Летопись 2. Черновики

Лаиэллинн

— Я слышал, ты — мастер лютни?

Вот так — ни стука в дверь, ни приветствия. Нарион неспешно отложил корпус лютни — розовое дерево, редкостная диковинка из южных земель — и обернулся:

— Допустим…

Эт-то еще кто? Светловолосый, ясноглазый, стройный, весь какой-то светящийся…

Эльф? Нечастый гость здесь…

— Ты — Нарион?

— Ну, да…

— Я хотел говорить с тобой.

— Что нового может Элда узнать от Смертного о лютнях? — прищурился мастер.

Эльф весело, заразительно рассмеялся:

— Ты мне нравишься, мастер Нарион! Меня зовут…

По лицу его вдруг скользнула тень, он заколебался, но продолжил:

— …Гэлмор. Я хотел предложить тебе сделать… одну вещь.

— И какую, позволь узнать?

— Я расскажу.

…Он не просто рассказал: Нариону казалось, он слышит эту невероятную музыку. Все его недоверие и насмешливость улетучились куда-то; он еще долго молчал после того, как Гэлмор закончил рассказ.

— И где ты слышал такое? От кого? — жадно допытывался мастер.

— Это было давно. Очень давно.

— Как это выглядело?

Эльф взял лист пергамента и перо.

— Так… и вот так… Четыре струны… Играют — вот этим… похоже на лук, только менее изогнутый…

— Как, ты сказал, это называется?

— Лаиэллинн. Это значит — Песнь, уводящая к звездам.

— Если она звучит так, как ты рассказывал… — глаза Нариона сияли, — я берусь за это! Я сделаю ее, чего бы мне это ни стоило!

Стоило — долгих лет попыток. Выходило вроде похоже — но звук был то резким, крикливым, то каким-то неживым. И мастер в отчаяньи швырял работу в огонь. И тогда Гэлмор снова приходил к нему, и Нарион говорил, отводя глаза:

— Расскажи еще раз. Может, пойму.

Криво улыбался:

— У меня снова не вышло…

Просил:

— Может, для того, чтобы получилось, надо понять того, кто ее сделал. Почему ты не хочешь рассказать мне о нем?

Эльф отмалчивался.

— Слушай, а может, ты ее придумал? И я гонюсь за сказкой?

— Нет.

— А почему ты не пришел к Эльфам? Ведь ваши мастера искуснее…

— Нет, это может сделать только человек. Кроме того, Элдар не нужно новое — они живут прошлым. Послушай, я расскажу тебе снова…

— …Знаешь, Гэлмор, она мне снится. Я вижу ее, касаюсь ее — она теплая, живая… слышу музыку… просыпаюсь — и не могу вспомнить. Во сне я знаю, что и как надо сделать. И все забываю, как только открою глаза…

И вот однажды, зайдя в мастерскую, Гэлмор с порога увидел сияющее лицо Нариона:

— Вот, послушай… кажется, получилось, — он говорил так, словно сам боялся себе поверить.

Нарион провел смычком по струнам — звук был таким чистым и глубоким, что у Эльфа перехватило дыхание от восхищения.

— Я должен научиться играть на ней! Теперь у меня все получится, я знаю! Но скажи — это она? Ведь правда, я не ошибся на этот раз?

Он начал играть на удивление быстро; он весь был охвачен каким-то радостным вдохновением, и лаиэллинн чаще смеялась, чем плакала в его руках. Известие о новом странном инструменте быстро разнеслась по городу, и теперь к Нариону заходили часто — послушать.

А однажды на пороге его дома появилась молодая женщина с медными, отливающими огнем волосами. И Нарион играл, глядя ей в глаза — и застыл в изумлении Гэлмор…

— Как ты ее называешь? — после долгого молчания спросила рыжеволосая.

— Лаиэллинн.

Ее глаза на мгновение вспыхнули:

— Тебе кто-то сказал?

— Что? — не понял Нарион.

— Как ее зовут.

— Да… вот он, — Нарион кивнул на Гэлмора.

Рыжеволосая посмотрела недоуменно — потом ее взгляд стал пристальным и острым:

— Ты — Элда? Я тебя помню. Не видела никогда, но — помню… Как твое имя?

— Гэл…

— Не надо! Я знаю. Гэлмор — так?

Эльф внимательно пригляделся к ней, но ничего не сказал.

— Благодарю, мастер, — рыжеволосая снова обернулась к Нариону. — Благодарю за песню. За то, что помнишь — знаешь — ее имя. Как он называл… А еще называли — ийэнэллинн.

— Что это?

— Боль Звезды, ставшая песней, — она произнесла это медленно, раздельно и отчетливо, глядя теперь на Гэлмора, беззвучно произносившего те же слова.

— Благодарю и тебя, Гэлмор. За то, что ты помнишь его.

Она вышла — узкая черная фигурка, огненные волосы, тяжелые черные браслеты на запястьях.

— Постой… постой! Как зовут тебя? — запоздало крикнул Нарион и, оглянувшись на Эльфа, уже тише спросил, — И кто это — он?

