Лишь тень

Часть 8

На Центральном Пульте царила та особая предполётная атмосфера, о которой я столько раз читал в давних отчётах. Все были напряжены и двигались лишь по необходимости, совершая чёткие, расчётливые движения. Их перемещения казались принадлежащими не людям, но механизмам, целеустремлённым, умным, однако лишённым собственной воли, подчинённым раз и навсегда заданной программе. Что ж, я имел некоторое представление о её истинной сути.

Высший состав Инженерной Службы плюс небольшая группа Пилотов из числа моих сменщиков уже давно заняли отведенные места в ложах, слегка подрагивая бледными веками в такт незримо для окружающих зачитываемым ими командам. В данный момент они, как мне представлялось, снова и снова тестировали энергоснабжение и контроль «Тьернона» — самые тонкие устройства относились именно к этим подсистемам, так что даже финальные, проводимые впопыхах проверки не были лишними. Остальные специалисты проделывали дежурные манипуляции с второстепенным оборудованием, больше ничем они помочь не могли. Ранг их допуска таял с каждой секундой, вскоре список людей, допущенный автоматикой до управления «Тьерноном», должен был и вовсе ограничиться исключительно моей персоной. На входе я столкнулся с группой техников, те были мрачны, им, по-видимому, не удалось найти повода задержаться на Пульте, дабы наблюдать предстоящее во всей красе и подробностях виртуального мира, царящего в его кортехиальных сетях. Есть с чего огорчиться. Завидев меня, они, тем не менее, по всем правилам отдавали честь, расторопно расходясь в стороны, чтобы меня пропустить. Я это отметил только потому, что и сам был достаточно взвинчен, весь в предчувствии очевидной своей неподготовленности, полный сомнений и недоумения.

Итак, я буквально влетел на Центральный Пульт. Не дав остальной команде опомниться, со всего маху рухнул в собственное ложе, яростной скороговоркой предавая себя Пилотированию. Вокруг меня стало тесно, как бывает тесно на кухне в разгар готовки огромного семейного ужина, когда праздничная атмосфера уже бушует вовсю, а усталость ещё не проявилась, когда каждый хочет чем-то помочь остальным и все радостно делятся впечатлениями и рекомендациями. Мне этого ничего не хотелось, и я начал действовать, по привычке, самостоятельно. В голове словно завели огромные часы, отсчитывающие секунду за секундой, гигантские куранты своим натужным звоном ринулись словно бы в самое моё сознание, изгоняя всё постороннее, освобождая мозг от наносного — внешнего и внутреннего, что только могло мне помешать. Очень скоро вокруг меня осталась лишь одна пустота. Та самая, о которой я часто грезил в последнее время. Монолитная, глухая, беспросветная. Сознание принялось яростно выдавливать моих навязчивых «компаньонов» из сетей управления, они, один за другим, исчезали вдали, лишь обязательные безмолвные тени Дублёров оставались, спрятавшиеся от моего гнева где-то вдалеке.

Я был недвижим, спешить мне некуда, покуда я лишь устраивался поудобнее среди множества сложнейших программ моего «Тьернона». Чем дольше длится эта, в чём-то мучительная, пауза, тем лучше моё сознание будет подготовлено охранными системами для полноценного Пилотирования. Я дал себе время подумать.

Так ли был не прав тот Пилот, записки которого мне с таким трудом удалось вырвать из недр терминальной сети? Слова человека с нездоровой психикой, который по ошибке Медиков сподобился попасть в Пилоты… но вот только, было в его словах что-то, трогавшее меня до самой глубины души. К тому же большинство из перечисленных им фактов на поверку оказалось правдой, так что вполне можно было предполагать, что его разум, несмотря ни на что, до самого конца оставался на должном уровне ясности. Что же тогда заставило Пилота говорить об этой самой пустоте настолько горько и обречённо… Может, он не был в душе настоящим Пилотом. Тогда ему не позавидуешь.

Что же касается меня, время на размышление истекло. Теперь — только вперёд.

Скованность движений — долой!

Запоры и запреты — долой!

На свободу. Впервые — в настоящий Полёт, пусть пока совсем ненадолго, но!..

«Тьернон» ощутимо дрогнул, когда его генераторы набрали достаточную мощность, и, подтверждая непреложность сотен толстенных томов расчётов, приподнялся над Эллингом, с самого рождения бывшим ему и домом, и отцом с матерью. Теперь этому толстому брюху, стремительные обводы которого всегда так будоражили моё сознание, предстояло незамедлительно покинуть это уютное ложе, пронизать атмосферу и уйти в Пространство, чтобы так никогда и не возвратиться обратно.

«Тьернон» ощутимо дрогнул, подскочил вверх сразу ярдов на тридцать и завис, гася лишний момент движения — вращение его корпуса было заметно лишь мне, для остальных наблюдателей огромная туша висела в стремительно ионизирующемся воздухе абсолютно неподвижно. И так же абсолютно беззвучно. Лишь после того, как я получил «зелёные» сигналы по всем системам без исключения, главный привод вышел из холостого режима и рванул прочь от планеты, бывшей для новорождённого Корабля одновременно и колыбелью, и тюрьмой.

Аплодисменты, прорвавшиеся в мой мозг из той реальности, где существовал Главный Пульт, отчего-то вывели меня из себя. Они, видимо, предполагали, что мог быть и другой исход — непредвиденная поломка, авария, катастрофа… Горнило адского пламени взметнулось бы над Промзоной, погребая под собой не жизни и годы трудов. Саму веру в наш путь… Они посмели предположить!

Оборвав последнюю связь с внешним миром, «Тьернон» уходил. И я уходил вместе с ним. Да, мы с ним действительно не более, чем продукт стараний обычных людей, не способных даже приблизительно предположить, что такое вышло из их рук, но и нечто большее. Пусть только для меня одного, но это было так.

