Лисавета Иванна велела кланяться

Глава десятая. …И всё перевернулось в один день

За частоколом посреди просторного двора стоял высокий двухэтажный дом, рубленый в обло и богато украшенный резьбой. Дом был с гульбищем на три стены, крутым крыльцом на витых столбах и крышей, крытой лемехом. А рядом — аккуратные надворные постройки, колодец, аистиное гнездо на столбе.

Приезжие сошли с саней. Провожатый посмотрел на окна второго этажа, повернулся к Егору и спросил:

— Тебя как звать?

— Егор.

— Лескей, — важно назвал себя провожатый, но руки не подал. — Ты откуда?

— Из столицы.

— От—куда? — не поверил Лескей.

— Из столицы. Командирская Академия, вторая полусотня, Чубаров Егор.

— Так, хорошо, — Лескей задумался, потом спросил: — А он?

— Михайла, здешний староста. Ушли от обер—вахмистра.

— А Лисавета?

— Нет… И не уйдет.

Лескей снял шапку, помолчал, потом сказал:

— Тогда мы так… Я — к старшому, а вы пока что… Эй, Матрена!

Из дальних дверей вышла женщина в длинной юбке и цветастой душегрейке.

— Вот, накорми их, — сказал Лескей и сразу развернулся и пошел к крыльцу.

А Егор и Михайла свернули вслед за Матреной за угол, вошли в низкую дверь — и оказались в просторной светлой горнице с двумя длинными столами и лавками вдоль них.

Матрена поднесла гостям по рюмке простой водки, затем подала горячий свекольник и, перетирая рушником расписные тарелки, внимательно слушала Михайлу. Тот, не переставая есть, рассказывал:

— А уж как кричала, так не приведи Господь! Всё просилась, чтоб до утра подождали. Только они побоялись. Глаза ей завязали, чтоб свету не видела.

— А был бы день, не удержать им Лисавету, — вздохнула Матрена.

— Эт точно, — согласился Михайла, обжигаясь и чавкая. — Я в прошлом году сам видел, как она с ярмарки ушла. Вот была, и нету. После Петьку—хорунжего при всем народе нагайкой пороли. Проворонил! — и, выскребая ложкой остатки свекольника, попросил: — Дай—ка еще.

— Сейчас, сейчас, — закивала Матрена и, обернувшись к Егору, спросила: — А ты?

Егор не успел ответить. В задних дверях горницы появился Лескей и, как—то странно усмехаясь, сказал:

— Эй, командир! Старшой зовет.

Поднявшись на второй этаж, Егор остановился в самом начале полутемного коридора, не зная, куда идти дальше. Однако, увидев рядом распахнутую дверь, он смело вошел туда…

И замер. Перед ним стоял тот самый офицер, гвардеец с медальона. Правда, теперь этот гвардеец был одет в темно—серый казакин с белым отложным воротником; в левой руке он держал погасшую трубку на длинном чубуке, а правой опирался на пустой письменный стол. Чуть дальше, у окна, виднелся самодельный книжный шкаф, а на противоположной стене висела подробная карта Всея Вольной Земли.

— Прошу, — и офицер широким жестом пригласил Егора к столу.

Тот сел. Офицер расположился напротив и, раскуривая трубку, спросил:

— Вас накормили?

— Да. Благодарю.

— Чего уж там! — едва заметно улыбнулся офицер. — У нас тут не столица.

— Так и в столице ведь не Та Пора! — ответил в тон ему Егор.

Офицер удивленно поднял брови, немного помолчал и спросил:

— А где вы там, в столице, квартируете?

— Шестая Станичная, два.

— Я что—то не могу представить. Название—то новое?

— Конечно. А вообще это так: Горбатый мост, потом налево три квартала. Дом двухэтажный, липа у подъезда. И флигель во дворе.

Трубка заметно дрогнула в руке у офицера. Он глубоко затянулся, сказал:

— Давненько не был в тех краях.

Егор прищурился и продолжал:

— Нас, квартирантов, восемь человек. Нам придана стряпуха, Анна Павловна, из бывших. Дом раньше ей принадлежал. Потом… Так никуда она и не ушла.

— А… — начал было офицер, но тут же замолчал.

— Нет, у нее никого, ничего не осталось, — сухо, четко продолжил Егор. — Вот только разве медальон… Ваш медальон, Евгений Юрьевич, она сохранила.

Офицер пристально посмотрел на Егора… и все тем же ровным голосом спросил:

— Так что вас привело ко мне?

