Лекарь-воин, или Одна душа, два тела

Глава 16

— Васент, я вас очень прошу, не делайте резких движений и не тянитесь к сабле, стоящей возле стола, я знаю, что вы ей владеете отменно, — тихо произнес человек с ног до головы одетый в черную одежду. — На вас направлено минимум пять пистолей, проявите благоразумие.

Как эти люди оказались в смотровой комнате — я не заметил, увлекся. Уже стемнело, и я просматривал список больных на завтра. Повертел головой, и действительно в меня целились пять человек, стоя у двери, только говоривший мужчина, держал левую руку на эфесе сабли.

— Прием на сегодня окончен, если что-то срочное с выездом домой к больному, то с вас транспорт и стоимость услуг возрастет в два раза, — попытался я поспокойней ответить, хотя по спине побежал холодный пот. — Если ничего срочного, прошу прийти завтра.

— Вы с оружием на меня бросаться не станете? — спросил мужчина.

— Глупо это делать при вашем явном преимуществе в силах, — развел я руками в стороны.

— Тогда давайте просто поговорим.

— Говорить под дулом пистоля не доставляет мне удовольствия, хотя ваш голос мне кажется знакомым.

Мужчина подал знак людям с пистолями, они медленно их опустили, и один за другим вышли из комнаты.

— Рад, Васент, что вы меня узнали, — произнес мужчина, снимая повязку с лица. — Эту комедию я больше ломал для сопровождавших меня лиц — не хотел, чтобы все знали о нашем знакомстве. Вам также не помешает немного конспирации.

— Ульрих, какими судьбами? — узнал я, наконец, своего бывшего пациента. — У вас снова какие-то проблемы?

— Проблем, слава Господу, нет. А у вас, похоже, они появились. Вы так неосмотрительно оставляете открытой дверь в кабинет, неужели нападение в Венеции вас ничему не научило?

— Научило, и я принял меры.

— И продолжаете пускать к себе всех подряд?

— Я лекарь, и отказывать людям в помощи не в моих правилах. Если меня захотят убить, то найти возможность не так сложно. В любом месте города можно выстрелить мне в спину, или всадить кинжал в бок.

— Но в кабинете можно посадить надежного человека, чтобы он не пропускал к вам посторонних, а мы вошли беспрепятственно.

— Вошли действительно тихо, я и не заметил, а вот выйти отсюда живыми, попытайся вы меня схватить, смогли бы немногие, скорей всего, здесь полегли бы все ваши солдаты.

— Нас больше.

— А у меня есть весомый аргумент против вашей превосходящей численности, загляните под стол.

Ульрих заглянул, его брови поползли вверх, лицо побледнело.

— Да-да, заряда картечи из трех стволов ружей, хватило бы на всех, — улыбнулся я, — а раненых добил бы саблей.

— Вам не говорили, Васент, что вы страшный человек?

— Жизнь, вообще страшная штука, Ульрих. Я смотрю, ваш внешний вид пришел в норму. Я могу гордиться своей работой. Вы не женщина, но я на законном основании, не оскорбляя вас, могу заявить, что вы выглядите отлично! Заживление операционных шрамов произошло отменно.

— Благодарю, вашими стараниями я стал нормальным человеком. Перестал чувствовать себя ущербным, хотя и не сразу, со временем. И, скажу откровенно, перестал стесняться девушек. Да, да, да, уважаемый Васент! Вот такие дела! Я очень рад тому, что судьба свела меня с таким лекарем! Мой капитан, увидев меня, преображенного, чуть с табурета не свалился. А дальше, больше. Наши швейцарцы, участвовавшие в осаде замка Мартинсина, разнесли весть о лекаре, спасающего самых безнадежных раненых. Лейтенант Батистен — мой родственник, так он отзывался о вас только положительно. Вам удалось почти невозможное: заставить швейцарцев следить за собой и даже мыть руки перед едой. Признаюсь, я тоже перенял это, теперь пью только кипяченую воду в походе, и водные процедуры мне по душе.

— Стараюсь по мере сил сохранять жизнь и здоровье окружающих меня людей.

— Наслышан. Но не всем нравятся ваши методы.

— Извините, Ульрих, что перебиваю, вы сейчас меня посетили, как частное лицо, или вас кто-то уполномочил?

— Я состою в охране Святого Престола и Его Святейшества.

— Ого! Чем я мог заинтересовать Его Святейшество? Я обычный лекарь, коих в стране немало.

— Не скажите. За вашей деятельностью давно ведется негласный надзор, и нам известно, что смертность у вас очень низкая. Самая низкая, учитывая сложность заболеваний и травм обращающихся к вам за помощью людей. Вам удается спасать безнадежных больных, на которых иные лекари и внимания не обращают по главной причине — их компетентность ниже вашей намного.

— Отчеты в Рим пишет некий епископ Пауль, — покачал я головой.

— И не только он, у церкви много помощников.

— Ульрих, давайте начистоту. Что вы от меня хотите?

— Я обязан доставить вас в Рим.

— Меня в чем-то обвиняют? Вы меня арестуете?

— Нет, но очень влиятельные лица очень хотят с вами встретиться. Если бы вас обвиняли в ереси или еще в чем-то, тогда бы за вами приехала группа кардиналов и полусотня швейцарских солдат.

— Кто-то болен?

— Я не располагаю такими сведениями. Мне приказано со всем уважением доставить вас в Рим, обеспечив безопасность в пути.

— Дороги стали такими опасными?

— Даже в пригородах Рима случаются нападения разбойников на торговые обозы и на малые отряды солдат.

— Понятно. Обнаглели разбойнички, креста на них нету. Сколько у меня есть времени на сборы?

— Я вас не тороплю, возьмите все необходимое в дорогу. Подозреваю, что понадобятся также ваши инструменты и снадобья. О транспорте не беспокойтесь, у нас достаточное количество повозок и верховых лошадей.

— Ладно, располагайтесь пока в этом кабинете, а я займусь сборами, мне еще хозяйку лечебницы нужно предупредить.

Верону покидал после плотного завтрака, компанию мне и Элизе составил Ульрих. На прощание Элиза просила возвращаться поскорей, ей будет очень одиноко в большом доме, и она уже привыкла спать в моих объятьях.

Земли Венецианской республики прошли без проблем. Никаких тебе таможен и паспортного контроля. Только на главной дороге, у границы республики, патруль из десяти наемников пожелал нам счастливого пути.

А спустя два дня Ульрих приказал двум десяткам своих солдат одеть кольчуги, зарядить ружья и пистоли. По словам Ульриха, мы приближаемся к местам, где очень неспокойно, и вполне возможно нападение. Ох уж этот пророк в лице Ульриха, наверное, накликал беду. Напали на нас в ложбине между холмами. Нападающие почти залпом выстрелили в нас из пистолей, и с саблями наголо, бросились в атаку. Самое неприятное, пуля разбойника угодила в голову моей лошади. Я успел среагировать, и не оказался придавленным тушей бьющегося в агонии животного. Пешему бойцу против конного сражаться трудно, копья у меня нет, но зато есть два пистоля за поясом. Поочередно ими воспользовался. Свалил одного разбойника и одну лошадь, а подкатившемуся ко мне седоку снес голову. Потом кинулся в гущу сражающихся — по моим прикидкам, нападающих было больше нас. Рубил спины разбойникам, вскрывал брюхо лошадям, подрубал им ноги, старался нанести максимальный ущерб.

