Лишь тень

Часть 7

Меня, в который уже раз, трудно даже сосчитать, снова колотило от происходящего во мне процесса узнавания. Как, порой, было сложно понять, что стоит переступить незримую черту, отделяющую эту маленькую лесную полянку от частокола возвышающихся надо мной деревьев, как воспоминания об этом запросто исчезнут из моей головы. Я присел на корточки и пошевелил ладонью невесомый сугроб осыпавшихся цветочных лепестков, по какой-то причуде природы выросший на совершенно голом месте.

Спешить было некуда, он ещё не явился, да, к тому же, я знал по опыту прошлых посещений этого места, что пребывание здесь, сколько бы оно ни длилось, останется тщательнейшим образом незамеченным всей той кучей народу, что фигурировал вокруг меня там, в пределах Белых Стен. В этом была доля и моих стараний, но в последнее время они носили чисто декоративный характер, всё равно никому и никогда не придёт в голову проверять Действительного Пилота. Я это знал наверняка.

Вокруг было удивительно прекрасно даже для этого уголка утончённой, природной красоты. Словно это сама поляна, даже без своего хозяина, пыталась в последний раз преподнести мне всё, на что она была способна. Я стряхнул душистые лепестки с коленей обратно на землю и резко выпрямился. Да, в последний раз, и мысль это именно моя, пора было заканчивать этот затянувшийся спектакль, разыгранный с нашей помощью. Каковы бы ни были его истинные цели, теперь им стоило потесниться, уступив место нам с Мари.

«Эк тебя сегодня разобрало».

Вот и он.

«Вам прекрасно известно, что не сегодня, да и не вчера, пожалуй».

«Договорились. Да ты не стой, присаживайся, землица сегодня мягкая».

«Некогда присаживаться, ваших обычных разглагольствований на общие темы в этот раз, уж простите, не будет. Меня дожидается…»

«Неужто работа?» — в этом бестелесном голосе сейчас, кроме обычного сарказма, чувствовался искренний интерес.

«Жена. Которая ждёт моего ребёнка. Какие ещё будут вопросы?»

Я действительно не знал, куда бы половчее выплеснуть накопившуюся за полгода в душе агрессию.

«Погоди, не кипятись. Вот оно, значит, как… единственное, что я в вас, людях, никогда не понимал, да уже и не пойму, наверное».

«Быть может, в таком случае мы обойдемся без очередного обсуждения этого вопроса?»

«Злишься… быть может, правильно злишься. Хорошо. Сыграем сегодня, в виде исключения, по твоим правилам. И мне будет что узнать о тебе, да и ты… похоже, решил сегодня прояснить несколько беспокоящих тебя вопросов. Скажу заранее, — оборвал он меня, когда я только открывал рот, чтобы вставить реплику, — я буду говорить абсолютную правду, но только в пределах моих лингвистических способностей и познания вашего языка. Большего, я надеюсь, ты от меня не станешь требовать».

Я кивнул, не то подтверждая этим согласие с его словами, не то вторя своим мыслям.

«Я хочу знать не так много, как вы можете предполагать. Мне нужна только максимально ясно выраженная цель некоторых ваших поступков, а именно, тех, которые касаются меня и Мари».

«Хм, не так уж мало, если учесть факт, что тебе такое приходит в голову впервые с начала нашего знакомства».

Меня поразила резко изменившаяся его фразеология, да и сам голос теперь звучал чётче и яснее, будто его источник находился на этот раз гораздо ближе.

«Если вы…»

«Да погоди ты. На самом деле ответ на твой вопрос лежит не так глубоко под горизонтом твоего видения происходящего. Ты ведь спрашиваешь об этом, хотя и знаешь, что забудешь абсолютно всё, сделав лишь шаг назад…»

«Я когда-нибудь обязательно сумею вспомнить даже без вашей помощи».

«Безусловно, если ты задашься такой целью. Что уже немало. Другое дело, что для этого тебе нужны основания».

«Вы считаете, я сейчас вам задаю эти вопросы без должных на то оснований?»

«Естественно — нет, но вот откуда они взялись, из тех ли временно восстановленных в твоей голове эпизодов наших дискуссий, или, может, откуда ещё?»

«Я… Просто тот я, который ничего не помнит, он уже наверняка знает о том, что существуют участки закрытой от него памяти, он ищет…и обязательно найдёт».

«Что он найдёт?»

«Вас».

«Вот!»

«Что, вот?» — слегка опешил я, голос теперь звучал просто оглушительно.

