Лед небес

XXIV. Трон

Кем ты мнишь себя, Иммануил? Ты не веришь в бога, но возносишь себя выше его. Называешь себя творением мира, забывая о том, что мир сотворил все, что тебе доводилось видеть, пока тебя не было и в помине; и о том ты забываешь, мой милый, что твой мирок — и мертвый, и живой, — тоже кем-то был сотворен.

Когда ты приблизился к тому, из ненависти которого и к которому черпал силы, у тебя будто выросли крылья, влекущие к истинным небесам; тебе вдруг почудилось, что тропы вновь перед тобой расступились, заботливо убрав все препятствия с пути. И ты искренне верил, что все было так.

Но и птица не поднимается выше отмеренного, как и не могут вечно возить мертвецов поезда.

Пелена спала с глаз, а из ушей, как и из разума, вытекли моря наивных грез. Йохан сделал больше, чем было в нем потенциала, но Иммануила перестало что-либо волновать, когда он услышал голос отца. Точнее, голос того, кто выдавал себя за него.

Элохим сбежал, подставив под удар двойника.

Иммануил впал в ступор, по-настоящему осознав, каково из себя разрушение веры во все то, что он считал естественным и закономерным. Ни тогда, когда он утратил доверие Хлои, ни тогда, когда мир замолк — разрушилось все тогда, когда цель ускользнула у него из-под носа. Стоит ли продолжать бороться, когда долгожданный миг, придававший его существованию смысл, оказался пустой мечтой? Когда пустым мечтанием мира оказался сам он, утратившее пользу творение его?

Холод его обуял, и холод не тот, что когда-то его наполнял. Отныне его полнила пустота, а холод — понапрасну терзал, нанося душевные раны, которые раньше латал.

Йохан сумел взять в заложники бога, но их окружала стража — ему угрожала опасность. Хлоя, чье нетерпение обжигало, не могла прорваться к другу, пока Эрхарт загораживал ей дорогу.

И тогда он очнулся. Стремительно взобрался по лестнице, желая своими глазами увидеть двойника отца и выяснить у него, где искать настоящего. Как бы Иммануил ни убеждал себя в обратном, потеряно было еще не все.

Он замер прямо в центре королевских покоев, знакомых ему каждой чертой и всегда отчужденных. Стражники застыли тоже, всматриваясь в его лицо, и заголосили, узнав своего господина.

А Иммануил сверлил взглядом подставного бога, находя столько же различий, сколько и сходств с настоящим, и в этот момент он ненавидел фальшивого больше, чем когда-либо отца.

Гнев придавал Иммануилу небывалую силу, пока Йохан пытался удержать двойника, который завопил, приказывая страже схватить сына. Но любой противник перед тем, кто отчаялся, был бессилен.

Раскидав врагов и вырвав двойника из хватки Йохана, Иммануил сжал его горло, а насмешливое лицо расплывалось в замутненных гневом глазах. Фальшивый отец хрипел и смеялся, и в смехе его чудился надрывный крик утративших надежду небес.

Иммануил стискивал до скрипа зубы, лишь бы чужую шею не сдавить хуже; человеческая жизнь хрупка, даже если на небе бессмертна, и с источником сведений надлежало быть осторожнее. Но когда он узнал, какой дорогой Элохим скрылся, Иммануил бесцеремонно отбросил двойника, сознание которого угасло в его руках.

Стылая ледяная тишина вновь воцарилась, для которой не существовало преград, которая была сильнее любого мира и миров творца. И в ее объятиях Иммануил осознавал, какой был малой песчинкой и как много из себя мнил, будучи не властелином, а его неудачным замыслом. Что и отца своего был не выше, раз уж все это оказалось отцовской игрой еще до того, как Иммануил задумал его покинуть. И тем, кто в итоге сбежал, был Элохим, позволивший сыну много о себе возомнить.

Осознав тишину, Иммануил осознал и свою пустоту, которая раньше была незаметной за покровом вечной погони; он и впредь будет гнаться за тенью врага, но не потому, что это имело для него значение, а потому, что смысла существовать у него иного не было.