Внезапно на меня с лошади прыгнул рослый детина, крепко сжимая в руке саблю, и вопя на неизвестном языке. Я пригнулся, и пропустил прыгуна над собой, взмахнув в его направлении саблей, не достал. Разбойник сгруппировался, умело перекатился по земле, и через мгновение стал наносить сильные и быстрые сабельные удары. Я стал понемногу отступать, постоянно оглядываясь, чтобы не споткнуться о трупы людей и лошадей, биться в тесноте я не люблю. Разбойник, видя мое отступление, стал улыбаться, вовсю ширь своей бородатой морды, и усилил натиск. Искры, от соприкосновения сабель, летели во все стороны, и я уже смог убедиться, что противник достался мне, сильный и умелый. Но и я кое-чего могу, не зря Герасим меня тренировал. Подловил разбойника на ложном замахе, и когда он чуточку приоткрылся, загнал острие сабли под подбородок. Клинок выпал из рук разбойника, он схватился за развороченную рану, пытаясь остановить кровь. Зря тратил время, жить ему осталось всего пара секунд. Не стал отвлекаться на убитого, бой еще не закончен, и если меня не обманывают глаза, то потери мы понесли существенные. Подбежав к моей убитой лошади, выхватил из чехла ружье, и выстрелил в разбойника, наседавшего на Ульриха. Потом рубился только саблей, некогда было заряжать пистоли и ружье — надо бы внести предложение по усовершенствованию оружия, внедрить патроны, обоймы-магазины. В общем, приблизить местное оружие к подобию оружия моей родной Земли. Понимаю, что это сложная затея, но, может быть, когда-нибудь…. В какой-то момент, живые разбойники, вышли из общей схватки, и нахлестывая лошадей, скрылись за ближайшим холмом. Я насчитал семерых.

На лошади остался сидеть только Ульрих, остальные солдаты его отряда спешились, либо были убиты.

Прошелся по полю боя, останавливался возле каждого тела, определяя возможность оказания помощи. Моих сопровождающих, которым можно помочь, нашел пятерых, остальные расстались с жизнью. С разбойниками разбирался Ульрих, он просто добивал раненых, и не удивительно, из его отряда на ногах остались только четверо.

Таскать раненых никуда не стал, оказывал помощь там, где обнаружил. Понимаю, грязь, антисанитария, но в полевых условиях, что-то лучшее придумать невозможно, все утомлены боем. Один из наших раненых, не дождался помощи, отдал Богу душу, поторопился он, я хотел попрактиковаться в операции с проникающим ранением груди. Затем осмотрел всех остальных. Ничего серьезного, гематомы и пара рассечений, которые заштопал. Ульрих отделался касательным ранением в бедро, пуля только кожу порвала, правда, крови натекло порядочно. Обработав рану, перевязал.

Подвели итог. Я один оказался цел и невредим, остальные с отметинами. Из двух десятков солдат, выжили всего восемь, с учетом Ульриха. Разбойников набили двадцать семь. Нам повезло, что это не профессиональные наемники, ставшие на путь разбоя. В противном случае, мы бы однозначно все полегли. До позднего вечера хоронили убитых, ловили разбежавшихся лошадей, собирали трофеи. Надо сказать, что наши возницы тоже не уцелели, всех разбойники убили. Теперь надо думать, как управлять шестью возками, обеспечив себя передовым и тыловым дозором. Бросать возки мне не хотелось, мы у разбойников разжились неплохим арсеналом оружия, его можно продать за хорошие деньги.

— Завтра, Васент, если нам поможет Господь, доберемся в Рим, остался один дневной переход, — проинформировал Ульрих, когда мы устраивались на ночь.

Возы поставили в круг, связали колеса, а внутри нашего укрепления развели небольшой костерок, готовили похлебку. На таком способе обустройства лагеря настоял я — видел, как это успешно использовали казаки. Я не вмешивался в дела Ульриха, он здесь старший, мне, как простому лекарю хватало забот о раненых. Их состояние не вызывало у меня опасений, но не давала покоя мысль о словах Ульриха о нападениях в пригородах Рима. Очень не хотелось нарваться на неприятности. Ночью дежурили по очереди. Мне досталось время перед рассветом, самое неудобное время, организм человека еще не проснулся окончательно, и видимость не ахти какая.

На грани слышимости, до моих ушей донеслось позвякивание металла. На открытой территории железу взяться негде, однозначно эти звуки производит человек. Тихо поднял Ульриха, а он разбудил всех остальных. Заряженного оружия у нас было в избытке, по пять-шесть пистолей и по ружью у каждого. Даже раненым выдали по пистолю на всякий случай. Заметил приближение нескольких размытых в предрассветных сумерках теней. До них метров десять, не больше. Выпалил из пистоля, а потом все живые и раненые стали стрелять. Грохот стоял неимоверный, дымом заволокло весь наш лагерь, и нападающих не видно, но слышны были вопли и стоны, поэтому мы палили на звуки.

Когда я отстрелял все заряды, взялся за саблю и ползком под возком, выбрался наружу. Хотел обойти нападавших с фланга. Ночных визитеров было немного, примерно десяток, остальные уже валялись подстреленные. Кидаться на численно превосходящего противника я не стал, взялся за метательные ножи. Днем сразить противника ножом для меня не составляет проблем, а ночь, есть ночь, метал ножи в силуэты, надеясь попасть. Из пяти, три нашли свои цели, я слышал крики.

Зайти с фланга не удалось, я проскочил мимо. Зато зашел с тыла, и молча напал, сразив поочередно двух бандитов с ходу. Была, конечно, опасность, что Ульрих с солдатами могут случайно пальнуть в меня, но, полагал, у них заряженное оружие тоже кончилось.

На меня навалились трое противников, но саблями размахивали бестолково, понял, что с оружием они не сильно дружат. Хоть и не дружат, но дырок во мне могут наделать прилично, поэтому ускорился, как учил Герасим, и сократил поголовье бандитов, оставил одного, которому подрубил ногу. Со стороны укрепления доносился звон оружия, значит, там еще есть живые мои спутники. Поспешил им на помощь. Правда, по пути приколол троих раненых, чтобы они не создавали неразберихи. Подоспел вовремя, Ульрих, весь в крови отбивался от троих наседавших бандитов. Они так увлеклись, что мое появление прозевали. Не оставил я им шанса, без затей проткнул двоих саблей, третьего прикончил Ульрих.

Бой утих, я немного расслабился, и поплатился за это. Раненый бандит на последнем издыхании разрядил в меня пистоль. От удара пули и дикойболи в правой ноге выше колена я упал на землю, и стал кататься, оглашая все вокруг ругательствами на всех известных мне языках. Больно, черт возьми, кровь из раны хлыщет, и еще неизвестно, уцелела ли кость. Если она сломана, то это проблема, поправить ее сам неверное не смогу, буду терять сознание.

Чуть успокоившись, затянул на ноге веревочный жгут, останавливая кровь. Затем провел тщательную пальпацию ноги. И возрадовался: кость цела, а рану я сам себе заштопаю! Буду, конечно, некоторое время прихрамывать, но однозначно выживу. Обработав рану своими снадобьями, очистил, неспеша зашил и перевязал. Ходить было больно, но терпеть можно.

