Лекарь-воин, или Одна душа, два тела

Глава 6

Мне стукнуло уже семнадцать, если я правильно запомнил слова здешней мамы о моем рождении 15 января, и не сегодня — завтра я покину стены монастыря. Вымахал я росту чуть выше среднего, где-то под сто семьдесят пять В плечах раздался прилично. Не косая сажень, но… Мускулатуру приобрел объемную, за что огромное спасибо Герасиму, он меня тренировал по методике своего мира. Также я благодарен и за спецподготовку, осуществлявшуюся монахами — наставниками. Они нас готовили к любым ситуациям и действиям в различных условиях по степени тяжести. Теперь я мог биться оружно пешим и конным с кем угодно, и быть смертельно опасным противником. А без оружия я дрался, или, используя подручные средства, вообще лучше всех в своем квадрате. Правда, приемы лишения жизни, которым обучил меня Герасим, я не применял, это было моим личным секретным оружием. Бой на саблях я полюбил и отдавал его совершенствованию много времени. Научился одинаково владеть левой и правой рукой. Попытался освоить двурукий бой, но, к сожалению, получалось плохо, особенно защищаться саблей. В метании ножей, топоров и копий я был на высоте. Попадал в цель с места и в движении. С мушкетом и пистолем у меня проблем не возникло вообще, как никак, а я вырос вXX веке и жил XXI-ом, где владение огнестрельным оружием было привычным. И учеба в артиллерийском училище не прошла даром. Палил из мушкета на сто шагов очень точно, а из пистоля с двадцати шагов уверенно попадал в тонкую ветку. Также довелось поупражняться в стрельбе из пушек. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, отец Филипп стал преподавать нам пушкарское дело. На стрельбы выезжали в лес. Из легкой пушки, примерно сорокамиллиметрового калибра, палили по деревянным чурбакам, изображающим наступающую пехоту. Стрелять картечью было одно удовольствие, а вот ядрами не очень. После стрельб отец Филипп отправлял нас на мишенное поле, где мы должны были собрать выпущенные ядра, и не дай Бог, не найдем все — тогда будем искать до посинения. Чистить после стрельб любое оружие мне, как ни странно, нравилось: запах оружейной смазки ассоциировался с жизнью на Земле, с учебой в училище…Далее, обычно, под запах смазки, мои мысли быстро улетали в семью…

Но больше всего мне нравилось тренироваться с Герасимом по отработке приемов «тихой войны». Он научил меня незаметно забираться в закрытые на замок помещения, при помощи элементарной отмычки. Правильно выбирать путь по отвесным стенам, используя малейшие выступы и неровности. Научил выдержке, когда противник почти дышит тебе в ухо, а ты стоишь или лежишь не шевелясь. Много я узнал о способах маскировки, и о маскировочных костюмах. Научился правильно вести беседы с интересующими меня людьми с целью получения важных сведений. Пытался научить меня гипнозу, но почему-то у меня ничего толком не получалось. Мог я ввести человека в транс, минут на пять, и не более, ни о каком подчинении своей воли речи не могло быть. Даже Клавдия Ермолаевна надо мной «колдовала», но безрезультатно — к гипнозу я не способен. Тихо приколоть, удавить или отправить надолго в бессознательное состояние с большой скоростью — пожалуйста, а загипнотизировать не мог, хотя для тайных операций эти способности лишними бы не были.

Откровенно говоря, никто из моих товарищей по квадрату не достиг такого уровня подготовки, как я, хотя тоже были мальчиками очень даже неслабыми. А по уровню пушкарской подготовки меня ребята превосходили, ведь летом я лекарствовал, а они палили из пушек.

По прошествии годов обучения в монастыре спросите меня сегодня, сию минуту: вспоминал ли ты своих родных с Земли? Первые несколько лет, как я уже рассказывал, вспоминал и очень часто. Иногда даже хандрил. Но по мере врастания в окружающий меня мир, я понимал, что обратно вернуться не смогу, и не увижу дорогих мне родных людей. Поэтому приказал себе забыть их. Приказал, но ничего не забыл, просто стал реже вспоминать. О здешней маме я по большому счету и не вспоминал. Хотя вру. Побывал в монастыре отец Павел, передал мне от мамы поклон. Наш деревенский священнослужитель меня не узнал. Перед ним стоял молодой человек, а не мальчишка — полудурок, достающий его постоянными вопросами.

Что касается лекарских способностей, то здесь я был на высоте. Впитал, так сказать, науку учителей со знанием дела. К моим серьезным прошлым способностям, как-никак я в той жизни был профессором медицины, добавились навыки врачевания с учетом местных условий и перечня препаратов, которые можно изготовить, используя местную флору. Скажу так, я могу теперь самостоятельно изготовить все, начиная с отвара от поноса, и заканчивая средством, препятствующим развитию злокачественной опухоли. Прошу не путать со средством от рака, эта болячка и здесь не лечится.

И вот я стою перед архимандритом Ионой, а рядом с настоятелем сидит мой наставник Герасим. Положа руку на сердце, скажу, за все эти годы Герасим с Клавдией Ермолаевной стали мне почти родными. Они проявляли обо мне заботу, учили местной жизни, передавали свой громадный опыт, за что им мой земной поклон, глорийный поклон, как-то не звучит.

— Как мнишь, отец Герасим, воспитанник Василий готов к жизни в миру? — поинтересовался Иона. — Сможет нести людям просвещение и исцеление?

— За многие годы у меня не было столь прилежного ученика, — ответил Герасим, улыбаясь в бороду. — Он уже три года самостоятельно лечит людей, еще никто не умер от его заботы.

— Да, сообщил мне митрополит Киевский Агафангел, быстро Василий его от хвори избавил, с какой иноземный лекарь справиться не мог.

Я про себя улыбнулся. Была у меня командировочка в стольный град Киев к митрополиту Агафангелу. Занедужал церковный иерарх. Уже на месте разобрался: Агафангела мучили запоры, а внятно придворному лекарю он рассказать стеснялся. Лицо духовное страдать такими проблемами не может априори. Я от щедрости души соорудил хороший слабительный отвар. Подозреваю Агафангел в душе меня поминал не совсем хорошими словами, кидаясь к поганому ведру каждые десять-пятнадцать минут в течение суток. Можно было и клизму организовать, но копаться в заднице митрополита, мне почему-то не хотелось. Почистил желудок митрополит отлично. Потом неделю я его поил отварами, чтобы наладить микрофлору желудочно-кишечного тракта. И еще неделю держал на строгой диете. Все пришло в норму, у Агафангела даже цвет лица поменялся, появился здоровый румянец, вместо печального выражения скорби. Разработал ему диету с учетом всех постов, отметив, что если он ее придерживаться, то возврата к прошлому нездоровью не будет. Станет нарушать, последствия предсказать трудно. Похоже, митрополит внял моим словам, до сегодняшнего дня помощи не просил.

— А почему ты больше учеников не набираешь?

— Все, что необходимо воспитанникам я даю, а учеником может быть только способный к врачеванию человек. Василий подходил по всем статьям. Больше я таких, как он способных к учению воспитанников пока не встретил.

— Так он, до того, как к тебе попасть, вообще безумным был!

— Оно и хорошо, его чистый разум не был ничем засорен, поэтому науку смог впитать. Считаю, о прошлом его состоянии вспоминать вообще нет смысла — что было, то прошло и быльем поросло. Василий умнее, талантливее, подготовленней к жизни в миру, чем большинство воспитанников, здоровых от рождения. Да еще обладает редким умением лечить от многих заболеваний, что доказывал неоднократно и безошибочно на практике.

— Я рад твоей оценке воспитанника Василия и тому, что в свое время принял в отношении него правильное решение. А воинская справа у него как, расскажи, будь так добр?

— Посмотри на него, он здоровенный медведь в человеческом обличии, подковы гнуть ему в радость, а биться с ним на саблях я не рискну, настругает он меня тонкими ломтиками. Он лук освоил с малолетства, и стрелы пускает точно в цель. А с мушкетом, так вообще сроднился, без промаха бьет, и перезаряжается быстро.

— Тогда выпустим его в конце травеня раньше его товарищей. Пусть пойдет к родным и односельчанам, поможет, чем сможет, если потребуется. А по осени пусть возвращается в монастырь, будет ему от меня особый урок на исполнение.

— Все ли понял, отрок? — повернулся ко мне архимандрит.

— Все, отче.

— Понять-то ты понял, но почитать старших так и научился. К руке не приложился, поклон не отбил, благословения не попросил.

— Я думал, что вместе с уроком, вы меня и благословите на благое дело.

— Думал он, — проворчал Иона. — Иди уже, мы с твоим наставником думать будем. Свою волю передам через отца Герасима, а урок получишь от меня лично.

Отвесив поклон уважения, покинул келью архимандрита.

За воротами монастыря меня провожал Герасим и Клавдия Ермолаевна, уронившая слезу. Они мне вручили отлично сработанные лучшим златокузнецом Чернигова хирургические инструменты и набор серебряных игл, множеству схем установок которых научил меня Герасим.

— Ну, что вы, в самом деле, — растрогано сказал я учителям, — вы потратили такие деньжищи.

— Бери-бери, и не смей отказываться, — заявила Клавдия Ермолаевна. — Когда еще доведется нам встретиться, а так близкому нам по развитию человеку окажем помощь и уважение. Мы не только тебя учили, мы и у тебя учились, и как мне кажется, находили взаимопонимание.

— Вы мне заменили мать и отца, — сказал я, заключив в объятия учителей.

— А ты нам стал, как сын, — улыбнулся Герасим, — и полюбили мы тебя не меньше нашего внука Олега.

— Уходишь ты в непростое время, — покачала головой Клавдия Ермолаевна, — чувствую, приближаются тяжелые времена для Южного королевства. — Несмотря ни на что, королевство выстоит, а враги умоются кровью. Береги себя Василий, и помни, есть две человеческие души, которые будут рады тебя встретить в радости и печали. Все, иди с Богом.

Клавдия Ермолаевна перекрестила и, обняв, поцеловала меня. Отстраняясь от доброй женщины, я как фокусник, незаметным движением, накинул на ее плечи большой, теплый и очень красивый, в мелких цветочках типа незабудок, платок.