«Он сделает именно то, что я всегда от него хотел. Пойми правильно, Мари полюбила некогда человека сильного и умного, не обделённого и остальными талантами, но вот незадача, он был абсолютно зашорен понятиями, вложенными ему в голову с раннего детства. Да к тому же оказалось, что, каким-то чудом, он и есть главный объект всех и всяческих устремлений родного ему человечества, точнее заменитель этого объекта ввиду не совсем одушевлённой природы оного».

«Простите…»

«Парень, ты, волею судьбы, оказался в центре интересов различных слоёв своего общества, но при этом ты ничего не смыслишь в том, что же из себя реально это общество представляет. Успеваешь следить за логикой?»

«И вы с Мари…»

«Не путай её сюда, она лишь своевременно согласилась с моими доводами. Ей очень несладко пришлось, но что поделаешь».

«То есть цель всего этого — просто вывести меня из равновесия, заставить меня искать правду самому?»

«Да. Если тебя просто поставить перед фактом, эффекта не будет, Действительный Пилот — слишком важное звено в существующей системе ценностей. Поэтому ты здесь, поэтому, уходя, ты всё снова забудешь».

Он снова стал прежним. Императивные обороты его голоса ввинчивались в мозг, не давая продохнуть.

«Мы больше не встретимся, зря это всё…»

Но он не слушал, ибо не был человеком, пойдя с ним на контакт, ты изначально обречён либо на бесконечный собственный монолог, когда фразы ответов, как в зеркале, отражаются от твоих собственных, либо на его монолог, кажущийся безумным, лишённым смысла и цели… сейчас он просто забыл обо мне, но я-то оказался на его пути! Тень у дороги, вынужденная слушать.

«Лишение человека памяти, так ли оно необратимо воздействует на личность? Неужели стоит запихнуть под череп пару-тройку чужих мыслишек, как он тотчас изменится, станет другим, не тем, чем прежде? Эксперимент».

Я обхватил голову руками в бесполезном жесте защититься от вползающих мне под череп то ли ещё мыслей, то ли уже приказов, пусть не оформленных, но которым уже так сложно не подчиниться. Напрягись… Если постараться, ещё можно различить свои собственные мысли…

«Я полагаю, его стоит продолжить, несмотря на сильное сопротивление одной из сторон. Слишком велика, в данном случае, цена неудачи, как для них, так и для меня».

В этот миг он обратил, наконец, на меня внимание, и тогда я побежал оттуда прочь, подстёгиваемый его запоздалым раскаянием, когда он сообразил, под каким прессом я очутился в ту минуту.

«Как бы не забыть… рассказать всё Мари… она же так и не поняла, кто такой он на самом деле, он не позволил себе раскрыть ей истинные свои замыслы, а она…»

Что должен чувствовать человек, в голове которого вдруг народился болезненный сквознячок, вымывающий из неё то, что ты только что пережил, мысли, чувства, желания и страхи? Ты словно возвращаешься в самое детство, когда там, внутри, ещё нету стольких забот, когда воспоминания действительно не играют никакой роли, и стоит положить в рот карамель, как сразу же всё забывается.

Навсегда.

Нужно всё это забыть… так нельзя жить, когда воспоминания начинают заглушать твоё собственное «я».

Теперь у тебя нет выхода. Или медленно сходить с ума, но продолжать бороться за те идеалы, которые ты нажил, или бросить всё, и бессмысленной грудой протоплазмы лечь в такую же гибернационную камеру, каких тут полно вокруг. Стать ещё одним новорождённым, пустым листом бумаги в обшарпанной рамке, призванной напомнить грядущему, что прошлое не исчезло вместе со мной, оно осталось в делах моих. А их, к сожалению, не изжить, не исправить.

Но как…

[обрыв]

Что же касается моих недельных исчезновений, то такое действительно случилось с тех пор всего один раз, а именно три дня спустя после предыдущих описанных мною событий.

Мой блокнот, навсегда перекочевавший во внутренний карман куртки, покрывался маленькими крестиками, ряд за рядом. Время текло, как песок меж пальцев.