Взошло солнце, но радости оно не принесло — весь наш отряд полег, в том числе раненные. Ульриху тоже досталось. Сабельный удар пришелся по левому предплечью. Глубокая рана до самой кости.

Наложил Ульриху временную повязку, и занялся обследованием лагеря и окрестностей, добив бандитских подранков, мне сюрпризы не нужны, хватит, один раз позволил себе отвлечься на поле боя, и теперь ковыляю на раненой ноге. Напоил Ульриха спиртово-опийной настойкой, снял с него кольчужную рубашку и все остальное, сейчас одежда мне будет только мешать. Протер операционное поле той же настойкой, занялся шитьем раны. Друг, к счастью, никак не реагировал на мои действия, находился без памяти, и немудрено, крови он потерял много. Да, и я, если честно, себя чувствовал не лучшим образом. Каким бы крепким я ни был, но кровопотеря ощущается. Превозмогая боль в раненой ноге, уложил Ульриха в возок, пусть немного поспит, сон для него лучшее лекарство.

Если честно, то весь заключительный этап наших злоключений помню плохо, через какую-то пелену. Штопал себя и стонал от боли, штопал Ульриха — он мычал, сжав зубами кожаный ремешок. Все на автомате, на силе воли. Боль, крики, боль, стоны, кратковременные потери сознания от болевых шоков. Потом попытался занялся обычной работой — хоронить наших погибших, собирать трофеи. Кстати, о трофеях. Пистоли и сабли у бандитов оказались совершенно новыми, все испанской работы. Штаны, куртки и сапоги, изготовленные из толстой коричневой кожи, были новыми. Странные какие-то бандиты. В кошелях бандитов обнаружил новенькие золотые испанские пиастры, они по весу, чуть легче цехина и, если верить судье Бруни, золото там применяется «грязное» с примесями. Упокоить мы смогли восемнадцать бандитов, их хоронить я не стал, просто обобрал до нитки — через силу, не по обязанности, не по необходимости и не своему желанию, а по военной традиции, и все дела. Я был слегка заторможенным от опийной настойки, действовал в полузабытьи, если бы ее не принял, однозначно упал бы рядом с повозкой без сил. Сделал, что полегче было делать. Дела эти, правда, я делал, шатаясь и припадая на раненую ногу, помогая себе какой-то палкой, проклиная бандитов, ругаясь и матерясь, весь в крови своей и чужой. Зрелище это было, догадываюсь, ужасное — что я сам, что все поле боя с десятками изуродованных рукопашной схваткой бойцов обеих сторон.

Как бы я хоронил врагов со своей раной, которая доставляла очень болезненные ощущения, если говорить мягко? Я и своих-то раненых не смог достойно захоронить — пусть они меня простят, но я недалеко, по своему состоянию и физическим возможностям, ушел от них — от павших в бою. Я был здорово искалечен, а еще надо как-то добираться до пункта назначения. Подмогу вызвать не было никакой возможности. Потом сообщим, где наших воинов надо будет предать земле. Думаю, найдутся специальные люди, и прибудут на место нашей, не побоюсь этого слова, битвы с превосходящими силами противника, то есть бандитов с большой дороги.

В северные ворота Рима мы въехали на закате. Печальное зрелище представляли остатки нашего отряда. Шесть пароконных возов связанные цугом и два десятка верховых лошадей с седлами, привязанные к задку последнего возка. А людей, буквально: раз, два и обчелся. Только я и Ульрих. И оба в весьма плачевном состоянии. Я ко всему прочему обязан был управлять повозкой — ну и намаялся я за день с этим караваном. Давно так паршиво себя не чувствовал, с казацких времен, когда в результате предательства получил серьезную черепно-мозговую травму. Ко всему прочему я постоянно находился под воздействием опийной настойки, которую был вынужден регулярно принимать. Так, одурманенный, сжав зубы и собрав всю свою волю в кулак, из последних сил я и правил лошадьми. Ульрих, лежа в возке, указывал дорогу, а я правил, устроившись в немыслимой, страшно неудобной позе, изнемогая от боли, усугублявшейся тряской. Так и добрались, с горем пополам, до казармы. А потом нам помогали сослуживцы Ульриха. Сил у меня хватило, только на то, чтобы забрать инструменты и оружие, с остальным буду разбираться завтра, если рана позволит. Сейчас же — кое как доковылять, опираясь на самодельный костыль, и спать, пусть даже и немытым.

Проснулся до рассвета от голода. Странно, но почувствовал себя хорошо отдохнувшим. И боль слегка утихла, не мучила меня, как вчера. Что значит, нет тряски — этого постоянного раздражителя свежей раны. Справа послышался стон. «Это Ульрих», — мелькнула мысль. Наклонился над товарищем по приключению, пощупал лоб. Температуры не было, видно во сне Ульрих ворочался, чем доставил себе боль. Вышел кое — как, опираясь на импровизированный костыль, шатаясь, из помещения казармы, а, что это она я убедился, рассмотрев ровные ряды двухъярусных нар. На выходе меня остановил солдат, поинтересовавшийся, не нужна ли дополнительная помощь. Я ему объяснил, что все необходимое с нашими ранами я уже сделал, а теперь очень желаю посетить сортир, прямо-таки мечтаю об этом. Улыбнувшись, он мне указал направление. Затем пошел на свет костра, там кашевар уже приступил к приготовлению незатейливого завтрака. С трудом выпросил небольшой котелок горячей воды, я хотел отмыться, ведь со вчерашнего дня так и не избавился от крови на своем теле.

Неделю живу в казарме швейцарских гвардейцев. Швейцарцев стали нанимать для охраны Святого престола и Его Святейшества более ста лет тому назад, так мне сказал Ульрих. Моего товарища я наблюдаю каждый день, делаю перевязки. Естественно, не забываю о себе. За мной вообще ухаживать некому. Раны наши заживают хорошо, воспаления, к счастью, нет. Запас «вонючки» почти полностью закончился. Я его пополнял последний раз в Вероне, но, откровенно говоря, качество продукта было, так себе. Ульрих после завтрака и процедур, куда-то исчезал — раненая рука не препятствовала его перемещениям, а я со своей раненой ногой оставался один в окружении неизвестных мне людей. Ходить я нормально еще не мог — как никак, а ранена нога, все-таки — ей, несчастной, покой рекомендован и постельный режим, хотя бы первое время. Что я и выполнял исправно. Постепенно раззнакомился со многими, и вместе с ними пытался занимался боевой подготовкой, понемногу нагружая ногу — видел и чувствовал, что заживление тяжелейшей раны идет успешно. В основном работал с саблей, ведь биться в строю, используя алебарды, я не умел, да и не хотел этому учиться, считал, что данный вид боя применять в Южном королевстве невозможно по ряду причин.

Однажды Ульрих устроил мне экскурсию по территории этого крохотного государства. Я увидел Собор Святого Петра и площадь Святого Петра. О своих впечатлениях после осмотра этих достопримечательностей скажу так: ничего общего с аналогичными памятниками архитектуры из моего времени эти творения местных зодчих не имели. Все скромно, без помпезности, правда, внутренне убранство собора поражало богатством и изысканностью. Большое впечатление на меня произвело посещение Священных гротов, находящихся под собором Святого Петра. Это довольно запутанная система из катакомб и тоннелей, а также многочисленных часовен. Именно здесь находится гробница с мощами Святого Петра. Посетили мы и Ватиканский парк с Апостольским дворцом. Свободное передвижение по территории Ватикана обеспечивал статус Ульриха — он являлся капитаном швейцарской гвардии, а поэтому имел доступ во все здания, помещения и закоулки, за исключением покоев Его Святейшества.

