Ловчие Удачи

Глава 3

Темноту разорвал дикий крик.

Маленький мальчик стоял один посреди ночи на склоне черной, как сажа, горы. Чьи-то сильные руки протянулись к нему и схватили. Он вырывался. Там, на самом краю, извивалась в вихрях пламени женская фигура. Словно огонь факела ОНА сгорала, проливая гиблый свет вокруг себя, разрывая темноту ночи дикими воплями нестерпимой боли. Для мальчика ОНА была воплощением всего того, что вообще светлого могло быть в серой безысходности, которая заполняла жизнь детей, воочию наблюдавших Сокрушение Идолов.

— Мама! — сиплый крик ребенка был просто криком мало ещё понимающего в этой жизни существа, чтобы оскалиться злобой или обагриться жаждой мести.

— Будьте вы прокляты!!! — раздался другой крик, полный того, чего был лишен предыдущий.

Отец прижимал его к груди, пытаясь скрыть происходящее от взора, но две золотые бусинки глаз продолжали смотреть из-под упавшей на лоб челки кроваво-красных волос, как сгорала в страшных мучениях Рунэада. Изгнанница, покинувшая свою родную страну, а теперь, по решению драконов, изгнанная и мира живых.

Дважды ее изгонял этот мир. Палачами несчастной стали могущественные и безжалостные служители предрассудков: закон и пророчество.

— Прими достойно наше решение, Xenos, — словно гром донесся голос мелькнувшей в звездном небосводе тени.

Мальчик испуганно отвернулся, уткнувшись в грудь беловолосого гомункула. Отец прижал его к себе. Аир А’Ксеарн бессильно стоял на коленях, заключив в объятия последнее, что у него осталось. Изумрудные глаза горели в темноте едва ли не ярче того пламени, которое забирало возлюбленную. Он ощерился до хруста сомкнутых зубов на взмывающую все выше в ночное небо тень. Из не плачущих изумрудных глаз скатилась слеза. Крошечной жемчужиной она сбежала по щеке, и мальчик почувствовал, как на его нос упала теплая капля. Он посмотрел туда, где сверкали два огромных изумруда с крестовидными зрачками истинного Xenos. Встретив взгляд сына, Аир с горечью посмотрел в эти, совсем другие, глаза. Словно из них вынули часть того ясного и чистого света, который из них исходил.

Когда стихло хлопанье драконьих крыльев, Аир прижал голову сына к груди, не в силах больше выносить этого взгляда, рвущего немым вопросом те осколки, что ещё оставались от разбитого бесчисленными потерями сердца гомункула…

Карнаж вздрогнул и открыл глаза. Скиера мирно посапывала у него на плече. Из небольшого окна проникал скудный свет пасмурного и холодного после вчерашнего ливня утра. Рядом с печкой храпел, завернувшись в старую медвежью шкуру, Филин. Сам же хозяин дома отправился спать на второй этаж в любимый гамак среди склада инструментов.

Феникс тяжело поднялся. Скиера тоже проснулась, растревоженная его движениями, и сонно терла глаза. «Ловец удачи», проходя мимо громко храпящего Филина, задержался и отвесил тому пинка. Дуэргар ухнул, недовольно заворчал и продолжил храпеть дальше. Полуэльфка с интересом наблюдала за этой сценой, одеваясь в высохшую одежду. Карнаж усмехнулся и, хорошенько размахнувшись ногой, от души врезал мыском сапога по толстой заднице спящего.

— Ты что, ошалел?!! — возопил дуэргар, вскочив с вытаращенными глазами.

— Собирайся, нам пора. Если, конечно, не хочешь петли на шею, — объявил полукровка, надевая рубаху.

Филин злобно поворчал, но тоже стал собираться. Сам Феникс собрался быстро. Его пальцы ловко застегнули все три небольшие пряжки на бандаже, за который он заткнул свой худой кошель и длинную цепь с мелкими звеньями. Шнуровку у рубахи на горле он не стал завязывать, а лишь одел на шею два небольших мешочка на тесьме. Проверив, на месте ли кинжалы и легко ли они выходят из ножен, Карнаж накинул короткую куртку и принялся со сдавленным шипением расчесывать спутавшуюся за ночь шевелюру, жертвуя гребню немалую часть волос.

Ян, зевая, спустился по лестнице и с полным безразличия видом смотрел за возней собравшихся в дорогу гостей.

— Карнаж, я тут вспомнил-с. Ночью прибежал парнишка от хозяина кабачка «У старой гарпии» и сказал, что твои вещи у него, и чтобы ты поторопился их забрать, — произнес, наконец, Часовщик.

— Ты сказал ему, что я у тебя? — спросил полукровка, усаживаясь за стол рядом с жующим скудный завтрак дуэргаром.

— Конечно нет-с! Я что, похож на идиота?! А зашел он так… Потому как знает, что мы знакомы. В конце концов, в этом городе не так много мест, куда ты мог бы податься.

— Что верно, то верно. Но я ведь тоже мало похож на идиота? — усмехнулся Феникс. — Сходить в кабак за оставленной там поклажей! Проклятье! За кого меня вообще держат?!

— Мда, — протянул Филин, терзая зубами кусок вяленого мяса. — Ну и шкура тот кабатчик! Видать, за разгром заведения никто платить не стал. Вот он и решил сдать страже кого-нибудь за хороший барыш. Придет «ловец удачи» забирать свое барахлишко, а его и сцапают.

Карнаж хмыкнул и рассек ножом луковицу.

— Однако же… Я остался без всего. Даже отмычек нет, — полукровка многозначительно покосился на Яна.

— Черт бы тебя побрал!!! — нахмурился Часовщик под сверлящим взглядом золотых глаз. После чего, тихо ругаясь, поднялся по лестнице наверх и оттуда, немного погодя, крикнул. — Ладно, соберу я тебе торбу. А ты, как до Лангвальда доберешься, поищи мне хату, где устроится и пошли весточку.

— Договорились! — ответил с набитым ртом Феникс.

Перемигнувшись с Филином, они чокнулись кружками с остатками вчерашнего рома.

Кроме всего прочего, надо сказать, довольно приличного снаряжения, которое Ян запихнул от щедрот своих в торбу, Карнаж попытался растрясти мастера на пару кульков с провизией и на старый, но еще способный послужить плащ, что пылился на крюку у двери. Часовщик воспротивился, резонно утверждая, что тем, кто всякий раз пускает этот предмет одежды в ход не по прямому назначению давать его бесполезно и убыточно. Снабдив гостей провиантом и напутствовав поскорее убираться из города, пока стража не заинтересовалась ими всерьез, Ян с облегчением захлопнул дверь.

Чтобы скорее покинуть город троице следовало разжиться ездовыми животными, а денег на это не было. Впрочем, начинался торговый сезон, и в столице не только склады ломились от товаров, но и конюшни битком набивались скакунами всех мастей. Карнаж не стал долго рассусоливать, и отправился в ближайшую конюшню, по дороге снимая перчатку с левой руки. Выпустив на свободу пятерню длинных и сухих пальцев с по-рандьянски хищными кинжальными ногтями, «ловец удачи» ухватил за горло полусонного сторожа и выпил из него столько сил, сколько смог. Как полукровка Карнаж не мог пользоваться своим наследием на всю катушку, однако голод, который последнюю неделю никак не могла унять обычная пища, был не тётка. Переступив потерявшего сознание сторожа, Феникс сорвал замок и вскоре разжился двумя лошадьми и одним ослом, явно изумленным до глубины души, что смог зачем-то понадобиться незадачливому конокраду. Уже через четверть часа троица медленно, но верно продвигалась по городу в направлении ворот.

Насколько полукровка знал своего компаньона дуэргара, тот, даже в самом неудачном положении, мог вывернуть дело так, чтобы превратить в достоинство недостаток, а насмешку сделать поводом для гордости. Вот и теперь Филин самодовольно расписывал истории из хроник дуэргаров, поминая мыслителей, ученых, алхимиков и просто «бравых парней», разъезжавших, как и он, на ослах. Скиера сначала слушала, но, к тому моменту, как они подъезжали к арке ворот, уже бросала на Карнажа умоляющие взгляды, в которых читалась немая просьба заткнуть ходячий цитатник дуэргарской истории. Перехватив её взгляд, «ловец удачи» только пожал плечами. Он вынул из торбы аккуратно сложенный плащ, который Ян ни в какую не хотел отдавать, и набросил на плечи.