Тропосфера выпустила наше поделенное между двоими могущество на волю. Стратосфера была разорвана в мелкие клочья яростным гневом генераторов, почувствовавших окончательно дарованную им свободу. Корпус подёрнулся рябью и, стряхивая с себя остатки атмосферы, в мгновение ока ощетинился арсеналом излучателей, энерговодов, мой «Тьернон» обернулся огромным насекомым, отныне и навсегда ставши в точности тем, чем он и должен был быть.

Межзвёздный Исследовательский Крейсер «Тьернон» изогнулся в яростном всплеске радости, пронзавшей его, ощерился на всю ширину распростёртого вокруг Пространства и, повинуясь моей команде, закричал.

Мы вдвоём тем самым бросали Пространству вызов. Вызов на смертельный бой.

Легко ли мне сейчас, по прошествии стольких лет мучительной борьбы за обретение потерянного себя, писать об этом? Пожалуй, что легко. То, что это всё было частью предстоящего мне ужаса, ничего не решает. Тогда я в первый и последний раз был по-настоящему уверен в том, чего я хочу, чего добиваюсь, куда иду. Именно в тот миг, хотя и вопреки всякой логике — тому болезненному бреду тяжких сомнений и дум, что постоянно неслись у меня в голове. Стоило мне на мгновение забыться, отстранившись от этих тревог, мне всё-таки выдалась возможность побыть счастливым.

Несмотря ни на что я был и остаюсь Пилотом, и нет для него большего дела, чем Пилотирование.

Сколько я ни размышлял задним числом о своей жизни, в минуты, когда меня хоть немного отпускало, я возвращался всё к тому же… жизнь моя не была парадом идеально правильных, в точности выверенных решений, счастливого завершения ей также не предвидится, однако и сплошной ошибкой, плодом недоразумений и недостаточной гибкости сознания она не была.

Ибо были мгновения, кричащие об обратном!

Это был действительно триумф, тогда, на Центральном Пульте. И этот Корабль, беспечно резвящийся на просторах космоса, он тоже не был плодом моего воображения, не был он и досадной ошибкой, всё гораздо сложнее… настолько сложно, что только теперь я начинаю подбираться к тайне ответа на вопрос: что же на самом деле из себя представляет человек на фоне величия Вселенной?

Сейчас меня захлестнёт очередной приступ… я опять к нему не готов. К этому нельзя приготовиться, а периодичность приступов всё ускоряется, вы наверное, заметили, что я толком уже не успеваю прочесть написанное накануне, приходится вырезать целые куски…

Проклятие, отчего?!

«Тьернон» был выведен мною на заранее рассчитанную орбиту, позволяющую с максимальной эффективностью транспортировать «снизу» при помощи Вспомогательного Флота оборудование Экспедиции, после чего на борту моего Корабля будут активированы миллионы капсул, которым предстоит принять всех оставшихся пассажиров. А затем… затем состоится сам Полёт.

Мне некогда было в тот миг размышлять о судьбах человечества, я, простой исполнитель того, что называли Планом, имел право вспоминать о собственных страхах и неуверенности лишь переступив порог собственного дома.

Что я и делал. Было ли мне от этого легче? Не совсем. Но и по-другому я не мог.

Всё.

Открыв глаза, я закричал от ужаса. Где я?! Но это было всего лишь помещение Центрального Пульта, в безжизненной тишине которого всё это время пребывало моё тело.

Что меня так могло напугать… я просто забыл, что мой Корабль и я всё-таки не были единым целым.

[возможно, не хватает нескольких страниц]

Это было свинством, так поступать, но, с формальной точки зрения, я был абсолютно прав. За ним был должок, и я этим в должной мере сумел воспользоваться.

Хотя бы в теории.

Но где-то глубоко в душе я всё-таки не смог полностью абстрагироваться от истинной подоплёки происходящего.

Последнее слово я всё-таки хотел оставить за собой. Во что бы то ни стало, воспользоваться мизерными шансами, подаренными мне ситуацией.

Лион и в самом деле уже был там, на орбите, замороженный, ничего не чувствующий… чего он хотел от этого всего? Что ему, такому, Полёт? Это для меня загадка по сей день. Но, как говорилось уже, меня не интересовало, каким образом требуемый мне человек сделает то, чего я от него хочу.

В заранее назначенное мною время его фигура показалась за хлипким заборчиком, он пасмурным голосом поинтересовался:

— Ну и что?

Я открыл калитку, стараясь не шуметь. Не стоит разговаривать через забор, пусть даже и с ним. Хотя… Не в этом дело.

— Ты знаешь, когда Полёт?

Он, мне показалось, опешил.

— Через восемь дней, это все знают.

— Не все. Мари — не знает. И Полёт — через девять, а не через восемь дней, ясно?

Я испытующе посмотрел в его медленно округляющиеся глаза.

— Я… не понимаю.

— Неудивительно. Завтра ты специально заговоришь с ней об этом. Мне плевать, каким образом. Полёт отложили для повторных проверок. Она захочет узнать детали.

— Я не стану этого делать.

— Станешь. В ответ я обещаю предоставить ей возможность выбора. Но выбора настоящего — не простого непротивления тому, что она измыслила себе полгода назад.

Он горестно покачал головой.

— Отчего я должен тебе верить?

Хм… ничего ты мне не должен, в том числе и своей веры. Только сделай, что велят.

— А отчего бы и нет. Ты веришь ей? Вот и дай ей возможность не раскаиваться потом всю жизнь в том, что сделала не она сама, а ты да я.

— С чего бы… знаешь, искренность твоя мне очевидна, врать тебе ни к чему, я тоже очень неплохо знаю Мари. Но вот одна вещь…

— Что?

— Ну, последнее слово. Я-то отныне буду вынужден довольствоваться ролью стороннего наблюдателя. Какой мне смысл?

Понимает, значит не всё потеряно. Рискую. Хотя… поздно отступать теперь, когда я всё поставил на этот последний разговор.