— Завтра переоденешься в форму гвардейцев, — заявил мне неожиданно и без предисловий Ульрих в один из вечеров. — Тебе назначена аудиенция у кардинала Мальдини.

— А кто это еще такой?

— Это, друг мой, правая рука Его Святейшества Алонзо I.

— Извини, Ульрих, но мне не приходилось никогда встречаться с такими почтенными людьми, если ты меня просветишь в этом, то буду благодарен.

Подозревал, что ритуал общения с иерархами церкви имеет определенные особенности. Но что их такое множество — был удивлен. И, тем не менее, я стоически слушал все наставления товарища, даже повторял поклоны, взгляды, проговаривал отдельные фразы, одним словом, готовился.

В покои кардинала Мальдини меня сопроводил Ульрих. С этими многочисленными переходами и лестницами запутаться можно, один бы я однозначно не нашел дорогу, даже при возможности использования всех предварительно раздобытых схем и чертежей. Постучав в дверь, Ульрих застыл возле нее столбом, а я, получив разрешение, вошел.

Там, сидя в кресле, меня встретил кардинал Мальдини. На вид мужчине было около пятидесяти. Одет в красную рясу с серебряным крестом на груди, который удерживала довольно толстая серебряная цепь. Худое лицо кардинала было хорошо выбрито. Серые холодные глаза, изучали меня, как бы говорили: что за чудо явилось ко мне. Сняв шляпу, я, как учил Ульрих, осторожно (не повредить бы опять ногу!) опустился на колени рядом с креслом, и поцеловал кольцо на руке кардинала.

— Встань, сын мой, — тихим голосом сказал кардинал. — Присядь на стул, тебе будет удобно.

— Как скажете, Ваше Высокопреосвященство, — ответил я с поклоном, вставая с колен, опираясь на здоровую ногу.

— Удивлен?

— Несказанно удивлен, и даже потрясен, не каждому человеку, живущему в Европе выпадает возможность увидеть вас, а говорить с вами — это вообще что-то непередаваемое.

— На все воля Божья, — кардинал перекрестился, и я последовал его примеру.

— Расскажи о себе, ты очень интересный человек.

Легенду я отшлифовал отменно, зацепок быть не должно, и проверить ее затруднительно. Чуть наклонив голову, но все же глядя в глаза собеседнику, я неторопливо все рассказал кардиналу. Однако о нахождении на острове Кьяры и об отношениях с Элизой умолчал — зачем «подставлять» девушек или вводить в смущение (или гнев) этого религиозного деятеля.

— И как тебе удалось выжить на острове? — удивился Мальдини.

— Каждый день я возносил молитвы к Господу, и он помогал мне в тяжелой ситуации. Разве не Бог помог мне выплыть после кораблекрушения, разве не Бог послал мне на остров несколько диких коз, разве не Бог прибил к берегу брошенное экипажем судно? Однозначно Бог помогал мне в путешествии в Венецию через штормовое море. Без молитвы и без Его помощи, я бы погиб в первые дни.

— Ты правильно говоришь, сын мой, но не все.

— Мне нечего таить от вас, Ваше Высокопреосвященство, я не посмею это делать.

— И тем не менее ты очень мало сказал о своем происхождении.

— Сказал то, что узнал от отца с матерью.

Тогда слушай. Виконт Жан де Ришар был личным лекарем короля Филиппа III. Надо отметить, был знатоком своего дела. Весь двор обращался к нему за помощью, и никто не мог сказать, что виконт не уделял ему внимания. Придворные мужчины и женщины, знали, что Жан де Ришар всегда излечит их от самых страшных болезней. Король обладал поистине железным здоровьем, и услугами своего лекаря не пользовался, но исправно платил ему приличные деньги. Но больший доход де Ришар получал от влиятельных особ при дворе, они не скупились, в особенности некоторые дамы, желающие избавиться от плодов своего грехопадения. Скажу откровенно, при дворе блуд был распространен неимоверно, и король не отставал от своих подданных в этих богопротивных греховных деяниях. Хочу отметить, твой отец ни разу не нарушил заповедь — не убий, успевал избавить некоторых дам до зарождения в них настоящей жизни.

В один из дней во дворец доставили совсем юное создание — баронессу Мадлен Виньен. Видишь ли, король, посетив замок ее отца во время королевской охоты, обратил внимание на очень красивую девушку. Он тут же пожелал ее видеть в своей свите, а еще больше желал видеть в своей постели. Виконту стало жалко эту девушку, он не хотел ее отдавать королю на растерзание, ведь проведя с новой фавориткой несколько ночей, король обычно к ним охладевал, и передавал ненужных ему девушек и женщин своим придворным, которые издевались над теми всеми возможными способами. Виконт придумал для Мадлен какую-то ужасно заразную болезнь, которая не позволяет ей разделить ложе с королем, и потребовал для излечение месяц. Никто не посмел усомниться в правдивости слов лекаря. Говорили, что между де Ришар и Мадлен вспыхнули высокие и чистые чувства. Так это или нет — неведомо, но к положенному сроку, девушка не выздоровела, а еще сильнее заболела и скончалась в страшных муках и жутких стонах. В родительский замок тело Мадлен вызвался сопровождать лично виконт: якобы болезнь слишком опасная и после отпевания нужно обработать церковь специальными растворами. Никто бы и не заметил, что виконт загрузил в повозки баронессы все свои драгоценности и вещи, если бы не случился на пути королевского лекаря один ушлый монах. Он проследил путь скорбного каравана, и когда виконт остановился на ночевку, с удивлением увидел живую и здоровую Мадлен. А дальше все пошло, как обычно. Доклад по цепочке и, в итоге, через неделю король узнает, что его обманули.

Высланная погоня не настигла обманщиков, но и в замке не обнаружила. Тщательно обследовав все баронство, посланники короля убедились, что виконт и баронесса сбежали за пределы Франции. Король снарядил погоню, снабдив десяток своих гвардейцев, во главе с лейтенантом, деньгами. Через год в Париж вернулся только лейтенант калека, у него были отрублены обе ладони. То, что он рассказал, повергло двор и короля в шок.

След беглецов удалось найти быстро, и настигли их в Венгерском королевстве. Виконт, естественно вступил в схватку с преследователями. Меткими выстрелами он сразил нескольких гвардейцев, а затем бился с остальными на саблях. Де Ришар был отменным фехтовальщиком. Двум оставшимся в живых: лейтенанту и гвардейцу, виконт предложил убраться обратно, но они не вняли разумному предложению, опять бросившись на него. Гвардейца виконт убил быстро, а лейтенанта не стал убивать — только искалечил в назидание бывшему своему сюзерену. Но не бросил лейтенанта умирать, а вылечил, и даже дал лошадь, провиант и денег на обратную дорогу. С тех пор следы виконта затерялись, и вдруг, до наших ушей доходят сведения, что в Венеции живет и работает лекарь Васент де Ришар, и не просто работает, а творит чудеса. Что скажешь?

