Летопись 2. Черновики

Ночной визит

Почему люди решили поселиться здесь, в местах безлюдных и сумрачных, где до ближайшего жилья — день пути, где изредка появлялись только Дунэдайн? Скорее всего, и сами обитатели дома у дороги не смогли бы ответить на этот вопрос. Видно, предок их, построивший в глуши свой добротный приземистый дом, был человеком нелюдимым и замкнутым: кто другой смог бы жить здесь, неподалёку от Ангмарских гор, где и века спустя жива была память о Короле-Чародее?

…Стоял один из тех неярких дней ранней зимы, когда трава ещё проглядывает из-под тонкой батистовой ткани снега и кое-где на ветвях трепещут забытые лоскутья листьев. В небе уже зажглись первые звёзды, и в доме у дороги затеплились огоньки свечей.

В дверь постучали.

— Ну, кого там ещё нелёгкая несёт? — недовольно буркнул хозяин, — Чего надо?

— Не пустите ли обогреться, добрые люди? — откликнулся молодой голос.

— Шляются тут всякие… — проворчал хозяин, — Почем я знаю, что ты за человек?

Однако дверь отпер. Голос не внушал недоверия, и кто откажет в такой малости одинокому путнику?

Вошедший был строен и высок ростом, и казался бы совсем мальчишкой, если бы не седые волосы и горькие складки в углах губ. Он светло улыбнулся, поклонившись хозяевам, и молвил:

— Мир дому вашему, добрые люди.

Хозяин мгновенно определил, что перед ним не иначе как потомок высокого рода:

— Не прогневайся, молодой господин, что не ласково встретили тебя. Места, сам знаешь, глухие, и люди здесь разные попадаются… Присядь у огня. Эй, хозяйка, принеси вина! Не обессудь, вино-то у нас не очень…

Незнакомец улыбнулся.

Вино было крепким и кисловатым, но хлеб!.. Только что испечённый, мягкий, с хрустящей тёмной корочкой… Юноша ел с заметным удовольствием; хозяин расспрашивал о столичных новостях.

— Не в обиду тебе будь сказано, молодой господин, почему ты в чёрном ходишь?

— Это траур, — помолчав, ответил юноша, и что-то странное появилось в его больших спокойных глазах.

Хозяин спохватился:

— А как же конь твой, молодой господин! Эх, не догадался я сразу… пойду присмотрю за ним…

— Не нужно. Я привязал его там, во дворе. Ничего ему не сделается.

Хозяин и сам не заметил, как, вместо того, чтобы расспрашивать гостя, начал говорить о своей жизни, о заботах, о том, что — «хлеб в этом году уродился добрый, а вот зверья в лесах поубавилось — зима, видать, холодная будет, вот и перебираются туда, где потеплее…» Гость слушал внимательно, изредка вставлял вопросы.

В соседней комнате заплакал ребёнок. Хозяйка, извинившись, ушла, но тоненький захлёбывающийся плач не утихал.

— Давайте я попробую, хозяюшка, — сказал гость, появляясь в дверях.

— Да что уж, благородный господин… Я и сама как-нибудь, — смутилась та, но юноша уже присел у кровати.

— Ну, что ты? — мягко заговорил он, — Сон страшный увидел?

Мальчонка, всхлипывая, протянул:

— Да-а…

— Ты успокойся, маленький северянин. Как зовут тебя, скажи?

— Дарн, — мальчишка шмыгнул носом.

— Хорошее имя… Хочешь, Дарн, я расскажу тебе сказку?

— Хочу-у…

— Только уговор: больше плакать не будешь, да? Слушай.

«Дерево было юным. Никогда ещё не облетали его зелёные листья, и не знало оно зимы, и казалось ему — лето будет вечным. Но случилось так — холодный ветер прилетел и завыл: «Уйдёт тепло; серые тучи я нагоню, и снег покроет землю, и всё умрёт, и не будет видно Солнца!» И вот — затянуло тучами небо, и не стало солнца. А ветер зло смеялся и рвал ветви Дерева. Уныло и холодно было вокруг, и детёныши зверей, родившиеся летом, мёрзли и, не видя Солнца, плакали от страха и тоски. И подумало Дерево: «Всё лето Солнце грело меня, всё лето пило я его тепло и свет, его лучезарную благодать. Разве не живёт во мне сила Солнца?» И Дерево засветилось, отдавая весь тот свет, что летом подарило ему Солнце. Оно стояло, как золотой факел, и ветер утих, удивлённый. И зверёныши перестали плакать и дрожать, и хмурый день осветился радостью. Но вот — обессилело Дерево, опали его золотые листья, стекли на землю, как слёзы или пот тяжких трудов. Ушла из Дерева жизнь. И ветер устыдился. Пригнал он снеговые тучи и мягким белым покрывалом укутал Дерево в его смертном сне. И тишина стояла зимой, чтобы никто не смел потревожить Дерево, и тихо пел ему песни ветер…

Когда же Солнце набрало силу и разбудило Дерево, так сказало оно: «Отныне в тебе будет моё тепло и мой свет — для всех. Осенью ты всегда будешь светить, а зимой алым огнём сгорать в очаге, согревая сердца людские.» И стало по слову Солнца.

Оттого-то так хорошо у огня в зимние вечера, оттого всегда мы льём в огонь каплю масла или вина, бросаем кусочек янтаря или ароматной смолы, или пучок душистых трав — из почтения к Дереву, Солнцу и Огню. Оттого священным почитает Дерево Народ Тишины…»

Гость замолчал, а мальчик всё смотрел на него завороженными глазами:

— Как ты рассказываешь… — выдохнул он, наконец, — Там все такие, как ты?

— Где — там?

— Ну, там, где ты живёшь?