— Хитёр, брат! Всё-таки спёр у скряги, — хохотнул Филин, увидев обновку друга.

— Так куда мы направляемся? — спросила Скиера, стараясь поддержать смену разговора.

— Как я и говорил, в Лангвальд. Там мы, вренее, я, встречусь с Хроносом. О нем мы говорили с Филином. Он поможет избавиться тебе от клейма, а мне, если повезет, от финансовых затруднений, — солгал Феникс, ведь истинные причины его визита были не столь уж безобидны.

— А я устроюсь аптекарем, — слова дуэргара меж тем не зажглись и искрой энтузиазма Феникса. — Похоже, пришло время подыскать себе конуру потеплее, что бы тихо и спокойно помереть.

— Но-но, Филин! Выше бороду, — приободрил полукровка, — И в Лангвальде у тебя дел будет по горло. У тамошней публики тоже не тишь да гладь.

— По мне всё лучше, чем каменный мешок в «Башне Умолкших Криков», — проворчал Филин.

— Скажите, а почему она так называется? — спросила Скиера.

Полуэльфка задала свой вопрос довольно громко и совсем некстати, так как они проезжали мимо сторожки и несколько солдат обернулись, услышав знакомое название.

— Тихо, — зашипел Феникс, прикладывая палец к губам, — за лишние разговоры об этом месте туда можно ненароком и загреметь.

Скиера заметила, что взгляд Карнажа устремлен мимо нее. Золотые глаза «ловца удачи» пристально за кем-то наблюдали. Проследив за направление взгляда полукровки, лучница увидела, как среди толпы мелькнула фигура с надвинутым на лицо капюшоном сильванийской накидки.

— Я вас догоню, — тихо произнес Карнаж, придерживая лошадь.

— Что случилось? — насторожился Филин.

— Ничего. Занятное совпадение, не опасайтесь. Лучше поскорее проезжайте, а я не дам этой змее пустить в ход жало.

— Да объясни ты толком! — потребовал дуэргар.

— Проклятье! Не теряйте времени! — рыкнул Карнаж, спешиваясь.

Не смотря на то, что западные ворота из Швигебурга не были скованы ведущим к ним тоннелем, а находились на открытом воздухе, все же, при всем своём немалом размере, они не могли достаточно быстро пропустить за городские стены всех желающих. Особенно сейчас, в начале торгового сезона, когда с Большого Тракта сворачивали бесчисленные купеческие обозы, направляясь в столицу Фивланда. Повозки стража хоть и пропускала быстро, но только после хотя бы формального досмотра. Совет Кланов пыжился с старался делать всё, чтобы город не наводнила контрабанда. Поэтому не удивительно, что у ворот с утра до вечера постоянно скапливался народ. Приезжие заполняли площадку, огороженную высокой каменной стеной, проходя через первые ворота. Внутри производился быстрый досмотр и, уже после него, их пропускали через врата потухшего вулкана.

Карнаж протискивался сквозь толпу к той самой фигуре в зеленой сильванийской накидке, что явно торопилась достичь поста стражников. Там со скучающим видом курил трубку капитан швигебургской стражи.

Скиера и Филин к тому времени уже проехали к внешней площадке, и медлить было нельзя. Понимая, что не успеет, Феникс резко окликнул того, кого упорно преследовал:

Фигура вздрогнула и резко обернулась. Под капюшоном мелькнуло перевязанное тряпками лицо, оставляя открытым только один глаз. Их взгляды встретились. Карнаж отрицательно покачал головой и покосился на свой шабер, который держал в левой руке, прижав лезвием к предплечью.

Мгновение, и фигура отпрянула назад, замешавшись в толпе.

Теперь была очередь его, Феникса, уносить ноги. Наверняка Кеарх явился не один, а с дружками из гильдии воров, и, даже если ему не удалось бы привлечь в дело стражу, то все равно он попытался бы отомстить своими силами. Вертя головой во все стороны, Карнаж начал смещаться в сторону ворот. Повозок было очень много и у стражи хватало забот, поэтому его одного пропустили быстро. Оказавшись на огороженной стеной площадке, полукровка, не смотря на все неудобства, продолжал вести лошадь под уздцы и не торопился вскочить в седло, за что выслушивал кучу ругательств в свой адрес, в том числе от проезжавших мимо всадников. Желтые глаза внимательно изучали каждый фут парапета, каждый укромный угол каменной фортификации на полукруге стены и каждую бойницу на башнях. Вдруг показалось, будто со стороны внешних ворот, возле лестницы к дозорной башне, мелькнула чья-то тень. Её выхватило проглянувшее на мгновение из-за туч полуденное солнце.

Стрелок занял неплохую позицию благодаря связям гильдии воров, так что отравленный наконечник стрелы мог поджидать «ловца удачи» и здесь, и снаружи на широком каменном мосту. В любом случае, снаружи было гораздо больше шансов. Хотя бы пришпорить коня и гнать, что есть духу до спасительных крон деревьев. Внутри же каменного кольца стен лучник мог расправиться с ним со всеми удобствами из-за скопления народа.

Под аркой, ценой невероятных усилий, Фениксу удалось остановиться и вскочить в седло. Он задержался настолько, насколько это было возможно, усердно осыпая особо рьяных торопыг ударами ног. Вскоре поднялся настоящий гвалт, что явно добавило нервозности поджидавшему убийце, так как цель никак не появлялась. Наконец, когда вмешалась стража, Карнаж пришпорил лошадь и рванулся вперед, опрокинув нескольких человек на своем пути.

Стрелок непроизвольно дернулся, когда из ворот вылетел всадник и поскакал во весь опор, словно за ним гнался больной бешенством вервольф. Пришлось снова целиться.

— Ну же! Давай, убей его! — требовал стоявший рядом Кеарх, чье напряжение уже дошло до предела. Это ещё больше задерживало уже немолодого охотника, который не привык работать под таким давлением нанимателя, которому взбрело в голову контролировать процесс лично.

Карнаж мчался вперед. Сердце бешено колотилось. Невозможно было привыкнуть к бегству от смерти, пусть со временем страх перерождался или, скорее, маскировался в некий безумный азарт. «Ловец удачи» кожей чувствовал, как в нетерпении скрипит тетива лука, как жадно сверкает на солнце нацеленный ему в спину наконечник…

Слишком тесно! Слишком долго! Он не успевал, и даже отменные навыки наездника не могли его спасти. Ещё немног и стрела сорвется в полёт! В решительную минуту на глаза Феникса попался воз, где под куском старой мешковины, едва прикрытый ей, лежал щит с узором одного из горных кланов. Судя по краске и зеркально начищенному металлу умбона, владелец вез его на продажу, будучи из тех кузнецов, кто не любили шумных городов, почитая их мешающими истинному искусству. А это значило, что щит был сделан на совесть!

Полукровка резко осадил коня. Породистый жеребец встал на дыбы. Едва удержавшись в седле, Карнаж свесился и выхватил щит из-под парусины, одним махом забросив его себе за плечо. Пущенная к тому времени стрела с треском вошла в древесину.

Со стены донеслось громогласное проклятие, подобное дикому реву смертельно раненого зверя. Окружающие задрали головы, изумленно уставившись на фигуру, укутанную в плащ, потрясающую сжатыми от злости кулаками меж зубьев фортификации. Кеарх проводил взглядом скрывшегося под сенью деревьев полукровку и с ненавистью глянул на брошенный тем на мосту, надежный, словно фивландские банкиры, горский щит.

Феникс нагнал Филина и Скиеру. Дуэргар отпустил поводья и похлопал в ладоши:

— Ловко, ловко, ничего не скажешь. Только в следующий раз со щитом может и не повезти.