Эльф не ответил. Потом сказал с задумчивым удивлением:

— Кажется, я знаю ее имя… имена; только, должно быть, теперь ее зовут по-другому…

Через две недели на главной площади Нарион услышал ее имя. И, когда догорел костер, вышел вперед и начал играть. И замерла толпа — слушая, а Гэлмор плакал, прижавшись виском к нагретой солнцем стене, вслушиваясь в слишком знакомую летящую пронзительно-печальную мелодию…

К Нариону пришли в тот же вечер. Его творение было признано колдовским, смущающим души людей. Ему самому, сказали пришедшие, ничего не грозит, если он принесет покаяние и сам предаст чародейскую вещь огню.

Он не согласился.

Через несколько дней сильно поседевший человек на главной площади бесцветным голосом говорил слова отречения. Только руки его дрожали, когда он положил лаиэллинн в огонь — словно тело возлюбленной на погребальный костер. И долго вглядывался в пламя. Слез в его глазах не было.

— Нарион…

— Ты уходишь, Гэлмор, — тускло, безжизненно; не вопрос — утверждение. — Я трус. Мне было страшно там, я не хотел умирать. Думал — ведь столько еще не сделано… И костер… Я же видел, как — она…

Уставился куда-то пустым взглядом.

— А теперь понял, что все было зря. Потому что…

— …потому что… — прошелестел голос Эльфа.

— …я уже больше ничего не смогу сделать. Я слышу только ее голос.

Непонятно было, о ком — или о чем — он говорит.

— …и огонь перед глазами. Только огонь. Ийэнэллинн — обе…

— Идем со мной, — попросил Эльф.

— Куда? Зачем? — Нарион криво усмехнулся. — Я не нужен уже даже сам себе. Гэлмор… прежде, чем уйдешь: кто все-таки создал — ту, первую?

Эльф пожал плечами и непривычно глухим голосом проговорил:

— Теперь уже все равно.

И назвал имя.

Нарион не удивился.

…Он стоял в высоком зале перед тем, кого и сам — там, в другой, прежней жизни — называл Врагом. Было странное чувство — будто все это снится ему. Наверное, из-за той музыки, что звучала в зале.

Он стоял, опустив глаза, и говорил глухо и ровно:

— Я пришел. Мне было все равно, куда идти — только не оставаться с теми, кто ее сжег. Может, ты убьешь меня. Все равно. Я уже ничего больше не могу. Я не нужен. Выгорело все. Сначала ее сожгли. Я стоял и смотрел. Жутко и красиво: огненные волосы, огненные крылья. Кто-то завопил: «Ведьма!» — и она закричала. Она так страшно кричала… Недолго, а показалось — вечность. Потом… не помню. Кажется, я вышел и начал играть. Все — как в бреду. Потом… Они сказали — это чародейство. Нужно сжечь. И покаяться. Валар простят. Говорили — ведьмино наваждение, и я не виноват. Ласково так говорили… Я испугался. Больно… заживо. Очень. Я хотел жить. А — зачем… Я ее сжег. Свою музыку. Я отрекся от нее. Предал. Теперь — убей. Я должен был это сказать. Может, именно тебе. Не знаю. Делай со мной, что хочешь. Убей или гони прочь. Мне все равно. Я уже мертв.

Светловолосый юноша, стоявший в углу зала, слабо потянул ворот рубахи, словно ему не хватало воздуха.

Больше слов не было, и он стоял молча, ни о чем не думая, ничего не ожидая.

Враг шагнул к нему и положил руки ему на плечи. Нарион еле заметно вздрогнул.

— Куда же тебе идти… — тихо и горько сказал Враг.

И вдруг резко притянул Нариона к себе.

— Оставайся. Теперь твой дом здесь, мастер.

— Где он?

Эрион чуть замешкался с ответом:

— Спит.

— Брат не сказал, — вмешался Маг. — Повелитель, он не хочет жить. Нет-нет, — заметив легкое движение Саурона, — он ничего не делал. За нож не хватался, не вешался… — усмехнулся криво, — яду не просил. Лежит и смотрит в потолок. Когда глаза закрывает — не спит. И молчит все время.

— Я дал ему сонного зелья, — тихо добавил Целитель. — Больше ничего сделать не могу. Не могу разбудить душу: как в раковине замкнулась. Я еще не умею, — виновато. — Может, ты…

— Элвир, — вдруг глуховато проговорил Король.

— Что?..

— Пусть Элвир идет к нему.

— Сейчас?

Аргор объяснять не стал. Молчание нарушил новый, юный и горький голос:

— Так нужно, Учитель.

Саурон взглянул на юношу, потом перевел взгляд на Аргора; тот опустил веки, словно говоря — да.

— Нарион.

Мастер открыл глаза.

— А-а… мальчик… — через силу, словно по обязанности выговаривая слова. — Ты…

— Встань. Идем.

— Куда, — устало и медленно, по слогам.

— Идем, — повторил Элвир. Нарион молча поднялся и принялся натягивать одежду.

Больше он не спрашивал ничего.

…Он ничему не удивлялся — ни стремительному полету на крыльях летней ночи, ни бесснежным горам в призрачных мантиях лунного света, ни низким звенящим звездам, готовым упасть в ладони — но он не протянул рук… Без слов, без удивления поднимался вслед за Элвиром по тропе, поросшей терном, в вечную ночь Долины Одиночества. И только когда юноша подвел его к высокой лестнице — остановился.

— Ну что же ты? — почему-то шепотом спросил Назгул. — Иди.

Человек покачал головой.