— У тебя есть возможность отступить, у тебя она всегда была. Но и я хочу разыграть договорённую нами услугу — превратив её в лишний шанс для себя. Услуга за услугу. Ты рассчитывал на нечто другое?

— Навряд ли.

Он вздохнул. Видимо, он не раз уже всё это обдумывал, и этот спектакль передо мной разыгрывался просто так, ради приличия. Показать, что он не сдался. Продемонстрировать боевую готовность.

— Мы договорились? — с нажимом произнёс я.

— Да. Договорились.

— Вот и славно.

Я, не прощаясь, слегка подтолкнул его вперёд, задумчиво затем пронаблюдав, как его ссутулившаяся фигура удаляется, постепенно растворяясь во мгле. Мы сильно сдали. Все мы, хоть это и глупо — объединять их и нас в одно целое.

Когда он вовсе скрылся из вида, я запахнул поплотнее полы плаща, отделяясь от сырых досок заборчика. Прогуляться, что ли…

Сырые шлепки моих шагов гулко разносились вокруг, расшугивая что-то живое, копошащееся в мокрых ветвях. С тех пор, как Белые Стены прекратили своё существование, лесные птицы стали подбираться к жилью всё ближе.

Вокруг было до омерзения темно, я не мог различить ни единого светящегося окна, все вокруг давно уже были там, на орбите… чего тогда здесь делать мне? Как, вообще, реагировать на столь скорый уход… эта планета стала домом для многих поколений наших предков, так отчего подобная спешка? Стоило передать по сетям известие о выводе «Тьернона» на орбиту, как посёлки вокруг, да и по всей планете, стали пустеть.

Чувствовалось мне в этом что-то… недостойное. Отчего мой давешний собеседник не считал, что все мы поступаем правильно? Отчего так, по-видимому, не считала Мари? Оставалось неподдельное ощущение позорного бегства, словно мы все чувствовали за собой какую-то вину.

«Но я ведь — Пилот! Я иначе не могу!!!»

Как это легко иногда — прятаться за подобными фразами. Как, порой, гораздо сложнее становится отойти от сказанного единожды, попытаться свернуть со старого пути, пусть рискуя оказаться в совершенно незнакомом месте… Путь мой, отчего ты таков, каков ты есть? Ужели действительно всё было в моих руках, а если так, тогда не слабость ли моя была причиной моих бед?

Я даже сейчас не смогу в точности ответить на собственный вопрос. Волею судьбы мне удалось восстановить ход событий, но и только. Правда ещё, видимо, зреет где-то в самых недрах моей памяти, тенью которой я сделался, и правда эта меня пугает, ещё не родившись. Я в чём-то ошибся… в чём?!

[обрыв]

День настал.

В сознании моём трубили горны, били барабаны… воинственные марши нарушали уже привычную душевную пустоту. Но разум мой не принимал это ликование, несмотря ни на что чувствовалась мною в этом какая-то фальшивая нотка… надо же, её не было раньше.

Утро. Семь часов. Я открыл глаза и вслух произнёс:

— Какая чудесная погода.

Мари уже не спала, её руки были сложены на животе, а взгляд устремлён в потолок. Выражение её лица говорило о каких-то раздумьях.

— Да, замечательная погода. Словно и не осень. Природа знает, что это наш последний день на этой планете.

Если бы я так был в этом уверен…

— Мари, предлагаю, раз так, сегодня не оставаться дома. Давай вызовем аэрон, нам есть что вспомнить…

Она повернулась ко мне, улыбнулась своей по обыкновению грустной улыбкой и кивнула.

— Да, ребёнок требует свежего воздуха. А я, как дура, последние дни сижу дома, нужно же пользоваться, пока дают, кто мне в Корабле лугового воздуха предоставит?!

Ох, обман, сплошной обман… даже для меня тогдашнего очевидный. Что я вообще ожидал от Мари, отчего так затянулась эта горькая комедия, замешанная на наших и чужих судьбах? Зачем же ты так…

— Да, действительно. Давай, я тебе помогу подняться.

Мари в последнее время действительно изрядно потяжелела, ей порой было трудно двигаться, я терпеливо помогал ей выйти за калитку, мирился с этим чужаком за забором, тот уже даже не стеснялся, что я могу его увидеть. Ладно, не время сейчас для этого, всё старое, наносное, осталось в прошлом. И ворошить его попросту бессмысленно.

Кофе был готов мгновенно, мы сидели за столом, смотрели друг на друга, разговаривали тихими голосами… Но прошло наше время, звякнул сигнализатор. Это прибыл вызванный мною ещё с вечера аэрон.

— Я тебе помогу одеться, там всё-таки не так уж тепло.

Воздух на улице был свеж и удивительно сух. Летающая машина нетерпеливо помахивала крыльями в паре ярдов от калитки, я осторожно повёл Мари под руку. Ребёнок наш будущий мне казался в тот миг просто огромным, как вообще Мари умудряется передвигаться с таким животом?

И вот наш дом навсегда исчезает… Мне даже не приходит в голову обернуться, в последний раз глянуть… он же там, где-то внизу, и только потом у меня в голове проносится — я так и не попрощался с ним. Да, всё это остаётся тут, на планете. Выброшенное за борт за ненадобностью. Готовое исполнить любой приказ, любую прихоть своих хозяев, которых больше нет. Пустая скорлупа, которую уже навсегда покинул птенец… Это «Тьернон», выходит, птенец? Это средоточие неземной мощи?!

Надо же, до чего только не договоришься.

Несутся под днищем аэрона наши холмы, присыпанные там и сям неубранной из эстетических соображений осенней листвой. Некому, кроме того субъекта и его товарищей, будет отныне наблюдать всю эту красоту. Мы оставляем планету.

Я повернулся к Мари и аэрон послушно замер — посредине между небом и землёй. Именно тогда.

— Я понимаю, Мари, ты не хочешь лететь.