— Это, уважаемая Клавдия Ермолаевна, самое малое, чем могу отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, чем поделились, в знак сыновьей любви и уважения. Пусть этот платок греет вас и напоминает обо мне, — сказал я дрогнувшим от волнения голосом, спровоцировав женские слезы — покатились они хрустальными каплями по щекам женщины, помогшей мне перенести самое тяжелое время привыкания к новой жизни, которая сейчас стояла, бережно обернув плечи моим неожиданным подарком.

Герасим обнял меня на прощание и молча похлопал по плечу.

Я достал из-за пазухи завернутый в тряпицу предмет и вручил его своему другу со словами:

— Дорогой мой друг Герасим, хотя мы оба взаимно в сыновья или внуки годимся — смотря с какой точки зрения смотреть и какие обстоятельства принимать в качестве точки отсчета, в моем мире такое дарить — плохая примета, якобы может разрезать наши добрые дружеские отношения. Но мой прежний мир безвозвратно затерялся во дебрях времени и в неподвластным моему пониманию космических далях, нет к нему возврата. На Земле остались и все земные приметы, и предрассудки. Поэтому, спокойно и с удовольствием вручаю тебе на память этот необычайной прочности, как наша дружба, и остроты охотничий нож. Дай Бог, чтобы довелось тебе его применять только в быту и на охоте для разделки добытого зверя. С таким ножом можно и на медведя, и ампутацию конечности пациенту провести, но, повторюсь — пусть он доставляет удовольствие и напоминает меня только в спокойной обстановке, без экстремальных ситуаций. Держи.

Разволновавшийся Герасим развернул тряпицу, и подбросив ее, на лету одним взмахом ножа, умело выхваченного из сыромятной тисненой кожи ножен, рассек ее пополам. Поворачивая и так, и сяк на солнце узорчатый, как будто из булатной или дамасской стали клинок, мой учитель, радуясь как ребенок игрушке, внимательно рассматривал мой подарок.

— Да-а-а-а, Василий, вот удивил так удивил меня, вот угодил так угодил, давно о таком мечтал… Эх, красота-красотища, прям-таки огненной остроты клинок. Сбалансирован нож идеально, рукоять из оленьего рога серебром украшена, точно по моей руке. Когда же ты успел, ведь все время на глазах…

— Да, не важно, главное по душе тебе — это главное.

Мы еще раз кратко обнялись все трое, трое путешественников во вселенной и во времени, и разошлись.

Я быстро и решительным шагом пошел по дороге в сторону моего села, не оборачиваясь, слишком трогательным получилось прощание, я сам чуть слезу не пустил, расчувствовавшись.

С Семеном и Игнатом прощание вышло куда проще. Сказал им, что ухожу, закончив обучение, они пожелали мне счастливой дороги, мы пожали друг другу руки и на этом все.

Ничего удивительного, ребята мне друзьями не стали, ведь большинство времени я проводил с Герасимом, или работал в Мироновке. Да и разный у нас интеллектуальный уровень, поговорить о чем-то, что не входило в программу обучения, было проблематично, не могли ребята дойти своим умом до понимания многих вещей. Обнаружив эту проблему, я старался затрагивать в беседах темы, понятные всем, не выпячивать свое превосходство. А тем для разговора было мало. Питание, учеба и боевая работа, да, упустил, еще девки моих сокелейников интересовали, хотя опыта общения с ними не было совершенно. Представляю, что было бы с парнями, если бы я рассказал, сколько раз мне доводилось видеть и трогать обнаженных девчонок и женщин. Правда, трогал я не ради праздного любопытства, а для лечения. Хорошо, скажем так, не только для лечения, но это уже другая тема. Своим многоопытным сексуальным опытом с монастырскими друзьями я вообще не делился — не стал я вводить парней в шоковое состояние, да и как бы я им пояснил несоответствие опыта с возрастом. А если бы я им рассказал историю своей жизни — боюсь даже предугадать ответную реакцию. Пусть будет так, как есть. Вряд ли нам суждено встретиться еще раз. Это я так предполагал…

С отцом Павлом в монастырь из села мы ехали на лошадке неспеша пять дней. Сейчас я решил повторить этот путь в пешем порядке за четыре. Поклажи у меня немного. В заплечном мешке, сшитом мной самим наподобие армейского ранца, находятся: чистая одежда, вернее два комплекта одежды городского жителя — выходная и повседневная; два комплекта нательного белья, в виде обычных штанов, только из тонкой материи, с длиной штанин до колени и рубахи без рукавов; пара сапог, замотанная в холстину, чтобы краской не испачкать содержимое вещмешка. Также я упаковал в самодельный ранец серое одеяло и пару отрезов холстины, заменяющих мне полотенца. Естественно, упаковал подарки от Герасима и Клавдии Ермолаевны. Имелись у меня с собой и продукты: сало, сушеное мясо, копченая колбаска колечками, орехи, лук, каравай хлеба, из расчета на четверо суток. Кой-какая крупка для походной каши — Клавдия Ермолаевна настояла, вот добрейшей души человек! Котелок, флягу и тряпицу с травами, заменяющими мне чай, приторочил к ранцу снаружи ремнями. На самом дне ранца в кожаном кошеле находилась основная моя ценность: двенадцать серебряных рублей, которые удалось скопить за время пребывания в монастыре, вернее заработал в Мироновке. Надо отметить, что кошель я завернул в два шерстяных платка, это подарки маме и сестре. В ранец засунул саблю в ножнах, рукоятью вверх — на поясе она будет мешать мне бежать или идти, а так в случае необходимости, я смогу ее быстро выхватить. Удобно так ее разместил, почти как какой-то ниндзя, предварительно потренировавшись выхватывать ее из-за спины со свистом резким движением руки. Висевший на узком кожаном поясе обеденный нож в деревянных ножнах мне совершенно не мешал. Конечно, это я по доброте и беззлобности души своей определяю свой нож как обеденный. На самом деле изготовлен этот нож в двух экземплярах — первый я подарил Герасиму. Еще раз описывать его не буду. Близнецы они — ножи наши. По моему эскизу сработаны, по подобию моего любимого земного охотничьего ножа.

Сабля у меня непростая, именная, указано на ней мое имя. Ее мне в Мироновке кузнец из лучшего железа отковал, говорил, что девять тонких прутков из особого металла между собой скрутил, и хитрым способом сварил меж собой, отковал и закалил. Когда мне передавал саблю, заверил, что она не сломается и не скоро затупится. Качество работы продемонстрировал снятием стружки с куска железа. Ножны у сабли были деревянными, обтянутые коричневой кожей. Взяв в руки саблю, я удивился ее исключительному балансу. Помахал ей минут десять, перерубил несколько довольно толстых веток. Поблагодарил кузнеца за работу. Вообще-то это кузнец меня благодарил за лечение единственного сына.

Десятилетний Сидор помогал деду бортничать. Залез в лесу на дерево, проверять очередную борть, и неудачно свалился, повредил ступню правой ноги. Пару дней полежал Сидор дома. Нога сильно распухла, ходить самостоятельно он не мог, но родитель надеялся, что вскоре все пройдет. Благо, жена кузнеца — баба с головой, прибежала к нам лечебницу, и со слезами просила навестить ее сына. Я, увидев ногу Сидора первый раз, грешным делом, подумал, что ступню доведется отнимать, очень ужасно она выглядела, как бы гангрена не приключилась. Все обошлось. Ступню я вправил, а потом, следуя указаниям Клавдии Ермолаевны, разными примочками снял воспаление. Спустя три недели сын кузнеца ходил нормально, правда, пока еще с тугой повязкой на ноге, на первое время — до полного выздоровления. Пришлось также научить Сидора накладывать повязку самостоятельно. А после — пусть бегает на здоровье.

Темп движения мною был выбран средний, зачем насиловать свой организм. Какое-то время бежал трусцой, затем пару часов шел, и снова бежал. Да, я тренирован, да, молод и полон сил, но и дорога у меня длинная, проходящая по безлюдным местам среди лесов. Я не слышал, чтобы разбойники здесь появлялись, но и зверья лесного достаточно будет. Кстати, мой знакомец, волк Акела, до сих пор жив, так и остался жить вблизи избы Клавдии Ермолаевны, не прибился ни к одной из стай. Выпущенные мной на свободу волчата ушли, и долгое время о себе не напоминали. А позапрошлой зимой, особенно холодной и снежной, в гости к Клавдии Ермолаевне пожаловала огромная стая волков, и, как полагает наставница, вожаком стаи был знакомый нам волчонок, ставший матерым волком. Клавдия Ермолаевна дала возможность стае разместиться в сарае, только Акела имел привилегию в морозные ночи спать в сенях. Стая Акелу не трогала, вела себя так, как будто старого волка нет поблизости. И хорошо. Ведь он проявил необычайную для волка храбрость, обратился за помощью к человеку, отдал своих новорожденных волчат в мои руки для спасения их от голодной смерти — молоко-то их погибшей матери на коровье могли заменить только люди, чем они и были спасены. Заслужил Акела уважение и спокойную старость.

За первый день я преодолел около тридцати верст — не так, чтобы много, но порядочно. Ушел с дороги в дремучий лес, и чисто случайно набрел на небольшую тихую полянку, средь векового замшелого бурелома, в небольшой такой впадинке, куда не долетало птичье пение — только журчал ручей. Отлично, будет, где обмыть с тела грязь и пот, а также набрать воды для вечернего чая, да и кашки неплохо было бы сварить — проголодался-то я нешуточно после такого марш-броска. Хорошо, что на этой полянке не останавливаются путники, а то можно случайно вляпаться в остатки жизнедеятельности человека.

Развел небольшой костерок, заварил себе травы с шиповником, полезный отвар получился, и организм очищает, и витаминами насыщает — перелил его в кружку. Просто жевать кусок сушеного мяса с хлебом не захотел, сварил себе негустую пшеничную кашу, и мясо хорошо разварилось, стало мягким. Куда торопиться? В пути хорошая еда, не сухомятка, приобретает особое значение. Хлеб не успел зачерстветь, еще вкусно пахнет дымком, и просто тает во рту. Вот спустя несколько дней, грызть его станет труднее и тогда я поберегу зубы — что-то здесь нигде стоматологов не видно, даже знакомый кардиохирург не поможет! Закончив ужинать, стал выбирать место для ночлега. Забираться на шершавую просмоленную сосну мне не хотелось — вымажусь, потом замучаюсь одежду отстирывать, скипидару-то какого-нибудь я с собой не захватил, и так мешок за плечами внушительных размеров. Спать в лесу на земле, где бродят дикие клыкастые звери, вышедшие поискать себе кого-то на поздний ужин, не обезопасив себя, тоже верх безрассудства. Пришлось почти до темна ладить простенькие рогатки и таскать сушняк для костра, чтобы он горел всю ночь. Нарубил саблей приличный ворох сосновых веток, заодно приучая свою руку к ее эфесу, устроил себе уютное ложе, бросив поверх них одеяло. Подложив под голову ранец вместо пуховой подушки, уснул в момент, одурманенный хвойным запахом.