— Иди, — с мягкой настойчивостью повторил Элвир.

Нарион медленно, тяжело ступая, пошел вперед — обернулся, в первый раз — с растерянностью, и даже, кажется, хотел что-то спросить, но Элвир угадал вопрос.

— Здесь ты должен быть один. Только один.

…Сам он остался на берегу реки — сидел, бесцельно вертя в руках цветок, стараясь не думать о том, что может происходить сейчас в Храме.

А что было с ним самим?

Он не услышал — почувствовал что-то и резко обернулся.

Нарион стоял на ступенях — пошатываясь, закрыв глаза. Потом неверными шагами словно слепой начал спускаться по ступеням. Элвир хотел окликнуть его — но передумал.

Изломанный цветок полетел в воду, юноша порывисто поднялся.

…Нарион ничего не говорил, не открывал глаз — шел как во сне: Элвиру пришлось поддерживать его за руку. Ему вдруг мучительно захотелось узнать, что же услышал, что увидел, что пережил в Храме мастер лютни. Он не спросил. Об этом не спрашивают. Разве он сам — смог бы рассказать, что было с ним в те бесконечные три дня? А когда вернулся — никто не смотрел ему в глаза. Только Король; посмотрел — и отвел взгляд. Почему…

У горной тропы они остановились, и только здесь Нарион поднял веки — медленно-медленно, словно это стоило ему невыносимого усилия.

Провалы в звездную тьму.

Элвир отвел глаза.

Только у замка Нарион наконец заговорил.

— Элвир… здесь есть мастера лютни? Есть мастерская?

Юноша коротко кивнул.

— Проводи меня.

И — снова молчание. Только на пороге:

— Почему ты не смотришь на меня?

Элвир с трудом поднял голову и взглянул в усталые серые глаза нуменорца.

Теперь Нарион жил только работой. И Элвир снова начал пропадать в Храме Одиночества — он больше не был нужен мастеру, — по крайней мере, так ему казалось, — и приходил редко — садился у порога и смотрел, ни говоря ни слова; Нарион не всегда даже замечал его присутствие. Но на этот раз вышло по-другому.

Еще с порога Элвир услышал обрывок незамысловатой мелодии и с трудом различил слова:

— Четвертой — ирис и костер…

Он постоял немного, прислушиваясь, но Нарион продолжал мурлыкать песенку без слов.

— Нарион, — тихо окликнул Элвир.

Мастер оторвался от работы:

— Да будет светел твой день…

— Что ты пел сейчас?

— Пел? Я? — раздумье стерло улыбку с лица мастера. — А-а… Ты об этом…

Он замолчал, нервно сплетая и расплетая тонкие пальцы; Элвир хотел уже было повторить вопрос, когда мастер заговорил снова:

— Не хотел рассказывать… вспоминать тот день. Я стоял и смотрел, а пламя вдруг взметнулось огненными крыльями…

Пламя взметнулось огненными крыльями, а потом встало стеной — как-то сразу занялись со всех сторон сухие поленья и хворост, и в раскаленной жгучей круговерти уже не увидеть было осужденную. «Пламя Удун», — пробормотал кто-то; на него даже не оглянулись. Никто не мог отвести глаз. Нариона била дрожь.

— Ведьма! — взвизгнул женский голос, и из-за огненной стены рванулся единственный страшный крик, словно душа с кровью вырывалась из темницы искалеченной обожженной плоти.

И — тишина. Всепоглощающая тяжелая тишина — только трещат поленья и гудит огонь, и дым обжигает слезящиеся глаза.

Языки пламени опали, и толпа замерла в едином вздохе ужаса.

Пепел. Только пепел и раскаленно-багровые уголья.

— Святая, — без дыхания зашептали рядом, — мученица невинная, Валар спасли, не допустили несправедливости…

То ли серебряный бубенчик, то ли тишина такая оглушительная — до звона в ушах.

Бубенчик…

Перед ним расступались, давая дорогу.

— Ушла…

Он наклонился, сгреб горсть горячего пепла и начал медленно сыпать его на брусчатку площади. Налетел ветер, закружил вокруг него черные хлопья — толпа шарахнулась, словно боялись, что пепел коснулся их. А он запрокинул голову и тихо запел.

— Кто он?

— Наран. Городской сумасшедший. Там было еще что-то о круге девяти… Не помню. Он всегда поет странное.

— Где его можно найти?

Нарион пожал плечами:

— Где угодно. Он — перекати-поле. На что тебе сумасшедший?

— Как его узнать? — вместо ответа спросил юноша.

— Ну… смуглый, не очень высокий, волосы темные…

— Понятно.

— Эй, погоди! Я же еще ничего тебе не сказал!

— Не сказал?.. — Элвир нахмурился, потом коротко усмехнулся. — А-а… Ты его нарисовал. Представил себе. Этого достаточно.

И — не вышел, а как-то сразу оказался за порогом, оставив Нариона в недоумении.

— Наран.

Сумасшедший, чуть склонив голову, посмотрел на светловолосого юношу — как видно, из знатных — и отвернулся, но тот снова оказался перед ним.

— Я искал тебя.

— А? — воззрился на него Наран и даже рот приоткрыл в усилии понять. — Чёй-то?

Светловолосый, видимо, потеряв терпение, перехватил руку безумца в запястьи и поволок его за собой вниз по улице.