В ответ она напряжённо сжала веки и уж совсем жутким, судорожным движением склонилась чуть не к самой приборной доске аэрона. Побледнела, из её горла вырвался короткий хрип… Мне стало не по себе, я же почувствовал, что она и так вся в напряжении. Но тут же ещё не сформировавшееся ощущение было вытеснено диким ужасом наития: неужели что-то с ребёнком?!! Я не смог тогда предотвратить неизбежное, потому что слишком испугался за Мари, потому что не посмел хоть секунду уделить себе. Сразу вспомнились какие-то смутные разговоры между Медиками, сложный период беременности, возможны обострения. Я с трудом оторвал сжавшиеся пальцы от управления и потянулся к ней.

Всё отступило так же мгновенно, как и началось, но я уже успел всё испортить, чего уж сейчас сожалеть.

Мари вновь посветлела лицом, снова откинулась в кресле, глаза её раскрылись. Как будто ничего и не было. Я так и замер, с нелепо протянутой ладонью. Вроде бы всё в порядке, но что это было?

— Мари, с тобой всё… в порядке?

— С чего это тебе показалось?

— Показалось?

— Да. С чего?

Проклятие… мы совсем перестали друг друга понимать, ведь точно. Тогда я не мог этого оценить, но теперь… Видимо, уже тогда она была практически под… И вот, надо же, именно в тот момент я перестал колебаться.

— Мари, Полёт не завтра, он — сегодня.

Произносилось это с такой расстановкой, что зубы сводило. Проклятие, как дрожит рука… Она даже не поменялась в лице, осознавая сказанное.

— Хорошо, ложь за ложь… твоё право. Я и вправду собиралась в ночь перед Полётом исчезнуть, но поверь, я не могла иначе.

Ни чёрточки не дрогнуло на её лице, ни секунды паузы, ничего.

— Решение своё я даже не пересматривала, я люблю тебя, не его, а именно тебя. Что делать, если нам придётся расстаться? Только попытаться провести последние дни так, как будто всё в порядке. Я просто хотела сделать так, чтобы ты не страдал.

Всё во мне в тот миг обрывалось перед лицом осознания — она меня бросает. Вот так, перед самым Полётом, с моим ребёнком под сердцем. Болван, на что ты надеялся всё это время?! Где в этот момент оказалась моя решительность, моя давешняя уверенность в собственных силах? Теперь мне легко свалить всё на Него, память — услужливая штука в таких делах.

Однако силы сказать самому себе, что власть Его над людьми не может быть безграничной, у меня ещё хватает, иначе зачем мне лететь снова. Тогда я действительно сдался, силы воли не хватило. Тривиально струсил, хоть и неосознанно. Побоялся ответственности? Может быть.

— Ты… Прости меня, я, кажется, сделала ещё хуже… и зачем я тогда это всё?!!

Мари твердила это мне, ничего не соображающему, потерявшему последние ориентиры в реальности, но уже понимала, что всё идёт не так, как планировали мы оба. Расчёты Его… как они могли быть настолько точны без моей помощи, ведь я для Него был раскрытой книгой, она же… Мари, верно, ничего не понимала до самого конца.

Меня прошиб пот, я не мог смотреть ей в лицо, я не мог ничего связно сформулировать.

— Мари… ты не позволишь мне даже слова сказать в ответ?

Надо же, каким плоским и логически выверенным кажется этот диалог, который разворачивается передо мной на листе бумаги. Не таким он был, но как передать чернилам тот водоворот сумасшествия, что царил в те минуты в моей голове?!

Она оглянулась.

— Здесь опасно беседовать на такие темы. Я уверена в твоих способностях Пилота, но… Аэрон ненадёжен, давай сперва сядем.

Что в ней говорило тогда, действительно опасения за мою осторожность или же Его внушение? Он — не всесилен. По крайней мере — был. Я всё ещё уверен в этом.

И, уже там, внизу:

— Человечество, сколько минут до отправки оно тебе намеряло?! Полёт, Миссия, План… чего только не наговорили нам Учителя про наше прошлое да про наше будущее, как много высоких слов, да все подкреплены фактами! Оглянись вокруг, Действительный Пилот, что ты видишь? Планета, которая должна была стать подарком нам всем, превратилась в консервную банку, выброшенную за ненадобностью прочь с дороги! Ты же любишь этот мир, зачем же ты тоже… с ними…

Ох, как я тогда кричал, как молил, старался высказать все свои неосознанные страхи, всю свою неуверенность.

Мари же продолжала твердить:

— Человек уподобился штамму мерзких бактерий, не способных мыслить, не способных восхищаться, только расти, плодиться, вперёд, вперёд! По костям неведомого, исследовать которое нам некогда было сказано. Да что жалеть о том, чего не понимаешь, чего не видишь, о чём и думать забыл!.. Просто живи, строй, выкачивай из недр очередной планеты ресурсы, так чтоб под самую завязку, чтоб уже совсем ничего не оставить позади!

Я изнемогал под градом справедливых обвинений, я и сам всё это видел вокруг, не в силах сопротивляться, я падал ниц, безвольный, бессильный.

— Цивилизация… куда мы пришли с нашими поисками? Вырождающаяся популяция, мы почти разучились рожать детей, разрешены даже браки между родственниками, противоречащие любым законам природы. Мы деградируем. Мы не можем банально сохранить старый уровень коллективного бессознательного, а уж двигаться вперёд старыми темпами! Учителя уже не готовят новое общество, они пытаются удержать в руках ускользающее старое. И эта коллективная, наведённая слепота. Абсолютная, непробиваемая, могучая. На этой планете мы — разведчики, исследователи, а не смогли углядеть самого главного. Что нам жизнь, откуда ни возьмись оказавшаяся вокруг? Так… ещё один плацдарм для прыжка.

Я соглашался с ней, я не мог не согласиться. Его дух был разлит здесь вокруг, повсеместно, сколько нужно таланта, чтобы даже не попытаться Его заметить?! Но именно это было с её стороны неверным ходом. Ибо Мари всё равно не смогла. Она увидела страх в моих обезумевших глазах и… сделала то, чего ни в коем случае нельзя было делать. Отступила.