— В следующий раз и Кеарху может не повезти, и мой кинжал доберется до его глотки раньше! — ответил, отдышавшись, Карнаж.

— У тебя будет такая возможность, поверь мне. Сучий потрах этого так просто не оставит, — заметил Филин, — ты же говорил, если не соврал, конечно, что перепахал ему пол-лица.

— Надо же было оставить что-то на память, — хищно усмехнулся «ловец удачи».

— Какой-то ты слишком веселый сегодня. И глаза блестят. Неужели опять «насосался» из кого-то?

— Не опять, а снова… — хмыкнул Карнаж и отвернулся.

После этих слов дуэргар помрачнел, немного задержался и бросил полукровке безделушку, которую хранил за пазухой, со словами:

— Вот кое-что памятное и для тебя.

Карнаж мгновенно среагировал и схватил вещицу. Вопросительно посмотрев на дуэргара, красноволосый разжал руку — на ладони лежал медальон Галчонка с засохшей кровью владельца. Феникс некоторое время смотрел на украшение широко раскрытыми глазами, будто не веря.

— Почему не отдал раньше?! — запинаясь, но твердо спросил «ловец удачи».

— Зачем?! Ты же тогда бы никуда не уехал, а стал бы искать отмщения! Совсем не об этом просил Галчонок. И погиб бы! И так еле ноги унесли. Не воры, так стража проломила б твою горячую башку! — Филин впервые показался Скиере таким раздраженным. — Я не для того выхаживал тебя столько лет, чтобы вот так, не за хрен собачий дать погибнуть! Ты ж мне почти как сын!

— Можешь хотя бы ты не говорить эту банальность? — твердо произнес Карнаж, убирая медальон. — Потому как все мои «почти отцы», наставляя меня, сами гибли довольно глупой и бесполезной смертью, в итоге вновь оставляя меня одного.

Дуэргар немного растеряно посмотрел на Феникса и как-то совсем по-стариковски опустил голову, насупившись. Достал из кармана трубку и с тихим неразборчивым ворчанием принялся набивать.

Скиера попыталась успокоить Феникса, но тот зло стряхнул её руку с плеча. Некоторое время ехали молча, и вдруг «ловец удачи» неожиданно повернулся к полуэльфке и ответил на недавно заданный ей вопрос:

— «Башня Умолкших Криков» называется так, потому что конструкция стен не позволяет звукам изнутри выходить далеко за пределы узилища. Хоть сорви глотку, но снаружи никто не услышит. Когда к ней волокут осужденных, они в отчаянии вопят так, что уши закладывает. Но, стоит захлопнуться воротам, и крик не просто стихает, а резко обрывается. Я видел подобное, и мне приходилось слышать эту неожиданную, звенящую и жуткую тишину.

Скиера воззрилась на него, но Карнаж снова устремил взгляд вперед. Лучница обернулась и со смешанным чувством провожала шпили утопающего в кронах деревьев Швигебурга. Город более не казался ей таким уж притягательным и удивительным…

Путь до пересечения с Большим Северным Трактом был не столько дальним, сколько однообразным и нудным. В скором времени путники выбрались из леса на равнины Фивланда. Даже в сравнении со степями Империи, окружающее выглядело голо и покинуто, храня память о давней войне гномов и дуэргаров. Издревле этот край славился безжизненностью, так как столкновения прибывших с Восьми Островов народов и коренных обитателей Материка оканчивались весьма деструктивно. И, если люди, ушедшие в степи будущей Империи, смогли договориться с кентаврами настолько полюбовно, что отправили тех в резервацию на впечатляющих размеров остров посреди Моря Скал, доходчиво окрестив его Островом Четырех Копыт, то гномы и дуэргары бились на полях будущего Фивланда грудью в груди ещё пару веков. Попутно, как ни странно, давая отпор любой третьей стороне, неважно пытавшейся примирить или же, наоборот, разжечь конфликт.

Никаких легендарных побоищ и громких имен на подобие Гарна Молотобойца, первым приведшего собратьев на негусто заселенные дуэргарами территории, история не сохранила. В бессмысленной мясорубке герои появлялись каждый божий день и так же скоро погребались под шестью футами земли, за которую рвались в бой навстречу арбалетным болтам и топорам. В конце концов, обеим сторонам надоело воевать. Поскольку никто не хотел уходить так же, как и драться дальше, оба народа начали отстраиваться на ставшей общей территории, иногда демонстрируя друг другу волосатые задницы в шпионские зрительные трубки.

Примечательным для Материка оказался тот факт, что и те, и другие немало преуспели на поприще созидания. Мораль обоих народов предполагала иметь вместо надежного врага худого друга, даже если в подобном случае столь обожаемая однозначность не была на лицо. За прошедшие века гномы и дуэргары сблизились и стали фактически одним целым. Возможно, благодаря тому, что вторые, едва выбравшись из-под рабского ига темных эльфов, только начинали осваивать новые земли, а появление гномов во многом спасло будущее королевство от захвата прежних хозяев, зализывавших раны в подземных дебрях. Не говоря уже об остальных народах, имевших свое видение судьбы богатых недр Фивланда при откровенной бедности почв на поверхности.

— О, Сильван! Сколько я здесь ни была, но никак не могу привыкнуть, — испустила вздох Скиера, — как же здесь пусто!

— Но-но, — буркнул Филин, — тут просто кипит жизнь по сравнению с Пепельными Пустошами!

Удар попал в цель. Некогда знаменитые леса Роккар, краса и гордость древней природы Материка, называемые «Вольными», раскинувшиеся на севере, за грядой Драконьего Проклятия, были сожжены дотла в ходе жестокой войны между Лароном и Истанией. Защищали древние дебри вместе с немногочисленными дикими эльфами, как раз такие полукровки, как Скиера и им подобные. Все те, кому не нашлось места в мрачной эпохе Сокрушения Идолов, полной жестокости, подозрительности и резких политических решений. Владыки в то непростое время делили окружающих на «своих» и «чужих» далеко не по убеждениям, а по чистоте крови.

Горе от этого поражения в полной мере выпало на долю полуэльфки, которая потеряла в огне лесов Роккар всю семью и друзей. За какие-то пять лет войны она лишилась близких и своего единственного дома.

Дуэргар не считал, что сказанул со зла. Он вступился за отчизну, но, при всей известной черствости фивландцев, те не были лишены сердца. Тем более, когда на резкие слова отвечали лишь молчаливым укором мокрых от подступивших слез глаз.

— Зря ты так, — хмуро посмотрел на Филина Карнаж. — Я бывал у самого края Пепельных Пустошей. Жуткое зрелище, доложу я тебе.

— Да я же это… — дуэргар почувствовал себя весьма погано и покосился на Скиеру. — Того. Не хотел я, короче… Земля наша настрадалась не меньше, только времени прошло побольше… Да на твои слова любой урожденный фивландец сказанул бы так же!

— Понимаю, — тихо, но твердо ответила полуэльфка.

Тракт, что твой швигебургский гном, шел прямо, ломился через холмы, протискивался сквозь нагромождения камней, даже в скалах хитроумные строители находили лазейки, и не думая обогнуть. Солнце ярко светило, высушивая мокрую от дождя землю с редкими клочками травы тут и там. Откуда-то доносились странные звуки, издаваемые живностью, которая умудрялась обитать здесь, вырыв нору или забившись в расщелину, заросшую мхом.

— И все же взгляд стынет от того холодного запустения, что царит здесь и зимой, и летом, — не выдержала полуэльфка.