— Чё? Чё я-то? — испуг и растерянность в голосе Нарана звучали весьма правдоподобно.

— Не морочь голову, — тряхнул длинными волосами благородный господин, толкнув Нарана к стене в какой-то подворотне. — Что я, сумасшедшего от Видящего не отличу?

Наран явственно вознамерился произнести очередное «а чёй-то?», но незнакомец ему такой возможности не дал.

— Значит, так, Во-первых, я прошу извинения за то, что приглашение к разговору было… скажем, несколько навязчивым. Во-вторых, я тебя уже целый день ищу по всему городу, и, возможно, это служит некоторым оправданием моему поведению. В-третьих, я не представился — мое имя Элвир, твое мне известно. В-четвертых…

— Да, в четвертых — на кой же ты меня так долго искал, приятель?

— О, — улыбнулся наконец Элвир, — наконец-то я слышу речь разумного человека.

Посерьезнел:

— Я хочу, чтобы ты спел мне одну песню.

— Разве все песенки упомнишь… Которую?

Элвир посмотрел внимательно:

— Ты все прекрасно понял.

Наран поскреб в затылке:

— Была тут у меня одна мысль…

Элвир промолчал.

— Так вот оно что… — уже совершенно серьезно сказал Нарван. — Ну, слушай, коли хочешь.

Элвир сидел у стены, обхватив колени руками, опустив голову.

— Эй, — нерешительно позвал Наран.

Юноша молчал.

— Эй, приятель… — Наран тряхнул юношу за плечо — не помогло; взял за руку и недоуменно уставился на кольцо с темным камнем.

— Вот так та-ак… — шепотом протянул он и уселся перед Элвиром, не выпуская его руки, свободной рукой подперев щеку. — Чё ж мне с тобой делать-то теперь, парень? Это, значит, то есть, ты был… Уф-ф… Вот так история…

Элвир вроде бы очнулся:

— Ты откуда знаешь? А впрочем, что я…

— Ты, это, ты знаешь что, парень? Есть тут неподалеку одна забегаловка — оно тебе сейчас не помешает. Или, может у вас вина не пьют?

— Пьют, — рассеянно ответил Элвир.

— Вот и славно! А то, приятель, глаза у тебя сейчас… Ты вот что: ты первым иди, а я, значится, следом буду, чуть погодя. Монета-то есть? Нету? Э-эх ты, «девять к ночи»… Ну ладно, держи, чего уж там — меня тут намедни один… хм… облагодетельствовал. Ты только того, не забудь и мне поставить, слышь? Эк тебя, однако…

Хозяин клялся всеми Валар, что вино принес самое что ни на есть лучшее; по виду забегаловки непохоже было, но Элвир все же налил себе кружку — да так и остался над ней сидеть. Наран подошел, как и обещал, чуть погодя, огляделся по сторонам и тихо присвистнул:

— Ох ты, братец, не вовремя я тебя сюда приволок…

— Почему? — безучастно спросил Элвир.

— А ты посмотри, кто сюда идет! И, обратно, пьян в стельку, Это он уж, почитай, месяца четыре такой ходит, а то и поболе. С тех самых пор. Это ж…

Договорить Наран не успел: к столу, пошатываясь, подошел здоровенный мужик. Выглядел он, впрочем, неважно: негустые светлые с проседью волосы его давным-давно не видали ни мыла, ни гребня, щеки обвисли, под глазами — мешки; вдобавок, от него нестерпимо разило потом и перегаром.

— Добрые люди, присесть не позволите ли…

Наран открыл было рот, но Элвир опередил его:

— Садитесь. Места здесь хватит.

И тут человек повел себя странно: он вдруг как-то съежился весь, мелко закивал и, пристроившись на краешке скамьи, затравленно поднял на юношу слезящиеся тоскливые глаза.

— Благодарствуйте, молодой господин, благодарствуйте, благослови Валар…

— Пейте, — Элвиру было нестерпимо видеть эти заискивающие глаза — как у побитой дворняги; он поспешно пододвинул незнакомцу глиняную кружку и наполнил ее вином из кувшина. Нарана передернуло, а незнакомец залпом опрокинул в себя вино, посидел немного молча, потом заговорил:

— Так вот и живу. Пью. А что мне еще… Работа у меня такая, чтоб ее… Жену, детишек кормить надо — трое их у меня, младшенькой-то годик всего… а старший вот, сынок, то есть, тот давечась меня и спросил — правда, грит, мы хлеб за кровь покупаем? Так и спросил. Я-то при нем об этом — ни-ни, да, видно, нашлись вот… А чё, ведь правду сказали. Кто я еще есть… Она ж мне сына спасла, а я ее — к столбу цепями…

Элвир вздрогнул.

— Оно ж такое дело… Я ей яд принес, да она пить не стала. Делай, грит, добрый человек, что должен…

— Добрый? — не по-хорошему прищурился Наран.

— А чё, и добрый. Злой, думаешь? Не-е, работа у меня такая… У меня и шнурок был — хороший, прочный: мало что не покаялась, да не в чем ей каяться было… Глянул на нее — понял: не могу. У нее ж шейка — как у птички малой, да чтоб я, своими руками… Не смог я. А дрова-то я того, сухие, значит, выбирал, да хворосту поболе — чтоб, значит, быстрее… Влепили мне потом — десять плетей, да чё мне, шкура дубленая, и не такое видал, а они — приговор, дескать, нарушил, ее ж на медленном должны были…

Элвир судорожно отхлебнул вина, не чувствуя вкуса; закашлялся, зажимая рукой рот.