— Пойми, я не смею тебя винить в этом всём, не имею такого права, но и жить по твоей логике не могу.

По какой логике?!! Я в тот момент был уже совершенно неспособен соображать, и уж точно — не находил в себе сил сопротивляться, просто тупо стоял перед ней и молчал.

— Простое высказывание: мне хочется нашему ребёнку хорошего будущего. Здесь оно не может быть хуже, чем там, куда ты нас так зовёшь.

Я уже никого никуда не звал, просто молчал в ответ. А она уже достаточно приспособилась к ситуации, спокойно продолжая мне вычитывать:

— Ты же должен понимать, я всё равно останусь без тебя, пусть в этой треклятой банке, пусть здесь. Та судьба, которую ты себе выбрал — она уводит тебя от нас прочь. Ведь это только в сказках, что читал нам в детстве Учитель, отважные Пилоты за «год и девять месяцев» доводили Полёт до конца, а потом жили долго и счастливо… вероятнее всего, ты умрёшь в Пространстве, как два предшественника Третьего Действительного Пилота Илиа, так и не отыскав свою долгожданную Новую Планету. Вот она — реальность, а не та сказка, что тебе приснилась. Слышишь, проснись!

Если бы я оказался менее щепетильным, если бы она не принялась бы увещевать меня тогда, словно это я её ребёнок, если бы наша общая боль по-прежнему осталась остра, не притупившись со временем… стоило бы попытаться, а так — ситуация оказалась патовой ещё в середине игры. Мы оба проиграли.

Я поцеловал её, уже глядя на часы, уже снова жёсткий и энергичный. И План уже снова был со мной. И я уже готов был его воплотить в жизнь, сколь тяжёлыми бы ни были мои личные потери… на План не было жалко и всей жизни. Да, получилось так, что Мари сама меня убедила, что я прав, пусть и пытаясь уверить меня в обратном.

Аэрон позволит ей вернуться домой, среди Его людей были и Медики, так что во время родов с ней должно быть всё в порядке. Отчего-то, глядя на неё в последний раз, я думал не о том чувстве, что нас связало раз и навсегда, а о той мерзкой интриге, которую мне пришлось учинить, чтобы дать возможность состояться этому нашему разговору. Бессмыслица какая-то, сейчас я понимаю, что мы сделали всё, чтобы стало ещё хуже. И если бы только себе…

— Прощай! — крикнул я ей вослед. Она так верила в судьбу… что ж, пусть мои шансы и невелики, но я тоже начал в неё верить. План должен сработать, иначе к чему мне, и вправду, этот Полёт?

Мари растворилась в небесах, я же с сухими глазами вызвал по браслету другой аэрон. Он должен был отвезти меня в район орбитальной Стартовой Площадки, что располагалась тридцатью милями южнее пустого теперь здания Центра Управления. У меня оставалось ровно шесть часов.

«Тьернон», впервые — не «мой «Тьернон», он ждал меня там… в небе.

Странный человек, всей душой я стремился остаться, наперекор фактам, в противовес собственным страхам и собственному же призванию, как я его понимал тогда… чудовищный, жуткий, кровоточащий кусок моей собственной души оставался здесь, на этой планете. Его уже никогда не вернёшь, не пристроишь обратно, я понимал это даже отчётливей, чем теперь, но — не остался. Даже и мысли такой не было.

Прыжок во мглу небытия прошёл для меня таким обыденным, таким посторонним, будто это был не я сам, а кто другой, и тот человек не стоил и капли моего драгоценного внимания. Страшно… хм, я так думал, рассуждая об этом раньше, но когда мне пришлось поверить в абсолютную реальность произошедшего, в его неотвратимость, мне пришлось к тому же, одновременно, пересмотреть ту цену, которой мне оно стоило.

Шаг мой был твёрд, зрачки напряжённо вглядывались в окружающую меня реальность, руки точно знали, что делать. Какое, в таком случае, кому дело до моих душевных переживаний. Рок вёл меня именно туда, где прятались в тенёчке все, как есть, демоны моего собственного, камерного ада. С логикой старушки-судьбы не поспоришь, из всех зол она выбрала большее, видимо, тщась надеждой увидеть во мраке своего бессмысленного, по сути, существования хоть толику чего-то интересного, я же… я ей помог в этом.

Последний челнок отправлялся полупустой. На его борту собралось несколько дежурных сотрудников следящих станций да я, Действительный Пилот, стремящийся навстречу собственному Кораблю. На меня оборачивались, я же сидел в кресле абсолютно недвижимо, без тени эмоций на лице, и, кажется, даже задремал, поскольку абсолютно не запомнил момента причаливания к шлюзам «Тьернона». Выходя из пассажирской кабины челнока, я перехватил напряжённый взгляд его Пилота-навигатора, отчего-то замершего на пороге, тот явно хотел что-то спросить, но не решался.

— Персонал, не относящийся к группе прямого доступа, должен в течение часа быть зафиксирован в личных капсулах. Вы разве не слышали приказа по Флоту?

Он дёрнулся, как от пощёчины, в эту группу он, как и следовало из его низкого ранга, разумеется, не входил. Напоминать об этом лишний раз, будь я в нормальном состоянии, мне ни за что бы ни пришло в голову, тогда же нужно было что-то совершить нечто такое, что сделало бы меня более… действенной фигурой во всём происходящем. Хотя, что такое эта группа прямого доступа, так, лишние несколько дней, а потом — всё тот же сон без сновидений, вневременное существование в виде бездушного груза, упакованного в индивидуальные гибернационные камеры. Я должен остаться один. Теперь — именно должен.

Кабина Пилота, некогда обставленная и оформленная лично мной, уже добрых полгода служившая мне вторым родным домом… я почувствовал здесь только пустоту, заполнявшую некоторый объём пространства, пустоту и отчаяние. Но пути назад я уже не видел, как не вижу его и сейчас.