Для чего вселенная, обратившая его старания в пыль, позволила ему появиться? Зачем нужен он, если отец скрылся? Смысл вечной жизни — в гонке? А зачем Иммануил будет нужен тогда, когда наконец поймает его?

Все было напрасно. Но перед тем как Иммануил это понял, он покалечил чужие судьбы, взяв их под гнет, уступающий отцовскому мало в чем.

Ради тех, кто действительно нуждается в низвержении бога, Иммануил соберется. А потом найдет способ себя уничтожить, потому что цель, воплотившись, и так расплавит его нутро.

Иммануил, определившийся со своей миссией, преисполнился покоем и уверенностью. Он сказал застывшим соратникам, что отправится с отрядом Минкара дальше, ведь дорогу, по которой отец убегал, он прекрасно знал, а Йохану наказал проводить в живой мир Хлою и остаться там самому, если земля согласится приютить духа, сопровождающего живого человека.

И Йохан, наивный и юный, серьезно ему сказал, что к Эрхарту вернется; и Иммануил улыбнулся невольно, завидуя стойкости того, кого задней мыслью считал никчемным.

Никчемным среди них был только тот, кто много о себе мнил.

Хлоя смотрела на него без злобы, которую он ожидал от нее получить, но ее прощение не утешало его, а делало больно, и во взгляде ее — точно последнем — Иммануил видел все то, что когда-то мечтал получить и никогда получить не мог. Ему когда-то казалось, что Хлоя не знала своего места в жизни, в отличие от него, но теперь именно она была той, кто на ногах стоял твердо.

Зря он позволил себе прильнуть к земле.

Иммануил вышел из покоев и прислонился к дверям, по ту сторону которых Йохан с Хлоей спускались в туннели. Вот и все. Он и мир остались вдвоем, покинутые вселенной. Когда Иммануил ощутил, что сам заснул вечным сном, он услышал того, кого желал пробудить от него. Чтобы услышать мертвого, не оживлять его надо, а самому — умирать. И просыпаться незачем, когда можно погрузиться в сон вечный вместе.

Небеса, скорбящие по сыну, которого постигла та же участь, что и когда-то их, оказали ему милость: мягко коснулись его век живительным не холодом, но прохладой, в последний раз являя ему все пути. Йохан так и не поднялся из подземелья, задерживая численно превосходящего врага, а Хлоя выбралась. Она шла тропой к бреши, которую Иммануил указал, и он, порабощенный и слившийся с миром, всем телом и душой ощущал, как снег и ветер ее касались; дотрагивались до нее так, как Иммануил бы не осмелился никогда, и он задрожал. Он ощущал, как ей было тоскливо прощаться с его миром, и как она мир полюбила, оплакивая его шрамы. Ее чувства, отданные снегопаду, проникали в него, и ранам Иммануила становилось легче от непролитых слез. Вот бы облегчение длилось вечно!

Но Хлоя, повинуясь воле Эрхарта, вернулась к земле.

Мир отделился от Иммануила, открывая его слуху звуки борьбы, но отголоски познанного таинства все не уходили, заволакивая разум негой. Небеса окончательно отступили, но их сын не чувствовал себя покинутым, хотя и был таковым. Он встряхнулся, собрался и вступил в им же затеянную битву, свободный от всех загробных даров.

Вскоре все затихло. Эрхарт воссоединился с Минкаром и всем отрядом, уцелевшим каким-то чудом, и последовал за отцом, но на пороге дворца, так и не пересеченном, Иммануил остановился, словно перед незримым барьером, пораженный настигшей мыслью.

Пока бессмысленная война наносила раны миру, обессмысливая существование его сына, божий трон пустовал.

Теперь история «Направлений» точно завершена, но персонажи еще появятся в нескольких драбблах под этой шапкой: https://ficbook.net/readfic/8750602.

Спасибо, что читали!