[здесь присутствует несколько листков, написанных той же рукой в другое время и вложенных, по-видимому, позже; почерк нетвёрд, прерывист, стремителен, будто автор этих строк очень спешил]

Ценность именно этой записи невероятна. Сейчас, когда сознание в ужасе замирает на той самой грани, после которой лишь мрак небытия, когда цепляешься из последних сил за те крохи, что ещё хоть как-то оправдывают твоё собственное существование, тебе остаётся лишь уповать на эти несчастные обрывки бумаги, быть может, впитывающие вместе с чернилами саму твою жизнь. И так уж нечаянно случилось, что именно эта запись, воспроизведённая моей слабеющей рукой, лишь каким-то чудом удержавшаяся до сих пор в моей памяти в неизменном виде, содержит то, что я так безуспешно пытался осмыслить все эти годы. Что стоило мне сразу осознать, вырвать правду из океана вдруг обрушившейся на меня бессмысленной и бездушной информации?! Ничего не стоило… только вот, вполне может быть, — не в моих это было силах. А так, лежи листок… дожидайся своего часа, быть может, ты ещё придешь на выручку кому-нибудь другому, тогда как мне ничего уже не поможет. Меня ждёт мой Полёт. Настоящий. Последний.

Читайте, внимайте и… не судите. Ни меня, ни его.

«…четвёртая планета. Хвала свету, ты не покинул своих заблудших детей в погибельный их час. Двадцать восьмой перелёт «Поллукса» был пройден согласно расчётам, ровно за три стандартных года по бортовому времени, и я, его третий Действительный Пилот, в свои семьдесят два года приступил сегодня к стандартной последовательности Проверки. Чётко осознавая, что это будет последняя моя возможность выступить в подобной роли, я, тем не менее, всё ещё на что-то надеялся. Нет, конечно, конструкции и материалы «Поллукса» были способны нести жизнь на своём борту ещё долгие сотни световых лет, однако я был вовсе не так совершенен, как мой корабль. Я устал.

Быть может, именно это и не дало мне сойти с ума, когда я увидел первые поступившие ко мне данные с терминалов центрального пульта. Четвёртая планета… твердь, на которой человек мог жить без дополнительных устройств жизнеобеспечения, где довольно было лучей местного светила, даже мыслить о котором я уже позабыл. На которой ранней осенью могли идти тёплые дожди, сияли лазурью чистейшего льда полярные шапки… на которой мы могли завершить предначертанный нам поколениями наших предков Полёт.

Это не было бредом моего воспалённого воображения. Это было правдой. Неисследованная планета нужного типа. Настолько близкая к стандартам, давным-давно заложенным в память моих терминалов, что ряды девяток, выстроившихся после нуля с запятой в окошке предварительной оценки, зарябили в моих глазах.

Идеал. Одно слово.

О таком я не смел мечтать даже в пору своей юности. Я был в душе согласен на мерзости миров с индексами порядка ноль-девяти, я был бы доволен даже бесконечными опасностями жизни на дне полностью затопленной собственными океанами Миры-8, но ответственность за жизнь личного состава Исследовательской Миссии «Поллукса» не давала мне на это права. Я не мог вот так, единственно ради удовлетворения своих подступающих к горлу чувств, перечеркнуть надежды других. Они летели Исследовать мир, который смог бы заменить им тот, на котором они родились. И я, как Пилот, был обязан положить свою жизнь на то, чтобы это их желание исполнить.

Четвёртая планета стала моим счастьем, моей радостью, моим благословением.

Расчёт оптимального курса ухода от облака хаотично движущихся астероидных тел заняло бесконечных две недели. Ещё сколько-то там на коррекцию, затем торможение, выход на орбиту. Что это по сравнению с вечностью, которая уже лежала за моими плечами? Лишь миг, исполненный наслаждения созерцанием той красоты, что привычно отбрасывала тень в черноту космоса за бортом, постепенно приближаясь, заполняя собой не только экран внешнего обзора, но и самого меня. Полностью, без остатка, я уже был влюблён в этот мир».

«Любопытно было другое… или это воздух здесь был настолько отличен от газовой смеси, которую производили в необходимых масштабах системы жизнеобеспечения «Поллукса», или даже не знаю, что и подумать. Я просто не мог подозревать, какое это восхитительное чувство — дышать настоящим воздухом, напоённым ароматами деревьев и трав, щекочущим твои щёки лёгким ветерком. Как же много всего так и прошло бы мимо меня, если бы не пролёг наш путь поблизости отсюда! Я готов целовать странную в своей восхитительной неровности почву под ногами. Я пока один, но насколько я уже не одинок!

Чуть не забыл.

Сегодня опять мне чудилось, как на меня смотрит некое невидимое простым глазом существо. Наблюдает, оценивает. Это не паранойя, Пилоты напрочь лишены возможности сойти с ума, иначе я бы это уже давно сделал. Потому — это одно из моих ещё не привыкших в достаточной мере к местным условиям чувств сигнализирует, мне, непонятливому, о чём-то, происходящем вне меня. Что же это, в таком случае, такое?