Надо же, подумалось, а я, оказывается, забыл стартовую последовательность. Хм, думать сейчас об этом смешно, конечно, я всегда могу прочитать её по листку, записанному ещё когда. Но сам прецедент… я действительно начал забывать. Понемногу, но необратимо, безвозвратно. Успею ли я? Теперь — не знаю, но по-другому и быть не может, иначе — всё — бессмысленно. А посему, отбросим эти пустые мысли.

Спустя четверо суток «Тьернон» отчалил. За эти дни я не смог поспать ни секунды, даже когда выдавалось свободное время. Я не успевал даже тривиально поразмыслить. Я механически исполнял свою роль. Когда же, повинуясь моим судорожным движениям, капсулирующее поле Ходового Реактора «Тьернона» начало впитывать невероятную мощь вторичных генераторов, когда крошечные цифры у меня перед глазами разом завертелись, замелькали, размазавшись в бесформенную серую полосу… десять, сто ярдов, миля, десять миль, сто миль в секунду… лишь тогда я испытал неописуемое, долгожданное облегчение. Больше не было места сомнениям, я начал то самое путешествие в никуда, которое все и всегда называли Полётом.

Что я чувствовал, глядя на чудовищное в своей реалистичности изображение удаляющейся во мрак космоса планеты? Прекрасной голубой планеты, которая, как казалось Пилоту, чьи записки я с таким интересом в своё время читал, должна была стать долгожданным раем для всего Экипажа… не суждено, что бы ни говорили те, кто остался вопреки всему. Но есть шанс всё это исправить. Посему я уже почти ничего не чувствовал, лишь проводил взглядом, да отчего-то наудачу скрестил пальцы.

А спустя ещё несколько почти незаметных по времени вахт, я остался и вовсе — один.

[обрыв]

Сорок Пятая Вахта.

Первые месяцы, когда работа за Пультом ещё в достаточной мере отвлекала внимание, всё было вполне хорошо, но позже, с появлением свободного времени, непрошеным сомнениям уже ничего не мешало вернуться. Часами я бродил по мостику, пытаясь заставить себя не думать. Перестать кружить затравленным зверем по одному и тому же заведённому кругу.

Космос вокруг. Годы прошли с тех пор, но я уже просто не могу отделаться от прежнего ощущения. Несмотря ни на что он оставался для меня запредельным раздражителем, способным повергнуть в ступор шока — в любой момент, не желая испрашивать моего на то дозволения. Когда на меня находило, я надолго замирал посреди рубки, не в силах вымолвить ни слова, поражённый до самого донышка измордованной своей души. Это помогало некоторое время, а потом меня посетила мысль, отделаться от которой я не смог до сих пор.

Выбор мой, он основывался на предположениях, пусть порождённых фактами, но фактами исключительно вторичными, не могущими служить прямым доказательством чего бы то ни было конкретного. Это меня изводило, заставляя бросать Пилотирование. Хотя бы на секунду, необходимую для того, чтобы хоть попытаться сосредоточиться. Хоть на миг — частица свободы… Доказательства остались там, позади, за тушей Двигательных Отсеков, они продолжали удаляться от меня с катастрофической скоростью, каждая секунда делала меня дальше от разгадки, я же мучительно недоумевал, как же мне быть со всеми этими вопросами, как упрятать их от себя подальше. Пилотирование не терпит такого к себе отношения, если всё будет продолжаться, то я, в конце концов, допущу ошибку. А тогда моим планам в досрочном порядке придёт конец. Вместе с «Тьерноном» и миллионами его безмолвных пассажиров. В тот день я всё-таки сдвинулся с мёртвой точки, сдвинулся так, что до сих пор не могу остановить своё падение в неожиданно разверзшуюся подо мной бездну.

Какой до странности шаткой штукой оказалось то, что я полагал вовсе неизбывным. Меня предал я сам.

Одна фраза, неведомо зачем засевшая у меня в мозгу, она всплыла на поверхность моего уже тогда, я это прекрасно сознаю, воспалённого сознания в самом начале моей Сорок Пятой Вахты. Ровно через полгода после Старта. С самого утра по Корабельному Времени.

«Все данные говорят о том, что ваша нервная система уже была неоднократно, а, быть может, и будет впредь подвергаться ментокоррекции глубокого уровня. Не зная наверняка, где искать, я бы ни за что не обнаружил изменений».

Дежурная фраза, некогда оброненная бездушной машиной, теперь свербела во мне день за днём, раз от раза всё сильнее обжигая меня изнутри, отвлекая от прошлого, ведя меня, как мне тогда показалось, в будущее… Останавливало меня от решительных действий лишь одно.

«Результаты неутешительны, попытка принудительно высвободить блокированную память повлечёт за собой катастрофические последствия».

Какова несправедливость — иметь при себе возможное решение всех задач и даже не попытаться туда заглянуть, да и ограничивающий фактор… мне он, в общем-то, я сейчас вижу это со всей определённостью, был почти безразличен. Душа моя саднила так, что даже возможность запереть её в более сырую, чем была, темницу, скорее развлекала, чем страшила.

Я знал, проклятие, я всё знал с самого начала! Из состояния стойкой апатии, напряжённого всматривания в самого себя, я мгновенно обратился к яростному гневу. Мне отчего-то стала очевидной та глубина интриги, мастерски разыгранной Им между нами. И тогда, на третьи сутки метаний, я решился.

Хорошо звучит — «решился».

Я шёл по пустому коридору привычной своей походкой-побежкой, мимо меня проносились упрятанные в промежутках между шпангоутами бестеневые лампы, но вдруг я словно наткнулся на стену. Мне на миг показалось… ужас тот мне вспоминается до сих пор, мне на миг показалось, что я не могу вспомнить цвет глаз Мари. Немыслимо… зачем мне вся эта глупость, которую я называл Планом, если…

Как страшно.