— Я… — начал было Егор, но запнулся. — Я… должен застрелить вас.

— Прекрасно! — улыбнулся офицер. — Так что вы медлите?

— Простите, — покраснел Егор, — но вы меня не понимаете. Я вызываю вас. И вы не вправе мне отказать! Да, двадцать лет прошло; тогда дуэль не состоялась, тот человек убит — не вами, но… — и замолчал. Он окончательно смешался.

Офицер медленно прикрыл глаза и изменившимся голосом сказал:

— Вот оно что. Так вы от Анны Павловны. По ее просьбе. Но… Это явное недоразумение. В ту ночь… мы объяснились с Александром. Он извинился, а потом… на следующее утро мы вместе с ним вышли на площадь, потом…

Офицер встал и нервно заходил по комнате. Егор почувствовал, что уверенность покидает его, и потому торопливо воскликнул:

— И все равно я вызываю вас!

Офицер резко остановился и вопросительно посмотрел на Егора. Тот продолжал:

— Я должен, я обязан вас убить! Ведь вы прекрасно знаете: все из—за вас! На вас лежит печать! Вы не стареете! Вы прокляты! Не станет вас, и… и… — Егор запнулся, замолчал.

Офицер долго смотрел на него, потом тихо спросил:

— Так вы действительно считаете, что если убить меня, то… все вернется вспять?

— Да! Да, конечно! — с жаром воскликнул Егор. — Ведь если б вы тогда были убиты на дуэли, тогда бы ваша рота не сошла на площадь, и тогда…

— О, если б все было так просто! — печально улыбнулся офицер.

— Но почему вы не стареете? Вы ж так и замерли в том времени, в той злополучной ночи перед выступлением!

— Та ночь! — как эхо отозвался офицер. — Мечты! Друзья… — и резко выдохнул: — Мальчишка, что ты понимаешь!

— Я ничего не понимаю, только вижу, — зло, тихо ответил Егор. — Я вижу, что произошло с моей страной.

— А что с ней было раньше, ты хоть знаешь?!

Егор молчал. Офицер вернулся к столу, сел, помолчал, потом сказал задумчиво:

— Чубаров. Командирская. Вы, я полагаю, из новых?

— Да.

— Ну вот! — офицер усмехнулся. — Опять! Брожение умов, как выражались в Ту Пору… И много вас?

Егор пожал плечами.

— Да, — сказал офицер. — Это тоже знакомо. Четких идей, конечно, никаких. Один только сумбур. Зато решимости!.. И недовольство нами, так?.. Так? Что молчишь?!

— Ну, так…

— Еще бы! — оживился офицер. — Всё из—за нас! Всё мы! Но, дайте срок, посмотрим и на вас! Нет, это уже другие посмотрят, не мы. Нас—то уже, почитай, никого почти и не осталось. Теперь на нас можно валить всё, что ни попадя… А знаете, что я вам скажу? А ведь я ничего дельного не могу вам посоветовать. Я, знаете, за эти двадцать лет совсем не поумнел. Так и другие, из тех, что остались, я думаю, сейчас такие же. А какими мы были тогда? Мы что, искали для себя? Нет. Мы и так имели тогда все, что желали… Но если у тебя есть совесть, и ты видишь, что твой народ живет хуже скотов, что власть продажна, суд безнравственен… Я был представлен Обществу за год до выступления. Мы были молоды, восторженны, мы знали — армия на нашей стороне… Да мы и сами были армией! И всё казалось очень просто: царь отрекается, мы вводим конституцию, даруем землю, вольную торговлю — и уже через год, ну, может, чуть больше, наше многострадальное отечество вливается в содружество цивилизованных держав. И вот… Вот начинается! Штабс—капитан Петров с отрядом егерей берет под стражу государя императора. Вместе с наследником. И сделано это было чисто и четко, никто из государевой охраны не ушел, не доложил, не растрезвонил, так что столица ничего не знает. Только в Сенате паника: где государь? что с ним? как в воду канул! А государь у нас в казармах. Ему представлен манифест, в котором он все свои права на трон дарует народу. То есть никому. Но царь… вот этого мы как—то и не предполагали… царь отрекаться не желает — наотрез! И так проходит день, второй, вот и вторая неделя прошла, вот и третья… И я безвыездно при нем. Время идет, в столице слухи самые безумные; простой народ тоже волнуется. Ждать, понимаем, более нельзя, и ротмистр Гарков — с охраной — отправляется в Сенат. Он говорит: мол, так и так, в столь горький час, когда страна осталась без главы, гвардейские дивизии весьма обеспокоены создавшимся безвластием. Прискорбно, говорит Гарков, что государь исчез вместе с наследником, и, следовательно, правящая династия на них пресеклась. Но жизнь есть жизнь, продолжает Гарков, и чтоб придать уверенности огромной, трудно управляемой стране, ей срочно нужен новый государь, только на сей раз — Конституция. Вот ее текст. И представляет текст. Сенат ответствует: нам должно обсудить. Гарков уехал. А на третий день… нет, ближе к ночи, только Александр приехал… мы узнаем, что в столицу тайно введены надежные пехотные полки, и что назавтра Сенат обнародует манифест о злодейском покушении на императора и о временной передаче всей полноты государственной власти нынешнему председателю Сената, который в дальнейшем будет именоваться князь—регентом, хранителем императорской короны. То есть монархия, по сути, остается.