Мысли эти остаются бесплодны.

Сегодня ещё нужно будет, наконец, решить, в какой последовательности стоит десантировать личный состав со всё ещё болтающегося на орбите «Поллукса». Большая часть Планетарного Комплекса, аналогично, всё ещё там.

Не хочется этого всего здесь. Если вдуматься. Не хочется пачкать нашими мелким потугами «постижения» красоту, которую неспособно понять никакое сознание. Она выше всего, что способен создать человек… я не брежу? Я — Пилот, который завершил свой Полёт. Что ж теперь отступать? Не для того ли был сотворён из небытия твой корабль? Иду к шлюпке, и будь, что будет.

Под ногами, во все стороны, насколько хватает глаз — медленно и незаметно искажающаяся в перспективу плоскость, сплошь покрытая растительностью. Если наклониться к самой земле, то можно наблюдать таинство жизни, царящей вокруг. Невидимой, неслышимой, но такой важной сейчас для меня. Что может сравниться с этим вечным покоем взаимного перемещения питательных соков, которое зародилось когда-то в бездонных глубинах местного океана, продолжив своё существование в мириадах жизненных форм, отнюдь не стремящихся помнить, откуда они возникли, но одновременно и неспособных этого позабыть.

Видимо, человек — единственное по-настоящему неудачное творение природы, только мы одни ничего не помним. Осознаём, но…

Что толку осознавать вещь, которую следует просто чувствовать? Я не знаю, что сказать, просто иду дальше.

Уже занеся ногу над ступенькой, которая ведёт меня в шлюз, я вспомнил то самое, что показалось мне чрезвычайно занимательным при первом знакомстве. Утвердившись вновь на земле обеими ногами, я в который уже раз, кряхтя, наклонился, подцепив пальцами какую-то былинку. Вот он, недостаток старости, первый и наиглавнейший. Когда простейшие движения вызывают в теле подобные эффекты, остаётся только одна дорога — в кремационную печь. Я крайне вовремя успел добраться до своей цели.

Отдышавшись немного, я отпустил перила, в которые вцепился, чтобы не упасть, и побрёл наверх, не отпуская, однако, подобранное растение. Оно меня заинтриговало до невозможности. Стоит признать, несмотря на крайне преклонный для Пилота возраст, мне нельзя отказать в достаточной для того остроте мыслительного процесса. Я оказался прав, даже находясь в описываемый момент в полном ошеломлении от всего происходящего.

Экспресс-анализ оправдал все мои ожидания, какими бы бредовыми они не показались случайному человеку. То, что покрывало луг вокруг капсулы (будь я не здесь, а там, откуда, как кажется моему всё ещё мирно спящему экипажу, мы и не улетали) называлось бы травой. Лаборатория недолго пережёвывала тот образец, что я ей предложил к рассмотрению, и выдала короткую справку, в точности обозначив старый добрый биологический вид. Марь белая. Это и была самая что ни на есть трава. Девятки, висевшие у меня в голове после загадочной запятой, дружно мигнули — индекс подобия был строго равен единице.

Сумасшествие? Деменция? Бред всё-таки свихнувшегося на старости лет Пилота? Да в том-то и дело, что быть такого не могло, Полёт и миллионы членов моего экипажа были действительностью, слишком ярко бьющей в глаза для бреда больного сознания. И я решил оставить всё как есть, так и не сообщив о своём открытии ни в едином своём отчёте. Быть может, и к лучшему, поскольку, кроме меня, не нашлось ни единого человека, кто обнаружил бы этот невероятный фокус».

«Здесь я бывал исключительно редко. Уже сама мысль о том, что мне однажды придётся отправиться сюда посредине Полёта, предоставляла мне достаточно поводов, чтобы относиться к нему с… приличной долей пиетета, граничащего со страхом.

Да, здесь, на верхней палубе огромного грузовика, каковым, по своей сути, и являлся мой «Поллукс», располагалась в ряд та часть груза, что именовалась в официальных докладах «высшим техническим персоналом Миссии». Из точно такой же капсулы был извлечён некогда и я. Уже спустя несколько дней моего предшественника не стало, я остался на столько долгих лет один. Один посреди тишины беспощадного космоса.

В случае неудачи этого, двадцать восьмого перелёта я бы поступил так же — активировал несколько сенсоров, подождал бы немного, а потом, со словами «теперь ты — Действительный Пилот «Поллукса», принимай вахту» отправился бы в небытие. Куда, строго говоря, и следовало.