Проснулся с первыми лучами солнца. Осмотрелся — красотища, тишина, а запах…Неземная красота, действительно — неземная… В голове никаких забот. Сладко потянувшись, сделал несколько различных гимнастических движений, завершившихся ударами по воображаемому противнику. Вот и бодрости добавилось, остатки сна потекли вниз по течению ручейка, в котором я с удовольствием умылся, радостно покряхтывая и ухая от чистейшей и весьма бодрящей водички. Солнце низко еще, с трудом продирается сквозь окружающий мою стоянку с одной из ее сторон непроходимый бурелом, который привлек меня еще вчера в целях обеспечения личной безопасности. Удивительно — всю ночь комары меня не доставали своим вниманием, проклятые кровососы. А сейчас появились откуда ни возьмись, уже позавтракали моей молодецкой кровушкой. Наверное, и этих вампиров отгонял дымок костра. Умылся, и провел утреннюю разминку, помахал от души саблей, рубя воображаемых противников. Затем помылся в ручье, позавтракал разогретым остатком каши с сушеным мясом и попил витаминного чаю. Собрав пожитки, залил кострище водой — нечего тут пожары разводить. Благополучно аккуратно выбрался на дорогу — ноги тоже, как и зубы, беречь потребно, и побежал трусцой: мне до Заречья еще бежать и бежать.

Два дня моё путешествие и ночевки были спокойными и беззаботным. Я, шагая средь высоких деревьев, средь расколотых молниями подгоревших стволов и корявых, вывороченных бурями змеевидных корней, строил, насколько это было возможно, планы на будущее, в основном по различным мужским работам в родительском доме — не сомневался, что все требует приложения моих рук, долго меня дома не было, а отца и вовсе не помню — значит и до моего появления никто гвоздя не вбивал.

На третий день, ближе к полудню — солнце добралось почти до зенита — повстречал людей. Ну, как, людей — конечно, голова — два уха у каждого субъекта, но закоренело маргинального облика. Таких типов людьми, в известном понимании слова, язык назвать не поворачивался — просто набор человеческих конечностей на туловищах.

Трое невысоких и довольно тощих мужиков, со спутанными бородами и сто лет немытыми волосами с дубинами в руках почти в рост каждого из них, в заношенных и грязных крестьянских одеждах, покачиваясь, перегородили мне дорогу. Их заросшие какими-то косматыми кудлами, лица не светились добротой к ближнему и не были обезображены интеллектом. Выражение их лиц более, чем красноречиво, передавало истинное богатое внутреннее бескорыстное содержание встретившихся мне на сказочной лесной тропинке организмов. «Не иначе, как разбойнички мне повстречались» — промелькнула в голове единственно верная мысль. Интересно, по каким таким внешним признакам моя ученая голова пришла к такой безрадостной мысли? Нет, я не испугался, просто не ожидал встретить людей, ведь до обжитых мест, если меня не подводит память, еще день пути.

Ночью от зверья защиту строил, ходил — озирался, был настороже, а надо было еще и для таких путников какие-то сигналочки поставить. А ведь могли они меня ночью по-тихому, того — этого, уделать, прямиком опять к деду на суд, не выполнив предназначение, не использовав второй шанс для ратных дел. Учту обязательно сие неприятное обстоятельство. А мои ратные подвиги, похоже, сейчас начнутся по полной программе, у меня даже руки зачесались. Но я пока спокойно молча стоял и ждал от этих добрых людей добрых речей о сборе пожертвований для бедных детей. Вдруг их внешность обманчива — это ведь встречают по одежке — мало ли что у них приключилось, а провожают-то, как известно, по уму. Может и эти сейчас спросят у меня как пройти в библиотеку, а в руках у них и вовсе посохи для мучительного преодоления дальних нехоженых троп в просветительских целях. Вот в долгом пути и пообносились да завшивели, с кем не бывает.

Ждал я молча, как же они ко мне обратятся, с какой благородной целью? Мол, извини светлоликий отрок, прости нас великодушно, мил человек, не корысти ради оказались мы здесь, в столь дремучем лесу, населенными кровожадными зверями, а токмо волею великой жажды познаний, пославшей нас сюда в поисках смысла жизни, будь так добр, пожалуйста, окажи любезность и милость великую, позволь тебя, так, слегка ненавязчиво, спросить в этот ранний прекрасный утренний час росы, под пение волшебных птиц удачи, если ты не возражаешь против такой деликатной постановки вопроса: как нам, уставшим мирным путникам побыстрее пройти в читальный зал ближай….

Тут мои благие человеколюбивые мысли были грубо и самым невежливым образом прерваны злым сиплым голосом закоренелого сифилитика — мужика с проваленным носом и воспаленными слезящимися глазами, стоявшего от меня метрах в пяти, лениво помахивавшего таким вот «посошком»:

— Ты, мать твою и перемать, паря, скидывай мешок на землю, мы хотим зрить, что ты за плечами таскаешь, да выскакивай мигом из своих штанов да сапожек ладненьких — хотим ихний хвасон перенять-срисовать себе.

Произнеся эту речь, разбойник дико залился хриплым булькающим смехом, мгновенно подхваченным его друзьями.

— А ты ху-ху не хо-хо? — ответил я словами одного из героев рассказа, написанного моим тезкой Василием Шукшиным.

— Что находится у меня в ранце, я и без вас знаю, — спокойно продолжил я, внимательно оглядываясь по сторонам, пытаясь рассмотреть подельников, возможно подбирающихся ко мне с флангов.

— Чиво, чиво? Чичас врежу дубьем по башке, и сами поглядим, и внутрь тебя тоже заглянем! Да, братаны? Га-га-га-га! — опять смеясь безумным смехом, заявил тот же мужик, как я понял: он у этой малой шайки предводитель.

— Шли бы вы своей дорогой, братаны, я вас не трогаю, и вы меня не задевайте, немного живее и намного целее будете.

— Ты, сопляк, нам грозишь? Ах, ты, сучонок!

— Нет, просто не хочу губить души православные, если они вообще у вас имеются.

— Ха-ха-ха, — опять заржал предводитель, — нас больше, и мы тебе головенку свернем быстро, хряснем по разочку и нет мальца, ага?

По взмаху руки предводителя, мужики быстро и молча разошлись в стороны, приготовились меня охаживать дубинами. Сделав пару шагов назад, я быстро достал саблю, и взмахнул ею крест — накрест, разминая кисть. В глазах моих противников появилось удивление, но, к сожалению, не страх. Испугавшегося и деморализованного противника легче одолеть. Похоже, мне попались многоопытные романтики с большой дороги. Ладно, сами напросились, лучшая защита — это нападение. Если драки избежать нельзя — бей первым!!! Я и напал.

Уклонившись от удара предводителя, я рубанул его со всей силы в область шеи со спины, ведь он проскочил мимо меня. Его голова, с удивленными глазами, не успевшими зафиксировать удар моей сабельки, поскакала по кочкам. Не прекращая движения вперед, я сместился влево, чтобы другим разбойникам было несподручно наносить по мне удары — они оба праворукие. И поочередно с каждым встретилась моя сабля. Ее поцелуй смерти был мгновенен и безболезнен — а чем чувствовать-то — нечем — черепушка с плеч долой и вся недолга! Одному раскроил голову практически на ровные половинки. Да, мозги в ней по факту имелись, но качество их оставляло желать лучшего. Впрочем, уже все равно. Ему. А мне — тем более.

А вот последнему из этой троицы неудачников я нанес рану смертельную, но так, что ему показалось — есть шанс на жизнь. Объясню свою задумку. Дело в том, что мне сразу в глаза бросилась одна удивительная вещь, объяснение которой я захотел узнать до невозможности — за поясом предводителя шайки находился кинжал редкой работы. Ножны и рукоять украшены серебряными узорчатыми накладками. Ну не может бродяга обладать столь дорогим оружием, откуда ему взять такой редкостный образец? Разве что снял с чьего-то тела. И тела непростого человека. Вот я себе «языка» и организовал. Каюсь, пообещал оставить его в живых, если расскажет, как, когда, где и у кого главарь добыл себе столь примечательный клинок.

— Расскажешь, разбойничек, как у твоего собрата по вашим разбойным делам оказался этот кинжал, — вежливо и спокойно задал я вопрос, помахивая загадочным клинком перед глазами смертельно раненого, — не трону тебя больше, залечишь эту пустяковую рану от моей сабельки — живи на здоровье, сколько твоей душе угодно. А заупрямишься — пеняй на себя, чай, догадался уже, что могу делать очень больно? Выбирай, я сегодня добр, как никогда.