— А деньги я пропил. Все пропил. И пью, пью… На улице встретит кто — вслед плюют. Соседи не здороваются даже. А сами-то… пол-города сбежалось смотреть, как ведьму жгут. Бабы, дети малые… На суде этом — хоть бы один за нее слово замолвил! А убийца, выходит, я. Ведьма она, грят… А я те так скажу: главные-то ведьмаки — Служители эти, а губернатор наш — как есть упырь.

— Не боишься?

— А чё мне? Как есть, так и сказал.

— А ежели я пойду, да о твоем «как есть» и донесу?

Собеседник пьяненько захихикал:

— А и доноси, парень, не первый раз, чай! Скажу — демон попутал, каюсь, мол, дадут мне плетей пятьдесят, да и отпустят — палач-то один у них… Да ты того, ты не думай, я еще из лучших, потому кто другой — он ни топором махнуть, чтоб с одного разу, ни костер толком… А я так себе мыслю: будь ты хоть какой преступник, негоже человеку зазря мучаться. Потому и не снились они мне никогда, покойники, то есть. А она — снится. Сын вот спрашивает — чё, дескать, не приходит она… а как я ему скажу? Э-эх, жизнь…

Оторвался от кружки.

— Эй… Эй, ты, слышь-ка, блаародный господин, как тебя там… парень, ты чё, сомлел, что ли?

— Дурак ты, — негромко, но отчетливо проговорил Наран.

Элвир стиснул в руке кружку так, что показалось — раздавит. Снова хлебнул вина.

— Что она говорила?

— Чё?

— Что она говорила перед тем, как… Что? Все вспомни, слышишь, слово в слово!

Палач нахмурился, собираясь с мыслями:

— Ну так, значит… я ей грю — выпей, больно ведь… а она, — зажмурился, тряхнул головой, — она… «Разве ему кто-нибудь облегчил страдания?» Вот, значит, как оно… А потом…

— … вот, значит… И все. А тебе это почто? Ты, может, знал ее?

Элвир промолчал.

Из кабака они вышли — вывалились, вернее было бы сказать, — сильно за полночь; Наран Элвиру вино подливал усердно, а тому, видно, было уже все равно — он, похоже, даже не замечал, что и сколько пьет, а Наран приговаривал: «Я, конечно, сумасшедший, но ведь не круглый же дурак! Что, не вижу, что ли? — тоска у тебя, по глазам видать… а ты пей, к утру проспишься — глядишь, оно и полегчает…» Непривычный к крепкому вину Элвир захмелел быстро — и окончательно замкнулся в себе, на нараново: «Ты, парень, ничего, ты расскажи — может, полегче будет…» — ответил глухо: «Ирис… Белый ирис…» И больше не говорил уже ничего.

— Приятель… слышь, парень, как тебя… Элвир! Ты как сюда добрался-то из своей ночной земли?

— Я? А-а… На коне.

— На этом… который с крылышками?

— Который — с крылышками. Удивительно содержательное описание, — мрачно заметил Элвир.

— Ты, слышь-ка… ты его только сюда не зови, не пугай народ. Вот за город выберемся…

Элвир хмыкнул:

— И как же выберемся, позволь спросить? Ворота заперты, стража…

— Не беспокойсь! В лучшем виде все сделаем! Стена старая, ну, камешки кое-где… того, выпали, словом. Так что пошли… э-э, приятель! Не туда! Ну вот, а по разговору вроде трезвый… Не, один ты у меня никуда не поедешь. Сам напоил, сам и доставлю, куда надо. В лучшем виде!..

При виде коня Наран, похоже, даже несколько протрезвел от изумления.

— Ничего себе… лошадка с крылышками…

Конь тихонько фыркнул. Элвир нетвердыми шагами подошел к нему, уткнулся лицом в шелковистую гриву, заговорил шепотом:

— Ты уж прости… видишь, я какой… не помогло мне, только хуже стало. Довези меня… до дома. Пожалуйста.

Конь покосился на него лунно-золотым глазом и, дотянувшись, легонечко куснул за плечо: в седле-то, мол, удержишься?

— Как-нибудь…

— Э, нет, — вмешался Наран. — Сказал — одного не пущу, значит, не пущу! Как бы тут в седло взобраться, а?

Крылатый конь обреченно вздохнул.

— Вот, государь, доставил я его, значится.

Саурон недоуменно воззрился на нетвердо стоящую на ногах парочку.

— Это… что? — с вежливой и несколько ехидной заинтересованностью спросил он.

Наран несколько смутился:

— Да вот… дело-то, в общем, такое, государь…

— Ладно, Повелитель, ну, напился мальчишка, подумаешь, — подал голос Сайта, — ну, голова с утра поболит маленько — это ничего, по опохмелке, прямо тебе скажу, я мастер…

Эрион только тяжко вздохнул, однако говорить ничего не стал.

— Я думал, ему полегче будет… — неуверенно оправдывался Наран.

— Ему — полегче? — раздельно переспросил Король, и Наран умолк окончательно: до него медленно начало доходить, где он находится.