А так… мне предстояло не менее приятное действие.

Его лица я не помнил. Да и как тут упомнить…

Он же смотрел мне в глаза и тоже ничего не понимал. Неужели я был когда-то таким же?!

— Вставай, Пилот. Полёт закончен.

Надо же, подумал я, он должен быть моим ровесником…

— К-как закончен?

— Тривиально. Я привёл «Поллукс» к цели. Неужели подобная возможность никогда не приходила тебе в голову?

Я постарался придать своему голосу изрядную долю желчи.

— А как же… как же Действительный Пилот? Почему «Поллукс» вели вы?

— Всё просто. Я — Третий Действительный Пилот, обо мне ты мог и не слышать вовсе, несмотря на то, что ты вообще один из Четвёртых. Полёт затянулся, друг мой, очень затянулся.

— Но мы… прилетели, всё-таки?

Я кивнул, и лишь тогда он полез из капсулы, стыдливо прикрываясь горстью, с чего бы подобная стеснительность при подобных-то обстоятельствах.

Не долго думая, я повёл его в рубку, старательно отслеживая все мгновенные изменения в его выражении лица. Он не понимал.

— Это светило… оно другое!

Я опешил сперва, но затем уверенно принял в своей речи ту ироничную позу, которая, в общем, изрядно мне помогла в дальнейшем опыте общения с этим субъектом.

— Возможно, и планета другая…

Я сидел за главным терминалом, так что демонстративные возможности были. Мне самому по первому времени было не просто избавиться от навязчивого чувства ирреальности происходящего, чего уж тут… зрелище было величественным, как ничто другое в этой жизни. Огромный голубой шар выплывал из-за бесформенных жёстких крыльев левого борта «Поллукса», двигаясь неторопливо, степенно…

— Мы летели так долго, чтобы в итоге отыскать подобное?!

Я опешил, ожидаемого мною восторга не было и в помине.

— Как вас понимать?

— Мы летели. Искали. Вы сами искали. И что?

Представить себе не мог…

Резким движением я отключил внешний обзор, развернувшись к нему лицом, надеясь, что эмоции не слишком заметны на моём лице.

— Вы ждали чудес космоса? Вы ждали фейерверка? Я покажу вам его.

Этого барахла, радужной изнанки Вселенной у меня в памяти было запечатлено предостаточно, я мог по годам рассказать хронологию Полёта моего «Поллукса», что запечатлели кроме меня лишь блоки памяти бортовых журналов. Я покажу этому…

Катаклизмы, сияние, гнев и ярость, бесконечные мёртвые глубины пространства и сгустки материи, прожигающие тебя насквозь.

Я уже успокоился. Можно доказывать, что перед тобой бриллиант редчайшей красоты, в своей идеальности заставляющий блекнуть дешёвые безделушки, раскиданные повсеместно. Но это знание мне было преподнесено именно что в подарок за долгую и беззаветную службу этому Полёту, им нельзя поделиться с другим, попросту — невозможно…

Я сразу же оставил эту тему, вернувшись к своему обычному вполне трезвому и расчётливому состоянию духа. В качестве исполнителя парнишка годился, руководство всё равно вскоре так или иначе перейдёт к соответствующим Советам.

Что ж, тот план развёртывания Миссии на самой планете вполне удался, моя последняя задача — посадить «Поллукс» на грунт, где ему предстояло стать естественным источником необходимых материалов и механизмов — была выполнена на вполне высоком уровне, не позволив уронить меня в глазах остальных «размороженных» к тому времени Пилотов.

Помню, я молча следил за последними приготовлениями, когда вокруг моего «Поллукса» мелькали тени сотен крошечных по сравнению с ним шлюпок, а мои «помощники» что-то нашёптывали через систему связи, но я даже не удосуживался как-то реагировать на их стремление помочь. Приборы были вполне в состоянии обеспечить меня требуемым объёмом данных. Остальное меня лишь слегка отвлекало.

Что стоило мне отключить внешние раздражители и насладиться последними секундами, когда наедине — только я и мой «Поллукс»? Ведь, по сути, нам вдвоём было не так уж и плохо.