— Не тронь, паря, меня более. Я и так не могу встать — ноги что-то не держат меня, сил нет. Зачем мне тайну держать? Чего ради? Больно надо… А дело было так. Я с Филатом — это, значится, главный наш, у которого ты кинжальчик-то этот знатный сейчас с тела снял, и Митюхой, который вона лежит без башки тоже, второго дня приметили одинокого путника недалече отсель. Во-о-он за тем пригорком невысоким имеется болотце топкое, а, обойдя его с левой-то сторонки, через час ходу неспешного, упрешься в овраг, никак мимо не пройдешь — он долгонько тянется. Шел этот мужик почему-то не тропами хожеными, а все по чащобам да буреломам. Явно скрывался от глаз людских. Мы за ним шли недолго, приглядывались, как лучше дело сделать — одет он знатно был. И денежек при нем достаточно оказалось — это мы потом уж определили, кады добычу делили. Короче, эта, дождалися мы как он устоится перекусить да торбу свою с провизией с плеч долой, да ноги вытянет свои уставшие в шика-а-арных таких сапожках, да и объявились ему во всей своей красе. Очень он удивился, когда понял, что наша взяла, тихохонько мы подобрались к ему, не успел и дернуться, хоть и побрыкался. Но где там супротив дубья нашего. Пока снимали с его все одежки-то — он пытался что-то молвить о том, что, мол, обязательно нужно добраться куда-то, про важность какую-то незнамо, сулил деньги все отдать и заступничество нам свое, лишь бы отпустили, мол на важных людишек он работает, сурьезные дела решает, мол, ну никак нельзя в лесах дремучих местных ему затеряться. Мы что, мы не изверги какие, мы все ж таки и ему кой чего из одежки-то оставили — тонкий кожаный ободок такой, как веревочка, для волос, чтоб ему ночью-то теплее было… га-га-га — хр-р-р-р-а-х-а, — засмеялся мужичок сиплым ненормальным смехом, перешедшим то ли в хрип, то ли в надсадный длительный кашель. Выплюнув сгусток крови, он спокойно продолжил:

— Кинжал мы ему не дали вынуть из ножен, но он за него как-то особенно боролся. Показалось, вроде как даже и не за оружие он его считал, дорогая штучка, видать, дорогая ему сильно была, памятью какой, что ли дорожил, жалел сильно, дурила. Жизнь свою жалеть надоть, а не ножичек свой какой-то, а-га-га-га-хррраххх…

— Не проговорился, случаем, этот мужик, что за дела такие важные за ним числятся? — пытался я наводящими вопросами активизировать и детализировать уже путающуюся речь бандита, язык которого начал заплетаться — я-то знал, что у него не очень болезненная рана, но кровотечение внутреннее серьезней некуда, недолго ему осталось, торопиться надобно.

— Нет, не проговорился ни в какую, паря, да…А кады Филат ножичек евонный отобрал, да к расспросам сурьезно приступил, покалывая путника энтого в брюхо-то тем самым ножичком — тот вообще замолк намертво, ни словечка, ани полсловечка не промолвил, ага. Акромя зубного скрежета более от него ничего так и не услыхали. Мы — то думали, вдруг какие денежные дела он ведает и нам шепнет, чтоб задобрить, ужо сильно прибарахлиться да деньгой хорошей разжиться хотелось. Даже ухи да нос отрезанные не помогли разговорить, да, такие дела. А потом Митюха-то его ни с того ни с сего с одного удара взял, да и прикончил, дурила. За что и получил оплеуху от Филата — он у нас дюже суров и строг….был…Бросили паныча того, где обобрали, в энтом самом овражке у норы какой-то. Вещички продали по-быстрому людишкам нашим верным, по случаю — нам-то они по размерчику не пришлись, один вот кинжальчик не захотел Филат продать, хочь и деньгу за него давали немалую, да, вот через денек на тебя на свою погибель и набрели, эх, судьбинушка — злодейка, и гульнуть всласть не успели, эх, да и хрен с ней…

Что-то еще этот варнак бормотал чуть слышно и затих постепенно совсем. Туда ему и дорога. На всякий случай осмотрел грязные лохмотья — ничего интересного не нашел. Даже денег путника того убитого у бандюков не оказалось, видать где-то схоронили их. Но мне они без надобности — эти кровавые деньги, не взял бы я их ни за что.

Всего несколько секунд длилась схватка и пять минут — этот примечательный разговор, и вот результат, три распростертых в немыслимых позах трупа на дороге, окровавленные куски тел, лужи крови. А в моих руках трофейный кинжал-красавец. Я даже удивился своему спокойствию. Только что убил людей, а никаких эмоций или терзаний совести не ощутил несмотря на то, что впервые лишил жизни человека, и не одного. На всякий случай дополнительно осмотрелся по сторонам, никто из лесу на помощь разбойникам не выскочил, значит, их всего трое и было. Стащил мертвецов с тропинки этой малоприметной, звериной — скоро жители лесные растащат эти неразумные косточки по своим желудкам. Вот им и весь смысл их поганой и никчемной жизни. И до читального зала не добрели, и поумнеть там не получилось, вот незадача…

Затем вытер тщательно саблю, и решил повнимательнее изучить добычу, которая с учетом сведений, полученных от словоохотливого разбойника, стала представлять для меня особый интерес. Я рассуждал о том, что исполнитель некоей тайной миссии мог и в голове держать какую-то важную информацию. Крепким орешком он оказался, не выдал тайну. Честь ему и хвала. Но ведь допрашивать с пристрастием его могли и умелые специалисты, а не работники ножа и топора с большой дороги, у которых и терпения-то не хватило на длительные пытки. Поэтому, возможно, курьер, а это, с учетом добытых через «языка» данных скорее всего был курьер, связник, гонец — в общем, кто-то вроде этого, и мог иметь на теле, с собой, каким-то образом спрятанную, замаскированную информацию. К примеру, когда-то, давным-давно, практиковалось писать секретные сообщения на бритом черепе гонца. Волосы отрастали и текст становился невидимым. Но это так, к примеру. Разные были ухищрения, от примитивных, вроде шифровальной «решетки», до всяких мудреных рецептов тайнописи иль сложных шифров.

Я вертел кинжал и так и сяк, чуть не на зуб пробовал. Нажимал на все накладные детали рукоятки и ножен, а также всякие заклепки, и в разной последовательности, в надежде угадать единственно верную. Пытался их сдвинуть, искал потайные кнопки или защелки — тщетно. Есть японские шкатулки, в которых до 70-ти в строго определенной последовательности действий надобно осуществить для того, чтобы они явили свой тщательно охраняемый секрет. Но мой ларчик просто открывался, без особых сложностей — крутнул на всякий случай навершие рукояти — оно легко поддалось. Покрутив его, снял как простую навинчивающуюся крышку — внутри пустота. Ну, не совсем пустота. Содержимое этого контейнера, а я теперь был абсолютно уверен, что кинжал являлся контейнером — было весьма интересным.

Наклонил рукоять вниз ее открывшимся нутром — на ладонь, зашелестев, выпал длинный и тонкий деревянный цилиндрик, толщина которого постепенно то увеличивалась, то уменьшалась, и снова увеличивалась по всей длине этого хитрого изделия. И так несколько раз. Причем участки изменения диаметра имели разную протяженность по длине всего цилиндрика. Диаметр изделия, в свою очередь, тоже был разным на всех участках цилиндра.

Я повертел находку в руках. Гм…Странная вещица. А затем меня прошибло, как молнией — а ведь это очень похоже на шифровально-дешифровальный цилиндр. Я о таких читал в юности в приключенческих книгах. На цилиндр наматывалась узкая полоска ткани или кожи. Затем по длине цилиндра писалось секретное сообщение. Прочитать его мог только человек, имевший цилиндр, аналогичный исходному. Наматываешь и читаешь. На цилиндре иной формы строчки не совпадут в правильный текст, дадут абракадабру. Неужели все так просто?

Мне на несколько секунд даже стало стыдно принимать участие в детской игре, аж щеки зарделись. Неудобно упоминать о таких шифровках, что за детский сад? А потом я подумал: ведь сейчас какой год-то на дворе? А я когда читал о таких ухищрениях? Вот, то — то оно и оно. Очевидно, сей хитрый ход только-только здесь был придуман, и мало кому это вообще известно. Что ж делать, если так получилось, что столкнулся с подобным устройством такой человек, как я — из XX и XXI веков, умудренный жизненным опытом и прочитавший великое множество приключенческих книг. Такова моя жизнь, се ля ви, что ж мне делать? Отрицать очевидный факт? Нет. Отрицать не буду, и стесняться не буду разбираться в этом происшествии до конца. Что-то здесь не так. Моя интуиция вопила во все горло: копай глубже, ищи тщательнее. Что ж прислушаюсь, такие сигналы игнорировать порой опасно.

Ну и куда мне с этим дальше, куда ткнуться? В шифровальное подразделение местной спецслужбы? И где оно: ау-у-у-у!!! Может сейчас, здесь, подобных структур не существует вовсе? Хотя, возможно какие-то зачатки имеются. Держу же я в руках секретное изделие. Кто-то же его придумал, изготовил и использует. Кому-то от кого-то связник пытался доставить важное сообщение. Но ребятам не повезло. Бывает. Обыкновенные уголовники вмешались и случайно поломали всю операцию. Почти как в одной стране на родной Земле — вмешались то ли тупые, то ли продажные чиновники самого высокого уровня в принятие решения о реализации операции по захвату трех десятков наемников из одной частной военной структуры соседнего государства. И на этом все — операция слита соседям, финита, так сказать, ля комедия. Никто никого не захватил, никто ни за что не ответил, никакая госструктура этой удивительной страны серьезно расследованием не занималась — как бы монарха местного не обидеть, он ведь и так обиженный.

Короче, Василий, надо из ситуации извлечь правильные выводы. Мозги-то у меня не средневековые, а самоновейшие, умные, имеют профессорский сертификат качества. Те самые «серые клеточки», почти как у Пуаро, только фамилия у меня другая. Постараюсь выжать из своих мозгов, может не так «заточенных» на детективную работу и дедукцию, максимум пользы.

Итак, что я имею? Имею практически средневековую шифровальную машинку «Энигма» — во, закрутил, доктор Иванов! И дальше что? Где не менее главная часть этой мудреной штуковины? Что наматывать на цилиндр? А нечего! Вот такие пироги, Вася. Остается попробовать найти останки убиенного в неравной схватке лазутчика Ганса. Почему лазутчика, почему Ганса? А может нашего отважного разведчика Ивана Ивановича Иванова, возвращавшегося с задания, где он глубоко в тылу врага Южного королевства с риском для жизни добыл сведения, составляющие государственную тайну заморской страны, которая точит зубы и кровожадно поглядывает в сторону наших черноземных земель? Шел, шел, задумавшись, как когда-то в далекой Швейцарии на планете Земля агент знаменитого Штирлица профессор Плейшнер, то ли о родимой сторонке, то ли о жене и детях, которых он не видел лет двадцать, то ли мечтал поймать в реке своего детства пескаря или окунька, а может даже и здоровенного карпа. Задумался, размечтался, потерял бдительность и попал в глупую засаду местных рецидивистов. Шутки шутками, но в этом деле может случиться что угодно. Отнесусь к ситуации со всей возможной серьезностью и попробую найти последнее пристанище неизвестного путника.