— Каждый смотрит так, как умеет, — гораздо спокойнее возразил Филин, после чего неожиданно и с чувством произнес. — Вот. Смотри, посреди холмов есть болота — излюбленное место чудаковатых алхимиков. Странные они мужики, но живут и путникам помогают. Кое-где курганы. Там живут коренные мои сородичи. Всегда рады бартеру и новостям из большого мира. Обитаемых мест здесь на самом деле очень много. Стоит лишь присмотреться. Те же поселения гномов в горах на западе. И если там не шумят листвой деревья и не поют птицы, это еще не значит, что там нет жизни. Стоит лишь вслушаться! Особливо дальше, среди снежных шапок гор, там-то жизнь нашего брата поет стуком кирки на рудниках и штольнях, скрипом канатов в люльке, шипением раскаленного металла в плавильнях и бульканьем кипящего на огне горького и крепкого лангвальдского чая. В том же запустении нашим предкам не приходится себя винить. Гномы и дуэргары в основном бились меж собой, и никогда с землей, что даровал нам Основатель. Даже сберегли те куцые леса, которыми скупо поделился Сильван. И мне действительно жаль, что с роккарскими дебрями приключилось такое. Подумать только! Сжечь дотла объект споров Истании и Ларона с помощью драконов, чтобы в итоге не досталось никому?! Зачем тогда кровь было лить, если всё в итоге пустили по ветру?!

Скиера в изумлении уставилась на Филина. Тот в сердцах сплюнул, отвернулся и задымил трубкой.

* * *

Кеарх был из старой породы сильванийских эльфов, в которых еще оставалось много древней крови, чем, собственно, и гордился род молодого убийцы. Юный, по эльфийским меркам, отрок унаследовал и мстительность, и жестокость, присущую сильванийцам старой закваски, поэтому не мог оставить всё, как есть, и позволить Карнажу спокойно уйти. Хотя, надо признать, Кеарх недооценил противника. Попрыгун в юношеские годы уже успел отличиться, да так, что многие патроны его зауважали.

Сильваниец хорошо помнил как былые, казалось, такие сердечные наставники запихнули их в настоящее пекло. Он, Попрыгун и ещё несколько молодых стажеров были направлены в одну из башен в Высоких Шпилях. И, если для юношей это было захватывающей авантюрой, то для бывалых воров являлось чистой воды самоубийством. В вопросе противостояния ловкого и смекалистого воришки, с быстрым, как молния, кинжалом, и мага, вооруженного такими знаниями, как, например, превратить щелчком пальцев человека в горстку пепла, всё решал случай. На тот момент обитатель башни, задержавшийся там несколько дольше обычного, оказался молодым ворам явно не по зубам. Прежде, чем те сумели оправиться от удивления, застав чародея в библиотеке за чтением какого-то старинного фолианта, тот в приступе гнева испепелил сразу двоих. После чего, смирив страсти, успокоился, собрал нужные книги на глазах остолбеневших от страха Кеарха и Попрыгуна и собирался удалиться через портал. То был Рэйтц из Красных Башен. Молодому магу едва перевалило за тридцать, но врожденный талант уже завоевал признание в самых высоких кругах. В тот день он направлялся на собрание чародеев в традиционно выбранных для этого залах феларской резиденции придворной гильдии, чтобы там зачитать свой занменитый меморандум и официально образовать орден Красных Башен. Будущий магистр пребывал в весьма скверном расположении духа, а, так как он славился своими маниакальными наклонностями пироманьяка, то сожжение пары никчемных молокососов лишь подняло ему настроение. Зло усмехнувшись, маг развернулся к порталу — весьма самоуверенный поступок, ведь таким образом он оказывался к оставшимся в живых воришкам спиной. Хотя, откуда ему было знать о пережитом Карнажем в детстве потрясении и о том, какое последствие оно возымело? Оправившись от оцепенения, в которое ввергло его сожжение товарищей, Попрыгун, словно оголодалый волчонок, набросился с яростным рыком на Рэйтца. Если бы маг не успел повернуться, то удар потрепанного шабера пришелся бы между лопаток, а так стилет вонзился лишь в плечо…

Кеарх пришпорил коня, продолжая гнать во весь опор по дороге на Лангвальд.

Дальше эльф плохо помнил. Он очнулся, когда библиотека уже пылала, а Реётца и след простыл. На свое счастье Кеарх оказался рядом с дверью. Попрыгун же стоял столбом с широко распахнутыми черными буркалами и дико таращился на отгородившую его от выхода стену огня. Эльф даже не позвал его, а бросился вниз по лестнице, спасая собственную жизнь, хотя прекрасно знал, в какое оцепенение вводил Карнажа вид открытого пламени. За это, впрочем, получил от наставников воровского дела хорошую взбучку. Среди патронов бросить напарника считалось последним делом.

Едва Кеарх выбрался наружу, где поджидали проверяющие, как сверху послышался звон стекла. Из маленького окошечка в тлеющей, а местами и горящей одежде, выпрыгнул оставленный им товарищ. Сделав в воздухе сальто, он умудрился ловко приземлиться, не переломав себе с такой высоты ноги. За Попрыгуном давно заприметили надежно вбитые кем-то в его голову рефлексы, и, порой, он вытворял удивительные акробатические «па!». Тогда-то, когда полукровка падал вниз в горящей одежде, кто-то и крикнул: «Гляди-ка, прям феникс какой-то! Из пламени выпорхнул и хоть бы хны!» Сильванийца всегда бесило это молчаливое превосходство Карнажа над ним. Поэтому он только вздохнул с облегчением, когда тот покинул гильдию. Но теперь… Теперь дела обстояли иначе, и ставки были высоки. По крайней мере, для Кеарха. Репутация оказалась под ударом, и в гильдию возвращаться нечего было и думать. Там его ждали разве что ножи Ротбарда. Такой насадит на клинок и пикнуть не успеешь.

Эльф понимал, зачем нужен был весь этот сыр-бор с преследованием Феникса. Чтобы отыграться, чтобы показать «Диким мечам», насколько воры Швигебурга и Шаргарда едины. Насколько способны отплатить убийством на убийство. Да и просто потому, что следующими целями ранкенов могли оказаться главы Совета Теней.

Сильваниец горько жалел о своей самоуверенности, когда схватился с «ловцом удачи» в трактире. За прошедшие годы Карнаж стал еще опаснее. Кеарх помнил, как с красноволосым бесом никто из учеников не хотел вставать в спарринг на тренировках, потому что тот был талантлив, но безжалостен, и часто калечил кого-нибудь, якобы случайно. Более того, красноволосый оказывался глух к чужой боли и страданиям. Как-то раз молодняк повели в подвал, чтобы начинающие путь в гильдии сразу поняли цену предательства. Там как раз пытали одного переметнувшегося…

Кеарх содрогнулся в седле. Никогда ему не забыть, как некоторых выворачивало наизнанку, кого-то уже приводили в чувства из глубокого обморока да и самого сильванийца мутило, но он держался, потому что рядом стоял треклятый Попрыгун с поистине каменным лицом. Его холодный взгляд примечал все болевые точки и приемы, внимательно наблюдая за работой проводивших пытку так, словно рассматривал какой-нибудь манускрипт с описанием древней техники боя, а не лицезрел воочию страдания живого существа, чей истошный крик, не умолкая, рвался по стенам жутким эхом. На лице Карнажа тогда не появилось и капли эмоций. Он только часто-часто моргал своими золотыми глазами, впившимися в извивающегося, как уж на сковороде, предателя.

Складывалось ощущение, что некто, еще до прихода полукровки в гильдию, основательно вбил, помимо знаний, некое подобие кодекса, но слишком разветвленного для известных школ убийц на Материке. Но сколько Попрыгуна не спрашивали напрямую — он всегда уклончиво отвечал, что не стоит беспокоить прах учителя, ведь теперь уже нет никакой разницы. Кеарх помнил, как при этом полукровка непроизвольно брался за один из мешочков на тесьме, которые постоянно носил с собой. Мастера гильдии оставляли расспросы до следующего раза, и на следующий раз они заканчивались точно так же. Эльф считал все эти неписанные правила почитания личной истории чепухой, но всегда оставался со своим мнением в меньшинстве. Вот и получилось, что в гильдии проморгали адепта «Диких Мечей». Те, особенно в последнее время, словно кукушки яйца, подбрасывали своих выродков в чужие гнезда, где и без того хватало желторотых птенцов. Причем очень часто таким «подкидышам» случалось следовать примеру из природы, ненароком убивая кого-нибудь среди учеников. Им прощали потому, что они оказывались поразительно способными и схватывали всё на лету. Но результат оказывался пустой тратой времени. Получив то, что ему требовалось, такой «одаренный» внезапно бесследно исчезал.