Я, конечно же, не стал этого делать. Просто не глядя коснувшись заученных наизусть сенсоров…»

«…возможности человека по устранению со своей дороги факторов, ущемляющих, как ему кажется, основополагающие права каждого существа — жить в среде, к которой он приспособлен… если вдуматься, они превышают всякое воображение. Посудите сами, при некотором желании с его стороны, пусть чисто теоретическом, любая помеха нашему существованию в виде чрезмерных осадков, повышенной или пониженной температуры, местных живых форм может быть устранена с минимальными затратами энергетических и материальных ресурсов.

Люди не могли не использовать те возможности, что предоставили им предыдущие поколения учёных и инженеров. Они принялись менять планету, которую я им подарил. И мне пришлось всё это наблюдать… как этот жестокий процесс зарождается, проникая во все уголки нетронутой чистоты природы, как затягивает в свои сети бесчисленные биологические цепи, переплетающиеся между собой в сложнейшей вязи, как он ширится, проникая повсюду, и как он завершится вскоре, раз и навсегда унеся с собой ту тишину, что я услышал в первый свой день на этой планете.

Да, моему экипажу было нужно пристанище. Да, нам нужно было поле для исследований, для жизни, наконец. Но при чём здесь была эта ни в чём не повинная планета?

Я брёл, глядя себе под ноги, по какой-то глухой аллейке, а сам всё размышлял. То есть, конечно, ни о чём я не размышлял… так, изображал мозговую деятельность. Я давно уже привык к тому, что мыслительный процесс можно лишь обозначать, рефлексируя по поводу и без повода, на деле оставаясь лишь бессменным незаменимым эффектором при всемогущих терминалах управления «Поллуксом». Такова реальная роль Пилота… Теперь же оставалось лишь безразлично наблюдать, не в силах что-либо поменять в этой жизни.

Планета менялась на глазах. Вырастали посёлки, строились промышленные узлы, взмывали ввысь башни Советов… Я только бродил по излюбленным своим тропинкам, не удаляясь слишком от той реальности, что постепенно уходила в невозвратимое прошлое этого мира.

Что меня удерживало от того, чтобы так же, как и все этого не замечать… Не знаю, но шло время, я уходил от действительности, и существование этой внешней силы становилось для меня всё более и более реальным. То была уже не просто тень, поселившаяся раз и навсегда за пределами моего поля зрения, то было что-то существенно плотное, физически ощутимое. То, к чему можно прикоснуться, пусть не сразу, пусть пройдя немаленький путь, но…

У меня не было выбора, я должен был его пройти.

Пусть существует шанс, что именно он меня убьёт.

Пусть велика возможность так и не добраться до конца, застряв где-то посредине, но всё же…

В конце концов, всё слишком зависит от того, согласится ли с моими доводами та странная сила.

Быть может, именно благодаря моей настойчивости, настоянной на годах полного безмолвия, значившихся в моей биографии до того времени, благодаря сумасшедшему гению моего стремления найти себе собеседника, способного всё-таки понять слова, рвущиеся из моего горла…

В любом случае, я добрался до цели.

Однажды утром.

«Эти пропавшие люди…» — думал я. И вправду, показатели потерь, списанных Советами на освоение неисследованной планеты были слишком велики для того длинного ряда девяток в индексе. И, потом, странным образом список тех, без вести пропавших людей, продолжал внушать мне странное неверие в его подлинность. Ни единого Космонавта-исследователя, совсем немного Инженеров низшего эшелона, остальные — сплошь интеллектуальная элита, люди, несовместимые с походами в дикие дебри. Но именно там они и пропадали.

То есть отрывались от тех дел, которыми привыкли заниматься ещё дома, одевали неудобный скафандр, по инструкции носимый всеми без исключения за пределами исследованной зоны, брали в руки неизменную плазменную винтовку среднего калибра и отправлялись. Туда. Чтобы не вернуться.

Кроме некоторых, очевидно, несчастных случаев тела пропавших так и не находили. Люди пропадали в никуда. Без следа.

И вот, именно однажды, тем самым утром, мне, наконец, пришла в голову мысль, как избавиться от постоянного размышления о судьбах так называемых «жертв неизвестных опасностей, скрывающихся в дебрях джунглей неисследованной планеты». Мысль мне показалась настолько нетривиальной, что я тут же принялся собираться. Я уже достаточно стар, чтобы позволить себе действовать не раздумывая, если раскачиваться каждый раз лишний миг, то на остальное тем более времени не останется. Его так мало…

«Жертвы… а ведь следующие поколения, которые уже не будут знать планету такой, какой увидел её я, будут действительно искренне полагать, что могли быть какие-то жертвы».