— Ваше Высокопреосвященство, все, что я услышал от вас, мне ранее не было известно, никогда отец не рассказывал о своем прошлом. Может, со временем он бы и поведал мне, но не судьба, он погиб. Я искренне поражен вашим рассказом. Неимоверная история, но если это говорите вы — то, значит, это истинная правда. Но, поверьте, прошу вас: мне нечего добавить.

— Как это произошло? Я имею ввиду смерть вашего отца.

— Я говорил, что на наше поместье напал кочевники-татары. Слуги, отец, мать, сестра и я пытались отбиваться. Вначале отстреливались, но силы были неравны. Первыми от стрел кочевников погибла мать и сестра. Мы с отцом рубились до последнего. Нас оттеснили в дом. В холле на нас навалилось не менее десятка врагов. Отец к тому времени был уже ранен в правое плечо стрелой. Он, переложив саблю в левую руку, разил врагов, и я ему в этом помогал, став к его спине своей спиной. Потом в холл валилось еще несколько кочевников, один из них был просто огромным с длинной кривой саблей. Он и нанес отцу смертельную рану, срубив голову.

Мне удалось поднырнуть под руку этого огромного воина и воткнуть свою саблю ему под мышку. В образовавшийся на мгновение проход, я и вырвался из дома. Удачно прорубился к леску — он вплотную подходил к нашему поместью. Татары погнались за мной, но я хорошо знал округу, и поэтому мне удалось избежать печальной участи родных — гибели от татарских сабель или чего-то еще пострашнее. Двоих преследователей мне посчастливилось сразить, а остальные вернулись в поместье грабить. Наше богатое поместье спасло мне жизнь — татары предпочли его разграбление моему преследованию: что взять с беглеца, кроме его головы, а в поместье их ждала богатая добыча. Живых там никого не осталось.

Спрятавшись на далеком пригорке, с высокого дуба, я видел, как татары снесли все трупы в наш дом и подожгли его. Собственно, они сожгли вообще все постройки, дерево горело хорошо. Сделав свое черное дело, татары ушли. Останки погибших я похоронил, когда пожар утих. Нашел на пепелище инструменты отца, и пошел, куда глаза глядят. Так, скитаясь с места на место, попал в Кафу, где меня в качестве лекаря нанял купец из Венеции сеньор Дино Алонсини. Но его тартара затонула во время шторма, а тело достойного венецианца выбросило на остров, где я его похоронил вместе с матросом тартары. Немного позже, по требованию матери, прах сеньора Дино был перевезен в Венецию — я указал место его захоронения на острове, на котором побывал еще раз, уже в составе специальной экспедиции.

— Как ты лечил людей мне известно, и с многими твоими приемами не согласен. Но хорошие результаты лечения наводят на мысль, что ты дело знаешь хорошо, лучше многих. Видно, мастерство твоего отца тебе передалось в полной мере. Но я настаиваю, чтобы услышанные тобой сведения об отце не вышли за пределы этого кабинета.

— А вы, Ваше Высокопреосвященство, ничего мне об отце не рассказывали.

— Такая трактовка беседы мне нравится. Но вернемся к главному. Ты какие болезни можешь лечить?

— Внутренние болезни не всегда можно выявить, хотя есть определенные симптомы-признаки заболеваний, по ним приходится ориентироваться. Наружные, если не запущены, то вполне поддаются лечению. Умею складывать поломанные кости, извлекать осколки на поле боя, зашивать раны. Если понадобится, могу принять роды у женщин. Одним словом, умею все, чему научил отец.

— Хорошо. А ноги ты вылечить можешь?

— Нужно провести осмотр, провести беседу с пациентом, и в итоге выяснить конкретные причины заболевания — ноги могут болеть по разным. И только потом следует намечать путь лечения. Я никогда не спешу с диагнозом, ведь правильно установленная причина заболевания — ключ к его успешному излечению. Но, не видя больного, невозможно сказать об успехе исцеления, как и вообще говорить что-либо более-менее конкретное. Прошу понять меня правильно. Это шарлатаны могут «лечить» на расстоянии. Я, как вы знаете, достиг своих положительных лекарских результатов, уделяя тщательное и персональное внимание каждому страждущему.

— А если это очень уважаемый человек?

— Значит, нужно обследовать его со всем возможным уважением.

— Сейчас можешь посмотреть человека? Что тебе для этого надо?

— Кабинет, больной и таз с теплой водой, чтобы хорошо вымыть руки.

— Тогда сиди здесь, я отлучусь ненадолго.

Кардинал вышел, а я, стоя, наконец-то облегченно перевел дух. Ну, блин, кто меня надоумил взять фамилию французского комедийного актера Ришара? Да никто, сам так решил, думал, что у комика не может быть родственников — аристократов. На Земле, правда, некоторые комики становятся президентами, не меняющими образа действия после избрания — продолжают веселить народ идиотскими реформами, который смеется над ними и своим выбором уже сквозь слезы. Правильно, на Земле их может и не быть, а я, выбирая фамилию, упустил из виду, что нахожусь на Глории. А здесь, как я уже убедился, возможны варианты. Вот и прошлое якобы родителя всплыло неожиданно для меня, хотя бы не отыскались родственнички, а то бодайся потом с ними. Правда, кардинал о всяких там наследствах и родственниках и словом не обмолвился. Но я на всякий случай, мысленно прошелся по своей легенде, выискивая слабые места. Как ни старался, таких мест не нашел, и успокоился. Нет, конечно, такое место имеется — конкретный адрес поместья родителей с проверкой моего рассказа с выездом на местность, так сказать. Но, вряд ли дойдет до такого. Будем реалистами. Кому нужно так тщательно проверять врачевателя, который ни в какие политические истории не только не влезает, а даже сторонится всякого такого.

Ждать пришлось около часа. В открытой двери показалась голова Мальдини, я сразу же встал, он пальцем поманил меня. Не разговаривая, кардинал повел меня по коридорам Апостольского дворца. Скажу честно, сердце мое колотилось неимоверно: попал, как говорится в святая святых Ватикана, и лишний раз убедился, что урок, выданный мне отцом Ионой был непосильным. Попасть в резиденцию Папы незамеченным невозможно, любая попытка обречена на провал и гибель исполнителя. Удастся ли мне покинуть Ватикан живым еще неизвестно.

В покоях Папы я увидел тщедушного человека, облаченного в белую рясу с золотым крестом на груди. Волосы на голове были совершенно седыми и сливались с одеянием. Карие глаза обрамлены седыми бровями.

— Подойди, — густым басом, произнес Папа.

Подошел, опустился на левое колено, и поцеловал перстень на правой руке, протянутой мне.

— Не думал, что мне доведется общаться со столь юным лекарем, — покачал головой Папа. — Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, Ваше Святейшество, — ответил я с поклоном.

— Молодо выглядишь, и фигура твоя больше подходит воину-гвардейцу, а не лекарю.

— Таким уродился по воле Бога нашего, Отца небесного, Ваше Святейшество.

— Знаешь, зачем тебя позвали?

— Нет, Ваше Святейшество.

— Сначала поговорим, а потом решим. Вот скажи мне, почему ты так печешься о чистоте тела людей?

— «И создал Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою». Следуя словам Божественного откровения, Церковь учит, что тело человека было чудесным образом создано Богом из земли, и, «как ныне по изволению Творца созидается зародыш в материнской утробе и естество следует уставам, вначале Им определенным, так и тогда по Его же хотению человеческое тело составилось из земли и персть стала плотью, кровью, кожей, жиром, волокнами, кровеносными и бьющимися жилами, мозгом и соками». Вы не согласны с такой позицией, Ваше Святейшество?