Эльф заскрежетал зубами, вспоминая прочитанную ему отповедь одного мастера из Совета Теней. Сильваниец требовал аудиенции и ждал несколько часов, когда каждая минута была на счету, и в гильдии об этом прекрасно знали. Значит, им, Кеархом, действительно хотели прикрыться. Принести в жертву, создавая иллюзию последствий для «Диких Мечей», которые никогда не оставляли своих адептов совсем без внимания. Даже если последние не знали о том, кто они на самом деле. Получалось, что сильваниец подходил для такого дела лучше остальных. Он был заметной фигурой в гильдии и, на свое горе, успел-таки скрестить клинки с Фениксом. А уж слухи об этом событии распространились самые невероятные. Теперь эльфу предстояло показать «Диким мечам» подлинную решимость гильдии. Гильдии, которая, вместо того, чтобы своим могуществом стереть «ловца удачи» в порошок, посылает вслед одинокого мстителя. Дешевое представление, разыгранное Советом Теней, было курам на смех и приоткрывало Кеарху истинное положение вещей, где мастера довольствовались лишь тем, что вынудили Феникса покинуть Швигебург, избавившись от одного из последних адептов «Диких Мечей» в Фивланде. И этого им вполне хватило.

В итоге же вся щедрость гильдии для сильванийца выразилась в худющем кошельке и это при том, сколько воры заполучили в общак с его помощью. Но Кеарх не отчаивался. Пришлось, конечно, поднапрячь старые связи и напомнить кое-кому о положении его рода, чтобы добыть адрес, где можно было найти союзников в столь щекотливом деле. Один из информаторов гильдии рассказал, что в окрестностях столицы имелся постоялый двор, где останавливались в большинстве своем те, с кем эльфу раньше приходилось иметь дело лишь шапочно. Хозяин заведения, в прошлом многим обязанный Кеарху, рассказал, что недавно приютил странного гостя с косым сабельным шрамом во все лицо. То был человек преклонных лет с изрядной лысиной и скверным характером. Однако рассказывал интересно, платил щедро, а что еще нужно было от постояльца в пригородах? Хозяин заведения подозревал, что постоялец был сведущ в магии и побаивался распространяться слишком уж подробно даже такому хорошему знакомцу, как Кеарх. И все-таки за выданное в гильдии серебро эльфу открылись интереснейшие подробности! В том числе и то, что постоялец настойчиво расспрашивал о некоем «ловце удачи» с красными волосами. Не видя другой альтернативы, сильваниец решил нанести визит тому колдуну, который направился, по словам хозяина, как раз в Лангвальд. Видимо, собираясь как и многие в это время года, посетить Хроноса. Странствующая Башня со дня на день должна была появиться в окрестностях города. Вот только имени колдуна сильваниец не смог узнать. Единственное, что у него имелось, так это скудное описание и прозвище — Шрам. Впрочем, и этого было немало, если учесть все дороги, ведущие путников в Лангвальд, непременно оканчивались у порога гостиницы славного полу-гнома полу-дуэргара мэтра Николауса!

Солнце давно скрылось за горизонтом. С предгорий у Цитадели Бормов повеяло вечерней прохладой. Перекресток двух трактовпоказался на дне долины, и трое путников остановили своих лошадей на её краю, наблюдая, как кипела жизнь на знаменитом фивландском перепутье. Многочисленные костры были охвачены широким кругом истанийских повозок, фивландских шарабанов с огромными колесами и крытыми имперскими фургонами.

Скиера и Филин направились в сторону призывно горящих в наступающих сумерках костров. Оттуда доносился многоязычный говор странников и купцов. Карнаж же остался на краю долины безмолвной черной тенью. Полуэльфка то и дело удивленно оборачивалась, беспокойно глядя на «ловца удачи». В очередной раз позади них никого не оказалось — Феникс словно растворился в ночной темноте. На самом деле полукровка съехал с тракта и скрылся в зарослях под раскидистым дубом, наблюдая, как гном и лучница приближаются к купеческому биваку. Даже если бы в Лангвальд вела добрая дюжина трактов, Карнаж все равно поступил бы также. Когда имеешь дело с воровской гильдией, особенно с теми, кто целил тебе в спину стрелой, лучше немного выждать и ступать осторожно. Феникс спешился и долго стоял в ожидании, поглядывая на зажигающиеся в небе звезды. Наконец донесся стук копыт, и припозднившийся всадник, точно так же, как и полукровка, остановился на краю долины. Незнакомец завертел головой в разные стороны и натянул поводья.

Довольно улыбнувшись сам себе, «ловец удачи» повел лошадь под уздцы вниз по склону, скрываясь среди растущих у предгорий деревьев. Лес зеленой волной спускался на дно долины вплоть до самого тракта. По пути Карнажа заметил, как прибывший, простояв несколько минут, спешился и отвел коня под тот самый дуб, за которым несколько минут назад обретался и сам полукровка. Теперь-то можно было спать спокойно. Кеарх естественно заметил следы лошади и не отважится приблизиться к биваку этой ночью. Нападать же на эльфа было пока что рано. Тот явно был на взводе уже не первый день и оказал бы отчаянное сопротивление. Стоило промариновать его ещё немного, чтобы взять тепленьким, без шума и пыли, когда он совсем выдохнется.

Карнаж вдруг почувствовал непреодолимое желание завалиться где-нибудь рядом с потрескивающим углями костром и хоть на некоторое время выкинуть из головы все эти предосторожности, раздумья над визитом к Хроносу и прочее, что не давало покоя, пока они ехали по тракту до фивландского перепутья. Хотя с Филином и его ослом это было слишком сильно сказано. Они не ехали, а плелись еле-еле, добавляя хлопот полукровке, который давно заметил преследователя в лице сильванийца. Тому пришлось ехать за ними тем же темпом, и эльф наверняка сыпал проклятьями на осла дуэргара так же щедро, как и «ловец удачи». Хотя, именно благодаря тому, что осел дуэргара не показал должной прыти, и удалось обнаружить погоню. Но это было слабым утешением для Карнажа, тоже не сомкнувшего глаз несколько ночей к ряду. Филин оказался уже не тот хват, что был раньше. Пусть и здорово засадил алебарду в спину приставу, но заснул в свой черед сидеть на стреме в первую же ночь! «Ловец удачи» тогда был взбешен до крайности. Им и так приходилось избегать постоялых дворов у большого тракта, так как швигебургская воровская гильдия имела везде своих людей, и ночевать приходилось на голой земле, так еще и Филину вздумалось вздремнуть.

При этом воспоминании полукровку больно кольнула такая редкая гостья, как совесть. Он вспомнил, как дуэргар, опустив голову, молча сносил его упреки посреди ночи, а потом Скиера с укоризной глядела на него и кутала виновато и растерянно трущего мерзнущие плечи Филина в плащ, укладывая спать. Что ж, они оба остались целы, хорошо выспались и не замерзли благодаря тому, что «ловец удачи» остаток ночи бодрствовал и поддерживал костер, злобно терзая зубами одну соломинку за другой, пытаясь тем самым унять непонятное смятение от оставшейся недосказанности. Если полуэльфке было что сказать, пусть сказала бы. Феникса, еще с того времени, как они впервые познакомились, бесила её манера недоговаривать, а молча смотреть, будто он способен читать мысли! Какого черта?! Это же не поединок, где изыскиваешь слабости и страх в самом суровом взгляде. И не сделка, чтобы схватить за ворот, едва шельмовство мелькнет где-то в глубине зрачков, оповестив едва различимым прищуром…

Скиера и Филин удивились той поспешности, с которой Карнаж выскочил из ночной темноты, как черт из табакерки, напугав привязанных у повозок коней. Пристроив свою лошадь и пожелав всем с деланным акцентом доброго аппетита и доброй же ночи, «ловец удачи» завалился спать прямо на траве, подложив под голову седло.