К чему все эти мысли? Я, одетый в лёгкий летний костюм, захватив с собой лишь трость, без которой уже поди полгода не мог представить прогулки длинней, чем пару десятков ярдов, вышел на знакомую тропинку и побрёл, тихо продолжая про себя размышлять, точно на юг.

Люди… кругом, казалось бы, люди. Однако то одиночество, что провожало меня через весь мой Полёт, не идёт ни в какое сравнение с тем, что поджидало меня здесь, в самом его конце. Я оказался в ситуации, когда ценность моя в качестве «единицы общества» уже давно стала чисто номинальной, когда все мои старые знакомые избегали меня, не в силах понять, как я стал тем, чем я являюсь сейчас… Старшее поколение тоже мне было непонятно, да и не интересно, если вдуматься. Слишком много лет лежало между мной самим и культурой, меня породившей. Я сам стал для себя культурой. Оттого и всё остальное.

Так зачем же я продолжал настолько тяготиться этим одиночеством?!

Не могу сказать. Может, предчувствуя его конец?

А так… ветер слегка царапает непривычную к погодным аномалиям кожу на щеках. Она кажется пергаментом, готовым разорваться от любого неосторожного движения, смочи же её слезами — в единый миг, не уследишь как — нет от неё даже воспоминаний. Странная штука — судьба.

Вот они, эти Белые Стены. Много раз себя спрашивал, как я, настолько крепко полюбивший эту планету именно за ту свободу, которую она мне подарила, позволил Советам возвести вокруг «наших холмов» это воплощение уродливого самолюбования человека. Неспособного даже краем глаза взглянуть на нечто, альтернативное его бесконечному отрицанию какого бы то ни было разумного начала за пределами черепных коробок существ, именуемых «хомо сапиенс».

Ну уж… как сложилось, так и сложилось, ничего не поделаешь, люди сделали себе хуже, причём даже не в физическом плане, ценность которого то и дело ими же отрицается, но именно в духовном, в который раз обокрав самих себя, заранее запутавшись в том вопросе, до которого они, возможно, и не доросли вовсе. И, раз заблудившись, тут же решили вовсе его не поднимать.

Такова, в сущности, суть нашей цивилизации — бежать без оглядки.

Неизвестно куда.

Мои слегка шаркающие по тропинке шаги отчего-то показались мне очень занимательными. Криво-косо, из последних сил, мы идём куда-то, даже не смея протянуть вперёд руку чтобы узнать, что же там, впереди. Зачем всё это, зачем ты отправился в путь сегодня с утра, старик?

Никто не знает, даже ты сам, Пилот.

Вот уже и миновал ты последнюю грань, что отделяет «цивилизацию» от остального мира. Как всё-таки хорошо, что хотя бы у этих Белых Стен есть свой собственный секрет, постарался ты всё-таки, молодец. А Советам совершенно не обязательно об этом знать. В этом основное преимущество мелкой борьбы одного человека с системой. Та крайне редко позволяет себе такую роскошь, как подозрение искреннего желания оного человека ей противостоять. Ну, стоило этим воспользоваться…

Пригодилось.

Он меня ждал.

Как капля росы на листке, как первый луч солнца в твоей ладони. Он — такой древний. И такой ещё ребёнок. Мы с Ним говорили сутки напролёт, покуда я не почувствовал, что силы мои полностью иссякли. «Я умираю», пронеслось в голове подобно шелесту ветра. Чего жалеть, я достиг в этой жизни всего, и завершаю её в мире с собой. И откуда в кармане очутилось стило? Видимо, машинально прихватил, а бумага… она у меня всегда с собой, эта тетрадь не могла существовать отделённой от меня, по крайней мере, пока я жив.

Всё, я нацарапал, что хотел, руки слишком трясутся, не могу больше, а я ещё хотел так много всего поведать, хотя бы пару фраз из нашего с Ним диалога… ничего не вижу.

Я сумел Его слегка запутать, а раз так… У Него есть… люди. Стоит Его лишь самую малость привлечь, подтолкнуть, заинтересовать в будущем нашего общества, и оставшиеся там, за Стенами, смогут ещё прочесть, поверить в то, что я тут… измыслил? Будто приснилось…

Плохо быть таким неуверенным в силе собственного разума. Не хотелось бы так думать, да и зачем портить последние минуты.

Будем считать, что подсказка моя, сокрытая в этих строках, всплывёт как-нибудь из тёмных недр планетарных хранилищ информации… сколько-то человек перестанут быть такими, какими были до того… Смерть — хорошая цена за то, чтобы в один прекрасный момент там, за Белыми Стенами прозрели. Это ведь так страшно — только подумать о том, что…

Нет, не могу… где свет?