— Так, — Саурон побарабанил кончиками пальцев по подлокотнику кресла. — Вот что. Вы, сударь… кстати, как вас зовут?

— Наран, вообще-то… кажется…

— Наран. Вы сейчас отправитесь спать. Вас проводят. А Элвир…

Король подошел к оставшемуся без поддержки Нарана, а потому слегка пошатывающемуся, юноше и набросил ему на плечи свой плащ:

— Повелитель, я беру его под свою защиту, — улыбнулся одними губами.

Саурон только руками развел:

— С древним обычаем не поспоришь! Он в твоей воле, Аргор.

— Король… не уходи.

Аргор скупо и невесело улыбнулся:

— Я и не собирался. Эрион принесет свое зелье — тебе нужно уснуть. А я пока здесь побуду.

— Потом войдешь в мой сон, постараешься успокоить… Нет. Мне нельзя спать. Я должен понять…

— Что? — беззвучно.

— Песня… Значит, она — одна из Девяти, как Моро? Значит, она — вернется? Но почему тогда мы не спасли ее? Почему не знали — ни Повелитель, ни Провидец? Почему не слышали? И, — с силой отчаянья, — почему я не слышал?

— Ты должен увидеться с Наурэ. Рассказать.

Элвир провел по лицу рукой.

— Наурэ… Да… — тихо и устало. — Там хорошо… Там ирисы… белые ирисы…

Внезапно его тело напряглось, выгнулось, рука стиснула горло, словно душа немой стон. Аргор сжал его плечи, силой заставив лежать тихо.

— Вот и Эрион, — спокойно проговорил он, глубоко заглянув юноше в глаза.

Целитель, вошедший с чашей собственноручно изготовленного таинственного питья, вознамерился было что-то сказать — уже и брови сдвинул сурово, и рот приоткрыл, но, встретившись взглядом с Королем, передумал. Молча поставил на стол чашу и молча же удалился. Только тогда Король отпустил Элвира.

— Пей. Эрион свое дело знает… Вот так. А теперь — говори. Говори, что хочешь.

— …О-ох…

Из застящего глаза тумана выплыла ухмыляющаяся рыжебородая физиономия.

— Гляди-ка! — весело произнесла она. — Вот мы и проснулись!

Туман начал медленно рассеиваться. Невероятным усилием воли заставив себя глядеть прямо, Наран умудрился-таки рассмотреть обладателя физиономии — здоровенного рыжего мужика в чем-то черном. Понять, в чем, было уже выше сил.

— Что, башка трещит после вчерашнего, а, парень? — с веселым участием осведомился мужик.

— Угу, — Наран героически попытался кивнуть, и физиономия мужика начала отъезжать куда-то в сторону.

— Я… где? — выдавил Наран.

— В Тай-арн Орэ, — ласково объяснил рыжий. — То бишь, по-вашему, в Барад-дуре.

— Ну и упился же я вчера… А ты?..

— Сайта, Назгул, к вашим услугам, э-э… молодой человек, — явно передразнивая кого-то, представился рыжий.

— До рыжих Назгулов допился, — обреченно простонал Наран, вызвав у Сайты взрыв хохота.

Наран зажмурился.

— А может, это мне снится? — с тоскливой безнадежностью спросил он. — Может, ты щас исчезнешь, а?

Сайта хихикнул:

— Не-а, не надейся, не исчезну. Зато Эрион сейчас появится, это точно.

— Эт`кто? — не открывая глаз и болезненно морщась, осведомился Наран.

— Тоже Назгул. Вот увидишь, — авторитетно пообещал Сайта.

Наран застонал и попытался спрятать голову под подушку. Вышло неубедительно.

— Так-так-та-ак… И где же наш… э-э… больной? — осведомился новый голос. Судя по всему, его-то Сайта и передразнивал.

— Ты чего ему приволок? — басовито возмутился Сайта. — Ему бы сейчас вина…

Наран издал тоскливый стон; при мысли о вине его замутило.

— …а лучше пива холодного. Но не твое же пойло!

— Элвиру, между прочим, это пойло помогло! — с некоторой обидой заметил Эрион. — Мы, могучий Сайта, всегда расходились во взглядах на методы лечения. А вам, молодой человек, я хочу сказать…

С трудом осознав, что речь идет о нем, Наран невнятно промычал что-то и предпринял еще одну попытку залезть под подушку. Подушка немедленно полетела в угол.

— Значит, так. Открывайте глаза. Открывайте, открывайте, нечего тут!.. А ты, Сайта, молчи, я знаю, что делаю! И хватит скулить!

Судя по всему, последние слова относились к самому Нарану; при всем желании представить Сайту скулящим он не мог.

Эрион оказался нуменорцем — по природе своей, вероятно, человеком добрым и мягким, но сейчас настроенным весьма воинственно.

— Пейте, — перед лицом Нарана возникла чаша с дымящимся напитком — судя по всему, горячим отваром трав. — Не возражать! Пейте!

Наран покорно глотнул. Эрионово пойло, вопреки его ожиданиям, оказалось очень холодным — горьковатым, с привкусом мяты. От первого же глотка туман в голове Нарана начал медленно, но верно рассеиваться.

— Вот это и называется — быть пьяным… э-э… в дым? — с насмешливым любопытством осведомился Эрион.