Сказано — сделано. Решил поторопиться и рванул опять в марш-бросок. Бежал, но неспеша, внимательно глядя под ноги — не хватало еще травму получить, не забывая посматривать также по сторонам, дабы не нарваться на очередных грабителей. Красот окружающей природы не замечал, был полностью поглощен мыслями о разгадке тайны. В принципе я быстро вышел в нужный квадрат, но слегка ошибся и забрел в чащу дичайшей по своей колючести ежевики. Сначала попробовал прорубить себе путь верной сабелькой, как мачете в джунглях. Но быстро понял, что это неверное решение — так я до скончания веков буду рубиться с непролазной чащей колючек. Весь исцарапался до крови. Короче, не смог победить стихию, вернее, не счел нужным это делать, и повернул назад. Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Обратным путем дошел до приметного роскошного дуба, рядом с которым начиналась эта плантация вкусной ягоды — пусть ее медведи едят, им полезно.

А сам принял чуть левее многовекового красавца и вышел на хорошо заметную, протоптанную явно курьером и моими знакомцами, тропку посреди огромного пространства, заросшего высокой травой. Шел дальше, как по следам в снегу — и захочешь — не собьешься с правильного пути. Обошел болото по самому его краю — ох и неприятное ощущение, зыбкое. Аж мороз по коже. Но этот участок тропинки был проверен моими предшественниками, а значит — безопасным. К тому же он был очень коротким. Дальше пошла нормальная почва.

Вот и овражек, описанный «языком». Та-а-ак, аккуратно спускаюсь на дно оврага. Следы не прекращаются, указывают мне направление движения. Овраг изгибается. Что за поворотом — не видно, но запах чувствуется сильный. И этот специфический запах мне говорит о многом. Ну, по крайней мере, о том, что скорее всего недалеко лежит то, что когда-то было человеком. Да, точно. Вижу: верхняя половина тела, по грудь, в какой-то норе, а остальное, сильно попорченное мелким зверьем и птицами — снаружи. Голый распухший труп, ужасного вида — не хочу даже описывать это зрелище. Я, как хирург, ко всему привычен, но… нет, не буду акцентировать внимание на останках погибшего связника. Не хочу.

Взяв труп пучками травы вместо перчаток за ступни, осторожно, медленно-медленно вытянул его из норы. Хорошо, что не учуяли падальщики, крупные звери — не нашел бы я ничего. И не получил бы дополнительную информацию. А так, повезло.

Я сразу обратил внимание на то, что раз погибший находился наполовину в норе, значит сам туда залез, не убили его разбойники. Вернее, не сразу он погиб от полученных ран. Зачем-то он туда лез? Явно ведь понимал, что останется здесь навсегда, не дойдет до конечной точки своего секретного маршрута. Так и не тратил бы последние силы на такие телодвижения. Я же вижу — ноги переломаны, руки перебиты, открытая черепномозговая травма. Весь изрезан — изуродован…Не жилец — понятно всем было и ему в первую очередь. Неужели надеялся от кого-то спрятаться? Глупо… Очевидно, у него было спутанное сознание и он был зациклен исключительно на решении какой-то одной задачи, последней задачи своей короткой жизни. Какой? Одни вопросы и ни одного ответа. Буду думать. Не может быть, чтобы я не догадался о том, что же здесь произошло, когда злодеи ушли делить-продавать добычу.

Незнакомец не имел никаких особых примет — ни татуировок, ни шрамов. Признаюсь, осмотрел даже оставшиеся кожные покровы черепа — кто знает, а вдруг?… Нет — никаких текстов, чисто. Что делать? Я уже и перевернул тело, обследовал самым тщательным образом каждую пядь тела убитого. Осталось только исследовать задний проход, а что делать? Но — перчаток нет и я решил сначала попробовать осмотреть повнимательнее нору, кем-то вырытую в песчаной почве оврага.

Но сначала решил не торопить события и свои действия, присел на траву, призадумался. Тасовал исходные сведения и так и сяк. Ну, никак не вырисовывается понятная картина. И все время меня что-то тревожило. Что-то я упускаю. Подсознание уже все знает, все видит, но не говорит мне, ибо не умеет, не имеет своего речевого аппарата. Явно важный момент упускается мной во время рассуждений и попыток найти ту самую веревочку, за которую потяни — все и откроется.

Стоп!!! Вот оно!!! Веревочка!!! Меня прошибло осознанием того, что упускалось. Разбойник поведал, веселясь, что оставили из одежды этому несчастному только кожаный, тонкий как веревочка, обруч для волос. И где же ты, кожаный ремешочек, заветная веревочка? Явись мне! Нигде не видно. Ни на голове, ни вокруг на примятой траве. Странно…

Взял подходящую палку и начал методично орудовать ею в грунте норы. И тут мне улыбнулась удача, я был вознагражден за свои нелегкие труды — за кончик палки вдруг зацепилось нечто длинное, что я со всей осторожностью извлек наружу. Взял в руки — оказалось, что это длинная узкая полоска кожи. Вот оно, есть!!! Кожаный ремешок по всей длине сплошь покрыт мелкими буковками, наколотыми иголкой. Буквы мне понятны — кириллица, это тоже хорошо. Текст сразу и не различишь. Вероятно, разбойники просто не придали должного внимания кожаному ремешку вокруг головы — такие повязывают иногда для фиксации волос. Решили просто поизголяться над беззащитной жертвой, оставить ему в виде последней одежды. А могли бы задать много больных вопросов, имей они мозги. Хотя, теперь уж все равно. Главное, я могу приступить к прочтению текста. А боец незримого фронта, получается, даже в полубессознательном состоянии пытался спрятать шифровку. И спрятал, превозмогая страшные боли во всех переломанных конечностях, не говоря об изуродованных лице и голове, и многочисленных ранах на животе и груди, нанесенных тем самым кинжалом. Уважаю таких верных долгу людей, хотя еще и не знаю, по какую сторону, так сказать, линии фронта он воюет, за кого отдал свою молодую жизнь — на вид ему было лет двадцать пять, а там, кто знает, сколько на самом деле. Постоял молча над телом в знак уважения. Вырыл с помощью сабли и рук довольно глубокую могилу в легкой, песчаной почве и похоронил незнакомца. На могилу положил найденные неподалеку несколько больших камней, выложив из них крест. Земля ему пухом, мученическую смерть принял этот человек. Прочитал над могилой «Отче наш» и ушел. Надо найти спокойное, тихое место и побыстрее прочитать тайное послание, пока опять не случился какой — нибудь форс-мажор — здесь с этим, я вижу, проблем нет, только отвлекись или расслабься, или наивно подумай, что все идет хорошо и по плану…

Быстро найдя среди огромных деревьев, застывших в безветрии, солнечную полянку с удобным пенечком по ее центру, присел на него и вздохнул. Ну, начнем. Извлек из кармана цилиндрик и под лучами солнца пристально разглядел его поверхность. Заметил еле заметную рисочку с маленькой стрелкой в виде птички — «V». Ага, понятно: подсказка, где начинать и в какую сторону наматывать кожаный шнурок. Кстати, ширина этого шнурка — тоже немаловажный параметр. Чуть уже-шире и все, абракадабра обеспечена.

Осмотрел шнурок, ощупал его — сухой — значит должен, по идее, быть нужных параметров, так сказать, проектных. А ну как изощренная мысль местных шифровальщиков предполагала еще его вымочить в воде определенное время и прогладить, увеличив, таким образом, длину и ширину кожаной веревочки, и усложнив шифр? Всяко может быть. Что гадать? Попробую, а там видно будет. Кстати, также я заметил, что один край шнурка имеет небольшой вырез такого же вида и размера, как указанная мной «птичка» на цилиндре. Еще провел дополнительную подготовку для удобства чтения — втер грязь в ремешок, проявив тем самым маленькие буковки — теперь-то таить их не надо — а наоборот.

Отлично — приложил нужным образом ремешок и стал не спеша и очень аккуратно, не натягивая, наматывать по спирали, стараясь, чтобы между полосками не было ни перехлестов, ни пропусков.

Вот, наконец-то, все готово для чтения. Думал ли я о таком в пути домой? Конечно: нет! Откуда? И во сне такое не приснится. Однако читаю, причем очень отчетливо — грязь действительно облегчила мою задачу:

Интересное дело. Первый раз держу в руках шифровку иностранной разведки своему человеку в стане Южного королевства. Значит, погибший связник был все-таки из вражеской разведки. Ладно, пусть покоится с миром, я не жалею, что потратил время и силы на его захоронение. Это был крепкий парень, заслужил — иногда и враги достойны уважения. А разбойники, получается, сделали для своей Отчизны доброе дело. Как все мгновенно перевернулось. Правда, когда анализируешь их цели — то ни о каком добром деле и благородстве говорить не приходится. Бандюки они и есть бандюки. Ну, ладно, посчитаю, что это — то есть то, что шифровка оказалась в моих руках было первым и последним их хорошим делом в их жизни. Больше не буду философствовать, примусь-ка я за осмысление содержания депеши.

Не даром же я учился думать у самого Эркюля Пуаро, у знаменитого Ниро Вульфа, у неподражаемого создателя дедуктивного метода — Шерлока Холмса и, конечно же, умнейшей мисс Марпл. Постараюсь не опозорить своих учителей. Думай Василий, думай.

Итак, адресат, понятное дело — резидент, который, возможно, еще не знает о том, что агрессивные планы злых сил (интересно, каких, я ведь не в курсе всех политических раскладов в этом мире) разоблачены доблестной разведкой Южного королевства. А я еще посмел сомневаться в наличие спецслужб… Древнейшие они спецы во все времена во всех мирах. Вот они, родимые, во всей своей красе! Хотя, древнейшие девчонки появились чуток пораньше шпионов. Куда ж без них.