— Согласен. Но ты же знаешь, сын мой, что чрезмерное увлечение своим телом может привести к непредсказуемым блужданиям неправильных мыслей в человеческих головах и непредсказуемым последствиям.

— Бог сотворил тело человека особенным образом, не одним повелением, как при создании других тварей, а Своим прямым действием. Это показывает, что и по телесной организации человек превосходит все другие творения. Отсюда происходит возвышенный взгляд на значение человеческого тела, свойственное Священному Писанию и Священному Преданию Церкви: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога?.. Прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии».

— Ладно, прекращаем этот непростой спор, давай перейдем к делу. В последние полгода мне тяжело ходить и стоять во время службы. Сам понимаешь, я часто общаюсь с паствой и должен много времени проводить стоя. Сильно болит левая нога, ночами не сплю. Наши лекари не могут мне помочь. Возьмешься меня лечить?

— Если Ваше Святейшество позволит, я хотел бы осмотреть вашу ногу.

Папа кивнул. Из ниши появился служка в длинной серой рясе с тазом воды. Я тщательно вымыл руки, и, опустившись на колени, разул левую ногу Папы, сняв невысокий белый узкий ботинок. Затем стянул чулок, доходивший Папе до колена.

Оп-па, а у Папы классическая подагра! Налицо явное увеличение уровня мочевой кислоты в организме, что за длительное время приводит к поражению суставов, в данном случае поражен сустав большого пальца левой ноги. Чаще всего подагра появляется у людей, ведущих нездоровый образ жизни. Папа, по моему мнению, является типичным пациентом: мужчина, примерно шестидесяти лет, который регулярно употребляет алкоголь и жирную пищу, плюс с почками не все ладно. Собственно, из-за некорректной работы почек в организме накапливается мочевая кислота, откладываясь в суставах. У Папы еще может быть повышенное давление, но измерить я его не могу, тонометр еще не изобрели.

— Вы позволите мне сказать, Ваше Святейшество, — спросил я разрешения после завершения осмотра.

— Говори.

— Мой отец называл это заболевание подагрой, и утверждал, что полностью избавить от нее человека невозможно, но снижать болевые ощущения, и улучшить общее состояние вполне реально. Лечение будет долгим, примерно месяца два. По истечении указанного срока Ваше Святейшество будет чувствовать себя хорошо, и если будет соблюдать рекомендации, то возврат острой формы болезни маловероятен.

— Можешь приступать к лечению, я благословляю тебя.

— Спасибо, Ваше Святейшество, но мне нужны мои инструменты и запас трав требуется создать.

— Все тебе принесут, если умеешь писать, составь список.

— Еще мне нужно поговорить с вашим поваром, Ваше Святейшество. Требуется выработать определенный режим питания и пересмотреть перечень блюд. Хочу сразу оговориться, вам, Ваше Святейшество, может не понравиться новая еда, но для поправки здоровья это необходимо.

— Голодом морить не станешь?

— Голодать вам, Ваше Святейшество, категорически нежелательно.

— С завтрашнего дня приступай.

И приступил. Поселили меня рядом с покоями Папы, все мое лекарское имущество доставили утром. Я проверил наличие корней дикой рицины и настойки из них. Приставили ко мне монаха, и он выполнял все мои пожелания, в том числе закупил лист подорожника, репейника, плоды шиповника, сбор разнотравья, из которого я планировал приготовить мочегонный отвар.

Тот же монах отвел меня на папскую кухню, где я имел продолжительную беседу с поваром. Порекомендовал подавать к столу Папы: нежирное куриное мясо, кролика и индейки. Разрешил принимать яйца, сыр, творог, рисовую кашу, мед сухофрукты и чай. А также настоял, чтобы папа в течение дня выпивал не менее трех литров отвара шиповника. Повар взялся за голову, услышав перечень продуктов. А когда я попросил исключить вино вообще, то думал, от негодования повара потолок кухни обвалится.

Три раза в день я делал Папе примочки и аппликации из подорожника, листов капусты и репейника. Также намазывал ногу смесью соли с медом, горчицы с медом, а спустя две недели на ночь стал накладывать повязку с тонкими ломтиками свежего свиного сала.

К исходу первого месяца лечения я заметил результаты. Папа стал значительно лучше выглядеть, появился здоровый румянец на щеках, нормализовался сон, болезненные приступы отошли в прошлое. Да, Папа был очень недоволен рационом питания, ведь привык вкушать жирную пищу, запивая красным вином, а теперь вынужден был довольствоваться тем, что приготовит повар согласно моим рекомендациям. Но особенно вызывало у Папы недовольство обязанность приема мочегонных отваров. Да, некий дискомфорт имеется. Но зато появилась необходимая процессу лечения польза, значительно превышающая отрицательные моменты, тот самый положительный эффект от лечения и диеты, который я и преследовал с самого начала. Настоящую бурю гнева у Папы вызвал отказ от цитрусовых фруктов, он пристрастился к апельсинам, потреблял их в любом виде. Мне эти гневные тирады удавалось вежливо гасить мотивировкой положительных явлений в здоровье Папы, которые заметил он сам и его ближайшее окружение.

Свободное время я проводил в своей комнате или в библиотеке, а также монах показал мне место в парке, где обычно отдыхают иерархи церкви, когда не заняты общением с народом. Надо сказать, отдыхали они там регулярно, и я мог по достоинству оценить красоту парка только вечером, когда кардиналы отправлялись по своим делам. Тогда я мог в полном одиночестве поседеть в уютных беседках, оплетенных вьющимися растениями, побродить по аллеям.

Изредка я это делал вдвоем с моим другом Ульрихом. Мы неспеша прогуливались по аккуратным дорожкам, вымощенным красивыми плитами дикого камня произвольной формы. Сквозь щели между плитами пробивалась густая изумрудная травка, которую, видимо, регулярно стригли, так как она всегда была очень низенькая и абсолютно не мешала ходьбе. Ну, конечно, еще бы она была неухоженной и способствовала, не дай Бог, травмам всевозможным кардиналам и чиновником папского аппарата. А может и, страшно представить! — самого Папы!

Из густого, причудливо выстриженного кустарника, образовывались целые лабиринты. Мне с Ульрихом нравилось спокойно рассуждать на всякие жизненные темы, находясь в уютных тупичках этих лабиринтов, где мы были скрыты от посторонних глаз почти с любых ракурсов возможного наблюдателя.

Мы, в принципе ни от кого не таились. Находились мы здесь оба легально, выполняли каждый свою работу для Папы и его резиденции. Но, очевидно, подсознательно, я старался больше находиться в укромных уголках парка и вообще пореже, так сказать, везде «мелькать» — себя-то я не обманывал и знал, какой я на самом деле «де Ришар». Вдруг, дикий случай, какая-то неожиданная встреча со знакомыми моего «отца» и кому-то бросится в глаза, что я ну вообще, ну категорически не похож на своего почтенного «родителя». Можно в подобном случае, при возникновении новых вопросов у кардиналов, объяснить, что я уродился весь в свою мать. Но зачем рисковать? Лучше всячески избегать таких ситуаций. Оно мне надо? Но, наверное, я накаркал себе.