Дуэргар, как мог, постарался успокоить сидящих вокруг костра сотрапезников. У тех кусок в горле застрял, а глаза от изумления вылезли из орбит, не говоря уже о кинжалах, почти покинувшихз ножны. Дело в том, что, до последнего момента, не то, что люди, животные не заметили приближения полукровки.

— Зачем он говорил с ран’дьянским акцентом? — шепотом спросила Скиера у Филина.

— Да ладно, — ответил дуэргар, — неплохая уловка. С ран’дьянцами никто не любит связываться, неважно, где встретит. Сама знаешь, эти коренные снискали себе дурную славу. Мало кто любит тех, кто умеет поглощать чужие жизненные силы. Сам-то я с ними, слава богам, не сталкивался, но видывал, какие штучки ещё выкидывал подростком Карнаж. Ей-ей, впечатляет! Хорошо, что его чистокровные родственнички редко колесят по Материку, а всё больше сидят себе в туманных долинах на своих жутких деревьях. Ты, наверное, видела такие?

Скиера утвердительно кивнула:

— У нас раньше тоже росли. Почему-то только в одном месте. И так плотно-плотно, переплетаясь стволами и ветвями. Гиблые то были места. Если кто и селился подле, быстро старился.

Филин пожал плечами и покосился на сопящегоФеникса. На лице дуэргара появилось умиленное:

— Посмотри-ка на него. Хитер, бродяга! Спит без задних ног у костра, пока тот, кто ехал следом, отбивает зубами на холодной земле эльфийские марши, боясь даже лучину запалить.

— Почему? — удивилась полуэльфка.

— Ну, это же очевидно, — Филин откупорил флягу и, сделав пару глотков, продолжил, утирая губы, — наш недруг боится схлопотать сталь под ребра. В этом деле Карнаж мастак. Уж не знаю, только ли воры выучили его так ловко владеть клинком, то ли раньше где нахватался. Главное, если что, медлить он не станет. За это, как ты слышала, я его частенько ругаю. Кровожадность вообще действенна далеко не всегда. Да что я тебе говорю? Ты же была среди защитников лесов Роккар и знаешь, почём фунт лиха?

— Почему бы просто не подстеречь этого провожатого на дороге? Если нас преследовали, мы всегда устраивали засады и после уходили в лесные дебри.

— Дело в том, — перебил дуэргар, значительно подняв указательный палец, — что с нашим, как ты выразилась, «провожатым», совсем другое дело. Опытного вора не так просто застать врасплох. Пусть он и один, так как, будь у него сообщники, давно бы нагнал и устроил нам кровавую баньку. Всё же Кеарх сам по себе довольно искусный сукин сын, и Карнаж вряд ли бы смог его так просто кончить. В конце концов, доберемся до Лангвальда, а дальше не наши заботы. Феникс сам нашел на свою жопу приключеньице. Вот пусть и расхлебывает. Не впервой ему!

— Странно, мне всегда казалось, сколько я его помню, что он…

— Что? — не удержался от улыбки Филин. — Вы же с ним не так часто, как я понял, пересекались. По его рассказам, дорожки ваши как случайно сходились, так и разбегались. С «ловцами удачи» всегда так. Они исходят сотню дорог, заимеют хоть тысячу знакомых, а своего угла как не было, так и нет. Привычка что ли…

— А ты? — изумилась Скиера такой отповеди.

— Всё так же. Только я еду в Лангвальд, чтобы там остаться, а мой молодой друг за тем, чтобы вновь куда-то отправиться. Уверен, своими острыми ушами тот наловит много интересного в гостинице у Николауса. На его век занятий хватит. Благо заведение мэтра кишит слухами, сплетнями и прочей дребеденью. Иной раз попадаются действительно выгодные авантюры, если, конечно, выгорят.

Полуэльфка бросила на спящего Карнажа озадаченный взгляд.

В детстве, по вечерам, когда они в приюте для сирот собирались вокруг старого камина и монахиня из феларского ордена читала им сказки, Скиера внимательно слушала и запомнила все. Книга была старая, и многих страниц не хватало, отчего сказок без начала и конца было гораздо больше, чем с завязкой и развязкой довольно простых сюжетов. Частенько монахине приходилось самой додумывать окончание историй. Но была в книге одна сказка, которую полуэльфка особенно запомнила, потому что вразумительную концовку наставница так и не смогла сочинить. Это была сказка о мальчике, который родился сыном родовитой графини и сбежал, когда мать умерла, в поисках приключений. Его приютила семья феларских крестьян, но, не смотря на свою красоту, мальчик оказался холодным и жестоким… Феникс в самом деле был ей симпатичен, но, чем дольше она его знала, тем больше понимала, что это только на первый взгляд. «Ловец Удачи» всё сильнее напоминал того жестокого мальчика из сказки, который отправился бродить по белому свету, когда его прогнали приютившие крестьяне. А дальше… Страниц той сказки не было, и начиналась очередная история про принцев, принцесс и драконов…

* * *

Гостиница с незатейливым названием «У мэтра Николауса» была довольно вместительным пристанищем для всех желающих, исходя из немалого числа странников, которое ежегодно топтало Большой Северный Тракт своими сапогами. Здание было в целых четыре этажа — постройка невиданного размаха для такого места, как Лангвальд. По большому счету, его и городом-то назвать можно было с сильной натяжкой. Большинство жилищ возводились на деревьях, и лишь треть всех построек, состоящая из не особо выразительных строений в привычной для вольниц стилистике «с миру по нитке» наполняли центр города, раскинувшегося на берегу Покинутого Моря. И хотя Лангвальд помещался на побережье, он не имел ни верфи, ни пристаней, — ничего не показывало хоть какого-то отношения жителей к водной глади, кроме нескольких старых, едва державшихся на плаву лодок. Да и с чего бы, если после эпохи первых завоеваний из-за магического катаклизма в означенном море не водилось больше никакой живности, даже водорослей. В спокойную погоду через кристально прозрачную воду можно было созерцать зловещую картину пустого, оголенного дна, на котором виднелись лишь россыпи осколков черного оникса и белый, как снег песок — мрачное Наследие одной из самых масштабных попыток разорвать барьер вокруг Материка. Неизвестно, кем, когда и как надолго оставленный.

Местный жители предпочитали без лишней необходимости не приближаться к водной глади, но нашелся один пожилой постоялец, которого завораживающая мрачность мертвых вод влекла к себе, словно магнитом. Едва осадив у порога лошадь и устроившись в снятой комнате, он ушел на берег. Старик сидел там и любовался восходящей луной. С одной стороны — огни Лангвальда и городской шум, с другой — пустота до самого горизонта, словно край мира и правда находился где-то там, далеко-далеко. Странного постояльца узкие круги знали под прозвищем Шрам. И сейчас, испустив тяжкий вздох, он провел морщинистой рукой по обвисшей коже на шее, где красовался заметный даже сейчас, через много лет, след от петли. Что-то опять сдавило горло и он тяжело закашлялся. Продленный многоступенчатыми заклятиями жизненный путь, похоже, подходил к концу. Он чувствовал это, хотя бы потому, что в последнее время сознание посещали назойливыми и поразительно яркими кошмарами воспоминания о былых деяниях. Особенно настырными были краткие видения, где грубая веревка стягивала горло, и чей-то безжалостный кнут стегал по крупу лошади, уводя из-под ног белокурого юноши последнюю опору, отделяющую от небытия. Вместе с этим пробудилось ещё одно старое воспоминание. Казалось бы оно давно оставило его, пошатнувшийся после крушения Ордена Стихии Воды, рассудок: чернокнижник снова видел перед собой злые, горящие во тьме изумрудным пламенем с крестовидным зрачком глаза последнего Xenos — Аира А’Ксеарна. Этот ублюдок, прозванный эльфийской братией nim craban — белым вороном, рассек ему лицо саблей кинжалом в тот самый момент, когда, казалось, триумф был так близок…

Шрам помрачнел. Опять эти мысли посетили его, выжигая остатки души ядом досады и ненависти. Зачему? Ведь этого пусть безжалостного и неотступного врага давно не было в живых? Пусть смерть последнего Xenos и не являлась его, Шрама, заслугой, но к гибели последователей он приложил-таки свою руку, и приложил основательно! А тот триумф должен был стать триумфом одного молодого аспиранта, но в итоге превратил юношу в ренегата, предавшего всё, во что он когда-то верил и чему служил, и кого теперь лишь немногие помнили как Шрама. Ирония состояла в том, что подлинное имя сохранилось только в памяти врагов, последнего из которых маг сокрушил с десяток лет назад. Однако время теперь не имело особого значения. Он уже давно обречен на незавидную участь жалкого призрака эпохи Сокрушения Идолов, не смея претендовать на спорное в своей почетности звание «Наследия».