Становится темно… и ещё… так… тепло…»

Страницы, исписанные таким же трясущимся почерком, какой я увидел в своё время на панели собственного терминала. Вот что сейчас лежит передо мной. Отчего я был так наивен, всматриваясь в драгоценные строчки? Я не видел главного, что за ними скрывалось. Возможно, это и позволительно нелепому историку-самоучке, но не человеку, задумавшему перевернуть собственный мир. Да, ответы на те вопросы, что искал я тогда, лежали в этих записках слишком на поверхности, копать глубже не имело смысла, слишком уж это всё было похоже на порождение гипертрофированной фантазии больного разума… Я не увидел. Что поделаешь… теперь…

[здесь несколько вложенных листков заканчиваются, далее продолжаются записи, датированные, по-видимому, последними неделями перед стартом]

Я захлопнул крышку терминала, с силой вдохнув воздух. Есть.

Зачем я вёл такие подробные логи моих поисков, затянувшихся на целых полгода, я тогда не смог бы внятно сформулировать. Может быть, как только это путешествие в дебри документов, оставшихся нам от предыдущих поколений, зашло в такую глушь, что заранее и подумать невозможно, тогда я интуитивно начал более или менее подробно сохранять записи. А тем самым получать хоть какое-то физическое подтверждение того, что я всё ещё нахожусь на поле реально происходивших событий, а не убрёл в своих измышлениях так далеко, что куда ни кинь взгляд — вокруг одни надуманные мною же самим загадки.

А так… цепочки документов, обрывающиеся тупиками, старые копии рукописных строк, ведущие в никуда. Справки, таблицы, ведомости… не нужные никому.

Всё это богатство обладало одним лишь свойством — оно буква за буквой ломало все мои представления о том мире, в котором мне выпало жить до сегодняшнего дня. В конце концов я нашёл ответ и на тот, старый вопрос, ответ прямой и ясный, меня ткнули фактами в физиономию, как мальчишку. Однако расследование привело меня туда, где эти ответы уже были никому не нужны. Я продолжал жадно тратить последние отпущенные мне часы на торопливое чтение, однако всё больше и больше сомневался в том, что вообще способен в подобном цейтноте постигнуть хоть часть из того, что на меня свалилось.

Я оставался во всё том же повешенном состоянии, когда нет ни возможности повернуть назад, ни продолжить путь вперёд. В общем, это действительно очень близкая аналогия…

Я захлопнул крышку терминала, с силой вдохнув воздух. Есть. В тот день я набрал заветную команду, на которую у меня чесались пальцы уже долгих несколько месяцев. Теперь моя собственная база данных, так непомерно выросшая за последнее время, была полностью стёрта. Человек, ответственно относящийся к собственной роли в этом мире, не должен прятаться за бездушными кипами документов. Выбор делать мне, и только мне, а всё это мне не может уже помочь. Слишком поздно.

Проклятие, как спина затекла…

Было, кажется, часов шесть вечера, небо было ещё светлым, но в моей комнате уже царил полумрак

Космосу одному известно, отчего вокруг меня всё время такая темнота, куда ни ступи — она. Или мне так кажется?.. Я поднялся, оглянувшись вокруг. Что я делал здесь? Брежу…

Вот зеркало. Что смотришь? Узнаёшь, браток? А что, это мысль.

Рубанув ребром ладони воздух, я выключил технику. Мало времени, меня и так надолго отвлекли.

— Мари?!!

Тишина. А ведь она дома… вот тебе и Мари. Как тяжело.

— Мари, отзовись.

Протянул руку — кромешная темень, пусть даже свет из окна, но не хочет глаз его видеть. Нащупал ручку двери, отворил. Она спала в кресле, откинув голову, придерживая рукой плед, натянувшийся на животе.

Я подумал, было… Нужно хоть кофе попить, дел ещё много, устал.

Развернулся, вышел в прихожую. Тут ведь где-то лежала, ах, вот она. Нацепил как попало, оделся… Как мне это стало привычно, вот так покидать собственный дом. Постараемся выглядеть соответствующе историческому событию, это не так просто, но попробовать стоит.

Дверь бесшумно открылась и так же захлопнулась. На улице пахло сыростью и вчерашним дождём. Осень.

«Мари, подожди ещё немного, потерпи, дорогая моя, скоро мы все окажемся там, где каждый из нас пожелает…»

[обрыв]