— Угу, — Наран, зажмурившийся было перед первым глотком, открыл несколько прояснившиеся глаза.

— Ясно. Пейте. Вот так, прекрасно. А теперь я вам хочу сказать…

— Эрион, — просительно проговорил Сайта, — может, не сейчас?

— Именно сейчас, друг мой. Видите ли, молодой человек, — это уже Нарану, — не сомневаюсь, что вы действовали из лучших побуждений. Но Элвир… как бы вам это сказать… он не просто человек. Он — один из нас. И там, где вы, скажем, начинаете петь песни и выяснять, уважают ли вас ваши… хм… сотрапезники…

— Собутыльники, — не без некоторой мрачности поправил Сайта.

— Совершенно верно, друг мой, благодарю. Ну, так вот: любой из нас (кстати, и ты тоже, Сайта!) начинает вспоминать и видеть. Наши воспоминания и без того отчетливее и ярче воспоминаний… обычных людей, поскольку мы не забываем ничего, — он особо подчеркнул последние слова.

Наран попытался осознать смысл услышанного; далось ему это с трудом, на его лице отразилась мучительная работа мысли. Эрион с минуту помолчал, потом продолжил:

— Так вот. В таком состоянии воспоминания приобретают свойства реальности. То есть Элвир заново видел и переживал все. Видел и переживал так, словно это происходит с ним здесь и сейчас. Я понятно излагаю?

— Угм… и что же он… видел? — потерянно спросил Наран.

— Костер, — раздельно и холодно прозвучал новый голос.

Наступившая вслед за этим коротким словом тишина была оглушительной, до звона в ушах.

— Я, конечно, не могу приказывать вам, сударь, — после недолгого молчания произнес Король. — Я могу только… попросить. Уходите. Хотя бы на время. Вашей вины нет в том, что произошло, но сейчас — уходите. Некоторое время — не нужно, чтобы Элвир вас видел.

«Я и сам собирался…» — хотел было ответить Наран, но слова застряли в пересохшем горле. Просьба Короля звучала как приказ, а последствия возможного неповиновения Наран предпочитал даже и не представлять.

…Наран едва успел неуклюже вскарабкаться в седло, когда за его спиной раздался уже знакомый низкий глуховатый голос:

— Позволите ли сопроводить вас, сударь?

Наран с трудом сглотнул и поспешно кивнул головой, внезапно осознав, что — боится этого странного человека с ничего не выражающим красивым и холодным лицом, боится так, как никого и ничего еще не боялся в своей жизни.

Почти весь путь они проделали в молчании; только под конец мрачный его спутник спросил:

— Как там губернатор?

Трудно сказать, что больше удивило Нарана — то, что Король заговорил наконец, или его непонятный вопрос; однако в любом случае молодой человек предпочел не добиваться разъяснений.

— А чего ему сделается… Девицу вот новую завел — молоденькая совсем, жалко, спортит ведь девчонку, гад… На днях аж турнир в ее честь устраивает.

— Когда?

— А послезавтра в аккурат.

— Как его рука?

«С чего это ты так о здоровье губернатора нашего печешься, всех его предков до седьмого колена?»

— Да прошло уж давно все, — ответил осторожно.

— Хорошо.

Больше Король не проронил ни слова — а Наран и не стремился сызнова завязать разговор: скорее бы до места добраться — и то ладно, не до бесед тут…

— … Что ты задумал, брат?

— Хочу на турнире поразмяться.

— Зачем? — недоуменно поинтересовался Моро.

— Ты же Провидец.

— Но ты знаешь, я не читаю ваших мыслей.

— Объяснять дольше.

Воцарилось недолгое молчание.

— Вот значит как… — задумчиво протянул Провидец. — А Повелитель знает?

— Нет. Это только мое дело.

— Но… ты возьмешь кого-то с собой?

— Я же сказал. Это только мое дело. Потому что…

Король отложил в сторону черненый шлем и поднял глаза. Моро отвел взгляд первым.

— Потому что я сам был таким же, как он, — медленно и отчетливо проговорил Аргор. И, с неживым смешком: — Обещаю, это будет честный бой.

«Вот ведь — как в старинной повести… Смешно даже. За честь прекрасной дамы. Правда, дамы этой уже давно в живых нет, да и не видел я ее ни разу… своими глазами, по крайней мере. Зачем, спрашивается, мне это нужно?.. К демонам. Лучше не думать.»

Над ним посмеивались — кто за спиной, а кто и в открытую: тоже мне, рыцарь! Ни золоченых доспехов, ни оруженосца — даже шатер ставил сам, сам чистил коня… Небось, из этих нуменорских аристократов — промотал отцовы денежки и решил славы добыть да дела поправить на границах южных колоний.

— Благородный рыцарь Морион.

