блеснуло на свету… – Нет!

– Почему нет? Вы же сказали, что первое, что мы сделаем, это убьем всех священников!

– Не этого!

Брута рискнул отвести взгляд в сторону. Несмотря на то, что вторая фигура, вылезавшая из дыры тоже была одета в грязную робу, живописная прическа не оставляла сомнений. Он попытался сказать:»Урн?»

– Заткнись, ты. – сказал другой, прижимая нож к горлу. – Брута?! – сказал Урн. – Ты жив?!

Брута перевел глаза с того, кто взял его в плен на Урна таким образом, который, как он надеялся, означает, что еще слишком рано делать какие-либо выводы по этому поводу. – С ним порядок, сказал Урн. – Порядок? Он – священник!

– Но он на нашей стороне. Да, Брута?

Брута попытался кивнуть и подумал:»Я на стороне всех. Было бы очень мило, если бы кто-нибудь, хоть раз, был на моей.» Рука на его рту разжалась, но нож по-прежнему возлежал на его горле. Обыкновенные для Бруты основательные мыслительные процессы потекли, как ртуть. – Черепаха Движется? – вставил он. Нож, с явной неохотой был отнят. – Я ему не верю. сказал человек. – Мы, по крайней мере, должны запихнуть его в дыру. – Брута – один из наших, сказал Урн. – Верно. Верно. А чьи вы?

Урн наклонился ближе. – Как твоя память?

– К несчастью, отлично. – Хорошо. Хорошо. Ох. Было бы неплохо тебе держаться подальше от передряг, слышишь… если что-нибудь случится. Помни о Черепахе. Ну, да, конечно, ты помнишь. – Что?

Урн похлопал его по плечу, заставив Бруту на мгновение вспомнить Ворбиса. Ворбис, никогда не прикасавшийся к человеку внутри своей головы, был большой любитель прикосновений руками. – Лучше бы тебе не знать, что происходит, сказал Урн. – Но я и не знаю, что происходит, сказал Брута. – Хорошо. Ты на верном пути. Сильный мужчина указал ножом в сторону тоннеля, уходящего в глубь скалы. – Мы идем, или как? – поинтересовался он. Урн побежал за ним, потом на мгновение остановился и повернулся:

– Береги себя, сказал он. – Нам нужно то, что в твоей голове!

Брута наблюдал, как они ушли. – Этим я занимаюсь, пробормотал он. А потом он снова остался один. Но он подумал. – Нет. Подожди. Я не должен. Я – епископ. Я, по крайней мере, могу наблюдать. Ом пропал и скоро мир придет к концу, так что я, по крайней мере могу наблюдать, как это произойдет. Шлепая сандалиями, Брута направился в сторону Дворца. Епископы двигаются наискось. Вот почему они часто оказываются там, где цари этого не ожидают.

– Проклятый идиот! Нетак!

Солнце было как раз там, где надо. В действительности, оно, скорее всего садилось, если теории Дидактилоса о скорости света были верны, но в условиях относительности точка зрения наблюдателя очень важна, а с точки зрения Ома, солнце было золотым шаром в пламенеющем оранжевом небе. Он втащился на следующий холм, вгляделся в смутное пятно далекой Цитадели. Своим мысленным слухом он слышал насмешливые голоса всех маленьких богов. Они не любят низвергнутых богов. Они не любят этого в принципе. Это напоминает им о бренности. Они загонят его глубоко в пустыню, куда никто никогда не придет. Никогда. До скончания мира. Он поежился под своим панцирем.

Урн и Фергмен беззаботно шагали по тоннелям Цитадели, шагали тем беззаботным шагом, который, если бы там очутился хоть один, кто бы этим заинтересовался, моментально привлек бы к ним пристальное и острое, как наконечник стрелы, внимание. Но у всех окружающих были жизненно важные дела. Кроме того, это не слишком хорошая идея, слишком пристально глядеть на гвардейцев, на случай, если им вздумается оглянуться. Симони сказал Урну, что тот согласился. Урн не мог четко вспомнить, когда это он успел согласиться. Сержант знает дорогу в Цитадель. Это благоразумно. Урн разбирался в гидравлике. Отлично. И вот он шагает по этим сухим тоннелям со своим лязгающим инструментом. Это логическая последовательность, но ее вывел кто-то другой. Фергмен завернул за угол и остановился перед широкой решеткой, тянувшейся от пола до потолка. Она была совершенно проржавевшая. Некогда здесь была дверь, сохранились намеки на петли, ржавеющие в камне. Урн поглядел сквозь полосы. Впереди, во мраке, были трубы. – Эврика, сказал он. – Собираешься принять ванну, да? – сказал Фергмен. – Просто смотрю. Урн выбрал короткий ломик на своем поясе и вставил между решеткой и кладкой. Дайте мне кусок хорошей стали и стену, чтобы… упереть… ноги – решетка прогнулась вперед, а потом с низким тяжелым звуком вылетела – и я смогу изменить мир… Он вошел в длинную, темную, сырую комнату и издал удивленный свист. Никто не проводил здесь никакого ремонта – ну, столько, сколько нужно, чтобы железные петли превратились в массу рассыпающейся ржавчины, но все это по-прежнему работает?