Непринужденно беседуя в очередной раз, я заметил в прогалину между кустарником двух оживленно беседующих лиц в одежде, не оставляющей сомнений в высоком положении при Папе по крайней мере одного из них. Второй… Увидев лицо второго, промелькнувшего мимо нас за пару секунд, я похолодел, затем покрылся испариной. Организм бурно отреагировал повышенным потоотделением на такой неожиданный стресс. По спине потекла струйка пота, я сначала замер, затем осторожно вздохнул полной грудью и медленно выдохнул, стараясь чтобы Ульрих не обратил внимание на мое изменившееся состояние и, возможно, цвет лица — мне казалось, что я стал пунцового цвета от явно подскачившего давления, которое почему-то не хотело учитывать мой юный возраст.

Конечно, тут любого кондрашка хватит, если мимо него, в резиденции Папы, пройдет человек, которого он как важного киевского гостя лечил в казачьем войске под именем Ивана Панкратовича — той самой «чайки», разоблаченной не без его участия. Особенно если он теперь не Вася Гончар — казацкий лекарь, а Васент де Ришар — личный лекарь Папы, пусть и временный, специализирующийся на подагрических болях.

Некоторое время я не слышал, что мне говорил Ульрих о планируемой им реформе австрийской армии. Но быстро взял себя в руки, хотя и панически боялся разоблачения, ожидая стражу, которая вот-вот набросится на меня и скрутит руки.

Мне уже чудились громкие крики швейцарских гвардейцев:

— Держи его, держи!!! Хватай, Ульрих, хватай его!!!

Но, нет, тишина. Та пара уже исчезла с поля зрения, Ульрих замолчал, подбирая в уме фразу более соответствующую его теоретической задумке вышеуказанной реформы. Я воспользовался паузой в разговоре и враз осипшим голосом, несколько раз откашлявшись, постучав себя ладонью по груди, рискнул спросить своего ничего вроде бы не заподозрившего друга:

— Все, что ты мне сейчас рассказал — очень интересно и я готов продолжить обсуждение задуманной тобою реформы. Но, извини, вопрос не по теме беседы. Только что вон по той тропинке прошли два увлеченно о чем-то разговаривающих господина. Один из них мне показался знакомым, тот, что покрупнее, в богатом мирском одеянии. Случайно, не знаешь, кто это? Кажется, я его издалека видел около приемной Папы.

— Случайно знаю, но немного, — засмеявшись, ответил Ульрих, и почему-то весело продолжил, — худощавый, с лицом аскета — кардинал Скварчалупи. — Он, насколько я понял за годы службы, занимается всякими тайными делами и делишками. Второй, мужчина покрупнее, не знаю его имени — фамилии — один из его подручных. Судя по всему, выполняет его особые поручения. Сам понимаешь, о таких людях не принято расспрашивать, информации о них мало. Так, одно слово там, другое — здесь, вот я и составил изложенный вывод об этих господах. Но я рад, что ты познакомился с одним из них на расстоянии, и в одностороннем порядке. Продолжай в том же духе, держись от них подальше, как это делаю здесь все, и все у тебя будет хорошо.

— Спасибо, друг, за предупреждение. Мне-то опасаться нечего, но, ты прав: лучше обходить таких людей десятой дорогой. Исполню твою рекомендацию с превеликим удовольствием — сказал я, понемногу успокаиваясь, и даже засмеялся. Но как-то нервно.

Ульрих, глядя на меня, ухмыльнулся, и продолжил рассуждать о реформах своей армии.

Я, постепенно успокоившись, продолжал думать о «чайке». Вот, гад, все-таки уцелел, смог добраться к своим хозяевам. Анализируя наши с ним встречи, я убеждал себя в том, что вряд ли он меня запомнил. Я, как будто предвидя такой поворот судьбы, тогда, в казачьем войске операцию делал ему под снотворным, и лежал он в основном либо вниз лицом, либо вверх, но уже заснув от моей микстуры. Пару-тройку раз я успел ему сделать перевязку — так он, уже ожидая процедуру, сидел в момент моего прихода спиной ко мне. Обработку выходного отверстия от стрелы (что же так промазали, чуток бы в сторону, эх, да что теперь мечтать…) я делал, не становясь перед его лицом, а так, сбоку и сзади. Он все время, как истукан, смотрел вперед. На меня внимания не обращал. Кто я такой был тогда — какой-то казачий коновал, недостойный его господского внимания. Похоже, память мне не изменяет, и я прав — не должен он был запомнить мою внешность. Да что там запомнить — он практически и не имел такой возможности. Видимо, Бог меня уберег. Спасибо, Господи за все!

После того случая я чаще всего бродил по парку в одиночестве, и неспроста, и не зря. Во всех посещаемых местах парка, я делал деревьям и кустарникам прививки дикой рицины, поскольку в покоях Папы никаких растений не наблюдалось. Потом, когда потеплеет, я постараюсь не гулять в парке, пребывание там станет опасным для жизни.

Тут же подумал, что хоть бы опасным в первую очередь это было для «Ивана Панкратовича», мать его так, зараза, как же он мне осложняет жизнь. Ничего, прогуливайся, дорогой «чайка», прогуливайся, набирайся здоровья — ну а что еще я мог ему сделать, чай не Джеймс я, не Джеймс Бонд!!!

Долго колебался, но неделю назад стал добавлять в примочки на ногу Его Святейшества мизерное количество рицины, надеюсь к моему отъезду, нужная концентрация наберется, а потом, потом видно будет.

Однажды монах поднял меня среди ночи. Я, грешным делом, подумал, что у Папы приступ случился. Все оказалось проще, меня хотел видеть кардинал Мальдини.

— Сын мой, ты можешь заставить человека говорить, если он этого не желает? — спросил Мальдини, после традиционных преклонений коленей и поцелуев кольца.

— Искусством проникновения в мысли человека я не владею, Ваше Высокопреосвященство, — с почтением ответил, чувствовал, что вопрос задан неспроста.

— К нам проник один ушлый разбойник, наверное, хотел похитить наши святыни, и как бы мы его не спрашивали, молчит. В смысле он кричит, но ничего не говорит по делу. Тебя проводят, посмотри на него, может, найдешь способ побудить его к разговору какими-то микстурами.

Да, интересный способ отдачи приказа, вроде бы попросил, но альтернативного варианта не предложил.

Захватив свою лекарскую сумку, отправился за монахом. Идти было недалеко, дольше блуждали в катакомбах, освещенных факелами. Здесь я не был, и мне стало немножко жутковато, а вдруг я здесь останусь навсегда, чтобы скрыть правду о болезни Папы. Всякий путь имеет конец, мы пришли. Монах открыл дверь в большую, просто огромную комнату, назначение которой я не сразу определил. А когда увидел висящее на растяжках голое тело молодого парня, понял, попал в пыточную. Ничего себе угодил!

Под плавающим, изменчивым освещением негостеприимного подземелья, среди бликов пламени нескольких факелов, размещенных в специальных подставках на мрачного вида сырых стенах, я заметил троих людей. Один был подвешен за скованные руки на толстом канате, переброшенном через блок и закрепленном на стене. Несчастный, измученный парень висел абсолютно безжизненно, обреченно опустив голову. Второй, в монашеском одеянии, меняющиеся от световых бликов крупные черты лица которого не выражали никаких эмоций, бесшумной походкой быстро шел прямо ко мне. Третий сидел в темном углу за массивным столом, и что-то писал, не глядя в нашу сторону.

