Лисавета Иванна велела кланяться

Глава пятая. Свинья не съест

Микита — мрачный пожилой десятник — вывел Егора и Селивана на улицу и тут же вернулся во двор помогать товарищам. Разбившись на две команды, пластуны толстыми веревками зацепили по бревну, что выступали на углу сруба, и потащили в разные стороны. Бревна подались, поехали — сруб затрещал и осел.

— Так, хорошо! — крикнул стоявший на углу Микита и перекинул веревки на следующий венец. — Полегче! Солому не порушь! — и с опаской посмотрел на покосившуюся крышу.

Пластуны вновь принялись тащить. Венец не подавался; служивые кряхтели, поругивались, лица их от напряжения налились кровью. Щека у Селивана болезненно дернулась; старик обреченно вздохнул и спросил:

— Тебя как звать, малый?

— Егор.

— А, Егорша. Ты, это… от Терешки будешь?

— Нет, я сам по себе, — осторожно ответил Егор.

— Э… раз! Э… раз! — кричал Микита. — Стой, дьяволы! Куда?!

Однако было поздно. Пластуны рванули что было сил, и на этот раз изба развалилась окончательно. Сруб раскатился, рассыпалась крыша; протыкая солому, торчали к небу голые стропила; над развалившейся постройкой клубилась густая рыжая пыль.

— Что это? — испуганно спросил один из пластунов.

— Что, что! — передразнил Микита. — Печь завалили, вот что. А надо было с крыши начинать. Теперь вот поди разбери! — и в досаде плюнул на снег.

Пластуны побросали веревки, подступили к развалинам и стали ловко, без лишней суеты раскатывать бревна. Селиван сокрушенно покачал головой и сказал:

— Ну, дожили! А начиналось хорошо. Всем — землю, волю всем. Придешь на сходку, крикнешь… А теперь? И то нельзя, и это. Чуть что, сразу в острог.

Егор молчал, смотрел, как пластуны деловито сортировали разоренную постройку: солому в одну сторону, бревна получше — в другую, поплоше — в третью, а доски и прочую мелочь бросали в общую кучу, которую уже успели поджечь.

— Вот взять меня, — опять заговорил старик. — Чем виноват! Игрушки режу. Смех! В Ту Пору б я… Ну а теперь Верховный Круг издал указ: всяк, кто в сей трудный для державы час уходит от насущных нужд…

Но тут его окликнули:

— Дядь Селиван!

Старик оглянулся. Двое пластунов в сомнении ворочали бревно, а третий спросил:

— На баню сгодится?

— Нет, там одна труха внутри, тепла не удержит, — ответил старик. — Вы лучше вон то возьмите.

Негодное бревно полетело в огонь. Селиван пристально посмотрел на Егора и, помолчав, сказал:

— Но только что моя вина? Пустяк. Вот ты… — но, не решившись продолжать, замолчал.

Бревна тем временем были уже разложены по сортам, солома сметана в стог, доски почти догорели, а само место усадьбы засыпано снегом, который пластуны заканчивали утаптывать.

— Так, молодцы! — похвалил их Микита. — А колодец засыпали?

— Нет у него никакого колодца, — отозвался один из пластунов.

Микита посмотрел на Селивана и подчеркнуто строго спросил:

— Где колодец?

— А зачем мне колодец, я ж не водяной! — сдерзил старик.

Микита нахмурился, но ничего не ответил. Пластуны перестали утаптывать снег, и опять тот же самый из них зло сказал:

— А чего, они все колдуны! Им вода не нужна, они древесным соком питаются.

— Ну и вахлак ты, Потап! — мрачно сказал Микита, поправил поясной ремень и приказал: — Стройся! — потом повернулся к арестованным и добавил: — За мной!

Отряд и арестованные пошли к околице, и лишь один пластун остался на разоренной усадьбе. Он приставил ружье к ноге, отвел руку так, чтоб солнечные блики заиграли на штыке, и больше уже не шелохнулся. Вокруг, на деревенской улице, по—прежнему не было видно ни человека, ни скотины.