Он взглянул вверх, на свинцовые и железные ковши, большие, чем он сам, и переплетение насосов и труб в рост человека. Это было дыхание Бога. Возможно, последний человек, который знал, как это работает, был замучен многие годы назад. Или сразу после того, как это было собрано. Уничтожение создателя было традиционным методом защиты авторских прав. Здесь были рычаги и там, над провалами в каменном полу, висели два набора противовесов. Возможно, достаточно всего нескольких сотен галлонов воды, чтобы сдвинуть баланс в любую сторону. Конечно, воду надо было бы подать вверх… – Сержант?

Фергмен топтался у дверей. Он выглядел нервозно, как атеист во время грозы. – Что?

Урн указал. – Видишь этот большой стержень в стене, так? В основании цепи привода?

– Чего?

– Большого шишковатого колеса?

– Ох. Да. – Куда этот стержень идет?

– Не знаю. Тут проходит Колесо Исправления. А. Дуновение Бога в конечном итоге оказалось потом людей. Дидактилос оценил бы шутку, подумал Урн. Он обратил внимание на звук, бывший все время, но лишь теперь просочившийся сквозь его собранность. Это был далекий и едва уловимый, и искаженный эхом, но несомненно звук голосов. Из труб. Сержант, судя по выражению его лица тоже их слышал. Урн приложил ухо к металлу. Слов разобрать не было никакой возможности, но общая ритмика религиозных песнопений была достаточно знакомой. – Это просто в Святилище идет служба, сказал он. – Скорее всего, звук отражается от дверей и идет вниз по трубам. Фергмен не выглядел переубежденным. – Никакие боги тут ни в коем случае не замешаны, перевел Урн. – Он снова переключил свое внимание на трубы. – Простой принцип, сказал Урн, скорее себе, чем Фергмену. – Вода стекает в резервуары противовесов, нарушая баланс. Одна группа противовесов опускается, другая поднимается по стержню в стене. Вес дверей не важен. Когда нижние опускаются, эти вот черпаки переворачиваются, выливая воду. Наверное, достаточно плавно. Превосходно уравновешивается и в начале, и в конце движения. Отлично придумано. Он заметил выражение Фергмена. – Вода переливается туда-сюда, и ворота открываются. – перевел он. – Так что нам всего-лишь надо подождать, пока… какой он там сказал знак?

– Они трубят, проходя по дороге к главным воротам, сказал Фергмен, радуясь случаю оказаться полезным. – Хорошо. – Урн окинул взглядом противовесы и черпаки над головой. Бронзовые трубы протекали от коррозии. – Но, пожалуй, лучше уж лишний раз удостовериться, что мы знаем, что делаем, сказал он. – Пожалуй, пройдет пара минут, прежде чем двери начнут двигаться. – Он пошарил в недрах своей робы и извлек оттуда нечто, с точки зрения Фергмена, очень напоминающее орудие пыток. Должно быть, это каким-то образом дошло и до Урна, потому, что он, очень медленно и мягко произнес:»Это – раз-вод-ной ключ.»

– Да?

– Это для откручивания гаек. Фергмен жалобно кивнул. – Да? – сказал он. – А это бутылка машинного масла. – О, отлично. – Просто поддержи меня, хорошо? Пройдет некоторое время, пока я отцеплю соединение от вентиля, потому хорошо бы уже приступать. – Урн углубился в древний механизм, в то время как на верху продолжала жужжать церемония.

Провались-я-на-этом-месте Дблах был настоящей опорой новым пророкам. Он поддержал бы и конец света, если бы ему удалось получить концессию на продажу культовых статуй, икон по сниженным ценам, прогорклых сладостей, расстраивающих желудок фиников и гнилых олив на палочке какой угодно толпе зрителей. Так что, это был его завет. В природе никогда не существовало Книги Пророка Бруты, но один предприимчивый писец во времена, которые принято называть Обновлением, собрал некие заметки, и вот что сказал Дблах:

I. Я стоял у самой статуи Оссори, да, когда я заметил Бруту прямо возле меня. Все старались держаться от него подальше, потому что он был епископом, а если толкнешь епископа, то потом бед не оберешься.

II. Я сказал ему:»Привет, Ваша Милость», и предложил ему йогурт практически задаром.

III. Он ответил: «Нет».

IV. Я сказал: «Это очень полезно для здоровья, это настоящий живой йогурт.»

V. Он сказал, да, он это видит.

VI. Он глядел на двери. Это было в районе третьего гонга, да, так что мы все знали, что еще ждать и ждать. Он выглядел слегка расстроенным, но не так, словно бы он съел йогурт, который, должен заметить, был слегка с душком, это от жары. В смысле, он был несколько более живой, чем обычно. В смысле, мне приходилось похлопывать по нему ложкой, чтобы он перестал вылазить из… хорошо. Я всего-лишь объяснил немного про йогурт. Хорошо. В смысле, вам ведь нужно добавить немного красочных деталей, верно? Люди любят красочные детали. Эта была зеленой.