Получается, что о плане нападения коалиции известно всего нескольким первым лицам королевства. И мне! Хотя и без подробностей, а только о самом факте таких вражеских задумок. Забугорный разведцентр на всякий случай оповещает о столь печальном событии своих людей, окопавшихся у нас. Интересно, как они узнали о своем проколе, если в Южном королевстве об этом знают единицы и средь них нет этого резидента. А может он и вхож в узкий круг королевского окружения? И знает о провале. И сообщил своим. Зачем тогда ему сообщать известную информацию этой шифровкой. Ведь это очень сложно, раций и мобилок с интернетами, и прочими средствами связи еще нет. Хотя, если коалиция, то узнали одни члены коалиции и в связи с большой инерционностью системы связи «разведцентр-агент» начали сообщать всем заинтересованным лицам по большому кругу. Насколько большому? Это мне вряд ли станет известным. Но надо постараться.

Но каковы ему задачи загадывают! Очень серьезные. Значит, имеет он большое влияние и занимает серьезный государственный пост, если уж разведцентр приказывает найти врага и уничтожить, а лучше перевербовать или толкать через него дезу — тоже действенное мероприятие и подчас страшно эффективное оружие. Надо только найти нашего разведчика. Ну, да, попробуйте, он тоже не лыком шит. Узнать о планах нападения врага на Родину! Каков молодец! И вероятнее всего не один, а целая группа, резидентура. Кто кого? Хотелось бы, чтобы наши-их! Вспомните историю. Однако, задание не из рядовых.

А сорвать наступление на Аслан? Кстати, что это такое? Первый раз слышу. Впрочем, я многое на Глории слышу впервые. Не важно, что обозначает это, скорее всего, географическое название, то есть топоним. Главное, что разведцентр противника столь серьезно оценивает оперативные возможности или способности (или и то и другое вместе) своего источника. Этот «засланный казачек» очень опасен. Но как его вычислить, чтобы побыстрее минимизировать негативные последствия его подрывной деятельности? К кому обратиться за помощью?

Представляю, ого-го, что нужно совершить для прекращения воплощения в жизнь планов руководства королевства по нанесению упреждающего удара по государствам коалиции. Если бы это поручили мне, чисто теоретически — ведь практически я еще несколько дней назад был обыкновенным воспитанником монастыря, хотя и непростого монастыря. Но тем не менее, кто я таков — «салага», слегка оперившийся мальчишка. Много умеющий стараниями наставников монастыря и моего друга Герасима и его жены, очень много знающий мозгами профессора Иванова. Но на Глории я юноша, со взором горящим, как говорил земной классик. Без положения в обществе, без связей.

Так вот, если бы это было поручено мне — впору задуматься над одним из самых действенных, но труднореализуемым способом, а именно — устранением монаршей особы Южного королевства. Иное другое событие, мне думается, не способно прекратить военные операции против иностранных недругов. Посудите сами, ну какие упреждающие удары, если в государстве начинается смена власти. Я не владею информацией о наследниках нашего короля. Об их наличии вообще, их возрасте, половой принадлежности, умонастроениях. Вдруг он, наследник — малолетка и его действиями руководить будут другие. Кто они, чем «дышат»? Короче, вот так вот, сидя на пенечке с шифровкой в руке, теоретизировать нет абсолютно никакого смысла. Ну, разве самую малость — мой мозг уже никогда не отучится анализировать всю попавшуюся в его клетку-ловушку информацию. Ясно-понятно одно, вне всяких сомнений — в моей новой стране могут произойти серьезнейшие события и я не в праве пройти мимо. А куда идти, куда пройти, к кому обратиться, в чью дверь постучаться?

Что обозначает последняя строчка сообщения, случайно попавшего в мои руки, умеющие, по-большому счету, только держать скальпель. Ну, теперь еще острую саблю. Какая-то чайка, которую необходимо направить казакам. Зачем, в чем смысл этого задания? Порывшись в глубинах своих «серых клеточек» нашел упоминание о казацких чайках — таких беспалубных плоскодонных челнах, изготавливавшихся из выдолбленных колод, обшитых по бортам досками. Эти суда были длиной около 18 метров и шириной около 3,6 метра. Чайки были весьма быстроходными и позволяли совершать большие морские переходы под парусом или с помощью весел. Как, позвольте спросить, такая чайка могла помешать плану похода на Аслан? Может быть ее экипаж, затесавшись средь других казацких чаек, будет сплошь из диверсантов — боевых пловцов, которые перетопят весь наш флот и это позволит нарушить планы командования? Или эту чайку, возможно начиненную взрывчатым веществом или на худой случай порохом, используют в нужный момент как брандер — направят на чайку с казацким командованием или королем, в случае его участия в походе? Вопросы, вопросы…

Вопросы одолевали меня и тяжкие мысли. Я сидел на пенечке и в большой задумчивости смотрел перед собой. Смотрел, но не видел ни ромашковой полянки, окружавшей меня любопытными желто-белыми цветками, ни солнца, предвкушавшего сладкий сон после жаркого трудового дня, и устало клонившего свою огненную голову к скрытой за деревьями пуховой подушке — горизонту. Очнувшись, потряс головой, словно разгоняя тучу надоедливых насекомых. Надо продолжать путь. Но дальнейшее мое путешествие из веселого и беззаботного, красочного и приятно пахнувшего хвоей, разнотравьем, прелыми лесными листьями превратилось в напряженное и тревожное. Меня ни на секунду не отпускала главная мысль, главный вопрос: что делать, кому сообщить для принятия соответствующих мер, кому передать ответственность за дальнейшие действия. Я не боялся ответственности, но не имел никаких средств и возможностей для устранения проблемы. Кроме одной возможности: обратиться к «правильному» человеку.

Я шел на автопилоте, подсознательно переступая поваленные деревья, обходя ямки и кочки, перепрыгивая ручьи. А в голове продолжалась напряженная работа по поиску выхода из сложившейся ситуации. Тайное донесение — цилиндр с кожаным шнурком требовалось передать в надежные, верные руки. Я, как Штирлиц, перебирал кандидатуры одну за другой и отбрасывал, и опять возвращался к новым и уже отброшенным. Собственно, вариантов было не так уж и много. Возвращаться в монастырь — уже далековато, хотелось бы поскорее начать действовать.

По пути домой я должен был остановиться у отца Владимира, но он меня совершенно не знал — когда-то приютил на одну ночь меня с отцом Павлом и все. С тех пор прошло много лет. Я изменился внешне, да и давно это было, не узнает он меня. Как поверить незнакомцу в таком деле государственного масштаба? Ставлю себя на его место. Нет, это вариант только для самого крайнего случая. Обратиться дома к сельскому старосте? Тоже не выход. Не очень трудно догадаться, что он скажет: в детстве дурачком был, и монастырь ума не добавил за столько лет учебы, что с него взять, неразумного, вот уже какие-то лазутчики мерещатся. Выбросит тайное послание, с него станется, и все.

Уже устал тасовать кандидатуры с мысленной подготовкой каждому, в зависимости от личности, различных вариантов текста обращения, текста рассказа обо всем, случившемся со мной по пути домой. Устал от этого неимоверно, но мой выбор, в конце концов, пал на отца Павла, о котором я подумал в качестве первого по счету кандидата. Ходил в мыслях вокруг да около, но вернулся-таки к нему. Он единственный, кроме Герасима и архимандрита — настоятеля монастыря, оставшихся далеко позади, хорошо ко мне относился, был серьезным человеком, который может поверить в мой рассказ, а не отмахнуться от меня как назойливой злой осенней мухи. Он мог, используя свои церковные связи, отправить информацию в срочном порядке на самый «верх». Так тому и быть. Так тому и быть.

В село Лесное я пришел уже на закате, еще немного и солнце булькнулось бы с разбега в подернутый предвечерней дымкой горизонт, и сразу отправился к дому священника Владимира, у которого мы с отцом Павлом останавливались на постой по пути в монастырь. Отец Владимир постарел. Голова почти полностью белая, да и в бороде черных волос единицы. И те выглядят как инородные включения. Меня, естественно, он не узнал, но разрешил переночевать на сеновале, и даже теплой каши миску выделил с куском вяленой рыбы. Спасибо ему за это. Спал я крепко, после принятия решения я стал спокойнее и меня уже мало что тревожило, по крайней мере, в данный момент времени.

К Заречью я подошел во второй половине дня. В небе выстроилась длинная череда грозовых облаков, подул свежий ветерок с запахом недалекого дождя — как бы не попасть под ливень. Пока меня не омыло небесной водой со всем имуществом, спустился к реке Быстрой, делающей петлю за селом, качественно помылся и переоделся. Негоже являться перед глазами мамы босиком и в поношенной одежде. Должен предстать во всей красе. Слава Богу, он меня статью не обидел. Да и лицом я, ничего так, симпатичный, вроде, получился. Волосы тёмно-русые, глаза серые. О фигуре скажу: я стройный, с довольно развитой мускулатурой. По крайней мере, Клавдия Ермолаевна говорила, что девки на меня заглядываться будут обязательно.

Глядя на село с пригорка, под нависшими нешуточными грозовыми тучами, я, непроизвольно подумав о том, что и в этот раз опять появлюсь с грозой, пересчитал избы: все тридцать две на месте, только деревья вокруг подворий за эти годы подросли. И не удивительно, девять лет прошло, природа берет свое. Интересно мама меня узнает? Гадать не буду, приду во двор, сам увижу.

Подойдя к дому, увидел, что в целом все в порядке, однако же мужской руки требует — в этом я оказался прав. Там плетень покосился, там ворота в сарае слегка перекошены. Доски на крыльце от времени покорежило, и на крыше проблемы имеются. Оставил ранец на крыльце, пошел искать родственников.

Маму нашел в огороде, она возилась на грядках.

— Васечка, — бросилась мне на грудь мама. — Я знала, что еще доведется нам встретиться, знала и ждала. Как ты, сыночек мой? Вырост — то как! Ликом в отца пошел, только он был ростом пониже. Ой, совсем заговорила тебя. Пойдем, покормлю тебя с дороги, ты мне все и расскажешь.

Так, приобняв маму, прошел к избе. Пока мама отмывала руки, я вынул синий шерстяной платок, и накинул маме на плечи. Да, поторопился, нужно было сделать это позже, а то мама зашлась в рыданиях, приговаривая, что я такой хороший и внимательный. Мне немного стало не по себе, ведь столько лет я с ними не общался, даже письма никакого не отправил, хотя в эту сторону мимо монастыря частенько купеческие обозы ходили. Пристыдил сам себя.