Я сидел на холодном шершавом полу, обхватив колени руками, и дрожал. Я уже вспомнил и глаза, и тонкий изгиб её бровей, но сама мысль… Моя лимбическая система, теперь я в этом был уверен, предаст меня при первой возможности… а дальше мне не жить.

«…попытка принудительно высвободить…»

Что мне с того?! Что мне эта гипотетическая опасность?!!

Я — Действительный Пилот, человек, с раннего детства приученный к тому, что мне предстоит долгие годы бороться с неведомыми опасностями Пространства, я знал свои силы, я был уверен в своих возможностях, и я вполне мог оценить степень риска, которая тотчас бы перевесила любые мои рассуждения, хором говорившие «за». И понимал, по крайней мере тогда, что этот порог ещё далеко не перейдён. Я не учёл одного… ту цену, которую придётся заплатить мне лично.

Хотя… чего теперь судить, я-то заплатил её до конца.

Медотсек был расположен в той же части Головного Модуля «Тьернона», так что мне не пришлось долго сомневаться.

Конечно же, мне пришлось изрядно повозиться со снятием различного рода блокировок, немедленно всплывших в сети Медотсека, стоило мне только выразить вслух несколько первых приказаний. Затем около недели ушло на различные процедуры подготовительного характера, странное время, когда я, выбираясь из Медотсека, шатался, как пьяный, но всё так же стойко шёл выполнять свои непосредственные обязанности, чтобы потом за всю корабельную «ночь» не суметь уснуть, а «с утра» снова, жаворонком, в Медотсек. Под конец я уж и не думал о том, что мне предстоит, я просто ждал своего часа.

Когда же он наступил, я оказался к нему не готов.

Как можно всё это передать словами человеческого языка? Мой мозг оказался полем битвы, я сам, моя душа стали полем битвы… и в сражении том лишь я был участником, и в баталии той лишь я был жертвой. Как много ролей мне приходилось играть с тех пор! Я не сумел сделаться лишь одним — победителем.

Ощущение было такое, будто я скатываюсь в какую-то бездну. Вот на меня начинает ощутимо давить уж и вовсе чудовищный столб атмосферы. Вот я чувствую на искусанных губах соль проступившей крови. Вот меня обдаёт жаром разверзающегося в моей душе кратера, а оттуда на меня огненной лавиной обрушиваются лица, слова, дни и ночи! Бредовый поток того, что было моим собственным бытием… плотина та была мною прорвана осознанно, так что расплачиваться мне — по проступку.

Меня рвали на куски и вновь собирали вместе, меня терзала толпа рассерженных демонов, я же терпел как мог…

…Ветер оказался заметно холоднее, чем можно было ожидать в такой солнечный день. Странности природы. Я шёл по парку.

Было что-то неестественное во всём происходящем, будто не случилось у меня сегодня выходного, а вовсе должен был я быть сейчас в Центре, где меня ждали несданные тесты. Пожмём плечами, мало ли какие у кого ощущения, просто мама посоветовала пройтись по парку. Я краем глаза заметил какую-то девушку, отчего-то слишком напряжённо сидящую с самого края парковой скамейки, каких было множество вокруг.

— Я прошёл Полётный Тест, Мари!

Зачем я произнёс это? Зачем в моём голосе столько радости? И отчего я провозгласил эту бессмысленную фразу именно перед этой одиноко сидящей на скамейке девушкой?

Девушка уже не спала, её руки были сложены на животе, а взгляд устремлён в потолок. Выражение лица говорило о каких-то раздумьях.

Каких?!

— Ты тоже видел этот сон? Где мы — вдвоём?!

Значит, я опять не одинок. Всё-таки.

Потом был крик, я кричал от боли, приходя в себя.

Да, первый удар стихии, называемой моей собственной памятью, я принял прямо в своё по-дурацки открытое забрало. Такого запаса глупости на моей памяти не существовало ни в одном человеке разумном…

Мне, да что там, мне — всему Экипажу просто повезло, что я в тот момент не сорвался, не наделал в те первые, самые страшные месяцы, ошибок в Пилотировании. Я и в самом деле практически не был способен тогда действовать хоть сколько-нибудь осмысленно. Я выплывал из бездны небытия на какие-то мгновения, цепляясь за скользкий край окружающей меня действительности, и соскальзывая вновь. Не один раз я приходил в себя в колбе реанимационной камеры, куда, видимо, меня помещали бездушные автоматы недоумевающего «Тьернона».

Я же — боролся, боролся из последних сил.

Самыми сложными были детские страхи, в единый миг хлынувшие в моё сознание из неведомых кладовых подсознательного. Я научился не обращать на них внимания. Затем я долгое время пребывал в недоумении, кто я, где я, когда я?! Локальное время просто перестало для меня существовать, я мог быть одновременно и маленьким мальчиком, и бессмысленным новорождённым, и подростком в одном лице. Я научился вычленять воспоминания, требующиеся мне в данный момент для воссоздания собственной личности.

В итоге я победил, и только благодаря этому вы можете читать мои записки, но я же и проиграл. То, что я пишу сейчас, я не могу забыть, но то, что я всё-таки забыл… оно теряется навсегда вместе с кусочком моей опустошённой души. Это страшнее всего, когда смотришь бессмысленным взглядом на предмет и не можешь понять, что перед тобой. И никто на свете теперь не сможет тебе этого объяснить, в мозгу у тебя на этом месте выжженная дыра.

Я проиграл во многом.

Я отныне — лишь тень собственной памяти, ставшей мне теперь такой же чужой, как и весь этот Корабль… Я забываю. Постепенно теряются незначительные детали… я почти не помню «Тьернона», даже те палубы, что расположены поблизости от Головного Модуля… я почти не помню цвета небес родной планеты, я не помню её имени, но радоваться я могу уже оттого, что имя Мари не истёрлось, что её взгляд теперь навсегда со мной.