Но его лицо даже в столь скудном освещении мне было хорошо знакомо. Я вздрогнул, как от удара. Господи, за что мне такие испытания? Хорошо, что я заметил его в парке во время прогулки с Ульрихом и первый шок, страх, паника были уже пережиты. Хотя после того случая я ожидал встречи с казацким гостем ежесекундно, все равно она произошла неожиданно. Что дальше? Меня «раскусили» и специально заманили в пыточную чтобы оказать наиболее сильное психологическое воздействие такой внезапной встречей старых однополчан? Сейчас все прояснится, подожди, Василий. Хотя, не паникуй преждевременно. Я, может, благополучно покину темное и сырое подземелье. Но, возможно, находясь уже в дверях я услышу ласково произнесенное, помните, по аналогии с мюллеровским — Штирлицу: «А вас, уважаемый казацкий лекарь Вася, я попрошу остаться. Хочу от всего сердца поблагодарить вас за лечение — спасение. Будьте так любезны, присаживайтесь голым задом на кол, впрочем штаны можете не снимать, и так войдет, или вы предпочитаете дыбу? Исполню с удовольствием любой ваш каприз…»

Я взял себя в руки и, с замиранием сердца опустив голову, ждал приближающегося палача. Пусть он подумает, что я опустил голову из страха или почтения — мне все равно. Главное, мое лицо теперь практически неразличимо для сидевшего в углу «чайки». Задание палача я выслушал, не глядя ему в глаза, с опущенной головой. Отвечая, голос на всякий случай слегка изменил с по-юношески звонкого на немного хрипловатый. Надеюсь, и на этот раз мне повезет. Молю об этом Бога!

— Слуш, лееекарь, этот нечестиииивц не хооочт ничего нам гавариииить, скотииина — по-французски и косноязычно, очень протяжно, сказал мне хмурый мужчина в черной рясе. — Но я допооодлинно знаю, что этот подлый челвееек замышлял что-то против нашей святооой мааатери-церкви. Ты влей в него какое-нибудь снадобье, чтобы он заговорииил, и сказал, кто его послал и с какой цееелью.

— Нет у меня таких снадобий, у меня настои и отвары только для лечения больных, — ответил я. — Если у парня сломана рука или нога, то я могу их сложить, в ином я вам не помощник.

— Тогда посмтриии на него, приведи в чууувство эту гааадину, мы еще не закончили с ним. Он от боли впал в беспааамятство, слабак.

— Так, может, он уже умер?

— Не дооолжен, я еще раскаленный пруток ему в зааад не вставлял.

Я, не поднимая головы, глядя исподлобья, осторожно ступая по каменному полу, подошел к подвешенному парню. Досталось ему, бедняге: бока в ожогах, пятки и ладони кровоточат, поскольку превращены в куски бесформенного мяса, лицо разбито. Легонько приподнял голову парня за подбородок, и похолодел, я с трудом опознал несчастного. Это же мой соученик и сокелейник Игнат! Очень похож на него, очень. Но почему он здесь, что делает. Он просто не может здесь находиться. Не может быть, чтобы…

Неожиданно Игнат открыл глаза, и внимательно посмотрел на меня. В этот момент я убедился, что это действительно он — эти глаза я знал лучше любых других на этом свете — минутами, а иногда и часами мы играли в «гляделки», пытались «пересмотреть» друг друга. Мой друг вдруг улыбнулся, и одними разбитыми губами беззвучно произнес: — «Убей меня, сил нет терпеть». Нас учили читать по губам, я эту науку хорошо усвоил. Я подошел ближе к телу, и, так же беззвучно ответив: «Прости, друг», якобы осматривая его, пережал сонную артерию в нужном месте. Игнат закрыл глаза, пару раз дернулся, и вновь безвольно обвис на веревках, теперь уже навсегда ушел в беспамятство, в безболье, в геройское бессмертие.

— Моя помощь вам не нужна, — хрипло обратился я к хмурому мужчине, зажав волю в кулак, потому что мне хотелось всех здесь порезать на тонкие лоскуты, — я не знаю как, и не умею воскрешать мертвецов.

— Тааак этт еретииик сдооох?

— Я не обнаружил у него признаков жизни.

— Иди, я тебяяя не задееерживаю, лекарь.

Таких испытаний я еще не испытывал в своих обеих жизнях. Я даже забыл о представляемом моим обостренным воображением выходом через дверь, с несущейся мне вслед фразой: «А вас…». Не замечая ничего вокруг, я тупо переступал ногами, следуя за сопровождавшим меня монахом. Меня даже не радовало то обстоятельство, что не опознан засланным в казачий стан «казачком». Во мне все умерло, оборвалось, упало куда-то глубоко-глубоко — не достать. Эти яркие, даже после перенесенных истязаний, глаза Игната будут сопровождать меня до конца моей жизни.

В сопровождении монаха вернулся в комнату, как в тумане, у меня перед глазами стояла последняя улыбка Игната. Сел на стул, и почувствовал, как у меня дрожат руки, да, изрядно я потратил сил, чтобы сдержать себя. Игнат-Игнат, мне так тебя жаль! Где-то ты все же оступился или кто-то предал тебя, раз оказался в пыточной. Видно, сведения о моей гибели достигли ушей отца Ионы, и он решил отправить нового ликвидатора в лице Игната. А, что, вполне логично. Я пропал неизвестно куда, а дело не ждет. Парень, конечно, с неба звезд не хватал, и с языками у него проблемы были, но зато смекалка у Игната была отменная. В этот раз и она не спасла от гибели, и помог ему в этом я, проявил, так сказать «милосердие». Надеюсь, Бог меня простит — я действовал во благо моему другу и по его просьбе. Если бы я не прекратил его мучения, страшно представить, сколько издевательств ему пришлось бы испытать… Царствие ему небесное, вряд ли мучители похоронят его по-человечески…

До утра я не смог уснуть и бесконечно повторял «Отче наш», умоляя принять отважную душу моего друга. День проходил в том же режиме, только в парке я провел дополнительную прививку дикой рицины, пусть быстрее начинает она работать с наступлением теплого времени — разозлили меня католики до невозможности.

Двухмесячное лечение окончено. Папа свеж и доброжелателен, радуется жизни, но не знает, что максимум через месяц-полтора отправится на небеса, скормил ему достаточно рицины. Я, по настоянию Папы, обучил своим приемам борьбы с подагрой его личного лекаря, которому он доверяет. Я же иностранец, и этим сказано все. Как говорят, баба с воза и волки сыты. Меня отпускали в Венецию. Естественно, за лечение никто мне золотого пиастра или медного бона не заплатил, только на прощание разрешили приложиться к рукам Папы и Мальдини. Может для нормального католика это и есть высшая награда за всю жизнь, но я предпочитаю иметь в кармане звонкую монету. К тому же я в душе все-таки православный. Ну, и ладно, отпустили, и слава Богу. Почетного эскорта в виде двух десятков швейцарских гвардейцев тоже не дали, сопровождал меня один только Ульрих, у которого закончился договор с Ватиканом, и он стал совершенно свободен. Капитан выполнил свою миссию, капитан может удалиться на родину. Надеюсь, «Иван Панкратович» будет частым посетителем папского парка…