Кормила мама меня горячим борщем с курицей, было и что-то похожее на пампушки с чесноком — забытый вкус! Сразу вспомнил первые дни пребывания в этом мире, и также вспомнил вкус маминого борща, которого отведал. Ничего не изменилось, мама вкусно готовит, как и прежде. Пока наливала борщ в большую глиняную миску, рассказала о Дашке. Сестренка замужем, обзавелась двумя детьми, девочками. Ее муж в прошлом году ходил османов воевать, был ранен в ногу и сломал руку. С ногой все хорошо, зажила, а вот рука до сих пор болит, по хозяйству управляется с большим трудом. Одно слово, увечный.

Съев весь борщ с пампушками без остатка, стал рассказывать маме о своем житье в монастыре и об успехах в лекарской науке.

— Сыночек, так может ты и Захара Дашкиного посмотришь? — вытирая слезу, сказала мама. — Мается дочка, жилы рвет, пытается все хозяйство на себе тащить, Захар одной рукой ни пахать, ни косить не может.

— Посмотрю обязательно, и, если мне по силам, постараюсь излечить, обещать ничего не могу, ибо все в руках Бога.

— А ты надолго в родной дом вернулся или насовсем?

— Если не прогонишь, то пробуду до осени.

— Упаси Бог. Кто тебя гнать будет? Ты здесь законный хозяин, все тебе принадлежит, ведь отец наш сгинул давно.

— А односельчане не станут противиться тому, что я вступлю во владение хозяйством, помнят, наверное, каким я был. Кто у нас сейчас староста?

— Старостой у нас сотник казацкий, Савелий, уважаемый человек. Он уже на порубежную сечь не ходит, у нас и в Ольховке за порядком присматривает. Ты его помнить должен, он к нам несколько раз приходил.

— Может и проходил, но лица его не помню. А как отец Павел поживает? Жив ли, здоров? Очень я ему благодарен за все заботы и науку, преподанную во время пути в монастырь — очень она мне пригодилась, вовек не забуду.

Сказав это, с замиранием сердца ждал ответ — вдруг отца Павла здесь нет, перевели в другой приход или что печальное с ним приключилось. А ведь вся надежда на решение проблемы с тайным посланием мною связана с отцом Павлом.

— Святой отец наш жив и здоров и по-прежнему наставляет свою паству на путь истинный, Божий. Ладно, давай спать ложиться, а завтра с утра пойдем к Дашке.

— Нет, мама, мне сейчас, безотлагательно, надо обязательно зайти к нашему священнику и посылочку передать срочную от настоятеля монастыря — так мне он наказывал, отправляя домой. Не могу ослушаться. Ты пока отдохни от домашних хлопот, не успеешь глазом моргнуть, как я возвернусь к тебе. Но если задержусь — не волнуйся, может статься, у отца Павла возникнут вопросы по этой передачке архимандритовой, иль по моей учебе в монастыре — хорошо ли его наставления исполнял, добросовестно ли науки постигал. Постараюсь обернуться побыстрее, а там как выйдет. На все воля Господа нашего!

— Конечно, конечно, сынок, иди, я подожду — больше ждала, потерплю еще немножко.

Я быстро преодолел расстояние до церкви, ничего и никого вокруг не видя — был занят своими мыслями, в сотый раз повторял в уме рассказ, приготовленный для нашего сельского священника.

Все оказалось гараздо проще, чем я себе это представлял. Отец Павел ничуть не изменился, несмотря на столько лет, прошедших с нашего путешествия в монастырь. Меня встретил с радостью, обнял, обхлопал со всех сторон своими крепкими руками. Обсмотрел с удивлением, ни слова не сказал, только удивленно охал, да крякал — так я ему глянулся спустя многие годы.

— Ну, сказывай, Василий, обо всем, что тревожит — чую, неспроста ты ко мне прибежал, не отдохнув толком с дороги. Что за грусть-печаль твое чело морщит? Об твоей учебе и чему научился, я знаю — в ответе за тебя перед Богом, так что у настоятеля интересовался периодически, и о твоих успехах наслышан. Я сам когда-то был воспитанником этого монастыря и отлично знаю, чему там готовят. Неоднократно выполнял различные задания церкви, ты не думай, что я всю свою жизнь провел в нашем приходе. Здесь я осел уже после тяжкого ранения. Не могу всего рассказать тебе, но ты мне можешь все доверить, что тебя тревожит, и как отцу святому и как своему старшему товарищу. Неужто влюбился в какую девочку, пока домой добирался, а? Признавайся, дело молодое!

— Если бы так, отец Павел, если бы влюбился… Вы не представляете, как я рад нашей встрече и вообще возможности поговорить с надежным человеком — более чем вам, никому не верю и тайну, которой я стал обладать, доверить кроме вас никому не могу. Ну, разве, станет слушать меня староста наш, у которого я навечно заклеймен как дитя недоразвитое?

— Правильно рассуждаешь, Вася, продолжай, я весь — внимание.

Я достал из кармана тряпицу, в которую были бережно завернуты фигурный цилиндрик с кожаным шнурком, сплошь покрытым меленькими буковками, на первый взгляд неразличимыми.

— Вот, отец Павел, читайте сами, а я после расскажу все подробности истории, в которую я оказался невольно вовлечен.

Сказав это, подумал, что не очень-то и невольно, ибо с того момента, как я обратил внимание на шикарный кинжал за поясом у отпетого маргинала, действия мои были тщательно продуманными и просчитанными, и осуществлялись не только по моей воле, но и с превеликим интересом.

Отец Павел осторожно взял предметы левой рукой и положил их на открытую широкую как лопата ладонь правой руки. Смотрел попеременно, то на странные вещи, то на меня. Меня поразило то, что на меня священник смотрел очень серьезно, без тени сомнения или намека на мою детскую неразумность. Он действительно не знал, что делать, но при этом в серьезности моих намерений не сомневался. Всем своим видом он просил меня: помоги, что я должен прочитать, и как это сделать.

— Вот так, святой отец, и я смотрел поначалу удивленно и непонимающе, пока меня не озарило. Не знаю, как я смог догадаться о подобной хитрости, будто Бог в голове нашептал мне правильный ответ на мои немые вопросы.

Не мог же я рассказать отцу Павлу, что, будучи на Земле, подростком, еще до своего профессорства и перемещения чудесным образом на Глорию в тело умственно недоразвитого ребенка, я в одной из приключенческих книг для юношества прочитал о таком вот хитром способе передачи информации.

— Смотрите, как надо, — сказав это, я намотал под удивленным взглядом старшего товарища кожаный шнурок на цилиндр и протянул ему повторно, — а теперь, начиная отсюда, читайте строки.

Мой собеседник, прищурившись, сначала медленно, затем быстрее, начал вслух разбирать написанное. Прочтя первую строчку, вскинулся и поглядел на меня пристально, еще более посерьезневшим взглядом. Дочитав до конца, отец Павел, сжал ладонь в кулак со всем этим секретным посланием и опустив руку, тяжело вздохнул. Долго сидел молча, думал, поглядывая на меня своими умными глазами. После этого медленно произнес:

— А теперь рассказывай все с самого начала, с мельчайшими подробностями.

Я, вздохнув облегченно, не заставив повторять эту просьбу, поняв, что мне поверили, начал воодушевленно и обстоятельно рассказывать обо всем, приключившемся со мной в этом небольшом путешествии. Я не забывал даже описывать природу, и всех встретившихся мне птичек, и лютики-цветочки. С подробностями, значит с подробностями! Я так ждал этой минуты, я так готовился к этому разговору!!! И отец Павел, вот настоящий знаток человеческой души, оправдал мои надежды! Как же я ему признателен! Моему восторгу не было границ, я говорил и говорил, то размахивая воображаемой саблей, то приседая будто над бездыханным телом связного, показывая, как я извлек его, обезображенного, из звериной норы. Поделился я и своими рассуждениями, пришедшими мне на ум, когда я сидел на пенечке среди лесных красот, их не видя.

— И вот я у вас, отец Павел, огромная вам благодарность за то, что поверили мне, выслушали до конца, — я даже вздохнул облегченно, закончив свое эмоциональное повествование, — что делать теперь будем, командуйте, я готов выполнить любое задание.

— В серьезном деле ты, Василий, отличился. Неоценимую помощь королевству нашему и его народу оказал. Думаю, и не смей мне перечить, — отец Павел решительно хлопнул по столу тяжелой ладонью, — все, что смог, ты уже сделал. Теперь черед других людей настал. Ты возвращайся домой, к матери, и помоги ей по хозяйству, мужские руки в нем нужны. Понятно тебе?

— Понятно, но нельзя же это все бросить просто так…

— А кто тебе сказал, что бросим? Дело серьезное, я знаю как правильно поступить и есть через кого действовать, тебе же огромная благодарность за смелость, отвагу и настойчивость, а также смекалку — не сомневался в тебе никогда, молодец!

— Так что же с этим всем, надо же принять меры, кругом подлость и измена… — чуть не заикаясь от волнения, я продолжал гнуть свое.

— Чтобы ты не переживал за исход дела, скажу тебе по секрету, Василий, вижу, тайну ты хранить умеешь, что я здесь не только глаза и уши церкви, но и государя нашего. Сегодня же, сейчас, как ты отправишься к матери, напишу я обстоятельный доклад для…, - при этом мой собеседник многозначительно подняв палец, показал им куда-то вверх, — приложу к нему добытые тобой доказательства, спрячу в пакет крепкой кожи, да запечатаю специальной печатью, которую мне когда-то доверили, определяя на этот пост. Понятно?

После того как я согласно кивнул головой, во все глаза преданно глядя на своего опытного товарища и наставника, он продолжил.

— Слова особые я знаю, чтобы староста наш безропотно и в срочном порядке снарядил отряд верных казаков, которые отвезут за несколько дней сей опечатанный пакет важному человеку в саму столицу, а мне привезут особый знак того, что пакет попал в нужные руки и по пути никем вскрыт не был. Это тоже понятно, Василий?

Я еще чаще согласно закивал головой, подтверждая полное и безоговорочное одобрение мыслей, высказанных святым отцом.

— И, не злись на меня за следующие слова, но обязан я предупредить тебя, пойми меня правильно: о том, что мне рассказал, ты имеешь право говорить только со мной. Более ни с кем. Государево дело требует строгого сохранения тайны. Но если вдруг судьба тебя забросит далеко от родного дома, и не будешь иметь возможности со мной связаться по какому важному делу, наподобие этого, можешь обратиться к казачьему атаману, не ниже куренного, показав ему тайный знак, гляди каков он, — мне был показан знак: перекрещенные между собой пальцы двоеперстия, наложенные на грудь в районе сердца.

