Лед небес

III. Ад

Элохим воспевал справедливость, а посланником и воплощением ее называл себя, и даже имя это из множества имен бога он взял себе неспроста. Грешники должны быть наказаны, а праведники — вознаграждены. Он обращал чье-то посмертие адом, а кому-то даровал покой, и поезда ходили по его воле. Он вершил судьбы и упивался тем, как справедлив. Тем, что сам устанавливал этой справедливости рамки. Тем, что ее подчинил. Тем, что мог оправдать ею все ужасы, что творил.

И справедливости в этом не было. Лишь властолюбие.

О том, что же такое Ад, гадали не только живые, но и все обитатели загробного мира, для которых Ада изначально не существовало так же, как и райского сада.

Минкар оказался душой, не знавшей ни Чистилища, ни Ада, но в Раю успевшей настрадаться. Он поведал Иммануилу о том, как духи наслаждались загробной жизнью, об их безгрешности в ее священной обители; о ночи, полной звезд, и о весне, сменявшей здесь когда-то зиму. И о том, что всего этого не стало, когда Элохим возомнил себя богом. О проклятье вечного холода, которое новоявленный бог наложил на всех мертвецов, объединившихся в войне против него.

Иммануил, пусть и не считался с отцом, в рассказ Минкара поверил с трудом. Как представить себе весну, если ничего, кроме вечной зимы, не видел? Как представить ночь, если на его веку она ни разу не порабощала небо?

Но мир, собранный в нем латающей раны материей, вторил рассказу Минкара, и Иммануилу ничего не оставалось, кроме как выполнить свое обещание и поставить заключенного на ноги.

— Если захочешь присоединиться к нам, малец, мы с радостью тебя примем, — с загадочной улыбкой изрек Минкар, но божий сын, смятенный открывшейся истиной, не ответил.

А потом Минкар каким-то образом исчез из запертой клетки — Иммануил не давал ему ключей — и прихватил своих заточенных людей.

Никогда еще дворец так не содрогался от божьего гнева. Элохим рвал и метал, срываясь на страже, и ничуть не стеснялся того, что его мог услышать сын, оберегаемый от правды; и до сына дошли все его речи, из которых следовало то, что Минкар был предводителем противящихся богу духов — и ускользнул прямо у него из рук, вырвав близившуюся победу.

Рассказ пленника отец подтвердил сам.

Иммануил восхитился Минкаром, сумевшим сбежать и освободить товарищей, но не был уверен, что хотел примкнуть к нему — а приглашение никак не покидало дум.

От отца он держался на расстоянии, не переча ему и не ластясь. Элохим, узрев молчаливую покорность в этом, возомнил, что чудовище ему поддалось, и приблизил к себе его. Устройство созданного богом мира, мира небесных железных дорог, вскоре полностью открылось Иммануилу, — сам же мир распахнулся перед ним давно.

А вскоре и час посетить Ад пробил.

— Прежде ты не сталкивался с тем, что тебе предстоит увидеть, но не позволяй жалости застлать твой взор, — напутствовал отец его. — Грешники обрекли себя на муки сами. Они страдают так же, как кто-то — из-за них.

И Иммануил умолчал о том, что уже сталкивался с муками безгрешных, и что от Ада это было далеко. При отце он умалчивал о многом, но не сдержится тогда, когда из Ада вернется.

В земли грешников Иммануила доставил поезд. Ему с сопровождающими предоставили весь вагон, но, трясясь в нем, он так и видел обреченных духов, ютившихся на свободных сейчас койках, и от этого зрелища, навеянного вездесущим миром, криком заходилась душа.

Мир никогда не оставлял хозяина в покое. Он напоминал ему о его сути, ведал о злодеяниях отца и указывал путь к правде.

Страдания, испытываемые пленниками во дворце, было не сравнить с жестокими пытками Ада. Плети, кандалы и цепи, кипяток, подземелья и рвы зловонья, пытки, поражающие воображение; самых отчаянных грешников обливали водой, превращавшейся на холоде в лед. По какой-то причине Ад отличался невероятным морозом, но Иммануил особо не чувствовал этот холод — холоднее дворцовых стен для него не было ничего.

Кому-то из грешников везло перерождаться почти сразу, — это не зависело от желаний «бога», — а кто-то десятилетиями ждал череда, погрязая в нескончаемых муках. А кто-то их не переживал и погибал, лишаясь возможности переродиться; счет загубленным душам никто не вел.

Перечень грехов, достойных Ада, ужасал. Кроме тех, кто воровал и наносил увечья, страдали льстецы и лицемеры, прорицатели и колдуны, унывающие и скучающие, лжеучители и расточители, — и если уж поступать по справедливости, то все наставники Иммануила, все соратники божьи и сам бог заслуживали Ада среди первых. Но слугам божьим был положен после смерти Рай, а неоправданную жестокость и жажду власти прикрывали словом «справедливость».

Вернувшись во дворец, Иммануил подал голос, хотя и понимал, что это мало чем поможет. Но ему хотелось верить, что где-то там, в недрах прогнившей душонки отца, таились крупицы разума и совести.

Об упразднении Ада и не смею я просить, мой благой создатель! Но там погибает столько душ — может, смягчишь пытки? Может, сократишь греховный перечень, а вместе с ним — напрасных жертв количество?..

Но отец покачал головой со скорбным вздохом.

Я же предостерегал тебя, сынок. Не огорчай меня и не огорчайся сам — ни одной напрасной жертвы не узрел ты там. Они — не жертвы. Они — грешники, жертвы у которых — за спиной.

И Иммануил вспомнил о статуях вновь. И никогда больше отцу не перечил, ведь чем меньше перечишь — тем вызываешь больше доверия, а чем больше вызываешь доверия — тем тебе доверяют большее.

И в какой-то момент отец перестал гнать сына, когда доставляли вести с восстания, возглавляемого Минкаром. В какой-то момент отец сам поведал об этом противостоянии сыну, не подозревая о том, что тому все известно и так, — но украсил ее подробности он по-своему, выставив себя невиновным.

Элохим доверился Иммануилу в надежде слепить союзника из чудища, а на деле угодил в ловушку самого заклятого из своих врагов.

Приглашение Минкара Иммануил принял сразу, но тогда он боялся признаться себе в этом и произнести вслух «да».