Кажется, даже в голосе герольда — издевка. Черный рыцарь — черненая кольчуга, черная одежда, вороной конь. Шлем нуменорский, но лицо до глаз закрыто кольчужной сеткой, а крылья шлема — скорее крылья ворона, чем чайки. Черный щит — без герба: то ли полукровка безродный, то ли и вправду аристократ, стыдящийся нищеты… Конь, впрочем, добрый — видать, военная добыча…

Но шуточки поутихли к концу первого же дня: черный рыцарь неведомого роду-племени одержал три удивительно красивых и легких победы — ни один из его противников не мог бы похвастаться, что хоть раз задел его. Уже дамы начали взволнованно перешептываться, поглядывая в его сторону, а новая пассия губернатора даже в ладошки захлопала и засмеялась, приветствуя очередную его победу. Губернатор недовольно сдвинул брови, но промолчал, а безвестный рыцарь отвесил глубокий церемонный поклон в сторону губернаторской ложи…

Она и вправду была очень юна — совсем девочка, тонувшая в пене дорогих кружев и в драгоценной золотой парче. В ней было очарование юности — золотисто-рыжее облако пушистых волос, охваченных ажурной сеткой золотых нитей, по-детски ясные и удивленные глаза, чистая кожа, легко вспыхивающая румянцем… Она с веселым удовольствием играла роль придворной дамы; загадочный рыцарь, высокий и статный, просто очаровал ее. Сама того не замечая, она уже молила Валар за него.

К концу третьего дня ни у кого уже не оставалось сомнений в том, кто выйдет победителем в турнире.

А он по-прежнему не заговаривал ни с кем, по-прежнему не появлялся на людях с открытым лицом — и все это создавало вокруг него романтический ореол; не было дамы, которой он не казался бы теперь героем, словно бы сошедшим со страниц старинной повести — и мало кто удивился, когда ему, победителю, юная королева турнира бросила цветок…

Губернатор поднялся с места, багровея лицом, и быстро покинул ложу. Ждать пришлось недолго: он появился уже на ристалище, великолепный в своем тяжелом доспехе с золотой насечкой и пурпурном плаще. Герольды возвестили, что сам благородный господин Дамрод, наместник государя, и прочая, и прочая, желает померяться силами с победителем турнира. Черный рыцарь принял это известие спокойно — только глаза его недобро блеснули, но увидеть это было некому.

…Поединок был странен: завораживающая игра, страшный и красивый танец смерти. Черный рыцарь не нанес еще ни одного удара, он кружил вокруг противника с пугающей мягкостью дикого зверя — и, казалось, это будет тянуться бесконечно…

Потом все произошло так стремительно, что никто не успел понять, как это случилось. Широкоплечий рыцарь в золоченом доспехе распростерся на земле, а его противник низко склонился над ним — всего на миг — и тут же выпрямился, и напряженная тишина взорвалась криками восхищения. Черный рыцарь легко поклонился и неторопливо пошел к своему шатру — должно быть, переодеться перед тем, как королева турнира вручит ему награду. Его противник лежал навзничь, не поднимаясь — долго — слишком долго — и восторженные крики как-то разом стихли, и только юная девушка в золотом парчовом платье вскрикнула вдруг за миг до того, как оруженосцы склонились над телом Дамрода.

В глазах губернатора застыл безумный ужас, а между ключиц глубоко вошел трехгранный стальной кинжал-игла.

…Работа была окончена — оставалось только натянуть струны на узкий гриф. И, впервые увидев творение Нариона, Повелитель страшно побледнел, порывисто выдохнув:

— Я…

Элвир заговорил одновременно с ним:

— Я сделаю струны, мастер.

Саурон вдруг ссутулился, устало уронив руки, и молча кивнул.

…лучи Звезды и нити тумана, белизна цветов Лаан Эрн, песни Ночи и песни ветра, серебро ковылей и звездный металл, закаленный в лунной крови, память голоса твоего — струны песни чужой…

Нарион был в дорожной одежде — только черный плащ еще висел на спинке кресла.

— Ты уходишь, тарно?

— Да, тарни. Хочу посмотреть, как живут люди — там, на востоке, на юге… Расскажу им о том, что видел здесь. А ее, — он коснулся лаиэллинн, — оставляю тебе. Нет-нет, — заметив протестующий жест юноши, — знаю: ты сумеешь сказать то, что не сумел я.

Мастер прошелся по комнате.

— Сегодня великий день. День радости и день печали. Я передал вам все, что знал и умел сам, я вижу — вы пойдете дальше, превзойдете меня — и мне радостно за вас, и светло на сердце. И грустно мне уходить, расставаться с теми, кого я успел полюбить. Сегодня я буду играть вам и Повелителю. Так я играл только один раз…

По его лицу скользнула тень; показалось — он стал старше на много лет.

— У нее… есть имя.

— Знаю, тарно, — Элвир заглянул мастеру в глаза.

— Я буду играть, — повторил Нарион.

В черной одежде странников Тай-арн Орэ он стоял в поющем зале пред Сауроном и говорил:

— Повелитель, настал час мне собираться в дорогу. И на прощание я хочу играть вам. Слушайте…

…За мгновение до того, как крылья Песни обняли его, Элвир успел увидеть, как Саурон — Гортхауэр — Ортхэннэр с потрясенным, отчаянным, безумно-счастливым лицом поднимается и делает шаг вперед. Потом он не помнил ничего, кроме Песни…

…и она оборвалась на высокой звенящей ноте, и Саурон закрыл лицо руками, а человек в черной странничьей одежде медленно, как бывает только во сне, начал оседать на каменные плиты пола, и Элвир успел на мгновение раньше Эриона, успел — чтобы увидеть не глаза — провалы в звездную бездну — прежде, чем они снова стали глазами человека, пустыми и мертвыми.