— Если особа посвящена, как и ты, она покажет тот же знак и обеспечит тебе проведение с ним конфиденциальной беседы. Если не откликнется таким способом, что очень сомнительно — действуй по обстановке. Может тебе это и не пригодится, но, учитывая твое вовлечение в сие секретное дело, считаю необходимым подготовить тебя к возможным последующим событиям и довериться тебе. Запомни мои слова крепко — накрепко. Ты, парень правильный вырос, ответственный, я в тебе не сомневаюсь. Все, ступай, мне нужно срочно готовить известную тебе важную депешу.

Мы попрощались крепким рукопожатием. Домой летел окрыленный успешным окончанием моих переживаний и надеждой на скорейшую реализацию добытых мной данных, учитывая возможности отца Павла.

Дома долго сидели, неспеша пили травяной чай. Мама рассказывала о своем житье бытье. На душе было спокойно, безмятежно. Мне были неизвестны некоторые люди, о которых в качестве соседей рассказывала мама, но я все равно с интересом ее слушал. Приятно было слышать голос мамы, видеть ее радостные глаза, принимать ее заботливые хлопоты в процессе чаепития — она подливала и подливала мне чаек, подсовывала поближе ко мне то какие-то коврижки, то блюдце с медом.

Через некоторое время на улице начала проявляться какая-то активность, открывались-закрывались ворота, цокали копыта, слышались прощальные возгласы. Все быстро затихло с удаляющимися звуками топота множества копыт по грунтовой сельской дороге…

Ну, вот, все успокоились, я тоже улегся спать с чувством честно выполненного долга. Некоторое время пофантазировал о том, как где-то далеко, в столице нашего королевства наши разоблачили и наказали вражеских лазутчиков. Я и представить себе не мог, каким заковыристым путем проследует секретная депеша за восковой печатью, подготовленная отцом Павлом…

Ворочаясь на жесткой лавке, никак не мог выбрать удобное положение. Отвык уже отлеживать бока на досках, в монастыре, какой-никакой матрас, набитый сеном и соломой имелся, а дома мать подобное игнорирует. Поглядел я сейчас на мать, за кружкой чая — постарела она. Кажется, меньше ростом стала, высохла как-то, и лицо покрылось морщинами, а ведь ей и сорока нет. Видать, тяжкий крестьянский труд сказался.

Утро я начал, как обычно с разминки и тренировки. Мать смотрела на все это, прикрыв ладонью рот, периодически вытирая глаза от слез. Затем я умылся в бочке с водой, найдя ее на прежнем месте, и удивляясь, что она не сгнила за столько лет. Быстро позавтракали, я напоил маму своим чаем. Не скажу, что она была в восторге, но на словах похвалила, отметив необычный вкус.

В Дашкин двор я вошел первым, и сразу столкнулся с сестрой.

— Куда прешь!? А-ну осади! Ты кто такой? — выпалила скороговоркой сеструха.

— Мама, Дашка, — сказал я, и показал сестре язык.

— Васька, ты? — недоверчиво посмотрела на меня Даша, от удивления широко открыв глаза.

— Всю жизнь так звали, и сейчас имя не изменилось.

— Ты изменился. Не узнать просто. Красавец-богатырь из тебя получился, а я не верила, что из дурака путное получится, даже в святом месте.

— На все воля Господа нашего, — сказал я, подняв палец к небу, и достал из сумки, переброшенной через плечо шерстяной платок красного цвета. — Прими в подарок, сестренка.

— Спасибо, братик, — поцеловала меня в щеку Дашка.

— Не успел отвернуться, а ты уже другим мужикам на шею вешаешься, — послышался недовольный голос со стороны сарая. — Враз вожжами отхожу, чтобы место свое знала, и блюла себя.

— Захар, это брат мой, Василий, а это мама. Ты, что тещу не признал? — оправдывалась сестра.

— Я помню Ваську-дурака, бегающего голожопым по улице, а этого парня ни разу в нашем селе не видел.

— Васенька вчера вечером домой пришел, а до этого в монастыре учился, — тихо сказала мама. — Лекарствовать он выучился, вот я его попросила твою руку посмотреть.

— А, что на неё смотреть, калечная она.

— Давай, посмотрим, может я смогу чем-то помочь, — предложил я Захару.

Захар посмотрел на меня снизу вверх, ведь я выше него на голову, а потом махнул здоровой левой рукой, и согласился.

Осмотр я проводил на лавке возле избы. Подвижность пальцев на руке не потеряна, но каждое движение вызывало боль. Затем пропальпировал всю руку, хотя и так было заметно, что на руке сломана локтевая и лучевая кость. Похоже, никто ее не складывал, а просто привязали к руке дощечку, завершив этим лечение. Захар, при опросе подтвердил мои предположения. Как говорится, суду все ясно, нужно проводить операцию, и собрать руку правильно.

— Слушай меня внимательно, — попросил я Захара. — На руке были сломаны две кости, скорей всего чем-то сильно по ней ударили.

— Толстым древком копья, — озадачено произнес Захар.

— Возможно. Кости срослись неправильно, давят тебе на сухожилия, не дают возможности работать рукой, вызывая боль. Если не поправить с каждым днем тебе будет хуже. Рука начнет усыхать, но боль не пройдет, до конца дней твоих она не отпустит.

— Боязно мне, не хочу руки лишиться совсем.

— А хочешь жить нормально, обнять жену, подержать детей на руках, самостоятельно накосить сена?

— Кто ж не хочет?

— Тогда готовься, после полудня займусь тобой. Сходи в нужник по тяжелому, а то больно будет. В доме крепкое вино держите?

— Есть четверть двойного перевару, — опустил глаза Захар.

— Хорошо, пригодится.

— А я к нему закуску приготовлю, курочку зажарю, — забеспокоилась Дашка.

— Не для пьянки мне перевар нужен, Даша, а для врачевания, — улыбнулся сестре. — Чарку Захару поднесу, чтобы ему легче было боль перенести.

— Ага, поняла-поняла.

Дома я выстругал топором две ровные дощечки. У мамы взял немного беленого полотна, сделал подобие бинтов. Сходил к сараю, я там видел сегодня несколько кустов подорожника. Сделаю из него настойку, и после операции на рану прикладывать надо. Тщательно вымыл свой котелок, сложил туда все хирургические инструменты, залил водой, накрыл крышкой, и поставил в печку, пусть стерилизуются. А сам тем временем, измельчив ножом несколько листьев подорожника, растирал зеленую массу в деревянной чашке, добавив немного соли. У мамы нашлось немного перевара, вот его использую. Хорошо бы дать настойке несколько дней выдержки, чтобы она основательно набралась целебных свойств. Ничего, сегодня наложу на рану, пару ложек скормлю Захару, а потом зелье настоится.

Вернувшись во двор сестры, отправил ее позвать двух мужиков-соседей, они мне понадобятся, чтобы надежно зафиксировать Захара.

Заставил Захара выпить вместительную кружку перевара. Затянул веревочный жгут повыше локтевого сустава, тщательно вымыл руки переваром, обезболил руку Захара при помощи иголок, и приступил к операции. Вскрыв место перелома, я с радостью увидел, что мозоль еще до конца не сформировалась, и мне будет легче привести все в порядок. Перелом был удачным, если можно так сказать, без осколков, а со смещением я разобрался быстро. Сложил правильно кости, еще раз проверил, на отсутствие осколков. Затем заштопал руку Дашкиного мужа, очень надеюсь, что все прошло нормально. Всю операцию Захара надежно удерживали мужики, не давая возможности пошевелиться. Он только зубами скрипел, но все страдания сносил молча и не дергался — иголки-то обезболивание дают, но не до конца. И то хорошо, иначе и самогонка бы мало помогла, болевой шок мог настигнуть пациента — это чревато. А так относительно спокойно операция переносится. Наложил на рану кашицу из подорожника, перевязал руку, надежно зафиксировал ее между двумя дощечками, и подвесил к шее с помощью косынки. Дал выпить еще пол кружки перевару. Мужики помогли увести Захара в светелку, поскольку самостоятельно на заплетающихся ногах он идти не мог.

— А ты сильно изменился, Васька, — с улыбкой произнесла сестра. — Такой здоровенный вымахал, да еще и лекарствуешь. Никогда бы не подумала, что из тебя что-то получится.

— Мы все меняемся, сестрица, ты тоже уже не та перепуганная девчонка, показывающая мне язык по любому поводу. У тебя семья, дети, муж. Хозяйством обзавелась. Я так понимаю, у тебя все хорошо?

— Вот выздоровеет Захар, тогда все станет, как прежде. Грех жаловаться. Жили и живем мы с Захаром в мире и согласии, двое деток у нас, Ванятка и Анютка — племянники твои. Говорят, когда в семье рождается сын, то появляется отец, а когда рождается дочь, то появляется папочка. Захар стал настоящим папочкой, Анютка от него ни на шаг не отстает, несмотря на возраст малый.

— Это радует. Оно и понятно, родная кровь.

— Да, родная. А ты домой вернулся насовсем или только проведать?

— До осени постараюсь помочь маме по хозяйству, а потом вернусь в монастырь. Архимандрит Иона какой-то особенный урок мне удумал.

— Оставайся, я сейчас на стол соберу, поужинаем, ты расскажешь о своей жизни.

— Что там рассказывать. Нигде я не бывал особенно. В основном в монастыре науки постигал. Один раз был в Киеве.

— А Лавру видел?

— Видел и поклонился святым мощам, которые в печерах есть.

— Все, теперь я тебя никуда не отпущу, пока не расскажешь все.

Застолье Дашка организовала быстро. Соседские мужики хряпнув по паре чарок, и по-быстрому закусив, ушли по домам. А я остался, рассказывал сестре о своем житье-бытье. Правда, о знании нескольких языков не распространялся, зачем ей лишняя информация. Когда уже стемнело, засобирался домой. Проверил Захара. Спал он, и температура у него нормальная. Наказал сестре контролировать ношение руки Захаром на косынке, сказал, что буду приходить ежедневно, проверять состояние ее мужа.