Я проиграл во многом.

От былой личности Действительного Пилота «Тьернона» уже почти ничего не осталось, даже имя моё уже звучит настолько чуждым, что я не нахожу в себе достаточно желания, чтобы лишний раз отразить его в этих записках.

Я проиграл во многом.

Около шести лет полубессознательного состояния, наполненного невыразимыми душевными страданиями, каждую секунду которых я был бы готов променять на любые физические мучения. Около десятка лет борьбы за самого себя. И ещё сорок пять лет Полёта в полной тьме и одиночестве.

…Однажды, я помню это отчётливо, автоматика сумела прорваться сквозь систему моих запретов и всё-таки разбудила Второго Пилота. Я валялся без сознания, а когда пришёл в себя, вынужден был срочно действовать. По-видимому, когда он выберется, всё-таки, из своей гибернационной камеры, ему придётся несладко — я крепко приложил ему по черепу чем-то тяжёлым, что пришлось под руку. Ничего, от этого ещё никто не умирал…

Теперь я — лишь тень, но я сумел выиграть в этой бесконечной гонке главный приз. План мой всё ещё непогрешим, разговоры мои с Ним теперь я помню добуквенно, каждую интонацию, каждый обертон Его беззвучного голоса. Я — прав.

В этом моя победа. Что ж… остаётся совсем немного. Неделю назад «Тьернон» лёг брюхом на песок. Эту планету я нашёл по координатам, обозначенным в Бортжурнале «Поллукса». Именно отсюда некогда явились наши предки, именно эта планета полностью соответствовала моим планам. Отсюда нельзя улететь, ибо нельзя построить новый Корабль, на него просто не хватит заведомо выбранных подчистую ископаемых редкоземельных металлов. Здесь должна закончится наша чрезмерно затянувшаяся Экспедиция.

Мне осталось демонтировать несколько Модулей «Тьернона», соорудив в итоге из них нечто, способное преодолеть разделяющее меня и мою Мари расстояние. Экипаж же… он пробудится через некоторое время, более неспособный, при всём его желании, оторваться от планеты, так сильно похожей, по словам Третьего Пилота, на мой родной мир… или это он на неё похож… неважно.

Им придётся встретить новую Эру, пойти на контакт с Ним, Он научит их… Погоди, с каким… здесь же никого нет! Никого!!!

Тьма меня побери…

Да как же!!!

[далее текст до конца страницы неразборчив, буквы срываются косыми зигзагами ломаных линий, словно человек, пытавшийся что-то в тот момент что-то написать, бился в конвульсиях, бумага сильно измята и местами надорвана; с помощью графологических программ удалось расшифровать одну или две фразы: «оно наступило раньше обычного, однако тяжесть осмысления содеянного мною», «слизняк на склоне тёплого камня… как ты мог быть таким самонадеянным?» и уж вовсе непонятно, к чему: «Он хотел нас предупредить», остальное совершенно неразборчиво; однако следующая страница, последняя в пачке, уже написана почерком вполне твёрдым, как будто между ними прошло некоторое время и автор всё-таки сумел собраться с мыслями]

Я улетаю.

Годы лежат между мной и теми событиями, что были здесь описаны.

Океан времени.

Я был некогда совсем другим, и так уж получилось, что только мне теперешнему суждено оценить всю глубину заблуждений, в которые некогда был погружён мой собственный разум. Осмысление. Запоздалое осмысление. Как же много страданий приносит порою этот процесс… особенно, если он вот таков — ретроспективная мозаика образов, промелькнувшая перед моими глазами, промелькнувшая и пропавшая втуне… зачем оно мне теперь?

Про́пасть никому не нужного теперь знания лежит между мной, начинавшим писать эти записки, и настоящим мгновением. Проблеск смысла в них, таких поначалу напыщенно-нелепых, как ни странно, появился, вот только куда мне его теперь применить, этот смысл?

Если я что и усвоил из жизнеописания того страшного человека, что мелькает постоянно перед моими раз и навсегда ослепшими глазами, так это его веру в ценность человеческой судьбы. Не жизни, нет… сама жизнь — ничто, но именно сплетения множества таких судеб образуют процесс, недоступный ничьему пониманию, именуемый впоследствии человеческой историей.

Это ведёт нас вперёд, толкая в спину против нашего на то желания, причиняя неудобства, заставляя страдать. Судьбой до́лжно дорожить, мои неведомые читатели, потому я всё-таки постарался дописать свою исповедь. Правда, последние, самые ценные её страницы я вынужден вложить в середину, там они будут больше соответствовать моей цели.

Объяснить, рассказать.

Всё наносное вымарано такой же уверенной рукой, какая вновь поведёт это чудо творения рук моих в чёрные небеса. Всё остальное отныне представляет собой вполне связный, последовательный и логически выверенный текст, способный объяснить вам пусть не мою жизнь, но мой поступок уж точно. Я оставляю вас, мои читатели, наедине с рукописью. Попытайтесь понять, не судите строго, я и в самом деле уже не могу носить славное имя человека… я — лишь тень его воспоминаний, горькое нечто, рвущееся вперёд в надежде всё-таки добраться до цели и спасти…

Космическая капсула с ничтожным количеством человеческого материала на борту и яростное желание хоть частично восполнить…

Я принуждён самим собой не пытаться даже оценить вероятность благополучного исхода. Я должен увидеть Мари, я должен увидеть нашего ребёнка. Я…

Кто такой этот «я»? Не знаю.

Я улетаю. Ключ на старт!

Назад, в прошлое… ох, если бы успеть до того, как меня и вовсе окончательно засосёт эта жуткая стремнина, что была разбужена одним неосторожным движением. Моим ли?.. как давно это было… да было ли это всё на самом деле?!

Я улетаю. Навстречу со своей судьбой.

А вы остаётесь. Вместе с неповоротливой тушей «Тьернона». Уже далеко не «моего». Да и был ли он хоть когда-то моим…