Офицер замолчал и отложил погасшую трубку.

— Но вы, — нетвердым голосом сказал Егор, — вы первым двинули свою роту на площадь! За вами ринулась толпа…

— Любезный юноша! — печально улыбнулся офицер. — Ну, не я, так нашелся б другой. А само выступление… Все это было предрешено изначально. Да, мы желали конституции. Мы собирались провести судебную реформу, ликвидировать монополию в торговле, оживить капитал, отдать государственные мануфактуры в частные руки, устроить банковскую систему, даровать всему трудоспособному населению равные избирательные права… Но кто нас понимал? Зачем, к примеру, мужику свободная печать? Ведь он неграмотный! И мы учили так: волю — всем, всем — землю, все — равны! Мы думали: потом, уже взяв власть, откроем для них школы, просветим. А вышло что? Верные Сенату войска стояли на одной стороне площади, мы на другой. От нас прошел парламентер — не приняли. Прошел второй — исчез. Мы развернулись в боевой порядок. Они ударили картечью. Я…

— Вы первым крикнули: «За мной!»

— А вы б молчали?

— Я…

— Вот то—то и оно. Мы двинулись в атаку, за нами хлынула толпа, и… Всё перевернулось в один день.

Офицер отвернулся и, глядя в окно, продолжал:

— И если б даже мы не поднялись тогда, то вскоре нашлись бы другие. Страна веками жила в рабстве и бесправии, и накопила в себе столько зла, что все равно когда—нибудь произошел бы взрыв. Народ был обречен на кровь.

— А император? Что с ним?

Офицер нахмурился и нехотя ответил:

— Он… той же ночью. А с ним и наследник. Вот из—за него—то, я думаю, из—за того невинного мальчика, я и не старею.

— Так это вы…

— Нет—нет! Ни в коем случае! Приехал Александр, и я сменился. Мы с Александром говорили до утра. Мечтали… А цесаревич — он причем?! Ему всего—то было восемь лет.

Егор подавленно молчал. Офицер достал из стола пистолет и протянул его Егору со словами:

— Он заряжен.

Егор вскочил и отшатнулся.

— Но отчего же? — удивился офицер. — Ведь вы…

— Нет! Ни за что!

— Тогда… тогда… — офицер медленно встал из—за стола…

Но тут в комнату вбежал Лескей.

— Мажар! — крикнул он. — Убежал!

— Кто, кто? — не понял офицер. — Какой Мажар?

— Да староста, Михайла! — поспешно объяснил Лескей. — Он вот с этим приехал! — и, подступив к Егору, зло спросил: — Что, вынюхали, гады? Я… — и уже было замахнулся…

— Не смей! — воскликнул офицер.

Лескей немного отступил, сказал:

— Кончай его, старшой!

Однако офицер его не слушал.

— Пойдем, — сказал он Егору, и они торопливо вышли из комнаты.

Сойдя с крыльца, Егор увидел толпившихся во дворе мужиков. Они стояли полукругом, смотрели пристально, молчали. Потом один из них спросил:

— А этот почему остался?

— Он мой товарищ, из столицы, — мрачно ответил офицер. — Где староста?

— Ушел. Поел, утерся, и…

— Давно?

Мужик пожал плечами.

— Кто сторожил?

Молчание.

— Иван! — ткнул пальцем офицер.

Высокий и рябой мужик снял шапку, выступил вперед.

— Уходишь, — сказал офицер. — А остальным остаться.