Юноша улыбнулся:

— Нет, не все. Там много людей гораздо лучше, чем я.

— Разве такое бывает? Как в сказке…

— Бывает, Дарн.

— Там твой дом?

— Нет. Теперь мой дом в другой земле.

— Расскажи… — попросил Дарн, не сводя глаз с юноши.

…Там звёзды — крупные и холодные, — висят так низко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Там — белые светящиеся цветы, похожие на ломкие горьковатые звёзды. Там лёгкие высокие мосты над ледяной тёмной рекой: «Как чёрный хрусталь — видишь камень в моём кольце?» Там странные статуи — как сгустки звёздной ночи, и горы поют — нужно только прислушаться… Там крепость, словно высеченная из лунного камня, из застывших лучей луны, и уходящие в небо острые шпили, и хрупкие башни… Там звёздные туманы медленно текут с гор, там не бывает яркого солнца — днём небо затягивают облака, и солнце кажется огромным белым опалом…

— Я хочу видеть это. Можно? Можно я как-нибудь приду туда — к тебе?

Юноша покачал головой.

— Почему?

— Спи, Дарн. Я спою тебе песню — как поют в Земле-у-Моря, откуда я родом…

— Что там?

Хозяйка прислушалась.

— Поёт… Странный он какой-то… Может странствующий певец?

— Ну да! Меч-то — видела? Он — воин, и, видно, не простого рода: рукоять-то золотая.

— Волосы у него седые… с чего бы это? — хозяйка жалостливо вздохнула, — Ведь молоденький совсем…

— Видно, несладко ему пришлось. Говорил же — траур носит. Кто знает — может, Безымянный, не к ночи будь помянут, снова чуму на Гондор наслал, и его родители умерли…

— Бедненький, — женщина снова вздохнула.

…А в песне слышался шорох волн и крики чаек, шум ветра и людские голоса… Странная песня, каких не поют в Средиземьи; странная песня, какой не сложить даже Эльфам, ибо мало знают они о людских печалях… Непонятная и манящая, грустная и ласковая… И летят по волнам белые корабли под серебристо-зелёными парусами…

Когда гость взглянул на Дарна, мальчик уже спал. Юноша поднялся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

— И как это у тебя выходит, господин? Я, бывало, до ночи его успокоить не могла… А вот ведь — спит, да ещё и улыбается во сне… Что ты ему рассказал?

— Просто — старую, старую сказку.

— Я налью ещё вина? — предложил хозяин.

Юноша кивнул.

Дверь содрогнулась от тяжёлого удара. На пороге стояли двое Следопытов — обнажённые мечи в руках, дорожные плащи — в пятнах грязи, на лицах — смесь ужаса и ярости.

— Назгул! — взревел один из них, — Это назгул! И тварь его крылатая у порога! Вражьих слуг привечаете?!

Юноша медленно обернулся к вошедшим и встал. Те отшатнулись в страхе. Несколько мгновений люди смотрели на призрачную фигуру в чёрных одеяниях с пылающими, как угли в очаге, глазами.

Дикий женский крик!..

Дверь в детскую приоткрылась; на пороге появился Дарн, протирая заспанные глаза. Недоуменно оглядел людей; взгляд его остановился на лице Чёрного, в котором были лишь боль и растерянность.

— Ты что? Тебя кто-то обидел? — Дарн подбежал к нему, шлёпая босыми ногами по деревянным, до блеска натёртым доскам пола.

— Ничего, — с трудом выговорил Чёрный, пытаясь улыбнуться, и погладил спутанные тёмные волосы мальчишки.

Словно в дурном сне, когда никак не можешь проснуться, люди видели, как колыхнулся пустой рукав чёрного одеяния. И страшным бредом казались слова ребёнка:

— Ты уже уходишь? Но ведь ты вернёшься, правда?

— Нет, — Чёрный покачал головой, — Я никогда больше не вернусь. Прощай, Дарн.

Женщина снова взвизгнула, а Чёрный медленно прошёл мимо замерших от ужаса арнорцев, обернулся в дверях и ещё раз посмотрел на мальчика.

— Прощай, — повторил он.

Больше ничего. Шорох огромных чёрных крыльев и ледяной ветер, ворвавшийся в дом.

…Элвир летел навстречу ветру, всхлипывая от почти детской горькой обиды.

«За что же, почему, почему так? Что я сделал плохого? Сидели, разговаривали, пили вино… Неужели только из-за того, что я — другой? Ведь я ничем не обидел их… за что? Пусть я не такой, как они, но ведь я не желал им зла! За что же?..»

Он не знал, что никто и ничто уже не сможет заставить Дарна забыть об этой встрече. Что потом, повзрослев, маленький северянин всю жизнь будет искать, да так и не найдёт, — странную землю, где звёзды — крупные и холодные — висят, так низко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой; где лёгкие высокие мосты над рекой, прозрачной и тёмной, как морион в кольце Короля-Звездочёта, где крепость, словно высеченная из лунного камня и звёздные туманы медленно текут с гор. Не знал, что Дарн будет искать, но так и не встретит того, кто спел бы ему прекрасную и печальную песню об Элдайн, городе Звезды. Что много лет спустя Дарн, воин Арнора, будет стоять среди трупов и развалин в Моргульском Доле, во вражьей земле, вертя в руках ломкий бледный цветок с горьковатым запахом, похожий на звезду, и полустёртое воспоминание о чём-то светлом и грустном будет мучительно ускользать от него, и почудится взгляд огромных серо-зелёных глаз и тихий голос: «Прощай…» И когда он пойдёт прочь, полой плаща вытирая окровавленный меч, покажется ему, что если сейчас обернуться, он вспомнит и поймёт всё. Но он не оглянется назад.