VII. Он просто стоял тут и глядел. Так что я сказал: «Проблемы, Ваше Преподобие?», на что он снизошел до:»Я его не слышу». Я сказал: «Кто этот он, к которому ты обращаешься?» Он сказал: «Если бы он был здесь, он бы подал мне знак»

И чистая ложь, что при этих словах я сбежал. Просто оттеснило толпой. Я никогда не был другом Квизиции. Если я и продавав им продукты, то всегда сдирал с них лишку. Ну ладно, хорошо, потом он пробился через цепочку охраны, которые сдерживали толпу, и встал прямо напротив дверей, а они не знали, как поступать с епископами, и я услышал, как он сказал нечто вроде: «Я нес тебя в пустыне, я верил всю мою жизнь, так сделай для меня одну-единственную вещь». Ну, что-то в этом роде. Как насчет немного йогурта? Дельное предложение. По рукам?

Ом взобрался на покрытую ползучими растениями насыпь, захватывая в рот усики и подтягиваясь на шейных мускулах вверх. Потом он перевалился на противоположную сторону. Цитадель была так же далеко, как и прежде. С точки зрения Ома, мозг Бруты пылал, как сигнальный огонь. Каждому, кто достаточно долго общается с богами, присущ род безумия, и это оно руководило сейчас парнем. – Слишком рано! – Вопил Ом. – Тебе нужны последователи! Ты не можешь идти в одиночку! Ты не сможешь сделать этого сам! С начала нужно обзавестись последователями!

Симони обернулся и обвел взглядом Черепаху. Тридцать человек сидевших скорчившись под ее панцирем выглядели исполненными дурных предчувствий. Капрал отдал честь. – Иголка там, сержант. Медный свисток свистнул. Симони поднял рулевые веревки. Такой и должна быть война, подумал он. – Никакой неопределенности. Еще несколько таких черепах, и никто никогда больше не будет воевать. – Готово, – сказал он и рванул большой рычаг. Хрупкий металл хрустнул у него в руках. Будь у кого-нибудь достаточно длинный рычаг, можно было бы изменить мир. Вся загвоздка в ненадежности рычагов.

В потаенных глубинах водопровода Святилища Урн крепко охватил разводным ключом бронзовую трубу и осторожно повернул гайку. Она не поддалась. Он поменял положение и аж прихрюкнул от усилия. С тихим жалобным металлическим звуком труба повернулась – и сломалась… Оттуда хлынула вода, ударяя Урна в лицо. Он выронил инструмент и попытался заткнуть поток пальцами, но он струился вокруг его рук и булькал вниз по сточной канаве в сторону одного из противовесов. – Останови! Останови! – закричал он. – Что? – сказал Фергмен несколькими футами ниже. – Останови воду!

– Как?

– Трубу прорвало!

– Я думал, нам этого и надо. – Не сейчас!

– Прекратите кричать, мистер. Вокруг стражники!

Урн позволил воде фонтанировать, пока выпутался из своей робы, а потом забил дыру в трубе промокшей материей. Она с силой вылетела обратно и мокро шлепнулась у самой свинцовой воронки, соскальзывая вниз, пока не заткнула сток/канал, ведущий к противовесам. Вода собралась над ней и начала растекаться вокруг по полу. Урн взглянул на противовесы. Они были неподвижны. Он чуточку расслабился. Теперь, если здесь достанет воды, чтобы один и противовесов опустился… – Вы, оба, ни с места. Он оглянулся, его разум оцепенел. В выломанном дверном проеме стоял крепко сбитый человек в черной робе. Позади него стражник многозначительно держал в руках меч. – Кто вы? Почему вы здесь?

Урн медлил лишь мгновение. Он указал ключом. – Ну, это седло клапана, вот, сказал он. – Вокруг этого клапана идут колоссальные утечки. Удивительно, что это все еще не развалилось. Человек вступил в комнату. Он мельком взглянул на Урна, а потом переключил свое внимание на хлещущий насос. И обратно на Урна. – Но вы же не…-начал он. Он развернулся, так как Фергмен заехал стражнику куском пробитого насоса. Когда он повернулся обратно, гаечный ключ Урна саданул его прямо в желудок. Урн не был силен, но это был длинный ключ, и все остальное проделали хорошо известные принципы рычага. Человек согнулся пополам и осел назад против одного из противовесов. Последующие события происходили словно в застывшем времени. Дьякон Кусачка ухватился за противовес в качестве опоры. Он, под весом воды и дьякона, тяжело пошел вниз. Тот перехватился выше. Противовес опустился еще, ниже края дыры. Тот снова попытался восстановить равновесие, но схватил только воздух, и он упал на верх падающего противовеса. Урн видел его лицо, глядевшее на него, в то время как противовес падал во мрак. Рычаг в руках человека может изменить мир. Он воистину изменил его для Дьякона Кусачки. Он прекратил его существование. Фергмен с поднятой трубой стоял над стражником. – Этого я знаю, сказал он. – Сейчас я его… – И не думай!