Из какой-то, непонятной тогда ему самому зависти, Шраму хотелось уничтожить всех, кто подлинно оставался Наследием. Ведь сторонников у Аира имелось не так уж много, а в живых осталось и того меньше — по пальцам одной руки перечесть. Он очень хотел поквитаться, но успел настигнуть всего парочку выживших, одним из которых был старый мастер с острова Палец Демона. Тот, как оказалось, приютил одного из последних потомков Xenos. Словно малюсенький черепок от разбитого вдребезги горшка, который не достала из дальнего угла метла времени, тот отравлял Шраму существование.

Старый мастер конечно же оказался не промах, но годы брали свое, и Шрам, не без труда, но прикончил островитянина. Да что там? Испепелил мощным заклятием, и горстки пепла не оставив! Чернокнижник позже не без удовольствия вспоминал последние слова, которые он бросил бывшему мастеру «Диких мечей», ведь ранкены сами нередко произносили что-то над умирающим противником. Молодого же ученика и вовсе откинул, как щенка, даже не используя магию, а просто хорошенько резанув того по лицу припрятанным за пазухой шабером. Вышло случайно, но Шрам оказался настолько доволен столь удачным совпадением, что посчитал это достаточным и забрал лишь меч старого мастера, оставив у тела лежавшего без сознания ученика тот стилет, который оставил на юношеском лице горизонтальную метку.

Подул ветер, раскачивая кроны деревьев. Сквозь шум листвы донеслось карканье ворона и звон колокольни феларской миссии неподалеку. Шрам потер глаза — нет, ему не почудилось: по берегу прямо к нему шёл огромный черный как смоль пёс. Хоть руки и ноги чернокнижника отказывались слушаться, но он не паниковал. Бессмысленно скидывать путы pishogue[16]. Когда-то он лично наладил устойчивую связь с потусторонними явлениями Бездны для собственной пользы. Ведь там, за гранью мироздания, обретались многие, кто обладал незаурядными познаниями в области колдовства. Те, кого принято считать объектами суеверий простых смертных — разношерстное сборище существ из слишком близких миру плоскостей и измерений, как своего рода тонкой прослойки, предбанника Бездны.

Собака приблизилась на расстояние тринадцати шагов, села и заскулила протяжно и жалостливо. Что-то слишком громко в этот раз… Шрам не без смятения вслушивался в эту песню, ведь подобное наваждение в конце концов к тому и устремляло рассудок любого чернокнижника, ищущего прорицания или знака судьбы.

На месте глаз у черного пса зияли пустые впадины, из которых струились тонкие ручейки крови. Он прервался ненадолго, потом снова протяжно завыл, на этот раз заставив, казалось, сам окружающий воздух дрожать.

По спине Шрама невольно пробежал холодок — грим[17] сулил плохое предзнаменование. Собака увязалась за чернокнижником еще от кладбища возле Швигебурга. Сначала маг подумал, что это обычная дворняга, которая шатается за путниками и попрошайничает. Но, когда для верности поинтересовался у прохожих, видят ли они пса, все, как один изумленно таращились на пустой тракт и недоуменно вертели головой.

Шрам протянул руку и потрепал за ухом улегшееся у его ног животное. Полночный гость полежал немного, затем поднялся и медленно, на подгибающихся лапах захромал, жалобно поскуливая, к черной морской глади. Не потревожив её покоя, грим продолжил медленно брести, погружаясь, словно в складки прозрачного шелка. Маг с вновь возникшим смятением наблюдал, как пес исчез в Покинутом Море, покорно возвращаясь в Бездну…

Постепенно, сначала будто издалека, но потом всё ближе и ближе, вернулись звуки близкого города, последние удары церковного колокола и плеск волн. Перед магом стояла в нерешительности фигура, закутанная в накидку с надвинутым на лицо капюшоном. Незнакомец некоторое время явно собирался с духом под недружелюбным взглядом Шрама и, наконец, решившись, произнес:

— Рад приветствовать! Я искал с вами встречи, сударь. Мое имя — Кеарх, я из гильдии воров Швигебурга и хотел бы…

— С чем и поздравляю, — перебил его маг, — а теперь убирайся!

Чернокнижник прикоснулся к медальону, висящему у него на шее, и исчез. Через мгновение сильваниец увидел его силуэт в шагах тридцати от прежнего места. Эльф решил проявить настойчивость и последовал за Шрамом, пусть даже тот мог своими заклятиями фазового перемещения дать фору леприкону. Воспоследовавшая «погоня» длилась добрых полчаса, но, в конце концов, упорство Кеарха принесло свои плоды. Старик пребывал в подавленном настроении после увиденного и быстро сдался, наконец, выслушав настырного просителя, который продемонстрировал ему специальную метку для таких случаев.

Когда Шрам снял повязки с лица эльфа, то искренне удивился следу от проклятого клинка, который почитал уничтоженным каким-нибудь усердным сбиром из инквизиции или, на худой конец, оголтелым паладином. Они, являясь верными и недалекими прислужниками церкви, не раз крушили многие подлинные шедевры колдовского и кузнечного искусства, ведь ограниченное сознание не воспринимало ценность подобных артефактов. Чернокнижник цокнул языком, по достоинству оценив и удар, и мощь заклятия лезвия, после чего скорбно изрек:

— Увы, останется уродливый шрам. Вот и ты получил одну из тех регалий судьбы, которые часто носят, как свидетельство непростого наживного опыта. Только меньше повезло с тем местом, где она появилась. Я тут мало чем могу помочь, но, по крайней мере, рана затянется. Впрочем, о делах где попало не беседуют. Ты устроился на ночь у мэтра Николауса?

— По правде сказать не успел, — Кеарх готов был провалиться на месте, ведь подобный просчет мог дорого ему обойтись. Найти ночлег после полуночи было делом не сказать, что простым, но вызывало подозрения и кривотолки. Особенно в Фивланде, где всякий добропорядочный странник заботился о таких вещах заранее, иной раз посылая с кем-нибудь вперед весточку для мэтра, если не поспевал затемно.

— Однако! При таком-то роде деятельности? Тебе что, мало одного шрама? — изумился маг. — Ладно, прошу за мной. Думаю, в одной комнате переночевать сможем. Заранее предупреждаю, мои услуги стоят недешево, а должников я не оставляю в покое. Никогда.

К тому времени, когда обоз, с которым прибыли Карнаж, Скиера и Филин остановился у порога гостиницы, в заведении «У мэтра Николауса» уже вовсю клацали пивные кружки и скрипели от натуги дубовые стулья под седалищами не отличавшихся субтильностью телосложения постояльцев.

Не смотря на все протесты Филина, «ловец удачи» силком усадил того в повозку, а осла продал тому купцу, который вез в этой повозке товары в Лангвальд. Он даже пообещал присматривать за обозом, хотя действительно «присматривать» осталась только полуэльфка, а сам Феникс решил положить конец преследованию Кеарха, рыская по дороге, как голодный волк, пока двое спутников были в относительной безопасности среди купцов, для надежности сбившихся в большой караван.

Когда троица вошла внутрь, ужин был в самом разгаре. В центре залы, окруженной столами, парила в необычайном своей веселостью танце полуэльфка с черными, как крыло ворона, длинными волосами. Угольки её огромных глаз сверкали, словно звезды в ночи, когда она кружилась с бубном под восхищенными взглядами зрителей.

Мэтр Николаус исправно наливал пива и следил, чтобы поварята были расторопнее и вовремя подносили жаркое еду.