Выйдя за деревню, Микита почему—то свернул с широкой накатанной дороги и повел отряд прямо через поле. Снег в поле был глубокий, идти тяжело, но пластуны молчали, не ругались. Молчал и Селиван. Он только время от времени искоса поглядывал на Егора да понимающе качал головой. Ну еще бы! За игрушки много не бывает; ну, дадут ему шомполов, ну, еще ноздри вырвут — и отпустят, а если будет упорствовать, так и забреют, упрячут в острог на работы, и все. А медальон — это уже совсем другое.

Вот только как он, этот медальон, очутился у него в кармане? Ведь он же отдавал его старухе! Он это четко помнит, тут не может быть никаких сомнений. Отдал, она и разозлилась, и приказала заворачивать, извозчик резко осадил — и сани на бок, и он и вылетел… И вот он с медальоном и в Восточных округах. Вот это вылетел, вот это откатился! Три тыщи верст без малого. Вот… Да! Вот Сабанеев и кричал: «Да ведьма она, ведьма распроклятая! А ты, Егор, дурак, жизни не знаешь! Ты еще пожалеешь, дурак, да только потом будет поздно, когда тебя под вешалку поставят!». Вот как кричал. А не донес. Он и сейчас не донесет, он и на очной ставке скажет, что, мол, не знает, не видал. А на груди у него оберег: от пули и от сглазу…

— Эй! — прикрикнул Микита. — Не спать!

Егор прибавил шагу. Рядом с ним, тяжело отдуваясь, шел Селиван и мрачно приговаривал:

— Ать—два. Ать—два… Ать—мать. Ать—мать.

Один из пластунов молча дал Селивану затрещину. Старик на это сразу же ответил:

— Ох, какой смелый, а! Ох, чтоб ты завтра был таким! А завтра у тебя будет горя…

— Молчи! — рявкнул пластун.

— Я помолчу! Я помолчу! — не унимался Селиван. — Сегодня я, а завтра ты!

— Да я!.. — взревел было пластун и уже замахнулся ружьем…

Но тут вмешался Микита, велел:

— Эй, осади! Осади, я сказал!

Пластун зло сплюнул и нарочно поотстал, чтоб больше не идти рядом с арестованными. А Микита тем времени продолжал:

— А ты, Селиван, тоже хорош. Зачем людей пугаешь? Что они тебе сделали? Только то, что им велели. Так?

— Так, — нехотя согласился Селиван.

— Ну вот и все. Пошли.

Пошли. Молчали. Теперь уже Егор время от времени с любопытством поглядывал на Селивана. Его, так надо понимать, все здесь всерьез считают колдуном, нечистой силой. Дядя Игнат смеялся, говорил: дурь это все, вся сила в шашке. Дядя Игнат, он шашкой брился, шашкой бутылки открывал, шашкой хлеб резал и шашкой, говорил, на жизнь зарабатывал. Да, говорил, племяш, я на жизнь чужой смертью кормлюсь, и так не мной придумано, а так заведено от веку, и так же и у вас в книжках сказано, что сильнейший слабейшего жрет — и это хорошо, от этого прогресс происходит, а кабы наоборот было, тогда бы что? Тогда бы было вырождение. Так что ты, Егор, на меня не смотри, не вырождайся, не шашкой, а пистолетом кормись, это оружие новейшее, это прогресс, а еще лучше подавайся в артиллерию, тогда врага можно издалека достать, пусть себе он шашкой там, за две версты, машет, а ты его вжик — и картечью посек!.. Да вот не угадал дядя Игнат, по жизни у него…

Противно вспоминать! Ух, до чего противно! И этих псов за то…

Нет, спокойней, спокойней, Егор, еще пока не срок. Пока ведут тебя, иди, но когда будут…

Ну, тогда…

Свинья не съест, Егор! А псы подавятся, подавятся, подавятся!..

— Не спать я говорю!

— Не спим.

— Вот то—то же!

Шли дальше. Шли. Шли. Шли…