Когда танец закончился и в воздух поднялся одобрительный гвалт, полуэльфка обворожительно улыбнулась публике и отошла передохнуть к столу, за которым сидел, взвалив на ноги, бард. Рядом с кружкой доброго лангвальдского стаута лежала широкополая шляпа со срезанной тулей — такие носили раньше в Южном Феларе, а рядом с ней соседствовала редкостной красоты лютня. Когда полуэльфка приблизилась, бард спустил ноги и усадил её на колени. Их губы слились в нежном поцелуе под завистливыми взглядами собравшихся.

— Эй, красотка! — осклабился подсевший к милующейся парочке рыжебородый горбун. — Старине Жилю тоже хочется сладенького. Как ты смотришь на то, чтобы пересесть ко мне на колени за пригоршню серебра? Не надолго, уверяю тебя!

— Эй, приятель! Полегче! Хоть бы лысину прикрыл сначала!

После этих слов нога в сильванийском ботфорте выбила из-под горбуна стул, а рука в черной перчатке с набойками схватила того за шиворот и отбросила под общий хохот к дверям гостиницы. Карнаж поднял стул и устроился на нем сам, облокотившись на спинку руками.

Парочка совсем не обращала внимания на происходящее и продолжала целоваться, словно остальной мир перестал существовать. Полукровка терпеливо прождал несколько минут, но потом всё же окликнул барда:

— Лан! Лан, черт возьми! Ты же мне всегда говорил, что вас связывает исключительно любовь к искусству!

— Вот я и выражаю эту любовь, — ответил ему человек на вид лет двадцати пяти-тридцати, освободившись из объятий страстной подруги, — коль скоро музы бесплотны и не могут принять твоего восторга в творческом экстазе… Рад видеть тебя, дружище! Какими судьбами?

На небольшом треугольном лице отразилась искренняя радость. Карие глаза весело посмотрели из-под сбившихся на лоб темных, вьющихся волос. Небольшая, аккуратно подстриженная бородка и усы обрамляли доброжелательную и открытую улыбку. Полуэльфка тоже развернулась к Фениксу, задорно подмигнула ему и, подхватив со стола лютню, уселась на скамье, что-то наигрывая.

— Ты здесь надолго? — спросил Карнаж, искоса наблюдая за тем, как разгневанный горбун, осыпая всех заранийской бранью, пробивался обратно в зал.

— Зачем? Мир огромен, и на одном месте долго оставаться нет смысла, — Лан склонился и вполголоса добавил, — тот, кого ты ищешь, здесь. Он попросил нас исполнить одну песню и щедро заплатил.

— Наконец-то! Я же говорил, что рано или поздно он снова придет к Хроносу на поклон. Чертов фанатик! — Феникс непроизвольно вцепился рукой в висящие у него на шее мешочки.

Барда передернуло от дикого взгляда загоревшихся азартом золотых глаз. Будто в противовес вспыхнувшей злобе «ловца удачи» полуэльфка заиграла тихую мелодию, чуть слышно, почти шепотом, напеваячто-то на лангвальдском наречии.

«Тарабарщина полукровок», как незаслуженно обзывали многие этот мелодичный язык, созданный бродягами и менестрелями за века скитаний по дорогам Материка. Небольшими группками, пытающиеся выжить и скопить на кусок хлеба, они развлекали народ в больших городах и окрестных деревнях. Сколько песен было сложено за все те времена, пока в Фивланде полукровкам не досталась крохотная земля, где позволили жить сильные мира сего, не раз спускавшие на менестрелей собак. Это была одна из тех немногих песен, которые Феникс знал, а не просто слушал, не разбирая слов. «Ловец удачи» переменился в лице, когда разобрал, что именно заказал тот, кого он столько лет тщетно искал по Материку, имея лишь скудную надежду на личную встречу.

Лан бросил на друга обеспокоенный взгляд, но тот кивнул, выдавив слабую улыбку, и, опершись лбом на руку, прикрыл ладонью глаза, вперив опустевший взгляд в доски стола. Бард пересел к полуэльфке, взял в руки гитару и, устроившись так, спина к спине, они заиграли. У всякого, кто когда-либо топтал своими ногами землю Материка, были в жизни страницы, которые тот с неохотой перелистывал на досуге или вообще старался забыть, словно школяр со злости вырывает из книги страницу с так и не вызубренным уроком.

Два инструмента повели неторопливый разговор, заставивший угаснуть прочие беседы и шумные обсуждения. От удивления, порожденного такой резкой сменой настроения вечера, даже оскорбленный Карнажем горбун остановился и, что-то недовольно проворчав, уселся за ближайший стол взявшись за кружку недопитого кем-то эля.

Всем им было что вспомнить — это была песня о них и для них. Тех, кто ни то и ни се, кто наполовину, кто вообще не в счет, а кто, возможно, один такой на всём белом свете. И никто, никогда не уступит им угла даже в плохо прогретой старой корчме у дороги.

Лютня плакала, своим тонким голосом, наворачивая слезы на лицах окружающих, размякших от пива, словно корки черствого хлеба в луже. Гитара служила лютне утешением, словно помогая выдержать мотив и не сорваться.

Голос спутницы Лана был странным и незнакомым, как у всех полукровок, словно смешение крови придало что-то чужое в звучание, но вместе с тем и завораживающее в этой своей чуждости. Хоть в чем-то было некое равенство свыше. Бард тихо подпевал. Его голос тоже звучал необычно для человека, хоть Лан и казался таковым с виду. Хотя, кто мог знать, где и как скажутся корни когда-то случайной примеси, что удружила, скажем, прабабка?

Разговоры погасли совсем. Собеседники, даже в самых дальних углах, осеклись. По старой традиции шляпа музыканта упала на пол.

Когда бард впервые принес едва написанную песню в гостиницу, он сделал так же, как делали нищие, прося подаяния. В те далекие времена музыка в трактирах и постоялых дворах людских королевств, где полукровок терпели, считалась своеобразным попрошайничеством, и шляпы клались на пол едва ли не чаще, чем на паперти у феларских церквей. Теперь же это стало больше данью традиции:

Наша кровь кипит, источая пар,

Унося с собой чуждой жизни дар

После сечи той не ушёл никто

Кто был рядом — пал, обратившись в дождь

Всех нас больше нет, а кто есть — не в счет

И не мы тогда открывали счет

Тем кровавым дням, дням мольбы и слёз

Гибели наших чад в памяти отцов…

Полетела б душа на простор родной,

Если б был он…

Страх подошёл, посмотрел бы в глаза

Обернулся старухой с косой

Жизнь наша — сон, и явь наша — зла

Нам не придумать лучше ответ

И уходя, закрыв глаза,

Сказав смерти последнее "нет"…

Они не сорвали бурю оваций, но в шляпе образовалось солидная горсть монет. Это была не самая любимая песня, однако и создавалась она в ненавистные многим из полукровок годы. К сожалению, время пока что не так сильно всё для них изменило. Эхо тех кровавых лет шло рядом насмешками и презрением чистокровных и по прежнему неумолимой ненавистью ларонийцев по ту сторону Цитадели Бормов в горах. Белые эльфы безжалостно истребляли любого полукровку, который смел пересечь их границы.

Скиера подошла и затормошила застывшего, словно изваяние, Карнажа. Тот не обратил внимания. Все вокруг пришли в движение, и снова робко пробивались ростки бесед, сметенные песней будто прошедшим ураганом. Лучница перегнулась через плечо Феникса и увидела, как между пальцев закрывавшей лицо руки горят ненавистью золотые глаза, вперившие взгляд куда-то вперед. Подобно той птице, которой был обязан прозвищем, Карнаж он не выпускал свою добычу из виду ни на секунду.

Полуэльфка заметила, как по лестнице, ведущей в комнаты постояльцев, поднимались две фигуры. Впереди шел лысый пожилой мужчина с косым застарелым шрамом, пересекшим лицо, а за ним плелся кто-то ещё, закутанный в накидку с надвинутым капюшоном.

— Ты только посмотри, и эти уже спелись, — тихо произнес каким-то не своим голосом «ловец удачи».